о порядке счета в «сонете» даниила хармса

В.Ю. Александров
доктор филологических наук, профессор
(телеведущий, г. Москва)
«Сонет» Даниила Хармса рассматривается автором с точки зрения поэтики
абсурда. На основе текстового анализа делается ряд интересных заключений о специфике
творческого мышления Хармса.
О ПОРЯДКЕ СЧЕТА В «СОНЕТЕ» ДАНИИЛА ХАРМСА
В творческой практике ОБЭРИУ, одного из самых «левых» направлений
русского авангарда, практически отсутствуют регламентированные жанровые
формы. Нет их ни у Заболоцкого, ни у Введенского, ни у Вагинова, да и
поэтическом наследии Д. Хармса мы не отыщем ни одного примера
канонического жанра. Если учесть, что краеугольным камнем в основу поэтики
ОБЭРИУ положен принцип случайности, то подобное явление вполне
закономерно. Канон, как и всякий другой регламент, не признает случайности,
следовательно, он категорически должен быть отвергнут. Тем интереснее для
нас появление в прозаическом цикле Д. Хармса «Случаи» «случая» под
названием «Сонет». Разумеется, само заглавие не могло быть случайным.
СОНЕТ
Удивительный случай случился со мной: я вдруг позабыл, что идет раньше, 7 или 8.
Я отправился к соседям и спросил их, что они думают по этому поводу. Каково же было их
и мое удивление, когда они вдруг обнаружили, что тоже не могут вспомнить порядок
счета. 1, 2, 3, 4, 5 и б помнят, а дальше забыли.
Мы все пошли в коммерческий магазин “Гастроном”, что на углу Знаменской и
Бассейной улицы, и спросили кассиршу о нашем недоумении. Кассирша грустно улыбнулась,
вынула изо рта маленький молоточек и, слегка подвигав носом, сказала: “По-моему, семь
идет после восьми в том случае, когда восемь идет после семи”.
Мы поблагодарили кассиршу и с радостью выбежали из магазина. Но тут,
вдумываясь в слова кассирши, мы опять приуныли, так как ее слова показались нам
лишенными всякого смысла.
Что нам было делать? Мы пошли в Летний сад и стали там считать деревья. Но,
дойдя в счете до 6-ти, мы остановились и начали спорить: по мнению одних, дальше
следовало 7, а по мнению других — 8.
Мы спорили бы очень долго, но, по счастию, тут со скамейки свалился какой-то
ребенок и сломал себе обе челюсти. Это отвлекло нас от нашего спора.
А потом мы разошлись по домам. [1, т. 2, с. 331-332]
2
Написанный 12 ноября 1935 года “Сонет” принадлежит к типичным
произведениям
зрелого
Хармса.
Абсурдность
переплетается
в
нем с
обстоятельной конкретностью, фантасмагория с бытовой приземленностью.
Естественно возникает вопрос: каким образом данное произведение
связано с жанром сонета?
Прежде всего, этот “случай” строится на разрушении порядка счета,
одной из самых аксиоматических и канонических величин. Порядок счета в
качестве собственно “порядка” представляет собой универсальную иерархию и
может служить образцом и воплощением всяческой идеальной структуры. Его
незыблемость
не
оспаривалась
даже
такими
неортодоксальными
дисциплинами, как неэвклидова геометрия, булева алгебра, топология и т.п.
Нужно признать, что и Хармс не претендует на глобальное переустройство в
мире натуральных чисел. Речь идет о “забывчивости” и касается совершенно
конкретных цифр натурального ряда.
Последнее число, сохранившее свой порядковый номер, — 6, путаница
происходит с последующими цифрами — 7 и 8.
По-видимому, именно эти числа и подсказали Хармсу квазижанровое
определение “случая” — сонет. Действительно, 6 и 8 это два числа,
канонически связанные с понятием сонета. Любой сонет, будь-то итальянский,
французский или английский, непременно сохраняет именно и только эту
пропорцию. Два катрена и два терцета, три катрена и двустишие, так или
иначе, композиционный водораздел сонета приходится на границу первых 8 и
последующих 6 стихов.
Таким образом, герой, позабывший о том, что же следует раньше — 7
или 8, из всех жизненных благ заведомо лишился уже одного — возможности
произвести сонет. Чем не захватывающая тема для сонета. Причем не просто
сонета, а сонета о сонете, а точнее, сонета о невозможности сонета.
Тем более, что в “Сонете” Хармса полностью соблюдена каноническая
композиция сонета.
Случай подчеркнуто разделен на три части, которые
3
находятся между собой в соотношении: тезис — антитезис — синтез. Тема
формулируется первой же фразой: “Удивительный случай случился со мной
сегодня: я вдруг позабыл, что идет раньше, 7 или 8”.
Антитезис выдвигается грустной кассиршей, считающей, что “семь
идет после восьми в том случае, когда восемь идет после семи”.
Заявление кассирши подвергается сомнению и даже провозглашается
“лишенным всякого смысла”, поскольку оно чересчур фатально. Собственно
говоря, кассирша выступает в роли пифии, оракула (потому и появляется из ее
рта голубой молоточек — некий атрибут “причастности” к чему-то
неизведанному). Она переводит случай из разряда мелкого бытового факта во
всеобщую проблему, подобную квадратуре круга, теореме Ферма и т. п. В ее
изложении порядок счета утрачивает нормативность, а вместе с ним и
всяческий смысл, ибо становится неразрешимым.
Герой Хармса мужественно ставит перед собой задачу хоть как-то
реабилитировать устоявшийся
порядок вещей
и прибегает к самому
заслуженному методу, перейдя от теоретизирования к эксперименту. Однако
деревьям в Летнем саду предстоит так и остаться несосчитанными, поскольку
решение проблемы — синтез — в виде ребенка в этот момент сидит на
скамейке и, по счастью, сваливается, сломав себе обе челюсти.
Следует
обратить внимание, что челюсти в данном контексте, да и вообще, очень
хрупкий инструмент, фразеологически свидетельствующий о совершенно
конкретном состоянии. Челюсти сводит и ломает от скуки. Поэтому падение
ребенка оказывается поистине счастливым. Оно свидетельствует не столько о
решении проблемы, сколько о ее малозначительности, никчемности.
Оно
попросту отменяет проблему. Это представляется бесспорным, поскольку само
по себе падение ребенка в образном мире “Случаев” — явление невнятное и
сиюминутное.
Ни
бесконечно
вываливающиеся
из
окна
старухи,
ни
толстенькие мамы, трущие своих хорошеньких деток лицом о кирпичные
стены, не способны отменить любознательности героя, а лишь подтверждают
4
его уверенность в “наступлении хороших летних дней”. В данном же случае
падение ребенка оказывается замеченным лишь потому, что ничего так и не
происходит, и забвенье порядка счета не способно выполнить даже своей
обозначенной функции — фундаментальной величины в строении сонета, что и
доказывает блистательно Хармс, назвав сонетом свое произведение. В мае
1931 года Хармс записал в своем дневнике:
“Сила, заложенная в словах, должна быть освобождена. Есть такие
сочетания из слов, при которых становится заметней действие силы.
Нехорошо думать, что эта сила заставит двигаться предметы. Я уверен,
что сила слов может сделать и это. Но самое ценное действие силы почти
неопределимо.
Грубое представление этой силы мы получаем из ритмов
ритмических стихов. Те ложные пути, как помощь метрических стихов при
двиганий каким-либо членом тела, тоже не должно считаться вымыслом.
Эти
грубейшие
действия
рассудительному пониманию.
этой
силы
вряд
ли
доступны
нашему
Если можно думать о методе исследования
этих сил, то этот метод должен быть совершенно иным, чем методы,
применяемые до сих пор в науке.
Тут раньше всего доказательством не
может служить факт или опыт. Я ХЫ затрудняюсь сказать, чем придется
доказывать и проверять сказанное. Пока известно мне четыре вида словесных
машин: стихи, молитвы, песни и заговоры. Эти машины построены не путем
вычисления или рассуждения, а иным путем, название которого АЛФАВИТ”.
В этом пространном высказывании можно, при желании, увидеть
программу действий. Речь в нем идет об истинных и мнимых величинах
творчества. Метр и число однозначно объявляются мнимыми (разумеется, это
не относится к числам как предмету творчества, здесь Хармс в достаточной
мере следовал хлебниковской традиции).
невостребованным
в
поэтике
Хармса.
Число как структура оказывается
Об
этом
свидетельствует
и
стихотворение, которое обратило на себя внимание уже тем обстоятельством,
5
что насчитывает ровно 14 строк и организовано как опрокинутый сонет —
открывается шестистишием и завершается восьмистишием.
Откуда я?
Зачем я тут стою?
Что я вижу?
Где же я?
Ну попробую по пальцам все предметы счесть.
(Считает по пальцам:)
Табуретка, столик, бочка,
Ведро, кукушка, печка,
Метла, сундук, рубашка,
Мяч, кузница, букашка,
Дверь на петле,
Рукоятка на метле,
Четыре кисточки на платке,
Восемь кнопок на потолке.
1 июня 1929 [1, т.1, с. 93-94]
Его тема — тоже порядок счета.
Только здесь Хармс полностью
отказывается от числительных в их обычной функции.
Число из разряда
абстракций переходит в область конкретного, а средством выражения служит
алфавит.
Собственно же числительные меняют свой семантический ряд,
переходя из разряда целых в дробные, индексируя качество порядкового
предмета.
Данная иллюстрация понадобилась лишь для того, чтобы подтвердить
мысль, что в поэтике Хармса структурные каноны подвергаются остракизму.
Возвращаясь к истинному и мнимому, можно заметить, что мнимым
оказывается не сам сонет, а его структура.
То, что делает Хармс, можно
назвать отлучением от канона. Но как бы то ни было, сонет Хармса — не
пародия, не апокриф, а именно сонет.
Такой, каким, по мнению Даниила
Хармса, он мог бы иметь право на существование в поэтике авангарда.
Библиографический список
1. Хармс Д.И. Полное собрание сочинений. — СПб., 1997.