СТАТЬИ (1) - Репозиторий БГПУ
advertisement
ПРУССКО-ГЕРМАНСКИЙ ДУАЛИЗМ В 1920-е гг. Субботин О.Г. Ключевые слова: Пруссия, рейх, земли, провинции, дуализм, рейхсрат, штатсрат, федерализм, унитаризм, партикуляризм, гегемонический,унификация, пруссификация, рейхсланд. Ноябрьская революция 1918 г. упразднила институциональный союз Пруссии и рейха, а вместе с ним и систему гегемоническогофедерализма в Германии. Несмотря на это, земля продолжала доминировать на внутриполитической арене. В силу своего экономического потенциала и профессионально-технических возможностей она оказывала серьезную конкуренцию имперскому правительству, препятствуя реформированию действующей конституционно-правовой и административно-территориальной системы государства и предлагая себя в качестве альтернативного проекта рейху. Как следствие этого в стране процветали ведомственный партикуляризм и перманентная борьба за престиж, негативно отразившиеся на функциональных возможностях Веймарской республики и предопределившие, отчасти, ее крах. На эти и иные аспекты «дуализма» указывают в своих трудах видные немецкие историки и правоведы К. Розенау, Г. Шульц, Г.-П. Эни, Г. Клаус,Г. Меллер, К. Фонденхофф,[11, 13, 15, 19, 23, 25]. В советской и постсоветской историографии данная проблема изучалась фрагментарно[1–5]. С первых дней работы новому прусскому руководству пришлось отстаивать территориальную целостность государства, учитывая ту роль, которая отводилась ему в процессе модернизации и демократизации немецкого общества разработчиками Веймарской конституции. «Пруссия готова войти в рейх, в республику политически единой нации, в немецкое единое государство… Но совсем не подходящим стал бы путь [ее] раздела на неспособные к жизни и деятельности карликовые республики. [Он] стал бы роковым для нашей экономики, нашего транспорта и нашей культуры» – заявил министр-президент П. Гирш [10]. На руку местным властям сыграли два обстоятельства: расстановка политических сил в Национальном собрании, позволившая достичь компромисса с федеральным центром по «территориальному вопросу», и гомогенность берлинских правительственных коалиций. В ликвидации прусской государственной автономии рейх видел источник внутриполитической дестабилизации. Она, к тому же, могла быть воспринята Антантой как демонстрация слабости Германии, признак ее полного поражения в войне. При условии «разумной координаций усилий» существование «двух сильных кабинетов, – писал Э. Кох-Везер на страницах «БерлинерТагеблат» в марте 1919 г., – «может стать надежной опорой политике центра» [14]. На практике, однако, дела обстояли иначе. Вступление в силу Веймарской конституции (далее – ВК) не решило задачи оптимального соотношения уровня немецкой государственности с конституционно-правовым статусом Пруссии. 1 Упразднив дуалистическую монархию, рейх освободил землю «от необходимости идентифицировать свои интересы с национальными и тем самым от патримониальной ответственности за страну» [19, S. 225]. В то же время у имперского правительства отсутствовали действенные рычаги влияния на административный аппарат 3/5 территории государства. Поэтому вполне привычным атрибутом политической жизни в Германии стало противоборство и соперничество двух кабинетов, резидировавших вдобавок ко всему на одной улице – «Вильгельмштрассе». В период становления Веймарской республики разногласия сторон не носили принципиального характера и выражались, как правило, в блокировании прусскими чиновниками контактов их имперских коллег с представителями провинциальной администрации, а также в предъявлении финансовых (компенсационных) претензий рейху за нанесенный земле за годы войны, Рурской оккупации, сепаратистского движения и наводнения материальный ущерб. Теоретическая возможность «нейтрализации земли» с помощью ст. 63 ВК на практике не мешала усилению ее политической мощи. В этом смысле негативное влияние дуализма становилось с каждым годом все более очевидным. Не имея возможности апеллировать к «племенной идентичности» в отличие, скажем, от Баварии, Вюртемберга или Саксонии, Пруссия действовала с опорой на исторические традиции и идеи, позволявшие десятилетиями контролировать столь гетерогенное территориальное образование, коим она являлась. Наметить пути решения «прусской проблемы» (т. е. проблемы дуализма) была призвана специальная комиссия, сформированная в 1920 г. на паритетной основе из представителей земли (П. Гирш, В. Гейне, А. Штегервальд) и рейха (О. Шиффер, Э. Кох-Везер, Э. Давид) [6; 23, S. 262]. Ее деятельность, впрочем, оказалась безуспешной. Тактика лавирования, принятая на вооружение прусскими чиновникам, не желавшими обсуждать болезненный для них территориальный вопрос, существенно затрудняла диалог сторон. Разделяя взгляды на конечную цель развития Германии, они расходились в выборе методов и средств ее достижения, а символическая апелляция политиков и правоведов к тесному взаимодействию «контрагентов» оставалась, как правило, без ответа. Поэтому общий итог прусскогерманских отношений в первой половине 20-х гг. был вполне благоприятным для земли. Утратив гегемоническийстатус, она все еще сохраняла действенные рычаги влияния на имперскую политику, сделав ее заложником скрытой системы дуализма. По многим признакам Пруссия воплощала мечту унитаристово децентрализованном едином государстве, цементировала территориальную целостность Германии и обеспечивала ее функциональную дееспособность [16, S. 133]. В то время как на федеральном уровне в период с 1919 по 1933 гг. сменилось 20 коалиций, у власти в Пруссии с небольшим перерывом находилось правительство «демократической середины», олицетворявшее «систему Брауна-Зеверинга». Столь же константно работали местный парламент и силы безопасности. Все это делает 2 вполне обоснованным тезис Трипеля, идентифицировавшего скрытую прусскую гегемонию как атрибут и унитарной, и федеративной конституции [26, S. 30]. Начиная с 1924 г. отношения между Пруссией и рейхом вступили в фазу турбулентности. Как правило, они не носили ярко выраженного политического оттенка и вплоть до имперской экзекуции 1932 г развивались в относительно конструктивном ключе. Особенно плодотворно стороны сотрудничали в годы правления «веймарской» и «большой» коалиций. А вот в период нахождения у власти «гражданского блока» в 1925/1926 и 1927/1928 гг., не говоря уже о президиальных кабинетах, двусторонние отношения сопровождали многочисленные конфликты. Предлагая себя в качестве альтернативного проекта рейху, Пруссия, в отличие от Баварии, видела свою миссию в сплочении нации, а не защите федералистских устоев [11, S. 121]. «Красный царь», как саркастично называли министра-президента О. Брауна современники, уверенно следовал традициям Бисмарка, публично подчеркивая тесную связь интересов земли и рейха при определяющем значении «прусской парадигмы». Правда, на этот раз носителями регионального самосознания выступали не сословно-партикуляристские силы кайзеровской эпохи, а партии «веймарской коалиции» во главе с СДПГ. Жаркие дебаты в 1920-е гг. велись по вопросу о структуре и регламенте работы рейхсрата. Прусское правительство настойчиво добивалось отмены конституционной нормы, закреплявшей за провинциями ½ прусских голосов в палате и лишавшей землю, в некотором смысле, «государственной идентичности». «Гротескной, – по мнению К. Фонденхоффа, – выглядела ситуация, при которой в 6 раз меньшая по численности населения Бавария 52 раза имела перевес над Пруссией» в рейхсрате [25, S. 158]. И все же реальная сила ст. 63 ВК была изрядно преувеличена. Ситуации, когда прусские голоса полностью или частично блокировали друг друга, случались крайне редко. В период с 1921 по 1928 гг. провинции ни разу не голосовали в полном составе против правительства и только в 4 случаях из 275 общее количество прусских голосов опускалось ниже 4. В целом Пруссия сохраняла доминирующее положение в верхней палате парламента. Большинство наложенных на нее ограничений удавалось компенсировать за счет активной работы правительства, умело использовавшего традиционные связи с северогерманскими регионами, в результате чего степень влияния рейхсрата была прямо пропорциональна реальному политическому весу земли в рейхе [25, S. 160]. Лишенная гегемоническогостатуса, Пруссия, по словам Аншютца, казалась способной сделать палату «очагом и оплотом партикуляризма» [7, S. 31]. Впрочем, для Трипеля уже на тот момент земля находилась во главе партикуляристской фронды, превратившись «из элемента интеграции рейха в фактор его дезинтеграции», в препятствие на пути «оздоровления федералистской структуры» [24, S. 577]. Предпринимаемые в годы относительной стабилизации усилия по преодолению «прусско-германского дуализма» необходимо рассматривать через 3 призму конституционно-правовой и политической идентичности Пруссии и рейха, выходившей за рамки этнотерриториальной и экономической составляющих. Статья 17 ВК предлагала соответствующий механизм, однако была не в силах обеспечить субстанциональное единство, то есть унификацию правоотношений всех членов федерации, в которой известный юрист КарлШмитт видел путь к устранению антимоний существующего государственного строя [20, S. 370–376]. Попытки синхронизации конституционных систем окончательно провалились, когда в Германии утвердился «гражданский блок». Прусские представители все реже приглашались на заседания имперского кабинета. Стороны конфликтовали по вопросам чрезвычайного законодательства, аграрных и торговых отношений, награждения орденами, предоставления финансовой помощи южно-германским землям и т. д. Министр Брахт не переставал твердить о «прусском коварстве» даже тогда, когда речь шла о второстепенных аспектах политики [19, S. 163]. Все это вело к потере авторитета властных структур, нездоровой конкуренции, поощрению ведомственного партикуляризма и бессмысленной борьбе за престиж [12, S. 13]. В 1926–1927 гг. конфликт спровоцировало назначение экс-канцлера Ганса Лютера членом совета директоров рейхсбана. Лишенная законного места, Пруссия обжаловала данное решение в Конституционном суде (далее – КС), после чего рейх вынужден был уступить [13, S. 238–253]. Не менее интенсивно проходили дебаты о системе школьного и педагогического образования. В начале 1926 г. имперское правительство направило жалобу в КС, требуя признать недействительной организацию паритетной педагогической академии во Франкфурте-на-Майне в дополнение к трем конфессионально ориентированным высшим учебным заведениям, ссылаясь на ст. 174 ВК, запрещавшую менять действующий в землях порядок до выхода в свет соответствующего имперского закона (ст. 146.2 ВК). Обнародованный 16 октября 1926 г. вердикт оказался не в пользу рейха. Впрочем, куда более интересен для нас тот факт, что в аналогичных ситуациях, имевших место в Саксонии, Тюрингии и Мекленбург-Шверине, Берлин оставался безучастным к действиям местного руководства [13, S. 383–384, 390–391]. Другое дело – Пруссия, в случае с которой речь шла о стремлении продемонстрировать крупнейшему субъекту рейха, кто обладает в стране правом верховной интерпретации релевантных конституционно-правовых политических решений. Весьма остро стоял вопрос об управлении речным судоходством. Пруссия находилась в числе 15 земель, чьи водные артерии после революции перешли в компетенцию Берлина. На долю земли приходилось 77% от их общей протяженности в 9200 км. Для сравнения, на Баварию – 7,9%, Саксонию – 1,3%, Вюртемберг – 1,2%, Баден – 2,4%, Гессен – 1,4%, Гамбург – 0,6%, Брауншвейг – 0,3% и т. д. [13, S. 261]. В организационном плане рейх планировал разделить «речные пути» по округам, то есть создать имперские инстанции среднего уровня, с чем категорически не согласилось большинство регионов. Апеллируя к ст. 171 ВК, Пруссия потребовала подчинить речную администрацию субъектам. Иными словами речь шла о распределении полномочий, то есть о прямом имперском управлении или же 4 мандатном управлении земель. Предпринимаемые с 1921 г. в этой связи усилия, сопровождаемые многочисленными конференциями и обращениями в КС, растянулись на долгие годы, вплоть до имперской экзекуции 20 июля 1932 г. Серией двусторонних конфликтов было отмечено назначение в январе 1927 г. на пост рейхсминистра внутренних дел бывшего начальника окружного управления Кенигсберга В. фон Койделля, уволенного в свое время Брауном за пособничество В. Каппу. Заняв должность в правительстве, Койделль отправил в отставку ряд высокопоставленных чиновников-республиканцев министерства, в том числе статссекретаря Шульца и руководителя конституционного отдела Брехта. В рейхсрате министр чинил препятствия прусской законодательной инициативе о придании 11му августа статуса национального праздника [19, S. 166]. Наконец, 27 ноября 1927 г. Койделль направил приветственную телеграмму в адрес праворадикального объединения всеобщих студенческих комитетов фёлькише, находившихся в конфликте с прусским министром культуры К.Г. Беккером. В ответ на это Браун пригрозил канцлеру разрывом отношений с МВД, поведение главы которого «дезавуирует политику прусского правительства» [21]. В. Маркс поспешил успокоить министра-президента, пообещав приложить усилия для «бесперебойного и доверительного сотрудничества Пруссии и рейха», однако ушел от каких-либо конкретных обязательств [22]. Значительных масштабов «прусско-германский антагонизм» достиг в ходе бюджетных дебатов 1927 г. и дискуссии, посвященной утверждению ключевых параметров «системы финансового выравнивания». Браун настаивал на отмене преференций (дотаций) южно-германским землям, указывая на их малую эффективность. Разразившийся на этой почве конфликт между Пруссией и вставшим на сторону Баварии Койделлем, посредником в котором пытался выступить рейхсрат, безрезультатно продолжался без малого полтора года. Не менее интенсивными были имущественные споры и противоречия по вопросу о материальной помощи аграрным регионам земли, переживавшим хронический структурный кризис [19, S. 175–178]. В то время как Пруссия настаивала на финансовой поддержке мелких и средних крестьянских хозяйств, делая акцент на индустриализации и транспортно-техническом перевооружении отсталых районов, рейх укреплял традиционные для Восточной Эльбы формы крупного помещичьего землевладения. Протекционистские пошлины, дешевые кредиты, списание долгов и налоговые льготы вели к плачевным экономическим последствиям, консервации деструктивных тенденций и, наконец, ослаблению политического влияния прусского правительства. Не обладая эквивалентными ситуации финансовыми возможностями, правительство Брауна было в итоге вынуждено выйти из программы «восточной помощи», расписавшись в своем бессилии перед центром [17]. Безусловно, прусские социал-демократы идеализировали «единое государство», но предлагаемые имперскими чиновниками и рядом видных ученых страны пути его создания не устраивали политическую элиту земли. Всеми 5 доступными средствами она боролась против «ползучей централизации сверху», отказываясь в одностороннем порядке жертвовать собой на благо «мнимого немецкого единства», достичь которого, по словам Брауна, можно было «только с помощью прусского государства» и с опорой на существующие в республике силы [23, S. 495, 503; 9]. На практике это подразумевало ничто иное, как защиту «демократически-республиканского бастиона Пруссии» и действующих в ней властных структур [15, S. 552]. Специфической тактики местный кабинет придерживался в отношении южан, провоцируя Баварию. Баден и Вюртемберг на перманентную федеративную дискуссию, водораздел в ходе которой проходил между приверженцами исторически сложившейся «союзной традиции» и сторонниками свободной от безудержного унитаризма децентрализованной единой Германии. Ставя знак равенства между землей и рейхом, Браун в глазах федералистов блокировал процесс нормализации отношений между севером и югом, тогда как скрытый прусско-германский дуализм по-прежнему оставался главным конструктивным недостатком «веймарской модели» [18]. «Устранить его, – по мнению историка Г. Больдта, – можно было только путем разделения этого и без того гетерогенного образования [Пруссии – прим. авт.] на части... Иначе страна оказывалась перед дилеммой: или рейх ставит Пруссию на одну ступень с другими землями и тем самым рискует утратить прямой контроль над большей частью территории страны, или же он обеспечивает тесную кооперацию органов власти Пруссии и рейха» [8, S. 55]. Отдавая предпочтение второму варианту, контрагенты расходились во взглядах на пути его претворения в жизнь. В результате «центральному дуализму берлинских властей, – как верно отметил Г. Шульц, – соответствовал дуалистический централизм», характерной чертой которого являлся ведомственный партикуляризм, мешавший оперативному и взвешенному принятию решений [23, S, 499]. Ни одно правительство не располагало данными о численном составе аппарата другого. Утаивались информация, цифры и факты. И все же большую часть спорных вопросов удавалось решать в деловом ключе, чему в большой степени способствовали многоканальные связи между имперской и прусской администрациями, не подверженными сильному влиянию присущих правительствам партийно-политических дифференциаций [15, S. 547]. Наконец, берлинские кабинеты связывало немало персональных союзов, будь то имперский и государственный комиссары в Рурской области К. Зеверинг и Э. Мелих (1919–1920 гг. и 1923 г.) или Министерство оккупированных областей, возглавляемое оберпрезидентом Рейнской провинции Й. Фуксом [15, S. 540]. Попытки заключить прусско-германскую унию предпринимались неоднократно. Наиболее благоприятные условия для этого созрели в 1928 г., когда СДПГ одержала убедительную победу на выборах в рейхстаг и прусский ландтаг. Министр-президент Браун фигурировал в качестве кандидата на пост канцлера, но предпочтение было отдано Г. Мюллеру. Этим решением, как полагал министериальдиректор А. Брехт, СДПГ упустила реальный исторический шанс для интеграции. Иной точки зрения придерживается историк Фонденхофф. «Система Бисмарка», по 6 его мнению, не ограничивалась одним только персональным союзом глав правительств [25, S. 230]. К тому же было не ясно, каким образом поведут себя рейхсвер и президент. Вполне вероятным представлялся уход в активную оппозицию южан. Поэтому, не отрицая стабилизирующего эффекта институционального союза, можно выразить сомнения относительно успеха вышеназванного проекта при президенте П. фон Гинденбурге. В том же 1928 г. появились первые признаки краха политики «синхронизации кабинетов», когда Браун по существу блокировал попытки рейха расширить прусскую коалицию за счет Немецкой народной партии. На стадии формирования второго правительства Мюллера в 1929 г. ситуация повторилась. Браун был готов предоставить ННП посты министра торговли и министра без портфеля, но либералконсерваторы потребовали для себя «полноценных» ведомств и в конечном итоге сорвали переговоры. С не меньшим упорством, нежели Бавария, Пруссия отстаивала финансовые интересы [4, c. 121–122]. По мере роста экономических проблем в Германии все более отчетливыми становились диспропорции в развитии субъектов немецкой федерации и, следовательно, союзных отношений как таковых. Исправить ситуацию эксперты предлагали за счет структурной имперской реформы, то есть путем унификации административных систем в стране, огосударствления ключевых сфер управления мелких и средних земель, ликвидации анклавов, формирования «северогерманского блока» в составе Саксонии, Тюрингии, Гессена, Брауншвейга и Ангальта, прусскоимперской министерской унии и т. д. Все эти мероприятия предусматривали прямое и действенное участие Пруссии. Но как раз в данном сегменте реформы у Берлина возникли серьезные проблемы. Ликвидация анклавов и объединение среднегерманских субъектов потенциально угрожали территориальным амбициям Пруссии и целостности ее провинций, поэтому были неприемлемы для кабинета Брауна. Другое дело реформа власти, на которую земля смотрела с позиции доминирующей силы. В поглощении финансово слабых приграничных субъектов она видела способ «пруссификации рейха», то есть средство достижения национального единства. Ярким примером тому служит проблема «Великого Гамбурга». В законном желании ганзейского города расширить гавань путем обмена территориями с Пруссией правительство земли усмотрело «экспансионистские» намерения и по этой причине блокировало проходившие с 1926 г. двусторонние переговоры. Вполне очевидно, что ни период становления республики, ни относительная стабилизация экономической и политической жизни в Германии оказались не в силах скорректировать заданную Веймарской конституцией парадигму союзных отношений. Фактическое гегемонистское положение Пруссии служило преградой на пути совершенствования системы государственной власти, являлось катализатором борьбы за политический престиж и влияние в стране, имевшей зачастую негативные конституционно-правовые последствия для немецкой нации.И все же благодаря бюрократическим каналам общения, сторонам удавалось на протяжении 20-х гг. 7 избегать автократического характера дискуссии о заключении тесной прусскогерманской правительственной унии, отличительной особенностью которой являлась невиданная доселе палитра мнений, а в числе доминирующих концептуальных идей фигурировали две – «рейхсланд, то есть инкорпорация Пруссии в рейх и «пруссификация Германии». Источники и литература 1. Кастель, Е.Р. Своеобразие государственного устройства Веймарской республики и вопросы ее политической системы // Проблемы формирования и развития политической системы буржуазного общества: Межвуз. сб. науч. тр.; редколлегия : Б.А. Стародубский и др. – Свердловск: СЮИ, 1984. – С. 99–109. 2. Ленчнер, С. Прусский вопрос и Веймарская конституция / С. Ленчнер // Вопросы истории. – №7. – 1947. – С. 39–49. 3. Баев, В.Г. Германский конституционализм (конец XVIII – первая треть XX вв.). Историко-правовое исследование. – Изд. 2-е, доп. – М.:Юрлитинформ, 2010. – 352 с. 4. Субботин, О.Г. Веймарский федерализма. – Минск : БГПУ, 2010. – 268 с. 5. Субботин О.Г. «Удар па Прусіі». Да гісторыі імперская экзекуцыі 20 ліпеня 1932 года ў Германіі // Весці БДПУ. – Сер. 2. – 2007. – № 3. – С. 46–50. 6. Abschrift über die Verhandlungen einer gemeinsamen Sitzung des Reichskabinetts und des Preußischen Kabinetts vom 2.Februar 1920 // Bundesarchiv (BA). – N 1012 (Koch-Weser). – Nr. 189. – S.001–004. 7. Anschütz, G. Der deutsche Föderalismus in Vergangenheit, Gegenwart und Zukunft / G. Anschütz // Der deutsche Föderalismus. Die Diktatur des Reichspräsidenten. – Berlin [u.a.]: de Gruyter, 1924. – S. 11–32. 8. Boldt, H. Die Weimarer Reichsverfassung / H. Boldt // Die Weimarer Republik. 1918–1933; hrsg. von K.D. Bracher [u.a.]. – Düsseldorf: Droste, 1987. – S. 44–62. 9. Vorschläge zur Reichsreform[Braun]. Akten des Reichssparkommissars // BA. – R 43 I/1877. – Bl. 43–611. 10. Deutsche Allgemeine Zeitung, Nr. 123 v. 14.03.1919 // BA. – R 8034 III/200 (Paul Hirsch). – Bl. 92 11. Ehni, H.-P. Bollwerk Preußen? – Bonn [u.a.]: Neue Gesellschaft, 1975. – 304 S. 12. Horion, J. Probleme der Reichsreform. – Jena: G. Fischer, 1931. – 34 S. 13. Klaus, H. Der Dualismus Preußen versus Reich in der Weimarer Republik in Politik und Verwaltung. – Mönchengladbach: Forum-Verl. Godesberg, 2006. – 545 S. 14. Koch, E. Deutschland ohne Preußen?, in: Berliner Tageblatt v. 29.03.1919 // BA. – N 1012 (Koch-Weser). – Nr. 189. 15. Möller, H. Parlamentarismus in Preußen 1919–1932. – Düsseldorf: Droste, 1985. – 662 S. 16. Neugebauer, W. Die Geschichte Preußens: von den Anfängen bis 1947. – 2. Aufl. – München [u.a.]: Piper, 2006. – 160 S. 17. Niederschrift über die Besprechung der zwischen dem Reich und Preußen bestehenden Streitpunkte in der Reichskanzlei am 2. März 1927, vom 2. März 1927 // BA. – R 43 1501/125025. – Bl. 158–160. 18. Preußen und Bayern, in: Bayerischer Kurier, Nr. 328 v. 24.11.1927 // BA. – R 43 I/2248. – Bl. 339. 19. Rosenau K. Hegemonie und Dualismus. Preußens staatsrechtliche Stellung im Deutschen Reich. – Regensburg: Roderer, 1986. – 240 S. 20. Schmitt, C. Verfassungslehre. – München [u.a.]: Duncker & Humblot, 1928. – 404 S. 8 21. Schreiben des Preuß. Ministerpräsidenten Braun an den Reichskanzler Dr. Marx vom 30.11.1927 // Dokumente zur dt. Verfassungsgeschichte; hrsg. von E.R. Huber. – 3. Aufl. – Stuttgart [u.a.]: Kohlhammer, 1991. – Nr. 367. – S. 434–435. 22. Schreiben des Reichskanzlers Dr. Marx an den Preußischen Ministerpräsidenten Braun vom 05.12.1927 // Dokumente zur dt. Verfassungsgeschichte; hrsg. von E.R. Huber. – 3. Aufl. – Stuttgart [u.a.]: Kohlhammer, 1991. – Nr. 368. – S. 435–436. 23. Schulz G. Zwischen Demokratie und Diktatur. Verfassungspolitik und Reichsreform in der Weimarer Republik: In 3 Bd. – 2. Aufl. – Berlin [u.a.]: de Gruyter, 1987.– Bd. 1. – 689 S. 24. Triepel, H. Die Hegemonie. – 2. Aufl. – Stuttgart: Kohlhammer, 1943. – 584 S. 25. Vondenhoff, Ch. Hegemonie und Gleichgewicht im Bundesstaat. Preußen 1867–1933: Geschichte eines hegemoniales Gliedstaates. – Aachen: Shaker, 2001. – 240 S. 26. Zaske, E. Der föderative Gedanke in der Weimarer Reichsverfassung und deren Revision nach föderalistischen Gesichtspunkten: Univ., Diss. – Jena, 1925. – 78 S. Источник: Субоцін, А.Г. Пруска-германскі дуалізм у 1920-я гг. / А.Г. Субоцін // Весці БДПУ. – № 4. – Серыя 2. – 2012. – С. 54–58. 9
