Тимофеев Виктор, отделение русского языка

Тимофеев Виктор, отделение русского языка
и литературы, 5 английская группа
Эссе на тему «Что такое филолог? – На пути к профессиональной идентичности»
Очень трудно оценивать все pro et contra современного филологического образования,
когда за плечами всего лишь полтора года… Полтора года поисков смысла, блужданий по
страницам книг и вопросов «зачем?» Не каждый смог ответить на эти вопросы для себя,
но многие почувствовали, что это – то, что…
Ночью у яркой лампочки мельтешат книжные жуки, лоб медленно тянется к книге, а в
голове мерно, иногда поскрипывая, идут шестерёнки языка и тянут за собой строки
Мандельштама:
И глагольных окончаний колокол
Мне вдали указывает путь…
Эти шестерёнки крутятся в головах всех людей, увлекая за собой всех мысли, слова,
чувства – язык моделирует нашу жизнь.
Наша задача – научиться чувствовать механизмы языка и – высший пилотаж – через
проникновение в глубины текстов приблизиться к пониманию себя.
Настоящая власть не там, где она очевидна, а там, где её как бы нет. В XX веке язык всё
больше и больше осознаётся как грозное оружие, которому подчинено сознание
миллионов. Оно у нас в руках, и как им пользоваться – дело совести каждого, но, так или
иначе, массированному вербальному воздействию на сознание мы, надеюсь, способны
противостоять.
Вот глупости, скажете вы. Какое, к чёрту, дело совести? Кому как не нам нести свет
языка людям, кто, кроме нас, сумеет сделать русский язык ближе русскому народу?!
Исправить ошибки в речи соседа (и умудриться не стать при этом занудой), собственным
примером показать образец красивой и чистой речи, речи, достойной своего языка.
Чувство ответственности за то, что происходит с нашим языком, медленно, но верно
пробирается в душу. И это тоже крайне важная сторона филологического образования.
Не обойтись, конечно, и без ложки дёгтя: не хватает практики анализа текстов. Хочется
сделать шаг от экстенсивности к интенсивности, от количества к качеству.
Филология – это море, это стихия, пребывание в которой только начинается в стенах
университета. Филологическое образование – это не только парты, отсутствующий мел и
незакрывающиеся окна (театр лишь начинается с вешалки), это вся жизнь филолога,
весёлая, играющая всеми гранями слова.
Аналитическое эссе по новелле Ф. Кафки «В исправительной колонии»
Иду из библиотеки с кирпичиком Кафки в руках. Небрежно перелистываю страницы.
Взгляд скользит по строкам: «особого рода аппарат – предстоявшая экзекуция – зубья
расположены, как у бороны – два типа разнообразно расположенных зубьев – кровавая
вода». Останавливаюсь на ступеньках и уже не могу оторваться, хотя никогда не
причислял себя к поклонникам творчества Кафки.
К книге меня приковал страх. Тот страх, который заставляет телезрителей
досматривать до конца триллеры, фильмы ужасов, передачи про грабежи и
изнасилования… «Больше всего человек боится того, чего не знает», - сказал А. Хичкок.
Вот и читателю не дают покоя вопросы: что это за изуверский аппарат, как он действует,
свершится ли казнь?
Так «аппарат» получает власть над читателем…
Сразу бросается в глаза образ осуждённого, во всём облике которого «была такая
собачья покорность, что казалось, его можно отпустить прогуляться по косогорам, а стоит
только свистнуть перед началом экзекуции, и он явится». Осуждённый гипертрофированный образ беспомощного человека в руках власти.
Отношения путешественника – человека со стороны (традиционная фигура в
произведениях Кафки) – и власти легко проследить по авторским ремаркам. Власть
«аппарата» над путешественником, пусть в зачатке, пусть неосознанная, была изначально.
На это указывает брошенное как бы невзначай вводное слово: «Путешественник,
казалось, только из вежливости принял приглашение присутствовать при исполнении
приговора». Да и в следующем предложении читаем: «предстоявшая экзекуция большого
интереса, по-видимому, не вызывала». И всё-таки это ещё не власть как таковая: герой «не
проявлял к аппарату интереса и прохаживался позади осуждённого явно безучастно». Это
интерес, это, может быть, всё тот же страх перед неизвестным. По мере развития сюжета
офицер рассказывает путешественнику о механизме наказания, тот обретает знание, но
вместе с тем… оказывается под властью «аппарата»: герой «уже немного заинтересовался
аппаратом», «смотрел на аппарат снизу вверх» (как подчинённый на начальника); если
раньше он «не очень внимательно слушал», то некоторое время спустя «склонив ухо к
офицеру… путешественник следил за работой машины». Для него «очень уж
соблазнительна здешняя обстановка».
Вообще полученное знание, казалось бы, должно наоборот
освобождать
путешественника из-под власти изощрённого механизма казни. Нет ли здесь
противоречия? Как мне кажется, посвящение путешественника в секрет работы машины
(механизма власти, о чём будет сказано ниже) приобщает его к этому механизму, к власти,
он сам становится на время её частью и попадает от неё в зависимость. Но
путешественник чужой на этом острове, и он легко скидывает с себя бремя власти, лишь
только лодка отчаливает от берега.
Наибольшую власть «аппарат» имеет над офицером. Механизм – смысл, содержание
жизни этого героя. «Это зрелище так соблазнительно, - говорит офицер, - что ты готов сам
лечь рядом под борону».
Читая Кафку, важно учитывать слова его друга М. Брода: «С Кафкой почти
невозможно было разговаривать об абстрактных вещах; он мыслил и высказывался
образами». Поэтому не следует буквально понимать образы машины для пыток или,
скажем, превратившегося в страшное насекомое коммивояжёра Грегора Замзы в новелле
«Превращение». Изуверский аппарат – гипертрофированный образ властных механизмов.
Кафка вскрывает их, выворачивает наизнанку так, что они на наших глазах приходят в
движение и начинают скрежетать, мы слышим их лязг. Для нормального
функционирования властного аппарата нужна обслуга (офицер, который чинит неполадки
и настраивает машину) и жертвы (осуждённый, затем и офицер, убитый машиной, рабом
которой он был).
Как и в других произведениях Кафки (например, в «Превращении»), нелепого никто не
замечает. Ни у кого ужасная казнь не вызывает ожидаемой нами бури негодования:
офицер с любовью описывает устройство «аппарата»; осуждённый ничего не понимает,
его вид – «самый мирный»; путешественник пытается трезво оценить ситуацию, по его
мысли, «несправедливость судопроизводства и бесчеловечность наказания не подлежали
сомнению». Эта протокольная фраза (путешественник словно галочку ставит) никак не
может быть расценена как активное проявление позиции. Самая сильная власть,
действительно, - та, которая не осознаётся людьми. Она безлика, почти не осязаема и
вместе с тем вездесуща.
Обратимся к М. Фуко. Согласно его концепции, во второй половине XVIII века
происходит смена дискурсных практик власти. Исчезает тело как главная мишень судебно
– уголовной репрессии. «Наказание, - пишет Фуко в своей книге «Надзирать и
наказывать», - перестаёт быть зрелищем, театром: заключённых перестают использовать
на общественных работах, публично казнить, водить по улицам». Наблюдения Фуко
позволяют взглянуть на текст Кафки под иным углом зрения. В новелле демонстрируется
переход от старой системы наказания к новой. Офицер не может вместе с приходом новой
власти приспособиться к ней, отвлечься от дела, завещанного ему покойным
комендантом, и в этом состоит внутренний конфликт героя. Не в силах решить его, герой
ложится под борону.
Итак, офицер вместе с прежним комендантом - приверженцы старой системы. Если с
конца XVIII века, по словам Фуко, «публичность смещается к судебному разбирательству
и приговору», офицер остаётся сторонником старых порядков. Судебному процессу герой
не придаёт большого значения, да и с вынесением приговора не церемонится: «час назад,
говорит он, - капитан пришёл ко мне, я записал его показания и сразу же вынес приговор».
При этом офицер всегда исходит из правила: «Виновность всегда несомненна». Схожие
мотивы находим и у Фуко: «следователь единолично и полновластно устанавливал
истину, которая опутывала обвиняемого».
Всё внимание офицера сосредоточено на процессе пытки, казни. Фуко отмечает, что
пытка характеризовалась зрелищностью: присутствие огромного скопления народа,
ритуальные крики и страдания, драматические повороты были неотъемлемыми
атрибутами старой системы наказания. С каким упоением офицер рассказывает
путешественнику о том, как торжественно (даже, пожалуй, празднично) проходила
экзекуция в былые времена, сколько народу желало поглазеть на казнь (и теперь, на закате
старой системы, осуждённый воспринимает приказ удалиться с казни офицера как
наказание).
По мысли Фуко, одним из главных критериев признания наказания пыткой было
упорядоченное причинение страдания. Вот и в новелле офицер рассказывает, насколько
точно спланированы последние двенадцать часов жизни преступника, двенадцать часов, в
течение которых он телом узнаёт приговор, а затем насаживается на зубья. Тело долго
было объектом репрессии, ведь оно, как мы читаем в книге «Надзирать и наказывать»,
«непосредственно погружено в область политического. Отношения власти держат его
мёртвой хваткой. Они захватывают его, клеймят, муштруют, пытают» (борона).
Крушение старой системы власти представлено, прежде всего, в поломке «аппарата:
«машина явно разваливалась». Но не это главное. Дело в том, что, в соответствии с
новыми дискурсивными практиками власти, судить и наказывать нужно не преступления,
а душу преступника. «Недостаточно, чтобы злоумышленники были справедливо
наказаны, - пишет Фуко, - по возможности, они должны судить и осудить себя сами». Так
и поступает офицер, который постепенно понимает, что все ценности, которыми он жил,
оказались ложными, они больше никому не нужны. То, что считалось справедливостью
(«некоторые и вовсе не глядели на машину, а лежали с закрытыми глазами на песке; все
знали: сейчас торжествует справедливость»), таковой на самом деле не является. Осуждая
себя и свою власть на казнь, офицер делает шаг к новой системе. Более того, он совершает
самоубийство, «самоубийство, читаем в другой книге Фуко «История сексуальности. Том
первый», - прежде считалось преступлением, поскольку оно было способом присвоить
себе право на жизнь», принадлежащее суверену.
Кафка очень точно и тонко наметил тенденции в развитии системы наказаний. Вместе с
тем в образе «аппарата» можно увидеть черты безликой, бездушной властной машины. В
двадцатые годы в воздухе витали уже идеи фашизма, готовые вот-вот взорвать мир. Кафка
предчувствовал их и облёк в слово. Более того, чему, как не проблеме власти посвящены
его знаменитые романы «Процесс» и «Замок». Э. Канетти называл его «величайшим
экспертом по вопросам власти» среди всех поэтов.