Второе промежуточное рассмотрение: Система и жизненный мир
advertisement
Фурс В.Н. Элементы теории коммуникативного действия Коммуникативное действование и жизненный мир Стратегическое и коммуникативное действование Интеракции представляют собой решения проблем, в рамках которых планы действия многих акторов координируются таким образом, что действия одного обретают согласованность с действиями других. Вообще действие может быть описано как реализация плана, который основывается на значении ситуации для актора: актор посредством выполнения плана действия овладевает ситуацией, при этом ситуация действия образует фрагмент истолкованного актором окружающего мира1. Проблема координации действий возникает тогда, когда актор может осуществить свой план действия только интерактивно, т.е. с помощью действия еще по меньшей мере одного актора. Тогда типы опосредованных языком интеракций различаются в зависимости от того, как осуществляется согласование планов действий и самих действий, и прежде всего, от того, какую роль играет при этом естественный язык – используется ли он лишь как средство передачи информации или же задействуется в качестве основы социальной интеграции. Хабермас предлагает следующую базовую типологию действия: «Мы называем ориентированное на успех действие инструментальным, если мы его рассматриваем в аспекте следования техническим правилам действия и оцениваем степень эффективности интервенции во взаимосвязь состояний и событий; мы называем ориентированное на успех действие стратегическим, если мы рассматриваем его в аспекте следования правилам рационального выбора и оцениваем степень эффективности его влияния на решения рационального партнера. Инструментальные действия могут быть связаны с социальными интеракциями, а стратегические действия сами представляют собой социальные действия. В отличие от этих типов, я говорю о коммуникативных действиях, если планы действия акторов координируются не посредством эгоцентрической калькуляции успеха, а через акты взаимопонимания. В коммуникативном действовании участники не являются первично ориентированными на собственный успех; они преследуют свои индивидуальные цели при том условии, что они могут согласовать друг с другом свои планы действия на основе общих определений ситуации. В этом смысле согласование определений ситуации является существенной составной частью потребных для осуществления коммуникативного действия интерпретаций»2. В случае коммуникативного действования роль координации действий выполняет направленная на достижение консенсуса сила языкового взаимопонимания, т.е. связующие энергии самого языка, в случае стратегического действования координация зависит от осуществляющихся через не-языковую деятельность каузальных воздействий акторов на ситуацию действия и друг на друга. Поскольку коммуникативное действование предполагает использование языка, ориентированное на достижение взаимопонимания, оно должно удовлетворять целому комплексу строгих условий. Прежде всего, акторы пытаются кооперативно согласовать свои планы друг с другом в горизонте разделяемого жизненного мира и на основании совместных определений ситуации. Далее, они готовы к тому, чтобы достигать эти промежуточные цели определения ситуации и согласования целей действия посредством процессов взаимопонимания, т.е. на пути безоговорочного преследования иллокутивных целей. Языковое взаимопонимание функционирует лишь таким образом, что участники интеракций достигают единства относительно запрошенной значимости их речевых действий и соответствующим образом принимают во внимание разногласия. Посредством речевых действий выдвигаются доступные критике притязаний на значимость, которые в случае надобности должны быть дискурсивно обеспечены. «Таким образом, коммуникативное действование отличается от стратегического в том плане, что успешная координация действий основывается не на целерациональности соответствующих индивидуальных планов действия, а на рационально мотивирующей силе актов взаимопонимания, следовательно, на такой рациональности, которая манифестируется в условиях коммуникативно достигнутого согласия»3. Из перспективы слушателя, которому адресовано выражение, мы можем мы можем выделить три области реакции на корректно воспринятое речевое действие: слушатель понимает выражение, т.е. он схватывает значение сказанного; он занимает позицию «да\нет» по отношению к выдвинутому в речевом акте притязанию, т.е. он принимает или отклоняет предложение, заключающееся в речевом акте; вследствие достигнутого согласия слушатель строит свое действие в соответствии с конвенционально установленными обязательствами. Конкретные действия могут классифицироваться на основе выделения этих оппозиционных типов. Причем речь идет не только о том, что «стратегическое» и «коммуникативное действование» обозначают два аналитических аспекта, в которых могут быть внешним образом рассмотрены одни и те же действия. Скорее, социальные действия могут различаться по тому, какую установку принимают сами участники – ориентированную на успех или на взаимопонимание, и эти установки должны идентифицироваться на основе интуитивного знания самих участников. Причем, из перспективы участника эти типы исключают друг друга, т.е. невозможно двойное намерение: достигать взаимопонимания и одновременно каузально воздействовать на партнеров, поскольку с позиции говорящего или слушателя согласие не может быть привнесено извне. То, что явно достигается посредством вознаграждения или угрозы, суггестии или введения в заблуждение, не может считаться интерсубъективным согласием; подобные воздействия нарушают условия, при которых иллокутивная сила убеждает и производит «согласования». Феноменологическое понятие жизненного мира Разрабатывая модель общества по подсказкам понятийности коммуникативного действования, Хабермас опирается на концепцию жизненного мира, предложенную в рамках феноменологической традиции. «Прививку» понятия жизненного мира, заимствованного у позднего Гуссерля, к социологии осуществил Шюц посредством реабилитации естественной установки и отказа от абсолютизма трансцендентальной философии: «Эмпирические социальные науки найдут свое истинное основание не в трансцендентальной феноменологии, а в конститутивной феноменологии естественной установки. Знаменательный вклад Гуссерля в социальные науки состоит не в его безуспешной попытке решить проблему конститутирования в редуцированной эгологической сфере, не в его непроясненном понятии эмпатии как основы понимания, наконец, не в его истолковании социальных общностей и обществ как субъективностей высшего порядка.., а, скорее, в богатстве его исследований, относящихся к жизненному миру и подлежащих развертыванию с философскую антропологию»4. Жизненный мир понимается Шюцем как социальный мир, трактуемый как мир повседневной практической деятельности. При этом возможность союза между феноменологической философией и социологией связана именно с идеей интерсубъективности жизненного мира: интерсубъективность указывает на внутренне присущую сознанию и действию социальность и на то, что мир переживается человеком как общий для него и других людей. Социальный мир, в котором я живу, будучи связанным многочисленными отношениями с другими людьми, является для меня значимым. Он наделен для меня смыслом, но точно так же я уверен в том, что он наделен смыслом и для других людей тоже. Далее я предполагаю, что мои акты, ориентированные на других, будут пониматься ими аналогично тому, как я понимаю акты других, ориентированные на меня. Более или менее наивно я предполагаю существование общей схемы соотнесения для моих актов и актов других людей. Итак, повседневный мир – это по существу своему интерсубъективный мир; и только эта его характеристика делает возможной социальную коммуникацию как осмысленную. Мы вступаем в мир, содержащий некоторую совокупность принимаемого на веру, разделяемого всеми индивидами знания, и, усваивая уже конститутированные значения, из которых и состоит эта совокупность, мы начинаем соучаствовать в социальном мире. Социальное действие в нем формируется и реализуется посредством значений, делающим мир осмысленным для действующего индивида. Это значит, что, в отличие от сциентистской социальной теории, представляющей общество в виде объективных структур, анонимно функционирующих независимо от их осознания социальными субъектами, феноменологическая социология понимает социальный мир как постоянно конституируемый в повседневной коммуникации на основе обыденных интерпретаций, вырабатываемых самими участниками. Относительную устойчивость (так сказать, квазиобъективность) социальные структуры получают лишь благодаря тому, что интерсубъективные значения выражаются в языке (а значит – фиксируются и обретают некоторую независимость от коммуникативных практик). Основной темой анализа в феноменологической социологии становится конституирование социальных явлений самими участниками. На уровне социальной реальности, в живом потоке интенциональностей мир переживается человеком в терминах типического: языковые конструкты, посредством которых мы категоризируем наш опыт и сообщаем о нем, уже представляют собой обобщения и типизации, определяющие объекты восприятия, являются «конструктами первого порядка». И наиболее интересным и проблематичным для социолога становится именно то, что принимается на веру непосредственными участниками коммуникации в рамках «естественной установки». Задача иссле- дователя состоит в тематизации очевидностей, на которых основаны повседневные социальные практики. По мнению Хабермаса, которое определяет направление разработки им оригинальной версии концепции жизненного мира, позиция феноменологической социологии, вызывает двойственную оценку. С одной стороны, видя, что Гуссерль фактически не решил проблему интерсубъективности, Шюц совершает поворот от проблемы трансцендентального конституирования жизненного мира к социологическому рассмотрению интерсубъективно конституированного жизненного мира. С другой стороны, Шюц фактически остается в границах философии сознания: структуры жизненного мира анализируются не через прямое обращение к структурам интерсубъективности, произведенным речевыми практиками, а через выявление их отображений в субъективных переживаниях отдельных акторов. Поэтому у Шюца «субъект переживания», а не языковая коммуникация, остается последней инстанцией анализа. Тогда первый шаг на пути разработки собственной версии концепции жизненного мира должен состоять в том, чтобы, ориентируясь на те характеристики, которые открыла в жизненном мире феноменологическая социология, объяснить их не в рамках философии сознания, а в рамках разработанной самим Хабермасом коммуникативной модели. Ситуация действия и нетематическое знание В перспективе реконструктивного (формально-прагматического) исследования понятие жизненного мира можно ввести, основываясь на понятии коммуникативного действования. В самом общем плане любое действие представляет собой овладение определенной ситуацией. Понятие коммуникативного действования акцентирует в процессе овладения ситуацией два аспекта: телеологический аспект реализации целей (или выполнения плана действия) и коммуникативный аспект толкования ситуации действия и достижения взаимопонимания. Если стремиться к интегрирующей формулировке, то можно сказать, что в рамках коммуникативного действования участники: (а) согласованно (б) осуществляют свои планы (в) на основании общих трактовок ситуации. Представим это положение более развернуто. Планы действия участники всегда составляют на основании понимания (более или менее эксплицитного, более или менее дифференцированного и развернутого) наличной ситуации. При этом, для коммуникативного действования конститутивно, что взаимопонимание между участниками является условием достижения частного успеха (успешного осуществления плана действия). В свою очередь, достижение согласия относительно чего-то в мире предполагает, что участники уже исходят из когерентных трактовок их ситуации действия. Рассмотрим подробнее эту общность определений ситуации различными акторами и попытаемся установить ее природу. Прежде всего, бросается в глаза, что согласованное понимание ситуации лишь в сложных случаях является продуктом сознательных стремлений: только тогда, когда попытки достижения взаимопонимания терпят неудачу, консенсуально направленные усилия участников переключаются из объектной в рефлексивную установку и перенацели- ваются с положений дел в мире, относительно которых стремятся к согласию, на те допущения, которые позволяют опознавать и рубрицировать эти положения дел. В простых случаях определения ситуации уже неявно предполагаются согласованными и направляют объектно ориентированную практику взаимопонимания. В этом смысле можно говорить, что общие определения ситуации образуют ее фон, организуя ее осмысленное и членораздельное восприятие: они позволяют акторам идентифицировать те или иные фрагменты ситуации, относя их к объективному, социальному или субъективному мирам, и при этом отличать самих себя, как действующих субъектов, от этих миров. Тем самым трактовки ситуации действия играют важную роль в практике взаимопонимания – именно на них опираются притязания на значимость, выдвигаемые участниками коммуникации относительно тех или иных пропозициональных содержаний; это значит, что явная или неявная апелляция к определениям ситуации позволяет акторам осмысленно и основательно реагировать на выдвинутое кем-то притязание на значимость и достигать согласия относительно него. Далее, если в рамках той или иной ситуации рассматривать не единичное действие, а растянутую во времени последовательность действий, то нужно допустить, что определения ситуации воспроизводятся снова и снова. Каждое новое действие представляет собой своего рода тест для уже имеющихся трактовок: имплицитно предполагаемое определение ситуации реальным действием (его успехом или неудачей) подтверждается или же, напротив, ставится под вопрос и модифицируется или же вовсе заменяется другим. Тем самым коммуникативная практика предстает как реальный опыт, обеспечивающий проверку адекватности определений ситуации. Причем, именно благодаря тому, что коммуникативный опыт действенно проблематизирует неявно подразумеваемые трактовки ситуации, они могут быть эксплицированы; и они переводятся в явную форму именно в той мере, в какой проблематизируются в опыте. Наш анализ еще больше усложняется, если мы рассматриваем уже не единичную ситуацию, а протекание коммуникативных действий в меняющихся ситуациях. Ясно, что ситуации действия постоянно сменяются, при этом ситуации вовсе не представляют собой изолированные или даже сколько-нибудь четко отграниченные друг от друга «миры» – они плавно, почти незаметно переходят одна в другую. Некоторая ситуация может быть понята как тематически выделенный фрагмент неопределенного поля действия. Тема возникает в связи с теми или иными конкретными интересами и целями субъектов действия и определяет ситуацию: в ситуацию действия включаются далеко не все характристики акторов и далеко не все составные части их окружения, но лишь тематически значимые, и упорядочиваются они, опять-таки, в зависимости от своей тематической релевантности. Эта ситуация действия предстает как область актуальных потребностей взаимопонимания и возможностей действия. Остальное поле действия выступает при этом как нетематический горизонт, который по мере удаления от актуальной ситуации как центра становится все более анонимным и диффузным. Границы ситуации, как уже отмечалось, являются текучими и незаметно пересекаются при любом сдвиге темы; тем самым мы переходим в другую ситуацию, которая становится новым центром неопределенного поля действия; адекватно смещается и горизонт, поглощая при этом предшествующую ситуацию. В новой ситуации действия утрачивают свою актуальность прежние определения ситуации, однако, действующие не оказываются в положении неопределенности – обнаруживаются, что новая ситуация им определенным образом уже известна. Дело в том, что ситуации действия, будучи многообразно переплетены своими составными частями, образуют сложную сеть взаимных отсылок; так что одна ситуация переходит в другую достаточно произвольным, но не случайным образом (т.е., произвольно изменив тему, участники могут оказаться в другой ситуации, но вовсе не в любой, а лишь в такой, которая является «смежной» с предшествующей). В коммуникативной практике уходящая в бесконечность сеть отсылок и перекличек конкретных ситуаций действия реально соприсутствует с актуальным тематическим центром как подвижный горизонт потенциальностей. Благодаря этому обстоятельству возможные новые ситуации уже известны в форме фонового, нетематического знания, в модусе само собой разумеющегося, которое интуитивно известно всем, кого оно касается. Из этих нетематических содержаний строятся определения конкретных ситуаций участниками; при этом, некоторое (прежде нетематическое) содержание, коль скоро оно сопрягается с актуальной ситуацией действия, осознается участниками, выражается в определениях ситуации, проверяется выполнением действия и, тем самым, может быть проблематизировано. Это значит, что по отношению к ситуации действия нетематический горизонт предстает как резервуар само собой разумеющегося, который используется участниками коммуникации для кооперативных процессов толкования – отдельные его элементы задействуются, коль скоро они становятся релевантны некоторой ситуации действия; при этом они, правда, утрачивают не только свою тривиальность, но и свою бесспорность. Однако, проделанного анализа все еще недостаточно для достижения коммуникативно переопределенного понятия жизненного мира – последний нельзя отождествлять с областью нетематического знания, поскольку последняя имеет сложную структуру и жизненным миром не исчерпывается. Прежде всего, в ней можно выделить нетематическое знание, которое находится еще на переднем плане (Vordergrundwissen) и на которое опираются участники коммуникации как на частные прагматические и семантические предпосылки. При этом имеется в виду, во-первых, связанное с той или иной ситуацией горизонтное знание и, во-вторых, связанное с той или иной темой контекстное знание5. Говоря более конкретно, первый вид нетематического знания переднего плана имеет место благодаря тому, что актуально воспринимаемое ближайшее окружение акторов, находящееся в центре ситуации действия, вписано в невоспринимаемые, концентрически упорядоченные горизонты. При нормальном ходе дела участники молчаливо предполагают, что эти невоспринимаемые области их окружения, становящиеся по мере удаления от центра все более диффузными, они толкуют одинаково. Горизонтное знание о невоспринимаемом окружении ситуации имплицитно присутствует в явно выраженном и опосредует ин- терсубъективную значимость выражений, делая их в известной мере непроблематическими. Второй вид нетематического знания, также играющий важную роль в обеспечении приемлемости символических проявлений акторов для других участников коммуникации, -- это связанное с актуальной темой контекстное знание. Находясь в рамках некоторой общей среды с другими людьми, актор, затрагивая определенную тему, тем самым задействует предметно связанные с ней контексты, которые (в силу общности локальных или этнических традиций, сходства школьного образования и т.п.) являются общими для всех участников коммуникации. В свете этого контекстного знания то или иное символическое проявление актора предстает как естественное или необычное, важное или заурядное, приемлемое или вызывающее протест; иными словами, контекстное знание также существенно опосредует интерсубъективность коммуникативной практики. Эти две указанные Хабермасом разновидности нетематического знания в коммуникативной практике задействуются, можно сказать, в виде «чувства уместности» и «чувства относящегося к делу» («чувства», конечно, лишь в смысле интуитивного знания), которыми обладают компетентные участники коммуникации и которые во многом предопределяют интерсубъективное восприятие того или иного конкретного выражения. Далее, важной характеристикой нетематического знания переднего плана является то, что оно легко может быть проблематизировано и становится при этом, естественно, тематическим. Для этого достаточно, в частности, нетривиально сместиться ситуации или теме – прагматические и семантические предпосылки, которые только что молчаливо предполагались, сразу же будут эксплицированы и поставлены под вопрос. Такое в повседневном течении коммуникативной практики случается на каждом шагу; поэтому нетематическое знание «переднего плана» является, так сказать, «условно (или релятивно) нетематическим». Этим ситуативно связанное горизонтное знание и тематически связанное контекстное знание отличаются от нетематического знания заднего плана (Hintergrundwissen), или от жизненного мира, до которого мы наконец-то добрались. Жизненный мир представляет собой глубинный слой нетематического знания, в котором коренится горизонтное и контекстное знание. Нетематическое знание, образующее жизненный мир, обладает исключительной стабильностью, поскольку оно в значительной степени иммунизировано против проблематизирующего давления случайного течения опыта. Этот слой всегда уже предположенного знания может быть тематизирован только посредством специального методического усилия, к тому же лишь шаг за шагом. Формально-прагматическое понятие жизненного мира Таким образом, понятие жизненного мира вводится на основе рассмотрения ситуации коммуникативного действия и тем самым переопределяется. Важно при этом не потерять те его существенные характеристики, которые были выявлены его анализом уже в рамках феноменологической социологии. Так, Шюц и Лукман, описывая жизненный мир, выделяют, прежде всего, три основных момента: (1) наивная известность непроблематически данного фона: «Под повседневным жизненным миром следует понимать ту область действительности, которую нормальный бодрствующий взрослый обнаруживает в установке здравого смысла как просто данную. Как «просто данное» мы обозначаем все, что мы переживаем как бесспорное, всякое положение дел, которое до поры до времени является для нас непроблематическим»6; (2) интерсубъективная значимость жизненного мира: «Таким образом, мой жизненный мир изначально является не моим приватным, а интерсубъективным миром; основные структуры его действительности являются общими для нас»7 и (3) его тотальный и, вместе с тем, неопределенный, ограничивающий и, тем не менее, «пористый» характер: «Жизненный мир как ресурс знания для мышления следует понимать не как связность, прозрачную в своей целостности, а, скорее, как тотальность самопонятностей (Selbstverständlichkeuten), изменяющихся от одной ситуации, выделенной из фоне неопределенного, к другой. Эта тотальность как таковая не схватывается, однако она, переживаемая как прочная, надежная почва всякого ситуационно обусловленного толкования, дана вместе (mitgegeben) с течением опыта»8. Рассмотрим более подробно, как эти свойства жизненного мира можно интерпретировать в формально-прагматическом плане. (1) Жизненный мир дан коммуникативно действующему субъекту с несомненностью и совершенно не может быть проблематизирован потому, что составные части жизненного мира, обладающие для нас непосредственной известностью, не имеют статуса объективных фактов, социальных норм или субъективных переживаний, относительно которых говорящий и слушатель могут достигать взаимопонимания. Все составные части некоторой ситуации действия, относительно которых участники при помощи коммуникативных выражений хотят достигнуть консенсуса, должны допускать постановку под вопрос; и эта область проблематизируемого ограничена той ситуацией действия, которая окружена подвижными горизонтами жизненного мира. Это значит, что жизненный мир образует для актора, который находится в определенной ситуации, тот фон, который, в принципе, доступен, но не принадлежит к области релевантности ситуации действия. Жизненный мир образует интуитивно наличную (и в этом отношении – знакомую и прозрачную) и, вместе с тем, необозримую сеть предпосылок, которые должны быть выполнены, чтобы то или иное символическое проявление участника коммуникации вообще было осмысленным. При этом жизненный мир в целом постоянно остается фоном; актуализируется лишь непосредственно задействованный фрагмент. Поэтому жизненный мир дан в том модусе само собой разумеющегося, который всегда находится ниже уровня в принципе доступных критике убеждений9. (2) Жизненный мир обязан своей непосредственной и безусловной достоверностью социальному априори, встроенному в интерсубъективность языкового взаимопонимания. Характеризующую жизненный мир общность надлежит понимать весьма радикально: она предшествует любому возможному разногласию; в отличие от интерсубъективно разделяемого знания, она не может быть опровергнута опытом, в крайнем случае – лишь шоковым образом разрушена. «Перспективность восприятия и толкования, которая связана с коммуникативными ролями первого, второго и третьего лица, является решающей для структуры ситуации действия, но свой жизненный мир члены того или иного коллектива относят к себе в первом лице множественного лица, наподобие того, как отдельный говорящий относит к себе в первом лице единственного числа привилегированно доступный ему субъективный мир»10. (3) Ситуации действия сменяют одна другую, но границы жизненного мира при этом не могут быть трансцендированы. Жизненный мир образует ту среду, в которой смещаются горизонты ситуаций, в которой они расширяются или сужаются; он образует тот контекст, который, сам являясь безграничным, устанавливает границы. Жизненный мир включается в конкретные процессы коммуникативного взаимопонимания лишь очень непрямым образом и остается поэтому неопределенным: лишь обретая релевантность наличной ситуации, некий фрагмент жизненного мира попадает в поле зрения как такая культурная очевидность, которая опосредуется интерпретацией и, в той мере, в какой она тематизируется, утратила свой изначальный модус непроблематически данного. Постоянно существует опасность, что возникнут некие новые ситуации, ставящие под вопрос состоятельность наших прежних представлений, но они не могут, однако, поколебать наивное доверие к жизненному миру. Повседневная коммуникативная практика вообще несовместима с гипотезой, что «все могло бы быть и иначе», поскольку жизненный мир иммунизирован против тотальной проблематизации. До тех пор, пока мы не выходим за пределы установки вовлеченного в повседневную коммуникативную практику актора, направленной на ситуации действия, мы вообще не можем увидеть ограниченность жизненного мира, которая определяется конечностью накопленного и всегда еще способного к расширению запаса знаний. Для участника коммуникации жизненный мир образует исключающий обман и принципиально неисчерпаемый контекст, поэтому каждое ситуативное понимание основывается на глобальном пред-понимании, а каждое определение ситуации действия есть толкование в рамках «уже истолкованного», рефлексивное движение внутри дорефлексивно известной действительности. Таким образом, отбрасывая понятийность философии сознания, при помощи которой как Гуссерль, так и Шюц анализировали проблематику жизненного мира, мы можем определять его как языково организованный и передаваемый от поколения к поколению посредством культурных традиций запас образцов толкования. При этом статус жизненного мира в структуре коммуникативного опыта все же еще нуждается в уточнении. И, прежде всего, понятие жизненного мира важно четко отличать от используемого в понятийности коммуникативного действования формального концепта мира. Как уже разъяснялось, Хабермас полагает, что говорящий, выполняющий речевой акт, устанавливает посредством него отношения, во-первых, к чему-то в объективном мире (как совокупности сущностей, относительно которых возможны истинные высказывания); во-вторых, к чему-то в социальном мире (как совокупности легитимно упорядоченных межличностных отношений) и, втретьих, к чему-то в субъективном мире (как совокупности привилегированно доступных переживаний, которые говорящий может правдиво выразить перед публикой). Референтами речевого действия являются для говорящего, соответственно, нечто объективное, нечто нормативное и нечто субъективное. Комму- никативное действование основывается на том кооперативном процессе толкования, в котором участники соотносятся с чем-то в объективном, социальном и субъективном мирах; при этом говорящий и слушатель используют систему трех мироотношений как рамки интерпретации, в которых они вырабатывают общие определения их ситуации действия. Однако, язык и культурное предание, конститутивные для жизненного мира, не совпадают с формальными понятиями мира, с помощью которых участники коммуникации совместно определяют их ситуацию действия, и не встречаются им как нечто в объективном, социальном или субъективном мирах. Участники коммуникации, совершая или воспринимая речевое действие, движутся внутри их языка в столь большой мере, что они не могут поставить перед собой интерсубъективное выражение таким же образом, каким они представляют событие как нечто объективное, поведенческое ожидание как нечто нормативное, а желание или чувство как нечто субъективное. Коль скоро акторы сохраняют свою перформативную установку непосредственных участников коммуникации, действительно используемый ими язык остается у них «за спиной»; говорящий в принципе не может занять в отношении него никакую внешнюю позицию. Сказанное справедливо и относительно тех культурных образцов толкования, которые транслируются в этом языке. Естественные языки консервируют содержания традиций, которые вообще могут существовать только в символической форме; в свою очередь, и культура откладывает отпечаток на языке, так как семантический потенциал языка должен соответствовать сложности накопленных культурных содержаний. Этот запас знаний обеспечивает участников фоновыми убеждениями, которые совместно полагаются всеми участниками коммуникации как гарантированные; из этих убеждений образуется соответствующий контекст процессов взаимопонимания, в которых акторы используют имеющиеся определения ситуации действия или согласуют новые. Если они выходят за пределы горизонта данной ситуации, они не попадают в пустоту – они оказываются в другой, только что актуализированной, но уже пред-интерпретированной области само собой разумеющегося культуры. В коммуникативной практике повседневной жизни вообще не встречаются совершенно неизвестные ситуации. Новые ситуации возникают всегда на почве жизненного мира, который построен из нажитого запаса знания. И по отношению к нему участники коммуникации могут занять внешнюю позицию в столь же малой мере, как и по отношению к используемому естественному языку – средству практики взаимопонимания. Следовательно, категория жизненного мира имеет иной статус, нежели используемые в концепции коммуникативного действования формальные понятия мира. Последние, вместе с тремя типами доступных критике притязаний на значимость, образуют категориальные «строительные леса», которые служат тому, чтобы проблематические, т.е. требующие достижения единства, ситуации вписать в содержательно уже интерпретированный жизненный мир. Благодаря формальным концептам мира говорящий и слушатель могут квалифицировать возможные референты их речевых действий таким образом, чтобы они могли относиться к чему-то объективному, социальному или субъективному. Напротив, с помощью понятия жизненного мира говорящий и слушатель не соотносятся с чем-то как «интерсубъективным» -- коммуникативно действующие всегда движутся внутри горизонта их жизненного мира и не могут выйти за его пределы. Как интерпретаторы, они сами вместе со своими речевыми действиями принадлежат жизненному миру; но они не могут соотнестись с «чем-то в жизненном мире» таким же образом, как с фактами, нормами или переживаниями. Пожалуй, можно сказать, что жизненному миру присущ своеобразный квази-трансцендентальный статус по отношению ко всему, что может быть рубрицировано формальными концептами мира. Именно структуры жизненного мира устанавливают формы интерсубъективности возможного взаимопонимания, и именно им участники коммуникации обязаны своей внешней позицией по отношению к тому «внутримировому» (т.е. относящемуся к тому или иному «миру»), относительно чего они могут достигать взаимопонимания. «Жизненный мир является как бы той трансцендентальной областью, в которой встречаются говорящий и слушатель, где они взаимно могут выдвигать притязание на то, что их выражения и мир (объективный, социальный или объективный) согласуются друг с другом, и где они могут эти притязания на значимость критиковать и подтверждать, разрешать свои расхождения и достигать согласия. (...) Жизненный мир конститутивен для взаимопонимания как такового, тогда как формальные понятия языка образуют систему отношений для того, о чем возможно взаимопонимание: говорящий и слушатель договариваются из общего для них жизненного мира относительно чего-то в объективном, социальном или субъективном мире»11. Формально-прагматически переинтерпретированное понятие жизненного мира может выполнять трансцендентальные функции без того, чтобы нужно было постулировать трансцендентального субъекта: благодаря притязаниям на значимость, трансцендирующим все сугубо локальные масштабы, напряжение, существующее между трансцендентальными предпосылками и эмпирическими данностями пронизывает саму фактичность повседневной коммуникативной практики. Теория коммуникативного действования де-трансценденциализирует царство умопостигаемого посредством того, что она открывает идеализирующую силу предвосхищения в неизбежных прагматических предпосылках речевых актов, т.е. в средоточии самой практики взаимопонимания (такие идеализации, правда, становятся зримыми лишь в не-повседневных формах коммуникации – в аргументации). «Идея обеспечения открытых критике притязаний на значимость требует таких идеализаций, которые, будучи спущены с трансцендентального неба на твердую почву жизненного мира, обнаруживают свою действенность в медиуме естественного языка»12. Общество как символически структурированный жизненный мир. Предложенная выше трактовка жизненного мира непосредственно примыкает к феноменологической – преодолевая свойственные последней узкие рамки философии сознания, она, вместе с тем, как и феноменологическая, является культуралистски суженной: жизненный мир в целом сводится к культуре, а сами культурные образцы толкований выступают как ресурсы практики взаимо- понимания участников интеракций, которые вырабатывают общие определения ситуаций действия и стремятся достигнуть согласия относительно чего-то в мире в рамках наличных смысловых ресурсов. При этом к ситуации принадлежит все то, что предстает как ограничение соответствующих инициатив действия: актор, имея за спиной жизненный мир как ресурсы действия, ориентированного на взаимопонимание, сталкивается с ограничениями, которые обстоятельства – составные части ситуации – накладывают на осуществление его планов; данные ограничения упорядочиваются в системе координат трех формальных миров, рубрицируясь как объективные факты, социальные нормы и субъективные переживания. При таком подходе логично идентифицировать жизненный мир с передаваемым посредством культуры фоновым знанием, так как культура сама не принадлежит к составным частям ситуации и не подпадает под формальные концепты мира, с помощью которых участники договариваются относительно их ситуации действия. На первый взгляд, с институциональными порядками и структурами личности дело обстоит иначе, чем с культурой – они вполне могут ограничивать пространство инициативы акторов, представая перед ними как составные части ситуации действия. Тогда они подпадают под соответствующие формальные понятия мира, относясь к социальному или субъективному миру. Но это соображение не должно вести нас к однозначному утверждению о том, что нормы и переживания являются исключительно чем-то таким, относительно чего участники интеракций достигают согласия; точнее было бы сказать, что они могут получать двоякий статус – с одной стороны, как составные части социального или субъективного мира, а с другой – как структурные компоненты жизненного мира. Понять, что причисление общества и личности к структурным компонентам жизненного мира является оправданным, поможет следующее рассуждение: действование, как овладение ситуацией, представляет собой циклический процесс, в котором актор является не только инициатором подотчетных ему действий, но также и продуктом культурных преданий, которые он разделяет, солидарных групп, к которым он принадлежит, и процессов социализации, которыми он охвачен. Действительно, если мы исходим из модели «беспредпосылочного субъекта», сталкивающегося с некоторой проблемой, которую он должен решить самостоятельно, то жизненный мир вводится именно как нетематический горизонт, окружающий тематически выделенную ситуацию действия. Но если самого субъекта действия понимать «контекстно», то становится ясным, что отдельное действие прочерчивается на фоне жизненного мира, который при этом не сводится к культурным образцам толкования ситуаций: этот фон включает также индивидуальную сноровку (интуитивное знание, о том, как справиться с определенной ситуацией) и навыки солидарности (интуитивное знание, на что можно положиться в определенной ситуации). Иными словами, общество и личность предстают в коммуникативной практике не только как ограничения (как составные части ситуации, относящиеся к одному из трех формальных миров), они выступают и в функции ресурсов (т.е. принадлежат к жизненному миру). Преодоление культуралистской редукции трактовки жизненного мира, пока лишь обозначенное, должно быть осуществлено более основательно. И прежде всего, переход к более полному понятию жизненного мира предполагает осознанное изменение ракурса его рассмотрения. До настоящего момента проводился реконструктивный подход, исходящий из перспективы субъекта действия: коммуникативно-теоретическое понятие жизненного мира было получено на пути реконструкции того дотеоретического знания, которым располагают компетентные участники коммуникативного действования. Выходя за пределы философии сознания, коммуникативно-теоретическое понятие жизненного мира (в силу его аналитического сродства с трансцендентальным понятием жизненного мира, развитым в феноменологии) еще недостаточно для социологического применения, поскольку не специфицирует предметную область социальных наук. Для описания динамики жизненного мира в целом нам следует исходить из тех функций, которые человеческие действия выполняют для воспроизводства жизненного мира; руководствоваться мы будем при этом, разумеется, понятием коммуникативного действования. Рассматривая коммуникативное действование уже как средство, мы получаем следующий тройственный результат: (1) посредством того, что участники интеракций достигают согласия друг с другом относительно их ситуации, они находятся в культурном предании, которое одновременно используют и обновляют; (2) посредством того, что участники интеракций координируют свои действия посредством интерсубъективного признания доступных критике притязаний на значимость, они основываются на принадлежности к социальным группам и одновременно воспроизводят их интеграцию; (3) посредством того, что подростки участвуют в интеракциях с «образцовыми» субъектами действия, они интернализируют ценностные ориентации своей социальной группы и обретают необходимые для действия компетенции13. Таким образом, коммуникативное действование, рассмотренное в функциональном плане, служит: в аспекте взаимопонимания – передаче и обновлению культурных знаний; в аспекте координации действия – социальной интеграции и воспроизводству солидарности; наконец, в аспекте социализации – образованию личностной идентичности. Это значит, что компоненты жизненного мира можно понимать как сгущения процессов, осуществляющихся через коммуникативное действование – они являются результатом традирования значимого знания, упрочения групповой солидарности и образования самосознательных акторов и поддерживаются посредством этих процессов. Тогда компонентам жизненного мира являются культурные образцы, легитимные порядки и структуры личности. «Культурой я называю запас знаний, из которого участники коммуникции, коль скоро они достигают взаимопонимания друг с другом относительно чего-то, обеспечиваются интерпретациями. Общество состоит из легитимных порядков, посредством которых участники коммуникации регулируют свою принадлежность к социальным группам и обеспечивают солидарность. К структурам личности я отношу все мотивы и навыки, которые позволяют субъекту говорить и действовать и при этом обеспечивать собственную идентичность»14. В свете сказанного становится ясной суженность сугубо культуралистской трактовки жизненного мира; таковая предполагает также урезанное понимание коммуникативного действования, которое предстает тогда лишь как процесс интерпретации, посредством которого воспроизводится культурное знание. Однако, коммуникативное действование не является лишь практикой взаимопонимания – акторы, благодаря тому, что они достигают взаимопонимания относительно чего-то в мире, одновременно участвуют в интеракциях, посредством чего они формируют свою принадлежность к социальным группам и собственную идентичность. Если же на передний план выходит один из двух последних аспектов, мы снова получаем одностороннее – институционалистски или социализаторски суженное – понимание жизненного мира. Сеть повседневной коммуникативной практики охватывает не только семантическое поле символических содержаний, но также и измерения социального пространства и исторического времени, и образует средство, благодаря которому формируются и воспроизводятся культура, общество и личность. Эти компоненты жизненного мира воплощены в различных субстратах, но представляют собой смысловые образования, переплетенные и взаимодействующие друг с другом. Культура воплощена в символических формах – в предметах потребления, теориях и технологиях, в текстах и в действиях; общество воплощено в институциональных порядках и правовых нормах; наконец, структуры личности воплощены в человеческом теле. При этом компоненты жизненного мира не являются образованиями, взаимодействующими по типу «система-окружающая среда» – они тесно переплетены друг с другом посредством естественного языка. Таким образом, опираясь на обыденное понятие жизненного мира и развивая его по подсказкам понятийности коммуникативного действования, мы достигаем понимания социума как символически структурированного жизненного мира и можем когерентно объяснять процесс его воспроизводства. Предельно кратко этот процесс можно представить так: символические структуры жизненного мира воспроизводятся посредством коммуникативного действования, обеспечивающего не только воспроизводство интерсубъективно значимого знания, но также стабилизацию групповой солидарности и воспроизводство компетентных акторов. Процесс воспроизводства присоединяет новые ситуации к наличным ресурсам жизненного мира в трех основных измерениях: в семантическом измерении (культурного предания), равно как и в измерениях социального пространства (социально интегрированных групп) и исторического времени (следующих друг за другом поколений людей). Этим процессам культурного воспроизводства, социальной интеграции и социализации соответствуют основные структурные компоненты жизненного мира: культура, общество и личность15. В частности, культурное воспроизводства обеспечивает то, что в семантическом измерении вновь возникающие ситуации рубрицируются по мироотношениям: этот процесс обеспечивает непрерывность традиции и достаточную для реальной практики когерентность знания. Непрерывность и когерентность равносильны, с точки зрения Хабермаса, рациональности интерсубъективно значимого знания. Соответственно, нарушения в воспроизводстве культуры проявляются в смыслоутрате и влекут за собой кризис ориентации. В таких случаях акторы уже не способны достигать взаимопонимания в новых ситуациях на основе наличного культурного багажа; закрепленные в культуре образцы толкования на практике не срабатывают, возникает дефицит смысла. Далее, социальная интеграция, разворачивающаяся в измерении социального пространства, обеспечивает включение новых ситуаций в нормативную систему координат: она обеспечивает координацию действий через легитимно упорядоченные межличностные отношения и стабилизирует групповую идентичность в достаточной для повседневной практики мере. Координация действий и стабилизация групповой идентичности равнозначна солидарности участников; соответственно, нарушения социальной интеграции которые проявляются в аномии и порожденных ей социальных конфликтах. В этих случаях имеющиеся легитимные порядки не в состоянии координировать действия в новых ситуациях; возникает дефицит общественной солидарности. Наконец, социализация, осуществляющаяся в измерении исторического времени, обеспечивает для подрастающих поколений обретение компетенций действия и ответственна за поддержание баланса индивидуальной жизни и коллективных жизненных форм. Способность к действию измеряется вменяемостью личностей; соответственно, нарушения процессов социализации проявляются в психопатологиях и явлениях личностного отчуждения. Еще раз отметим: если социум понимается как символически структурированный жизненный мир, то он образуется и воспроизводится только посредством коммуникативного действования. Это однако не означает, что для социально-научного наблюдателя в обществе отсутствуют стратегические интеракции. Правда, здесь они предстают иначе, чем при понимании общества как чисто инструментального порядка. С точки зрения теории коммуникативного действования стратегические интеракции могут появляться лишь в горизонте уже структурированного жизненного мира – как альтернативы дающим осечку коммуникативным действиям. Фон жизненного мира утрачивает при этом свою координирующую силу и предстает как данность наряду с прочими социальными фактами. Тогда перед наблюдателем открывается картина сплетений действий, которые интегрируются не посредством процессов взаимопонимания, а через взаимные каузальные воздействия – посредством рыночных или властных отношений. Подобное утверждение о «первичности» коммуникативного действования относительно стратегического естественным образом рождает подозрение в идеализме: не ведет ли представление о том, что жизненный мир воспроизводится исключительно посредством действования, ориентированного на взаимопонимание, к отрыву от процессов материального производства? Это подозрение Хабермас спешит развеять, вновь отмечая, что коммуникативное действие не сводится к коммуникации. Соответственно, в плане воспроизводства своего материального субстрата жизненный мир репродуцируется как раз через структуры целенаправленного действия, посредством которых участники осваивают природу. Принципиально важно, однако, то, что эти инструментальные действия переплетены с коммуникативными актами в той мере, в какой они пред- ставляют собой реализацию планов, согласованных с планами других участников интеракции благодаря общим определениям ситуации и процессам взаимопонимания. Т. е., коммуникативное действие – это вполне «материальное» явление, его коммуникативность связана лишь со специфическим способом согласования планов действия. Этот фрагмент выделяется в свете возможностей действия, которые актор считает релевантными для достижения успеха. 2 Habermas, J. Theorie des kommunikativen Handelns. 4. Auflage. Bd. 1. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1987. S. 385. 3 Habermas, J. Nachmetaphysisches Denken. S. 70. 4 Schutz A. Collected Papers, vol. I. The Hague: Nijhoff , 1962. P. 149. 5 Habermas, J. Nachmetaphysisches Denken. S. 89. 6 Schütz, A, Luckmann, Th. Strukturen der Lebenswelt. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1979. S. 25. 7 Ibid. S. 26. 8 Ibid. S. 31. 9 Habermas, J. Theorie…Bd. 2. S. 198-199. 10 Ibid. S. 200. 11 Ibid. S. 192. 12 Habermas, J. Nachmetaphysisches Denken… S. 88. 13 Ibid. S: 208. 14 Habermas, J. Nachmetaphysisches Denken. S. 96-97. 15 Habermas, J. Theorie… Bd. 2. S. 208-209. 1
