Сгрузить весь текст

Из цикла «Для моих больных друзей»
***
В переулке при зеленых
Затихающих названьях
Все-то были боли белы
И раскаянья несмелы
У детей самовлюбленных;
И рассказчики зевали,
И двоились в тьме кромешной
Между веткой и скворешней.
И еще: поверх ограды,
Где кончался свет фонарный,
На границе увяданья
Пели птицы «до свиданья»;
И мы, право, были рады
Нашей грусти календарной,
И смеялись до упаду,
И мелькали сны по саду.
***
Как печально на закате
У пруда...
К солнцу вянущему катится
Вода.
Дальше в парк – еще больнее
И свежей.
И уже совсем темнеет,
Ночь уже.
И звезда на дне фонтана
Чуть видна,
И как будто фортепьяно
Из окна...
***
Там Моцарт на пластинке
И ночь как на картинке:
И свет свечи неровный,
И смутный зов любовный,
И слезы на окошке,
И стол в табачной крошке;
И это нам в награду
Из Моцартова сада
Летят печаль и нега
Скрипичного ночлега...
***
Для моих больных друзей
И подружек
Мне не жалко ни речей,
Ни игрушек.
Я им песенку спою
Наудачу.
Я играю, я люблю,
Я не плачу.
Можно знать и все равно
Не поверить:
Я умею так давно
Лицемерить,
Чтобы сами все висты
Шли мне в руки,
Чтобы больше суеты
И разлуки.
***
Не той целительной тоской
Теперь, мой друг, я болен,
Что видит звезды над рекой
У дальних колоколен;
Не той, что даже жаль скрывать
И не проставить имя,
Ведь так ей сладко горевать
Над бедами своими;
Не той, что девушка в слезах
И птица рядом с нею,
А той, что пустота, и страх,
И смерть, если успею.
***
Как память сумасшедшую засвечивал –
И сумерки до срока. Вот и дóжил:
Уже сентябрь, а вспомнить больше нечего...
Как ни крути – все об одном и том же.
Не стóит – не хватало только слез еще.
Гуляй себе, смотри: дожди, бульвары...
Все это шутка: недомолвки, прозвища –
Давно известно и не раз бывало.
Лишь дождевые капли утереть с лица,
И страх начнет кружиться и смеяться.
Нельзя встречаться, можно только встретиться.
И это все. И нечего бояться.
***
Последние ночи стыда моего,
Слова, как оплывшие свечи.
Я знаю, что нет на земле никого,
Кто был бы мне друг и советчик.
В Москве нераскаянный ветер свистит,
На клочья рассвет раздирая.
Никто не приедет меня навестить
Теперь, когда я умираю.
Витают по комнате их голоса,
Как белая липкая пряжа.
Холодное утро, четыре часа.
Не здесь, не теперь – но когда же?
***
Я – сочинитель для чужих.
Мне птицы недоговорили
Прекрасных пошлостей своих,
Когда летать и лгать учили.
И вот, другим ученикам
Достался сна сумбур знакомый,
А мне – любви последний срам,
Да горький хлеб чужого дома.
Да шепелявить впопыхах
Слова почтового романса,
Когда на сердце только страх
И дымный профиль преферанса.
***
Легко ли – в веселой больнице...
То страхи, то сны теребят.
Ищи для судьбы очевидцев,
Сообщников нет у тебя.
О чем ты? Ты волен и дальше
Надеяться по пустякам,
И жизнь с безмятежностью вальса
Расставит нас всех по местам.
А хочешь – пеняй непогоде
За раннюю смерть не всерьез.
О ты бесконечно свободен!
Свободен – как уличный пес.
***
Когда ветер, срываясь, поет
И унылому дому не спится,
Оторвись от бессмысленных нот
И взгляни на знакомые лица.
Кто в передней щебечет с зонтом,
Кто на кухне мурлычет со шторой,
Кто монетки считает в пустом
Запыленном углу коридора,
Кто сидит на полу у окна,
Опустивши от дыма ресницы...
Больше нет у хозяев вина,
И никто не умеет проститься.
Из цикла «Запоздалые романсы»
РОМАНС НА МОСТУ
Стою под дождем на высоком мосту
И знаю, что все это было когда-то:
Бьет дождь по воде, и не видно заката,
И серые строки летят в пустоту.
Еще улыбались в тональности «фа»
Застенчивый вздор и заблудшая дата...
Бьет дождь по воде, и не видно заката,
И тонет в тумане вторая строфа.
Еще над рекой шелестят имена,
Теряясь вдоль набережных виновато.
Бьет дождь по воде, и не видно заката,
И зябко подумать, что это весна.
Стою под дождем, расплываясь в тоске,
И помню, что все это было когда-то:
Бьет дождь по воде, и не видно заката,
И сердце уносится вниз по реке.
ЗАПОЗДАЛЫЙ РОМАНС
Полно, милая, ломаться,
Наклонясь ко мне едва,
Запоздалого романса
Вспомни жалкие слова.
Торопливая досада,
Неумелый пересказ.
Серебро чужого сада
Осыпается на нас.
И усталый, и бескровный,
В голубом жеманстве строк,
Расцветает твой любовный,
Полуискренний упрек.
Не довольно ли жеманства
В нашу пролито судьбу?
Запоздалого романса
Вспомни жалкую мольбу.
И четыре ночи кряду
В суматохе нежных фраз
Серебро чужого сада
Осыпается на нас.
РОМАНС ПОД ГИТАРУ
Свеча оплывает, душа устает.
Грустил о тебе я всю ночь напролет,
И старый приятель наигрывал мне
Печальный романс на басовой струне.
Я был одинок среди лучших друзей
В тоске по придуманной речи твое,
И девичьи руки в томленье ночном
Окно открывали – шел снег за окном.
Шептал я: «Уходит вторая зима.
Случайные встречи, как строки письма,
А память дрожит, как слеза на весу».
... И пела гитара, срываясь в басу.
Шептал я: «Вторая зима, как мираж,
А все об одном запоздалая блажь.
Как в жарком снегу голова горяча!»
... И пела гитара, горела свеча.
Уже все друзья расходились домой,
А я еще бредил второю зимой.
Забытый огарок чадил на столе
И пела гитара в предутренней мгле.
РОМАНС ПОД МАНДОЛИНУ
Как не спеть, судите сами
(Наша жизнь – увы и ах!)
О моей любовной драме,
(Все лицо в слезах!)
О моей печальной доле
(Наша жизнь – увы и ах!)
После слов подружки-Оли.
(Все лицо в слезах!)
Мне она сказала твердо,
(Наша жизнь – увы и ах!)
Что, мол, я не вышел мордой.
(Все лицо в слезах!)
И услышав речь такую,
(Наша жизнь – увы и ах!)
Впал в глубокую тоску я.
(Все лицо в слезах!)
Где-то ейный полюбовник...
(Наша жизнь – увы и ах!)
Он тоски моей виновник.
(Все лицо в слезах!)
Мокрый снег ложится в лужи.
(Наша жизнь – увы и ах!)
Замотаю шарф потуже...
(Все лицо в слезах!)
Из цикла «Ламентации»
***
Укрывшись вялою листвой,
Я из кустов смотрю украдкой,
Как карандаш взлетает твой
Над ученической тетрадкой.
Но из окна тебе кричат,
И торопливо без причины
Жизнь убегает через сад
С увядшей веточкой жасмина.
***
В Павловском саду и в Царскосельском,
Юношеский бред припоминая...
Никого по изморози зыбкой
Не слыхать, и робкие октавы
Никого по изморози зыбкой
Не зовут в забытую беседку,
Никому в беспамятстве простудном
Не лепечут нежностей обидных.
Если бы тремя годами раньше!...
Здесь и горе кажется моложе,
И слова становятся смешными
(Для кого бессмысленное время –
«Если бы тремя годами раньше»?),
Как у театрального обрыва
Ангелок несовершеннолетний.
Боже мой, как все это некстати!
Три-четыре – но никто не слышит,
Не спешит из боковой аллеи,
В полглотка глотнув чужого дыма,
В кружевах счастливой суматохи,
В Павловском саду и в Царскосельском
Юношеский бред припоминая.
***
На краю ноября на окне у приятеля
Голубиные вздохи, а в маленькой комнате
Пахнет снегом забытым и полькой разученной...
Что мне делать с тобой, постылая ласточка?
Каждый день по утрам холостяцкие сумерки,
И поземка летит на увядшую станцию.
Что мне делать с тобой, постылая ласточка?
Как играть одному эту легкую изморозь?
А потом у стола начинает капризничать,
Привередничать, плакать – а хочешь с ошибкою,
С мелкой сахарной пудрой, с чахоточной вьюгою? –
Лишь бы слово, а время отучит надеяться.
Пролиставши страницы любовной грамматики,
По пустому бульвару – ну, кто так торопится
После курсов, болтая с подругой про глупости?...
Что мне делать с тобой, постылая ласточка?
***
Уже обида не поет
И музыка не плачет –
Звенит вослед веселый лед
И ничего не значит.
И ничему не верит лес
В тенетах нежной спешки,
А времени уже в обрез –
Где жизнь твоя, насмешник?
Едва поймав счастливый тон
И блеск огня живого,
Зачем из сердца рвется вон
Твое чужое слово?
И если ты игру всю ночь
Перебирал по звуку,
Зачем из дома рвется прочь
Твоя игра и мука?
Когда балет прозрачных нот
Сквозь шторы незаметен,
Когда уже никто не ждет
Набухших кровью сплетен.
***
Ты говоришь, что юная сирень
Еще могла тогда очароваться,
Когда тебе в апреле было двадцать
И сердце умирало каждый день.
Ты говоришь, за домом был обрыв
И кажется совсем необъяснимым,
Как быстро время пролетело мимо
Твоей души – и ты остался жив.
И ты живешь, несвязно бормоча
В обрывках нераскаянной метели,
До дня, когда в снегу или в постели
Ни друга не дождешься, ни врача.
***
Шиповник цветет во дворе,
Забор теребит и калитку тревожит,
И сердце по этой поре
И жить не умеет, и плакать не может.
Шиповник цветет у окна,
И если со сном продолжается ссора,
То в этом не наша вина,
А злого дождя и досадного вздора.
Шиповник, как нежный нарыв,
И времени нет у свободы домашней
Воспомнить, лицо уронив
В шиповник проклятый о смерти вчерашней.
***
Остаток дня – а, впрочем, что скрывать? –
Весь день с утра и до глубокой ночи
Я размышлял, как время мне убить.
Одетый, я валялся на постели,
То засыпал, то просыпался вновь,
То, не вставая, утыкался в книгу,
Которую читал уже раз двадцать,
Бросал ее и, глядя в потолок,
Курил и думал: дай-ка я поеду
К друзьям. Сначала мы поговорим
За чаем о случайных новостях,
А после до утра засядем в карты.
Под утро дождь начнется, может быть,
И я отправлюсь, сонный, на работу,
В автобусе немного подремлю,
И пустота мне снова улыбнется...
***
В припадке сочинительства
Легко, как дым, смешно, как сон,
С пригорка ученичества
Сбегает девичий резон.
Сквозит обида юная,
Сентиментальный разнобой...
А ночь такая лунная,
И вся душа полна тобой.
........................
Дурак сидит на лестнице,
К нему и музыка щедрей.
Он мелет околесицу
Под стук и хлопанье дверей:
«Ах, были гости созваны,
Но отзвенело Рождество,
И вот уносят розвальни
Судьбу из сердца моего.
Ах, было сердце названо,
Утрата, милая сестра...
Я, кажется, отпраздновал,
Любовь моя... ура...
***
Память тонет в бреду мелодичном,
И мелькает сквозь сон болтовня
Книжным утром и шелестом птичьим,
Как в истерике, мимо меня.
В замешательстве майского гриппа,
Занемевшие руки разняв,
В темной комнате сонные всхлипы
Утешает прозрачный сквозняк.
И простудой себя подменяя,
Машет время дождем на бегу
Суматошном, и я это знаю,
Только вспомнить никак не могу.
***
Этот мальчик не был мной,
Он был только разговором
Блеклых книг, шиповным хором
У него над головой.
Он томился сам не свой,
Но в тоске его любовной
Плыл все тот же хор шиповный –
Праздник музыки чужой.
И когда с его душой
Жизнь и смерть играли в прятки,
Он листал свои тетрадки
И смеялся, как живой.
Но под книжною листвой,
Под листвой больных историй,
Под листвой в шиповном хоре,
Под двусмысленной листвой
Он увидел, что одной
Болтовни сквозь слезы мало
И что все начать сначала
Слишком поздно, бедный мой.
Из цикла «Сонеты и обращения»
***
О. Седаковой
Где на блюдце зеленой сливы
И смущается девичий пруд,
У скользящего в небо обрыва
Наши сны понемногу умрут.
Жизнь останется в прошлом, и снова
Кто из нас не протянет руки
Ухватиться за слабое слово
Из свисающей в воду строки?
Но надежда уже не наклонит
Ближний куст над рукою твоей,
И последняя музыка тонет
В отраженье застывших ветвей.
Тем из нас, кто останутся живы
Средь невнятицы и немоты,
Завещаю зеленые сливы
В зябком блюдце прозрачной воды.
***
Когда для инфернального романа
Ни знаний, ни прилежности не хватит
И практикантка все слова истратит,
Боясь остановиться слишком рано,
Мне будет жаль. Но разве это странно?
Ведь память никогда долгов не платит.
Ее словарь – заплата на заплате
И простодушье ей не по карману.
И вот уже, сбиваясь и дрожа
(О пустословье!), хочет объясниться
Соперница ее и ученица,
И эта легкость режет без ножа,
И откровенья кажутся смешными...
Хотя какие счеты между ними?
***
Октябрь. На даче видны из окна
Пурпуровые грозди барбариса.
Под вечер беспокойная вина
Боится сна и ищет компромисса.
В ней суетится чуть ли не актриса,
И грусть понять не хочет дотемна,
Что из своих подружек лишь она
Одна достойна яблока Париса.
И за лукавым вздором в этом роде,
В саду осеннем, в дачном обиходе
Укромно коротая вечера,
Насмешничают страсти сообразно
С застенчивыми вздохами соблазна...
Глядишь, уже и ужинать пора.
ДВА СОНЕТА
Т.Б.
1.
Предмет любви в тенетах болтовни,
В беспамятстве конспектов и тетрадок.
Я до конца игры считаю дни.
В моей душе сумбур и беспорядок.
Мне берег ученичества не сладок,
А этот флирт с ботаникой сродни
Прогулке, где перчатку оброни –
И грянет ностальгический припадок.
Мне неохота дальше сочинять.
Конец, конец... И некому пенять
На то, что у обиды нет сюжета.
Откуда взяться розам в ноябре?
Я не смеюсь: конец, конец игре.
Я проигрался и забудем это.
2.
На отъезд возлюбленной
Ее недолговременный отъезд
Я описать, наверно, не сумею.
Как будто все слова вослед за нею
С насиженных своих вспорхнули мест.
И сумрак счастья стал еще темнее,
И в хороводе заспанных невест
Слабее и прекрасней каждый жест
И каждый вздох – опасней и нежнее.
И этим вздором жизнь моя полна.
Я все твержу: «уехала она...»,
И вьюга заметает продолженье.
Уехала... Dieu sait quand reviendra
(Вернется ли, Бог весть?), а мне пора
Подумать о семейном положенье.
***
Р.Ш.
Бедная моя подруга,
Где твой город, где твой дом?
Ты смеешься от испуга,
Ты дрожишь припухшим ртом.
Ты танцуешь при дороге,
Твой в пыли прекрасный взгляд,
И с берез тебе под ноги
Листья темные летят.
Ты, швырнувши сердце в воду,
Спишь в канаве у моста,
И поют твою свободу
Голод, страх и пустота.
Значит, здесь, на берегу
Нищего ночлега
Это счастье не в долгу
У чужого хлеба.
Значит, можно на реке
Смерти не бояться
И всю ночь на поплавке
Со звездой качаться.
***
В. Дунину
Осенью мы обойдем для начала
Все перелески безлиственной речи.
«Боже, – подумает автор, – как мало
Времени в доме! А ехать далече...»
Взгляд за окно на сюжет полусонный
Повествованью подводит итоги.
Свет полуночный и сон полуденный
В сердце пейзажа размокшей дороги.
И результат этой путаной пряжи –
Зябкий отъезд на исходе рассвета.
«Боже, – подумает он, – но куда же?»
И повернется спиною к сюжету.
Из цикла «Дым»
***
За деревней в зарослях малины
Пыльный полдень в дымке комариной.
Наслажденья сад оцепенелый,
Голубой, безоблачный и белый.
Счастье наших праздностей бескрылых
Я именовать уже не в силах.
Слово тонет в солнечной дремоте
Радостной одушевленной плоти.
Все в дыму, в пыли разноголосой,
И за полем ржи простоволосой
С трех сторон увитый небесами
Вижу лес закрытыми глазами.
***
В ясный день с холма высокого
Вся земля как на ладони:
Лес, река, деревня около,
Дом, окно открыто в доме.
Праздник желтого, зеленого
Сверху подавляет синий
Купол неба воспаленного
С яркой раной в середине.
***
Под небом северным, под голубым,
В его прозрачности, в его величье
Мне все мерещится какой-то дым
Костра ли дальнего, мольбы ли птичьей?
И в этих долгих светлых вечерах,
Меняющихся с каждой минутой,
Мне чудится какой-то смутный страх
Тоски ли лагерной, зимы ли лютой?
И на вокзальных скверах, где горяч
И грязен вялый полдень захолустный,
Мне слышится порой визгливый плач
Жены ли брошенной, тоски ли русской?
В пустынных реках, свежих, как сквозняк,
В заброшенной часовне на пригорке,
На набережных и на пристанях,
В Архангельске и в Троицко-Печорске.
***
На медлительном мелководье,
Где река огибает лес
И обрыв ноздреватой плотью
Окунается в дым небес,
Проплывает лодочка мимо,
Пролетит она налегке,
Разнося средь этого дыма
Всхлипы весел по всей реке.
***
Вчера сломались на окне
Прямые стрелки лука,
Как будто лопнул на струне
Зеленый стебель звука.
Прочти записку на столе,
Взгляни на ночь с обрыва –
Как много музыки во мгле,
Где мы с тобою живы.
***
Было ли что мне слаще щедрой любви твоей?
Неба легкий глоток, парное дыханье света,
Нежность в разливе глаз и почти до слез и на склоне лета
Солнца последний луч, мелькнувший между ветвей.
Ночью, когда не знаешь, где место себе найти,
И только ходишь и ходишь по комнате, слезы глотая,
Так хорошо вспоминаются сладость и гибкость твоя золотая
Веткой зеленой, боящейся расцвести.
Было ли что мне слаще, чем робкие эти кусты?
(Сладость, ты – влажная сладость, ты – полная ветка осмысленной крови!)
И поднимая глаза на нетронутое изголовье,
Жду я, чтоб смерть прижалась ко мне, смеясь и ласкаясь, как ты.
Из цикла «Холмы»
***
Сердце смотрит на огонь –
Он не жжет.
Протянув к огню ладонь,
Сердце лжет.
Шелушится на окне
Льдинок сеть.
Сердце грезит об огне –
Пальцы греть.
Ночь плутает по снегам.
Ночь, луна...
Тянет холод по ногам
От окна.
И в ознобе голубом
Сердце спит,
И становятся огнем
Боль и стыд.
***
Вен. Ерофееву
И темно, и не прибрано. В комнате пахнет болотом.
Дачной сыростью полнится дом и скрипит, как по нотам.
Сонно двери поют, и под шелест дождя затяжного,
Словно дачные сумерки – сонные сумерки слова.
На столе и на полке – свидетели мнительной спячки –
Обгорелые книги разбросаны и обгорелые спички.
Полусмятые страхи проходят сквозь ночь вереницей,
Чтоб под утро уснуть над ее обгорелой страницей.
И грядущего нет. И в потемках чужих словопрений
Только горечь умеет себе не искать объяснений.
Остается молчать, говорить и в погоне за жизнью безликой
Улыбаться в дверях, уходя под дождем за черникой.
ХОЛМЫ (ЯХРОМА)
Холмы себя пытаются назвать.
Они хотят услышать пульс пейзажа
И сладкий воздух пробуют на вкус,
И синий лес – на взгляд, и желтый куст –
На цвет; и горек вечер вернисажа,
И жалок он, и в нем надежды нет.
Сегодня время жизни на холмах
Разбросано, и память произвольно
Из листьев выбирает наугад
То красный, то зеленый, и летят
Они в лицо свободно и не больно,
А жизнь глядит назад, и этот взгляд,
Блуждающий среди холмов утрат, –
Последнее прибежище, последний
Упрек живущим – и уже горят
Все фонари на станции соседней.
Да, время жизни скомкано, но все ж
Порой под вечер голос поднимает
Бесстрашье, умирающее в нас,
И смерть не так желанна, как сейчас, –
Вот, посмотри: холмы не умирают,
Хоть вместо слез струится кровь из глаз
По вянущей листве. И скорбь мужает.
Из цикла «Письма в Крым»
Эпиграф
В истории с детством, разыгранным в пух,
В страницах, попорченных влагой,
Я выберу сердце, смешное на слух,
Но полное сном и отвагой.
И сонные, словно запущенный сад,
Я вспомню его разночтенья
В постели, где плачут, и в доме, где спят
Тела, междометья и тени.
И сердце – из всех отраженных ветвей,
Из сонного кружева речи –
Качнется, смеясь над болезнью своей,
Которой ничто не излечит.
Письмо первое
Глядя на цветущий палисадник,
Полусонный, как воспоминанье,
Из последних сил я врать стараюсь,
Из последних сил ищу надежду
Там, где нет ее, – в кустах жасмина,
В мокрых листьях, в выцветших качелях,
В тех словах, что пролетая мимо,
Забывают, где они летели;
В ожиданье писем, в исправленье
Стиля, в синтаксических промашках,
В малодушье, в просьбах о прощенье,
В голубях, натяжках и ромашках;
В доме, где тоска глядит с балкона
И себя в себе не различает,
И в смятенье ходит по знакомым,
И везде смеется и скучает;
В памяти, размытой, как аллея
Лип напрасных в сумерках дождливых
(Сколько слез я пролил вместе с нею
В этих липах, сумерках и ивах!) –
Словом, там, мой друг, куда укажет
Одиночество, куда направит
Неприкаянность, где ночь размажет
Время, где безвременье слукавит,
Где забудет стыд свои причины,
Где раскаянье утратит цену,
Где чужая радость смотрит в спину
Молодости, канувшей со сцены.
И ни в чем, мой друг, не видно проку.
Боже мой, как мы живем бездарно!
Письмо второе (Воспоминанье)
На прозрачной паутине
Вязнет сонная латынь.
Сердце снится по-латыни
Ярким бликам золотым.
В доме пусто, в доме сонно.
От простого унисона
Сна и сонного искусства
Время тает, словно дым.
Стиль и слог меняют кожу.
В сонном солнечном тепле
Снятся зеркалу в прихожей
Безделушки на столе.
Ах, они вздыхают еле
(Bagatelles, bagatelles!) –
Три осыпанных бутона
С детской грустью на челе.
Посреди латинской речи,
Не любившей никого,
Дремлет стих в шерсти овечьей,
Звезды смотрят на него.
И в опрятном сне домашнем,
Сне сегодняшнем, вчерашнем
Снится сну воспоминанье –
Сердце, помнишь ли его?
(...Теплый хмель обдует душу,
Тянет музыку наружу,
Память льется, как вино,
На диван, на стол, на кресло
Так красиво, так известно,
Так смешно, смешно, смешно...)
Кто узнает, где на свете
И в каком печальном сне
Снились сны дневные эти
Сердцу, спящему во мне?
Сердцу спящему, пустому,
Не приученному к дому,
Нераскаянному сердцу,
Одинокому вполне.
Письмо третье
Где ночь горевала о жизни начальной
И церковь с зеленой своей колокольней
Еще улыбалась, как воздух опальный,
Как голос далекий, как ветер окольный;
Где зелень и призрачность нашего быта,
И сырость, и запах известки и мела
Твердили одно: это время размыто,
Но боль отстоялась и горечь осела.
И то, что дне недоступно для глаз,
Тоскует, томит и смиряется в нас.
Послушай, когда неподвластное пламя
Нас гонит и бьет, и без капли притворства
Мы в страхе лицо закрываем руками,
Не смея и думать о противоборстве,
Когда, как звезда на обочине лета,
Как влажная тьма над бескрылым сужденьем,
Встает одиночество, чуждое света
И полное только тоской и смиреньем, –
Тогда оглядись, и увидишь во всем,
Как жизнь растворяется в сердце своем.
И в некое время в потемки забредший
Рассудок застигнет себя, словно вора,
И пух тополиный, как смех сумасшедший,
Заполнит пространство и время раздора
С собой, и сквозь слезы едва узнавая
Себя, и сквозь слезы не видя дороги
И цели, и все же сквозь слезы шагая,
Пока еще держат и движутся ноги,
Одни мы бредем через горечь и тьму
В изгнанье, неведомое никому.
Шесть стихотворений
Жизнеописание на вершине холма
Словно жизнь, что навеки из глаз пропадает,
И уходит за сердцем, и бедствует с ним
По дорогам пустынным, где только одним
Воробьям и воронам простора хватает,
Где, как спелая рана судьба расцветает,
Наклоняясь над мертвым ребенком своим,
Где смыкаются ветви над прошлым, где в груде
Палых листьев осенних была сожжена,
И тоской нескончаемой, мукой без сна,
Ожиданьем, горящим, как горло в простуде,
Возвращалась утрата – но чуда не будет,
И надежда бессмысленна и не нужна.
Так и жили мы. Время кружилось над нами
Бесполезной сумятицей, скомканным сном,
Разговорами с детством, бог знает о чем,
Рассыпающимися в ничто именами –
И во всей этой смуте, во всем этом хламе
Всякий выход заведомо был обречен.
Всякий шаг был трагедией. Всякое слово
Отзывалось отчаяньем. Ум погибал
В изнурительной схватке с собою – он знал,
Что не сможет себя одолеть, что без крова
Оставляет и жизнь, и свободу, но снова
Устремлялся в сраженье и смерти искал.
Но напрасен был бой и не мог быть украшен
Ни победой, ни смертью. Бескровная тьма
Отрицанья твердила, спускаясь с холма,
Что победы не будет ни вашим, ни нашим.
Что же может быть горше? – он знал, что бесстрашен,
Но бессилен, и это сводило с ума.
Отчаянье
Он смотрит на эти кусты у оврага
И сам удивляется, как далеко
Разносится шорох от каждого шага
По голому склону, как дышит легко
Продрогшее зренье, хоть, кажется, нечем
И незачем видеть теперь, когда весь
Охвачен рассудок и воздух расцвечен
Последним отчаяньем, мыслимым здесь.
Он смотрит. Он знает, что лучше б не надо,
Но все-таки смотрит до ряби в глазах
На праздник тщеты, на цветенье распада,
На листья, разбросанные в небесах.
Он смотрит и дальше – поверх облетевших
Кустов, упираясь зрачками во тьму
Сомнений и страхов, так долго болевших,
Что пульс этой боли стал внятен ему.
Он смотрит спокойно. Он знает: другого
Ему не увидеть – отныне и впредь
Он будет смотреть, улыбаться и снова
Брести по оврагу, и снова смотреть.
Смотреть – и не ждать, и не звать утешенья,
Смотреть неотрывно, смотреть без конца,
Бесстрашно смотреть на свое униженье,
Не плача и не закрывая лица.
Безверье
Ты живешь, как воздух зачумленный,
Как озноб в крови, как бред бессонный,
Как живая боль внутри себя.
Твой ночлег стоит, как дом сожженный,
И никто не выдержит тебя.
Разрывая ночи сердцевину,
Ты летишь из тьмы, как выстрел в спину,
Догоняешь, дышишь за плечом,
И сгорает счастья паутина
Под твоим безжалостным лучом.
Это ты, когда к твоей ограде
Жизнь приходит клянчить Христа ради,
Шепчешь «нет» надеждам и мольбам.
И дрожит у жизни смерть во взгляде,
Словно мысль, неведомая нам.
Над надеждой нашей небогатой
Ты летишь насмешкою крылатой,
Зная все, не веря ничему,
Чтоб от правоты твоей проклятой
Не было спасения уму.
И спасенья нет...
Неоконченное жизнеописание в ночном доме
Как ночь блестит из всех углов,
Как утро гасит свет,
Как память тянется на зов,
Но убегает вспять,
Так начинается рассказ,
В котором правды нет
И только страх глядит из глаз,
Уставших голодать.
Уставших видеть день за днем
Свой сон о временах,
Когда хозяин входит в дом
И, двери отворив,
Уводит нас в неясный звон,
В хрустальный шум в ушах,
В прозрачный мрак, со всех сторон
Встающий, как обрыв.
И страх читает эту тьму
И знает, что всегда
Она сестрой была ему
И что в один из дней
Она проснется рядом с ним
И сердце вскрикнет «да!»,
И сон, что жизнью был живым
Проснется вместе с ней.
Но время есть еще, и срок
Рассвету не настал,
и можно вспомнить под шумок
О том, как много раз
Умела юность быть слепой
И страх себя не знал,
А то, что он считал собой,
Надеждой жило в нас.
И можно вспомнить, как потом,
Устав глядеть вокруг,
Глядят назад, как видят в том,
Что прожито впотьмах,
Утрату смысла, пустоту,
Скользящую из рук,
Благих намерений тщету,
И стыд, и снова страх.
И это зренье, этот взгляд,
Напрасный, словно плач
О невозвратном, этот яд,
Разящий изнутри,
Вытягивает жизнь, как нить
Из ткани, как палач,
Что не умеет сам убить,
Но требует «умри».
..........................................
Любовь
1.
Любовь переливает воду
Из бедных судеб городских
В пространство, ждущее исхода,
В пустой сосуд, в холодный стих.
Она болит, не умолкая,
По площадям и скверам всем,
Как давняя вина чужая,
Не искупленная никем.
Она распахивает створки
Окна на городской пейзаж,
На закоулки и задворки,
Где оживает голос наш.
Он говорит: я не умею
Понять, зачем из темноты
Туда, где мрак еще чернее,
Меня затягиваешь ты?
Что ищешь ты во мне? Какую
Еще я должен смерть принять?
Какую тьму пройти вслепую,
И к той же тьме прийти опять,
И у порога встать смиренно
В начале и в конце всего,
И так увидеть свет мгновенный,
Чтоб вновь ослепнуть от него.
2.
Любовь переливает воду
Из бедных судеб городских
В пространство, ждущее исхода,
В пустой сосуд, в холодный стих.
Она, как смерть, не целит мимо
И не желает знать того,
Что эта смерть неисцелима,
Как доказал аббат Прево,
Что в теле, теплом и не спящем
И сознающем свой предел,
Жизнеспособно лишь несчастье
Как свойство всех живущих тел.
И чем точней и неизбежней
Круженье тьмы над головой,
Тем реже слышен голос прежний,
Напрасный и совсем чужой.
Он говорит: всему на свете,
Что знаем мы и не простим,
Приходит время стать, как эти
Слова – ненужным и пустым.
Но с каждым словом пониманья,
Нас уводящим в никуда,
Как в ближних после поминанья,
Живей становится вода.
И нам дана еще свобода
В слепых не верящих руках
Нести, как рану, эту воду
И донести, не расплескав.
ДОЖДИ И РЕКИ
* * *
Когда замирает движенье
На реках поникшей страны,
Вдоль плесов разносится пенье
Кромешной ее тишины.
И голос немой и беззвучный,
Который не слышим никем,
Сквозь время расслышится лучше,
Чем вся наша жизнь на реке.
***
Все осталось в прошлом: осыпанье
Этих слов страница за страницей,
Предвкушенье слез, готовых литься
От случайного упоминанья,
Имена и наименованья
Всех цветов, друзей и очевидцев,
Лица совпадений, вкус к вокалу,
Легкий стих, живущий как попало.
Все исчезло. Дым разлуки едок.
Задыхаясь, ищет точки фраза.
Посмотри, как слог боится сглаза,
Посмотри, потешься напоследок.
Вспомни все, что знал: звонки кареток,
Грусть и скуку в сумерках рассказа.
Вспомни дождь, в дожде – огни вокзала.
Вспомни хоть две строчки для начала.
Оглянись на эту жизнь пустую,
Как глядят сквозь дождь вполоборота,
Как в забытой папке ищут ноты,
Что летят дождем на мостовую,
Как уводят память чуть живую
В этот дождь, в сумбур водоворота,
В суматоху шутовского бала,
В суету, в обиду и в опалу.
И когда за окнами растает
Все невозвратимое в сюжете,
И рассказ очнется на рассвете
И размокший текст перечитает –
Он увидит: жизни не хватает
Ни на что – когда уж тут заметить,
Как она ладони подставляла
Под дождя бессмысленное жало.
Крымские стансы
1
Здесь каждая волна подобна прежней,
И отчужденье пьет судьбу как воду,
И жизнь глядит холодными глазами
На меркнущие горы вдалеке.
Здесь очертанья полосы прибрежной
Предпочитают зрителя рапсоду,
Разматывая ночь под небесами,
Перебирая камушки в руке.
2
Все это слишком рыхло, слишком вяло...
А солнечные дни в кудрях зеленых
Бегут вприпрыжку, словно дети к морю,
Переливаясь, падая, смеясь.
И никому еще не поверяла
Сердечных тайн на простодушных склонах
Ночная мгла, пока в ее узоре
Последняя звезда не сорвалась.
3
Мне лень сводить концы с концами. Время
Едва ли не становится прозрачней,
Когда бездарно представляет в лицах
Ветвистый вздор, которым я живу.
И в новом гриме жизнь уходит с теми,
Кто помнит слово в дымке новобрачной
И называет с пылом очевидцев
Все то, что я уже не назову.
4
А в самый зной, когда сердцебиенье
Спасается под виноградным кровом,
Невыспавшиеся сады блуждают,
Блестя глазами мокрыми со сна...
Бессилен разум. Дух подвержен тленью.
Судьба смешна, пока не станет словом,
А жизнь меня еще не отпускает
В чужом краю, где каждая волна
5
Подобна прежней...
***
Именам, расположенным криво
На поверхности темной реки,
Отзовется вдали перспектива
И обида расширит зрачки.
И в безоблачном этом теченье,
Как в стекле между светом и тьмой,
Отразится ее нетерпенье
Стать собой и расстаться со мной.
И стоит, и стоит расставанье
Под дождем на размокшем песке,
Словно после ночного купанья
Улыбаясь дождю и реке.
И под звон беспризорной посуды
Мы уже не поедем в Москву,
И запавшая в сердце причуда
Не мелькнет, как звезда сквозь листву.
На смерть Жоржа Брассенса
Все кануло, все растворилось в пространстве,
Все стало дождем, обращенным вовнутрь
Себя, неизвестностью в белом убранстве,
Которое ветви дождя не сомнут.
Все стало собой, если только движенье
По кругу себя сознает, и тогда
Последняя жизнь, как головокруженье,
Уходит из смерти и смотрит сюда.
(Как если б поэзия, сбитая с толку,
Едва пробивающаяся на свет,
Смотрела на мир, как сквозь музыку, в щелку
Разношенных слов и беспамятных лет).
И все, что зрачок ее видит напрасный,
Все, жившее в сердце как голос и речь,
Не помнит утраты – и это прекрасно,
Что время умеет еще умереть,
Что взгляд в пустоту обречен на разлуку,
Что памяти нет у невидящих глаз,
Что жизнь, испытавшая смертную муку,
Уже не отыщет себя среди нас.
***
Ты видишь всю речную гладь,
Скользящую во тьму.
Вода в реке за пядью пядь
Спускается к нему.
А он стоит в конце реки,
Над самой крутизной,
И волн шершавые мазки
Зовут его за мной.
А я перебираюсь вброд
Туда, где свет размыт,
Где ночь ведет движенье вод,
Поющее навзрыд,
Где с лодки выбирают сеть,
Ввергая реку в сон,
Где не успеем уцелеть
Ни я, ни ты, ни он.
***
Слабый отзвук последнего света
Перед тем как исчезнуть навек
Вспомнит жизнь бесконечную эту,
Растворенную в тысяче рек.
Голос времени, тающий легче,
Чем под солнцем оставленный воск,
Остановится, полуослепший
Под спокойными взглядами звезд.
И спускаясь к воде по крутому
Травянистому берегу сна,
Сердце смертную слышит истому
И не знает откуда она.
***
В Галиции слякоть, в Галиции снег.
Озноб начинается ниже
Слипающихся, тяжелеющих век,
Сливаясь в слезящую жижу.
Туман моросит над опушкой лесной,
И носится ветер, как хищник больной,
Вслед птичьим испуганным стаям
Над польским поруганным краем.
По голой дороге, вдоль голых полей,
Где дождь и метель вперемежку,
Тоскует страна о разлуке своей
С отчизною. Писано в спешке,
В машине, трясясь на размокшей стерне
И глядя, как мечется злобно в окне
Ноябрьская гиблая вьюга
Над водами Сана и Буга.
***
Напишем прекрасную осень,
Рассыплем листву по лесам.
И пусть эта пестрая осыпь
Вплотную подступит к глазам.
Пусть отблеск поблекшей лазури,
Купаясь в смертельной тоске,
Увидит на собственной шкуре,
Как время дробится в реке.
Пусть жизнь, победив искушенье,
Почувствует сердцем пустым,
Что в этом двойном отраженье
Не жаль умереть молодым.
Пусть память расставит приметы
Над медленным водным путем,
К плечу запоздалого света
Едва прикасаясь плечом.
***
Д. Кроткову
Тем, кто под солнцем ущербным рожден,
Памяти сумрак белесый не страшен.
Мы не намокнем уже под дождем
Юности нашей.
Мы не вернемся, былым опьянясь,
В светлые рощи высокого слога.
Времени думать осталось у нас
Очень немного.
Надо спешить, задыхаясь в тщете
Вечности блеклой и жизни расхожей,
Чтобы увидеть в ее пустоте
Промысел Божий.
Чтоб напоследок успеть заглянуть
В дым неизвестности, щиплющий веки,
Прежде чем весла свои окунуть
В новые реки.
Памяти отца
1
Может быть, мы и встретимся с ним
Под каким-нибудь небом другим,
Там где зренье уже не пленится
Юным облаком, сонной звездой,
В лунном свете звенящей водой,
Ярким лесом из окон больницы.
Может быть, мы и встретимся с ним
Там, куда поднимается дым
Из печи, где сожгли его тело.
И, быть может, расскажет он мне,
Больно ль было гореть в том огне,
В том рыдающем пламени белом.
Может быть, мы и встретимся там,
Куда дети приходят к отцам
Из того же огня, вслед тому же
Сладковатому дыму – в тот сон,
Где окажется встречей с отцом
То, что смертью казалось нам вчуже.
2
Он был болен смертельно и знал
Свой диагноз и близкий финал.
Он ни в ком не искал состраданья
И души не открыл никому,
Шаг за шагом спускаясь во тьму
Обреченности и ожиданья.
С пленкой боли на блеклых зрачках,
С исковерканным сердцем в руках –
Так и брел он по самому краю,
Улыбаясь через «не могу»,
Задыхаясь на каждом шагу,
У себя на глазах умирая.
И за городом в тот выходной
Он гулял по поселку с женой
И внезапно среди разговора
Начал падать в густеющий зной,
Уже мертвой цепляясь рукой
За нагретые доски забора.
3
Мимо темных пространств и времен
Жизнь ведет свой петляющий сон,
Сыплет с веток, стоит у дороги,
Льнет к одежде, скребется в горсти –
И проснувшись над бездной почти,
Остается бессмертной в итоге.
Ей другие забрезжат миры
В доме дочери, в сердце сестры,
В их слезах об отце и о брате.
И уже за последней чертой –
В урне светлой и полупустой,
Прислоненной к могильной ограде.
Прах зарыт. Жизнь свершилась – и вот
Уплывает по бренности вод
Легким парусом в дым мирозданья...
Но распад нашей плоти, но страх,
Но кромешная мука в глазах,
Но страданье, тщета и страданье...
***
Жизнь безутешна, как цветок,
Но ей всего милей,
Когда дождя цветной платок
Заплещется над ней.
И разразится золотой
Балет на лоне вод
И счастья берег обжитой
Ее не позовет.
И никого из всех друзей,
Что разбрелись вокруг,
Теперь уже не нужно ей
Скликать на мокрый луг,
Где виснут брызги над травой
И падают стремглав
В холодный шелест луговой
Больших цветов и трав.
Где время смахивает пот
Прозрачным рукавом
И свет летит в небесный свод,
Как память обо всем.
***
«Пройтиться по Морской с шатенками...»
И. Северянин
Весной проехаться по Яузе
Вдоль набережных, мимо тюрем
И психбольниц, где в каждой паузе
Мы смотрим вбок и каламбурим.
Где стекла вспыхивают бликами
Беспроигрышного юродства,
И ветер путается с липами
В садах речного пароходства.
С гражданской скорбью доморощенной
Глядит весна, смущаясь всуе,
Как над лефортовскою рощицей
Дымок подследственный танцует.
Как тонут в синеве пакгаузы,
Как шлюз листву швыряет за борт,
Как лента полусгнившей Яузы,
Петляя, тянется на запад.
Как серебрится пыль над стройкою
И сладковато сердце щемят
Удачной шутки горечь бойкая,
Трамвайный свист и птичий щебет.
День ярок. Воздух свеж. Куражится
Душа под юношеским гримом.
Мы не пьяны, но все нам кажется
Забавным и непоправимым.
***
В цветах осенних, в локонах напрасных
Ты возникаешь в сердце неизвестно
Откуда и вдоль сумерек налипших
Идешь, не видя взглядов безучастных
Среди танцующих холмов окрестных
В цветах напрасных, в локонах поникших.
В цветах поникших, в локонах увядших
Ты возвращаешь клятвы и залоги
Тем, кто бредет в кольце надежд умерших,
Чтоб встретить старость в доме братьев младших,
И вдруг очнется на пустой дороге
В цветах увядших, в локонах померкших.
В цветах померкших, в локонах иззябших
Ты, торопясь, на волю отпускаешь
Птиц юности – изгнанниц сумасшедших.
Но с каждым взмахом крыльев их ослабших
Все дальше жизнь, и ты об этом знаешь –
В цветах иззябших, в локонах отцветших.
В цветах отцветших, в локонах отживших
Ты выбираешь самый недостойный
И темный путь среди путей, пролегших
В счастливый край забытых и забывших –
Сквозь смрадный сумрак, через воздух гнойный,
В цветах отживших, в локонах поблекших.
Два стихотворения
1
...И кто-то рассказывал нам, что у них
Сходили с ума от названий одних
И жизнь накануне рассвета
Была еще полуодета;
И утро встречалось с последней звездой,
И голос певца над стоячей водой,
Как тонкая нить золотая,
Мерцал, со звездой совпадая;
И воздух, которым дышали они,
Густел на припеке, дымился в тени
И воспоминаньем о зорях
Лежал на прудах и озерах;
И песней рассветной соединены,
Все были возлюблены и спасены,
И солнце вставало над ними,
Как общее светлое имя...
.........................................
Но этот правдивый и грустный рассказ
Был слишком обыден и скучен дня нас,
Хоть наши пустые скворешни
Должно быть еще безутешней.
2
Друзья не хотят возвращаться домой
К друзьям, где по стенам развешаны фото
Друзей, и линялой фольги позолота
Блестит, словно золото дружбы самой.
И в комнате, брошенной на произвол
Портретов и сумерек, в комнате ставшей
Печальным свидетельством юности, сдавшей
Досрочно свои полномочья и в стол
Сложившей архивы – для них больше нет
Ни прежнего круга, ни старого друга,
Лишь воспоминаний ленивая вьюга
Метет по задворкам растрепанных лет.
И мы вспоминаем в который уж раз
О юных годах и друзьях наших давних,
О том, что так ярко горело тогда в них
И что отгорело и умерло в нас.
И мы, вспоминая, приходим сюда,
Где все они были друзьями когда-то,
Где пуншем лицейским вскипали цитаты
И дружба казалась нужней, чем вода.
Сюда, где они (то есть мы, потому
Что, в сущности, нет между ними и нами
Границы в пространстве) застыли тенями
Своих фотографий, косящих во тьму.
Сюда, где глядим на себя мы со стен
И ищем себя же глазами по стенам,
Хоть нас уже нет в этой комнате, где нам
Встречаться друг с другом не стоит совсем.
***
Металось прошлое в сердцах, любовь была воспета.
Глаза по шевеленью губ угадывали «нет».
Виньеток вился хоровод над профилем поэта
И выходили на паркет поэты прошлых лет.
Дымились сумерки в ответ приснившейся дилемме.
Сюжеты путались в садах несбывшихся примет.
Озноб расталкивал строфу, смеясь от вожделенья,
И вишню кутали в рассвет поэты прошлых лет.
Сон продолжался. Каждый стих, как запыленный всадник,
Гнал по степи перед собой полки своих побед,
И ночь пылала по краям, как черный виноградник,
Когда глядели ей вослед поэты прошлых лет.
Но уж размахивал клеврет убийственным признаньем,
Уже в крови шипел, как яд, предательский навет,
Когда поэты прошлых лет несли с собой в изгнанье
И мефистофельский берет, и байроновский плед.
Шли годы. Дождь шумел в окне. Свеча грела вяло.
Скрипел диван, рассохся стол, позвякивал буфет.
Плыла бессонница сквозь ночь, и только утро знало,
Как страшен был ее совет поэтам прошлых лет.
И наставал последний день, и слог строки последней,
Переводя последний взгляд с предмета на предмет,
Еще мечтал, чтоб жизнь была беднее и безбедней,
Чем золотой предсмертный бред поэтов прошлых лет.
***
Снег начинается вдоль берегов
Старой реки в облупившейся раме
Воспоминаньем минувших снегов,
Тридцатилетие шедших над нами.
Он устремляется наперерез
Ясному опыту, явному знанью,
Падая из побелевших небес
В темную воду жизнеописанья.
И постепенно скрывая из глаз
Всю разуверившуюся округу,
Он превращает пространство меж нас
В медленную неразрывную вьюгу.
Движась в ее непроглядных кругах,
Вспомнит ли сердце о прежней отчизне,
В тридцатилетних плутая снегах
Около незамерзающей жизни?
***
Я смотрю, как ветер южный
Разметает пепел снежный,
Что лежит трухой ненужной
Вдоль распутицы прибрежной,
Как весна стоит над лугом
И последним машет флагом,
Как мы ходим друг за другом
По лесам и по оврагам,
Как дыханьем руки греем,
Как глаза с лица стираем,
Как бесстрашно мы стареем,
Как послушно умираем.
И душа под этим взглядом,
Как река по серым пледом,
Остается с нами рядом,
Уходя за ними следом.
1972-1984