Если бы у меня был попугай, то я научила бы его хвалить меня

Елена Морозова
Кеша
Если бы я завела попугая, то научила бы его хвалить меня. Ещё с
порога, завидев хозяйку, он бы кричал: «Хор-р-рошая, хор-р-рошая!».
Потому что доброе слово и кошке…
Кошек рисует мой друг художник. Кошки у него получаются такие:
или такие:
Короче, кошки у Жени получаются приятные, дружелюбные, ласковые.
Когда я впервые увидела этого кота, в его серых ртутных глазах
читалось откровенное: «Дура». И зачем я только притащила его домой? Ещё
в кошачьем взгляде я прочла уверенное: «Эта не прогонит». На улице стоял
декабрь. Мороз.
Вид у Кеши, когда он появился в моём доме, был далеко не
импозантный. Но при всём том он умудрился сохранить важную степенность
и не потерять чувство собственного достоинства даже тогда, когда я понесла
его в ванну — отмывать от следов уличной жизни. Кот был тяжёл, упитан,
что, кстати, мало вязалось с бездомностью. Впервые отрывая его от пола, я
даже оглянулась: не прихватила ли заодно ещё чего-нибудь.
Кот снисходительно позволил привести себя в порядок. Пепельносерый — от кончика хвоста до закругленных небольших ушей — он был
грязен, как все дворовые коты.
Кешей я назвала его сразу же. Не подумайте, что я не понимаю, какие
имена дают котам, просто мне по-прежнему хотелось иметь попугая.
В первый же день я обнаружила Кешу бесцеремонно сидящим на столе
с прогрызенным пол-литровым пакетом ряженки в лапах. Молочный продукт
пролился на скатерть и тоненькой струйкой стекал на пол.
— Ах ты, бестия! Думаешь, тебе всё позволено? — возмутилась я.
Животное с явным нежеланием покинуло стол. На его морде было
написано: «Ну и зря. Вкусная ряженка».
Ещё Кеша злил меня тем, что спал, растянувшись во весь свой крупный
размер и сладко похрапывая, на диване в зале.
Поначалу я пыталась спихнуть его вниз, но он, вцепившись когтями в
покрывало, держался намертво, или, если мне все же удавалось отодрать его,
плюхался, словно мешок с картошкой, на пол. Глянув недовольно в мою
сторону, неторопливо уходил на коврик к батарее. Но я твердо знала: котам
место у ног.
Однажды я заметила, с каким презрением Кеша поглядывает на
голубей. Он мог часами неподвижно сидеть на окне, наблюдая за
воркующими голубками, расхаживающими по перилам балкона.
Когда я возвращалась домой, кот не встречал меня у дверей. Никогда.
На кухню за едой являлся только после моего настырного «кис-кис» и,
брезгливо обнюхав миску, потрусив при этом лапой или мордой, соизволял
выпить немного молока или съесть кусок рыбы.
Но при всём том надо сказать, как менялся Кеша, стоило только войти
кому-нибудь постороннему. При гостях Кеша преображался. Серое
великолепие важно прохаживалось вдоль и поперёк комнаты. Так я впервые
услышала его мурлыканье.
— Какой славный котик! Где ты его взяла? — ахали мои друзья.
— Скоро туда и пойдёт, где взяла, — злилась я на кошачьи перемены,
ревниво поглядывая на трущегося у чужих ног кота.
Но гости уходили. Кеша, растягиваясь на диване, демонстративно не
смотрел в мою сторону.
Терпя наглость и, главное, безразличие кота к своей персоне, я тешила
себя мыслью, что при первом же весеннем потеплении с радостью спущу его
с лестницы.
В общем, кот вёл себя в моём доме, как баловень-постоялец в отеле при
обслуживании по типу «всё включено», принимая заботу как должное и не
проявляя благодарности.
За зиму Кеша ещё потолстел. Шерсть заблестела, запереливалась.
Розовым языком он вылизывался неспешно, долго.
И вот пришла весна: многоточием закапало с крыш, лужи вышли из
берегов и потекли вдоль тротуаров грязными ручьями, на градуснике
красный столбик поднялся выше нуля. Кот с каждым днём становился
меланхоличнее. Я перестала ворчать на него, а просто, поглядывая во двор,
прикидывала, достаточно ли тепло, чтобы отпустить животное на волю.
Но однажды — случилось это отчего-то неожиданно для меня — он
ушёл сам. Я и не поняла, как. По балкону или выскользнул в дверь незаметно
— только Кеша ушёл.
Еще три дня я наливала молоко ему в миску. Но потом тщательно
вымыла и спрятала посудину в кладовку.
Присев на диван, я вдруг подумала: «А сама ведь ни разу не сказала
коту ни одного ласкового слова. Кормила — да. Купала — да. Заботилась. А
вот слова приятного не сказала». Стало грустно.
В субботу затеяла уборку. Пылесося остатки кошачьей шерсти,
заметила клочок бумаги в углу около батареи. Подняла. Поперёк коряво
было нацарапано: «Хор-р-рошая».
Больше серого кота я не видела.
А попугая с тех пор мне заводить расхотелось.