- Образовательный сайт учителя русского языка и

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
МУНИЦИПАЛЬНОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ
УЧРЕЖДЕНИЕ СРЕДНЯЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ШКОЛА №24
Реферат
Н.В. Станкевич в воспоминаниях
И.С.Тургенева.
Выполнила: ученица 8 «В» класса
МБОУ СОШ № 24
Григорьева Анна
Учитель:
Илларионова Юлия Александровна
Воронеж
2013
Оглавление
1. Введение.
2. Биографические сведения о Н.В. Станкевиче.
3. Н.В. Станкевич и И.С. Тургенев.
4. Заключение.
5. Литература.
6. Приложение. Переписка Н.В. Станкевича и И.С. Тургенева.
Введение
В ознаменование 200-летия со дня рождения поэта, философа и
эстетика Николая Владимировича Станкевича (1813-1840) 2013-й год
официально объявлен его именным Годом в учреждениях культуры
Воронежа. Это решение есть дань земляческой благодарности человеку,
который оставил неизгладимый след в истории духовно-этических исканий
русской интеллигенции. Феномен Станкевича состоит в поразительной, а
потому
загадочной
привлекательности
его
личности.
Имеет
смысл
задуматься над этим. Он прожил очень недолгую жизнь. Всего 27 лет.
Литературное наследство его и невелико, и незначительно. В литературе
стало общим местом обращать на это внимание. Даже самый первый биограф
Станкевича П.В. Анненков счел возможны прямо заявить: «Станкевич умер
двадцати семи лет ... от роду, оставив одну плохую трагедию «Василий
Шуйский», стихотворения, замечательные к развитию его идей, но не
представляющие в самих себе достаточной степени глубины и меткости
выражения, чтобы остановить внимание читателя...». И в ответ уважение,
доходящее
до
благоговения
{Признание
И.
С.
Тургенева
в
его
["Воспоминаниях о Н. В. Станкевиче"]. -- Полн. собр. соч. и писем, т. VI. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1963, С. 393.}, со стороны людей, чей творческий
потенциал
оказался
неизмеримо
выше,
чем
его.
Людей
яркой
индивидуальности, разных по общественным устремлениям, политическим и
художественным установкам, но сходящихся в одном: в высочайшей оценке
личности Станкевича, в признании за ним выдающейся роли в их жизни. И.
С. Тургенев, М. А. Бакунин, Т. Н. Грановский в разное время, независимо
друг от друга, в течение жизни Станкевича, сразу после его смерти или через
много лет после нее писали, в сущности, одно, то, что признал с
благодарностью и печалью об утрате Белинский в письме к В. П. Боткину от
5 сентября 1840 года: "...Что был каждый из нас до встречи с Станкевичем?..
Нам посчастливилось -- вот и все..." {Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. XI.
М., Изд-во АН СССР, 1956, С. 554.}. А за три и за два года до этот письма --
о еще живом: "...Станкевич человек гениальный...", "Я никого не знаю выше
Станкевича..." {Там же, с. 193, 247.}.
Любой из тех, кто к Станкевичу был близок, не только не преуменьшал
его значения, но, казалось, хотел всячески подчеркнуть, что именно в его
жизни встреча с ним была особенно благотворной. "Он был нашим
благодетелем, нашим учителем, братом нам всем, каждый ему чем-нибудь
обязан, -- писал Грановский.-- Я больше других" {Т. Н. Грановский и его
переписка, т. II, М., 1897, с. 101.}.
Так пишут друзья. Но вот в 1857 году П. В. Анненков издает переписку
Станкевича. Прочитав ее, не знавший Станкевича лично Л. Толстой
признается, что был взволнован до слез: "Никогда никого я так не любил, как
этого человека, которого никогда не видел" {Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.,
т. 60. М., Гослитиздат, 1949, С. 274.}.
Герцен считает необходимым сказать о нем на страницах "Былого и
дум", и именно там, где речь идет о самых замечательных людях России 30-х
годов XIX века.
И все, кто о Станкевиче писал и говорил, отдавали себе отчет в
необычайности самой природы его влияния, казалось бы, мало чем
подкрепленного реально. Белинский даже сомневался, можно ли вообще
рассказать о Станкевиче, передать словами тем, кто его не знал, в чем была
причина его значения и силы. "Интересно,-- замечал он в одном из писем,-как напишет Фр[олов] биографию Ст[анкевича], которой, по моему мнению,
невозможно написать" {Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т. XII, с. 107.}.
Намек на необъясненность, тайну включало в себя и первое в русской
печати прямое указание на роль Станкевича в литературной и общественной
жизни России. В статье "О жизни и сочинениях Кольцова" тот же Белинский,
который не верил в возможность написания биографии Станкевича, говорит
о нем как об "одном из тех замечательных людей, которые не всегда бывают
известны обществу, но благоговейные и таинственные слухи о которых
переходят иногда и в общество из тесного круга близких к ним людей" {Там
же, т. IX, с. 508.}.
С тех пор почти все, что о Станкевиче писалось, будь то мемуары или
литературоведческие исследования, почти неизбежно становится попыткой
объяснить, разгадать тайну влияния и неотразимого обаяния этой личности,
раскрыть причину того, почему сумел занять такое заметное место в истории
русской культуры человек, ушедший из жизни двадцати семи лет, мало
опубликовавший, мало стремившийся к тому, чтобы вообще какое-то место
"занять", и не подозревавший, что даже его письма к друзьям и родным
станут документом большой литературной, идеологической, жизненной
значимости.
Биографические сведения о Н.В. Станкевиче
ВИКТОР БЕЛИКОВ (РОССОШЬ)
На могиле Станкевича
На крутом берегу тихой речки равнинной
Есть могила одна стародавних времён.
Здесь философ лежит, как в кургане былинном,
Среди хлебных полей и лепечущих крон.
И такие вокруг неоглядные шири,
Перелески, овраги и море пшениц.
И петляет речушка, как синий пунктирик,
Через дали и годы, под всполох зарниц.
Не расскажут ни ветры о днях миновавших,
Ни шмели не споют, что теснило сердца.
В битве воль и идей много доблестно павших,
И Станкевич из тех, кто пошел до конца.
Умереть молодым довелось на чужбине,
Но мечталось лежать среди русских равнин,
Чтоб сады напевали родные былины,
Чтобы знали: он западник, но славянин,
Что любил всей душой эти дали и шири,
Что жалел этот гордый российский народ;
Что судьба, как звезда, прочертила
пунктирик,
Озарив над Россией крутой небосвод
2001
Станкевич
Николай
Владимирович
(27.09(09.10)1813–
25.06(07.07)1840), поэт, переводчик, философ, эстетик, общественный
деятель.
Родился в городе Острогожске Воронежской губернии в дворянской
семье. Его дед по отцу был сербом, он переехал в Россию в 1757 г. и принял
российское подданство. Служил в Острогожске. За безупречную службу и
верноподданническое отношение к властям получил дворянское звание и чин
коллежского асессора. Младший его сын – Владимир и был отцом будущего
философа и поэта. Мать Николая – Екатерина Иосифовна Крамер – дочь
острогожского врача. Родители очень любили друг друга, и детей
воспитывали
в
атмосфере
любви,
красоты
и
гармонии.
Детство Николай провел в имении в селе Удеревка, которое его отец
купил летом 1814 г. (Бирюченский уезд Воронежской губернии, ныне
Алексеевский район Белгородской области). Удеревку долгое время считали
местом рождения поэта. Именно с этим селом на берегу Тихой Сосны
связаны первые детские впечатления Николая. С детства Станкевичи
воспитывали в своих детях трудолюбие, уважение к людям труда, а также
чуткость и восприимчивость к окружающей природе, любовь к чтению,
стремление
к
наукам
и
образованию.
В 1822 г. Николай поступил в Острогожское уездное училище – одно из
самых старых в Воронежской губернии. В училище обучались дети купцов и
мещан, но отец Николая не придавал никакого значения сословным
предрассудкам. Главным в этом выборе для него было желание не отрывать
далеко от семьи первенца, не отличающегося хорошим здоровьем. Родители
зимой жили в Острогожске. Учился Николай хорошо, полюбил историю и
географию, пристрастился к чтению, а особенно к поэзии. Летом вся семья
уезжала
в
любимую
Удеревку.
С 1825 г. Станкевич продолжил своё образование в Воронеже, в пансионе
для благородных детей П. Ф. Федорова. Губернский город подарил Николаю
множество новых впечатлений. Он стал завсегдатаем в театре, часто посещал
магазин и библиотеку при нём книгопродавца Д. А. Кашкина. Серьёзное
увлечение литературой подтолкнуло его попробовать себя в стихосложении.
И уже с 1829 г. он посылает свои первые романтически-сентиментальные
стихи в московские и петербургские журналы – «Бабочку», «Атеней»,
«Телескоп», «Молву». Эти издания охотно публиковали стихи молодого
поэта
из
Воронежа.
В 1830 г. Николай познакомился с Алексеем Кольцовым, стихи которого
сразу пленили начинающего поэта. Угадав поэтический талант А. Кольцова
Станкевич стал первооткрывателем поэта Кольцова для русской литературы
и для всей читающей России. Николай посчитал своим долгом опубликовать
его стихи в столичном издании. И в 1831 г. в «Литературной газете» с
небольшим предисловием Станкевича появилось стихотворение «Русская
песня». А в 1835 г. он уже отобрал 18 стихотворений для поэтического
сборника, который оказался единственным вышедшим при жизни Алексея
Кольцова.
В том же 1830 г. Станкевич поступил в Московский университет на
словесное отделение. Посещая лекции своего земляка М. Г. Павлова, в доме
которого он и жил в Москве, Станкевич увлёкся учением немецких
философов – Фихте, Канта, Шеллинга и Гегеля. К 1831 г. это увлечение
объединило
студентов
Московского
университета
в
литературно-
философский кружок, духовным вдохновителем которого стал Николай
Станкевич. Кружок Станкевича интересовался философией, эстетикой,
литературой. В первый состав кружка входили Януарий Неверов, Иван
Клюшников,
Василий
Красов,
Сергей
Строев,
Яков
Почека,
Иван
Оболенский. В 1833 г. Неверов покинул кружок, но в его состав вошли
Виссарион Белинский, Константин Аксаков, Александр Ефремов, Александр
Келлер, Алексей Топорнин, Осип Бодянский, Павел Петров. Временем
расцвета кружка был период с 1833 по 1837 гг., до отъезда Станкевича за
границу. Кружок был сосредоточием культурной жизни того времени.
Трудно переоценить влияние Станкевича на развитие русской мысли и
умение объединить вокруг себя выдающихся мыслителей разных взглядов.
Н. В. Станкевич был человек разносторонне образованный и обладавший
даром «открывать чужие таланты». Ему русская литература обязана
открытием таланта поэта А. В. Кольцова; он оказал огромное влияние на В.
Г. Белинского, Т. Н. Грановского и др. Не обладая крупным литературным
дарованием, он был очень талантливой личностью просто как человек,
одарённый тонким эстетическим чутьём и горячей любовью к искусству. О
душевных качествах Станкевича высоко отзывались Н. Г. Чернышевский и
Н. А. Добролюбов. Его первый биограф П. В. Анненков писал о нём: «Это
был
живой
идеал
правды
и
чести».
Творческое наследие Н. В. Станкевича – невелико: историческая драма
«Скопин-Шуйский»,
стихотворения,
несколько
довольно
интересных
зарисовок философского характера, найденных после смерти Станкевича в
его бумагах. Неоценимым источником изучения духовной жизни 1830-х гг.
стала переписка Станкевича с друзьями, полная блестящих мыслей, метких
определений.
Письма
воссоздают
общественные,
эстетические
и
нравственные искания молодого поколения и читаются как художественнопублицистические
очерки.
Учась в Москве, Николай не забывал родных мест, на каникулы приезжал
в любимую Удеревку, где много читал, писал стихи и просто любовался
красотой
сельской
природы.
В 1834 г. Н. Станкевич окончил университет и вернулся в Воронежскую
губернию,
решив
применить
полученные
знания
в
практической
деятельности. Его выбрали почётным смотрителем Острогожского уездного
училища, где он запланировал провести целый ряд нововведений. Но планам
не суждено было сбыться. В 1836 г. необходимость лечения начинающегося
туберкулёза заставила Станкевича уехать на Кавказ, а в 1837 – за границу.
Сначала он отправился на лечение в Карловы Вары. Зиму 1838–1839 гг.
прожил в Германии, где лечение болезни совместил с продолжением
изучения философии у берлинского профессора Вердера. Но и немецкие
врачи были бессильны, недуг не отступал. Домой Николай писал письма,
полные
тоски
и
воспоминаний
о
родных
местах.
За границей Станкевич познакомился и сдружился с И. С. Тургеневым. Из
общения с поэтом И. Тургенев вынес очень важную идею, что искусство
должно
быть
одушевлено
человеческими
интересами.
Весной 1839 г. Николай поехал в Италию, надеясь на её целительный
климат. Но болезнь не отступила, здоровье ухудшилось. Летом 1840 г.
Станкевич решает поехать в Швейцарию. Однако на пути в Милан он
почувствовал ухудшение и в небольшом городке Нови 25 июня (7 июля) 1840
г. умер. Прах Н. В. Станкевича был перевезён на родину и похоронен в
Удеревке
на
семейном
кладбище.
А село Удеревка исчезло как и вся дворянская усадьба Станкевичей.
Барский дом был разграблен и сожжён в революционной буре 1918 г. От
бывшего имения осталась только липовая аллея и могила поэта на высоком
берегу речки Тихой Сосны.
Н.В. Станкевич и И.С. Тургенев
В июне 1837 году Н.В. Станкевич уезжает за границу. После
трехнедельного пребывания на водах в Карлсбаде состояние его здоровья
заметно улучшилось, и он смог продолжать свое путешествие. В октябре
Станкевич прибыл в Берлин. Здесь его ожидала радостная встреча с
друзьями - Неверовым и Грановским. Осенью 1837 года сюда прибыл
Сергей Строев - давнишний университетский товарищ Станкевича, через год
- И. С. Тургенев. "Здесь довольно русских, готовящихся в профессоры", сообщает родным Станкевич. {Письмо от 11 ноября/30 октября 1837 г. "Переписка Станкевича", стр. 28.}
В Риме он встретился снова с И. С. Тургеневым. «Меня познакомил с
Станкевичем в Берлине Грановский -- в 1838-м году, в конце. До того
времени я слышал о нем мало. Помню я, что когда Грановский упомянул о
приезде Станкевича в Берлин, я спросил его -- не "виршеплет" ли это
Станкевич,-- и Грановский, смеясь, представил мне его под именем
"виршеплета". В теченье зимы я довольно часто видался с Станкевичем -- но
не помню, чтоб мы вместе ходили на лекции: он брал privatissima {самым
частным образом (лат.).} у Вердера -- а в университет не ходил. Станкевич
не очень-то меня жаловал -- и гораздо больше знался с Грановским и
Неверовым. Я очень скоро почувствовал к нему уважение и нечто вроде
боязни, проистекавшей, впрочем, не от его обхожденья со мною, которое
было весьма ласково, как со всеми, но от внутреннего сознания собственной
недостойности и лживости.»( из воспоминаний И.С. Тургенева)
Станкевич свидетельствует в письмах, что он "узнал" Тургенева еще в
Москве, студентом университета (см.: "Переписка Станкевича", стр. 64). А
Тургенев в своих воспоминаниях о Станкевиче говорит, будто бы они
впервые познакомились лишь в Берлине, через посредство Грановского.
Тургенев мог запамятовать, свидетельство Станкевича представляется более
достоверным.} Совсем иными стали их отношения теперь, в Риме. Они
подружились, часто стречались у Ховриных - общих московских знакомых,
также путешествовавших по Европе.
Биограф И.С. Тургенева, писатель Б.К. Зайцев, писал: «Ему
(Тургеневу) нашелся превосходный сотоварищ, друг и вождь – Станкевич. К
Риму идет тонкий изящный профиль Станкевича, с длинными, на бок
заложенными кудрями, с огромным поперечным галстуком, благообразным
рединготом... Тургенев со Станкевичем много выходили, много
высмотрели... "Царский сын, не знавший о своём происхождении" (так
назвал позднее Станкевича Тургенев ) доблестно водил его по Колизеям,
Ватиканам, катакомбам. Воспитание Тургенева продолжалось, Италия
помогла царскому сыну отшлифовать другого юного принца,
престолонаследника русской литературы. Именно в Италии... овладевал
Тургеневым дух Станкевича – дух поэзии и правды».
Тургенев оставил нам портрет Станкевича того времени: «Станкевич
был более нежели среднего роста, очень хорошо сложен -- по его сложению
нельзя было предполагать в нем склонности к чахотке. У него были
прекрасные черные волосы, покатый лоб, небольшие карие глаза; взор его
был очень ласков и весел; нос тонкий, с горбиной, красивый, с подвижными
ноздрями, губы тоже довольно тонкие, с резко означенными углами; когда он
улыбался -- они слегка кривились, но очень мило,-- вообще улыбка его была
чрезвычайно приветлива и добродушна, хоть и насмешлива; руки у него были
довольно большие, узловатые, как у старика; во всем его существе, в
движениях была какая-то грация и бессознательная distinction
{благовоспитанность (франц.).} -- точно он был царский сын, не знавший о
своем происхождении. Одевался он просто -- носил обыкновенно палку. Ни
разу не слыхал я от него жалоб на свое здоровье; о болезни своей он говорил
не иначе как в шутливом тоне; никогда он не хандрил. Когда я изображал
Донорского (в "Рудине"), образ Станкевича носился передо мной -- но всё это
только бледный очерк».
Воспоминания о Станкевиче были написаны Тургеневым, вероятно, по
просьбе П. В. Анненкова как подсобный материал для его статьи "Н. В.
Станкевич. Биографический очерк" (Рус Вестн, 1857, No 2, кн. 1, с. 441--490,
кн. 2, с. 695--738; No 4, кн. 1, с. 357--398); в том же году вышло отдельное
издание, с добавлением писем Станкевича: "Николай Владимирович
Станкевич. Переписка его и биография, написанная П. В. Анненковым", М.,
1857.
Анненков, не знавший лично Станкевича, при составлении его
биографии пользовался его перепиской и рассказами его друзей. Но ему не
хватало,
по-видимому,
живых
бытовых
деталей,
характеризующих
Станкевича и его окружение, впечатлений от его внешности, манеры
держаться, говорить и т. д. Всё это мог дать ему Тургенев, близко
общавшийся со Станкевичем в последние месяцы его жизни; потому-то
написанные им воспоминания носят такой личный, интимный характер.
Анненков заимствовал из написанного Тургеневым ряд отдельных черточек
и крупных или мелких фрагментов, выделяя их -- не всегда, однако -кавычками и авторскими ремарками, без упоминания имени Тургенева.
Здоровье Станкевича между тем неожиданно сильно ухудшилось. По
словам Тургенева, он стал часто кашлять кровью, говорил "чуть слышным
голосом". Тургенев рассказывает в своих воспоминаниях, как однажды они
вместе поднимались к Ховриным, на четвертый этаж. Станкевич был в
отличном расположении духа и читал вслух Пушкина; вдруг он закашлялся,
остановился, поднес платок к губам: на платке осталась кровь. Тургенев
вздрогнул, а Станкевич улыбнулся и продолжал читать прерванное
стихотворение.
Станкевич не мог не знать, как опасно он болен. Но он никогда не
хандрил, никому не жаловался на нездоровье. В своих письмах к родным и
друзьям он часто с иронией отзывался о своем смертельном недуге.
Заключение
Хочу привести цитату из письма Ивана Тургенева знаменитому
историку Тимофею Грановскому. Это письмо было написано Тургеневым,
когда он узнал о смерти Станкевича: «Нас постигло великое несчастье. Мы
потеряли человека, которого мы любили, в кого верили, кто был нашей
гордостью и надеждой». Нельзя сказать, что персона Станкевича широко
известна, но в интеллектуальных кругах её знают и перед ней преклоняются.
Жизненный подвиг нашего земляка в том, что он, уйдя из жизни в цветущем
возрасте, силой своего душевного обаяния, эстетического и нравственного
постижения проблем эпохи сумел показать воздействие духовного на
окружающее общество. Этот пример долго вдохновлял нашу творческую
интеллигенцию.
Литература
1.
Станкевич, Н. В. (2008) Избранное. Воронеж: Изд-во Центр духовного
возрождения Черноземного края.
2.
Свалов, А. Н. (2009) Н. В. Станкевич: «Человек выше всего» // Знание.
Понимание. Умение. №2. С. 178-184.
3.
Персоналии - Станкевич Николай Владимирович
http://lk.vrnlib.ru/?p=persons&id=72
4.
На родине Станкевича. Однодневная литературная газета, 9 октября 2013
года, посвященная 200- летию со дня рождения Н.В. Станкевича: http://vrnuk.ru/files/Na-rodine-Stankevicha.pdf
5.
Lib.ru/Классика: Станкевич Николай Владимирович:
http://az.lib.ru/s/stankewich_n_w/
6.
Научная библиотека КиберЛенинка: http://cyberleninka.ru/article/n/n-v-
stankevich-chelovek-vyshe-vsego#ixzz2j2StrC3M
7.
rusliberal.ru›books/STANKEVICH_statya.pdf
Приложение.
Переписка Н.В. Станкевича и И.С. Тургенева.
<Воспоминания о H. В. Станкевиче>
И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах
Сочинения в двенадцати томах
Издание второе, исправленное и дополненное
М., "Наука", 1980
Сочинения. Том пятый.
Повести и рассказы 1853--1857 годов. Рудин. Статьи и воспоминания
1855--1859
OCR Бычков М. Н.
Меня познакомил с Станкевичем в Берлине Грановский -- в 1838-м
году, в конце. До того времени я слышал о нем мало. Помню я, что когда
Грановский упомянул о приезде Станкевича в Берлин, я спросил его -- не
"виршеплет" ли это Станкевич,-- и Грановский, смеясь, представил мне его
под именем "виршеплета". В теченье зимы я довольно часто видался с
Станкевичем -- но не помню, чтоб мы вместе ходили на лекции: он брал
privatissima {самым частным образом (лат.).} у Вердера -- а в университет не
ходил. Станкевич не очень-то меня жаловал -- и гораздо больше знался с
Грановским и Неверовым. Я очень скоро почувствовал к нему уважение и
нечто вроде боязни, проистекавшей, впрочем, не от его обхожденья со мною,
которое было весьма ласково, как со всеми, но от внутреннего сознания
собственной недостойности и лживости. Станкевич жил в то время один -- но
у него с утра до вечера гостила одна девица, по имени Берта, недурная собой
и неглупая; она в последствии времени очень плохо кончила, сошлась с
Ефремовым и была выслана из Берлина, чуть ли не за кражу. Она была
довольно остра и забавна по-берлински. Помню я одну ее остроту,
переданную Станкевичем: у ней была сестра, которой пришлось раз ночевать
у Станкевича,-- Берта объявила, что она не хочет, чтобы на эту ночь была
"allgemeine Pressfreiheit" {"полная свобода печати" (нем.).}, хотя она и
либералка. Станкевич любил женский пол, но в душе был целомудрен -особенно если сравнить его с нынешней soi-disant {так называемой (франц.).}
молодежью. Здоровье его уже тогда было плохо -- мы знали все, что он
страдает грудью, и к нему ездил д-р Баре (Barez), который обращался с ним
очень дружелюбно. (Он был тогда первым врачом в Берлине.) Впрочем,
Станкевич много выходил и театр посещал часто, особенно немецкую оперу.
Тогда соперничали две певицы: Лёве и Фассманн -- признаться сказать, обе
довольно плохие. Грановский был поклонником Лёве, высокой и красивой
брюнетки, Станкевич предпочитал Фассманн, блондинку. Любимцами
Станкевича были два комика: Герн и Бекманн. Герн был карикатурист вроде
Живокини; у Бекманна было много неподдельного, спокойного юмору. В
характере Станкевича было много веселости, и он любил посмеяться. Чаще
всего встречал я его у Фроловых. Он почти все вечера проводил у них.
Между
им
и
г-жой
Фроловой
существовало
отношение
весьма
дружественное. Эта г-жа Фролова (первая жена Н. Г. Фролова, урожденная
Галахова) была женщина очень замечательная. Уже немолодая, с здоровьем
совершенно расстроенным (она скоро потом умерла), некрасивая -- она
невольно привлекала своим тонким женским умом и грацией. Она обладала
искусством -- mettre les gens à leur aise {вызывать у людей ощущение
непринужденности (франц.).}, сама говорила немного, но каждое слово ее не
забывалось. В ней было много наблюдательности и понимания людей.
Русского в ней было мало -- она скорее походила на очень умную
француженку -- un peu de l'ancien rêgime {немножко старорежимную
(франц.).}. Стефания Баденская считала ее в числе своих приятельниц -Беттина часто ходила к ней, хотя в душе ее побаивалась. Г-жа Фролова
обходилась с Беттиной un peu de haut en bas {немножко свысока (франц.).}.
Вердер бывал у ней часто -- Гумбольдт посещал ее иногда. Я ходил туда
молчать, разиня рот, и слушать. Фролов сам никогда не вмешивался в
разговор -- сидел в углу, разливал чай, значительно мычал, поводил глазами,
подергивал усы -- но не раскрывал рта. Станкевича Фролова очень любила и
уважала. Она сходилась с ним в мнениях. Впрочем, я не слыхал, чтобы она с
ним говорила о философии. Это было дело Вердера, который разговаривать
не умел. Раз, по уходе Вердера, я не мог удержаться и воскликнул: "В первый
раз слышу человека!" -- "Да,-- заметила Фролова,-- жаль только, что он с
одним собой знаком". Фарнгаген (известный биограф) ходил к Фроловым -он любил выводить на свежую воду Беттину, которая его терпеть не могла и
называла его Giftesel {ядовитый осел (нем.).}.
Повторяю, что во время моего пребывания в Берлине я не добился
доверенности или расположения Станкевича; он, кажется, ни разу не был у
меня, Грановский был всего только раз -- и при мне у них не было
откровенных разговоров. Станкевич, помнится, не любил тогда Жорж Занд -а о Белинском отзывался хотя дружественно, но несколько насмешливо...
"Ну! -- воскликнул он раз, услыхав о какой-то либеральной, но глупой
выходке,-- теперь Виссариона хоть овсом не корми!" Я тогда о Белинском
ничего не знал -- и помню это слово Станкевича только по милости
странного имени: Виссарион -- поразившего меня. Берта, о которой я говорил
выше, была отчасти причиной холодности Станкевича ко мне: я раз поехал с
ней кататься верхом в Тиргартен -- она очень со мной кокетничала,-- а
вернувшись, уверила Станкевича, что я делал ей предложения: а она просто
мне не нравилась. Вот всё, что я помню из пребывания Станкевича в
Берлине.
Я встретил его потом в начале 1840-го года в Италии, в Риме. Здоровье
его значительно стало хуже -- голос получил какую-то болезненную
сиплость, сухой кашель часто мешал ему говорить. В Риме я сошелся с ним
гораздо теснее, чем в Берлине,-- я его видел каждый день -- и он ко мне
почувствовал расположение. В Риме находилось тогда русское семейство
Ховриных, к которым Станкевич, я и еще один русский, А. П. Ефремов,
ходили беспрестанно. Семейство это состояло из мужа (весьма глупого
человека, отставного гусара), жены, известной московской барыни, Марьи
Дмитриевны -- и двух дочерей. Старшей тогда только что минуло
шестнадцать лет -- она была очень мила и, кажется, втайне, чувствовала
большую симпатию к Станкевичу, который отвечал ей дружеским, почти
отеческим чувством. (Сам он тогда думал о Дьяковой, которая жила в
Неаполе и с которой он съехался потом.) Остальных лиц тогдашнего нашего
кружка я не стану описывать -- Станкевич говорит о них в своих письмах.
Мы разъезжали по окрестностям Рима вместе, осматривали памятники и
древности. Станкевич не отставал от нас, хотя часто плохо себя чувствовал;
но дух его никогда не падал, и всё, что он ни говорил -- о древнем мире, о
живописи, ваянии и т. д.,-- было исполнено возвышенной правды и какой-то
свежей красоты и молодости. Помню я раз -- мы шли с ним к Ховриным и
говорили о Пушкине, которого он любил страстно, так же как и Гоголя. Он
начал читать стихотворение: "Снова тучи надо мною" -- своим чуть
слышным голосом... Ховрикы жили очень высоко -- в четвертом этаже.
Взбираясь на лестницу, Станкевич продолжал читать и вдруг остановился,
кашлянул и поднес платок к губам -- на платке показалась кровь... Я
невольно содрогнулся -- а он только улыбнулся и дочел стихотворение до
конца. Изредка находил на него, однако, страх -- как бы предчувствие
близкой смерти. Раз, возвращаясь уже вечером в открытой коляске из
Альбано,-- поравнялись мы с высокой развалиной, обросшей плющом, мне
почему-то вздумалось вдруг закричать громким голосом: "Divus Caius Julius
Caesar" {"Божественный Кай Юлий Цезарь" (лат.).} -- в развалине эхо
отозвалось будто стоном. Станкевич, который до того времени был очень
разговорчив и весел,-- вдруг побледнел, умолк и погодя немного проговорил
с каким-то странным выражением: "Зачем вы это сделали?" В то время в
Риме беспрестанно случались убийства, чуть ли не по одному на день.
Говорили даже, что убийцы пробираются на квартиры иностранцев.
Станкевич перепугался, приказал устроить у своей двери железные болты и
крюки -- и баррикадировался с вечера. Раз я его спросил, что бы он сделал,
если б вдруг, ночью, открывая глаза, он увидал, что какой-то незнакомый
человек шарит по его комнате? "Что бы я сделал? -- возразил Станкевич.-Самым нежным голоском, чтобы не подать ему даже мысли, что я могу
защищаться, сказал бы я ему: "Саrissimo signor ladrone! (И Станкевич придал
своему голосу самое умоляющее выраженье.) -- Carissimo signore! Prendete
tutto ciè che voletê -- ma lasciate mi la vita! -- per carita!"" {"Дражайший
господин грабитель! -- Дражайший господин! Возьмите, что хотите, только
оставьте мне жизнь! -- будьте милосердны!" (итал.).} В Станкевиче была
способность даже к фарсу. Помню, раз из шести поданных ему панталон ни
одни не оказались годными; он вдруг принялся отплясывать по комнате в
одних подштанниках с самыми уморительными гримасами -- а это
происходило месяца за три до его смерти. Хохотал он иногда до упаду -никогда не забуду, как он однажды смеялся, прочтя в "Тарасе Бульбе", что
жид, снявши свою верхнюю одежду, стал вдруг похож на цыпленка. И в то
же время невозможно передать словами, какое он внушал к себе уважение,
почти благоговение. Шевырев в то время был в Риме -- и ужасно льстил
Станкевичу и вилял перед ним, хотя со всеми другими обходился, по
обыкновению, с педантической самоуверенностью. Станкевич несколько раз
осаживал меня довольно круто, чего он в Берлине не делал -- в Берлине он
меня чуждался. Раз в катакомбах, проходя мимо маленьких нишей, в которых
до сих пор сохранились остатки подземного богослужения христиан в первые
века христианства, я воскликнул: "Это были слепые орудия провидения".
Станкевич довольно сурово заметил, что "слепых орудий в истории нет -- да
и нигде их нет". В другой раз перед мраморной статуей св. Цецилии я
проговорил стихи Жуковского:
И прелести явленьем по привычке
Любуется, как встарь, душа моя,--
Станкевич заметил -- что плохо тому, кто по привычке любуется
прелестью, да еще в такие молодые годы.
В то время жил в Риме некто Брыкчинский, поляк, друг Листа и
отличный пианист, умиравший от чахотки, Станкевич его очень любил -- у
Брыкчинского было весьма замечательное, энергическое и умное лицо -- он
знал, что его болезнь безнадежна, а мы все знали, что и Станкевича болезнь
безнадежна. Он давно любил Дьякову, на сестре которой чуть не женился,-и, говорят, съехавшись с нею перед смертью, был чрезвычайно счастлив. Мы
знали про его любовь -- но уважали его тайну. Станкевич оттого так
действовал на других, что сам о себе не думал, истинно интересовался
каждым человеком и, как бы сам того не замечая, увлекал его вслед за собою
в область Идеала. Никто так гуманно, так прекрасно не спорил, как он.
Фразы в нем следа не было -- даже Толстой (Л. Н.) не нашел бы ее в нем. Он
первый дал Шушу (так звали старшую дочь Ховриной) читать Шиллера -- и
играл с ней в четыре руки на фортепьяно. Незадолго до смерти он написал
мне довольно большое письмо, которое я прилагаю. Умер он, как известно, в
Новаре; он вместе с Ефремовым и Дьяковой ехал в Северную Италию, на
берега Lago di Como. Станкевич был более нежели среднего роста, очень
хорошо сложен -- по его сложению нельзя было предполагать в нем
склонности к чахотке. У него были прекрасные черные волосы, покатый лоб,
небольшие карие глаза; взор его был очень ласков и весел; нос тонкий, с
горбиной, красивый, с подвижными ноздрями, губы тоже довольно тонкие, с
резко означенными углами; когда он улыбался -- они слегка кривились, но
очень мило,-- вообще улыбка его была чрезвычайно приветлива и
добродушна, хоть и насмешлива; руки у него были довольно большие,
узловатые, как у старика; во всем его существе, в движениях была какая-то
грация и бессознательная distinction {благовоспитанность (франц.).} -- точно
он был царский сын, не знавший о своем происхождении. Одевался он
просто -- носил обыкновенно палку. Ни разу не слыхал я от него жалоб на
свое здоровье; о болезни своей он говорил не иначе как в шутливом тоне;
никогда он не хандрил. Когда я изображал Донорского (в "Рудине"), образ
Станкевича носился передо мной -- но всё это только бледный очерк.
В нем была наивность, почти детская -- еще более трогательная и
удивительная при его уме. Раз на прощанье с г-жой Фроловой он принес ей в
подарок круглую (так называемую геморроидальную) подушку под сидение - принес и вдруг догадался, что вид ее неприличен, сконфузился и так и
остался с подушкой в руках -- и, наконец, расхохотался. Он был очень
религиозен -- но редко говорил о религии. По-французски говорил
порядочно, по-немецки лучше -- немецкий язык он знал очень хорошо. Я
забыл сказать, что в Риме я одно время рисовал карикатуры -- иногда
довольно удачно; Станкевич задавал мне разные, забавные сюжеты -- и очень
этим потешался. Особенно смеялся он одной карикатуре, в которой я
изобразил свадьбу Маркова (живописца, теперешнего профессора); Марков
вздыхал тоже по Шушу, к которой, грешный человек, и я не был совершенно
равнодушен.
Станкевич упоминает в своих письмах о сестре Фроловой, г-же Кёне.
Она приезжала в Берлин к своей сестре. Помню я, что она была недурна
собой, очень тиха и носила длинные белокурые букли. Впрочем, между ею и
сестрой ее не было ничего общего; Фролову напоминал скорей ее брат, Иван
Галахов, уже умерший, которого я встречал в Москве. Фролова умела, когда
хотела, быть чрезвычайно блестящей в разговоре; помню, раз приехал к ней в
Берлин один очень умный француз, граф или маркиз. Вдвоем они вели целый
вечер такой диалог -- хоть бы из какой-нибудь "пословицы" Альфреда де
Мюссе. Г-жа Фролова по уходе его назвала его un vrai gentleman {настоящим
джентльменом (франц.).} -- тогда это слово не успело еще так опошлиться. В
г-же Фроловой была наклонность к аристократии -- но столько в ней было
доброты и простоты в то же время!
И. С. Тургеневу
11 июня 1840. Флоренция
Где-то Вы теперь, любезный Тургенев? По расчету, кажется, Вам пора
бы добраться до Берлина; если Вы там, то не забудьте спросить на почте о
письмах, и это дойдет до Вас. Я получил Ваши письма: одно из Неаполя,
другое из Генуи, впрочем со штемпелем "Arona", из чего я заключаю, что оно
отправлено позднее, чем написано, и что Вы между тем успели достигнуть
благословенных берегов Lago Maggiore, взглянуть на Isola Bella и на
грандиозного св. Барромея.
С тех пор, как мы расстались, я не выходил почти из убийственного
полулихорадочного состояния. [...] Решено, чтобы я провел лето на озере
Комо и там пил привозную эмсскую воду. Теперь я еду туда. M- me Diakof,
услышав в Неаполе о моей болезни и также не находя надобности оставаться
там лето, приехала (Марков перетревожил всех своим письмом) с сыном, и
мы вместе пробудем лето. Вы не знаете еще вполне моих отношений к ней; я
говорил только Вам, что все в семействе привыкли видеть во мне брата,
потому что я готов был жениться на ее сестре, которая умерла. В Дьяковой я
нашел настоящую сестру по-прежнему; ее заботы и участие действуют на
поправление сил моих больше всего.
Итак, хоть немножко, хоть мимоходом, хоть на несколько дней
Шушины глазки растревожили молодца? "Ох, поживите с наше (так говорят
обыкновенно тупые старики) -- не то будет". Но я ей благодарен: не то не
получил бы нескольких стихов, которые перечел несколько раз с большим
удовольствием. [...]
Да! Получил письмо от Грановского: не очень здоров, но жив и
работает. Неверов, говорят, сделан цензором в Риге; его должности очень
сообразны его положительному, порядочному направлению, соединенному с
снисхождением и величайшею добротою. Как хорошо, если бы он пошел
вперед постоянно по этой дороге.
У меня в голове много планов, но когда их не было? Собираюсь зимой
работать над историею философии. Есть в голове также несколько статей -бог знает, как еще все это переварится. [...]
Надеюсь, что Вы будете мне скоро отвечать. Поспешите, ради бога,-хоть несколько строк! А самое главное, напишите о Вердере. Скажите ему
мое почтение, скажите, что его дружба будет мне вечно свята и дорога, и что
все, что во мне есть порядочного, неразрывно с нею связано! [...]
Я думаю ехать зимовать в Ниццу... Вердеру надеюсь написать вскоре
по получении Вашего ответа. [...] Может быть, через Вас пришлет он и ответ.
[...] Прощайте пока! Будьте здоровы и наслаждайтесь всеми благами науки,
искусства и жизни. Ваш Н. Станкевич.
Ефремов сопровождает также меня в пути. Он Вам кланяется и
поручает сказать, что Шушу очень часто вспоминала про Вас.
Кому принадлежит 1-я часть "Вечеров на хуторе близ Диканьки",
которую Вы мне принесли? Она оставлена Маркову впредь до рассмотрения
дела. [...]
Говорят (т. е. верно -- пишет Грановский), найдено еще много
сочинений Пушкина, кои будут изданы в трех томах!!!