09.09.2015 Диссертация - Адыгейский Государственный
advertisement
Федеральное государственное образовательное учреждение высшего образования «АДЫГЕЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ» На правах рукописи КОТЕЛЬНИКОВА Инна Владимировна КОГНИТИВНО-ДИСКУРСИВНЫЕ ОСОБЕННОСТИ ЛЕКСИКО-СИНТАКСИЧЕСКИХ СРЕДСТВ СВЯЗНОСТИ В НЕСОБСТВЕННО-ПРЯМОЙ РЕЧИ Специальность 10.02.19 – теория языка Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук Научный руководитель – доктор филологических наук, доцент Хачмафова З.Р. Майкоп – 2015 СОДЕРЖАНИЕ Введение .................................................................................................................. 3 Глава 1. Теоретические основания исследования несобственнопрямой речи в аспекте категории связности ................................................ 12 1.1. Конструктивная роль связующих средств в процессе читательского понимания художественного текста ............................................................. 12 1.2. Проблема связности и цельности художественного текста в теории языка ................................................................................................................. 23 1.3. Несобственно-прямая речь как дискурсивный феномен в современном художественном тексте ................................................................................. 33 Выводы ................................................................................................................... 45 Глава 2. Связующие средства в несобственно-прямой речи: структура, функции, роль в актуальном членении высказывания ................... 47 2.1. Несобственно-прямая речь как форма связной репрезентации внутренней речи персонажа ................................................................................. 47 2.2. Лексико-семантический повтор и проблема интенсификации отображаемого в несобственно-прямой речи ..................................................... 60 2.3. Повтор личного местоимения и проблема субъективности точки зрения размышляющего персонажа ............................................................. 76 2.4. Лексико-синтаксические коннекторы и проблема моделирования точки зрения рассказчика и персонажа в несобственно-прямой речи ..... 86 2.5. Местоименный союз what/то, что и проблема актуального членения конструируемого им высказывания ........................................................... 106 2.6. Вставные конструкции и проблема авторского моделирования диалога между читателем и персонажем ........................................................ 117 Выводы ................................................................................................................. 130 Заключение ......................................................................................................... 133 Библиография ................................................................................................... 141 Список художественных источников ........................................................... 162 2 ВВЕДЕНИЕ Предлагаемая диссертационная работа выполнена в русле дискурсивного и когнитивного подходов к анализу средств связности в рамках несобственно-прямой речи, усиливающих диалогическую соотнесенность между точкой зрения и когнитивным сознанием персонажа, автора и читателя. В современной лингвистике несобственно-прямая речь рассматривается как форма повествования, в рамках которой тональность и полифония, обнаруживаемые в когнитивном сознании размышляющего персонажа, выступают в качестве глобальной коммуникативной перспективы восприятия текста, замещающей объективное изложение событий автором-рассказчиком [Андриевская, 1967], [Куско, 1980], [Коростова, 2000], [Труфанова, 2001], [Омелькина, 2007], [Блинова, 2015]. До последнего времени несобственно-прямая речь подвергалась в языковедческой науке разноаспектному изучению. В сферу внимания лингвистов попали, в частности, такие деятельностные и ситуативные аспекты ее функционирования, как: ● многообразие форм и функций в разных стилях и жанрах речи [Петросян, 2006], [Чэн Дзин, 2006], [Омелькина, 2007]; ● концептуальная и семантическая организация вертикального контекста сверхфразового единства, содержащего несобственно-прямую речь [Гагарина, 2003]; ● типологические особенности с учетом разноструктурных языков [Гусева, 2002], [Леонова, 2005], [Бровина, 2009]; ● способ реализации коммуникативных стратегий в рамках диалогического взаимодействия собеседников [Максимова, 2006]. Подобная дискурсивная техника, предполагающая повествование как от третьего, так и первого лица, обнаруживается в текстах, в которых читательское внимание фокусируется на психологической ущербности и неуверенности персонажа, а поэтому исследуется когнитивное сознание персонажа, переполненное «отголосками» речи других участников изображаемых 3 событий, скрытой диалогической «борьбой» между точками зрения автора и персонажа [Архипова, 2003], [Андреева, 2004]. В процессе постижения несобственно-прямой речи читатель сталкивается с трудностями персонажа в идентификации своего эмоционального состояния, непосредственно отражающимися в речевой репрезентации мыслей, для которых характерным оказывается изменчивость, подвижность и не всегда явная линейная организация. Автор моделирует многоаспектную ситуацию познавательной деятельности персонажа, сложность которой объясняется совмещением перцептивной, мыслительной, волевой и эмоциональной активности, что и обусловливает диффузность процесса речевого отражения ментальных репрезентаций персонажа. Однако на языковом уровне текст несобственно-прямой речи представляет собой линейную последовательность речи персонажа через контекстную репрезентацию сознания других персонажей, а также через авторские комментарии описательного характера. В связи с этим необходимо выявить, какие лексико-синтаксические средства обеспечивают связность текста несобственно-прямой речи, моделируют когерентность соответствующей текстовой структуры на микро- и макроуровнях, функционируют в качестве индексальных маркеров бесперебойности / прерывистости в языковой представленности ментальных репрезентаций персонажа. Указанный проблемный комплекс с необходимостью предполагает корреляцию со следующими установками современной языковедческой науки: повышенным вниманием к сознанию индивида, эмоционально осмысливающего окружающий мир в единстве вербальных единиц и ментальных структур; спецификой лингвистических средств «сцепления» различных когнитивных состояний субъекта, актуализирующихся в момент речи; растущим многообразием в интерпретации прагматической роли связующих средств в аспекте выражения точки зрения рассказчика и персонажа на моделируемые события в рамках художественного текста. Другими словами, исследование связующих средств в аспекте организации текста несобственно-прямой речи предполагает анализ сознания персонажа в терминах про4 блематики как художественного повествовательного текста, так и спонтанной диалогической речи. Подобный аспект изыскания дает возможность подтвердить диалогический характер связующих средств, их универсальную интеракциональную природу, в одинаковой степени проявляющуюся как в рамках внутренней речи размышляющего субъекта, так и в спонтанной устной коммуникации. Все вышесказанное, а также необходимость изучения лексикосинтаксических средств связывания с позиций имманентного присутствия в дискурсе субъекта речи «отголосков» речевой деятельности других субъектов (средства связности в этом случае маркируют разные дискурсы, поскольку обеспечивают линейный характер совмещения этих дискурсов) определяют актуальность исследования, проводимого нами. Объектом исследования предстает комплекс лексико-синтаксических связующих средств в дискурсивном проявлении языка в форме несобственно-прямой речи. Предметом исследования являются особенности функционирования лексико-синтаксических средств связности в тексте несобственно-прямой речи как особой дискурсивной техники совмещения дейктических и модальных характеристик рассказчика и персонажа. Материалом исследования послужили тексты современной англоязычной литературы (В. Вульф, Д.Г. Лоуренс, К. Мэнсфилд, М. Лорай, Ф. О’Коннор и др.). При этом под понятием «англоязычная литература» в диссертации понимается прозаическое творчество автора, родным для которого предстает английский язык (британская и американская литература). Методом сплошной выборки выявлено 3375 контекстов, репрезентирующих разнообразные типы связующих средств в несобственно-прямой речи как аутентичном стиле художественного повествования. Цель диссертационного исследования – определить диапазон лексико-синтаксических средств связности как факторов дискурсивной и когнитивной организации текста несобственно-прямой речи. 5 Поставленная в исследовании цель предполагает решение следующих пяти задач: 1) подвергнуть анализу несобственно-прямую речь как особую сферу функционирования лексико-синтаксических связующих средств в аспекте полифонической организации современного художественного текста; 2) определить комплекс лексико-синтаксических связующих средств в несобственно-прямой речи; 3) выявить функциональную нагрузку лексико-синтаксических средств связности в несобственно-прямой речи; 4) охарактеризовать лексико-синтаксические средства связности в несобственно-прямой речи в процессе маркирования точки зрения автора и персонажа-рассказчика. Цель и задачи, обозначенные в диссертационной работе, реализуются посредством использования таких методов исследования, как: – описательно-аналитический метод с опорой на контекстуальный анализ – непосредственное выделение фрагментов несобственно-прямой речи как линейной текстовой последовательности; – концептуальный анализ, используемый для комплексного представления множественности «голосов» субъектов повествования (как рассказчика, так и отдельных персонажей), репрезентируемых ими точек зрения, диалогическая соотнесенность между которыми манифестируется лексикосинтаксическими связующими средствами; – сравнительно-сопоставительный метод, применяемый для определения общих характеристик лексико-синтаксических связующих средств в несобственно-прямой речи и спонтанном диалоге, детализации особенностей употребления средств связности в произведениях англоязычных авторов и их переводах на русский язык. При анализе несобственно-прямой речи как особым образом линейно организованного текста мы рассматриваем каждый текст как определенный регистр литературы, обращаемся к таким методам, как монографическое ис6 следование, интерпретативный и синтезирующий метод анализа гармоничной «стыковки» продуктов активности «голосов» автора и персонажа в единую смысловую последовательность посредством связующих средств. Основу общефилософской методологии диссертационной работы составляют принципы целостного подхода к объекту исследования; символизации, предполагающий такую контекстную актуализацию объекта исследования, при которой происходит углубление его смысловой составляющей за счет ассоциации с символическим означаемым, отвлеченным от узуальной семантики. Общенаучной основой исследования послужили работы, выполненные в рамках: 1) системно-структурной парадигмы: М.М. Бахтин [Бахтин 1975, 1979, 2002], Г.И. Богин [Богин 1982, 1986, 1989, 1993], И.Р. Гальперин [Гальперин 1981], Г.Г. Инфантова [Инфантова 1958, 1962], О.И. Москальская [Москальская 1978], Ю.А. Сорокин [Сорокин 1982], З.Я. Тураева [Тураева 1994]; 2) антропоцентрической парадигмы: В.В. Красных [Красных 2011, 2012], П. Вёрт [Werth 1999], М. Флудерник [Fludernik 1996]. Указанные труды посвящены традиционным вопросам соотношения опыта и эмпиричности в теории повествования, активного читательского конструирования значения и наложения «когнитивных рамок» в процессе интерпретации текста в терминах доступных схем. В аспекте частнонаучной методологии диссертационная работа основывается на следующих актуальных для современной языковедческой науки положениях: 1. На уровне отдельно взятого художественного высказывания манифестируется несколько «голосов», идентифицируемых с реальными или вымышленными лицами [Бахтин, 2002]. 2. «Другой» является необходимым условием семиотизации личности и регулятором, организующим ее опыт и поведение [Лакан, 1997]. 7 3. Языковое произведение является ключом к множеству продуктов различных процессов переработки индивидом его разностороннего опыта эмоционального взаимодействия с окружающей действительностью [Залевская, 2001]. 4. Эмоции предстают по своей природе феноменом языкового сознания, и их субъективное переживание является главным организующим фактором сознания, основой избирательности в аспекте речевой активности, а также целенаправленности человеческого разума [Жельвис, 1990]. 5. Когезия предстает семантическим концептом, который имеет непосредственное отношение к взаимоотношению значений, обнаруживаемых в тексте, и определяет текст как таковой [Трошина, 1982]. На защиту выносятся следующие положения: 1. Лексико-синтаксические связующие средства выполняют функцию индикаторов линейной последовательности несобственно-прямой речи, поскольку маркируют упорядоченность «голосов» рассказчика и персонажа. Их функциональная нагрузка определяется тем, что они отражают соотношение точек зрения повествователя и персонажей, линейно организуют их. Играя роль маркеров несобственно-прямой речи, лексико-синтаксические связующие средства манифестируют диалогическую соотнесенность между конфликтующими точками зрения и когнитивным сознанием повествователя и персонажей, выступая в функции линейных факторов организации единиц текста. 2. В процессе маркирования точки зрения автора-рассказчика и персонажа линейный характер текста несобственно-прямой речи обеспечивается лексико-синтаксическими коннекторами (соединительные и противительные союзы, местоименный союз what/ то, что), лексическим повтором, вставными конструкциями. Дейктический центр повествования при этом смещается от автора-рассказчика к персонажу, что становится основой текстовой инициации несобственно-прямой речи и деавтоматизации читательского постижения текста. 8 3. В функциональном плане лексико-семантические связующие средства на уровне несобственно-прямой речи стыкуют внутреннюю и внешнюю речь персонажей за счет того, что предыдущая ситуация текста оказала воздействие на размышляющего персонажа, вызвала его эмоциональную реакцию, которая позже побудила его к внешнему речевому действию. Шов стыковки внешней и внутренней речи персонажа моделирует в тексте присутствие автора и читателя. 4. Лексико-синтаксические средства связывания органически связаны с характером авторизации текста несобственно-прямой речи, моделируемыми автором «модусными рамками», полифоническим звучанием голосов персонажей, дифференцируют речевую характеристику размышляющего персонажа, создают его образ, который наделен индивидуальной речью и особой психологической оценкой реальной действительности, чаще всего не совпадающей с читательскими представлениями о ней. Научная новизна исследования определяется тремя основными аспектами. Во-первых, доказано, что феномен несобственно-прямой речи оказывается линейно разворачивающимся художественно-коммуникативным событием, сбалансированным в плане соотношения объективного плана авторского повествования и субъективного плана повествования персонажа. Несобственно-прямая речь рассмотрена как комплексная взаимосвязь нескольких дискурсов (автора-рассказчика, персонажа, читателя), стыкованных в единую линейную последовательность лексико-семантическими средствами. Это обусловило возможность концептуально уточнить стилистический интервал возможных функций несобственно-прямой речи в художественном тексте, а именно определить такую ее функциональную нагрузку, которая связана со стилистически маркированным отражением полифонического мышления создателя текста, потенциальной возможностью адаптации данной разновидности речи к, возможно, неполифоническому мышлению читателя. 9 Во-вторых, конкретизировано представление об активном участии читателя, как своеобразного полифонического аккорда в моделировании смыслов художественного произведения. В-третьих, доказано, что наиболее эффективным воздействие на наглядно-действенную и наглядно-образную составляющую полифонического мышления читателя оказывается в условиях «смены» голосов (от рассказчика – к персонажу, от персонажа – к другому персонажу), фиксируемой синтаксическими средствами связности в рамках несобственно-прямой речи. В момент постижения несобственно-прямой речи как специфической линейной последовательности «разных голосов» словесно-логический вид мышления читателя развивается в эмоциональной взаимосвязи с фиксацией отношений когерентности между стыкуемыми сегментами текста. Теоретическая значимость диссертационной работы обусловлена развитием представлений о формировании в когнитивном сознании автора и читателя контрапунктирующих голосов персонажей, составляющих основу полифонического языкового мышления (способности переключения внимания, размышлений воображаемыми тембрами с соблюдением линейной последовательности в процессе чередования тембров). Результаты исследования дополняют актуальные на сегодняшний день лингвистические концепции художественного дискурса. В работе представлены элементы анализа синтезирующей функции авторского воображения, обладающего определенными эстетическими предпочтениями, сосредоточивается внимание на анализе не самого событийного поля повествования, но заключенного в нем состава голосов, повествовательного опыта автора, персонажей, связанного с когерентной репрезентацией напряжения между авторским опытом и читательскими ожиданиями двояким образом: в действии и в восприятии. Выводы, сделанные в диссертационном исследовании, определенным образом дополняют установленные в современной лингвистике измерения реактивирующей функции связующих средств в акте интеграции внутренней речи персонажа. 10 Практическая ценность диссертационного исследования заключается в возможности использования ее основных результатов в вузовском преподавании общего языкознания, стилистики декодирования, проведении спецкурсов для студентов-филологов по филологической герменевтике, психонарратологии, вопросам, посвященным когнитивным и дискурсивным основаниям организации современного художественного текста. Самостоятельную практическую ценность представляет собой использованная в диссертации методика «вычленения» отдельного голоса, отдельной точки зрения из общей беспрерывности несобственно-прямой речи. Апробация результатов диссертационного исследования. Основные положения работы обсуждались на кафедре общего языкознания Адыгейского государственного университета. Разработанная научная концепция, концептуально значимые положения и итоговые выводы изыскания освещались на V и VI Международных конференциях «Язык. Дискурс. Текст» (Ростовна-Дону, 2010, 2012), I Международной научно-практической конференции «Филология и лингвистика: современные тренды и перспективы исследования» (Краснодар, 2011), Международной конференции «Гуманитарные науки и современность» (Москва, 2014). По материалам диссертационного исследования опубликовано 9 работ, в том числе 5 в изданиях, рекомендованных ВАК. Структура работы. Диссертация состоит из Введения, двух глав, Заключения и библиографии. Общий объем работы – 163 страницы. Библиография содержит 204 источника. 11 ГЛАВА 1. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ НЕСОБСТВЕННО-ПРЯМОЙ РЕЧИ В АСПЕКТЕ КАТЕГОРИИ СВЯЗНОСТИ 1.1. Конструктивная роль связующих средств в процессе читательского понимания художественного текста Исследователи отмечают, что понимание текста читателем во многом определяется тем фактом, достигает ли он успеха в конструировании когнитивной репрезентации содержания, передаваемого текстом. Адекватное понимание не является только результатом декодирования последовательности букв в словесной цепи или переработки тематически разъединенных пропозиций [Мамонтов, 1984], [Ронжина, 2011], [Фазылзянова, 2009]. В частности, А.А. Залевская указывает, что характеристикой, важной для анализа когнитивных репрезентаций, предстает факт их связности. Читатели устанавливают связность посредством соотношения различных информативных блоков, обнаруживаемых в данном тексте [Залевская, 2002: 65]. В процессе постижения текста читательские ожидания согласуются с уровнем локальной связности предложений, а также глобальной связностью художественного дискурса, который – через текст – реализует авторские идеи. Способность «восстановить» данные типы связности рассматривается в качестве существенного компонента понимания текста [Корнев, 2010]. Лингвисты-исследователи фокусируют свое внимание на нескольких измерениях процесса переработки художественного текста, которые оказываются предопределяющими в читательском моделировании отношений связности. М.А.К. Халлидей и Р. Хасан выдвигают понятие «связности» как совокупности эксплицитных лингвистических средств, соотносящих один текстовой элемент с другим элементом, таким образом порождая текстуру через связи между структурно не соотносящимися пропозициями [Halliday, Hasan, 1976]. В. Кинч и Т. ван Дейк делают исследовательский акцент на ре12 ференциальной цельности в форме аргумента, смыкающегося между пропозициями, который «передает» связность всему тексту. Отсутствие подобных смычек, в свою очередь, актуализует процесс инференции с целью заполнить пробелы в цельности [Kintsch, van Dijk, 1978]. Придерживаясь лингво-текстуального подхода к исследуемому объекту, М.А.К. Халлидей и Р. Хасан полагают, что текст предстает связным как результат связности. Центральным понятием для связности является «текстура», порождаемая такими лингвистическими характеристиками, как референция, субституция, эллипсис и союзы, конструирующие тематические отношения между двумя или более предложениями или в рамках независимых элементов текста [Halliday, Hasan, 1976: 8]. Анализируя союзы, данные исследователи рассматривают их за рамками общего значения связующих средств как слов или выражений, соединяющих предложения (или части предложений) друг с другом. Авторы монографии «Связность в английском языке» выделяют четыре типа союзов: 1) реализующие значение добавления; 2) реализующие значение противопоставления; 3) реализующие значения каузальности; 4) реализующие значение темпоральности. Данные типы союзов выполняют функцию уточнения того, каким способом то, что следует системно связывается с тем, что следовало до этого [Halliday, Hasan, 1976: 227]. Факт присутствия грамматических структур, таких как части предложения или отдельные предложения, не может определять текст как таковой. Суть текста зиждется в рамках смысловых отношений, появляющихся в результате связей, порождаемых союзами. Таким образом, связность (текстура) манифестируется тем, как различные лингвистические элементы действуют в тандеме, чтобы создать основу для смысловой интерпретации дискурса. Связность дает возможность читателю «прочувствовать» единство авторской цели, реализующейся в структурно независимых пропозициях. В то же самое время субъект речи стремится организовать эти допущения посредством того, что когнитивные ресурсы задействуются для иденти13 фикации и переработки информации, которая является наиболее релевантной в данном дискурсивном контексте. В процессе художественная коммуникации, таким образом, собеседники (автор, читатель) руководствуется взаимными допущения (ожиданиями) максимальных контекстуальных эффектов при минимальных затратах, требуемых на интерпретацию когнитивных ресурсов текста. В рамках теоретических моделей, предложенных Д. Блейкмором [Blakemore, 1992] и Р. Блассом [Blass, 1993] дискурсивные коннекторы функционируют как «процедурные средства», которые указывают на то, как должны быть интерпретированы конечные контекстуальные эффекты. Д. Блейкмор полагает, что релевантный контекстуальный эффект предстает результатом вычислений инференциального порядка, составляющих основу моделирования ментальных репрезентаций между пропозициями. Другими словами, данный контекстуальный эффект оказывается релевантным по отношению к интерпретируемой пропозиции вследствие того, что читатель извлекает соответствующую авторскую импликатуру (эксплицирует ее) из своих возможных допущений. Д. Блейкмор далее выдвигает идею о том, что вычисления инференциального порядка осуществляются на основе слов и выражений, которые передают языковое значение как процедурное, а не как репрезентативное [Blakemore, 1992: 149]. Например, коннекторы however/ однако, but/ но служат для собеседника индикатором того, что новая информация должна быть интерпретирована как противоречащая, опровергающая предварительно актуализованные допущения. Возможный контекстуальный эффект, извлекаемый из взаимодействия двух пропозиций, оказывается ограниченным определенными рамками интерпретации, позволяет собеседнику адекватно воспринять сообщаемое при минимуме затрат на переработку сообщаемого. В плане адекватного понимания текстового произведения связующие средства исследуются в современной лингвистической науке в следующих аспектах: 14 ● выдвигается гипотеза, что присутствие связующих средств облегчает процесс читательского понимания текста, поскольку они сокращают время восприятия информации и более отчетливо «высвечивают» контекст употребления высказывания [Тимченко, 2009; Loman, Mayer, 1983]; ● фокусируется внимание на роли причинно-следственных отношений как уникальных в нарративном повествовании и отчетливо выявляемых в процессе понимания данного повествования [Раззамазова, 2006], [Trabasso, Sperry, 1985]; ● поиск осознания того, как коннекторы – сигнализирующие средства – стимулируют когнитивную переработку дискурса и, в связи с этим, анализ когнитивной природы связующих средств, их коммуникативного значения как фактора, предопределяющего их эффективность [Кравченко, 2010], [Millis, Just, 1994]. В отмеченных выше изысканиях оценивается воздействие связующих средств на общий процесс понимания текста посредством сравнения текстовых версий, принадлежащих к разным типам и содержащих / не содержащих коннекторы. В частности, К. Хаберланд выявляет фасилитативные эффекты, оказываемые на время, затрачиваемое на постижение текста, связующими средствами therefore/ поэтому/ следовательно, so/ поэтому, consequently/ следовательно, but/ но, yet/ все же, however/ однако, instead / вместо этого, nevertheless/ тем не менее. При этом исследователь сравнивает предложения, содержащими данные средства, аналогичными предложениями без этих средств. Выводы, полученные отмечаемым исследователем, указывают на тот факт, что процесс постижения предложений, содержащих коннтекторы, требует от адресата меньше времени, чем предложения без связующих средств [Haberlandt, 1982]. В отдельных изысканиях анализируется роль читательского поиска каузальных отношений в моделировании связной репрезентации текста в процессе понимания нарративного повествования [Golding, Millis, Hauselt, Sego, 15 1995]. Несмотря на то, что в данных изысканиях не рассматривается функция отдельных каузальных коннекторов, они, тем не менее, обеспечивают дополнительное исследовательское измерение в анализе связующих средств в понимании текстового произведения. Первостепенная важность каузальных отношений заключается в том, что читатель призван идентифицировать причину и следствие тех феноменов, с которыми он сталкивается в процессе постижения повествования. Указанная идентификация оказывается идентичной той, что обнаруживается в реальном мире. Т. Трабассо, Т. Секко, П. ван ден Брёк различают как долгосрочную, так и краткосрочную связность в процессе моделирования когерентных отношений [Trabasso, Secco, van den Broek, 1984]. Краткосрочная связность непосредственно определяется связующими средствами, обнаруживаемыми на локальном уровне. Долгосрочная связность устанавливается, когда читатель прибегает к собственным знаниям о мире, чтобы создать модель каузальных отношений для событий и обстоятельств, изображенных в повествовании. Читатель моделирует связную репрезентацию текста на основе своих интуитивных ожиданий удовлетворительных причинно-следственных отношений. Взрослый читатель проявляет тенденцию к интерпретации повествования посредством идентификации каузальных цепочек, связанных в соответствующую сеть. Дж. Кинен, С.Д. Байе, П. Браун также исследуют природу и воздействие каузальных отношений на процесс понимания текста. Причинноследственные связи между предложениями играет конструктивную роль в конструировании когерентных отношений между ними. Интерпретация связного текста оказывается возможной вследствие ментальной актуализации отношений, конструируемых в процессе межпредложенческой интеграции. Автор текста обосновывает, читатель конструирует и интегрирует указанные отношения. Причинно-следственные связи носят вероятностный характер: содержание первого предложения каузирует результат, выраженный во втором предложении. Указанная пара предложений отражает четыре воз16 можные ситуации, производящие причинно-следственный эффект – от высоковероятной до маловероятной [Кубрякова, 1987]. В текущих исследованиях также содержится попытка осознать когнитивные процессы, стимулируемые связующими средствами в целях достижения своего эффекта в тексте. Утверждается, что коннекторы эксплицитно сигнализируют читателю о необходимости интеграции двух предложений (или частей предложений) и формировании репрезентации, которая является более объемная, чем репрезентация каждой связываемой части [Леонтьев, 2003: 83]. Исследователи, таким образом, анализируют последовательность когнитивных шагов, посредством которых коннекторы ведут к межпредложенческой (или внутрипредложенческой) интеграции. Вырабатывается интеграционная модель, в соответствии с которой читатель предпринимает последовательность когнитивных шагов в процессе интеграции двух текстовых сегментов, стыкованных связующим средством. Когда читатель сталкивается с парой связанных предложений, он постигает первое предложение, закладывает в рабочую память ментальную репрезентацию его содержания. В процессе последующего чтения адресат текста воспринимает второе предложение, интегрирует заложенную в память ментальную репрезентацию содержания первого предложения с содержанием второго предложения. Значение связующего средства информирует читателя об отношения когерентности между двумя связываемыми сегментами. При отсутствии коннектора читатель оказывается в состоянии / не в состоянии конструировать репрезентацию отношения между двумя сегментами. Следовательно, факт отсутствия связующего средства может потребовать от читателя дополнительных усилий в акте интерпретации с целью воссоздать отношения между двумя стыкуемыми сегментами. На основании модели связующей интеграции постулируется гипотеза реактивации, в соответствии с которой наличие коннектора в паре связывае17 мых сегментов усиливает активацию содержания предшествующего сегмента, таким образом облегчая межсегментную интеграцию. Отсутствие связующего средства не всегда с необходимостью препятствует реактивации содержания или межсегментной интеграции. Реактивация в данном случае может иметь место, но в более слабой степени, а межсегментная интеграция может быть достигнута посредством инференций, извлеченных из содержания двух связанных предложений. Обосновывается, что переработка интегративного потенциала, в общем, требует определенного времени и происходит в процессе «разворачивания» предложения, таким образом «потребляя» больше времени к моменту восприятия второго связываемого сегмента. Выводы, сделанные в исследовании [Леонтьев, 2003], также раскрывают другие измерения реактивирующей функции связующих средств в процессе межсегментной интеграции. В частности, установлено, что: ● читатель конструирует репрезентацию первого сегмента, которая впоследствии хранится в рабочей памяти до тех пор, пока не будет извлечена посредством реактивации после интерпретации второго сегмента; ● причинно-следственные связи между связываемыми сегментами взаимодействуют со связующим средством в процессе реактивации предложения; ● связующие средства с причинно-следственной семантикой повышают эффективность читательской переработки текстуальной информации; ● реактивация первого сегмента также имеет место, когда она представляется как отрицаемая пропозиция: хотя отрицание понижает уровень реактивации, присутствие связующего средства компенсирует сложившийся дисбаланс, побуждая читателя осуществить поиск отношений, сигнализируемых связующим средством. Таким образом, связующие средства облегчают процесс интеграции двух сегментов, моделируют общую репрезентацию текста, активируя составляющие его структуры. Они нацелены на интегративную переработку 18 текстовой информации, на то, чтоб читатель адекватно воспринял эту информацию, облегчая реактивацию первого связываемого сегмента и интеграцию его содержания со вторым сегментом в когерентную репрезентацию. Более детально в современной лингвистике также исследуется роль коммуникативного значения связующих средств в процессе читательской интеграции двух стыкуемых сегментов текста в единую репрезентацию [Murray, 1995]. Дж.Д. Муррей говорит о том, что значение коннектора инициирует когнитивный поиск, который является ограниченным диапазоном возможных отношений между двумя стыкуемыми сегментами. Результаты, сделанные данным исследователем, показали, что связующие средства сокращают время восприятия только на уровне двух сегментов, связанных отношениями противления. Восприятие двух сегментов, связанных причинноследственными отношениями, требует большего времени. Безусловно, когерентность – категория интерпретационная, но не в первую очередь. Связность устанавливается в интересах получателя сообщения, маркируя связи и отношения все же авторского представления внеязыковой ситуации; это в высшей степени субъектоцентрическая категория [Милевская, 2001]. Коммуникативное значение связующего средства оказывает влияние на читательское восприятие логических отношений, передаваемых двумя предложениями, стыкованных данным средством. Исследователи говорят о центральной роли причинно-следственных отношений в восприятии и понимании художественного текста [Пахомова, 2009]. Связующие средства с противительным значением дают возможность читателю конструировать соответствующие логические отношения между двумя интегрируемыми сегментами (предложениями, частями предложения); при отсутствии указанных коннекторов текст оказывается некогерентным. Связующие средства обладают неким набором коммуникативных значений, в соответствии с этими значениями налагают ограничения на читательские ожидания в аспекте интеграции двух стыкуемых сегментов. Другими словами, присутствие в тексте некоторого связующего средства актуализует соответствующее знание читателя, 19 порождает ожидание содержания предложения, непосредственно находящегося после коннектора. Связующие средства с противительной семантикой ограничивают отношения между двумя предложениями посредством контраста их пропозиций. Связующие средства с причинно-следственной семантикой описываются как умеренно сдерживающие читательские ожидания содержания предложений. Связующие средства, актуализующие отношения добавления, характеризуются как не сдерживающие рассматриваемые ожидания, поскольку они сигнализируют о том, что последующее предложение, фактически, уточняет информацию, переданную предшествующим предложением. Вполне возможно, что проанализированная интерпретационная модель, представленная в [Murray, 1995], основывается на понятии о связующих средствах как выразителях «процедурного значения» [Blakemore, 1992], позволяющего адресату текста извлекать релевантный контекстуальный эффект в процессе ментальной переработки пропозиций. Фактически, представление Дж. Д. Муррей о «постсвязующих ожиданиях особых отношений» между двумя стыкуемыми текстовыми сегментами отражает взгляд Д. Блеймора о коннекторах как «выражениях, в которые кодируются инструкции для ментальной переработки пропозициональных репрезентаций» [Blakemore, 1992: 151]. Осуществляя дальнейшее исследование воздействия связующих средств на процессы когнитивной переработки текстуальной информации и межсегментной интеграции, Дж. Д. Муррей анализирует читательское восприятия повествования как мыслительный фактор, способствующий адекватной интерпретации повествования. Предлагается психологический механизм восприятия коннекторов как сигналов дейктической бесперебойности в процессе переработки повествовательного текста. Читатель интерпретирует последовательность предложений как выражающей некоторую информацию, которая «разворачивается» и «ассимилируется» в процессе читательского конструирования текстовой репрезентации. 20 Более того, читатель в процессе переработки повествовательной информации задействуется как внутренний участник событий, изображаемых в тексте, а не как внешний наблюдатель. Поэтому оказывается способным дифференцировать точки зрения, выражаемые автором текста и персонажами текста. Становясь участником художественной коммуникации, читатель ожидает испытать на опыте экспозицию повествования в процессе собственной интерпретации событий повествования. С позиции референции читателя, моделирование смысла реализуется в рамках дейктического центра повествования. Бесперебойность повествования может прерываться посредством изменений в темпоральном и пространственном плане, внутренней или внешней сфере персонажа, теме художественного высказывания. Результатом подобных изменений становится новый дейктический центр в повествовании. Новая информация ассимилируется старой информацией. Исследователи характеризуют отмеченные изменения как «дейктический шифт» в рамках как самого повествовательного текста, так и в читательской перспективе восприятия теста [Bruder, Duchan, Rapaport, Segal, Shapiro, Zubin, 1986]. «Дейктический шифт» репрезентирует прерывистый характер связи между предварительно переработанной информацией и последующим содержанием текста. Бесперебойность предстает немаркированным условием в повествовательных текстах; связующие средства выполняют функцию сигналов прерывания. Более того, связующие средства «поддерживают» бесперебойный поток содержания, выступают своеобразным сигналом для читателя относительного последующего «дейктического шифта», прерывания в повествовании, таким образом, облегчая процесс моделирования связной репрезентации текста в когнитивном сознании читателя. Основываясь на понятии «дейктического шифта», Дж. Д. Муррей опытным путем определяет гипотезу бесперебойности (continuity hypothesis), согласно которой связующие средства с противительным значением, сигнализирующие о прерывании повествования, обладают большим фасилитатив21 ным эффектом, чем связующие средства со значением добавления и причинно-следственным значением, сигнализирующие о бесперебойности повествования [Murray, 1979]. Преимущества противительных коннекторов обусловливается тем, что читателю при их актуализации требуется меньше эксплицитных сигналов бесперебойности повествования, поскольку он ожидает линейное разворачивание текста. Вместе с тем, данная разновидность связующих средств усиливает читательскую способность к переработке и интеграции межсегментных репрезентаций, что в меньшей степени характерно для связующих средств, сигнализирующих о бесперебойности повествования. В теоретическом плане гипотеза бесперебойности Дж. Д. Муррей обладает следующими находками: ● читатели в процессе постижения текста различают различные типы связующих средств в соответствии с программируемыми данными средствами измерениями бесперебойности / прерывания повествования; ● связующие средства с противительным значением, которые сигнализируют о прерывании повествования, проявляют больший фасилитативный эффект, чем коннекторы со значением добавления и причинно-следственной семантикой, манифестирующие бесперебойность повествования; ● нерациональное размещение связующих средств в повествовательном тексте ведет к различного рода ограничениям в процессе переработки текстовой информации; сравнение между нерационально размещенными связующими средствами с семантикой добавления, причинно-следственных отношений и противления выявило тот факт, что большие ограничения в процессе переработки текстовой информации обнаруживаются при нерациональном размещении коннекторов с противительным значением; ● отношения противления выявляют факт меньшей когерентности текста, чем нерационально размещенные связующие средства с семантикой добавления и причинно-следственных отношений. 22 1.2. Проблема связности и цельности художественного текста в теории языка Связность – это структурное свойство текста, которое – само по себе – не дает объяснений тому, как читатель трансформирует текст в смысловой коммуникативный процесс [Леонтьев, 1976: 21; Назарук, 2006: 200]. Текст без читателя ущербен, обладает потенциальностью, но не актуальностью, «ожидает» читателя, который наполняет его значением. Через процесс становления структуры текста в читательском когнитивном сознании устанавливаются отношения между связностью и цельностью. Полагаем, что связность имеет непосредственное отношение к структурному, «поверхностному» единству текста, произведенного автором; цельность – к конечному результату когнитивного процесса, посредством которого текст трансформируется в сознании читателя в средство художественной коммуникации. Используясь в качестве рабочего термина, отличного от обозначений целого ряда других видов когнитивно-дискурсивных характеристик, сходных в смысловом отношении (таких как «ясность», «упорядоченность», «логичность», «обоснованность» и даже «убедительность»), «цельность» в современном языковедении проявляет стабильную тенденцию рассматриваться как лингво-текстуальное понятие. В самом общем смысле анализируемый термин предполагает обозначение такой априорной характеристики архитектоники текстового произведения, которая обеспечивает коммуникативную эффективность взаимосвязи компонентов произведения с его целостной структурой [Корнев, 2010: 37], [Худяева, 2001: 14]. Вместе с тем, в языковедческом анализе категории связности, как представляется, обнаруживается некоторое исследовательское напряжение между следующими положениями, актуальными для уникального контекстуального окружения, свойственного отдельно взятому тексту: ● «правила» цельности текста (в частности, анафорического сцепления, организации структуры абзаца) являются универсальными; 23 ● цельность текста основывается на том, что адресат фактически оценивает как релевантную и информативную составляющую. Представляется, что данное исследовательское напряжение выявляет различие между чисто лингвистической связностью и контекстуальной связностью: первый тип оказывается недостаточным и не таким уж необходимым для реализации второго типа связности, даже если в нормативном плане предстает непременным условием смысловой организации текста. То, что разделяется всеми исследователями, так это признание того, что связность, по существу, является исключительно прагматико-детерминативной категорией, «чувствительной» к социокультурному контексту реализации текстового произведения [Коротаев, 2009: 27]. Исходя из подобного понимания, мы полагаем, что определение особенностей, обеспечивающих цельность текста, представляет собой механическое «приложение» здравого смысла к условиям контекста. В подавляющем большинстве исследований, посвященных повествовательным текстам, категория связности прямо или косвенно рассматривается в качестве важнейшей характеристики текстовой организации. Фактически, формальное, структуралистское, психолингвистическое моделирование дискурса с опорой на морфологию и – шире – грамматику языка [Пропп, 2011; Барт, 1987; Женетт, 1996; Stein, Glenn, 1979 и др.] предполагают анализ таких текстуальных элементов, которые являются существенными в процессе обеспечения связности повествования. Считается, что в лингво-текстуальном аспекте целесообразно выделять такие главные подтипы связности, как темпоральная [Беренвальд-Райш, 2010], каузальная [Карышева, 2004], тематическая [Богомолова, 2001]. Вследствие априорной целостности, бесперебойности и динамичности в актуализации основной темы повествования, связность художественного текста прежде всего предполагает повтор (в том числе, повтор, предполагающий модификацию языковых единиц). В художественных текстах, нормой является множественное представление темы высказывания, иерархическая органи24 зация множественной темы, обеспечиваемая категорией связности [Скнар, 2010]. Понятия связности и цельности текста обладают в лингвистической литературе длительной традицией. Своими корнями они уходят в античную риторику, в рамках которой они использовались греческими и римскими философами, ораторами (Аристотелем, Платоном, Катилиной, Цицероном), произведения и публичные речи которых служили образцом «связного» языка. Теоретической первоосновой исследования проблем связности повествовательного текста традиционно считают «Поэтику» Аристотеля, в которой содержится идея о завершенности, целостности фабулы в зависимости от наличия завязки, момента перелома и развязки («начала», «середины» и «конца»). При этом «сказание» (mythos) призвано имитировать завершенную последовательность действия. «Образующие» части трагедии, относящиеся к ее содержанию, должны быть организованы таким образом, что удаление одной из частей «разъединяет» произведение. Если же добавление или извлечение каких-либо компонентов произведения не производит видимого эффекта, то эти компоненты не являются существенными для целого произведения [Аристотель, 1957: 37-40]. В современной лингвистике анализируемые понятия рассматриваются как две стороны одной медали. Они соотносятся с синтагматическими и парадигматическими отношениями, получившими освещение в курсе «Общей лингвистики» Фердинанда де Соссюра. Монографическое исследование категории связности, предпринятое М.А.К. Халлидеем и Р. Хасан, в лингвистической науке достаточно часто цитируется как новаторское изыскание ключевых источников обоснования текстуальной цельности, в том числе порождаемого оригинального текста. Связность описывается посредством понятия «текст», определяемого как «любой языковой сегмент, который обладает операциональностью, функциональностью в качестве целостного единства в определенном контексте ситуации» [Halliday, Hasan, 1976: 293]. Текст представляет собой не механическую последовательность предложений, образующую более крупное грамма25 тическое единство; это, скорее, семантическое единство «не формы, а смысла» [Halliday, Hasan, 1976: 2]. Семантическое единство достигается через «текстуру», отношения, которые обнаруживаются как внутри отдельного предложения, так и между предложениями, формирующими текст. Именно через данные отношения устанавливается связность как «связи», «пары соотносимых между собой текстовых компонентов». Концепт «связи» предопределяет анализ текста в терминах его когерентных характеристик, дает возможность выявить «модели текстуры» [Halliday, Hasan, 1976: 4]. Указанные исследователи рассматривают, главным образом, грамматические механизмы (личные и неопределенные местоимения как средства кореференции, проектирование соотносительности через эллипсис, использование союзов как средства передачи смысла), предлагают оригинальное видение того, как текст манифестирует связность в аспекте лексической сочетаемости и ассоциативности. Как и другие грамматисты, М.А.К. Халлидей и Р. Хасан не выявляют, однако, специфических «требований», предъявляемых категорией связности к повествовательному тексту. Работая в сфере лингвистики текста, Р. де Богранд и В. Дресслер достаточно отчетливо определили различие между связностью и цельностью. Данные два концепта вносят существенный вклад в стабильность текста как системы. Связность относится к бесперебойности явлений, реализованных в синтаксических особенностях текста, актуализуется в краткосрочной, рабочей памяти. Цельность относится к бесперобойности смыслов, кодированных в конфигурации концептов и отношений, актуализуется в долгосрочной, семантической памяти. В исследовании Р. де Богранда и В. Дресслера выделяется семь стандартов «текстуальности»: (1) связность как организация взаимосвязанных элементов на поверхности текста; 26 (2) цельность как конфигурация концептов и отношений, которые лежат в поверхностной основе текста; (3) интенциональность как реализация связности и цельности в соответствии с намерением субъекта речи; (4) доступность как обеспечение релевантности связности и цельности адресату текста; (5) информативность как уровень (не) предсказуемости изображаемого в тексте; (6) ситуативность как релевантность текста в аспекте некоторой ситуации; (7) интертекстуальность как пресуппозиционное знание одного или более предварительно прочитанных текстов [de Beaugrande, Dressler, 1981]. В аспекте анализируемой нами проблемы в лингвистической литературе также содержатся иллюстрации того, что текст потенциально может обладать связностью без цельности, или наоборот. Например, Г. Браун и Дж. Юл анализируют следующую ситуацию. В дверь квартиры, в которой живет чета А. и Б., кто-то звонит. А. говорит Б.: Кто-то звонит. Б. отвечает: Я в ванной комнате. В данном случае наблюдается полное отсутствие связующих средств между двумя диалогическими репликами. Однако это не означает, что реакция Б. лишена когерентного характера. Г. Браун и Дж. Юл приписывают представленному выше обмену репликами между А. и Б. предполагаемые ситуацией «семантические отношения», которые основываются на знакомых собеседникам схемам и культурных скриптах [Brown, Yule, 1983]. Исследователи настаивают на наличии «априорной контекстуализации», которая «сопровождает» любой вербально выраженный текст, конструктивной роли нормативных ожиданий, актуализуемых в памяти как результат обращения к прошлому опыту анализа языкового материала или интерпретации ранее не встречаемой речевой ситуации. Эксплицитно выраженная языковая форма не всегда оказывается необходимой для достижения цельности: дискурсивная компетенция носителя языка предполагает способ27 ность «видеть» цельность там, где она не является явной в поверхностной лексической или пропозициональной связности [Филимонов, 2003: 79]. Цитируя многочисленные примеры из речи начинающих говорить детей как иллюстраций «интерпретативной ясности», Г. Браун и Дж. Юл признают, что исходно когерентное сообщение обеспечивает последующую когерентную интерпретацию. Адресат «приписывает» цельность текстовому произведению, если таковая действительно имеет место быть. Рациональное признание максимы релевантности (Г. Грайс) определяет вклад в данную текстовую характеристику со стороны субъекта речи. В случае, когда уместность, информативность и истинность высказывания не являются очевидными, осуществляется поиск их косвенного присутствия. Результатом этой когнитивной деятельности становится тот факт, что субъект речи «продолжает» говорить в рамках тех же самых пространственно-временных измерениях до тех пор, пока параметры этих измерений не получают эксплицитного выражения. На более фундаментальном уровне исследователи выражают указанную идею следующим образом: носитель языка априорно признает факт наличия цельности и интерпретирует текст в свете данного допущения. При этом он прибегает к таким принципам, как: ● аналогии (объекты проявляют тенденцию к такому размещению в пространственно-временном измерении, которое наблюдалось прежде); ● интерпретации локального контекста (если и наблюдается изменение, то оно носит минимальный характер). Указанные принципы «сдерживают» опыт выявления когерентных особенностей в аспекте отдельно взятого текста. Этот опыт реализуется в трех основных стратегиях интерпретации интенционального смысла: (1) выявление коммуникативной функции; (2) использование общих социокультурных знаний; (3) определение необходимых умозаключений [Brown, Yule, 1983: 225]. На основании этого теоретического положения А. Ярон утверждает, что исследователь призван калибровать тексты с учетом степени эксплицит28 ного выражения цельности. Подобная дифференциация текстов позволяет, в свою очередь, выявить среди текстов, характеризующихся связностью, таковые, при интерпретации которых читатель установил имплицитные связи между текстовыми компонентами [Yaron, 2008: 139]. Другими словами, цельность предстает когнитивной категорией, которая оказывается весьма чувствительной к процессу интерпретации со стороны адресата текста, и не является инвариантной характеристикой дискурса. Представляется, что в исследовательском плане нет необходимости преувеличивать контраст между изысканиями, которые анализируют цельность как лингвистическую характеристику текста, и теми, которые фокусируют внимание на процессе восприятия текста, активной роли адресата в создании цельности текста с опорой на культурные нормы, когнитивные схемы и скрипты. Между данными подходами в лингвистической литературе не всегда наблюдается фундаментальной оппозиции. В этом случае мы скорее имеем возможность наблюдать факт разделения труда и дисциплинарных интересов. В отдельных исследованиях предпринимается попытка объединить лингво-текстуальные и когнитивные аспекты объекта исследования [Гусейнова, 2004; Корнеев, 2010; Соловьева, 1997]. Цельность и исчерпывающая интерпретация связного характера текста часто требует от адресата знаний внетекстуального характера: ● кто является производителем текста; ● на какую аудиторию он рассчитан; ● когда и где был произведен текст; ● в каком пространственно-временном измерении он был воспринят; ● какова цель и функция текста в социокультурной общности, в рамках которой он был порожден [Сыров, 2005: 36-42]. Художественные тексты, однако, порождают многочисленные дискуссионные вопросы относительно того, кто говорит в тексте, когда, где и в каком текстуальном мире имеют место сообщаемые события, для каких целей был порожден данный текст. Ответы на большинство из этих вопросов во 29 многом зависят от жанра, текстовых конвенций, их культурно-исторической составляющей. Исследователи все чаще поднимают вопрос о степени лингвотекстуальной связности и, что более важно, в аспекте суждений адресата текста, степени цельности, определяемой в диапазоне от минимальной – до максимальной [Вербицкая, 2001; Засева, 2002; Лейкина, 1992; Худяева, 2001]. Во многом указанные характеристики определяются типом текста, в соответствии с которым учитываются соответствующие нормы и ожидания. Связность не отождествляется с цельностью. Т.В. Милевская предлагает следующее определение данному различию: «Когезия суть свойство элементов текста, а когерентность есть свойство текста в целом» [Милевская, 2001: 61]. Явление цельности шире самой связности: связность манифестирует формально-грамматическую связность, когерентность включает также «семантико-прагматические (тематические и функциональные в том числе) аспекты смысловой и деятельностной (интерактивной) связности дискурса, как локальной, так и глобальной» [Макаров, 2003: 195]. Текст является цельным или проецирует цельность, если он интерпретируется как совокупность таких составных частей, которые выявляют эффективное целое. Определенную сложность в исследовательской и читательской интерпретации цельности текста, как представляется, манифестирует собой эллиптированная, подразумеваемая, невысказанная информация. В данном отношении в лингвистике предлагаются многочисленные подходы к проблеме восстановления указанного типа информации, мыслительных шагов в обозначенной процедуре (см., например, теорию В. Шмида о нарративности и событийности [Шмидт, 2003]). В основе современного нарротологического подхода к проблеме цельности лежит когнитивная теория о том, что в целях адекватного понимания и постижения повествовательного текста интерпретатор (исследователь, читатель) призван воссоздать виртуальный мир рассказывания [Сысоева, 2004: 45], ментальную модель, проекцию целостной, развивающейся художествен30 ной ситуации, в которой обнаруживаются события, персонажи, (не) мотивированные действия персонажей. Очевидно, что если в повествовании присутствуют факторы, препятствующие подобной реконструкции (например, неясность, недостоверность, непоследовательность, противоречивость), то когерентные характеристики текста минимизируются. В данном отношении персонаж, возможно, представляет собой наиболее яркий домен, в рамках которого цельность должна быть максимально «защищена» со стороны автора. Текущие исследования, посвященные характеристикам повествования, особенностям его восприятия углубили наше понимание того, как интерпретатор анализирует характеристики текста с опорой на свои фоновые знания, неспецифическое знание реального мира, понимает и оценивает персонажей [Гиль, 2000; Ефимова, 2004; Ешмамбетова, 1984; Culpeper, 2001]. Указанная выше проблематика определяет стабильную прагматическую составляющую в сфере исследований цельности на уровне повествовательного текста. Г. Грайс выдвигает идею о том, что участники коммуникации априорно предрасположены к кооперации, делают свой вклад в общение (максимы истинности, информативности, релевантности) [Грайс, 1985]. В соответствии с этих каждый из собеседников проявляет готовность к извлечению того, что Г. Грайс называет «конверсационными импликатурами». По аналогии с термином Г. Грайса в теорию повествовательного текста, как представляется, целесообразно ввести понятие «нарративная импликатура»: читатель априорно признает нацеленность автора на контакт, кооперацию, прилагает максимальные усилия к тому, чтобы извлечь из повествования авторский смысл, который может быть представлен как прямым, так и косвенным способом. Связным можно назвать повествование, в котором содержится достаточное количество авторских намеков, дешифруя которые читатель начинает видеть объективные связи между компонентами текста, воспринимать текст как целостную структуру. В этом случае в тексте поддерживается двойная 31 логика повествования: рассказывание «здесь» и «сейчас» об унифицированной последовательности некоторых событий, произошедших «тогда» и «там». Поскольку связность (как и диалогическая кооперативность) предстает «сильной» нормой повествования, ее отсутствие в тексте способно породить не менее «сильную» читательскую реакцию, предполагающую разочарование, раздражение, отвержение текста как неестественного, абсурдного. В этой связи закономерно возникает вопрос: если цельность предстает сущностью повествования, фактически, «сливаясь» с повествованием, то будет ли текст, обладающий высокой степенью нарративности, априорно обладать аналогичной степенью связности? Исследователи дают следующие ответы на поставленный вопрос: все зависит от того, как понимаются «нарративность» и «связность» [Abbott, 2008: 25]; фокусом исследования должен стать сюжет или прогрессия событий [Tammi, 2005]. Моника Флудерник рассматривает нарративность как качество «повествовательного капюшона», который читатель может «надеть» на текст в процессе постижения текста; она называет этот процесс «нарративизацией» [Fludernik, 1996: 34]. Г.Р. Абботт обсуждает проблему нарративности в четырех аспектах, а именно как сущность: 1) экстенсиональную; 2) интенсиональную; 3) варьирующуюся в зависимости от жанра повествования; 4) дискурсивного регистра [Abbott, 2008]. Все представленные выше концепции – прямо или косвенно – рассматривают проблему связности в повествовательном тексте, указывая, что определенную трудность составляет вопрос о том, из чего состоит связность и как она производится. Полагаем, что одним из важных аспектов исследования связности предстает художественное повествование в форме несобственно-прямой речи. Включая в свою архитектонику «непроизнесенные» высказывания, расщепляемые между двумя дейктическими центрами, текст несобственно32 прямой речи при первом приближении предстает достаточно проблематичным для понимания, поскольку распознавание связности определяется в нем читательской способностью (возможно, компетентностью) к интерпретации несвязанных на поверхностном уровне сущностей или процессов, обнаружению соответствующих средств связности. 1.3. Несобственно-прямая речь как дискурсивный феномен в современном художественном тексте При контекстуальном анализе художественного текста в современной лингвистической науке активно задействуется понятие полифонии, которое было введено в ракурс исследовательской проблематики М.М. Бахтиным [Бахтин, 1979: 184-185]. Согласно определению М.М. Бахтина, несобственнопрямая речь – это такие высказывания (сегменты текста), которые по своим грамматическим и композиционным свойствам принадлежат одному говорящему (автору), но в действительности совмещают в себе два высказывания, две речевые манеры, два стиля [Бахтин, 1979: 118]. Несобственно-прямая речь – это «отрывок повествовательного текста, передающий слова, мысли, чувства, восприятия или только смысловую позицию одного из изображаемых персонажей, причём передача текста повествователя не маркируется ни графическими знаками (или их эквивалентами), ни вводящими словами (или их эквивалентами)» [Шмид, 2003: 225]. Общепризнанным является положение о том, что в отдельно взятом художественном высказывании проявляется несколько «голосов», которые, вместе с тем, не всегда в равной степени ассоциируются с реальными или вымышленными лицами. Получает дальнейшее развитие идея Жака Лакана о «расщепленном субъекте», в том смысле, что в высказывании проявляется не отдельный говорящий, а несколько сущностей: ● говорящий субъект: физическое лицо, которое порождает высказывание; 33 ● локутор: лицо, ответственное за акт произнесения высказывания и, как правило, выражаемое посредством местоимения 1-го лица ед. ч.; ● рассказчик, выражающий точку зрения и манифестирующий «голоса» [Лакан, 1997: 150-152]. На уровне отдельного высказывания указанные сущности не всегда совмещаются, т.е. не репрезентируют одно лицо. Художественный текст не только передает информацию, но также является продуктом взаимодействия между говорящим субъектом и адресатом. Через данное взаимодействие говорящий субъект позиционирует себя в отношении адресата, повествования, художественного высказывания, объективного мира, а также в плане предшествующего и последующего хода повествования. Указанная активность говорящего субъекта «оставляет следы» в художественном высказывании, которые лингвист-исследователь стремится систематизировать. Важным в этом отношении оказывается не только то, что фактически сказано, но также факт самого говорения, повествования, которое получает отражение в структуре высказывания. В связи с этим актуальными предстают такие исследовательские проблемы, как: ● идентификация и интерпретация лингвистических «следов», оставляемых на поверхности художественного текста в результате акта говорения, выражения мнения и отношения к объективной действительности и адресату со стороны говорящего субъекта: шифтеров, пресуппозиции, речевых актов и перформативов, связующих средств и дискурсивных маркеров, модальных характеристик высказывания [Иванова, 1998; Казаковская, 1996]; ● изучение способов репрезентации речи и мыслей персонажа: актуализуемый в художественном тексте дискурс имеет непосредственное отношение не только к локутору (манифестируемому в тексте местоимением первого лица ед. ч. и ответственному за акт повествования), но и к субъективности других «голосов», которые «смешиваются» в рамках отдельно взятого высказывания [Богомолов, 2005; Федотова, 2007; Юсева, 2011]. 34 Заявленная выше проблематика обладает первостепенным значением при исследовании такого феномена повествования, как презентация речевой и мыслительной активности персонажа в рамках художественного текста, в частности, в таких его проявлениях, как прямой, косвенный и несобственнопрямой дискурс. Прямой дискурс (direct discourse) предполагает дословное вос- произведение речи или мыслей говорящего субъекта: Then Paul looked at me and said ‘I don’t want to go. Do you?’/ Затем Поль посмотрел на меня и сказал: ‘Я не хочу идти’. В данном случае местоимения 1-го л. ед. ч. me/ меня, I/ Я в референтном отношении указывают на двух лиц, обнаруживается два локутора, два повествователя и две различные повествовательные ситуации. Косвенный дискурс: сообщающий субъект транспонирует ис- ходное высказывание (принадлежащее другому лицу), исходя из собственного дейктического центра. При этом содержание чужого высказывания оформляется как изъяснительное придаточное предложение при глаголе речи или мысли: Then Paul looked at me. He told me that he did not want to go and asked me whether I wanted to/ Затем Поль посмотрел на меня. Он сказал мне, что он не хочет идти и спросил меня, хочу ли я. В данном случае обнаруживается один локутор (который в референциальном отношении манифестируется местоимением me/ меня, I/ Я) и одна ситуация, о которой сообщается двумя повествователями. Несобственно-прямой дискурс характеризуется наличием ха- рактеристик прямого дискурса (прямых вопросов, восклицаний, дейктических элементов, слов с разговорной стилистической окраской и т.д.), выражаемого в форме косвенного дискурса. Изменения затрагивают при этом и грамматическую структуру, и лексику, и эмоциональную сторону чужих высказываний, которые, однако, не трансформируются в придаточные предло- 35 жения: Then Paul looked at me: he didn’t want to go. Did I?/ Затем Поль посмотрел на меня: он не хотел идти. А я хотел? В этом случае обнаруживается один локутор (который в референциальном отношении манифестируется местоимением me/ меня, I/ Я), одна ситуация и два повествователя. В зависимости от иллокутивных целей инициации эта разновидность дискурса в большей степени потенциально может отражать позицию как первого локутора / повествователя, так и второго локутора / повествователя. Нарративный дискурс описывается как совокупность атомар- ных коммуникативных проявлений, реализуемая «в виде целостного комплексного знака (повествовательного дискурса, нарратива) с типовой архитектоникой в виде фреймового образования, сформированного на базе семантической конфигурации типа Я описываю Р, чтобы тем самым сообщить Тебе / Вам, что имеет место/есть в действительности Q» [Егоршина, 2002: 7]. Ср.: Paul looked at me. He told me about his lack of enthusiasm for the whole thing and asked for my opinion/ Поль посмотрел на меня. Он рассказал мне об отсутствии у него энтузиазма в отношении всего того, что мы затеяли и спросил мое мнение. Здесь также обнаруживается один локутор (который в референциальном отношении манифестируется местоимением me/ меня, I/ Я) и одна ситуация, но предполагающая двух повествователей. Хотя структура повествования является аналогичной, что и в косвенном и несобственно-прямом дискурсе, аллюзия на содержание (предполагаемого) исходного высказывания предстает размытой. Внешний контекст (возможные знания о том, какой регистр локутор / повествователь предполагает использовать, позволяют читателю решить вопрос о том, кому из повествователей принадлежит выражение the whole thing/ все то, что мы затеяли). 36 Говорящий субъект – это лицо, которое физически произносит высказывание, в то время как локутор – это лицо, ответственное за дискурс. Именно локутор ведет повествование (т.е. в художественном тексте является рассказчиком), развивает определенную линию аргументации. Г. Лич и М. Шорт проводят параллель между понятиями «локутор» и «рассказчик» через понятия контроля [Leech, Short, 1981: 344]. Данные исследователи рассматривают категории непрямого дискурса как некоторый континуум: повествовательный дискурс («нарративное описание мыслительного акта или акта говорения») воспроизводится таким образом, что он уравнивается с другими действиями. В результате читатель воспринимает сообщаемое с точки зрения перспективы, обозначенной рассказчиком. Схема 1. Типы репрезентации речевой и мыслительной активности персонажа в рамках художественного текста Нетранспонированная форма репрезентации речи и мыслей персонажа говорящий субъект = локутор / рассказчик Б = локутор / рассказчик А прямой дискурс Транспонированная форма репрезентации речи и мыслей персонажа нарративный косвенный несобственно- дискурс дискурс прямой дискурс говорящий субъект = рассказчик Б = локутор = рассказчик А 37 Как показано на Схеме 1., прямой дискурс является единственной категорией, в которой обнаруживается два различных локутора, один из которых отчетливо дифференцируется от говорящего субъекта. Во всех остальных разновидностях дискурса – в том числе и в несобственно-прямом – обнаруживается один локутор, но различные рассказчики. Однако двигаясь по линии репрезентации мыслей и речи персонажа от дискурса, транспонированного в дискурс рассказчика (косвенного дискурса и несобственно-прямого дискурса), к нетранспонированной форме дискурса (прямому дискурсу) образ рассказчика становится все менее и менее заметен. Крайней конечной точкой этого движения является собственно-прямой дискурс, в котором сам персонаж говорит от своего имени [Leech, Short, 1981: 324]. Прямой дискурс лишает рассказчика контроля над повествованием, поскольку локуторами становятся непосредственно сами персонажи. Контроль рассказчика над повествованием предстает более очевидным, когда персонажи репрезентируются как неявные рассказчики (т.е. в косвенном и несобственно-прямом дискурсе). Несобственно-прямой дискурс является «более свободным» от контроля рассказчика, чем косвенный дискурс. Этому, в частности, способствует отсутствие кавычек, маркирующих речь персонажа, явной дифференциации между речью рассказчика и персонажа. Точка зрения о наличии контроля над повествованием со стороны рассказчика представляется Г. Личем и М. Шотом в виде Схемы 2. Согласно теории Г. Лича и М. Шота, нормой для репрезентации речи персонажа является прямая форма дискурса, для репрезентации же мыслей персонажа – непрямая форма, поскольку ментальная деятельность не может непосредственно наблюдаться. В связи с этим, в отношении соответствующих норм несобственно-прямой способ – в случае репрезентации речи персонажа – предполагает движение в направлении большего контроля рассказчика над повествованием. В случае же репрезентации мыслей персонажа наблюдается противоположная ситуация. 38 Аналогичным образом В. Чейф определяет мысль как поток информации через сознание субъекта речи, сосредоточенного на своих собственных переживаниях. Поскольку сознательный опыт субъекта речи может получать как вербальную, так и невербальную форму, необходимо учитывать обе возможности его выражения, поскольку мы рассматриваем тот факт, как сознание способно вербализовывать периферическую мысль. Репрезентация речи всегда ориентирована на периферический язык, но репрезентация мысли менее последовательна в данном отношении [Chafe, 1994: 219]. Схема 2. Контроль рассказчика над повествованием в аспекте различных форм репрезентации мыслей и речи персонажа в художественном тексте [Leech, Short, 1983: 324; 344] рассказчик обладает контролем повествование рассказчик обладает частичным контролем нарративное сообщение речевого акта нарративное сообщение повествование мыслительного акта косвенная речь косвенная мысль рассказчик не обладает контролем несобственнопрямая речь прямая речь + контроль норма несобственнопрямая мысль прямая мысль норма собственнопрямая речь собственнопрямая мысль – контроль Наш анализ языка художественных текстов свидетельствует о том, что преимущественно локутор задействует прямой дискурс в целях манифестации речи персонажа, непрямой и повествовательный дискурс актуализуется в тексте для манифестации мыслей персонажа, поскольку данные разновидности дискурса позволяют оптимально выразить невербальную сторону ментального опыта участников конструируемых событий. Различие между речью и мыслью, таким образом, имеет первостепенное значение для изучения ав39 торских стратегий репрезентации вербальной и ментальной активности персонажа в рамках такого феномена, как художественный текст. Несобственно-прямой дискурс обладает множественной представленностью, колеблется между двумя полюсами, а именно дискурсом, лишенным каких-либо показателей субъективности персонажа и дискурсом, близким к прямому дискурсу, в котором голос персонажа по большей части доминирует над голосом рассказчика. Для обозначения понятия несобственно-прямой речи в современной лингвистике используются разнообразные термины, наиболее распространенными среди которых являются следующие: ● репрезентированная речь (represented speech) [Галкина, 2008]; ● несобственно-прямой дискурс (free indirect discourse) [McHale, 1978]; ● репрезентированная речь и репрезентированная мысль (represented speech and represented thought) [Banfield, 1973]; ● несобственно-прямая мысль (free indirect thought) [Коростова, 1999]; ● произнесенная и непроизнесенная речь (uttered and unuttered speech) [Galperin, 1981]; ● репрезентированная произнесенная и внутренняя речь (represented uttered and inner speech) [Kuznetsova, Smykalova, 1972]. В рамках нашей диссертационной работы термин «несобственнопрямая речь» используется в смысле, в котором он определяется на том основании, что речь имеет непосредственное отношение не столько к живому разговорному языку, сколько к способу дискурсивного проявления языка [Инфантова, 1962; Ковтунова, 2011; Коростова, 2000, 2001]. В современной художественной литературе наблюдается стабильная тенденция к более адекватной передаче речи персонажа, способов введения в текст авторского повествования [Попова, 2002]. В связи с этим современные авторы все более активно задействуют несобственно-прямую речь на страницах своих произведений. В частности, утверждается, что анализируемый тип речи можно рассматривать как замещение относительно сбалансированных 40 по отношению друг к другу объективного плана авторского повествования и субъективного плана повествования персонажа особым нарративным приемом [Kуско, 1980: 98]. В научной лингвистической литературе утверждается, что несобственно-прямой дискурс манифестирует поток сознания, не предполагает тот факт, что действенный процесс размышления и переживаний реализуется исключительно в форме внутренней речи посредством дистанцирования языка, воспроизводящего эту речь, от словесной коммуникации, в которой нейтрализуются местоимения первого и второго лица [Сысоева, 2004: 15-17]. Вследствие того, что несобственно-прямая речь обнаруживается в независимых языковых построениях, она может содержать экспрессивные элементы и синтаксические конструкции, а также не полные в смысловом отношении высказывания. Это, в свою очередь, обусловливает тот факт, что данная разновидность речи становится средством выражения когнитивного сознания персонажа, чувствительным к эмоциональному измерению. Она позволяет выразить внутренние состояния персонажа как непосредственно кодируемые и сообщаемые в художественном высказывании. Г. Лич выявил неоспоримый принцип семантики, согласно которому сознание субъекта речи не терпит вакуума чувств [Leech, 1974: 8]. Читатель, интерпретируя те или иные сигналы в целях выявления несобственно-прямой речи, вынужден проявлять свое чувственное присутствие в постигаемом литературном тексте, приписывать ему личностное – в том числе и экспрессивное – значение. Предполагается, что диапазон возможных функций несобственнопрямой речи, семантизируемой в ограниченном тексте, является неограниченным. В частности, эта речь может стать проводником иронического смысла, эмпатии, средством выражения потока сознания. В добавление к указанным функциям она также предстает показателем литературности, т.е. маркирует определенный регистр литературы. С. Ульман полагает, что в рамках художественного текста несобственно-прямая речь предстает также 41 средством выражения сновидений, галлюцинаций и других подобных ментальных состояний персонажа, приобретающих форму потока сознания, но не тождественных ему [Ullman, 1957: 101-102; 110-113]. А. Бенфилд утверждает, что любая речевая активность, инициируемая персонажем, в конечном итоге реализуется в форме несобственно-прямой речи, поскольку она оказывается «эхом» слов в сознании персонажа, в той ипостаси, в которой эти слова слышаться и воспринимаются персонажем [Banfield, 1973: 31-32]. Исследователь отмечает наличие «визуального двойника» несобственно-прямого потока сознания в форме деталей дескриптивного характера или впечатлений, которые приписываются автором ограниченной визуальной перспективе определенного персонажа. Другими словами, несобственно-прямая речь способна передать впечатления от объективной действительности так, как они запечатлены в когнитивной сознании персонажа, а не только словесные построения, актуализуемые в этом сознании. Когда несобственно-прямая речь функционирует как поток сознания, говорящий (размышляющий) субъект без труда идентифицируется в тексте [Бобрикова, 2008: 4-5]. Если же несобственно-прямая речь на прагматическом уровне текста передает иронию или эмпатию, в тексте не всегда отчетливо идентифицируются два источника: персонаж, высказывания которого сообщаются, и автор / рассказчик, который «вклинивается» в высказывания персонажа и несет ответственность за прагматическое содержание текста [Кириллова, 2011: 17-18]. С семантической точки зрения различается два типа несобственнопрямой речи: ● внутренний дискурс, представляющий собой непроизносимую речь, поток мыслей, эксплицитно не выражаемый словами; ● внешний дискурс, который получает эксплицитное выражение и адресатом которого являются другие персонажи [Гусева, 2002; Сергеева, 2009; Серебрякова, 2003]. 42 На структурно-семантическом уровне выявляются типы несобственнопрямой речи в соответствии с природой речи, производимой говорящим субъектом. Так, в рамках внешнего дискурса исследователи выделяют такие разновидности, как: 1) топикальная речь: выражение языковой личности говорящего персонажа, особым образом видоизмененное и включенное в речь рассказчика [Никитина, 2003]; 2) скрытая речь, эксплицирующая определенный языковой импульс, который маркирует «вмешательство» персонажа в речь повествователя, однако речь персонажа оказывается не полностью «поглощенной» речь рассказчика, как это имеет место в топикальной речи [Омелькина, 2007]; 3) цитируемая речь, представляемая на уровне текста в двух модификациях: как литературная речь персонажа, включаемая в дискурс рассказчика, и как литературная речь известного лица (это может быть как отдельный сегмент высказывания, так и целые высказывания, «разбросанные» по всему повествованию и «окруженные» словами рассказчика [Давыдова, 2006]; 4) «речь в речи», репрезентирующая речь отдельно взятого персонажа как включенную в речь другого персонажа. В данном случае наблюдается комбинирование внутреннего и внешнего дискурса, а сама речь сочетается с эксплицитно не выраженными размышлениями персонажа [Никонова, 1975]. В рамках внутреннего дискурса выделяются такие разновидности несобственно-прямой речи, как: 1) внутренние размышления персонажа, которые перемежаются с дискурсом рассказчика [Артюшков, 2004]; 2) внутренний монолог, являющийся характерным, в частности, для современной литературы: автор дает оценку общества через восприятие объективной действительности, осуществляемое персонажем [Андрамонова, 1965; Коростова, 2001]; 43 3) внутренний диалог, предстающий подтипом внутреннего монолога и реализующийся в качестве реминисценций, «звучащих» в когнитивном сознании персонажа, реального (воображаемого) разговора персонажа с другим персонажем, порождаемого сознанием размышляющего персонажа [Иванчикова, 1996]; 4) поток сознания, яркой характеристикой которого является демонстрация еще не сформированных в смысловом и структурном отношении мыслей персонажа, процесса размышления, затрагивающего подсознание персонажа [Николаева, 2001]. Исследователи констатируют, что в процессе восприятия несобственно-прямой речи читатель начинает слышать «двойственный голос», который через лексические единицы, структуру предложений, интонационное оформление высказываний совмещает в себе речевую активность персонажа и рассказчика [Pascal, 1977: 26]. Данный тип речи содержит в себе два противоречащих друг другу набора языковых знаков, один из которых указывает на речь персонажа, другой – на присутствие рассказчика. В связи с этим, как представляется, актуальным предстает вопрос о когерентных возможностях данного типа речи, гармоничной «стыковке» результатов деятельности двух голосов в единую смысловую последовательность посредством связующих средств. Несобственно-прямая речь рассматривается в нашей работе как специфическая дискурсивная категория художественного текста, которая формируется основе динамического совмещения коммуникативных перспектив рассказчика и персонажа и по-особому взаимодействует с сюжетной канвой повествования, а также отличается специфическим набором лингвопрагматических характеристик и связующих средств [Омелькина, 2007: 17]. Исследование дискурсивной природы несобственно-прямой речи, проведенное на основе прагматических критериев текстуальности, доказало самостоятельность этого вида речи как лингвистического явления в современном художественном тексте. Вне всяких сомнений, несобственно-прямая речь как специфиче44 ская техника структурирования художественного текста не является изобретением современной литературы. Выводы 1. Несобственно-прямая речь характеризуется как аутентичный стиль повествования, который служит для специфической передачи сообщаемой информации. Для того чтобы адекватно воспринять текст несобственнопрямой речи читатель призван соотнести сегменты художественного высказывания с формами устного спонтанного диалога. Мысль, выраженная несобственно-прямым образом, ориентируется на движение в сторону воображаемого языка, поскольку мы имеем отношение с ментальной деятельностью персонажа. Речь, выраженная несобственно-прямым способом, напротив, предполагает движение от действенного языка как результата вербальной активности персонажа. 2. Результатом понимания текста становится когнитивная репрезентация значения, передаваемого пропозициями, которые образуют текст. На читательскую способность конструировать подобное значение (т.е. идентифицировать когерентные отношения между пропозициями) оказывают влияние разнообразные когнитивные и собственно лингвистические факторы. Лингвистическим фактором, облегчающим процесс читательского понимания текста, предстают связующие средства. 3. Понимание текста предполагает читательские ожидания от разворачивающегося в тексте содержания в терминах локального связывания между стыкующимися пропозициями. Значение связующих средств, таким образом, соответствует читательскому ожиданию относительно природы отношений между двумя предложениями и способствует облегчению восприятия текста. С другой стороны, факт отсутствия коннтекторов между двумя стыкующимися пропозициями вынуждает читателя конструировать «компенсирующие инференции», что требует дополнительного времени. 45 4. В несобственно-прямой речи тематическая транспозиция связывается с такой сферой персонажа-рассказчика, как мысленное воспроизведение некогда пережитых событий и вызывается, как правило, сознательной / бессознательной ассоциацией с воспоминаемыми событиями, как это имеет место в случае работы памяти без волевых усилий со стороны субъекта. В качестве еще одной разновидности тематической транспозиции можно выделить плавное переключение одной темы на другую тему в условиях единого темпорального плана повествования. Указанная разновидность транспозиции обусловливается тем, что несобственно-прямая речь – это плод тех впечатлений, которые регистрируются сознанием рассказчика-персонажа, что также дает возможность автору имитировать фиксацию последовательности мыслей персонажа с опорой на конкретные жизненные реалии. Тематическая транспозиция в несобственно-прямой речи реализуется в виде непрерывной цепочки разнообразных тем, в которой каждая последующая тема связана с непосредственно предшествующей темой. В связи с этим, актуальным оказывается исследование связности в рамках данного типа дискурса. 5. Связность – это статическая, «видимая» характеристика текста, проявление авторской активности; цельность – продукт динамического процесса трансформации текстуальной сущности в психологическую реальность, проявление читательской активности. Связность – это сущность текста, предопределенная автором, выражающим определенный смысл в акте сознательной художественной деятельности; цельность – результат осознания текста читателем, испытавшим текст на индивидуальном опыте прочтения, бессознательный акт в читательском когнитивном сознании. 46 ГЛАВА 2. СВЯЗУЮЩИЕ СРЕДСТВА В НЕСОБСТВЕННОПРЯМОЙ РЕЧИ: СТРУКТУРА, ФУНКЦИИ, РОЛЬ В АКТУАЛЬНОМ ЧЛЕНЕНИИ ВЫСКАЗЫВАНИЯ 2.1. Несобственно-прямая речь как форма связной репрезентации внутренней речи персонажа Автор, который задействует несобственно-прямую речь в процессе написания прозаического текста, не столько сообщает читателю, что персонажи думают и как поступают в конкретный момент, сколько выявляет мысли или внутреннюю речь своих персонажей. Фактически, читатель имеет дело с высказываниями, порожденными авторским когнитивным сознанием, даже если рассматривать эти высказывания как продукт сознания размышляющего персонажей. Другими словами, анализируемые высказывания сами по себе внутренней речью не являются, но предстают языковым свидетельством, исходя из которого, читатель извлекает метапрезентацию мыслей персонажей, состояние их когнитивного сознания. Даже если мы признаем, что авторские высказывания должны интерпретироваться как высказывания, порожденные персонажами, их нельзя идентифицировать в качестве мыслей, которые персонажи намереваются репрезентировать. Читатель, в свою очередь, рассматривает эти высказывания именно как лингвистические сигналы для извлечения метапрезентаций мыслей и состояния сознания персонажей. В аспекте отображения вербальной деятельности персонажа несобственно-прямая речь – спонтанный дискурс, на что указывают следующие ее характеристики: ● гетерогенность тем: персонаж излагает события, переходя от одной темы к другой, что связано для него с важностью одних событий и незначительностью других или хаотической манерой мышления; 47 ● эксплицитность текста в плане персонажа, который является главным участником всех излагаемых событий, не только описывает данные события, но и выражает свое отношение к объективной реальности, оценивая себя и других. С точки зрения писателя несобственно-прямая речь – процесс запланированный. По отношению к своим персонажам автор занимает либо позицию отождествления, либо принимает на себя роль бесстрастного наблюдателя «со стороны», либо открыто отграничивает себя от описанных через личностную приму своих персонажей событий, считая последних не способными объяснить тот сегмент реальной действительности, который ограничен пространственно-временными осями текста [Диброва, 1997]. В любом случае несобственно-прямая речь конструируется как сфера взаимодействия плана автора и плана персонажа, диалектически сочетающего в себе авторское субъективное и реально-объективное начала, т.е. как то, из чего читатели «…делают достаточно разумные умозаключения» [Кубрякова, 2001: 80]. В процессе постижения несобственно-прямой речи получатель текста априорно избирает следующую читательскую стратегию: художественные высказывания порождаются не вымышленным персонажем, а реальным автором, который репрезентирует когнитивное сознание персонажа, отражаемое в данных высказываниях. Как показали Д. Спербер и Д. Вильсон, высказывания, которые используется для представления мыслей другого человека, не следует воспринимать в качестве буквальной репродукции речевой деятельности этого человека [Sperber, Wilson, 1995]. Благодаря сочетанию объективного и субъективных начал персонаж является продуктом как субъективного авторского вымысла, так и проводником достоверности изображаемого. Он представляет собой типизированную индивидуальность, одновременно обусловленную как авторским видением объективной реальности, так и прагматическими требованиями жанрового типа порождаемого текста как «данности, внеположенной сознанию» [Бах48 тин, 2000: 319]. Для достижения коммуникативной цели автор избирает размышляющего «объективного» персонажа, который наделяется «субъективной» прагматической функцией. Фактически, в лингвистике утверждается, что на уровне несобственнопрямой речи языковые свидетельства, обеспечиваемые автором для языкового выражения мыслей персонажей, не могут рассматриваться в качестве дословной репрезентации действенных высказываний, речи или мыслей последних [Fludernik, 1993: 408]. В рамках нашей диссертации несобственно-прямая речь интерпретируется как внутренний диалог рассказчика с другими персонажами, один из художественных способов передачи чужой речи, который реализуется в двуплановой синтаксической конструкции: план рассказчика не отделим и от речевого плана иного персонажа. План рассказчика и речевой план иного персонажа («чужая речь») образуют синкретическое целое, при этом план рассказчика манифестируется единицами языка, которые оказываются характерными для «исторического плана повествования», а речевой план иного персонажа – с опорой на языковые единицы, характерные для «текущего речевого плана». Связность осуществляется между сегментами несобственнопрямой речи, которые озвучиваются как рассказчиком, так и иными персонажами. В результате связности несобственно-прямая речь приобретает гармоничный гетероглоссный характер. В связи с этим, несобственно-прямая речь понимается как репрезентация мыслей в таком виде, в котором персонаж гипотетически выразил бы эти мысли [Dillon, Kirchhoff, 1976: 431]. Анализируемая разновидность речи предстает, следовательно, повествовательной иллюзией, моделируемой посредством использования разнообразных лингвистических форм и конструкций, которые характеризуют и прямую речь. В научной лингвистической литературе, посвященной проблемам несобственно-прямой речи, исследовательское внимание сосредотачивается на таких выражениях и конструкциях, 49 которые непосредственно выявляют образ говорящего субъекта (как автора, так и персонажа). Эти выражения и конструкции моделируют языковой образ говорящего в том смысле, что они – вне зависимости от смысловой составляющей – в прагматическом плане характеризуют говорящего, даже если используются в высказываниях, которые (явно или косвенно) оформляются другим лицом. Коммуникативная структура несобственно-прямой речи наслаивается, накладывается на формально-синтаксическую структуру, т.е. является по отношению к ней поверхностной, актуализующей образ говорящего субъекта. Например, экспрессивная словоформа в (1) и повтор в (2) характеризуют речь не автора текста, а персонажа, чью мысли непосредственно репрезентируются в высказывании. Указанные языковые средства способны развивать авторские смыслы не только в рамках одного высказывания (минимального фрагмента несобственно-прямой речи), но и в рамках фрагмента речи. В этом случае говорится об их способности выполнять организующую роль в семантическом сцеплении текста несобственно-прямой речи. Ср.: (1) “He would go to Clarissa’s party, because he wanted to ask Richard what they were doing in India – the conservative duffers (Woolf W., Ms. Dalloway); «Он, бывало, ходил на вечера Клариссы, потому что он хотел спросить Ричарда, что они делали в Индии – консервативные глупцы (Вульф В. Мисс Дэллоуэй) – [здесь и далее перевод наш И.К.]; (2) “The lovely food that the man had trimmed was all thrown about? And there were bones and bits of fruit peel and shells everywhere. There was even a bottle lying down with stuff coming out of it on to the cloth and nobody stood it up again. And the little pink house with the snow roof and the green window was broken – broken – half melted away in the centre of the table” (Mansfield С. Sun and Moon); «Прекрасная еда, которую человек готовил, была везде разбросана? Везде валялись косточки, куски кожуры от фруктов, скорлупа. Лежала да50 же бутылка, из которой содержимое выливалось на скатерть, и никто не поставил ее снова в должное положение. И маленький розовый домик с заснеженной крышей и зелеными окнами был скомкан – скомкан – наполовину уже растаяв в центре стола» (Мэнсфиелд К. Солнце и луна). Поскольку в свете обозначенной выше теории приведенные высказывания характеризуют языковые образы говорящих персонажей, читатель в процессе постижения текста идентифицирует этих персонажей как непосредственных повествователей. В связи с этим, в лингвистике используется понятие «псевдоавтора», которое указывает на несовпадение гипотетического и эмпирического «Я» в рамках художественного текста. Контрастивное взаимодействие образа автора и образа персонажа находит выражение в соотношении дескриптивного и оценочного аспектов несобственно-прямой речи, которые существуют параллельно, а в некоторых случая оценка преобладает над дескрипцией. Говорящий персонаж не всегда оказывается задействованным в коммуникативном процессе: он может находиться в состоянии размышлений, которые озвучиваются автором произведения. Даже в том случае, когда персонаж самостоятельно озвучивает свои мысли в акте коммуникации, автор представляет эту коммуникативную деятельность таким образом, что читатель не является адресатом высказываний. Акт коммуникации конструируется так, что читатель «слышит» речь персонажа «со стороны», как бы подслушивает речь персонажа. В результате читатель в процессе переработки несобственно-прямой речи задействует когнитивные усилия, аналогичные тем, которые он прилагает для интерпретации любого коммуникативного акта. Читатель принимает соответствующие контекстуальные допущения для интерпретации пропозиции высказываний персонажа и понимания их уместности в рамках постигаемого текста. Например, в процессе интерпретации отрывка (3) читатель актуализует свои пресуппозиционные знания о Букингемском дворце (т.е. то, что это 51 официальная лондонская резиденция британских монархов). С учетом данных знаний читатель достигает адекватного понимания мыслей персонажа: “As for Buckingham Palace (like an old prima donna facing the audience all in white) you can’t deny it a certain dignity, he considered, nor despise what it does, after all, stand to millions of people (a little crowd was waiting at the gate to see the King drive out) for a symbol, absurd though it is” (Woolf W. Ms.Dalloway); «Что касается Букингемского Дворца (похожего на пожилую примадонну, вышедшую к публике во всем белом), то вы не можете отрицать наличие у него определенного достоинства, считал он, или презирать то, что Дворец делает, выставленный напоказ миллионам людей (небольшая толпа ждала у ворот, чтобы увидеть, как выезжает король) как символ, хотя и абсурдный» (Вульф В. Мисс Дэллоуэй). Несобственно-прямая речь также включает в себя конструкции и выражения, которые, не являясь концептуальными конституентам порождаемой персонажем мысли, служат языковыми средствами авторского программирования впечатления о состоянии сознания размышляющего персонажа. Прилагательные с экспрессивными значениями, эпитеты и восклицания используются в функции выявления коммуникативной перспективы порождения высказывания, и таким образом определяют, в каком ключе должны восприниматься читателем данные и последующие высказывания. В частности, в примере (4) повтор экспрессивных словоформ предопределяет перспективу, исходя из которой, читатель призван понять высказывание he might have known all the time: (4) “On the day Hugh wrestled with his cigar. God almighty. Good God all blistering mighty. He might have known all the time” ( Lowry M. Under the Volcano); «В этот день Хью боролся со своей сигарой. Бог всемогущий. Добрый Бог, все освещающий могущественно. Он, возможно, познал все время» (Лаури M. Под вулканом). 52 Другими словами, повтор экспрессивных словоформ, на основе которого извлекается дополнительное явно не выраженное знание, задействуется читателем в процессе интерпретации высказывания. Определенная последовательность соединения второго элемента повтора с единицами предыдущего и последующего высказывания в рамках одного семантически обусловленного поля фрагмента речи, при определенных контекстуальных условиях диктует возникновение семантического сцепления текста несобственнопрямой речи, которое основано на развитии авторских смыслов. Аналогичным образом, читательская интерпретация отрывка (2) предполагает признание того, что повтор предстает своеобразным стимулом «расширения» контекста высказывания, на основе которого извлекаются неявные смыслы относительно состояния персонажа. Читателю, однако, не предоставляется определенной информации о том, каким способом «расширяется» контекст высказывания. Речевая форма высказывания моделирует направление читательской интерпретации, возлагает на читателя определенную ответственность за анализ контекста, в котором употребляется это высказывание. С. Эрлих указывает, что несобственно-прямая речь характеризуется внезапной сменой топика [Ehrlich, 1990: 105], которые не всегда предстают релевантными в плане оптимальной читательской интерпретации текста. В частности, автор может репрезентировать мысли персонажа как логически незавершенные, как отдельные «обрывки» мыслительной деятельности. Ср.: (5) “Yet in the Earthly Paradise, what had he done? He had made few friends. He had acquired a Mexican mistress with whom he quarreled, numerous beautiful Mayan idols he would be unable to take out of the country … – M. Lauelle wondered if it was going to rain: it sometimes, though rarely, did at this time of the year, as last year, for instance when it rained when it should not” ( Lowry M. Under the Volcano); «Но все же что же он сделал в этом земном раю? Он завел несколько друзей. Он заполучил мексиканскую любовницу, с которой он ссорился, мно53 гочисленных прекрасных идолов майя, которых он не сможет вывести из страны … – М. Лоэлль задумался, пойдет ли дождь: он иногда шел, хотя и редко, в это время года, как, например, в прошлом году, дождь шел тогда, когда он не должен был идти» (Лаури M. Под вулканом). Автор изображает мыслительную деятельность персонажа как спонтанный процесс: незавершенная мысль внезапно сменяется другой мыслью. Подобный способ изображения носит намеренный характер, подчиняется принципу уместности и нацелен на то, что читатель извлечет из этого дополнительную информацию (в частности, об эмоциональном состоянии персонажа). Несобственно-прямая речь как объект, по природе своей знаковый, дает возможность анализировать его как с точки зрения плана выражения, так и относительно плана содержания. План выражения характеризуется собственной организацией, которая проявляется, например, в таких факторах, как линейное развертывание, повтор, анафоризация и т.д. Все эти формальные факторы ориентированы на содержание речи, однако обладают естественной самостоятельностью и могут рассматриваться независимо от содержания. Формальную организованность текста можно назвать общим термином «когезионность», хотя этот термин иногда получает более широкую интерпретацию. План содержания несобственно-прямой речи имеет собственную организацию, которая далеко не всегда коррелирует с его формальной организацией, поскольку не во всех случаях имеет формальную и материальную выраженность. Автор, актуализуя в повествовании несобственно-прямую речь, таким образом, предполагает, что читатель, исходя из языковых характеристик и контекста высказывания, дешифрует неявно выраженную информацию, приложит для этого оптимальные когнитивные усилия. Естественно, что подобная коммуникативная интенция принадлежит автору, а не персонажу. В связи с этим, несобственно-прямую речь принято делить на аукторальную (авторскую) и персональную, причем с первой разновидностью свя54 зывают большую объективность, бесстрастность повествования, со второй же – эмоциональность и стилистическую маркированность. Подобное деление, как представляется, не совсем точно, так как характер аукторальной (авторской) речи зависит от образа автора-повествователя, определяется им. Образ персонажа, отражаемый в несобственно-прямой речи, соответствует авторским внутритекстовым правилам конструирования «внутреннего» ценностного кода, структурирующим речь по парадигматической и синтагматической осям художественных координат, т.е. является прагматической формой присутствия образа автора в тексте, хотя и обладает определенной независимостью как от авторского видения мира, так и от оценки читателями. Как пишет С. Эрлих, между читателем и речью и мыслями персонажа всегда обнаруживается посредник, присутствие которого проявляется в формальных характеристиках несобственно-прямого дискурса [Ehrlich, 1990: 10]. Взаимопонимание участников художественной коммуникации становится не только целью моделирования несобственно-прямой речи, но и ее наличия в тексте произведения. В связи с этим, как представляется, при моделировании образа персонажа, которому приписывается несобственнопрямая речь, следует учитывать связующие звенья на текстопорождающей оси «автор – читатель», функция которых заключается в поддержании субъективной «окрашенности» дискурса персонажа посредством намеренного нарушения привычных механизмов восприятия объективной реальности. Данные механизмы служат средством субъективации несобственнопрямой речи, конструируют ее «событийную стартовую площадку», с которой посредством формальных показателей «запускаются» авторские смыслы. Чувство взаимности, порождаемое автором, проецируется на диалог между читателем и персонажем, сознание которого репрезентируется в несобственно-прямой речи. Другими словами, образ автора – скрытая лингвистическая категория текста, выявляемая посредством анализа языковых средств, с помощью которых автор (как филологическая категория) достигает поставлен55 ной цели и которые характеризуют только ему присущий творческий «почерк». В связи с этим в лингвистике обсуждается проблема о формах присутствия автора в несобственно-прямой речи. Исследователи задаются следующими вопросами. 1) Почему читатель вообще призван обращать внимание на лингвистические характеристики несобственно-прямой речи? Ответ на этот вопрос находится в плоскости того, что М. Флудерник описывает как «образ повествователя в функции производителя повествования, парящего на горизонте читательского сознания» [Fludernik, 1993: 65]. В этом отношении автор текста несет ответственность за художественное «вскрытие» сознания персонажа, обеспечение гарантии того, что читательские усилия по интерпретации несобственно-прямой речи будут «вознаграждены» соответствующим эффектом. В частности, автор обеспечивает ассертивно-пресуппозициональное согласование, находящее выражение в том, что утверждения (или отрицания), содержащиеся в несобственно-прямой речи, должны быть согласованы с соответствующими пресуппозициями так, чтобы они не противоречили друг другу. Реальная перспектива осмысленности несобственно-прямой речи поддерживается также модально-диктальным согласование, устанавливающим связь между объективным и субъективным компонентами высказывания. Существенную роль в этой перспективе играет темпорально-аспектуальная упорядоченность текстовых сегментов и смысловой вклад прочих грамматических категорий, особенно шифтерных. Образ автора присутствует в несобственно-прямой речи персонажа уже потому, что автор обеспечивает основу для читательских ожиданий относительно адекватной интерпретации текста. Поскольку эти ожидания имплицитно заложены в программу строения несобственно-прямой речи, в стремлении выявить прагматику их языковых индикаторов читатель учитывает 56 когнитивную составляющую текста, вбирающую психологический и социально-культурный компонент, предварительно запрограммированный автором. Смысловую организацию несобственно-прямой речи можно назвать общим термином «когерентность». Чтобы быть осмысленной со стороны читателя, данная разновидность речи должна удовлетворять требованию когерентности. Осмысленная несобственно-прямая речь, как правило, является также и когезионной, хотя смысловая организация речи не характеризуется некоторыми свойствами ее формальной организации. С точки зрения плана содержания несобственно-прямая речь – это не линейно упорядоченная последовательность реализующих смысл компонентов, а ансамбль согласованных смыслов, причем это согласование не должно интерпретироваться как линейное. 2) Чей голос «слышит» читатель в процессе постижения несобственнопрямой речи или с точки зрения чьей перспективы должна интерпретироваться несобственно-прямая речь? Ответ на этот вопрос находится в плоскости того, что Д. Спербер и Д. Вильсон формулируют как «взаимное когнитивное окружение» автора и читателя [Sperber, Wilson, 1995], которое предопределяет результаты читательской интерпретации текста. В тексте несобственно-прямой речи нет говорящего в том смысле, что взаимность достигается не между читателем и автором как продуцентом текста, а между читателем и персонажем. А поэтому между автором как источником гарантии оптимальной уместности всех языковых средств и «голосом», звучащим в несобственно-прямой речи, обнаруживается логическое несоответствие. Вместе с тем признается, что несобственно-прямая речь не выявляет данного несоответствия, а языковые характеристики несобственно-прямой речи ориентируют читателя не столько на образ персонажа, сколько на образ автора. В отдельно взятом художественном тексте несобственно-прямая речь обладает своеобразием и неповторимостью, так как она теснейшим образом 57 связана с индивидуальным стилем автора, системой художественных образов. Прагматическая отмеченность категории образа персонажа, определенным образом влияющая на структурообразующие текстовые функции, непосредственно связана со стилистикой текста несобственно-прямой речи. Контраст между планами автора и персонажа проявляется в максимальной противоположности интенций автора и персонажа. На уровне персонажа текст несобственно-прямой речи максимально эксплицитен, на авторском уровне обнаруживается имплицитность речи. Эксплицитность текста несобственнопрямой речи в плане персонажа проявляется прежде всего в соотношении дескриптивного и оценочного аспектов речи. Преобладание оценочного аспекта наблюдается в семантико-прагматической структуре высказываний, большинство которых экспрессивны (ср., например, отрывки (1), (2), (4)). Из всего арсенала связующих средств нами были выбраны такие лексико-грамматическими средства, как: 1) лексико-синтаксические коннекторы (соединительные и противительные союзы, местоименный союз what/ то, что), 2) лексический и семантический повтор, 3) вставные конструкции. Выбор данных средств не случаен. Согласно нашим статистическим подсчетам, эти средства доминируют в тексте несобственно-прямой речи, являются частотными применительно к массиву текстов современной художественной литературы (3375 примеров). Согласно нашим наблюдениям, данные средства играют наиболее конструктивную роль в связывании: 1) контрапунктирующих голосов и точек зрения повествователя и персонажа; 2) текста внутренней речи размышляющего персонажа; 3) внутренней речи размышляющего персонажа и внешней речи другого персонажа; 58 4) объективного плана авторского повествования и субъективного плана повествования персонажа. Результаты наших подсчетов отражены в следующей таблице: Таблица 1. Средства связности в несобственно-прямой речи средство связывания частотность функционирования 1. Лексико-семантический повтор 22,7 % 2. Повтор личного местоимения 19, 2 % 3. Лексико-синтаксические кон- 25,1 % некторы 4. Местоименный союз what/ то, 17,8 % что 5. Вставные конструкции 15,2 % Языковые единицы, представленные в Таблице 1, рассматриваются в качестве средств связности, исходя из следующих оснований: 1) частотность функционирования в обеспечении объективных связей между компонентами несобственно-прямой речи; 2) обеспечение гармоничной «стыковки» результатов деятельности голосов, принадлежащих автору и персонажу в единую смысловую последовательность, двух дейктических центров, инициируемых в результате этой деятельности; 3) моделирование эмоционального измерения, являющегося яркой характеристикой несобственно-прямой речи; 4) действие в тандеме в целях создания основы для целостной интерпретации несобственно-прямой речи. 59 2.2. Лексико-семантический повтор и проблема интенсификации отображаемого в несобственно-прямой речи В процессе осуществления исследования прагматических характеристик семантического повтора как фактора связывания несобственно-прямой речи в целостную линейную последовательность мы принимает во внимание такие актуальные для современной лингвистики теоретические допущения, как: ● важной прагматической целью художественной коммуникации предстает актуализация неявных смыслов, находящая свое выражение в языковых средствах, интерпретируя которые адресат текста реконструирует те, идеи, которые автор стремится донести до него [Гончар, 2006; Тюпа, 1997]; ● неявное внедрение этих идей в прагматический уровень текста определяется закономерностями активации прагматических процессов, связанных с авторской априорной установкой на релевантность тех языковых средств, которые задействуются для этой цели [Ибрагимова, 2009; Баженова, 2004]; ● смыслы, извлекаемые адресатом из прагматического уровня текста, фактически, не являются точной копией авторских идей, но предстают продуктом собственной интерпретации данных идей, т.е. ментальной репрезентацией, которая относительно соответствует авторским идеям в аспекте их последовательного и контекстуально обусловленного воплощения (импликаций) [Белянин, 2006; Котлярова, 2007; Штерн, 1990]. С опорой на оптимальную уместность языковых средств в акте неявной манифестации авторских идей адресат текста: ● прибегает к некоторым текстуальным допущениям с целью «облачения» декодированных смыслов в явное пропозициональное содержание, т.е. реализует процессы эксплицирования; ● обращается к некоторым контекстуальным допущениям, которые обеспечивают прямой доступ к концептуальному содержанию извлеченных смыслов, что, в свою очередь, предопределяет когнитивный эффект художе60 ственного высказывания на адресата текста [Богомолов, 2005; Мохамед, 2000; Соловьева, 1999]. В читательском интерпретирующем сознании представленные выше операции осуществляются одновременно, взаимодополняют друг друга. Как следствие этого, читатель разрабатывает свои гипотезы в плане контекстуального окружения, явного содержания художественного высказывания, реализуемого этим высказыванием когнитивного воздействия. Согласно нашим наблюдениям, в несобственно-прямой речи особой частотностью отличаются синтаксические конструкции, включающие в свой состав два и более компонента с синонимичным значением. Данные компоненты, не являющиеся идентичными с точки зрения их интерпретации, образуют семантический повтор, выступающий средством связности высказывания. Ср.: (6) “He made a complete mental retreat; went far away” (Wax W. Ten Beach Road); «Он полностью ушел в себя; ушел далеко» (Вэкс В. Дорога к десяти пляжам); (7) “I feel I stand accused, also, by your actions, of having loved you at all, as though my love for you was an act of brutal forcing, as though I were a heartless ravisher out of some trumpery Romance, from whom you had to flee, despoiled and ruined” (Auster Р. Man in the Dark); «Я чувствую, что меня обвиняют также ваши действия, в том, что я вас страстно полюбил, как будто моя любовь к вам была актом грубой силы, как будто я был бессердечный похититель из какой-то пустяшной мелодрамы, от которого вы вынуждены были убежать, униженная и обесчещенная» (Остер П. Человек в темноте); (8) “In the beginning it was a tension, an element of strain that grew and crept like a thin worm through the harmony of their embrace” (Wax W. Leave it to the Cleavage); 61 «В начале было напряжение, элемент напряженности, которая росла и подкрадывалась как тонкий червячок через гармонию их объятия» (Вэкс В. Оставь это для декольте); (9) “For the marriage a little licence, a little independence there must be between people living together” (Wax W. Hostile makeover); «Для супружества между возлюбленными должна быть небольшая свобода, небольшая независимость друг от друга» (Вэкс B. Враждебное преображение); (10) «У Редиса была своя правда, и сердце ныло, болело, останавливалось…» (Березин B. Свидетель). Однако если перед вторым сегментом повтора ввести эксплицитный дискурсивный маркер, указывающий на переформулирование объекта сообщения (or/ или, in other words/ другими словами, that is/ то есть), смысл передаваемый данными конструкциями меняется, поскольку семантика высказывания осложняется значением маркера. Ср.: (11) “In the beginning it was a tension, that is, an element of strain that grew and crept like a thin worm through the harmony of their embrace”; «Вначале было напряжение, то есть, элемент напряженности, которая росла и подкрадывалась как тонкий червячок через гармонию их объятия»; (12) «У Редиса была своя правда, и сердце ныло или останавливалось…». В частности, маркер or / или в сочетании с выражением in other words / другими словами моделирует отношения перефразирования. Ср.: (13) “Today we’ll learn how to treat cuts, or, in other words, lacerations” (Kent J. Twelve); «Сегодня мы узнаем, как он относится к порезам или, другими словами, к рваным ранам» (Кент Дж. Двенадцать); 62 (14) «Стояла та осенняя погода, когда по ночам уже проявляются заморозки или, другими словами, ветер делается холодным и превращается в неприятную морось» (Скрипкин К. Город Г…). В сочетании с компонентом rather союз or моделирует отношения уточнения. Например: (15) “I keep thinking of my uncle Arthur, or rather my great uncle Arthur… (Gray С. Hourglass); «Я продолжаю думать о своем дяде Артуре или, скорее всего, о своем великом дяде Артуре» (Грэй К. Песочные часы). Не любой дискурсивный маркер может быть введен в состав конкретного высказывания. Так, в примерах (51) и (53) маркер that is оказывается неуместным, в (55) данный маркер не может использоваться с выражением in other words. Ср.: (16) “What I think we need, you see, is room with a table, or in other words/ that is to say, a table which students could sit around. There’s no sense in a seminar where someone is sitting at one end of the room and all the students are looking down towards the person who’s sort of chairing it (Gray С. Hourglass); «Видите ли, я думаю, что нам нужна комната со столом или, другими словами/ то есть, столом, за которым могут рассесться студенты. В семинаре нет смысла, если кто-то сидит в одном конце комнаты, а все остальные студенты смотрят на человека, который ведет семинар» (Грэй К. Песочные часы); (17) “Ruby isn’t coming with Scarlett now. She or / that is Scarlett, said she might be late, and so Ruby’s getting a bus” (MacAlister К. Playing with the Fire); «Руби сейчас не придет со Скарлетт. Она или/ то есть Скралетт сказала, что она может опоздать, поэтому Руби сядет на автобус» (МакАлистер К. Игра с огнем); (18) “In the end, Harold, or / in other words, Hayley, as he became known, ended up lining with Roy above his greasy spoon café” (MacAlister K. Playing with the Fire); 63 «В конце концов, Гарольд или/ другими словами, Гейли, как его потом стали называть, закончил тем, что стал жить с Роем прямо над его грязным второразрядным кафе» (МакАлистер К. Игра с огнем). Анализируемые нами конструкции могут включать в свой состав более чем два компонента, моделирующих семантический повтор. Например: (19) “She has a curious feeling as she stands there, as though something is out of place, a wrongness somewhere, an uneasiness, an overwatching” (MacAlister K. Me and My Shadow); «Она испытывала какое-то необычное чувство, пока стола там, как будто что-то находилось не на своем месте, какую-то неправильность, дискомфорт, подглядывание» (МакАлистер К. Я и моя тень); (20) “That was the way to live – carelessly, recklessly, spending oneself. He got to his feet and began to wade towards the shore, pressing his toes into the firm, wrinkled sand. To take things easy, not to fight against the ebb and flow of life, but to give way to it – that what was needed. To live – to live!” (Haig. B. Man in the Middle); «Именно так он жил – беззаботно, безрассудно, растрачивая себя понапрасну. Он поднялся и стал пробираться к берегу, вдавливая большие пальцы ног в твердый, морщинистый песок. Не принимать все близко к сердцу, не бороться против приливов и отливов в жизни, но уступить всему – именно это было необходимо. Жить – жить!» (Хейг Б. Мужчина средних лет); (21) «Посетитель преображался на глазах. Ничтожный, никчемный, паразитирующий человечишко исчез без следа. Собачий взгляд сменился озабоченно деловым, плечи развернулись, осанка выпрямилась» (Вееров Я. Господин Чичиков). Как представляется, анализ обозначенных выше примеров не может сводиться только к установлению отношений переформулирования между компонентами, формирующими семантический повтор. В любом случае, примеры (6)-(9) и (19)-(21) красноречиво говорят об этом. В частности, в 64 примерах (6)-(9) и (21) автор имеет возможность выразить одну и ту же мысль несколькими способами, чтобы достигнуть эмфатического эффекта, который может быть сравним с эффектом, моделируемым семантическим повтором в примерах (14)-(15): (22) “I’m depressed, depressed…” (Peterfreund D. Rampant); «Я в депрессии, депрессии» (Петерфрейд Д. Безудержный); (23) “He went far far away…” (Abe S. Treasure Keeper); «Он ушел далеко, далеко…» (Эйб С. Хранитель сокровищ). Эмфатический эффект повтора моделируется не на основе пропозиции высказывания, а связан с прагматическим значением данного высказывания. Повтор детализирует не пропозициональное, а прагматическое значение высказывания. Например, в примере (24) семантический повтор моделирует интенсивность испытываемой персонажем эмоции: интенсивное проявление относится именно к словоформе flattened/ сплющенный, которая выражает более сильную степень депрессии, чем словоформа depressed: (24) “He felt depressed, flattened…” (Sparks N. Dear John); «Он чувствовал себя подавленным, сплющенным» (Спаркс Н Дорогой Джон). Ср. с примером (6), на основе которого нельзя сказать, что вторая часть повтора (went far away/ ушел далеко) выражает более сильную степень «ментального ухода», чем это передается первым сегментом семантического повтора. В данном случае, как представляется, повтор создает динамичность повествования, акцент на яркости излагаемых событий, который извлекается именно из сочетания данным компонентом, конструирующих семантический повтор. Другими словами, подобный повтор способствует моделирования аффективной коммуникации в рамках несобственно-прямой речи. Тот факт, что приведенные выше примеры относятся к прагматической сфере отражения аффективной коммуникации, дает нам возможность предложить, что авторы используют лексико-семантический повтор в риторических целях. Они способствуют созданию у читателя впечатления интенсив65 ности проявляемого признака, делают акцент на динамичности его реализации персонажем. При этом примеры (6), (7), (19) отражают передачу мыслей самого повествователя относительно некоторого положения дел. В примере (13) представляются мысли персонажа, а поэтому он и может рассматриваться как несобственно-прямая речь. Анализируемые примеры, отражающие процесс связывания несобственно-прямой речи в единую линейную последовательность посредством семантического повтора задействуют: ● описательные акты художественной коммуникации, с помощью которых авторы выражают собственные мысли относительно некоторого положения дел; ● атрибутивные акты художественной коммуникации, с помощью которых авторы выражают мысли персонажа относительно некоторого положения дел. Данное различие, как представляется, вводит дополнительное исследовательское измерение в изучение эмфатического эффекта, моделируемого семантическим повтором в процессе связывания несобственно-прямой речи в единую линейную последовательность. В примерах (6), (7), (19) авторская интенция конструирования повтора посредством двух сегментов предстает следствием установки автора, что это является наиболее оптимальным способом выражения собственных мыслей относительно некоторого положения дел в целях их сообщения читателю. В примере (13) актуализация семантического повтора отражает тот когнитивный характер размышления, посредством которого персонаж в речевом плане представляет свои мысли относительно некоторого положения дел. Другими словами, то, что репрезентируется высказыванием с лексикосемантическим повтором, должно рассматриваться как то, что приписывается повествователю или персонажу, чьи мысли отражаются в несобственнопрямой речи. Думается, что в данном отношении логически возникает во66 прос: что конкретно приписывается повествователю или персонажу (интенсивность проявления признака или акцент на том или ином компоненте пропозиции высказывания не могут рассматриваться в качестве концептуальной составляющей мысли)? Тот же самый вопрос возникает при анализе повтора To live – to live! / Жить – жить! в примере (13), а также многочленных повторов, отмеченных нами в примерах (6), (7). В случае описательных и атрибутивных речевых актов прагматическая роль семантических повторов заключается не в чистом дублировании мыслей повествователя или персонажа, а в том, чтобы обеспечить читателю основание для определенной интерпретации. В процессе актуализации дескриптивного использования языка данная интерпретация призвана вызвать у читателя чувство обоюдности между повествователем и читателем, подчеркнуть настроенность повествователя на диалог с читателем. В случае несобственнопрямой речи или актуализации атрибутивного использования языка читательская интерпретация призвана вызвать чувство обоюдности между персонажем и читателем. Моделируемая обоюдность в большей степени обладает аффективным, нежели когнитивным характером. Каким же образом аффективная обоюдность достигается в несобственно-прямой речи? Очевидно, что семантический повтор не всегда призван создать впечатление интенсивности проявления того или иного признака, подчеркнуть динамический характер его реализации. Например, в примере (57) автор, как думается, стремится отразить трудности, испытываемые персонажем в процессе выражения определенного концепта. Компоненты, моделирующие семантический повтор на уровне несобственно-прямой речи, обладают разной степенью выражения интенсивности проявления признака. Ср.: (25) “I’m leaning. You’ve spoilt the whole evening, ruined it” (Robinson K.S. Forty Signs of Rain); 67 «Я ухожу. Вы испортили весь вечер, разрушили его» (Робинсон К.С. Сорок признаков дождя). Элемент spoilt может быть интерпретирован читателем и как незначительный, и как значительный ущерб, причиненный говорящему персонажу персонажем-адресатом. Словоформа ruined/ разрушили непосредственно обозначает следствие действия, выраженного словоформой spoilt/ испортили, т.е. с точки зрения выражаемого автором смысла вторая словоформа оказывается «более сильной», чем первая. Таким образом, мы можем сказать, что интенсивность проявления действия моделируется словоформой, лексическое значение которой в процессе выражения семантического повтора оказывается в информационном отношении «более сильным». Если мы поменяет анализируемые словоформы местами, то оттенок интенсивности проявления действия, как представляется, становится субъективным. Ср.: (26) “I’m leaving. You’ve ruined the whole evening, spoilt it…” «Я ухожу. Вы разрушили весь вечер, испортили его…» Если бы говорящий персонаж хотел посредством повтора реализовать более интенсивное проявление действия, то данный порядок словоформ мог бы также быть намеренным. Смысл, извлекаемый читателем из словоформы spoilt/ испортили в каждом из обозначенных случаев, не будет совпадать с общим концептом spoilt/ испортили, а будет приближаться к трактовке этого концепта, которую придерживается персонаж в конкретном акте общения. Это становится следствием контекстуальных допущений читателя, из которых им извлекаются потенциально возможные импликатуры смысла персонажа: ● говорящий персонаж полагает, что вечер не был удачным, как он хотел бы; ● говорящий персонаж полагает, что персонаж-адресат несет ответственность за то, что вечер выдался именно таким; ● говорящий персонаж недоволен поступком персонажа-адресата. 68 Актуализация в семантическом повторе словоформы ruin стимулирует читателя на признание других текстуальных допущений, как, например: ● говорящий персонаж полагает, что положение дел не может быть исправлено; ● говорящий персонаж обижен на персонажа-адресата. Проектируя подобные импликации, автор стимулирует читателя на сравнение текстуальных эффектов, извлекаемых на основе интерпретации второго компонента повтора, с эффектами, извлекаемыми из первого компонента. В результате читатель «оправдывает» связывание словоформ ruin и spoil в рамках семантического повтора, «видит» намеренность соединения этих словоформ в рамках несобственно-прямой речи. Другими словами, уместность словоформ, моделирующих семантический повтор, определяется речевыми характеристиками данных компонентов, позволяющими читателю дифференцировать понятия ruining the evening и spoiling the evening. В процессе интерпретации семантического повтора читатель устанавливает речевые характеристики компонентов семантического повтора. Основой для данной интерпретации становятся именно слабые импликатуры данных компонентов, которые позволяют читателю субъективно «считывать» их из фрагмента несобственно-прямой речи. В результате высказывание с семантическим повтором начинает обладать множественностью смыслов, и читатель «видит» в высказывании те смыслы, которые соответствуют его картине мира. Связывая несобственнопрямую речь в единую линейную последовательность на основе семантического повтора, автор имеет возможность «вложить» в этот тип дискурса больше эмоционального потенциала, чем если бы в данном высказывании был только один компонент повтора. Ср.: (27) “I’m leaving. You’ve spoilt the evening”; «Я ухожу. Вы испортили вечер»; (28) “I’m leaving. You’ve ruined the evening”; «Я ухожу. Вы развалили вечер». 69 Аналогичный анализ можно предложить и для примера (19) с той лишь разницей, что второй компонент семантического повтора употреблен в нем в переносном значении. В результате описание эмоционального состояния персонажа становится более ярким, наполняет первый компонент повтора depressed/ подавленный субъективными смыслами. Эмоциональное состояние персонажа, описываемое посредством словоформы depressed/ подавленный, может быть интерпретировано читателем и как временный, и как постоянный психологический настрой. При отсутствии каких-либо уточнений со стороны автора, читатель воспринимает данную словоформу (концепт, выражаемый ею) на основе собственных контекстуальных допущений, что не гарантирует тот факт, что читатель воспримет именно тот смысл, который автор вкладывал в данную словоформу. В связи с этим, семантический повтор оказывается уместным в составе данного высказывания, поскольку авторский смысл, вложенный в словоформу depressed/ подавленный, раскрывается на фоне словоформы flattened/ расплющенный, имеющей метафорическое значение. Интерпретация словоформы depressed/ подавленный через словоформу flattened/ расплющенный способствует тому, что в когнитивном сознании читателя происходит расширение концепта depressed/ подавленный, который включает не только понятие о ментальном состоянии персонажа, но и понятие о его физическом облике. Таким образом, автор стимулирует читателя на восприятие целостного портрета персонажа, отражающего его и внутренний, и внешний облик. Репрезентация состояния персонажа становится более динамичной, читатель адекватно интерпретирует данное состояние, несмотря на то, что первый компонент семантического повтора содержит слабые импликатуры. Например, читатель может интерпретировать повтор как отражение того, что жизнь персонажа полностью разрушена, для него оказывается невозможным вернуться к нормальному образу жизни, персонаж исчерпал свою внутреннюю энергию и т.д. Более того, актуализуя состояние персонажа посредством семантического повтора, автор стимулирует читателя на сравне70 ние когнитивных эффектов, извлекаемых из целостного повтора и только из первого компонента повтора. Автор акцентирует внимание читателя на характеристиках, которые дифференцируют состояние, о котором говорит персонаж в данном акте общения, и другие возможные состояния, которые тоже можно потенциально обозначить как «депрессия». Следовательно, в тексте несобственно-прямой речи наблюдается факт эмфатического выделения, индивидуализации состояния персонажа. Аналогичным образом, в примере (7) второй компонент семантического повтора (повторенный нами в примере (29)) стимулирует читателя на признание собственных контекстуальных допущений относительно жителей маленького городка, именуемых trumpery Romances/ мишурная романтика, поскольку первый компонент повтора (повторенный нами в примере (29)) также интерпретируется на фоне второго, который обладает уточняющим смыслом: (29) “as though my love for you was an act of brutal forcing…”; «как будто моя любовь к вам была актом грубой силы…»; (30) “as though I were a heartless ravisher out of some trumpery Romances, from whom you had to flee, despoiled and ruined…”; «как будто я был бессердечный похититель из какой-то никчемной мелодрамы, от которого вы вынуждены были убежать, униженная и обесчещенная». Подобная форма моделируемого повтора обеспечивает более динамичную репрезентацию чувства брутального принуждения, испытываемого персонажем, обвинений, которые, по мнению персонажа, соответствуют ему. Другими словами, присутствие второго компонента актуализует когнитивный эффект первого компонента семантического повтора. Если бы второй компонент отсутствовал, если бы не было семантического повтора, то читатель оказался бы неспособен адекватно интерпретировать намерение автора в рамках несобственно-прямой речи. Именно концептуальное содержание вто71 рого компонента повтора позволяет читателю судить об истинных эмоциях, испытываемых автором в момент повествования. В то же самое время семантический повтор выступает средством привлечения читательского внимания к различию между когнитивными эффектами, производимыми каждым из компонентов повтора, взаимному дополнению этих эффектов. Как представляется, особого исследовательского внимания заслуживают и примеры (6), (7), в которых эмфатический акцент на психологическом состоянии персонажа не определяется порядком следования компонентов в рамках семантических повторов. Как мы увидели при исследовании данных примеров, концептуальное содержание второго компонента повтора менее сильное в плане эмфатического выделения, чем содержание первого. В данных случаях оба компонента объединяются в семантический повтор для того, чтобы интенсифицировать характер состояния персонажа. Подобный эффект отсутствовал бы, если бы в составе несобственнопрямой речи обнаруживался только один из компонентов повтора. Например, в примере (31) автор указывает, что мысли, которые захватили сознание персонажа, не могут быть адекватно выражены в языковом плане только одним из компонентов повтора: (31) “He made a complete mental retreat”; «Он полностью ушел в себя»; (32) “He went far away”; «Он ушел далеко». Семантический повтор (31) имеет своей прагматической целью описание состояния персонажа, обвиненного в страшном преступлении. Интерпретация метафоры a complete mental retreat/ полный уход в себя ведет к тому, что читатель наделяет аналогичным метафорическим содержанием и компонент went far away/ ушел далеко. Таким образом, персонаж «уходит далеко» скорее в ментальном плане, нежели в физическом плане. Интересным оказывается тот факт, что пока читатель не извлечет смысл из компонента (32), он будет воспринимать повтор как средство актуализации нескольких концептов 72 (например, WITHDRAW/ УХОД, RETIRE/ УХОД, REFUGE/ УКРЫВАНИЕ В УБЕЖИЩЕ, GO BACK/ ВОЗВРАЩЕНИЕ НАЗАД), которые будут рассматриваться на фоне концепта MENTAL/ ПСИХИЧЕСКИЙ, ДУШЕВНЫЙ. Как следствие, читатель принимает контекстуальные допущения, что персонаж прячется, укрывается от действительности в своих мыслях, воспоминаниях о прошлом. Однако актуализация второго компонента повтора, по мнению автора, предполагает, что читатель применит те же контекстуальные допущения и к этому компоненту, допущения, которые образуют дистанцию между читателем и персонажем. В результате в несобственно-прямой речи моделируется более широкий диапазон импликатур, более глубокое понимание авторского замысла. Данный диапазон импликатур извлекается из целостного смысла семантического повтора, не определяется только одним из компонентов повтора. Аналогичная модель анализа может быть применена и к повтору That was the way to live – carelessly, recklessly, spending oneself / Именно так он жил – беззаботно, безрассудно, растрачивая себя понапрасну, извлеченного из примера (20). Содержание компонента carelessly/ беззаботно дает читателю возможность сделать такие текстуальные допущения относительно поведения персонажа, которые проистекают следствием отсутствия чувства заботы, внимания или склонности к планированию своей деятельности (т.е. спонтанного проявления поведенческих реакций персонажа). Компонент recklessly/ безрассудно наталкивает читателя на другие текстуальные допущения, отличные от предыдущих и предполагающие иные авторские импликатуры. Данные допущения уже связаны с принятием риска персонажем, подвергающим свою жизнь опасности. Компонент spending/ растрачивая себя интерпретируется читателем как состояние персонажа, щедро растрачивающего свою ментальную и физическую энергию. Актуализация этих словоформ в составе семантического повтора служит для читателя средством ука- 73 зания на то, что взятый в отдельности каждый из компонентов повтора не репрезентирует истинных интенций автора. Таким образом, читатель призван исследовать контекстуальные допущения первого компонента, учесть их при интерпретации второго компонента, а затем уже «наложить» извлеченную информацию на третий компонент. Именно целостная интерпретация семантического повтора позволяет читателю познать авторские намерения. В отличие от примера (6), в данном случае репрезентируются не мысли автора, а мысли персонажа. Однако это не влияет на модель анализа. В обозначенных примерах интерпретация мыслей автора является, по существу, интерпретацией мыслей персонажа. Это означает, что чувство взаимности, как результат интерпретации повторов в примерах (6), (7), будет возникать между читателем и тем субъектом высказывания, который репрезентирует свои мысли. Анализ примеров (6) и (20), а также примеров, содержащих интенсификацию проявления признака и действия персонажа, как представляется, служат ключом к объяснению того, почему эмфатический эффект, который достигается семантическим повтором, отличается от соответствующего эффекта, производимого лексическим повтором (ср., например, примеры (21) и (22)). Как мы увидели выше, эмфатический эффект, достигаемый лексическим повтором, призван стимулировать внимание читателя к контексту повторяющихся слов. Ср.: (33) “My childhood days are gone, gone…” (Haywood B. Town in a Blueberry Jam); «Дни моего детства ушли, ушли…» (Хейвуд Б. Городок в черничном варенье). В данном примере читатель призван признать свои собственные контекстуальные допущения о том, что происходит, когда проходит детство, задействовать свой собственный опыт переживания подобного момента, воображение. На основе этих допущений происходит расширение контекста упо74 требления художественного высказывания, извлекаются из повтора слабые импликатуры смысла, которые имеют субъективную окрашенность. В контраст этому, эмфатический эффект, моделируемый семантическим повтором (например, в примере (23)) моделируется в результате контекстуальный допущений читателя, сделанных на основе двух концептов, средством реализации которых выступает каждый из компонентов повтора. Посредством стимулирования читателя к дифференциации импликатур, извлекаемых из каждого концепта, автор акцентирует читательское внимание на семантическом повторе, делает эмфатический акцент на более сильном концепте. Эмфатический эффект, достигаемый в примерах (6), (20), также предстает результатом признания читателем некоторых контекстуальных допущений относительно двух (или трех) концептов, актуализованных в семантическом повторе. Однако в отличие от примера (23), эмфатический эффект извлекается читателем из того факта, что контекст употребления повтора моделируется сочетанием контекстуальных допущений относительно каждого компонента повтора, метафорического переосмысления второго компонента повтора на фоне первого компонента с исходным метафорическим значением. В рамках данной главы нашей диссертационной работы, как представляется, целесообразно произвести более детальный анализ и примера (19), в котором семантический повтор отражает трудности автора в выражении тех чувств, которые испытываются персонажем в момент повествования. Очевидно, что чувства отличаются сугубо субъективной природой, индивидуальностью в формах проявления, поэтому не удивительно, что их трудно выразить в рамках несобственно-прямой речи. Однако, как мы увидели выше, эти трудности связаны не с авторской репрезентацией сугубо индивидуальных чувств персонажа посредством языка, а с трудностями самого персонажа, пытающегося выразить свои чувства. Персонаж испытывает чув- 75 ства, которые он не может «узнать», поскольку они не подпадают ни под один известный персонажу концепт. В связи с этим, автор посредством семантического повтора репрезентирует амбивалентность персонажа в процессе идентификации своих чувств. Это не просто чувство отсутствия покоя (uneasiness), какой-то неправильности (wrongness) или представления собственной персоны на всеобщее обозрение (overwatching), а нечто среднее между этими чувствами, синкретизм всех этих чувств, который сам по себе образует самостоятельное чувство. Каждый из компонентов семантического повтора оказывается уместным и вносит свою лепту в связность высказывания в линейную последовательность, поскольку позволяет адекватно представить эмоциональное состояние персонажа в момент повествования. В процессе моделирования подобного семантического повтора автор принимает допущение, что концепт, закодированный в каждом из компонентов повтора, будет обогащен читательскими субъективными составляющими, т.е. читатель будет рассматривать образ персонажа через призму собственных эмоций, испытанных в аналогичной ситуации. Другими словами, семантический повтор не только связывает несобственно-прямую речь в единую линейную последовательность, позволяет адекватно представить эмоциональное состояние персонажа, но и актуализовать субъективный опыт читателя, рассмотреть персонажа на фоне своей индивидуальной картины мира. 2.3. Повтор личного местоимения и проблема субъективности точки зрения размышляющего персонажа Несобственно-прямая речь представляет собой такой тип текста, который задействуется рассказчиком в целях передачи точки зрения персонажа. Ср.: (34) (а) Nick bid me goodbye, and went home. (b) He would ask me to accompany him to the exhibition today (…, he thought). Ann to accompany me to the exhibition today.’ 76 (с) Nick to himself: ‘I’ll ask (а) Ник попрощался со мной и пошел домой. (b) Он бы попросил меня со- проводить его на выставку сегодня (…, he thought/ подумал он). (с) Ник сказал себе: ‘Я порошу Анну сопроводить меня на выставку сегодня.’ Сегмент высказывания, указанный в скобках, по сути дела, является факультативным. Адресат текста, исходя из предшествующего контекста употребления высказывания, извлекает тот факт, чья точка зрения в этом случае сообщается и где и когда событие, мыслимое или сообщаемое вербально, имеет место быть. Перефразирование высказывания в (b) выявляет, что местоимение he/ он используется в функции указателя на лицо, выражающее свое отношение к факту действительности. В данном случае это Nick/ Ник (подразумеваемый автор сообщения). Темпоральная характеристика предиката указывает на временные координаты, в которых субъект, выражающий свое отношение к действительности, «размещает» себя. Местоимение me / I/ меня/ Я служит средством референции на актуального автора высказывания. Наречие today/ сегодня выражает более широкий временной отрезок, на котором субъект отношения к факту действительности «размещает» себя. По многим параметрам несобственно-прямая речь схожа с речью косвенной, в рамках которой местоимение he также может использоваться в целях указания на подразумеваемого автора сообщения, а местоимение me / I/ меня/ Я – как указание на актуального автора высказывания. Однако в косвенной речи наречие today/ сегодня является указателем на временной промежуток времени, актуализованный самим говорящим, а не субъектом отношения к факту действительности. Так, пример (35a) предстает оптимальным перефразированием примера (1), в то время как пример (2b) таковым не является: (35) (a) Nick thought that he would ask me to accompany him to the exhibi- tion that day. *(b) Nick thought that he would ask me to accompany him to the exhibition today; 77 a) Ник подумал, что он попросит меня сопроводить его на выставку в тот день. *(b) Ник подумал, что он попросит меня сопроводить его на выставку сегодня. Резюмируя данные размышления, можно сказать, что сегменты высказывания today/ сегодня и I/ Я интерпретируются в отношении актуального говорящего; в несобственно-прямой речи местоимение I/ Я несет аналогичную нагрузку, чего нельзя сказать о наречии today/ сегодня. В рамках данного параграфа нашей диссертации рассмотрим речевое поведение местоимений как связующего средства в несобственно-прямой речи. Априорными установками нашего исследования являются следующие положения: 1) для анализа операторов несобственно-прямой речи требуется более «широкий» контекст; 2) как результат этого для выявления значения, которое реализуется местоимениями, функционирующими в несобственно-прямой речи в качестве связующих средств, контекст одного высказывания оказывается недостаточным; 3) анализ глаголов, выражающих отношение говорящего субъекта к фактам действительности, более «широкого» контекста не требует, что можно сказать и о местоимениях, которых употребляются при этих глаголах в функции дополнения. Сосредоточим свое исследовательское внимание на местоимении one. В качестве материала анализа изберем роман Вирджинии Вульф «На маяк» (“To the Lighthouse”), в котором автор активно задействует поток сознания, моделируемый «смешением» различных повествовательных форм в целях репрезентации несобственно-прямой речи. Наши наблюдения свидетельствуют, что местоимение one как связующее средство несобственно-прямой речи является наиболее частотным в анализируемом тексте. В частности, мы произвели статистический подсчет частотности этого местоимения в речи отдельных персонажей романа Вирджинии Вульф. 78 Отразим полученные результаты в форме следующей таблицы. Таблица 2. Частотность местоимения one в несобственно-прямой речи некоторых персонажей и речи рассказчика (в корпусе романа В. Вульф «К маяку») Частотность местоимения one Персонаж Часть 1 Часть 2 Часть 3 В целом тексте 39 – 80 119 Mrs. Ramsay 63 – – 63 Mr. Bankes 20 – – 20 James – – 13 13 Mr. Ramsay 8 – 1 9 Mr. Tansley 6 – – 6 Cam – – 5 5 рассказчик – 4 1 5 Nancy 2 – – 2 Paul 1 – – 1 Prue – 1 – 1 Всего 139 5 100 244 Lily Briscoe Как свидетельствуют наши подсчеты, наибольшей частностью местоимение one обладает в речи Лили Брискоу (приблизительно 48 % всех случаев), а также в речи Миссим Рамсей (25 % случаев). Данные показатели дают основания полагать, что эти женщины предстают главными героинями романа и моделирование их сознания превалирует в повествовании. В таблице 2. также представлена частотность анализируемого местоимения в каждой из частей романа. Повествование развивается в первой части романа, в которой изображается семья Рамсей, проводящая время с гостями в Скарбору. 79 Вторая часть посвящена описанию дома, в котором указанные персонажи проводят время, но к моменту повествования этот дом является пустым и увядающим после неожиданной кончины Миссис Рамсей. В третьей части повествуется о тех персонажах, которые собрались в доме. Вполне очевидно, что местоимение one характеризуется наименьшей частотностью во второй части романа, поскольку большая ее часть отводится описанию увядающего дома. Характеризуя весь роман в целом, можно утверждать, что анализируемое местоимение занимает важное место (сильную позицию) в процессе языкового отражения сознания персонажей. Хотя, согласно нашим наблюдениям, это местоимение не всегда задействуется для данных целей. В целях выражения сознания своих персонажей В. Вульф прибегает к таким дискурсивным формам, как явное / неявное отражение мысли, несобственно-прямое выражение мысли. Местоимение one встречается во всех этих формах. В примере (3) мы встречаем это местоимение при отражении мыслей персонажа: (36) “But the dead, thought Lily, encountering some obstacles in her design which made her pause and ponder; stepping back a foot or so. Oh the dead! She murmured, one pitied them, one brushed them aside, one had even a little contempt for them…” (Woolf W. To the Lighthouse); «Но мертвые, подумала Лили, натолкнувшись на некоторые препятствия своих планов, которые заставили ее сделать паузу и призадуматься. О, мертвые! Прошептала она, каждый сожалеет им, каждый старается о них не думать, каждый даже немного презирает их…» (Вульф В. На маяк). Анализируемый текстовой сегмент можно рассматривать как косвенную форму выражения мысли персонажа. В частности, глаголы в прошедшем неопределенном времени (pitied, brushed, had), сопровождающие повтор местоимения one, являются показателем того, что повествование в этом сегменте ведется самим рассказчиком. Косвенная форма отражения мысли проявля- 80 ет тенденцию к актуализации местоимений he / she/ он/ она, а не местоимения one. Подобную тенденцию мы, в частности, наблюдаем в (37): (37) “She had always found him difficult. She had never been able to praise him to his face, she remembered…” (Woolf W. To the Lighthouse); «Она всегда находила, что с ним очень трудно. Она никогда не могла похвалить его в его присутствии, вспоминала она…» (Вульф В. К маяку). Связующим средством здесь также выступает местоимение, повторяемое в начальной позиции каждого сегмента высказывания. Хотя примеры (36) и (37) отражают косвенное выражение мыслей персонажа, в целях связывания этих мыслей в одну линейную последовательность в них задействуются разные местоимения. Более того, каждое из местоимений оказывает на читателя особое впечатление. Различие, в частности, прослеживается, когда читатель воспринимает непосредственную вербальную форму выражения мыслей персонажа. Тот факт, что каждое местоимение по-особому воздействует на читательское сознание, может быть всего лишь теоретическим допущением, но при трансформации анализируемых примеров в прямую речь в сфере местоимений наблюдается разный результат. Ср.: (36’) “But the dead, Oh, the dead! One pities them, one brushes them aside, one has even a little contempt for them”; «Но мертвые, о, мертвые! Каждый сожалеет им, каждый старается о них не думать, каждый даже немного презирает их…» (37’) “I have always found him difficult. I have never been able to praise him to his face…”; « Я всегда находила, что с ним очень трудно. Я никогда не могла похвалить его в его присутствии…» В последнем случае местоимение she/ она замещается местоимением I/ Я, а прошедшее неопределенное время глаголов-предикатов – настоящим неопределенным временем. Когда исходное высказывание, отражающее мысли персонажа, содержит местоимение she, читатель интерпретирует это выска81 зывание как субъективную мыслительную деятельность, поэтому she/ она может быть заменено на I/ Я. Указанная замена единственно возможно в анализируемом высказывании. При трансформации (36) в (36’) one остается неизменным компонентов высказываний, хотя в зависимости от контекста потенциально может быть изменено на какое-либо другое личное местоимение, что определяется общей референциальной природой анализируемого местоимения в английском языке. Выражаемая при этом информация носит объективный характер (ср. с местоимением she/ она, которое оформляет, как мы заметили выше, субъективное высказывание). Следовательно, информация интерпретируется как объективная или субъективная. Местоимение one вносит неоднозначность в характер выражаемых мыслей, что предстает его важной прагматической характеристикой в процессе описания спонтанных мыслей персонажа. Указанная характеристика, в частности, ярко проявляется в рамках несобственно-прямой речи, которая, как свидетельствуют наши наблюдения, предстает наиболее частотной техникой моделирования потока сознания. Ср.: (38) “When she looked in the glass and saw her hair grey, her cheek sunk, at fifty, she thought, possibly she might have managed things better – her husband; money; his books. But for her own part she would never for a single second regret her decision, evade difficulties, or slur over duties…” (Woolf W. To the Lighthouse); «Когда она взглянула в зеркало и увидела седые волосы, ее щеки впали, в пятьдесят, подумала она, она могла бы управлять всем намного лучше – ее мужем, деньгами, его книгами. Но с ее стороны она даже ни на секунду не сожалела бы о своем решении, не избегала бы трудностей или невнятно не выполняла бы свои обязанности…» (Вульф В. На маяк). Жирным курсивом выделена несобственно-прямая речь, в которой местоимение she / her/ она/ ее задействуется для референтного указания на размышляющего персонажа (т.е. миссис Рамсей), а глаголы употребляются в со82 слагательном наклонении. Личное местоимение she/ она предстает одним из наиболее типичных для косвенной и несобственно-прямой речи. Повтор этого местоимения служит средством связывания указанных типов речи. Важно подчеркнуть, что при этом анализируемое местоимение также отсылает к точке зрения размышляющего персонажа. В примере (39) Миссис Рамсей размышляет о Лили: (39) “With her Chinese eyes and her puckered-up face she would never marry; one could not take her painting very seriously; but she was an independent little creature, Mrs. Ramsay liked her for it, and so remembering her promise, she bent her head” (Woolf W. To the Lighthouse); «С ее китайскими глазами и ее сморщенным лицом она никогда не выйдет замуж; никто не воспримет серьезно ее живопись; но она все же была независимым человеком, она нравилась Миссис Рамсей за это, и помня о своем обещании, она кивнула головой…» (Вульф В. На маяк). В данном отрывке миссис Рамсей размышляет о Лили, которая позировала для ее картины. Подчеркнутое местоимение she/ она отсылает не к размышляющему персонажу (миссис Рамсей), к Лили, изображаемой с позиции (точки зрения) миссис Рамсей. При этом глаголы также употребляются в прошедшем неопределенном времени. Выделенное жирным курсивом высказывание представляет собой косвенную речь, предшествующее высказывание – несобственно-прямую речь, передающую мысли персонажа. В последнем типе речи обнаруживается тенденция к оказанию впечатления на читателя посредством «голоса» рассказчика. Сегмент высказывания – до актуализации выражения Mrs. Ramsay – моделирует такое впечатление у читателя, согласно которому «голос» исходит непосредственно от размышляющего персонажа, а не от самого рассказчика (поскольку в нем не содержится личного местоимения she/ она, а только местоимение one). Как мы увидели на примере текстового сегмента (36), местоимение one вносит неоднозначность в точку зрения персонажа в аспекте ее субъективно83 сти, хотя глаголы в этом примере также употребляются в прошедшем неопределенном времени и указывают на косвенный характер речи. В сегменте (39) обнаруживается единичное употребление местоимения one, при этом для указания на размышляющего персонажа другие местоимения не употребляются до момента косвенного представления мыслей. Данный факт позволяет читателю распознать мысли миссис Рамсей без особого труда. Рассмотрим еще примеры: (40) “What was the reason, Mrs. Ramsay wondered, standing still to let her clasp the necklace she had chosen, diving, through her own past, some deep, some buried, some quite speechless feeling that one had for one’s mother at Rose’s age. Take all feeling felt for oneself, Mrs. Ramsay thought, it made one sad. It was so inadequate, what one could give in return; and what Rose felt was quite out of proportion to anything she actually was” (Woolf W. To the Lighthouse); «В чем же заключалась причина этого, размышляла миссис Рамсей, стоя неподвижно, чтобы застегнуть выбранное ею ожерелье, обращаясь к своему прошлому, какому-то глубокому, надежно спрятанному и совсем безмолвному чувству, которое испытывает каждый к своей матери, когда достигает возраста Роуз. Прими это чувство, прочувствуй его, думала Миссис Рамсей, оно вынуждает печалиться. Было так неадекватно то, что человек может возвратить взамен; и то, что Роуз чувствовала, совсем не соответствовало тому, кем она на самом деле являлась» (Вульф В. На маяк). (41) “But this morning everything seemed so extraordinary queer that a question like Nancy’s – What does one send to the Lighthouse? – opened doors in one’s mind that went banging and swinging to and fro and made one keep asking, in a stupefied gape. What does one send? What does one do? Why is one sitting here after all?” (Woolf W. To the Lighthouse); «Но этим утром все казалось таким необычным, что вопрос, заданный Ненси – Что было послано к маяку? – открыл в сознании двери, которые хлопали и раскачивались туда-сюда и заставляли все время задавать во84 просы, в открывшееся пространство. Что послали? Что было сделано? Почему здесь, в конце концов, сидят?» (Вульф В. На маяк); В примере (40) миссис Рамсей размышляет о причине того, почему Роуз, одна из ее дочерей, полагает, что на обед должна надеть материны драгоценности. Размышления миссис Рамсей представлены в форме несобственнопрямой речи. Однако актуализация повторяющегося местоимения one в этой речи создает у читателя впечатление, что она передается не исключительно рассказчиком. Это имеет место вследствие того, что с точностью нельзя ответить на вопрос, носит ли выражаемая точка зрения объективный или субъективный характер. Повтор местоимения one в процессе структурно-смыслового связывания дискурса персонажа дает возможность читателю интерпретировать выражаемую при этом точку зрения как принадлежащую и размышляющему персонажу, и самому рассказчику. Функция повторяющегося местоимения one заключается в том, что оно моделирует двойственность «голосов» в процессе выражения точки зрения, что, в свою очередь, как отмечается в лингвистической литературе, предстает яркой характеристикой несобственно-прямой речи вообще [Verdonk, 2002: 48]. Представляется, что повтор местоимения one и несобственно-прямая речь имеют много общего в функциональном плане: они предполагают размывание границ между объективностью и субъективностью в процессе выражения точки зрения. В примере (40) местоимение one, повторяясь несколько раз, связывает несобственно-прямую речь в единую линейную последовательность, усиливая субъективную составляющую этой речи. Однако рассказчик не исчезает из повествования полностью, его присутствие «порабощается» личностью персонажа (в данном случае Миссис Рамсей). Повтор местоимения one служит индикатором того, что точка зрения выражается именно «голосом» персонажа. Когда в целях когезии несобственно-прямой речи задействуется ме- 85 стоимение one, читатель в большей степени погружается во внутренний мир персонажа, нежели если бы для этих целей использовалось местоимение she. В примере (41) в форме несобственно-прямой речи репрезентируются мысли Лили. Персонаж в одиночестве пьет чай в гостиной и повторяет высказывание, произнесенное Нэнси некоторое время назад: What does one send to the lighthouse?/ Что было послано к маяку? В моделируемой несобственнопрямой речи наблюдается смешение временных характеристик глаголов, которые употребляются как в прошедшем, так и настоящем неопределенном времени. В референтном отношении местоимение one в данном случае всегда указывает на Лили, т.е. на размышляющего персонажа. Оно также характеризуется неоднозначностью (в аспекте объективности / субъективности выражаемых мыслей). В примере (41) дискурс персонажа плавно перетекает из несобственно-прямой речи в речь прямую. Думается, что данное плавное изменение оказывается возможным именно в силу двойственного эффекта, моделируемого повтором местоимения one. Таким образом, личные местоимения в рамках несобственно-прямой речи выполняют функцию структурно-смыслового связывания. Местоимение one при этом – в отличие от местоимения she/ она – «заглушает» голос рассказчика, усиливает субъективную составляющую внутренней речи размышляющего персонажа. В результате моделируется плавный поток сознания персонажа с перспективы его субъективного взгляда на объективный мир. 2.4. Лексико-синтаксические коннекторы и проблема маркирования точки зрения рассказчика и персонажа в несобственно-прямой речи Несобственно-прямая речь представляет в современной лингвистике определенную проблему с точки зрения своей способности концептуально совмещать в себе дейктические и модальные характеристики двух моделей дискурса – повествователя и персонажа [Омелькина, 2007; Сысоева, 2004; 86 Шарапова, 2001]. Установив определенный набор лингвистических критериев для идентификации стиля, исследователи стали интересоваться проблемой предложения, которое прямо не манифестирует идентифицированные характеристики, но, тем не менее, интерпретируется как выражение точки зрения персонажа [Труфанова, 2001]. В частности, данная проблема решается и С. Эрлих, которая, исследовав роль связующих средств в процессе выражения точки зрения персонажа, приходит к заключению, что поскольку данные средства моделируют связность дискурса, на уровне предложения они выполняют прагматическую функцию средств, «поддерживающих» интерпретацию точки зрения [Ehrlich, 1990]. В теории С. Эрлих связующие средства рассматриваются как маркеры, которые обеспечивают беспрерывное выражение точки зрения в художественном повествовании. При этом методологической базой для данного исследователя явились труды по анализу связности М. Халлидэя и Р. Хасана [Halliday, Hasan, 1976], Т. Рейнхарта [Reinhart, 1980]. В этих работах союзы анализируются как элементы, обеспечивающие связность текста. Широко признанная роль союзов заключается в том, чтобы связывать текст в линейную последовательность, обеспечивать его когерентность. Исследованные С. Эрлих лексико-синтаксические коннекторы можно рассматривать как набор единиц, фокусирующих внимание читателя на том, предложение, в котором они употребляются, связано с выражением точки зрения повествователя или персонажа. Ср.: (42) “He was thinking of himself and the impression he was making, as she could tell by the sound of his voice, and his emphasis and his uneasiness. Success would be good for him. At any rate they were off again. Now she need not listen” (Woolf W. To the Lighthouse); «Он размышлял о себе, и о том впечатлении, которое он производил, как она смогла сказать, услышав его голос, расстановку акцентов в высказываниях, уловив его беспокойство. Успех пошел бы ему на пользу. В любом 87 случае, они снова не проявились. Сейчас ей не нужно было слушать» (Вульф. В. На маяк); (43) “He thought, women are always like that; the vagueness of their minds is hopeless; it was a thing he had never been able to understand but so it was. It had been so with her – his wife. They could not keep anything clearly fixed in their minds. But he had been wrong to be angry with her; moreover, did he not rather like this vagueness in women? It was part of their extraordinary charm” (Woolf W. To the Lighthouse); «Он думал, что женщины всегда так ведут себя; неопределенность их ума – безнадежна; этого он никогда не мог понять, но так оно и было. Так случилось и с ней – его женой. Они не могли ничего ясно друг другу объяснить. Но он был не прав, что сердится на нее; более того, разве ему не достаточно нравилась эта неопределенность в женщинах? Это было частью их необычного шарма» (Вульф В. На маяк). В отрывке (42) первое и второе предложения могут рассматриваться как выражение точки зрения персонажа-женщины. Использование прошедшего продолженного времени he was thinking/ он размышлял и he was making/ он производил (впечатление) конструирует событие как увиденное глазами данного персонажа. Подобному пониманию функциональной нагрузки предложений способствует также использование модального глагола could/ мог и особенно будущего в прошедшем would. В процессе восприятия третьего предложения выражение at any rate/ в любом случае связывает данное предложение с двумя предшествующими, и читатель продолжает интерпретировать его с позиций уже обозначенной ранее перспективы персонажа. В примере (43) начальный сегмент He thought / подумал он указывает на то, что далее будут излагаться мысли персонажа. Последующие предложения актуализуют тему размышлений женщины-персонажа, поэтому они и интерпретируются читателем как выражение точки зрения данного персонажа. Однако предложение But he had been wrong to be angry with her/ Но он был не прав, что сердится на нее потенциально «переключает» данную пер88 спективу. В связи с этим оно может рассматриваться как выражение точки зрения повествователя. В данном случае мы потенциально сталкиваемся с двумя возможными интерпретациями: или повествователь выражает свои суждения по поводу персонажа и говорит читателю, что этот персонаж был неправ, или сам персонаж изменил свою точку зрения о себе. В примерах, приведенных выше, выделенные предложения интегрируются в предшествующий ход художественного дискурса посредством лексико-синтаксических коннекторов at any rate/ в любом случае, but/ но. Представляется, что поскольку предшествующий дискурс идентифицируется как несобственно-прямая речь, предложения, содержащие лексико- синтаксические коннекторы, получают в тексте ту же самую интерпретацию, т.е. в терминах выражения точки зрения персонажа. Коннекторы облегчают подобную интерпретацию. Рассмотрим еще два примера. (44) “He had a high good time; and yet, when he remembered it, it seemed a pain. His mother was a cool with him for a day or two. But he was so adorable - ! And yet – a tinge of loneliness was creeping in again, between her and him” (Lawrence D.H. Sons and Lovers); «У него было очень хорошее время; и все же, когда он вспоминал его, оно отзывалось болью. В течение двух-трех дней мать была с ним холодной. Но он был таким обворожительным! И все же, нотка одиночества снова давала о себе знать, в отношениях между нею и им» (Лоуренс Д.Г. Сыновья и любовники). (45) “On the whole she scorned the male sex deeply. But here was a new specimen, quick, light, graceful, who could be gentle and who could be sad, and who was clever, and who knew a lot, and who had a death in the family… Yet she tried hard to scorn him, because he would not see in her the princess but only the swinegirl. And he scarcely observed her” (Lawrence D.H. Sons and Lovers). «В целом она глубоко презирала мужской пол. Но здесь оказался новый экземпляр, подвижный, легкий, грациозный, который умел быть нежным и 89 печальным, и который был умным, и который много знал, и в семье которого уже кто-то умер… Но все же она очень пыталась презирать его, потому что он не видел в ней принцессу, а только свинарку. И он едва заметил ее» (Лоуренс Д.Г. Сыновья и любовники). Одна из главных тем современного художественного дискурса – призрачность границ между такими оппозициями, как «жизнь и Я» и «Я и Другие» – непосредственно отражается в лексических и синтаксических особенностях авторского повествования. Особый авторский язык художественного повествования находит воплощение и в несобственно-прямой речи, представленной в примере (44). Можно предположить, что данный пример начинается с изложения точки зрения Уильяма, старшего сына Мореля, затем право голоса предоставляется матери Уильяма, Миссис Морель. Воспринимая отрывок (44), читатель не всегда с уверенностью может ответить на вопрос, чья точка зрения излагается. В частности, последнее предложение потенциально может выражать точку зрения и того, и другого персонажа. Оба отрывка изобилуют связующими средствами. В этой связи, как представляется, закономерными предстают следующие вопросы: ● какова функциональная нагрузка связующих средств в несобственно-прямой речи? ● обнаруживается ли значимая в смысловом отношении корреляция между частотностью связующих средств и проблематичностью образа персонажа в текстовом выражении точки зрения, неоднозначностью приписывания этой точки зрения определенному персонажу? Связующие средства, выделенные нами в примерах (44) и (45), не предполагают ту перспективу анализа, которую предложила С. Эрлих в обозначенной выше модели исследования. В связи с этим, целесообразно исследовать роль связующих средств в отрывках (44) и (45). В примере (44) первые три предложения выражают точку зрения Уильяма: сочетание it seemed a pain/ отзывалось болью предполагает интерпретацию определенных событий данным персонажем; сочетание his mother/ его 90 мать в референциальном отношении также может быть приписано данному персонажу. Четвертое предложение может, на наш взгляд, рассматриваться как выражение отношения к событиям миссис Морель, поскольку только она может думать, что he was plausible/ он был убедительным. Вместе с тем, учет связующего средства but/ но, обнаруживаемого в данном высказывании, приводит к альтернативной его интерпретации: в этом случае его можно рассматривать как своеобразное обыгрывание Уильямом мыслей миссис Морель. Другими словами, анализ связующего средства but/ но может прояснить неоднозначность приписывания точки зрения, выражаемой данным высказыванием, определенному персонажу. Данный союз «связывает» мысли двух персонажей, но он скорее всего не поддерживает выражение чьей-либо точки зрения, а прерывает ее. Аналогичные вопросы возникают и при анализе отрывка (45). В предложениях But here was a new specimen, quick, light, graceful…и Yet she tried hard to scorn him…союзы, инициирующие высказывания, «поддерживают» мысли Мириам и не создают двузначности, присущей предшествующему примеру. Предложение And he scarcely observed her также формально связывается с предшествующим ходом дискурса союзом and/ и. Как показали наши наблюдения, на уровне несобственно-прямой речи данный союз не только манифестирует связь двух следующих друг за другом высказываний, таким образом обеспечивая линейную беспрерывность несобственно-прямой речи, но и непосредственно связывать момент молчания персонажа и его последующее «внутреннее» высказывание. Ср.: (46) “She looked in wonder for a few moments. And what does it stand for now? A magnificent second-lieutenant” (Lawrence D.H. The Mortal Coil); «Некоторое мгновение она смотрела в изумлении. А что это сейчас значит? Великолепный второй лейтенант» (Лоуренс Д.Г. Смертельный клубок). 91 В данном случае союз and/ а открывает внутреннюю речь персонажа. Из контекста повествования становится ясным, что реплика персонажа инициируется после момента молчания. В связи с этим, можно сделать заключение, что союз «связывает» данный момент и последующее высказывание персонажа в рамках несобственно-прямой речи. На уровне несобственно-прямой речи – как и в случае прямой речи персонажа – союз and/ и способен «сцеплять» не только предшествующий и последующий сегмент дискурса, но и разные когнитивные состояния персонажа, которые актуализуются в момент повествования. Ср.: (47) “She stood watching as he sat bent forward in his stupefaction. The fine cloth of his uniform showed the moulding of his back. And something tortured her as she saw him, till she could hardly bear it…” (Lawrence D.H. The Mortal Coil); «Она стояла и наблюдала, как он сел, наклонившись вперед, в оцепенении. Прекрасная ткань его униформы запечатлела изгиб его спины. И чтото мучило ее в то время, пока она смотрела на него, до тех пор пока она не могла больше этого выносить…» (Лоуренс Д.Г. Смертельный клубок). В приведенном примере на уровне несобственно-прямой речи союз and/ и/ а в начальной позиции высказывания манифестирует смену перцептивной активности персонажа на ментальную активность. Ср. еще один пример: (48) “He bent down and kissed her. And still her clear, rather frightening eyes seemed to be searching for him inside himself” (Lawrence D. H. The Mortal Coil); «Он наклонился и поцеловал ее. А ее все еще ясные, очень испуганные глаза, казалось, искали его внутри его же» (Лоуренс Д.Г. Смертельный клубок). В данном случае союз and/ и/ а сначала фиксирует переход физической деятельности персонажа – к интерактивной, затем переход от интерактивной деятельности – к ментальной. Описание действия в первом предложении отрывка (48) может быть логически дополнено только рассказчиком. 92 Второе предложение может быть интерпретировано как восприятие персонажа-женщины персонажем-мужчиной. В несобственно-прямой речи обнаруживается текстуальное свидетельство для подобной интерпретации: сочетание с оценочным значением rather frightening/ очень напуганные, глагол, выражающий неопределенность seemed/ казалось и возвратное местоимение himself/ его же. Таким образом, в данном отрывке на примере союза and мы сталкивается не только с выражением связывания различных состояний персонажа, но также со «сцеплением» точек зрения на моделируемые в тексте события, присущих как повествователю, так и различным персонажам. Использование связующих средств в прагматической функции текстового противопоставления точек зрения двух персонажей предстает еще более явным в следующем примере: (49) ““Ha!” she cried suddenly. “It wouldn’t come to that, either. If they kick you out of the army, you’ll find somebody to get round – you’re like a cat, you’ll land on your feet.” But this was just what he was not. He was not like a cat. His self-mistrust was too deep. Ultimately he had no belief in himself, as a separate isolated being. He knew he was sufficiently clever, an aristocrat, goodlooking, the sensitive superior of most men. The trouble was, that apart from the social fabric he belonged to, he felt himself nothing, a cipher…” (Lawrence D. H. The Mortal Coil); «“Ха!” – вдруг крикнула она. “Этим так все не окончится. Если они выкинули тебя из армии, ты все равно найдешь, с кем быть рядом – ты как кот, ты приземлишься на свои ноги”. Но котом он не был. Он не был похож на кота. Недоверие к себе глубоко коренилось в нем. В конце концов, он не верил в себя, будучи отдельно существующим человеком. Он знал, что он достаточно сообразителен, аристократ, привлекателен, более чувствительный, чем большинство мужчин. Беда была в том, что в стороне от социальной структуры, к которой он принадлежал, он чувствовал себя ничем, ничтожеством…» (Лоуренс Д.Г. Смертельный клубок). 93 Союз but/ но связывает высказывание женщины-персонажа или с точкой зрения мужчины-персонажа о себе или с анализом истинной внутренней природы мужчины-персонажа, предпринимаемым повествователем. В анализируемом примере союз but/ но моделирует не только контраст между различными идеями, важными для адекватного понимания произведения, но и противопоставляет точки зрения, выражаемые двумя голосами, представленными в повествовании. Интересно отметить, что теоретическая модель лексико- синтаксических коннекторов С. Эрлих не дает объяснения подобным ситуациям. Как представляется, для последующего анализа прагматической роли связующих средств в процессе выражения точки зрения повествователя и персонажей на моделируемые события в рамках художественного дискурса целесообразно обратиться к тем аналогичным исследованиям, которые были проведены на материале диалогической речи. В частности, альтернативный источник объяснения для интерпретации связующих средств в несобственно-прямой речи можно обнаружить в исследованиях по конверсационному анализу, в которых затрагиваются проблемы координирующей функции союзов and/ и, but/ но, а также наречий в союзной функции yet и still / все же. В данных исследованиях отмеченные средства анализируются как дискурсивные маркеры, представляющие собой достаточно обширную совокупность единиц, включающую также междометия well / ну, oh / о, фразы типа you know / знаешь ли, you see / видишь ли, I mean / я имею в виду. В условиях диалогической речи данные языковые единицы выполняют одну и ту же прагматическую функцию: они особым образом организуют спонтанное общение, поскольку их значение (в том числе и производное) складывается не только из лексических и грамматических составляющих. Таким образом, связующие средства and/ и и but/ но в роли дискурсивных маркеров сохраняют свое соответствующее ядерное семантическое значение добавления информации и конструирования контраста, но они также 94 приобретают прагматическое значение выражения продолженных действий и противопоставляемых действий в диалоге [Бороденков, 2009; Гельпей, 2007; Каменский, 2007; Котов, 2003; Пигрова, 2001]. Для иллюстрации данного теоретического положения приведем пример: (50) “- But over here, we use that word so…just like we use the word here irregardless, which there is no such word, right? - … I just use it and every time I use it I know I’m wrong. - No but I use it. I-I-I irregardless… - You use it too? - I use it. - And there is no such word. - I think there may have been a word like that at one point in time cause I use it all the time… - No. There wasn’t” (Brown C. The Hellbound Heart); «– … Но здесь мы используем это слово таким образом… точно также как мы используем его и другим образом, как будто этого слова совсем нет, да? – … Я просто использую его, и я знаю, что каждый раз я использую его неправильно. – Нет, но я использую его. Я-я-я- независимо… – Ты также используешь его? – Я пользуюсь им. – Но такого слова нет. – Я думаю, что такое слово может существовать в определенный момент времени, потому что я все время им пользуюсь… – Нет. Его нет» (Браун С. Жестокое сердце). Объясняя аналогичные примеры, Д. Шиффрин указывает на то, что говорящий начинает свою диалогическую реплику с союза and не как связующего средства между двумя утверждениями, а в металингвистической функ95 ции сигнализирования о том, что тема разговора, от которой пытается отступить адресат, подлежит продолжению [Schiffrin, 1986: 59]. В данном случае говорящий, актуализуя в своем диалогическом высказывании союз and/ и/ а, как представляется, преследует следующие прагматические цели: ● указание собеседнику на то, что у него в запасе есть еще доводы для подкрепления своей точки зрения; ● прояснение того факта, что данное высказывание предстает уместным диалогическим шагом для последующего хода диалога. Слово and/ и/ а, таким образом, используется для маркирования продолжения диалогического хода говорящего. Связующее средство в обозначенном выше примере обнаруживается в инициальной позиции диалогической реплики и задействуется для соотнесения в одной временной плоскости противоположных мнений, принадлежащих двум собеседникам. Подобная функциональная нагрузка связующих средств обнаруживается и в примере (45), взятом из повествовательного художественного текста. В примере (45) союз and/ и также связывает точки зрения, выражаемые разными персонажами. Союз but/ но, вводящий контраст, в диалогической речи также частотно используется в инициальной позиции реплики говорящего. Ср.: (51) “ - … and then you could, concentrate on the specific areas. Then you could see more in depth where how things related. But I think you absolutely have to see, how – where the relationships are. - Yeah, but sometimes I get wondered whether it’s all related. - But ultimately it is. Right. I mean everybody started out people who were in nineteen hundred, they did everything right? - But that’s then, that’s not now, now… - But ultimately it – they – it so it’s all spread out now. But it all came from somewhere, right? - Yeah, it’s like saying we’re all related…” (Davies R. The Rebel Angels); 96 «– … и тогда ты смог бы, сконцентрируйся на особых зонах Тогда ты смог бы увидеть больше в глубине, как все соотносится друг с другом. Но я думаю, что ты должен увидеть, как и где проистекают эти взаимоотношения. – Да, но иногда удивляюсь, соотносится ли в действительности все это. – Но, в конечном итоге, соотносится. Да. Я хочу сказать, что все стали искать среди тех, кто оказался в тысяча девятисотых годах, они все делали так, как нужно? – Но это было тогда, сейчас это не актуально… – Но именно актуально… Но все это откуда-то проистекает, ведь так? – Да, это все равно, что говорить о том, что мы все связаны между собой…» (Дейвис. Р. Бунтующие ангелы). Отметим, что если трансформировать данный диалог в повествовательный текст, то союз but/ но исчезает. Ср.: (52) “By concentrating on the specific areas within anthropology one could see in greater depth how these areas were related to each other. Seeing these relationships is crucial. One might wonder about the extent to which the separate fields are in fact related. However, consider the generality of interests of the anthropologists of seventy years ago. While each specialty of today has its own focus, they all have their origin in that more general approach”; «Концентрируясь на специфических зонах в рамках антропологии, можно увидеть на более глубинном уровне, как эти зоны соотносятся друг с другом. Важно увидеть эти взаимоотношения. Можно удивляться тому, до каких пределов отдельные области, фактически, соотносятся. Однако необходимо принять во внимание и общность интересов с антропологами, которые вели исследования семьдесят лет назад. Хотя каждая современная специальность фокусирует исследовательское внимание на отдельной проблеме, все эти специальности имеют в своей основе более общий подход». 97 Можно провести параллель между частотностью союза but/ но в диалогической речи и новым диалогическим ходом говорящего. Прагматическая функция данного союза при данной исследовательской перспективе заключается в том, чтобы: ● моделировать противоречие, хотя и не всегда полное; ● добавлять новую информацию, которая меняет суть общения – not only that, but…/ не только, но и…; ● призыв к соблюдению очередности диалогических реплик собеседников – but wait a minute…/ но подождите минутку… Первая функция непосредственно задействует традиционное грамматическое описание данного связующего средства как противительного союза. Последующие две функции репрезентируют то, что Д. Шиффрин назвал «контрастирующими действиями». В данном отношении союзы and/ и и but/ но проявляют сходность в своей способности устанавливать связность вне предложенческого и дискурсивного уровней, поддерживать релевантность высказывания в соответствии с априорно актуализованной темой диалогического общения. Данные наблюдения над функционированием связующих средств в диалогической речи проясняют использование союза but/ но в примере (49), в котором он реализует сдвиг от точки зрения Уильяма к точке зрения миссис Морель. Некоторые исследователи также указывают на то, что реляционная функция дискурсивных маркеров заключается в согласовании различных точек зрения [Киселева, 1996]. В частности, отношения уступки анализируются в связи с двумя диалогическими позициями, двумя мнениями, которых придерживаются разные собеседники [Couper-Kuhlen, Thompson, 2000: 282]. В диалогическом общении контраст и уступка исходно ассоциируются с точками зрения, разделяемыми каждым из собеседников. Прагматическая функция дискурсивных маркеров со значением контраста и уступки заключается в том, чтобы соотнести данные точки зрения в одной временной плоскости и таким образом способствовать линейной организации диалогического 98 общения. Другими словами, связующие средства оказываются значимыми именно с интеракциональной точки зрения. Они выступают своеобразным сигналом того, что собеседник, реализующий диалогическую реплику в данный момент общения, берет на себя обязательство совместного конструирования выражаемых идей. Связующие средства помогают признать точку зрения оппонента по общению. Теперь снова вернемся к несобственно-прямой речи и попытаемся проследить исследовательскую действенность теоретических положений конверсационного анализа в процессе текстовой презентации точки зрения повествователя и персонажа. Актуальной при этом оказалась обозначенная выше диалогическая парадигма исследования. В целях представления особенностей интерпретации связующих средств в несобственно-прямой речи переводчиками художественной литературы мы задействовалили фрагменты перевода романа Г.Д. Лоуренса «Сыновья и любовники» (переводчик Е.И. Облонская), в которых – по сравнению с оригинальным текстом – наблюдается модификация пунктуационных особенностей оригинального высказывания с определенными прагматическими целями. В следующих примерах повествуется о борьбе Пола (he/ он) и Мириам (she/ она), персонажей романа Д. Лоуэренса «Сыновья и любовники». (53) “(a)‘You make me so spiritual!’ he lamented. ‘And I don’t want to be spiritual.’ (b) She took her finger from her mouth with a little pop, and looked up at him almost challenging. (c) But still her soul was naked in her great dark eyes, and there was the same yearning appeal upon her. (d) If he could have kissed her in abstract purity he would have done so. (e) But he could not kissed her thus – and she seemed to leave no other way. (f) And she yearned to him” (Lawrence D. H. Sons and Lovers); «(а) Ты меня так воодушевляешь! – сетовал он. – А я не хочу воодушевляться. (b) Она убрала палец от губ, слегка фыркнула и взглянула на него почти вызывающе. (c) Но все же в ее больших темных глазах виделась ее душа, 99 как и та же тоска-призыв. (d) Если бы он мог поцеловать ее, как целуются дети, он бы сделал это. (e) Но он не мог так ее поцеловать – а она подругому и не хотела. (f) И она тянулась к нему» (Лоуренс Д.Г. Сыновья и любовники). После прямой речи Пола читатель склонен интерпретировать предложение (b) как отражение восприятия Мириам Полом. Подобная стратегия читательской интерпретации подкрепляется, в частности, употреблением лексемы с оценочным значением almost challenging/ почти вызывающе. Предложение (c) интерпретируется как продолжение выражения точки зрения Пола: оно содержит маркеры, указывающие на продолжение действия, still/ все же и but/ но. В данном предложении также задействуется прилагательное same/ та же, которое отражает сравнение данного субъективного опыта восприятия объекта с другим опытом, имевшим место в прошлом, и оказывается, следовательно, понятным только самому персонажу, т.е. Полу. Предложения (d) и (e) манифестируют возможность в нарративном мире и гипотетически выражают чувство стеснения, мешающее персонажам поцеловаться. Логически данные предложения отражают мысли Пола. Приступив к восприятию предложения (f), читатель переключается с выражения мыслей Пола на альтернативную интерпретацию эмоционального состояния Мириам. В то время как Пол полагает, что Мириам отличается духовностью и таким образом блокирует его желание к физической близости, в данном сегменте текста Мириам одновременно раскрывается как жаждущая Пола (yearning for him/ тянулась к нему). Данное предложение прерывает установившуюся в предшествующем ходе дискурса точку зрения. Оно констатирует, что Пол не осознает желания Мириам и предстает контрастом тому, что он думает. Данный комментарий, таким образом, предстает чем-то внешним по отношению к сознанию Пола и, должно быть, принадлежит другому персонажу или самому повествователю. Использование связующего средства представляет предложение (f) как новую точку зрения, которая является своеобразной реакцией на размышле100 ния Пола. Пример (53) выявляет две точки зрения, которые «слепливаются» связующим средством как две реплики в живом диалогическом общении. При этом сцепляемые точки зрения несовместимы друг с другом. Присутствие связующего средства сигнализирует об их соотносительности и авторской интенции представить их как две стороны одного процесса – два ракурса фокусирования на одной и той же проблеме. Аналогичной прагматической функцией обладают связующие средства в следующем примере, в котором мысли двух персонажей снова взаимодействуют. (54) “(a) Miriam shuddered. (b) She drew him to her; she pressed him to her bosom; she kissed him and kissed him. (c) He submitted, but it was torture. (d) She could not kiss his agony. (e) That remained alone and apart. (f) She kissed his face, and roused his blood, while his soul was apart, writhing with the agony of death. (g) And she kissed him and fingered his body, till at last, feeling he would go mad, he got away from her. (h) It was not that he wanted just then – not that. (i) And she thought she had soothed him and done him good” (Lawrence D.H. Sons and Lovers); «(a) Мириам вздрогнула. (b) Она притянула его к себе; она прижала его к своей груди; она целовала и целовала его. (c) Он поддался ее желанию, но это было пыткой. (d) Она не могла целовать его мучения. (e) Это чувствовалось во всем. (f) Она целовала его лицо и будоражила кровь в его венах, в то время как его душа была где-то далеко, извивалась в смертельной агонии. (g) И она поцеловала его и водила пальцем по его телу, пока, наконец, не почувствовала, что он сойдет с ума, он встал и отошел от нее. (h) Не этого он хотел тогда – не этого. (i) И она подумала, что успокоила его и сделала ему хорошо” (Лоуренс Д.Г. Сыновья и любовники). Думается, что очевидным предстает тот факт, что предложение (h) выражает неудовлетворенность Пола текущей ситуацией. Хотя в следующем предложении содержится контр-утверждение, в качестве контраста раскрывающее опыт Мириам. Моделирование данных предложений как диалогиче101 ских реплик реального диалога, как представляется, помогает более отчетливо представить структуру несобственно-прямой речи. Позиция союза and в данном случае соответствует начальной позиции в диалогической реплике и данный союз вводит выражение Мириам своих мыслей. Однако на уровне анализируемого художественного текста союз and как бы инициирует три одновременных реакций на происходящее: реакции самого повествователя, реакции персонажей повествования, Пола и Мириам. В рассматриваемом аспекте интересным представляется проследить употребление союзов как связующих средств в оригинальном английском тексте и тексте перевода этого текста на русский язык. Наши наблюдения свидетельствуют, что функционирование связующих средств в указанных текстах не всегда предполагают одинаковую читательскую интерпретацию несобственно-прямой речи. Основой данного несовпадения, как представляется, является тот факт, что дискурсивные маркеры характеризуются в несобственно-прямой речи факультативным характером, и их «удаление» не оказывается существенного влияния на пропозициональное значение высказывания. Сравнительный анализ связующих средств в оригинальном тексте и тексте перевода выявляет их конструктивную роль как в оформлении абзацев, так и в определении пунктуационных особенностей текста. В примерах, которые были задействованы нами для анализа, связующие средства, маркирующие переход к сознанию другого персонажа, как правило, обнаруживаются в начале высказываний, иногда абзацев. Если переводчик (Е.И. Облонская) видоизменяет пунктуационные особенности оригинального высказывания (например, заменяя точку запятой или точкой с запятой), то это существенным образом оказывает влияние на читательское прочтение актуализируемой в тексте точки зрения персонажа. Возможно, переводчик в этом случае руководствуется правилами текстовой связности, характерной для русского языка, или собственной традицией перевода. 102 Переводчик, таким образом, подчеркивает важность изменений для адекватного понимания текста читательской аудиторией. Тот факт, что в процессе перевода читательское прочтение точки зрения персонажа может быть радикально изменено посредством незначительных изменений, в свою очередь, проливает свет на то, что сам автор задействует связующие средства с определенной прагматической целью. В следующем примере переводчик заменяет точку перед союзом в функции связующего средства двоеточием или запятой. Ср.: (55) «Скоро смятение в его душе улеглось, и он обо всем забыл. Но сейчас во мраке была с ним не Клара, то была просто женщина, страсть, что-то, что он любил, едва ли не боготворил. Но то была не Клара, и она ему покорилась. Из-за его неприкрытого голода, из-за неминуемости его любви, из-за какой-то слепой, жестокой, первобытной силы, овладевшей им, ужасен был для Клары этот час. Но она понимала, его душа заледенела, он пронзительно одинок, и как же прекрасно, что он к ней пришел; и совсем просто приняла она его, ведь этот его жгучий голод больше и ее и его самого, а душа ее остается. Пусть он от нее уйдет, все равно она утолит его голод, потому что любит его» ( Лоуренс. Д. Сыновья и любовники). Оригинальный отрывок художественного текста, перевод которого дан выше, выглядит следующим образом: (56) “And soon the struggle went down, and he forgot. But then Clara was not there for him, only a woman, warm, sometimes he loved and almost worshipped, there in the dark. But it was not Clara. And she submitted to him. The naked hunger and inevitability of his loving for her, sometimes strong and blind and ruthless in its primitiveness, made the hour almost terrible to her. She knew how stark and alone he was. And she felt it was great, that he came to her. And she took him simply, because his need was bigger than her or him. And her soul was still within her. She did this for him in his need, even if he left her. For she loved him (Lawrence D.H. Sons and Lovers). 103 Мы полагаем, что одним из существенных результатов изменения переводчиком пунктуационных особенностей оригинального текста предстает разная читательская интерпретация сегментов … и она покорилась ему / And she submitted to him. В переводе данный сегмент соединен с предыдущим высказыванием. Таким образом, анализируемый сегмент «продолжает» выражение точки зрения Пола. Местоимение она служит средством референции на Клару, но с точки зрения Пола. Другими словами, текстовой сегмент … и она покорилась ему можно рассматривать как взгляд мужчины-персонажа на сложившуюся ситуацию, его мнение об этой ситуации. В авторском оригинальном тексте этот сегмент употреблен как самостоятельное высказывание и местоимение she в этом случае непосредственно выражает авторскую перспективу, служит индикатором авторского повествования. Тот факт, что Клара покорилась Полу, оказывается независимым от точки зрения самого Пола, что усиливается самостоятельностью высказывания. Союз and приобретает прагматическую функцию сигнализации того, что вводимое им высказывание предстает авторской реакцией на мысли Пола, выраженные в предшествующем ходе текста. Приведем еще один пример. (57) «Она готова была все ради него вынести, готова страдать ради него. Она положила руку ему на колено. Он взял ее руку и поцеловал; но ему стало не по себе. Как будто он отказывается от себя. Приносит себя в жертву ее непорочности, которую, пожалуй, ни во что не ставит. Но зачем страстно целовать ей руку, ведь это только оттолкнет ее, не оставит ничего, кроме боли. И все-таки он медленно привлек Мириам к себе и поцеловал» (Лоуренс Д. Сыновья и любовники). Оригинальный текст выглядит следующим образом: (58) 1. “She felt she could bear anything for him, she would suffer for him. 2. She put her hand on his knee as he leaned forward in his chair. 3. He took it and kissed it. 4. But it hurt to do so. 5. He felt he was putting himself aside. 6. He sat there sacrificed to her purity, which felt more like a nullity. 7. How could he kiss 104 her hand passionately, when it would drive her away, and leave nothing but pain? 8. Slowly he drew her to him and kissed her” (Lawrence D.H. Sons and Lovers). Связующее средство но, введенное в тексте перевода, служит индикатором того, что последующее высказывание продолжает выражать точку зрения Пола на сложившуюся ситуацию. В авторском тексте связующие средства выполняют иную прагматическую нагрузку. В частности, в авторском тексте связующие средства задействуются для того, чтобы обозначить переход к новым точкам зрения. Высказывание (3) содержит описание действия персонажа и воспринимается как сегмент авторского повествования. Высказывание (4) вводит контрастное точке зрения персонажа авторское мнение. Между высказываниями (7) и (8) связующее средство yet актуализует переход от мыслей Пола к авторскому повествованию о действиях данного персонажа. В тексте наблюдается соединение авторского повествования о действиях персонажа и точки зрения самого персонажа на возникшую ситуацию. Прагматическая важность данного связующего средства для передачи авторского намерения подчеркивается тем, что оно сохраняется в тексте перевода. Его элиминацию могла бы привести к трансформации смысла текста. В частности, это связующее средство свидетельствует о чувствительности автора оригинального художественного текста к техническим аспектам моделирования несобственно-прямой речи. Проанализированные текстовые отрывки свидетельствуют о том, что манипулирование со связующими средствами в процессе перевода может существенно повлиять на читательское восприятие точек зрения персонажей и авторское повествование. В тексте перевода в этом случае обнаруживается стремление переводчика углубить внутренний конфликт персонажа или конфликт между разными персонажами и автором. Вместе с тем, переводческая трансформация авторского употребления связующих средств в оригинальном 105 тексте направлена на то, чтобы сделать психологический портрет персонажа более доступным для его восприятия читательской аудиторией. Подобная переводческая стратегия сопровождается «смещением» границ между выражаемыми в тексте точками зрения персонажа и автора, представляет данные точки зрения в форме диалога сознаний, актуализованных в процессе моделирования текста. Другими словами, в несобственно-прямой речи начинает «звучать» не только голос персонажа, но и голос самого автора. Связующие средства предстают маркерами несобственно-прямой речи, устанавливают прагматические отношения не только между высказываниями, манифестирующими точку зрения определенного персонажа, но и мнениями, принадлежащими разным персонажам и самому автору. 2.5. Местоименный союз what/ то, что и проблема актуального членения конструируемого им высказывания На уровне несобственно-прямой речи, согласно нашим наблюдениям, в функции связующего средства может выступать не только дискурсивные маркеры, лексико-синтаксические коннекторы, которые особым образом конструируют линейность высказывания, но и местоименный союз what/ то, что, посредством которого моделируются разные отношения с последующим антецедентом, происходит связывание данной и новой информации. Ср.: (59) “She suffered from a mild fear of animals…” (Faulks S. Human Traces); «Она страдала от слабого страха к животным». Данное предложение можно трансформировать следующим образом: (60) “What she suffered from was a mild fear of animals”; «То, от чего она страдала, был слабый страх к животным». Оба предложения передают ту же самую объективную информацию. 106 Различаются они фокусом и пресуппозицией: только пример (60) в пресуппозициональном отношении моделируется на пропозиции, выраженной в следующем предложении: (61) “She suffered from something”; «Она страдала от чего-то». Этого нельзя сказать о примере (60). Для доказательства этого поставим примеры (59)-(60) в отрицательную форму: (62) She didn’t suffer from a mild fear of animals; Она не страдала от слабого страха к животным; (63) What she suffered from wasn’t a mild fear of animals; То, от чего она страдала, не был слабый страх к животным. Пример (59) выявляет тот факт, что персонаж в действительности не страдал отчего-либо. Пример (63), напротив, свидетельствует, что персонаж в действительности страдал от чего-то, но не от легкого страха перед животным. Сегмент высказывания, вводимый союзом what, репрезентирует информацию, которую говорящий может признать как то, о чем думает объект высказывания. Данный сегмент выражает «данную информацию»; сегмент высказывания, следующий после глагола-связки to be/ быть, образует его фокус – a mild fear of animals/ незначительный страх к животным – и передает «новую информацию». Подобные высказывания в целом реализуют пропозицию, указывающую на то, чем обеспокоен объект высказывания в момент актуализации данного высказывания. В плане актуального членения предложения данные высказывания можно представить следующим образом: Таблица 3. Актуальное членение предложения данная информация новая информация What she suffered from was a mild fear of animals То, от чего она страдала был слабый страх к животным 107 Воспринимая такие высказывания, читатель мысленно восстанавливает референциальные отношения между его частями. Связывание данных частей, в структурном плане выражаемое местоименным союзом what/ то, от чего, осуществляется на основе ситуации, актуализованной в художественном тексте. Согласно нашим наблюдениям, антецеденты, водимые союзом what/ то, от чего, обладают разной степенью выраженности. При этом между сегментами высказывания, представляющими данную и новую информацию, могут моделироваться разные семантические отношения. Ср.: (64) ‘I thought if your girl wanted to give me so much eye, I might return her some of it’ (O’Conner F. Wise Blood); ‘Я думала, что если ваша дочка хотела меня полностью рассмотреть, то я могла бы в ответ посмотреть на нее’ (О’Коннер Ф. Мудрая кровь); (65) ‘What I give you the other night,’ she said, ‘was a looker indignation for what I seen you do.’ (O’Conner F. Wise Blood); ‘То, что я излила на вас прошлым вечером, - сказала она, - было явное негодование за то, что вы, как я увидела, сделали’ (О’Коннер Ф. Мудрая кровь); (66) “‘Twenty years of being beaten and done in and they even robbed his grave!’ and remembering that, she began to cry quietly, wiping her eyes every now and then with the hem of her smock”(O’Connor F. The Displaced Person); «Его двадцать лет избивали и унижали, и после этого они ограбили его могилу – и, помня это, она начала тихо плакать, время от времени вытирая глаза подолом халата» (О’Коннер Ф. Вытесненный человек); (67) “What she had thought of was the angel over the Judge’s grave” (O’Connor F. The Displaced Person); «То, о чем она думала, был ангел над могилой судьи» (О’Коннер Ф. Вытесненный человек). 108 Антецеденты примеров (65), (67) выражаются эксплицитно. Придаточное предложение, вводимое союзом what/ то, о чем, в этом случае представляет собой явно выраженную информацию, которая уже сообщалась в предшествующем контексте повествования. Антецеденты примеров (64), (66) выражены имплицитным образом. Антецеденты могут также выражать следующие значения: ● контрастивное по отношению к предшествующему сегменту высказывания: (68) “That the boy’s corruption was this deep did not surprised him. What unstrung him was that” (O’Connor. F. A Circle in the Fire); «То, что моральное разложение мальчика было таким глубоким, не удивило его. То, что ослабило его, было это» (О’Коннер Ф. Круг в огне); ● металингвистическое: (69) ‘What all this means’, he said, ‘is that the old world is gone.’ (O’Connor. F. Everything that Rises Must Converge); «Все, что это все означает, так это то, что старый мир исчез» (О’Коннер Ф. Все, что расходится, должно сойтись); ● ситуационное: (70) ‘But what happened to him was that welfare-woman.’ (O’Connor. F. A View of the Woods); ‘Но то, что с ним произошло, была встреча с этой состоятельной женщиной’ (О’Коннер Ф. Вид на леса). В собранной нами картотеке также обнаруживаются примеры, в которых союз what/ то, что связывает два сегмента высказывания, каждый из которых содержит данную информацию. Ср. следующие отрывки: (71) “He said what they had just done was a mortal sin” (O’Connor. F. Wildcat); «Он сказал, что то, что они сделали было непростительным грехом» (О’Коннер Ф. Дикая кошка); 109 (72) “For an instance, she looked completely defeated, and the old man saw with a disturbing clearness that this was the Pitts look. What he saw was the Pitts look, pure and simple, and he felt personally stained by it, as if it had been found on his own face” (O’Connor. F. A View of the Woods); «На мгновение она выглядела полностью побежденной, и старик увидел с отчетливой ясностью, что это был взгляд Пита. То, что он увидел, был взгляд Пита, чистый и простой, и он лично был поражен этим взглядом, как будто он был обнаружен на его собственном лице» (О’Коннер Ф. Обозрение леса). Пример (71) иллюстрирует типический случай, когда союз what/ то, что связывает сегменты несобственно-прямой речи, передающие соответственно данную и новую информацию. Придаточное предложение, непосредственно вводимое союзом, выражает данную информацию, в данном случае тот факт, что один персонаж вместе с другим персонажем только что посетили дом терпимости (о чем эксплицитно сообщается в предшествующем ходе дискурса). Фокус данного высказывания – тот факт, что один из персонажей считает этот поступок грехом – новая информация. В примере (72) союз what/ то, что соединяет два сегмента, каждый из которых манифестирует данную информацию. В данном случае антецеденты как придаточного предложения, так и главного предложения, следующего после глагола-связки, были уже актуализованы в предшествующем предложении. В связи с этим, предложение, вводимое союзом what/ то, что, передает только данную информацию. При этом сегмент высказывания, следующий после глагола-связки, повторно акцентирует внимание читателя на информации, которая была повторно представлена в сегменте, непосредственно вводимом союзом. Рассмотрим еще несколько примеров: (73) “He was carrying something about the size of a baby, wrapped up in newspapers…What was in the bundle was what he had shown Hazel at the museum” (O’Connor. F. Wildcat); 110 «Он нес что-то в руках, по размеру напоминающее грудного ребенка, завернутого в газету… То, что было в свертке, он показал Хейзулу в музее» (О’Коннер Ф. Дикая кошка); (74) “She said he owned a ’55 Mercury but that Glynese said she would rather marry a man with only a ’36 Plymouth who would be married by a preacher. The girl asked what if he had a ’32 Plymouth and Mrs. Freeman said what Glynese had said was a ’36 Plymouth” (O’Connor F. Good Country People); «Она сказала, что у него был Меркурий 55 калибра, но Глинес сказала, что она выйдет замуж лишь за того, у кого будет Примоф 35 калибра… Девушка спросила, а что, если у него будет Плимоф 32 калибра, а Миссис Фримен сказала, что Глинес сказала, что Плимоф должен быть только 36 калибра» (О’Коннер Ф. Хорошие сельские люди); (75) “But what it bore, what it bore, stench and shame, were dead words. What it bore was a dry and seedless fruit, incapable even of rotting, dead from the beginning” (O’Connor F. A View of the Woods); «Но то, что удручала, то, что удручало, издавало неприятный запах и вызывало позор, были мертвые слова. То, что удручало, были высушенные и очищенные от семян фрукты, которые даже сгнить не могли, мертвые с самого начала» (О’Коннер Ф. Обозрение леса). В примере (73) в придаточном предложении, выражающем данную информацию, обнаруживается имплицитный антецедент. Поскольку предшествующая глава произведения была полностью посвящена тому, как одному персонажу удалось повести другого персонажа в музей и показать ему мумий, то элемент, моделирующий фокус анализируемого высказывания, также выражает данную информацию. При этом сегмент высказывания, который находится в фокусе и следует после глагола-связки, представляет собой придаточное предложение. В примере (74) сегменты высказывания (до глагола-связки и после него) имеют эксплицитно выраженные антецеденты. Данные сегменты моделируются на основе контраста и также обозначают данную информацию, по111 скольку эта информация была уже обнародована в предшествующем ходе дискурса. Как представляется, в данном случае автор манипулирует анафорой в комических целях, что усиливает общее замешательство персонажей и банальный характер разговоров между персонажами, разговоров, в которых говорящие практически игнорируют то, что говорят их собеседники. В примере (75) придаточное предложение, вводимое союзом what/ то, что, повторяется три раза: переключение внимания читателя с фокуса первого высказывания (dead words/ мертвые слова) на фокус второго высказывания (dry and seedless fruit/ высушенные и очищенные от семян фрукты) позволяет представить данные выдвигаемые элементы в линейной последовательности. Таким образом, этот пример является яркой иллюстрацией того, как автор использует языковую структуру в прагматических целях переключения когнитивного внимания читателя с буквального на метафорическое значение. Компонент с буквальным значением задействуется в функции имплицитного антецедента компонента с метафорическим значением, что, в конечном итоге, интенсифицирует экспрессивный потенциал изображаемых событий. В несобственно-прямой речи встречаются и случае инверсии анализируемой конструкции, сопровождаемой особым тема-рематическим членением. Сегмент высказывания, употребляемый до глагола-связки, начинает выражать данную информацию, а сегмент, вводимый союзом what/ то, что, связывающим высказывание в линейную последовательность, соответственно, передает новую информацию. В данном случае сегмент высказывания, манифестирующий тему, имеет анафорическое значение. Ср.: (76) ‘I preach there are all kinds of truth, your truth and somebody else’s, but behind all of them, there’s only one truth and that is that there’s no truth,’ he called. ‘No truths behind all truths is what I and this church preach.’ (O’Connor F. Wildcat); 112 «Я провозглашаю, что существуют все возможные виды истины, и ваша истина и чья-либо еще истина, но за всеми ими обнаруживается только одна истина, сказал он. Нет истины сразу за всеми истинами – это то, что проповедую я и эта церковь…» (О’Коннер Ф. Дикая кошка); (77) ‘He told me this morning his name was Bevel,’ Mrs. Connin said in a shocked voice…‘He said his name was Bevel, same as the preacher. That is what he told me.’ (O’Connor F. Revelation); «Сегодня утром он сказал мне, что его зовут Бевел, сказала Миссис Коннин сдавленным голосом… Он сказал, что его зовут Бевел, точно также, как и того священника. Это то, что он мне сказал» (О’Коннер Ф. Откровение). В примере (76) сегменты высказывания, употребленные как до, так и после глагола-связки, обладают эксплицитно выраженными антецедентами, представленными непосредственно в предшествующем ходе художественного дискурса. Более того, добавочный элемент and this Church/ и эта церковь в придаточном предложении, употребленном после связки, расширяет и усиливает данную информацию, таким образом делая ее более доступной для читательского восприятия. В примере (77) сегмент высказывания, употребленный до глаголасвязки, выполняет анафорическую функцию по отношению к персонажу Гарри, который называет себя Бевелом (фокус высказывания и антецедент – подчеркнуты). Придаточное предложение обладает эксплицитным антецедентом, который употреблен в предложении, начинающем абзац. Оба сегмента высказывания содержат данную информацию. Наконец, мы обнаружили пример, в котором местоименный союз what/ то, что связывает сегменты несобственно-прямой речи, каждый из которых выражает рему, т.е. содержит новую информацию. Ср.: (78) “Thirty-four wasn’t old, wasn’t any age at all. She remembered her mother at thirty-four – she had looked like a puckered-up old yellow apple, sour, she had always looked sour, she had always looked like she wasn’t satisfied with 113 anything… All those children were what did her mother in” (O’Connor F. A Stroke of Good Fortune); «Тридцать четыре года еще не было старостью, любой возраст не был. Она вспомнила, как ее матери было тридцать четыре – она выглядела как пожухлое старое желтое яблоко, кислое, она всегда выглядела кислой, она всегда выглядела так, как будто была чем-то неудовлетворенна… Все эти дети были тем, что свело в могилу ее мать» (О’Коннер Ф. Луч удачи). В данном примере сегмент высказывания, употребленный до глаголасвязки (в тексте – подчеркнут) и сегмент, употребленный после глаголасвязки (в тексте – выделен жирным) репрезентируют новую информацию. Фактически, в предыдущем ходе дискурса – до данного момента повествования – не обнаруживается референтных указаний на мать персонажа, ее образ жизни и количество детей, которое у нее было. Хотя в последующем ходе дискурса этому уделяется значительное внимание. Пример (78) демонстрирует внутренний монолог персонажа. Автор моделирует этот монолог таким образом, что читатель как будто подслушивает мысли персонажа. В данном отношении синтаксическая конструкция, вводимая союзом what/ то, что, предоставляет читателю новую информацию. Однако для читателя остается неясным тот факт, является ли данная информация новой для самого персонажа. В этом отношении, как представляется, уместным будет процитировать П. Верта: мир персонажа может строиться в художественном дискурсе таким образом, что актуализированная информация является известной персонажу, но новой – для читателя [Werth, 1999: 216]. Анализируемый пример, думается, является яркой иллюстрацией данного теоретического положения. Информация о матери персонажа предстает новой для читателя, но данной, известной для персонажа. Другими словами, сегменты высказывания, связываемые в единую линейную последовательность союзом what/ то, что, одновременно реализуют в несобственно-прямой речи и новую, и данную информацию в зависимости от того, кто является дейктической точкой отсчета – читатель или персонаж. 114 Таким образом, местоименный союз what/ то, что в несобственнопрямой речи может связывать следующие типы информации, отражающие тема-рематическое связывание высказывания: Таблица 4. Тема-рематическое связывание несобственно-прямой речи сегмент высказывания, водимый союзом сегмент высказывания, находящийся по- what/ то, что, который находится до сле глагола-связки глагола-связки тема рема тема тема рема рема рема (тема) рема (тема) При инверсии анализируемой конструкции: Таблица 5. Тема-рематическое связывание при инверсии несобственнопрямой речи сегмент высказывания, находящийся до сегмент высказывания, вводимый сою- глагола-связки зом what/ то, что, который находится после глагола-связки тема рема Следует отметить, что тема-рематическое согласование высказывания, сегменты которого связываются местоименным союзом what/ то, что, несет в несобственно-прямой речи большую прагматическую нагрузку, т.е. является значимыми в процессе адекватной читательской интерпретации всего текста несобственно-прямой речи. Для доказательства этого рассмотрим еще один пример: (79) “For an instant she looked completely defeated, and the old man saw with a disturbing clearness that this was the Pitts look. What he saw was the Pitts 115 look, pure and simple, and he felt personally stained by it, as if it had been found on his own face (O’Connor F. A View of the Woods); «На мгновение она стала выглядеть полностью поверженной, и старик с будоражащей ясностью увидел, что это был взгляд Питтс. То, что он увидел, был взгляд Питтс, чистый и простой, и он лично почувствовал, что приворожен им, как будто он обнаружил его на своем собственном лице» (О’Коннер Ф. Обозрение леса). Поскольку в препозиционном плане конструкция, вводимая союзом what/ то, что, фактически дословно повторяет сегмент предшествующего высказывания, то оба сегмента данной конструкции вводят данную, уже известную информацию. В данном случае автор мог бы и не прибегать к союзу what/ то, что для связывания сегментов несобственно-прямой речи (ср.: He saw the Pitts look, pure and simple, and felt stained by it, as if it had been found on his own face/ Он увидел взгляд Питтс, чистый и простой, и почувствовал, что приворожен им, как будто он обнаружил его на своем собственном лице). Однако (осознанно или бессознательно) автор повторно актуализирует информацию именно с помощью данного союза. При таком связующем средстве автор моделирует идеальную иконичность формы и содержания высказывания: внимание читателей сосредотачивается на том факте, что персонаж увидел взгляд другого персонажа, а не чего-то другое и ничего другого. В прагматическом плане конструкция с союзом what/ то, что подчеркивает тот факт, что, поглощенный увиденным, обезумивший персонаж забывает о том, насколько значим другой персонаж для него, насколько он ее любит. Безумие персонажа проявляется в том, что он убивает девушку, которую любит, смотрит прямо в глаза убитой. 116 2.6. Вставные конструкции и проблема авторского моделирования диалога между читателем и персонажем В лингвистической науке вставные конструкции анализируются с точки зрения разнообразных исследовательских перспектив [Артеменко, 1983; Гусаренко, 1999; Поспелова, 2005; Старовойтова, 2000]. В рамках данного параграфа нашей диссертации рассмотрим особенности функционирования данных конструкций в несобственно-прямой речи, в которой они, согласно нашим наблюдениям, эксплицитно указывают на источник репрезентируемых мыслей, способ художественного выражения указанной репрезентации и, таким образом, связывают дискурс говорящего субъекта в единое смысловое целое. Для несобственно-прямой речи имманентными являются такие коммуникативные параметры, как прерывания персонажа себя, отступления от актуализованной в сознании темы, пересмотр выражаемой точки зрения [Омелькина, 2007; Труфанова, 2001]. Эти параметры, в свою очередь, характеризуют несобственно-прямую речь, как спонтанно порождаемый, незапланированный дискурс автора и персонажа. Говорящий субъект может потенциально прерывать свои высказывания вследствие того, что некое событие или положение дел, актуализованное в контексте порождения этих высказываний и параллельно воспринимаемое адресантом, требуют незамедлительной реакции. Аналогичным образом, пересмотр выражаемой точки зрения отражает трудности говорящего в поиске наиболее уместного языкового средства представления того или иного концепта, мысли. Автор художественного произведения, цель которого заключается в адекватной репрезентации незапланированных мыслей, призван отражать указанные выше закономерности несобственно-прямой речи. Ср., например, следующие текстовые сегменты, в которых персонаж в процессе размышлений отвлекается неожиданно замеченным событием (80), пересматривает 117 свои мысли в попытке преодолеть трудность в идентификации испытываемых в данный момент эмоций (81): (80) “But just at that moment steps sounded, and, looking in the mirror, she saw George bowing in the doorway. How queerly he smiled! It was the mirror, of course. She turned round quickly. His lips curled back in a sort of grin, and – wasn’t he unshaved? – he looked almost green in the face…” (Mansfield C. Revelations); «Но именно в этот момент раздались звуки шагов, и, взглянув в зеркало, она увидела Джорджа, который наклонился, чтобы пройти в дверной проем. Как странно он улыбался! Это было, конечно же, зеркало. Она быстро обернулась. Его губы выразили что-то вроде усмешки – разве он был не побрит? – его лицо было почти зеленым…» (Мэнсфильд К. Откровения); (81) “And when she breathed, something light and sad – no, not sad exactly – something gentle seemed to move in her bosom…” (Mansfield C. Miss Brill); «И когда она задышала, что-то легкое и печальное – нет, нет, не совсем печальное – что-то нежное, казалось, задвигалось в ее груди…» (Мэнсфильд К. Мисс Брил). Во вставных конструкциях заключены высказывания, в которых воспроизводятся и акцентируются подробности событий, комментарии для тех событий, которые предстают контекстом реализации несобственно-прямой речи персонажа. Это своего рода ассоциативные замечания, сопровождающие мыслительный процесс говорящего субъекта. Включаясь в общее содержание несобственно-прямой речи, вставки оснащают, обосновывают эту речь подробностями. В результате изображение переживаний персонажа создает в несобственно-прямой речи эффект видения, «воскрешения» пережитых говорящим субъектом событий. В этом отношении вставные конструкции содержат смысловые связи с предыдущим текстом, возможно, удаленным от данной репрезентации несобственно-прямой речи. В некоторых случаях вставные конструкции, отражающие прерывистый характер мышления персонажа, манифестируют случайный порядок 118 идентификации и реагирования на элементы сложной ситуации, в которой оказывается размышляющий. Так в (82) автор прибегает к вставным конструкциям в целях репрезентации мыслей персонажа в том момент, когда он входит в бар; при этом анализируемые конструкции отражают сложный синкретичный характер воспоминаний персонажа и испытываемых в связи с этими воспоминаниями эмоций. Ср.: (82) “The bar was empty however. Or rather it contained one figure. Still in his dress clothes, which weren’t particularly disheveled, the Consul, a lock of fair falling over his eyes and one hand clasped in his short pointed beard, was sitting sideways with one foot on the rail…talking apparently to himself, for the barman, a sleek dark lad of about eighteen, stood at a little distance against a glass partition that divided the room (from yet another bar, she remembered now, giving on a side street), and didn’t have the air of listening…She saw she was mistaken about the barman: he was listening after all. That is, while he mightn’t understand what Geoffrey (who was, she noticed, wearing no socks) was talking about, he was waiting…” (Lowry M. Under the Volcano); «Бар был, однако, пустым. Или, по крайней мере, в нем был один человек. Все еще в своем платье, которое не было особенно помятым, Консул, с прядью волос, спадающей на глаза и рукой, сжавшей остроконечную бороду, сидел где-то сбоку, поставив одну ногу на перила… очевидно, разговаривал сам с собою, поскольку бармен, стройный темнокожий парень примерно восемнадцати лет, стоял немного поодаль, у стеклянной перегородки, разделявшей комнату (от другого бара, вспомнила она сейчас, выходившего на боковую улицу), и, казалось, совсем не слушал, что ему говорят… Она поняла, что ошибается насчет бармена; он все-таки слушал. То есть не понимая, что Джеффри (на котором, как она заметила, не было носков) говорит и ожидая…» (Лоури М. Под вулканом). Аналогичным образом, использование вставной конструкции в (83) отражает разрозненную и, возможно, спонтанную природу воспоминаний персонажа о другом персонаже: 119 (83) “It was his saying one remembered; his eyes, his pocket-knife, his smile, his grumpiness and, when millions of things had utterly vanished – how strange it was! – a few sayings like this about cabbages…” (Woolf W. Mrs. Dalloway); «Запомнили именно его высказывание; его глаза, его карманный нож, улыбку, раздражительность, и, когда исчезли миллионы вещей – как странно все это было! – несколько подобных фраз о капусте…» (Вульф В. Миссис Дэллоуэй). С учетом спонтанного характера несобственно-прямой речи с позиции персонажа читательский процесс интерпретации информации, реализуемой вставными конструкциями, нацелен, в том числе, на оправдание их уместности в авторском тексте. В процессе моделирования спонтанного дискурса персонажа «стилистические находки» реализуются автором «по следу» порождаемого текста, априорно испытывают влияние со стороны последующего читательского вклада в данный дискурс и будущих читательских реакций на него. В рамках указанных параметров вставные конструкции служат средством маркирования спонтанного дискурса персонажа, связывания этого дискурса в единый смысловой блок, согласования разрозненных переживаний персонажа в процессе спонтанного проявления эмоций. Показателем синтаксической и смысловой соотнесенности вставных конструкций с несобственно-прямой речью предстает местоположение вставок в составе внутренней речи персонажа. Вставные конструкции помещаются в середине основного текста несобственно-прямой речи. Вне всяких сомнений, несмотря на формальные показатели присутствия автора, читатель «приписывает» анализируемые конструкции именно речи персонажа. В этом отношении вставные конструкции, актуализуемые в несобственно-прямой речи, контрастируют с аналогичными конструкциями в атрибутивных высказываниях, в которых они не могут рассматриваться как 120 интегральная часть того, что приписывается внутреннему состоянию говорящего. Например, трансформация (81) приводит к тому, что информация, реализуемая вставными конструкциями, начинает относится не к персонажу, а самому автору: (84) “Apparently, when she breathed something light and sad – no, not sad, gentle – moved in her bosom”; «Очевидно, когда она дышала, что-то легкое и печальное – нет, нет, не печальное, нежное – двигалось в ее груди»; (85) “She said that when she breathed something light and sad – no, not said, gentle – moved in her bosom”; «Она сказала, что, когда она дышала, что-то легкое и печальное – нет, нет, не печальное, нежное – двигалось в ее груди». Однако это не означает, что читательские усилия по интерпретации высказываний (80)-(83) являются неоправданными. Как мы увидели, именно коммуникативный акт повествователя, направленный на раскрытие мыслей персонажа, оправдывает усилия, которые прилагает читатель в процессе интерпретации несобственно-прямой речи. Значительную смысловую нагрузку при этом несут вставные конструкции. С одной стороны, читатель приписывает эти конструкции речи персонажа, с позиции которого эта речь не предполагает адресата. С другой стороны, читатель приписывает автору попытку сделать информацию, заложенную во вставных конструкциях, доступной для читательской аудитории. Другими словами, вставные конструкции становятся прагматической основой связывания дискурсов автора, персонажа и читателя в единое смысловое целое. В результате, у читателя складывается впечатление (иллюзия), что он получает прямой доступ к мыслям персонажа, который в реальности он получить не может. Прерывания внутренней речи персонажа посредством вставных конструкций позволяют автору запечатлеть: 121 ● трудности персонажа в момент проявления чувств, которые не могут быть им признаны или которые вызывают у него удивление; ● интенсивность испытываемых персонажем чувств или выражаемых им мыслей; ● способ интерпретации прерывистого потока мыслей персонажа. Указанный прагматический потенциал вставных конструкций в несобственно-прямой речи предопределяет читательскую возможность воссоздать связную метапрезентацию мыслей персонажа в непосредственном процессе их порождения. У читателя складывается впечатление аффективной взаимности между собственным когнитивным сознанием и аналогичным сознанием персонажа. Термин «взаимная аффективность» заимствован нами из работы [Sperber, Wilson, 1995]. Автор, актуализуя в своем тексте несобственно-прямую речь, не всегда предоставляет персонажу возможность говорить за себя. Персонаж, как правило, «говорит» через контекст, который оказывается доступным читателю через репрезентацию сознания других персонажей, а также через авторские комментарии описательного характера. Вводя в определенный контекст репрезентацию мыслей персонажа, автор в некоторых случаях может устанавливать некую несогласованность, которая порождает иронический эффект. В других случаях контекст начинает играть определенную роль в усилении читательских собственных метапрезентаций сознания, моделируемых автором, и, таким образом, способствует тому, что у читателя складывается аффективная взаимность с персонажем. Рассмотрим, какую роль вставные конструкции играют в процессе контекстуализации авторской презентации сознания персонажа. Вставные конструкции, анализируемые далее, служат средством обеспечения контекста для усиления читательского впечатления об аффективной взаимности с воображаемым персонажем. Вставные конструкции, как правило, интегрируются в высказывание таким образом, что допущения, которые ими коммуницируются, изменяют 122 контекст интерпретации данных допущений. Например, в (86) вставочная конструкция играет определенную роль в интерпретации актуализуемой в высказывании пропозиции: (86) “What is obvious – and I have eye-witness reports – is that they were killed” (Patterson J. The Final Warning); «То, что было очевидным – и как сообщили мне очевидцы – так это то, что их убили» (Паттерсон Дж. Окончательное предупреждение); В (87) вставная конструкция, вводимая союзом and, облегчает читательский поиск контекстуальных допущений, которые оказываются необходимыми для интерпретации повтора, содержащегося в высказывании. Если повтор предопределяет читательскую необходимость пересмотреть контекст употребления высказывания, вставная конструкция стимулирует воображение читателя, интерпретирующего высказывание: (87) “A helicopter, a helicopter – and here was me who’d never even flown in an ordinary plane – would come and pick me up at…” (Patterson J. Double Cross); «Вертолет, вертолет – и здесь оказался именно я, который и на обычном самолете никогда не летал – прилетит и заберет меня в…» (Паттерсон Дж. Двойной крест). В (88) вставная конструкция, представляющая собой авторский комментарий описательного характера, дает возможность читателю восстановить референцию выражения this very theatre в процессе презентации мыслей персонажа и таким образом связать высказывание в единое смысловое целое: (88) “Strangely, that particular film had been scarcely better than the present version, a feeble Hollywood product he’d seen some years before in Mexico City or perhaps – M. Laruelle looked around him – perhaps at this very theatre. It was not impossible…” (Lowry M. Under the Volcano); «Странно, что именно этот фильм был едва лучше, чем настоящая версия, слабый голливудский продукт, которую он увидел несколько лет тому назад в Мексико Сити или, возможно, – М. Ларуэлль посмотрел вокруг 123 себя – возможно, именно в этом кинотеатре. Это было не невозможно…» (Лоури М. Под вулканом). Вводя в несобственно-прямую речь комментарий, автор не только позволяет читателю восстановить метапрезентацию мыслей персонажа как линейную логическую последовательность, но также представить эту метарезентацию как спонтанный ментальный процесс, который затрагивает однородные в референциальном отношении объекты, что усиливает чувство аффективной взаимности между читателем и персонажем. Аналогичным образом, в (89) вставная конструкция приобретает форму авторского комментария к мыслям персонажа, выраженным в несобственнопрямой речи. В прагматическом отношении вставная конструкция не только «восстанавливает» метапрезентацию мыслей персонажа, но также и чувства, испытываемые персонажем по поводу спонтанных мыслей. Вставная конструкция, другими словами, является средством модусного согласования несобственно-прямой речи персонажа. Ср.: (89) “At all events, he thought, his guitar had probably been the least fake thing about him. And fake or not one had certainly been behind most of the major decisions of his life. For it was due to a guitar he’d become a journalist, it was due to a guitar he had become a song-writer, it was largely owing to a guitar – and Hugh felt himself suffused by a slow burning flush of shame – that he had first gone to sea…” (Lowry M. Under Volcano); «По крайней мере, думал он, его гитара, вероятно, была его самой настоящей вещью. Настоящая она была или нет его совсем не беспокоило. Именно благодаря гитаре он стал журналистом, благодаря гитаре он стал автором песен и именно благодаря гитаре – и Хью почувствовал, как слабо горящая вспышка стыда наполнила его – он впервые вышел в море…» (Лоури М. Под вулканом). В отдельных случаях авторский комментарий, вводимый во вставные конструкции, оказывает существенное влияние на читательскую интерпретацию ближнего окружения несобственно-прямой речи, предоставляя читателю 124 речевой контекст, компоненты которого репрезентируются в мыслях персонажа. Вставочные конструкции оказываются средством связывания несобственно-прямой речи с предшествующим текстом. Например, в (90) авторская репрезентация когнитивного сознания персонажа прерывается несколькими вставными конструкциями, которые порождают текущий образ персонажа, находящегося в процессе раздумий, через его повседневные действия и действия других персонажей, находящихся в непосредственной близости. Ср.: (90) “He became absorbed…now surly, now gay, dependent on women, absent-minded, moody, less and less able (so he thought as he shaved) to understand why Clarissa couldn’t simply find them a lodging…And then he could just – just do what? Just haunt and hover (he was at the moment actually engaged in sorting out various keys, papers), swoop and taste… and yet nobody of course was more dependent on others (he buttoned his waistcoat). He could not keep out of smoking-rooms…liked bridge, and above all women’s society, and the fineness of their companionship, and their faithfulness and audacity and greatness in loving which, though it had its drawbacks, seemed to him (and the dark, adorably pretty face was on top of the envelopes) so wholly admirable, so splendid a flower to grow on the crest of human life, and yet he could not come up to the scratch, being always apt to see round things (Clarissa had sapped something in him permanently), and to tire very easily of mute devotion and to want variety in love…” (Woolf W. Mrs. Dalloway); «Он погрузился… в настоящий момент, вне всяких сомнений, в веселое, зависящее от женщин, бездумное настроение, менее и менее способный (так он думал, пока брился) понять, почему Кларисса не могла просто найти им жилье… И тогда он мог просто – просто сделать что? Просто витать и парить в облаках (в тот самый момент он действительно был занят перебиранием различных ключей и бумаг), упасть в обморок и почувствовать… и все же никто, конечно же, не был так более зависим от других (он застегнул жилет). Он не мог держаться вдали от комнат для 125 курения … любил игру в бридж и прежде всего женское общество, и утонченность дружбы женщин, их преданность и безрассудство и величие в любви, которая, несмотря на свои недостатки, казалась ему (и темное, обворожительное лицо появилось поверх конвертов) такой приятной, такой восхитительной, как цветок, растущий на гребне человеческой жизни, и все же он не мог начать сначала, будучи всегда в состоянии разглядеть все вокруг себя (Кларисса постоянно выпивала из него часть энергии), и уставать очень легко от немой преданности и желать разнообразие в любви…» (Вульф В. Миссис Дэллоуэй). Первые четыре вставные конструкции дают читателю возможность воссоздать образ Волша через его повседневные действия. Фотография Дэйзи отвлекает Волша от этих действий. Эта фотография стимулирует читателя вообразить другие потенциальные мысли Волша, которые в тексте эксплицитно не выражены. Синтаксическое единство двух планов повествования – объективного (во вставках) и субъективного (выражаемого в несобственнопрямой речи) достигается определенной структурной организацией текста, соответствующими текстообразующими средствами; в конечном счете оно определяется и своеобразием художественной перспективы высказываний, содержащихся во вставках и несобственно-прямой речи. Таким образом, наблюдается связывание дискурсов читателя и персонажа в аффективную взаимность. Финальная вставная конструкция носит в анализируемом отрывке иной характер: она соотносится с несобственнопрямой речью в том отношении, что объясняет причину репрезентируемых мыслей персонажа. Эту вставную конструкцию можно рассматривать как ответ на вопросы, которые персонаж задает себе во внутренней речи, и, таким образом, ее можно интерпретировать как сегмент процесса мышления персонажа. Вместе с тем, данную конструкцию можно анализировать как ответ автора на вопрос, который потенциально может возникнуть в читательском сознании в процессе постижения текста несобственно-прямой речи. В последнем случае 126 анализируемая вставная конструкция будет выполнять ту же функцию, что и таковые в (88)-(89). В процессе связывания несобственно-прямой речи персонажа вставные конструкции могут также выполнять функцию смещения читательского фокуса с одной художественной перспективы на другую перспективу. Как правило, вставные конструкции, реализуя указанную функцию, моделируют контраст между точками зрения двух персонажей. Например, в (91) авторская презентация мыслей персонажа по поводу другого персонажа прерывается несколькими вставными конструкциями, которые передают непосредственные высказывания объекта размышлений: (91) “Actually Sir Bustamente seemed half convinced that M. Laruelle had been taken in, that Senior Firmin had really been a sort of spy, or as he put it, spider… Sir Bustamente was prepared to be sorry for the Consul even as a spider, sorry in his heart for the poor lonely dispossessed trembling soul that had sat drinking here night after night (though she came back, M. Laruelle almost cried aloud, that was the extraordinary thing, she came back!) … ” (Lowry M. Under the Volcano); «Действительно Сэр Бустаменте, казалось, уже почти убедился в то, что месье Ларуелль был зачислен, что старший Фирмин был кем-то вроде шпиона или, как он сам говорил, паука… Сэр Бустаменте подготовился к тому, чтобы сожалеть Консулу даже как паук, сожалеть в сердцах бедной одинокой дрожащей душе, которая уже начала прикладываться к алкоголю по ночам (хотя она вернулась, месье Ларуелль почти громко выкрикнул, что это было необычным, она вернулась!) …» (Лоури М. Под вулканом). В других случаях вставные конструкции, однако, моделируют дистанцию, разобщенность между двумя персонажами, сознание которых представлено в несобственно-прямой речи. При этом один персонаж «высвечивает» другого персонажа в ироническом свете. В (92) в качестве иллюстрации данного положения взят сегмент несобственно-прямой речи из рассказа К. Менсфилд «Прелюдия» (“Prelude”). 127 Автор в процессе повествования «колеблется» между художественными перспективами Линды Бурнелл и ее мужа Стенли. В результате читатель начинает симпатизировать Линде, которая описывается как being worlds away/ находящаяся очень далеко, воспринимает Стенли as if from the clouds/ как будто спустившегося с небес. Другими словами, читатель разделяет чувство дистанцирования героини от своего мужа, высвечивания его в ироническом свете. Ироническим характером отличаются прежде всего сама вставная конструкция: (92) “He began parting his bushy ginger hair, his blue eyes fixed and round in the glass, his knees bent, because the dressing table was always – confound it – a bit too low from him…” (Mansfield C. Prelude); «Он начал делать пробор в густых рыжеватых волосах, его голубые глаза, неподвижные и круглые, отразились в зеркале, колени согнуты, потому что туалетный столик был всегда – черт побери – немного ниже него…» (Мэнсфильд К. Прелюдия). Во вставке заключено замечание «от другого персонажа», ее содержание, однако, в контексте всего высказывания воспринимается как органически связанное с состоянием и восприятием размышляющего персонажа. В примере (93) презентация когнитивного сознания персонажа «разрывается» между двумя внутренними голосами (голосом соблазна и голосом сопротивления этому соблазну). Вместе с тем, указанная репрезентация высвечивается исходя из разных художественных перспектив (непосредственно самого персонажа, чье сознание репрезентируется, и других персонажей, точка зрения на действительность которых более объективна). Моделирование дистанции между этими голосами позволяет автору представить персонажа в ироническом свете с опорой на собственные комментарии последнего. Вставная конструкция способствует тому, что внутренний дискурс персонажа оказывается связным в смыслом отношении: читатель начинает понимать тот факт, что триумф персонажа над голосом соблазна оказывается мнимым: 128 (93) “‘I don’t believe you believe in the strychnine somehow,’ the Consul said, with quiet triumph (there was an immense comfort however in the mere presence of the whisky bottle) pouring himself from the sinister bottle a halftumbleful of his mixture…” (Lowry M. Under the Volcano); «Я не верю в то, что вы верите в действие стрихнина, – сказал Консул с легким налетом триумфа (присутствие бутылки с виски, однако, вызывало абсолютный комфорт), наливая себе из зловещей бутылки полбокала микстуры…» (Лоури М. Под вулканом). Аналогичным образом, в (94) во вставной конструкции звучит голос разочаровавшегося в жизни, находящегося в алкогольном опьянении персонажа, который интерпретируется читателем на фоне более объективного описания в несобственно-прямой речи. В результате сам персонаж изображается автором в ироническом свете: (94) “The drink situation was now this: there had been one drink waiting for him and this drink of beer he had not quite drunk. On the other hand, there had been until recently several drinks of mescal (why not? – the word did not intimidate him, eh?) waiting for him outside in a lemonade bottle and all these he had and had not drunk: had drunk in fact, had not drunk as far as the others were concerned” (Lowry M. Under the Volcano); «Ситуация с выпивкой состояла следующим образом: одна бутылка ждала своего часа, а другая бутылка пива была еще не выпита. С другой стороны, было еще немного мескали (почему бы и нет? – эта фраза не пугала его, а?), ожидавшей его в бутылке из-под лимонада, и все это не было им еще выпито…» (Лоури М. Под вулканом). Точка зрения персонажа, представленная во вставной конструкции, находит четкое выражение в избираемой персонажем лексике, одно из характерных свойств которой – эгоцентричность. Эгоцентричные слова (ср. eh/ а? в примере (94)) ориентированы на «Я» говорящего субъекта, что позволяет рассматривать несобственно-прямую речь и вставную конструкцию как связный дискурс персонажа. При этом, если несобственно-прямая речь свя129 зана с внутренним миром и состоянием персонажа, вставные конструкции реализуются как «озвученная» речь, в прагматическом плане согласующаяся с внутренней речью. Прагматика говорящего субъекта, отражаемая во вставной конструкции, как лингвостилистический аспект представления его точки зрения определяет организацию языкового материала в несобственно-прямой речи. Проблема «точки зрения» персонажа, отражаемой во вставной конструкции, и языковое выражение прагматики того же персонажа в несобственно-прямой речи – одна проблема, поскольку если есть определенная точка зрения, то обнаруживаются и ее маркеры в несобственно-прямой речи персонажа, носителя этой точки зрения. Выводы 1. В несобственно-прямой речи голос персонажа «подавляет» голос автора-рассказчика, исчезает сама возможность монологизма. Автор перестает идентифицировать себя с персонажем, стремящимся определить смысл своего существования в объективном мире. Важным приемом в этом отношении предстает динамизм в процессе повествовательного выражения точек зрения на происходящее. Читательская интерпретация текста при этом предполагает различение объективного и субъективного контекстов. 2. Несобственно-прямая речь предстает полифоническим, полисубъективированным типом текста в том смысле, что голос персонажа не растворяется в голосе автора-рассказчика, а конфликтующие между собой точки зрения главного (фокализирующего) персонажа и «встроенных» в его сознание других (фокализующих) персонажей проявляются в повествовании одновременно. Отражая характер мыслительных процессов персонажа в тексте, связующие средства выступают индикаторами «следов» сознаний других персонажей, присутствующих в этих процессах. 3. В рамках несобственно-прямой речи лексико-семантический повтор наделяет высказывание множественностью смыслов. Читатель начинает «ви130 деть» в высказывании те смыслы, которые соответствуют его индивидуальной картине мира. Связывая несобственно-прямую речь в единую линейную последовательность на основе лексико-семантического повтора, автор имеет потенциальную возможность «вложить» в актуализуемое высказывание больше эмоционального потенциала, чем если бы в данном высказывании обнаруживался только один компонент повтора. Актуализуя лексикосемантический повтор в несобственно-прямой речи персонажа, «повествующий» автор стимулирует читателя на восприятие целостного портрета «говорящего» персонажа, отражающего как его внутренний, так и внешний облик. Репрезентация внутреннего (эмоционального) состояния персонажа становится в этом случае более динамичной. Читатель программируется на адекватную интерпретацию этого состояния, несмотря на то, что первый компонент повтора, как правило, содержит слабые импликатуры. 4. Личные местоимения в рамках несобственно-прямой речи выполняют функцию структурно-смыслового связывания. Местоимение one при этом – в отличие от местоимений третьего лица ед. ч. – «заглушает» голос авторарассказчика, усиливает субъективную составляющую внутренней речи размышляющего персонажа. В результате моделируется линейный поток когнитивного сознания персонажа с перспективы его субъективного взгляда на объективный мир. 5. Соединительные и противительные союзы в рамках несобственнопрямой речи проявляют прагматическую роль связующих средств в стратегически важные для адекватной читательской интерпретации текста моменты «шифта» выражаемой точки зрения к иной точке зрения. Читатель, как правило, вовлекается в конфликт между двумя персонажами, которые автор эффективно выражает посредством «быстрого движения камеры» от сознания одного персонажа – к сознанию другого. Острота конфликта обнаруживается в том, как персонажи воспринимают мысли и чувства друг друга и испытывают от этого психологический аффект. Автор кодирует данные озвучиваемые «говорящим» персонажем диалоги в несобственно-прямую речь, что 131 диалогизирует художественное повествование, позволяет ему – за счет связующих синтаксических средств – «плавно скользить» от сознания одного персонажа – к сознанию другого персонажа. Синтаксические средства связывания позволяют автору представлять несобственно-прямую речь как имплицитно выраженный диалог сознаний двух персонажей, диалог персонажей и рассказчика, за маской которого скрывается сам автор. 6. Сегменты художественного высказывания, связываемые в единую линейную последовательность союзом what/ то, что, реализуют в тексте как новую, так и данную информацию. Нами выявлены следующие типы информации, отражающие тема-рематическую связность высказывания: тема-рема; тема-тема; рема-рема. В случае инверсии анализируемой конструкции союз what/ то, что вводит новую информацию, сегмент высказывания, находящийся до глагола-связки, – данную информацию. Тема-рематическое согласование высказывания, сегменты которого связываются местоименным союзом what/ то, что, является значимыми для адекватной читательской интерпретации всего художественного текста. 7. В структурном отношении разрывая текст несобственно-прямой речи, вставные конструкции в прагматическом плане способствуют установлению аффективной взаимности между читателем и персонажем, связыванию их дискурсов в единый дискурс. Описывая контекст, в котором персонаж находится в состоянии раздумий, вставные конструкции предстают для читателя стимулом в порождении метапрезентаций мыслей персонажа, которые явно не выражены автором. Особая прагматическая значимость вставных конструкций в несобственно-прямой речи, как показал анализ примеров (71)(94), достигается благодаря их двойной актуализации – и как самостоятельных компонентов речи персонажа, и как частей с акцентированным содержанием в составе внутренней речи персонажа. Автором моделируется противоречивая речевая ситуация: связь и раздельность вставок в составе несобственно-прямой речи. 132 ЗАКЛЮЧЕНИЕ В ходе проведенного исследования выявлены особенности взаимодействия между авторским отражением внутреннего «Я» персонажа, представленного в словесно не выраженных процессах ментальной деятельности, и несобственно-прямой речью, косвенным цитированием слов и мыслей персонажа, непосредственно вербализованных автором в акте художественного творчества. В этом случае чувства персонажа, как правило, пропускаются через фильтр дискурса автора-рассказчика. Исследование повествовательного потенциала несобственно-прямой речи, предполагающее выяснение функций этого явления в художественном тексте, опиралось в нашей работе, прежде всего, на положения функционально-коммуникативного синтаксиса, в частности, на идею о субъектной перспективе текста. Анализ субъектной и коммуникативно-регистровой принадлежности текстовых фрагментов доказывает мысль о том, что основой свободного косвенного дискурса является именно несобственно-прямая речь. Таким образом, несобственно-прямая речь – текстообразующий фактор в произведениях, характеризующихся нетрадиционным повествованием. Функционирование в тексте конструкций с несобственно-прямой речью делает возможной смену фокусов и линий повествования. Многоплановость повествования в их текстах обеспечивается функционированием «вращающейся» точки зрения, частым переходом повествовательной компетенции от повествователя к герою произведения. Можно сказать, что в этих текстах повествователь часто и легко надевает маску персонажа и наоборот, иными словами, субъектно-модальные сферы персонажей в повествовании оказываются открытыми для проникновения в них рассказчика. Однако все повествовательные линии сходятся в образе автора, поскольку именно он является носителем концепции художественного произведения, формируя тем самым его структуру. Многоплановость повествования, в свою очередь, участвует в выражении множества смыслов художественного текста. В сво133 бодном косвенном дискурсе пространство текста предстает перед нами многомерным, изображенным как сложная совокупность нескольких субъективных версий этого пространства. Результаты нашего исследования позволили дать более точное определение «несобственно-прямой речи» как особой авторской технике на уровне художественной литературы. Являясь особой техникой письма, в которой упор делается на отображение процессов происходящих в сознании персонажа, несобственно-прямая речь реализуется в рамках специфической организации повествовательной структуры, актуализуемой разнообразными (дейктическими, модальными) сдвигами в повествовательных планах (транспозициями) автора, рассказчика, персонажа. Это, в свою очередь, находит отражение в образно-ассоциативных компонентах текста, дублирующих образнометафорическую структуру человеческого мышления. Мы, в частности, утверждаем, что дискурс несобственно-прямой речи является самой репрезентативной формой текстового оттиска потока мыслей в их бесконечном континууме. Структура повествовательного приема несобственно-прямой речи базируется, во-первых, на концепции длительности внутреннего времени сознания, в котором прошлое накладывается на настоящее, во-вторых, на бесконечном потоке чувственных ментальных образов плана внутренней речи, активизирующих систему ассоциаций персонажа, в-третьих, на ассоциативном характере мышления, который обусловливает связь между событиями и впечатлениями прошлого и настоящего. Синтаксические связующие средства в современном художественном тексте являются индикаторами несобственно-прямой речи, поскольку манифестируют «голос» персонажа. Отношения, которые они устанавливают в рамках текста, отражают соотношение точек зрения повествователя и персонажей, технику «рассеянного сознания» автора, позволяют выявить, насколько границы «Я» подвержены деконструкции, и как данный метафизический поиск отражается в языке повествования и в языке несобственно-прямой ре134 чи. Дискурс персонажа или рассказчика, инициируемый посредством связующих средств, в пресуппозициональном плане предполагает присутствие другого дискурса, соотношение двух дискурсов. Это может быть дискурс того же самого персонажа. В этом случае синтаксические средства связности маркируют беспрерывность дискурса. Лексико-синтаксические средства связывания, как показало наше исследование, играют в этом процессе конструктивную роль. Перспектива когерентного представления несобственно-прямой речи служит для читателя своеобразным индикатором, указывающим на то, чья точка зрения актуализуется в тексте в данный момент повествования. Указанная перспектива реализуется через визуально-пространственные или темпоральные характеристики повествования, которые образуют своеобразные «дейктические центры». В рамках несобственно-прямой речи средства связности имплицируют присутствие сознания персонажа, его эмоциональную вовлеченность в анализируемые в процессе размышления событий. Средства связности маркируют изменение в эмоциональном состоянии персонажа, что, в свою очередь, создает прагматическую основу для изменения взглядов в отношении данного персонажа со стороны читателя. Таким образом, «сдвиг» в повествовании, фиксируемый средствами связности, воздействует на целостную читательскую интерпретацию повествования. Сосуществование различных уровней сознания персонажа, фактически, образующая единое ментальное пространство текста несобственно-прямой речи, становится источником связности художественного дискурса, делает возможным читательское конструирование целостной репрезентации посредством актуализуемых средств связности, обнаруживаемых в единой синтагматической последовательности. Актуализация средств различной природы (семантической, прагматической, когнитивной) в повествовательном пространстве порождает эффект связывания текста несобственно-прямой речи, прежде всего глобального связывания. В частности, лексико-семантический повтор, на локальном уровне выступающий средством связывания, способ135 ствует установлению имманентных дискурсивных характеристик, которые помогают читателю определить глобальный смысл текста, интерпретировать воспринимаемый текст как связное целое. В процессе связывание несобственно-прямой речи в единую линейную последовательность лексико-семантический повтор выступает как функциональное средство а) стимулирования читателя к исследованию различий между интерпретациями первого и второго повторяемого компонентов (в этом случае семантический повтор моделирует в тексте прагматический эффект интенсификации проявления признака или действия); б) стимулирования читателя к исследованию контекстуальных допущений обоих компонентов повтора (в этом случае повтор получает целостную интерпретацию); в) отражения трудностей персонажа в идентификации своего эмоционального состояния. Концепт, закодированный в каждом из компонентов повтора, в этом случае обогащается читательскими субъективными составляющими, т.е. читатель идентифицирует персонажа через призму собственных эмоций, испытанных в аналогичной ситуации. Повтор, моделируемый личными местоимениями, в рамках несобственно-прямой речи выполняют функцию структурно-смыслового связывания. При этом местоимение one «заглушает» голос рассказчика, усиливает субъективную составляющую внутренней речи размышляющего персонажа. Как результат в тексте моделируется линейная перспектива субъективного взгляда персонажа на объективную реальность. Повествовательная сущность несобственно-прямой речи заключается в установлении специфических взаимоотношений между: 1) рассказчиком и повествованием; 2) автором и читателем. Образ автора имплицитно присутствует в несобственно-прямой речи персонажа, поскольку обеспечивает основу для читательских ожиданий в плане адекватной интерпретации текста. Указанные ожидания неявно заложены в программу линейного строения несобственно-прямой речи, в стремлении выявить прагматику их языковых ин- 136 дикаторов (средств связности) читатель учитывает когнитивную составляющую текста, априорно запрограммированную автором произведения. В рамках несобственно-прямой речи связующие средства актуализуют авторскую технику моделирования множественного сознания, позволяют представить границы «Я» персонажа, подвергнутого деконструкции, материализуют метафизический поиск персонажей в авторском повествовании. Частотность употребления синтаксических связующих средств в несобственно-прямой речи позволяет автору моделировать текстуальный мир таким образом, чтобы отразить опыт персонажей, их переживание текущей ситуацией совмещенным способом. В результате, читатель оказывается не в состоянии в дифференцированном виде воспринять сознание каждого из персонажей. Текст оказывается бесконечным диалогом сознаний персонажей и автора. Проанализированные в нашей диссертационной работе примеры выявляют прагматическую роль связующих средств в стратегически важные для адекватной интерпретации текста моменты сдвига выражаемой точки зрения к другой точке зрения. В большинстве случаев читатель становится свидетелем конфликтов между двумя персонажами, которые автор эффективно выражает посредством «быстрого движения камеры» от сознания одного персонажа – к сознанию другого. Острота данных конфликтов частично обнаруживается в том, как персонажи воспринимают мысли и чувства друг друга и испытывают от этого аффект. Автор кодирует эти внутренние и озвучиваемые персонажами диалоги в несобственно-прямой речи, что диалогизирует повествование, позволяет ему «плавно скользить» от сознания одного персонажа – к сознанию другого персонажа. Значительную прагматическую роль в данном процессе, как мы показали, играют связующие средства. Данные средства позволяют автору представлять несобственно-прямую речь как имплицитно выраженный диалог сознаний двух персонажей, диалог персонажей и повествователя. 137 Связующие средства в художественном тексте можно рассматривать в качестве индикаторов несобственно-прямой речи, поскольку они в определенной степени манифестируют «голос» персонажа. Отношения, которые они устанавливают в рамках текста, отражают соотношение точек зрения повествователя и персонажей. Связующие средства отражают технику «рассеянного сознания» автора, столь распространенную в художественном тексте, позволяют выявить, насколько границы «Я» подвержены деконструкции, и как данный метафизический поиск отражается в языке повествования и в языке несобственнопрямой речи. С точки зрения важности связующих средств в фиксации диалогических ходов собеседников в спонтанном общении, т.е. их способности репрезентировать смену коммуникативной перспективы общения и поддерживать тему общения, мы выявили роль данных средств в презентации повествовательной точки зрения. Наблюдения, представленные исследователями конверсационного анализа, позволили нам сделать предположение, что связующие средства в современном художественном тексте служат показателями имитации имплицитного диалога в рамках несобственно-прямой речи. Идея М.М. Бахтина о том, что диалог есть форма существования романного дискурса, проявляющаяся не только в механическом обмене реплик персонажа, как представляется, выступает основой для объяснения функционирования связующих средств в несобственно-прямой речи. В этом случае мы рассматриваем данную речь как дискурс, а не как сочетание изолированных предложений. Скрытый диалогизм формирует эстетическую основу современного художественного дискурса. Как мы показали, внутренний диалог априорно закодирован в лингвистической структуре несобственно-прямой речи. И значительную роль в данном кодировании играют связующие средства. Выступая в функции лингвистических маркеров несобственно-прямой речи, связующие 138 средства усиливают диалогическую соотнесенность между точками зрения и когнитивными сознаниями персонажей. Синтаксическая конструкция, сегменты которой связываются союзом what/ что (What he saw/ То, что он увидел), служит синтаксическим средством отражения факта достижения персонажем той «будоражащей ясности», о которой упоминается в предшествующем высказывании. В текстуальном плане значение предшествующего высказывания требует последующей актуализации, и оптимальным средством реализации данной актуализации выступает именно конструкция, вводимая союзом what. В рамках нашей диссертации мы также проанализировали характеристики несобственно-прямой речи, позволяющие автору создать иллюзию прямого контакта между читателем и персонажем, сознание которого репрезентировано. В результате аффективной взаимности между данными участниками художественной коммуникации текст несобственно-прямой речи воспринимается как связный, чему в немалой степени способствуют косвенные смыслы, скрытые во вставных конструкциях. Вместе с тем, анализируемые конструкции рассматриваются нами как средство представления мыслей персонажа в ироническом свете, что порождает соответствующую дистанцию между читателем и персонажем. В этом случае читатель, осознавая абсурдность мыслей персонажа, вступает в конфликт с автором текста. При этом сам автор не вводит в текст каких-либо явных суждений по поводу персонажа. Ирония должны быть неявно выраженной, чтобы оказать эффективное и неожиданное воздействие на читателя. Вставные конструкции в процессе связывания текста несобственнопрямой речи, позволяют автору репрезентировать мысли персонажа с различных художественных перспектив, включая его собственную позицию. Вставные конструкции, таким образом, связывают несобственно-прямую речь персонажа с контекстом ее употребления. Этому, в частности, способствуют функции вставок, обусловленные их основным коммуникативным назначением – включением в контекст упо139 требления несобственно-прямой речи дополнительной информации и актуализацией ее в общем ходе повествования. Акцентируясь в несобственнопрямой речи, вставки органично включается в ее состав. Связность несобственно-прямой речи, включающих вставки, достигается благодаря текстообразующей роли вставных единиц. В заключение хотелось бы отметить перспективы нашего дальнейшего исследования: анализ разноуровневых средств связывания как идиостилистического явления в рамках современного художественного текста. 140 БИБЛИОГРАФИЯ 1. Агафонов, А.Ю. Человек как смысловая модель мира [Текст] / А.Ю. Агафонов. – Самара: Бах-рах, 2000. – 336 с. 2. Алефиренко, Н.Ф. К проблеме дискурсивно-текстового универсума культуры [Текст] / Н.Ф. Алефиренко // Лингвориторическая парадигма: теоретические и прикладные аспекты. Межвуз. сб. науч. тр. – Вып. 1. – Сочи, 2002. – С. 5-12. 3. Андрамонова, H.A. Синтаксическая структура внутренних монологов произведений Л.Н.Толстого: Пособие для студентов [Текст] / Н.А. Андрамонова. – Казань: КГУ, 1965. – 64 с. 4. Андреева, Е.Р. Речь героя и позиция автора в поздних рассказах А.П. Чехова: дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.Р. Андреева. – СПб., 2004. – 189 с. 5. Андриевская, А.А. Несобственно-прямая речь в художественной прозе Луи Арагона [Текст] / А.А. Андриевская. – Киев: Киевский университет, 1967. – 234 с. 6. Аристотель. Поэтика [Текст] / Аристотель. – М.: ГИХЛ, 1957. – 183 с. 7. Аристов, А.Ю. Интерпретация лингвокультурного фона в произведениях англоязычных авторов: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.Ю. Аристов. – Самара, 2009. – 21 с. 8. Артеменко, Е.П. К анализу предложений с вводными и вставными конструкциями [Текст] / Е.П. Артеменко // Лингвистический анализ в школе и вузе. – Воронеж: ВГУ, 1983. – С. 49-57. 9. Артюшков, И.В. Внутренняя речь и ее изображение в художественной литературе (на материале романов Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого): дис. … докт. филол. наук [Текст] / И.В. Артюшков. – М., 2004. – 511 с. 141 10. Арутюнова, А.Ю. Диалогичность текста и категория связности: дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.Ю. Арутюнова. – Ставрополь, 2007. – 188 с. 11. Архипова, М.В. Репликация как средство экстериоризации внутренней речи в художественном дискурсе (на материале американского короткого рассказа): дис. … канд. филол. наук [Текст] / М.В. Архипова. – Челябинск, 2003. – 165 с. 12. Баженова, И.С. Обозначения эмоций в художественном тексте: Прагматический аспект: автореф. дис. … докт. филол. наук [Текст] / И.С. Баженова. – М., 2004. – 48 с. 13. Барт, Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов [Текст] / Р. Барт // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX-XX вв.: трактаты, статьи, эссе. – М.: МГУ, 1987. – С. 387-422. 14. Бахтин, М.М. Автор и Герой: к философским основам гуманитарных наук [Текст] / М.М. Бахтин. – СПб.: Азбука, 2000. – 332 с. 15. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики [Текст] / М.М. Бахтин. – М.: Художественная литература, 1975. – 500 с. 16. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества [Текст] / М.М. Бахтин. – М.: Искусство, 1979. – 444 с. 17. Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского [Текст] / М.М. Бахтин // Бахтин М.М. Собрание сочинений в 9 тт. – Т.6. – М.: Русские словари; Языки славянской культуры, 2002.– С. 5-300. 18. Беличенко, Е.Е. Несобственно-прямая речь в языке художественной литературы (на материале анималистической прозы): Дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.Е. Беличенко. – СПб., 2006. – 194 с. 19. Белоусов, К. И. Синергетика текста: от структуры к форме [Текст] / К. И. Белоусов. – М.: Эдиториал УРСС, 2008. – 248 с. 20. Белянин, В.П. Психологическое литературоведение: текст как отражение внутренних миров автора и читателя [Текст] / В.П. Белянин. – М.: Генезис, 2006. – 319 с. 142 21. Беренвальд-Райш, Е.Е. Темпоральная сетка немецкоязычной новеллы: дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.Е. Беренвальд-Райш. – Ростов-наДону, 2010. – 222 с. 22. Блинова, О.А. Лингвокогнитивный аспект репрезентации несобственно-прямой речи (на материале произведений Э.Хемингуэя): дис. … канд. филол. наук [Текст] / О.А. Блинова. – Москва, 2015. – 167 с. 23.Бобрикова, Е.Н. Средства связности текста в литературе «потока сознания» (на материале романа Джеймса Джойса «Улисс»): автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.Н. Бобрикова. – Ростов-на-Дону, 2008. – 20 с. 24. Богин, Г.И. Филологическая герменевтика [Текст] / Г.И. Богин. – Калинин: КГУ, 1982. – 86 с. 25. Богин, Г.И. Типология понимания текста [Текст] / Г.И. Богин. – Калинин: КГУ, 1986. – 85с. 26. Богин, Г.И. Схемы действия читателя при понимании текста [Текст] / Г.И. Богин. – Калинин: КГУ, 1989. – 96 с. 27. Богин, Г.И. Субстанциальная сторона понимания текста [Текст] / Г.И. Богин. – Тверь: ТвГУ, 1993. – 137 с. 28. Богин, Г.И. Явное и неявное смыслообразование при культурной рецепции текста [Текст] / Г.И. Богин // Русское слово в языке, тексте и культурной среде. – Екатеринбург: Арго, 1997. – С.38-44. 29. Богомолов, А.Ю. Языковая личность персонажа в аспекте психопоэтики: На материале романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина»: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.Ю. Богомолов. – Череповец, 2005. – 21 с. 30. Богомолова, Е.Н. Способы обеспечения связности текста в структурно-динамическом рассмотрении: дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.Н. Богомолова. – М., 2011. – 275 с. 143 31. Богуславская, В. В. Моделирование текста: лингвосоциокультурная концепция. Анализ журналистских текстов [Текст] / В. В. Богуславская. – М.: ЛКИ, 2008. – 280 с. 32. Болдырев, Н.Н. Концептуальное пространство когнитивной лингвистики [Текст] / Н.Н. Болдырев // Вопросы когнитивной лингвистики. – 2004. – № 1. – С.18-36. 33. Борботько, В. Г. Принципы формирования дискурса: от психолингвистики к лингвосинергетике [Текст] / В. Г. Борботько. – М.: КомКнига, 2007. – 288 с. 34. Бороденков, П.А. Маркеры аргументации в обиходном дискурсе: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / П.А. Бороденков. – Иваново, 2009. – 22 с. 35. Бровина, А.В. Сопоставительный анализ языковых средств выражения несобственно-прямой речи в русском и немецком языках: дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.В. Бровина. – Екатеринбург, 2009. – 214 с. 36. Вербицкая, О.М. Текстообразующий потенциал когезии в структурносмысловой организации текста: на материале текстов произведений англоязычных авторов: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / О.М. Вербицкая. – Иркутск, 2001. – 22 с. 37. Волков, О.В. Художественный текст и символика авторских проекций [Текст] / О.В. Волков // Структура и семантика художественного текста: Доклады VII Международной конференции. – М.: СпортАкадемПресс, 1999. – С. 29-41. 38. Гагарина, Л.С. Вертикальный контекст речи: к проблеме СФЕ, содержащего несобственно-прямую речь: дис. … канд. филол. наук [Текст] / Л.С. Гагарина. – Архангельск, 2003. – 185 с. 39. Галкина, Т.Г. Психолингвистическое обоснование методологии исследования образов авторского сознания в художественном тексте (на материале прозы В.В. Набокова): дис. … канд. филол. наук [Текст] / Т.Г. Галкина. – Омск, 2008. – 216 с. 144 40. Гальперин, И.Р. Текст как объект лингвистического исследования [Текст] / И. Р. Гальперин. – М.: Наука, 1981. – 139 с. 41. Гаспаров, Б. М. Язык, память, образ. Лингвистика языкового существования [Текст] / Б. М. Гаспаров. – М.: Новое литературное обозрение, 1996. – 352 с. 42. Гельпей, Е.А. Конструктивная роль фреймов прагматической связности реплик в диалогической речи (на материале английского языка): автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.А. Гельпей. – Ростов-наДону, 2007. – 21 с. 43. Гиль, О.Г. Речевые проявления личности в устном рассказе нарративного типа: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / О.Г. Гиль. – М., 2000. – 22 с. 44. Глаголев, Н.В. Вычленение семантических элементов коммуникативной стратегии в тексте [Текст] / Н.В. Глаголев // Филологические науки. – 1985. – № 2. – С. 55-62. 45. Гончар, А.А. Стратегия художественной коммуникации в творчестве Фридриха Дюрренматта: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.А. Гончар. – М., 2006. – 21 с. 46. Грайс, Г.П. Логика и речевое общение [Текст] / Г.П. Грайс // Новое в зарубежной лингвистике. – М., 1985. Вып. XVI: Лингвистическая прагматика. – С. 220-234. 47. Гусаренко, С.В. Синтагматический и семантико-прагматический аспекты функционирования вставных конструкций в современном русском языке: дис. … канд. филол. наук [Текст] / С.В. Гусаренко. – Ставрополь, 1999. – 173 с. 48. Гусева, Г.В. Типологические характеристики вербализованной внутренней речи: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Г.В. Гусева. – Тула, 2002. – 23 с. 49. Гусейнова, А.В. Коннотативный аспект связного текста: дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.В. Гусейнова. – Махачкала, 2004. – 166 с. 145 50. Давыдова, К.В. Гипертекстуальность как свойство художественного текста (на материале английских художественных текстов): автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / К.В. Давыдова. – Армавир, 2006. – 22 с. 51. Дымарский, М. Я. Проблемы текстообразования и художественный текст. На материале русской прозы XIX-XX вв. [Текст] / М. Я. Дымарский. – М.: Эди-ториал УРСС, 2001. – 328 с. 52. Егоршина, Н.В. Нарративный дискурс: семиологический и лингвокультурологический аспекты интерпретации: дис. …докт. филол. наук [Текст] / Н.В. Егоршина. – Тверь, 2002. – 308 с. 53. Ефимова, Т.В. Лингвистический анализ и формальное представление содержания нарративного текста: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Т.В. Ефимова. – Воронеж, 2004. – 23 с. 54. Ешмамбетова, З.Б. Соотношение авторской речи и речи персонажа как лингвопоэтическая проблема (на материале английского языка): автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / З.Б. Эшмамбетова. – М., 1984. – 21 с. 55. Жельвис, В.И. Эмотивный аспект речи. Психолингвистическая интерпретация речевого воздействия [Текст] / В.И. Жельвис. – Ярославль: ЯГПИ, 1990. – 235 с 56. Женетт, Ж. Вымысел и слог: fictio и diction [Текст] / Ж. Женетт // Вестник Московского университета. – Сер. 9. Филология. – 1996. – № 5. – С. 134-155. 57. Жинкин, Н. И. Механизмы речи [Текст] / Н. И. Жинкин. – М.: Изд-во пед. наук, 1958. – 370 с. 58. Залевская, А.А. Текст и его понимание [Текст] / А.А. Залевская. – Тверь: ТвГУ, 2001. – 177 с. 59. Залевская, А. А. Некоторые проблемы теории понимания текста [Текст] / А. А. Залевская // Вопросы языкознания. – 2002. – № 3. – С. 62 -73. 146 60. Засеева, Г.М. Лексико-синтаксические средства создания связности поэтического текста (на материале «Дуанских элегий» Р.М. Рильке): дис. … канд. филол. наук [Текст] / Г.М. Засева. – М., 2002. – 209 с. 61. Ибрагимова, С.К. Языковые средства выражения индивидуальноавторской художественной системы: проза А.В. Амфитеатрова: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / С.К. Ибрагимова. – Махачкала, 2009. – 23 с. 62. Иванова, Е.А. Языковая категория модальности как средство речевой характеристики литературного персонажа (на материале современной английской литературы): автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.А. Иванова. – М., 1998. – 23 с. 63. Иванчикова, Е.А. Как говорят герои Достоевского [Текст] / Е.А. Иванчикова // Поэтика, стилистика, язык и культура: Памяти Татьяны Григорьевны Винокур. – М.: Наука, 1996. – С. 90-97. 64. Инфантова, Г. Г. К вопросу о несобственно-прямой речи [Текст] / Г. Г. Ин-фантова // Ученые записки Таганрогского пед. ин.-та. – Таганрог: ТГПИ, 1958. – Вып. 6. – С. 79-113. 65. Инфантова, Г. Г. Синтаксические конструкции с несобственно-прямой речью в современном русском языке [Текст] / Г. Г. Инфантова // Труды Таганрогского пед. ин.-та. – Ростов н/Д.: РГУ, 1962. – Т. 8. – С. 64-79. 66. Казаковская, В.В. Способы выражения авторства в структуре предложения: дис. … канд. филол. наук [Текст] / В.В. Казаковская. – М., 1996. – 274 с. 67. Каменский, М.В. Социолингвистическая парадигма дискурсных маркеров: на материале английского языка: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / М.В. Каменский. – Ставрополь, 2007. – 21 с. 68. Карышева, А.В. Периферийные синтаксические средства выражения причинных отношений в современном немецком языке и их дискурсивно-прагматический потенциал: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.В. Карышева. – Самара, 2004. – 23 с. 147 69. Кириллова, Т.В. Внутренняя речь в аспекте интраперсональной коммуникации: дис. … канд. филол. наук [Текст] / Т.В. Кириллова. – Самара, 2011. – 183 с. 70. Киселева, К.Л. Инвариантное и вариативное в семантике дискурсивных слов: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / К.Л. Киселева. – М., 1996. – 23 с. 71. Ковтунова, И.И. Несобственно-прямая речь в языке русской литературы конца XVIII – первой половины XIX в. [Текст] / И.И. Ковтунова. – М.: Азбуковник, 2011. – 285 с. 72. Комаров, А.С. Конструкции, вводящие чужую речь, в художественном тексте: дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.С. Комаров. – М., 2010. – 214 с. 73. Корнев, В.Н. Средства локальной и глобальной связности публицистического текста: дис. … канд. филол. наук [Текст] / В.Н. Корнев. – СПб., 2010. – 205 с. 74. Коростова, C.B. Несобственно-прямая речь в современном русском языке: структурно-семантический и функциональный аспекты: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / С.В. Коростова. – Краснодар, 1999. – 21 с. 75. Коростова, C.B. Несобственно-прямая речь как особая разновидность текста [Текст] / С.В. Коростова // Речь. Речевая деятельность. Текст. – Таганрог: ТГПИ, 2000. – С. 152-155. 76. Коростова, C.B. Внутренний монолог в тексте несобственно-прямой речи [Текст] / С.В. Коростова // Актуальные проблемы филологии и методики преподавания: В 2-х ч.: Межвуз. сборник. – Ростов-на-Дону: РПГУ, 2001. – Ч. 1. – С. 127-130. 77. Коротаев, Н.А. Синтаксис и просодия в системе средств дискурсивной связности текста: дис. … канд. филол. наук [Текст] / Н.А. Коротаев. – М., 2009. – 230 с. 148 78. Корпусова, Е.В. Прагматический аспект роли говорящего в функционально-смысловых типах речи «описание» и «повествование»: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.В. Корпусова. – Кемерово, 2003. – 20 с. 79. Котлярова, Т.Я. Особенности построения читательской проекции художественного текста: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Т.Я. Котлярова. – Челябинск, 2007. – 23 с. 80. Котов, Е.А. Социокоммуникативные особенности функционирования дискурсивных маркеров [Текст] / Е.А. Котов // Сборник научных трудов СевкавГТУ. Серия «Гуманитарные науки». – 2003. – Вып. 10. – С. 27-33. 81. Кравченко, О.В. Явления языкового абсурда в художественных текстах: дис. … канд. филол. наук [Текст] / О.В. Кравченко. – Таганрог, 2010. – 181 с. 82. Красных, В.В. Русский язык в условиях языковой и культурной полифонии [Текст] / В.В. Красных – М.: Азбуковник, 2011. – 287 с. 83. Красных, В.В. Жанры речи как аспект психолингвистических исследований человека [Текст] / В.В. Красных // Жанры речи. – Саратов; М.: Лабиринт, 2012. – Вып.8. Жанр и творчество. – С. 52-60. 84. Кубрякова, Е.С. Текст — проблемы понимания и интерпретации [Текст] / Е.С. Кубрякова // Семантика целого текста. – М.: Наука, 1987. – С. 93-94. 85. Кулишова, Н.Д. Языковая личность в аспекте психолингвистических характеристик (на материале письменных текстов): автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Н.Д. Кулишова. – Краснодар, 2001. – 21 с. 86. Куско, К. Проблемы языка современной художественной прозы: несобственно-прямая речь в литературе ГДР [Текст] / К. Куско. – Львов: Вища школа, 1980. – 327 с. 87. Лакан, Ж. Ниспровержение субъекта и диалектика желания в бессознательном у Фрейда [Текст] / Ж. Лакан // Инстанция буквы в бессо149 знательном или судьба разума после Фрейда. М.: Логос, 1997. – С. 148183. 88. Лейкина, А.С. Предваряющее-выделительные конструкции в современном английском языке: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.С. Лейкина. – М., 1992. – 21 с. 89. Леонова, Н.М. Прагматика обращенности внутренней речи в немецких и русских художественных текстах: дис. … канд. филол. наук [Текст] / Н.М. Леонова. – Тамбов, 2005. – 162 с. 90. Леонтьев, А. А. Признаки связности и цельности текста [Текст] / А. А. Леонтьев // Лингвистика текста: сб. науч. трудов МГПИИЯ им. М. Тореза. – Вып. 103. – М.: МГПИИЯ им. М. Тореза, 1976. – С. 60-70. 91. Леонтьев, Д.А. Психология смысла: природа, строение и динамика смысловой реальности [Текст] / Д.А. Леонтьев. – М.: Смысл, 2003. – 487 с. 92. Лотман, Ю. М. Семиотика культуры и понятие текста [Текст] / Ю. М. Лотман // Русская словесность. От теории словесности к культуре текста. Антология / Под ред. проф. В. П. Нерознака. – М.: Academia, 1997. – С. 202-212. 93. Макаров, М.Л. Основы теории дискурса [Текст] / М.Л. Макаров. – М.: Гнозис, 2003. – 397 с. 94. Максимова, Н.В. «Чужая речь» как коммуникативная стратегия: дис. … докт. филол. наук [Текст] / Н.В. Максимова. – СПб., 2006. – 354 с. 95. Мамонтов, А.С. Проблемы восприятия и понимания текста (психолингвистический анализ семантики номинативных единиц текста): автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.С. Мамонтов. – М., 1984. – 21 с. 96. Матвеева, Н. В. Экспериментальное исследование механизмов формирования содержания и смысла текста в процессе его понимания [Текст] / Н.В. Матвеева // Вопросы психолингвистики 2009. – № 9. – С. 266272. 150 97. Милевская, Т.В. Связность как категория дискурса и текста (когнитивно-функциональный и коммуникативно-прагматический аспекты): дис. … докт. филол. наук [Текст] / Т.В. Милевская. – Ростов-на-Дону, 2001. – 390 с. 98. Москальская, О.И. Текст как лингвистическое понятие (обзорная статья) [Текст] / О.И. Москальская // Иностранные языки в школе. – 1978. – №3. – С. 17-25. 99. Москальчук, Г. Г. Текст как информационный пакет [Текст] / Г. Г. Москальчук // Вестник Оренбург, гос. ун-та. – 2004. – № 9. – С. 77-80. 100. Москальчук, Г. Г. Структурная организация как аспект общей теории текста [Текст] / Г. Г. Москальчук // Вестник Оренбург, гос. унта. – 2006. – № 1. – С. 73-81. 101. Мохаммед, Н.В. Психолингвистическое исследование процессов понимания текста: автореф. дис. … докт. филол. наук [Текст] / Мохаммед. – Тверь, 2000. – 50 с. 102. Мурзин, JI. Н., Штерн, А.С. Текст и его восприятие [Текст] / JI .Н. Мурзин, А. С. Штерн. – Свердловск: Урал. ун-т, 1991. – 172 с. 103. Мышкина, Н. Л. Внутренняя жизнь текста: механизмы, формы, характеристики [Текст] / Н. Л. Мышкина. – Пермь: Перм. ун-т, 1998. – 152 с. 104. Назарук, Ю.А. Категория связности в аспекте повторной номина- ции [Текст] / Ю.А. Назарук // Вестник Самарского государственного университета. – 2006. – № 10/2 (50). – С. 197-203. 105. Недбайлик, С.Р. Союзные средства и поле коньюнкции: взаимо- действие различных типов языковых единиц (на материале современного английского языка): автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / С.Р. Недбайлик. – СПб., 2003. – 20 с. 106. Никитина, Т.Г. Лингвопоэтический анализ авторской модально- сти в произведении художественной литературы (на материале расска- 151 зов Дж. Джойса «Дублинцы»): автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Т.Г. Никитина. – Самара, 2003. – 20 с. 107. Николаева, М.Н. Поток сознания как способ актуализации связ- ности в художественном тексте [Текст] / Н.М. Николаева // Сб. науч. трудов / Моск. гос. лингв, ун-т. – М.: МГЛУ, 2001. – Вып. 459. – С. 5567. 108. Никонова, А.Ф. Взаимоотношение авторской речи и речи персо- нажа в английской художественной прозе XXVIII-XIX веков: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / А.Ф. Никонова. – М., 1975. – 19 с. 109. Омелькина, О.В. Несобственно-прямая речь как лингвопрагма- тическая категория: на материале немецкоязычной прозы: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / О.В. Омелькина. – Самара, 2007. – 21 с. 110. Орехова, H.H. К вопросу о лингвистическом статусе несобствен- но-прямой речи [Текст] / Н.Н. Орехова // Вопросы современной лингвистики: Межвуз. сборник науч. трудов. – Архангельск: Изд-во Поморск. гос. ун-та, 1999. – С. 85-89. 111. Пахомова, М.А. Структурно-семантический анализ причинно- следственных отношений в тексте (на материале английского языка): дис. … канд. филол. наук [Текст] / М.А. Пахомова. – Самара, 2009. – 210 с. 112. Петросян, Г.О. Функции и формы несобственно-прямой речи в жанре исторического романа (на материале произведений А.Н. Толского «Петр I» и Ю.Н. Тынянова «Пушкин»): дис. … канд. филол. наук [Текст] / Г.О. Петросян. – Ставрополь, 2008. – 204 с. 113. Пешкова, Н. П. Текст и его понимание: теоретико- экспериментальное исследование в русле интегративного подхода [Текст] / Н. П. Пешкова. – Уфа: РИЦ БашГУ, 2010. – 268 с. 152 114. Пигрова, Е.К. Метакоммуникативные маркеры в устной спон- танной речи: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.К. Пигрова. – СПб., 2001. – 21 с. 115. Пищальникова, В.А. Психопоэтика [Текст] / В.А. Пищальникова. – Барнаул: АГУ, 1999. – 173 с. 116. Поспелов, Н.С. Несобственно-прямая речь и формы ее выраже- ния в художественной прозе Гончарова 30-40-х годов [Текст] / Н.С. Поспелов // Материалы и исследования по истории русского литературного языка. М.: Изд-во АН СССР, 1957. – Т. IV. – С. 218-239. 117. Попова, Л.Г. Прагматика воспроизведения внутренней и внеш- ней речи в немецких и русских художественных текстах: дис. … докт. филол. наук [Текст] / Л.Г. Попова. – Мичуринск, 2002. – 482 с. 118. Поспелова, Е.Г. Семантико-синтаксические типы и текстовые функции вставных конструкций: дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.Г. Поспелова. – М., 2005. – 134 с. 119. Пропп, В. Морфология волшебной сказки [Текст] / В. Пропп. – М.: Лабиринт Пресс, 2011. – 128 с. 120. Раззамазова, О.В. Прогностические потенции средств немецкого языка в реализации компонентов причинно-следственных отношений: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / О.В. Раззамазова. – Барнаул, 2006. – 21 с. 121. Ранжина, Я.Н. Лингвосемиотический анализ процессов креации смысла в художественном тексте: дис. … канд. филол. наук [Текст] / Я.Н. Ранжина. – Пермь, 2011. – 197 с. 122. Рафикова, Н. В. Психолингвистическое исследование процессов понимания текста [Текст] / Н. В. Рафикова. – Тверь: ТГУ, 1999. – 144 с. 123. Рядчикова, E.H. Несобственно-прямой монолог как психолинг- вистический прием [Текст] / Е.Н. Рядчикова // Семантика и уровни ее реализации: Сб. науч. трудов. – Краснодар: КГУ, 1994. – С. 52-57. 153 Сидоров, Е.В. Ширяев, А.Ф. Основы теории языка и речи [Текст] 124. / К.В. Сидоров, А.Ф. Ширяев. – М.: Из-во Военного Университета, 1991. – 320 с. Сенченкова, Н.Г. Прагматическая детерминированность импли- 125. кации в немецкой диалогической речи [Текст] / Н.Г. Сенченкова // Прагматический аспект предложения и текста: Межвузовский сборник научных трудов. – Ленинград: ЛГУ, 1990. – С.70-76. Сергеева, Ю.М. Внутренняя речь как особая форма языкового 126. общения (на материале ангдоязычной художественной литературы): автореф. дис. … докт. филол. наук [Текст] / Ю.М. Сергеева. – М., 2009. – 48 с. 127. Серебрякова, Н.А. Семантико-синтаксические средства выраже- ния психологизма (на материале языка романов Томаса Гарди): дис. … канд. филол. наук [Текст] / Н.А. Серебрякова. – Ставрополь, 2003. – 207 с. 128. Скнар, Г.Д. Тема высказывания художественного текста в аспек- те функциональной грамматики [Текст] / Г.Д. Скнар // Lingua Mobilis. – 2010. – № 7 (26). – С. 10-18. 129. Соколов, А.Н. Внутренняя речь и мышление [Текст] / А.Н. Соко- лов. – М.: Просвещение, 1967. – 248с. 130. Сорокин, Ю.А. Текст: цельность, связность, эмотивность [Текст] / Ю.А. Сорокин // Аспекты общей и частной лингвистической теории текста. – М.: Наука, 1982. – С. 61-75. 131. Старовойтова, И.А. Вставные конструкции как явление комму- никативного синтаксиса: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / И.А. Старовойтова. – СПб., 2000. – 23 с. 132. Страхов, И.В. Психология внутренней речи [Текст] / И.В. Стра- хов. – Саратов: СГУ, 1969. – 56 с. 154 133. Соловьева, И.В. Типология герменевтических ситуаций в дей- ствиях реципиента текста [Текст] / И.В. Соловьева: автореф. дис. … канд. филол. наук. – Тверь, 1999. – 23 с. 134. Соловьева, С.А. Синтаксические средства организации когезии текста: дис. … канд. филол. наук [Текст] / С.А. Соловьева. – Череповец, 1997. – 138 с. 135. Сырма, М.А. Тропы и фигуры речи и их текстообразующая функция (на материале русского и английского языков): дис. … канд. филол. наук [Текст] / М.А. Сырма. – Ростов-на-Дону, 2007. – 184 с. 136. Сыров, И.А. Способы реализацуии категории связности в худо- жественном тексте: дис. … докт. филол. наук [Текст] / И.А. Сыров. – М., 2005. – 349 с. 137. Сысоева, В.В. Нарративный потенциал несобственно-прямой ре- чи в художественном тексте: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / В.В. Сысоева. – Белгород, 2004. – 20 с. 138. Телия, В.Н. Экспрессивность как проявление субъективного фактора в языке и ее прагматическая ориентация [Текст] / В.Н. Телия // Человеческий фактор в языке. Языковые механизмы экспрессивности. – М.: Наука, 1991. – С. 5-35. 139. Тимченко, О.С. Средства связи бессоюзных сочетаний предло- жений в русском и английском языках: дис. … канд. филол. наук [Текст] / О.С. Тимченко. – Ростов-на-Дону, 2009. – 165 с. 140. Трошина, Н.Н. О семантико-синтаксическом аспекте цельности (когерентности) художественного текста [Текст] / Н.Н. Трошина // Аспекты общей и частной лингвистической теории текста. – М.: Наука, 1982. – С. 50-61. 141. Труфанова, И.В. Прагматика несобственно-прямой речи: авто- реф. дис. … докт. филол. наук [Текст] / И.В. Труфанова. – Нижний Новгород, 2001. – 46 с. 155 142. Тураева, З.Я. Лингвистика текста и категория модальности [Текст] / З.Я. Тураева // Вопросы языкознания. – 1994. – №3. – С. 105114. 143. Тюпа, В.И. Три стратегии нарративного дискурса [Текст] / В.И. Тюпа // Дискурс: коммуникация, образование, культура. – № 3-4. – Новосибирск: Наука, 1997. – С. 106-108. 144. Фазылзянова, Г.И. Понимание художественного текста как креа- тивно-онтологический феномен: автореф. дис. … докт. культурологии [Текст] / Г.И. Фазылзянова. – СПб., 2009. – 46 с. 145. Федотова, О.С. Лингвостилистические средства реализации ин- троспекции персонажа в современной англоязычной художественной прозе: дис. … канд. филол. наук [Текст] / О.С. Федотова. – М., 2007. – 173 с. 146. Филимонов, О.И. Скрепа-фраза как средство выражения синтак- сических связей между предикативными единицами: дис. … канд. филол. наук [Текст] / О.И. Филимонова. – Ставрополь, 2003. – 191 с. 147. Худяева, Ю.Н. Различие в степени когезии отдельных элементов в общей структуре текста: на материале пейзажных описаний во французской художественной литературе XIX века: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Ю.Н. Худяева. – СПб., 2001. – 21 с. 148. Черкасова, Е. В. Структура и прагматика инференциального смысла высказываний (на материале английского языка): дис. … канд. филол. наук [Текст] / Е.В. Черкасова. – Самара, 2008. – 169 с. 149. Чэн Дзин Прагматико-стилистические функции несобственно- прямой речи в современной публицистике: дис. … канд. фмлол. наук [Текст] / Дзин Чэн. – М., 2006. – 140 с. 150. Чугунова, С.А. Образ ситуации как медиатор процессов понима- ния художественного текста: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / С.А. Чугунова. – Тверь, 2001. – 22 с. 156 151. Шарапова, Ю.В. Несобственно-прямая речь в функционально- коммуникативном и структурно-семантическом аспектах: На материале английского языка: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / Ю.В. Шарапова. – СПб., 2001. – 22 с. 152. Шмелева, Т.В. Модус и средства его выражения в высказывании [Текст] / Т.В. Шмелева // Идеографические аспекты русской грамматики. – М.: Наука, 1988. – С. 168-202. 153. Шмелева, Т.В. Диалогичность модуса [Текст] / Т.В. Шмелева // Вестник МГУ. – Сер. 9. Филология. – 1995. – №5. – С. 147-156. 154. Шмидт, В. Нарратология [Текст] / В. Шмидт. – М.: Языки сла- вянской культуры, 2003. – 311 с. 155. Штерн, A.C. Текст и его восприятие [Текст] / A.C. Штерн. – Свердловск: Изд-во Свердловского ун-та, 1990. – 280 с. 156. Шульженко, М.Ю. Процесс понимания художественного текста как постижение риторико-герменевтической организованности смыслов: автореф. дис. … канд. филол. наук [Текст] / М.Ю. Шульженко. – Ставрополь, 2010. – 23 с. 157. Черняховская, Л. А. Единицы и связи смысловой грамматики текста [Текст] / Л. А. Чернявская // Сб. науч. трудов МГПИИЯ им. М. Тореза. – Вып. 308. Грамматика и перевод. – М.: МГПИИЯ им. М. Тореза, 1988. – С. 109-113. 158. Чувакин, A.A. Смешанная коммуникация в художественном тек- сте: Основы эвокационного исследования [Текст] / А.А. Чувакин. – Барнаул: Изд-во Алтайск. гос. ун-та, 1995. – 126 с. 159. Юсева, Ю.В. Механизмы вербализации эмоционального состоя- ния литературного персонажа в англоязычной художественной прозе: дис. … канд. филол. наук [Текст] / Ю.В. Юсева. – М., 2011. – 194 с. 160. Abbott, H.P. The Cambridge Introduction to Narrative [Text] / H.P. Abbott. – Cambridge: Cambridge University Press, 2008. – 347 p. 157 161. Banfield, A. Narrative Style and the Grammar of Direct and Indirect Speech [Text] / A. Banfield // Foundation of Language. – L.: Longman, 1973. – PP. 1-39. 162. Beaugrande, R de, Dressler, W.U. Introduction to Text Linguistics [Text] / R. de Beaugrande, W.U. Dressler. – L.: Longman, 1981. – 239 p. 163. Blakemore, D. Understanding Utterances: An Introduction to Prag- matics [Text] / D. Blakemore. – Oxford: Blackwell Publishers, 1992. – 296 p. 164. Blass, R. Are There Logical Relations in a Text? [Text] / R. Blass. – 1993. – № 90. – PP. 91-110. 165. Brown, G., Yule, G. Discourse Analysis [Text] / G. Brown, G. Yule. – Cambridge: Cambridge University Press, 1983. – 351 p. 166. Bruder, G.A., Duchan, J.F., Rapaport, W.M., Segal, E.M., Shapiro, S.C., Zubin, D.A. Deictic Centers in Narrative: An Interdisciplinary Cognitive-Science Project [Text] / G.A. Bruder, J.F. Duchan, W.M. Rapaport, E.M. Segal, S.C. Shapiro, D.A. Zubin. – Buffalo: State University of New York, 1986. – 297 p. 167. Chafe, W. Discourse, Consciousness and Time: The Flaw and Dis- placement of Consciousness Experience in Writing and Speaking [Text] / W. Chafe. – Chicago, IL: University of Chicago Press, 1994. – 327 p. 168. Couper-Kuhlen, E., Thompson, S. Concessive Patterns in Conversa- tion [Text] / E. Couper-Kuhlen, S. Thompson // Cause – Condition – Concession – Contrast Cognitive and Discourse Perspective. – Berlin: Mouton de Gruver, 2000. – PP. 381-410. 169. Culpeper, J. Language and Characterisation: People in Plays and Oth- er Texts [Text] / J. Culpeper. – L.: Longman, 2001. – 342 p. 170. Ehrlich, S. Point of View: A Linguistic Analysis of Literary Style [Text] / S. Ehrlich. – L.: Routledge, 1990. – 247 p. 171. Fludernik, M. Towards a ‘Natural’ Narratology [Text] / M. Fludernik. – L.: Routledge, 1996. – 349 p. 158 172. Galperin, J. Stylistics [Text] / J. Galperin. – M.: Vyssaya Skola, 1981. – 459 c. 173. Giora, R. Notes Towards a Theory of Text Coherence [Text] / R. Gio- ra // Poetics Today. – 1985. – № 6.4. – PP. 699-715. 174. Golding, J.M., Millis, K.M., Hauselt, J., Sego, S.A. The Effect of Connectives and Causal Relatedness on Text Comprehension [Text] / J.M. Golding, K.M. Millis, J. Hauselt, S.A. Sego // Sources of Coherence in Reading. – Hillsdale. NJ: Lawrence Erlbaum, 1995. – PP. 127-143. 175. Haberlandt, K. Reader Expectations in Text Comprehension [Text] / K. Haberlandt // Language and Comprehension. – Amsterdam: NorthHolland, 1982. – PP. 239-249. 176. Halliday, M., Hasan, R. Cohesion in English [Text] / M. Halliday, R. Hasan. – London: Longman, 1976. – 321 p. 177. Herman, D. Story Logic: Problems and Possibilities of Narrative [Text] / D. Herman. – Lincoln: University of Nebraska P., 2009. – 259 p. 178. Keenan, J.M., Baillet, S.D., Brown, P. The Effects of Causal Cohesion on Comprehension and Memory [Text] / J.M. Keenan, S.D. Baillet, P. Brown // Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior. – 1984. – № 23. – PP. 115-126. 179. Kintsch, W., van Dijk, T.A. Toward a Model of Text Comprehension and Production [Text] / W. Kintsch, T.A. van Dijk // Psychological Review. – 1978. – № 85. – PP. 363-394. 180. Kuznetsova, L., Smykalova L. Lectures on English [Text] / L. Ku- zhetsova, L. Smykalova. – Lviv: Lviv University Press, 1972. – 353 p. 181. Leech, G. Semantics [Text] / G. Leech. – Harmondsworth: Penguin, 1974. – 342 p. 182. Leech, G., Short, M. Style in Fiction: A Linguistic Introduction to English Fictional Prose [Text] / G. Leech, M. Short. – L., NY.: Longman, 1981. – 246 p. 159 183. Loman, N.L., Mayer, R.E. Signaling Techniques that Increase the Un- derstandability of Expository Prose [Text] / N.L. Loman, R.E. Mayer // Journal of Educational Psychology. – 1983. – № 75. – PP. 402-412. 184. Maingueneau, D. Eléments de Linguistique pour le Texte Littéraire [Texte] / D. Maingueneau. – Paris : Dupod. Marnette, S., 1996. – 275 p. 185. McHale, B. Free Indirect Discourse: A Survey of Recent Accounts [Text] / B. McHale // Journal for Descriptive Poetic and Theory of literature. – 1978. – № 3. – PP. 249-287. 186. Millis, K.K., Just, M.A. The Influence of Connectives on Sentence Comprehension [Text] / K.K. Millis, M.A. Just // Journal of Memory and Language. – 1994. – № 33. – PP. 128-147. 187. Murray, J.D. Logical Connectives and Local Coherence [Text] / J.D. Murray // Sources of Coherence in Reading. – Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum, 1995. – PP. 107-125. 188. Pascal, R. The Dual Voice: Free Indirect Speech and Its Functioning in the Nineteenth-Century European Novel [Text] / R. Pascal. – Totowa, Manchester: Up, 1977. – 219 p. 189. Reinhart, T. Conditions for Text Coherence [Text] / T. Reinhart // Poetics Today. – 1980. – № 1. – PP. 161-180. 190. Sanders, T.J., Noordman, L.G.M. The Role of Coherence Relations and Their Linguistic Markers in Text Processing [Text] / T.J. Sanders, L.G.M. Noordman // Discourse Processes. – 2000. – № 29. – PP. 37-60. 191. Schiffrin, D. Functions of AND in Discourse [Text] / D. Schiffrin // Journal of Pragmatics. – 1986. – № 10. – PP. 41-66. 192. Schneider, R. Toward a Cognitive Theory of Literary Character. The Dynamics of Mental-Model Construction [Text] / R. Schneider // Style. – 2001. – № 35. – PP. 607-640. 193. Sperber, D., Wilson, D. Relevance [Text] / D. Sperber, D. Wilson. – Oxford: Blackwell, 1995. – 259 p. 160 194. Spyridakis, J.H., Standal, T.C. Signals in Expository Prose: Effects on Reading Comprehension [Text] / J.H. Spyridakis, T.C. Standal // Reading Research Quarterly. – 1987. – № 12. – PP. 285-298. 195. Stein, N., Glenn, Ch. An Analysis of Story Comprehension in Ele- mentary School Children [Text] / N. Stein, Ch. Glenn // Advances in Discourse Processes. – 1979. – Vol. 2. New Directions in Discourse Processing. – Norwood: Ablex, 1979. – PP. 53-119. 196. Stubbs, M. Discourse Analysis: the Sociolinguistic Analysis of Natu- ral Language [Text] / M. Stubbs. – Oxford: Basil Blackwell, 1983. – 238 p. 197. Tammi, P. Against Narrative (‘A Boring Story’) [Text] / P. Tammi // Partial Answers. – 2005. – № 4.2. – PP. 19-40. 198. Thorndyke, P.W. Cognitive Structures in Comprehension and Memory of Narrative Discourse [Text] / P.W. Thorndyke // Cognitive Psychology. – 1977. – № 9. – PP. 77-110. 199. Toolan, M. Narrative Progression in the Short Story: a Corpus Stylis- tic Approach [Text] / M. Toolan. – Amsterdam: Benjamins, 2009. – 242 p. 200. Trabasso, T., Secco, T., van den Broek, P. Causal Cohesion and Story Coherence [Text] / N. Trabasso, T. Secco, P. van den Broek // Learning and Comprehension of Text. – Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum, 1984. – PP. 83111. 201. Trabasso, T., Sperry, L.L. Causal Relatedness and Importance of Sto- ry Events [Text] / T. Trabasso, L.L. Sperry // Journal of Memory and Language. – 1985. – № 24. – PP. 595-611. 202. Ullman, S. Reported Speech and Internal Monologue in Flaubert [Text] / S. Ullman // Style in the French Novel. – Cambridge: Cambridge University Press, 1957. – PP. 92-120. 203. Werth, P. Text Worlds: Representing Conceptual Space in Discourse [Text] / P. Werth. – Harlow: Longman, 1999. – 298 p. 204. Yaron, I. What is a ‘Difficult Poem’? Towards a Definition [Text] / I. Yaron // Journal of Literary Semantics. – 2008. – № 37.2. – PP. 129-150. 161 СПИСОК ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ИСТОЧНИКОВ 1. Abe, S. Treasure Keeper. – NY.: Random House, 2005. – 384 p. 2. Auster, P. Man in the Dark. – NY.: Random House, 2008. – 432 p. 3. Brown, C. The Hellbound Heart. – L.: Vintage, 2002. – 254 p. 4. Davies, R. The Rebel Angels. – L.: Penguin, 2002. – 397p. 5. Faulks, S. Human Traces. – L.: Vintage, 2007. – 569 p. 6. Gray, C. Hourglass. – L.: Penguin, 2009. – 296 p. 7. Haig, B. Man in the Middle. – L.: Vintage, 2009. – 326 p. 8. Haywood, B. Town in the Blueberry Jam. – L.: Vintage, 2008. – 345 p. 9. Lawrence, D.H. Sons and Lovers. – L.: Penguin, 2002. – 314 p. 10.Lowry, M. Under the Volcano. L.: Penguin, 2004. – 299 p. 11.MacAlister, M. Me and My Shadow. – L.: Vintage, 2008. – 368 p. 12.MacAlister, K. Playing with the Fire. – L.: Vintage, 2008. – 351 p. 13.Mansfield, K. Selected Stories. – L.: Penguin, 2005. – 548 p. 14. O’Conner, F. Everything that Rises Must Converge // Flannery O’Conner Selected Works – American Library, 1988. 15. O’Conner, F. Revelation // Flannery O’Conner Selected Works – American Library, 1988. 16. O’Conner, F. The Violent Bear It Away // Flannery O’Conner Selected Works – American Library, 1988. 17. O’Conner, F. Wise Blood // Flannery O’Conner Selected Works – American Library, 1988. 18. Peterfreund, D. Rampart. – L.: Vintage, 2010. – 299 p. 19. Patterson, J. Double Cross. – NY.: Random House, 2006. – 319 p. 20. Patterson, J. The Final Warning. – NY.: Random House, 2007. – 543 p. 21. Robinson, K.S. Forty Signs of Rain. – NY.: Random House, 2005. – 269 p. 22. Sparks, N. Dear John. – L.: Penguin, 2010. – 326 p. 23. Wax, W. Hostile Makeover. – NY.: Faber and Faber, 1998. – 296 p. 24. Wax, W. Leave it to the Cleavage. – NY.: Faber and Faber, 1997. – 257 p. 25. Wax, W. Ten Beach Road. – NY.: Faber and Faber, 1999. – 316 p. 162 26. Woolf, W. Mrs. Dalloaway. – Penguin, 1999. – 213 p. 27.Woolf, W. To the Lighthouse. – Penguin, 2003. – 321 p. 28. Вееров, Я. Господин Чичиков. – М.: Амфора, 2003. – 321 с. 29. Лоуренс, Д. Сыновья и любовники. – М.: Художественная литература, 1989. – 325 с. 30. Скрипкин, К. Город Г… – М.: Амфора, 2002. – 437 с. 163