Бабка-Йога

1
Бабка-Йога
Сергей Петрачков
Сосредоточиться на образе не давали мальчишки,
которые возились у карусели. Одни, что сидели на
вращающемся круге, кричали от испуга и восторга.
Вторые старались раскрутить карусель как можно
сильнее, точно двигатели, питавшиеся растворенными
в воздухе эмоциями. Вера Павловна наблюдала с
любопытством за тем, как отражается и возрастает
энергия, проходящая между мальчишек словно между
катушками в трансформаторе. Но наблюдение
отвлекало ее от занятий.
Вера Павловна сидела на скамейке у подъезда и
пыталась воскресить в своей памяти зеленый
треугольник. За две недели упорной визуализации
фигура обрела странноватую бугристую текстуру,
словно ее наспех и прямо по ржавчине выкрасили
матросы перед приездом командующего. Треугольник
также получил еще одно измерение и превратился в
пирамиду, один из углов которой был чрезмерно
вытянут. Пирамида плавала в каком-то черном
пространстве, как на скринсейвере Виндоус. Фон
напоминал широкоформатный экран ноутбука. Фигура
двигалась к краю, отталкивалась от него и плыла к
другому краю, при этом вращаясь вокруг своей оси.
Странным было то, что у фона вообще были края, так
как, по сути, пирамида плавала в бесконечном
пространстве воображения, и только луч сознания
выхватывал ее из бездны.
Вера Павловна старалась придать пирамиде
начальное равностороннее очертание. Но вместо
этого у фигуры отсекся угол, а на одной из сторон
появилась желтая надпись УК «Жилуслуги», отчего
она стала похожа на мусорный контейнер. Вера
Павловна мучительно вздохнула. Она работала
уборщицей, и сталкивалась с подобными фигурами
ежедневно. Узнать, что венцом ее визуализации была
чертова урна оказалось нестерпимо обидно. Она
закрыла этот канал внимания и попыталась
2
перекалибровать воображение, которое вскоре
нащупало новый объект. Им оказалось широкое
каретное колесо.
Новый объект понравился Вере Павловне, тем
более, что фрагментарно мог представлять алмазную
колесницу. Конечно, колесо больше подходило какойнибудь карете, описанной Гоголем и в виде своем
символизирующей всю Россию. Оно было старым,
дерево кое-где пошло трухой, а спицы имели весьма
печальный вид, словно постаревшие и сгорбленные
атланты, которым не то что небо, а козырек райсуда
держать стало не в моготу, и они бы давно бросили
все, но пенсия слишком маленькая, а тарифы с мая
выросли.
Вера Павловна догадывалась, что до алмазной
колесницы ей еще очень далеко, если не вечность. В
какой-то притче, вечность описывалась железной
плитой величиной с многоэтажный дом и каждый день
ангел проводил по ней шелковым платком. Когда
ангел стирал все железо в порошок, одна вечность
заканчивалась и начиналась другая вечность.
Тут же Вере Павловне вспомнился анекдот, где
пришельцам объяснили самое большое число с помощью
матерного языка и железной дороги.
Оба этих примера имели философский подтекст:
они пытались определить вечность только разными
способами. Первый пример имел красивую образность,
второй, как обычно, был ближе к истине, потому что
опыт вечности в нем давался в ощущениях.
Мальчишки все еще играли.
А кто сидит в этой алмазной колеснице, подумала
Вера Павловна. И неужели, чтобы достигнуть
правильной визуализации, требуется поместить туда
и пассажира? Нет, рассудила она, правильный образ
должен стать откровением, родится не от желания
человека, а сам по себе. В данном случае ей надо
просто проложить дорогу, чтобы она не подскачила
на кочке и не свернула в ухаб. В данном случае
3
дорогой служил канал внимания, пространство, где
Вера Павловна формировала образы.
Сколько их было за последние несколько лет?
Много. Сперва – ее собственная комната. Она
воссоздавала свою квартиру в малосемейке с
дотошностью криминалиста. Несколько раз ей
хотелось поменять обои и перекрасить прихожую –
хотя бы здесь, в канале внимания – но это бы
нарушило весь духовный опыт.
А потом муж, долгая память и вечный покой.
Жизнь била его со злостью, будто он чем-то ей
насолил. А инфаркт прикончил бедного токаря. Вера
хорошо помнила его рыбачий тулуп. Но самой яркой
деталью был запах, доносящейся от предмета одежды.
Крепкий, режущий глаз и вместе с тем не без
приятности, не без уюта. С примесью дыма «Примы»,
сырой земли, костра и сухой травы. Восстановить
этот запах в визуализации не представлялось
возможным, но тень ощущения осталась.
Еще был колхоз, восстановленный неуклюже, как
черно-белая военная фотография, бока которой
подточило время, и лица людей стали едва
различимы. Хорошо получилась только дорога, идущая
меж полей в какую-то сияющую даль. Не без
романтических допущений, конечно. У дороги стояли
столбы, серые и под разным углом, по которым
тянулись провода, и откуда-то с высока гремели
строчки «Прощай, немытая Россия», с какой-то
укоризной, будто бы в этом была ее вина и сам
Лермонтов стращал бедную уборщицу за невыполнение
служебных обязанностей. Впрочем, голос поэта был
запечатлен в визуализации едва заметной рябью и,
если не знать, ее можно было списать на обычные
помехи. Да и кто будет приглядываться? Показать
эту картину кому-либо не представлялось возможным.
Разве только ученые хитрым инструментом
изловчились бы вытаскивать картинку из
воображения, но куда им с их-то грантами и
зарплатами.
4
Вера Павловна заметила, что все ее визуализации
не исчезают бесследно после очередной неудачи, а
сохраняются в памяти. До некоторых пор они
оставались в разбросаны по уголкам сознания. Но
потом уборщица провела то, что назвала в
последствии ментальной дефрагментацией. Механизм
был довольно прост – она представила себе сундук.
Он вынырнул откуда-то из глубокого прошлого. Это
был бабушкин сундук, обитый полосками железа, с
ремешками из кожи и ржавым замком, открывающимся
столь же ржавым ключом. В него Вера Павловна
научилась складывать все созданные ей картины.
Таким образом, ее визулизации помещались внутри
другой визуализации. Более того, масштабные
полотнища свободно укладывались в крохотное
пространство сундука – Вера Павловна назвала это
ментальной архивацией. И это было фокусом, которым
она очень гордилась. Гордилась до отчаяния, потому
как рассказать о нем кому-либо казалось
невозможным. В первую очередь потому, что никто бы
не понял и в лучшем случае покрутил бы пальцем у
виска.
Мальчишки начали громко кричать. Один из них –
тот, что придавал карусели ускорение, упал и
заплакал от боли. Крик походил на сирену. И вместе
с нарастанием и убыванием звука каретное колесо
принялось растворяться в пустоте. Вера Павловна
напрягла все силы, но визуализация ушла. Попытки
воскресить картинку ни к чему не привели, и она
корила себя, что не успела вовремя поместить ее в
сундук.
- Здрасьте, - сказал молодой человек,
подошежший к двери подъезда. Он набрал квартиру.
Домофон, точно взбеисвшаяся лесопилка, начал
выстреливать в воздух неотесанные бревна сигналов,
которые застревали в ушах звуковыми занозами.
- Чтоли нет никого? – парень достал телефон и
позвонил.
5
Он вздохнул и присел на лавочку, рядом с Верой
Павловной. Затем быстро встал и заходил взадвперед. Никто ему не отвечал.
Тогда он снова набрал квартиру. На этот раз
дверь открылась.
- Ты где была? – он вошел в прихожую и
потеребил верхнюю пуговицу от жары. – Духотища,
фух.
- Переодевалась, - ответила она.
- В халат?
- Услышала домофон, вот и выбежала. Может я еще
успею душ принять, раз все равно разделась?
Парень посмотрел на часы.
- Опоздаем, - он сжал губы.
- Я минутку, - она улыбнулась и нырнула в
ванную комнату. – Только не подглядывай.
Дверь захлопнулась, но звука защелки не
послышалось.
- Не очень и хотелось, - он осекся и
сгримассничал, - То есть хотелось, но я бы не
стал…
Парень махнул рукой. Он уже успел разуться и
прошел в зал. На столе стояла ваза с хризантемами.
- Откуда цветы? – громко произнес он.
- Оттуда, - игриво ответила она из душа.
- Я ведь и уйти могу.
- Ну и уходи, - она опять играла.
По его телу пробежал неприятный холодок.
6
- Да шучу, - наконец призналась она. – Шеф
подарил.
- А чего подарил?
- Да у него просто настроение было хорошее.
- Славный у вас шеф. Он тебя еще в ресторан не
звал?
- Звал.
Он промолчал.
- Но я отказалась, - продолжила она. – Что ж
поделать, раз у меня уже есть молодой человек.
Парень поморщился и съежил плечи. В «молодом
человеке» было что-то неродное и неприятное для
него.
- Ревнуешь там?
Он не ответил.
- Ну ревнуй, ревнуй.
Было слышно, что она улыбалась.
- Странная у вас бабка под подъездом, - он
подошел к окну и взглянул вниз.
- А что с ней? – она вышла из душа.
- Переодевайся давай. И так опаздываем.
- Если фильм такой интересный, можешь идти без
меня. Вовремя успеешь.
- Не юли.
- Не юлю.
7
Она зашла в спальню.
- Так что с бабкой? – послышался ее голос. Она
снова зашла в зал.
- Ты так в халате и будешь ходить?
- Надо сначала волосы высушить. Платье через
голову надевается.
Она достала фен из шкафчика.
- От нее разит за километр, - сказал он. –
Каким-то жутким алкоголем.
- Ты про Веру Павловну? Не трогай Веру
Павловну, я серьезно.
- Знакомая твоя?
- Она святая.
- Святые тоже пьют.
- Ничего ты не понимаешь. Ай, горячо.
Она потрясла феном в воздухе, словно наказывая
его, а потом покрутила ручку.
- А что в ней святого?
- Она такая одинокая.
- Одиночество ничего не значит.
- Просто ты не знаешь, что это такое.
- Будто ты знаешь.
- И я нет. А она – да. У нее вообще нет никого.
И еще она уборщица.
- И что?
8
- Мне всегда жалко уборщиц. Вся эта грязь,
мусор. Фу. А зимой она лопатой снег кидает.
Представляешь. В пять утра подняться, взять эту
лопату, выйти на улицу – а там холод, ветер,
темнота. И шух-шух-шух сугробы.
Девушка достала плойку и принялась разглаживать
полосы. В комнате запахло бигуди.
- О чем она, интересно, думает всегда? –
спросила девушка, глядя на свое отражение.
- Думает?
- Ну у нее такое выражение лица – мученическое
и задумчивое. Наверно, о чем-то из прошлого.
- Да бог с ней, с этой бабкой. Одевайся уже и
идем
Они возвращались под ночь.
- Ты меня опять напоил, - говорила она. – А сам
трезвый. Разве так честно?
- Я тебе говорил: ни одна девушка от меня не
уходит трезвой и голодной.
- Я и не ухожу. А кино твое – дрянь.
Он промолчал. Девушку клонило то в одну
сторону, то в другую, так что пришлось переложить
руку с талии на плечо и управлять ей, как
парусником.
- Сколько шампанского я выпила? – спросила она.
- Не считал.
- В следующий раз считай. А ты вот совсем не
пил.
Они подошли к подъезду.
9
- Смотри, опять она, - девушка кивнула на
лавочку. Вера Павловна спала в положении сидя. –
Давай ее разбудим и спросим, о чем она думает?
- Нет. Достань ключ.
Девушка начала рыться в сумке. Вера Павловна
проснулась. Заметно было, как она раскрыла глаза и
слегка подняла голову.
- Гляди, бабка проснулась, - девушка снова
кивнула в сторону лавочки. – Я наверно слишком
громко в сумочке капаюсь?
- Ключи нашла?
- А вот они, - с внезапной игривостью
произнесла она, вертя колечко на пальце.
Он проводил ее до квартиры, убедился, что она
легла спать, оставил в холодильнике бутылку
минеральной воды и вышел.
Веры Павловны уже не было. Он подумал, что
бабка домой пошла и, рассовав руки по карманам,
зашагал к себе. Ему было приятно думать, что он,
пусть и дурак, но не воспользовался ситуацией.
Вдруг он услышал шорох метлы. Равномерный,
спокойный и слегка печальный в это время суток.
Старушка подметала детскую площадку.
«И где она метлу достала?» - первое, что он
подумал.
Парень, сам не зная зачем, подошел к Вере
Павловне. Казалось, что она не замечает его и спит
с открытыми глазами.
- Доброй ночи, - сказал он.
Вера Павловна остановилась и посмотрела на
него. Взгляд ее был пуст и неимоверно легок. Ему
10
даже стало приятно, хотя механизма получения
удовольствия от такого он не мог понять.
- Доброй ночи, кхм, кхм, - повторил парень.
- Доброй ночи.
- Зачем вы подметаете на ночь глядя? Да еще
здесь, где и так чисто?
- Ты видишь только человека с метлой и делаешь
вывод, что человек этот подметает. Все остальное
скрыто.
- Что например? Ведь в вашем труде нет никакого
смысла.
- Как и в том, чтобы пить из стакана, в котором
нет воды. Или поливать срубленное дерево. Или
выгуливать ошейник без собаки. Или ловить ветер
сачком.
Парень задумался.
- Это какая-то духовная практика? У-вэй?
- Это какая-то духовная практика.
- В чем она заключается? Заниматься
бесполезными вещами?
Вера Павловна молчала. Они стояли и только
ветер в деревьях напоминал мире вокруг них.
- Каждый день я готовлю гречневый суп, - вдруг
начала она. - Ставлю на стол две тарелки, в каждую
ложку, раскладываю две салфетки, разрезаю хлеб на
двух человек. Сажусь. Придвигаю еще один стул.
Разливаю суп по тарелкам. Ем из своей. Вторую
потом приходится выливать. По вечерам включаю
телевизор и ухожу в другую комнату. Никто его не
смотрит. Некому смотреть. По пятницам покупаю
маленькую бытулку водки и выпиваю ее до середины.
Вторая рюмка стоит рядом. Никто из нее не пьет. Из
11
нее некому пить.
две подушки. Обе
сигарету. Выхожу
догорит. Но сама
Ночью расстилаю постель. Кладу
взбиваю. Перед сном зажигаю
на балкон и жду, пока она
не курю. Вот такой вот У-Вэй.
Андрей молчал. В его горле застрял даже не
комок, а какая-то геометрическая фигура. Такая,
что вечно все портила в игре «Тетрис».
- Сегодня увидела алмазную колесницу, продолжила Вера Павловна. – Только это не красивая
колесница, не дорогая, без алмазов, да и не
коллесница вовсе, а скорее телега. Крепкая такая,
хорошая телега с тремя впряженными лошадьми. Такая
через что угодно проскочет, где хочешь пройдет. И
открывается в ней дверца. В телеге-то и дверца,
представляешь! Со скрипом, конечно, будто плачет
кто-то, но скрип такой вечный, который говорит: не
развалится эта телега никогда, не дождетесь. И
смотрю – внутри сидит дед. В куртке своей
замусоленной, будто с рыбалки едет. С рюкзаком, в
которая банка с червями вечно опрокинется. Я
говорю ему: чего ты там расселся, как король на
печи, а ну-ка вылезай. А он мне: нет, говорит,
мать, давай-ка лучше ты ко мне. Посмотри, говорит,
какая телега у меня. Как же я ее брошу. Стоим мы и
на друг друга смотрим, как два болвана. Вот такая
практика.
Она замолчала и продолжила мести. Парень
постоял еще с минуту. Потом попрощался и пошел
домой.
«Сидит дед, во сто шуб одет, - думал он
дорогой. - Странная бабка, все-таки».