02. общий замысел метода Ф Бэкона
advertisement
2. Общий замысел метода Ф.Бэкона. Бэкон описывает свой методический замысел в абсолютном начале "Великого восстановления наук" – в заявлении, предваряющем посвящение работы королю Якову. Это начальное заявление озаглавлено: "Франциск Веруламский так мыслил и установил для себя такие положения, ознакомиться с которыми, по его мнению, важно и ныне живущим и потомству". [1, 57] В этом начальном фрагменте замысел всего ВН имеет структуру рецепта с констатирующей и предписывающей частями. 17 Элементы констатации, описывающие современное ему положение дел в науках, следующие: - "разум человеческий сам себе создает затруднения и не пользуется трезво и здраво находящимися во власти человека истинными средствами помощи, вследствие чего возникает многообразное непонимание вещей, влекущее за собой бесчисленный ущерб"; - заблуждения укоренились; - первичные человеческие понятия "порочны и смутны и неправильно отвлечены от вещей" а вторичные "произвольны и неустойчивы"; - "все человеческое мышление, которым мы пользуемся для исследования природы, дурно составлено и построено и уподобляется некоей великой громаде без фундамента"; - "люди, восхищаясь ложными силами духа и прославляя их, обходят и теряют истинные его силы, каковые могли бы у него быть" и дух необузданно попирает вещи [1, 57]. Предписывающая часть непосредственно контекстуально связана с констатирующей очевидным имплицитным положением: описанное положение нестерпимо, и следует его изменить. Эксплицитно же он ставит задачи, решение которых позволит описанное положение преодолеть: - "восстановить в целости или хотя бы привести к лучшему виду …общение между умом и вещами"; - предоставить духу "должную помощь"; - "обратиться к вещам с лучшими средствами и произвести Восстановление наук и искусств и всего человеческого знания вообще, утвержденное на должном основании" [1, 57]. И завершается это краткое описание замысла сравнением двух путей: "Пути же размышления близко соответствуют путям деятельности, о которых искони говорится, что один, вначале крутой и трудный, выводит на простор, другой же, на первый взгляд легкий и удобный, ведет к бездорожью и пропастям." [1, 58] Прежде всего, замечу, что тут разнообразные контексты центрируются на "общении между умом и вещами", каковое общение является непосредственной целью и предметом всего восстановления 18 наук. А ведь это общение, как я полагаю, и составляет собственный предмет не только познания, но и обеспечивающей познание методологии. Для нас важно, что здесь Бэкон не только констатирует дурное существующее положение в области наук, но и упоминает два существенных условия указанного общения. Это "средства" (ума) и "пути размышления". Таким образом, он с самого начала определяет в качестве основного предмета своего внимания именно то, из чего складываются методы. Однако при этом структура метода как в целом, так и в частностях, в этом очерке методического замысла ещё не определена. Бэкон просто констатирует (или декларирует), что правильное методическое движение вообще занятие трудное. Предисловия к ВН и к НО демонстрируют определённое единство, развёртывающее указанный краткий замысел – оба они включают три основных элемента, указанных в подзаголовке Предисловия к ВН: а) неблагоприятное состояние наук, б) необходимость открыть человеческому разуму новую дорогу и в) необходимость дать разуму новые средства помощи. Методическое содержание Предисловия к ВН мало что добавляет к замыслу, а скорее воспроизводит его в расширенном виде. Так, описание неблагоприятного положения дел занимает около четырёх страниц. О методе как о пути Бэкон говорит здесь достаточно неопределённо: "направить наши шаги путеводной нитью и по определенному правилу обезопасить всю дорогу, начиная уже от первых восприятий чувств" [1, 65]. В этом Предисловии основной акцент делается на таких общих методических чертах, описанных достаточно метафорически, как неспешность, близость к природе и свет, освещающий путь. Говоря о методе, Бэкон в частности указывает на то, что человеческой деятельности нужно основание, и сравнивает метод с "мореходной иглой" [1, 65]. Эта метафора содержит довольно глубокий методологический смысл, на мой взгляд, заключающийся в неявном введении средств, обеспечивающих наличие системы координат. Аналогично использованию компаса, направление методического движения должно нести черты системы координат. Необходимые структурные моменты сравнения метода с компасом, на мой взгляд, заключаются в следующем: использование компаса а) обосновано внешним положением дел (расположением 19 полюса вне и по отношению к компасу), б) локально фиксировано (расположением самого компаса вне полюса и относительно к нему), в) материально организовано в отношении к внешнему для собственной ориентации взаимодействию (ориентацией плоскости компаса относительно вектора силы притяжения, что необходимо просто для того, чтобы стрелка компаса могла свободно вращаться, будучи частично зафиксированной в корпусе компаса). Написанное для более ранней работы, Предисловие к НО имеет сравнительно меньший чем Предисловие к ВН объём, и методические идеи изложены тут в несколько ином оформлении. В нём отсутствует краткий диагноз, а метафорическая характеристика существующего положения дел в науках (сравнение с задачей переноски "обелиска значительной величины" – сверхмассивного предмета – без использования орудий [2, 8-9]) в большей мере обращена на описание организации действий как древних, так и современных учёных, чем на типичные результаты этих действий, или на основания этих результатов или же на их структуру. Здесь в большей мере, нежели в начальном отрывке ВН, как и по сравнению с Предисловием к ВН, представлены специфические методические интенции и структуры. В первом приближении метод описан здесь как трёхчастная структура: - "мы устанавливаем степени достоверности, рассматривая чувство в его собственных пределах"; - "по большей части отбрасывая ту работу ума, которая следует за чувством"; - "а затем открываем и прокладываем разуму новый и достоверный путь от самых восприятий чувств." [2, 7-8] Этот путь замышляется как ведущий к "недрам природы" [2, 10]. В дальнейшем речь пойдёт и о различении двух стадий "достоверного пути". На первой из них переход осуществляется от чувств к причинам и аксиомам, а на второй – от причин и аксиом к природе, но такая формулировка не входит в данное Предисловие. Зато в нём совершенно отчётливо провозглашается технический идеал – новые начала для работы разума должны привести к созданию подручных средств, позволяющих "чтобы ум уже с самого начала никоим 20 образом не был предоставлен самому себе, но чтобы он был постоянно управляем и дело совершалось как бы механически" [2, 8]. Целевое определение требуемого Бэконом методологического поворота в Предисловии к НО фиксируется как "недра природы" – и не только фиксируется, но и приобретает определённую многомерность, поскольку в числе результатов такого подхода присутствуют такие промежуточные состояния и дополнительные характеристики как "степени достоверности" (в отношении чувственного знания), "победа природы работой" и "твёрдое и очевидное знание". В негативной критической форме фиксируется также одно из специфических для бэконовского метода понятий – "тонкость вещей, запечатленная в опыте" [2, 11]. Таким образом, экспликация основных элементов краткого замысла в Предисловиях вполне различна, что следует объяснять их разным положением в задуманном Бэконом восьмичастном методологическом корпусе. Рассмотрим это различие. ВН непосредственно носит подзаголовок "Подразделение наук". Предметом этого текста является описание всех известных Бэкону наук с указанием как их более или менее неблагоприятного положения, так и средств, необходимых для познания этой предметной области, и сопровождается выражением отношения к их строению и специфике. Общую задачу ВН Бэкон описывает так: "наша цель состоит в том, чтобы найти и предоставить интеллекту необходимую помощь, благодаря которой он сможет преодолеть все трудности и раскрыть тайны природы" [1, 285] Такая помощь, в частности, должна заключаться в создании "искусства открытия", частью которого является "искусство изобретения искусств", отличное от "искусства открытия доказательств". "Новый Органон", упоминание которого появляется во второй главе пятой книги ВН, помещается Бэконом в число средств наук, образующих "искусство открытия", и квалифицируется им как часть "искусства изобретения искусств", в несколько изменённом по отношению к предыдущей самостоятельной публикации виде. В указанном месте ВН Органон как методическая конструкция рассматривается в качестве ступени научного познания, непосредственно связанной с переходом от действий на чисто 21 эмпирическом уровне к действиям на теоретическом уровне. Действия на чисто эмпирическом уровне также составляют часть заявленного "искусства изобретения искусств". Они необходимы и обладают методической спецификой, которую Бэкон обобщает под названием "учёный опыт". Он использует латинское выражение "experientia literata", а в русском переводе используется словосочетание "научный опыт". Замечу по этому поводу, что латинское слово "literatum" имеет значения "грамотный", "образованный", "учёный", которые обладают смыслом индивидуальной правильности и выделенности действий, основанной на том, что субъект обучен грамоте как особой технике и практике и, соответственно, владеет грамотой, тогда как слово "научный" в наше время скорее имеет смысл отнесения к интерсубъективной и институционализированной сфере деятельности. Поэтому в современном переводе есть определённое отличие от бэконовского смысла, которое обусловлено совсем иным положением науки в современном мире. Между указанными ступенями научного метода существует качественная разница. "Experientia literata" методически описывает модификации экспериментирования, находящиеся "за пределами открытия какой-либо аксиомы" [1, 286], тогда как Новый Органон "целиком посвящается рассмотрению всех форм перехода от экспериментов к аксиомам или от аксиом к экспериментам" [1, 286]. Таким образом, ВН включает Органон как одну из методических частей, тогда как НО целиком и специально посвящён этой самой части. Поэтому замысел метода в ВН оказывается включающим в себя замысел метода в НО как правильную часть. В частности, НО посвящён практически целиком индукции, тогда как на описание "истолкования" у Бэкона не хватило времени жизни. Правда, наряду с описанием "всех форм перехода от экспериментов к аксиомам" он собирался в НО описать и "все формы перехода от аксиом к экспериментам" [1, 286], но так и не довёл до конца описания первых форм и лишь частично привёл примеры вторых. Теперь обратимся к основаниям методического замысла Ф.Бэкона. Напомню, что известная в те времена мудрость была знанием, основанным на авторитете, причём первый неоспоримый авторитет имело Священное Писание, а второй – греческие авторы. 22 Но этот несакральный корпус знаний для Бэкона не имеет прочного значения. Основа поворота к прочным знаниям заключается в том, что мудрость греков "имеет все черты детства, т.е. склонна к болтовне, но бессильна и не созрела для того, чтобы рождать" [1, 61]. Т.е. Бэкона интересует не просто сама способность говорить, описывать что-то. Его интересует то, что имеет в себе определенную силу, которая позволяет порождать, переходить к чему-то новому. Бэкон так об этом пишет: "Привычные нам науки содержат общие положения, привлекательные и благообразные. Но если обратиться к их специальным разделам, как бы производящим частям, чтобы они выдали плоды и дела, то вместо дел все заканчивается препирательствами и злобными спорами. Вся последовательность и преемственность наук являют образ учителя и слушателя, а не изобретателя и не того, кто добавляет к изобретениям нечто выдающееся" [1, 61]. Идеалом субъектного отношения для него является не отношение между субъектами, находящимися в иерархии "учитель-ученик". Он довольно явно утверждает ценность отношения между субъектом и объектом, выраженное парой позиций "изобретатель-изобретение". Здесь мы находим весьма существенное для Бэкона основание – ему недостаточно иметь отношение к предмету, ограниченное передачей знания. Ему также недостаточно иметь отношение "субъект-новое знание", поскольку новое знание может не прибавлять ничего к положению дел в мире. Здесь определённо требуется, чтобы это отношение стало практическим и реализованным. И он постоянно приводит в пример наукам механические искусства – речь идёт, как правило, о разных механизмах: часовых, мореплавательных, астрономических, строительных, военных и т.д. Основанием, оправдывающим искусный доступ к "недрам природы", является своеобразная аналогия, по сути, аналогия природы, но аналогия специфическая, включающая человека в качестве одного из компонентов природного действия: "Ни голая рука, ни предоставленный самому себе разум не имеют большой силы. Дело совершается орудиями и вспоможениями, которые нужны разуму не меньше, чем руке." [2, 12]. 23 Поставим теперь вопрос: на каком основании он противопоставляет механические искусства той ситуации, которая сложилась в сфере "разумных наук"? Его предпочтение механических искусств перед умозрениями различает эти занятия по параметру степени и/или способности развития: "Механические искусства, как бы восприняв какое-то живительное дуновение, с каждым днем возрастают и совершенствуются. И, являясь у первых своих творцов по большей части грубыми, тяжеловесными и бесформенными, в дальнейшем приобретают все новое достоинство и какое-то изящество, так что скорее прекратятся и изменятся желания людей, чем эти искусства дойдут до предела своего совершенствования" [1, 61]. Здесь явно видны как определённое типическое базовое субъектное отношение к занятиям человека, так и перспективы таких занятий. С одной стороны, Бэкон полагает, что механические искусства (заметим, создающие "вторую природу") являются безграничными в развитии. С другой стороны, они тесно связаны с желаниями и стремлениями людей. Можно сказать, что тем самым он фиксирует некую базовую склонность, потребность человека – что-то производить. Человек, таким образом, в понимании Бэкона предстает не как субъект "чистого" познания, противостоящий природе, наблюдающий и познающий природу "со стороны". Напротив, результаты его познания прямо включены в природу, он активен и создаёт часть этой природы. Но при фиксации этой части бэконовских рассуждений возникает естественный вопрос – как же относится этот замысел к религиозным ограничениям? Начиная ответ на него, можно выдвинуть следующую гипотезу: метафора механического искусства указывает реальные границы тому, что может делать учёный. Дело в том, что дела, занятия и познания людей изначально вписаны в строение мира, в котором реализуются их плоды. При этом строение мира обладает начальной самостоятельностью по отношению к активности человека. Это следует из создания мира Богом. Тем не менее познание строения мира частично доступно человеку, причём Бог изначально благоприятствует человеку в познании мира. Бэкон говорит при этом как об "образце мира", так и о "храме по образцу мира", который следует основать в человеческом разуме [2, 70]. Основой для этой 24 идеи служит "достоинство бытия", предопределённое божественным замыслом (который по определению обладает таким достоинством). Но он не ограничивается при этом аспектом "возможности" научных занятий, а ещё и полагает, что человеку как бы "разрешено" исследовать мир (в дальнейшем эта идея вполне может вылиться в представление о как бы воспитании человека, в целях его развития от детства к зрелому состоянию): "не иначе как если бы божественная природа забавлялась невинной и дружелюбной игрой детей, которые прячутся, чтобы находить друг друга, и, в своей снисходительности и доброте к людям, избрала себе сотоварищем для этой игры человеческую душу" [1, 67]. Другой аспект проблемы познания мира состоит в том, что сотворённый мир "эмблематичен", а эмблема "сводит интеллигибельное к чувственному" [1, 313]. Это означает, что пытливый и верящий ум может пытаться пройти обратный путь от чувства к интеллигибельным божественным идеям. И Бэкон замышляет найти надлежащий ответ человека на этот вызов со стороны Бога: "мы строим в человеческом разуме образец мира таким, каков он оказывается, а не таким, как подскажет каждому его рассудок" [2, 74]. Интересно, что первым образцом познавательного действия при этом является анатомирование: "это невозможно осуществить иначе как рассеканием мира и прилежнейшим его анатомированием." [2, 74]. Замечу, что "анатомирование", т.е. рассечение природы и "механическое сочленение" очевидным образом непосредственно неэквивалентны, т.е. не являются обратными операциями. Полагаю, что эту неэквивалентность не только видел, но и предполагал Бэкон, задаваясь целью "придания природ" и "изменения тел" [2, 85]. Он рассуждал примерно так: могущество человека может подражать Богу и стремиться сотворить нечто подобное божьим творениям, при этом никогда не достигая их. Далее эта тематика проявляется, в частности, в связи рассуждений об аналогиях (человека и природы) с рассуждениями о тонкости (чувств, ума и природы). Однако здесь у меня пока что недостаточно материала для обоснования этой гипотезы, а более полное рассмотрение этого вопроса требует специального онто-, гносео- и эпистемологического исследования. 25 Возвращаясь к замыслу Бэкона, отмечу, что одной из целей познания мира оказывается в первом приближении практическая польза, но она, впрочем, в бэконовском учении идеологически (т.е. недействительным для научного исследования образом) ограничена ссылками на непозволительность ставить пользу, как и вообще что-либо мирское, во главу угла. Тем не менее он всё же полагает, что возможно и необходимо "установить и распространить могущество и власть самого человеческого рода по отношению к совокупности вещей" [2, 78]. И последнее замечание, поясняющее особенности методического отношения сэра Френсиса к религиозным постулатам. Он исходит из того, что "Бог всегда все совершает в природе только через вторичные причины, а если бы кто-нибудь был склонен думать иначе, то это было бы чистейшей клеветой на милость божью и означало бы приносить источнику истины оскверненную ложью жертву" [1, 89]. Это означает, что Бэкон рассматривает порядок и устройство природы как относительно самостоятельные по отношению к прямой воле Бога. Именно поэтому он и заявляет в самом первом афоризме НО, что "Человек, слуга и истолкователь природы, столько совершает и понимает, сколько постиг в ее порядке делом или размышлением, и свыше этого он не знает и не может" [2, 12]. Тем самым он относит богопознание в сферу собственно религии и делает независимыми от теологии естественные науки, изучающие порядки природы. Конечно, он не первый сформулировал эту идею. В форме символического подобия её высказывал, к примеру, Николай Кузанский. Однако в социокультурных условиях своего времени Бэкон придал этой идее импульс развития и постарался сделать из неё столько выводов, сколько смог. Интересно отметить такую черту методического замысла, как ускорение открытий благодаря тому, что на пути метода можно превзойти пределы воображения. При этом то полезное, что таится в "недрах природы", "можно представить и предвосхитить быстро, немедленно, тотчас" [2, 64]. Методический замысел позиционируется, далее, в отношении возможных опасений на его счёт. Он особо подчёркивает, что не делает для разума никакой новой западни, никакой новой ловушки, не 26 старается придать новым познаниям большой вес благодаря каким-то опровержениям, или благодаря апелляциям к древности, или благодаря какомуто авторитету (иному), или благодаря тому, что они, будучи затемнёнными, вызывают к себе некоторое мистическое благоговение и отношение. Наоборот, он сознательно стремится привести "к самим вещам и к связям вещей – чтобы люди сами видели, что им принять, что отвергнуть; что прибавить от себя и сделать общим достоянием" [1, 66]. С другой стороны, как полагает Бэкон, если какая-то ошибка и вкрадётся, то вещи будут всё равно показаны обнаженными и открытыми, так что ошибки можно будет отметить, выделить и избавиться от них – прежде, чем наука потерпит от них какой-либо ущерб. Он бросает вызов возможным противникам своего замысла, требуя, чтобы они противостояли ему на "его территории": "пусть они сами понемногу испытают тот путь, который мы указываем и пролагаем; пусть они привыкнут к тонкости вещей, запечатленной в опыте; пусть они, наконец, исправят посредством своевременного и как бы законного промедления превратные и глубоко укоренившиеся наклонности ума; и тогда наконец (если будет угодно), после того как это станет им по силам, пусть они воспользуются своей способностью суждения" [2, 11]. Он не сомневается в том, что после такого личного опыта ни один человек не сможет оспаривать истинность его метода. И потому сэр Фрэнсис заявляет, что навсегда укрепил "истинное и законное сочетание" способностей опыта и рассудка. Я полагаю, что основанием для такого укрепления является не автономия разума, а так сказать, "гетерономия опыта", т.е. опора как на собственный опыт человека, так и на изменения этого опыта самим человеком, а в перспективе – и на воспроизводимый человеческий опыт. Основание познания оказывается принципиально множественным. Названная "гетерономия опыта" по сути выражает не только такое существенное обстоятельство научной деятельности как относительно самостоятельный мир, который пред-положен научным исследованиям всей структурой человеческих занятий. В эту "гетерономию" включается ещё и изменение собственной познавательной позиции субъекта и множественность субъектов опыта. Здесь явное представление о "самих вещах" (которое 27 имплицитно содержит понимание самостоятельности вещей по отношению к познающему существу) сочетается с представлением о "самих субъектах". А опытно (вос)производимое с точек зрения разных людей наличие связей вещей, на мой взгляд, включает интуицию мира как "взаимодействия субстанций". Таким образом, метод Бэкона в его замысле имеет целевую установку на познание изначально самостоятельного по отношению к человеку внешнего мира, в котором обнаруживаются локальные связи, и который, тем самым, предположен как организованный отчасти системно (или, по меньшей мере, как локальное частичное целое). Промежуточными целями метода являются достижения (интер)субъективно и опытно (вос)производимых соответствий между знаниями и вещами, начально независимыми от человека. 28
