VI Международная научная конференция 10 ноября 2012 года
advertisement
Научно-издательский центр «Открытие» otkritieinfo.ru ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОЛОГИИ Материалы VI международной научной конференции 10 ноября 2012 года г. Санкт-Петербург 1 ПЕРСПЕКТИВЫ РАЗВИТИЯ СОВРЕМЕННОЙ ФИЛОЛОГИИ Материалы VI международной научной конференции 10 ноября 2012 года г. Санкт-Петербург Представлены материалы докладов VI международной научной конференции «Перспективы развития современной филологии». В материалах конференции обсуждаются проблемы современной филологической науки, анализируются вопросы русской и мировой литературы, проводятся сопоставительные исследования русского и других языков на разных уровнях языковой системы. Сборник представляет интерес для филологов различных исследовательских направлений, учителей-словесников, студентов-филологов и аспирантов. ISBN 978-5-8430-0223-7 2 Секция 1. Русская литература ДУХОВНАЯ ПОЭЗИЯ: ТРАДИЦИОННОЕ И СОВРЕМЕННОЕ ПОНИМАНИЕ ЖАНРА О. В. Перова ФБОУ ВПО «Алтайская государственная академия образования имени В. М. Шукшина», г. Бийск, Россия, ovperova@mail.ru В отечественной поэзии рубежа ХХ-ХХI веков отчетливо выделяется православная духовная лирика. Сформировавшись как самостоятельное направление относительно недавно1, современная духовная поэзия является наследницей византийской и древнерусской традиций. Византийская традиция стихосложения дошла до нас в многочисленных литургических текстах, наиболее известными авторами которых являются Роман Сладкопевец, Амвросий Медиоланский, Иоанн Дамаскин и другие. Следование этой традиции на много веков определило эстетические предпочтения лучших русских поэтов и гимнотворцев. В. А. Никитин так пишет о значении богослужебной поэзии: «Её традиционная фразеология и образность оказала непреходящее влияние на весь строй позднейшей русской поэзии» [Никитин, URL]. Современная православная лирика представляет собой многогранное и малоизученное явление, поэтому обращение к древней поэтической церковной традиции, на наш взгляд, является наиболее логичным способом определения термина «духовная поэзия». Рассмотрев феномен современной духовной Начиная с XIX века, светская поэзия постепенно вытесняет духовную. В XX веке такое положение духовной поэзии усугубилось в связи с идеологической ситуацией в стране, и только с конца 1980-х годов можно говорить о возникновении современной русской православной поэзии как широко распространенного явления. Связующим звеном между творчеством духовных поэтов XVIII века и современностью стали стихи К.Р., С. Аверинцева, А. Солодовникова и др. 1 3 лирики сквозь призму православного вероучения, мы сможем ответить на вопрос: какая именно поэзия сегодня может быть названа духовной. Сегодня термин «духовная поэзия» распространяется на очень широкий пласт отечественной литературы и объединяет множество произведений различных по идейному наполнению и по формальному построению. Так как в современном литературоведении еще не выработано четкое определение термина «духовная поэзия», к этому разряду относят любые стихи, выстроенные на библейских образах и мотивах или демонстрирующие уважительное отношение автора к Православной Церкви. В. Ю. Лебедев так характеризует сложившуюся ситуацию: «Можно говорить о кризисном состоянии жанровой группы, макрожанровой единицы, которая с некоторой долей условности именуется обычно «духовной поэзией». В пределах указанной единицы можно выделить ряд более мелких жанров: псевдобогослужебная лирика, состоящая почти исключительно из переложений; медитативная лирика и, наконец, религиозная, конфессионально ангажированная поэзия, нередко позиционирующая себя в качестве паралитургической. Разновидностью последней можно считать лирику назидательно-дидактическую» [Лебедев, URL]. Сегодня духовная поэзия вышла за пределы храма, приобрела формальные черты светского литературного творчества. С нашей точки зрения, называясь православной и духовной, лирика должна прежде всего обладать православной духовностью. При этом необходимо различать «духовность» в понимании светских исследователей и «духовность» как религиозный термин. В светской философской и культурологической литературе духовность чаще всего трактуется как стремление людей к совершенствованию своих нравственных качеств и творческих способностей, глубоко осознанное подчинение ценностей индивидуального бытия служению высшим общественным идеалам. В Православии истинная духовность не может мыслится как нечто без Бога, направленное куда-либо, кроме единения с Богом. «Духовность — понятие, связанное с 4 религиозными переживаниями. Это есть устремленность к Высшему, к Богу, к Его Церкви. Здесь понимается стремление к духовному совершенствованию, стремление исполнять заповеди Бога и жить по ним» [Мануил (Павлов), URL]. О различии культурологического и религиозного подходов к определению духовного творчества С. Скорик пишет: «Прежде всего, что считают духовной поэзией сами церковные иерархи? <…> Культура и духовность – понятия для них не совпадающие. Для оценки качества духовного произведения, как считают священники, важны не уровень мастерства и не глубина понимания того, как Всевышний устроил мир, а проявление смирения, отсутствие в авторе гордыни» [Скорик, URL]. Цели истинно духовной поэзии практически совпадают с миссионерскими целями Церкви: это просвещение людей в вопросах вероучения, Священного Писания и Священного Предания (т.е. учения святых отцов Церкви, канонов, догматов) и привлечение их к вере. Автор православного духовного стихотворения не может высказывать в нем свои мысли, отличные от учения Церкви, иначе стихотворение из духовного обращается в философское. Для определения духовной поэзии немаловажным является ее соответствие православному поэтическому канону, образцу. У духовной поэзии есть ориентир – литургические песнопения, которые, - как отмечает архимандрит Рафаил (Карелин), – «нельзя отнести к какому-либо известному нам виду искусства. Это особая поэзия, которая отличается от поэзии мирской – лирики, эпоса и драмы - не только содержанием, но и формой, и языком» [Рафаил (Карелин), URL]. По мысли В. А. Никитина, «Стиль в православной поэзии следует рассматривать в более крупном плане, сквозь призму канона - совокупности правил, определяющих не только форму, но и содержание церковного искусства, которое призвано быть строго каноническим и в этом смысле право славящим, то есть православным. Церковный канон является идеальным символом, образом для подражания, имея в своей основе прообраз в мире духовном. Вот почему 5 канон в религиозной поэзии можно было бы определить как эталон стиля» [Никитин, URL]. Канон, как и всякий условный образец, может пониматься по-разному, тем более что он не привязывает поэта к жестким стихотворным формам2. Здесь важно, что авторский замысел отталкивается от православной церковной традиции, вследствие чего становится возможным религиозное истолкование текста. Поэт, творящий именно духовную поэзию, как эталон неизбежно должен принять канон поэзии литургической. В литургической поэзии отсутствуют яркие краски, в них нет эмоциональных взрывов, лирической грусти, описания душевных переживаний человека. Круг ее изобразительных средств достаточно ограничен. Одним из необходимых условий существования литургической (как и вообще истинно духовной) поэзии является отсутствие в ней авторской позиции и лирического героя с его чувствами, размышлениями и т.д. Удаляясь от описания собственных чувств и мыслей, православный поэт стремится к большей объективности. Православная аскетика учит человека проверять собственные суждения Священным Писанием и Преданием Церкви, на которые должна опираться и духовная поэзия. При этом нельзя согласиться с утверждением, что «такое авторское самоумаление, как и вообще умаление творческого начала в духовных стихах, превращают их в явление, маргинальное для художественной словесности» [Чупринин, URL]. Как показывает многовековой литературный опыт, духовные произведения могут обладать не только глубоким религиозным содержанием, но и эстетически красивой формой (например, молитвы митр. Илариона, псалмы Симеона Полоцкого и т.д.). Таким образом, наиболее значимыми особенностями подлинно духовных стихотворений можно считать соответствие содержания православному догматическому учению, ориентацию на формальный и смысловой канон традиционных Кроме произведений, используемых непосредственно для частной или церковной молитвы (службы святым, акафисты, каноны и т.д.) 2 6 жанров, ограниченность авторских изобразительновыразительных средств, ориентацию на духовное, а не эстетическое восприятие текста. Сегодня абсолютное большинство канонических духовных стихотворений представляет собой переложения Священного Писания, отдельных библейских сюжетов и псалмов (Например, стихотворения «Псалом 90» В. Сапронова, «Псалом 23» А. Коряковой, «Самсон» А. Тимакова, «Лазарева Суббота» и «Великий Четверг» П. Платонова и др). Как правило, уже в самом заглавии автор сообщает о том, что это не его оригинальное произведение, а переложение уже существующего. Образцом при этом зачастую выступает русский перевод указанного текста. Главная цель автора сохранить смысловую тождественность оригинала и переложения. Поэты пытаются сохранить не только библейский смысл, но и поэтику псалмов и Евангелия. Как и в литургической поэзии, в переложениях отсутствуют яркие эмоциональные краски; воздействие осуществляется на духовное начало в человеке, его молитвенный настрой. Отдельные фразы приводятся авторами без изменений, что делает узнаваемым оригинальный текст: «Род верных ищущих и честных,/ Откройте Господу врата,/ Кто есть Царь Славы? Царь Небесный,/ В ком крепость, мощь и красота» (А. Корякова «Псалом 23») и «Таков род ищущих Его, ищущих лица Твоего, Боже Иакова! Кто сей Царь славы? – Господь крепкий и сильный, Господь, сильный в брани» (Пс. 23: 6,8); «Не убоюсь я ужасов в ночи,/Смертельной язвы и стрелы летящей» (С. Гончаров «На псалом 90») и «Не убоишься ужасов в ночи, стрелы, летящей днем,/ язвы, ходящей во мраке» (Пс. 90:5,6); «Иссопом окропи – и стану чистым,/омой меня – и стану бел, как снег» (В. Сапронов «Псалом 50») и «Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега» (Пс.50:9). Кроме псалмов, большой популярностью у современных поэтов пользуются переложения библейских сюжетов. Часто 7 поэтами выбираются отрывки евангельских текстов, повествующие о наиболее значимых событиях жизни Иисуса Христа. В подборках духовных стихов такие переложения часто относят к стихотворениям о великих праздниках и Пасхе. Еще один жанр духовной поэзии, существовавший уже в Древней Руси и дошедший до наших дней, - стихотворенияжития. Современные стихотворные жития довольно разнообразны. Некоторые произведения охватывают небольшой отрезок времени в жизни святого (П. Платонов «Серафимова радость», А. Балтин «Марк Гробокопатель», «Иоанн Русский»), другие повествуют о всем пути его жизни и спасения (Б. Филатов «Сорок Севастийских мучеников», А. Ставцев «Марк Фраческий Афинский. Житие», К. Велигина «Житие Преподобного Феодорита Кольского» и др.). Авторы обращаются к житиям как древних, так и недавно прославленных святых. Нравственно-дидактическое значение житийных произведений огромно. Они научают стойкости в вере, мужественному терпению скорбей, приводят к решимости жить по Заповедям. Именно этим объясняется устойчивость житийного канона и сохранение жития как жанра до наших дней. Духовная поэзия – поэзия молитвы. Жанр молитвы является сегодня одним из наиболее продуктивных. Поэтические молитвы пишутся от первого лица единственного или множественного числа. Такие стихотворения открывают читателю тайну общения души с Богом, отражают личный молитвенный опыт человека. Молитвы, в которых употреблено местоимение множественного числа, обычно пишутся от имени Церкви, всего народа (П. Платонов «Похвала Пресвятой Богородице»: «О, Матерь Божия Пресвятая Богородице!/Молитвой материнской к Сыну – Христу Богу помолись!/Смиренным сердцем, духом сокрушенным мы Тебе поклонимся,/ Покрой нас Омофором Пресвятым, Спаси и Сохрани!»). В молитве православный христианин просит прежде всего очищения от грехов и духовного роста. С. Скорик пишет: «Поэт 8 духовный, воцерковлённый именно так и отражает мир – через осуждение себя, через ощущение того, что его душа пребывает в скверне лжи и гордыни, и спасение от этого – только в приобщении к жизни Церкви и в абсолютном смирении и послушании» [Скорик, URL]. Часто современные издатели и даже сами поэты к молитвенной поэзии относят и стихи, отражающие лишь впечатления от какого-либо религиозного действия (молитва, богослужение, таинство). Главное их отличие от собственно духовных состоит в том, что это стихи о молитве, а не стихимолитвы, то есть буквально такими словами обратиться к Богу невозможно. В стихотворении Н. Пискуновой «Я люблю смотреть, как плачут свечи…» рассказ о собственной молитве поэт сопровождает большим количеством тропов, характерных, прежде всего, для светской поэзии: «синь полета», «на крыльях звездных», «небо пишет», «восковые гимны». Необоснованной, с точки зрения православной традиции, оказывается метафора: «рай на крыльях звездных/ Спрятан там за строгостью киота»3. Подобные этому произведения нельзя отнести ни к одной из традиционных разновидностей духовной литературы. Такие черты как субъективность отражения реальности, чувственность восприятия молитвы и таинств, подчеркнутая художественность выражения сближают такие стихотворения со светской поэзией более, нежели с духовной. Анализируя с таких позиций подборки современных духовных стихотворений, нетрудно заметить, что количество произведений, удовлетворяющих описанным выше требованиям, невелико, однако необходимо помнить, что во все времена настоящая духовная поэзия была жанром немногочисленным. В контексте стихотворения также нельзя найти ответа на вопросы «О чьих крыльях идет речь, если лирическая героиня предстоит иконе святителя Николая Мир Ликийского? Почему они названы звездными? Или имеются в виду крылья звезд?». 3 9 Литература 1. Лебедев В.Ю. К вопросу о месте «духовной поэзии» в отечественной культуре рубежа XX – XXI веков. [Электронный ресурс]. URL: http://traditions.org.ru/index.php?option=com_content&view=article &id=60:----l-r-----xx--xxi-&catid=9:2010-02-27-18-0006&Itemid=2. 2. Мануил (Павлов), архиеп. Карельский и Петрозаводский. Духовность и душевность. [Электронный ресурс]. URL: http://www.sunhome.ru/religion/15195. 3. Никитин В. А. Духовная традиция и культурная преемственность. [Электронный ресурс]. URL: http://oroik.netda.ru/chten_02/nikitin02.htm. 4. Рафаил (Карелин), архимандрит. О церковной поэзии. [Электронный ресурс]. URL: http://www.poetica.ru/fulltext.php?t=180. 5. Скорик С. О религиозной и метафизической поэзии. [Электронный ресурс]. URL: http://stihi.pro/140-o-religioznoj-imetafizicheskoj-poyezii.html. 6. Чупринин С. И. Духовная поэзия. [Электронный ресурс]. URL: http://chuprinin.livejournal.com/21078.html. ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ МОДИФИКАЦИИ ТИПОВ И МОДЕЛЕЙ ПРОСТРАНСТВА В СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ПОЭЗИИ Н. Е. Рябцева Волгоградский государственный социально-педагогический университет, г. Волгоград, Россия, ryabtzeva.natalya@mail.ru В последнее десятилетие категория пространства стала объектом пристального внимания ученых различных областей гуманитарного знания. В работах В.Л. Каганского, О.А. Лавреновой, Д. Замятина, В.А. Подороги, К. Уайта и др. отражен новый методологический подход к анализу пространства в рамках единой междисциплинарной 10 исследовательской парадигмы. Анализ художественных модификаций структуры и семантики типов и моделей художественного пространства на материале современной поэзии представляется нам одним из перспективных направлений в этой области, позволяющих проследить динамику значимых компонентов пространственно-временного континуума, составляющих художественную модель мира в поэзии современных авторов. По словам Д. Замятина, в последнее время «происходит интенсивное опространствление мира» [2, с.65]. При этом «опространствлению» подвергается и само время, которое как бы поглощается пространством, так что «время можно помыслить как тело… оно не существует до и после, а то, что между телами – образы как их место-имение» [2., с.67]. Ученые всё чаще сегодня апеллируют к термину метапространство, основными признаками которого являются способность пространства к образной самоорганизации, «языковое представление пространства» (понятия «языкпространство», «пространство метаязыка»), пограничность и «экс-центричность» пространства, его подвижность и «текучесть». Если говорить о новых формах репрезентации художественного пространства, то наиболее заметной следует признать модификацию «пространственной» семантики в рамках модели исторического хронотопа. Эта модель художественного пространства яснее всего позволяет выявить динамику типов и моделей художественного пространства в поэзии последних десятилетий. Пространственные образы, актуализированные исторической реальностью, как правило, имеют вполне конкретные и узнаваемые географические адресаты. Примером тому могут служить стихотворения 19601980-х годов В. Корнилова, Е. Рейна, А. Кушнера, О. Чухонцева, И. Лиснянской, Т. Бек и других поэтов. При этом можно говорить об особом семиотическом статусе исторического пространства, в основе структуры которого лежит принцип культурной синхронии: пространственное (например, Рим/Египет – Петербург) и временное единство (по аналогии с мандельштамовским принципом «веера времен»). 11 В поэзии 1990-2000-х годов образы пространства сохраняют культурно-историческую маркированность, но включаются в особую модель пространственно-временных отношений, что во многом порождено новой исторической реальностью. Следует уточнить, что речь в данном случае идет о так называемом реалистическом русле современной поэзии. Модели пространства в поэзии постмодернизма имеют особую художественную природу и требуют отдельного исследования. В поэзии «нового времени» соотношение между исторической реальностью и эмпирическим пространством носит вполне условный характер. «Географизм» образов исторического пространства в поэзии 1990-2000-х годов нередко либо вовсе отсутствует, либо служит своеобразным сигналом «топонимической узнаваемости». Наиболее заметно эта тенденция проявляется в поздней лирике В. Корнилова. Творчество В. Корнилова в этом смысле особенно показательно в связи с тем, что поэтический мир автора всегда был отмечен особым вниманием к пространственно-исторической изобразительности. В стихах поэта 1990-2000-х годов историкогеографическая тема сохраняет свою актуальность, однако раскрывается в иной художественной проекции. Возникает характерный мотив «конца истории», которому сопутствуют образы «дна», «бездны», «пропасти», «провала», «ямы». В «короткой поэме» «Дно», написанной в преддверии «третьего тыщелетья», семантика отрицания заявлена с первых строк и звучит с присущей поэзии Корнилова иронически-трагической интонацией: «Никакого уюта,/ Ни кола, ни двора:/ Либо крах, либо смута,/ Либо в смуту игра» [3, с. 367]. Образ «святой Руси» представлен в нетипичном для отечественной культурной традиции ключе: «широта» российского пространства сменяется теснотой, мотив пути/дороги, странничества заменяется «сплошным бесполётьем»: «Богадельня и живодерня/ – Наши вечные полюса/ – Хоть не больно меж них просторно,/ Но страна уместилась вся». Сквозная тема «бездомья» подкрепляется мотивом «безвременья» и формирует особую модель пространства-времени, приближенную по своим характеристикам к дистопии. 12 Говоря о динамике образов исторического пространства, необходимо отметить еще одну важную закономерность. Наряду с принципом «культурной синхронии» в создании образов исторического пространства особую значимость начинает приобретать обратный принцип – сужения границ пространства и времени, вплоть до подчеркнуто будничного, бытового пространства частного человеческого существования. Поэт пытается зафиксировать миг бытия во всей конкретике вещественных деталей. При этом можно отметить определенное соотношение между динамикой пространственных образов и динамикой жанровой системы. Так, в зрелой лирике В. Корнилова отчетливо прослеживается тенденция к обращению к таким жанрам, как элегия, натюрморт, лирический портрет. Особое место в его творчестве занимает одна из разновидностей жанра лирического портрета. Объектом посвящения становится реальное лицо, с которым поэт был связан тесными личными, семейными, дружеским связями, но биография которого не стала историческим фактом («Чудак», «Младшей дочке», «Спортлото», «Юрка» и т.д.). В этом пространстве «частного бытия», очерченного сферами быта, семьи, любви, дружбы, авторский голос лишен иронических интонаций, он серьезен, нередко даже нарочито сентиментален, как, например, в стихотворении «Старая лента» (2000). Лирическая душа героя, уставшая от непосильного «груза» исторической правды, тоскует по «простому, человеческому»: «Оттого, что два тысячелетия/ Не взвалить на плечи одному,/ Хочется простого, черно-белого,/ Нежного и прежнего до слез,/ В меру незатейливого, бедного,/ Где с серьезом слился несерьёз,/ Где в ладах открытое и тайное…/ И такого просит, чуть дыша,/ Слабая моя, сентиментальная и многострадальная душа» [3, с. 409]. В поздних стихах В. Корнилова топос города также несет на себе печать сентиментально-будничного, связан с очень личными, порой весьма интимными, воспоминаниями. Детали городского пейзажа хранят память о минувшем прошлом, возвращают автору живые образы из своей «ранней жизни». В стихотворении «Кафе» (1999) воспоминание о первом расставании с «ней» представлено в зримой, вещественной 13 конкретике бытовых реалий, ощущений, эмоций: «Мы сидели с тобой в кафе,/ Над которым была киношка,/ И слеза текла по скуле,/ И соленой была картошка» [3, с. 401]. Значимость события подтверждается указанием точной датировки («полдень», «двадцать первого октября шестьдесят ненастного года»), а также топонимических и географических примет «места расставания» (кафе на Садовом кольце, «над которым была киношка»). Конкретность, «четкость» бытовых деталей важна для автора еще и потому, что воспроизводит неповторимый миг бытия, сопряженный с целой гаммой переживаемых чувств – любви, страсти, надежды, ревности. Этот миг нельзя пережить вновь, недаром в последних строках стихотворения мы узнаем о том, что «ни кафе, ни над ним кино больше нет на кольце Садовом». Но в то же время пространство памяти оказывается прочнее социально-исторической реальности («полдень тот я навек запомнил»), которая лишена цельности и постоянства, дискретна и хаотична. Пространство памяти становится альтернативой исторической реальности и в стихах таких поэтов, как И. Лиснянской и О. Чухонцева. В отличие от поэзии В. Корнилова пространственные модели и образы в зрелых стихах Чухонцева и Лиснянской ориентированы на мифопоэтическую модель мира с четким делением на сакральный центр (мифологема Дом/Сад) и профанную периферию (Империя). Подобная структура пространства определяет особую динамику типов и моделей художественного пространства в свете эмоциональносемантической маркированности. Периферийное пространство и сакральное пространство центра соотносятся определенным образом в плане эмоциональной насыщенности художественного языка. Локусу города, как проекции имперского пространства, соответствует подчеркнуто низкая степень языковой выразительности. Поэтическое сознание фиксирует, как объектив фотоаппарата, лишь отдельные разрозненные предметы дискретной хаотической реальности. Напротив, сакральный центр отмечен высокой степенью художественной изобразительности, экспрессивной насыщенности художественного текста. Кроме того, сакральное 14 пространство мыслится как пространство антропоцентрическое. Лирический субъект не отчужден от этого пространства, а словно растворен в нем. Ярким примером тому может служить лирика И. Лиснянской 2000-х годов, в частности, книга стихов 2004 года «Иерусалимская тетрадь». Анализ образной системы книги убеждает в глубоко последовательной ориентации автора на воспроизведение художественной модели мифопоэтического космоса, в основе которой лежит идея параллелизма «большого» и «малого», макро- и микрокосма («мир»/«сад» - «человек»). В стихотворении «В монастырском саду» подобный эффект достигается введением целого комплекса космогонической символики. Варьируемый мотив «тесноты» постепенно сжимает пространство до точки – сакрального Центра Вселенной. Одновременно происходит расширение пространства до бесконечности за счёт его причастности к вертикальной структуре времени, актуализированной сравнением времядерево, а также мотивом роста: «Пастбище роз на тесных аллейках./ Камень и зелень витых дорог./ Зёрна граната в жёлтых ячейках,/ В горной ячейке – монастырёк./ В трапезной – глиняное убранство,/ Узкая келья – прообраз теснот./ Здесь, где до минимума пространства,/ Время, как дерево, вверх растёт» [4, с. 11]. К мифопоэтической модели пространства тяготеют и зрелые стихи О. Чухонцева, объединенные в книгу «Фифиа» (СПб, 2003). Основным предметом поэтической рефлексии становится для Чухонцева сам язык, который мыслится как некая онтологическая сущность, первичная образная субстанция. Эмпирическое пространство трансформируется в метапространство языка – Логоса. Пространственные образы, на первый взгляд, имеют реальные «географические прототипы», однако в действительности такое соотнесение весьма условно. Даже конкретные топонимы утрачивают пространственногеографические характеристики, сохраняя лишь языковую реальность, как, к примеру, образ Крыма в стихотворении «Закрытие сезона». «Кто тут мертвый, а кто живой? Перед кем держать ответ? /Смотришь в сумерки и не видишь, свои ли, чужие лица: /и этот берег, и дом с верандой – плацдарм, которого 15 нет…/Всё здесь смешалось, греки и скифы, восток и запад…» [6, с. 273]. Чухонцев изображает некое квазипространство, порожденное «химерами сознания», постепенно исчезающее в бесконечной чреде фантасмагорий. В сущности, поэт реконструирует модель экзистенциального пространства как пространства-на-границе, между Внешним и Внутренним: «сами границы как бы распыляются, диффузируют, открывая внешнее внутреннему и наоборот» [5, с. 143]. Примечательно, каким образом поэт фиксирует процесс отчуждения пространства энтропии от пространства Логоса. Чухонцев выбирает намеренно «утяжеленный» поэтический слог, заметно усложняя фонетическую и графическую форму стиха, вплоть до физической невозможности произнесения слов в этих «варварских ойкуменах мира»: «Я хочу, я пытаюсь сказать, но / вырывается из горла крик…» [6, с. 286]. Поэт стремится возвратить слову исконный сакральный смысл. Все лирические персонажи книги Чухонцева, жители многогрешной Ниневии, проходят путь изживания тьмы, «мрачной бездны», внутри себя. Таким путем проходит и Ионапророк, «заключенный во чрево кита», одолевший в своей душе тьму безверия и сомнения, и юродивый Кыё, уснувший разумом, но постигший сердцем Божью благодать, и многогрешный странник «из темной провинции», взыскавший храма Божьего на земле. Глубокий философский смысл приобретают в связи с этим слова самого Чухонцева, сказанные в ответ на вопрос о возможных дальнейших путях развития литературы: «Надо прожить умирание, то есть надо пройти путем Лазаря» [7, с. 75]. В этом ключе по-новому раскрывается семантика заглавия книги «Фифиа». Прямое значение слова fifia в языке суахили – «исчезать, рассеиваться, улетучиваться, иссякать». Чухонцев запечатлел момент всеобщего конца – истории, культуры, языка, самого пространства, которое распадается на части. В традициях мифопоэтической космогонии новое пространство будет сотворено Словом, но само слово, чтобы родиться вновь, должно стать Логосом, первоначалом всего сущего. Чухонцев широко варьирует миф о Слове-Психее, показывая рождение 16 Слова из «родного хаоса», священной немоты. Слово обретает архаическую первозданность смысла, и поэт как бы вновь учиться словам, воспроизводит звукообразы, наполненные новыми смыслами: «Надо, наверное, долго молчать, чтобы заговорить / не словами, а дикими звуками, вскриками смысла…» [6, с. 272]. Чухонцев пытается возродить суггестивную глубину слова, используя художественные средства и приемы из арсенала авангардной поэтики. Настойчивое обращение поэта именно к этой, нетипичной для него ранее, концепции слова стало особенно очевидным после выхода последней на сегодняшний день стихотворной подборки автора «Три стих-я» («Знамя». 2006. №3). Эти три небольших стихотворения, композиционно составляющих единый триптих, намечают некоторые новые черты его поэтики: семантизация фонем, фонетическая глоссолалия, разрушение синтаксиса, визуализация стиха и т.д. Актуализация традиции литературного авангарда – знаковая тенденция современной поэзии. Обращение к новым языковым формам, эксперименты со словом, цветом и звуком мотивируют появление новых, совершенно уникальных типов и моделей художественного пространства. Следует особо подчеркнуть формотворческую направленность подобных экспериментов. Недаром один из ярчайших представителей современного поэтического авангарда Геннадий Айги в своей статье «Русский поэтический авангард» (1998) утверждает, что «в национальном формотворчестве русского авангарда главным оказалась не психология личностной отчужденности и абсурдности «экзистенции»… а его предметно-строительная, фактурно-созидательная направленность» [1, с. 58]. Литература 1. Айги, Г. Русский поэтический авангард / Г. Айги // В мире книг. 1989. № 1. С. 53-67. 2. Замятин, Д.Н. Метагеография: пространство образов и образы пространства / Д.Н. Замятин. – М., 2004. 17 3. Корнилов, В. Н. Собрание сочинений: В 2 т. Т. 1. Стихи и поэмы / В.Н. Корнилов. – М., 2004. 4. Лиснянская, И. Иерусалимская тетрадь / И. Лиснянская. – М., 2005. 5. Подорога, В.А. Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии: С. Киркегор, Ф. Ницше, М. Хайдеггер, М. Пруст, Ф. Кафка / В.А. Подорога. – М., 1995. 6. Чухонцев, О. Из сих пределов / О. Чухонцев. – М., 2005. 7. Чухонцев, О. Спорить о стихах: беседа с И. Шайтановым / О. Чухонцев // Арион. 2004. №4. C. 71-78. ПОЗДНИЙ ЛЕРМОНТОВ И РАННИЙ ДОСТОЕВСКИЙ: СВОЕОБРАЗИЕ ХРОНОТОПОВ В ПОВЕСТЯХ «ШТОСС» И «ХОЗЯЙКА» А. В. Храброва Национальный Исследовательский Томский Государственный Университет, г. Томск, Россия E-mail: anastasiahrabrova@yandex.ru Проблема творческого взаимодействия М.Ю. Лермонтова и Ф.М. Достоевского определяется сложными процессами преемственности и полемики. Вопрос о сближении творчества двух художников был поставлен еще в начале XX века. Многоаспектность данного вопроса позволяет установить так называемые «точки сближения» двух писателей, расширить представления о характере их творческих парадигм, а также объясняет актуальность интереса к проблеме творческого взаимодействия Лермонтова и Достоевского. В творческом наследии Достоевского можно обнаружить не только аллюзионные переклички с творчеством Лермонтова, точные цитаты из его произведений, развитие мотивов, проблем лермонтовского творчества, но и оценки самой личности Лермонтова, осмысление его судьбы. Необходимо сказать о том, что характер упоминаний и обращений Достоевского к творчеству и судьбе Лермонтова можно определить как 18 постоянный и зачастую непреднамеренный в своей основе. И если фигура Пушкина всегда была для Достоевского образцом, то отношение к Лермонтову постоянно изменялось. Важно, что Лермонтов, вступив в пору зрелого творчества, сумел угадать и предвосхитить многие процессы и тенденции 1840-х годов. Введение Лермонтовым особого типа героя-идеолога, петербургского хронотопа (иной подход, отличный от гоголевского), объединение мотивов «натуральной школы» (физиология) с романтическими (новая постановка проблемы мечтательства), поиски в области жанровой специфики поздних произведений, открытие «диалектики души», психологическое наполнение хронотопических структур во многом определили направление творческого движения Достоевского. В этом отношении повести «Штосс» Лермонтова и «Хозяйка» Достоевского являются репрезентантами процесса становления нового художественного мышления и жанрово-стилистических поисков. Проблема пространственно-временной организации художественного мира произведения имеет большое значение в осмыслении характера творческого взаимодействия двух писателей, поскольку постановка этой проблемы выявляет мирозиждительные потенциалы произведений, содержательность их необычных форм, позволяет показать пространство внутренней жизни героя, сферу саморефлексий. Ситуация сдвига, намеченная в повествовательной стратегии Лермонтова и воплотившаяся в нарративе Достоевского, повлияла и на жанровую специфику повестей. Обе повести предполагают целый ряд вариативных определений. Поскольку каждая жанровая модель в основе своей хронотопична, поиск жанра у обоих художников сопровождается сменой хронотопов. Пространственно-временные категории в большей степени связаны и зависят от типа воспринимающего и в то же время воспроизводящего сознания. Общим при выделении хронтопных моделей в повестях «Штосс» и «Хозяйка» можно назвать: обращение к феномену петербургского пространства и времени, погружение героев в сферу фантастического, устремление их к поиску дома и как 19 следствие – замыкание в нем, выпадение временных промежутков (так называемое «безвременье» или «мертвое» время), изменения статусов пространств (перетекание из реального в ирреальное и обратно), воздействие пространства и времени на состояния героев (провоцирование болезненного/мечтательного состояния или соответствие ему). В творчестве Ф.М. Достоевского, как отмечалось исследователями, мир предстает в основном в категории пространства, а не времени. Это связано и с фактографической точностью в выделении именно топосных сфер. Д.С. Лихачев подчеркивает, что точность и достоверность были «скорее методом его творчества, чем его целью» [1, с.287]. В отношении творчества М.Ю. Лермонтова представление мира не определяется доминированием какой-либо одной категории. Время обуславливает происходящие события, и для каждой пространственной модели характерно «свое» индивидуальное время. Значимыми пространственными сферами, возникающими в рассматриваемых повестях, можно назвать: Петербург, вызывающий ощущение отсутствия самой действительности («город, скованный на воздухе» [2, с.284]), дома (дом Кошмарова, дом Шписа, дом Штосса), фантастические сферы (грезы, сны, видения; инфернальные мотивы). Поскольку и Лугина, и Ордынова можно определить как «ищущих» героев, их существование неизбежно связано с передвижениями, с мотивом пути. Передвижения же провоцируют смену реально-фантастических пространств. Сфера Штосса – репрезентант ирреального пространства – предопределяет пространственное перемещение Лугина, это та сфера, достичь которой стремится герой, пытаясь найти судьбу и, переходя через мост (хронотоп, соединяющий два пространства), попадает в сферу тайного. Здесь обостряется проблема экзистенциального выбора. Передвижения Ордынова связаны с постоянным мотивом поворачивания назад, тогда как путь Лугина прямолинеен, в связи с этим и дом в повести Лермонтова один. В контексте болезни дом Штосса определяется как пробное пространство, попытка представить в 20 конкретных реалистичных формах то, что переживает герой (Лугин предстает как эстетический экфразис произведения). В «Хозяйке» же наблюдается со/противопоставление двух домов: дома Шписа и дома Кошмарова, каждый из которых является репрезентантом реального-фантастического пространства соответственно. В целом, можно отметить движение обоих героев (Лугина и Ордынова) от духовной пустоты – Лугин бежит из светского мира, Ордынов – от неразрешимости своей идеи – к обретению дома, наполнению пространства (настоятельная потребность героев в обретении собственного «пространства души»). В случае с Лугиным происходит подмена реального на фантастическое: фантастическое пространство здесь обладает большей бытовой конкретностью, чем реальное пространство. В истории Ордынова остается неразрешенным не только вопрос о воплощении идеи, как и в истории с Лугиным, но герой не обретает и собственного пространства, хотя так же, как и Лугин, принимает твердое решение поселиться в таинственном доме. В повести Лермонтова вечер, полночь, ночь являются репрезентантами пограничности, переходности и связаны с ситуацией эпохи «безвременья». Характерен прием ретардации, действие замедляется лишь с наступлением вечера, до этого момента события во второй и третьей частях даются либо в форме перечисления, либо вовсе опускаются. Существование героя оказывается напрямую зависимо от времени и границы, которая с ним связана. В этом смысле особое значение приобретает семантика слова среда (от средина, середина; день недели между вторником и четвергом), которая указывает на переходность, серединность, неустойчивость пространственных ситуаций в повести и состояния героя. С одной стороны, Лугин проявляет волю и идет на поиски дома, следовать голосу – это его произвольное решение (« – Вы правы, я непременно пойду» [3, т.4, с.169]). С другой стороны, перед героем вырастают законы фатальности бытия. Ожидание Лугиным полночи связано не только с сюжетным событием – появлением старика-призрака, но и с тем, что он сам находится на границе, и не способен к цельному 21 проявлению своей сути или таланта. Также ночная семантика тесно связана с понятиями неизвестности, призрачности, таинственности, которые определяют типологию лермонтовского пространства. В концепции Достоевского именно сумерки, а не ночь (как это было в повести Лермонтова «Штосс») являются тем пограничным временем, которое определяет переходы героя из одного состояния в другое. Ночной же хронос обозначается состоянием забытья, сна, тревоги и физических пространственных перемещений не предполагает (ночь здесь не несет функцию побуждающего начала в рождении фантастических грез или видений, что будет явлено в повести «Белые ночи»). Но бесцельное существование, на которое в конце повести Ордынов оказывается обречен, и выбор им сумеречного часа и «глухих мест» говорит о болезненности, тупиковости всего характера жизни героя. В хронотопической системе Достоевского работает механизм уничтожения времени. Для Ордынова характерны состояния, которые способствуют его выпадению из реального времени и пространства: «Долго не мог он узнать часа, когда очнулся. Были рассвет или сумерки; в комнате всё еще было темно. Он не мог означить именно, сколько времени спал, но чувствовал, что сон его был сном болезненным» [4, т.1, с.302]. Петербургский хронотоп играет важную роль в обеих повестях в создании особой атмосферы, в определении пороговых ситуаций и во введении типа героя-мечтателя и организации его сознания. Примечательно, что сами писатели – непетербуржцы. И тот факт, что они впервые «встретились» с петербургским феноменом русской жизни уже в сознательном возрасте, имеет определяющее значение для всего творческого процесса. Достоевский и Лермонтов не «вышли» из этого пространства, а «вошли» в него, что способствовало формированию собственной концепции, ощущения города, собственной хронотопической модели. То представление о Петербурге, как городе «больном, странном», «в котором так скоро гибнет молодость, так скоро вянут надежды, так скоро портится здоровье и так скоро перерабатывается весь 22 человек» [4, т.18, с.34], явленное в «Петербургской летописи» Достоевского, находит свое отражение и у Лермонтова. В «Штоссе» Лермонтова и «Хозяйке» Достоевского атмосфера города представлена с разных сторон: особое значение приобретают зарисовки в духе «натуральной школы», однако, в творчестве обоих писателей такие описания осложняются введением психологического приема, обуславливаемого характером воспринимающего сознания. Особенно важным в осмыслении модели петербургского хронотопа в «Штоссе» становится устремленность его, с одной стороны, к неясности, болезненности, туманности, с другой стороны, к открытости, доступности, зримости. Туман способствует иррациональному восприятию действительности, но и позволяет высветить невидимое, недоступное. Традиция «туманности» в повести Достоевского «Хозяйка» воплощена не через городское пространство, а посредством самого Ордынова. Отуманенным здесь предстает герой. Петербург Достоевского, оказывая сильное влияние на героя, определяет и порождает его. Таким образом, миражность и фантастичность города превращаются в переживание самого героя, становятся его характеристиками, поскольку «хронотопичность» героя Достоевского – Ордынова обусловлена направленностью его поисков не только внутрь, как и у Лугина, но и вовне. Элементы тумана, миража, фантастики петербургской картины, хронотоп произведений Лермонтова заданы самим автором. Хронотоп произведений Достоевского не определен им самим. Действительность Достоевского случайна и непредсказуема и существует «сама по себе». Содержательное наполнение хронотопов в двух рассматриваемых художественных системах зависит от типа центрального героя, характера его мышления. Путь Лермонтова от демона к Печорину – это поиск человеческого лица демона через снятие с него маски. Лугин явился героем нового сознания и во многом определяется как автобиографический герой. Новый герой Лермонтова – художник, нуждающийся в формах, оказывается неспособным эти формы обрести. Петербургские герои Достоевского (петербургские по духу, способу жизни, 23 образу мыслей) содержат в своей основе важную идеологическую составляющую. Способность героя, склонного к мечтательству, «тонко» воспринимать мир дает возможность к выстраиванию собственного мира и осмыслению проблем мира маргинального (в котором оказывается Ордынов, выйдя из своего затворничества). Проблема мечтательства в творчестве Лермонтова заявлена уже в «Княгине Лиговской», однако героя последнего произведения Лермонтова – Лугина можно назвать предшественником первого героя-мечтателя Достоевского – Ордынова. Сущностные планы этих героев соотносятся и в характере экзистенциальных ситуаций, в которых они оказываются. Петербург Лермонтова дается глазами Лугина. В повести Лермонтова хронотоп неустойчивости, переходности, заявленный уже в самом заглавии произведения, обусловлен фантастически-эмоциональной атмосферой балладного нарратива. В «Хозяйке» эмоциональное воздействие окружающего пространства на героя предполагает особый взгляд на главный хронотоп повести – Петербург. В отличие от изображения картины города с целью дать его «физиологию», детального рассмотрения городского быта и низа, в творчестве Достоевского изображение Петербурга связано не только с психологической и идеологической составляющими. Можно обозначить и хронотоп повести «Хозяйка» как болезненный, больной, лихорадочный. Мир конклава, маргинальности, в котором оказываются и Лугин, и Ордынов, развивает драматические проекции повестей (в этом смысле эмоциональность балладного хронотопа в «Штоссе» является определяющей). Жанр «Хозяйки» не вписывался в рамки традиционной петербургской повести, следовательно, и центральный хронотоп – город Петербург явился совершенно в ином свете (использование приемов описания петербургских углов играет лишь служебную роль, сами же описания определяются характером воспринимающего сознания (героймечтатель), и во многом психологичны). В произведении Лермонтова обозначена новая функция хронотопа как своеобразного вхождения в эмоциональность внутренней жизни 24 Лугина – героя нового сознания, оказавшегося в фантастической ситуации выбора. Таким образом, необходимо сказать о том, что хронотопные модели Лермонтова отличаются переходностью и неустойчивостью, тогда как хронотопные модели в повести «Хозяйка», определяемые конклавными ситуациями, изображением маргинального мира, обладают ярко выраженным характером болезненности, лихорадочности, испуга. Эмоциональная атмосфера, к которой Лермонтов пришел через синтез жанровых и хронотопических моделей, выразилась в творчестве Достоевского в исключительном драматизме трагедийных проекций и экзистенциальных ситуаций, парадоксальности в изображении чувств героев (в «патологических состояниях сознания и психики» [5, с.5]), в представлении о типе героя как о нерешенном и незавершенном. Повести «Штосс» и «Хозяйка» являются репрезентативными для позднего творчества Лермонтова и раннего творчества Достоевского. В повестях обозначен поиск новых жанровостилевых форм, новых типов героев, иных способов представления мира (и Петербурга в частности). Выделение хронотопных систем в представленных произведениях позволяет проследить процессы становления нового художественного мышления двух писателей, проявить миромоделирующие функции данных текстов, дает возможность увидеть традицию одного художника в творчестве другого. Литература 1. Лихачев Д.С. Достоевский в поисках реального и достоверного / Избранные труды по русской и мировой культуре. - Спб., 2006. 2. Топоров В.Н. Петербургский текст. - М., 2009. 3. Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений: в 4 т. М.; Л., 1948. 4. Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений и писем: в 30 т. - Л., 1972–1990. 25 5. Уразаева Т.Т. К проблеме жанрового своеобразия новеллы М.Ю. Лермонтова «Штосс» / Проблемы метода и жанра. - Томск, 1987. Секция 2. Литература народов Российской Федерации ПОРА «МАЛОЙ ФОРМЫ» В ПОСТСОВЕТСКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ Р. А. Ахмедова Дагестанский государственный университет, г. Махачкала, Республика Дагестан, Россия E-mail: raziyathanum@gmail.com Рассказ как «малая форма» не выдержал бы соревнования с романом и драмой, если бы не обладала особыми качествами, обеспечившими ей устойчивость во все времена. В. Г. Белинский считал, для малых жанров существуют свои тесные рамки. И они описывают такие события, такие «случаи, которых, так сказать, не хватило бы на драму, не стало бы на роман, но которые глубоки, которые в одном мгновении сосредоточивают столько жизни, сколько не изжить ее и в века» [1.272]. Каждая новая эпоха имеет свои приверженности, обусловленные совокупностью социальных и художественных идей. В конце 80-х годов XX века стремление не только прозаиков, но и известных поэтов к эпосу имеет объективные основания. Если в начале и середине XX века размах и глубина перемен в России явились предпосылкой развития романа, то в конце этого же столетия малые формы прозы (повесть и рассказ), набрали новую высоту в постсоветском литературном пространстве и это достаточно заметное 26 явление в литературе одного из уголков этого пространства, Дагестане, в прозе кумыков. В своих рассказах современные кумыкские авторы К. Абуков, И. Хамау, З. Атаева, У. Мантаева, М. Атабаев, М. Османов, А. Гамидов с большим мастерством рассказали самые обычные «случаи из жизни» дагестанцев. Действия этих рассказов часто протекают в ауле, на «очаре», в городе, в степи, на поле, и т.д. В них чувствуется обширность внутреннего задания авторов, говорить иносказательно языком образов, хотя нет ничего чрезвычайного ни в сюжетах, ни в обстоятельствах, о которых они пишут. В творчестве кумыкских авторов четко ощущается школа русской и многонациональной российской прозы А. Чехова, М. Шолохова, В. Тендрякова, Г. Троепольского, В. Астафьева, Ч. Айтматова, Ф. Искандера В. Иванова, М. Пришвина, А. Платонова, В. Шукшина, А. Кешокова, М. Карима, К. Кулиева и др., творчество которых ориентировано на обычный жизненный сюжет и на сложные социальнонравственные проблемы. А также большим подспорьем для развития современного кумыкского рассказа явилось творчество первых дагестанских прозаиков Н. Батырмурзаева, Ю. Гереева, Э. Капиева, М. Хуршилова, К. Меджидова, А. Аджаматова, М. Магомедова, А. Абу-Бакара, и др., обратившихся в своем творчестве к малой прозе. Как отмечает А.М. Вагидов, в истории литературы Дагестана «не было периода, когда рассказ определил бы уровень ее развития» [2.14] и не было и рассказчика, такого как А.П.Чехов, чье творчество в свое время в корне изменило отношение к малому жанру прозы. Нельзя не заметить тот факт, что рассказ занял немаловажное значение в развитии дагестанской прозы, путь развития которой начался именно с малых жанров в творчестве кумыкских авторов. (Н. Батырмурзаева, Ю. Гереева). Во второй половине XX века, как и многие писатели многонационального советского государства, дагестанские 27 прозаики А.Абу-Бакар, К. Абуков своей лирическитревожной нотой, ответили общественной потребности времени, когда человек как личность раскрывалась через его отношение к труду. В определенные эпохи наблюдается преимущественный расцвет тех или иных форм. В этом смысле Белинский говорил о том, что «если есть идеи времени, то есть и формы времени» [1.271]. В конце XX века заметны творческие поиски новых авторов, которые всё больше и больше обращаются к современной жизни общества, «а с отменой идеологической цензуры в литературах России наблюдается экспериментальность» [3.22]. Таких экспериментов, проб пера много в современной литературе Дагестана, когда за перо взялись философы, (М. Омаров «Гамлет. Трагикомедия, кремлёвские сценки», опубликованная в его книге «Пути-дороги». (Махачкала: ДНЦ РАН, 1999), бывшие политические и партийные деятели, которые начали писать о своей жизни, считая ее, очень важной и поучительной (один из них А. Умалатов «Смешно и грустно»(2007). Обращение таких авторов как А. Умалатов к малому жанру прозы, обусловлено, в первую очередь, не только желанием рассказать о своих приключениях, но стремлением рассмотреть злободневные факты современной жизни, вникнуть в суть новых демократических преобразований, наблюдаемое беззаконие, и, не принимая готовых выводов, рассказать читателю о деградации современного человека. Это активизировало жанр рассказа в начале XXI века и обусловило тенденцию, к стремлению не сковывать произведение прямым выражением авторской позиции, а дать возможность читателю многое домыслить. Это нашло вполне конкретное отражение и в определенном качественном обновлении характера отношений между автором и читателем, в тенденции к максимальной активизации читательского воображения. 28 Назвав сборник новелл «Смешно и грустно»(2007) А. Умалатов чрезвычайно метко определил свои намерения и состояние современного дагестанского общества. Рассказам А. Умалатова близок круг нравственных проблем, проецирующиеся на человеческую психологию, которые широко разрабатывались в кумыкской, дагестанской и русской прозе, поскольку же в 90-е годы критики писали: «Состояние литературы вызывает серьезную тревогу. Расставшись с идеей большого искусства, полученного от XIX века, с его вечными ценностями, литература по степени ошарашивания читателя шоковыми эмоциями уступает, пожалуй, только кинематографу. По части же нравственной и духовной — они оба (литература и кино) в кризисе, и главная причина скрыта глубоко: она в дефиците самого человека, в 1 распаде его цельности, в дегуманизации нашей жизни. Теперь литература в большинстве своем — распространитель социального банкротства; теряется тот нравственный, культурный облик человека с высокоразвитой духовой сферой, который отличал и характеризовал Россию и другие народы бывшего СССР» [4.62]. В маленьких рассказах важен персонажный аспект изображения, а нарисованные А. Умалатовым картины жизни знакомят нас с постперестроечной жизнью современного дагестанского села, города с нравами нового времени, образами простых дагестанцев, людей стоящих у «руля», определённый случаев из их жизни, из жизни кумыков, всего Дагестана, событий из прошлой истории Его рассказы представляют собой разветвленную картину действительности, а все, что не имеет прямого отношения к его художественной задаче, о которой он не имеет представления, по возможности срыто и сокращено. Для того чтобы показать крупным планом героя, автор расчищает пространство рассказа от всего лишнего, и поэтому, намеренно аскетичен в выборе художественных средств. А. Умалатов радикально оголяет свою прозу, при этом, абсолютно не задумываясь о выразительности. 29 В рассказе «Зов на помощь», автор скуп в описаниях пейзажа, как немногословна экспозиция рассказа. Автор не акцентирует внимание на красоте природы местности, его задача случай и его динамика. Однако он открывает для дагестанской литературы целый дагестанский мир с особенностями его быта, национальной жизни и ментальности. Для его рассказов характерен интерес нравственным исканиям людей, на которые толкают их ошибки. Все рассказы Умалатова по преимуществу направлены против бездуховности и беспечности дагестанского общества. Например, в рассказе «Без вины виноватый» сюжет несет мораль, в рассказе («Невеселый разговор») мы видим размышления о новом типе героя в постперестроечном пространстве. Ценность человеческой личности уже не раскрывается через отношение к труду, и труд уже не рассматривается как основа нравственности. А. Умалатов современен в проблематике своих проб пера: его интересует конфликт нового со старым в современной жизни, цепкость мещанства в быту и то омертвение души, жестокость, черствость, которые, казалось бы, неожиданно свивают себе гнездо в новом обществе. («Приватизировал», «О многопартийности», «Пожалуйста, добавьте зарплату», «Обещания», «Разговор с портретом Сталина»). Для автора книги «Смешно и грустно», главное — проследить, как тяга к вещам, рублю, став единственным содержанием человеческих привязанностей и интересов, разрушает личность. Сочетая небольшой размер рассказа, с серьезностью поставленных вопросов, автор большую нагрузку возлагает на подтекст, в связи с этим увеличивается значение связи слова и контекста. В таких случаях определенную трансформацию под влиянием словесного окружения претерпевают отдельные фразы, и от обычной фразы в разговоре они доходят до обозначения определенного психологического состояния, до 30 воплощения какого-то философского содержания, главной авторской мысли. В чеховских рассказах такая фраза обычно выносится в заголовок и подкрепляется всем содержанием рассказа. Такие заголовки есть и у кумыкского автора: «Приватизировал», «О многопартийности», «Пожалуйста, добавьте зарплату», «Обещания», «Разговор с портретом Сталина», «Продал корову», «Друзья друзьями» и др.Эти заголовки имеют предметную конкретность и звучат в полную силу, только по прочтении всего рассказа. Вот как начинается рассказ «Хороший совет» в котором нет предыстории и рассказ начинается, как и многие другие рассказы А. Умаханова с события, о котором хочет рассказать автор. Обычно в таких началах все рационально. Автор попытался сделать каждое слово вступления, первой фразы предельно насыщенным смыслом, в котором уже отчетливо просвечивает мысль целого. ( «Перестройка в мелочах»). Иногда в его рассказах можно обнаружить почти полное отсутствие сюжета в его привычном «событийном понимании», в незатейливых, будничных ситуациях умел открыть важное жизненное содержание, рассказы которого при внешней непритязательности и простоте ставили общественно-важные вопросы. У него нет, как правило, конфликтов, лежащих на поверхности, отсюда и малый интерес к событию, как таковому. Конфликты чаще этического порядка сосредоточены во внутреннем мире героя, в характерах. Но это, не дает основания говорить, что для целого ряда рассказов характерно совсем полное отсутствие конфликта. Кроме того, в рассказах А. Умалатова, финалу предшествует повествовательный отрывок, общий характер которого способствует созданию определенного настроения, окрашивающего финал («Критика снизу»). Причем определенная эмоциональная окраска его вырастает часто не только из смысла самих слов, а благодаря определенному ритмическому рисунку. 31 В результате «интерьер», помещенный в начале рассказа, выступает, не своим прямым значением, а косвенным, настраивая читателя на самое главное в рассказе. Это, фактически, не ввод в действие путем описания обстановки, а непосредственный разговор о характере героя, раскрытие его существа. И здесь уже впервые возникают контуры центрального конфликта рассказа, пронизывающего характер главного героя. Например, в таком рассказе, как «Перестройка в мелочах». Развитие жанра рассказа в современной кумыкской прозе подтверждает то, что зачастую рассказ активизируется в такие периоды, когда начинает в обществе иссякать творческая энергия и испытывается потребность в новизне. Именно в такую эпоху появляются авторы, которые несут плодотворную новизну, новые темы художественные в литературу. Все это говорит о том, что перед нами произведения малой прозаической формы, открывающие неисчерпаемые возможности литературы в передаче чувств и переживаний субъекта. Рассказы современных кумыкских прозаиков активнее всего откликнулись на потребность читателя в том, чтобы выявить суть и смысл общественных перемен конца XX века. Поскольку новеллистка переживает расцвет тогда, когда сам материал действительности, насыщен драматизмом, события современности, к которым кумыкский рассказ обращается, предоставляет благоприятную возможность проявить свои сильные стороны и, фокусируя существенные жизненные явления, получил мощные импульсы для развития в начале XXI века. Пока дагестанский роман в полном смысле слова все еще набирает силы, рассказ функционирует, проявляя исключительное чутье к новому, и готовность освоить его, не откладывая на будущее свою художественную задачу. Именно «малая форма» в современной кумыкской литературе чутко откликнулась на новые веяния общественной жизни: демократические преобразования, которые не увенчались успехом, расслоение общества, которое 32 опустило на нижнюю ступень духовность и культуру, социально-экономический произвол, приведший людей к нищете и т. д. Таким образом, зависимость от веяний жизни, столь наглядная на всех этапах развития жанра рассказа, с большой очевидностью предстает перед нами в кумыкской прозе, занимающую определенную часть постсоветского литературного пространства в начале третьего тысячелетия. Литература 1.Белинский В. Г. Поли. собр. соч., т. 1, М., 1953. 2. Вагидов А.М. Дагестанская проза второй половины XX в. – Махачкала: Дагестанское книжное издательство, 2005. 3.Магомедова А. М. Традиции европейской словесной культуры в дагестанской литературе. Автореф. Дисс.к.филол. н. - Махачкала, 2007. 4.Федь Н.М. Современная литература: симптомы кризиса //Нация. Личность. Литература. Выпуск 1.. Институт мировой литературы им Горького, /Ред С. У. Алиева и др. – М.: «Наследие», 1996. 33 Секция 3. Литература народов стран зарубежья СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ РАССКАЗОВ «КАЛИЛА И ДИМНА» И «МАСНАВИ-И МАЪНАВИ» М. Р. Джабборова Ташкентский государственный педагогический университет имени Низами, г. Ташкент, Узбекистан E-mail: zirapcha_anti_virus@mail.ru Среди жемчужин произведений индийского народа существуют такие, которые переведены на несколько языков мира и в сегодняшнее время считаются образцами великого творчество всемирных народов. Один из них это произведений «Калила и Димна», которое секретно привезено со стороны хакима Барзую и переведено на язык пахлавий, в период правления шаха Ирана Ануширавана. «По фактам приведённых в сказаниях «Калила и Димна», можно установить что, произведение написано со стороны учёных философов Индии в древние времена. Оно создано на основе индийского фольклора и имеет единый корень с другим произведениями как «ПанчаТантра», «Хитопадеше».[1;254]. Эти произведения считаются великими литературными памятниками, которые проходя, с одного языка на другой, овладеют душой человечества. В процессе перевода «Калила и Димна» на другие языки произведение называется по-разному. Например, Хусейн Ваиз Кашифи называет его «Анвари Сухайли». Если Абул Фазл бин Муборакшах свой перевод называет «Ийёри дониш», то далее его перевод с персидского языка на турецкий язык известен как «Хумаюннаме». Мулла Тимур рассказ «Калила и Димна» называет как «ОсориИмомия». Это произведение на узбекский язык переводится несколько раз и в разные годы. Среди них отличается перевод Кари Фазлуллах (Алмаи), который наполняется рассказами и сказаниями со стороны переводчика. Кроме этого, этот перевод является творческим подходом к оригиналу. Это произведение 34 несколько раз повторно издано на узбекском языке. В 1961,1970,1986 годах «Калила и Димна» (отрывки из произведения) публикованы Субутаем Далимовым. Литературовед Суйима Ганиева много раз публиковала популярные издания «Калила и Димна», которые подготовлены на основе переводов Алмаи и Абдулазиза Гариба. В процессе сопоставления мы воспользовались последним из этих изданий (2010 год). Структура произведения «Калила и Димна» имеет своеобразный характер. В нем разные события связываются между собой. Большая часть рассказов, с одной стороны, являются частями, тесно связанными между собой, единого творческого произведения, а с другой стороны, почти каждый из них является независимым рассказом, имеющий свой неповторимый сюжет. Поэтому, произведение по композиционной структуре считается очень сложным. В виде «Рассказ в рассказе»: для основания идеи, которая передаётся в одном рассказе, обращается к другому рассказу и мысли этого рассказа находят своё подтверждение в следующих рассказах или приводится несколько рассказов и в конце приходятся к общему заключению. Басни, рассказы, сказания в книге излагаются от языка животных. Через каждого персонажа эпоса суфийские мысли передаются понятным и простым языком, интересным способом. По сущности это произведение имеет философский смысл, а с воспитательной точки зрения его можно назвать неповторимым. Нравственные свойства рассказов, с участием эпизодических героев как, мудрый Калила и хитрый, умелый Димна, очень важны. Рассказы, с такой структурой и с таким смыслом встречаются в классической литературе Востока, а именно в произведениях Руми. Произведение Руми, великого представителя суфийской литературы мира «Маснави-и маънави» состоит из шести тетрадей. Оно имеет сложную структуру и тонкий смысл, который воплощает в себе внутреннее и внешнее значение. Это произведение также переведено на разные языки мира. Рассказы этого произведения по смыслу можно соотнести в некоторые группы. Основную часть произведения составляют сказания об 35 исторических персонах, о пророках, шейхах, сахибах. Кроме этого, большая часть произведения состоит из рассказов со значением воспитания возвышающие доброту, справедливость, нравственность, честность, добросовестность, щедрость и отрицающие злобность, скупость, невежество. Во многих из этих рассказов как традиционный сюжет вводится образы, которые можно встретить в устной и письменной литературе разных народов. Значит, Мавляна был осведомлён о великом творческом наследии многих народов. Именно, приведенные в «Маснави» рассказов, как «Лев и кролик», «Слоны и зайцы», повестей «О рыбаках и трёх рыб озера», «Лиса, лев и осёл», рассказов и басен как «Лягушка и хомяк», дают свидетельство о том, что Руми имел возможность ближе познакомится с произведением «Калила и Димна». Далее попытаемся сопоставительно анализировать некоторые из этих рассказов. В третьей тетради «Маснави-и маънави» даётся сюжет рассказа «Слоны и зайцы», который начинается с предложения «Как сказано в книге Калила…». Эти рассказы даются одинаково в двух произведениях. Есть только разница в намерении созидателей, при котором приводятся эти рассказы. Этот рассказ в произведение «Калила и Димна» даётся в главе «Сова и ворона». В ней говорится что, совы напали на обиталище ворон и разрушили их очаг. После этого вороны превратились во врагов сов и начали искать средства против них. Однажды падишах ворон собрал всех мудрецов на совещание. Во время этого совещания они, основываясь на события, которые происходят в повестях, искали пути, как победить врагов. Визирь по имени Коршинос, бесподобный в уме-разуме призывает всех быть как, «Зайцы, которые объявили себя посланниками луны и с помощью своего разума совершили много великие подвиги» и приводит, к примеру, рассказ «Заяц в роле посланника луны». Как говорится в нём слоны в добыче воды прибыли в страну зайцев и разрушали их гнёзда. Ещё излагается, что слоны отобрали у них ручей под названием «Луна» и что, физически маленькие и бессильные зайцы поняли, что им не победить слонов и, посовещавшись между собой, отправили к ним одного зайца. Он представляет себя 36 посланником луны и угрожает, что это ручей зайцев и что они не должны пить из этого ручья. Не поверив, слон впускает в воду свой хобот. В это время отражение луны в воде подрожала. Испуганные от этого слоны ушли из этих мест на всю жизнь. И так рассказ оканчивается тем, что физически слабые зайцы, смогли вернуть у слонов обратно свой ручей. Через сюжет повести передаётся вывод, что ни когда не надо считать врага слабым, потому что, даже слабые могут одолеть орудием хитрости. И всегда надо быть осведомлённым. А в «Маснави-и маънави» этот рассказ даётся в повести «Жители утреннего ветерка» и рассказывается от имени рода, которые не приносит благодарность Аллаху. Жители утреннего ветерка не приносят благодарность Аллаху за его щедрое вознаграждение жизнью, и за то что, дал столько благодеяния. И забывая что, эта жизнь не вечная и считается лишь испытанием, не покланяются во время и только и сплетничают, возненавидят друг друга, и они очень корыстолюбивые люди, забывшие про тот свет. Они люди, как люди слепые, видящие даль, чуткие глухие и голые с длинным халатом. Глухим считай невежду, который услышал нашу смерть, а свою смерть не услышал и не увидел своего ухода. Жадность слепа, (но) видит от волоска до волоска недостатки людей и говорит (о них) то на одной улице, то на другой. Своих недостатков ни одной крупицы ее слепые глаза не видят, хоть она и выискивает недостатки. Голый боится, что его подол отрежут. Как отрежут подол у нагого человека? Они глухие, которые специально притворяются глухими, чтобы не слышать советы наставляющих людей, которые направляют на правый путь. Но сплетни, про чьи-то недостатки слышат очень чётко. А другие слепые, которые не видят свои недостатки, но для того чтобы найти недостатки других глаза их проясняются. Есть ещё вид таких людей, которые забыли про 37 своё прошлое, какими были рождены. Они всю жизнь остерегают набранные ими богатства, которое остаётся в этой жизни, и живут постоянной тревогой, как бы кто не будь, не украл это богатство. Они не думают о том, что человечество рождённые в голом виде, в конце жизни обретают в прежний вид. Человек этого мира нищ и боязлив, ничего у него нет, а он боится воров. Он пришел нагим и уйдет обнаженным, а от печали о ворах его печень истекает кровью. Приводя вышеупомянутый рассказ, хвалятся что, они не наивные люди, которые верят в дрожь отражения луны. Обращаясь к пророкам, они требует привести достоверные факты. Руми подчёркивает, что эти люди не правильно рассуждают, не понимая, настоящую суть рассказа, и то, что не только луна даже солнце должно дрожать и гореть от мужества человека. Разъясняется, что в благодарность Аллаху, за то, что всё вокруг даже солнце и луна все благосостояние для него, должен быть достойным всему этому. Утверждает, что не нужно тратить время на поиски всего чёрного и грязного в этом мире, а нужно стремиться ко всему яркому. Этот рассказ вносится в систему с общим сюжетом и одинаковой композиционной структурой как доводы разных мыслей со стороны созидателей. В одной как, призыв к бдительности и предусмотрительности, а в другой, объясняется, что не правильное понимание смысла и приношение к нему аргументов не всегда приводят к хорошему результату. Изучение рассказов которые входят в состав произведение «Маснави-и маънави» имеет значение не только для литературоведов но и для всего человечества. Люди же далёкие от суфийской мистика могут насладиться «Маснави» как совершенным поэтическим произведением, отразившим все стороны жизни средневекового исламского Востока, и убедиться в том, что годы не властны над вечным стремлением человека к счастью и справедливости, 38 убедиться в бессмертии человеческой Надежды на лучшее.[2; 105]. Литература 1. Калила ва Димна. –Т.: Ғофур Ғулом номидаги нашриётматбаа ижодий уйи. 2010. 2. Румий Жалолиддин. Маснавийи маънавий. –Т.: Мериус, 2010. 3. Суфии: Восхождение к истине. – М.:Эксмо, 2008. САМОБЫТНОЕ ОФОРМЛЕНИЕ ВОСТОЧНЫХ КНИГ О. Т. Тожибоева Ташкентский государственый педагогический университет имени Низами, г. Ташкент, Узбекистан E-mail: ozoda2677 @mail.ru Рукописные книги народов древнего Востока прославились по всему миру благодаря своему изящному внешнему оформлению, а также неповторимостью выполненных в них красочных миниатюр, узоров и орнамента. Функционировавшие на востоке в середине XIX и начале XX века литографические типографии имели важное значение в истории книгопечания не только в качестве продолжателей древних традиций, но и как положившие начало новой эры в этой области. Типографии и в Узбекистане открыли широкую дорогу развитию книжного искусства, в свою очередь и изобразительное искусство, графика наполнились новым содержанием и обрели новое направление развития. При этом уделялось большое внимание оформлению, каллиграфии книг, изданных в таких типографиях, вместе с тем начался новый период в творчестве самих каллиграфов и художников. Вошло в обычай украшать книги разнообразными иллюстрациями. Если в одних книгах применялись национальные традиции искусства, то в других наряду с этим, гармонично использовалось искусство украшения книг и нанесения рисунков. В целом, 39 местная интеллигенция старалась не отставать от мировой культуры. В рядах движущей силы такой пропаганды были книготорговцы и издатели. Именно их усилиями книги распространялись в разных городах, в Узбекистан были доставлены книги, изданные в Казани, городах Азербайджана и Турции, чем служили межгосударственному культурному и духовному обмену. Уровень качества и красочность оформления книг, изданных в тот период, зависели от возможностей типографий и объёмов средств, выделенных покровителями. В фонде рукописей института Востоковедения имени Абу Райхана Беруни Академии Наук Республики Узбекистан книги, изданные в литографической типографии, хранятся отдельным списком. Эти книги обладают своеобразным оформлением и красочностью. К примеру, произведение “Насри Хамсаи беназир”, изданное в 1908 году в типографии Гуляма Хасана Арифджанова усилиями издателя и книготорговца Мир Махдум ибн Шахюнуса, своим художественных орнаментом и выполненными в нём прекрасными рисунками требует особого изучения. В книге содержится прозаическое повествование четырёх поэм Алишера Навои “Хамса”. Текст переписывался на очень высоком уровне, выполнялись прекрасные художественные узоры, книга обогащалась красочными рисунками. Всё это говорит о том, что каллиграф, художник и издатель относились к своему делу с большой ответственностью. Информацию о художнике и каллиграфе, переписавшем книгу для литографии, можно было определить по нескольким страницам книги. К примеру, на полях последней страницы книги “Искандарнома” были выполнены треугольники, и на первом таком треугольнике было нарисовано изображение птицы, а на втором – надпись “Хамса” была мастерски выполнена в форме той самой птицы. Внутри треугольников были написаны следующие слова: Роким, тасвирот, факир алхакир Рахматуллох ибн Мулло Абдушукур. Роким, тасвирот Рахматуллох ибн Мулло Абдушукур шахри Тошкандий. 40 В углу рисунка, отражающего панораму охоты и размещённом на странице 9 книги “Киссаи хафт манзари Бахром”, эта информация была указана повторно. Это означает, что и каллиграфом, и художником был один и тот же человек мулло Абдушукур оглы Рахматуллох. Примечательной особенностью немалого таланта творческого люда того периода является тот факт, что они в одно и то же время вели деятельность и в качестве поэта, и в качестве каллиграфа, а также переводчика, художника, издателя, покровителя, а отдельные из них даже работали ещё и книготорговцами. Абдушукур оглы Рахматуллох украшал страницы книг превосходными узорами и обеспечивал издание книг с неподражаемым, замечательным внешним видом. Как известно, в древности по желанию заказчиков страницам придавали золотистый или серебристый вид с использованием чистого золота или серебра. Сохраняя верность традиции, титульные листы, лицевая сторона книг “Киссаи хафт манзари Бахром” и “Киссаи Лайли ва Мажнун”, а также поля первых трёх листов каждого из этих произведений обрабатывали золотистым цветом. Лицевая сторона этих книг заполнялась бесподобными орнаментальными узорами, а поля остальных страниц украшались окантовкой в виде ковра. Размещённое в книге произведение “Киссаи Фарход ва Ширин” по своему оформлению несколько отличается от других. Использованы чёрно-белые цвета, а для написания названия и информации об издателе применены такие же цвета, как и в вышеразмещённых произведениях. И самое большое количество рисунков тоже выполнено для украшения этого произведения. Вместе с изображениями мавзолеев, гробов и других атрибутов в конце произведений, эта книга иллюстрирована всего более сорока рисунками. Каждый из них занимает половину или одну треть страницы, имена героев отражаются на небольшом поле в верхней части книги. Рисунки к произведению “Искандарнома” отражают особые события. В частности, это беседа Искандера с хакимами (19 с), смерть Дария (36 с), беседа Искандера с хакимами у леса (58 с), Искандер и варвары, в верхней части изображение 41 девушки, которую даровал властитель Чина, победивший варвара (80 с), смерть Искандера (96 с) и другие подобные рисунки. Прокомментируем некоторые из них (рисунок прилагается). На 19 странице произведения “Искандарнома” размещён рисунок Искандера с хакимами. Искандер сидит на резном троне, слева от него стоят три, а справа два хакима. Первый из хакимов изображён более важным и на нём написано “Арасту” (Аристотель). Изображение Искандера выполнено великолепно: внушительная стать, одет в железную кольчугу, в одной руке меч. Позади него украшенные красивым орнаментом, узорами дворцовые стены, под ногами пушистые ковры. На той же странице размещён текст диалога в духе вопросов и ответов между Искандером и Аристотелем. Художник был знаком с содержанием произведения. Другими словами, он сам переписывал его, именно поэтому хорошо знал, под каким текстом какой рисунок следует размещать. Он смог создать гармонию, созвучие между рисунком и содержанием. В процессе переписывания произведения он получал полное представление о его героях, и его внутренние переживания тоже оказывали на рисунки позитивное влияние. Яркими и разнообразными рисунками украшено и произведение “Киссаи Лайли ва Мажнун”. На них изображено, как Меджнун без чувств упал в саду и Лейли положила его голову на свои колени (5 с), Меджнун отказался от всего и жил среди лесных зверей, а Нафвал приходил его навестить (21 с), Меджнун под видом овцы проник во двор Лейлы (34 с), гроб Лейлы и Меджнуна на плечах у людей (48 с), надгробие (47 с) и приведён дополнительный рассказ, в котором родители Лейлы и Меджнуна изображены в состоянии постигшего их большого горя (50 с). На 34 странице изображено, как Меджнун проник в жилище Лейли, накрывшись шкурой овцы. Лейли смотрит изнутри через окно на Меджнуна, перевоплотившегося в овцу. А всюду вокруг него видны козы и овцы. В нижней части двора сидят на скамье, совершенно не ведая об этом, чабан и старушка – кормилица Лейли. События отражены в очень зрелищном ракурсе. 42 В произведении “Киссаи хафт манзари Бахром” изображены фрагменты, где Бахрам вышел на охоту, а также как Бахрам проводит пиршество в семи дворцах с семью принцессами. Из-за того, что рисунки выполнены в чёрно-белых тонах, о цветах этих дворцов можно узнать только прочитав произведение. Примечательно, что к каждому фрагменту из жизни Фархада выполнен отдельный рисунок. Они отражают, как Фархад постигает секреты профессии (7 с), Фархад беседует во дворце с отцом и визирем (8 с), Фархад с воинами на греческой земле (15 с), Фархад встретился в пещере с хакимом Сухайло (16 с), бой Фархада с драконом (19 с), как он победил дива (22 с), принц с отцом и прислугой (23 с), как он уничтожил разбойников в море (36 с), Фархад занят прокладкой канала через горы и Ширин приехала навестить его верхом на коне (45 с), Фархад поднимает Ширин вместе с конём (53 с), принцесса и служанки беседуют с Фархадом, Ширин за занавесью (58 с), дворец и воины (64 с), Хисрав и дворцовые вельможи (71 с), Фархад в горах, вокруг него тигры и олени (78 с), Фархад отсылает письмо через Шофура (86 с), Хисрав и коварная старушка (92 с), Фархад потерял сознание и упал в горах (100 с), Фархад и Ширин в одном гробу, Михинбону скорбит над гробом (107 с) и на последней странице изображён мавзолей, построенный на месте захоронения (111 с). Эти замечательные рисунки, соответствующие содержанию произведения, служат дальнейшему повышению интереса читателя к произведению. Художник, в целях создания совершенных образов героев Алишера Навои, несомненно, тщательно изучил рукописи его произведений, имел определённый опыт в искусстве восточной миниатюры и стремился продолжать древние традиции в современном духе. Герои произведения и панорамы природы отражены художником с достаточно высоким мастерством. Из книг того периода и к произведению Фузули “Лайло ва Мажнун” (Ташкент, типография Арифджанова, 1335 год хиджры, стр. 208) в таком же духе было выполнено двадцать рисунков, отражающих душевное состояние Меджнуна. Особого внимания заслуживают и 43 рисунки, выполненные Шавкатом Искандари (Ташкент, 1915, стр. 47) к прозаическим поэмам “Фарход ва Ширин”, “Лайло ва Мажнун”, принадлежащим перу Умара Боки. Каждое из них обладает своеобразными особенностями, заслуживающими тщательного изучения. Секция 4. Теория литературы. Текстология ТЕКСТОВАЯ «НЕОДНОРОДНОСТЬ» РОМАНА Д. БРАУНА «КОД ДА ВИНЧИ» Е. В. Богомолова МБОУ лицей № 2, г. Мурманск, Россия, bogomolova_k@mail.ru Вопросы теории текста, лингвистики текста, его интерпретации, герменевтики, несмотря на обилие междисциплинарных пересечений, составляют одну предметную область. Текст как объект изучения давно привлекает внимание лингвистов. Дискуссионными вопросами являются вопросы интеллектуально-информационной содержательности текста и его уровневой структуры. Бесспорно, «относительно высокая информативность и интеллектуализм литературы обусловлен характером семантики языковых знаков и многоуровневым строением текста как знаковой системы» [4, с.375] Предметом исследования в данной статье является текст романа Д. Брауна «Код да Винчи». Интеллектуально-информативная содержательность текста романа Д. Брауна связана с вопросами христианских догм и ортодоксальных ценностей, с одной стороны, а с другой – наличием альтернативного знания, представлением о существовании иной «картины мира» [6] Уровневая организация текста – понятие сложное, оно связано с нелинейным представлением о тексте, который кодирует «образа мира» и потому носит стереометрический 44 характер [2, с. 269]. В уровневую организацию текста включают: литературный жанр, способы развёртывания повествования, иерархию между микросемантическим уровнями (разное предметное наполнение текстовых сегментов, выявление функциональной нагрузки элементов текста, промежуточную интерпретацию) Жанр романа Д. Брауна «Код да Винчи» определён как детектив. В нём присутствует авантюрно-приключенческая линия (самостоятельное расследование убийства Жака Соньера Софи Нёве и Робертом Лэнгдоном), загадочное убийство смотрителя Лувра, типология героев: жертва (Жак Соньер), убийца (Сайлас), следователь (Безу Фаш). Классические признаки детектива как жанра, включение культурологической составляющей (космогонически-религиозные и искусствоведческие коды: Святой Грааль, Бафомет, Мария Магдалина и «Тайная вечеря», «Мадонна в гроте») и научной составляющей (математические коды: последовательность Фибоначчи) позволяют автору объединить интеллектуальный и арт-детективы. Последовательное развёртывание текста – это уровневая организация текста, своеобразный маршрут, по которому следует читатель от горизонтального (герои, ситуации, сюжетные сцепления и т. д.) до вертикального контекста (авторского замысла) [7]. Текст романа Д. Брауна «Код да Винчи» первоначально разворачивается по линейной схеме: убийство смотрителя Лувра – Жака Соньера - оценивается как преступление, совершённое религиозным фанатиком. Но с течением событий интеллектуальное напряжение нарастает: убийство вписывается в ряд серийных преступлений, а мотив глобализируется – это крестовый поход против ереси, альтернативного видения истории мира. Текстовая неоднородность текста Д. Брауна «Код да Винчи» обнаруживается и на микросемантических уровнях. Текстовые сегменты, связанные с взаимоотношениями героев, получают разное предметное наполнение[5]. Кроме этого, функциональная нагрузка таких элементов текста, как герои, при внешней законченности образа требует учёта явных и 45 неявных смыслов, системы декодирования, при которой «существенна ориентация на двойственную природу знака языкового (способность ассоциироваться с другими знаками, с другими компонентами текста» [3, с.508]. Вот почему Д. Браун предлагает другую типологию героев и их взаимоотношений. Жак Соньер, по детективной классификации героев, жертва. Но его главная функция в романе другая: он охраняет тайну. Д. Браун меняет тип героя, превращая его из жертвы в хранителя. Доказательством этого служат языковые знаки, находящиеся в тексте романа. Его характеристика создаёт образ героя, добровольно выбравшего мир иного знания, реликты которого сохранены в искусстве: «Несмотря на репутацию человека замкнутого, едва ли не затворника, Соньер пользовался огромным уважением как истинный ценитель и знаток искусства. И говорить с ним на эту тему можно было до бесконечности»[1, с. 23] Его функция многократно подчёркивается автором: в последний момент жизни Соньер реплицировал знак, чтобы усилить его значение: «Это называется репликация. Повторение символа – простейший способ усилить его значение. Жак Соньер хотел, чтобы его тело походило на пятиконечную звезду» [1, с. 51]. Он хранитель Лувра и его бесценной коллекции, он хранитель тайны культа женского божества и тайны гибели родителей Софи Нёве. Функция хранителя – передать тайное знание о мире достойным. Следующий образ – Софи Нёве. Она преемница тайного знания, то есть героиня-наследница. Её связь с Соньером и миром иных смыслов многократно подчёркивается автором: неожиданное появление на месте преступления, специальность – дешифровка, самостоятельное расследование, в основу которого положен «взлом» интеллектуальных кодов, детские воспоминания. Читатель готов принять её за главную героиню, но автор создаёт образ Софи Нёве, чтобы помочь другому герою. Образ Софи Нёве действует в смысловой паре с образом Роберта Лэнгдона. Образ последнего связывает воедино тайну и разгадку. Автор меняет классификационный тип героя: это не 46 человек, который ведёт самостоятельное расследование, Роберт Лэнгдон является героем–проводником. Образ Роберта Лэнгдона явялется сквозным, он объединяет романы «Код да Винчи» и «Ангелы и демоны»; его специальность – религиозная символика, в отличие от Софи Нёве, он не просто разгадывает головоломки – он собирает из фрагментов целый мир; его научные интересы лежат в области квазинаучной, он своебразный интеллектуальный маргинал, то есть человек, готовый принять иную картину мира. Промежуточная или предварительная интерпретация помогает устранить референтную неодозначность, «реконструируировать»<…> мир, в котором описывается реальное и желаемое, нереальное <…> положение дел. В это мире мы находим характеристики действующих лиц, объектов, времени, обстоятельств событий <…>. Этот мысленный мир включает также домысливаемые интерпретатором <…> детали и оценки”. [8, с. 49-50] Литература 1. Браун Д. Код да Винчи. – М., 2005 2. Леонтьев А. А. Основы психолингвистики, - М., 1997 3. Лингвистический энциклопедический словарь./Гл. ред. В. Н. Ярцева. – М., 1990 4. Мечковская Н. Б. Семиотика: Язык. Природа. Культура. – М., 2004 5. Пропп В. Я. Морфология сказки. – М., 1969 6. Саймон Кокс. Взламывая код да Винчи. – М., 2005 7. Текст и аспекты его рассмотрения. –М., 1977 8. Язык. Личность. Текст: Сб. ст. к 70-летию Т. М. Николаевой / Ин-т славяноведения РАН; Отв. ред. В. Н. Топоров. – М., 2005 47 ЖАНРОВАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОСЛАНИЯ В ЛИРИКЕ РУССКИХ РОМАНТИКОВ НАЧАЛА ХІХ ВЕКА В. Н. Назарец Международный экономико-гуманитарный университет имени академика Степана Демьянчука, г. Ровно, Украина azarets1@rambler.ru Во многом благодаря именно недостаточно четкой родовой и прямолинейной жанровой определенности стихотворное послание, по мнению многих его исследователей, сыграло ключевую роль в деформации жанровой системы лирики классицизма и становлении новых, соответствующих тогдашним историко-литературным запросам поэтических форм. Как известно, романтическая эпоха, которая пришла на смену классицизму, в своих эстетических запросах ориентировалась не на нормативные жанровые правила, которым, по мнению их предшественников-классицистов, должно было отвечать художественное произведение, а, прежде всего на индивидуально-стилевое своеобразие собственно авторского мировосприятия, его личностную манеру, для выражения которой старые жанровые каноны казались слишком тесными и обременительными. Новые темы, новые эмоциональные и идеологические ракурсы восприятия действительности, новый тип диалогических отношений между автором и его читателями требовал, соответственно, и новых поэтических форм, на поиск которых направили свои усилия поэты-романтики. Понятно, что все это новое эстетическое качество не могло появиться одномоментно, тем более на неподготовленной литературной почве. Роль подобного фундамента, который стал для поэтов-романтиков своеобразной испытательной площадкой или, лучше сказать, поэтической лабораторией, сыграла жанровая система лирики классицизма, которая вследствие активных художественных экспериментов поэтов-романтиков была не только существенно деформирована, но и начала приобретать отчетливые признаки качественно новой эстетической трансформации. Прежде всего, 48 уже самими поэтами-романтиками (как впоследствии и их исследователями-литературоведами) было отмечено стремительное стирание четких, установленных нормативными правилами поэтики, понятийных границ между отдельными лирическими жанрами. Жанровый синтез приводил к тому, что в высокую оду могли, например, проникать элементы сатиры, традиционная эпическая атмосфера поэмы или баллады могла наполняться несвойственными для них, с точки зрения классицистов, лирическими, субъективно авторскими элементами. Более того, в результате подобных генологичних сочетаний появлялись и лирические произведения, которые вообще было трудно соотнести с известными в то время поэтическими жанрами. С другой стороны, было подмечено, что активизированные поэтами-романтиками процессы жанровой интеграции наиболее интенсивно концентрировались вокруг двух поэтических жанров элегии и послания. Их семантическую соотнесенность отмечали еще теоретики XVII XVIII ст. В период романтизма потенциальное семантическое родство этих двух жанров из теоретического предположения превращается в то, что позже Ю.Тынянов назовет «литературным фактом», а в современном литературоведении приводит к тому, что исследователи, пытаясь идентифицировать жанр или хотя бы жанровую основу того или иного лирического произведения, констатируют невозможность четкого выделения в нем таких художественных признаков, которые однозначно позволили бы соотносить его с элегией или посланием. По мнению Е. Богданович, «развитие жанра послания в начале XIX века происходило параллельно с развитием элегии; в ходе этого процесса за каждым жанром закрепились конкретные мотивнотематические комплексы, которые определили внутрижанровые разновидности. В результате мотивы «опыта», разочарования и разлуки, в конце XVIII века свободно входившие в послания, в начале XIX века стали осознаваться как типичные для отдельных разновидностей элегии, и граница между двумя жанрами несколько сдвинулась»[1, с.8]. При этом, как отмечают исследователи, из двух жанров именно жанр послания оказался эстетически наиболее приспособленным к потенциальной 49 трансформации, различным семантическим и структурным видоизменениям, которые происходили в нем вследствие художественных модификаций, связанных с теми или иными коммуникативными стратегиями его жанрового синтеза с другими лирическими формами. Анализируя соотношение жанра послания с другими жанрами, Е. Мстиславская приходит к выводу, что «послание заимствовало уже готовые и известные приемы и трансформировало их, используя в новых контаминациях» [4, с.161]. Другой исследователь жанра, В. Грехнев, обобщая многочисленные факты различных форм генологичних соединений послания с другими жанрами классицистической лирики, приходит к вполне мотивированному заключению: «послание действительно предвещало грядущую интеграцию жанров, оставаясь на жанровой почве» [3, с.34]. Таким образом, в поэзии начала XIX в., в период, когда под влиянием новых романтических веяний происходит стремительная деформация жанровой системы классицизма, именно послание, благодаря гибкости и относительной универсальности его структурно-семантических признаков, их способности к различным формам жанровой интеграции, становится той художественной основой, на которой произрастает новое эстетическое качество, то, в частности, которое характеризует поэзию романтизма, реализма и в значительной степени модернистские поиски поэтов рубежа XIX начала ХХ века. Важная роль жанра послания в литературно-историческом процессе начала XIX в. заключается прежде всего в том, что именно этот жанр наиболее четко и показательно вобрал в себя те новые принципы лирического мировосприятия, которые определили ключевые направления развития поэзии XIX и в значительной степени ХХ вв. Прежде всего, это невозможные для предыдущей, классицистической эпохи, принципы тематической и стилистической раскованности, другими словами, послание создавало жанровую модель лирического произведения, в котором тематика и художественные принципы подбора языковых средств и стилистических приемов никоим 50 образом не ставились в зависимость от нормативно декларируемого высокого или низкого эмоционального регистра (стиля) мысли и высказывания, вместо этого предусматривали свободное течение тематики, контаминацию высоких (мифологических, общественно-политических, моральнодидактических) и низких (приземленно-бытовых) мотивов, а также полную свободу в использовании лексических средств языка и форм их стилистического осложнения: от высокой к низкой и даже вульгарной лексике, метафор, в которых сопоставимый компонент мог принадлежать как к эмоционально возвышенным, отвлеченным нравственным понятиям, так и к предметам обычного бытового назначения. Известная исследовательница Л. Гинзбург в этой связи отмечала: «Разным жанрам присуща разная степень предметности. Самым абстрагирующим из них была элегия (до переворота, совершенного в 20-х годах Пушкиным и Баратынским), ибо каждое явление, вступавшее в элегию, вступало в область чистых ценностей и безусловной красоты. «Низшие» жанры — сатира, басня, напротив того, сравнительно широко пользовались бытовым, эмпирическим словом. Особый теоретический интерес с этой точки зрения представляет промежуточный жанр дружеского послания. Послание в принципе нарушало классическое единство эмоционального тона и гармоническую однородность слога. Мифологические атрибуты и прочие поэтические условности сочетаются в нем с некоторыми признаками повседневной обстановки. Шуточный тон дружеских посланий открывал дорогу бытовому слову, расширяя возможности лирической поэзии. При этом важно, что, несмотря на бытовой и шуточный элемент, дружеские послания вовсе не попадали в разряд «комических жанров». Лиризм, раздумье, грусть находили в них доступ»[2, с.39]. И. Поплавская в статье «Формирование теории жанра послания в русской эстетике» популярность жанра послания в первое десятилетие XIX в. объясняет так: «Легкое» дружеское послание, пришедшее на смену дидактическому посланию эпохи классицизма, имело глубокий эстетический смысл. Занимая промежуточное положение между «высокими» и 51 «низкими» жанрами, оно изначально обладало особой динамической структурой, способной к отражению различной «материи» действительности, к синтезу разных стилей, к активному междужанровому взаимодействию и таким образом наиболее всего подходило для решения эстетических задач, осуществляемых в это время писателямисентименталистами»[5, с.106]. Наконец, значительная популярность послания как одного из главных жанров поэзии начала XIX в. обусловлена также тем, что именно в нем была апробирована и успешно реализована новая модель коммуникативных отношений в системе диалогических координат: автор-адресат. В противоположность жанрово обусловленному, литературно отвлеченному, лишенному живых черт образу автора, канонизированному классицистической поэтикой, в послании, которое, по выражению Л. Гинзбург, «предполагает автобиографичность по самой жанровой своей природе» [2, с.163], адресант (автор ) представал фактически как вполне реальная, живая фигура, отраженная в тексте не только биографически, намеками на такие жизненные обстоятельства, которые безошибочно позволяли соотносить образ отраженного в произведении субъекта речи с самим автором, но и, в первую очередь, психологически, через аналогии с присущим автору складом мышления, способом мировосприятия, характером течения эмоциональных переживаний и т.д. Соответственно, более конкректним, часто и вполне биографическим представал и образ адресата послания, в роли которого выступали друзья, знакомые, члены семьи автора, его литературные или идеологические единомышленники или противники. Объясняя особую роль послания в поэзии начала XIX в. Л. Гинзбург пишет: «...послание сохраняло свои особенности, выделявшие его среди других, более абстрагированных жанров. Послание называет имена, автор и адресат наделяются биографическими чертами. Отсюда намеки, «домашняя семантика», как называл эту систему Тынянов. / ... / Абстрактного человека, человека вообще послание заменило новым, частным человеком. / ... / Так преодолевалась безличность жанровых образов поэта. 52 Романтизм, в частности русский романтизм Веневитинова или позднее юного Лермонтова, преодолевал эту абстрактность иначе — воздвигая обобщенно субъективный образ поэта поверх мира биографических реалий»[2, с.198, 199, 200]. Иначе говоря, историческая заслуга жанра стихотворного послания заключается еще и в том, что, благодаря особенностям своей художественной коммуникативной организации, оно активно содействовало становлению принципиально нового для тогдашней поэзии типа субъекта речи, которого теоретическая мысль ХХ века идентифицирует как лирического героя, то есть такой художественный образ, который, в противовес абстрактным жанровым персонификациям поэзии классицизма, маскимально, хотя и с определенной степенью условности, был приближен к биографической личности автора лирического произведения. Литература 1. Богданович Е. В. Стихотворное послание 1810-х – начала 1820-х гг. в контексте русской и французской поэтических традиций: автореф. дис.… канд. филол.наук: 10.01.01/ Е. В. Богданович. – СПб., 2011. – 23 с. 2. Гинзбург Л. Я. О лирике. Издание второе, дополненное. / Л. Я. Гинзбург. – Л.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1974 – 409 с. 3. Грехнев В. А. Дружеское послание пушкинской поры как жанр / В. А. Грехнев // Болдинские чтения. – Горький : Волго-Вятское книжное издательство, 1978. – С. 32– 48. 4. Мстиславская Е. П. Жанр посланий в творческой практике В.А. Жуковского (1800 1810). Об идейнохудожественном своеобразии посланий в творчестве Жуковского / Е. П. Мстиславская. – // Ученые записки МГПИ им. В.И. Ленина. - Вып. 389. - М., 1970. - С. 148-166. 5. Поплавская И. А. Формирование теории жанра послания в русской эстетике и критике / И. А. Поплавская // Проблемы метода и жанра: Сб. статей. Вып. 13. / Отв. ред. Ф. З. Канунова. – Томск: ТГУ, 1986. – С. 104 – 119. 53 Секция 5. Русский язык ЯЗЫКОВОЕ ПРОСТРАНСТВО ВНУТРЕННЕГО МИРА БИЛИНГВА Ж. Т. Ермекова Евразийский национальный университет им. Л. Н. Гумилева, г. Астана, Казахстан, Zhannat2211@yandex.ru В новых подходах к исследованию языкового пространства деятельности человека в области словесного художественного творчества в последнее время наметилась тенденция к укрупнению объекта изучения, что привело к попыткам выйти за рамки такого смыслового единства, как текст, и привлечь в сферу исследования коллективный художественный опыт. Словесный образ несет и знание (информацию), и ценности, и нормативные предписания, но не прямо, а опосредованно, когда видимая незначительная часть «приглашает» почувствовать и пережить невидимое, но предполагаемое и в этом смысле почти реальное, основное содержание. И не только пережить, но и соотнести с идеалом через эстетическую оценку по шкале: от прекрасного до безобразного. «Глаз скользит по вершине «айсберга», а мысль проникает в его подводную часть. Образ провоцирует диалог писателя и читателя, художника и зрителя, музыканта и слушателя» [1, с. 71]. Согласно Н.В. Павлович, в человеческом сознании существует единый язык образов со своим «словарем» (парадигмами), «алфавитом» (тезаурусом понятий) и «грамматикой» (типовыми связями парадигм в тексте и варьированием их лексического наполнения) [2, с.25]. Образы возникают как носители информации, гарантирующие относительную стабильность ценностного ядра культуры. Универсальный характер вечным образам придают единая природа психофизиологических качеств человека и принципиальное сходство стоящих перед ним проблем. Характеристики вечных образов: 1) относительная понятность 54 для широкого круга носителей конкретной культуры, 2) уникальная емкость и практически неисчерпаемый запас смыслов, высокая степень поливалентности, 3) уникальная аксиологическая наполненность образа. В последние десятилетия в социокультурном пространстве Казахстана «Двуязычие (казахско-русское, русскоказахское) как яркий образец процессов межъязыкового взаимодействия» [3, с.4] продолжает активно развиваться. В художественном тексте двуязычной творческой личности проявляется мировидение того народа, к которому принадлежит писатель, отражаются взаимоотношения с теми представителями этносов, с которыми сосуществует бок о бок, особое восприятие мира, специфическая манера письма. Изучение такого явления в современной лингвистике представляет собой особый интерес и самостоятельное направление. Известный казахский поэт, переводчик, кинорежиссер Б. Каирбеков отмечает, что «Это огромное богатство - чувствовать чужой язык и чужую культуру, как свою», и выделяет два процесса, происходящих с билингвальной творческой личностью. Первое – осознание глубинных корней своего языка через призму другого семиотического мира (русскую культуру), который всегда влиял на родной язык и явился благодатным семенем настолько, что стал его корневой системой. Второй процесс – это знание художественных ценностей другой, русской, культуры, другого языка и через это знание, «помогающее ему снять шелуху повседневной лексики, создать произведение, позволяющее по-новому засиять исконной светозарной этимологии слова, которое проявляется в остром восприятии казалось бы обыденных слов» [4, с.83]. «Исследование языковых средств, к которым обращается национальный писатель при создании художественного образа на русском языке, свидетельствует как об особенностях творческого билингвального поэта, писателя, так и своеобразии обеих языковых культур, рельефно проступающих на страницах их произведений» [5, с.15] Наша задача в данной статье показать, какими языковыми 55 средствами пользуется казахстанский русскоязычный писатель Дюсенбек Накипов, создавая при этом в романе «Круг пепла» целую палитру образов [6]. Неординарное сознание билингвального автора, пишущего и думающего на русском языке, заключается в «соединении двух разных языковых систем в творческом процессе, в осмыслении способов мышления двух разных этносов. Пользуясь системой приобретенного языка как инструментом творчества, он воссоздает образы первичной культуры в рамках приобретенной» [5, с.21]. Органическое соединение словесной оболочки с духовным ядром делает её предельно выразительной, поэтически осмысленной, приводит к появлению в структуре двух форм, внутренней и внешней. Внутренняя форма – это система образов, а внешняя форма – это организация языковой ткани, которая позволяет добиться активизации звуковой стороны текста, что и делает текст носителем новой, художественной информации, находящейся в подтексте произведения. Д. Накипов, «обращаясь к русскому языку как к форме художественной практики, как к форме создания литературных произведений», развивает «не только традиции русской, но и своей национальной литературы и культуры. Это развитие выражается в отборе жизненного материала, в его освещении, в образной системе, в использовании фольклорных мотивов, в употреблении слов из своих родных языков» [5, с.90]. Вот почему в данной статье делается попытка проанализировать парадигмы художественных образов, созданных творческой билингвальной личностью, ведь «Суть ассоциативного мышления состоит не столько в способности видеть сходство между предметами, сколько в способности извлекать из подобия смысл» [7, с.314]. Парадигма образа – это инвариант ряда сходных с ним образов, который состоит из двух устойчивых смыслов, связанных отношением отождествления, или сравнения – левый член парадигмы и то, с чем происходит сравнение – правый член парадигмы [2, с.14]. Чем больше членов парадигмы нами обнаруживается, тем глубже понимание образа. Основную 56 функцию при создании образов выполняют уникальные лингвистические средства: фонетические, морфологические, лексические, синтаксические. Важно было определить, в какую грамматическую форму ставит автор номинанту «человек» (грамматико-стилистический уровень), с каким словом сочетает ее (лексико-стилистический уровень), как располагает слова в предложении (синтаксико-стилистический уровень). Лексический ряд левой парадигмы с номинантой «человек» объединяет существительные: представитель власти, хиппи, балерина, актер, актриса, режиссер, художник, отождествляется с лексическим рядом правой парадигмы с номинантами «животное» (лань, олениха, львица, волчица, павиан, мамонт), «птица» (выпь, лебедь), «рыба» (мальки, кит, акула, рыба-меч), «растение» (подсолнух), «мероприятие» (праздник, карнавал). В рамках этих базовых ассоциаций наблюдается наиболее широкий спектр актуализируемых смыслов, которые характеризуют человека с точки зрения его состояния, ощущений, психофизиологических свойств (характер, темперамент и т.д.), дается представление о том, как в том или ином живом существе человек пытается увидеть себя, свои пороки и добродетели. Символы в различных культурах не всегда совпадают. Например, лев чаще является образом царственности, воплощением героического начала, а львица - священным символом богини-матери и в то же время символом скрытых страстей. В лингвокультуре кочевника символ волка издревле является тотемом и вбирает в себя много положительных качеств. Волк - это, в первую очередь, высший символ свободы, символ самостоятельности и бесстрашия. В парадигме созданных образов обнаруживается почтительное отношение к героине: о! да! да! великую Алису-волшебницу-Фрейндлих! Ее улыбку - хищный оскал львицы, взгляд умный-умный-волчицы, стать-поступь царскосельская и куртизанская, если так можно-возможно сказать-написать…[6, с.69]. Автор создает красочный и притягательный образ А. Фрейдлих – волшебницы, львицы, волчицы, она же - героиня Царского села – волшебного местечка под Санкт-Петербургом и женственна, как куртизанка, 57 европейская жрица любви эпохи Ренессанса. Такой же пиетет чувствует читатель при сравнении «мастера своего дела» с мамонтом: в старом сером здании на Пушечной, в двух шагах от Большого: восседающий в кресле мамонт - Тарасов, одними жестами подающий-рассыпающий бриллианты - нюансы движений …[6, с.89], мастерицу-балерину с ланью: …агатовоглазая лань - Наташа Бессмертнова…[6, с.88-89], Положительный образ «женщина – верблюдица», полагаем, в образной парадигме является этнокультурным маркером: Казалось ей, что Аруана и не верблюдица горбнаягордая-горькая, а Лебедь Белый-Вольный, и Некто злобный и тайный крылья ее забрал, выпил озеро-море ее - Арал аруанный, дал воды ей потравной-дурманной-желчной и превратил в Аруану, но не смог красоты и стати ее убить, не укротил воли бежать-лететь над жесткой стерней, но уже уготовил-изрыл для нее огромный ров-капкан с рыхлыми сыпучими краями, дабы упала-сверглась и умерла навсегда душа ее аруанная-лебяжьяженская. …[6, с.162] В то же время образ «человек – животное» может вызывать и насмешливо-скептическое отношение: от мам и мамонтов-пап сбегавшие в свой неолит от палеоконтинентов обрыдлого быта советского…[6; 46]; спонтанное танго объединения танцуя-кучкуясь в прайды львов молодых и обособлен в них каждый, как супер-самец, и эго-повадки подруг-угрюмых пантер, презирающих признаки (этно), неся свой вулкан-«кракатау» [6, с.46], Либо, если ты не природный иккар-рах, то будешь просто орать, как павиан……[6, с. 168]. Образ «человек – рыба», создаваемый сцеплением ряда существительных, либо сочетанием прилагательного с существительным, характеризует человека в зависимости от размера рыбы: шла сюда молодь-млад-млекогубое племя мерзлотой пощаженное, юнцы-динозавры из айсберга-века вымороженные оттепелью, как если б в «канадах» где-то прет обреченно в верховья осетровое племя, дабы молокойикрой густой-сметанной оросить камни на дне, рыбешкимальки-пацаны городские [6, с.46]; и это были не выходы в речку маленькой-меленькой рыбы, а выбросы лавы-кипящей 58 энергии суверенных китов молодых…[6, с.46]; На Старом Арбате…Вроде молчаливых быстрых акул-барракуд среди беспорядочно снующих стаек пестрых рыбешек, отравленных донными сероводородными выделениями, в результате какихто тайных и пока невидимых и неощутимых подвижек тектонических пород.…[6, с.120]; одетый в хэмовый-грубыйверевочный свитер, сам близнец-копия меч-рыба из степныхокеанских глубин [6, с.63]. Богатый аллитерациями, ассоциативными рифмами текст говорит о своеобразии манеры письма Д. Накипова. В образе «человек - птица»: Обычно, олимпийцы властной пирамиды, выпь-персоны (совы из леса) приходили в театр по торжественным датам, на помпезные салат-торт-кумысмясо-фрукт-водка-чай-концерты (в смысле репертуара) [6, с.53], игра слов VIP и выпь отождествляет очень важные персоны с птицей, ведущей загадочный ночной образ жизни, за странные повадки которую считают символом безобразия. Нрав у выпи очень неуживчивый, злобный. Однако чаще Д. Накипов создает птичий образ с положительным оттенком: … юные балерины: очаровашкапрелесть Катя Максимова, салонно-точеная Наташа Макарова, лебедь-пава Лена Рябинкина…[6, с.88-89]. Более частотна латентная передача образа: как Балерина воспаряет над пустынями одичания духом Жизели [6, с.56]; А героиня (т.е. Балерина) летела над распластанными телами кордебалета [6, с.48]; Затем легчайший sesson, вспорхнула, взлетела, а на лице ни кровинки [6, с.57]. Легкость, нежность и восхищение сопровождают образ «человек – насекомое»: перевернулся и стал меж травами выглядывать мурашей и жучков, семенящих по делу своему насекомому, пока не увидел скачковый полет бабочки дивнокрылой... сине-красно-желтой, с подпалиной и черным узором по краю крыл... взвизгнул восторженно, прыгнул и погнался за нею - красоткой пушистой, повторяя замысловатый полет крылосоздания хрупкого, и снова... на мгновенье в полете-прыжке застыв, извергся в травы и замер - показалось будто ему... видел он в кроне широкой дриаду - листотелую 59 деву [6, с.44];... грациозка-бабочка Аллочка Сизова…[6, с.8889]. Ряд эпитетов ярко описывают образ «человек – мифическое существо, ментальное»: …и лишь на миг, как озарение-обещание чуда показался всем ангел - Безымяная, до времени сгоревшая-истаявшая балерина-мечта …[6, с.88-89]; Потом требовалось несколько дней, чтобы Балерина вновь обрела самое себя, через многократное повторение классических вариаций, особенно вариации Машеньки из большого pas-de-deux последнего акта «Щелкунчика» божественного Чайковского [6, с.49]; Режиссура дьяволаискусителя Товстоногова…[6, с.69]. Образ «человек – растение»: смеясь коснулся травы и покатился по ней, сладострастно касаясь гибких стеблей, будто дриаду невинную-юную ласкал и пластал, губами схватил ириса темный сосок и выпил запах летучий... [6, с.44]; (о декабрьских событиях в Алматы) …дети весны, маки мои... вы взошли преждевременно, в декабре на снегу ... среди ночи горят цветы крови зимой... красный рассвет при луне белого снега... звезды падают... им не подняться назад... маки - цветы декабря... цветы крови и воли... [6, с.121]; …а одно из них (существо) улыбалось-манило и трансформировалось прямо на глазах в медузно-жемчужно-прозрачную эманацию танцующей феи-пери-женщины-розы, и тут же таяла-растворялась в инееподобном узоре-витраже, который неожиданно обозначился пепельным кругом, куда внезапно утягивалось все виденное еще секунду назад...» [6, с.64], где пери в переводе с казахского – фея. Отождествление человека с растением подчеркивает его нежность и беззащитность, потому появляется чувство восхищения, с одной стороны, и сочувствия, сожаления к невинно погибшим молодым, с другой. Интересен образ «человек – снедь (молоко, гриб, шампанское)»: мамино млеко забывшие девчонки молокососовые пырили грудью и коленки-поганки мини-минича [6, с.47]. Причастный оборот определяет возраст девочекмалолеток, а образ «коленки – поганки», отождествление их коленок с бесполезными, более того, вредными грибами говорит 60 об отношении автора к девушкам легкого поведения. И совсем отличное отождествление: Как забудешь и не вспомянешь?... «Генрих IV» с Борисовым и шампанско-взрывным Фальстафом-Луспекаевым [6, с.69] объясняется неординарностью, поскольку шампанское – напиток праздничноторжественный, для утонченных натур. Сарказм, игра слов, аллитерация помогли создать необыкновенный образ: значит дядюшка Гоша-мусор, погонный-поганный в беленькой форме «фолит» в горизонте [6, с.47]. Образ «человек – вода» узнаваем любым читателем: И все это вернули на их планету клонированные дети - земляне первой волны…[6, с.101]; …и волнами текут - меняются поколения человеков танцующих...…[6, с.97]; …драка распалась мгновенно и рассосалась, все брызнули-прянули-схлынули к «стоку»: одни в сквер у «Консы», другие на «Горку» в кусты у театра [6, с.47]. Образ «человек – сосуд» передает смысл прямо и латентно: …мелкая паутинка микротрещин появляется на стенках фарфорового сосуда, а сосуд этот - он сам …[6, с.76]; В эту последнюю минуту, Она!-Е-Во! на глазах, слушая-впитываянаполняясь музыкой, из земной (конечно же) женщины совершала эту невероятную трансформацию и становилась высшей субстанцией, духом Жизели, таинственной, волшебной [6, с.56]. Образ «человек – пространство» хорошо знаком и близок казахстанскому читателю: Лунная Красавица Калмыка сольется в незримом, но ощутимом интуицией, дуэте с духом Балерины, и сомкнутся в тот вечер круги условного и безусловного, минутного и вечного, совместясь в точке совершенства…[6, с.171], отождествление красоты женщины с луной – типично для казахской поэзии, мифологии. Но обиду и работу мести своей не забыл Осьмихорр и продолжал охоту свою неустанную на светлых потомков той Самки, ставшей... айя-умай... луной недостижной ... Умай ан-на... черным семенем своим немым-немысленным, восхотел смех и мысль самионов застлать-перебить ...уу-бб-ии-тть…[6, с.128]. 61 Образ «человек – природное явление»: Жизель превращается в стремительный вихрь-вращение на месте в позе attitude-deme-plie? [6, с.57]. Образ «человек – вещество»: …а две взрослые дочери вышли замуж и растворились в тумане, покинув круг их былой семьи …[6, с.85] Образ «человек – огонь»: безвестные девочки, мальчики горели там протуберанцами - дети одной альма-матери, огненно-чистой материи танца …[6, с.89] Достаточно своеобразный образ, полный неотразимовосхитительного обаяния, «человек (художник Калмык) мероприятие (праздник, карнавал) - растение (подсолнух)»: После серой скуки лагеря и параллелепипедов барачного сознания, Калмык казался невероятным праздником, как, скажем, подсолнух на асфальте, или бразильский карнавал в центре демонстрации 7-го ноября на площади (если такое вообще можно представить) [6, с.61]. В Калмыке привлекает его внутренняя раскованность, и бесконечное чувство юмора, независимость суждений и насмешливо-циничный ум в сочетании с тонким пониманием высокого искусства. В словаре Д. Накипова обнаруживаются и сложные обратные парадигмы с латентным смыслом, например, «время – снедь – человек - пространство»: ночь мед хайямно янтарный льет, гроздьями гнева звезды полярные [6, с.46], созданные на основе ассоциации времени с именем всемирно известного классика персидско-таджикской поэзии Омара Хайяма, наименованием романа «Гроздья гнева» Джона Стейнбека, а, возможно, и библейскими гроздьями гнева божьего, камнем-минералом. Автор использует и более сложные модели образов, например, «человек - орган (сустав) - пространство (пустота, клуб) - птица»: - Знали бы те вывихнутые от скуки хиппи, аристократы пустот и всякие мнимые «курандерос» вонючие, как Балерина воспаряет над пустынями одичания духом Жизели [6, с.56], где Курандерос – члены клуба, объединяющего путешественников и исследователей традиционных культур, религиозных верований, мифов, ритуалов и обычаев народов 62 мира; хиппи – представители молодёжной субкультуры, популярной в 1960-х и 1970-х годах; Причем следует заметить, что реализация словесных образов наблюдается прямая и латентная. Подобного рода смешение компетенций доказывает невероятную способность мирно сосуществовать в сознании одной креативной билингвальной личности. Образ страстного зрителя, жертвовавшего дефицитным, ценным товаром, чтобы попасть в театр, создается автором описательно: летом…в Оперном проходили гастроли легендарного БДТ, с Товстоноговым во главе. ... Вся Алма-Ата ходила на ушах-бровях, на БДТ. Отменялиськорректировались отпуски, билеты шли влет-на-разлет-на «блат», и были ценой в банку красной икры и «Мальборо». Да, друг мой, зритель тех лет!…[6,с. 68] Художественный текст Д. Накипова отличает содержательное наполнение созданных образов, стилистикотематическая маркированность. Изучение художественнопоэтических образов позволяет получить сведения об уникальном феномене – духе народа, его истории, о языковом сознании автора. Особо хочется остановиться на уникальном свойстве художественного текста, обусловленного креативным билингвальным сознанием Д. Накипова, где так сильно чувствуется перо поэта. Текст изобилует цепочками эпитетов, определяющими лицо: танцующей феи-пери-женщины-розы, молодь-млад-млекогубое племя мерзлотой пощаженное, юнцыдинозавры, рыбешки-мальки-пацаны городские, верблюдица горбная-гордая-горькая, душа ее аруанная-лебяжья-женская, мусор, погонный-поганный, сгоревшая-истаявшая балеринамечта, навигатор-гаргантюа-пантагрюэль-эпигон-троянец и т.д., где происходит «столкновение схожих, порой полярных по значению слов, превращает их в мощную спайку – этимологический слиток – «ритмическую метафору» [цит. по 5, с.82 ]. Это не просто игра слов. За фонетическим сходством слов писатель стремится увидеть внутреннюю связь – связь языка с историей, общностью интересов, ценностей. 63 Мы не исключаем вероятности, что источником появления таких «слитков» в тексте современных поэтовписателей в родной казахской языковой системе, которой свойственен в препозиции бесконечно длинный лексический ряд определений. Столкновение слов, разных по своей семантике, делает зримым и реально осязаемым восприятие тех оттенков, которые незаметны и привычны для нашего слуха в обычном употреблении этих же слов. Неожиданная смена эмоционального тона, чередование слов внутри текста, выявляет основной семантический признак акцентируемого слова, сгущая его смысловую окраску. Такие образы, как Орнеллы Мути - «женщины – узорорнек»: Ореол что ли над нею?., вьются-переплетаютсявяжутся над нею что ли вьюна цветы?., узоры лучей на пять сторон сразу тянутся что ли?., рисунком стовеннымсокровенным что ли проступает она? и ореол вокруг витражнопросветный что ли?., солнцелик на камне... огне-дива... плетенье-«орнек» ли? Орнелла!!!…[6, с.126], позволяют сделать предположение о том, что гипотеза Н.В. Павлович относительно общности в разных культурах больших парадигм, и идентичности на уровне малых парадигм, видится нам вполне жизнеспособной. [ Таким образом, художественный текст содержит большое количество средств речевой выразительности, причем, мы рассматривали парадигмы образов, созданные на основе троп, т. е. лексические средства, хотя текст изобилует и стилистическими, и синтаксическими фигурами. Д. Накипов, блестяще владея русским языком, его богатейшим арсеналом образности, метафоричности, создает и знакомые русскому читателю, и родные образы, выражающие национальное самосознание. Каждый художественно-поэтический образ существует не сам по себе, он не случаен, не обусловлен только данным контекстом, а создает некое языковое пространство, реализует некоторую «вечную идею». Кроме того, текст существует в поле возникающих вокруг него интерпретаций, не только поясняющих его содержание, но 64 и выявляющих неявные, латентные смыслы. Все это вместе не позволяет считать текст принадлежностью индивидуального сознания, а заставляет посмотреть на него сквозь призму коллективного сознания определенного этнокультурного сообщества. Литература 1. Руснак Н.А. Социокультурные маркеры и особенности трансформации образа и знака в художественном творчестве: Дисс канд философ наук.- Ставрополь, 2003.- 161 с. 2. Павлович Н.В. Язык образов.- М.: «Азбуковник», 2004.527 с. 3. Амалбекова М.Б. Феномен билингвальной личности публициста (лингвокогнитивный и сопоставительный аспекты): Дисс… докт.филол.наук.- 10-02-20.- Астана, 2010.- 241 с. 4. Каирбеков Б. Два могучих крыла пегаса // Состояние и перспективы методики преподавания русского языка и литературы: материалы 1 международной научнометодической конференции.- М.: РУДН, 2008.-С. 78-83 5. Бахтикиреева У.М. Творческая билингвальная личность (особенности русского текста автора тюркского происхождения).- Астана: Издательство «ЦБО и МИ», 2009.- 259 с. 6. Накипов Д. Круг пепла. Роман интенций.- Алматы, 2005.- 226 с. 7. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека.-М.: Языки русской культуры, 1999..-I-XV.- 896 с. 8. Орел В.Е. Культура, символ и животный мир.- Харьков.: Гуманитарный Центр, 2008.- 584 с. 65 МЕТАПОЭТИЧЕСКИЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ АНДРЕЯ БЕЛОГО О ЯЗЫКЕ КАК ПОПЫТКА СОЗДАНИЯ ЕДИНОГО ТЕКСТА О ТВОРЧЕСТВЕ Л. А. Молоканова Северо-Кавказский федеральный университет, г. Ставрополь, Россия, mila4688@yandex.ru Андрей Белый пытался создать определенную философско-эстетическую концепцию, которая должна была, по его замыслу, стать теоретической основой для символизма в России. Он говорил, что новое направление не может остаться просто школой, «оно должно связать себя с более общими проблемами культуры; переоценка эстетических ценностей есть лишь частный случай более общей работы, переоценки философских, этических, религиозных ценностей европейской культуры» [1, с. 349]. Символизм становится миросозерцанием, а жизнь - манифестом нового искусства. В книге статей «Символизм» (1910) поэт пишет, что целью поэзии является творчество языка. Язык же представляет собой творчество жизненных отношений, создание жизни. «Бесцельна игра словами, пока мы стоим на чисто эстетической точке зрения; но когда мы сознаем, что эстетика лишь грань, своеобразно преломляющая творчество жизни, и сама по себе, вне этого творчества, не играет никакой роли, то бесцельная игра словами оказывается полной смысла: соединение слов, безотносительно к их логическому смыслу, есть средство, которым человек защищается от напора неизвестности» [3, с. 385]. Неразрывная связь творчества с жизнью и языком, как наиболее могущественным «орудием творчества», для Белого бесспорна, эта связь является направляющей и созидающей, эта связь помогает рассмотреть жизнь как текст и текст как жизнь. Культура, согласно А. Белому, является творческим преобразованием действительности, индивидуальной и коллективной творческой деятельностью по созданию и сохранению культурных форм и ценностей (вера, мораль и др.). Понимание культуры как воплощения творчества неразрывно 66 связано с утверждением главной жизнетворческой цели символизма – пересозданием жизни и человека, теургией. В теургии сливаются творческие интенции человека и религиозные начала жизни, она становится новым творчеством – творчеством нового человека, новой жизни и культуры. Самые первые опыты литературного творчества Андрея Белого уже говорят о том, каков статус языка в его художественной системе. Язык важен для А. Белого – и в смысле материала для литературного творчества, и «в смысле семиотическом – как одно из явлений человеческой культуры» [4, с. 9]. По первым попыткам литературного эксперимента Белого видно, что языку отводится в его художественной системе одна из главных ролей. Над языком ведется непрерывная работа по его «изменению», постоянный творческий эксперимент и осознание, осмысление своего творчества. В статье «Мысль и язык (философия А.А. Потебни)» (1910) А. Белый говорит о том, что наш мир создается в сознании с помощью языка, и этот процесс наиболее полно отражается в искусстве, а именно в поэзии. Художник в такие моменты выступает как «творец действительности» [5, с. 24]. «Жезл Аарона» был написан в 1917 г. и носил подзаголовок «О слове в поэзии». Это одновременно и философский трактат, и филологическое исследование; поэма о слове и мифологическое повествование о нем. Здесь раскрываются взгляды автора на слово, на текст, на роль художника – творца. Язык есть нечто относительно самостоятельное по отношению к умственной деятельности, исторически независимое от нее, «формы творчества в языке во многом отличны от форм умственного творчества вообще» [6, с. 787]. А значит, для их изучения нужны совершенно разные походы и методы, их нельзя определять в «высшее» единство. Язык – это «наиболее могущественное орудие творчества» [1, с. 429]. В статье «Магия слов» (1909) Белый пишет, что «поэзия прямо связана с творчеством языка; и косвенно связана она с мифическим творчеством» [4, с. 3]. Язык, как таковой, «есть уже форма творчества» [1, с. 572]. Именно творческой роли языка уделяет поэт внимание в «Символизме» (1910). 67 «Творческая роль языка, способна в нас пересоздать окружающую природу. Называя предметы, мы, в сущности, вызываем их из мрака неизвестности: приказываем им быть тем, чем они есть; в этом призвании языка к творческой деятельности кроется мысль о том, что психологически творчество первее познания» [1, с. 574]. Когда ставится вопрос о связи творчества и языка, то необходимо найти основания этой связи. По Белому, язык есть творчество индивидуальное, переходящее в творчество индивидуально-коллективное и стремящееся расшириться универсально; «язык есть создание «неделимых», но предполагающее творчество бесконечности поколений и зависящее от преломления его другими; язык есть борьба суммы неологизмов с окаменевшим наследством прошлого» [6, с. 785]. В языке заложен конфликт между индивидуальным и общим началом, между прошлым и настоящим. В такой ситуации язык должен быть очень гибкой и сбалансированной системой, которая, учитывая достижения прошлых поколений, готова для принятия нового, противоречивого. Андрей Белый видел в языке неиссякаемый источник творческих сил, мощнейшее орудие творчества, относительно самостоятельное по отношению к умственной деятельности, исторически независимое от нее. Обращаясь к работам представителей ономатопоэтической школы, он говорил о неразрывной связи человеческой жизни и языка. В творчестве Андрея Белого язык понимается как духовная субстанция будущей культуры и самого бытия будущего. В языке заложен конфликт между индивидуальным и общим началом, между прошлым и настоящим, что позволяет языку быть гибкой и сбалансированной системой. Говоря о неразрывности жизни и творчества, поэт утверждал, что именно творчество организует жизнь и окружающий нас мир: «Творчество осуществляет бытие, как и познание; то и другое без акта творчества только материал всякого рода мертвых данностей - первобытный Хаос, из 68 которого возникают миры» [1, с. 211]. При этом подчеркивается примат творчества над сознанием. Творчество, по Белому, обладает невероятной силой, оно способно пробудить жизнь, жизнь, в которой заложен творческий корень: «Реальная сила творчества неизмерима сознанием; сознание всегда следует за творчеством; стремление к сочетанию слов, а, следовательно, к творчеству образов, вытекающих из нового словообразования, есть показатель того, что корень творческого утверждения жизни жив, независимо от того, оправдывает или не оправдывает сознание это стремление [1, с. 448]. Подчеркивая, что творчество предопределяет познание, Белый говорит об искусстве как единственном способе выразить смысл творчества: «Искусство … выражает яснее идею творчества… Оно - творит ценности» [1, с. 212]. Через искусство происходит связь жизни и творчества. Эта связь становится возможной при помощи соединения образа (переживание по Белому) и предметом внешнего опыта (предметом, относящимся к жизни): «Искусство есть особого рода деятельность: она осуществляется в творчестве связей между переживанием и предметом того или иного внешнего опыта; эту связь можно охарактеризовать как соединение действительности с видимостью в художественной форме» [1, с. 212]. Чтобы понять смысл искусства необходимо «или жизнь превратить в искусство, или искусство сделать жизненным; тогда открывается и освящается смысл искусства» [1, с. 421]. Воспринимая жизнь как творение художника в широком смысле этого слова, как «эстетический феномен», А. Белый мечтал преодолеть границы между жизнью и искусством, выйти за пределы искусства и творить в жизни и саму жизнь. Литература 1. Белый А. Символизм. / А. Белый - Мусагет, 1910. 2. Минц З. Г. Поэтика русского символизма. / Минц З.Г..– СПб., 2004. 3. Тарновская Е. О. Владимир Соловьёв и концепция «жизнетворчества» А. Белого / Тарновская Е.О. 69 Минувшее и непреходящее в жизни и творчестве В.С. Соловьёва. Материалы международной конференции 14-15 февраля 2003 г. Серия «Symposium», выпуск 32. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. С.384-388. 4. Фещенко В. В. Поэзия языка. О становлении лингвистических взглядов Андрея Белого. / Фещенко В.В. - Москва, 2005, 17 с. // www.allbest.ru 5. Штайн К. Э., Петренко Д.И. Язык метапоэтики и метапоэтика языка / Штайн К.Э., Петренко Д. И. Метапоэтика: сборник статей на учно-методического семинара «Textus» // Под ред. В.П. Ходуса.- Ставрополь: Издательство Ставропольского государственного университета, 2008.- Вып. 1.- 736 с. (14 – 47) 6. Штайн К. Э. Язык как деятельность и произведение: проблема символа в статье А. Белого «Язык и мысль (философия языка А.А. Потебни) / Штайн К. Э. Три века русской метапоэтики: Легитимация дискурса. Антология: В 4х т. Том 2. Конец XIX — начало XX вв. Реализм. Символизм. Акмеизм. Модернизм // Под общей редакцией проф. К.Э. Штайн. — Ставрополь: Издательство «Ставрополье», 2005. — 884 с. (782 - 791) 70 Секция 6. Германские языки ЛЕКСИКА КАК СИСТЕМА: ПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПОПОЛНЕНИЯ СЛОВАРНОГО ЗАПАСА СОВРЕМЕННОГО АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА Е. А. Губина Южный федеральный университет, г. Ростов-на-Дону, Россия, elena_gubina@mail.ru Единицей эволюции языка является изменение номинации, то есть соотношение между означаемым и означающим. В связи с этим Арнольд И.В отмечает, что развитие словарного состава языка идет по трем основным путям: 1) лексикофразеологическому – путем возникновения новых слов и фразеологизмов; 2) семантическому – путем обогащения словаря в результате переосмысления значений слов и оборотов, уже существующих в языке; 3) процесс лексико-семантической архаизации – путем полной или частичной изоляции тех или иных лексико-фразеологических единиц, их перехода в пассивный словарь [1,c.25]. В настоящий момент английский язык, так же как и многие другие языки, переживает "неологический бум". Чтобы более адекватно отразить, воспроизвести и закрепить новые идеи и понятия, язык вообще и лексика в особенности вынуждены перестраиваться, дифференцироваться, порождать новые единицы. Само появление нового слова диктуется прагматическими потребностями. "Словарный фонд дает языку базу для образования новых слов, т.е. является главной устойчивой материальной и структурной основой обогащения и развития словарного состава языка" [5, c.23]. Отправитель сообщения выбирает из наличного лексического репертуара то, что наилучшим образом отражает его мысли и чувства. Если в лексиконе отправителя такого слова нет, он видоизменяет старую или создает новую лексическую единицу. Здесь следует подчеркнуть тенденцию к употреблению более экспрессивных форм (процесс трансноминации) по сравнению с существующими в языке. Будагов Р.А. пишет, что "развитие и 71 совершенствование лексики в целом определяется противоречием между ее возможностями в каждую историческую эпоху и растущим стремлением людей выразить свои мысли и чувства адекватнее, стилистически разнообразнее и логически точнее. Подобное противоречие выражает внутреннюю сущность процесса развития языка и органически связано с мышлением" [4, c.35]. При этом появление слова не всегда вызвано прямыми потребностями общества в новом обозначении. Нередко неологизм – это результат устранения некой нерегулярности употребления или результат новых ассоциаций, т.е. при создании неологизма часто действуют только внутриязыковые стимулы. Сложившаяся в языке лексическая система накладывает известные ограничения на творческую деятельность людей, создающих новые слова. Появление нового слова - результат борьбы двух тенденций - тенденции развития языка и тенденции его сохранения. Это обусловлено тем, что "в языке существует довольно сильная тенденция сохраняться в состоянии коммуникативной пригодности" [9, c. 52]. Действительно, ошибочно предполагать, что новообразования - это простые дополнения к существующему до их появления словарю. Входя в лексику данного языка, они вызывают в ней ряд внутрисистемных изменений таких, как, перераспределение в синонимических рядах, перестройка лексико-семантических групп и полей, стилистическое переоформление единиц и др. Основная масса новых единиц образуется с помощью словообразовательных средств. Новое понимание словообразования как источника не только готовых названий, но и правил их образования по определенным моделям и схемам позволило обнаружить действие различных принципов, по которым строятся эти правила (действие аналогии, ассоциативных процессов и т.д.). Между номинативной и коммуникативной деятельностью существует непосредственная связь. "Именование предмета или ситуации есть не только процесс обозначения, но одновременно и процесс познания и коммуникации" [9, с. 60]. В связи с оформлением в языкознании последних десятилетий новой коммуникативно-прагматической исследовательской парадигмы, опирающейся на принцип деятельности, можно 72 говорить о возможности прагматического подхода к единицам всех языковых уровней, в том числе и к единицам лексического уровня. Прагматика определяет, каким образом воспринимающая система на основании информации, не заложенной в воспринимаемом выражении, выбирает из множества интерпретаций наиболее подходящую для данного случая. Исходя из того, что слово является не только единицей номинации, но и единицей, участвующей в коммуникации, под прагматическим аспектом изучения лексики мы имеем в виду выявление внутренних закономерностей, которым подчиняется выбор и адекватное употребление слов в конкретном коммуникативном акте, а также определение связей между процессами создания новых слов и их коммуникативнопрагматической направленностью. Одной из задач прагмалингвистики является изучение тех аспектов использования языка, которые закодированы на уровне лексического значения. К эмпирическим задачам теории прагматики относится разработка когнитивной модели производства, понимания и запоминания речевых актов, а также модели коммуникативного взаимодействия и использования языка в конкретных социокультурных ситуациях. Прагматика изучает все те условия, при которых человек использует языковые знаки. Чтобы ответить на вопрос о том, как создается новое слово, необходимо обратиться к теории номинации. Теория номинации развивалась прежде всего как теория, направленная на объяснение пути от вещи к ее обозначению, т.е. пути от предметного мира к наречению отдельных его фрагментов. В этом заключается сущность ономасиологического подхода к исследованию языка; подхода, который "рассматривает содержательную сторону языковых единиц с точки зрения предметной направленности, т.е. соотнесенности с внеязыковым предметным рядом как средства обозначения, именования последнего" [10, с.19]. В акте первичного "крещения" объекта участвует определенный индивидуум. В структуре акта номинации в качестве отправного пункта оказывается сложное переплетение 73 интенций говорящего и его личностных смыслов, т.е. индивидуальное смысловое задание говорящего [7]. Человек, создающий новое слово (originator) стремится к индивидуализации и оригинальности. Затем слово проходит несколько стадий социализации (принятие его в обществе) и лексикализации (закрепление в языковой системе). Слово воспринимается посредниками, которые распространяют его среди масс. Слово фиксируется в периодической печати. Очередная стадия социализации - принятие слова широкими массами носителей языка. Далее идет процесс лексикализации, а затем приобретение навыков адекватного употребления нового слова, то есть приобретение коммуникативно-прагматической компетенции носителями языка. На этой стадии прагматика предписывает правила адекватного употребления новой лексической единицы, выявляет типичные для нее контексты употребления, а также условия, противопоказанные для ее использования, т.е. создающие "прагматическую аномалию" [3, с. 9]. Условно "цепочку неологизации" объекта действительности можно представить следующим образом: >создающий слово > социализация слова > лексикализация слова. В результате акта номинации создается единица, относящаяся к одному из типов единиц номинации (производному или сложному слову, словосочетанию). Каждый тип единиц номинации характеризуется неповторимым набором признаков. Такими признаками, вслед за Е.С. Кубряковой, считаем: "а) синтетизм vs аналитизм наименования, что позволяет противопоставить наименования, замкнутые рамками одного слова, несколькословным наименованиям; б) глобальность знака, его семантическая целостность vs расчлененности и мотивированности, что позволяет противопоставить слово непроизводное всем прочим, демонстрирующим разную степень расчлененности: так, производные слова менее расчленены в своей семантике, чем сложные, сложные - менее, чем словосочетания и предложения, хотя все перечисленные единицы составлены из более мелких единиц и потому передают свое значение через образующие их знаки и отношения между ними; в) отсутствие или же наличие предикативной связи между составляющими знаками, 74 что позволяет выделить слово простое без этой связи и противопоставить его всем прочим единицам номинации, где эта связь присутствует либо в латентном, скрытом виде, либо является внешне выраженной" [7, с. 43]. Одной из проблем прагмалингвистики является разграничение семантики и прагматики. По мнению Р. Познера [12, с. 52-89], это разграничение в лингвистическом описании должно основываться на разграничении значения и употребления слов в речевой коммуникации. Согласно Д. Вундерлиху [13, с. 92151], семантика изучает буквальное значение, прагматика имеет дело со всеми видами непрямого значения, а также с результатами акта речи, т.е. с теми выводами, которые делает слушающий из слов говорящего, с его последующими реакциями. Можно говорить о существовании определенной диалектической связи между прагматикой и активными номинативными процессами. Так, например, появление у слова нового лексико-семантического варианта в свете коммуникативно-прагматической парадигмы может быть рассмотрено как результат прагматической вариативности слова. Под этим термином мы понимаем варьирование его употребления в различных ситуациях общения в зависимости от социального, территориального, национального, возрастного и прочих статусов участников коммуникации [6]. Слово приобретает прагматическую маркированность на уровне системы. Прагматическое содержание слова кодирует черты ситуации общения, в которой оно обычно употребляется. Прагматический анализ на уровне слова имеет целью выявление внутренних закономерностей, которым подчиняется адекватный выбор и употребление лексической единицы в типизированной ситуации общения. При этом особую роль приобретает выявление ограничений на употребление. Одна и та же лексема по-разному реализуется в однотипных ситуациях представителями различных слоев носителей языка. В результате употребления слова в не типичной для него ситуации (контексте) носителем иного социолекта (языка определенной социопрофессиональной 75 группы) оно приобретает новый оттенок значения, который затем оформляется в отдельный лексико-семантический вариант слова. С другой стороны, любая новизна семантическая порождает новизну прагматическую. Появившийся новый ЛСВ слова расширяет прагматику всей лексемы, так как расширяется спектр ситуаций и контекстов ее употребления, а, следовательно, и ограничений на употребление. Вызванная прагматической вариативностью новая единица семантической деривации порождает дальнейшую прагматическую новизну всей лексемы в целом. Так каким образом изменения в семантике связаны с изменениями в прагматическом потенциале слова и как изменения в употреблении слова связаны с расширением семантической структуры слова? Экономичность языка вынуждает язык избегать количественного приращения единиц его плана выражения и обращает номинативную деятельность в русло вторичной номинации - ведет к переосмыслению уже имеющихся в языке номинативных средств. Как известно, новые лексикосемантические варианты слова появляются в языке вследствие асимметрии языкового знака. Причиной их появления можно признать нарушение языкового автоматизма (один знак - одно значение). При изменении семантической структуры лексемы, при развитии новых ЛСВ меняется и ее прагматика. Так, при образовании нового значения слова dog (one who betrays) произошла внутренняя перестройка в структуре исходного многопризнакового идентифицирующего ЛСВ (animal, wild and domesticated). Oбразовался новый ЛСВ квалитативного типа, который имеет более широкий диапазон употребления, так как соотносится с более широким кругом денотатов и может быть употреблен по отношению к любому существу, способному на выслеживание и предательство. Иначе говоря, вслед за изменениями в семантике происходят изменения в прагматике слова, расширяется спектр ситуаций, в которых оно употребляется. Прагматический потенциал лексемы складывается из прагматики всех ЛСВ, входящих в ее структуру. Иными словами, новый ЛСВ слова, появившийся в результате прагматической вариативности, расширяет 76 семантическую структуру и прагматический потенциал всей лексемы в целом. Прагматическое варьирование возможно и на уровне отдельного ЛСВ. Речь идет о тех ЛСВ, которые имеют амбивалентную прагматическую оценку (т.е. знак оценки этих ЛСВ варьирует в зависимости от позиции адресанта), иначе говоря, речь идет о единицах, зависимых от социума. В зависимости от того, кто употребляет социолектную форму носитель социолекта или представитель доминирующей культуры, социально маркированный амбивалентный ЛСВ будет иметь положительную или отрицательную оценку. Внутри группы оценка носит положительный характер, вне группы - отрицательный, что связано с "дивергенцией словесных знаков" [11, с. 96-97], которая в свою очередь определяется расхождением социальных ценностей и установок различных социальных групп. Адекватный выбор лексической единицы из множества вариантов с целью достижения конечной цели коммуникации-воздействия на партнера является нормой, которая отбирает и закрепляет допустимые, естественные в типовой ситуации единицы и ограничивает их от недопустимых. С другой стороны, "повторяющиеся употребления слова в типичных коммуникативно-прагматических контекстах могут привести, в конце концов, к узуальной закрепленности прагматического смысла в семантической структуре лексической единиц в виде отдельных сем или блоков" [2, с. 17]. То есть речь идет о закодированных в лексическом значении слова чертах контекстов его употребления. Данный код определяет прагматическую заданность лексической единицы, ее прагматическую маркированность на уровне системы. Постулат о существовании прагматического аспекта в значении нового слова на первый взгляд может показаться парадоксальным. Однако можно говорить о существовании особой прагматики нового слова, отличной от прагматики канонического слова. Прежде всего, прагматической нормой для нового слова зачастую является нарушение традиционных норм. В прагматике нового слова закодирована психологическая установка говорящего на оригинальность, неповторимость. Новое слово формируется в когнитивной системе индивида под влиянием коммуникативно77 прагматических потребностей и намерений. Бытийная сущность прагматики нового слова заключается в ее динамическом характере. В момент первичного употребления нового слова в модальной рамке его значения присутствует прагматический компонент, кодирующий модальность "неожиданность", отражающую отношение модального субъекта к предполагаемому нормативному ходу событий [5]. Данный компонент связан с прагматикой говорящего. В аспекте прагматики слушающего новое слово кодирует модальность "удивление", т.е. реакцию говорящего на инновацию. При повторном употреблении нового слова по мере его конвенционализации происходят изменения как в распределении прагматических компонентов между различными аспектами словозначения, так и в характере их наполнения. Происходит приглушение компонентов, кодирующих упомянутые выше типы модальностей. Появляются компоненты, фиксирующие как новые типы модальностей, так и абсолютно новые дополнительные параметры коммуникативной ситуации, в которой преимущественно употребляется данное слово. Литература 1. Арнольд И.В. Лексикологии английского языка. – М.: Просвещение, 1990. 2. Азнаурова Э.С. Прагматика художественного слова. Ташкент, 1988. 3. Арутюнова Н.Д. Фактор адресата // Изд. АН СССР: СЛЯ. Т.4. № 4, 1981. 4. Будагов РА. Новые слова и значения // Человек и его язык. М.: Наука, 1976. 5. Вольф Е.М. Оценка и нормы в модальных структурах // Риторика и синтаксические структуры. - Красноярск, 1988. 6. Заботкина В.И. Новая лексика современного английского языка. - М.: Высшая школа, 2001. 7. Кубрякова Е. С. Номинативный аспект речевой деятельности. - М.: Высшая школа, 1992. 78 8. Никитин М.В. Лексическое значение слова. Структура и комбинаторика. — М.: Высшая школа, 1983. 9. Уфимцева А.А. Лексическое значение. Принцип семасиологического описания лексики. - М.: Наука, 1986. 10. Швейцер А.Д. Современная социолингвистика. - М.: Наука, 1983. 11. Posner R. Semantics and pragmatics of sentence connectives in natural language // Speech act theory and pragmatics. Dordrecht etc., 2005. 12. Wunderlich D. Methodological remarks on speech act theory // Speech act theory and pragmatics. - Dordrecht etc., 2007. ПРОБЛЕМАТИКА ИДЕНТИЧНОСТИ В МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ Е. П. Матузкова Одесский национальный университет имени И. И. Мечникова, г. Одесса, Украина, ejv76@rambler.ru Идентичность как многогранный феномен и комплексное понятие сегодня все чаще становится объектом исследования различных лингвистических дисциплин. В рамках коммуникативно-функциональной лингвистической парадигмы изучения идентичности особое место принадлежит исследованиям, связанным с проблемами взаимопонимания в межкультурной коммуникации. Ученые обращаются к вопросам ценностных ориентаций, культурной, этнокультурной и лингвокультурной идентичностей, их сохранению или модификациям в инокультурной среде, преодолению культурного шока и кризиса идентичности (Р. Бенедикт, М. Беннет, Дж. В. Бери, С. Бочнер, М. Мид, Э. Холл и мн. другие). Так, американские ученые Дж. Н. Мартин и Т.К. Накаяма, занимающиеся проблемами межкультурной коммуникации, выделяют три основных подхода к изучению идентичности: социопсихологический (идентичность как самость и как групповая принадлежность), коммуникативный (идентичность 79 как самость, формируемая в результате общения с другими) и критический (формирование идентичности в историческом, экономическом, политическом и дискурсном аспектах) [5, с. 111-116]. На постсоветском пространстве инициаторами изучения проблематики идентичности в межкультурной коммуникации являются Л.И. Гришаева, Т.И. Бородина, В.Б. Кашкин, А.П. Садохин, Т.Г. Грушевицкая, М.К. Попова, Б.Б. Ярмахов, Я.В. Цурикова и другие ученые. Достигнуты значительные результаты в этой области, прежде всего благодаря представителям Воронежской школы изучения идентичности. Поэтому совершенно не случайно идентичность сегодня признается базовым понятием межкультурной коммуникации (в ее лингвистическом аспекте) [4]. Последняя, таким образом, рассматривается как взаимоотношение противостоящих идентичностей, при котором происходит включение идентичностей собеседников друг в друга, что позволяет ожидать от них соответствующих типов поведения и действий. Взаимодействие таких идентичностей, тем самым, определяет вид и механизм коммуникации [3, с. 58]. Основной проблемой межкультурной коммуникации, как известно, является проблема достижения взаимопонимания, которое детерминировано культурно-историческими, этническими и социокультурными рамками. Ведь коммуникация на практике осуществляется как взаимодействие индивидов, каждый из которых в процессе инкультурации осваивает с той или иной мерой осознанности модели дискурсивной деятельности и таким образом «врастает» в свою культуру. И поэтому вопросы сохранения культурной идентичности личности в плане успешности межличностного и межкультурного общения, как и вопросы коллективной культурной идентичности и проницаемости самих культур находятся в фокусе внимания специалистов по межкультурной коммуникации на современном этапе становления этой дисциплины. Суть культурной идентичности в межкультурной коммуникации нередко толкуется с позиций экзистенциализма. 80 На фоне таких работ заметно выделяются исследования, где проблемы достижения взаимопонимания трактуются с точки зрения культурной /лингвокультурной идентичности субъекта коммуникации и описываются в ракурсе коммуникативнофункциональной/дискурсивной парадигмы (Л.И. Гришаева, Л.В. Цурикова, Н.Ф. Герман, Б.Б. Ярмахов и др.). Культурная идентичность в таком аспекте изучения основывается на разделении партнеров по коммуникации на «своих» и «чужих», поэтому культурная идентичность субъекта коммуникации является основным фактором, который влияет на достижение взаимопонимания в рамках внутрии межкультурного взаимодействия. Результат интерпретации соотношения «своя – иная культура» зависит от того, в какую «модальную рамку восприятия» [1, с. 60] помещается объект коммуникации. Для анализа культурной идентичности выделяются две такие рамки: восприятие с позиции «свой – чужой» и восприятие с позиции «свой – другой». При этом обосновывается, что оппозиции «свой – чужой» и «свой – другой» не являются равнозначными. Различия между ними определяются разной природой, степенью абстрактности или конкретности сведений, местом в иерархии отношений при восприятии индивидом разнообразных объектов действительности, а также сферой приложения соответствующей оппозиции (подробнее об этом см. [2]. Под культурной идентичностью субъекта коммуникации, таким образом, понимается идентичность, устанавливаемая на основании распознавания и принятия соответствующих культурных норм и образцов поведения, ценностных ориентаций и языка, исторически сложившихся в культуре, усвоенных субъектом в процессе инкультурации и воспринимаемых в качестве «своих» [1, с. 12]. Осознание своей идентичности в рамках принадлежности тому или иному лингвокультурному сообществу – лингвокультурная идентичность – побуждает субъекта коммуникации к принятию и использованию адекватных моделей дискурсивных событий в процессе как внутри-, так и межкультурного взаимодействия. Различия в моделях дискурсивной деятельности в ситуации 81 межкультурного взаимодействия, как показывают исследования, вызывают у коммуникантов проблемы в плане когнитивного, аффективного и поведенческого аспектов коммуникации. Такие различия являются не только причиной возникновения кризиса идентичности, но и «движущей силой сознательной трансформации лингвокультурной идентичности субъекта коммуникации» [1, с. 12] с целью наиболее полного понимания иной культуры. В заключении отметим, что при всей разноплановости исследований идентичности в межкультурной коммуникации, идентичность в них рассматривается в качестве коммуникативно-конструируемой сущности, которая возникает и формируется в результате различных социокультурных процессов в различных типах дискурса, ими же конструируется и в них репрезентируется. Соответственно, подчеркивается ее «языковая», интеракциональная, деятельностная природа. Литература 1.Герман Н.Ф. Лингвокультурная идентичность субъекта современной межкультурной коммуникации / Н.Ф. Герман: дис…. канд. культурологии: 24.00.01. – теория и история культуры. – Челябинск, 2009. – 159 с. 2.Гришаева Л.И., Цурикова Л.В. Введение в теорию межкультурной коммуникации / Л.И. Гришаева, Л.В. Цурикова. – Воронеж: ВГУ, 2003. – 368 с. 3.Грушевицкая Т.Г., Попков В.Д., Садохин А.П. Основы межкультурной коммуникации: Учебник для вузов / Под ред. А.П. Садохина. – М.: ЮНИТИ-ДАНА, 2003. – 352 с. 4.Селіванова О.О. Сучасна лінгвістика: напрями та проблеми / О.О. Селіванова. – Полтава: Довкілля-К, 2008. – 712 с. 5.Martin J.N., Nakayama T.K. Intercultural Communication in Contexts / J.N. Martin, T.K. Nakayama. – California: Mayfield Publishing Company, 2000. – 364 p. 82 О НЕКОТОРЫХ ТРАДИЦИЯХ И НОРМАХ НАПИСАНИЯ ФАМИЛИЙ В ШВЕДСКОМ ЯЗЫКЕ У. П. Природина Частное образовательное учреждение дополнительного образования по изучению иностранных языков «Скандинавская школа», г. Москва, Россия brasikaikea@rambler.ru В начале XXI в. вышла монография шведского лингвиста Э. Брюллы, посвященная фамилиям ряда европейских стран во всем их многообразии [3]. Обратимся к разделу монографии Э. Брюллы, в котором рассматриваются шведские фамилии в диахроническом и синхроническом планах в контексте культурной традиции. В нашей статье представим некоторые традиционные нормы написания шведских фамилий. Э. Брюлла обозначает, что в шведском языке фамилии пишутся согласно исторически сложившимся и передаваемым из поколения в поколения обычаям. В их основе лежит принцип соответствия нормам шведского правописания, однако встречаются и отклонения от этих правил. Так, фамилии, в составе которых встречается компонент bäck ‘ручей, ручеек’, пишутся чаще всего в соответствии с нормами SCB (Центральное статистическое бюро). Например, Bäck (Бекк) (более 3000 фамилий), однако встречается также и Beck (Бекк) (около 300 фамилий), Bäckman (Бекман) (более 4000 фамилий) и Beckman (Бекман) (более 1400 фамилий). Компонент häll ‘плоский камень, скала’ чаще всего пишется как Hell- в таких фамилиях, как Hellberg (Хелльберг) (приблизительно 5000 фамилий), но также существует вариант Hällberg (Хелльберг) (примерно 200 фамилий). Согласно статистике, больше людей носят фамилию Engman (Энгман) (3000 фамилий), нежели Ängman (Энгман) (äng ‘поле, луг’; около 25 фамилий), у более чем 600 человек зафиксирована фамилия Elg (Эльг) и менее чем у 4 человек ее эквивалент Älg (Эльг) (älg ‘лось’). Самыми распространенными с точки зрения «придания необычного оформления» фамилиям являются, как отмечает Э. Брюлла, согласные h и z. По данным Центрального 83 статистического бюро, фамилию Wahlberg носят 3142 человека, в то время как фамилии Valberg и Walberg – соответственно 241 и 94 шведа. На русский язык три вышеуказанные фамилии передаются как Вальберг. В написании многих родовых имен отчетливо прослеживается влияние иностранных языков. Непроизносимый согласный h, в таких фамилиях как Dahl (Даль), Wahlberg (Вальберг), скорее всего, восходит к немецким принципам написания антропонимов: Hahn, Ehrenpreis, и h в этих фамилиях указывает на то, что перед ним долгий гласный звук. Согласный h также часто встречается и в шведских фамилиях, если необходимо «сделать» длиннее слишком короткие из них: Ahl (Аль), Dahl (Даль), Edh (Эд), Roth (Рут). Согласный z также довольно распространен в составе фамилий, несмотря на то, что в шведских словах он встречается не очень часто. Находим бесчисленное количество таких примеров, как Zetterberg (Сеттерберг), Zetterkvist (Сеттерквист), Zetterström (Сеттерстрём) и т.п. Таким же образом можно изменить и обычные фамилии с формантом -son, превратив их в необычные с помощью всего одной буквы, например Erikzon, Svenzon. Э. Брюлла рассматривает и ряд других согласных. Так, несмотря на то, что буква w используется в шведском языке в словах иностранного происхождения, она не менее «популярна» в именах собственных, нежели обычный согласный v: Wall (Валль), Wallin (Валлин), Wiklund (Виклунд) и т.д. Во многих фамилиях можно обнаружить отголоски древней шведской орфографической традиции (диграфы dh, th). Так, вплоть до начала XVIII в. изначально звонкий согласный d, например в таком слове как blad ‘лист’, писался вместе с согласным h – bladh. Мы до сих пор встречаем фамилии Ekbladh (Экблад), Widderstadh (Виддерстад), Thorstensson (Торстенссон). В XVIII в. из моды вышли фамилии с латинским окончанием -us, популярность приобрел французский язык. Постепенно латинские флексии были упразднены, и вместо прежних фамилий появились краткие: Nobel (Нобель), Norén (Норéн), Tessin (Тессин). Письменные традиции XVII в. повлекли за собой пристрастие к употреблению сочетаний gh и dh вместо обычных 84 g и d. Скажем, взамен -berg и -borg в фамилиях часто писали bergh и -borgh. В соответствии с более старыми орфографическими правилами звук [v] передавался на письме буквой f (в конце слов и перед гласными), например graf, haf, löf, что в свою очередь привело к появлению фамилий типа Grafström (Гравстрём), Hafstad (Хавстад), Löfberg (Лёвберг), Sta(a)f (Став). В позиции между гласными звук [v] передавался посредством буквосочетания -fv-: grefve. Это довольно частое явление, встречающееся во многих фамилиях: Lefvert (Леверт), Dyfverman (Дюверман). В некоторых словах [v] в начале слов фиксировалось на письме как hv-: hvilken, hvem, и подобное сочетание до сих пор сохранилось в фамилиях Hvarfner (Варфнер) и Hvitfeldt (Витфельдт). Отметим, что по реформе 1906 г., написания hv, fv, f были заменены фонетическим написанием v [6, с.29]. До орфографической реформы 1889 г. вместо буквосочетания -kv- употребляли -qv- [2, с.70], которое в настоящее время все еще встречается в составе многих родовых имен: Qvist (Квист), Qvarnström (Кварнстрём), Qvarfordt (Кварфордт). Обычай обозначать звук [v] посредством u после q берет начало из латинского и немецкого языков: Almquist (Альмквист), Quiding (Квидинг). В древнешведском языке считалось нормой удвоение гласных, что привело к появлению фамилий наподобие Blååth (Блот), Brååheden (Брохеден), Green (Грин), Höök (Хёк), Staaf (Стаф). Заявки, попадающие в последние годы в Patent- och registreringsverket, PRV (Патентно-регистрационное управление), свидетельствуют о том, что существуют явные тенденции к ослаблению языкового чувства, когда речь идет о написании фамилий. Как было указано выше, употребление глухого согласного -h- соответствует немецким моделям, и, таким образом, не следует, считает Э. Брюлла, бездумно вставлять данный согласный в любую часть антропонима. Например, не считается приемлемым употребление h в следующих фамилиях: Niehqvist (Никвист), Viljestålh 85 (Вильестоль), Alhmängen (Альменген), Calhemyr (Кальемюр), Romanhberg (Романберг). Допускается использование сочетания -dt- (Björketidt), но не его эквивалента -td-, как например в фамилии Vintderdag. Существует также восходящая к древним истокам традиция написания -f- и -fv-, но не -v/wf- (Havfsholt, Ridderhavf, Dadidowf) для обозначения на письме звука [v]. Замена s- в форманте -son на согласные -x- и -zприемлема в новообразованных фамилиях (Alexon, Inezon). Однако существуют сомнения, признавать ли право на принятие таких форм, как Martinscon, Martincson, Martinsczon, Ferguszon. Если учитывать более старую орфографическую традицию при написании фамилий, то необходимо – по меньшей мере с точки зрения коммуникации – следовать определенным нормам. Слишком много времени проходит зря, подчеркивает Э. Брюлла, если необходимо произносить адресату свое имя по буквам. Согласно закону «Об именах» от 1963 г. для новообразованных фамилий действовало следующее правило: «по способу своего образования, произношению и написанию» они должны были соответствовать «местным нормам употребления». Эта формулировка была подобрана с целью охвата не только шведских, но также финских и саамских фамилий. В закон «Об именах» от 1982 г. были внесены изменения в связи со стремлением к интернационализации. Новое постановление гласит, что в качестве новообразованной фамилии «не может быть признана неприемлемая в стране по способу своего образования, произношения или написания» [7, §12]. Таким образом данный закон учитывает и орфографию имен. Однако точно не указывается, как именно должны писаться имена/фамилии. В 50-х гг. XX в. обсуждался вопрос о том, допустимо ли учитывать влияние иностранного языка в процессе образования фамилии. Особые споры вызвали элементы -en- и -er(-). С лингвистической точки зрения, отмечает Э. Брюлла, раньше было негативное отношение к новообразованиям (в данном случае к фамилиям), содержащим подобные компоненты. Они 86 считались точными копиями немецких имен. Элемент -en встречался в составе старых дворянских родовых имен – Lewenhaupt (Левенхаупт), Gyllensparre (Юлленспарре). Он также получил распространение в родовыx именаx зажиточных горожан: Bergengren (Бергенгрен), Rosenberg (Росенберг). Выделив этот элемент в составе шведских фамилий, исследователи 50-х гг. XX в. изменили отношение к вышеуказанной части слова в лучшую сторону. И напротив, такие образования как Berg-er-ström, противоречили правилам словообразования в шведском языке. Отношение к так называемым классическим компонентам сложных слов было либеральным. Допускалось использование окончаний -ander, -ell, -en, -ér и -in. Несколько менее четкая позиция существовала в отношении окончаний -eus, -ius, -elius и -enius, поскольку считалось, что они придают фамилии латинское звучание. Некоторые из вышеуказанных ограничений сегодня не действуют. При утверждении новых фамилий допускается употребление как -en- и -er- в середине слов, так и суффикса -er. В современных сложных фамилиях-новообразованиях со вторыми компонентами, обозначающими природные явления, часто встречается суффикс -er, например Feltberger (Фельтбергер), Hanlinder (Ханлиндер), Skolinder (Скулиндер), Hällemarker (Хэллемаркер). В настоящее время сложные фамилии с такими компонентами, как -berg ‘гора’, -gren ‘ветка’, -kvist ‘сучок, ветка’, -lund ‘роща’, -mark ‘земля, почва, пашня’, -vall ‘пастбище’ и др., обозначающие природные явления и выполняющие функцию суффиксоида, претерпели некоторые изменения: второй компонент употребляется в неопределенной форме, например фамилия Djurberget (Юрбергет) трансформировалась в Djurberg (Юрберг); ударение падает не на второй, а на первый компонент (Liʹndberg вместо Lindesbeʹrg); первый или второй компонент является односложным (Blomberg вместо Blommaberg) [5, с.127]. Своеобразная форма первых элементов сложных слов объясняется тем, что существительные, оканчивающиеся на безударную гласную, 87 становясь первым элементом сложного слова, обычно утрачивают свое окончание, например Backlund (backe), Hagström (hage). Однако в результате соединения может появиться и новая гласная Liljegren (lilja). Среди фамилий-новообразований выделяются те, в основах которых наличествуют такие компоненты, как sol ‘солнце’, måne ‘луна’, v(w)inter ‘зима’: Midensol (Миденсуль), Måndröm (Мондрём), Solbarn (Сульбарн), Vargvinter (Варгвинтер), Winthersparv (Винтерспарв), Wintervitt (Винтервитт). C. Энтзенберг полагает, что причиной появления подобных фамилий можно считать интерес нового поколения к астрологии, целительству, гаданию на картах Таро, где особое внимание уделяется солнечной системе [4, с.31]. Говоря об ударении, отметим, что в фамилиях, оканчивающихся на -ell, -een, -en, -er, -in, главное ударение падает на последний слог Danell (Данелль), Lunden (Лунден). Акутный тонический акцент (´) имеют ряд фамилий типа Svensson (Свенссон), Strindberg (Cтриндберг) [1, с.28,30]. Для шведских родовых имен типично употребление знака ударения: Linné (Линнé), Modéer (Мудéр), Montán (Монтáн). Однако постановка графического ударения, в такой фамилии как Aóseus, может ввести в заблуждение, поскольку в именах, оканчивающихся на -eus, ударным обычно является именно этот элемент. Грависный тонический акцент (`) менее распространен и встречается прежде всего при передаче французских и итальянских фамилий. Э. Брюлла задает вопрос: обосновано ли употребление этого знака в таких случаях, как Rixidèr, Auvèlius, Corèander? Подобное написание может лишь создать путаницу и передать неверное произношение, подчеркивает исследователь. Еще один спорный знак, который периодически можно обнаружить в связанных с фамилиями заявках и новых родовых именах – циркумфлекс (ˆ). Этот знак иногда может обозначать то, что стоящий под ударением звук будет иметь другое произношение (или выпасть), например французское сочетание raisond΄être. Однако неясно, как именно должны произноситься такие заявленные новые фамилии, как Hêgin, Wêrin. 88 Подводя итоги, можно отметить, что наряду с существующими нормами и традициями написания шведских фамилий, наблюдаются новые веяния в их оформлении. Литература 1. Маслова-Лашанская С. С. Шведский язык, ч. 1. Л., 1953. 2. Стеблин-Каменский М. И. История скандинавских языков. М., Л., 1953. 3. Brylla E. Andersson, Petersson, Lundström och … Beachman: Om nordiska efternamn i sin europeiska omgivning. Uppsala, 2009. S. 35–72. 4. Entzenberg S. Månfare Johansson och Emil Brandamour. Om tendenser i nutida för- och efternamnsskick // Ortnamnssällskapets i Uppsala årsskift, Uppsala, 2005. S. 21–36. 5. Modéer I. Svenska personnamn. Handbok för universitetsbruk och självstudier // 3 uppl. Utg. av Birger Sundqvist & Carl-Eric Thors med en bibliografi av Roland Otterbjörk som kompletterats och omarbetats av Sigurd Fries (Anthroponymica Suecana 5). Stockholm, 1964. S. 127. 6. Lindroth H. Svensk språkhistoria. Stockholm, 1943. 7. Namnlag 1982 // Brylla E. Ursäkta, hur var namnet? Personnamn i praktiskt bruk. Uppsala, 2002. S. 110–126. 89 СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ СЕМАНТИЧЕСКИХ ОСОБЕННОСТЕЙ ГЛАГОЛОВ МЕНТАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В АНГЛИЙСКОМ И НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКАХ Н. Г. Сиденко ХНТУ, г. Херсон, Украина, Sidenko.Nataliya@yandex.ua Семантика представляет собой одну из ведущих теоретических дисциплин современной лингвистики. Вопросы лексической семантики находятся в центре внимания лингвистических исследований. В ходе ранее проведенного изучения и систематизации семантических особенностей глаголов ментальной деятельности в английском языке были выяснены перспективы дальнейших исследований. Одна из таких перспектив – это сравнительный анализ функционирования глаголов данной категории в английском и немецком языках. Данное исследование имеет не столько теоретический интерес, сколько его практическую ценность в методике последовательного или параллельного преподавания германских языков. Целью исследования является сопоставить особенности глаголов ментальной деятельности в английском и немецком языках и выявить их сходства и различия в структурно лексическом плане. Для этого ставится ряд более конкретных задач: - выявить семантические особенности каждого члена синонимического ряда с общим значением „думать” в немецком языке; - охарактеризовать семный состав данной категории глаголов в немецком языке и провести их классификацию на основе семантической структуры; - сравнить полученные результаты функционирования синонимического ряда со значением „думать” в немецком языке с результатами ранних исследований глаголов ментальной деятельности в английском языке. Всего было рассмотрено 35 глаголов английского языка и 17 глаголов немецкого языка и выделены семантические 90 признаки, маркирующие различия синонимов ряда с общим значением „ думать ”, а именно: - характер мыслительного процесса; - характер объекта размышлений; - объект размышлений; - состояние субъекта; - цель мыслительного процесса; - степень усилий в процессе мышления; - результат процесса мышления; - стилистическая коннотация. Типы семантических признаков выражены своим набором сем в каждом языке, а их совокупность дает семный состав всей категории глаголов ментальной деятельности в соответствующем языке. Так, например, характер мыслительной деятельности как тип семантического признака представлен 18ю семами в английском языке и 5-ю в немецком. Следует отметить, что количество выделенных семантических признаков, определяющих семантические различия глаголов данного типа, в английском и немецком языках совпадает, а семный состав синонимического ряда английских глаголов ментальной деятельности намного шире и богаче, чем немецких глаголов той же категории. Этот факт можно объяснить соотношением функционирующих глаголов в двух языках, что влияет и на количество выделенных групп глаголов ментальной деятельности в немецком языке. 91 Таблица 1 - Классификация глаголов ментальной деятельности синонимического ряда с общим значением „думать” в английском языке I ponder, meditate, contemplate, brood over, muse, pore over V puzzle over, sweat over, set one’s wits to work, rack one’s brains for II study, analyze, examine, wonder III deliberate, mull over IV dream, fancy, conceive VI VII VIII decide, conclude, deduct, retrospect, introspect, anticipate, deduce, ratiocinate, reason reflect, ruminate premeditate theorize, speculate, cerebrate Таблица 2 - Классификация глаголов ментальной деятельности синонимического ряда с общим значением „думать” в немецком языке І ІІ grübeln, brüten, sich den sinnieren, sinnen, zerbrechen meditieren, nachdenken, nachsinnen ІІІ ІV Kopf überlegen, rätseln, nachgrübeln, herumrätseln reflektieren 92 V spintisieren, tüfteln Группа І по отношению к доминанте „denken” имеет дифференциальную сему степени погруженности, глубину в процессе мышления. Критерий выделения – характер мыслительной деятельности. К группе ІІ отнесены глаголы, которые в своем значении имеют дифференциальную сему познания. Критерий выделения – цель мыслительного процесса. Глагол группы III характеризуется высокой степенью усилий во время мыслительного акта. Две последние группы выделены на основе семантического признака свойства объекта. Для группы IV свойственно неотступное возвращение к одному и тому же предмету, самооценка, причем объектом мышления становится сам субъект. А для группы V объект размышлений приобретает характер нереальности, даже неадекватности. Сравнивая качественно и количественно семный состав глаголов внутри синонимического ряда с общим значением „ думать ” в английском и немецком языках, можно обнаружить некоторое сходство в их семантике. Таблица 3 - Сопоставление эквивалентных по семантике глаголов ментальной деятельности в английском и немецком языках немецкие глаголы nachgrübeln reflektieren meditieren rätseln, herumrätseln sinnieren, sinnen brüten sich den Kopf zerbrechen nachdenken, nachsinnen überlegen grübeln английские глаголы ruminate reflect meditate speculate muse brood over rack one’s brains for ponder decide pore over 93 Эквивалентами в английском языке немецким „reflektieren” и „meditieren” являются „reflect” и „meditate”. Глагол „rätseln” в немецком языке соответствует английскому „speculate”, где интегральная сема – недостаточные знания, неполная информация. Значение глагола „sinnen” сходно со значением английского глагола „muse”. Оба слова предполагают спокойную ненапряженную мыслительную деятельность, созерцание, даже мечтательность. А глагол „nachgrübeln” в немецком языке имеет сходную с глаголом „ruminate” в английском языке сему – возврат мысли к одному и тому же предмету, факту, событию. Но семный состав глагола „nachgrübeln” отличается немного от состава глагола „ruminate”. Интегральная сема в этих двух глаголах имеет разную значимость в семном составе каждого глагола. Если для „ruminate” сема неотступного размышления является определяющей, то для „nachgrübeln” вместе с семой стремления найти решение – факультативной. Необходимо подчеркнуть, что среди немецких глаголов ментальной деятельности присутствуют синонимы с ярко выраженным эмоционально - оценочным значением. Это такие глаголы как „spintisieren” и „tüfteln”. Благодаря таким синонимам стилистическая коннотация как тип семантического признака представлена шире в немецком языке. Эти два глагола составляют отдельную группу в классификации глаголов ментальной деятельности в немецком языке и не имеют эквивалентных или похожих по семантике глаголов в английском языке. Характерным для немецкого языка является наличие большого числа приставочных глаголов, в которых приставки влияют не только на собственно семантическую сторону, т.е. оттенок значения (denken – nachdenken; rätseln – herumrätseln), но и на функционально- стилистический аспект, т.е. на коннотацию (sinnen- nachsinnen). В английском языке таких глаголов значительно меньше (meditate – premeditate; introspect – retrospect). 94 Таким образом, глаголы ментальной деятельности в немецком языке отличаются от глаголов той же категории в английском языке в структурно - лексическом плане по: - количеству; - объему семного состава; стилистическим особенностям, т.е. наличию эмоционально- оценочных синонимов; -синтаксическим особенностям, т.е. наличию приставок, меняющих оттенок значения или его стилистическое употребление. АНАЛИТИЧЕСКИЕ ТЕНДЕНЦИИ В ЛЕКСИКЕ СОВРЕМЕННОГО АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА Ж. Г. Сонголова Иркутский государственный лингвистический университет, г. Иркутск, Россия, www.songzh@rambler.ru В современном английском языке наряду с цельнооформленными лексическими единицами типа continue, look широко распространены аналитические лексические образования (номинативные биномы) типа carry on или give/take a look. Номинативные биномы – это типологически значимое явление в английском языке, и их существование объясняется последовательным нарастанием аналитизма в системе языка в целом. Следует отметить тот факт, что подавляющее большинство аналитических лексических образований – это глагольные единицы, функционирующие в языке для наименования глагольных действий и передачи различных хронотопных смыслов, недоступных для выражения другими – цельнооформленными – языковыми средствами. В данной работе мы опираемся на точку зрения В. Я. Плоткина, который предложил считать образования типа start singing, have a look, come down аналитическими лексемами, а деривационные модели, по которым они образуются, – моделями аналитического лексемообразования [4]. Таким 95 образом, структурные типы лексем зависят от типологических характеристик языка. Во флективных синтетических языках преобладают цельнооформленные однословные лексемы, в языках корнеизолирующих и аналитических раздельнооформленные лексемы, состоящие из двух и даже более слов. Функциональная нагрузка глагольных аналитических лексем – служить средством для наименования глагольных действий, структурированных с учётом различных хронотопных характеристик. Вслед за И. В. Шапошниковой мы рассматриваем хронотоп как «функциональное поле в системе глагола для структурирования действий в пространственновременном континууме по характеру их протекания» [5; c. 218]. Буквально данный термин означает «время-пространство», впервые его ввел М.М. Бахтин, исследовавший проблему освоения времени в художественной литературе. Многие лингвисты отмечают тесную взаимосвязь категорий времени и пространства, даже производность временных отношений, выражаемых видовременными формами английского глагола, от пространственных отношений. Тесная взаимосвязь категорий времени и пространства объясняется особенностями когнитивной деятельности человека, в основе которой лежит чувственное восприятие действительности, предполагающее в первую очередь восприятие объектов и их местонахождения. Ориентиром, относительно которого осуществляется пространственно-временная концептуализация воспринимаемых явлений, выступает познающий мир индивид (субъект восприятия). Взаимодействующие языковые средства (морфологические, словообразовательные, лексические), объединенные общностью функции, которая заключается в структурировании действий с учетом характера их протекания и распределения в пространственно-временном континууме, конституируют функциональное поле хронотопа. Так, глагольно-глагольная аналитическая модель V + V является средством вербализации концепта «динамика деятельностного состояния». [1; с. 76] Первый компонент в этой модели – один из глаголов широкой семантики (come, keep, go, 96 get, grow), а так же глаголы start. Второй компонент представлен одной из неличных форм глагола, в связи с чем глагольноглагольная аналитическая модель подразделяется на следующие структурно-семантические типы: V+ Ved; V + Ving; V+ to V. В зависимости от того, какой широкозначный глагол употребляется в качестве первого компонента данная модель может выражать вхождение субъекта в деятельностное состояние (см. примеры 1-3) или поддержание (сохранение) субъектом определенного деятельностного состояния (см. примеры 4-5): 1. I got told off by my Dad when I got home? [7; c. 33] 2. I’ve just started learning German [7; c. 707] 3. I got to know Jenny when we worked together at IBM. [7; c. 406] Глагольно-адъективная модель V + Adj является средством вербализации концепта «динамика качественных состояний» в современном английском языке. Как показывают материалы исследования Г. Н. Лифарь [3] глаголы широкой семантики make, come, grow, go, turn, get играют ведущую роль в лексемообразовании глагольно-адъективного типа, они «выполняют особую функцию, задавая способ достижения качественного состояния» [3; c. 62] Ср.: 1. My shoulder was hurting, so I couldn’t get comfortable [7; C. 66] . 2. The coffee’s gone cold [7; c. 66] 3. Her face went red with embarrassment. [7; c. 66] В ходе своей эволюции глагольно-именная аналитическая модель V + N вместе с другими аналитическими моделями прошла долгий путь развития от периферийной до ядерной модели в подсистеме средств глагольной номинации. На сегодняшний день эта модель является единственным средством наименования действий, включающих деятельностный партиципант, и выражает некоторые аспектуальные оттенки значения – такие, как кратность действия, результативность, процессуальность, а также передает залоговые оттенки значения. Ср.: 97 1) If the door won’t open, just give it a good hard kick. [7; c. 406] 2) He took a quick look at the mirror, then went out of the house [7; c. 453] Глагольно-наречные аналитические лексемы типа work out в современном английском языке являются единственным средством выражения пространственно-направительных характеристик действия. Эти пространственные значения для данных лексем являются первичными, но со временем на их базе развиваются переносные значения, поэтому многие глагольно-наречные лексемы имеют сложную семантическую структуру. В современном английском языке на примере таких комплексных образований как keep a look-out, make a comeback или keep getting rich, get told off можно наблюдать явление вторичного аналитизма, а сами эти конструкции обозначить термином вторичные аналитические конструкции [6; c. 153] . Вторичность этих аналитических конструкций определяется особенностями структуры, так как в их составе в качестве второго компонента используются аналитические лексемы других структурных типов, в частности глагольноадвербиальные и глагольно-адъективные. В когнитивном плане образование вторичных аналитических конструкций типа make a comeback основано на действии механизма реификации. Этим термином в лингвистике обозначается когнитивная операция, посредством которой «процессуальный референт концептуализируется как объект или субстанция, вещество, масса: он представляется как принимающий участие в деятельности в виде её партиципанта» [2; c. 210]. Раскрытие сути механизма реификации позволяет обозначить конверсию как когнитивный процесс, который заключается не только в перекатегоризации знака, но и в смене его синтаксической функции. Значения глагольно-наречных лексем типа come back и значение вторичных аналитических конструкций типа make a comeback не являются абсолютно тождественными. Пространственно-направленное действие, выраженное лексемой 98 come back , в составе соответствующей ВАК make a comeback выступает как предметная часть другого процесса, обозначенного глагольным компонентом make. При наличии в английском языке и глагольно-наречной лексемы, и образованной на её основе вторичной аналитической конструкции со сходным значением, последняя всегда выполняет в дискурсе какую-нибудь дополнительную функцию, чему способствует её более сложная расчленённая структура. Употребление ВАК типа make a comeback в тексте наряду с простыми глагольно-наречными лексемами типа come back может быть мотивированно разными факторами: актуализацей некоторых аспектуальных характеристик действия (однократность, завершенность, процессуальность), разгрузкой многозначности глагольно-наречной лексемы, необходимостью в более точной характеристике субъекта действия. Как сложная номинативная единица аналитическая конструкция start making a come-back соединяет в себе несколько значений, несущих онтологически важную информацию о деятельности человека по преобразованию своего «внутреннего» и внешнего пространства. Так, модель Start + Ving выражает значение «вхождение субъекта в деятельностное состояние». Вторичная аналитическая конструкция структуры Make + N(V + Adv) представляет пространственно-направленное действие «движение назад, обратно на прежние позиции», обозначенное именным компонентом как действие однократное, акцентируя при этом его завершенность и результативность. Появление самих вторичных аналитических конструкций типа make a comeback или keep getting rich, а так же их участие в других аналитических образованиях (моделях) свидетельствует об утверждении парадигматического статуса и о растущей продуктивности аналитического лексемообразования, Высокая лексическая наполняемость с постоянно воспроизводимым семантическим вариантом выводит их за рамки фразеологии, способствует их стандартизации и повышению продуктивности. 99 Литература 1. Битнер И. А. Аналитические лексемы глагольноглагольного типа и их когнитивный потенциал в современном английском языке / И. А Битнер // Аналитизм германских языков в историко-типологическом, когнитивном и прагматическом аспектах: Моногр. / Ин-т языкознания РАН; Новосиб. Гос. Ун-т. Новосибирск, 2005. С. 72-96. 2. Кубрякова Е. С. Части речи с когнитивной точки зрения / Е. С. Кубрякова. – М.: Ин-т Языкознания РАН, 1997. – 327с. 3. Лифарь Г. Н. Носители эврисемии в составе аналитических конструкций глагольно-адъективного типа / Г. Н. Лифарь // Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2007. Т. 5, вып. 2. 4. Плоткин В. Я. Строй английского языка: Учеб. пособие для ин-тов и фак. иностр. яз / В. Я. Плоткин. – М.: Высш. шк., 1989. – 240 с. 5. Шапошникова И. В. Системные диахронические изменения лексико-семантического кода английского языка в лингво-этническом аспекте / И. В. Шапошникова. – Иркутск, 1999. – 243с. 6. Longman Essential Activator. - Longman Group UK Limited, 1998. – 997p. 100 Секция 7. Теория языка ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ В АКАДЕМИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ Н. Г. Бурмакина Сибирский федеральный университет, г. Красноярск, Россия nburmakina@mail.ru Научная коммуникация как составляющая академического дискурса является принципиально открытой. Любая научная работа основывается на трудах предшественников и становится предпосылкой последующих исследований. Всякое произведение в академическом дискурсе включает в себя фрагменты ранее изданных работ. Практика заимствований фрагментов ранее написанного другими авторами подробно рассматривается в теории текста и именуется интертекстуальностью. «Интертекстуальность обозначает взаимодействие текстов и/или их фрагментов как в плане содержания так и в плане выражения. Она понимается как тот способ, которым один текст актуализирует в своем внутреннем пространстве другой» [4, с.49]. Будучи явлением универсальным, интертекстуальные связи приобретают особую значимость в академическом устном и письменном общении. «В научном тексте интертекстуальность выступает как особый способ построения смысла, как диалог с определенной чужой смысловой позицией» [3, с.203]. Исследователи выделяют две разновидности интертекстуальных ссылок в научной коммуникации [4, c. 52,][ 1,c.105]: 1) Текстовый тип заимствований, т. е. заимствования воспроизводящие фрагменты предтекста в новом тексте. Сюда относятся, во-первых, цитаты, понимаемые как «дословное воспроизведение фрагмента предтекста, обособленное от остальных высказываний формальной маркировкой (главным образом, кавычками или сменой шрифта) 101 с обязательной отсылкой к соответствующей странице источника» [4, c.52]. Во-ворых, косвенная речь, т.е. передача чужого высказывания в трансформированном виде. Трансформации могут подвергаться как форма, так и содержание предтекста. Как правило, в результате трансформации происходит компрессия содержания, а также смена дейктической перспективы. В-третьих, это терминированные понятия, представляющие собой именные словосочетания со значением объекта и субъекта знания, например, «der Dialogbegriff von Bachtin», «das KuhnParadigma». Такие терминологически закрепленные понятия актуализируют в свернутой форме интертекстуальную связь одной концепции с другой. (Е.В.Михайлова называет подобные явления интертекстуальности аллюзиями). 2) Паратекстовый тип заимствований, т. е. заимствования, отсылающие к предтексту, но не вербализующие его фрагменты в текстовой ткани. Сюда относятся фоновые ссылки, называющие автора и год издания источника без воспроизведения его фрагментов. Маркерами интертекстуальности служат: кавычки, графическое выделение иным шрифтом, иным цветом, оформление цитат отдельными абзацами, именные ссылки, титульные ссылки, адресные ссылки (указание на город, название издательства), темпоральные ссылки (год издания) также библиографические ссылки (в них указывается полная информация об источнике заимствований, оформленная в соответствии с требованиями издательств, включающая имя автора, название работы, название книги или периодического издания, номер тома, год издания, город, название издательства, указание на страницы и др.). Для выделения паратекстовых заимствований используются квадратные или круглые скобки, цифры различных регистров, символы. По наблюдениям Е.В. Михайловой, для оформления текстовых заимствований в научных статьях могут быть использованы от одного до пяти маркеров различных типов в разных комбинациях. Наиболее распространенной является комбинация из двух маркеров, включающая кавычки и библиографическую ссылку. Для 102 паратекстовых заимствований обязательный характер имеет только библиографическая ссылка, иные типы ссылок носят факультативный характер [1, c.172]. Интертекстуальные включения могут быть классифицированы на основании их локализации в научном произведении [1, c.172]: 1. предтекстовые (эпиграф); 2. внутритекстовые (цитаты, ссылки, включенные в текст); 3. затекстовые (комментарии, библиографические ссылки, приведенные после основного текста); 4. подстрочные (цитаты и ссылки, расположенные внизу страницы). В.Е.Чернявская предложила классифицировать заимствования на основании наличия или отсутствия модификаций в используемых фрагментах. Имеется в виду дословное или недословное воспроизводство чужой речи [3, c. 204]. Межтекстовые связи в научных произведениях выполняют, по мнению Е.В.Михайловой четыре основные функции: референционную, оценочную, этикетную и декоративную [1, c.139]. Референционная функция заключается в отсылке адресата к другому произведению, созданному ранее и содержащему дополнительную информацию по излагаемому вопросу. Интертекстуальные элементы позволяют реализовать диалогичность научной коммуникации. Излагая чужую точку зрения на определенную научную проблему, автор может выразить свое положительное либо отрицательное к ней отношение, что позволяет выделить эмпатическую и критическую разновидности оценочной функции. Этикетная функция реализуется через использование ссылок на некоторые исследования (и неиспользование материалов из иных работ), что может сигнализировать о принадлежности автора к определенной научной школе. Также этикетную функцию выполняют ссылки, целью которых является проявление дани уважения авторитетному ученому. Так проявляется ориентация на некоторую «конъюнктуру» в 103 сфере науки. Ярким примером могут служить обязательные ссылки на труды Ленина в научных публикациях советского периода. Декоративную функцию выполняют заимствования из чужих произведений с целью придать научному изложению некоторый колорит и облегчить восприятие научного текста адресатом. Речь идет о цитатах из художественных произведений, представляющих контраст по отношению к научному стилю изложения, что позволяет привлечь внимание реципиента (иллюстративная разновидность декоративной функции). Другим вариантом являются цитаты из научных произведений, в которых цитируемому автору удалось подобрать удачные формулировки, точно и лаконично передать нюансы смысла, что делает их заимствование «украшением» научного изложения (репрезентативная разновидность декоративной функции). К. Концетт, изучающая стратегии конструирования учеными имиджа авторитетного исследователя, отмечает, что ссылки на чужие работы позволяют автору продемонстрировать знакомство с большим количеством литературы по рассматриваемой теме, а также подчеркнуть свою принадлежность к академическому сообществу. Кроме того, эксплицитные обращения к чужим текстам (или их отсутствие) позволяют маркировать статус говорящего или пишущего. Ученые, пользующиеся большим авторитетом в научном мире, демонстрируют свой высокий статус через использование ограниченного числа или полное отсутствие ссылок на других авторов [5, c.295]. Признаком научной коммуникации является, по мнению В.Е.Чернявской, «эксплицитное, т.е. открытое, явно выраженное маркирование чужих смыслов при формировании нового знания» [4, c.50]. Этика научного общения требует однозначно выделять интертекстуальные элементы. Исключение из этого правила описала в своей работе Е.В.Михайлова, которая рассмотрела особые случаи цитирования в научном повествовании, лишенные формальных признаков интертекстуальных заимствований. Речь идет о 104 немаркированных элементах интертекста, содержание которых приобрело широкую известность. Работы наиболее авторитетных ученых перестают цитироваться, так как их содержание становится частью всеобщего знания, происходит процесс «стирания» их имен [1, c.102]. Такие фрагменты приобретают характер «общих мест» в научных исследованиях, и ссылки на них не эксплицируются. Другой разновидностью немаркированных явлений интертекстуальности Н. Пьеге-Гро называет плагиат. Данный вид заимствований носит имплицитный характер и определяется данным автором как «неотмеченная цитата» [2, c.89]. Основное отличие между первым и вторым типом немаркированных заимствований заключается в степени научной новизны цитируемых фрагментов. Оригинальные идеи, не являющиеся достоянием широкой научной общественности, должны включаться в новые тексты со ссылкой на автора. Отсутствие отсылки к цитируемому тексту вызовет негативную оценку и может повлечь за собой различного рода санкции. Требование маркировать фрагменты интертекстуальности в академической коммуникации является универсальным для разных лингвокультур. Однако существует палитра нюансов в их соблюдении в различных национальных вариантах академического общения. По нашим наблюдениям, в немецком академическом сообществе данная норма соблюдается более строго и последовательно, чем в российском. Существует ряд жанров, в русском варианте которых формальные признаки заимствований являются факультативными, в то время как для немецкого варианта они носят обязательный характер. Одним из таких жанров является презентация Power Point к лекциям. Мы рассмотрели 10 презентаций на русском языке и 10 на немецком (общее количество слайдов составило 227 и 243 соответственно) с целью сопоставить количество формально обозначенных заимствований. Полученные результаты представлены в таблице 1. 105 Именные ссылки Титульные ссылки Темпоральные ссылки Адресные ссылки Полные библиографические ссылки Кавычки Указания на источник заимствования графических изображений Общее количество маркеров интретекстуальности Немецкий вариант презентации 60 10 39 2 50 Таблица 1 Российский вариант презентации 31 6 7 0 34 10 12 31 0 183 110 Данные в таблице указывают, общее количество эксплицитных маркеров межтекстовых заимствований в немецком варианте презентаций превышает российский вариант более чем на треть. Другим жанром, в котором представители российского академического сообщества более терпимы к отсутствию формальных признаков интертекстуальности, чем немцы, является раздаточный материал к научным докладам. Вариант, сложившийся в университетах Германии носит жесткий формализованный характер. Он включает в себя антропоним и академическую позицию докладчика, наименование доклада, дату выступления, реферативное изложение доклада, примеры и библиографические ссылки. Обязательными составляющими российского варианта являются только примеры, иллюстрирующие содержание доклада, остальные составляющие, в том числе и библиографические ссылки, носят факультативный характер. Особый жанр, широко распространенный в российской академической коммуникации и находящийся на периферии в немецких университетах представляет учебник для вузов. 106 Практика опускать эксплицитные ссылки в текстах данного жанра широко распространена. Возможной причиной данного феномена является принадлежность произведений данного жанра к научно-популярному стилю изложения. Основной интенцией адресанта при создании научно-популярных текстов служит стремление изложить содержание научных проблем в доступной форме. Маркеры же интертекстуальности вступают в противоречие с данной интенцией, они делают изложение громоздким, трудным для восприятия. По этой причине авторы учебников стремятся сократить количество маркеров интертекстуальности до именной ссылки, либо вовсе опустить их. В свою очередь, иллюстрацией бескомпромисного соблюдения требований отмечать заимствования в научных текстах стала серия скандалов в Германии, в результате которых нарушение коммуникативных норм маркирования интертекстуальности в диссертациях стоило министру обороны ФРГ Карлу Теодору цу Гуттенбергу и заместителю председателя Европарламента Сильване Кох-Мерин не только ученых званий, но и политической карьеры. Подведем итоги вышесказанному. Под интертекстуальностью понимается способ актуализации одного текста во внутреннем пространстве другого. Эксплицитное выделение чужих смыслов является требованием научного стиля. Заимствования делятся на текстовые (воспроизводящие фрагменты предтекста) и паратекстовые (указывающие на предтекст, но не вербализующие его фрагменты). Основными функциями интертекстуальных связей являются: референционная, оценочная, этикетная, декоративная и функция, позволяющая конструировать имидж авторитетного исследователя. Требование маркировать интертекстуальность имеет универсальный характер, культурно обусловленная специфика проявляется в допустимости или недопустимости отступлений от данной коммуникативной конвенции. Современный российский вариант академического общения отличается большей терпимостью к отсутствию ссылок на интертекстуальные связи, чем немецкий. Примером 107 расхождений в категоричности норм маркирования интертекстуальности могут служить жанры раздаточных материалов к докладам и презентаций к докладам и лекциям. Отказ от эксплицитных ссылок на интертекстуальность находит распространение в жанре «учебник для вузов». Данный жанр относится к ядерным в российской академической коммуникации и находится на периферии немецкого академического дискурса. Нарушение норм цитирования может привести в Германии к более весомым санкциям со стороны общества, чем в России. Литература 1. Михайлова Е. В. Интертекстуальность в научном дискурсе (на материале статей): дис. …кандидата филол. наук. Волгоград, 1999 2. Пьеге-Гро Н. Введение в теорию интертекстуальности: Пер. с фр./Общ.ред. и вступ.ст. Г.Косикова. – М.:Издательство ЛКИ, 2008. – 240с. 3. Чернявская В. Е. Лингвистика текста: Поликодовость, интертекстуальность, интердискурсивность. Учебное пособие. — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. — 248 с. 4. Чернявская В. Е. Интерпретация научного текста. Учебное пособие. Изд.5-е — М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. — 128 с. 5. Konzett, Carmen (2012) Any Questions? Identity Construction in Academic Conference Discussions. In: Trends in Applied Linguistics14/ Editors Ulrike Jessner, Claire Kramsch. 413 р. 108 ЯЗЫК КАК СИНЕРГЕТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА Т. И. Домброван Одесский национальный университет им. И. И. Мечникова, г. Одесса, Украина, dombrovan@gcn.ua Принято считать, что Ф.де Соссюр был одним из первых лингвистов, кто рассматривал язык как систему, понимая под системой «совокупность отношений» [11, c. 160]. Примечательно, что задолго до Ф. де Соссюра термин «система языка» уже использовался в России Н.М.Карамзиным (к сожалению, без детальной лингвистической интерпретации). В изданном в Санкт-Петербурге шеститомном «Словаре Академии Российской» (1784 – 1794 гг.) представлена, по словам Н.М.Карамзина, «система языка, которая может равняться со знаменитыми творениями Академии Флорентийской и Парижской» [цит. по: 2, c. 166]. Утвердившийся в филологии ХХ в. (под влиянием парадигматического сдвига в естествознании) системный подход вскрыл сложную внутреннюю организацию языка. Сегодня системный характер языка не вызывает сомнений. Язык представляют как «системно-структурное образование», как «целостный объект, состоящий из элементов, находящихся во взаимных отношениях» [10, c. 11], как «сеть отношений (противопоставлений) между элементами языковой системы, упорядоченных и находящихся в иерархической зависимости в пределах определенных уровней» [3, c. 45], как «множество элементов <…>, находящихся в отношениях и связях друг с другом, которое образует определенное единство и целостность» [7, с.452]. Другими словами, концепт «система языка» реализуется здесь через понятия «совокупность», «образование», «объект», «сеть», «множество», «единство», «целостность», т.е. понятия, имеющие признак статичности, устойчивости, так сказать, предметности. Однако, как нам представляется, данное (традиционное) понимание не является достаточным, поскольку при этом упускаются из виду некоторые важные характеристики системы, в том числе и языковой. 109 Отличительной чертой современной науки является полипарадигматичность как переплетение и взаимообогащающее сосуществование различных методологических установок и подходов. Стремление к интегрированию опыта различных, в том числе и несмежных, наук рассматривается в качестве «бесспорного свидетельства качественных изменений в структурной организации научной картины мира» [6, c. 174]. Одной из наиболее перспективных научных парадигм считают эволюционно-синергетическую, суть которой видят «в восстановлении целостного мировидения» [1, c. 16]. Обзор специальной литературы за последние несколько лет свидетельствует об активизации исследований в русле лингвосинергетики, выступающей в качестве нового междисциплинарного направления филологических изысканий. Аппликативный потенциал лингвосинергетики огромен. Вслед за Р.Г.Пиотровским [9], выделяем два магистральных направления в лингвосинергетике в зависимости от объекта исследования: синергетику языка и синергетику речи. В рамках последней возможно говорить о синергетике текста, синергетике дискурса, синергетике идиолекта, синергетике речевых патологий и др. В этой сфере уже получены интересные результаты (см.работы К.И.Белоусова, Г.Г.Москальчук, Р.Г.Пиотровского, Е.В.Пономаренко и др.). Синергетика языка призвана выявить особенности организации и «поведения» сложной языковой системы в различных состояниях и режимах, включая так называемые фазовые переходы. Предметом исследования в данном направлении выступают процессы грамматикализации и лексикализации, «креолизации» пиджинов (И.А.Крылова), проблемы экологии языка в условиях глобализации и т.д. С позиций лингвосинергетики язык определяется как синергетическая система, то есть самоорганизующаяся эволюционирующая система, отличающаяся открытостью и адаптивностью, динамичностью и нелинейностью, характеризующаяся когерентным (согласованным) поведением составляющих ее элементов и/или подсистем. Как видно, 110 «синергетическое» определение языка не отрицает системной природы последнего, но акцентирует внимание на динамичности, подвижности этой системы, ее открытости как способности к взаимодействию с другими системами (например, социумом, культурой и т.п.). Синергетическое представление системы соответствует пониманию мира как потока, движения, становления [см.: 5, c. 129]. Неотъемлемой чертой синергетической системы является сложность – сложность внутренней организации, сложность функционирования, сложность внешних парадигматических связей и т.д. Окружающий мир предстает как вечно подвижная мегасистема систем, как совокупность взаимосвязанных сложными отношениями «больших» и «малых» систем, которые в свою очередь, являются изменчивыми иерархически организованными сущностями, состоящими из подсистем, мини- и микросистем и так практически до бесконечности. «Сложность – это неотъемлемая черта мира динамических систем» [8, c. 97]. Вполне очевидно, что сложность не определяется лишь большим количеством элементов, образующих некую пространственно-временную целостность. Сложность «выводится» из согласованного функционального взаимодействия составных частей открытой системы. По мнению Е.Н.Князевой, сложными являются те объекты (системы, образования, организации), описать функции которых на порядок сложнее, чем само строение этих объектов (систем и т.д.) [4, c. 209]. Различают два типа сложности: дезорганизованная сложность и организованная сложность [4]. Дезорганизованная сложность характеризуется стохастическим взаимодействием компонентов системы, в то время как организованная сложность основывается на неслучайных отношениях между компонентами системы. Данный тезис верен и в отношении языка. Языковая система может переходить из состояния организованной сложности в состояние дезорганизованной сложности и наоборот, что отражает ее динамичность и изменчивость. Так, в состоянии «относительного покоя» (т.е. 111 при отсутствии сильного воздействия внешних факторов) языковая система представляет собой организованную сложность, в которой взаимодействия между компонентами осуществляются детерминированным образом, в соответствии с действием основных параметров системы, ограничивающих амплитуды возможных флуктуаций. Однако состояние языковой системы вследствие ее открытости и взаимодействия с внешней средой может изменяться: может осуществиться так называемый фазовый переход – переход от порядка к хаосу, характеризующийся случайностью и непредсказуемостью поведения как отдельных элементов, так и всей системы в целом. Состояние дезорганизованной сложности есть необходимое условие для проявления эмерджентных свойств системы, что, в свою очередь, обеспечивает ее жизнеспособность, «трансформируемость» как приспособляемость к новым условиям существования, раскрывает ее бесконечный эволюционный потенциал. Таким образом, язык как синергетическая система является адаптивной, открытой и сложноорганизованной системой, характеризуется внутренним динамизмом, при этом когерентное поведение компонентов и подсистем на всех уровнях организации системы осуществляется в соответствии с действием основных параметров данной системы. Синергетическая система эволюционирует, однако темпы эволюции различных подсистем неодинаковы, что приводит к нелинейности, т.е. к различным режимам функционирования компонентов внутри самой системы. Лингвосинергетика обладает огромным экспланаторным потенциалом, а потому привлечение категориального аппарата синергетики к исследованию языковой системы представляется перспективным и многообещающим. 112 Литература 1. Баранцев Р. Г. Синергетика в современном естествознании / Р. Г. Баранцев / Предисл. Г. Г. Малинецкого. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. 2. Иванова Л. П. Курс лекций по общему языкознанию. /Л.П.Иванова. – К.: Освита Украины, 2006. 3. Иванова Л. П. Методы лингвистических исследований: Учеб.пос. / Л. П.Иванова. – К., 1995. 4. Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Основания синергетики: Синергетическое мировидение / Е.Н.Князева, С. П. Курдюмов. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. 5. Князева Е. Н., Курдюмов С. П. Синергетика: Нелинейность времени и ландшафты коэволюции / Е. Н. Князева, С. П. Курдюмов / Вступ ст. Г. Г. Малинецкого. – М.: КомКнига, 2011. 6. Кожанов Д. А. Эволюция фундаментальных представлений о научной картине мира как отражение смены парадигм в науке ХХ века / Д. А. Кожанов // Функционально-когнитивный анализ языковых единиц и его аппликативный потенциал: Материалы I международной научной конференции, 5-7 октября 2011 г.– Барнаул: АлтГПА, 2012.– С.174-175. 7. Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В. Н. Ярцева. – М.: Сов.энциклопедия, 1990. 8. Николис Г., Пригожин И. Познание сложного: Введение. Пер.с англ./ Предисл. Г.Г.Малинецкого. – М.: Изд-во ЛКИ, 2008. 9. Пиотровский Р. Г. Доказательно-экспериментальная парадигма современного языкознания / Р.Г.Пиотровский // Структурная и прикладная лингвистика. – 2008. – № 7. 10. Солнцев В. М. Язык как системно-структурное образование. – М., 1970. 11. Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1977. 113 КВАЗИНАУЧНЫЙ ПОДХОД К ЯЗЫКУ КАК ПРИЗНАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО КРИЗИСА В ЛИНГВИСТИКЕ А. У. Рахимов Андижанский государственный университет, г. Андижан, Узбекистан, E-mail: globe_ura@mail.ru В языкознании в определённый период та или иная методология по своей значимости возвышается до уровня идеологии. В частности, в тоталитарном обществе всегда существует методология, оказывающаяся «спутником» идеологии. Подобное положение мы можем наблюдать на примере основ методологии языкознания эпохи правления Гитлера. Кристофер Хаттон в своей книге “Linguistics and the Third Reich: Mother-Tongue Fascism, Race and the Science of Language”(“Языкознание и Третий рейх: фашизм науки о языке, расы и родного языка”) писал, что в 1930-1940-х годах немецкая лингвистика не имела единой методологической основы. В результате неопределённости методологических принципов в период Третьего рейха в гуманитарных науках и, в особенности, в лингвистике появился целый ряд мифов. Усилился процесс исследования языка на основе толкования посредством связывания языка с расой (понятия “арийские языки”, “арийцы” – результаты влияния исключительно идей нацизма), идеологией антисемитизма и нацизма; определённое время не признавалась методология структурализма, в результате чего сформировалось своеобразное “нацистское языкознание” [1, 416]. В советское время также в определённый период наука языкознания находилась под влиянием марризма и сталинизма, правящая идеология препятствовала широкому и всестороннему рассмотрению проблем лингвистической методологии. Об этом В.В.Иванов в своём трактате “Лингвистика третьего тысячелетия: вопросы к будущему” писал следующее: “Возможно, что уже в начале 1950-х гг. самая способная гуманитарная молодежь (многим из которой мне посчастливилось читать лекции, хотя разница в возрасте 114 между нами была небольшой) выбирала как поле приложения своих способностей языкознание потому, что из всех наук о человеке оно обладало наиболее строгими методами и вмешательство правящей идеологии здесь после смерти Сталина становилось минимальным” [2, 3-4]. Действительно, в языкознании в этот период не было возможности высказывать мысли относительно методологических основ языка, этому препятствовала проводимая в советскую эпоху языковая политика. Начиная со второй половины XX века появилась возможность избирать иные методологические позиции в подходе к языку. С этой точки зрения в настоящее время в языкознании осуществляется комплексное изучение вопросов методологии, их всесторонний и подробный анализ, ведутся крупные работы по их переоценке. Ибо, по мнению Карла Ясперса, границы изучения и комплекс знаний методов настоящей науки должны быть обозначены, верно. В этом смысле в настоящее время для науки языкознания актуальное значение приобретает обозначение границ между наукой и квазинаукой. Так как проблема «демаркации» квазинаучных и истинно научных теорий в истории языкознания по сей день не нашла своего полного решения, что считается актуальной задачей, стоящей перед областью лингвистической историографии. В истории языкознания были случаи, когда учёные, основываясь на квазинаучном подходе к языку, приходили к субъективным и односторонним выводам. Так, на основе сравнения языков Ф.Шлегель пришёл к выводу, что флективным языкам свойственно “богатство, прочность и долговечность”, а аффиксирующим “с самого возникновения недостает живого развития”, им свойственны “бедность, скудость и искусственность” [3, 451]. А.Шлегель же относительно “корневых языков” высказывался следующим образом: “Можно было бы сказать, что все слова в них - корни, но корни бесплодные, не производящие ни растений, ни деревьев” [4, 20]. А.Шлейхер важные закономерности диалектики искусственно применил к морфологической характеристике языков и истолковал языковые типы в качестве фаз стадиального 115 развития языков. На основе этого первоначальным этапом развития языков являются корневые языки, средним этапом – агглютинативные языки, и третьим (высшим) этапом – языки флективные. По теории А.Шлейхера, флективным языкам присущи законченность и богатство, изолированным и агглютинативным языкам – незаконченность и бедность. Теорию, созвучную данной, выдвинул также В. фон Гумбольдт. По его понятиям, народы, говорящие на разделяемых (корневых) и агглютинативных языках, имеют низкий уровень мышления, сознания и умственного развития, а сознание народов, говорящих на флективных языках (которые он считал совершенными), является высокоразвитым. Макс Мюллер ещё более развил антинаучные взгляды В. фон Гумбольдта. По его выражению, “различие между арийскими и туранскими языками несколько напоминает различие между хорошей и плохой мозаикой. Арийские слова кажутся сделанными из одного куска, в туранских же словах ясно видны швы и трещины в тех местах, где соединяются вместе небольшие камешки” [5, 68]. Английский языковед О.Есперсен в противоположность взглядам А.Шлейхера рассматривает языки аналитического типа как более высокоразвитые, совершенные, так как в выражении грамматического значения в аналитических языках на первом плане находится принцип «языковой экономии». Соотнесение любых типологических мерил с формами развития конкретных языков может дать самую неожиданную картину и даже представить дело таким образом, что с развитием человеческой цивилизации языки не развиваются, а деградируют (что и получилось у А. Шлейхера) [6]. Как можно заметить, все трое учёных европейцы, их родные языки являются флективными. С этой точки зрения необходимо признать, что в результате предвзятого подхода учёных к данной проблеме были получены односторонние, субъективные трактовки. Однако в науке отход от научной истины, связывание явления с не относящимися к нему учениями не считается положительным фактом, это лишь препятствует поискам научной истины и отнюдь не вносит 116 ясности в решение проблемы. По нашему мнению, приведённые взгляды, мнения не имеют никаких научных и практических оснований, учёные ограничивались лишь бездоказательными философскими заключениями. Мы считаем, что подобные взгляды имеют антинаучный характер, они нас уводят от истинной науки, подталкивают к неверным, ошибочным трактовкам. Подобные учения, идеи в настоящее время обобщённо именуются “псевдонаукой”, “квазинаукой” (“лженаукой”). Взгляды В. фон Гумбольдта и некоторых примкнувших к нему учёных в своё время подверг резкой критике талантливый учёный Н.Г.Чернышевский. “Очень часто, пишет Чернышевский, - придают разнице по языку теоретическое значение, воображают, будто особенностями грамматики можно определять особенности умственных качеств народа. Это пустая фантазия. Существенную разницу между языками составляют только богатство или бедность лексикона...”[7, 188]. Действительно, отсталость народов в культурном плане необходимо объяснять объективными условиями исторического развития, а также закономерностями истории цивилизаций и культур, особенности языка же не имеют к этому никакого отношения. Языковед Маутнер свои критические соображения изложил следующим образом: “... оценивать [языки] в зависимости от того, насколько отчетливо проступают в них флексии, столь же глупо, как судить о достоинствах европейских армий по тому, насколько заметны швы на брюках их солдат” [8, 67]. Следовательно, типологические и грамматические особенности языков не являются критерием образа мысли, мировоззрения и степени рационального развития народов. Народы, говорящие на языке, где приоритетным был произвольный языковой тип, создали в истории человечества цивилизации с высокой культурой. Стремление доказать наблюдающийся на определённом этапе исторического развития «культурный упадок» на основе типологических особенностей языка является антинаучным подходом к данной проблеме. 117 Литература 1. Hutton Chr. M. Linguistics and the Third Reich: MotherTongue Fascism, Race and the Science of Language. — London & New York: Routledge, 1999. 2. Иванов Вяч. Вс. Лингвистика третьего тысячелетия: вопросы к будущему. – М., 2004. 3. Реформатский А.А. Введение в языковедение. М.: Просвещение, 1967. 4. Jacobson R. Typological Studies and their Contribution to Historical Comparative Linguistics // Proceedings of the 8th International Congress of linguists. – Oslo. 1958. 5. Гринберг Дж. Квантитативный подход к морфологической типологии языков // Новое в лингвистике. – М., 1963. Вып. III. 6. Jespersen O. Progress in Language with Special Reference to English. – L., 1984. 7. Виноградов В.В. История русских лингвистических учений. – М.: Просвещение, 1978. 8. Гринберг Дж. Квантитативный подход к морфологической типологии языков // Новое в лингвистике. – М., 1963. Вып. III. C. 60-94. 118 Секция 8. Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание ИНФОРМАЦИОННАЯ МАТРИЦА ИРРЕАЛЬНОГО МИРА (НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛИЙСКОГО И УКРАИНСКОГО ЯЗЫКОВ) Т. Н. Никульшина Институт филологии Киевского национального университета им. Т. Шевченко, г. Киев, Украина, tan_n-n@mail.ru Традиционные проблемы языка, мышления и сознания получили мощный импульс своего развития во второй половине XX века. Именно в этот период произошло становление когнитивной парадигмы, тематически оформились новые научные проблемы и направления. Появление ряда новых дисциплин (психолингвистика, этнолингвистика, когнитивная лингвистика и др.) показало неадекватность имманентного подхода к языковой системе, игнорирующего деятельностную природу языка и его включенность в процессы жизнедеятельности человека и общества. Происходящие в мире изменения (развитие цивилизации, интеллекта человека, открытие новых физических, химических, биологических и других законов) привели к изменению содержания картины мира, к утрате наивного представления об окружающей действительности, потому что «Фактический ход всякого опыта таков, что он принуждает наш разум выходить за пределы вещей, которые даны нам наглядно» [1, с.14]. Феномен ирреального играет немаловажную роль в жизни человека. На протяжении всей истории люди пытаются постичь суть ирреального как сложного сочетания реального и фиктивного, проявляющегося в порождении новых форм бытия; соотнести понятие «вымышленного мира» с понятием «возможного мира», иномерности и иномирности, но именно в конце XX-начале XXI веков, в период увлечения техногенными виртуальными реальностями, сверхчеловеческими 119 способностями и проблематизацией самого человека данное явление становится особенно актуальным. Материалом изучения и анализа являются словарные статьи из лексикографических источников (энциклопедических, толковых, этимологических словарей, словарей синонимов и антонимов). Словарные дефиниции дают возможность провести членение значения на более простые компоненты – семантические составляющие (семы), а разные виды словарей гармонизируют объективные и субъективные подходы к пониманию исследуемого понятия. Исследование концепта ИРРЕАЛЬНОСТЬ проводится на материале имен существительных. Такая ориентация объясняется рядом причин: 1. Высший уровень концептуализации действительности осуществляется «субстантивными формами вербализации концептов, так как в этом случае неязыковые сущности репрезентированы в абсолютизированном ментальном виде. Субстантивная фиксация концепта в языке свидетельствует о надежной концептуализации явления, максимально абстрагированной от ситуации, и максимальной коммуникативной востребованности концепта. Глагол представляет меньшую степень абстракции и, соответственно, более низкий уровень концептуализации, как и наречие, и прилагательное» [2, с.90]. 2. Существительные могут обозначать не только предмет, но и, как прилагательное, качество (оборотництво) или, как глагол, действие (Creation, провидіння). 3. Согласно данным частотного словаря Э. А. Штейнфельд [3], существительные принадлежат к самой значимой части речи – 37,46% (для сравнения, глаголы – 24,74%, прилагательные – 15,48%, деепричастия – 8,36%, наречия – 6,88%), остальные части речи (местоимения, числительные, предлоги) составляют не более 0,33%. С целью выявления особенностей концепта ИРРЕАЛЬНОСТЬ, была проведена сплошная выборка, в результате которой было выделено 4012 единиц: в английском языке – 2005, в украинском – 2007. 120 Сложность реконструкции исследуемого концепта объясняется объективной трудностью его изучения: ирреальный мир – это мир не конкретных объектов в доступной для нас форме, а ментальный конструкт в сознании человека, поэтому мы говорим о концепте ИРРЕАЛЬНОСТЬ как о концепте высокой степени абстракции, не имеющего эмпирического характера и существующего вне непосредственного чувственного опыта – восприятия органами чувств. Объекты концепта ИРРЕАЛЬНОСТЬ – сущности мыслительные, ненаблюдаемые, что дает большой простор для их толкований. Дискуссионными остаются многие вопросы, связанные, например, с объектами религиозных учений, представителями других цивилизаций. Двоякая интерпретация некоторых объектов эксплицирует дуализм исследуемого феномена Концепт ИРРЕАЛЬНОСТЬ имеет “слоистое” строение, так как его слои являются результатом, “осадком” культурной жизни разных эпох. Он складывается из исторически разных слоев, отличных и по времени образования, и по происхождению, и по семантике: в концепте ИРРЕАЛЬНОСТЬ закреплены мифологические, религиозные, культурологические и общечеловеческие представления о мироустройстве. Ирреальный мир представляет собой ментальное пространство как гипотетическую среду, являющуюся “слепком” информационной матрицы разных картин мира – мифологической, религиозной, научной и художественной, которые приспособлены к вымышленным географическим, историческим и социокультурным параметрам ирреального мира. Удельный вес разных картин мира в общей информационной матрице ирреального мира в сопоставляемых языках отличается (Табл.1). 121 Таблица 1 - Удельный вес картин мира в информационной матрице ирреального мира Картина мира МКС ХКС РКС НаукКС Итого Английский язык 957 (47.73%) 688 (34.32%) 337 (16.8%) 23 (1.15%) 2005 (100.0%) Украинский язык 1336 (66.57%) 366 (18.23%) 293 (14.6%) 12 (0.6%) 2007 (100.0%) Появление в ирреальном мире объектов из научной картины мира связано с познанием мира, формированием новых представлений о нем и, следовательно, с его переосмыслением. Изменения в мире, развитие цивилизации, открытия величайшего множества физических, химических, биологических и других законов приводят не столько к изменению, сколько к усовершенствованию объектов ирреального мира, видоизменяющихся с развитием цивилизации, например, сапоги скороходы машина времени. Научно-технический прогресс, как результат инноваций, приводит к эволюции сферы ирреального. И сегодня, пусть и с видоизменениями, имеет место материализация некоторых объектов ирреального мира: magic carpet air plane, helicopter; potion drugs, Fountain of Youth SPA salons. Таким образом, выдумка не только вовлекает нас в фантазийные миры, но и преподносит сюрпризы в реальной жизни, раздвигая горизонты нашего познания. Приведенные количественные данные отражают систему базовых представлений об особенностях стратификации ирреального мира в мировоззренческой системе английского и украинского этносов, характеризующейся доминированием мифологических представлений, глубоко закорененных в народном сознании обоих народов. 122 Литература 1. Гуссерль Э. Область чистого знания / Э. Гуссерль // Язык и интеллект : [сб. / пер. с англ. и нем. / сост. и вступ. ст. В. В. Петрова]. – М. : Издательская группа «Прогресс», 1996. – С. 14-142. 2. Попова З. Д. Когнитивная лингвистика / З. Д. Попова, И. А. Стернин. – М. : АСТ : Восток, 2010. – 314 с. 3. Штейнфельд Э. А. Частотный словарь современного русского литературного языка. – Таллин, 1963. – 316 с. СРАВНИТЕЛЬНО-СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ КОНЦЕПТОВ, НОМИНИРУЕМЫХ ЛЕКСЕМАМИ «ОГОНЬ»/ «FIRE», В СОЗНАНИИ РУССКИХ И АМЕРИКАНЦЕВ О. Г. Палутина Казанский (Приволжский) федеральный университет, г. Казань, Россия, opalutina@mail.ru Проблемы номинации находятся под пристальным вниманием исследователей. Некоторые лингвисты выводят номинацию из знаковой природы языка [1]. Существует мнение, что номинативная деятельность языка, связанная с его классификационно-обобщающей функцией, находит свое прямое отражение в вокабуляре, в системе его номинаций [9]. Номинации делят на типы в зависимости от ситуации и контекста: а) ситуативно обусловленная номинация, зависящая от знаний данной ситуации собеседниками; б) синтагматически обусловленная номинация, зависящая от других слов, с которыми данное слово связывается синтаксически; в) повторная номинация, зависящая от ранее произведенного наименования того же элемента ситуации [2]. В.Г.Гак также признает существование прямой и косвенной номинаций, характер соотношения между которыми заключается в стирании образности [2]. 123 Б. А. Серебренников определяя номинацию как «создание значимых языковых единиц», считает, что она служит «для обозначения способа наименования» и «формы наименования» [7, с.232]. Он также подчеркивает исключительную сложность этого явления, дает подробную типологию номинаций, подчеркивает оценочный момент и стилистический подход в изучении номинации. Серебренников рассматривает номинацию в гносеолого-семиотическом аспекте как процесс обращения фактов внеязыковой действительности в достояние системы и структуры языка, в языковые значения, отражающие в сознании носителей языка их общественный опыт» [там же, с.13]. Он утверждает, что «номинация есть закрепление за языковым знаком понятия - сигнификата, отражающего определенные признаки денотата - свойства, качества и отношения предметов и процессов материальной и духовной сферы, благодаря чему языковые единицы образуют содержательные элементы вербальной коммуникации» [там же, с.101]. Б.А.Серебренников подчеркивает, что «номинация есть процесс и результат наименования, при котором языковые элементы соотносятся с обозначаемыми ими объектами» [там же, с.237]. Он считает основными компонентами акта номинации «именующий субъект (номинатор), именование (номинант), именуемый объект (номинат), слушающий (и условия общения)» [там же с.241]. М. В. Никитин называет номинативность функцией синтаксической автономии языковой единицы от окружения при сообщении связанного с ней значения [6]. Он также отмечает тесную связь концептов и номинаторов: «Набору концептов соответствует некоторый набор номинаторов. Реальное осознанное соотнесение десигнатора с десигнатом (обозначающего с обозначаемым) происходит на уровне не ниже номинативных единиц. Концепт как отдельная самостоятельная (дискретная) единица сознания требует номинатора. Уровень номинаторов – тот наименьший уровень, на котором соединение содержания с формой выражения является психолингвистической реальностью. Соответственно все речемыслительные операции по классификации, 124 соотнесению, сопоставлению, систематизации концептов (парадигматика концептов) совершаются на уровне не ниже номинативного» [там же, с.14]. Как указывает Е.С.Кубрякова, «удивительное свойство акта номинации заключается, по-видимому, как раз в том, что являясь первоначально актом индивидуальной деятельности человека и объективируя в сущности субъективную структуру сознания, сложившуюся по определенным причинам в уме одного человека, этот акт по своему материальному результату – сформированному языковому обозначению – становится достоянием говорящих на том же языке, позволяющим соотнести тело знака со сложившейся структурой сознания, определенным значением. Благодаря словам такие сложившиеся структуры сознания, объединения концептов, приобретшие характер гештальта, целостного объединения, проникают в ментальные лексиконы многих людей и позволяют им оперировать новыми структурами сознания» [5, с.63]. Таким образом, весьма важной стороной акта номинации является фиксация связи предмета и его имени, явления и его обозначения, структуры сознания и ее материального языкового аналога. Как известно, любой национальный язык, являясь единой системой, в то же время представляет собой конгломерат подсистем (субъязыков), обслуживающих все речевые сферы человеческого бытия. Выделение речевой сферы и условное определение ее границ обусловлено поставленными исследовательскими задачами и может быть весьма разнообразным [цит. по 4, с.142]. В самом общем виде в функционировании языка можно выделить две основные сферы – сферу бытового, повседневного общения людей («ближний мир») и сферу профессионального общения («дальний мир») [3, с.34]. Эти сферы существенным образом отличаются друг от друга. Общение в быту не имеет целенаправленного характера (хотя и здесь, безусловно, решаются определенные задачи, ориентированные на «рост личности» - воспитательные, образовательные и др.), это общение включено в комплекс бытовых, повседневных отношений, направленных на 125 поддержание и удовлетворение, главным образом, социобиологических потребностей человека. Это коммуникативный мир человека, имеющий индивидуальноцентрический характер. Общение в профессиональном коллективе включено в соответствующую деятельность, и, следовательно, отличается целенаправленностью и имеет ряд ограничений в использовании языковых средств. Это социально-обусловленное и социальноориентированное коммуникативное пространство. Общение многих профессиональных коммуникаторов (учителей, менеджеров и т.д.) требует подготовки в специальном образовательном учреждении. Данная сфера общения характеризуется определенной регламентацией и носит институированный характер. Под профессиональной номинацией мы, вслед за М.И.Солнышкиной, понимаем «языковую номинацию определенного концепта сознания или их совокупности, осуществляемую носителями профессионального подъязыка» [8, с.126]. В ходе исследования структуры ядра и периферии (интерпретационного поля) профессиональных концептов, номинируемых лексемами «огонь»/«fire» в сознании русских и американцев, мы пользовались следующими методами: - свободный и направленный ассоциативный эксперимент (АЭ) - анализ прецедентных феноменов (ПФ), к которым относятся фразеологические единицы, пословицы, поговорки и афоризмы, формирующие интерпретационное поле концептов и характеризующие картину мира русских и американцев. С целью сравнения инвариантов концепта ОГОНЬ в языке микросоциума русских и американцев мы провели свободный и направленный АЭ с пожарными – людьми, напрямую связанными с огнем по роду деятельности. В экспериментах участвовали 45 русских со средне-специальным и высшим образованием, среди которых 21 пожарный, 11 пожарных дознавателей-спасателей, 12 водителей пожарной части и 1 начальник МЧС, а также 37 американских пожарных со средне126 специальным и высшим образованием. Среди реакций, выявленных в результате свободного АЭ с носителями русского языка, наибольшей частотностью обладают: пожар (16), тепло (9), ущерб (8), пламя (7), костер (5), опасность (4), жар (5), неконтролируемое горение (4), температура (3), дым (3), ожег (3), горе (2), свет (2). В результате свободного АЭ с американцами получены следующие частотные ассоциаты: water (10) - вода, smoke (8) - дым, hose (7) - шланг, heat (6) жара, help (5) - помощь. Как видим, внутренний контекст огня пожарных в большинстве своем связан со сферой их деятельности – тушением пожара. Данные, полученные в результате направленных АЭ, представлены в таблице 1 (идентичные реакции подчеркнуты). 127 Таблица 1 - Базовый слой специальных концептов ОГОНЬ и FIRE Базовый слой концепта Ощущение Ассоциации американских пожарных smoke alarm beeping, smoke, air filled with thick black smoke Восприятие bad , dangerous concerned interest, excitement, gives a good feeling – got a job to do bad due to human involvement, destructive, fear, caution, damage Представление house on fire, a house being consumed, holding a fire hose spraying onto fire; a battle to save someone, ash, a lot of clean up Понятие enemy that must be controlled or destroyed, destruction, work 128 Ассоциации русскоязычных пожарных тепло, жарко, дым , запах гари, сладкий запах на месте пожара, угарный газ, нехватка кислорода, слезотечение, светло, красный плохой, опасный, бедствие, неконтролируемое горение, страх, приятный, горе, горит, пылает, тушить надо, урон, страшный, жестокий, безжалостный, уничтожающий, светлый, смотреть, интересный пожар, носиться /на пожаре, пламя, очаг, газовая плита, камин, горящая спичка, костер, шашлык, природа, отдых, приятная компания, опасность, температура, источник тепла, враг, ад, жизнь, смерть, химическая реакция, свет, солнце Ассоциации американских пожарных свидетельствуют об их восприятии огня в первую очередь как объекта профессиональной деятельности, в то время как реакции русскоязычных пожарных демонстрируют наличие в их концептосфере более разветвленной структуры концепта: зафиксированы реакции, имеющие соотнесенность с огнем как источником света (свет, солнце), и реакции восприятия огня как костра на пикнике (костер, шашлык, природа, отдых, приятная компания). Рассмотрим внешний специальный контекст реализации концепта ОГОНЬ, под которым мы понимаем как пословицы, поговорки, крылатые выражения, так и повторяющиеся индивидуальные высказывания пожарных. Всего проанализирована 71 единица. ОГОНЬ – это: 1. опасность для людей («Огонь – не забава». «Огонь – не игрушка». Кто огня не бережется, тот скоро обожжется.); 2. стихия, которую можно усмирить («Огонь уничтожает все и для него нужен укротитель, поэтому есть мы». «Для укрощения огня людям требуется помощь»); 3. разрушение, разорение, смерть («Огонь – это смерть и ласка». «Огонь – это безжалостный, страшный враг на пожаре». В огне брода нет.); 4. тушение огня – работа, тяжелый труд (На работу – огонь, а работу хоть в огонь. Кому чай да кофе, а нам чад да копоть). Смоделированное интерпретационное поле, отражающее биполярность концепта ОГОНЬ в этносоциоконцептосфере русских пожарных с указанием количества проанализированных ПФ, представлено в таблице 2. 129 Таблица 2 - Интерпретационное поле концепта ОГОНЬ в этносоциоконцептосфере русских пожарных ОГОНЬ 47 единиц 1. стихия можно /ЛСВ1/ усмирить (15) Опасен, сильная, поэтому властная плох (6) (14) 24 единицы 1. обогрев жилья /ЛСВ1/ (8) Необходим, 3. источник поэтому света /ЛСВ2/ (5) хорош (11) разрушает, разоряет (12) С целью изучения интерпретационного поля профессионального концепта FIRE мы проанализировали 27 индивидуальных высказываний, шуток и поговорок пожарных, что позволило нам вывести логему концепта: FIRE is 1. enemy – враг (“Fire is the enemy.”- «Огонь – враг»; We don’t go to work, we go to war – Мы ходим не на работу, а на войну) – 9 единиц; 2. danger – опасность (Do not play with fire –Не играйте с огнем) – 6 единиц; 3. a job which they like – работа, которую они любят (Firefighting is not in your blood – it’s in your heart – Тушение пожара у вас не в крови, а в сердце) – 5 единиц. В шутках американских пожарных прослеживается ироничное отношение к работе: And on the eighth day God created firefighters – А на восьмой день Бог создал пожарных; Firefighters don’t die. They just go to hell and regroup – Пожарные не умирают. Они просто отправляются в ад тушить огонь. 130 Несмотря на отрицательное отношение к огню как к врагу, налицо положительное отношение представителей данного микросоциума к их деятельности. Таким образом, в интерпретационном поле профессиональных концептов ОГОНЬ и FIRE наблюдается совпадение 2 логем: 1. огонь – опасность/fire is danger; 2. тушения огня – работа/ a job. Однако можно констатировать различное отношение американских и русских пожарных к своей профессии – американцы любят и дорожат своей работой, тогда как для русских это, в первую очередь, – тяжелый труд. Обнаружены расхождения логем: 1. огонь - стихия, которую можно усмирить; 2. огонь - разрушение, разорение, смерть – на периферии концепта ОГОНЬ; fire is enemy (огонь – это враг) – на периферии концепта FIRE. В целом, сопоставление структур концептов подтвердило гипотезу о различии когнитивных моделей социума и профессионального микросоциума. Анализ интерпретационного поля рассматриваемых концептов позволил выявить стереотипы восприятия и особенности национальной картины мира представителей русской и американской культур. Литература 1. Васильев Л. М. Проблема лексического значения и вопросы синонимии /Л.М. Васильев // Лексическая синонимия: Кн. – М.: Наука, 1967. – С. 16-25. 2. Гак В. Г. Сопоставительная лексикология / В. В. Гак. – М.: Международные отношения, 1977. – 263 с. 3. Голованова Е. И. Язык профессиональной коммуникации как термин социальной лингвистики /Е.И.Голованова //Социальные варианты языка-Ш: Материалы международной научной конференции 22-23 апреля 2004 года. Нижний Новгород. – Нижний Новгород: Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова, 2004. – 524с. 4. Денисова В. В. Устойчивые сочетания слов в социальных вариантах языка (на материале английского 131 5. 6. 7. 8. 9. языка) / В. В. Денисова // Социальные варианты языкаШ: Материалы международной научной конференции 22-23 апреля 2004 года. Нижний Новгород. – Нижний Новгород: Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова, 2004. – 524с. Кубрякова Е. С. Новые единицы номинации в перекраивании картины мира как транснациональные проблемы. / Е. С. Кубрякова // Языки и транснациональные проблемы: Мат-лы I междунар. науч. конф. 22-24 апреля 2004 года. Т. 1. – М.-Тамбов: Изд-во ТГУ им. Г.Р. Державина, 2004. – 569 с. Никитин М. В. Лексическое значение слова (структура и комбинаторика) / М.В. Никитин. - М.: ВШ, 1983. - 125с. Серебренников Б. А. Роль человеческого фактора в языке. Язык и мышление / Б.А.Серебренников. – М., 1988. – 378 с. Солнышкина М. И. Профессиональная номинация в когнитивном аспекте / М. И. Солнышкина // Социальные варианты языка-Ш: Материалы международной научной конференции 22-23 апреля 2004 года. Нижний Новгород. – Нижний Новгород: Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А.Добролюбова, 2004. – 524с. Уфимцева А. А. Лексическое значение: Принцип семиологического описания лексики / А. А. Уфимцева. – М.: Наука, 1986. – 240с. 132 СИНОНИМИЯ СЛОЖНОПОДЧИНЕННЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ С ПРИДАТОЧНЫМИ ИЗЪЯСНИТЕЛЬНО-ОБЪЕКТНЫМИ И ПРОСТЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ В РУССКОМ И АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКАХ Г. С. Плотникова ГБОУ ВПО «ТГПИ имени А.П. Чехова», г. Таганрог, Россия plotnikova-g@mail.ru Одна и та же объективная ситуация может быть отражена различными способами. Различие синтаксических конструкций при отражении одной ситуации обычно связано с различием семантических форм [1]. Это обусловлено не различиями в объективной действительности, а спецификой познавательного процесса, то есть процесса отражения фактов объективной действительности. В центре внимания находится отображаемая в предложении ситуация. Одну типовую ситуацию отражает общая семантика класса предложений с одинаковой и различной структурой. Г.А. Золотова пишет: «Типовое значение предложения это общее значение множества предложений, представляющих данную модель, и вместе с тем, – это общее значение нескольких синонимичных моделей, сопрягающих равнозначные, но разнооформленные компоненты»[3]. Ряд предложений, различающихся по структуре, но воспроизводящих одну типовую ситуацию, признаются синонимичными в лексическом, или ситуационном, аспекте. Рассмотрим синтаксическую синонимию на примере сложноподчиненных предложений нерасчлененной структуры с придаточными изъяснительно-объектными и простых предложений. Синонимия сложноподчиненных предложений с придаточными изъяснительно-объектными и простых предложений возможна в случае, если сказуемому, выраженному прилагательным или глаголом в придаточной части, в простом предложении соответствует абстрактное существительное, которое является дополнением к 133 делиберативному глаголу в простом предложении, лексически тождественному тому глаголу, к которому относится придаточное; тогда подлежащему придаточной части сложноподчиненного предложения в простом предложении соответствует дополнение со значением субъекта, подчиненное указанному абстрактному существительному. Например, сложноподчиненному предложению Петр сообщил, что группу оправили в Лондон синонимично простое Петр сообщил об отправке группы в Лондон. В английском языке сложноподчиненному предложению Peter said that the group was sent to London синонимично простое Peter said about the group sending to London. Если подлежащее в придаточной части выражено личным местоимением, то в простом предложении ему соответствует определение, выраженное притяжательным местоимением. Например: Он докажет, что она невиновна – Он докажет ее невиновность. He’ll prove that she is innocent. – He’ll prove her innocence. Глагольному сказуемому в придаточной части сложноподчиненного предложения соответствует отглагольное существительное в той падежной или предложно-падежной форме, которое требует глагольное сказуемое в простом предложении. Так, в приведенном выше примере Петр сообщил об отправке группы в Лондон глагол сообщить управляет формой предложного падежа в сочетании с предлогом об. В английском варианте Peter said about the group sending to London. Иногда придаточное изъяснительное зависит от отглагольного существительного придаточной части. В этом случае в простом предложении абстрактное существительное, соответствующее сказуемому в придаточной части, подчиняется отглагольному существительному, лексически идентичному тому отглагольному существительному главной части сложного предложения, с которой связана придаточная часть: Не было никакой надежды, что доктор приедет. – Не было никакой надежды на приезд доктора. И в английском: There was no hope that doctor would come. – There was no hope on doctor’s coming. 134 Если в придаточной части есть прямое дополнение при отсутствии подлежащего, то в простом предложении ему соответствует дополнение в косвенном падеже со значением объекта, управляемое абстрактным существительным, соответствующим переходному глаголу в роли сказуемого придаточной части: Хозяин распорядился, чтобы доставили древесину. – Хозяин распорядился о доставке древесины. The master ordered to deliver the wood. – The master ordered about the delivery of the wood. Если в придаточной части есть и подлежащее, и прямое дополнение, то в простом предложении им соответствуют два дополнения – одно с субъектным, другое с объектным значением в соответствующих падежах. Например: Он сообщил, что почтальон доставил газеты. – Он сообщил о доставке газет почтальоном. He reported that the postman had delivered the papers.- He reported about the delivery of the papers by the postman. Если сказуемое в придаточной части выражено существительным, например: Он сообщил, что брат шахматист. He reported that the brother was a chess-player, то синонимия невозможна. Семантические различия анализируемых синонимичных предложений наблюдаются лишь в определенных параметрах семантических форм мышления. [1,2] 1.Это, прежде всего, касается параметра система отношений между компонентами мысли. В сложноподчиненном предложении имеет место двухуровневая система отношений между компонентами мысли: непосредственно соотнесены между собой со стороны содержания члены предложения и в главной, и в придаточной частях. Содержание же придаточной части лишь в целом соотносится с содержанием стержневого компонента в главной части. Например: Он докажет что она невиновна He will prove that she is innocent В рамках же простого предложения наблюдается одноуровневая система отношений между компонентами 135 мысли: все члены предложения со стороны содержания находятся в непосредственных отношениях: Он докажет невиновность её He will prove innocence her 2.Направленность отношений между компонентами мысли. В придаточной части сложноподчиненного предложения отношение направлено от понятия о субъекте (носителе признака) к понятию о признаке (действии, свойстве), а в синонимичном ему простом предложении – от понятия о признаке к понятию о его носителе. Так, в предложении Он докажет, что она невиновна / He will prove that she is innocent выявляется отношение лица (ее / her) к признаку невиновности, о чем свидетельствует вопрос, направленный от подлежащего к сказуемому Какова она? В синонимичном простом предложении Он докажет ее невиновность / He will prove her innocence раскрывается отношение признака невиновность к лицу – носителю этого признака. Это подтверждается направленностью вопроса от существительного невиновность к определению ее (чья невиновность?). 2.Собственно отношения между компонентами мысли. Приведенные выше вопросы показывают, что в придаточной части сложноподчиненного предложения выражается обладание субъекта признаком, а в простом предложении принадлежность признака его носителю (субъекту). 3.Распределение совокупного содержания мысли между ее компонентами. 4.Характер охвата содержания. Поскольку в придаточной части сложноподчиненного предложения отношение содержания подлежащего к содержанию сказуемого выражается с помощью морфологической формы слова, играющего роль сказуемого, постольку в этом случае идея отношения между субъектом (носителем признака) и признаком сливается с понятием о признаке, содержание которого обогащается. В простом же предложении идея отношения между носителем признака и 136 самим признаком раскрывается с помощью морфологической формы определения (ее/her) и, следовательно, сливается с понятием о субъекте (носителе признака), содержание которого, естественно, обогащается (ее невиновность/her innocence означает невиновность, принадлежащая ей/innocence belonging to her). Проведенный анализ подтверждает положение о том, что синонимичные простые и сложноподчиненные предложения, обладающие одним типовым значением, различаются не только синтаксическими структурами, но и семантическими формами заключенного в них содержания. Литература 1. Чесноков П.В. Грамматика русского языка в свете теории семантических форм мышления. – Таганрог, 1992. 2. Чесноков П.В. Логические и семантические формы мышления как значение грамматических форм// Вопросы языкознания. 1984, №5. 3. Золотова Г.А. Очерк функционального синтаксиса русского языка. – М., 1973. ВЫРАЖЕНИЕ ЦИКЛИЧЕСКОГО ВРЕМЕНИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ В. ОБРУЧЕВА «ПЛУТОНИЯ» И А. КОНАН ДОЙЛА «ЗАТЕРЯННЫЙ МИР» Е. А. Харлова ЧГПУ, г. Челябинск, Россия, lena.harlova@mail.ru Еще с древнейших времен в сознании человека существуют два представления о времени — время как последовательность однотипных событий, «жизненных кругов» (циклическое) и время как однонаправленное поступательное движение (линейное). Циклическое время соответствует космологическому сознанию, а линейное - историческому: «Космологическое 137 сознание предполагает, что в процессе времени постоянно повторяется один и тот же онтологически заданный текст … Между тем, историческое сознание, в принципе, предполагает линейное и необратимое … время». [5, с. 32] Проанализированные единицы, существительные, наречия и прилагательные с семантикой времени, дают основание предполагать, что в произведениях может быть наиболее выражена какая-либо одна модель времени. Так, например, в «Плутонии» большое количество употреблений названий времен года: осень, зима, весна, лето. В произведении встречается достаточно большое количество описаний природы, ее особенностей в различные времена года, вследствие чего мы находим частое употребление данных лексем. Весна на Камчатке вследствие обилия зимних снегов и влияния холодного Охотского моря начинается поздно, и земля освобождается от снега только в конце мая. Но зато и осень затягивается до половины или конца ноября.[4, с. 22] Циклическое время в «Плутонии» выражают также соответствующие прилагательные: осенний, летний, зимний, весенний. Барометр резко упал, подул пронзительный нордвест (северо-западный ветер), небо заволокло серыми тучами, и пошел мелкий осенний дождь.[4, с. 18] После того как начались холода и пошел снег, они должны были вспомнить, что мы ушли в летней одежде и без лыж.[4, c. 294] Несмотря на зигзаги, которые приходилось постоянно делать между домами и их пристройками, путешественники меньше чем в полчаса обошли весь город и выбрались за его пределы, где ботаник надеялся собрать весеннюю флору.[4, c. 91] В воздухе чувствовался легкий морозец. Казалось, Камчатка объята еще зимним сном.[4, с. 20] В «Затерянном мире» можно также обнаружить большое количество описаний природы, но автор сосредотачивает свое внимание не на временах года, а на особенности животного и растительного мира, присущей данной исторической эре. Кроме того экспедиция занимает совсем небольшой период времени и, поэтому в произведении мы не находим ни одного названия времени года. 138 Также часто в «Плутонии» употребляются лексемы с названиями месяцев: январь, февраль, март, апрель, май, июнь и др. Путешествие экспедиции начинается в апреле месяце, а заканчивается через год, в июле месяце, поэтому в произведении можно найти названия всех двенадцати месяцев. 20 апреля с сибирским экспрессом выезжали одновременно из Москвы профессор Каштанов, зоолог Папочкин, метеоролог Боровой и врач Громеко, собравшиеся по уговору из разных концов России; через десять дней они прибыли на вокзал Владивостока.[4, с. 16] А путешествие в «Затерянном мире» длится всего три с половиной месяца, поэтому в произведении мы находим лишь три названия месяцев: August, October и November. It was August 2nd when we snapped our last link with the outer world by bidding farewell to the Esmeralda.[1, с. 58] А также, в произведениях «Плутония» и «Затерянный мир» встречается большое количество названий частей суток. В произведениях употребляются такие лексемы, как: утро/morning (20/34 раза), полдень/afternoon (13/4 раза), вечер/evening (26/28 раз), ночь/night (27/47 раз), закат и восход (3 раза)/dawn рассвет (5 раз), день/day (152/92 раза). Утром путешественники были разбужены беготней и возней, начавшейся на палубе.[4, с. 20] Благодаря спокойному морю все в эту ночь выспались выспались отлично и отдохнули после суеты и хлопот дорожных сборов.[4, с. 18] В полдень определение широты указало, что за сутки судно опять подвинулось на север почти на полградуса.[4, с. 35] Все заметили, что вечером стало немного темнее.[4, с. 157] На закате солнца, за мысом Поворотным, и эта линия быстро исчезала из виду.[4, с. 115] Early next morning we were again afoot, and found that the character of the country had changed once again. [1, c. 68] That night we pitched our camp immediately under the cliff – a most wild and desolate spot. [1, c. 70] It was in the early afternoon that we started upon our journey.[1, с. 138] But that evening, by the light of the fire and of a single candle, the first map of the lost world was elaborated.[1, с. 110] At dawn and at sunset the howler monkeys screamed together and the parrakeets broke into shrill chatter.[1, с. 139 62] Анализ произведений показал, что из всех лексических единиц, называющих части суток, наиболее частотное употребление у лексем день и day — 152/92 случая. В «Плутонии» лексема день употребляется в следующих значениях: 1) часть суток, промежуток времени от утра до вечера.[6, с. 173] Работы заняли целый день, в течение которого наблюдения за диском Плутона обнаружили, что количество и размеры темных пятен не уменьшались, но и не увеличивались.[4, с. 131] 2) Сутки, промежуток времени в 24 часа. На третий день спуска барометры показали, что местность находиться уже на уровне моря, а уклон равнины на север все еще продолжался.[4, с. 45] В «Затерянном мире» значение лексемы day намного шире. Она употребляется в следующих значениях: 1) the time between sunrise and sunset (промежуток времени от восхода до заката).[2, с. 209] It took us a long day, traveling from seven in the morning till eight at night, with only two breaks of one hour each, to get through this obstacle.[1, с. 67] 2) A period of 24 hours as a unit of time (промежуток времени в 24 часа, сутки). For three days we made our way up this tunnel of hazy green sunshine.[1, с. 65] 3) A point of time (момент времени). One day, palm branch in hand, and his crowd of adoring devotees behind him, he led us down to his hidden work-shop and took us into the secret of his plans.[1, с. 152] 4) Period of the past or present (период времени в прошлом или настоящем). There were powers abroad in earlier days which no courage and no mechanism of his could have met.[1, с. 100] 5) A particular date; a date agreed on (срок, дата исполнения или наступления чего-л.). August the twenty-eighth – the day we saw five live iguanodons in a glade of Maple White Land. Put it down in your diary, my young friend, and send it to your rag.[1, с. 93] Все, выше перечисленные, лексемы называющие времена года, месяцы, части суток являются признаками циклического времени, т. к. подобная лексика характеризует разные типы фаз «космологического цикла». Но можно сделать вывод, что в «Плутонии» циклическое время более выражено, чем в «Затерянном мире», так как из данных лексем, часто 140 употребляются лишь названия частей суток. Частое употребление в произведениях наречийинтенсификаторов, таких как: вновь, снова (11 случаев употребления), опять (51 ), ещё (26), уже (50) и again (47) — в значении «снова, опять», already (31) – в значении «уже», yet (27), once again (8), once more (12) — в значении «еще, еще раз» также характеризует фазы циклического времени. Почему нельзя предположить с таким же основанием, что Луна загорелась вновь или что в нашу систему залетело случайно новое самосветящееся тело и увлекло за собой нашу планету в качестве спутника? - с загадочной улыбкой говорил метеоролог.[4, с. 77] Звезды, аналогичные Плутону, наблюдаемые в мировом пространстве, по временам меркнут, почти гаснут, но потом опять вспыхивают. Запасы тепла, имеющиеся в их массе, еще очень велики, и кора, образующаяся на их поверхности вследствие охлаждения и представляющая темные пятна, которые мы видим, снова и снова разрывается и расплавляется за счет этих запасов.[4, c. 129] - Когда у нас не хватит мяса для собак, мы еще раз приедем сюда с Иголкиным за провизией.[4, c. 93] - Сегодня мы уже подверглись нападению кабанов, грифа, видели близко тигра... Не довольно ли искушать судьбу?[4, с. 111] The vegetation had again changed, and only the vegetable ivory tree remained, with a great profusion of wonderful orchids, among which I learned to recognize the rare Nuttonia Vexillaria and the glorious pink and scarlet blossoms of Catdeya and odontoglossum.[1, c. 67] Twice we found pits of blue clay, such as we had already seen in the swamp of the pterodactyls.[1, c. 141] And yet the feeling grew ever stronger in my own mind that something observant and something malevolent was at our very elbow.[1, c. 99] Early next morning we were again afoot, and found that the character of the country had changed once again.[1, c. 68] The Indians once more set up a feeble wail of fear.[1, c. 133] Цикличность связана не только с природными явлениями, но также и с этапами жизни человека, и любого живого существа. К словам со значением «этапы жизни» относят такие лексемы как: мальчик, девочка, юноша, старик и др. Так как эти 141 этапы проходит каждый человек, то данную лексику относят к цикличному времени. Словами, начинающими и заканчивающими этот ряд цикличных слов, являются рождение, жизнь и смерть. В произведениях данные примеры лексем не многочисленны. К существительным этой группы примыкают также и прилагательные, указывающие возраст: молодой, старый и old, young. Еще не старый, полный сил и здоровья, Каштанов думал отдохнуть только дня два - три, а затем вновь приняться со свежими мыслями за ученую статью о геологическом соотношении Урала и Новой Земли.[4, с. 9] Пока в котле варилось мясо антилопы, а на вертеле жарился целиком молодой носорог, путешественники были заняты приведением в порядок обильных материалов, добытых за день.[4, с. 129] I always liked McArdle, the crabbed, old, roundbacked, red-headed news editor, and I rather hoped that he liked me.[1, c. 9] Our young friend here and you have done most excellently well." [1, с. 132] Примеры подобных прилагательных также не многочисленны. А также, на цикличность указывают и наречия со значением периодичности времени: теперь (78), сейчас (22), ныне и now (128) - в значении «теперь, сейчас». На стойбище теперь видны были только старики, занявшиеся уборкой шалашей и вытряхиванием шкур, служивших подстилкой и покровом для спящих.[4, c. 304] - Ведь мы сейчас у северного берега моря, не так ли? - вскричал он радостно. - Ну конечно! - ответил Каштанов.[4, c. 286] - Ну и намаялись мы нынче! - заявил Макшеев. - Видели и коров, и быков, стреляли, но добыли только теленка и тащим его уже часа три.[4, c. 78] What were we to do now? Our stores of provisions, supplemented by our guns, were holding out well, but the day must come when they would need replenishment.[1, c. 79] First of all, I wish you to understand that nothing I tell you now is to be repeated in any public way unless you have my express permission.[1, c. 23] И наречия, отсчитывающие время перед и после точки отсчета, например: раньше (21), прежде (15), позднее (8) и earlier (5), before (30), later (22). - Следовательно, сюда, в Плутонию, раньше нас забрались какие-то люди? - И вдобавок ходят босиком, хотя уже падает снег![4, c. 295] Спуск продолжался полчаса и 142 привел на дно кратера, которое представляло площадку с засохшей, растрескавшейся черной грязью, прежде, очевидно, покрытой водой исчезнувшего озерка.[4, c. 218] В лучшем случае мы вернемся на родину поздней осенью этого года, может быть даже не увидав искомой земли; но более вероятно, что придется зимовать во льдах на судне или на материке и вернуться годом или двумя позже.[4, c. 15] Close to us was the high thin pinnacle of rock which I believe I mentioned earlier in this narrative.[1, c. 71] "It was on that," said Professor Challenger, pointing to this tree, "that the pterodactyl was perched. I climbed half-way up the rock before I shot him.[1, c. 71] Two hours later, we, our packages, and all we owned, were at the foot of the cliff.[1, c. 158] Таким образом, можно отметить, что достаточно большое количество лексики с временной семантикой характеризует циклическое время в исследуемых произведениях. Литература 1. Дойл Артур Конан Затерянный мир; роман на англ. яз. Новосибирск: Сиб. унив. изд-во, 2010. 2. Иллюстрированный словарь английского языка Oxford; под. ред. Л.П. Поповой, Л.С. Робатень. - М.: ООО «Издательство Астрель», 2002. 3. Обручев В.А. Плутония: Роман / В.А. Обручев. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2002. 4. Успенский Б.А. История и семиотика (восприятие времени как семиотической проблемы) // Труды по знаковым системам. Тарту, 1989. Вып. 855. Т. 23. 5. Ушаков Д.Н. Толковый словарь современного русского языка / Д.Н. Ушаков; под ред. д-ра филол. наук Татьянченко Н.Ф. - М.: Альта-Пресс, 2005. 143 Секция 9. Языки народов зарубежных стран Европы, Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии ОСНОВНЫЕ ТРУДНОСТИ ПОНИМАНИЯ СТУДЕНТАМИ АНГЛОЯЗЫЧНОЙ РЕЧИ НА СЛУХ В. Н. Бугаева Смоленский Филиал Московского автомобильно-дорожного государственного технического университета (МАДИ) г. Смоленск Россия, e-mail: bougaeva_valentina@mail.ru В методической литературе термин «аудирование» используется сравнительно недавно. Он противопоставлен термину «слушание». Если «слушание» обозначает акустическое восприятие звукоряда, то понятие аудирования включает процесс восприятия и понимания звучащей речи. Аудирование, наряду с говорением, обеспечивает возможность общения на иностранном языке. Так как речевое общение – процесс двусторонний, то недооценка аудирования, то есть восприятия и понимания речи на слух, может крайне отрицательно сказаться на языковой подготовке студентов. И часто именно несформированность аудитивных навыков является причиной нарушения общения. Высказывания обучающихся о том, что они порой не понимают обращённых к ним вопросов, подтверждает тот факт, что пониманию речи на иностранном языке нужно учить специально. Навыки аудирования формируются только в процессе восприятия речи на слух. При этом есть потребность понимать речь разного темпа, разного интонационного оформления и разного уровня правильности. Всякий, даже самый минимальный, уровень овладения аудированием на иностранном языке предполагает сформированность ряда операций, основополагающих для данного вида речевой деятельности: 1) опознание звукового потока; 2) восприятие значения аудируемых единиц; 144 3) выявление значимой информации в аудируемом тексте. В зависимости от конкретных учебных задач и по признаку полноты понимания информации различают: аудирование с полным пониманием, аудирование с пониманием основного содержания текста и аудирование с целью извлечения нужной или интересующей информации. В реальной практике аудирование может выступать как цель и как средство обучения. Аудирование как средство обучения обеспечивает знакомство с новым языковым и речевым материалом, выступает как средство формирования навыков и умений во всех других видах речевой деятельности, способствует поддержанию достигнутого уровня владения речью, формирует собственно аудитивные навыки. Как цель обучения аудирование понимают, когда обучаемые средствами аудирования получают какую-либо информацию. Это может быть текст, фильм и т. д. К психологическим факторам трудностей восприятия иноязычной речи на слух относятся некоторые особенности слуховой памяти, ее «емкость» – возможность удерживать слушающий текст (предложение, абзац) определенной длины и глубины (т.е. синтаксической сложности). Установлено, что предложения одной и той же длины, но разность структурной оформленности представляют неодинаковую трудность для восприятия и понимания на слух, что определяется особенностями кратковременной речевой (слуховой) памяти. Чем больше вставок, синтаксических конструкций, составляющих предложение, т.е. чем сложнее синтаксис предложения, тем труднее удержать его в памяти до момента окончания восприятия. Ведь для понимания смысла всего предложения аудирующему необходимо удержать в памяти начало предложения. Психологические трудности аудирования обуславливаются также видом аудируемой речи (живая или речь в механической записи), ситуативной диалогической или контекстной монологической речи, речи знакомого или незнакомого человека (диктора) и т.д. Качество аудирования зависит от характера речи: речь при непосредственном общении понимается лучше (при прочих 145 равных условиях), чем речь в механической записи. Потому что понимание живой речи облегчается экстралингвистическими факторами, такими, как ситуация, жесты, мимика, артикулирование. Ситуативная диалогическая речь в механической записи, как правило, понимается с большим трудом, чем речь контекстная монологическая, особенно сюжетно-фабульная. Ситуативная речь, сопровождаемая зрительным рядом, понимается значительно легче, чем контекстная. К факторам, затрудняющим аудирование, относятся также особенности голосовых данных диктора (тембр, высота) и темп речи . К лингвистическим трудностям аудируемого текста относится, прежде всего, наличие в тексте определенного количества незнакомых и непонятных слов, языкового материала. Что касается трудности понимания текста в связи с незнанием лексики, то здесь важны как характер самой лексики, так и местоположение незнакомых слов в тексте. Незнакомые слова в самом начале текста затрудняют понимание либо неправильно ориентируют слушателя относительно последующего содержания аудируемого текста. Наименьшее отрицательное влияние на понимание оказывает незнакомое слово в середине текста или в конце его, когда его значение легко определяется по контексту . Грамматические явления могут быть также разными по степени трудности понимания. «Несущественными» для понимания могут быть, например, окончания прилагательных; личные окончания глаголов, если правильно понято личное местоимение или существительное; порядок слов в вопросительном предложении и др. Имеются трудности в понимании со слуха так называемых «составных глаголов» (compound verbs) типа to put on, to put away, to put off, to put up, to put down и т. д. Дело в том, что основная часть глагола, которую учащиеся слышат первой, часто направляет их мысль по ложному пути, так как она в их сознании, естественно, ассоциируется с тем конкретным 146 значением глагола, которое им хорошо известно и которое может быть весьма далеким от значения составного глагола (сравн. например, to put — класть и to put up — смириться). Трудность понимания усугубляется еще и тем, что вторая часть глагола может стоять в другом месте предложения (например: Put your hat and coat on! I don't want to put the question off any longer; и т. д.). Если учесть также и то, что послелоги по форме не отличаются от предлогов и часто стоят на том же месте, где мог бы быть и предлог (например: Не slipped on his glasses — Он быстро надел очки), то станет ясно, что обучающимися иногда очень трудно понять такие предложения. Немалую трудность представляет также понимание со слуха формообразующих суффиксов и флексий английского языка, немногочисленных по своему количеству, но отличающихся омонимичностью и многозначностью (например, -s может быть суффиксом, множественного числа имен существительных, формой притяжательного падежа существительных, и окончанием 3-го лица единственного числа глаголов в настоящем неопределенном времени). К языковым трудностям следует отнести также стилистические особенности текста (образные средства, диалектизмы, просторечные выражения, имена, реалии), а также фонетические особенности аудируемой речи: непривычность произношения диктора – носителя языка, ненормативность или неразборчивость произношения и др. Таким образом, среди трудностей аудирования выделяются: кратковременность предъявления информации, что требуют от слушающего быстрой реакции при восприятии звучащего текста; темп, задаваемый говорящим; источник аудирования: живой партнер в беседе, звучащая речь с аудиокассеты; тембр, сила голоса, индивидуальные характеристики речи; отклонение от нормативного произношения, пол, возраст говорящего; длительность, громкость и чистота звучания текста; 147 содержащийся в аудиотексте незнакомый материал (лексика, грамматика) или знакомый, но сложный; интернационализмы, имеющие в иностранном языке другое значение, так называемые ``ложные друзья переводчика''; длина предложений; трудности, связанные с содержанием аудиотекста: понимание фактов, логики изложения из-за перегруженности информации, понимание общей идеи; трудности, связанные с формой предъявления аудиотекста; трудности, связанные с восприятием определенного вида речевой деятельности (монолог/диалог/полилог) и типа высказывания. Особую группу составляют трудности, связанные с овладением социолингвистической и социокультурной компетенцией. Как видим, большая часть трудностей проявляется в естественном общении, поскольку мы не можем вернуться к прослушанному и перемотать пленку назад. Кроме того, в ситуации естественного общения много отвлекающих помех, как например, шум улицы, аудитории, музыка, смех и т. д. Одним из основных психологических условий эффективности выработки аудитивных навыков является целенаправленность выполнения изучающими иностранный язык каждого речевого действия. Очевидно, что в процессе обучения говорению на иностранном языке возникает достаточно трудная психологическая проблема учета особенностей речевых иноязычных навыков. Одновременно возникает и другая большая проблема отработки каждого звена структуры речевой иноязычной деятельности и доведения его до соответствующего уровня совершенства. Именно здесь должны быть соблюдены основные психологические принципы выработки навыков: целенаправленность, осмысленность, распределение упражнений во времени, непрерывность тренировки, мотивированность, коммуникативность каждого речевого действия. 148 Для того чтобы преодолеть трудности, связанные с пониманием речи носителей языка, необходимо уже с начала обучения слушать их речь, постепенно сокращая количество текстов, предъявляемых преподавателем. Чем больше разных дикторов будет слушать обучающийся, тем легче он адаптируется к индивидуальной манере речи. При отборе текстов следует отдавать предпочтение аутентичным устным текстам разговорного стиля повседневного общения. Из письменных источников можно использовать тексты современных зарубежных учебников, публицистические и страноведческие тексты, а также диалоги и монологи персонажей художественных произведений, написанные в стиле разговорной речи. Естественно, что подобные тексты будут представлять трудности для обучающихся. Поэтому на начальном и среднем этапах возможна и адаптация и сокращение, а также другие приемы, облегчающие понимание, которые будут описаны ниже. Важно, чтобы в тексте использовались слова и словосочетания, характерные для устного неофициального общения. Эти лексические единицы следует вводить до слушания текста в сочетании с их литературными эквивалентами. Успешность аудирования зависит от лингвистических особенностей — языковых и структурно-композиционных сложностей речевых сообщений и их соответствия речевому опыту и знаниям обучающегося. Таким образом, необходимо применять систему упражнений для обучения аудированию, которая включает в себя упражнения: 1) на развитие механизмов вероятностного прогнозирования, памяти, осмысления; 2) на обеспечение структурной организации процесса аудирования: 3) упражнения аналитико-синтетического характера, упражнения на контроль и самоконтроль; Система упражнений для аудирования должна: обеспечить достижение промежуточных и конечных целей; быть направленной на преодоление психологических, 149 лингвистических трудностей воспринимаемой на слух речи; обеспечивать развитие навыков и умений, направленных на совершенствование речевых механизмов аудирования; учитывать специфику структурной организации аудирования как вида речевой деятельности; учитывать доминирующие репрезентативные системы учащихся; Обучение аудированию будет более успешным при условии, если будут учтены речевые механизмы этого вида речевой деятельности, специфика его структурной организации и доминирующие репрезентативные системы учащихся. Использование такой системы упражнений позволит улучшить понимание аутентичных текстов Литература 1. Артемов, В. А. Психология обучения иностранным языкам / В. А. Артемов. — М. 1969. — 279 с. 1. Бим, И. Л. Теория и практика обучения немецкому языку в средней школе: Проблемы и перспективы: Учебное пособие для студентов пед. ин-тов по спец. №2103 «Иностр. язык» / И. Л. Бим. — М. : Просвещение, 1988. — 256 с. 2. Гез, Н. И. Типология упражнений и организации обучения аудированию в школе с преподаванием ряда предметов на иностранном языке / Н. И. Гез // ИЯШ. — 1985. — № 6. — С. 19—24. 3. Гиниатуллин, И. А. Самостоятельная работа по практическому курсу иностранного языка / И. А. Гиниатуллин // ИЯШ. — 1990. — № 1. — С. 74—79. 4. Елухина, Н. В. Влияние внешних факторов на темп аудирования / Н. В. Елухина // ИЯШ. — 1987. — Вып. 19. — С. 11-21. 5. Зенкевич, С. М. Аудирование как вид перцептивной деятельности (экспериментально-фонетическое исследование на материале британского варианта английского языка): дис. … канд. фил. наук. / С. М. Зенкевич — С-Петербург, 2003. — 230 с. 150 6. 7. 8. 9. 10. 11. 12. Зимняя, И. А. Психологическая характеристика слушания и говорения как видов речевой деятельности / И. А. Зимняя // ИЯШ. — 1973. — №4.— С. 66—72. Зимняя, И. А. Индивидуально-психологические факторы и успешность научения речи на иностранном языке / И. А. Зимняя. // ИЯШ. — 1970. — №1. — С. 74—79. Ильина, В. И. Некоторые характеристики кратковременной памяти, полученные в условиях аудирования / В. И. Ильина // Уч. Зап. Моск. гос. пед. ин – та иностранных языков им. М. Тореза. Т. 44. — 1968. — С. 35—39. Клычникова, З. И. К вопросу о взаимоотношении внимания и понимания при восприятии иноязычного речевого сообщения / З. И. Клычникова // ИЯШ. — 1968. — Вып. 4. — С. 27—36. Кулиш, Л. Ю. Виды аудирования / Л. Ю. Кулиш // Общая методика обучения иностранным языкам: хрестоматия. – М. : Просвещение, 1991. — С. 224—225. Мохамед Н.В. Психолингвистическое исследование процессов понимания текста: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. – Уфа, 2000. – 39 с. Тезисы к конференции молодых ученых ``Формирование навыков рецептивной речи' г. Ярославль, ЯГПУ им. Ушинского 151 ОСОБЕННОСТИЯ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА В ИНДИИ Вильям Джон Васантада Российский университет дружбы народов, г. Москва, Россия neo_nastiapretty@hotmail.com Английский язык появился в Индии в начале 1600- х годов, когда английские миссионеры начали свою деятельность в Индии. Уже в начале 1800-х годов, благодаря появлению большого количества христианских школ в Индии, английское образование стало распространятся в индийском обществе. Процесс формирования билингвизма в Индии начался с 1835 года и уже к началу 20 века, английский стал официальным и академическим языком в Индии. Однако усиление националистических движений в 1920- х годах способствовало появлению анти-английских настроений, причем сами участники этих движений не отказывались от использования английского языка. Индия завоевала свою независимость, однако статус английского в этой стране, как чужого языка изменился; но споры об его использовании продолжаются и в наши дни. В настоящее время английский язык выполняет национальную и международную функции, причем обе эти функции имеют свои особенности. Всего около трех процентов индийского населения говорят на английском языке, но это именно те люди, которые стоят во главе формирования индийской экономики, промышленности, профессиональной, политической и социальной жизни. Именно поэтому английский является вторым языком для этих людей. С помощью английского языка осуществляется практически абсолютное большинство различных сделок и соглашений в вышеперечисленных сферах. Имея такие важные информационные каналы, английский язык обычно не высоко оценивается теми индусами, которые на нем не говорят. Можно сказать, что в Южной Индии английский язык является универсальным, в отличии от Севера, где больше распространен хинди. Мы упоминали три процента англо152 говорящих индусов, но оценивая эту цифру, нужно учитывать численность населения в Индии в целом. Тогда будет ясно, что три процента являются достаточно значительным показателем. Именно поэтому Индия входит в число четырех стран в мире, где количество людей, обладающих английским языком самое значительное. Однако английский язык, на котором говорят в Индии отличается от того же языка в других регионах мира. Индийский вариант английского языка рассматривается в качестве разновидности и называется индийский английский. Рассмотрим фонетическую составляющую индийского английского. Остановимся на альвеолярном английском звуке /t/ и индийском ретрофлексивном звуке /t/. Мы отметим, что ретрофлексия полностью заменяет альвеолярный звук. Причем английские альвеолярные гласные звуки имеют тенденцию быть заменены ретрофлексивными гласными. Очень интересные изменения можно увидеть при артикуляции звука /ð/ (например, в слове then), который обычно произносится как межзубный /d/, но который иногда становится альвеолярным. Также, прослушивая речь индусов, можно заметить, что иногда a используется перед словами, начинающимися с гласной, в то время, как в североамериканском и британском вариантах английского языка всегда используется артикль an. Другая особенность индийского варианта английского языка заключается в том, что в данной разновидность наблюдается тенденция к редуцированию системы гласных звуков; /r/ превращается в ретрофлексированный звук; согласные звуки /p/, /t/, и /k/ произносятся без предыхания. В некоторых регионах звуки /v/ и /w/ не отличаются (слово volleyball звучит так же, как wallyball), в то время, как в других регионах, звуки /p/ и /f/, /t/ и /θ/, /d/ и /ð/, /s/ и /š/ имеют отличия. В индийском английском присутствует смесь морфологических конструкций. Такие выражения как cousinbrother и cousin-sister позволяет индийцам давать точное значение тому, кем является их родственник – мужчиной или женщиной. Такая особенность в целом присуща большинству 153 индийских языков. Среди таких выражений можно перечислить следующие: chalk-piece, key-bunch, meeting notice, age barred, and pindrop silence. Часто в индийском английском сокращаются многие слова, чтобы создать общеупотребительные выражения. Слово enthusiasm превращается в enthu, например в таком предложении: «that guy has a lot of enthu». Слово enthu может использоваться в качестве имени прилагательного в таких предложениях, где использование слова enthusiasm как прилагательного невозможно. Например: "He's a real enthu guy". Лексика индийского английского имеет много особых выражений, который широко используются индийцами. Некоторые слова произошли от старых или новых морфологических структур. Другие произошли от аббревиатур и сокращений. Многие слова из индийского английского стали активно использоваться в других регионах, кроме того, нужно отметить, что благодаря индийскому английскому появились новые слова и выражения. Приведем примеры использования аббревиатур: MCP = Male Chauvinist Pig FOC = Free Of Charge MPK = Maine Pyar Kiya (a popular movie) QSQT = Qayamat Se Qayamat Tak (a popular movie) ILU = I Love You (from a song; pronounced ee-lu) ABCD = American Born Confused Deshi (native of India) FOB = Fresh Off the Boat Интересно отметить, что индийские английские сокращения произносятся по буквам. В отличие от североамериканцев, которые прочитают i.e. Sec. как Secretary. Когда же произносятся аббревиатуры, в США делают сокращения фонетически - i.e. Soc. произносится soash. Индийцы предпочитают читать Soc. Sec. как sock seck. Более того, гласные, которые опускаются в британском и американском английском, обычно произносятся в Индии. Например, слово typically обычно произносится как ti-pick-lee, но в индийцы говорят ti-pick-ah-lee. 154 Приведем примеры новых слов в индийском английском: Food grinder = mixi Jangos – люди, которые очень современные и модные (maud) Deadly movie = hard-hitting, action-packed Hi-tech = потрясающий (be wearing a hi-tech outfit) Многие выражения в индийском английском тесно связаны с индийскими языками. Например, индусы обычно спрашивают "What is your good name?", что является точным переводом "Aapka shubh naam kya hai?", где выражение «хорошее имя» является формой уважительного обращения. Индийцы говорят today morning (aaj subha) или yesterday night (kal raat), имея в виду this morning and last night [2]. Важно, что в своей речи индусы используют смесь английского, хинди и других языков. Например, часты такие выражения, как: general mai (in general) и ek minute (one minute), take care karje (do take care). Далее обратим внимание на синтаксис индийского английского. Часто индийцы используют повторение для подчеркивания какого-либо действия - "Come come! Sit sit!" Повторение также может заменять very для усиления или продления чего-либо - hot, hot water или long, long hair. Такое использование повторений очень распространено в разговорном хинди. Глаголы могут использоваться в индийском английском так же, как в хинди. Например, выражения kolna и bandh karna обозначают просьбу открыть или закрыть что-то. При буквальном переводе некоторые индийцы говорят "open the light" and "close the light". То же самое происходит и с выражением taking a test, вместо которого используется giving a test. Глагол keep используется как put, поэтому можно услышать такое предложение: "keep the ball there" или "keep the ball back" при обращении к человеку, который еще держит в руках мяч. Одним из самых показательных явлений в грамматике индийского английского, является использование 155 продолжительного с обычным, обыкновенным действием, законченным действием. Поэтому появляются такие предложения, как "I am doing it often" вместо "I do it often"; "Where are you coming from?" вместо "Where have you come from?"; и "She was having many sarees" вместо "She had many sarees"[2]. Порядок слов в вопросительных предложениях обычно уникален в индийском английском. Такие предложения, как: "What you would like to eat?" and "Who you will come with?" являются показателем отсутствия подлежащего, перестановка глагола в прямом вопросе [2]. В заключение хотим отметить, что ндийцы гордятся своим вариантом английского языка. Английский язык в Индии превратился во второй национальный язык, со своими лингвистическими и социокультурными особенностями. В индийском обществе начинает признаваться, что английский язык – язык международного общения, и его знание необходимо для успешного развития как отдельного человека, так и государства в целом. Процитируем индийского писателя и философа, Раджу Рао, который написал: «Истина, сказал великий индийский мудрец, не заключается только в санскрите. Истина может использовать любой язык, и чем более этот язык универсален, тем лучше. Метафизика главного индийского вклада в мировую цивилизацию, как мы полагаем, должна использовать самый универсальный язык…И чем дольше английский язык будет оставаться универсальным, тем дольше будет сохраняться индийская культура» [1]. Многие же полагают, возможно, обоснованно, что Индия теряет свои национальные языки. Английский язык изменяет индийские языки различными способами – в основном посредством вхождения в них новых слов. Хотя, численность англоговорящих людей в Индии значительно меньше, чем людей, не говорящих на нем. Большинство молодых людей знают по несколько индийских языков и используют английский только тогда, когда этого требует ситуация. Английский язык 156 является атрибутом элит и высших каст, и в Индии сильны антианглийские настроения. Но, несмотря на это, английский язык уже прочно вошел в культуру и жизнь индийцев. Литература 1. Kachru, Braj. (2007). The Alchemy of English: The spread, functions and models of non-native Englishes. New York: Pergamon Press Inc.; 2. Trudgill, Peter, and Hannah, Jean. (1994). International English: A Guide to the Varieties of Standard English. London: Edward Arnold; СИСТЕМНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА БАНКОВСКО-ФИНАНСОВОЙ ТЕРМИНОЛОГИИ УЗБЕКСКОГО ЯЗЫКА С. Х. Мухамедова, Е. Т. Ширинова ТГПУ имени Низами, г. Ташкент, Узбекистан e-mail: moxi5690@mail.ru Каждая языковая система развивается в резултате связей и соотношений между микро и макросистемами. Терминологическая система банк-финансы является одной из этих систем, которая в сегоднешнее время развивается с большой скоростью. В учебном пособии А.Нурмонова «Тилшунослик назарияси» (Теория языкознания) приведены толкования о некоторых свойств системы, это: внутренняя делимость, обусловленность компонентов составляющих систему и востребование друг друга элементов системы, иерархии внутренней структуры системы, субстанциональность системы. [4,с 6]. Автор отмечает, что в научной литературе приводиться около 40 толкований системы и приводит следующие признаки как главные, которые определяются в вышеуказанных толкованиях: Система – один единый, целый объект; Система – элементы одного единого элемента; Между элементами системы 157 существует соотношение. А.Нурманов определяет два вида системы: материальная и идеальная. Они отличаются свойствами элементов, которые составляют систему. [4,с 6]. Подобные толкования можно встретить и в других работах. О.С. Ахманова определяет слово «система» как «внутреннюю организационную совокупность элементов (единиц) языка, связанных устойчивыми (инвариантными) отношениями».[8,с 106]. В результате исследований выдвигаются некоторые параметры, которые дают возможность утвердить специфическую лексику как терминологическую систему. Эти параметры возникли на основе свойств системы и критериев определяющие терминологию как систему. Данные параметры образованы при анализе терминов банковско-финансовой терминологии узбекского языка. Для того чтобы специальные единицы какой либо сферы деятельности, науки и промышленности считались терминологической системой, они должны отвечать на требования системности. Для этого, термины специальной сферы должны: иметь большое количество, частное значения, способы и источники, образующие и развивающие терминологическую сферу; служить орудием общения в своей сфере; объединяться в тематические группы; входить в отношения значения и формы с другими элементами данной системы (синонимия, омонимия, антонимия, паронимия, полисемия) и вступать в парадигматические и синтагматические отношения с общей языковой системой. Исходя, из этих критериев и параметров, проведём анализ терминов банковско-финансовой сферы. Если анализировать по количеству термины банковско-финансовой сферы, устанавливается, что они имеют большое количество, а именно как объект исследования взяты более 5000 терминов. Значит, первое требование выполнено. Термины аванс, бартер, вексель, дебет, инвестиция, кредит, маржа, номинал, прейскурант, резидент, суғурта, тендер, монополия, эмиссия и др. активно служат для общения в сфере банка и финансовой системы. 158 Термины системы банковско-финансовой терминологии объединяются в тематические группы: банковское дело, драгоценные бумаги, страхование, налоги и др. В процессе исследования определены термины синонимы: аванс – бўнак, акционер –ҳиссадор, маржа –спред, маклер –брокер –даллол, пеня –ўсим; термины-антонимы: импорт –экспорт, актив- пассив, инфляция –дефляция, фойда – зарар); термины-омонимы: агент, актив, капитал, пул, ринг; полисемантические термины: аутсайдр, депонент, лот, валюта. Такие виды отношения формы и значения существуют не только в данной терминологической системе, но и между другими подсистемами. Не смотря, на то, что признание существования синонимии между единицами любой терминологической системы, существуют и отрицающие мнения эту характерность. Например, всем известно что, синонимия это фактор, который определяет богатство любого языка. Но относительно к терминологической системе, по мнению Н.Махкамова: «Синонимы это дублеты, которые образуют повтор или лищную информацию» [3,с 122]. Языковед приходит к такому мнению, что в терминологии важна точность, которая характерна для терминов. Некоторые исследоватили считают терминологическую синонимию вообше недопустимой.[1,с 90]. Не смотря на такие требования, при анализе банковско-финансовой терминологической системы узбекского языка выяснилось, что синонимические единицы составляют большое количество. Что касается антонимии, нужно отметить что, как утверждает А.В.Суперанская: «...В терминологии она помогает обозначить крайные точки терминологического поля, пересмотреть логические возможности терминологической системы.[5,с 52]. В процессах анализа антонимических пар банковско-финансовой терминологической системы определяются следующие виды антонимических пар: однокомпонентные ( импорт-экспорт, макроиқтисодмикроиқтисод, актив – пассив); и многокомпонентные ( текис талаб- нотекис талаб, барқарор валюта- беқарор валюта, моддий активлар-номоддий активлар...). 159 В терминологической системе банк-финансы есть антонимические пары, заимствованные из других языков, как: резидент – норезидент, листинг – делистинг, вальвация – девальвация... . Антонимию этих терминов образует префиксы: но-, де-…. Характерным для термина является моносемия (однозначность). Например, Д.С.Лотте считает, что «Каждый из терминов…. должен иметь лишь одно значение – быть однозначащим»[2,с 20]. Подобные выводы можно встретить в трудах языковада С.Усманова: «Термин всегда (в предложении и в непредложении) является однозначным. Это свойство возникает от того, что термин используется только в определённой сферах и отраслях науки, деятельности, промышленности» [7,с 7] Отличительно от многих лексикологов и терминологов В.А.Татаринов положительно относится к полисемии в терминологии и считает: «Полисемия термина не является показателем неточности. Напротив, чем сильнее развита система многозначности в терминологии, тем основательнее изучен предмет мысли, тем точнее установлены связи между общенаучными понятиями и отрасливым понятийном аппапатом, тем структурированнее предстаёт объект исследования».[6 8]. Не смотря на это требование, в банковско-финансовой терминологической системе существуют полисемантические термины. При анализе 255 терминов данные в словаре этой специальности «Иқтисод банк изоҳли луғат», определилось что, 10.5% терминов от общего количества многозначные. И в этой ситуации приходится считаться с подходом Татаринова. Иногда трудно различить полисемию с омонимии. Существуют определения относительно омонимии в терминологической системы, как: «Особенно сложно обстоит дело с омонимами в терминологии, где недопустимо существование омонимов термина в одном терминологическом поле» [1,с 90]. Кроме соотношений синонимии, антонимии, омонимии, и полисемии существует и паронимия между терминами банковско-финансовой терминологической системы: абонент –абонемент, адресант – 160 адресат, дебет –дебит, импорт –экспорт, конъектура – конъюктура, фикс –фиск, экспонат –экспонент, ... . В ряду с каждым словарьным богатством, терминологическая система любой сферы, а также, и термины банковско-финансовой терминологической системы образуются и обогащяются двумя источниками: внутренными языковыми возможностьями и взаимствование из других языков. Изучение банковско-финансовой терминологической системы имеет большую роль не только в языкознании, но и в развитии банковско-финансовой сферы. Литература 1. Абдуллаева Ч.С. Русско-узбекские параллели в современной экономической терминологии: дисс.... канд. филол... наук. –Т., 2000.- С.90. 2. Лотте Д.С. Основы построения научно-технической терминологии. М.: Издательство Академии Наук СССР,1961. -С.20 3. Махкамов Н. Ўзбек тили терминологиясида синонимларнинг плеонастик қўлланилиши. Тошкент, 2000. С.122. 4. Нурмонов А., Искандарова Ш. Тилшунослик назарияси. –Т.: Фан, 2008. -С.6. 5. Суперанская А.В.,Подольская Н.В., Васильева Н.В. Общая терминология. Вопросы теории. –Москва: Наука, 1989. С.52. 6. Татаринов В. А. Теория терминовидения. Т.1.- М.: Московский лицей, 1996, -315 с. 7. Усмонов С. Ўзбек терминологиясининг баъзи масалалари: монография. –Тошкент: Ўқитувчи. 1968. 32 с. 8. Шетле, Тайбат Владимировна. Англоязычная терминология банковского дела в языковой системе и речевой практике: дисс...канд.филол.наук. – Москва, 2010. С.106. 161 СОДЕРЖАНИЕ Секция 1. Русская литература О. В. Перова ДУХОВНАЯ ПОЭЗИЯ: ТРАДИЦИОННОЕ И СОВРЕМЕННОЕ ПОНИМАНИЕ ЖАНРА……………………3 Н. Е. Рябцева ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ МОДИФИКАЦИИ ТИПОВ И МОДЕЛЕЙ ПРОСТРАНСТВА В СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ ПОЭЗИИ………………………10 А. В. Храброва ПОЗДНИЙ ЛЕРМОНТОВ И РАННИЙ ДОСТОЕВСКИЙ: СВОЕОБРАЗИЕ ХРОНОТОПОВ В ПОВЕСТЯХ «ШТОСС» И «ХОЗЯЙКА»………………………………………18 Секция 2. Литература народов Российской Федерации Р. А. Ахмедова ПОРА «МАЛОЙ ФОРМЫ» В ПОСТСОВЕТСКОМ ЛИТЕРАТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ…………………………26 Секция 3. Литература народов стран зарубежья М. Р. Джабборова СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ РАССКАЗОВ «КАЛИЛА И ДИМНА» И «МАСНАВИ-И МАЪНАВИ»……34 О. Т. Тожибоева САМОБЫТНОЕ ОФОРМЛЕНИЕ ВОСТОЧНЫХ КНИГ……39 Чекция 4. Теория литературы. Текстология Е. В. Богомолова ТЕКСТОВАЯ «НЕОДНОРОДНОСТЬ» РОМАНА Д. БРАУНА «КОД ДА ВИНЧИ»……………………44 162 В. Н. Назарец ЖАНРОВАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ ПОСЛАНИЯ В ЛИРИКЕ РУССКИХ РОМАНТИКОВ НАЧАЛА ХІХ ВЕКА……………48 Секция 5. Русский язык Ж. Т. Ермекова ЯЗЫКОВОЕ ПРОСТРАНСТВО ВНУТРЕННЕГО МИРА БИЛИНГВА…………………………54 Л. А. Молоканова МЕТАПОЭТИЧЕСКИЕ ВЫСКАЗЫВАНИЯ АНДРЕЯ БЕЛОГО О ЯЗЫКЕ КАК ПОПЫТКА СОЗДАНИЯ ЕДИНОГО ТЕКСТА О ТВОРЧЕСТВЕ……........66 Секция 6. Германские языки Е. А. Губина ЛЕКСИКА КАК СИСТЕМА: ПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ ПОПОЛНЕНИЯ СЛОВАРНОГО ЗАПАСА СОВРЕМЕННОГО АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА…………….…71 Е. П. Матузкова ПРОБЛЕМАТИКА ИДЕНТИЧНОСТИ В МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ………………...79 У. П. Природина О НЕКОТОРЫХ ТРАДИЦИЯХ И НОРМАХ НАПИСАНИЯ ФАМИЛИЙ В ШВЕДСКОМ ЯЗЫКЕ………………………….83 Н. Г. Сиденко СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ СЕМАНТИЧЕСКИХ ОСОБЕННОСТЕЙ ГЛАГОЛОВ МЕНТАЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В АНГЛИЙСКОМ И НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКАХ………………………………………90 Ж. Г. Сонголова АНАЛИТИЧЕСКИЕ ТЕНДЕНЦИИ В ЛЕКСИКЕ СОВРЕМЕННОГО АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА…………………95 163 Секция 7. Теория языка Н. Г. Бурмакина ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОСТЬ В АКАДЕМИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ…………………………101 Т. И. Домброван ЯЗЫК КАК СИНЕРГЕТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА………………109 А. У. Рахимов КВАЗИНАУЧНЫЙ ПОДХОД К ЯЗЫКУ КАК ПРИЗНАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО КРИЗИСА В ЛИНГВИСТИКЕ....114 Секция 8. Сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание Т. Н. Никульшина ИНФОРМАЦИОННАЯ МАТРИЦА ИРРЕАЛЬНОГО МИРА (НА МАТЕРИАЛЕ АНГЛИЙСКОГО И УКРАИНСКОГО ЯЗЫКОВ)…………………………………119 О. Г. Палутина СРАВНИТЕЛЬНО-СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ПРОФЕССИОНАЛЬНЫХ КОНЦЕПТОВ, НОМИНИРУЕМЫХ ЛЕКСЕМАМИ «ОГОНЬ»/ «FIRE», В СОЗНАНИИ РУССКИХ И АМЕРИКАНЦЕВ………………123 Г. С. Плотникова СИНОНИМИЯ СЛОЖНОПОДЧИНЕННЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ С ПРИДАТОЧНЫМИ ИЗЪЯСНИТЕЛЬНО-ОБЪЕКТНЫМИ И ПРОСТЫХ ПРЕДЛОЖЕНИЙ В РУССКОМ И АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКАХ…………………………………133 Е. А. Харлова ВЫРАЖЕНИЕ ЦИКЛИЧЕСКОГО ВРЕМЕНИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ В. ОБРУЧЕВА «ПЛУТОНИЯ» И А. КОНАН ДОЙЛА «ЗАТЕРЯННЫЙ МИР»……………….137 164 Секция 9. Языки народов зарубежных стран Европы, Азии, Африки, аборигенов Америки и Австралии В. Н. Бугаева ОСНОВНЫЕ ТРУДНОСТИ ПОНИМАНИЯ СТУДЕНТАМИ АНГЛОЯЗЫЧНОЙ РЕЧИ НА СЛУХ………144 Вильям Джон Васантада ОСОБЕННОСТИЯ АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА В ИНДИИ…152 С. Х. Мухамедова, Е. Т. Ширинова СИСТЕМНАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА БАНКОВСКО-ФИНАНСОВОЙ ТЕРМИНОЛОГИИ УЗБЕКСКОГО ЯЗЫКА…………………………………………156 165
