What is really going on in the analytic session
advertisement
Что на самом деле происходит в аналитической сессии? Айке Хинце Я выбрал название своего доклада по ассоциации и несколько интуитивно. Я подумал, что оно может пригласить читателя к свободным ассоциациям. Вы можете подумать о «Наконец-то я узнаю, что происходит в спальне моих родителей», или о фильме Вуди Аллена «Все, что вы когда-либо хотели знать о сексе, но боялись спросить». Оно немножко провоцирует, и при этом оставляет достаточно простора для разработки моих собственных мыслей на эту тему, думал я. Но по мере того, как Летний Семинар приближался, и мне нужно было писать свою рукопись, я начинал все больше и больше бояться, что в моем выборе слишком много от мышления первичного процесса. Разве не чистая мегаломания – обещать разрешить такую проблему, как эта? И, кроме того, в психоанализе не существует никакого однозначного «что на самом деле происходит», поскольку мы знаем, что каждое явление гипердетерминировано, и есть много способов понимать его. Давайте остановимся здесь на несколько мгновений, и подумаем о том, как, в ходе нашего обучения, мы получаем знания о том, что происходит в аналитической сессии. У каждого кандидата есть опыт своего собственного анализа. Затем он читает статьи Фрейда по психоаналитической технике и проходит семинары по работам других авторов, писавших по этому вопросу. (Простоты ради я всегда пишу «он», не имея в виду конкретной гендерной принадлежности). Он может придти в некоторое замешательство и начать задумываться о том, ведут ли аналитики разных теоретических ориентаций, принадлежащие к различным школам, один и тот же анализ. Например, то, что происходит в кляйнианском анализе – то же ли это самое, что в анализе французского типа? Он начинает строить фантазии о теоретическом подходе своего личного аналитика или гадает, есть ли он у него вообще. Он начинает слушать доклады случаев других кандидатов или более опытных аналитиков, и его поражает великое разнообразие технических подходов. Когда я вспоминаю свое собственное обучение, я вынужден признать, что мне понадобилось какое-то время, чтобы начать понимать эти презентации случаев и выработать действительно основанный на понимании доступ к внутреннему процессу в докладываемом аналитическом материале. А затем, на какой-то день вашего обучения, вы получаете право начать свой собственный первый анализ. Это как бросить в глубокую воду человека, который взял только несколько начальных уроков плавания. Девиз при этом – учиться, делая. Правда, у вас есть поддержка вашего супервизора. Но опять же, начиная свой второй случай, вы можете столкнуться с удивительным отличием технического подхода. Каждый может сам спросить себя, много ли в его обучении было места тому, чтобы задать и недвусмысленно обсудить вопрос моего заглавия. В моем обучении, по крайней мере, похоже, царила молчаливая установка, что ни одному одаренному кандидату нет надобности обсуждать этот вопрос. Если он не найдет правильного способа анализировать, это его личная проблема. Вероятнее всего, его личный анализ не зашел еще достаточно глубоко. Я полагаю, это была (или все еще есть?) широко распространенная среди кандидатов фантазия, мешавшая им задавать определенные вопросы. Вот я и вернулся к фильму Вуди Аллена. Различие в технике выразительно описывается в комментарии Пола Дени к подробному отчету Питера Фонаги об аналитической сессии в International Journal of Psychoanalysis за 2004 год. Он начинает свой комментарий словами: «Психоаналитическая культура, к которой принадлежит аналитик мисс А., несомненно, очень сильно отличается от психоаналитической культуры большинства аналитиков, обученных во Франции: стиль интервенций и их частота очень далеки от ‘французского способа анализирования’. В большинстве случаев французские аналитики, входящие в IPA, приняли такой технический подход, который стремится избежать большого количества длинных объясняющих интерпретаций. Когда я писал этот комментарий, я даже поймал себя на зависти к пациентке, которая получила 16 интерпретаций за одну сессию – иначе говоря, больше, чем сам я получил за более чем 10 лет личного анализа». Можно возразить, что внутри одного института разнообразие не столь заметно. Но, с одной стороны, на сегодняшний день это вовсе не обязательно так. А с другой стороны, эта теоретическая и техническая множественность является одной из величайших проблем, с которыми сталкивается научная основа психоанализа. Более того, в качестве кандидатов PIEE вам выпадает уникальное преимущество – или бремя – обучаться у преподавателей, аналитиков и супервизоров более разнообразного толка, чем обычно доводится встречать кандидату. После того, как мы перечислили столько трудностей, есть ли свет в конце тоннеля? Есть ли какой-то реалистический шанс найти более глубокий доступ к моей теме? Следуя доброй аналитической традиции, я начну со случая. КОНФИДЕНЦИАЛЬНЫЙ КЛИНИЧЕСКИЙ МАТЕРИАЛ Почему я выбрал этот пример? Одна из причин в том, что я надеюсь, что некоторые мои мысли можно продемонстрировать на этом материале. Другая причина в том, что я недавно докладывал этот случай в группе с кляйнианским супервизором. Эта супервизия расширила мой взгляд на динамику этой сессии. Пациент начал сессию с описания столкновения, которое он видел непосредственно перед тем. Возможны две исходные точки зрения на этот материал. Пациент описал что-то, что произошло вне консультационной комнаты. Можно попытаться понять, как это подействовало на него, и, вероятно, в конечном итоге можно связать этот материал с некоторыми проявлениями переноса и сказать, например: «Вы боитесь строить более личные отношения со мной, потому что тогда конфликт со мной по поводу вашего желания быть привязанным ко мне и вашего желания быть независимым может взорваться и вызвать столкновение между нами, как то, которое вы видели перед сессией». При такой точке зрения пациент рассказывает или выдает ассоциации на что-то, что случилось вовне, а аналитик пытается связать это с другими элементами его внутренней жизни. Вторая, иная точка зрения (и здесь я цитирую Дэвида Такетта, которому я обязан за многие мои мысли) – это, что пациент переживает это столкновение как нечто, происходящее в сессии. «Под таким углом зрения, когда пациенту приходят на ум ассоциации, о них можно думать, как о ‘созданных в этой комнате’. Они являются репрезентациями пережитых тревог, импульсов и ощущений, стимулируемыми тем, что он лежит здесь. Они трансформируются здесь и сейчас в идеи, желания и мысли. В этой модели, хотя пациент действительно говорит обычно о случаях и происшествиях, которые произошли ‘на самом деле’, они представляют собой не новости, принесенные извне. Они принимают внешнюю форму новостей просто потому, что то, что выбрано, работает для пациента как способ выразить сознательные и 2 бессознательные переживания в этой комнате, здесь и сейчас» (Tuckett, 2009). Аналитики расходятся относительно этих двух модальностей. Рассматривая эту сессию, я склонен принять вторую точку зрения. Оглядываясь назад, я думаю, что пациент говорил о столкновении между нами, которой уже произошло, и материализовалось в отмененных сессиях. То, что я не принял такой точки зрения, помогло мне отрицать более агрессивные аспекты в ассоциациях пациента. Здесь становится явным второй аспект сессии, на котором я хочу остановиться. Мы оба, и пациент, и я, проигрывали некие роли. Пациент действовал как сын, который старается, чтобы его заметил и признал отец, в то же самое время демонстративно добиваясь независимости, тогда как я играл отца, который ценит развитие своего сына, но который пытается не чувствовать на себе агрессивность своего сына в полную силу. Но тогда моя конечная интервенция содержала садистическое ответное нападение. То, что я сказал, можно понять так: «Ты можешь попытаться уйти от меня, но тогда ты переломаешь себе ноги!» Я подчеркиваю здесь контр-трансферные аспекты в этом проигрывании ролей, поскольку они просто являются частью этой сессии, но также и потому, что мы очень часто проигрываем роли по сговору с пациентом, а понимаем это только какое-то время спустя, а то и никогда. Заниматься проигрыванием разного рода ролей есть неотъемлемая и существенная часть нашей повседневной работы как аналитиков. Это позволяет нам, путем исследования собственного контрпереноса, лучше понять перипетии переноса и аналитического процесса. Но нам не следует попадать в ловушку и воображать, будто мы всегда понимаем наш контрперенос и можем с ним справиться. Иногда на это требуется больше времени, чем нам хотелось бы, а иногда нам нужна супервизия. Есть много аналогий или метафор, описывающих пару аналитик/анализанд. Одна из них – взаимодействие между матерью и младенцем. Как и все аналогии, она имеет свои достоинства и свои недостатки. Другая аналогия, которую я очень ценю, это аналогия пары, танцующей бальный танец. Лихтенберг утверждает: «С точки зрения наблюдателя, каждый из них (аналитик и пациент. А.Х.) является партнером, необходимым в межличностном танце – для танго нужны двое» (1989, стр. 297). Обычно вы не видите и не чувствуете ваши собственные ошибки, но переживаете их зеркально отраженными и увеличенными в танце вашего партнера. Тогда тренер так же необходим, как аналитической паре необходим супервизор. Эта параллель кажется поразительной. Очень часто вы осознаете свой контрперенос, только наблюдая реакции пациента на ваши интервенции. В этом суть часто цитируемого выражения «слушание слушания» (пациента). Рисунок 1 (перевод дан в конце, приложением) 3 Точку зрения, что анализ состоит из цепочки проигрываний, что аналитик играет в них активную роль, и что все части анализа происходят в консультационном кабинете, сегодня более или менее разделяет большое число аналитиков. Под таким углом зрения, прошлое пациента оживает вновь в консультационном кабинете. Но это не единственный подход к психоаналитической технике и к тому, «что происходит в аналитической сессии». Не существует никакой авторитарной инструкции, предписывающей, что есть, а что не есть по настоящему хороший анализ. Но аналитическое сообщество начало изучать аналитические процессы в анализе разных аналитиков более глубоко, и не соблюдая разграничений, проведенных так называемыми школами. Одно из начинаний, чтобы лучше понять, что происходит в анализе у разных аналитиков – организованная EPF Рабочая группа по сравнительным клиническим методам (Working Party on Comparative Clinical Methods, WPCCM). Группы опытных аналитиков из разных европейских обществ обсуждают материал случаев, докладываемых одним из коллег, и стараются определить часто лишь имплицитно подразумевающиеся рабочие модели и концепции, которые докладчик использует в своей клинической работе. Эти группы не предназначены для того, чтобы больше узнать о динамическом бессознательном аналитиков. Это придется делать в другом сеттинге. Но они хотят – и могут – исследовать концепции и модели, которые мы применяем в нашей аналитической работе. Эти модели часто имплицитны, или предсознательны, и часто сам аналитик их не осознает. То, как проходит обсуждение в этих группах – довольно необычно. Мы привыкли обсуждать докладываемый случай в модели супервизии. Члены группы предлагают другое, лучшее или более глубокое понимание случая, часто превращаясь в такую группу, которая всегда все знает лучше, чем докладывающий аналитик. Из вашего обучения такой тип обсуждения вам знаком. Я включил в свою работу эту сессию в основном для того, чтобы обсудить то, как я работаю. Но у вас, конечно, появится потребность 4 обсудить ее в модели супервизии. В группах CCM оказалось очень полезным начинать дискуссию с попытки классифицировать тип различных интервенций во время сессии (рисунок 1). На первый взгляд категоризация такого рода выглядит немного странной, и не подходящей для психоаналитического подхода. Но обсуждение правильной категории для некоторых итервенций может позволить острее увидеть, как данный аналитик работает в сессии. Второй шаг представляется более интересным (рисунок 2). Рисунок 2 Работа над многими представленными случаями в группах CCM показала, что то, как аналитик работает, можно описать по 5 осям. Возьмем примером мой случай. Мои короткие замечания по поводу биографии пациента и то, как я комментирую сессию, показали, что у меня есть какие-то представления о том, как и почему возникло его нарушение (Что не так: Теория психопатологии). Эти мысли неизбежно ведут к моим мыслям о том, как работает анализ, то есть к моей трансформационной теории (Как работает анализ: Теория психического изменения). Я думаю, что это миф, будто есть такое явление, как анализ, лишенный тенденции, лишенный какой-то цели. У нас всегда есть какие-то идеи по поводу конкретной психопатологии пациента, и по поводу того, как могут произойти изменения. Мы хотим, чтобы пациент изменялся и развивался. Иначе мы бы не начинали анализ. У аналитиков есть разные способы слушать пациента (Слушание бессознательного: Теория бессознательного). Идеал ровно плавающего внимания может реализоваться по разному у разных аналитиков. Возьмем, например, вышеупомянутое различие между тем, чтобы слушать ассоциации пациента как описывающие что-то, что всегда порождается в консультационном кабинете, или что-то, частично привносимое извне. У аналитиков разные стили вмешательства (Аналитическая ситуация: Теория переноса и повторения). Подход CCM не дает окончательного ответа на мой центральный вопрос, но он может помочь думать о нем с большей ясностью. Можно лучше понять различные стили анализирования и часто распознать логику, лежащую в основе, казалось бы, чисто интуитивных интервенций. Это в некотором роде демистифицирует аналитическую встречу. Но опять же: что есть психоанализ, 5 и что на самом деле происходит на аналитической сессии? Простейший ответ мог бы быть: два человека встречаются в комнате на 50 минут и разговаривают друг с другом без каких-либо помех извне. Но эта процедура у нас общая со многими психотерапевтами других ориентаций. Нам нужно добавить специфический элемент: психоаналитическую теорию. Два человека встречаются под зонтиком психоаналитической теории, или находятся контейнируемыми в рамках психоаналитической теории. Рисунок 3 Рисунок 3 показывает важность теории в психоаналитической практике при помощи ее визуализации. Тут сведены воедино известная Модель-трех-рамок и Схема-пяти-осей. Я теперь хочу ввести некий кажущийся простым теоретический инструмент, который может помочь понять динамику сессии, и который, более того, может быть полезен в нашей повседневной практике. Вновь я обязан Дэвиду Такетту за разработку этой идеи. Рисунок 4 6 Анна Фрейд выдвинула идею, что идеальная позиция для аналитика – это точка, «равноудаленная от ид, эго и суперэго». В переводе на повседневный язык это означает, что аналитик не должен ни любить, ни ненавидеть пациента, а также ни учить, ни судить его. Рисунок 4 показывает эту идеальную мысленную позицию аналитика в виде черной точки посреди треугольника. Этот треугольник пригоден для различных применений и интерпретаций. Аналитик может думать, что он находится в этом идеальном центре треугольника, тогда, как, на самом деле, он уже сдвинулся к одному из углов. Возьмем, например, мою последнюю интервенцию в этой сессии. Сознательно я думал, что моя интервенция подчеркивает прогресс пациента в его развитии к более либидным отношениям и автономной позиции. Я ощущал себя совершенно в центре треугольника. Но бессознательно я выражал свою ненависть. Моя интерпретация исходила более из правого нижнего угла. Треугольник может описывать психическое функционирование пациента, или то, как его видит аналитик. Но существует также другой треугольник, описывающий то, как пациент воспринимает аналитика. Несколько дней назад я попросил пациента рассказать мне больше о встрече с неприятной соседкой, после чего она пришла в крайнюю ярость на меня. Незадолго до конца сессии она смогла сказать мне, что она в тот момент интерпретировала мой вопрос как суровое обвинение. Я думал, что я говорю из центра своего треугольника, тогда как она поместила меня в крайний верхний угол. Треугольники пациента и аналитика имеют большую эвристическую ценность. Всегда следует держать в уме то, как они взаимодействуют друг с другом, и как они воспринимаются с другой стороны. Если думать в терминах этих треугольников, это может помочь нам сохранять ориентацию в огне взаимных проигрываний. Это может также помочь не забыть, что наша задача говорить о пациенте, и не смешивать свой треугольник с его. Если мы думаем в терминах этих двух треугольников, на передний план выходит роль пациента и его воздействие на аналитическую встречу. Тот факт, что форму этой их встрече задают оба участника, и аналитик, и анализанд, кажется настолько очевидным, что почти забываешь, что все работы об аналитической ситуации и об аналитической технике написаны с точки зрения аналитика, смотрят его глазами. Но если мы хотим знать больше об аналитической ситуации и о том, что происходит в аналитических сессиях, нам следует также спрашивать и самих пациентов. Как бы они ответили на этот вопрос? Существует лишь очень небольшое число исследований или статей, написанных с точки зрения пациента. Я возьму три относительно недавние публикации, которые существенны в этом контексте: отчет Лоры 7 Хаймс Тессман об интервью с аналитиками из ее Бостонского Института о том, как они воспринимали свой тренинговый анализ (Tessman, 2003), книгу Кристин Хилл об интервью с бывшими аналитическими пациентами (Hill, 2010) и результаты катамнестического исследования, очень тщательно проведенного Психоаналитической ассоциацией Германии (LeuzingerBohleber, 2002). Чему мы можем научиться из этих исследований такому, что существенно для нашей темы? Во-первых, нужно преодолеть возражения против такого рода исследований. Насколько надежны рассказы бывших пациентов? Не наполнены ли они остатками переноса, не нагружены ли защитами и невротическими искажениями? Это возражение приходится принимать всерьез. И первая из двух упомянутых книг действительно демонстрирует несколько случаев такого возможного предубеждения. Но это не может служить достаточной причиной для того, чтобы полностью отмахнуться от сообщений бывших пациентов. Катамнестическое исследование показало, что после успешного анализа воспоминания и общая оценка показывают поразительное сходство между аналитиком и бывшим пациентом. Одно интересное открытие было, что теоретическая ориентация аналитика не является решающей для удовлетворенности пациента анализом и результатом. Но это не противоречит моему предшествующему утверждению, что теория играет такую важную роль в аналитической сессии. Катамнестическое исследование показало, что профессиональное мироощущение – и сюда входит способность связывать теорию с клинической практикой – являлось существенным фактором для достижения удовлетворения пациента своим анализом, и для благоприятного результата. Гибкость и способность настраиваться на пациента очень личным и специфическим образом были другими решающими факторами. Для удовлетворения пациента было крайне важно, чтобы между ним и аналитиком существовала эмоциональная сочетаемость, и чтобы тот приглашал его участвовать в качестве активного партнера в аналитическом процессе. Эмоциональная сочетаемость – это не просто вопрос взаимной симпатии, а сложный процесс эмоциональной взаимонастроенности. И было поразительно, как большинство пациентов способны были отличать аналитика, который всего лишь мил и дружелюбен, от аналитика, чья профессиональная позиция была частью целенаправленного профессионального мироощущения. Аналитик воспринимался как контрпродуктивный, если он знал все заранее и вел себя как носитель истины. Хиншелвуд (Hinshelwood1997, с. 105) однажды заметил с юмором: «Если цель психоаналитика – чтобы пациент знал свой разум лучше, чем до анализа, можно ли достичь этого за счет того, что аналитик лучше знает, что пациент должен думать или решить? Если психоаналитик все знает за пациента – способствует ли это, в конечном итоге, тому, чтобы пациент лучше знал сам за себя? Это превращается в парадокс». Что мы можем извлечь из всех этих открытий – это, что в анализе мы не являемся экспертами, которые знают все о бессознательном пациента. Его нужно принимать всерьез в его сознательном опыте и приглашать активно участвовать в совместном путешествии по исследованию отрицаемых и непризнанных частей его психики. Я постепенно приближаюсь к концу своего доклада. Я приношу извинения, что не дал вам полного ответа на вопрос, что на самом деле происходит в аналитической сессии. Но я надеюсь, что пригласил вас думать над этим вопросом более отважно, и не застревать в той или иной форме схоластического мышления. В мире, где плюрализм все больше проникает во многие области общественной жизни, плюрализм в психоанализе является одновременно увлекательным вызовом и опасностью для самого нашего существования. Вы нужны нам как следующее поколение аналитиков, которому предстоит схватиться с этими проблемами и вопросами. 8 Но я не хочу заканчивать свою презентацию на такой серьезной ноте. Под конец я хочу рассказать вам более забавную историю о моем участии в одной группе CCM в качестве докладчика. В сессии, которую я докладывал, в начале послышался незнакомый шум. Спусковой бачок в моем туалете, возле моего кабинета, был сломан, и вода спускалась очень долгое время. Мой пациент спросил о причине этого шума. И я напрямик ответил, что мой туалетный бачок сломался. Группа расхохоталась, почувствовав, что я отыгрываю контртрансферную реакцию. Они были правы. В тот момент я не осознавал того, как пациент бессознательно использовал этот инцидент. Позже я начал думать о разных возможных интерпретациях, которые различные аналитики могли бы дать в этот момент. Давать интерпретацию – это всегда активный выбор из разных вариантов. Аналитик А. мог бы интерпретировать связи, которые пациент установил между шумом и бессознательными тревогами. Аналитик В. мог бы понять вопрос пациента как выражение бессознательной сцены, создаваемой им в этот самый момент. Аналитик С. мог бы подумать, что сначала он должен валидизировать реалистическое наблюдение пациента, а уже затем интерпретировать бессознательный материал. Аналитик D. мог бы хранить молчание в ожидании, пока пациент будет развертывать перед ним мир своих репрезентаций, не обращая особого внимания на перенос и контрперенос. Аналитик Е. мог бы среагировать, как я, но сосредоточившись на теории привязанности, которую он держит в уме. Пока я не дошел до аналитика Z., я на этом остановлюсь. Но появляется множество возможных интерпретаций. И на этом приводящем в замешательство множестве я закончу свой доклад. Литература Denis, P (2004): Commentary to Miss A (Fonagy). Int J Psychoanal, 85, 814-816. Freud, A (1937): The Ego and the Id. Heims Tessman, L. (2003): The analyst’s analyst within. The Analytic Press, London. Hill, A.S.CH. (2010): What do patients want? Psychoanalytic perspectives from the couch. Karnac, London. Hinshelwood, R.D. (1997): Therapy or Coercion? Does Psychoanalysis differ from brainwashing? Karnac, London. Leuzinger-Bohleber, M (2002): “Forschen und Heilen” in der Psychoanalyse. Ergebnisse und Berichte aus Forschung und Praxis. Kohlhammer, Stuttgart. Lichtenberg, J (1989): Psychoanalysis and Motivation. Hillsdale NJ, The Analytic Press. Tuckett, D (2009): Inside and outside the window: Some fundamental elements in the theory of psychoanalytic technique. Paper read in London, not yet published. 9 Перевод текста Рисунка 1: Шаги 1 – 6. Разные функциональные категории интервенций Брюссель, 21 марта 2009 г. 1. Поддержание базового сеттинга Поддержание сеттинга простыми средствами. Например: «Вы забыли Ваше пальто». «Мой отпуск начинается в пятницу». (Бывают обстоятельства, когда такой комментарий может оказаться 6, или даже 3 – это требует обсуждения! Такие обсуждения могут помочь увидеть, как именно А думает об аналитической ситуации.) 2. Добавление элемента, чтобы подтолкнуть бессознательный процесс Комментарии здесь вероятнее всего будут двусмысленными, многозначными и краткими – нацеленные на то (с конкретным представлением о бсз процессе), чтобы вызвать больше ассоциаций или установить связи, но скорее на бессознательном, чем на сознательном уровне. Тем самым возможность увидеть, что подразумевается под динамическим бессознательным и психоаналитическим процессом. Например: «Стены?» «Пасть с зубами!» «Спальня!» «Не чувствуете себя ненавистным?» Примечание: Никакой комментарий не может избежать сознательного или бессознательного, но некоторые комментарии больше направлены на одно, а некоторые на другое. Как сказал один из участников: «определенный подбор слов, т.е. повторение слова, показавшегося центральным, в основе своей отличается от, скажем, пояснения, или обозначения того, что происходит в здесь и сейчас.» 3. Вопросы, пояснения, новые формултровки, цель которых сделать нечто сознательным. Такие комментарии. по-видимому, заставляют пациента осознать какие-то наблюдения, чтобы он мог спросить себя, почему это важно для А. Вы узнаете их в сравнении с 2, потому что они, скорее всего, будут более насыщенными (то есть будут иметь четкое и недвусмысленное значение, вместо двусмысленного). По сравнению с 4, когда они касаются аналитических отношений, они будут более вневременными и внеличностными. Дискуссия, почему это не может быть интервенция 4 или 3, и т.д., важнее, чем результат. Примеры: «Как Вы станете думать о стенах?» «Что Вы думаете?» «Что происходит у Вас в голове?» «Вы не думаете, что есть некий паттерн в том, какой Вы здесь, и какой Вы с Вашей женой?» «Вас, похоже, довольно часто раздражает Ваш начальник». «Я думаю, Вы не хотите говорить об этом». «Мне кажется, Вам становится тревожно, когда Вы думаете о приходе ко мне». «Была какая-то цель, но она рухнула». «Расскажите мне еще об этом чувстве». «Есть какие-нибудь ассоциации?» «Вот сейчас происходит процесс, когда Вы наносите себе порез» (внеличностное? но не вневременное, потому за пределами 4). 10 4. Обозначение здесь и сейчас эмоционального и фантазийного значения ситуации с аналитиком Эти замечания должны быть специфичными для эмоционального и фантазийного значения ситуации в текущей сессии – здесь и сейчас. Отличайте их от более общих комментариев на тему аналитических отношений. Обычно это будет означать, что аналитик указывает – «вы» сейчас чувствуете «х» по отношению ко «мне», или наоборот. Но точнее определяется в групповой дискуссии. Примеры: «Вы чувствуете, что я чересчур интересуюсь Вами». «Я только что вызвал у Вас тревогу». «Вы чувствуете себя виноватым из-за того, что не заплатили мне сегодня». «Я думаю, у Вас чувство, что я впал в величие и очень доволен собой». «Вам очень неприятно, что я в тот момент что-то сказал, Вы считаете, что все должно делаться Вами». 5. Конструкции, рассчитанные на то, чтобы указать на сложное значение. Несколько идей сводятся вместе, в смысле, А говорит о чем-то, что попадается одновременно – не обязательно в одной сессии. [Возможность исследовать, почему это помогает, а возможно, и нет – теория психических изменений А.] Пример: «Может, Вы ставите мне границы, как ставите их Вашей матери. Я становлюсь Вашей ворчливой и подавляющей «матерью-аналитиком». Когда я все пилю и пилю Вас своими вопросами, Вы становитесь…» 6. Внезапные и явно неуместные реакции, плохо сочетающиеся с нормальной методикой А. Эта категория предназначена для исследования, есть ли у А понятие ошибки (скажем, проигрывание КТ роли, или момент, когда анализ пошел в двух противоположных направлениях), и замечает ли он и продумывает ли это в сессии. Цель – выявить подспудные идеи и обоснования. Эту категорию не следует использовать при супервизировании аналитика – аналитик должен увидеть, что сказанное им является в чем-то ошибкой. Пример: «Нам нужно это понять!» [Фраза выглядит как тип 1 или 3, но в итоге суждение А относит ее к группе 6 – потому что случившееся ранее явно расстроило А, и это было проигрывание его раздражения.] Пример: «Это совершенно нормально» – сказанное А в момент тревоги, когда снаружи послышался шум, но потом А понял, что помешал ассоциациям. Перевод Марины Якушиной 11
