Пола Хайманн. О проблеме сублимации и ее связи с процессами

О проблеме сублимации
и ее связи с процессами интернализации 1
Пола Хайманн
В данной статье моя цель – обозначить и обсудить определенные аспекты
сублиматорных процессов, которые, на мой взгляд, до сих пор не были изучены или, возможно,
даже в достаточной степени описаны. Они требуют рассмотрения бессознательных фантазий,
связанных с интернализованными объектами.
В качестве примера я беру творческую продуктивность художника, хотя хорошо
понимаю, что в сублимации этого типа действует ряд факторов, все еще непроясненных. У
меня нет цели исчерпать обширную тему сублимации, и приводимый материал будет
иллюстрировать только те важные аспекты, к которым я хочу привлечь внимание.
Я начинаю с психоаналитического представления о том, что сублимация – это форма
реализации инстинктивного влечения к созиданию (creation) (созданию потомства (procreation)).
Я напомню исходное понятие сублимации у Фрейда как деятельности, в которой сексуальный
импульс отклоняется от своей непосредственной цели, но не поддается вытеснению, что
приводит к достижениям, служащим общественным или высшим интересам, и вызывает
адаптацию к реальности, т. е. прогресс от принципа удовольствия к принципу реальности.
Удовлетворение части Эго также является существенным элементом в сублимации; поскольку
Эго не прибегает к вытеснению, сублиматорная деятельность не ограничивает и не истощает
его, но обогащает. Этот последний момент, сознательное удовлетворение, связанное с
переживанием расширения и развития Эго, кажется мне важным признаком успешности
сублиматорной деятельности, хотя оно может длиться лишь очень недолго и сменяться
различными формами неудовольствия или даже депрессией и отчаянием. При этом полное его
отсутствие, на мой взгляд, означает некие серьезные нарушения в сублиматорном процессе.
Используя
термин
«Эго»,
я
подразумеваю
не
столько
организацию,
прочно
утвердившуюся и четко разграниченную в отличии от других частей личности, – Фрейд
предупреждал нас об опасности догматизма в этом отношении – сколько совокупность чувств,
эмоций, импульсов, желаний, способностей, талантов, мыслей и фантазий человека, короче
1
Heimann, P. (1942) A Contribution to the Problem of Sublimation and its Relation to Processes of Internalization. Int. J.
Psycho-Anal., 23:8-17.
Это расширенная версия доклада, прочитанного перед Британским психоаналитически обществом 5 июля 1939
года.
2
говоря, все те психические силы и образования, которые человек (если предположить, что его
сознание все это охватывает) считает своими собственными, и которые вызывают у него
ощущение «Это – я». По сути, большинство наших пациентов страдает от того, что не достигли
этого переживания, и я полагаю, что одна из важнейших задач анализа – помочь им найти себя.
Успех в этом сопровождается расширением границ личности и увеличением ее способности
выносить борьбу с внутренним и внешним миром.
Пациентка, которую я буду описывать – художница в возрасте слегка за тридцать,
разумная и привлекательная. Ее семья принадлежала к среднему классу. Род занятий отца
требовал его присутствия в портовых приморских городах, что затрудняло для семьи
стабильную домашнюю жизнь. У пациентки остались яркие воспоминания о тревогах в
штормовые ночи на шотландском берегу и о блаженстве находиться рядом с матерью у
веселого камина. Ее старший брат-погодок до достижения пубертата был ее близким
компаньоном и объектом интенсивных чувств любви и ненависти, доминирования и ревности,
вины и зависти. Ее ранние сексуальные игры с ним, источник наслаждения, вины и тревоги,
оказали устойчивое воздействие на ее позднейшую сексуальную жизнь. В анализе ее родители
долгое время были разделены на хороший и плохой объекты: отец ощущался целиком и
полностью хорошим, обладающим замечательными качествами – умом, юмором, творческими
способностями, а мать – совершенно плохой, тупой, скучной и ограниченной. Все связанные с
ней счастливые переживания (как то – у очага) отрицались или как минимум игнорировались.2
Только когда тревоги и чувства вины, требующие столь радикального разделения любви и
ненависти и приводящие путем столь чрезмерного упрощения к серьезным искажениям
реальности, подверглись смягчению, и когда пациентка стала более способной поддерживать
чувства любви даже не к идеально хорошему человеку, она смогла допустить существование
недостатков у своего отца и хороших качеств у матери. Она стала относиться к ним не столь
обсессивно-поляризованным образом, в большей степени как к реальным людям. Оказалось,
что даже юмор ее отца, который она ценила столь высоко, обладал одним очень плохим
свойством – отец трактовал ее как забавное маленькое существо и отказывался принимать ее
всерьез, тогда как мать, у которой пациентка ранее отрицала всякий юмор и разумение,
выказывала хорошее понимание ее конфликтов.
2
Ниже мы покажем, что, хотя такое восприятие отца как хорошего и матери как плохой — неотъемлемая часть
привычной эдипальной установки, настолько преувеличенная, непреклонная и компульсивная ее форма не
является простым и непосредственным выражением эдипальных чувств. Скорее это сложный результат фантазий,
связанных как с либидинозными, так и с агрессивными желаниями, направленными на родителей, и защит от них,
т. е. здесь разделение родителей является важнейшей целью, будучи выражением необходимости для пациентки
удерживать во внутреннем мире свою любовь к ним отдельно, незатронутой ненавистью.
3
Семья много переезжала, но окончательный удар по стабильности и семейному единству
был нанесен, когда пациентка вступила в подростковый возраст – отец оставил мать. Уровень
жизни в семье резко упал. Мать пошла работать на завод, чтобы обеспечивать себя и двоих
детей. Отца вернуло чрезвычайно болезненное и драматическое событие, когда у него возникла
серьезная проблема, от которой жена его спасла. Но он уже не был таким, как прежде;
отношения между родителями существенно нарушились и, похоже, уже никогда полностью не
восстановились. Отец вернулся в семью сломленным человеком, пристрастился к алкоголю, и
его смерть в относительно раннем возрасте, видимо, была ускорена алкоголизмом.
Уход отца из семьи тяжело сказался на его дочери. Раньше она была хорошей, хотя и
непослушной ученицей, но теперь ее учеба заметно пострадала, пациентка утратила к ней
интерес и стала беспокойной. После школы она пробовала разные виды обучения и работы, но
ничто ее не удовлетворяло и не успокаивало. Достигнув совершеннолетия, она порвала с
семьей ради независимости, и стала вести чуждую условностям, необузданную и несчастную
жизнь. Однажды ее познакомили с работами Фрейда, и она с жадностью набросилась на его
книги, что и привело ее в конечном итоге к аналитическому лечению.
Когда она пришла ко мне, она страдала от сильной депрессии с суицидальными
тенденциями, от затруднений в своей работе художника, нарушений в сексуальной жизни и
пристрастия к морфию; степень и значимость ее симптомов прояснились только в ходе анализа.
В результате анализа все эти нарушения в существенной степени были преодолены.
Пациентка вышла замуж за мужчину, с которым поддерживала во многом удовлетворительные
отношения, хотя полное сексуальное удовлетворение достигнуто не было. Пациентка стала
бесконечно более счастлива, чем была ранее; по сути, она научилась тому, что значит быть
счастливой. Она общалась с людьми разного типа и испытывала открытый и острый интерес к
текущим событиям. Возросла ее способность к симпатии и оказанию помощи другим. Он
принимала живое участие в мире вокруг нее, и – что она ценила более всего – достигла
настоящей творческой силы в своем искусстве и сделала себе имя в художественном мире.
Теперь я опишу ход ее анализа, выделяя только связь между фантазиями об
интернализованных объектах и творческой продуктивностью.
Первый период анализа был посвящен тому, чтобы проникнуть за установку сокрытия
серьезности болезни пациентки. Главным образом она пыталась оправдать зависимость от
морфия, и потребовалось некоторое время, чтобы пациентка стала достаточно мне доверять, что
позволило ей свободнее выказывать степень своего страдания. Поэтому я не сразу осознала
психотический характер ее тревог, поскольку в целом она не оставляла впечатление психотика.
На мой взгляд, одно из больших достижений новых исследований Мелани Кляйн (Klein 1932;
4
1935; 1940) и ее школой процессов интернализации заключается в том, что мы стали способны
обнаруживать и анализировать психотические черты у людей, относимых к разряду невротиков.
После этой первой фазы анализ получил доступ ко всей глубине депрессий пациентки и
к ее персекуторным тревогам, которые были тесно связаны с ее зависимостью от морфия. В
ходе этого периода она занималась главным образом рисованием натуры. Эти рисунки были
сделаны сильными, но довольно крупными и грубыми линиями. Не претендуя на превосходное
понимание этой сферы, я бы сказала, что они определенно свидетельствовали о таланте – но,
пожалуй, вряд ли о чем-то большем.
Когда анализ достиг более глубоких слоев, стало ясно, что депрессии пациентки связаны
с системой фантазий, в которых она чувствовала, что ею овладели и ее населили бесы. Эти бесы
– в начале анализа они были бесчисленны – преследовали пациентку постоянно и непрерывно
меняющимся образом. Они блуждали внутри нее, причиняя физическую боль и болезни,
затрудняли любую деятельность, особенно художественную, и заставляли пациентку делать то,
что она не хотела делать. Когда утром она хотела встать с кровати, они яростно двигались в ее
животе и вызывали у нее рвоту. Они вмешивались, когда она хотела рисовать. Они взрывались
хохотом, когда она пыталась чего-то добиться. Они принуждали ее постоянно ходить в туалет,
и в ходе определенного периода времени она вынуждена была мочиться так часто, что это
серьезно мешало ее работе. У них были вилы, которыми они кололи и протыкали ее
жесточайшим образом. Они выедали ее изнутри и заставляли принимать пищу для них. Но она
чувствовала, что не может есть, потому что бесы отравляли ее своими экскрементами и тем
самым превращали пищу в яд. Из-за этих персекуций она испытывала сильные мучения,
особенно когда рисовала.
Все эти фантазии стали совершенно осознаваемыми в ходе анализа, в частности,
посредством анализа ситуации переноса, и были для пациентки чрезвычайно реальными и
яркими. Без сомнения, тот факт, что она обладает талантом художника, объяснял богатство и
живость ее фантазий и ту относительную легкость, с которой они смогли стать осознаваемыми.
Зачастую между осознаваемыми и бессознательными фантазиями не было четкой границы.
Свойственная ей сильная тяга к рисованию, в процессах, составляющих ее талант, оказалась
мощным союзником для анализа и попыток достичь пока еще не нарисованных внутренних
сцен и ситуаций.3
Полагаю, что анализ может рассчитывать на поддержку пациента там, где существует более или менее
определенный канал для сублиматорной деятельности, особенно когда она представляет собой истинное
творчество. Эго высоко ценит свои творческие способности. У меня возникло впечатление, что поддержка эта
больше у художников, чем, скажем, у ученых. Это может объясняться тем, что ученый знает, что его достижения
не останутся в той форме, которую он им придал, что его научный результат как раз и создает средства для
3
5
Против этого преследования бесами пациентка принимала морфий. Морфий успокаивал
бесов либо погружал их в сон, опьянял или парализовал их. Также морфий кормил и
умиротворял их. Но это лишь временно выводило их из строя, их пытки возобновлялись, и
пациентка снова нуждалась в морфии. Постепенно бесов стало меньше, и появились некоторые
их типы, например «голубые бесы рисования» и «бесы морфия». Эти два типа бесов
репрезентировали двух ее родителей, во вражде друг с другом производящих подобное войне
сексуальное сношение внутри нее, но они были также объединены друг с другом в
конспиративном союзе против нее. Одно время существовало по три беса каждого из этих
типов.
Подобные фантазии, где родительское сношение выступает персекуторным актом,
возникают, когда человек оказывается во власти своих деструктивных импульсов, и его либидо
временно
побеждено.
Чтобы
защитить
себя
от
агрессивности
(инстинкта
смерти),
высвободившейся внутри него, человек направляет ее вовне, как показал Фрейд (Freud 1920), и
приписывает свою агрессивность объекту. В данной конкретной ситуации (реального или
воображаемого родительского сношения) под влиянием ревности и тревоги деструктивные
влечения субъекта проецируются на родителей, так что они ощущаются агентами деструкции.
С того момента, как в собственных процессах субъекта битва между инстинктами жизни и
смерти, импульсами любви и ненависти вступила в фазу, где импульсы ненависти занимают
более сильную позицию, он не способен воспринимать родительское сношение как
сексуальную ситуацию, но интерпретирует ее (ложно) как войну – войну каждого родителя
против другого и против самого субъекта. Импотенция и фригидность в большой мере
коренятся в таких фантазиях.
Реальные события и детские воспоминания в этих бесовских фантазиях пациентки были
переплетены и гигантски искажены; и ситуация переноса их отражала. Приведу один пример из
многих: в детстве моя пациентка часто «подговаривала» своего брата что-то совершить – и
наоборот. Однажды брат «подговорил» ее уколоть булавкой в зад рабочего, когда тот
наклонился, и она так и сделала. В бесовских фантазиях это небольшое хулиганство
гиперболизировалось и превратилось в нечто противоположное: в то, что бесы кололи вилами
саму пациентку. Она боялась бесов, ненавидела их и хотела от них избавиться, но также и
любила их, гордилась ими («Как же они умны – всегда находят новые способы терзать меня!»)
и хотела их сохранить. Более того, она нуждалась в них для того, чтобы они наказывали ее за
плохие импульсы и действия.
собственного же преодоления посредством прироста знания, к которому стремится ученый. Художник же
чувствует, что плоды его трудов потенциально бессмертны.
6
Однако при всем этом преследовании бесами в ее душе существовало также то, что она
называла «предназначение» ('the design'), что означало ее хороших родителей, объединенных в
гармонии друг с другом и своими детьми. Предназначение также означало ее собственную
любовь и творчество, а также ее способность нейтрализовать вред, причиненный своим
объектам.
Всякий раз, когда пациентка переживала связь между разными вещами – например,
когда интерпретации в анализе соединяли различные фрагменты ее ассоциаций и давали ей
ощущение, что эти ассоциации не случайны и не бессмысленны, но обладают глубоким
значением, благодаря которому она может оценить весь контекст процессов в своей душе –она
говорила: «Это соответствует предназначению». Например, после сеансов, на которых был
пролит свет на важные факторы в ее жизни, пациентка переживала состояние блаженного
счастья, о котором говорила: «Я увидела свое предназначение. Оно вошло в меня». От этого она
испытывала сильную любовь ко мне и хотела броситься ко мне и отдать все, что имела; в такие
дни у нее не возникало потребности в морфии. Предназначение репрезентировало любовь и
творчество. Это был объединяющий принцип, превращающий хаос в космос. Это был идеал
совершенства. Однако однажды она поняла: утверждая, что предназначение охватывает все, и
хорошее, и плохое, она использует его для оправдания своих плохих чувств и для совершения
деструктивных действий. После этого она почувствовала, что предназначение разрушено и
утрачено, и это переживание вызвало у нее глубокую депрессию. Постепенно предназначение
все более упрочивалось, у пациентки развилась твердая вера в его существование, оно более не
зависело от постоянных видимых подтверждений. Функционирование предназначения все
больше можно было отнести к рисованию, и картины пациентки все больше становились его
проявлениями.
Вернемся к бесовским фантазиям. Бесы репрезентировали объекты ее инстинктивных
влечений, как либидинозных, так и агрессивных, то есть главным они обозначали ее родителей
и брата, но также и людей в ее окружении, включая меня; все эти объекты могли также быть
как частями людей, так и людьми целостными. Более того, бесы служили прикрытием для
собственных садистичных и деструктивных импульсов пациентки, которые она не признавала и
персонифицировала в этих бесах.
Теперь я попытаюсь объяснить, как этот полный бесов мир образовался внутри
пациентки.
Следы памяти о психическом опыте, прошлом и настоящем, – это не статичные
отпечатки,
подобные
фотографиям,
но
подвижные
и
живые
драмы,
словно
бы
непрекращающиеся постановки на сцене. В этих внутренних драмах действуют пациентка и ее
7
инстинктивные импульсы, направленные к ее исходным объектам (отцу, матери, брату и их
позднейшим заместителям, вплоть до и включая аналитика), которые выглядят для пациентки
так, как они были восприняты, и ощущаются находящимися под влиянием ее импульсов; кроме
того, объекты выявляют собственные импульсы пациентки. Впридачу все герои этой драмы:
пациентка, ее объекты, ее импульсы и их отклики, – черпают ряд черт из реальной обстановки и
событий детства: физической и эмоциональной индивидуальности пациентки в детстве и людей
вокруг нее, вещей, мест и событий той жизни. Черты мира, в котором и на который были
исходно направлены ее инстинктивные импульсы, датируемые тем временем и теми реальными
случаями, когда они были исходно пережиты (и более или менее претерпели выражение или
отрицание), оказываются вплетенными во внутреннюю драму, разыгрываемую импульсами
пациентки и ее объектами.
Так получает исходные очертания драма внутреннего мира; она продолжает свою
беспрерывную деятельность в дальнейшей жизни, и все последующие переживания после
исходных обеспечивают новые сцены, в основном по схеме первых. И наоборот, драма
внутреннего мира окрашивает восприятие субъектом внешнего мира и придает черты из
внутренней фантазии и памяти переживаниям, испытываемым с текущими, сегодняшними
внешними объектами. Чувство реальности часто значительно страдает от этой примеси.
Выше я сказала, что во внутренней драме объекты часто выражают собственные
импульсы субъекта. Этот феномен по существу является защитным механизмом, направленным
против собственных злых импульсов субъекта – разновидностью механизма проекции и
обращения вовне агрессивности (инстинкта смерти), о которой писал Фрейд (Freud 1920).
Объект, интернализованный с ненавистью и жадностью, становится внутренним носителем
этих самых импульсов. Это происходит посредством множества фантазий, которые можно
охарактеризовать как методы отделения от субъекта его собственного зла и агрессивности и
передачи их в другое место, благодаря чему субъект избавляется от тревоги и вины,
порожденной его агрессией, направленной на объекты.
Таким образом, на этой стадии внутренняя драма рассказывает историю о невинности
субъекта; ее цель достигается только тогда, когда субъект доходит до точки, где он больше не
чувствует вины. Импульсы моей пациентки были спроецированы на объекты ее внутреннего
мира: ненависть и жадность движут ими на сцене ее внутренней драмы; они плохие, они бесы –
ее же не в чем упрекнуть. Однако в таком отрицании вины и отказе от всякой ответственности
пациентка занимает пассивную позицию; она может ощущать лишь беспомощность и
преследование, она жертва всего того зла, что разворачивается внутри нее – она как бы
совершенно не при чем. Теперь она оказывается в безвыходном положении, в тупике, из
8
которого нет выхода; поскольку она отреклась от ответственности, ее возможности
аннулируются, она ничего не способна предпринять. Одно из последствий этого заключается в
следующем: поскольку ее усилия, усилия человеческого существа, неспособны ни к чему
привести, должна вступить в действие магия, и магические средства, которые должны прийти
ей на помощь извне – это морфий.
Более того, ощущение населенности преследующими существами (людьми, животными
и вещами) влечет за собой необходимость сильнодействующих защит, нацеленных на
разрушение этих преследователей. Но поскольку эти защиты заключаются в нападении на
преследователей внутри самости, они ни в коей мере не являются решением, поскольку
затрагивают субъекта в тот же момент, когда и объекты. Полем битвы оказывается родная
страна, а не вражеская территория. Так возникает порочный круг, завязывается непрерывная
война, разыгрываемая во внутреннем мире субъекта – что всегда влияло на внешнюю жизнь
пациентки и часто выражалось в виде физических симптомов.4
Таким образом объекты пациентки стали для нее бесами, поскольку она была бесом для
них. Внутри нее происходила бесконечная война между нею и ними, или между их союзниками
и ее союзниками. Анализ смог разорвать этот порочный круг, вернув пациентке
ответственность за ее внутренние объекты, убедив ее, что они происходят от ее собственных
импульсов, действовавших в ее отношении к внешним объектам, и показав ей многообразие
аспектов ее мотивов по отношению к внешним событиям и многообразие ее откликов на так
называемые «реальные ситуации». Только когда опыт анализа возвращает пациенту его
собственные импульсы и ответственность за них (когда у пациента появляется способность
выносить вину и горе как таковые, и он начинает обходиться без защиты себя от этих
переживаний с помощью персекуторных систем), может подвергнуться модификации
внутренний мир, и «прошлые переживания», «бессознательные воспоминания» могут быть
трансформированы так, чтобы они утратили свою власть над пациентом.
Так более полное понимание процессов интернализации демонстрирует нам в
подробностях факты, подразумеваемые в том раннем утверждении Фрейда (Freud 1910), что
«истерики страдают от воспоминаний». Однако эти воспоминания не являются точными
копиями в душе ребенка произошедших с ним событий, они суть сложная совокупность и
взаимопереплетение внешних и внутренних переживаний с действующими живыми людьми,
что я пыталась показать выше, описывая, как возник мир моей пациентки, населенный бесами.
Не следует представлять себе душу ребенка чистой фотопленкой, точно и достоверно
фиксирующей внешние сцены; это пленка, на которой инстинктивные импульсы и защиты
4
Ср. ниже тот случай, когда у нее появились язвы.
9
ребенка (бессознательные и осознаваемые фантазии) отпечатались прежде, чем она принялась
запечатлевать внешнюю реальность. Результат этого, который мы называем воспоминанием,
есть по сути сложная картинка взаимоналожения двух миров в одном. То, что мы называем
следом памяти, будет субъективно ощущаться с одной точки зрения как ситуация, включающая
в себя «внутренние объекты». Человек заново переживает прошлое в анализе, поскольку он все
еще несет в себе это прошлое как живой мир; и он воспринимает настоящую реальность
количественно ограниченной и качественно видоизмененной тем влиянием, которое оказывает
на него его «прошлое» – его внутренний мир. Мы находим доступ к этому прошлому
(бесконечно разыгрываемой внутри него драме) посредством ситуации переноса, позволяющей
нам оценить взаимодействие между факторами окружения («объективными») и субъективными
факторами в этой составной картине. Однако я не буду здесь пытаться подробно обсуждать то,
как именно наша техника анализа позволяет нам ухватить внутренние объекты пациента. Но
могу сказать: анализ лечит болезнь (восходящую к «бессознательным воспоминаниям»),
обращаясь к воспоминаниям так, как они переживаются пациентом, – а именно, как внутренний
мир интенсивной актуальной реальности.
Посредством анализа бесовских фантазий была восстановлена вся история детства
пациентки. Множество аспектов, в которых она воспринимала и ощущала своих родителей и
своего брата, их сложные отношения между собой и между ними и ею, достоверно
отыгрывались бесами внутри нее.
Надеюсь, мне удалось передать ощущение абсолютной реальности, которое пациентка
испытывала в этих фантазиях о бесах, и показать те интенсивные состояния тревоги, в которые
эти бесы ее опрокидывали. Тяжелая депрессия, чувство абсолютной ничтожности и
суицидальные состояния отчаяния порождались этой ситуацией активных действий бесов
внутри нее.
В результате анализа детской ситуации пациентки и особенно ее зависти к пенису и
первых оральных тревог, относящихся к груди и пенису, разрушения которых своей
ненасытной жадностью она боялась, сила этих бесов внутри нее уменьшилась. Она стала
понимать, что бесы были ее родителями и братом, которых она столь чрезмерно исказила,
вложив в них собственную жадность, загрязняющие импульсы преследования, и которых
поглотила и инкорпорировала под влиянием своих деструктивных импульсов; что она создала
этих бесов, чтобы персонифицировать ту «плохость», признание которой в качестве своей
собственной части она выдержать не могла. Пациентка постепенно осознала это, став более
способной выносить чувства вины и боли; она больше не ощущала себя населенной
преследующими бесами и фантазия этого типа практически прекратила оказывать на нее какое
10
бы то ни было влияние. Частью этого процесса также было развитие большей терпимости к
агрессивности, как ее собственной, так и других людей. А большая терпимость позволила
пациентке реагировать с меньшей тревогой на агрессивные ситуации и избегать порочного
круга, когда агрессивность усиливает тревогу, а тревога усиливает агрессивность.
Вместе с процессом понимания пациенткой своего внутреннего мира в детстве и его
связи с внешним миром уменьшилась ее тяга к морфию. Она достигла с собой
«джентльменского соглашения» о допустимости четырех таблеток морфия в месяц, часть
которых она обычно принимала во время сильных менструальных болей, а другую часть –
через две недели после менструации. Здесь я не буду углубляться в проблемы, связанные с
менструальными болями и фантазиями, обусловливающими их тяжесть; главным образом они
определялись жестокими и пугающими фантазиями, относящимися к зависти к пенису. В
конечном итоге пациентка покончила с морфием вообще; менструальные боли уменьшились
настолько, что во время менструаций она не меняла образа жизни и даже танцевала.
В ходе фазы, которую я только что описала (когда над ее жизнью властвовали бесы
внутри нее), пациентка перешла от рисунка к живописи. Темами ее работ вначале были
грубоватые символические репрезентации, и
она выказывала
настоятельность
своей
потребности восстановить свои объекты, изображая огромных отцов и огромные пенисы,
огромных матерей и материнские символы. Первая нарисованная ею без морфия картина
репрезентировала этого рода масштабную и серьезную попытку восстановить разрушенные
внутренние объекты. Она была несколько примитивной и нескладной – лишь очень немного
объектов и всякое отсутствие проработки, тонкого различения и движения.5
В последней части этого периода, когда бесы начали демонстрировать свое
человеческое происхождение и начал осуществляться перевод детской истории пациентки с
«языка бесов», она принялась рисовать викторианские семейные сцены, отображающие
некоторые из ее детских ситуаций. Здесь фантазии были проработаны полнее; на картинах
появилось больше объектов и больше событий, и детали, предоставляющие возможность
вариаций и различий, придавали картинам больше жизни и движения.
Самой художнице эти картины приносили большое облегчение и удовольствие; с их
помощью она сделала себе имя в мире искусства и даже ввела некую моду. Но в
Примитивный характер этой первой картины без морфия, нехватка в ней детализации и воображения выражали
чрезвычайную настоятельность той опасности, в которой, по ощущению пациентки, находились ее хорошие
объекты. Она как бы должна была вложить всю энергию в одну-единственную попытку спасти их существование и
вытащить их из ситуации острейшей опасности. В такой момент не возникает никаких вопросов о том, чтобы
поддержать этих почти неживых людей скромными мероприятиями, не касающимися главных проблем: ведь
никому не приходит в голову нести цветы в больничную палату к человеку, чью жизнь в данное мгновение
угрожает оборвать кровотечение. Все тонкие соображения прекращают свое существование, когда на повестке
оказывается операция по спасению жизни.
5
11
восстановлении
этого
вида
присутствовал
обсессивный
элемент,
снижающий
его
сублиматорную ценность. Пациентка стала осознавать это как тревогу, что она не сможет
рисовать ни в какой иной манере, кроме этой, и что если она вынуждена будет придерживаться
только этого стиля рисования, ее возможности самовыражения будут сильно ограниченны; если
в ее жизни не будет никакой иной функции, кроме восстановления детских объектов, она не
овладеет полностью всей бескрайней территорией, открытой для развития.
Следующая фаза в ее анализе характеризовалась исчезновением преследования бесами, а
также ее чрезвычайно тяжелых депрессий и суицидальных импульсов. Все еще сохранялись
тревоги персекуторной природы, связанные с поступками людей, которых она ощущала внутри
себя, но эти люди не были бесами; наблюдались также более мягкие депрессии и меньшее
количество обсессивных черт в ее отношении к рисованию.
Более того, значимость ее стремления рисовать постепенно развилась в желание
выразить себя и усовершенствовать свои внутренние объекты, в отличие от компульсивной
необходимости спасти их от неописуемого разрушения.
Эрнест Джонс (Jones 1937) указал на большое значение различия между совершением
чего-либо вследствие любви и из чувства долга. На мой взгляд, самый большой прогресс в
развитии личности пациентки был продемонстрирован не только когда она стала способна
восстанавливать свои объекты по любви (а не вследствие компульсивной необходимости), но
когда она начала стремиться в то же время сделать что-то для себя. Затем она смогла
попытаться заниматься этим не в старой своей манере, когда все, что обретала мать, она теряла,
и наоборот, но таким образом, что могла – в некоторой степени – оставаться уверенной, что уже
не поглощает и не разрушает свои объекты и не должна поэтому целиком и полностью
приносить себя в жертву ради них, но может позволить себе также нацелиться на сколь
возможно более широкое развитие и распространение себя самой. Это, в свою очередь, также
увеличило ее способность к восстановлению своих объектов и помощи им.
Мне не хотелось бы создать впечатление, что в это время с пациенткой все было хорошо.
Она еще не была в порядке, и я могла бы перечислить ряд симптомов, демонстрирующих ее
невроз. Это в некоторой степени остается справедливым и для текущей фазы анализа. В той
фазе, которую я описываю сейчас, пациентка перешла от изображения викторианской жизни к
изображению сегодняшней жизни; и та бескрайняя территория, к которой она стремилась для
своей деятельности, была обретена в том, что теперь все что угодно могло ее вдохновить.
Картины этого периода демонстрируют большой прогресс в цвете и композиции. В ходе этого
периода ее внутренние объекты (ранее репрезентированные бесами) часто возникали в виде
художественных проблем. Таким образом, ее интерес был не только более объективным, но и
12
более богатым и охватывающим гораздо более разнообразные детали. Ее внутренние
конфликты были объективированы в терминах эстетических и технических проблем. Она не
страдала от мучений, причиняемых демоническими отцом и матерью, но боролась с
проблемами «человеческой значимости» и «эстетической значимости» в живописи.
Теперь я обращусь к недавнему сеансу с этой пациенткой, хотя и не буду давать полного
его описания и всей проделанной аналитической работы. Чтобы прояснить ситуацию,
необходимо обрисовать обстоятельства переноса, составляющего контекст этого сеанса.
Атмосферу переноса характеризовали два недавних события:
1. На основе ее ассоциаций я справедливо предположила существование внешнего
фактора, относящегося к очень важному событию в ее прошлой жизни, и она почувствовала,
что я совершила открытие. Оно касалось чрезвычайно болезненного переживания относительно
отца, когда он оставил семью.
2. Пациентка столкнулась с человеком, которого связала со мной, и подозревала, что я
подослала его следить за ней и сообщать мне факты ее жизни, что позволило бы мне лишить ее
всех удовольствий и всего того хорошего, чем она обладала внутри себя.
Третий достойный упоминания момент заключается в том, что в то время в рисовании
все ее внимание поглощала техническая проблема «объединения». Она отреагировала на мое
открытие об очень болезненном инциденте, связанном с ее отцом, с большим облегчением,
проявившемся в росте активности и раскрепощении сексуальных чувств, что привело к
половому акту с ее мужем после многих месяцев полного воздержания. Она была мне очень
благодарна и восхищалась мною, но в то же время ее персекуторные тревоги и подозрения, что
я все разнюхиваю, чтобы все у нее отобрать, получили сильный толчок.
В тот день она начала сеанс так: «Я сыта по горло. Мой рот полон язв». Затем она
рассказала мне, что сегодня случилось с ее машиной. Она сказала: «Один дурак в нее въехал.
Представляете? Все царапины на моей машине сделали другие люди». Затем она весьма
эмоционально описала другое неприятное переживание этого утра. Когда она вела свою
машину после всего того возбуждения и гнева на человека, который в нее въехал, другая
машина, превышая скорость, выехала на встречную полосу. «Разумеется, – сказала она, – за
рулем сидела женщина». Впереди был грузовик, который включил поворот и повернул направо
на перекрестке. И тут же женщина слева от пациентки, не включая поворота, также повернула
направо, проехав перед машиной пациентки, и чтобы избежать столкновения, та тоже быстро
свернула направо, хотя ей нужно было прямо. Она «побледнела от гнева» (я пытаюсь по мере
возможности воспроизводить ее слова) и стала мстить той женщине, выехав перед ней,
двигаясь с черепашьей скоростью пять миль в час и не давая возможности себя обогнать. Они
13
остановились на красном сигнале светофоре и их машины оказались рядом. Моя пациентка
высунула голову в окно и сказала: «Я хуже лихачества еще не видела. Вы знаете, что, подрезав
меня спереди со встречной, вы вынудили меня свернуть направо, чтобы не столкнуться, хотя я
хотела ехать прямо?» Та женщина с красным пивным лицом пожала плечами, засмеялась и
сказала: «Что мне за дело?» Моя пациентка пришла в ярость и пыталась подобрать наиболее
уничижительную реплику. Наконец она ее нашла: «Если подумать, – сказала она, – вам есть
извинение. Я вижу, вы уж давно не первой молодости. Лучше уступите руль женщинам
помоложе и поумнее вас». Женщина прямо задохнулась, но прежде чем она смогла ответить,
зажегся зеленый, и моя пациентка уехала. Она осталась очень довольной собой.
Я опускаю свои интерпретации и только добавлю некоторый материал, относящийся к
нашей проблеме.
Моя пациентка теперь ездила в художественную школу и начала набросок на заданную
тему: эта тема касалась воровства. Она начала набросок, но считала, что с ее рисунком что-то
не так, – и пока она над ним работала, и когда закончила и повесила на стену. Она не смогла
разобраться, что именно не так, и сказала мне: «Вот это и было самым ужасным». Когда
художник, критиковавший наброски, подошел к ее работе, он с удивлением заметил: «Господи
боже, что с вами случилось? Это похоже на рисунок из семейного викторианского альбома».
Тогда моя пациентка поняла, что именно ей казалось в работе неправильным. Она сказала: «Эта
работа была похожа на рисунок, сделанный пятьдесят лет тому назад». Она почувствовала себя
так плохо, что вынуждена была пойти и выпить три порции хереса. Позже она заметила у себя
во рту язвы. Могу отметить, что пациентка никогда не пьет в спокойном состоянии. Собственно
говоря, одна из сильных ее тревог заключается в том, что она может стать алкогольнозависимой, как отец.
Подытожим эти моменты. Пациентка начала сеанс с упоминания того, что она сыта по
горло и у нее во рту полно язв. Затем принялась пересказывать события дня, предшествующие
язвам, так сказать, историю язв.
1. «Один дурак» поцарапал ее машину.
2. Она отпускала в адрес плохой женщины уничижительные реплики.
3. Она задела ту женщину, упомянув ее возраст и потребовав уступить вождение
машины себе (женщине более молодой и разумной).
4. У той женщины было красное «пивное» лицо (она была пьяна).
5. Моя пациентка была очень довольна своей уничижительной репликой в адрес той
женщины.
14
6. С ее рисунком было что-то не так, можно сказать, сублиматорная деятельность
ухудшилась. Она не знала, что именно не в порядке, и это было «самое ужасное» в этой
ситуации. Она вынуждена была пойти в паб и выпить три порции хереса.
7. Позже она обнаружила у себя во рту язвы.
Важно знать, что дефект ее рисунка заключался в том, что «он выглядел как рисунок
пятидесятилетней давности», «из викторианского семейного альбома».
Мне кажется, что различные симптомы
1. непреднамеренное рисование в старом стиле,
2. потребность принять алкоголь,
3. возникновение язв
отчетливо указывают на то, что происходило в бессознательном пациентки. Она
реализовала свой импульс обидеть женщину и испытывала осознанное удовольствие, достигнув
в этом успеха. Но бессознательно – поскольку та женщина символизировала меня и ее мать, по
отношению к которым она переживала как любовные, так и враждебные импульсы – она не
смогла выдержать нанесенные той повреждения, а также не могла остаться от нее на дистанции.
Она немедленно интернализовала эту материнскую фигуру, и интернализовала ее в
поврежденном состоянии, за которое чувствовала себя ответственной и виновной, а именно –
как потрепанного, пятидесятилетнего, ветхого, неумелого и бесполезного человека; и затем она
сама изменилась, поскольку на нее неизбежно повлияли повреждения и
дефекты
интернализованного объекта.
Язвы
соответствовали
ощущению
язвительного
отношения
к
той
женщине,
проявившегося в насмешливых репликах; старомодный, неадекватный рисунок соответствовал
тому, что она лишила ту женщину ее молодости; и потребность выпить отражала красное
«пивное» лицо той женщины. Конечно, для этих разных симптомов существовали и другие
причины, – о некоторых я только упомяну. Так, язвы выражали потребность наказать орган,
который стал инструментом преступного импульса в духе, отвечавшем самому преступлению;
и затем они были соотнесены с фантазиями, которые породили царапины на ее машине.
Происшествие с «дураком», а потом встреча с женщиной с пивным лицом вызвала фантазии о
родителях в их персекуторном сношении, фантазии того типа, что я описала выше. В
бессознательном пациентки отец нанес ей повреждения (машина с царапинами) по
распоряжению враждебной ревнивой матери. (Так же, как я – в ее фантазиях – подослала
человека, которого она связала со мной, чтобы он шпионил за ней и доносил мне обо всех ее
поступках.)
15
Более того, преследование женщиной-«лихачкой» обрело такую интенсивность,
поскольку женщина с красным «пивным» лицом также напомнила моей пациентке о ее отце,
которого она часто видела пьяным.
Вместе с осознаваемым чувством триумфа от удачного нападения на плохую женщину
пришло и бессознательное чувство вины. Та женщина, что была ее соперницей и вынудила ее
следовать туда, куда она не хотела – «направо» – идентифицирована также с ее матерью и
мной, которых она одновременно любила и обожала. Бессознательно пациентка признавала, что
неправильный путь, которым ее вынудила направиться та женщина, был правильным
(«правым») и хорошим путем, который ей указывала ее мать (и анализ). Пациентка
действительно почувствовала большое облегчение, когда я обнаружила болезненный инцидент
в жизни ее отца, который так сильно ее угнетал, она признала помощь, оказанную ей анализом,
хотя ее обожание меня вызывало у нее чувства соперничества, вследствие чего она снова
превращала меня во враждебную мать-препятствие. Она была способна отрицать тревогу и
вину и чувствовать только триумф по поводу своих уничижительных реплик, поскольку другие
механизмы,
а
именно
самонаказание
и
восстановление
поврежденного
объекта,
функционировали также (язвы, рисунок в старом стиле и побуждение выпить).
Важно заметить, что искупление вины здесь производится посредством интернализации
атакованного внешнего объекта и восстановления его после интернализации особым образом,
при котором нужно «отработать» каждую деталь преступления и который соответствует
представлению субъекта о характере и качествах объекта. Пациентка чувствовала, что
материнская фигура, в адрес которой она отпустила уничижительные замечания, из чьих рук
вырвала руль и способность направлять свой жизненный путь, теперь находилась внутри нее; и
чтобы восстановить разрушенную материнскую фигуру, она должна была взять на себя
состояние, вызванное язвительным отношением (язвы) и уступить материнской фигуре руль
(карандаши) и собственную способность, мастерство художника. Женщина внутри нее
нарисовала набросок, она же сама была отравлена и больна; она сама стала той материнской
фигурой, на которую напала.
Мы можем видеть, что внутренний объект оказал влияние на сублимацию пациентки, ее
набросок нес отпечаток внутреннего объекта, а не субъекта, и таким образом сублиматорная
деятельность пострадала. Мы не слышали, что набросок был нарисован плохо, что композиция
или техника была дефектной, но услышали, что он не отражал личность пациентки, был
неадекватным выражением ее замысла (она не намеревалась выполнить его в викторианской
манере), что он был чужд ее пониманию. Переживание самовыражения и развития, с
сопутствующим ему осознаваемым удовлетворением, совершенно отсутствовало в этой
16
ухудшенной сублимации. Именно этот момент я хотела проиллюстрировать, поскольку он
связан с теми аспектами проблемы сублимации, которые меня здесь интересуют, и которые
пока не получили достаточного признания. Я говорю об элементе внутренней свободы и
независимости, которые считаю необходимым условием успешной сублимации.
Ребенок, который не пачкается или старательно выполняет домашние задания потому,
что боится наказания матери или должен умиротворять ее, чтобы обеспечить ее любовь и
хорошие дары, не достиг сублимации в полном смысле этого слова; он не осуществляет
деятельность, позволяющую ему выразить свою личность, желания, импульсы и склонности,
которые он ощущает своими. Таким же образом работа взрослого, в которой компульсивно
господствуют его внутренние объекты, тоже не обладает характером полной и истинной
сублимации.
Мы знаем, что импульс восстановления – наиболее фундаментальный фактор в
сублимации и творчестве. Но если вина и тревога слишком сильны, они мешают успешному
функционированию импульса восстановления, поскольку ведут к использованию различных
механизмов магического контроля над внутренними преследователями. Однако этот контроль,
в свою очередь, держит под контролем Эго и мешает независимой деятельности по экспансии
Эго, которая подразумевается в успешной сублимации.
Я упомянула о возникновении у моей пациентки тревог, связанных с фантазиями о
комбинированных родительских фигурах – внутренних родителях, занятых подобным войне
сношением. В таком состоянии субъект вынужден оберегать родителей и себя самого от их
взаимно деструктивных действий; ему приходится обособливать их в их губительном союзе 6 и
предпринимать все, что служит этой цели, и потому выражение его собственных импульсов,
желаний и талантов затруднено.
Страх преследования и недоверие к внутренним объектам вынуждает прибегать к
защитам, так же как при войне первая цель – это сбережение и охрана жизненно важных
ценностей, что отодвигает все прочие задачи на второй план. Созидательная способность
оказывается заглушенной отчаянными попытками субъекта спасти свою жизнь и жизнь своих
внутренних объектов, которые он ощущает с собой одним целым. Опасность, которую
представляют персекуторные действия комбинированных родителей внутри субъекта,
побуждает его их обособить, однако такое обособление несет новую опасность, поскольку
теперь он чувствует, что они находятся в безнадежном состоянии афанизиса 7; более того,
Ср. сноску 2.
Термин «афанизис» ввел Эрнест Джонс (Jones 1927). Эта концепция, на мой взгляд, представляет собой шаг
вперед в нашем понимании страха кастрации; она показывает, что это переживание не просто утраты органа,
создающего удовлетворение, речь идет о переживании в целом, об угрозе утраты всех способностей к какому-либо
6
7
17
субъект оказывается истощенным и бессильным, поскольку внутри него – только афанитичные
родители. Между Сциллой персекуторно комбинированных родителей и Харибдой родителей,
разрушенных виной, субъекта захватывает безнадежное отчаяние.
Острые тревоги, связанные с примитивной комбинированной родительской фигурой,
ведут к серьезным ограничениям деятельности субъекта и его внутренней свободы. Когда
субъект
деформирует
родительскую
сексуальность
в
сторону
деструктивности,
это
препятствует получению им собственного удовлетворения, удовлетворения непосредственного
или сублимированного характера. Моя пациентка не могла ни наслаждаться символическим
сношением со своими карандашами, ни родить ребенка-картину, поскольку ее страх и вина в
отношении ее старения и обездоленной матери были слишком интенсивными. Есть большая
разница между желанием рисовать викторианские семейные сцены и бессознательной
принужденностью
(внутренней
викторианской
матерью)
к
тому,
чтобы
рисовать
в
викторианской манере. Она действительно переживала это как нечто ужасное – нечто самое
ужасное: она была уверена, что с рисунком что-то не так, но не знала, что именно. Она не знала
собственного творения.8
Мой опыт убедил меня, что восстановление такого типа, когда ощущается, что
поврежденный объект уносит всю хорошую собственность субъекта, приводит к ухудшенной
сублимации, поскольку восстановление такого типа обладает слишком сильными признаками
мести
и
наказания
со
стороны
объектов,
карательного
порабощения,
полного
жертвоприношения субъекта. В нем отношение между субъектом и объектом в слишком
большой степени основано на оральном садизме и слишком далеко от сотрудничества и
взаимных уступок и компромиссов.9
Все эти ситуации тревоги хорошо известны и описаны многократно. Но я утверждаю,
что тревоги, порождаемые компульсивным принуждением заботиться о хороших внутренних
объектах, сохранять их в хорошем состоянии, подчинять всю деятельность их благополучию и
переживанию всякого удовлетворения либидо и потому – всякой способности установления «хорошего»
отношения к объекту. Эта концепция, мне кажется, вплотную приближается к такому типу переживания, в котором
главная цель – обретение и поддержание «хорошего» объекта, как внутреннего, так и внешнего. Хотя сам Эрнест
Джонс не довел идею афанизиса до той точки, где она может коснуться проблемы тревог, связанных с
интернализованными хорошими объектами, по-моему, его мысль склонялась в этом направлении и расширила
охват нашего понимания.
8
Художники часто выражают ощущение, что их руки – всего лишь инструмент чего-то внутри них, что направляет
их деятельность. Но окраска этого ощущения бывает очень разной, и может указать на то, является ли эта
невидимая сила (их внутренние объекты) доброжелательной, находящейся в гармонии с личностью художника,
или же преследующей, как в случае с моей пациенткой.
9
Можно прийти к выводу, что эти феномены таковы, какими обычно описывают последствия влияния Супер-Эго.
Я воздержалась от употребления этого термина (так же, как термина «Ид»), поскольку в рамках данной статьи
было невозможно обсуждать связь между понятиями интернализованных объектов и Супер-Эго (или Ид). Я
надеюсь обратиться к этим проблемам в будущем, и хочу здесь направить читателя к работе Мелани Кляйн над
этой темой, особенно в книге «Психоанализ детей» (Klein 1932).
18
постоянно за ними наблюдать также представляет опасность для успеха сублимации. Тревоги,
связанные с плохими и хорошими внутренними объектами, которые мешают внутренней
свободе субъекта, возникают всегда, когда интернализованные родители ощущаются
инородными телами, встроенными в самость.
Полагаю, что независимость, которая является важным фактором в успешной
сублимации и созидательной деятельности, достигается посредством процесса, который я бы
назвала «ассимиляцией» внутренних объектов, благодаря чему субъект приобретает и
поглощает те качества своих внутренних родителей, которые ему подходят и соответствуют.10
Как говорит Гете:
Was Du ererbt von Deinen Vаtern hast, Erwirb es, um es zu besitzen
(Что дал тебе отец в наследное владенье, Приобрети, чтоб им владеть вполне – пер. Н.
Холодковского).
Этот процесс предполагает снижение агрессивности (жадности) и тревоги и потому
разрывает порочный круг. Человек забирает назад те крайние черты, которые он наложил на
свой внешний объект посредством собственного садизма, вины и тревоги, когда оказывается
способным признать их своими. Поэтому его внутренние объекты становятся более
человечными, менее монструозными и менее святыми; и человек может принять и признать
собственные плохие и хорошие качества, а также качества своих интернализованных
родителей. Они становятся ближе по характеру к внешним родителям, и человек в своей
фантазии ощущает, что он создает своих родителей, а не проглатывает их – ребенок это отец
мужчины – и при ослаблении жадности он обретает право абсорбировать их хорошие качества.
Матте Бланко недавно опубликовал статью (Matte Blanco 1941), в которой он упоминает данный мой доклад и
касается его тематики. Он критикует Мелани Кляйн и ее сотрудников – среди которых справедливо называет меня
– на различных основаниях. Здесь я не собираюсь сколько-нибудь подробно разбирать множество ошибочных
утверждений, сделанных им в этой статье. Ограничусь только одним примером. Среди прочего он ставит в вину
Мелани Кляйн игнорирование тех способов, посредством которых интернализованные объекты становятся
интегрированными в Эго – и эта критика, как можно видеть из соответствующей литературы, несправедлива. Я
думаю, лучшего всего метод, используемый Матте Бланко в полемике, иллюстрируется тем фактом, что он
цитирует (стр. 26), хоть и неточно, приведенный выше фрагмент из моего доклада и соглашается с ним, но нигде в
своей статье не признает, что этот фрагмент и весь доклад в целом посвящена решению той самой проблемы, в
неспособности понять которую он обвиняет Мелани Кляйн и ее школу. Несмотря на свое согласие с моей точкой
зрения, он говорит (стр. 18): «Попытки дальнейшего развития постоянно предпринимаются Мелани Кляйн и ее
последователями, но результат выглядит не более чем – если воспользоваться образным французским выражением
– piеtiner sur place, непрерывным движением без какого бы то ни было продвижения вперед». И далее (на стр. 24):
«Интроецированный объект, неважно, насколько он разделен на малые части, неважно, сколько паломничеств он
совершил изнутри наружу и наоборот, всегда будет оставаться, согласно этим представлениям, чем-то
неподвижным, находящимся вне психики человека, чуждым ей, и в конечном итоге его может ожидать не что
иное, как исторжение». Таково, возможно, мнение Матте Бланко, но мой случай, наоборот, отчетливо
иллюстрирует тот взгляд, что внутренние объекты далеко не неподвижны, весьма активны и являются важной
частью личности субъекта. Стремление их исторгнуть – лишь одна реакция на один их аспект (персекуторный). И
между прочим, страх их утратить (в их хороших аспектах) – одна из самых сильных тревог, которые может
испытывать человек.
10
19
Этот процесс также способствует высвобождению сил, которые человек может
использовать для своей пользы в свободном выборе деятельности и для развития своих
талантов. Это приводит к увеличению созидательных способностей, направленных на текущую
реальность и нацеленных на более верное выражение самости и на увеличение удовлетворения,
переживаемого посредством сублиматорной деятельности.
Я не хочу сказать, что такая ассимиляция внутренних объектов приводит к статичной
ситуации, в которой прекращают существовать конфликты. Как я уже отметила, внутренний
мир – это нескончаемая драма жизни и действия. Жизнь связана с динамическими процессами,
вызываемыми агрессией, виной, тревогой и горем в отношении внутренних объектов, а также
импульсами любви и восстановления; Любовь и Ненависть побуждают человека стремиться к
сублимации. Внутренняя свобода, о которой я говорю, есть относительный, не абсолютный
факт; она не упраздняет конфликтов, но позволяет субъекту увеличивать и развертывать свое
Эго в своих сублимациях.
Перевод З. Баблояна.
Научная редакция И. Ю. Романова.
Библиография
FREUD, S. 1910 ber Psychoanalyse. Gesammelte Schriften IV 357
FREUD, S. 1920 (Trans 1922) Beyond the Pleasure Principle 69
JONES, E. 1927 'The Early Development of Female Sexuality' Int. J. Psychoanal. 8 461
JONES, E. 1937 'Love and Morality' Int. J. Psychoanal. 18 1
KLEIN, M. 1932 The Psycho-Analysis of Children (especially Chaps. I, VIII, IX and XI).
KLEIN, M. 1935 'A Contribution to the Psychogenesis of Manic-Depressive States' Int. J.
Psychoanal. 16 145
KLEIN, M. 1940 'Mourning and its Relation to Manic-Depressive States' Int. J. Psychoanal. 21
125
MATTE BLANCO, I. 1941 'On Introjection and the Processes of Psychic Metabolism' Int. J.
Psychoanal. 22 17