ЭСТЕТИЗМ В РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ XIX в.

С. А. Воробьева
ЭСТЕТИЗМ В РУССКОЙ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ XIX в.
В русской философии истории XIX в. происходит поиск новой модели исторической рациональности, которая преодолевала бы недостатки
чисто метафизических и позитивистских философско-исторических конструкций. Диалектическое единство рационального и эстетического подходов в ретроспективе всех сфер социальной жизни расширяет пространство исторического исследования и приводит к целостности исторического знания. Историческое событие как индивидуальное явление сопрягается
на уровне субъективных оценок с доминирующими ценностями эпохи, тем
самым история приобретает смысл и эвристическую ценность.
Становление концептуального подхода в русской философии истории
начинается с проблемы анализа-интерпретации исторических текстов. Это
стимулировало историков к поиску демаркационных критериев историографической достоверности. В ХVIII в. в русской исторической мысли
доминирует традиция, идущая от А.-Л. Шлецера, – так называемая позиция «здравого смысла». Она заключается в требовании точного воспроизведения текста источника, соблюдения правил древней орфографии, стиля
летописи и т. п., что позволило бы сопоставить разные списки летописи,
освободить их от ошибок и искажений, допущенных при переписке, установить его первоначальный вид.
С другой стороны, сложность в установлении летописной точности
приводит к допущению возможности воплощения события в сюжет, эстетизации реальной исторической жизни. Так, Н. М. Карамазин допускает
произвольную интерпретацию исторического источника, исходя из сугубо
утилитарного значения истории.
Центральной идеей историографии XVIII в. становится идея самодержавия, поэтому попытки создания общей концепции истории были
связаны с этой темой; соответственно и источники фильтруются с точки
зрения прославления патриотических идей в русской истории. Для историографии этого периода характерно историческое морализаторство с целью поучительного влияния истории; поэтому поддерживается «героическое» направление, в котором современность трактуется по меркам античности с ее прославлением героики. Художественно-образная форма изложения исторического материала как нельзя больше способствует такому
подходу.
В ХIХ в. в русской философии истории создаются механизмы формирования исторических смыслов, позволяющие понять эмпирические факты
и определить концептуальные модели истории. Осуществляется переход
от проблемы историографической достоверности к необходимости вывести смысловую линию исторических событий, определить суть источников.
При этом конструирование социальной реальности осуществляется с позиций ценностных установок, включаются познавательные и эстетические
запросы личности в поле исторической реконструкции. Этот подход во
многом был определен популярностью в России романтической историо-
242
графии, характеризующейся субъективацией исторического исследования,
что являлось альтернативой просветительским представлениям о человеке
как части природы, а культуры как способа реализации природы человека.
Тема личности в интуитивистской философии истории таких немецких романтиков, как Шлегель, Новалис, Шлейермахер, Гельдерлин, Якоби, Шеллинг, выдвигается на первый план. Духовная цельность жизни,
постигаемая на иррациональном уровне восприятия, интуитивно, рассматривается как более высокий тип знания по сравнению с рациональнологическим, изучающим формальную сторону действительности. Факту
чувственности, интуитивного знания при этом отдается очевидное предпочтение. Пантеистический пафос романтизма приводит к понятию чувства бытия как органического момента всеобщего. Человек искусства гораздо лучше, в связи с этим, может понять природу и приблизиться к ее таинствам. Художественная направленность познания определяется творческим замыслом, поэтому поэт, музыкант, художник «знают» «структуру
бытия» и способны передать это знание другим через свое творчество. Как
полагает Новалис, разделить природу и искусство невозможно, так как
природа сама наделена художественным инстинктом, проникнуть в который представляет задачу гения. Гениальность – это «магический кристалл» духа в его самовыражении. Искусство способно «уловить» абсолютное, по мнению Новалиса, следовательно, оно рассматривается как
некая реальность; фантастическое сливается с действительным. В искусстве пересекаются интуиция и воображение, что и позволяет чувствовать
природу бесконечного бытия. Истина и фантазия, в связи с этим, противопоставляется отвлеченному схематизму и абсолютизации логичности гегелевского толка. Художник, гений осуществляет синтез конечного и бесконечного в форме произведения искусства, являясь проводником божественного содержания.
Акцент на романтизм в русской философии был связан, в определенной степени, с оппозицией русских философов по отношению к отвлеченной гегелевской схематизации истории, освещающей историческую жизнь
с чисто логической, рациональной точки зрения. Непосредственное восприятие исторической реальности связывается с выделением особого статуса человеческой психики как существенного элемента постижения реальности.
Влияние романтизма на русскую философию усиливалось социальнополитическими факторами, той неспокойной предреформенной обстановкой России, когда политические проблемы открыто обсуждать многие
просто не решались. Философско-эстетическое направление было своеобразной формой решения практических задач; это стимулировало уход в
отвлеченное мышление, в науку и искусство. Ю. Ф. Самарин отмечает, что
о «политических вопросах никто тогда не говорил и не думал»1.
Представители различных течений отечественной мысли данного периода делают вывод об определенной общности ряда культурных явлений,
в числе которых указываются философия, история, искусство, религия. Их
1
Колюпанов Н. Биография А. И. Кошелева. Т. 2. – М., 1892. С. 36.
243
единство определяется психологизмом духовной сферы человека, полагающим чувство бытия высшим познавательным актом. Религия рассматривается как взаимодействие человека со всеобщим, а художественное
постижение действительности признается наиболее истинным, согласно
пантеистической позиции познания, ведь общение с высшим разумом
наиболее свойственно, по мнению романтиков, художественному творчеству. Поэтому искусство рассматривается как некая структура мироздания
и, в определенной мере, имеет приоритет перед философией как логическим уровнем знания. «Чувство бытия» выдвигается альтернативой дискурсу. Художественное творчество является высшей степенью выражения
истины и Абсолюта. Эстетическое познание исторического процесса противопоставляется сухому анализу. Воздействие на эмоциональный мир
человека способно всколыхнуть в нем чувства, которые могли бы адекватно понять историческое прошлое.
В исторической гносеологии эстетизация была связана и со стремлением выявить разнокачественные уровни западного и восточного менталитетов, определить этнические особенности тех или иных народов, что
решаются не только со стороны географических, лингвистических, антропологических и других особенностей нации, но и через психологические
особенности. Причем, психология, во многом играет роль доминанты в
этих областях знания, реструктуризирующий общую целостность народной жизни, поскольку антропологический фактор в науках имеет принципиальное значение.
Так, М. П. Погодин связывает психологизм в истории с эстетической
формой ее изложения. Он пытается понять «сущность народной жизни»,
или «дух народа», который объявляется им исторической «неопределенностью», решаемой с позиции «помышления, чувствования». Только так
мы можем постичь историческую истину. Путь познания истории – проявление в человеческих чувствах божественных законов: «Ни в каком университете, ни от какого профессора нельзя узнать ее лучше, чем в глубине
души своей. Там она воспроизводится, по крайней мере, подобие ее полное, совершенное, возможное не земле»1. Следствием такого воззрения
является у Погодина и определение самого предмета истории. Если, традиционно, в качестве такового определяют события, действия человеческого рода, то сюда же, по его мнению, необходимо включить и чувства
человека, которые являются началом человеческих действий и необходимой их предпосылкой, «семенами и плодами действий». История подразделяется на «внешнюю», изучающую историческую реальность, факты, и
«внутреннюю», направленную на освещение духовного пласта человеческого существования, познаваемого на чувственном уровне. Именно на
«внутреннюю» историю должна обратить внимание современная философия. Каждое происшествие, утверждает он, имеет «два смысла», «душу и
тело», «божественную идею и скудельную форму»; первое относится к
идее необходимости, второе – идее свободы. «Таинство истории», по мне1
Погодин М.П. О всеобщей истории // Ж-л Мин. Нар. Просв. 1834. № 1.
С. 44.
244
нию Погодина, и состоит в связи и непрерывном взаимодействии законов
необходимости и свободы. «Чувство истории», «неопределенное», но
«синтетическое» позволяет «угадывать» это взаимодействие и из разных
фактов, исторических событий слагать некий «театр действий», «невидимое здание» истории. Он объявляет «историю ума и сердца» важнейшей
частью истории. Историк должен вдохнуть душу в «мертвую ткань истории», воссоздать ее как «скульптор статую», что поможет ему понять отдельные события, о которых объективно ничего неизвестно, реконструировать их. Историка он иногда называет «ясновидящим», который пишет
«произведение изящного искусства уже в пространстве, а не во времени».
Если он способен передать читателям свое ощущение истории, то справедливо назвать его «Историком-художником». Причем Погодин считает,
что в такой форме история не всегда будет соответствовать истине.
Однако смысл погодинской методологии истории сводится, все же, к
скурпулезному анализу всех имеющихся источников. Те «стекла», которые дают историки в изображении тех или иных событий нередко изменяют «цвета предметов». Но наслаждение от произведения искусства не
зависит от истинного изображения реальности, продолжает Погодин: «Мы
восхищаемся портретами Вандика, не заботясь ни мало о том, похожи они
были на подлинники или нет»1. Так же и в истории, наслаждение от изображения событий или народов вызывает наслаждение читателя, если оно
подано в изящной форме. Этим, вероятно, объясняется достаточно образный и красивый стиль исторических произведений самого Погодина, проникая в который, невольно перестаешь следить за логикой и объективностью. Достаточно вспомнить его «Исторические афоризмы» или «Исторические труды», насыщенные аналогиями, поэтическими метафорами,
очень часто мистифицирующими историю, но невероятно привлекательными и яркими.
Широкое обоснование правомерности эстетического подхода в историческом исследовании находим у А.С.Хомякова. Он придает эстетической стороне исторического исследования явные признаки реальности, не
противопоставляя ее внешним свидетельствам. Летописи, по его мнению,
не должны рассматриваться как единственный источник истины. Историк
должен соединять ряд качеств: «беспристрастность, многообъемлющий
взгляд, способность сближать самые далекие предметы и происшествия» и
другие. В числе их указывается «поэтический инстинкт». Он сравнивает
историка с художником, воссоздающим целостную картину исторической
жизни, образ истории на основе творческого восприятия. В связи с этим,
памятники художественного творчества – литературы, архитектуры, живописи, – он считает весьма существенным источником исторического
познания. Ведь через них возможно постичь «дух народа», что Хомяков
полагает важнейшей исторической задачей. Искусство не является следствием логического размышления; выражая духовный склад народа, худож1
Погодин М.П. Исторические афоризмы // Тайны истории. М. П. Погодин, Н. И. Костомаров, С. М.Соловьев, В. О. Ключевский о пользе исторических знаний. – М., 1994. С. 20.
245
ник исходит не из собственной «одинокой личности и эгоистической рассудочности», но определяет «полноту человеческой жизни с ее просвещением, волею и верованием»1. Через творческие возможности художника
народ проявляет свою «духовную силу». На произведениях истинного
искусства Хомяков отмечает «явный отпечаток» тех народов, исторических эпох, в недрах которых данные произведения создаются, поэтому
художественный памятник «в глазах историка-критика восстанавливает
историю (разумеется, умственную, а не практическую) исчезнувшего народа так ясно, как и письменное свидетельство»2. Выражение идеи красоты в различных условиях времени и места дает возможность судить об
особенностях исторической жизни народа как в плане общего духовного
развития, так и в бытовом освещении жизни. Так как искусство отражает
не только конкретно-исторические особенности жизни народа, но ту жизненную силу, которая придает человеческому существованию стабильность и жизнеспособность, то народ, утративший таковую, рассматривается Хомяковым как неспособный создать весомую художественную школу.
Так, он считает, что Россия потеряла высокое начало единства, произведения искусства, создаваемые в современный ему период, он отмечает печатью «духовной болезни русского общества».
В этой связи, достаточно большую роль в историческом познании
славянофилы придают фантазии, творческому воображению, что является
основой искусства. Субъективизм в историческом познании, основанный
на воображении мыслителя, исходя из его народных убеждении, декларирует и Хомяков. Творческий «синтез» он объявляет необходимым элементом познания социальных явлений. Это он называет познанием «живым»,
которое противостоит «логической формуле», «шаблону». Такое познание
под силу только человеку творческому, «мыслителю или художнику».
«Цельное понимание живого человека», по мнению Хомякова, возможно,
если входить в «интересы и тревоги» переживаемой им жизни. Это «непосредственное знание» или «чутье» объявляется фундаментом социального
познания, способным раскрыть «внутреннюю жизнь народов», причем
историческая достоверность во многом связывается с «чувством поэта и
художника»: «Ученость может обмануть, остроумие склоняет к парадоксам: чувство художника есть внутреннее чутье истины, которое ни обмануть, ни обмануться не может»3.
«Поэтическая способность», по мнению Хомякова, незаслуженно забывается в историческом исследовании. Историки слишком заняты сбором фактов или же созданием отвлеченных систем. Эстетизация истории
рассматривается как форма, способная некоторым образом соединить эмпирический подход и теоретические построения. Историческая причинность выделяется в особую область познания явлений мира духовного,
включающей моменты творчества, чего не может быть в мире физических
явлений. Творческий синтез противопоставляется рациональности как
Самарин Ю.Ф. Сочинения. Т.1. – М., 1900. С. 146.
Хомяков А.С. О старом и новом. – М., 1988. С. 137.
3
Хомяков А.С. Сочинения. В 2 т. Т.1. – М., 1994. С. 41.
1
2
246
системному способу упорядочивания информации, предполагающему некоторое постоянное основание. Множественность оснований, в числе которых указываются быт, специфика традиций, фольклор, литература, искусство, летописные, палеографические, археологические, лингвистические свидетельства рассматриваются Хомяковым как проявление целостной народной «стихии», что ведет к более правильному конструированию
реальности.
Так, чтобы понять специфику того или иного народа, нужно понимать, что племенной состав народа представляет из себя не механическое
смешение, напоминающее «каменные агломераты или резкие наслоения
горных пород»; «стихии человеческие» – начала «творческие». Человек,
будучи «оттиском родовых типов», в то же время имеет признаки «самобытной, мыслящей и вольной души». Так, очевидно, что в разных странах
соединение одних и тех же «стихий» производит явления совершенно различные: «…Англия и Франция представляет нам один и тот же племенной
состав из германца, кельта-кумри и римлянина, а между тем, физиономии
народов совершенно отличны одна от другой во всех областях быта политического, религиозного и словесного». Славянская стихия, соединенная с
германскими племенами, дала «совершенно разные результаты в горах
Альпийских и на приморьях Балтики»1. Поэтому Хомяков настаивает на
исключении из исторических исследований сопоставлений на уровне «математической строгости», ориентации историков только на документальные источники и призывает к всестороннему изучению личности, законы
проявления «жизненной силы» которой весьма свободны и являются соединением многих начал. Причинность в мире духовном «непохожа на
мертвую зависимость действия от причины в мире физическом»2.
Самарин, выражая общую точку зрения славянофилов в этом вопросе,
полемизирует с представителями юридической школы Б. Н. Чичериным и
К. Д. Кавелиным, которые в исторической гносеологии исходили из абсолютной достоверности, в основном, только юридических, вещественных
источников. Он полагает, что по мере углубления в прошлое становится
все труднее подвести явления исторической жизни под какие-либо категории. Это происходит, в значительной мере, вследствие «отрывочности и
психологичности» источников, с которыми приходится работать исследователю. Летопись имеет характер «проповеди» или «частных заметок»,
«сливается с психологиею», во многом обусловливается практическим
потребностями данного периода, что существенно сужает рамки ее объективности и возможности служить реальным средством в понимании прошлого. Уникальность национальной жизни народа связывается с проявлением человеческого духа, постигаемого интуитивно. Поэтому искусство и
история объединяют традиции народа в его целостном существовании.
В этом смысле позиция Чичерина, определяющего славянофильский
метод как «мистико-фантастический», представляется слишком однозначной, ведь стремление славянофилов к творческому подходу исторического
1
2
Там же. С. 75.
Там же. С. 74.
247
объяснения не отрицает объективности познания, но вводит ценностные
составляющие исторического дискурса. Интуиция художественного гения
рассматривается как особая духовная способность, приравниваемая к «пониманию», «чувству», «вглядыванию», «воображению, но, так или иначе,
противопоставляется логическому анализу исторического процесса, рациональному подходу. Исследование психологической составляющей народа, «коллективной» психологии, когда человек рассматривается как модель определенного исторического типа общества, воплощающий опыт и
поведение соответствующих культурных образцов, дает весьма рациональные результаты. Психологизм неразрывно связан с эстетизацией конкретно-исторической действительности; историческая жизнь рассматривается как художественное событие, проникновение в смысл которого возможно лишь через посредство творческого представления. С другой стороны, превращение повседневности в предмет искусства связывается с
поиском психологических составляющих культурно-исторической деятельности народа, к числу которых славянофилы относят мотивационные
установки, особенности характера, традиций, быта. В славянофильстве,
таким образом, эстетическая сторона постулирует особый статус исторической науки, несводимый к позитивистским тенденциям эпистемологического выведения объективных законов из эмпирических фактов и рассмотрения законов истории аналогично природным.
Тем не менее, в эстетической форме, приписываемой славянофилами
историческому исследованию, особенно наглядна зависимость от религиозного элемента. Суть народного духа характеризуется духовным началом, которое является, соответственно, и духовным фундаментом искусства. Тип искусства, определяемый преобладанием «стройных законов красоты», по мнению Хомякова, возможен лишь посредством целостной духовной деятельности, традиционно, трактуемой в теологическом смысле.
Любовь созидает творческие формы, а человек следует этому чувству,
реализуя тем самым божественное откровение, потенциально детерминирующее цельность его духовной натуры. Поэтому художник творит не сам
по себе, но его направляет «высшая божественная сила». Связь искусства
и исторической науки обусловлена у славянофилов и необходимостью
воздействия на общественную нравственность посредством эмоционального влияния. Хомяков выделяет два аспекта нравственно-исторических
уроков. На положительных примерах истории своей страны у народа происходит процесс самоопределения национального сознания, воспитание
чувства национальной гордости. В то же время, народность как «начало
общечеловеческое, облаченное в живые формы народа», выражаясь в
лучших произведениях художественного творчества, содействует развитию человечества в направлении к единым нравственным ценностям, не
замыкая мышление человека на элементах национального возвеличивания,
изолированности от общей жизни.
Можно констатировать определенную тенденцию к реалистичности
историко-эстетического восприятия русской философско-исторической
методологии. Действительно, историческое познание во многом основано
как на чисто рациональном знании, которое можно почерпнуть из произ-
248
ведений художественного творчества, так и на погружении в мир воображаемого, атмосферу прошлого, жизненный, культурный уклад, которые
господствовали в ту или иную эпоху. Творчески отображаемая реальность
дает возможность проникновения в эмоциональный мир человека, создавая некоторую сонастройку на событие, что создавало мысленные модели
конкретно-исторических ситуаций.
Необходимость самому историку быть «поэтом», «художником» также вытекает у славянофилов из психологического метода. Включение
ценностных составляющих задается славянофилами весьма однозначно.
Но при этом интересен сам подход, который связывается с тем, что историк должен не просто описывать события, или создавать их логическую
схему, но творить некое подобие художественного произведения, в котором читатели, слушатели могли бы почувствовать то общее начало жизни,
которая определяется вероисповедным элементом, а практически преломляется во всех сторонах деятельности народа: социальной, экономической,
культурной.
В дальнейшем развитии русской исторической науки продолжаются
попытки типологизации действий и их результатов, из которых складывается культурная и социальная система общества. Этот подход развивает
славянофильские тезисы о стереотипных вариантах поведения, определяемых характерными для данного общества социокультурными нормами
и ценностями, закрепляемых в этнопсихологической специфике.
Эстетические элементы в историческом исследовании истории связываются и с представлениями об исторической причинности, идущими
вразрез с обобщениями, характерными для позитивистской тенденции в
русской исторической науке. Эти схемы, основанные на сугубо объективных законах, выводимых из эмпирического материала, считаются неприемлемыми, вследствие признания сугубо индивидуалистического хода
исторического процесса. Многие исследователи вводят понятие «психической причинности», определяемой с точки зрения индивидуальнодуховных особенностей исторических явлений. История рассматривается
как неповторимое стечение факторов и обстоятельств, которые и являются
предметом исследования.
Наиболее отчетливо эти идеи проявляются в творчестве таких мыслителей, как Д. И. Иловайский, К. Н. Бестужев-Рюмин, Т. Н. Грановский,
К. Н. Леонтьев, в концепциях которых эстетизация исторической реконструкции начинает приобретать несколько другие акценты.
Так, Д. И. Иловайский полагает, что история, являясь одновременно и
наукой, и искусством стремится раскрыть «самые законы и основания», на
которых общество существует и развивается. В связи с этим, он предлагает отказаться от идеи научной объективности и ввести эстетическую составляющую в историческую гносеологию. Исторический прогресс заключается в нравственном совершенствовании и воплощается в формах
«государственного быта» к которым он относит формы правления, религию, сословное и политическое положение населения и «этнографический
момент». Под последним подразумевается народный быт, определяющий
249
специфику исторического периода; он носит индивидуальный характер, но
дает представление о сущности эпохи.
К. Н. Бестужев-Рюмин, в целом разделяя позицию наличия внешних
причин исторических явлений, полагает необходимость исследования явлений «внутренней жизни», к которым он относит формы семейной жизни, власти, управления, торговли, литературы, искусства и т.п. Совокупность этих факторов способствует, по его мнению, более конструктивному
освещению исторического прошлого и уяснению духовных оснований
эпохи.
Т. Н. Грановский рассматривает исторический метод как синтез взаимодействия фактов «мира духовного» и природы в их взаимодействии.
«Опасным заблуждением» он считает абсолютизацию естественнонаучного подхода в истории. Перевес положительных знаний в исторической
науке вне эстетических составляющих определяет, по его мнению «нравственную болезнь» европейского общества. История требует нравственных оценок, так как имеет дело с людьми. Именно история должна формировать представления об исторической перспективе, «любовь к прекрасным, хотя, может быть, и неосуществимым идеалам добра и красоты».
В этой связи, Грановский поэзию называет «душой истории», утверждая
поэтически-образную форму изложения истории. Задача историка, полагает он, указать сначала на рубеж, отделяющий чистую историю от поэтической, потом оценить по достоинству последнюю. В ней есть своя истина.
Кроме того, в ней чище, чем где-либо, отражается непосредственный, еще
неизмененный никакими влияниями характер народа, она содержит в себе
указания на действительные события и нередко раскрывает их внутренний
смысл.
В 60-х гг. ХIХ в. эстетизация истории начинает приобретать социально-политический смысл как определенная реакция на эпоху реформ. Продолжением славянофильских традиций становится исторический эстетизм
К. Н. Леонтьева, который пытается определить специфику России как явление сугубо индивидуальное. Леонтьев критикует либерализм и обращается к славянофильству с целью определения культурно-исторической
идентификации России на основаниях разнообразия и красоты русского
общества в различных проявлениях его самобытности. Определяя русский
культурный тип на основе «византизма», Леонтьев ищет те традиционные
русские начала, которые, по его мнению, детерминируются многообразием жизненных форм, красочным «цветением» жизни. Любое начало, доведенное «односторонней последовательностью до крайних выводов», может стать «самоубийственным». Так, идею личной свободы можно довести до «крайней анархии», «деспотического коммунизма», «юридического
насилия», «личного рабства». Возможность приведения разнообразных
начал, присутствующих в славянстве, в некоторое единство, по его мнению, способно обеспечить «духовную независимость» России, ее противопоставление «западному европеизму». «Византизм» в его системе, прежде всего, ассоциируется с «Церковью и Царем», «родовой Монархией,
освещенной Православием», что определяет «общественный организм»
России как неповторимое явление. Русский культурный тип, в отличие от
250
прообраза «среднего человека» европейской культуры, строится на основе
самодержавия, православия, сельского общинного быта, разочарования в
реальном земном мире и принудительных основ социальной жизни. Понять этот организм с точки зрения объективных законов, эволюционистского подхода не представляется возможным.
Органическая теория трехстадийного развития выступает у Леонтьева
как альтернатива эволюционизму, рационализирующему общественное
развитие на принципах эвдемонического стремления к лучшему будущему. Общество рассматривается Леонтьевым как сложное целое, в котором
все связано жизненно-функциональными отношениями. В этой связи, он
критикует и либералов, и нигилистов. Определяя российскую государственность как суть русского типа культуры, Леонтьев пытается выявить
творческую значимость русской монархии в разные периоды русской истории как этапов становления «эстетики жизни в России», которую исказили либеральные реформы. С другой стороны, «космополитизм» «прогрессистов» он считает попыткой обезличивания людей в «человечестве»:
«Идея всечеловеческого блага, религия всеобщей пользы, – самая холодная, прозаическая и вдобавок самая невероятная, неосновательная из всех
религий», «Везде реальная наука и везде научная вера в уравнительный и
гуманный прогресс» 1.
В русской истории присутствуют «странные комбинации реальных
общественных сил», непохожие ни на римско-эллинские, ни на византийские, ни на европейские. Показать богатство исторического содержания
жизни в ее сложности – задача эстетического уровня, в котором доминирует ориентация на индивидуальное Поэтому эстетика становится организующим принципом мировоззрения Леонтьева, стремящегося отразить
«политический и личный индивидуализм» как основу социального освобождения славян. «Византизм» противопоставляется «славизму»; под последним Леонтьев понимает весьма неопределенную общую идею, «племенное этнографическое отвлечение», «идею общей крови»: «Славизм,
взятый в целостности своей, есть еще сфинкс, загадка… Представляя себе
мысленно всеславизм, мы получаем какое-то аморфическое, стихийное,
неорганизованное представление… Общая идея слагается из нескольких
частных идей религиозных, государственных, нравственных, художественных»2. При этом «бытовая и культурная» индивидуальность в славянофильском учении не принимается Леонтьевым. Очевидно творческое
стремление к определенному сочетанию славянофильских идиллий о старой России, ценностей древневосточной культуры и идей сильной государственности. Так он видит возможность возрождения «цветущей сложности» России вне однообразия «однородного буржуазного человечества»
и утопических идеалов «анархических социалистов». Соединение различных типов цивилизаций в неком единстве позволяет Леонтьеву уйти от
условности исторического схематизма и представить историческую кон1
Леонтьев К.Н. Восток, Россия и Славянство. Философская и политическая публицистика. Духовная проза. – М., 1996. С. 107, 141.
2
Леонтьев К.Н. Избранное. – М., 1993. С. 94.
251
струкцию как синтез различных составляющих, что способствует объективации исторического исследования в целом.
Таким образом, акцент на эстетические аспекты в русской философии
истории стимулировал поиск новой модели исторической рациональности,
которая не сводилась бы ни к метафизическим построениям, представляющим историческую действительность как некое логическое целое, не
допускающее господство разнообразия, ни к позитивистской ориентации
на выведение объективных законов истории из эмпирических фактов. В
русской философско-исторической мысли ХIХ в. делается попытка синтеза этих тенденций. История не может быть детерминирована каким-либо
одним началом; историческое событие как явление духовной жизни не
должно рассматриваться согласно причинности, господствующей в мире
природы. Множественность факторов, на основании которых русские философы идентифицируют культурно-историческое своеобразие народа,
подчеркивает их ориентацию на индивидуализирующую линию исторического исследования. Неслучайно историческая наука в ХIХ в. становится
своеобразным стержнем, сфокусировавшим многие дисциплины: естественные науки, археологию, этнографию, географию, лингвистику и другие. Политика, религия, искусство также вводятся в этот круг. При этом
слияние рационального и эстетического подходов в ретроспективе всех
сфер социальной жизни позволяет расширить пространство исторического
исследования, вывести его за рамки строго логического анализа и рассмотреть историческую жизнь как целое.
Эстетизация в русской философии истории может рассматриваться в
контексте достаточно рациональной конструкции исторической реальности. Статус исторического события как явления индивидуального сопровождается соотнесением его с господствующими ценностями эпохи, которые осознаются на уровне субъективных оценок и должны быть включены
в поле исторического исследования. В итоге история представляется не
как конгломерат фактов, а некая осмысленная связь событий. Так, элементы творчества, фантазии, воображения, заданные общей линией философско-исторической концепции, присутствуют в исторических построениях
и славянофилов, и Леонтьева, но именно они позволяют конституировать
новые смыслы в истории.
Ю. В. Кокарева
ИДЕЯ ДОЛГА В КОНЦЕПЦИИ НРАВСТВЕННОГО ИДЕАЛА
Н. Г. ЧЕРНЫШЕВСКОГО И Н. К. МИХАЙЛОВСКОГО
Идея долга является одним из важнейших компонентов нравственных
идеалов Н. Г. Чернышевского и Н. К. Михайловского, пронизывает их
этические системы. Вместе с тем, если для Чернышевского долг неразрывно связан с пользой, то для Михайловского он в первую очередь сопряжен с жертвой. У Чернышевского человек долга – это Рахметов, у Ми-
252