Михаил Сеславинский: "Я в душе либерал. Но тем не менее

Михаил Сеславинский: "Я в душе
либерал. Но тем не менее полагаю, что
нам, либералам, в России власть давать
нельзя"
15 апреля 2013 11:44
Источник: Огонёк
Ольга Ципенюк побеседовала с Михаилом Сеславинским.
Про корни Я родился и первые 30 лет прожил в городе Дзержинске, в довольно типичной
семье провинциальной интеллигенции. Дедушка, папин отец, был партийным работником
в Нижнем Новгороде, в частности заместителем будущего секретаря Московского горкома
партии, руководителя Совинформбюро Александра Щербакова. В конце 1920-х был вычищен
за сокрытие социального происхождения, к счастью, до больших репрессий. Дед имел
хорошее образование, от него сохранилась часть библиотеки. Папа остался без родителей в
17 лет. Его освободили от армии из-за дистрофии: при росте 182 см он весил 46 кг. Отец
окончил юридический институт и 20 лет работал заместителем председателя Горьковской
областной коллегии адвокатов. Мама из Кинешмы. Ее дедушки воевали на фронтах Первой
мировой, один был награжден Георгиевским крестом. У маминой мамы было четыре класса
образования и четверо детей, моя мама была старшей. Они жили в ужасных условиях... Мама
окончила химико-технологический институт в Иваново, по распределению поехала в
Дзержинск и там познакомилась с папой. Про детство Вербально расшифровать хромосому
трудно, как и понять, что именно во мне от родителей. Папа был абсолютно книжный человек,
радовался, что я рано начал читать серьезную литературу и многое можно было обсуждать
со мной на равных. Гуманитарные интересы, более или менее системная логика мышления,
уважение к государству и праву — это, безусловно, во мне от папы. Мамин крепкий, волевой
характер, а также определенное упрямство, необходимое для достижения поставленных
целей,— все это у меня от нее. Папа иногда утаивал карманные деньги — мы с ним
увлекались коллекционированием марок, монет и значков и ходили в парк, где собирались
филателисты и нумизматы, а позже — книжники. Мама искренне не понимала, в чем прелесть
этого увлечения: когда мы гордо ей показывали марки какого-нибудь XIX века, она говорила:
"Ну вот, опять купили маленькие и грязненькие". Детство мне помнится абсолютно
счастливым. Ну, были какие-то вещи, которых хотелось, джинсы, например, или двухтомник
Цветаевой 1981 года — белый такой. Перекупщики просили за него 70 рублей, это были
невозможные деньги! У меня много книг, на которых папиной рукой написано "Дорогому
Мише от родителей в день рождения" или "Дорогому Мише от родителей в подарок на
Новый, 1979 год"... Про учение Я был довольно примерным мальчиком, секретарем
комитета комсомола. Комсомол в городе был единственной живой организацией: походы,
дискотеки — все организовывал горком комсомола. Ничего плохого не помню, ну, там,
чтобы кого-то исключали или осуждали. Я был абсолютным гуманитарием, хотя и заканчивал
класс с физико-математическим уклоном. Хотел стать юристом, но юридический вуз в
Горьком был заочный и надо было идти в армию, что казалось кошмарным сном, хотя потом
офицером служить пришлось. Поступил на историко-филологический факультет Горьковского
университета. Родители, конечно, очень хотели, чтобы я добился каких-то высот. Помню,
в 9-м классе, мы ходили на теплоходе по Волге и познакомились с известным академиком
Исааком Минцем. Я вел с ним какие-то беседы, и он, как потом выяснилось, сказал моим
родителям: "Ваш мальчик далеко пойдет". Про дружбу Пронести дружбу через длительное
время довольно тяжело — не только потому, что стремительно развивалась карьера и я уехал
из города, но и потому, что бесконечно сталкиваешься с просьбами. И в какой-то момент
начинаешь сознательно ограничивать круг знакомых. Постоянно объяснять людям, что не
можешь устроить их сына на телевидение или помочь поступить в институт,— это страшная
головная боль. Я зарегистрировался на "Одноклассниках", но столкнулся с тем же: половина
переписки — это просьбы. Остались теплые отношения с ребятами из школы и института,
но говорить о друзьях как о людях, которым можно позвонить среди ночи, если что-то
случится, у меня таких нет. Кроме того, я в жизни очень много опираюсь на женщин. Не
смотрю футбол, хоккей и теннис, не увлекаюсь охотой и рыбалкой, очень многие "мужские"
вещи меня не привлекают. Круг интересов у меня гуманитарный, а значит — более женский,
так что я больше дружу с девушками, чем с юношами. Про любовь Не могу сказать, что
я влюбчивый человек. Но, конечно, были женщины, которые оставили след в моей жизни.
Я довольно поздно женился — разум диктовал необходимость соотносить эмоции с
долгосрочным стратегическим прогнозом. В этом году будет 20 лет нашей с Таней свадьбы,
а в январе было 20 лет знакомству. Мы познакомились на станции метро "Краснопресненская".
Ну да, я просто подошел и познакомился — а что такого? Я и в кино знакомился, и на улице,
по-всякому. И соответственно через 20 лет мы назначили друг другу свидание в метро, на
том же самом месте. Люди были удивлены, когда взрослые дядя и тетя радостно встретились
и целовались на эскалаторе, поднимаясь на улицу... Таня — врач, специалист по
функциональной диагностике. У нее удивительно ровный и спокойный характер. Я ведь не
то чтобы взрывной, но подвержен эмоциям, часто раздражителен, а ей удается мои негативные
черты компенсировать. У нас две девочки, то есть женское окружение в моей жизни
продолжает превалировать. Мне, конечно, не хватает мужского общения — в 2004 году
скончался папа и я остался один мужчина: жена, две дочери, мама, Танина мама, сестра и
племянница. Хочется завести хотя бы кота — мужскую особь, но у старшей дочери аллергия
на животных, поэтому меня с особым цинизмом лишили последней возможности иметь
союзника (смеется). Про важное Я не безгрешен и есть вещи, о которых жалею. И,
конечно, конформист — я же на государственной службе. Либеральный, но конформист.
Понятно, что совмещать эту службу с твердыми убеждениями довольно сложно. Но у меня,
к счастью, немного было рубиконов, для перехода которых надо было чем-то чувствительно
поступаться. Характер моей деятельности вполне гуманитарный: мы поддерживаем
социальные проекты, занимаемся книгоизданием, книжными ярмарками. Не выписываем
предписания СМИ, не закрываем их и не занимаемся выработкой информационной политики
— в этом плане мне достаточно комфортно. Да и времена другие — никто не вменяет в
обязанность фабриковать уголовные дела, подписывать приговоры, давать свидетельские
показания о том, что человек является японским шпионом, не толерантен к режиму, не любит
Путина или Медведева. Хотя "прелестей", связанных с государственной службой, хватает,
как в любой стране. Но в целом, наверное, у меня действительно такая сфера работы, которая
позволяет хорошо делать свое дело, ничем особенно не поступаясь. Про успех В 1990-м
меня выдвинули кандидатом в народные депутаты РСФСР и в областной Совет народных
депутатов. Я выиграл те и другие выборы классическим образом, выйдя во второй тур в паре
с первым секретарем горкома партии. Считаю свою карьеру успешной и не хотел бы для
себя большего, у меня нет амбиций, например, стать министром. Я давно работаю и перед
моими глазами прошел целый калейдоскоп руководителей разного ранга, достаточно сказать,
что первый раз я голосовал еще за правительство Силаева в 1990 году. Это, конечно, успешная
карьера, но тем не менее я каждый день тщательно пытаюсь подготовиться к тому, что она
закончится. Приходилось видеть много ломок, когда у людей, считавших себя хозяевами
мира, этот мир в один миг рушился. Поэтому надо смотреть в будущее спокойно, не считать,
что должность — навсегда. Я люблю русскую деревню и буду счастлив, если уж совсем туго
придется, там жить. Не будем прибедняться, конечно, я не буду косить траву, а Таня —
лечить деревенских детей. Но запасные варианты для счастья точно есть. Радость от новой
редкой книжки у меня больше, чем от машины, или часов, или яхты. И такую радость,
надеюсь, никто не отнимет — она никуда не денется с исчезновением этого кабинета и
должности. Про свободу Я, конечно, несвободный человек. В первую очередь в связи с
госслужбой, накладывающей массу ограничений. Но я уже привык. А что касается свободы
в нынешнем уличном, протестном смысле — мой кабинет выходит на Страстной бульвар,
здесь все время что-то происходит. И демонстрация по поводу закона Димы Яковлева — не
единственный случай. Конечно, не со всеми государственными решениями я согласен. Но
я на службе 23-й год, и в 1991-м, и в 1995-м, и в 1998-м был с чем-то не согласен. Знаете, в
эпоху перестройки была в моде присказка "я вступил в КПСС, чтобы разрушать ее изнутри".
Так вот, с государством так не получается. Если ты на этой работе — значит добросовестно
выполняй свои функции. А решения, с которыми не согласен, можешь сколько угодно
обсуждать в своем кругу или пытаться влиять на них в стадии подготовки. И мы с коллегами
и друзьями это постоянно делаем. Но публично ты не можешь эти решения критиковать —
или уйди с государственной службы. Мало ли кто мне не нравился из коллег, мимо меня
прошли, наверное, сотни министров и их заместителей из разных ведомств. Не со всеми
складывались отношения, но это не значит, что надо их чехвостить в хвост и гриву. А
относительно того, что происходит сегодня на улицах и в интернете... Я в душе либерал, и
многие либеральные постулаты греют мою душу. Но тем не менее полагаю, что нам,
либералам, в России власть давать нельзя. Система государственного устройства в нашей
стране такова, что фантазировать, экспериментировать нельзя... Из-за этого мы, к сожалению,
во второй половине 1990-х пережили очень тяжелый этап развития. Придумывалась
теоретически более или менее сносная модель, а на практике это приводило известно к чему
— к семибанкирщине. Или вот сейчас много говорится о свободе слова. А раньше вы
включали ОРТ, и первый сюжет был о том, как Бадри Шалвович Патаркацишвили в качестве
доверенного лица Березовского посетил один из российских регионов. А второй — о самом
Березовском. Мне запомнилась именно такая последовательность. Это нормально? В
программе "Время", в 21:00. А ведь это было 15 лет назад. Про веру Я придумал для себя
концепцию либерального православия, которой стараюсь придерживаться. Пусть вера и
религия будут в семье и в душе человека. Но вот с конкретикой у меня определенные
проблемы. И, наверное, один из главных вопросов: что есть Бог? Для меня это понятие,
наверное, ближе к "Солярису", чем к постулатам о сотворении мира. Что до атеистов, то
когда у человека в жизни все хорошо и спокойно, он может нейтрально и даже отрицательно
относиться к религии. И имеет, наверное, на это право. Но вот когда, извините, припрет,
что-то я не видел ни одного коммуниста, который бежал бы к памятнику Дзержинскому или
в Мавзолей с криком "Помоги, дорогой Ильич, у меня горе". Почему-то тут же, ну тут же
все бегут в церковь! Трудно сказать, помогает ли такое обращение к Богу. Но то, что молитва
помогает, мне кажется, абсолютно точным. Успокоить ребенка, снять боль, дать облегчение
в тяжелых ситуациях... Молитва помогает. Про страх Старшая дочь называет меня "мистер
Безопасность". Я боюсь бытовых катаклизмов — аварий, пожаров, преступлений, особенно
учитывая, что в семье две девочки. А если говорить о страхах более глобальных —
побаиваюсь одинокой старости. Не в том плане, что останусь один, а просто... У нас в семье
какие-то несколько удаленные отношения, Таня больше занимается детьми. Сказать, к
примеру, что, когда у меня выходит книжка, все водят хороводы, пекут пирог и кричат:
"Какое счастье, у папы новая книжка!" — такого нет. Вышла — поздравляем, положи на
тумбочку, будет время — прочтем. Я понимаю, что так и будет продолжаться: дальше женская
жизнь будет во внуках, все будет вертеться в стороне от меня. Сейчас, когда есть разные
точки опоры, это не так болезненно, но через 20-30 лет — а я всегда смотрю вперед — может
стать проблемой. Хотя такова довольно стандартная ситуация: библиофилы, как правило,
одинокие люди, которые не имеют поддержки внутри семьи. Про деньги Если бы на
меня свалилась гигантская сумма денег — "мерседесов" покупать не стал бы. Служебная
машина у меня BMW, а на выходные в деревню я езжу на своей "хонде", пяти- или
шестилетней, и, честно, мне кажется, особой разницы нет. Но я, конечно, не ханжа: не живу
в шалаше и я за то, чтобы создавать и себе, и своим близким комфортные условия. А вот на
книжки мне денег постоянно не хватает. Будь у меня много денег, наверное, сформировал
бы лучшую частную библиотеку в стране. Пускал бы в нее людей? Сложный вопрос. С одной
стороны, библиофилы всегда хвастаются книжками и создают вокруг себя особый мир,
чтобы об этом поговорить. С другой — бывает, человек берет в руки прижизненное издание
Пушкина — и руки у него не дрожат. А у меня — дрожат! Поэтому пускать надо тех, кто
понимает, что это такое. Про детей Старшей, Наташе, 18, она учится в Высшей школе
экономики. Младшей, Маше,— 10, она занимается музыкой — фортепиано и флейта. Я
пытаюсь снисходительно относиться к их недостаткам, они ведь не от Деда Мороза
произошли, а от нас самих. Если говорить об их будущем — бог с ней, с карьерой, с
материальным достатком, мне важнее всего, чтобы у них были счастливые семьи. Понятно,
что в нынешней ситуации совсем уже бедными они не будут, поэтому беспокоюсь я именно
за семейное счастье. Не с первого раза это может получиться. Возможны и неприятности —
вокруг нас такое происходит постоянно... Вот как через это пройти — рецепта нет, здесь
родительским советом не очень поможешь. Три слова о себе Я, конечно, до глубины
души историк: когда представляешь общий исторический процесс, легче воспринимать
сиюминутные проблемы. Пессимист, но такой... оптимистичный. Еще — я довольно
эгоистичный человек. Но добрый. И, наверное, любящий. Подробнее:
http://www.kommersant.ru/doc/2165569