Слезы Хунты Пиночета

Слезы Хунты Пиночета
Марья Абрамовна работала в школе и плакала. То ли характер у нее был такой
неуравновешенный, то ли школы была такая хорошая, только после каждого урока она
приходил в учительскую со слезами. И тихо говорила, покачивая головой:
- Господи, что они делают, что они делают! Колготки снимают, трусы снимают,
только не занимаются химией…
Она была старая, с белесым, пятнистым, будто изъеденным кислотой лицом.
Появляясь, она приносила с собой затхлый и приторный запах, и там, где она сидела,
всегда оставались скрученные в трубочку бумажки и огрызки карандашей. У нее был
усталый голос и детские круглые глаза.
Глаза плакали, и тушь текла по щекам. Впрочем, так было не всегда. А только
последний год перед пенсией. Раньше она была железная леди, и очень хорошо знала, что
нужно делать с этими скотами, которые за глаза называли ее Хунтой Пиночета. Но как бы
там ни было, всю жизнь она отдала химии и этим идиотам, не видя ни мужа, ни детей, а
только тетрадки с лабораторными и конспектами уроков.
Нет, ей не было жалко себя. Просто в последний год как-то быстро стали
подступать к глазам слезы. И ученики стали какие-то не такие. Когда она спрашивала у
Катьки Перебейнос по кличке Блэди, почему не пришла в школу мама, неужели ей совсем
безразлично, чем занимается дочь, то получила в ответ:
- Я у мамы вместо швабры.
Марья Абрамовна не могла этого выдержать и плакала. Когда ученик плохо
отвечал у доски, она начинала плакать тихо, жалобно при этом подвывая, прикрыв глаза и
сморщив нос. Ученику ничего не оставалось, как растерянно переминаться с ноги на
ногу, ожидая финала. Но даже если ученик отвечал хорошо, она все равно плакала, хотя и
по-другому – рыдала в голос, заламывая руки.
Если ученики вели себя плохо, она садилась за стол и плакала, со щенячьими
переливами, звонко. Если вели себя хорошо – все равно в конце урока Марья Абрамовна
начинала истекать слезами, но уже радостная и умиротворенная. Если же на педсовете
заходила речь о недостатках в ее работе, она, по-детски подняв руку, просила слова, и,
хлопая мокрыми ресницами, размазывая слезы по лицу, лепетала:
- Простите меня… простите… честное слово, пожалуйста, простите меня.
Все понимали, что это очень тяжелый случай, и нужно дать человеку доработать до
пенсии. Но вот в школу пришла фронтальная проверка и решила посетить ее уроки.
Страшная проверка уже сидела на последней парте, когда Марья Абрамовна зашла
в класс, дрожа, как осенний листочек.
- Здравствуйте, - произнесла она, заикаясь. И больше ничего не могла сказать, чтото сдавило горло, и как ни пыталась она начать урок, получалось только бульканье,
кашель и клокотанье, и потерялись куда-то все слова. И тогда она заплакала горько и
громко, и все захлюпало, закапало, зарыдало, и за окнами началась большая гроза, и
огромный вечер забился о стены школы.
Так продолжалось минут двадцать. Марья Абрамовна плакала, лил дождь, а
страшные проверяющие писали. И чем громче плакала Марья Абрамовна, тем быстрее
двигались по бумаге шариковые ручки проверяющих и ниже наклонялись их головы.
Стало темно и тихо, и слышно было лишь всхлипывание и шуршание ручек о бумагу.
- Но Марья Абрамовна, - сказала одна дама в мужском пиджаке в талию, начинайте урок.
- Зачем? – тихо спросила Марья Абрамовна.
- Или вы начнете урок, или уйдете по собственному желанию.
Марья Абрамовна вдруг преобразилась:
- Испугала козу буханкой, - сказала она язвительно, - Я у мамы вместо швабры. И
вообще, - чего это вы тут расселись? Я вас не звала. Пошли вы…
Взяв с парты исписанные листочки, она вышвырнула их за дверь. Листочки
закружились под потолком, обсыпали лестницу. И, вытолкав взашей последнего из
проверяющих, закрыла дверь на швабру и обернулась к классу:
- Ну что, падлы, допрыгались?