Николай Ник Ващилин

История с такой вот биографией. Часть 2 страниц 233
Николай Ник Ващилин
Синяя птица
Аве Гарднер - красавице и обольстительнице,
звезде мирового кинематографа.
Ещё ребёнком я бегал в кондитерскую и любовался женским образом на
восьмигранной коробке шоколадных конфет «Руслан и Людмила». Засыпая,
погружаясь в мир снов и грёз, я гонялся верхом за ней по горам и дрался на
мечах с бородатым Черномором. Среди своих сверстниц я не видел никого
подобного. Красавицы, достойные моего воображения, появлялись только в
кино. Хозяйка медной горы с лицом и фигурой Тамары Макаровой была
ослепительна, но зла и жестока, а Золушка Жеймо слишком мала и простовата,
хоть и мила личиком. С годами вкусы мои не изменились и даже первых
советских красавиц с экранов я отвергал для прообразов юношеских утех.
Поразила моё воображение актриса из американских фильмов, которые мы,
повзрослев, ездили смотреть во Дворец культуры имени С.М.Кирова в
кинотеатре старого фильма «Кинематограф» на Васильевском острове. Её звали
Ава Гарднер.
Прошли годы, но над моим столом по прежнему висела фотография этой
восхитительной женщины, вырезанная из югославского журнала Фильмский
свет о фильме «Снега Килиманджаро». Малейшее сходство с этой женщиной
заставляло меня долго ухаживать за девчонкой и добиваться её расположения,
угощая лакомствами и походами в кино. Ава Гарднер стала для меня Синей
птицей, которую я никогда не смогу отыскать.
Махнув рукой на свою навязчивую идею, я женился на простушке, похожей
больше на Алёнушку с братцем Иванушкой, и растил с ней нашего первенца
Тимофея. Прокормить семью в те времена было не легче, чем в русских
народных сказках добыть меч-кладенец или убить Кащея–бессмертного. Чтобы
заработать лишнюю копеечку приходилось бросаться на все трудные и
опасные предложения, от которых нормальные люди бежали, сломя голову. Я
мыл окна высоких зданий, таскал ночами тяжеленные мешки и бросался вниз
головой со скачущих лошадей на съёмках русских народных сказок на
киностудии Ленфильм.
Летом 1975 года во время каникул в аспирантуре, где я учился, мне повезло
подработать на съёмках приключенческого фильма «Стрелы Робин Гуда»,
помахав в болоте мечами, спрыгнув в седло лошади со стены замка Мальборк и
грохнувшись с коня от стрелы воинов шерифа. Бригадир спортивной массовки
Ленфильма не оценил мои старания и перестал звать меня на халтуры. Он начал
сколачивать новую команду по национальному признаку и мне пришлось снова
обивать порог актёрского отдела в ожидании «корочки хлебца» на какой-нибудь
сказочке. Сказочка неожиданно подвернулась. Володя Скоропад , начальник
актёрского отдела направил меня в первый павильон, где снимали эпизод с
военными. Оказалось, что снимают американские евреи, приехавшие из
Голливуда. В этот день молодой хореограф Борис Эйфман пытался создать
пантомиму кошмарного сна войны. Мы попрыгали и побегали по павильону под
его команды и довольно быстро всё сняли. На площадке массовкой заправлял
Аркаша Тигай, который строго следил за группой крови, участвующих в
массовке исполнителей. Увидев мою ненавистную псковскую рожу он попросил
меня больше на площадке их фильма не появляться. Фильм по сказке
Метерлинка «Синяя птица» снимался со звёздами мирового кинематографа
Элизабет Тейлор и Авой Гарднер. Узнав это, я потерял дар речи.
Оказалось, что каким-то чудом американские киношники, большинство из
которых евреи-эмигранты, решили немного сэкономить и снять кино в СССР, в
павильонах Ленфильма. Многие роли при этом играли звёзды советского кино
Маргарита Терехова, Леонид Неведомский. Вся обслуживающая киногруппа
была советской. Ну, конечно, с еврейским отблеском. Их можно было понять.
Дело врачей, организованное сталинскими соколами, ограничения в правах и
закрытые границы, заставили сплотиться нацию и бороться за своё выживание.
В 1972 году, не без помощи супруги Брежнева евреям разрешили
эмигрировать в Израиль и они бросились тикать, не оглядываясь назад.
Началось русско-еврейское противостояние, чтобы не сказать другого слова.
Этот проект был троянским конём иудеев, засланным в нашу проржавевшую
коммунизмом Трою. Жили американцы в гостинице Ленинград, занимая как
крепость, весь седьмой этаж. Прорваться туда было не возможно. Но на
Ленфильме бардак царил непостижимый, и аннулировать его было уже не
возможно. Хоть на входе и стояли строгие татары с винтовками, получить
пропуск на любой другой фильм проблем не было. Помогали русские
партизаны. Мой друг Лёня Наумов быстро въехал в тему и старался мне помочь,
заказывая пропуска на картины своих друзей Лёши Германа, Ильи Авербаха и
Семёна Арановича. В коридорах Ленфильма порядок наводить было некому,
кроме старушек, следивших за тишиной во время съёмки в павильонах.
Остроумные киношники их звали «тишина» и совсем не боялись. Я забросил все
свои занятия и халтуры и часами пропадал в коридорах Ленфильма, чтобы
краем глаза увидеть женщину своей мечты. Она была обворожительна, хоть
время и положило на её прекрасное лицо свою потёртую печать.
Лёня помог мне попасть в массовку на съёмки эпизода «Вихря», когда в
павильоне под потоками ветродуя, переворачивались столы, люди падали со
стульев и воцарялся общий водоворот из тел актёров и массовки. Бригадир
спортивной массовки привёл своего дружка Диму Шулькина, который
организовывал ремонт машин режиссёрам и пытался мне помешать
приблизиться к Аве. На третьем дубле я коснулся её своей рукой и воспарил от
счастья. Она не повела бровью, приняв это за обычную случайность при такой
съёмке. Уследить за их передвижением по городу было невозможно. Но его
величество случай помог мне.
Прослышав о съёмке Авы верхом на лошади в Царскосельском парке, где
находилась конюшня Толи Ходюшина и где мы тренировались, я раньше
рассвета спрятался в чаще деревьев и стал поджидать свою фею. Кстати Ава в
этом фильме играла роль доброй феи. Воспалённый мозг американскоеврейского режиссёра работал на меня. Для начала он отослал моих заклятых
противников, Диму и Аркашу, далеко в парк отгонять прохожих от места
съёмок. Это было достойное занятие начинающим гениям и пришлось как
нельзя кстати. Вызванные артисты цирка с белым жеребцом погарцевали на
нём по поляне и предложили Аве сесть верхом с помощью стремени. Из кустов
я видел ту заминку, которая происходит на площадке и понял всё без
переводчика. Ава боялась лошадей и не решалась сесть верхом с помощью
стремени. Улучив нужный момент я непринуждённо появился возле камеры и
на ломанном английском языке скромно предложил свои услуги «Кен ай хэлп
ю?». Меня сразу узнали по съёмке в павильоне и обрадовались такому
счастливому случаю. Артисты цирка Валя и Миша плохо понимали специфику
киносъёмочного процесса и не знали, что им делать дальше со своим
дрессированным жеребцом. Я, спросив у них разрешения, сел верхом и проехал
круг галопом, продемонстрировав своё мастерство и поискав контакт с
жеребчиком. Он был резвый, но характера доброго, послушного. Подъехав на
место съёмки, я попросил Валю поднять её на руки и посадить таким образом в
седло. Получилось очень складно и быстро. Все захлопали в ладоши и подвели
ко мне мою фею с просьбой проделать с ней тоже самое. Миша держал жеребца
в поводу вместе с Валей. Подойдя к Аве, я приветливо ей улыбнулся и
подхватил её на руки. Она легко вскрикнула и рассмеялась. Для неё это стало
неожиданным. Бормоча ей на ухо «дон твори» я тихо подошёл левым боком к
левому плечу жеребца и правой рукой подняв плечи Авы, мягко усадил её попку
в седло. Ей было уже пятьдесят, но тело её источало живую упругость. Она не
отпускала мою руку и тихо дрожала. «Донт вори» повторил я, отпуская её
руку.
«Экшн» - услышал я за своей спиной знакомую команду и, присев, выполз
из кадра. Ава сидела на жеребце и держалась за поводья. Снято.
Я подбежал и снял её с жеребца. Она поцеловала меня в щёку, сказала по русски
«Сасибо. Вери, вери гут. Ай лайк ит». Поменяли направление съёмки и я снова
носил мою фею на руках. Она радостно смеялась, понимая глубину ситуации. Я
прижимал её к себе и рдел до цвета спелой вишни, заглядывая ей в глаза своей
накопившейся с детства страстью. Как только съёмка закончилась, Аву
посадили в «Чайку» и понеслись с бешеной скоростью по аллеям парка. Из окна
долго махала её рука с розовым шёлковым шарфом и я думал, что машет она
мне.
Когда съёмки Авы Гарднер закончились, она устроила в ресторане отеля
Ленинград прощальный банкет. Приглашены были все члены съёмочной
группы, включая старушек «Тишина» по охране порядка в коридорах студии.
Меня провёл мой приятель из актёрского отдела. Ава сидела в другом конце
зала и, взяв в руку бокал с шампанским, обошла весь зал и чокнулась с каждым.
Мне она озорно улыбнулась и залилась звонким смехом, видимо вспомнив, с
какой страстью я усаживал её в седло белого жеребца. Она ушла быстро,
помахав рукой также, как тогда из машины, но уже точно не только мне. Утром
самолёт унёс мою прекрасную фею на край света, за моря и океаны, за
железный занавес. А там её ждали Фрэнк Синатра, Перегори Пек, Кларк Гейбл,
Берт Ланкастер, Хемфри Богарт и весь звёздный Голливуд. Она была настоящей
феей, самой красивой женщиной Америки. И как это я решился прикоснуться к
ней? Русский жиголо с трёхой в кармане? Это всё Синяя птица. Во всём
виновата Она.
Свист Соловья-разбойника
Николай Ник Ващилин
Просветителям общества "Знание"
Стоял солнечный золотистый август. В летнем саду появились жёлтые
листья, воздух стал прозрачным. Страна пребывала в ожидании московской
олимпиады и время зря не теряла. Склады всех магазинов были забиты
заморскими товарами и с черного хода, как стало принято у любителей лёгкой
наживы, шла бойкая торговля. В свою новую квартиру я купил невиданные
финские обои и чешскую сантехнику. Стройки, покраски, подноски и относки –
всё служило делу незаконного обогащения разумных граждан. Всеми
дозволенными способами «рубил капусту» и я, этакий парубок. Денег всегда не
хватает. А когда на содержании загородный дом с домочадцами, квартира,
машина, престарелые родители, жена, подрастающие сын и доченька, то каждая
копейка была не лишней.
Сыночек пребывал в спортивном лагере от секции баскетбола в посёлке
Вырица и, чтобы его навестить, я с радостью ухватился в обществе «Знание» за
путёвку в Дом отдыха медицинских работников. Путь туда был не близкий. До
Вырицы полтора часа еды. Но с детства, проехав сотни километров с отцом на
его грузовике, я любил дорогу.
Жигули плавно прыгали на колдобинах и давали время поразмышлять в
пути о том и сём. Я, конечно, понимал, что денег не хватает тому, у кого
ненасытный рот, слишком большие запросы. Но уменьшать их, эти запросы, я и
сам не хотел. А уж говорить о запросах жены и тёщи совершенно излишне. Тем
более, что всё удачно складывалось. Доцентская должность в Театральном
институте позволяла подработать на съёмках и на лекциях просветительского
общества «Знание». Тариф у доцента здесь был приличный, а смазливенькие
инструкторши популярным лекторам выдавали по две путёвки за одну лекцию,
а это за месяц прилично набегало, если раз в неделю выступить перед
трудящимися. А если два раза в неделю в обеденный перерыв посетить
предприятия советской промышленности и науки, то двести рублей можно
получить, как с куста. Деньги не малые. Конечно, пережить стресс при
выступлении в цеху завода перед двумя сотнями рабочих, жующих бутерброды
в обеденный перерыв сможет не каждый. Я мог. Терпел, но мог.
Пристрастился к этой пагубной страсти я ещё в аспирантские годы, когда
каждая копейка была на счету. Потом втянулся, нашёл лазейки, когда можно
было расслабиться и «проплыть на спине». Советское правительство и
коммунистическая партия, видимо, по своей близорукости хотели, чтобы народ
был образованным, начитанным и сознательным. Поэтому через лекторов
общества «Знание» внедрял в умы людей различную полезную информацию во
время обеденных перерывов. Вообще-то нужно было проводить лекции после
работы, но реалисты искали компромисс и совмещали приятное с полезным во
время обеденного перерыва. Когда приходил специалист по международному
положению СССР рабочие торопились в туалет. А если лекция была
интересной, то все цеха огромного завода приглашали этого лектора по многу
раз. Не было разницы в оплате выступлений перед десятком швей в ателье
верхней одежды на Литейном проспекте и лекции в горячем цеху Кировского
завода перед жующими кузнецами и токарями. Тут уж всё зависело от
инструкторши, с который приходилось работать. Она подбирала и предлагала
выгодные предприятия и институты. Но по молодости мне даже было интересно
посмотреть на сталеваров, тяжёлой участи которых мне самому удалось
счастливо избежать. Я рассказывал рабочим о здоровом образе жизни, о вреде
курения и алкоголя, о лечебной физкультуре, а когда они совсем засыпали от
бессмысленной агитации, то начинал рассказывать о своей работе с актёрами в
кино. Тут было важно вовремя закончить рассказ и свалить домой, пока
тёмные, забитые бытовыми проблемами, строители коммунизма не вырвали из
моих рук иллюстрации и фотографии с Мишей Боярским или с Васей
Ливановым. Да мне не жалко было бы подарить девушкам десятка два
открыток, но их не было в продаже. Тупые и ленивые чинуши не заботились о
рекламе наших артистов. А что оставалось в голове трудящихся от этих лекций
и к чему это в итоге приведёт, было известно только Богу. Но отвлекало
граждан от насущных проблем сильно. Так в 1917 ленинские агитаторы весь
российский народ взбаламутили. Уж очень он доверчивый и на чужие россказни
падкий. Своего ума маловато .А то и совсем нет.
Навестив сынулю и прогулявшись с ним вдоль Оредежа до церкви Божией
матери «Казанская», где молился в детстве за своих родителей, я пришёл в дом
отдыха. Было четыре часа пополудни и отдыхающие мирно спали после обеда.
Массовик-затейница с огромной халой рыжих волос на голове разрешила мне
погулять часок за территорией и познакомила меня со вторым лектором,
приехавшим для выступления в их клубе.
-Василий Палыч Соловьёв-Седой - протянул мне руку благообразный старичок.
-Николай Николаевич Ващилин – промямлил я непривычно долгий титул.
-Постойте, постойте. Это не ваш папа служит в ГУВД, генерал Ващинин.
-Моя фамилия Ващилин. А Генерал Ващинин совсем не мой папа.Чей-то
другой.
Василий Палыч звонко рассмеялся и узнав,что я каскадёр с Ленфильма начал
рассказывать мне о своих песнях. Знал я их плохо. Кроме «Подмосковных
вечеров», которыми мне в детстве прожужжали все уши, я ничего и не знал.
Когда мы вышли за ограду Дома отдыха, Василия Павловича осенила какаято свежая идея и он потащил меня в свою «Победу».
-Поедем на станцию, дёрнем по пивку.
-Не я не пью, я за рулём.
-Ну как знаешь - не стал терять время на уговоры Василий Палыч и нырнул в
свою машину. Его шофёр плавно отъехал в сторону станционного буфета,
предусмотрительно уточнив у меня время начала встречи со зрителями.
Полногрудая, загорелая массовичка, понимая, что Василий Палыч
задерживается, вывела меня на сцену первым. Народу в зале было совсем
немного. Пытаясь разбудить в зрителях интерес, я почти кричал о самых ярких
моментах своей кинематографической жизни, делая акцент на известных
фамилиях типа Никита Михалков, Владимир Высоцкий, Андрей Миронов. Не
ниже. Народ оказался балованный. Хотели не слушать фамилии, а видеть их
живьём. Меня, как их представителя, не воспринимали. К концу первого часа в
заполненном зале начался ропот. Рыжеволосая массовичка, понимая, что я
проваливаюсь, судорожно искала за кулисами Василия Павловича. Уж он-то не
подведёт. Народ его любит. Я всё время вертел головой в ожидании избавления
от позора и плёл небылицы, сразившие бы наповал кого угодно, но
отдыхающих советских медработников, вдевших по сто грамм водки с пивом,
они не брали.
Увидев краем глаза, как массовичка выталкивает на сцену подоспевшего
Соловьёва-Седого, я начал кланяться, шаркать набойками и выкатился со сцены
колесом. Теребя пыльный бархатный занавес, я мечтал о том, как я потрачу
чудом свалившиеся на мою дурную голову деньги. Нужно было купить себе
новые туфли и сменить эти, со слоёным пирогом запасных подмёток, жена
второй год ждала демисезонное пальто, перепрыгивая по первому морозцу из
протёртого плаща в побитую молью шубку, а дети просили купить к зиме
китайские комбинезоны, как у Вити Ладвищенко. В них так удобно кататься на
снежной горке! В конце месяца в ДЛТ такие "давали".
Мою осторожную просьбу рассчитаться со мной и подписать путёвки тётя
с халой пропустила мимо ушей, не отрывая глаз от сцены, на которой молча
застыл Василий Палыч. Зал ждал «Подмосковных вечеров», затаив дыхание.
Василий Палыч угрожающе резко сделал шаг к оркестровой яме и что-то глухо
промычал. Ожидание песни затянулось. Рояль сиротливо стоял в центре сцены
с открытым «ртом». Василий Палыч слегка прогнулся и шумно набрал воздух в
лёгкие. Массовичка дрожала, заламывая руки. Напряжённая тишина зала ждала
первых звуков любимой песни. Наклоняясь вперёд и нависая над ямой, Василий
Палыч громко изрёк
-Щас я вас всех абассу!
И взмахнув пару раз своими крылышками, полетел в оркестровую яму
вперёд головой.
Кончаловский
Николай Ник Ващилин
Андрей Кончаловский. Фамилию эту я узнал, посмотрев фильм «Дворянское
гнездо». Фильм прелестный, тургеневский, русский. Изумительный, но очень
короткий финал с убегающей в поле девочкой. Хотелось смотреть на это
цветущее поле, бегущую по нему маленькую девочку в веночке из полевых трав
долго, долго. Пока не вспомнишь маму, бабушку, дедушку и пока не
наговоришься с ними вдоволь.Более щемящей моё сердце образа я не видел за
всю свою жизнь. Вновь я обрел надежду в поисках мастера. Как подобраться к
Кончаловскому, я не знал. Распорядилась судьба.
Летом 1974 года я работал каскадером на фильме Александра Алова и
Владимира Наумова «Легенда о Тиле». Мою работу оценили, и ассистент
режиссера Наташа Терпсихорова порекомендовала меня Гале Бабичевой,
работавшей у Андрея Кончаловского на «Романсе о влюбленных». Когда
пришел вызов, я от радости так прыгал, что головой пробил потолок.
Приехал на съемки с одной целью: напроситься к Кончаловскому в ученики.
Я полдня просидел в углу холодного вагона электрички, где снимали сцену.
Ждал.
- А где каскадер-то? – воскликнул наконец Кончаловский.
Я подошел, поздоровался. Андрей оценил меня взглядом и объяснил суть
сцены. Главное в ней было – удар головой Володи Конкина в стекло двери
электрички.
На один дубль съемок Андрон раздобыл итальянское «стекло», безопасное при
разбивании. А вот чтобы поставить свет и камеру, меня попросили своей
головой разбить стекло настоящее. Такой «гуманный» подход был у советских
режиссеров. Каскадер может все, у него голова деревянная. Да и не каскадёры
мы были, а "мальчики для битья".
Я укрепил на кисти железную бляху, отыграл толчок Евгения Киндинова и
устремился головой в дверь, на скорости резким ударом руки разбил стекло,
одновременно резко откинувшись головой назад, и упал, как ни в чем не
бывало. Лежу, жду команды «Стоп!».
Подбежал Андрон с Леваном Пааташвили.
- Коля, Коля, что с тобой, ты жив?
- Жив. Ну как? – Спрашиваю.
- Твою мать. Я думал, ты убился, - вздохнул облегченно Андрон.
После смерти Урбанского с режиссерами и директорами в вопросах риска
обходились строго.
- Понравилось? – Спрашиваю Андрона.
- Ты гений. Это потрясающе. Вот это каскадер! А то подсовывают мне каких-то
изготовителей пены - Фраер, Аристов. Будем с тобой работать, Коля.
Я отрепетировал сцену с Киндиновым и Конкиным. Сняли с одного дубля.
С Андроном мы поговорили. Он сказал, что пока не собирается набирать
курс режиссеров и становиться Гуру. Но посоветовал мне почитать труды князя
Сергея Волконского о пластике актера и заняться этим профессионально.
Я последовал его совету и, окончив аспирантуру, поступил на работу в
Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии,
предложив организовать курс трюковой подготовки актера в традициях
В.Э.Мейерхольда и Г.М.Козинцева. За несколько лет я довольно хорошо
продвинулся в этой области, имея хорошую зарплату и перспективу защитить
докторскую диссертацию по проблеме двигательной культуры актера.
В том же году уже по рекомендации А.Кончаловского попал к
С.Ф.Бондарчуку на съемки фильма «Они сражались за Родину». Я взял с собой
своего друга Юру Веревкина. Съемки проходили под Ростовом. Мы сделали
трюк – проезд танка по живому человеку и исполнил его ученик Бондарчука
Андрей Ростоцкий.
В 1975 году после съемок «Стрелы Робин Гуда» на меня рассердился мой
тренер А.С. Массарский и отлучил меня и моих товарищей А.Ходюшина,
О.Василюка, Н.Сысоева от кино. Я был в опале и думал, что навсегда.
Массарский обладал огромным авторитетом и властью на Ленфильме.
Но, эврика! Ранним летним утром раздался звонок с «Мосфильма». Андрей
Сергеевич Кончаловский приглашал меня работать на четырехсерийной эпопее
«Сибириада».
Приехав на Мосфильм и прочитав сценарий, я явился пред светлые очи Андрея
Сергеевича. Он занимал просторный светлый кабинет. Я честно признался ему,
что за такую масштабную работу мне страшно браться, и многое я даже не
представляю себе, как можно снять. Он воспринял это положительно.
- Твои московские конкуренты как раз говорят, что всё знают, и выколачивают
из Эрика Вайсберга, директора нашей картины, большие деньги. И потом ты же
хотел учиться режиссуре. Учись, я тебе помогу, вместе будем придумывать.
Еще один ученик у меня есть – Володя Любомудров. Знаешь такого трюкача?
- Да, знаю. Мы с ним снимались на «Белом солнце пустыни» в 1968 году в
Махачкале. Они с Петром Диомидовичем Тимофеевым, Васей Гавриловым и
Женей Богородским учили меня ездить верхом.
- Ну, вот и хорошо, - завершил Андрей Сергеевич. – Иди к директору,
подписывай договор.
Директор Эрик Вайсберг хотел прижать меня низким гонораром, но не
вышло. Я готов был работать бесплатно!
В подготовительный период я часто приезжал в Москву. Беседы с Андроном по
разработке сцен драки на берегу, война, взрывы нефтяной скважины и гибель в
огне героя для меня были настоящими праздниками. Так творчески и
доброжелательно я еще не работал ни с одним режиссером за 10 лет. Андрон
говорил о том, что он хочет видеть на экране, а я предлагал те практические
приемы, которые хорошо знал. Если моих знаний не хватало, привлекались
консультанты из других стран – Америки, Англии, Франции, Италии.
Просматривали много фильмов. Дома в Ленинграде я проводил репетиции с
моими друзьями-каскадерами, конструировал весло, которым можно было
безболезненно ударить актера по лицу как воздушным шариком. В пожарном
училище и институте огнеупоров подбирал материал для костюмов, спасающих
от огня.
В июле 1976-го начались съемки в Твери (город Калинин). Андрон
определил мне несколько дней для репетиций драки на берегу с актерами
Сергеем Шакуровым, Виталием Соломиным, Александром Потаповым и
Александром Плешаковым. Я показал им со своими каскадерами рисунок
сцены. Начали репетировать.
Что-то не получалось. Фальшивые движения я убирал, упрощал действия,
заменяя их эмоциями, желаемыми, но не совершаемыми действиями.
А потом, как и просил Андрон, всё подходило к случайному, и поэтому
смешному удару.
Решили снять. Леван Паатишвили поставил камеры на штатив и начал
снимать. По замыслу Андрона все должно было сниматься одним кадром, с
использованием принципа внутрикадрового монтажа. Экспрессию драки в кадре
было решено подчеркнуть опрокинутой корзиной с живой прыгающей рыбой.
Рыбу долго ждали, но когда привезли, она оказалась свежей, но неживой. Когда
посмотрели материал, драка тоже была без нерва, не динамичная. Рыбу Андрон
велел поджарить со сметаной и устроил маленький пир. Приехала Лиф Ульман
и еще какие-то французы. Все оказалось как нельзя кстати. Я был приглашен на
ужин. Появился Никита Михалков, и, увидев меня за столом, нагло спросил
Андрона, кто я такой. Я чуть не вышел из-за стола. Андрон одернул Никиту и
уговорил меня не обращать на его хамство внимания. Андрон ко мне хорошо
относился. Я был счастлив.
Обдумав материал, я предложил Андрону сцену драки переснять, внес
предложение разжечь на берегу костер и уронить туда героев, потом за это
«порвать» Устюжанина и убить его веслом, но, промахнувшись, залепить удар
своему брату, и т.д., и снимать все одним кадром, но с руки, двигающейся
камерой.
Андрон послушал и спросил, представляю ли я себе, сколько эта пересъемка
будет стоить. И пошутил: если сцена будет плохой на экране, то я ее и оплачу. Я
согласился. Пересняли. Вышло замечательно.
Андрон меня зауважал. Из очередной своей поездки за границу привез мне в
подарок итальянские ботинки нечеловеческой красоты. В группе все обалдели и
начали со мной здороваться за руку. Я в долгу не остался, и Андрону на день
рождения 20 августа подарил редкую в те времена миниатюрную иконку
Николая Чудотворца старинного палехского письма. Почти такую же икону
Андрея Первозванного ему подарила его мама, Наталия Петровна.
На долгие годы совместной работы и жизни моими друзьями стали Борис
Вельшер, Феликс Клейман, Николай Двигубский, Наташа Андрейченко, Вова
Репников, Эрик Вайсберг.
Однажды, подготовив трюк перепрыгивания с сосны на сосну за Виталия
Соломина на высоте 20 метров, я задрал цену для каскадеров до 100 рублей за
дубль. Наглость в то время неслыханная. Эрик Вайсберг запротестовал. Тогда
Андрон посадил его с собой в люльку крана и поднял на половину этой высоты.
Эрик сразу согласился выплатить по сотке.
В другой раз забастовал мой друг каскадер Коля Сысоев и из-за него
сорвалась съемка. Я думал, меня выгонят. Нет. Андрон простил, понимая, что
такое бывает в жизни,
«Сибириаду» Кончаловский снимал несколько лет. Я уезжал и приезжал на
съемки эпизодов, связанных с трюками. Съемки на болоте в Тверской губернии,
съемки в Тюмени, работа с пожарными на нефтяных вышках, главная трюковая
сцена фильма – взрыв на нефтяной скважине.
Андрон хотел снять что-то невероятное. Гибель героя Алексея в сценарии
была прописана как конец света, проваливался герой вместе с трактором под
землю, в горящий Ад. Я ничего сверхъестественного предложить Андрону не
мог. Работа с огнем была и остается самой сложной и опасной не только для
кинематографа. Снимая фильм «Неотправленное письмо», режиссер Калатозов
в сцене лесного пожара чуть не погубил актеров В.Ливанова,
И.Смоктуновского, Е.Урбанского, Т.Самойлову огнем и дымом. Мы судорожно
искали выход.
Володя Любомудров, обозвав меня дилетантом, привел московских
каскадеров С.Соколова, В.Фраера, О.Савосина и других. Но волшебников среди
них не было. Показать они смогли те же фокусы с горящей паклей. Ситуацию
спасли операторы. Леван Пааташвили с группой комбинаторов предложили
кадры комбинированных съемок монтировать с натурой на фоне темноты ночи.
Да, к тому же вся земля была залита водой и давала живописные блики огня.
В итоге снимали общий план основного пожара в Тюмени, взорвали «фок» с
тонной бензина. Киногруппа, снимавшая взрыв с расстояния 100 метров,
спалила себе брови. А сцены пожара с людьми снимали во дворе Мосфильма на
фоне забора, завешанного горящей паклей.
Темнота, блики в лужах, горящий забор на фоне создали на экране
атмосферу ошеломляющей катастрофы. Риск нулевой. Это и есть
профессиональная работа в кино. Нет риска. Нет травмы. Но есть
ошеломляющий эффект, иллюзия. Кино, одним словом.
Андрон остался очень доволен. Он пригласил меня на премьеру, и я стоял
на сцене рядом с ним. Мы подружились и стали общаться в жизни по разным
поводам.
За годы работы на «Сибириаде» я приобрел статус высокого профи и получил
приглашения на многие известные фильмы: «Они сражались за Родину»,
«Д’Артаньян и три мушкетера», «Приключения Шерлока Холмса» и другие.
В 1979 году Андрон Кончаловский за фильм «Сибириада» получил
специальный приз жюри на кинофестивале в Каннах. Я тоже не сидел сложа
руки и использовал эту ситуацию. В институте я получил звание доцента и вел
курс «Трюковая подготовка актеров». Ученый совет утвердил мою тему
стажировки в Париж в Национальную консерваторию драматического
искусства, чтобы завершить докторскую диссертацию. Как гром среди ясного
неба, прилетела весть о том, что Андрон остался вАмерике.
Мои «друзья» срочно настрочили анонимку в КГБ о том, что я дружу с
изменником Родины, и моя стажировка в Париже накрылась медным тазом.
Через год Брежнев и Щёлоков стали «врагами народа», но мой поезд уже ушел.
Приехал из Америки Андрон со своей американской подругой. Я принял его
у себя дома как родного, устроил прогулку на катере, поход на
Петропавловскую колокольню. Хотя в это время ему друзья боялись позвонить
или подать руку, чтобы не впасть в немилость к органам КГБ.
Чем ты обязан человеку, который просто позволил тебе постоять с ним рядом
некоторое время? А потом всю оставшуюся жизнь тебя будут всюду узнавать и
пропускать везде бесплатно или, узнав, что ты именно тот, кто был с ним,
схватят и бросят в темницу.
Я не отрекся от Андрона, когда он уехал в Америку. Он писал мне письма,
рассказывая о своих трудностях заграничной жизни, он звонил мне по телефону
и я поддерживал его, как мог. Работы у него там еще не было, и он мыкался от
стола к столу, читал лекции в каком-то университете. Зато у меня здесь работы
было много. Режиссеры наши, увидев фильм Сибириада, искали каскадера,
который там делал трюки, находили меня и предлагали шикарные условия. Так
я обрел высокий статус в советском кино. И работу с ведущими режиссерами
страны – Никитой Михалковым, Сергеем Бондарчуком.
На Мосфильме зарождалась и крепла московская кинобратва во главе с
В.Иваньковым и его другом Александром Иншаковым. Притащил их
новоявленный каратист Тадеуш Касьянов на фильм «Пираты ХХ века». И им
это понравилось.
Позже мы узнали, что строгий судья Андрона главный милиционер СССР
Щёлоков воровал все, что плохо лежало и каждый день присылал своей жене и
дочери цветы, которые оплачивал от министерства как венки к Могиле
неизвестного солдата. Вот судьи кто!
На кремлевских паханов напал мор. В результате подковерной борьбы к власти
пришел Горби, а брежневско-романовская клика начала ему мстить.
Планеты выстроились чудным образом и осветили путь Андрону. Он снял свой
первый американский фильм с Настасией Кински «Любовники Марии». Андрон
звал меня в Америку, но я не мог выучить в совершенстве язык. Может быть,
это была лень, но ….
Дуплетом он снял сногсшибательную картину «Поезд-беглец» с Джоном
Войтом и приехал в Россию. Я взялся за показ этих фильмов в городах
коммерциализирующейся родины. Я был безмерно счастлив от того, что
фильмы Андрона имели колоссальный успех. Народ хотел знать о нем все, и
мне приходилось выступать перед зрителями, выдавая себя за члена его
киногруппы.
Андрон просил меня принимать в Петербурге своих новых заграничных
друзей Энцио Фриджерио, Марио Гарруба, Роберта Редфорда, Сильвию
Лимбери, Марчелло Мастрояни, Анну Консини. Я с радостью показывал им
свой любимый город и его прекрасные музеи. Угощал в своем красивом доме
чем бог послал.
Приезжая домой, Андрон приглашал меня в Москву. Мы до утра сидели на
веранде у Натальи Петровны на Николиной Горе.
В 1989 году Андрон пригласил меня в Париж в свою новую квартиру.
Красная блокада была прорвана. Я ехал на поезде через всю Европу и, как
белый человек, мог пить кофе то в Берлине, то в Кёльне, то в Ахене, и плевать
на все. В Париже на Гар дю Нор я открыл бутылку коньяку и выпил ее из горла
при всем честном французском народе. Народ никакого внимания на это не
обратил, в обморок упала только агент Андрона Николь Канн, а я был счастлив.
Благодаря Андрону.
Он звонил мне каждый день в свою квартиру на Рю Вашингтон и говорил,
куда я должен пойти сегодня, и где лучше пообедать. В это время он снимал
«Танго и Кэш» с Сильвестром Сталлоне. Часто он просил своих друзей показать
мне заветные места в Париже. Из Кембриджа приехал его сын Егор и открыл
секретные залежи гречневой крупы. В Париже гречневая каша кажется
особенно вкусной. Потом я рванул в Милан, Флоренцию, Венецию и Рим. Что я
испытывал к Андрону, я описать не могу. Человеку, открывшему мне двери
темницы, которую злобные карлики сделали из нашей цветущей Родины. И мы
с ним любили ее, нашу Родину, одинаково нежно.
Вскоре я уехал с Никитой Михалковым в Китай снимать «Ургу». Там в
китайских степях, а потом и на просторах России мы с Никитой часто говорили
об Андроне. Говорили искренно и нежно.
Когда в 1991 году Андрон снял «Ближний круг», по его просьбе я устроил
показ фильма в Доме ученых для мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака.
В 2002 году судьба вовлекла меня в круг губернатора Яковлева В.А., и я
предложил ему Андрона на роль главного режиссера празднования 300-летнего
юбилея Санкт-Петербурга. Услышав его концепцию и сумму гонорара,
чиновники испугались, и стали делать все силами местечковых драмкружков.
Но гонорары оставили те же. Андрон тогда был приглашен Владимиром
Путиным для церемонии открытия Константиновского дворца с великим
Лучано Паваротти.
Мы уже давно не виделись. Жизнь унесла нас в разные стороны. Звонить, а
тем более писать письма, некогда и незачем. И сформулировать и рассказать о
том, что было, становится все труднее. Также трудно как испытывать жажду
среди потоков бушующей реки. Но если мне становится скучно, одиноко и
невыносимо, я всегда могу закрыть глаза и … там будет не темно.
Итальенец vero
Николай Ник Ващилин
Кайо Марио Гарруба - итальянскому фоторепортёру.
Дед Мороз подарил мне подарок. Деда Мороза звали Андрон Кончаловский
/по паспорту Михалков/. Он пребывал, в тот 1984 год, в Америке, сидел без
работы и питался чем попало. Нет, работа у него была, но не режиссёром, а
преподавателем. Он писал мне в открытках о том, как читает лекции по русской
литературе студентам университета в Олбани, тем, которые изучали русский
язык. От имени Андрона позвонила из Италии Алла Гарруба и просила
встретить их с мужем в Ленинграде и найти за пятьсот долларов
администратора на пару недель, хорошо знающего город и его современную
жизнь. В Италии 25 декабря празднуют Рождество Христово, а в Новый год
принято путешествовать. Её муж, всемирно известный фотожурналист Кайо
Марио Гарруба, получил контракт с редакцией журнала "Эспрессо" на
фоторепортаж о Ленинграде. После смерти генсека КПСС Брежнева от СССР
ждали перемен и открытости. Марио должен был сделать привлекательный
репортаж о прекрасном имперском Петербурге, наполовину построенном
итальянцами, с теми людьми, которые обитают в нём сегодня. Искать
помощника было не нужно. Я сам готов был за пару долларов выпрыгнуть в
окно. Андрон об этом догадывался. Зато я не догадывался о том, что Марио
давно делает репортажи о жизни в СССР и знают его наши чекисты не только с
хорошей стороны. Во времена хрущёвской оттепели Марио умудрился
уговорить московского художика Лёву Брусиловского раскрасить красками в
своей мастерской голую манекенщицу Галю Милявскую. Когда репортаж
появился в итальянском журнале, в ЦК КПСС все члены остолбенели.
Марио с супругой поселились в «Европейской», в шикарном люксе на
втором этаже. Приехали они из Москвы на дневном поезде «Юность».
Самолёты из Рима тогда летали только в Москву. Алла, полячка по
происхождению, прекрасно говорила по-русски и планировала быть между
нами переводчиком. Но мы с Марио моментально нашли общий язык из смеси
моего французского и родства менталитетов. Марио, уроженец Сицилии,
подвижный сухой синьор лет шестидесяти, объехал весь мир, создавая
фоторепортажи о замечательных городах и людях. Когда, отхлебнув глоток
кофе, он начал говорить об оплате моего труда, то одного, поднятого мною
указательного пальца, было достаточно, чтобы мы перешли на язык жестов и
письма. Для советского человека пятьсот долларов были огромным капиталом и
я еле сдерживал себя, чтобы от радости не пройтись вприсядку вокруг стола.
В Питере светало поздно. Мы встречались в отеле в начале одиннадцатого и
шли работать на улицы города. Вдоль и поперёк проходя по улицам, Марио
искал выразительные ракурсы. Он попросил меня собрать несколько моделей и
одеть их в костюмы времён Александра Пушкина. Юра Хомутянский,
преподаватель из Театрального института, где в то время работал доцентом и я,
одев цилиндр и накидку, со спины стал очень похож на Пушкина. Оставалось
начать сочинять стихи, но Юра тяготел к пантомиме. На женскую роль я
пригласил студентку с курса профессора Куницына Олю и решил все кадровые
вопросы по обеспечению съёмок. В институте в январе шли экзамены и я был
абсолютно свободен. После запрета на выезд во Францию и прикрытия моего
курса трюковой подготовки работать в институте вообще не хотелось. Обиделся
я на них. Злые они.
Появление иностранца на улицах Питера в январе 1984 года не могло пройти
незамеченным. Народ, особенно в зимнее время, напоминал огородных пугал в
серо-чёрных лохмотьях. Экзотические зимние шапки из бродячих собак,
косивших под волка, создавали ощущение присутствия в зоне заклятых
преступников архипелага ГУЛАГ. Воротник из рыжей лисицы вызывал у
граждан нездоровый интерес. Что говорить о Марио, который появлялся среди
серой, укутанной вязанными шарфами, толпы в серебристом длинном манто
гагачьего пуха с белым шёлковым подкладом. Поток прохожих замирал и
поворачивался в нашу сторону, как делалось всегда, если граждане видели, что
снимается кино. Сюжет с Пушкиным на Невском мы снимали в окружении
тысячной толпы зевак. Марио интересовался, почему они не на работе, не
строят вожделенный коммунизм? Я шутил, что это агенты КГБ, приставленные
наблюдать за его диверсией. Я ждал вопросов от компетентных органов, но их
не было. Может быть они тяжело переживали смерть Андропова и прибывали в
краткосрочном ступоре. А может объявили забастовку по поводу назначения
Генсеком полумёртвого Константина Устиновича Черненко.
Оля украшала нашу компанию не только своей эффектной фигурой, но и
купленной по случаю искусственной шубкой «под леопарда». Вообщем, на
третий день наших съёмок на Невском стали появляться организованные
группы туристов, любовавшихся издали нашей компанией. Марио, заметив
такой интерес, подзывал граждан, как туземцев в Африке, сфотографироваться,
но они смущённо бычились и убегали.
Колоннада Казанского собора привлекала Марио Гарруба не меньше, чем
лица экскурсоводов музея религии и атеизма, между этих колонн бродивших.
Перспектива галереи Гостинного двора или Пассажа насыщалась в его
фотографиях покупателями, простаивающими в многочасовых очередях за
парой итальянских колготок. Когда Марио увидел прилавок с женским нижним
бельём он потерял дар речи и в его старенькой «Лейке» заело плёнку.Забыв об
осторожности, он стал судорожно снимать бюстгальтеры, похожие на гамаки и
голубые байковые панталоны, больше похожие на защитную форму пожарника.
Бдительные продавщицы подняли крик, упрекали нас в шпионаже и унижении
достоинства советской женщины.Затерявшись в густой толпе покупателей, мы
благополучно скрылись.
В середине дня Марио приглашал нас с Олей на лёгкий перекус и мы искали
удобное местечко. Когда я привёл его в битком набитый «Сайгон», он
моментально разобрался в ситуации и стал незаметно щёлкать «Лейкой»
босховские лица моих авангардистских соотечественников. Сайгоновские
завсегдатаи, увидев, что их снимают для западной прессы не наши люди,
наперебой позировали и скалили в улыбке свои полузубастые рты. Посыпались
предложения от стиляг зайти к ним в гости и запечатлеть их уникальный быт.
Марио потерял голову и, забыв про меня, бросался во все стороны. Чтобы
разрядить накалившуюся обстановку, я выбрал рыжего бородатого художникаабстракциониста, живущего напротив «Сайгона» и, навешав Марио лапши, что
это восходящая звезда, поволок его в мастерскую к новоявленному маэстро
Лукка. Дверь открыла престарелая растолстевшая большевичка, которую я
навскидку окрестил мамой художника. Возбуждённый Валерий воспринял это
как личное оскорбление и начал кричать на английском языке,
предназначавшемся для иностранца, явное моё разоблачение "Итс май вайф!"
Моя эрудиция в познании питерской фауны была растоптана на глазах у Марио.
Но мой гонорар он уменьшать не стал. Он был всем очень доволен.
Когда репортаж был почти готов, Марио захотел снять общий план Невской
першпективы и выбрал для этого точку на балконе жилого дома, рядом с
кинотеатром «Художественный». Мы поднялись на лифте на последний этаж и,
сориентировавшись по стенам, позвонили в квартиру. Это была огромная
коммуналка, а хозяева престарелые строители ударных строек коммунизма,
участники Всемирного фестиваля молодёжи и студентов 1957 года в Москве.
Дверь открыл двадцатисемилетний мулат, дитя тесной дружбы народов времён
хрущёвской оттепели. Увидев Марио в его серебристом манто, он радостно
открыл все окна и двери и соседи принялись накрывать общий стол. Одни
тащили солёные огурцы, другие маринованные грибочки, третьи – квашенную
капустку, четвёртые –дымящуюся картошечку, а пятые достали с балкона
заиндевевшую бутылку «Столичной» водки. Это была пятикомнатная
коммунальная квартира. Марио вышел на балкон, встал на какой-то ящик и
выстраивал кадр, чтобы захватить торс обнажённой кариатиды,
поддерживающей эркер балкона. Удачную съёмку мы отметили шумным
застольем с песнями и плясками. Провожали нас хоралом «Интернационала».
К шести часам пополудни на город спускалась вечерняя мгла. Усталые, но
довольные мы тащились в «Европейскую», где Алла накрывала нам шикарный
стол. У итальянцев принято есть много, но один раз, вечером, когда садится за
горизонт палящее солнце и на землю опускается ночная прохлада. Здесь, в
промозглом Питере, мы согревались любимым Гаррубовским виски «Джек
Дэниэлс», предусмотрительно привезённым ими с собой, а десерт полировали
настойкой сицилийских трав «ди джастиво». Развалясь в креслах, сытые и
пьяные, попыхивая сигарой, мы начинали хохотать, вспоминая перипетии дня.
Марио намучился от своей привлекательности, мешавший его работе тайного
наблюдателя, и решил подарить мне в качестве бонуса своё элегантное пуховое
пальто. Чтобы подавить моё радостное смущение, он предложил мне поменять
своё пальто, на моё, замаскирующее его под советского гражданина. Сделка
была совершена мгновенно, не принимая во внимание некоторую разность в
наших размерах. Но подарок я отложил в сторонку до лучших времён, а одел
старенький, побитый молью, тулупчик, перешитый евреем-скорняком из тулупа
сторожа Сытного рынка, купленного мною по случаю. Работа в новом
камуфляже спорилась бойко. Марио снимал потаённые уголки Питера и
незабываемые лица его обитателей. Народ, принимая нас за своих, отдавался
съёмкам с восторгом, проглатывая моё враньё про журнал «Огонёк» за чистую,
звенящую монету.
Так мы дошли по улицы Пестеля до дома Мурузи, отсняв его со всех сторон.
Подкрепившись хорошим крепким кофе напротив, я обронил, между прочим,
что в этом доме на втором этаже с видом на Спасо-Преображенский собор
проживал с родителями мой приятель, изгнанный с Родины за инакомыслие,
Ося Бродский. Марио, поперхнувшись конфеткой, попросил меня повторить
сказанное на плохом французском языке на родном мне с детства русском. Я без
запинки повторил и добавил, что сейчас Бродский проживает в Америке,
считается врагом советского народа и пишет для капиталистов стишки.
Вспомнил и его отсидку за тунеядство, и вечеринку у меня накануне его отъезда
в изгнание, которая чуть не закончилась арестом сионисткой шайки. Марио
стоял, опершись на стол, и дрожа мелкой дрожью от радостного предчувствия.
Он представлял кадр всей его жизни. Ну если не всей жизни, то командировки в
Ленинград – точно. Он потащил меня через Литейный проспект к дому Мурузи
и на ходу умолял проникнуть в квартиру Бродского. Я не видел особых
сложностей, мало понимал трепет Марио, связанный с забытым гражданином
СССР и уверенно нажал на все кнопки звонков Оськиной коммуналки. Толпа
соседей вывалилась на площадку и восторженно слушала мою басню про
журнал «Огонёк», вид собора, ракурсы фотосъёмки, плёнку «Кодак» и
современные фотообъективы. Марио, спрятанный воротником моего
обтрёпанного пальто, не вызывал у сограждан настороженности и после моего
обещания поставить им бутылку Шампанского, был впущен в квартиру в
сопровождении нашего эскорта. Оля, в своей «леопардовой» шубе, хоть и
косила под иностранку, тоже никакой тревоги у жителей коммуналки не
вызвала. Марио никогда не снимал с фотовспышкой, но разглядеть лица
постояльцев в коридоре без прожектора было невозможно. Одна тусклая
лампочка из многоярусной гирлянды теплилась только над входом в туалет.
Когда нам приоткрыли двери Оськиных комнат, Марио бросился к окну и
дрожащими руками стал открывать двери балкона. Хозяин комнаты попросил
его не дёргать так за ручку, потому что на улице зима. Дрожащим голосом,
теребя в разные стороны заржавевший и заклеенный газетами замок, Марио
успокоил хозяина по итальянски «Бене,бене» и в повисшей мёртвой тишине
продолжал скрипеть замком. Тишину взорвал истошный вопль соседки,
стоявшей всё свою сознательную жизнь на страже Родины.
- Держите их, это шпионы Бродского!!!
От женского пронзительного визга Марио отпрыгнул от окна и оторопело
смотрел на меня, ожидая указаний. Я попытался погладить визжащую
гражданку по голове, но рука моя была перехвачена мускулистой лапой соседа,
видимо в молодости работавшего кузнецом на Путиловском заводе. Я с трудом
вырвал руку и бросился к выходу. Мы кубарем скатились по перилам лестнице
со второго этажа и бросились наутёк проходными дворами мимо гнезда
всемогущего КГБ, находящегося в двух шагах на Литейном,4. Потеряв
последние силы на Моховой и убедившись, что за нами нет погони, мы зашлись
гомерическим хохотом.
Вечером следующего дня чета Гарруба отбывала на Родину. Приехал Никита
Михалков поговорить с Аллой о том, чтобы она, как агент, представляла его
интересы в Европе и искала заказы на любую работу. Он уже четвёртый год
находился в простое и довольствовался только гонораром за роль проводника в
"Вокзале для двоих". Марио и Алла отбывали на «Красной стреле» в Москву, а
оттуда улетали домой в мафиозную, певучую Италию с доброй сотней
негативов о нашем, таком похожем на Рим, выстроенном итальянскими
зодчими, Питере.
Post Scriptum.
Из статьи Леонида Велехова «Я жил не как все» для «Совершенно секретно»
Анатолий Брусиловский – натура, что называется, ренессансная. Художник.
Один из ведущих отечественных книжных графиков 60–80-х годов, а также
художник-постановщик многих картин на «Мосфильме». Активный участник
советского «левого», неофициального искусства тех лет, вызывавшего резкое
раздражение властей, которое выплескивалось в исторических скандалах – с
хрущевским посещением выставки «абстракцистов» в Манеже в начале 60-х, с
бульдозерной «трамбовкой» нескольких вернисажей отечественного авангарда в
те же 60-е, с разгромом рукописного альманаха «Метрополь» в 1980-м и т.д.
Здесь Брусиловский первым в мире осуществил опыт боди-арта – картины,
нарисованной на живом, вдобавок прекрасном женском теле. Дело было в 1970
году. Приятели привели к нему в студию знаменитого итальянского фотографа
Кайо Марио Гарруба, который хотел сделать такой репортаж, как он выразился,
«чтобы о Москве заговорили» и читатели журнала Espresso, самого популярного
в Италии, для которого Марио и работал, расхватали бы тираж, как горячие
пирожки. Придумай чего-нибудь, сказал итальянец Брусиловскому.
Брусиловский придумал. Позвал знаменитую тогда московскую красавицу –
манекенщицу Галю Миловскую (позднее она уехала на Запад и стала звездой
Vogue) – и говорит: «Дай-ка я на тебе напишу картину». Галя, натура
артистическая и богемная, согласилась. Пригласил друзей, декорировал студию,
расставив повсюду старинные граммофоны и наполнив их раструбы фруктами с
Центрального рынка – получились «рога изобилия». Друзья выпивали,
танцевали и веселились, художник разрисовывал божественное Галино тело
цветами, бабочками, листьями и лианами, итальянец вне себя от счастья все это
фотографировал. Фоторепортаж появился в Espresso, рядом была напечатана
знаменитая, запрещенная в то время в СССР поэма Твардовского «Теркин на
том свете», а над всем этим художественным великолепием красовалась
«шапка»: «Над прахом Сталина». Скандал был оглушительный, когда номер
журнала лег на столы работников ЦК КПСС.
Владимир Мусаэльян родился в 1939 году в Москве. С 1960 года работает в
Фотохронике ТАСС. Специализация - политический репортаж. В 28 лет
Мусаэльян стал личным фотографом генерального секретаря ЦК КПСС
Леонида Брежнева. Затем снимал последних советских лидеров - Андропова,
Черненко и Горбачева. В 1978 году получил международную премию "Золотой
глаз" - за фотографию Леонида Брежнева и лидера чилийских коммунистов
Луиса Корвалана, на этой фотографии генсек плачет от избытка чувств.
У меня был приятель, замечательный итальянский фотограф Марио Гаруба, я
часто останавливался у него в Италии.
Шли торжественные мероприятия в связи с 30-летием освобождения Польши от
фашизма.
Мне передали, что меня спрашивает какой-то итальянец. Я выхожу - стоит
Марио. Говорит, что ему хотелось бы снять трибуну и Леонида Ильича, потому
что дата очень значительная.
Я провел его к трибунам. Возвращается грустный: «Снял, - говорит, - но
Леонид Ильич в черных очках. А мне хотелось, чтобы он их снял». Пришлось
мне самому вместе с ним идти. И Брежнев, увидев меня у трибун, снял очки: уж
если я пришел, значит, по делу.
Я ухожу - он опять надевает. Марио был поражен от того, какое между нами
взаимопонимание, и долго еще восхищался...
В 1982 году Леонид Ильич умирает. Приходит Ю.В.Андропов, человек совсем
другой формации, сложный и уже серьезно больной. Больше четырех-пяти
кадров на пленке не получалось: то голову он наклонит, то отвернется, а партия
спрашивала строго. Надо снять рукопожатие, группу и сцену за столом.
К.У.Черненко, сменивший Андропова, был еще сложнее.
И еще больнее...
Никита Михалков пользовался услугами Аллы Гарруба очень активно c 1984
по 1992 годы. В 1985 она организовала в Риме просмотр его фильма
"Неоконченная пьеса для механического пианино", куда собрала цвет
артистических и деловых кругов - Анжелло Рицолли, Марчелло Мастрояни,
Силвию Д*Амико, Мишеля Сейду и многих известных персон.
В результате состоялся проект "Очи чёрные", "Урга", спектакль
"Механическое пианино" с Марчелло Мастрояни.
Фирма ФИАТ заказала Никите Михалкову рекламный ролик, который
получил приз индустриальной рекламы в 1989 году в Милане и Вашингтоне. В
СССР Н.Михалков представил его, как свой художественный фильм
"Автостоп".
Многочисленные мастер-классы в Риме, гостеприимность дома Аллы и
Марио Гарруба, которым воспользовался и я, были обычным явлением для
Михалкова и членов его семьи.
В 1991 году Анджелло Рицолли, известный издатель и продюсер фильма
Федерико Феллини «8 ½» рискнул и решился финансировать фильм
"Сибирский цирюльник" по сценарию голливудского писателя Роспо
Паленберга о приключениях американской шпионки в царской России. Никита
Михалков стал ставить свои условия в процессе написания сценария в
Ленинграде, снимая там же свой телефильм "Сентиментальное путешествие на
Родину через живопись", поссорился с Аллой Гарруба и послал её в Италию. Ну
хотел Никита Михалков, чтобы Паленберг писал сценарий один, сидя в
гостинице «Прибалтийская», пока Никита снимает свой фильм в Русском музее,
а тот этого не захотел. Гордый был американец, а Никита Михалков - гордее.
Анджелло Рицолли прикрыл проект и сценарий был выкуплен Никитой
Михалковым много лет спустя. Алла и Кайо Марио Гарруба тяжело переживали
гневливый поступок Никиты Михалкова, которого за это время успели
полюбить, и долгое время звонили мне, чтобы узнать не одумался ли великий
Михалков и не просит ли прощения. Так они этого и не дождались. А Михалков
снял фильм "Сибирский цирюльник", «12», Предстояние, Цитадель и не помнит
те времена, когда итальянцы спасли его от нищеты и забвения.
Пирожок
Николай Ник Ващилин
Эцио Фриджерио - сценографу и художнику.
Красота Санкт-Петербурга очевидна любому случайному туристу. А тем более
тому, кто живёт в нём долго и имеет возможность прогуливаться по
набережным Невы, по Невскому проспекту, по Екатеринискому каналу с его
укромными уголками. Кому запросто заглянуть в Эрмитаж, постоять у полотен
Рембрандта, помолиться втуне Мадонне кисти великого Леонардо да Винчи.
Множество художников писали на картинах его парадные виды, невские
панорамы. Но вот выделить одну, главную деталь архитектуры СанктПетербурга мне помог только Эцио Фриджерио.
Когда в 1984 году Андрон Кончаловский прислал мне гостей из Италии, он
даже не подозревал, что именно этим путём судьба поднимет его на пьедестал
почёта мирового искусства. Тогда он, оставшийся в Америке, сидел без работы
и переживал тяжёлые времена. Ему уже вернули советский заграничный
паспорт и он приезжал в 1983 году ко мне в гости с показать Петербург своей
американской подружке. Итальянский фотокорресподент Кайо Марио Гарруба,
принятый мною по просьбе Андрона, сделал репортаж о Ленинграде и уехал с
миром в свою Италию публиковать его в журнале Эспрессо. Но вот мимолётное
знакомство его жены Аллы с Никитой Михалковым, приехавшим в те дни ко
мне в гости, стало чудодейственным спасением для обоих братьев. Никита тоже
сидел без работы и попросил Аллу стать его агентом в Европе. Одно из
предложений Аллы касалось режиссуры оперы «Евгений Онегин» в Ла
Скала.Никита от него отказался и позвонил брату в Америку, рассказать о своих
сомнениях и страхе браться за такое дело. Андрон о таком повороте событий и
не мечтал. А вот ведь как Господь управляет. Андрона утвердили режиссёром
оперы «Евгений Онегин» в Ла Скала с дирижёром Серджио Азава. Работа
закипела. Андрон позвонил мне как с пожара и попросил принять художникасценографа Эцио Фриджерио и показать ему мой любимый Петербург, от
которого на моих экскурсиях не раз приходил в восторг и сам Андрон. Сказано
сделано. Разве можно отказать другу, когда он у тебя не просит чего нибудь
взаймы, а дарит щедрой рукой такие драгоценности. И я с радостью согласился.
Эцио остановился в «Астории» , но через одну ночь советского гостиничного
бедлама запросился на постой ко мне. Не бесплатно. Выгода была взаимной. В
оговоренную сумму входило трёхразовое питание за общим семейным столом.
Эцио уже был миллионером, но деньги считал с той же скрупулёзностью, как и
в те времена, когда он служил юнгой на рыбловном судёнышке в Венеции.
Деньга пошла к нему косяком с той поры, когда в нём открылся дар живописца
и его пригласил на работу Джорджио Стреллер. Потом было сотрудничество с
Бернардо Бертолуччи на фильме "Двадцатый век", а оттуда он получил
рекомендацию на оформление спектаклей в Гранд Опера и Ла Скала. И вот
теперь ему предстояло создать декорации в Ла Скала к русской опере «Евгений
Онегин» с русским режиссёром Андреем Кончаловским.
В Питере стояло жаркое лето 1985 года и народ всего мира пучил глазки на
карту СССР от нововведений Генсека Горбачёва. Я отсыпался от
изнурительных занятий в институте и жадно искал халтуру. Эцио подвернулся
как нельзя кстати.
Просыпался он рано и бесцеремонно вламывался в спальню,стягивая меня с
кровати. Пока я балдел от вида из окна, наслаждаясь утренним кофе, Эцио
листал мои книги о Петербурге и приговаривал «бене,бене, бениссимо».
Прыгнув в мою шестёрку мы носились по открыточным местам, изредка
останавливаясь для пешей прогулки. Через пару дней Эцио позвонил в Париж и
вызвал в Питер свою жену. Она работала в Гранд Опера художником по
костюмам. Втроём мы утюжили Питер вдоль и поперёк с утра до белой ночи.
Все мои попытки зазвать их на обед в ресторан за мой счёт, учитывающий наш
договор терпели полное фиаско и мы ехали на обед домой. Жена с детьми была
на даче и готовить я попросил мою соседку Иру. Она жила ниже этажом,
работала пианисткой в Михайловском театре и к Андрону, а тем более к таким
его друзьям, относилась с художественным трепетом. Обедали мы в моей
гостиной у раскрытого окна с видом на золотой шпиль Петропавловского
собора. Замученный совковым лагерным режимом и мечтавший о заграничном
лоске, я не мог понять их тяги к домашнему уюту.
Андрон просил Эцио проработать заодно и тему «Пиковой дамы» и я в
походах с итальянцами изучил родную культуру так, что мог бы пересдать все
экзамены в школе и институте на круглые пятёрки. Вечерами Эцио и
Франческа листали книги и рисовали эскизы. Телевизор и музыку меня
просили не включать, разговорами их не развлекать и, вообще, погулять на
воле. Мне это было в радость и я летел к друзьям сыграть партию в теннис,
выпить винца и ущипнуть упругую попку случайной прохожей.
К концу недели стол был завален эскизами и Эцио спросил меня, узнаю ли
свой Санкт-Петербург? Он стал показывать мне свои наброски, сплошь
разлинованные вертикальными линиями колонн. Я немного удивился ,но
старался не обнаруживать своё удивление. Эцио улыбнулся и спросил, что я об
этом думаю? Он догадался, что для меня главным символом Санкт-Петербурга
был остроконечный шпиль Петропавловки с ангелом.
- Ты знаешь,Коля, каких архитектурных деталей, больше всего в вашем городе?
Колонн. Их тысячи! Они украшают каждое здание. Поэтому я построю
декорацию из колонн. Эцио был весьма доволен собой и дальнейшее
пребывание посвятил своим слабостям.
Мы обходили с утра все комиссионные магазины,где он увлечённо покупал
мебель, ширмы, люстры и прочую утварь. Мы отвозили её в Мариинский театр
и просили его коллег переправить весь этот скарб в виде декораций в Италию.
Мы обошли мастерские всех питерских художников и , Эцио пригласил их
приехать на выставку в Милан. У Валерия Лукки и Славы Михайлова он с
восторгом купил несколько картин.
К моим любимым уголкам Петербурга, просиживанию штанов в кафе
«Север», «Европа», «Астория» и простаиванию в «Сайгоне» он был холоден и
даже раздражался этим. Мне казалось это странным, но приходилось к обеду
возвращаться с ними домой. Мне было не понять тогда, какое впечатление
могли производить наши совковые рестораны на человека, обитавшего в
высших сферах итальянской и французской богемы. Мы долго искали следы
присутствия в Питере Рудольфа Нуреева, бродили по залам Академии русского
балета, гримеркам Мариинского театра. Оказалось, что Эцио оформил
несколько его спектаклей в Гранд Опера и именно он, Божиим промыслом,
накроет могилу Рудольфа мозаичным восточным ковром на кладбище Сан
Женевьев дё Буа в Париже.
В последний день мы поехали в Павловск. День был прекрасный.Эцио и
Франческа с восторгом бродили по залам Павловского дворца. Потом мы
переехали в Царское село, проехали в пролётке на рысаках по
Александрийскому парку, проплыли на лодке по пруду. К вечеру мы жутко
проголодались. Эцио терпел голод, но обедать в ресторане отказался наотрез.
Стойкий моряк.У лицея,садясь в машину, я купил дюжину пирожков у
краснощёкой толстушки.Похоже,что они были вкусные.Видимо толстуха
сначала наедалась ими сама, а что не влезало, шла продавать голодающим
туристам. Эцио фыркнул носом. Мы с Франческой смачно проглотили по
пирожку с морковью и схватили из кулька по второму. Когда она подносила
пирожок ко рту, его молниеносным броском вырвал Эцио и мгновенно
проглотил. Я протянул ему кулёк с пирожками ,но он демонстрантивно
отвернулся. Франческа , зажмурив глаза от удовольствия, аппетитно открыла
рот и...облизала опустевшие пальцы. Пока я бегал к толстухе за добавкой, Эцио
уплёл весь кулёк поджаристых хрустящих пирожков с морковью, капустой и
изюмом. По дороге домой он умиротворённо спал на заднем сидении под
мерный гул мотора,создавая во сне свои шедевры, придумывая сценографию
для опер «Евгений Онегин» и «Пиковая дама» в постановке Андрея
Кончаловского в Ла Скала. У богатых свои привычки. И с этим ничего не
поделаешь.
Охота за чертой оседлости
Николай Ник Ващилин
После войны народ нашей страны подыхал от голода. Несмотря ни на какие
окружающие обстоятельства, люди постоянно хотят есть, спать и потом рожают
детей. Рожать детей они хотят меньше, чем спать и есть, но так получается.
Своего первенца моя мама родила в 1946 году мёртвым. Через год, в разгар
голодухи, появился я и сразу запросил есть. Есть было нечего. Молоко у матери
пропало быстро. Мне давали сосать какую то тряпку, смоченную в молоке.
Родился я на станции Локня и роды у матери принимал наш сосед Пётр
Абрамович. Папа работал директором маслозавода и отнёс Петру Абрамовичу в
благодарность за моё появление двести граммов сливочного масла. С годами
появился хлеб, мясо и другие продукты, но аппетит не удовлетворялся. Он в нас
пророс, стал частью нашего сущего.
Врачей страна дружно невзлюбила. Оказалось, что эти вредители врачиевреи погубили товарища Сталина, отца народов и лучшего друга советских
физкультурников. Пацаны-подранки обсуждали как поймать врагов народа и
уничтожить их на месте. Мы искали среди нас евреев, смотрели им в глаза, но в
лицо не узнавали. И мучились вопросом, кто же такие евреи. Где они,
погубители Сталина. Бабушка вторила радио репродуктору, что Христа тоже
евреи распяли, а воробьёв называла жидами, потому что они гвозди в клювах к
распятию носили.
Мы гоняли по двору нашего дома на Третьей линии Васильевского острова,
когда тётя Нина позвала Вадика домой и сказала, чтобы он пригласил всю
компанию. Отец Вадика Крацкина работал инженером на Козе и первым в
нашем доме купил телевизор. Тётя Нина усадила нас смотреть фильм "Белый
конь" и дала каждому по пирогу с морковью. Пирог был тёплый и вкусный и я
откусывал его по чуть-чуть. Но фильм так захватил меня, что я не заметил как
съел его целиком, не насладившись сладким конфетным вкусом. Фильм этот
про французского пацана, который освободил от загонщиков белого коня и
ускакал с ним к морю, где ждала их смерть на свободе, я запомнил на всю
жизнь. А ещё я запомнил сладковатый вкус пирога с морковью и лицо тёти
Нины.
В школе, в шестом классе к нам пришёл новый ученик. Звали его Савва
Половец, а обзывали его евреем. С ним никто не хотел сидеть за одной партой и
учительница Эльвира Львововна Вассерман попросила меня сесть с Саввой. Я
хоть и слыл хулиганом, но учился на пятёрки и шпаны не боялся. Мы с Саввкой
сразу подружились и долгие годы делили свои радости и беды. Он тянул меня в
свой любимый шахматный кружок, но за порог е2е4 я не пошёл.
Когда в техникуме мне нужен был конспект пропущенных лекций,
единственным, кто давал мне подготовиться к экзаменам был Димка Пеккер. Он
увлекался велоспортом и заразил этим меня. Я скопил денег на "Спутник" и мы
с Димкой по воскресениям колесили по пригородам, наслаждаясь аллеями
Александрии, полянами Павловска и струями Петергофского Самсона.Когда от
усталости немели ноги и мне хотелось остановиться,Димка не давал раскиснуть
и крутил педали до конца.
До того момента, когда я первый раз попал на съёмочную площадку, имя
Гамлет мне ничего не о чём не говорило. В перерывах мы ходили пить кофе и
разговаривали о глупостях. Режиссёр фильма Григорий Козинцев любил
пошутить и вспомнить как в двадцатые годы они с Лёней Траубергом и
Эрнестом Лусталло мучили своих актёров ФЭКС боксом, фехтованием и
акробатикой. Эти рассказы заронили в меня зерно моей будущей профессии. А
Иннокентий Смоктуновский, исполнявший роль Гамлета, иногда решался
рассказать про войну и годы в Норильских лагерях. Потом мы восхищались
фильмом "ГАМЛЕТ" и радовались его всемирному успеху. С тех пор я стал
борцом за справедливость.
Джазовые концерты Додика Голощёкина и Ромы Кунсмана напоминали о
том счастливом дне, когда в Ленинград приехал оркестр Дюка Элингтона,
открывший нам уши для неземных звуков. Мне даже никто не намекнул, что он
был евреем и я держал его "за наших".
Мои приятели Аркаша Плотницкий и Лёша Людевиг обожали
симфоническую музыку. Я таскался в филармонию, только ради них, за
компанию. Самое привлекательное в филармонии для меня было кофе с
эклерами в буфете. Они постанывали от звуков оркестра под управлением
Евгения Мравинского, а я высматривал любительниц музыки с толстыми
сиськами. Когда Аркашка решил иммигрировать, он объяснил мне, что он
еврей.
Я часто бывал в мастерской своего приятеля по Ленфильму, художника
Миши Щеглова. Мастерская находилась на чердаке дома на улице Герцена, в
самом центре Ленинграда и у него собиралось много интересных людей. Там я
получил своё художественное образование, там я научился понимать живопись
Врубеля, Репина, Левитана, Малевича. Когда Миша уехал в Израиль, он оставил
мне на память свою картину, изображающую зимний лес на закате со снегирями
на ветках.
Самое нежное тело, самые нежные руки, самые сладкие губы были у моей
возлюбленной Полины. Нам некогда было обсуждать национальный вопрос.
Мы наслаждались ласковыми струями водопадов, нежными лучами утреннего
солнца и ласками друг друга. Кроме изящества и совершенства я в ней ничего
не видел. Я даже хотел на ней жениться, но у неё были другие планы. Поэтому
меня так поразило восклицание швейцара в золотых галунах, когда мы с ней
прорывались в модный ресторан "Парус" - "Куда лезешь,еврейка?!"
На первенстве города по борьбе самбо, которой я уже занимался много лет, к
моему тренеру Александру Массарскому подошёл тренер другой команды Лёха
Усвяцов и от злобы на свой проигрыш обозвал его евреем. Я набросился на
Лёху с кулаками и потом долго получал от него презрительные взгляды и
прозвище - "предатель". Мои учителя Арон Боголюбов и Владимир
Малаховский успокаивали и ободряли меня, говоря что они тоже евреи. Арон
был кумиром всех мальчишек-самбистов. Его бронзовая медаль по дзюдо на
Олимпийских играх в Токио сверкала для нас ярче всякого золота. Боролся на
соревнованиях по самбо он с такой яростью и изяществом, что другого
воплощения образа Давида не требовалось.
В институте мне с большим трудом давалось решение дифференциальных
уравнений. Провалив экзамен по высшей математике, мне пришлось походить
на дополнительные занятия к доценту Альтшуллеру. Он приходил на занятия с
костылём, хромал, но не жаловался. Оказалось, что под Смоленском, где
воевали мои родители, ему перебило в бою обе ноги и медсестричка выволокла
его из-под пуль, где он бы истёк кровью.Может быть это была моя будующая
мама.
В экспериментах моей диссертационной работы принимали участие
легкоатлеты. Время для исследований они уделяли не охотно. Валерий Борзов,
Александр Корнелюк, Виктор Санеев выделяли мне считанные минуты. Так
вышло, что интерес к моим замыслам проявил чемпион Европы по прыжкам с
шестом Игорь Фельд. Без его авторитета мне не дали провести мои опыты на
Олимпийских чемпионах. Я защитил диссертацию. И Игорь тоже. Мы ещё
долго дружили с ним. До тех самых пор, пока я не проводил его в последний
путь.
"Когда так много позади. Всего. В особенности горя!"…. Я редко читаю
стихи. Но, вот, бормочу отрывки каждый день. Отрывки из когда-то
прочитанных и почему-то засевших в голове. Когда мы дружили с Осей, он ещё
не был поэтом. Вернее он был поэтом, но его ещё не признавали поэтом. Кроме
него самого об этом ещё никто не знал. А мне это было не важно. Мне просто
мотивчик был по душе. Хоть за дружбу с ним не выпускали в турпоездку в
Болгарию. Политически не грамотен. Морально не устойчив. Не место таким в
нашем городе и в нашей стране.
Позвонил мне Вадик. Давно не звонил, не беспокоил. Лет двадцать не
звонил. Помоги, просит. Мать умирает. Отвезти её в больницу один не могу.
Тётя Нина обрадовалась мне, как будто мы вчера расстались. Тихо и смиренно
смотрела на нас, когда мы её усаживали в мою машину. Тётя Нина не печёт
больше пирожков с морковью. Не включает телевизор. А у меня её кино про
белого коня чуть ли не каждый день крутится. Купил я его, по случаю, в
Париже. Оказалось оно французом снято в 1953 году. Альбер Ламорис зовут
его. Интересно, не еврей ли он?
Единственный человек, которого я мог называть своим другом, был Саша
Куколевский, с которым мы виделись несколько раз на долгом земном пути.
Ему было важно знать, что где-то далеко, на другом берегу океана есть человек,
который не предаст его, не заложит. И мне - тоже.
Стыдно признаться, но долгую сознательную жизнь я совершенно не умел
отличать евреев от прочих представителей нашей многонациональной Родины с
магической аббревиатурой СССР. А тем более - евреек. Они в молодости так
прекрасны, что ни с какой другой представительницей Кавказа, Якутии,
Прибалтики их не спутаешь. Ну разве что с хохлушками а-ля Оксана. Зато по
сладости поцелуя еврейкам нет равных в мире. Впрочем, может быть я
идеализирую. Когда доброхоты из сионистов меня подтолкнули под локоток и
предупредили об опасной однобокости моих половых увлечений я женился на
русской. И попал на всю жизнь. А она,эта жизнь, у меня оказалась
единственной.
Евреи, видимо, маскируясь от хищников, родятся всех возможных мастей. У
меня в друзьях были рыжие, белые, грузинские, армянские евреи и почти все с
фамилией Иванов. Да я и таджиков часто путал с узбеками, а киргизов с
якутами. А все советские граждане кавказской национальности для меня,
вообще, были на одно лицо. И когда евреи повалили на свою исконную Родину
в 1971 году предателями считать их у меня плохо получалось. Ну хотят люди к
прадедушке - пускай едут. Тем более, что кооперативные квартирки, купленные
по своему еврейскому блату, они оставляли советским гражданам. Вместо пяти
лет я ожидал кооперативную квартиру всего шесть месяцев. И вот когда в конце
жизни увлечённые этнографы мне открыли глаза на то, что все мои любимые
артисты, начиная с Ива Монтана и заканчивая Робертом де Ниро, чистокровные
евреи - крыть мне уже было нечем. Все карты были биты.
Пока всю свою сознательную жизнь я украдкой ходил молиться в церковь,
не было времени подумать и прочитать родословную пророка Илии, апостолов
и чтимых святых. Подойдёшь к иконе, пробормочешь впопыхах просьбочку и
скорей на партсобрание коммунистов, отчитываться за построение
материальной базы и свой моральный облик. После переворота к демократии и
перестройке появилось на прилавках множество всяких книг, которых раньше и
в библиотеках днём с огнём не сыщешь. Каково же было моё удивление, когда я
узнал из книг, что все пророки , апостолы и сам Христос ,перед которыми я
простаивал все эти годы на коленях были из евреев.
Пришла зима. Замело белым снегом Россию. Дружки молодости Оська и
Лёва взяли меня, старика, на охоту. Давно не расчехлял я своей тульской
двухстволочки. На охотах говорить не принято. Сидишь в засидке и ждёшь
когда на тебя зверя выгонят, когда мимо, вдоль загона, побегут гурьбой серые
волки. Тут не зевай. Целься не торопясь под лопатку серому и плавненько
спускай курок. Попал - радуйся. Твой волчара, твой матёрый. Планируй шапку
из него скроить. Вот только что Маугли по этому поводу скажет? А, кстати,
где-то он теперь? Наверно подрос, возмужал.
Нас возвышающий обман
Николай Ник Ващилин
Евгению Евтушенко - поэту и хулигану
Понятие о чести, честности и достоинстве мама вливала в меня со своим
молоком. Давалось ей это не легко, но результат был, в итоге, положительный.
Врал я редко. Не воровал никогда. Обманывал только злых, тупоголовых
человеков. Может быть я думаю о себе лучше, чем есть на самом деле. То есть
грех творю не в ведении. Заплатил человеку за его хороший труд малую цену и
не знаю, что это и есть воровство.
Врать я умел с раннего детства. Врал хорошо. То есть мне часто верили.
Мама поражалась моей способности обвести её вокруг пальца. Она умоляла
меня не врать. Но я не мог. Жизнь постоянно вынуждала. Записи учителей в
дневнике с предложением придти родителям в школу я не стирал, как многие
придурки, думающие, что родители настолько глупы, что не разглядят грязной
подтирки. Я бросал весь портфель с дневником в лужу и проверял, чтобы запись
расплылась без следа. Я уже тогда понимал, что умный человек мог догадаться
по расплывшемуся пятну, что там что-то было написано и скорее всего не
поздравление с восьмым марта. Высшее образование по вранью я получил
,когда в ЛИАПе списал у товарищей курсовую работу по материаловедению и
нагло пошёл её защищать через тридцать минут после начала занятия. Выпучив
глаза я доказывал, что получил результаты замеров твёрдости самостоятельно.
Оказалось, что только термическая обработка образца должна была длиться
четыре часа. Срезал меня преподаватель и дал урок - если врёшь, то постарайся
делать это умно, со знанием дела. Проще было не врать, а сделать всё понастоящему. Но я не мог идти проторённым путём.
Случилось это жарким летним днём 1993 года. В Санкт-Петербург на
творческий вечер приехал из Америки поэт Евгений Евтушенко. Организовал
его творческий вечер мой приятель из Международного Культурного Центра
Валера Матвиенко и, памятуя о моей любви к поэзии, пригласил меня. Вечер
был замечательный. Огромный зал "Октябрьского" был переполнен. Евгений
Александрович, истосковавшись по Родине в американском изгнании, давно не
выступавший перед родной, любящей его публикой, искрился стихами и
люрексом.
После концерта я оказался в числе приглашённых на товарищеский ужин в
"Асторию". Народу было не много. Ближний круг Валерия. Анатолий
Александрович Собчак говорил тёплые слова и провозглашал бравурные тосты.
Его старшая дочь Татьяна прочитала наизусть несколько ранних стихов поэта,
доказывая, что на Родине его не забыли. После ужина мы вышли на
Исаакиевскую площадь, вдохнуть полной грудью свежий невский воздух и
полюбоваться питерской белой ночью. Благоухала сирень. Пели соловьи.
Евтушенко жаловался Собчаку о своих трудностях проживания и работы в
Америке. Его советник Владимир Владимирович всё записывал и запоминал.
Краем уха я услышал, что его жене Маше не устроиться на работу без диплома,
признанного в США, а американскому профессору платят за такие же лекции в
десять раз больше, чем ему. Анатолий Александрович вяло посочувствовав,
пропустил намёк мимо ушей и, воспев талант поэта, с миром удалился по
пустынной улице. Меня Евтушенко ни о чём не просил. Я был человеком
"посторонним". Тогда по рекомендации своих товарищей спортивной юности
Вовы Путина и Вити Минакова я работал в Международном культурном центре
на проекте по подготовке Игр Доброй Воли Тедда Тёрнера. Мне стало неловко
за моих земляков, увильнувших от помощи. Я вспомнил притчу о самаритянине
и решил помочь поэту, со стихами которого переносил тяготы бытия. Я
переспросил Евгения Александровича, правильно ли я понял проблему, и
обещал ему помочь. Двигало мною только чувство сострадания. Вспомнилась и
совместная работа на его фильме про российского гения Константина
Циолковского, и "Красная площадь" о военном безвремении в тылу. Евтушенко
без особых надежд выслушал моё обещание и подарил мне свою книгу "Нет
лет" с дарственной надписью.
Весь следующий день я метался по городу, поднимая все свои связи. В обмен
на содействие, пообещал американцам из киногруппы БиБиСи продать Родину.
Ну если не всю, то ту часть, которая ещё осталась. Решение проблемы я нашёл.
Для этого нужно было пожертвовать своим чувством честности и переступить
через порог недозволенного. А кто этот порог сделал? Преступники и убийцы,
которых вся страна славословила семьдесят лет, а сегодня попирает ногами.
Остались ещё только пороги, ими настроенные. И я его перешагнул. В стране
бушевала вольница. Сделать это было не сложно, сказав себе, что я, как все. Чем
я хуже. Все пьют и я пью. Все курят и я курю. Все воруют и я ворую. Все
продают Родину и я продам. Всё в рамках общепринятого. Те, кого в Москве
клеймят многожёнцами и развратниками, в Казани и Грозном уважаемые люди.
Не дорого этот народ стоит, чтобы хранить ему клятву. Сам - то он и царя
продал, и Христа и Антихриста. Посоветовался со своим духовником. Духовник
не обрадовал, сказав, что Истина для всех одна, и что под меня Евангелие
переписывать не будут. Сказал, чтоб решал я всё наедине со своей совестью.
Приняв грех на свою душу, я исполнил обещанное. Евгений Александрович
широко открыл глаза, сказав, что помнит мало исполненных обещаний,
сделанных людьми даже по трезвости. А по его мнению мы вчера расстались,
плохо осознавая происходящее. Он принял мои обещания за пьяный бред.
Немного смутившись, он спросил меня, чем он может меня отблагодарить. Без
ложной лести я уверил его, что он уже со мной расплатился сторицей. Мы
распрощались и не встречались больше никогда.
Дали мне за мой подвиг два года....условно. Ихняя честь в чёрном пеньюаре
долго меня стыдила, а когда в своём последнем слове посетовал на грабеж и
развал страны ударила молоточком. Я обещал исправиться. Но как только я
слышу в эфире его голос, меня переполняет чувство гордости. Не стыда, не
желания раскаяться, а гордости. И только его строки соединяют нас незримо в
пространстве. Он жив и я жив. И мы друг друга вспоминаем иногда.
Идут белые снеги, как по нитке скользя. Жить и жить бы на свете, но наверно
нельзя.
Идут белые снеги, аж до боли светлы. И мои и чужие, заметая следы.
Высокий Абдулов в чёрных ботинках
Николай Ник Ващилин
Было это летом. Жарким летом 1982 года. Никитка приехал на свою
творческую встречу во Дворце молодёжи. После выступления перед зрителями
приехали ужинать в Асторию. Астория у артистов была любимой гостиницей.
Жилось там веселее и вольготнее. Артисты практичные и занятые селились в
"Октябрской", что напротив Московского вокзала. А гуляки предпочитали
"Асторию". Ментура и таптуны там были покладистей. Главный администратор,
Анна Григорьевна, встречала артистов в холле лично и, расцеловавшись с ними
как с близкими родственниками, безобразничать позволяла по полной
программе. После того, как директор отваливал по своим делам, она оставалась
в отеле полновластной хозяйкой. Когда в полночь ресторан "Зимний сад",
истощив запасы еды и питья, закрывался, остатки гуляк переползали в
валютный бар. Даже там кадровый бармен из КГБ опускал свои веки и позволял
народным и заслуженным артистам расплачиваться неизвестно откуда
взявшимися долларами, а то и вообще брал у них в уплату русские рубли.
В тот вечер, недавно вернувшийся из Финляндии Никита, решил удивить
компанию и вальяжно протянул бармену золотую пластиковую карту VISA,
объявив, что сегодня он всех угощает. Бармен долго тёр картой по своей
кассовой машинке, но денег на счёте Михалкова не появлялось. Никита
сделался возмущённым и косо мне подмигнул. В те времена пластиковые карты
были большой редкостью и, чтобы не опозориться, бармен, убеждённый
Никитой в том, что его машинка сломана, списал всё на счёт заведения. А
Никита, торжествующе поднял тост за систему Станиславского и НемировичаДанченко! Когда бармен Паша в половине четвёртого утра закрыл за нами дверь
своего питейного заведения, гулким эхом разнесся по коридорам Астории его
отчаянный стон "Не верю!"
Компания спившихся в клубок друзей потащилась в номер самого
хлебосольного и продолжала пир. Тут важно было запастись горючим. Самым
верным источником огненной воды в те времена в СССР были таксисты. У них
всегда и без проблем можно было прикупить бутылку водки. В тот
приснопамятный вечер сидели у Абдулова. Саша сетовал, что на парижских
гастролях недоумок-продюсер подарил ему, премьеру театра, авторучку с
золотым пером, а Коле Караченцову вожделенный для Саши видик. Его
одноместный номер на втором этаже Астории выходил окнами на сквер у
Исаакиевского собора и из окна приятно тянуло ночной прохладой. За стол,
стоявший посреди комнаты, уселись человек шесть. Двое из них, Саша
Адабашьян и Серёжа Соловьёв, едва торчали из-за стола. Росточка они были
невеликого, да ещё уселись на диван.
Пропустив по рюмочке, начали мерить их ростом, приставляя спиной друг к
другу. Двери номера были открыты и время от времени коридорные развозили
по номерам погруженных в коляски для чемоданов, пьяных финнов. Отмерив
высоту Адабашьяна и Соловьёва без каблуков и накатив по сто граммов, Саша
Филипенко предложил приступить к замерам высшей касты. Михалков припал
спиной к Абдулову и в воздухе повисла тишина. Их головы маячили на
одинаковом уровне. Быстро взглянув на каблуки, заставили снять чёрные
ботинки и остаться в носках. Приём не принёс желаемого финала. Рост был
равный. Тогда Абдулов прыгнул на стол и заорал, что он выше. Дружный хохот
разбудил всех интуристов, строго придерживавшихся распорядка дня. Пришла
Анечка и вежливо попросила смеяться потише. Абдулов обнял её за талию и
усадил на диван. Через две минуты она сама ржала громче пожарной сирены,
забыв про чопорных англичан и фривольных французов. Между тем, водка
закончилась. Разойтись по номерам и забыться сном бунтующая мысль
советской интеллигенции ещё не позволяла. Решили послать гонца за
бутылочкой. Пока спорили, кому отправиться на закупку на ночные улицы
Питера, Никита забрался на шкаф и лежа на боку лукаво улыбался Абдулову.
Крыть было нечем. Под дружный смех друзей поверженный Саша вышел из
номера и отправился за водкой. Аня принесла нам на закуску домашних
пирожков с капустой. Адабашьян запер их в холодильнике и стоял на стрёме,
чтобы их не съели раньше времени. А время медленно текло под аккомпанемент
анекдотов. Вдруг в окне появилась люлька автокрана, в которой с гордо
поднятой головой стоял Саша Абдулов, поддерживаемый электромонтёром.
Они медленно проплыли вверх и спускаясь вниз остановились на уровне окна.
Споры о его победоносной высоте были неуместны. Даже с учётом каблуков
чёрных ботинок.
Было это летом. Жарким летом 1994 года в Москве проходил
Международный Московский кинофестиваль. Бассейн "Москва" зиял на месте
храма Христа Спасителя, взорванного в 1931 году по приказу И.В.Сталина,
огромной мутной хлорированной лужей. Я работал в студии ТРИТЭ Никиты
Михалкова его заместителем и судорожно искал деньги для проектов и
замыслов Мастера. Никита отмокал в банях Нижнего Новгорода после
изнурительных съёмок "Утомлённых солнцем". Нижегородская братва
принимала его с должным радушием. За время съёмок, большая часть которых
проходила в Нижегородской губернии они с Михалковым стали корешами.
Александр Абдулов подружился с Отариком, Шабтаем и много лет был
президентом Московского кинофестиваля и рулил большими деньгами. На
первый взгляд бредовую идею Никиты прислать в Нижний Новгород гостей
кинофестиваля на прогулку по Волге, Саша поддержал и заплатил нам за это
огромные деньги - тысяч четыреста зелёных. Студия ТРИТЭ облегчённо
вздохнула. Выплатили людям долги по зарплате за три месяца. Никита заказал
колокол для церкви в Аксинино, на Николиной горе от семьи Михалковых.
Гости прилетели на двух самолётах и устроились в каютах, подготовленных
мною и Володей Седовым, теплоходов. Плыли мы по Волге до Макарьева
монастыря, пели песни и пили огненную воду. На отдельном пароходе плыл
Ричард Гир со свитой. У Макарьева монастыря, на берегу Волги накрыли столы
и подали стерляжью ушицу. Никита спел с Митей Бузылёвым песню про шмеля.
Чуть было не сцепился с Барри Алибасовым, но Лида Шукшина их
растащила.Помериться ростом с Абдуловым тогда не представилось
возможным. Он был в большом почёте у Ельцина и его командос и на гулянье
не приехал. Отарик Квантришвили Абдулова сильно уважал. А вот Никитку
снял с поста президента федерации тенниса и поставил Шаму. Самолюбие
аристократа было сильно задето. Но надежды найти своё место в строю
"Паратов" не терял. Прильнул к его противнику. Помог ему в этом один
новоявленный, но длинноволосый каскадёр Саша, друг авторитетного человека.
И тут пошло-поехало. Проверку на верность Никитка прошёл, положив 7
миллионов долларов от Виктора Степаныча в дар Фонду культуры на счёт банка
"Новый международный валютный союз", который тут же "лопнул". Как снег на
голову, свалился дядюшка Оскар. Причём Соловьёв и Абдулов, как по команде
подписали ходатайство на представление "Утомлённых солнцем" от России в
Оскаровский комитет. Америка, как известно, страна продажных
империалистов. А русские тогда на неё здорово наехали, хотели нахрапом взять.
Да и француз Сейду своего не упустил. Деньги-то в фильм вложил, права на
прокат в Европе у него. Нужно думать о рекламе. Вот вам и плиз приз. К золоту
потянулись разные люди. Нет, столпотворения не было. Владислав Резник даже
страховать приз отказался на случай пропажи во время гастролей. Но умный
ловец поймает свою рыбёшку. Михалков уцепился за лацканы Коржакова. Не то
сам хотел в президенты баллотироваться, не то предлагал свою помощь Борису
Ельцину. Они любили париться в банях. Ну, конечно, без девушек. А тут ещё
мода появилась ракетками махать. Матчи по теннису в околоельцинских кругах
стали чем-то вроде причастия святых ельцинских тайн. Я подыхал от хохота,
наблюдая теннисные поединки Михалкова с Борей Немцовым или Олегом
Сосковцом. Снобизм бывших красных товарищей не давал им согнуться и
присесть на подачах. Они отбивали мячи с важным министерским видом, не
сгибая рук в локтях. Но смех это вызывало только у меня. Михалков в
промежутках между матчами успевал пропарить партнёров в баньке и, отбив
чечётку на коврах, получить гектары нижегородской землицы на берегах Оки по
бросовой цене и заказ на агитацию голодного народа за своего кормильца
Ельцина. Новый премьер перевёл стрелку с Отарика и Шабтая на Славу. А
Никита со Славой уже с 1994 крепко дружил. К тому времени в Отарика попала
шальная пуля, пролетавшая прямо мимо бани, в которой он с друзьями парился.
И вот пока Саша Абдулов накрывал хлебосольные столы на кинофестивале, в
большом кремлёвском окне появился новый президент Московского
Международного кинофестиваля Никита Михалков. Высокий и в чёрных
ботинках, в чёрном смокинге и белом кашне. Поднимаясь по лестнице, по синей
ковровой дорожке и глядя на Никиту, Саша тихо бормотал себе под нос "Не
верю! Не верю!" Споры о взятии им победоносной высоты были не уместны.
Кабуки
Николай Ник Ващилин
Питерским спортбанщикам посвящается.
Когда в Питере наступала зима и сугробами заваливало все сады и скверы,
когда дворники с лопатами и машины «хап-хап» с трудом расчищали проезды
по улицам, жизнь в городе не замирала. Трамваи и троллейбусы перевозили
граждан от одного муравейника по строительству коммунизма к другому, а
потом доставляли их в парк культуры и отдыха имени С.М.Кирова. Там
трудящиеся проводили свой досуг занимаясь зимними видами спорта. Кто-то
скользил на коньках и лыжах, кто-то катался на финских санках по льду
замёрзших прудов, а кто-то мог промчаться и на тройке вороных лошадок. Но и
любители летнего многоборья не бросали своих увлечений. Для этого под
чутким руководством родной коммунистической партии в центре города
Ленинграда в бывшем Михайловском манеже, где при царе конногвардейцы
оттачивали мастерство верховой езды, устроили Зимний стадион. Мороз ни
мороз, а там вечная весна. Молоденькие девушки с прыгающими во все стороны
сиськами бегали по дорожкам, а парни с истошными криками метали копья и
толкали ядра. А в самом торце манежа устроили площадку для баскетбола,
волейбола, борьбы и бокса. Приходи, товарищ! Готовься к труду и обороне
СССР!
Директором этого стадиона Областной Комитет Коммунистической Партии
СССР назначил своего проверенного человека - Виктора Руденко, человека
преданного делу партии, политически грамотного, женатого и скромного в
быту. Виктор Георгиевич всегда ходил по стадиону в элегантном костюме с
изысканным галстуком итальянского шёлка и с очень важным видом. Простым
прохожим могло показаться, что здесь под землёй ракетный завод, а бегают
люди в майках и трусах для отвода глаз. Но люди осведомлённые понимали, что
олимпийские медали советских спортсменов - это идеологическое оружие и
ковать его нужно со всей ответственностью. Я примкнул к этому бурному
течению и учился в очной аспирантуре Ленинградского научноисследовательского института физической культуры на секторе высшего
спортивного мастерства старшего научного сотрудника Валентина Алексеевича
Булкина и целыми днями пропадал на Зимнем стадионе, исследуя параметры
подготовленности спортсменов и оказывая им посильную помощь. Спорт тогда
был делом политическим, отражающим успехи социалистического строя перед
ненавистным, загнивающим империализмом. Руденко с полным правом
чувствовал себя причастным к когорте верховных жрецов советского Олимпа. И
в этом мало кто сомневался, особенно неизменно встречая его фамилию в
списке руководителей спортивных делегаций. И даже выезжающих в
капиталистические страны, для чего требовалось в доказательство верности
Родине разве что не оставить все свои внутренние органы. Менялся он в лице
только тогда, когда приходила делегация из Обкома партии, комсомола и
других властных структур. Нет, они не занимались прыжками в высоту. Они
уже преодолели нужную планку и выполнили правильный норматив. Они
приходили к Руденко для восстановительных процедур после тяжёлого
трудового дня. Это по их высочайшему повелению, Виктор Георгиевич
построил на Зимнем стадионе восстановительный центр для спортсменоволимпийцев. По-русски этот восстановительный центр был простой баней. Баня
в народе издавна читалась хорошим средством восстановления растраченных
физических и моральных сил. Бань в городе Ленина было предостаточно.
Известный изобретатель Массарский умудрился придумать даже баню в
чемодане. Носи и мойся, где вздумается. Но Виктор Георгиевич, как
дальновидный член партии, понимающий кто и зачем будет париться в этой
бане, построил её на манер римских, с невиданной для советского человека
роскошью. Хоть там и не было подводных горячих источников как в
итальянских термах, хоть и построили её во дворе стадиона в здании старого
гаража, а ещё раньше – каретника, но впечатление на отдыхающих баня
производила неизгладимое. Пройдя гардеробную, вы попадали в каминный зал
для трапезы, оттуда арка вела в огромный, роскошный бассейн с голубой не
Невской водой и стенами из Пудоского песчаника, имитирующего горные
склоны, по которым струились прозрачные ручьи. Из холла с бассейном
открывались две потайные дверцы. Одна вела в жаркую преисподнюю,
названную парилкой, а другая вела в уютный турецкий будуар, именуемый
массажным кабинетом. Условия для разврата были превосходные.
Надо заметить, что даже обеспеченные, высокопоставленные советские
чиновники не имели для секса тех условий, в которых естество раскрепощается
так, что готово к яркому семяизвержению. Для этого нужна полная и
безоговорочная свобода сознания. А где, простите меня, её может добыть
советский человек. Тотальная слежка, доносительство, тесные квартирки,
забитые хламом, тонкие картонные стены с естественной прослушкой, соседи и
даже родственники, которые напрочь отбивали желание животного
совокупления. Случалось, что в пылу страсти, раскричавшийся самец
провоцировал соседей на вызов квартального милиционера, а тот, охраняя
покой и порядок строителей коммунизма, мог и застрелить. Так и случилось с
моим приятелем Юрой Каморным. Я уж не хочу унижать воспоминаниями тех
советских граждан, которые зажимая друг другу рот на тахте за шкафом, чтобы
не разбудить престарелых родителей, молча, без слов восторгов и признаний, в
кромешной темноте, с трудом отыскав половые органы, делали советских детей,
защитников отечества и продолжали род нечеловеческий.
Другое дело в бане на Зимнем стадионе. Один вид этой римской цитадели,
успокаивающий огонь в камине, журчание воды по скалистым стенам и клубы
пара в парилке возбуждали жар соблазна так, что совокупиться хотелось тут же
и с кем угодно. Обворожительная медсестра Оля Шишацкая, розовощёкие и
пышногрудые официантки из местного кафе "Спринт", накрыв столы скатертью
самобранкой, исчезали за кулисами, вильнув попкой и разжигая аппетит. Но об
этом тоже позаботился всепонимающий Виктор Георгиевич и, если гости
приходили без сопровождения прекрасных дам, вызывались такие массажистки,
что смотреть на них без слёз умиления было невозможно. Они являлись в
белоснежных халатиках на голое упругое тело, что знатокам было понятно
сразу, а туповатым, не видящим никого, кроме собственной разжиревшей жены
в панбархатном пеньюаре, после того, как пар делал их одеяние прозрачными.
Кто пробовал заниматься совокуплением с малознакомыми женщинами в
советское время, наверное помнит, как даже в том укромном уголке, который
удавалось отыскать у верных друзей, было нечеловечески трудно преодолеть
стыд и раздеть свою партнёршу в трусах с начёсом и себя самого в тёплых
кальсонах и приступить к потаённым действиям на чужой, проломанной
кушетке с опасением издать нечаянный вопль восторга. Другое дело в бане у
Виктора Георгиевича. Всё происходило так естественно и непринуждённо, что
закутанные в простыни и пропечённые адским жаром нимфы бросались в
прохладный бассейн и оставались совершенно обнажёнными. Углекислый газ в
Советском шампанском доделывал своё дело с формулой крови и помрачённое
от него и окружающей роскоши и свободы сознание милашек позволяло им
выделывать такие кренделя, которых вы не найдёте даже в самой подробной
камасутре. Сильна была тяга у советских людей ко всему тому, чего они не
видели из-за железного занавеса.
Настоящие оргии в бане устраивались по ночам, когда Виктор Георгиевич
крепко спал в своей супружеской постели и думал, что ночной сторож Юра
Верёвкин бдительно следит за порядком на объекте. Но было совсем всё
наоборот. К утру, надо отдать должное Юре, всё в бане было приведено в
идеальный порядок и первые гости из Обкома или БДТ, сделав для виду
несколько упражнений, погружались в сладкую негу лёгкого пара, даже не
представляя себе, каким адским жаром он был ещё несколько часов тому назад.
За умение предоставить эти неземные наслаждения нужным людям Вите
Руденко сходило с рук всё. Даже трагическая гибель в бане одного из
отдыхающих была сведена к нулю в виде постановки на вид по партийной
линии. Но, если я обращался с просьбой принять Никиту Михалкова с Сережей
Мирошниченко или Валера Матвиенко с Ильёй Резником праздновали
очередной успех, вопросов никаких не возникало. Комсомольская и партийная
дружба оставалась крепче стали. Руденко вправе был рассчитывать на
взаимность и на то, что по понятиям, он был человеком системы.
В 1981 году, летом, как снег на голову приехала в Ленинград делегация из
города-побратима Осаки, что в Японии. В числе прочих мероприятий
протокола, впервые в истории спортивных состязаний, делегация страны
восходящего солнца привезла команду японских каратеистов. В Юбилейном
состоялся товарищеский матч с ленинградскими любителями восточных
единоборств. На Зимнем прошли показательные выступления. И вскоре была
сформирована делегация для ответного визита. Вместо неблагонадёжных
каратеистов, которые из фанатизма могли сбежать в Шао-Линь, решено было
отвезти в Японию команду дзюдоистов, проверенных боевых товарищей
Володи Путина. Путин в то время работал в Управлении КГБ СССР по
Ленинграду и Ленинградской области и курировал вопросы спорта, искусства и
религии. Его закадычный друг Вася Шестаков был включён в состав делегации
как тренер, вместо директора КШВСМ Саши Семёнова, а вот Виктор Руденко
попал в эту престижную делегацию по мало понятным для большинства
причинам. Руденко, как и все советские люди, считал путешествия самой
престижной наградой и уже побывал в Болгарии, Венгрии, Германии и даже во
Франции. Но вот чтобы доехать до загадочной, далёкой Японии – такого в
голове советского человека даже не зарождалось. Это тебе не фунт изюма у
грузина на Владимирском рынке купить. Собрав дрожащими от радости руками
сумки и кошельки, делегация на самолёте улетела в Японию. Город Осака с
потрясающим воображение синтоистским храмом, с видом на безбрежный
океан и морем неоновых огней манил наших спортсменов магазинами
электронной продукции. Приём в Мэрии по случаю приезда советской
делегации продолжился в…бане. Правда баня напоминала больше
императорский дворец в пять этажей со множеством мраморных парилок,
огромными бассейнами с горячей водой, фонтанами, волновыми
аттракционами, садами для отдыха, миловидными массажистками, ползающими
по спинам клиентов и тщательно разминающих их огрубевшие пальцы на ногах.
Руденко почувствовал себя неважно и попросился на воздух. Его на лифте
доставили на террасу и усадили в кресло под пальмой, которая заслоняла
своими ветвями звёздное японское небо. Здесь же на террасе японские
побратимы накрыли стол. Пили соке и закусывали суши. После того, как
Виктор пришёл в себя, он загрустил и стал отдаляться от коллектива. Совсем
помрачнел Виктор после культпохода с советской делегацией в театр Кабуки.
Видимо его ожидания от встречи с Японией не оправдались. Он удалялся на
прогулках в укромные уголки Осаки, прятался в тени её древних парков и,
наверное, читал там наизусть японские трёхстишия. Но всё-таки оставался в
поле зрения путинских дружков. Ничто не ускользнуло от их зоркого,
всевидящего ока.
Долго ли, коротко ли длилось заморское путешествие, но сразу по
возвращении Виктора Георгиевича «потащили на ковёр» в Райком партии. Из
доноса стало известно, что Руденко в городе Осаке опозорил честь страны
Советов народных депутатов и позволил себе унизить японского рабочего
барскими капиталистическими замашками. На нетрудовые доходы он нанял
рикшу и демонстративно ездил на бедном японском труженике по улицам
Осаки, клеймя позором облик советского гражданина. Витю Руденко выгнали
поганой метлой из партии коммунистов, сняли с должности директора Зимнего
стадиона и заклеймили позором. Какое-то время Витя, не поднимая от стыда
своих карих глаз, ходил на работу в волейбольный клуб "Автомобилист". Там
тоже была баня под вывеской "восстановительный центр", но пуганный заяц,
как известно, на молоко дует. Или куста боится? Да, Витя делал и то, и другое.
Потом Витино сердце не выдержало презрения товарищей из ОК КПСС и,
лично Григория Васильевича Романова, Владимира Яковлевича Ходырева,
Валентины Ивановны Матвиенко, Сергея Александровича Храброва,
Александра Ивановича Полукеева, Владимира Владимировича Путина, Василия
Борисовича Шестакова и... лопнуло. Память о Викторе Георгиевиче Руденко
будет всегда жить в сердцах его соратников по строительству коммунизма в
одной, отдельно взятой, теперь уже не существующей, стране. Спи спокойно,
дорогой товарищ!
Падение Маленького Принца
Николай Ник Ващилин
Антуану де Сент-Экзюпери,посвящаю этот реквием в прозе, пилоту и
сказочнику,погибшему в 1944 году. В 2006 году нашли наконец его самолёт,
сбитый над морем близ Марселя.Рыбак заметил в глубине блеск металла. Это
оказался браслет на руке пилота. Пилотом был Антуан дё Сент Экзюпери,
любимый мною и большинством советской интеллигенции во времена моей
молодости. Нашли и немецкого лётчика,который признался, что сбил этот
самолёт в 1944, патрулируя побережье во время боевого задания.
Какая ровненькая зелёненькая травка на этой Корсике. Будто подстриженный
газон. Но кто её может подстригать на аэродроме во время войны? Да никто её и
не стрижёт. Да и не зелёненькая она вовсе. Просто у меня сегодня шикарное
настроение. Хоть и кофе был чертовски вкусным, но не в нём дело. Какая
красивая у меня машина. Это всё Поль, мой техник. Он тоже красавец. Как
сидит на нём эта кожаная пилотская куртка, которую я подарил ему на прошлой
неделе после того, как ушёл от двух фрицев на Фокках. Моя ласточка не
подвела меня. Я так резко ушёл вверх и заложил такой левый вираж, что и сам
не успел понять, как очутился на своём аэродроме. Какие у неё гладкие бока! А
плоскости! А кабина! А два мощных мотора! А как удобно мне в этом кресле. И
парашют совершенно не мешает. Какой свежий ветерок! Облака! О, эти облака,
словно парижские булки! Как за ними удобно прятаться. Поль! От винта! Что
же ты, идиот, тычешь мне пальцем?! Ты же не мальчик. Это же плохая примета,
напоминать мне о браслете с группой крови. Ах, да! Это я идиот! Ты же про
фотографию моей любимой Консуэлы . Ты сделал для неё такой чудный
футлярчик на моём рукаве! Теперь я могу смотреть на неё, едва повернув
запястье на штурвале. У тебя золотые руки, Поль. Вот и стартёр с тычка завёл
двигатель. Он затарахтел ещё до моего касания. Жужжит, как пчёлка. Фонарь я
потом закрою. Подышу морским воздухом ещё немного. Но до чего же ровная
травка на нашем аэродроме. Как хорошо слышно в наушниках голос командира
нашей эскадрильи. У него чудный баритон. Или просто у меня замечательное
настроение. Сегодня утром, 31 июля 1944 года, по радио сообщили хорошие
вести. Скоро мы ударим фашистам по роже! Париж будет свободен! Свободен!
Эти ублюдки больше не будут трахать наших девочек. Они больше не будут
сидеть своими жопами на скамейках в Люксембургском саду. И на Монмартре
сидеть не будут. И не будут смотреть своими наглыми бельмами на прямую, как
стрела линию Елисейских полей. Всё. Я больше не отвлекаюсь. Мы готовы к
взлёту. Я готов к взлёту. Я готов просвистеть лопастями своего мотора над
морскими волнами вдоль всего побережья до самого Марселя. Я найду эти
ублюжьи подводные лодки и передам их точные координаты. Они больше не
потопят ни одного кораблика. Или даже маленького пароходика. И даже ни
одной лодочки с терпеливым, прокопчённым солнцем, рыбаком. Какой чудный
ветер. Он сам поднимает меня на крыльях. Но я всё-таки ещё и разбегусь
немножко. Прибавлю газу. Поехали. Нам разрешили взлёт. Смотри как ты
быстро бежишь по этой ровненькой взлётной полоске. Уже хочешь оторваться?
Ну давай. Я возьму ручку на себя и опущу немножко элероны, чтобы ветерок
приподнял тебя повыше. О, как легко и высоко ты взмываешь! Какие маленькие
самолётики остались на Земле. И какое огромное небо вокруг нас. Никого
вокруг. Только мы с тобой. Давай ляжем на правый борт и полетим к морю.
Тебе не трудно подниматься так быстро? Я уберу газ. До моря мы успеем
набрать заданную высоту. Давай нырнём в это облако и незаметно выскочим
над морем. Как в молоке. Это молочная ванна для тебя, моя прелесть. Ну
отдохни. Теперь можно сбавить обороты. Мы так высоко, что я не различаю
волн. Может быть их нет. А как же ветер? Если есть ветер, то должны быть и
волны. Может опустимся пониже? Правильно. Не будем. На этой высоте
безопасно. Спустимся потом, когда будем фотографировать нашу любимую
Францию. Сюда никто не долетает. Ни один фашист. Они экономят горючее.
Ох, какие они экономные, сволочи. Они и воздух наш экономят, не дают нам
дышать. Русские уже загоняют их в Берлин. И янки их загоняют. Скоро мы с
тобой расстанемся. Навсегда.
Смотри какой красивый Марсель. Как будто белый сахар рассыпан по
склонам гор. А море такое синее. Хочу потрогать его руками. Ну давай хоть
посмотрим на него вблизи. Я чуть-чуть отдам рукоятку. Ты так легко скользишь
по воздуху. Смотри не зацепись лопастями за волны.
Какая красота! Синяя пустыня! А в жёлтой пустыне я летал не с тобой. Тот был
тоже славный малый. Двухмоторный. Мы садились в Кап-Джуби, наполняли
полные баки и скользили над песком в сердце Сахары. До самого Дакара.
Однажды мы с Гийоме потерпели аварию. Прямо в пустыне. Среди песков. Там
нет воды. В пустыне люди умирают от жажды. А здесь воды целое море. Какое
оно красивое. Но моряки тоже умирают от жажды. Та вода, от которой не
умирают, она прозрачная как слеза. И на вкус он такая...Подожди. Какая же она
на вкус? Я сейчас возьму ручку на себя, подниму тебя повыше и достану
фляжку.
Резкий скрежет металла и бросок тела в сторону, удар головой и треск
стекла. Пламя. Обжигающее пламя застилает лицо. Опять удар. Шипение. Кто
так громко шипит?Ах, да! Это вода. Море. Море потушило пламя. Но оно же
заливает нашу кабину. Нас сбили? Нас сбили. Я увлёкся красотой моря. Они
летели выше и прошили нас из своего пулемёта. А почему я не выпрыгнул с
парашютом? А почему не шевелятся мои руки? Вот и браслет пригодился. Как
он сверкает в тёмной воде?! Почему так много воды? Я не хочу пить. Я больше
не хочу пить. Я хочу дышать. Дайте глоток воздуха. Какой свежий был ветерок.
Опять удар. Ничего не вижу. Мы в облаках? Но они чёрные. Как мокро. Это
птицы снуют вокруг? Это рыбы. Нет это пустыня. Пустыня ночью. Мы опять
упали с Гийоме? Гийоме, Гийоме. Дай мне глоток воды. Как темно. Даже звёзд
не видно.
Мальчик?! Это ты, мой мальчик?! Я знал, что ты придёшь. Хочешь, я
нарисую тебе барашка. Что ты сказал? Ты заберёшь меня на свою планету? А у
тебя там хватит места? Ведь твоя планета такая маленькая! Как же не важно.
Человеку на Земле нужно немного своего места. Чтобы устроить там дом и
посадить розу. Правильно ты говоришь. Мы отвечаем за тех, кого приручили.
Как тихо у тебя на планете! Тихо и темно! Значит вода, как и песок, заглушает
все звуки.
Надо Полю сообщить, что я не вернусь, что я останусь у тебя. На твоей
планете. Как я могу не беспокоиться. Откуда же он это узнает? Ему расскажет
этот фашист, который сбил меня?! Что ты говоришь? Мой маленький принц.
Мы не разговариваем с фашистами. Они пришли, чтобы убить нас. А мы
убиваем их. Мы, как поезда, которые мчатся навстречу друг другу. Нет не по
разным путям. По одному пути. Но, навстречу друг другу. У меня к тебе будет
просьба, малыш. Нет, не нужно мне рисовать барашка. И рыбака, который
выудит мой браслет рисовать не нужно. Ты такой фантазёр?! Расскажи Полю,
что я не вернусь. Что я останусь на твоей планете. Пусть он сообщит моей
любимой. Я хочу, чтобы ты это сделал. Скажи Полю, что у него золотые руки.
Скажи, что это я погубил нашу машину. Я ушёл с заданной высоты. Хотел
поближе рассмотреть Планету людей. Тебя он поймёт, малыш.
Восемь с половинкой
Николай Ник Ващилин
Марчелло Мастроянни, Никите Михалкову и дружбе между народами.
Ранним январским утром 1986 года, когда вся страна отходила от новогодних
праздников и опохмелялась, чем Горбачёв послал, в моей квартире зазвонил
телефон. Нехотя высунув руку из-под одеяла, я дотянулся до телефона. В трубке
зазвучал озорной фальцет Никиты Михалкова, который сообщил мне, что он
приехал в Ленинград и не один,а со своей женой Татьяной. Пауза была недолгой
и я не успел испугаться, что придётся придумывать какие-нибудь развлекушки.
Никита сообщил, что привёз ещё и Марчелло Мастрояни показать ему картины
Эрмитажной коллекции. А в три часа по полудни он привезёт Марчелло в Дом
кино и, что меня он тоже приглашает. Сон как рукой сняло. Я даже мог не
умываться, но привычек нарушать не стал. В Театральном институте, где я
служил доцентом, шла зимняя сессия и у меня расписание было свободное. От
неожиданной радости тряслись руки и я с трудом заваривал утренний кофе,
предвкушая встречу с кинокумиром моей юности. За праздники еду в доме
подмели так, что нечего было приложить к кофе и я пил его, прикусывая
чёрными сухарями, присыпанными солью. Но полученное известие превратило
соль в сахар. Такого новогоднего подарка я не ждал даже от Деда Мороза.
Радость хотелось с кем-то разделить, но под рукой никого не было. Дети на
каникулах в Репино, а жена уехала навестить свою маму. Образы из фильмов
Федерико Феллини проплывали перед глазами, затмевая один другим. Гвидо
Анселми! Я увижу Гвидо Анселми! «Восемь с половиной», «Сладкая жизнь»!
Какая сладкая жизнь!
Я сидел, как на иголках. Пересмотрел все книги и журналы с фотографиями
Мастрояни и Феллини и даже решился вырезать некоторые, чтобы оставить на
них автограф Марчелло. Отпарил брюки, почистил ботинки и одел всё самое
лучшее. Взглянул на градусник за окном и разглядев столбик на уровне
двадцати, решил одеть свою доху, которую Винокуров скроил мне из тулупа.
Но потом, чтобы не ударить в грязь лицом перед итальянцами, всё-таки вынул
из шкафа демисезонное канадское пальто, купленное по случаю в комиссионке.
К нему никак не катила моя ушанка из облезлого полуголодного волка,
которого подстрелил сосед по даче. Пришлось надеть кепарь. Он тоже был
фирменный, но тонкий. Из тоненького шотландского твида. Когда я трусцой
бежал до метро «Горьковская» я пожалел, что выбрал семисезонный
гардеробчик. Мороз пробирал до костей, а северный колючий ветер обжигал
уши. И чего я так вырядился? Что, Мастрояни на меня на улице пялиться будет?
И оценит элегантность моего пальто на двадцати градусном морозе? Какие,
подумает, советские люди элегантные! Ещё за сумасшедшего примет?!
Придурок я всё-таки. Ничему жизнь не учит.
В Доме кино народу ещё было немного. Да никто особенно и не рвался
дотронуться до Мастрояни. Перезревший фрукт. Другие кумиры его затмили на
советском небосклоне. Начиная с 1982 года, под траурные марши у кремлёвской
стены, звёзды мирового кино зачастили в Россию. Приезжал Жан-Поль
Бельмондо на премьеру своего фильма «Профессионал» в Колизее, запросто
жал руки своим поклонницам Роберт Редфорд. Так что появление Марчелло
Мастрояни перед питерской киноэлитой вызвало быстрозатухающие
аплодисменты. В ленинградском Доме кино любили смотреть запретные новые
фильмы и «Джинджер и Фред», прошедший по экранам, не вызвал ажитации.
Когда начался показ фильма и фойе опустело, из-за кулис появилась
итальянская делегация во главе с Никитой Михалковым. Потом в баре накрыли
лёгкий фуршет и все потянулись туда, чтобы поднять рюмку водки за встречу,
новый год и счастье в жизни. Наступая себе на горло и подавливая совковое
стеснение я, нащупав в кармане фотографии, начал протискиваться к Марчелло.
Мэтры ленинградского кинематографа, опрокидывая рюмки и заглатывая в два
приёма бутерброд с килькой, пожимали Марчелло руку и, похлопывая его по
плечу, незаметно исчезали в сигаретном дыму. Марчелло Марчеллой, а к
Михалкову отношение у питерских снобов было тогда очень прохладное. Когда,
собрав в кулак всю свою каскадёрскую храбрость, я готов был броситься к
моему кумиру меня обнял за плечи Никита Сергеевич и, отведя чуть в сторонку,
доверительно шепнул, что хочет пригласить Марчелло ко мне на тёплый и
сытный домашний ужин. Я остолбенел от неожиданно свалившегося на меня
счастья. В голове мелькнуло видение, как мы втроём посидим у моего камина и
побеседуем о прекрасном. Но Никита остудил мой пыл, сказав, что принять
нужно всю делегацию.
- Эти козлы все свалили от жадности. А у тебя же большая квартира.
Кивнув и тупо уставившись в пол, я думал, что нужно готовить еду на
пятнадцать человек и, самое страшное, доставать где-то водку. Прочитав мои
мысли, Михалков, похлопав меня по плечу, сказал, чтобы я не выпендривался и
попросил жену сварить борщ и нажарить котлет. Оказалось, что Марчелло
обожает домашние котлетки. Но котлетки нужно делать из мяса и запивать
водкой, а это стоит денег. Но, самое главное, в магазинах не стало ни мяса, ни
водки. Водку доставали с боем, выстаивая в очередях часами. Никита
подбодрил меня ещё раз и подтолкнул к выходу. Фотографии остались без
автографа.
На выходе из Дома кино я позвонил домой и попросил жену сварить борщ и
нажарить котлет на пятнадцать человек. Мяса нужно было взять по блату у
моего знакомого мясника. Восторга и воодушевления в ответ я не услышал. Имя
звезды итальянского кино на спутницу жизни не произвело никакого
впечатления, а непредвиденная растрата семейного бюджета повергла её в
транс.Она уже отложила деньги себе на кофточку. К тому же понять женщину,
перемывшую гору посуды с хозяйственным мылом после празднования
новогодних посиделок, было легко. Но искусство требует жертв.
Выскочив на мороз, и пожалев ещё раз о своём необдуманном решении
облачиться в летние одежды, я судорожно стал соображать, где бы достать
водки. К вечеру очереди в винные магазины не позволяли к ним даже
приблизиться, а мне нужно было уложиться в час. Ну полтора. Это было
нереально. Я метнулся на Моховую, где в рюмочной возле родного
Театрального института я рассчитывал выкупить водочки. Горбачёв со своей
перестройкой не только распахнул границы, но и опустошил прилавки. Вовсю
старались его конкуренты по коммунистической партии, которые устроили
сговор с ворами. Водку продавали по талонам с дикими очередями и
ограниченное количество бутылок в одни руки. Отказ в рюмочной я получил
резкий и решительный. И дело было не только в наценочной стоимости, но и в
желании иметь достаточно товара для обслуживания прикормленных к
рюмочной посетителей. Вылезая из полуподвала питейного заведения, я
наткнулся на калоши своего коллеги Кирилла Чернозёмова, который шаркал
мимо со своей неизменной авоськой. Взмолившись, я уговорил его одолжить
мне до завтра его авоську, чтобы сложить в неё предполагавшуюся добычу.
Кирилл Николаевич был человеком отзывчивым и добрым и, засунув в карман
пальто свои ноты, отдал мне сетку. Добежав до гастронома возле цирка, зайдя
со двора, где жила моя подруга Юля Готлиб, я уболтал её знакомого грузчика
вынести мне пару бутылок. Получив одну поллитру «Московской», я был
счастлив. С почином! Я бросил поллитровку в авоську, как подсечённого
карася, и полетел в Елисей. В Елисее у такого же грузчика Валеры, знакомого со
времён фарцовочной юности, я получил ещё одну поллитру «Столичной». На
углу Садовой и Ракова народ бился на смерть. К дверям магазина было не
подойти. Снова двор, снова чёрный ход, снова грузчик и снова успех. Так
рывками и перебежками я добрался по Невскому до Петроградской, набив
авоську поллитровками. Подсчёты и прикидки показывали, что огненной воды с
лихвой хватит, чтобы чопорных итальянцев, приученных к спагетти и
"чернилам", угостить традиционным русским борщом и рюмкой русской водки.
Прохожие с пересохшими глотками после трёхдневных новогодних попоек,
рыскавшие по пивным ларькам, косились на мою сетку, набитую поллитрами,
глазами голодных львов.
- Где брал, товарищ?! - то и дело раздавались возгласы.
Редкие ячейки Чернозёмовской авоськи бесстыдно обнажали перед народом
мои несметные сокровища. Идти по улице без охраны было небезопасно. До
дома оставалась пара шагов, но я рискнул заглянуть в винный магазин на
Зверинской, где директором был мой приятель Миша. Постучав кодированным
четырёхтактным стуком в дверь служебного входа, я увидел его измождённое
лицо. Посмотрев искоса на мою сетку, Миша удивлённо поднял свои еврейские
брови. Задохнувшись от бега по глубокому снегу Питерских улиц я смог
произнести только два слова – Михалков и Мастрояни. Миша не стал
спрашивать, где я был и что делал. Видимо догадался.
- Поздно пришёл, Коля. Всё разобрали. Вот, только чекушка осталась.
-А портвешку?
- Портвешок выпили вчера.
Я взял чекушку из принципа и пошёл домой. Выставив на стол поллитровки, я
стал пересчитывать добычу – раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь. И
чекушка. Должно хватить.
Борщ доходил на плите, котлетки томились в латке, а на сковороде
шкворчала картошка с салом. На столе в салатницах уже белела квашенная
капустка, сопливились солёные грибочки и зеленели, цветом бутылочного
стекла, солёные огурчики. На кухне тёща, тихо роняя свои безутешные слёзы,
тонко резала лук и посыпала им селёдку.
Когда раздался звонок в дверь, я был готов и спокоен. Никита ввалился с
шумной толпой итальянцев и, побросав пальто в прихожей, начал рассаживать
всех за стол. Марчелло, Сильвия д*Амико, Таня, жена Никиты, фотограф
Микола Гнисюк, Вася Гаврилов, переводчик и мой старинный приятель,
каскадёр, журналист Марио со своими двумя сыновьями и Никита, не сводя глаз
с угощения, рассаживались за столом. Камин трещал берёзовыми поленьями.
Жена и тёща разносили тарелки с борщом.
Сто лет не пей, а под борщ - выпей! Дежурная шутка Никиты была воспринята
с невиданным воодушевлением. Вот он, единственно верный путь к истине! Я
открыл и выставил восемь бутылок водки, а чекушку поставил на комод. Какая-
то чуждая она была на этом празднике жизни. Пили без тостов, хрустели
капустой, огурцами, прихлёбывали борщ и снова пили. Марчелло постоянно
бормотал – бене, бене, бене. Я пытался завести разговор о прекрасном, но
вставить слово было некуда и некогда. Когда хозяйка принялась за перемену
блюд, Никита попросил Миколу сделать несколько наших фотографий и
шепнул мне, что уговаривает Марчелло сняться у него в фильме по Чехову.
Никита уже шесть лет ничего не снимал и заметно волновался .Сильвия
обещала дать денег.
Котлетки с картошечкой вызвали восторг изголодавшихся туристов. Со
вчерашнего вечера они ничего не ели. Поезд, Эрмитаж, Дом кино, Питер, мороз.
Когда на столе водка закончилась, Марчелло протянул руку и достал с комода
чекушку.
- Коза э*куэсто? - спросил Марчелло.
- Сувенир! На память о России! – быстро нашёлся я.
Никита взял у Марчелло чекушку и профессиональным жестом сорвав с неё
«бескозырку», разлил "память" по стопкам. Приподняв стопку, Марчелло
поднёс её к губам и залпом выпил. Буониссимо! Мольто бенэ! Мольто граци!
Понимая, что выпить гости смогут ещё много, я предложил спрятанный в баре
армянский коньяк. Но от коньяка Марчелло отказался и, сообразив, что обед
окончен, начал собираться в дорогу. Камин уютно манил к себе догоравшими
углями. Но «Красная стрела» отправлялась в Москву. Беседовать о прекрасном
было некогда. И незачем.
Пурга
Николай Ник Ващилин
Всем женщинам,жувущим под гнётом своих матерей.
Деревья ещё были нарядно украшены жёлтыми листьями. Через листву уже
виднелись чёрные ветви и стволы. Но с утра порывистый ноябрьский ветер
начал срывать листья с неистовой силой. Видимо хотел успеть до снега
очистить от них деревья и навести зимний порядок. Но не успел. К полудню
повалил мокрый снег. Он косо бил в окна и погружал в снежную мглу ангела на
шпиле Петропавловской крепости, который был прекрасно виден из окон моего
дома. Он неустанно наблюдал за нами. А вот теперь, в снежной пурге, его стало
совсем не видно.
Утром я отвёл детей в школу и вернулся домой. Болела голова, саднило
горло и в ногах ощущалась слабость. Как-то резко наступили холода. Видимо я
вчера простудился. Позвоню на работу, скажу, что заболел. Я работал доцентом
кафедры физвоспитания в Театральном институте. Вёл занятия по трюковой
подготовке актёров. На группе работало два преподавателя и подменить друг
друга в таких случаях проблем не составляло. Вот отвести детей в школу в
субботу будет некому. Это, если жена уедет в свою турпоездку в Вильнюс. И
втемяшилась же ей в голову эта групповуха. Профсоюзная халява. Спаивание
трудового коллектива. Им всё равно куда было ехать, лишь бы вместе. И
напрасно я убеждал её в отсутствии достопримечательностей в литовской
столице, бессмысленности и опасности пути, вспоминал наши бесчисленные
путешествия по Европе – всё впустую. Отвези её в Париж, Милан, Рим, Лондон.
Ещё по пути можешь заехать с ней в Венецию. Как волчицу не корми, она всё
равно в лес смотрит. Как это в «Двенадцати стульях» поэт сочинял про
волчицу
«Волчица – самка ты! Тебя я презираю!
К Птибурдукову уходишь от меня!».
Жена с детства была воспитана в духе пионерского коллективизма и
комсомольских турпоходов. Больше всего они с мамой обожали танцы в
офицерских клубах. Чтобы было много ухажёров и говорили комплименты.
Шесть лет просидев дома с детьми, занимаясь воспитанием и бытом, ей
хотелось компанейского бесчинства в кругу подружек по работе. А может быть
и дружков? Я сам устроил её на это блатное место, после того, как доченька
пошла в детский садик. Сын был уже в первом классе английской школы, куда
через три года планировалось устроить и дочку. Но всё равно, отвести их перед
работой по учреждениям было не трудно. Другое дело встретить. Уроки у сына
заканчивались к двум часам дня и приходилось доверять ему ключи, чтобы
самостоятельно добраться до дома и открыть квартиру. А дочку из детского
садика нужно было забирать после четырёх часов. Потом прогулка на
Петропавловской крепости. Сын должен был к этому времени уже сделать
домашнее задание по всем предметам. За всем этим нужно было следить. Но
жене не терпелось стать самостоятельной и реализованной в коллективе
коммунистического труда. Не зря же она заканчивала институт?
Не зря! Отработав после института три года инженером на военном заводе, она
ушла в декрет в 1973 году с сыном, а потом в 1977 с дочкой. Забот с
зарабатыванием денег она не знала. Заработок я взял на себя. Только
наслаждайтесь домашним уютом, родные.
В 1979, в октябре закончился мой пятилетний обменный марафон и я
выменял роскошную трёхкомнатную квартиру у Петропавлоской крепости.
Камин, дубовые потолки, огромные окна, в которые заглядывал ангел со шпиля
Петропавловки. Спустя три года жена уговорила меня взять долг и подарить ей
дачу. Настоящие мужики по их представлениям всегда так делают. Ломать
столь сладкие заблуждения ближайших родственниц тогда мне ещё не хотелось.
Получив желанное и не мечтая о большем, поведение жены стало более дерзким
и упрямым. Было похоже, что они оставались на перроне, а я уже был погружен
в товарный поезд, направляемый в тупик.
Путешествуя по Венгрии с комсомольским турагентством "Спутник", в нашу
группу попал один развесёлый хлопчик Саша Быценко, у которого редко
закрывался рот. Кроме всякой словесной шелухи он донёс сведения об учебном
комбинате при Областном комитете КПСС с блатными условиями работы. Туда
я и устроил на работу свою непоседливую жену. Она быстро влилась в
коллектив, но особенно близко подружилась с врачихой из медпункта Ларой. В
дамской болтовне, они теряли чувство времени. Я уходил гулять с детьми на
Петропавловку, а когда возвращался через пару тройку часов, заставал их в тех
же позах. Они обсуждали своих и чужих мужей, детей, престарелых родителей,
подруг и друзей по работе, продажу дефицитных товаров в конце месяца,
наряды Аллы Пугачёвой на последнем концерте и, конечно, пути лёгкой
наживы.
Какой-то сквознячок надул в ухо Ларочке идею получения сверхприбыли от
продажи щенков болонки. Она не успела как следует обсудить реальность этого
бизнеса с подругой и купила у знакомых престарелую сучку. Жена подговорила
детей и тёщу, чтобы те насели на меня с просьбами завести в доме собачку. Но я
стал железа твёрже и бизнес этот не поддержал. Не хватало мне ещё одну сучку
регулярно сватать по всему Ленинграду. Моя мама, услышав о пробудившейся
тяге детей к собаководству и сопоставив её с видом болонки произнесла
несмываемое ничем оскорбление.
- Какая же это собачка?
- А мы тебя не любим! ответила ей любимая внученька и предсказала тем её
судьбу.
Меня заклеймили тираном и присосались всем сердцем к Ларочкиной сучке.
Назвали её Дези. Дези быстро прижилась у новой хозяйки и даже пару раз
оставалась у нас в доме на постой, пока её законная матрона вертела где - то
своим облезлым хвостом.
Я проснулся от гриппозной дрёмы, когда сыночек вернулся из школы и
зашумел в прихожей ключами. Тимофей уже учился в четвёртом классе и после
уроков заходил на занятия в музыкальную школу по классу флейты. Узнав, что
я заболел, он заметно расстроился. Под моим присмотром он не любил кушать,
делать уроки и болтать по телефону с товарищами. Я ему мешал получать от
этих занятий кайф своими наставлениями. Но в этот раз мне было не до
наставлений. Голова гудела, как Путиловский завод. Спустя некоторое время
нежданно-негаданно появилась и тёща. Она сказала, что Наташа попросила её
забрать Олю после школы и отвести в бассейн, потому что сама она улетает
сегодня с подругами в Вильнюс и ей нужно собраться и чего-нибудь закупить.
Когда я заявил, что это ещё не вполне решено, тёща демонстративно вздёрнула
свои крашенные брови до верхней кромки лба.
Я ещё не успел измерить температуру, как в доме объявилась жена со своей
подругой Ларочкой. Под ногами у них вертелась Дези. Они были не в меру
возбуждены и целеустремлённы. Громко объявив, что они могут опоздать и
подвести этим весь коллектив, потому что билет на самолёт групповой, жена
бросилась к шкафу. Обсуждать возможность отказа от поездки никто не
собирался. Ларочка села у камина в гостиной и, взяв на колени собачку, гладила
её по шерсти, что было сил. Я взглянул в окно и пришёл в ужас. Снег вихрился
и качал деревья с такой силой, что казалось затянет в воронку пурги все дома и
унесёт их в поднебесие. В такую погоду самолёты не летают, а если и летают, то
быстро падают .Я попробовал набрать телефон аэропорта, но короткие нервные
гудки начинали пикать со второй цифры набора номера. Отчасти понимая, что
всё решено без меня, я собрался с силами и громогласно заявил
-Никто никуда не полетит! По крайней мере сегодня. Погода нелётная.
План Барбарисок начал действовать. В гостиную влетела раскрасневшаяся
тёща и, качая из стороны в сторону своим указательным пальцем с ярко
красным когтем у меня перед носом, заорала срывающимся визгом
-Не покорится она тебе!
Дези, вырвавшись из цепких рук Ларочки, начала метаться по квартире в
поисках укромного уголка. Было видно, что я нарушаю какую-то важную, давно
задуманную и очень желанную операцию.
-Но самолёт может разбиться! – попытался возразить я. Дети останутся без
матери.
-Типун тебе на язык. Иди с Богом, Наташа! развела всех по своим местам тёща.
Я оторопел. С Богом?! В Вильнюс?! Против воли мужа?! Отца двоих детей.
Кормильца. Да ещё с температурой под сорок. Кстати, надо измерить
температуру. Я взял градусник, стряхнул его и засунул себе подмышку.
Дети тихо плакали в своей комнате под комментарий бабушки о том, какой
жестокий у них отец. Туристки, схватив дорожные сумки, хлопнули входной
дверью, не попрощавшись ни со мной, ни с детьми. Сука перебегала из угла в
угол, ища надёжного пристанища. Есть она не просила. Видимо, пропал
аппетит. Хотя он пропал у неё давно. С тех пор, как Ларочка на прогулке
отпустила её с поводка, и пока она жарко объясняла суть собачьего бизнеса
новой знакомой, какой-то бродячий шелудивый кобель накрыл её,
пребывающую "в охоте" Дези, на глазах у изумлённой собачьей публики.
Видимо Дези осточертели избалованные, ухоженные сородичи по крови и она
решила испытать счастье с лохматым беспризорником. Тогда целый месяц
Ларочка в слезах причитала моей жене и тёще о внеплановой вязке, а те, утешая
её, советовали сделать сучке аборт.
Я прислонился лбом к стеклу. От него в тело проникал леденящий холод, а за
ним таяла в темноте ночи снежная мгла. По пустынному проспекту Максима
Горького от Мюзик-Холла медленно катил белый Запорожец. Он замигал
поворотником и подъехал к нашим туристкам, бешено махавшими ему руками.
Из Запора вышли два мужика в кроликовых ушанках, положили сумки туристок
в багажник, вежливо пропустили их на заднее сидение. Хлопнув дверью и
взревев мотором, Запор покатил по заснеженному проспекту в сторону
аэропорта, растворяясь в снежной пелене.
Через несколько часов я дозвонился до диспетчера, узнал что самолёт
благополучно приземлился в Вильнюсе и уснул мёртвым сном. Мне снились
бессвязные кошмары на тему туристических посиделок, орущая тёща со
вздыбленными от возмущения бровями, плачущие детки, забившаяся под
кресло мохнатая болонка Дези.
Сквозь тревожный утренний сон я слышал гомон собирающихся в школу
детей, ровный, как метроном, голос уравновешенной тёщи, слабый, скулящий
плач брошенной сучки и вой пурги за окном. Ангела не было видно.
В воскресение целый день я лежал в постели. Пурга не унималась. Теща
забрала детей к себе, чтобы хоть на денёк избавить их от моего гнёта.
Температура начала понемногу спадать. Но в вещем сне ничего хорошего
увидеть не удавалось.
Вечером тёща привезла детей и, накормив их гречневой кашей, уложила спать.
Потом долго вертела диском телефона и очень любезно беседовала с
диспетчером. Громко и назидательно прокричав детям из коридора, что самолёт
из Вильнюса благополучно приземлился и мама скоро приедет домой, она
аккуратно закрыла за собой дверь.
Около полуночи незнакомый голос по телефону попросил Николай
Николаевича и, узнав, что это я, сообщил мне об автомобильной аварии с
белым Запорожцем на Дворцовой площади. Моя жена в состоянии средней
тяжести доставлена в больницу имени Ленина на Большом проспекте
Васильевского острова. Трое других пассажиров Запорожца, двое мужчин и
одна женщина, находятся в морге этой же больницы. Просьбу помочь в их
опознании я уже не расслышал. Я бежал по лестнице своего дома.
В палате было темно. Жена мирно спала с лёгким сотрясением мозга.
Разглядев в полумраке палаты меня, она спросила о здоровье деток. Пожелав ей
спокойной ночи, я открыл дверь палаты и осветил её лицо, в жёлтых пятнах
йода, лучом яркого света. Оно было испещрено кровоточащими ранками от
осколков стекла. Жмурясь на яркий луч света, она приоткрыла глаза и
прошептала
-Прости меня, Коля. Бес попутал.
P.S. Прощения она попросила первый раз за шестнадцать лет совместной
жизни. Я простил. Только потому, что очень любил своих детей, истинный
смысл супружеского союза. И жил с ней ещё двенадцать лет, пока при схожих
обстоятельствах, с позволения своей матери и бабушки, в такой же аварии на
Дворцовой площади, 5 февраля 1994 года в снежную пургу чуть не погибла моя
дочь.
Саломея
Николай Ник Ващилин
Ростовщикам и антикварам, зачахнувшим над златом.
Этот библейский сюжет мне был хорошо известен и поражал своей
вероломностью. Любовница царя Ирода, Иродиада, услышав порицание Иоанна
Крестителя об их прелюбодейском соитии и узнав о наложенном им запрете на
похотливые их встречи, добилась заточения его в темницу. Но этого ей
показалось мало и она подговорила свою дочь Саломею соблазнить в танце на
пиру царя Ирода и попросить у него в награду голову пророка Иоанна.
Тяга к антиквариату появилась у меня в детстве. Когда мы гуляли с
бабушкой по линиям Васильевского острова, то первым магазином, куда я
тащил её за руку, был магазин игрушек на Седьмой линии. Вторым по
притягательности был кондитерский, где набитые с барской щедростью
конфетами, стояли в витринах фарфоровые вазы. После этого хотелось
домашнего тепла и уюта. А его можно было ощутить только в комиссионном
магазине, где в вперемешку со столами, стульями и люстрами по стенам были
развешаны картины. Сказывались, конечно, и культпоходы в Эрмитаж, где было
полно картин с голыми женщинами, но и без них там было на что посмотреть.
В послевоенном Ленинграде комиссионных магазинов была тьма. Народ
нищенствовал, нуждался в копеечках и носил в комиссионки на продажу всё,
что осталось за душой. Поначалу торговали скарбом на толкучке у Балтийского
вокзала. Потом, когда стали наводить в городе порядок, толкучку закрыли и
перенесли торговлю подержанными вещами в комиссионные магазины. В
основном они делились на магазины, где продавали и принимали мебель и на те,
где продавали и принимали одежду. Ютились они обычно в тесных закутках,
где сваливали всё в кучу. Продавщицы в комиссионных магазинах чувствовали
себя обойдёнными счастьем и от обиды дерзили покупателям. С годами
директора этих свалок приводили всё в божеский вид, отделяли мух от котлет,
одежду от мебели, меха от галантереи. А девушки за прилавком нашли ту
золотую жилу дефицита, которая делала их на голову выше коллег из ДЛТ,
Пассажа и Гостинки. Серенькие, однообразные пальто, которыми были забиты
прилавки универмагов, не могли сравниться с уникальными, модными
вещичками из Парижа и Нью-Йорка. Золотишко и драгоценные каменья народ
нёс в Ломбарды с надеждой вывернуться из долга и выкупить назад свои
реликвии. Получалось это не у всех и барыги наживали свой жирок на
человеческой беде.
Новая волна нежного чувства к комиссионным магазинам накатила на
меня к шестнадцати годам, когда мне стало не всё равно во что одеваться. В
отличие от контактов с фарцовщиками в комиссионках было абсолютно законно
и безопасно появляться, а вещички там попадались изумительные. Ленинград –
город многомиллионный и среди такого количества людей находились особи,
которым родственники из-за границы слали посылки с одеждой и обувью. Что
им не подходило – тащили сдавать в комиссионку. Часто вещи были
совершенно новые. Галстуки, рубашки, брюки, костюмы и пальто со всего
света. Аргентина, Америка, Канада, Франция, Англия, Германия. География
российской и советской иммиграции.
Обретя дом, мои интересы к комиссионным магазинам начали
расширяться. В мебельном хламе я научился разглядывать детали барокко,
ампира, маркетри. Потом, полистав в библиотеке книги по искусству, походив
по музеям Павловска и Царского села, я легко мог отличить стул Жакоба,
секретер Буля, стол времён императора Павла I. Среди ужасающих
натюрмортов советских художников, закрывающих облезлые стены магазинов,
я всё чаще замечал потемневшие цвета прошлых веков. Цены этих экспонатов
могли отпугнуть советского инженера, но предприимчивый человек, ценивший
неповторимость искусства, предвидел их бурный рост в недалёком будущем.
Таким прозорливым я оказался в Ленинграде не один. Жуки-коллекционеры
ежедневно слонялись по комиссионным магазинам и вылавливали на
скопленные рублики шедевры прошлого. Мой приятель Стасик так
пристрастился к этому увлечению, что устроил дома мастерскую и начал
осваивать секреты реставрационного ремесла. Такой нездоровый интерес
объяснялся запросами на антикварные вещи его земляков из солнечной Грузии.
Слегка подновив политурой столик, можно было увеличить цену на него в разы.
Картины в комиссионных магазинах попадались и европейской школы, но то,
что можно было купить Клевера и Сомова-это точно. Кончаловский и Дейнека
пылились месяцами.
Однажды мой приятель из Театрального института Кирилл попросил
помочь ему отвезти в комиссионку огромное полотно Айвазовского, которое
поставили на продажу за три тысячи рублей. Кира купил себе подержанные
Жигули, сделался счастливым и тут же забыл про Айвазовского. Память о
великом художнике сохраняло ещё несколько месяцев пятно на стене, где
висела картина. Но потом Кирилл на оставшиеся деньги сделал ремонт, поклеил
новые обои и от Айвазовского не осталось следа.
Заработать на антикварной мебели было проблематично. Мебели было
много, но реставрировать её было негде и некому. Я придумал один проект с
подружкой на киностудии Ленфильм, который приносил нам кое-какие барыши.
Но вот картины - дело другое. Мастеров реставраторов совки наштамповали
много, а платили им копейки. Поэтому найти реставратора было не сложно. Да
и помещений для картины больших не требовалось. Академия художеств на
Васильевском с детства была для меня родным домом. Длинные загадочные
коридоры, дубовые шкафы библиотеки, ну и, конечно, мастерские художников с
натурщицами. Так что на картинах можно было немного заработать. Питера
Брейгеля в Эрмитаж принесла обнищавшая гражданочка только в 1946 году. А в
1986 я пополнил их коллекцию голландским шкафом 17 века. Но платили в
Эрмитаже копейки. За шкаф я получил три тысячи рублей.
Был ещё один вид антиквариата, который имел грандиозный спрос. Это
ювелирка. Но тут на страже стояли соколы из КГБ. Драгметаллы могли
обеспечить проживание на зоне в течении большого числа лет. Это
обстоятельство отбивало у меня любовь к изящным безделушкам напрочь. А
вот дружок мой, Стасик, потянулся за блесной. И чуть не проглотил тройник.
Стас купил кооператив на проспекте Гагарина и женился на дочери заместителя
начальника КГБ - Милочке. С этого дня он обнаглел, перестал всего бояться и
занялся антикварным подпольным бизнесом. Спрос обеспечивали
иммигрировавшие евреи, а предложение - врождённая жажда наживы. Быстро
он оставил любительство и снюхался с аферистами типа Миши Поташинского
по кличке « Шнапс», Миши Белостоцкого, которого осудили за вывоз
антиквариата за границу при иммиграции его в Израиль. Из Эрмитажа тырить
товар помогал Стасу Леонид Ильич Тарасюк, хранитель эрмитажной коллекции
оружия и всяких серебряных побрякушек, в числе коих оказался и серебряный
кофейный сервиз Николая Второго, на котором Стас засыпался и бросился в
бега. Я вывез на такси Стаса за город, до станции Мга, посадил на поезд и ждал
его два года. Но к тому времени с Милочкой он решил развестись, доведя её до
истерии своими выходками и спарился с Тамарой. Тамара его прикрывала два
года, пока он бегал по стране и отсиживался в Поти, Сухуми, Тбилиси и
Москве. Она же, Тамара, вышла на Милу и та подсказала ей выход на того
следователя КГБ, который вёл дело Миши Белостоцкого. По этому-то делу
краем и проходил Стас, который по показаниям Белостоцкого купил у него этот
музейный сервиз. За небольшую мзду, в размере пол литра французского
коньяка, Стаса от дела отмазали и он благополучно возвернулся в Ленинград.
Но Витя Петрик и многие другие не смогли увернутся от чекистской петли.
На даче у соседа моего, дяди Лёши, домишко был скромный. По-просту
сказать – времянка. Когда в 1944 прорвали блокаду и погнали немца к себе
домой, Лёша, выйдя из госпиталя и комиссовавшись, остался жить на Невском
пятачке в деревне Арбузово. Не мог он покинуть эти места. Да и красиво здесь
было без немцев, умопомрачительно. С высокого берега Невы открывался
сказочный вид на лесистый берег Невской дубровки и изгиб широкой
полноводной реки. На Арбузовском берегу на много километров простирался
густой лес. Грибов, ягод, дичи полно. А Лёшке только это и нужно было. С
детства он был страстным рыбаком и охотником. В своей деревне на
Псковщине, откуда он пошёл на войну, только охотой, да рыбалкой душу и
отводил. Работа в колхозе была тяжёлая и изнурительная. То на тракторе, то на
косилке, а то и с косой в руках. А вот на реке и в лесу Лёшка отдыхал.
Воевал Лёшка в разведке и от этого стал подозрительным патриотом.
После войны подозрительность и патриотизм переродились в куркулизм и
ревность. Пока Лёшка лежал в госпитале присмотрел себе жёнку. Из медсестёр.
Жопастенькую и обходительную. Лёшкину семью на Псковщине фашисты
сожгли вместе с родной деревней и возвращаться туда он не хотел. Руки и ноги
у Лёшки остались целые и Лидка пошла за него не раздумывая. Где ещё такого
красавца кривоногого отыщешь? Война-то мужиков в России сильно
проредила. Да и по возрасту он ей подходил. В сельсовете молодым дали
участок в Павлово, прямо на берегу речушки. Сказали временно, пока
Арбузовские земли будут разминировать. Лёха сколотил времянку прямо на
краю обрывистого берега Мги. Удочку можно было забрасывать прямо с
крылечка. Но Лёшка удочкой рыбу не ловил. Не серьёзно это. Он, по советским
понятиям, браконьерил. Ловил рыбу мерёжами. А когда его накрывали
инспектора рыбоохраны, он им голосом радиодиктора Левитана, напоминал где
он провёл военные годы. И те затихали. На охоту со своими гончими, а их у
него по правилам была пара, Лёха ходил прямо в охотничий заказник.
Подстрелит бобра, когда шапку сносит, освежует, высушит на распялке,
выдубит и отдаст своей Лидке в работу. Потом в новой бобровой шапке,
оттеняющей старую военную фуфайку цвета хаки, пару раз сходит в магазин,
похиппует и успокоится до следующей оказии. Своей Лидке он справил
воротник из рыжей лисицы и на фоне облезлых мутоновых слюнявчиков она
смотрелась королевной.
Всю жизнь Лёшка строил дом. С умом строил, не торопясь. А жизнь жил
и детей растил во времянке. Этот новенький дом, подведённый под крышу, я у
Лёшки и купил, когда он, так его и не достроив, собрался умирать. Шёл ему
восьмидесятый годок и переезжать из своего теремка в новые хоромы ни
Лёшка, ни Лидка не торопились. Дочка их Любка, гордая и своенравная тётка,
построила свою времянку на этом же участке и от родителей ничего брать не
хотела. От кирпичного завода, где она трудилась со своим мужем, им дали
новый участок и они тоже строили большой кирпичный дом. Оставлять своей
жене дом Лёшка резону не видел и решил дом продать, чтобы наследство
оставить деньгами.
Когда мои профурсетки возвращались в субботу из бани, до захода солнца
стонали от зависти на Лидкино тело, гладкую кожу и упругие ягодицы в её-то
семьдесят лет. Прикладывали к своим рыхлым жопам примочки, которые Лидка
им посоветовала посмеявшись, и делали по утрам упражнения, чтобы было чем
соблазнять ухажёров. Мужья их интересовали мало, как вяленые караси. А
Лидка им не переставала жаловаться на своего ревнивого, любвеобильного
старика. Сначала гонит в магазин за чекушкой, а потом бьёт за измену, которую
якобы совершила в кустах у магазина.
В горнице над зеркалом у Лёшки болтался на гвозде обрезок холста с
голой тёткой. Судя по всему, художник изобразил танцующую Саломею с
воздетой над головой саблей и обнаженным бюстом. Но холст был в таком
ужасающем состоянии, что рассмотреть что-либо предметно возможным не
представлялось. Лёшка рассказал мне, что картину эту у соседки вырезал ножом
из рамы его знакомый водопроводчик, пока та искала трёху, чтобы с ним
расплатиться. Приглянулись ему обнажённые женские груди. С дядей Лёшей он
расплатился этой картиной за накопленный многолетний долг. Теперь ему
тоже было чем позабавить себя после бани. Но вот жена дяди Лёши, перехватив
жадный взгляд своего семидесятилетнего самца, взъелась не на шутку. Она
выкидывала обрезок холста со своей соперницей, прятала его на чердаке,
уносила в дом к дочери, но холст неизменно возвращался на своё место и дядя
Лёша подолгу не сводил с него своих близоруких глаз. Когда схватка вымотала
всех участников до изнеможения, холст был выставлен на торги. Покупателем
был я, ближайший сосед, прослывший в деревне Павлово на Неве заядлым
старьёвщиком. Я по случаю скупал у населения медные и серебряные самовары,
мебель в стиле «ампир», старинные иконы и русский фарфор, реквизированный
ими в 1917 у эксплуататоров и чудом переживший нашествие немецкой
саранчи.
Ставки назначал хозяин. Сошлись на ста рублях. Совершив сделку, дядя
Лёша вернулся домой и умер. Врачи поставили причину смерти – инсульт. Не
успев закопать отца в могилу, ко мне прибежала его дочка Лида и потребовала
вернуть холст. Я не возражал, но потребовал вернуть деньги. На отказ вернуть
деньги, которых она не видела, я ответил отказом вернуть холст, понимая, что
за двадцать шагов до дома пропить все сто рублей дядя Лёша не мог. Пол литра
водки "Московская" ценилась в те времена в 2 рубля 87 копеек.
Присяжные заседатели из числа моих ближайших родственников
единогласно признали меня виновным и проголосовали за возвращение холста и
восстановление дружеских отношений с соседями. Но осознав, что сто рублей,
отложенные женой на новое пальто, пропали в соседском мутном омуте,
приговор был отменён. "Саломея", пройдя полный курс реставрации, с
неустановленной родословной, поселилась на стене гостиной моей квартиры на
проспекте Максима Горького. Теперь своих зорких вожделенных глаз с неё не
сводил я. Ревностью по ту пору меня уже давно не мучили.
В начале девяностых ко мне в гости приехал друг Андрона Кончаловского,
художник из Ла Скала Эцио Фриджерио. Прогуливаясь по Питеру, мы зашли в
комиссионку на Садовой посмотреть на товар. Эцио, разглядывая акварели,
подозвал меня и с потаённой улыбкой кивнул на витрину. Я остолбенел. В
витрине красовался эскиз моей "Саломеи" с подписью и датой. От восторга и
радости я не мог достать деньги из портмоне, сбивчиво объясняя продавцу, что
беру эту вещь. Работа принадлежала немецкому художнику по фамилии
Дигинер и датировалась 1935 годом. Теперь стену моей гостиной украшала пара
танцовщиц, замахнувшись саблями, готовыми снести голову кому угодно.
Подросшая семнадцатилетняя доченька в сговоре со своей матерью пустилась в
ритуальные танцы на балах «малышевских» бандитов. Мои порицания и
протесты вызывали у них только раздражение. А скоро от ментов я узнал, что
выселен из своего дома своей дочерью и женой, а заодно и разлучён навеки с
прекрасными, но одиозными танцовщицами на холсте и картоне по имени
Саломея.Такая вот мистика.
Дом учёных
Николай Ник Ващилин
Великому Князю Владимиру Кирилловичу Романову и всем изгнанникам,
скитальцам и учёным, прогнанным с Родины товарищем Лениным.
Дом Великого Князя Владимира Александровича Романова, старшего брата
Николая II, выделялся на Дворцовой набережной Петербурга своей
неприступностью итальянского палаццо, огромными окнами залов первого и
бельэтажа и подъездом, выступающим на тротуар до самой проезжей части.
Опасаясь покушений террористов, убивших на Екатерининском канале
Александра Второго, страх заставлял хозяев строить дворцы, более
походящими на крепости. Да и сам Великий Князь, верный чувству чести и
долга генерал-губернатора, не моргнув глазом разогнал в 1905 году картечью
демонстрацию рабочих во главе с попом Гапоном. Говорят, были жертвы.
Правда у этого особняка был ещё один въезд во двор с Миллионной улицы
через массивные дубовые ворота, где можно было безопасно выйти из кареты и
подняться в покои, но….Видимо какое-то потаённое чувство толкало Великого
Князя на риск.
Это крыльцо перегораживало весь тротуар и со времён ранней юности
мешало мне проходить по утрам на свою работу лаборанта в Институт
Электромеханики. Я даже подумывал написать в Смольный письмо с
предложением снести это крыльцо в пользу рабочего класса. Ведь обсуждали же
там целесообразность сноса Спаса на крови, для устройства кольца трамвая. Но
мысль эту постепенно я оставил, с удовольствием поглаживая бронзовые ручки
в виде грифонов, когда ходил на обед в столовую Дома Учёных Академии наук
СССР имени М.Горького. Шёл уже сорок четвёртый год с того момента, как
Великий Князь унёс свои ноги от большевистской расправы и влачил жалкое
существование со своей семьёй в изгнании на чужбине в западном районе
Франции. А его дом вождь мирового пролетариата Владимир Ильич Ульянов
/Ленин/ подарил учёным для отдыха в свободное от основной работы время. Не
всем, конечно. Все бы там не поместились. Принимали в этот клуб только
избранных, отличившихся научными открытиями и покладистым характером.
То есть тех, кто поддерживал бесчинства советской власти.
Моё детство прошло в подвале на 3-ей линии Васильевского острова,
единственным украшением интерьера которого были родительские гимнастёрки
с орденами за подвиги на войне против фашистов, развешенные на его стенах.
Да ещё фанерный шкаф, смастерённый дворовым плотником, с которого мама
по вечерам, придя с работы, не сводила глаз. Видимо эта нижняя планка
человеческого бытия позволяла мне по достоинству оценить завоевания
большевиков. Ещё во время школьных культпоходов в Эрмитаж у нас глаза
разбегались от царской роскоши. Мы все с нетерпением ждали того дня, когда
наступит обещанный коммунизм и каждый из нас поселится в таких
апартаментах. Ну а пока я привыкал к роскоши, восседая за царским столом
Дома учёных и поглощая комплексный обед за шестьдесят копеек. По
счастливой случайности, благодаря моему другу Вовке Рябинину, мама
которого работала в Академии наук, мы часто ласкали глаз ошеломляющей
роскошью великокняжеских гостиных, украшенных венецианским хрусталём,
персидскими коврами, китайским шёлком и бархатом. Мраморные лестницы и
камины, дубовые потолки и прозрачные зеркала будоражили наше воображение
и рождали необоснованные претензии. Я мечтал поселиться здесь навсегда. Ну
хотя бы бывать здесь, когда заблагорассудится. Как желанный гость.
Уже покоились в своих склепах революционеры 1905 и 1917 годов.
Сменившие их детки и родственнички, а то и просто сочувствующие,
показавшие себя с хорошей стороны своей малограмотностью и безродным
происхождением, получили по наследству власть в России. Да что там Россия.
Лукавый, мстительный и кровожадный Ленин, где кнутом, где пряником стяжал
под свои знамёна малые и большие народы и создал империю строителей
коммунизма – СССР. Царская семья и сам Император, расстрелянные по
приказу Ленина в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге, искали упокой
своих душ в безвестных чащобах Урала, а Великие Князья и аристократы,
чудом избежавшие расправы Молоха, скитались по съёмным квартиркам в
Европе. Уже замаячило избавление от Беса с помощью Гитлера, влились в
состав империи Прибалтийские народы, началась кровопролитная бойня.
Учёные стали нужны. И даже необходимы. Кто ещё придумает танки, корабли и
самолёты? Кто придумает атомную бомбу?
Дом учёных, тщательно отбирая в свои ряды отдыхающих, избавлялся от
вольнодумцев и сочувствующих прозападным идеям благоденствия. Замучили в
застенках НКВД СССР первого председателя Совета Дома учёных, академика
Николая Вавилова. Погубили в лагерях миллионы талантливых шутников и
балагуров. Во время ленинградской блокады подкармливали корочкой не
успевших эвакуироваться представителей элиты. А потом заперли их в
шаражки.
Досуг наследников Великого Ленина сильно отдавал казёнщиной. Водка,
тётка и селёдка. Ну и папироска, конечно. Куда без папироски озабоченному
башлевику? Большой концертный зал «Октябрьский», построенный
трудолюбивыми финскими строителями к пятидесятилетию Советской власти,
разительно отличался от Дворцов культуры первых пятилеток. Рестораны и
клубы в СССР больше напоминали сельские избы большого размера. Таких
мест, куда можно было пригласить барышню, да ещё и поразить роскошью её
воображение за три рубля было не так много. Но я их умудрялся найти. В
ресторане Дома архитекторов, бывшего ранее особняком А.Половцева,
отделанного тесненной кожей и дубом, наш советский посиневший цыплёнок-
табака, вылезая из-под пресса, казался изысканным фазаном, а сливочное
мороженое с фруктами из компота могло сойти и за французский десерт. Не так
дорого было поужинать со студенткой чебуреками и в «Европейской», но
поворковать в интимной обстановке там редко удавалось. Не вытравили
коммунисты купеческого духа из русских людей. А тем более из грузинских,
армянских и азербайджанских. Казалось, что денежные знаки они рисуют
акварелью в своих съёмных квартирках и привлекают их свеженапечатанным
хрустом наших изголодавшихся ровесниц. Такие "тихие заводи" для
любовников, как Дом журналиста, Дом композитора и Дом кино для входа
безвестных уличных скитальцев были для меня закрыты. Можно было
поживиться сосиской с квашенной капустой, а потом запить его желудёвым
кофе и в ресторане Дома писателей или в Доме дружбы народов на Фонтанке,
но рассчитывать на то, что приглашённая девушка после такого ужина в
порыве восторга сдёрнет с себя нижнее бельё, не приходилось. Но вот визит на
чашечку кофе в кафе Дома учёных сулил именно такой конец вечеринки.
Огромные китайские вазы при входе, мраморная лестница, многократно
отражающаяся в венецианских зеркалах простенков, дубовые потолки и стены,
камин, украшенный изразцами итальянской майолики, вид на широкую,
полноводную Неву и шпиль Петропавловского собора в таинственной тишине
будуара гипнотизировали любого знатока наслаждений, а студентку из
общежития убивали наповал.
"Малина" моя закончилась внезапно, как налетает летняя гроза. Вера
Ивановна перешла на другую работу и швейцары перестали меня впускать. Вот
тогда-то и поставил я себе целью стать учёным и вступить в этот элитарный
клуб. Эта навязчивая идея подкреплялась ещё и тем, что в эпоху развитого
социализма учёным платили самые высокие в стране заработные платы. При
этом рабочий день у них был самый короткий и вообще не нормированный.
Не год и не два я "извивался ужом" и искал проходы в высшее общество. Но
всё-таки нашёл. Едва защитив диссертацию на соискание кандидата
педагогических наук, ещё не успев оформить на работе повышенную зарплату, я
прибежал в Дом учёных с новеньким, пахнущим типографской краской
дипломом, чтобы вступить в элитарный клуб на законных основаниях и смело
приходить сюда со случайными незнакомками. В приёмной директора меня
выслушала секретарша с лицом фарфоровой куклы Мальвины. Она сияла
доброжелательной улыбкой, но казалось, что услышав ещё два моих слова, она
зарыдает и зальёт меня горючими слезами. Глубоко затаив словарный запас
советских коммуналок, она медленно и терпеливо стала рассказывать мне
историю этого тайного мистического клуба советской интеллигенции. Я с
удивлением узнал, что Максим Горький /он же Алексей Максимович Горький/
уговорил Ленина в 1918 году взять под свою «крышу» пропадавших от кошмара
гражданской войны учёных царской России, спасти их от голода скудными
пайками и привлечь на свою, бандитскую сторону. Ленин согласился. Он
увидел в этой акции хорошую перспективу. В 1920 году, уже переехав в
Москву, великодушный вождь подарил учёным пустовавший дом Великого
князя на Дворцовой набережной для воскресных посиделок и капустников.
Академиков и профессоров, коих набралось около двух тысяч, пересчитали по
головам, обогрели, накормили и напоили. Выдали по куску мыла. Даже Анне
Ахматовой выдали "учёный" продовольственный паёк. А они…Тут Мальвина
нахмурила бровки, ответили Ленину чёрной неблагодарностью. Они
протестовали против пролетарских порядков. В октябре 1922 года по приказу
Ленина, из гуманных соображений заменившего расстрел инакомыслящих
высылкой за границу, около двух сотен учёных, в числе коих были Николай
Бердяев, Иван Ильин уговорили покинуть Россию на пароходах «Пруссия» и
"Обербургомистр Хакен", оказав им посильную помощь в срочном оформлении
въездных виз в Германию. А ведь могли бы и расстрелять! Дожили бы они до
Сталина!? И только один Иван Петрович Павлов, правда нобелевский лауреат,
возвысил свой голос протеста. Но ему быстро закупили аппаратуру и накормили
мясом его собак. Так всё и сошло на нет. Никаких угрызений совести у
интеллигенции и учёных на этот счёт не возникло.
После "дела врачей", "шарашек", выселения евреев в Биробиджан в СССР
начался отток мозгов. Генсек КПСС Леонид Ильич Брежнев разрешил евреям
выезжать в Израиль, на свою Родину, на постоянное место жительство. Нет,
некоторые обрусевшие выкресты, как Ося Бродский в Израиль ехать не хотели и
КГБ, как и в 1922 году помогало им быстро оформить выездные документы.
Другим иудеям не хватало синагог и условия советского благоденствия казались
невыносимыми. Ну они и рванули. А ведь всем известно, что евреи самые
умные. Поэтому мест в Доме учёных освобождалось много. Освобождались и
вакантные места в блатных учреждениях типа склада и магазина,
кооперативные квартиры, дачи, пополнялись дефицитными товарами
комиссионнки. Как раз под эту сурдинку я купил квартирку и надеялся
протиснуться в высшее общество научной интеллигенции. А может быть и
творческой. Ну не всё сразу.
Вот тут-то, подведя итог своим социально-политическим наблюдениям,
Мальвина сморщила носик и возмущённо заключила - в Дом учёных хлынул
середняк. Ну профессора всякие, доценты... Сначала я не понял, что это
относилось и ко мне. Может она про академика Лысенко или Троцкого? Но
когда, разгадав мою тупоголовость, Мальвина прямым текстом объяснила мне,
что квота приёма всяких доцентов с кандидатами в Дом учёных давно
превышена и вышла, сухо попрощавшись, я сник и почувствовал себя
оплёванным.
На дворе, как трава сквозь асфальт, прорастал коммунизм, ширилось
социалистическое соревнование трудящихся, свершались научные открытия,
освобождались места евроиммигрантов, а по-человечески в интеллигентной
обстановке провести вечерок с барышней было негде. Приходилось прожигать
жизнь среди пьяной толпы передовиков и героев социалистического труда.
Набравшись зелья, вели они себя кое-как, вульгарно выражались и настойчиво
приглашали чужих дам на танец. Надо было что-то делать. Помог его
величество счастливый случай. Секретарша парткома Театрального института
Галя Тарасова, где я тогда имел честь служить, узнав мою беду, пообещала мне
помочь. К ней был неравнодушен секретарь Дзержинского РК КПСС товарищ
Соломатин и Галя этим пользовалась. Через пару дней мы с ней, приветливо
кивнув Мальвине, прошли в покои директрисы Дома Ларисы Михайловны.
Лариса Михайловна занимала кабинет Великого Князя в бельэтаже, сидела за
его рабочим столом в его кресле и грела стареющие ноги у камина
тёмнозелёного мейсенского фарфора. Раньше она тоже работала у товарища
Соломатина в Райкоме и была поставлена приглядывать от партии за учёными в
свободное, от их основной работы, время. Приветливая, доброжелательная
беседа, дефицитный индийский чай с профитролями вскрывали глубокие
жизненно важные корни их с Галей дружбы. Лариса Михайловна вела беседу
неторопливо, так, словно ей повезло скоротать вечерок в нашей компании.
Потом она лениво звякнула в серебряный колокольчик, послушно
дожидавшийся прикосновения её руки на зелёном сукне стола, и в дверях тот
час появилась готовая на всё Мальвина.
- Оформи Николай Николаевича членом Совета. Он будет нашим здоровьем
заниматься.
У Мальвины провалились глаза, но кричать «мама» она не стала. После
совершения ряда формальностей я целовал ручку Ларисе Михайловне и
старался не разгибать спины, пока не вышел на Дворцовую набережную.
Колючий северный ветер обжёг мне лицо. Свершилось.
Советы дома учёных проходили в Малиновой гостиной под тихий треск
поленьев в камине и демократичное бормотание академиков. Если бы Совет не
возглавлял Б.Б. он превратился в непомерную глупость. Впрочем в такой
атмосфере грех было бы заниматься чем-то другим. Академики видимо сильно
любили советскую власть, но без фанатизма. Забывать о своих удовольствиях,
предначертанных им судьбою от рождения, они не могли и не хотели. Борис
Борисович Пиотровский понимал это как никто другой и вместо нудной
тягомотины, которую повелевал разрешить Ларисе Михайловне в рабочем
порядке, живо делился с академиками свежими впечатлениями от поездок по
миру. А ездил он, будучи большим учёным и директором Эрмитажа, много. Его
кортавость и приговорка вохт-вохт делал эти рассказы только ещё более
загадочными и увлекательными. Греция, Англия, Франция, Испания, Канада
были для советских полукрепостных учёных едва ли не самым сладостным
деликатесом. Засиживались допоздна и ждали этих посиделок каждый месяц,
как праздника.
В мои обязанности входило многоумное кивание при принятии решений
Ларисы Михайловны о распределении дач в Комарово и Репино для отдыха
учёных, организация зимних забав на Охлупинской даче на Каменном острове,
присутствие на бильярдной и охотничьей секции и надувание щёк. Дом учёных
стал ко мне приветливым и гостеприимным. Творческие вечера артистов и
писателей, показ запрещённых советской цензурой фильмов, выставки
свободных художников и фотографов, перелистывание фолиантов в библиотеке
и чай в Зимнем саду. Как раньше.Как в юности с Верой Ивановной и Вовкой.
Мечты мои сбылись наполовину. Приходить в Дом учёных я мог когда
угодно, а вот водить девчонок стало неудобно. Народились свои детки и водить
в Дом учёных хотелось только их. Волшебные новогодние ёлки, занятия в
музыкальных, танцевальных и театральных кружках.
Как питерскую жемчужину я показывал Дом всем своим друзьям,
приезжавшим в гости из Москвы. В отличие от Эрмитажа и его музейной
атмосферы, здесь атмосфера была домашней. Можно было развалиться и
помечтать на диване в мавританской комнате, полистать журналы в малиновой
гостиной, полюбоваться Невой с балкона, а потом выпить и закусить в
ресторане у итальянского камина. А за окном бушевали стройки коммунизма,
культивировалась партийная аскеза и отвращение к роскоши. Никита Михалков
снимал там и эпизоды своих фильмов «Обломов» и «Очи чёрные». Василий
Борисович Ливанов, однажды попав в Дом, уговорил режиссёра снимать там
сцены с Холмсом. Андрей Кончаловский попросил меня показать Дом своему
сценографу Ла Скала Энцио Фриджерио, когда они работали над постановкой
«Пиковой дамы» и «Евгения Онегина». Спустя несколько лет по просьбе
Кончаловского я организовал в Доме просмотр его новой картины "Ближний
круг", куда был приглашён со своим ближним кругом и Анатолий
Александрович Собчак, явно претендовавший на роль достойного лидера
очнувшейся нации. Кстати сцены жизни российского дворянства своей
экранизации «Война и мир» Льва Николаевича Толстого Сергей Бондарчук
тоже снимал в Доме. Мои друзья, приезжая в гости, останавливались в уютной
гостинице Дома учёных, поминая добрым слово его хозяев. Когда становилось
грустно и одиноко, мне всегда было куда пойти. Я приходил в Дом и мы с моим
приятелем Андреем Надировым, выполнявшим там в те годы эксклюзивную
миссию от Академии наук, шли в бильярдную и катали шары по тому же сукну,
что и Великий Князь.
Замкнулся круг. В 1991 году, когда скинули коммунистов и запретили
КПСС, а мэром города Ленинграда стал профессор Собчак, вернувший ему своё
истинное имя Санкт-Петербург на Родину потянулись выжившие изгнанники.
Их приглашением занимался Владимир Путин, возглавлявший у Анатолия
Александровича внешнеполитическое ведомство. В Санкт-Петербург приехали
князья Юсуповы, Строгановы, Лобановы….Путин организовал в их домах
концерты классической музыки с претенциозной афишей "Петербургские
сезоны" и был весьма доволен своим гуманизмом. Дягилев, видимо,
пошевелился в гробу. Князья входили в свои дома, целовали их стены, просили
разрешения присесть на свой диван.
Великого Князя Владимира Кирилловича Романова и его супругу Леониду
Георгиевну принимали в их родном доме. В Белом зале устроили
приветственное собрание. Анатолий Александрович Собчак сказал хозяевам
какие-то слова, рассказал о годах советской власти, прошедшей по анфиладам и
этого Дома. Потом Великого князя с супругой провели по залам. Он узнавал
любимые уголки, гладил руками обшивку кресел, долго смотрел из окна на
Неву, несущую свои бесконечные глубокие воды. На другом берегу высоко в
небе сверкал золотом ангел Петропавловского собора и крест Великокняжеской
усыпальницы.
Дом Владимиру Кирилловичу новые власти несмотря на их новые
мировоззрения не вернули. Частная собственность - это святое! Поменяли
флаги, гербы, гимны на императорские, но разжать ручонки и выпустить
захваченное бандитами добро - нет! Но через несколько лет, в апреле 1992 года,
почившего в Бозе Великого Князя любезно согласились отпеть в Исаакиевском
соборе и похоронить в Великокняжеской усыпальнице. Прямо напротив его
родного отчего дома.
Девятый вал
Николай Ник Ващилин
От станции Волосово я тащился по размокшей жиже, именуемой у здешнего
народонаселения дорогой, километра три. В совхозной управе мне подсказали в
какой деревне базируются студенты Театрального института и убирают с полей
морковку, капусту и турнепс. Вскоре за лесом послышалось пение и звон
гитарных струн. Потом, увидев свет костра, я вскоре добрался до барака.
Радостных воплей и речей мне никто не посвятил. Настроение у ребят было
подавленное. Жили они в бараке на дощатых шконках, спали не раздеваясь и не
разделяя друг друга по полу и возрасту. Лара Гузеева и Лена Сафонова подошли
ко мне с петицией от девчонок на такие лагерные условия жизни. Кашеварил им
тут же на костре студент с постановочного факультета Боря Масовер.
Новичков всегда и везде бросают в самое дерьмо. Меня, только что
распределившегося после аспирантуры, да ещё на должность старшего
преподавателя /а люди эту должность ждали годами/, ректор Николай
Михайлович Волынкин бросил на помощь в совхоз, где по заведенной у
коммунистов традиции на совхозных полях трудились осенью студенты.
Эту школу коммунизма я прошёл на своём горбу, обучаясь в ЛИАПе, потом
работая там же на кафедре. В том, что это полезный труд, меня мой опыт не
убедил. Но больше всего раздражало поведение самих совхозников, пьяниц и
бездельников. Мои протесты против этой лавины честных и принципиальных
граждан, сильно подпортили мне карьеру. Намаявшись собирать картошку в
мёрзлой земле в конце октября, я, посланный со студентами ЛИАПа в Волосово,
договорился с директором совхоза о норме выработки и убедил ребят
повкалывать в сентябре, пока сухо, весь световой день. Директор был счастлив,
глядя на их ударную работу, причитал, что никогда не видел таких
трудолюбивых студентов, ставил их в пример другим, но когда мой отряд
выполнил к концу сентября всю положенную норму, он начал витиевато
объяснять мне, что я его не так понял и что работать все должны до тех пор,
пока не уберём всю картошку. И за тех лентяев, которые сачковали,
прохлаждаясь в кустах с Жигулёвским пивом. Я вежливо послал его по широко
распространённому на Руси адресу и отправил ребят по домам. Потом меня
вызывали в Райком КПСС, морщили лбы, упрекали в саботаже и обещали
поломать карьеру.
Ребята угостили меня печёной картошкой и показали дом, где жил командир
Шевлягин. Хозяйка, престарелая оглохшая старушка, показала мне горницу, где
почивал, как она его прозвала, Гаврила Васильевич, и пошла растапливать
самовар. С Кириллом мы быстро подружились. Кирилл хотел вступить в партию
и нёс трудовую повинность, чтобы доказать искренность своего желания, быть в
авангарде строителей коммунизма. Он был в восторге от того, как быстро я
нашёл общий язык со студентами и с бригадиром совхоза и, главное, от того,
как быстро мы убрали весь урожай. В его воображении я навсегда создал образ
супермена.
Кирилл работал доцентом на кафедре экономики у Юфита и работой не был
перегружен. Мы не дружили, но я часто принимал его приглашения посетить
какие-то злачные места. Часто он приглашал меня к отъезжавшим в Израиль,
своим друзьям-евреям, прицениться к распродаваемым по дешёвке вещам. В
семидесятые годы, когда поток еврейских иммигрантов походил на
полноводную Амазонку, а может и на Девятый вал, не заняться антикварным
бизнесом было безрассудно. Драгоценности сами валились в руки.
Отъезжавшим евреям, по мнению советских и партийных органов предававших
как Иуды вскормившую и вспоившую их Родину, разрешали брать с собой
самую малость необходимых в быту вещей. Мало того, что они должны были
заплатить за полученное образование, оставить квартиры, так ещё и
ограничивался вывоз мебели, скарба и постельного белья. Одна подушка под
одну еврейскую голову, одно одеялко на двоих. Чтобы мало не показалось на
чужбине. Говорить о вывозе драгоценностей и антиквариата было даже смешно.
Комиссионки были завалены еврейским добром, скопленным за долгую жизнь и
спасённым от революционеров, бандитов и фашистов. Теперь они вынуждены
были всё продавать за бесценок. Но они всё равно уезжали.
Кирилл уезжать не собирался. Пока не собирался. Но его мать и
родственники мечтали увидеть свою кровную Родину, вдохнуть воздух свободы
и ….
Мой авторитет, заработанный в совхозе, не позволял Кириллу обойтись без
меня в мало-мальски приличной сделке. Мы ходили на все прогоны в театры, на
все закрытые выставки антисоветских художников и он испытывал ко мне
глубочайшее доверие.
Однажды Кирилл потаённо отвёл меня в сторонку и спросил не хочу ли я
купить полотно Ивана Айвазовского?
- У тебя роскошная квартира, потолки высоченные и даже держатели для картин
есть. Дядька мой, адвокат, уезжает в Израиль и продаёт картину Айвазовского.
- Большая? - поинтересовался я небрежно.
- Да, большая. Как раз под твою квартиру. Три метра на четыре. "Девятый вал".
- Ты шутишь?
- Нет.
- Девятый вал в Русском музее висит.
- Тёмный ты, Коля. Айвазовский столько раз повторял морской сюжет, что
этими волнами весь мир затопить хватит. Поедем посмотрим.
Второе сильное заблуждение Кирилла на мой счёт состояло в том, что он
был уверен в моём сказочном богатстве. Квартира моя, выменянная мною за
пять лет каким то чудом с помощью Божией, конечно, не позволяла мне
переубедить товарищей, добродушно приглашаемых на чай, что мне нечем их
угостить и они считали меня страшным куркулём. Мои костюмы,
приобретаемые по дешёвке в комиссионных магазинах, имели благородное
английское происхождение и цены своей не выдавали. А манеры и замашки,
видимо, приобретённые мною на просмотрах иностранных фильмов, всех моих
приятелей вводили в глубокое заблуждение.
Дядя жил на углу улицы Чайковского и Моховой, в доме 18 века с
высоченными потолками и камином. Картина занимала весь простенок от
потолка до пола и завораживала чистотой красок. Мне трудно было скрыть
восхищение и я подыскивал какой-нибудь умный и циничный вопрос.
- А её можно снять с рамы?
- Что вы, что вы? Если бы это было возможно, я попытался вывезти её и сам.
Рама такого размера стоит так же дорого, как и картина.
- А сколько стоит картина? небрежно вставил я.
Дядя замялся. Начал рассказывать об истинной стоимости искусства, о
трудных временах Ван Гога, о "Джоконде" Леонардо, случайно найденной на
чердаке. Потом последовал долгий рассказ об истории сложного приобретения
и трудного хранения полотна в нечеловеческих условиях советской
действительности.
Мои мысли были совсем о другом. Продать картину сразу вряд ли
получится. Кому она здесь нужна? Разве что подарить Обкому КПСС в
Смольный от благодарных еврейских иммигрантов. Ни одна комиссионка
такого размера картину даже не возьмёт. Вполне домашнего размера
Айвазовский стоит сегодня не дороже костюма фабрики имени Володарского.
Но приобщиться к когорте снобов хотелось очень. Понимая, что время работает
на меня, я не стал тянуть жилы из дяди по поводу цены и заторопился на
деловую встречу.
Быстренько я объехал мастерские знакомых художников, выведывая
перспективы лёгкой наживы. Миша Щеглов посоветовал купить одну раму и
наделать из неё несколько маленьких. Олег Иванов созвал у себя в Академии
художеств совет знатоков и предложил мне заняться графическими работами,
поскольку их легко перевозить. Доморощенные мои антиквары Стасик и Лёня
отмахивались, прося серебро, золото и поделки Фаберже, которые хорошо
продавались в Грузию и Азию. Покупателей среди знакомых кинорежиссёров
не объявлялось. Айвазовский никого не интересовал.
Кирилл звонил мне каждый день ,называл какие-то цифры, просил приехать
на разговор, но я уклонялся от встреч. Сказать мне было нечего. Повседневные
дела захлестнули. Искусство отошло на второй план.
Отъезд евреев напоминал Всемирный потоп. Гибло всё, спасались
избранные. Мой друг Аркаша Плотницкий, математик по образованию, встал
выше материальной трясучки и уехал с одним портфелем. У Славки в аэропорту
вынули и конфисковали зашитую в подкладку шубы икону. Запрятанные в
стульях драгоценности, таможенники потрошили получше Остапа Бендера.
Когда в телефонной трубке я услышал голос Кирилла и отчётливо разобрал
цифру три, я сломался. Попытка ведь не пытка. Я плохо соображал, что три
тысячи стоит двухкомнатная квартира, что пять стоят вожделенные Жигули,
десять –целая дача. А жена мечтает всё жизнь о норковой шубе за семь сотен. Я
вошёл в раж, меня трясло от азарта. Я занял три тысячи и купил Айвазовского.
Дядя причитал, произносил перечень обстоятельств, клялся выкупить у меня
её обратно, когда настанут лучшие времена. Но бормотал он это, собирая
чемоданы.
Вынести картину на улицу в раме было нереально. Олег подговорил своих
друзей из Академии и они за выпивку помогли мне снять картину с подрамника
и скатать её в рулон. Миша купил у меня по дешёвке раму. А вскоре
засобирался и сам. Я прикрепил полотно к доске и подвесил под потолок.
Вскоре море мне надоело. Надоел шум и причитания жены. Конвульсивные
попытки продать Айвазовского и разбогатеть я вскоре оставил.
Скатанный в рулон девятый вал пылился на книжных шкафах десятый год.
Квартиру у меня выманили, дачу украли, машину угнали, страну продали.
Евреи стали возвращаться в Россию, на Родину. На свою вторую Родину.
Сытые, радостные. Делились гуманитарной помощью.
В 1991 я поехал в Лондон в гости к другу и решил отвезти ему в подарок
Айвазовского.Забросив рулон на верхнюю полку вагона поезда я сладко уснул.
Растолкали меня таможенники с прямым вопросом
- Что везёте? Валюта, ценности, антиквар.
- Картина на верхней полке. Справку показать?
- Что это за картина такая большая? Фотообои, что ли?
- Ну, типа того.
Они вышли. Но если бы они конфисковали у меня Айвазовского, я бы даже
обрадовался. На душе бы полегчало. Замучился я с ним. Ни продать, ни
насладиться. Видимо дядя Кирилла заговорил её страшным заговором Нечистой
силы. Или Чистой. Чтобы Родину украшала. Правда справку на вывоз в кофисе
на Морской я на всякий случай получил. В ней чёрным по белому было указано,
что картина Ивана Айвазовского указанных размеров и сюжета художественной
ценности не представляет. Когда Алла Гарруба попросила меня привезти ей в
Рим пару-тройку картин современных перестроечных художников, я купил двух
"Митьков" и, честно предъявив их на таможне, спросил можно ли их вывести за
рубеж? Так они мне грамоту хотели выписать, как санитару городской среды. В
голодной, разграбленной стране можно было купить всё, что угодно княжеский титул, орден, паспорт, свидетельство о рождении и справку о
внезапной смерти. Но можно было и даром вывезти полстраны. Ельцин
разрешил. Расплачивался за титул.
Пришли погранцы, строго посмотрели мне в мои бесстыжие глаза и
полистали мой заграничный паспорт. Когда паспорт вернули, я тоже его
полистал. Насладился чувством полноценного человека. Дожил. Могу ехать,
куда хочу. Хоть я и плохой. И положительную характеристику в Райкоме КПСС
утверждать не нужно.
В тесном домишке моего друга в Оксфорде картину кисти Айвазовского
было никак не пристроить. По дороге с вокзала мы привязали её к крыше
минивэна и рисковали получить громадный штраф. Она мешала всем
лондонцам. Русское искусство ценилось очень дёшево. В подарок её мой друг
не принял. Мы договорились, что он выставит полотно на Сотбис и вырученные
деньги мы потратим с умом. На выпивку, на ласковых женщин. Мы бы
пригласили их в уютные дома и покатали на красивых яхтах. Если бы нам было
суждено прожить ещё два года, мы бы застали на Земле время истинных
ценностей. Мы бы узнали, что полотна Айвазовского стали стоить миллионы, а
мы с Севой стали сказочно богаты. Впрочем где-то я уже всё это слышал. Или
мне кажется.
ФЭКС крэкс КГБэкс
Николай Ник Ващилин
Лошади довольно фыркали ноздрями, ускоряя рысь. Чуяли свежий
морской ветерок и точно знали, что там на берегу моря их ждёт воля. Максим
на Салюте выехал из строя, чтобы сломать себе прутик.
- Макс, за четыре года можно было бы настоящий хлыст купить.
- Так не продают же в магазинах, Николай Николаевич.
- Это отговорки, Макс. Джинсы тоже в магазинах не продают.
Аллея незаметно вывела нас на простор Ермоловского пляжа и перед нами
раскинулось море. Вдали в дымке виднелись очертания форта «Тотлебен». По
направлению к Курорту широкую полосу пляжа перегораживали заросли
высокого тростника. За ним пойдём галопом, подумал я и дал команду
- По порядку номеров – рассчитайсь! В колонну по два – становись.
- А правда, что дубы ещё Пётр Первый сажал, Николай Николаевич?
- Правда, Володенька. Ты подпругу подтяни. Свалишься на галопе.
С моря дул лёгкий ветерок и сворачивал волны в белые барашки. Лошадки
резвились на просторе и то и дело нарушали строй.
- В колонну по четыре – ааарш!!
Ребята легко выполнили упражнения, уверенно держась в сёдлах. Максим
Леонидов, Петя Семак, Серёжа Кудрявцев, Коля Фоменко выглядели
настоящими гусарами. Четыре года не прошли даром. Они полюбили мои
занятия трюковой подготовкой и приезжали в Сестрорецк каждую свободную
минутку. Сегодня по расписанию занимался курс Аркадия Иосифовича
Кацмана, мои любимые кацманята. Оторвавшись от повседневных хлопот,
приехали Вова Богданов и Саша Покрамович, давно закончившие институт.
Они были у меня первенцами, курс Владимира Викторовича Петрова.
Строй всадников пробирался на рысях по густому тростнику. Этот тростник
я любил с того времени, как посмотрел фильм Клода Лелуша «Мужчина и
женщина». Пробираясь по тростнику, я представлял себя героем того фильма,
скачущим верхом по топям Камарга со своей любимой.
Нет, нет. Первенцами были чечено-ингушские абреки Василь Васильевича
Меркурьева. Господи! Девять лет прошло, как один день. С ними я начал
заниматься борьбой самбо и акробатикой. А они, горцы, выпросили у меня
включить в программу занятия верховой ездой. Денег на такие забавы в
институте тогда не было и я уговорил директора конной школы давать нам
одного коня для занятий вольтижировкой. Потом это оказалось очень полезным
и важным видом моей программы.
В Театральный институт меня привёл Петя Меркурьев. Мы с ним
подружились на съёмках фильма «Дела давно минувших дней». Бегали и
прыгали по крышам. Он играл милиционера. А потом у Алексея Германа
снимались в «Операции «С новым годом!» в Калинине. Пока Ролан Антонович
пребывал в запое и съёмки останавливались, мы ездили домой в Ленинград. Он
вообще-то в Москве жил, но ездил в Ленинград, навещал родителей. Пришли
мы как-то вместе с ним в Театральный институт на актёрский курс Василь
Васильевича Меркурьева, его отца, а Петя меня расхваливать стал, восхищаться
моими трюками. Мать его, Ирина Всеволодовна Мейерхольд, на этом же курсе
педагогом работала. Вот она и предложила Василь Васильевичу взять меня на
курс преподавателем по биомеханике. Почитал я работы Мейерхольда по
обучению актёров биомеханике, вспомнил рассказы Григория Михайловича
Козинцева о его занятиях с актёрами в ФЭКСе, когда я снимался у него в
фильме «Король Лир». Мы тогда часто простаивали из-за дождей или каких-то
других неполадок и он рассказывал нам про свою молодость, про ФЭКС, про
первые съёмки немых фильмов с погонями и трюками. А Иван Эдмундович
Кох, который репетировал с нами фехтовальные сцены с мечами и пиками,
заставлял нас относиться к съёмкам со всей серьёзностью, чтобы не оставить на
экране «липу». Иван Эдмундович взял меня дублёром Регимантаса Адомайтиса
в поединке и занимался со мной более серьёзно. Бой на мечах я освоил за два
месяца съёмок в Нарве в совершенстве. Хотя путь к совершенству бесконечен.
Но для занятий со студентами, съёмок в «Геркусе Мантасе», «Стрелах Робин
Гуда» и «Острове сокровищ» мне этого уровня хватило.
После окончания института авиационного приборостроения я распределился
на кафедру спорта и занимался в родном институте интересной работой. Но
изначально я поступал в ЛИАП, чтобы закончив его, пойти учиться на высшие
режиссёрские курсы к Григорию Козинцеву. Собственно, по его совету я и
пошёл сюда учиться, расширять кругозор и познавать жизнь. В мае 1972 года
Григорий Михайлович приехал из Венеции со всемирного конгресса по
вопросам обучения сценическому движению. Когда я встретил его на
Ленфильме он с таким азартом стал рассказывать об этом предмете, что
естественным финалом стал совет мне продолжить его дело Фабрики
Эксцентрического Актёра. Я находился под обаянием его личности и уже на
следующий день сидел в кабинете ректора Театрального института Николая
Михайловича Волынкина, представляемый Иваном Эдмундовичем Кохом и
Василием Васильевичем Меркурьевым. Меня взяли преподавателем на кафедру
физического воспитания по совместительству с моей основной работой
инженера. Пути к отступлению были отрезаны. Я был человеком слова,
человеком чести. Таким воспитали меня родители. Таким воспитала меня
школа, комсомол и…улица. У хулиганов, как это не покажется странно, понятия
о чести очень твёрдые. Честь ,правда, немного другая.
Программу по трюковой подготовке для актёров я начал создавать с
благословения Григория Михайловича Козинцева, который мне передал свой
опыт ФЭКСа. Фабрика эксцентрического актёра просуществовала в Петрограде
с 1921 по 1924год. Преподавал там легендарный боксёр, фехтовальщик и
прыгун в воду из Франции – Эрнесто Лусталло. Он вёл уроки бокса, гимнастики
и фехтования. Обещали ввести занятия танцем, но в 1922 году Григорий
Михайлович перешёл на работу в государственное учреждение – Техникум
Сценических Искусств и занятия были сильно ограничены из-за нехватки
средств в Стране Советов.
Когда мы познакомились на съёмках «Короля Лира» с Иваном Эдмундовичем
Кохом, где он ставил с нами фехтовальные бои на мечах, стало ясно, что
программа сценического движения должна иметь мощную базу физической
подготовки. В перерывах между съёмками они с Козинцевым так увлекательно
говорили о своих занятиях трюками с актёрами, что я «заболел» этой
профессией. Тем более, что, занимаясь борьбой самбо, мне приходилось время
от времени участвовать в съёмках. Но там я часто испытывал стыд за пофигизм
своего тренера и своих товарищей. Они относились к съёмкам, как к халтуре,
позволявшей заработать лишнюю копеечку за свои рискованные действия. Но
при этом старались обмануть режиссёра и рисковать поменьше. Правда
случались и травмы из-за того, что настоящей опасности они не подозревали.
Обнажённый меч им казался деревянной игрушкой до тех пор, пока от его удара
не ломалась рука и не текла настоящая кровь. Падения на землю со второго
этажа казались им детской забавой до первого перелома костей. А грохочущая
громада танка на съёмочной площадке казалась заводной детской игрушкой,
пока…..На съёмках происходило много несчастных случаев с печальными
последствиями. Совсем недавно, в октябре 1965 года погиб актёр Женя
Урбанский. И всё из-за того, что профессиональной подготовкой к рискованным
действиям в кино с актёрами никто не занимался. Появившись на съёмочной
площадке, они чувствовали себя как на аттракционах в парке культуры и
отдыха. А между тем в кино снимали настоящие паровозы, танки и машины, а
лошади и вовсе могли испугаться и понести всадника в чистое поле.
- На Исфане, собери повод! Коля, лошадь тебя катает, а не ты ею управляешь.
- А она у меня дрессированная, я с ней договорился, Николай Николаевич.
Коля Фоменко учился на курсе профессора Игоря Олеговича Горбачёва, но я
разрешал ему приезжать с кацманятами, потому что они дружили с Максимом
Леонидовым и репетировали новую программу. Но вел он себя всегда
выпендрёжно. Это могло довести до беды и я пресекал его шутовство.
- Внимание, мальчики. Сейчас пойдём манежным галопом в шеренге до
Курорта. Задача простая – держать строй. Не давать лошадям вас растаскивать.
Проверить подпруги, взять стремя! Кто упадёт, выполнить страховку, отойти в
сторонку и своим ходом до конюшни. Вопросы есть? Вопросов нет! Остановка
и поворот – у начала променада в Курорте. Повод! Галопом……арш!
Несколько темпов галопа ребята старательно держали линию строя. Потом
строй начал распадаться, кони понесли.
Верховую езду и вольтижировку я включил в программу не только из-за моей
любви к лошадям и прогулкам верхом вдоль моря. Меня поддержал Григорий
Михайлович Козинцев, испытав много трудностей во время съёмок своего
«Дон Кихота» с Николаем Черкасовым верхом на Росинанте. Да и ослик, на
котором трусил Юрий Толубеев, оказался норовистым животным. На Учёном
совете института включение занятий верховой ездой и вольтижировкой в
программу трюковой подготовки актёров поддержал и Георгий Александрович
Товстоногов, и Игорь Петрович Владимиров и, конечно, Аркадий Иосифович
Кацман с Львом Додиным. Они сами готовы были ездить с ребятами верхом и
иногда приезжали на занятия в Сестрорецк.
Верховой ездой я давал ребятам заниматься на десерт, в конце курса. Главное
место в программе занимала акробатика и вольтижировка. Во-первых это
дешевле и легче организовать в условиях института и при групповом методе
проведения занятий. При одном тренере упражнениями по вольтижировке
можно было легко управиться с группой в десять, а то и пятнадцать человек.
Упражнения посадки на галопе, поворотов и схода длятся не долго, меньше
минуты и за десять-пятнадцать минут успевает пройти вся группа. Потом нужно
дать отдохнуть лошадке и занять ребят подготовительными упражнениями. В
итоге высокая акробатическая подготовка, умение страховаться при падениях и
отсутствие страха перед лошадью.
Во время первого года своей работы с ребятами чечено-ингушской студии мы
на ноябрьские праздники 1973 года поехали к ним в гости в Грозный. Там
Никита Михалков снимал свой первый фильм «Свой среди чужих, чужой среди
своих» и приглашал в массовку местных жителей. Мои ребята очень хотели
посниматься в кино и показать свою удаль. По городу были развешаны
объявления о том, что желающие принять участие в съёмках должны придти к
определённому часу в определённое место с паспортом. Плата – три рубля.
Чечены, пожелавшие запечатлеть для потомков свой образ, пришли и заплатили
администратору три рубля. Администратор собрал с них деньги и долго над
ними смеялся вместе со всей съёмочной группой. Потом, когда фильм вышел и
добровольные актёры не увидели себя на экране, они написали жалобу.
Администратора поймали и посадили в тюрьму на шесть лет. Но одному актёру,
Ахмету Закаеву, этого оказалось мало.
Чтобы поменять свою профессию инженера на педагогическую /а Кох меня
всё время поддразнивал инженэром /, я поступил в очную аспирантуру
Ленинградского научно-исследовательского института физической культуры и
продолжал по совместительству работать в Театральном институте. К моменту
окончания аспирантуры и поступлению в штат ЛГИТМиКа старшим
преподавателем мною была создана комплексная программа трюковой
подготовки актёра.В Вузах СССР этот раздел назывался профессиональной
прикладной физической подготовкой и разрабатывалась для каждой
специальности своя. Она включала в себя занятия акробатикой,
вольтижировкой, верховой ездой, фехтованием на саблях, шпагах и мечах,
борьбой дзюдо, каратэ и боксом. Кроме того, по обязательной государственной
программе комплекса общей физической подготовки « Готов Труду Обороне»
4 ступени проводились занятия по лёгкой атлетике /бег, метания/, лыжным
гонкам, плаванию, стрельбе из пневматической винтовки. Этот объём
упражнений был рассчитан на обязательные занятия два раза в неделю по два
часа в первые два года обучения и свободное посещение секций по борьбе
дзюдо, самбо, вольтижировки, боксу и фехтованию в вечернее время на
протяжении всех четырёх лет обучения студентов в институте. Контрольные
упражнения на зачётах, участие в соревнованиях и подготовка сценических
этюдов завершали программу. В итоге под воздействием физических
упражнений ребята крепли, приобретали навыки, уверенность, решительность и
другой внешний вид – хабитус. Такого не было нигде в мире, не то, что в
институтах нашей страны.
Для предмета «Сценическое движение» , которым занималась кафедра
профессора Ивана Эдмундовича Коха, это была прекрасная подготовительная
база. Главное, чтобы ребята успевали восстанавливаться между занятиями,
отдыхали и нормально питались. Бывали случаи, когда студенты падали на
занятиях от голодного обморока. Кто проверит, поел он сегодня или деньги у
него уже закончились? Я старался проверять. Думал о том, как им дать
подработать на съёмках.
Один бы я это не вытянул. Это Сан Саныч пробил реализацию этой
программы для экспериментальной группы студентов актёров нашего
института в Министерстве. О таком финансировании нельзя было и мечтать в
СССР. В институте каждую копейку считали. Перешивали костюмы по десять
раз из одного и того же полотна. А тут и аренда лошадей, и фехтовальные
костюмы, и оружие, и кимоно для дзюдо, и боксёрские перчатки. А аренда
специализированного гимнастического зала с батутом сколько стоит? А
бассейн, а стрелковый тир, а лыжная база? А учебных часов не сосчитать.
Четыре часа в неделю обязательных занятий в расписании и восемь часов
факультативных по вечерам в разных секциях – дзюдо, фехтование, бокс,
каратэ. Фонд заработной платы преподавателей, доцентов и профессоров
превышал все разумные пределы. При том, что численность группы на каждого
преподавателя по советским нормативам не должна была превышать
пятнадцати человек. А это значит, что на группе в двадцать должны работать
два преподавателя и обоим нужно платить зарплату. Мечта идиота.Так что ,если
вы прочтёте или услыщите о каскадёрских школах того времени под
руководством Массарского, Корытина, Ходюшина или Шулькина – не верьте.
Они работали на своей основной работе и никогда не имели такой материальной
базы для таких занятий.
С Сашей, то есть с Александром Шехтелем мы учились вместе в аспирантуре
ЛНИИФКа у одного руководителя Валентина Алексеевича Булкина. После
завершения учёбы вместе распределились на работу в Театральный институт.
Ещё в 1975 году я соблазнил туда же на работу отличного фехтмейстера Осю
Кринского, которого встретил на новоселье у своего друга Стаса и тут же
вызвал его на сабельный поединок. Ося был его соседом на проспекте
Гагарина, 28. После того, как замахнувшись, Ося разнёс вдребезги чешскую
люстру, подаренную Стасу родителями , я понял, что терять этого парня из виду
нельзя. Отец Сан Саныча был главным человеком в спортивном Ленинграде.
Мума – как ласково называла этого гиганта его жена Тамара, грузинка из рода
Тотейишвили. Александр Яковлевич Шехтель в молодости был чемпионом
СССР в метании молота и с тех пор стал авторитетным работником
физкультуры и спорта. Саше, как родному сыну, он щедро помогал.
Саша стал заведующим кафедрой, а я просто доцентом, руководителем курса
трюковой подготовки актёров и председателем спортивного клуба института.
Саша прилежно посещал в костюме и галстуке все официальные заседания, а я
в паре с Осей вёл свои экспериментальные занятия фехтованием, акробатикой и
верховой ездой в Сестрорецке на группе актёров, организовывал работу
спортивных секций клуба и, самое приятное, мог в любое время уехать на
съёмки. Бесценное качество Сан Саныча заключалось в том, что он не был
формалистом. Формализм – страшное зло. Он губит живительную радость всего
сущего. Саша этой радости давал цвести пышным цветом.
Едва начав работу в институте, я имел сказочную возможность совмещать её
с работой на съёмочной площадке фильмов «Легенда о Тиле», «Блокада» и
«Стрелы Робин Гуда». Зимой 1974 года Андрей Михалков – Кончаловский
пригласил меня для постановки трюков в «Романсе о влюблённых», где мой
тренер Александр Массарский чуть не убил маленькую девочку с Романом
Громадским на съёмках наводнения от Цунами ,которое снимали в Казахстане.
Массарский мечтал стать единственным и неповторимым, но в кино смыслил
мало и работал там спустя рукава. Я не один составил ему конкуренцию. Был и
Сысоев, Корытин, Василюк и Усвяцов. Но меня он вычеркнул из своей жизни
особенно решительно. После съёмок фильма «Стрелы Робин Гуда» мы с
Массарским разошлись. Я оставил спорт и посвятил себя трюковым съёмкам.
Вспомнил Кончаловский обо мне и годом позже, пригласив меня ставить трюки
в его четырёхсерийной эпопее «Сибириада». Это было очень кстати.
Монополия Массарского была нарушена. Да ещё где?! На Мосфильме, у
лучшего режиссёра страны. Мой статус гигантски вырос. Не порадовало это и
группу «Скифы» Коли Сысоева и Олега Корытина. Эти трюкачи были способны
на всё, на любую мерзость, лишь бы лизнуть сладенького.
Съёмки на «Сибириаде» продолжались три года и время от времени я уезжал и
брал с собой некоторых студентов. Саша и Ося брали на себя мои учебные
занятия, а потом я мог поработать за них. В 1978 году начались съёмки
«Д*Артаньян и три мушкетёра», куда Георгий Юнгвальд-Хилькевич пригласил
меня ставить трюки. Со мной на летних каникулах поехали работать и Ося
Кринский и наши студенты. Полученные на занятиях навыки они применяли в
своей профессии на съёмочной площадке и со шпагой, и верхом на лошадях.
В 1979 году моя работа у Игоря Масленникова на фильме «Приключения
Шерлока Холмса и доктора Ватсона» позволила мне создать творческую
атмосферу на занятиях, репетируя возможные варианты сцены поединка у
Рейхенбахского водопада. Для отработки сцены падения в пропасть я попросил
дать несколько уроков альпиниста Михаила Боброва. В один из воскресных
дней он отвёл нас на шпиль Петропавловского собора и показал, как они с
альпинистами маскировали шпиль в войну. Ребята были в восторге.
Осенью 1981 в Ленинграде снимал свой фильм «Красные колокола» Сергей
Бондарчук, которому я помогал штурмовать Зимний дворец. Платили хорошо и
со мной на штурм Зимнего дворца каждый день ходили наши студенты. Их
Мастера, понимая пользу мероприятия, закрывали глаза даже на их прогулы.
Пообщаться с Франко Неро, Сергеем Бондарчуком, Ириной Скобцевой удаётся
не каждый день. Приревновал ребят, правда, профессор Куницын. Написал на
меня жалобу ректору и не отпустил своих студентов на съёмки.
Завистники плодились, как мыши, не по дням, а по часам. Моих учеников
переманивали конкуренты, другие перебегали сами в надежде на лучшую долю.
К Массарскому перешёл Женя Топоров /правая рука Кости Могилы/, Агапов,
Покрамович. Сысоев и Корытин переманили Филатова, Федулова. Борьба за
работу на фильмах, особенно знаменитых режиссёров, обострялась до
неприличия.
Зимой 1981 года Сергей Юткевич позвал мою группу на съёмки
Кронштадтского мятежа в своём фильме «Ленин в Париже». Посмотрев на
работу моих учеников, он пришёл в восторг и стал рассказывать, как они
осваивали трюковые съёмки в начале века со Львом Кулешовым, Сергеем
Эйзенштейном, Всеволодом Пудовкиным, Борисом Барнетом, как актёры
занимались боксом, акробатикой, фехтованием. У них, авнгардистов и
революционеров в искусстве, считалось, что драматический актёр, как актёр
цирка, должен уметь делать любой трюк. Отчаянные были ребята на заре
Советской власти.
После съёмок в Ленинграде киногруппа Сергея Юткевича отправлялась в
Париж. Я попросил его поинтересоваться, как учат актёров трюкам во Франции.
Так он привёз мне приглашение на стажировку в Национальной консерватории
драматического искусства в самом Париже и от самого Жана-Поля Бельмондо,
профессора-фейхтмейстера Клода Карлье, профессора-конника Мишеля Надал,
профессора пластики и пантомимы Жана Лекока. Это было сногсшибательно.
Оставалось уговорить советское правительство и партийных чинуш. Этим я и
начал заниматься.
В это самое время я жил распрекрасной жизнью. В 1973 году у нас родился
сын Тимофей, а в 1977 родилась дочка Оля. Иногда я брал их с собой на работу
в Сестрорецк и они учились ездить верхом на лошадях, катались на коньках и
санках, плавали на лодках по заливу, ловили рыбу в реке Сестре.
В 1979 году я защитил диссертацию и получил звание доцента кафедры
физического воспитания Ленинградского института театра, музыки и
кинематографии. Накопив немножко денег я купил большую антикварную
квартиру на Кронверкском проспекте с камином, дубовыми потолками и видом
на парк и шпиль Петропавловского собора. Я был принят в Совет Дома учёных
и проводил там с семьёй праздники. Купил дачу на берегу реки Мги и жена
выращивала для детей яблоки и клубнику. Чтобы разделить радость, выпить
вина, съесть жареного мяса, копчёных лещей я созывал тех, кого считал своими
друзьями.
В 1980 я поехал делать доклад на международном симпозиуме по
биомеханике в Тбилиси. Доклад мой произвёл впечатление. В беседе с
заместителем министра культуры СССР Лидией Григорьевной Ильиной я
ненавязчиво спросил о возможности моей стажировки в Париже по теме моей
работы. Она, не моргнув глазом, дала согласие и сказала мне, чтобы я готовил
документы. Тбилиси стал мне ещё милее , а грузины – ближе родных братьев. А
грузинки – ближе сестёр.
Ректор поддержал моё желание съездить на годик в Париж и послал запрос в
Министерство культуры РСФСР. Довольно быстро оттуда прилетел отказ. На
занятиях со студентами в Пушкинском театре я пожаловался Игорю Олеговичу
Горбачёву на министра культуры РСФСР. Игорь Олегович снял трубку и тут же
поворковал с Милентьевым обо мне. Проблема была решена.
Но она была не последней. Нужно было пройти обсуждение на партийных
собраниях кафедры, факультета, института, райкома и Обкома КПСС, пройти
проверку в местных и союзных органах КГБ СССР, пройти собеседование с
послом Франции в СССР на французском языке и, самое главное, получить
разрешение на въезд во Францию от французской разведки. Из двухсот сорока
претендентов на стажировку по научному обмену между СССР и странами
капитализма в тот 1982 год положительные ответы получили сорок
претендентов. Из шести, посланных кандидатов во Францию, приглашение
получили двое - Владимир Борев из ГИТИСа и я. Оставалось пройти месячную
спецподготовку в Москве в июне.
В марте 1982 года я работал постановщиком трюков на фильме Владимира
Воробьёва «Остров сокровищ». Его сын Костя, студент курса профессора
Рубена Сергеевича Агамирзяна, много рассказывал папе о наших занятиях.
Владимир Егорович пришёл на мои занятия, посмотрел как дерётся Костя
Демидов с Колей Устиновым, как взлетает махом в седло Толя Петров и сделал
мне предложение, от которого я не смог отказаться – поработать
постановщиком трюков на его фильме.
Мы отсняли несколько эпизодов в апреле на Куршской косе в маленьком,
сказочном городе Нида, провели роскошный месяц май в Крыму, в Судаке и
Новом свете и сняли эпизод в Петропавловской крепости, закамуфлированной
под Бристоль. Наши бывшие студенты, а теперь актёры Малого театра Льва
Додина Игорь Иванов, Сергей Бехтерев, Валерий Захарьев, Петя Семак
радовали душу своей блистательной работой на площадке, получив
заслуженную похвалу от Олега Борисова, Владислава Стржелчика и Владимира
Егоровича Воробьёва. Работа была закончена. Я поехал в Москву на подготовку
к отъезду в Париж.
Июнь в Москве стоял жаркий и душный. Я жил у своих друзей на Арбате.
Они были на даче и иногда приезжали навестить меня, чтобы я не сдох со скуки.
Но скучно мне не было. Занятия по французскому мы проводили в парке. Ещё
пару - тройку раз я встречался с уникальным человеком, разведчиком в отставке
Виктором Андреевичем Любимовым. Тоже на пленере, у стен Кремля. Виктор
Андреевич долгие годы работал во Франции с агентом под псевдонимом Мюрей
и мог рассказать много полезного. Тем более, что выйдя в отставку он скучал по
своему любимому делу.
Получив в министерстве документы и авиабилет в Париж, я вернулся в
Питер обнять жену и детей. На даче царила райская атмосфера, жужжали
пчёлы, пели птицы, краснела клубника в сливках. Я искупался, выпил чаю и
крепко обняв всех, сел в машину и нажал на газ. Ветер приятно обдувал лицо.
Дорога была свободной. Самолёт в Париж вылетал из Москвы в полдень. На
«Красной стреле» я успевал до Шереметьева добраться на метро. Нервяк мешал
дождаться поезда дома и я решил ехать на вокзал пораньше, пройтись по
Невскому. Телефонный звонок раздался, когда я уже стоял на пороге. Я
постоял в раздумье, нехотя снял трубку. Голос ректора в телефонной трубке
меня удивил. Я думал он звонит пожелать мне доброго пути, успехов и удачи.
Он - то знал, сколько я положил на это усилий. Но Николай Михайлович
попросил меня не огорчаться, сказал, что поездка отменена, виза закрыта.
Сообщил по секрету, что пришла "телега" в Обком КПСС о том, что я враг
народа, связан с невозвращенцем Андреем Михалковым - Кончаловским и с
шайкой Кости Могилы. Органам КГБ потребуется дополнительная проверка
указанных фактов.
2. Андроповский перебор
Похороны Леонида Ильича Брежнева в СССР были обставлены в стране
необычайно пышно.Умер он прямо к празднику, Дню милиции 10 ноября 1982
года. Со времён похорон Сталина /Иосифа Джугашвили/ традиция была утеряна
и, видимо, коммунисты хотели её возродить. А может быть благодарные ему
иммигранты в Землю обетованную таким образом воздавали Брежневу почести.
Поговаривали, что его жена была иудейкой и помогала своим единоверцам
встать на ноги и занять почётное положение в стране после гонений Сталина.
На траурном митинге в Театральном институте, который проходил в зале
Учебного театра, выступали ведущие коммунисты. Секретарь партийного бюро
Виктор Иванович Тарасов, несостоявшийся актёр, пытаясь наверстать
упущенное на сцене, дошёл до такой точки истерии, страдая о Брежневе, что
сам мог упасть без чувств. Впрочем, из зала за ним наблюдали и те, кто мечтал
занять его партийное место, по причине собственной несостоятельности.
Евгений Евгеньевич давно ждал, когда Виктор Иванович поскользнётся, чтобы
из его заместителей стать партийным боссом института. А дальше? Дальше, как
Бог даст. Правда Богу коммунисты тогда ещё не молились ни тайно, ни явно. С
проблемами психологии творчества лаборатория, которую он возглавлял по
щедрой рекомендации КГБ, явно не справлялась со своими основными
задачами. Пока в КГБ проверяли на меня кляузу о моей связи с «мушкетёрами»
Толи Ходюшина, которого осудили на два года лагерей за хранение оружия и
участие в ограблении польского туриста во Львове во время съёмок
«Д*Артаньян и три мушкетёра», Серёгой Васильевым, который взял на себя
вину за это ограбление и сел на десять лет, Женей Топоровым, который
поснимался с Массарским в Молдавии в 1979 на фильме «Подготовка к
экзамену», сел на тринадцать лет за ограбление с отягчающими
обстоятельствами в Тулунскую тюрьму в компании с Вячеславом Иваньковым
по кличке Япончик / кстати окончившим цирковое училище в Москве и
рвущимся в кино с Сашй Иншаковым/, у меня оставалась надежда на выезд во
Францию. Но вот когда сексоты лейтенанта КГБ Володи Путина и, по
совместительству ,каскадёры прислали в Обком КПСС телегу о том, что я ещё
ворую деньги, сдавая спортзал института своим знакомым офицерам из
училища подводного плавания, п заведующего кафедрой физвоспитания
ЛГИТМиК Сан Саныча посадили в тюрьму, оставив меня на свободе до
окончания следствия, Париж растаял в серой дымке. Все мои защитники из КГБ
и КПСС резко от меня отвернулись. Органам правопорядка совслужащие
доверяли, как Богу. Так было всегда. И в 1937 и позже. Это и был для них Бог.
Следствие тянулось полгода. Меня оставили на свободе, а Сан Саныча, как
руководителя подразделения, допустившего нарушения финансовой
дисциплины, посадили на полтора года. От меня все отвернулись и не подавали
мне руки. Продолжать работать в институте в такой атмосфере было очень
трудно. Почти невозможно.
Во главе СССР встал Юрий Андропов, жёсткий чекист, проявивший себя в
1957 при подавлении венгерского восстания и скрипевший зубами на воров и
жуликов, которых расплодил брежневские царедворцы. По началу учебного
года моё дело о выезде ещё рассматривалось чекистами и я оставался членом
партийного бюро института, лелея надежду уехать в Париж. Но когда мои
друзья в Смольном сообщили мне, что, получив положительное решение
органов госбезопасности о моей заграничной командировке, второй секретарь
Обкома Ходырев В.Я., под нажимом друга моего бывшего тренера по самбо
Александра Массарского и председателя ЛОС ДСО «ЗЕНИТ» Владимира
Полысаева вернул её на дополнительную проверку, настроение у меня
ухудшилось. Партийные органы командовали органами госбезопасности, как
своими опричниками, и решающее слово в посадках неугодных оставалось за
ними. Мои друзья из КГБ посоветовали мне, чтобы выжить, писать жалобу
самому Андропову. Он в это время проводил чистку в органах, вышвыривая
присосавшихся там брежневских подхалимов и жуликов, и моя жалоба могла
оказаться ему на руку. Подумав денёк, я так и сделал. Сгонял на Красной стреле
в Москву и в приёмной КГБ вручил своё послание о ложных на себя доносах.
Спустя несколько дней меня вызвали в приёмную КГБ на улице Каляева в
Ленинграде, где находилась их тюрьма и полковник Евгений Олейник, брызгая
слюной поочерёдно со своим помощником Витей Розовым, пообещал мне
червончик на лагерных шконках. Потеряв всякий страх и стыд, я пообещал ему
такую же заботу о нём и стал ждать чекисткой расправы. Скрутить меня в
бараний рог, о чём наверное думал в 1969 мой одноклубник Вова Путин,
мечтая поступить в чекисты, они могли в считанные секунды.
В институт приехала московская комиссия и начала шерстить документы,
проверять расходы. На меня с подачи ректора все сотрудники и студенты
смотрели, сдвигая брови, как на злейшего врага цивилизации. Из состава
партийного бюро меня вывели, устроив преждевременные перевыборы, но
оставили за мной партийное поручение ответственного за выход студентов по
вечерам на дежурство по охране порядка на улицах с манящим названием ДНД
/добровольная народная дружина/ Ребята всегда приходили неохотно, а
попадало, естественно, мне. Студенты по вечерам репетировали свои спектакли
и погнать их на дежурство в ДНД мог только мастер. Конечно, он тоже был под
партийным прессом, но все искали лазейки назначить «крайнего». Могли
придти к пункту и тут же свалить, если я опоздаю на минуту. Пугали
выговорами, снятием премий и, самое страшное, плохой характеристикой при
выезде за границу. А поскольку в туристические поездки по социалистическому
лагерю отпускали через год, то с плохой характеристикой можно было остаться
не выездным надолго.
Осложнилось моё положение, когда Андропов приказал милиции с
дружинниками отлавливать бездельников и прогульщиков среди бела дня. Ребят
снимали с занятий и мы с участковым ходили по окрестным магазинам и кафе и
проверяли у граждан документы. Кто не мог объяснить своего раннего визита в
кафе или столовую и показать командировочное удостоверение, тех тащили в
отделение милиции и запирали в обезьяннике до установления их истинной
личности. По стране пахнуло сталинской позёмкой.
Московская комиссия нашла в институте ряд финансовых нарушений и
подлогов. Ректору, Николай Михайловичу Волынкину, которого я искренне
любил и уважал, влепили второй выговор по партийной линии и перевели в
простые профессора. Ректором назначили Яковлева В.П., который предельно
ясно понимал ситуацию с моим фиаско. Общественность института во всех
тяжких обвиняла меня. Никто не покосился в сторону тех, кто своей завистью и
мерзопакостной ложью сорвали мне французскую командировку и отняли у
меня красивую жизнь, при этом оказавшись отпетыми жуликами.
Пытались пришить мне дельце в институте, в кино, искали порочащие меня
мои половые связи со студентками. Конкуренты с Ленфильма написали письмо
в Обком партии о том, что я, работая на студиях страны, не выплачиваю с этих
заработков партийные взносы. Виктор Иванович Тарасов вызвал меня в
партбюро и долго допытывал, заглядывая своими серыми зрачками в мои
честные карие глаза. Потом попросил написать объяснение и разослал запросы
о моих заработках на все киностудии Советского Союза. А было их не мало.
Получив через месяц ответы он заставил секретаршу Галю Тарасову
высчитывать три процента со всей суммы и не поверил глазам, когда всё
сошлось и я оказался честным и принципиальным коммунистом.
Тем временем «вихри враждебные», веявшие и шумевшие над головами,
били об стенку не только меня. Друг и ставленник Владимира Путина на
Ленфильме, консультант по трюкам Михаил Михайлович Бобров был уличён в
утайке от партии дополнительных заработков на фильмах «Штормовое
предупреждение», «Операция Саламандра» , на которой при прыжке с корабля
погиб офицер ВМФ, «Людмила» , которыми не поделился с партией и по совету
режиссёра и секретаря партийного бюро Ленфильма Игоря Масленникова
срочно уволился по собственному желанию.
Ни Массарского, ни Сысоева, ни Корытина, ни Ходюшина эта мелкая дробь
не задела. Их в партию строителей коммунизма и не принимали. Правда у кого то из них нашли дома оружие, а Массарский был уличён в тесной связи с теми
бандитами Е.Топоровым и Агаповым из ОПГ Кости Могилы, которых «шил в
дружки» мне и которых взял к себе на фильм «Подготовка к экзамену» на
Молдовафильм в 1979 году, но наказывать его за это было нечем. Хотя
Полысаев В., занимая должность заведующего кафедрой, в том же году принял
его старшим преподавателем на кафедру физвоспитания сверхсекретного ВУЗа
ВОЕНМЕХ. Характеристику на выезд на постоянное местожительство в
Германию он попросит там намного позже, а пока его перестали приглашать на
работу по совместительству в кино постановщиком трюков на Ленфильме.
Я постоянно чувствовал за собой слежку, но однажды, войдя в свою квартиру,
я увидел между дверей сто сорок долларов США. Быстро сообразив, что мне их
засунули, я выскочил на лестницу парадного входа и спрятал их в щель под
подоконником. Через несколько минут в квартиру позвонили и делегация из
дворника, понятых и участкового милиционера стала с интересом наблюдать,
как оперативные работники пятой службы КГБ переворачивали мои вещи,
книги, диваны, шкафы, посуду..Они искали доллары, но не нашли. Потом,
годом позже, я купил на них в Берёзке магнитофон для детей. Не сам, конечно, с
помощью иностранца, моего знакомого фоторепортёра.
Когда следствие по моему делу закончилось, мне дали разрешение на выезд и
предложили сотрудничать с КГБ на постоянной основе в ведомстве генерала
Олега Калугина, которое я с радостью принял. Володю Путина, вместо работы
разведчиком в ФРГ вскоре отправили в служебную командировку в ГДР на
пять лет работать заведующим Домом Культуры советских войск в Дрездене и
следить за моральным обликом советских солдат и офицеров. Евгения
Олейника перевели на работу в милицию, заместителем ОБХСС ГУВД по
городу Ленинграду, где вскоре его уличат в связях с кооператорами через
своего родственника Владимира Илларионова по кличке Ларин, знаменитого
каратиста и сидельца за групповое изнасилование /в книге друга Путина В.В. -
Демида Момота "Чёрный пояс", ISBN 978-5-9901988-1-4 /
Не желая терпеть атмосферу лицемерия в Театральном институте, я попросил
перевод в другой, во Всесоюзный институт повышения квалификации
руководящих работников и специалистов профтехобразования, куда его ректор
Борис Борисович Исправников меня с радостью взял на должность декана
специализированного факультета и доцента кафедры "Физвоспитания и
начальной военной подготовки".
На Ленфильме, отказавшись от должности консультанта по трюкам и
устроив на эту должность своего соратника Юру Верёвкина, имевшего
поддержку через свою сестру Анжелу и в Горкоме КПСС у заведующего
отделом культуры Виталия Потёмкина, я открыл двухгодичную студию по
подготовке каскадёров. Отобрал из трёхсот претендентов тридцать отличных
парней, мастеров спорта СССР и два года занимался с ними трюковым
искусством по той программе, которую разработал за десять лет в ЛГИТМиКе.
Оттуда вышли классные каскадёры: Владимир Орлов, Володя Севастьянихин,
Сергей Головкин, Саша Баранов, Саша Ковалёв, Сергей Сокольский, Слава
Бурлачко, Юра Ковач, которые и сегодня задают тон в трюковой работе
российского кино.
Но вскоре брежневская мафия ожила. Поставили во главе государства
полуживого Константина Устиновича Черненко. Грабёж страны и чиновничий
беспредел расцвели маковым цветом. На Ленфильм консультантом по трюкам
вместо Юры Верёвкина, оболганного вместе со мной кляузой в ментовку о том,
что мы тренируем бандитов, взяли Олега Корытина, который не имел
спортивной квалификации и опыта работы в кино, но примазался к кагорте
смельчаков по поддельной справке об участии в съёмках «Блокады». Так с
Олегом Василюком, Колей Сысоевым, Сашей Филатовым по липовой бумажке,
раздобытой у Юры Риверова, началась его кинокарьера на съёмках фильма
Самвела Гаспарова «Хлеб,золото,наган». Его мама была активной
журналисткой и могла из любого человека сделать пугало.
Наступило смутное время. Благим намерениям о процветании добра и
справедливости в нашей Родине не суждено было сбыться. Юрий
Владимирович Андропов умер.
Post scriptum.
Три месяца оперативная группа 5-ой службы КГБ СССР по г.Ленинграду и
Ленинградской области в составе начальника службы Евгения Олейника,
Владимира Путина, Виктора Розова, Юрия Безверхова проверяла факты,
изложенные в письмах А.С.Массарского и его друга - консультанта из
партийных органов В. Полысаева, Н.П.Сысоева, О.Н.Корытина и других
товарищей, снимала показания в Иркутской колонии в Тулунской тюрьме с
Евгения Топорова, где он отбывал свой срок в компании с Япончиком /В.
Иваньковым/ , опрашивала секретных сотрудников КГБ, объяснения Николая
Ващилина на имя Председателя КГБ СССР Ю.В.Андропова, результаты
проверки деятельности института комиссией Министерства культуры СССР и
ОБХСС ГУВД г. Ленинграда и признала Николая Ващилина не замешанным в
противоправных действиях.
Вместе с тем, комиссией были отмечены нарушения в финансовой
деятельности института, на основании чего привлекли к уголовной
ответственности ряд преподавателей, а ректору Волынкину Н.М. был вынесен
выговор с занесением в учётную карточку по партийной линии. Доцент
Николай Ващилин был выведен из состава партбюро ЛГИТМиК и подвергнут
бойкоту со стороны преподавателей института.
После двух лет работы в невыносимых условиях, созданных коллективом
института и новым заведующим кафедрой Тереховым В.И. /Н.Н.Ващилин
подавал документы на конкурс, но не прошёл/, Н.Н.Ващилин добровольно
перешёл в феврале 1985 года на работу в качестве доцента во Всесоюзный
институт повышения квалификации руководящих работников и специалистов
профтех образования, где служил доцентом, деканом, проректором по учебной
работе до 1995 года. Подмётное клеветническое письмо на Ващилина Н.Н.
принёс в ВИПК РРС ПТО каскадёр Иван Ганжа по научению А. Массарского,
Н.Сысоева и О.Корытина, но был пойман за руку ректором
Б.Б.Исправниковым.
На стажировку в Париж по приглашению А.С.Кончаловского и Жана-Поля
Бельмондо Николай Ващилин приехал только в 1989 году. Курс трюковой
подготовки актёров в ЛГИТМиКе с 1982 года больше не существует, а
сценическое движение преподаёт неуклюжая лыжница с нашей кафедры,
скрипевшая от зависти зубами на наших увлекательных занятиях, престарелый
профессор кафедры сценического движения Тамара Васильевна Петрова. А.
Массарский, получив второе гражданство в Германии в придачу получил звание
Заслуженного работника культуры России на основании только лишь звуков и
заговоров, вылетающих из его многословного и велиречивого рта. Николай
Сысоев, друг Лифшица и Шулькина, тоже был награждён этим почётным
званием на основании многолентних забавлялок в спортивной массовке и
написании книги «Каскадёрские байки» полной похабени и матерщины.
Ходюшин пристроился к ряженным казакам, а Корытин вошёл в состав
ассоциации каскадёров России под руководством друга и соратника Япончика-
Александра Иншакова.
Президентом России служит Владимир Путин, уволившийся из КГБ СССР во
время государственного переворота в 1991 году,проигравший выборы Анатолия
Собчака в 1996 году и понравившийся своей преданностью партии
Семибанкирщины – царю-президенту Борису Ельцину и в новогоднюю ночь с
1999 на 2000 год явленный народу как сюрприз. С Новым годом! С новым
счастьем!
Большой театр
Николай Ник Ващилин
Тагир Иксанов, а по-русски просто Толя, был студентом экономического
факультета ЛГИТМиК и мастером спорта по сабле, когда меня, молодого
преподавателя, послали со студентами на картошку. Боря Контребинский,
студент того же факультета кафедры Юфита занимался у меня в секции дзюдо и
стал кандидатом в мастера спорта СССР. Потом меня выбрали председателем
институтского спортклуба и Володя Третьяков, профсоюзный студенческий
босс, порекомендовал мне Толю в помощники. Его тренер по фехтованию Ося
Кринский бредил надвигающимися съёмками «Трёх мушкетёров» у ЮнгвальдХилькевича и мы сообща поставили весь институт в боевую стойку. Шпаги
наголо, студенты!
В итоге, как это часто бывает, Толику не пришлось посниматься в
мушкетёрских баталиях, а отдувались за него на львовских и одесских улицах в
1978 году совсем другие ребята. Мне, как постановщику этих баталий, об
отсутствии Толика приходилась часто сожалеть. Хорошим он был
организатором, авторитетным.
Но видимо не я один это заметил и Толя с четвёртого курса начал работать
администратором Большого драматического театра имени М.Горького у
Георгия Александровича Товстоногова. Туда их взяли вместе с другим моим
учеником Борей Контребинским, подарив таким образом мне билет в
театральный Рай.
Советский человек не мог быть так счастлив, если бы его впустили на
Кузнечный рынок, в закрома Елисеевского гастронома или в кладовые
Гостиного двора. Хотя это были ещё те стяжатели материальных ценностей, но
высшим шиком в предкоммунистическом обществе считались
интеллектуальные ценности и художественная культура. Настоящий строитель
светлого будущего мог спать на полу, но на стене должна была висеть на
ржавых гвоздях, купленных по случаю, книжная полка с томиком Кафки.
А носителем этой культуры в Ленинграде был БДТ Георгия Товстоногова.
Газеты могли хоть на своих передовицах расхваливать новый спектакль про
Ленина или Царя Фёдора Иоановича в театре Веры Фёдоровны
Комиссаржевской, поставленный талантливым Рубеном Сергеевичем
Агамирзяном, можно было восхищаться несравненной Алисой Фрейндлих в
огранке импозантного Игоря Владимирова, по радио могли взахлёб
расхваливать музыкальную комедию молодого Владимира Воробьёва, могли
упомянуть о смелой постановке спектакля "Час пик" по Ежи Ставинскому в
Академическом театре А.С.Пушкина во главе с Народным Ревизором СССР
Игорем Горбачёвым, но когда произносились три магические буквы БДТ,
вокруг воцарялась таинственная тишина.
Билетик в БДТ начинали спрашивать от Пушкинского театра. Люди шли от
метро мимо Пушкинского, по набережной Фонтанки и когда им предлагали
лишний билетик в Пушкинский театр, брезгливо отворачивались. Пушкинский,
желтел на площади Искусств как головка сыра, не тронутая интеллектуальными
мышами. Про Малый драматический театр на улице Рубинштейна, про Театр
драмы на Литейном, про Ленком тогда говорить в высшем обществе было не
прилично. А вскользь произнесённое впечатление о новом спектакле БДТ могло
сыграть решающую роль в судьбе молодой девушки. Её даже могли позволить
взять замуж.
По этому счастливому стечению обстоятельств я стал вхож в БДТ, как секретарь
ОК КПСС…Нет, как Генеральный секретарь ЦК КПСС…Нет. Там бы было
много помпы. Меня мои ученики принимали без поддельного пиетета, с добрым
радушием, с горячим кофе из зёрен в кафе главного фойе, с улыбкой
дружеского радушия. Я мог в любое время придти и быть пропущенным на
генеральную репетицию для родственников, меня могли проводить за кулисы и
познакомить с выдающимся актёром, могли показать как готовит декорации
художник Эдуард Кочергин. Конечно, основанием для такого приоритета было
и то обстоятельство, что я преподавал у студентов курса Георгия
Александровича Товстоногова в институте, должен был присутствовать на их
учебных занятиях и репетициях, снимался со многими из артистов в павильонах
Ленфильма, но… Без компании моих дорогих учеников Бори и Толи я бы
никогда не ощутил этой свободы и беспечности закулисья, которое возможно
испытать только в стране чудес, когда тебе позволили потрогать любую
игрушку.
На спектаклях в БДТ создавалась такая магия зазеркалья, что во время действия
было страшно кашлянуть или, не дай Бог, уронить театральный бинокль,
нарушив таинство театрального обряда. А пройти за кулисы после спектакля и
пожать руку или подарить цветы казалось мне нелепым, настолько я верил в
созданный актёрами образ. После «Истории лошади» ленивому конюху Жоре
Штилю хотелось отомстить за издевательство над «Пёстрым» и дать пенделя, а
Евгения Лебедева, этого «Пёстрого» сыгравшего, ласково похлопать по плечу.
После «Смерти Тарелкина» я вытягивал руки по швам перед Его
превосходительством, Кириллу Лаврову на теннисном корте было неловко
тянуть руку для приветствия, после того как увидел его Астрова в «Дяде Ване».
Меня не вылечить от того чувства гипнотического погружения в мрачную эпоху
Фёдора Достоевского, которое я пережил, побывав на спектакле «Кроткая» Льва
Додина. Атмосфера малой сцены обволакивала зрителя и делала его
соучастником происходящего. Я несколько раз порывался дёрнуть за рукав
Олега Борисова, душившего своей молчаливой тиранией маленькую и
беззащитную жену Наташу Акимову.
Эквивалент стоимости посещения БДТ был так высок, что попросив у своих
ребят два билета на спектакль «Ревизор» для инспектора Исполкома по
жилищно-кооперативному строительству моя очередь на покупку квартиры
сократилась с пяти лет на шесть месяцев.За билетами в театр люди стояли
ночами, отмечая номер своей очереди чернильной татуировкой на руке.
Я так и не понял эту тайну, которая позволяла в театре совершенно легально
рассаживать на приличные места приглашённых людей. Скромный от природы,
я старался забиться в укромный уголок зрительного зала и оттуда следить за
происходящим. Мне так не хотелось обижать моих добродушных и щедрых
ребят и отказываться от кресел в первом ряду, где я чувствовал себя, как прыщ
на лбу важного господина, на который, отвлекаясь от действа, смотрел весь зал
в монокль и судорожно вычислял, какой чудак занял сегодня такое почётное
место. И по какому, собственно, праву?!
Борис Контребинский стал директором БДТ имени Г.А.Товстоногова и много
лет руководил прославленным театром. Иногда я заходил к Боре и мы
вспоминали наши лучшие денёчки.Однажды он порадовал меня необычным
спектаклем. Боря организовал гастроли Славы Полунина с его сказочным
спектаклем «Снежное шоу».
Анатолий Геннадьевич Иксанов стал директором Большого театра России и,
успешно завершив его многолетнюю и многотрудную реставрацию.
Государственных денег на реставрацию не хватило и к финансированию были
привлечены новые русские олигархи. Вложив свои деньги они подумали, что
могут считать Большой театр своим домащним клубом, а их жёны жарко
спорили и обсуждали репертуар и исполнителей. Толя против этого восстал.
Театр – это театр. Большой театр – это очень большой театр. Такого взгляда на
суть вещей Толе не простили. За год до окончания его контракта, за несколько
дней до премьеры «Евгения Онегина» министр культуры России Мединский
снял с работы Анатолия Иксанова. Занавес падает.
Щелкунчик
Николай Ник Ващилин
Под новый год окно нашего подвала наполовину засыпало снегом. Пока
дворники не расчистят тротуар, света белого не было видно. Крысы зимой
наглели и лезли греться из своих нор поближе к нашей печке. Дома сидеть без
родителей было страшно. Диктор по радио, заглушая скребущихся крыс,
рассказывал постановления партии и правительства и от этого чувство
одиночества усиливалось и мне делалось ещё страшнее.
Долгожданное счастье наступало только тогда, когда отец приносил
пушистую, густую ёлку и устанавливал её посреди комнаты. Весь подвал
благоухал еловым ароматом, отпугивая всякую нечисть. Бабушка готовилась к
Рождеству Христову и мы шли на Андреевский рынок за вкусностями.
Издалека уже слышался запах мандаринов и мы долго выторговывали их у
усатых грузинов по десять рублей за килограмм. Набрав в кошёлку орехов,
антоновских яблок мы шли по седьмой линии в игрушечный магазин и
покупали ёлочные игрушки. Игрушечками были завалены все полки – шары,
зверушки, трубы, рыбки, попугаи. Всё сверкало и переливалось разными
красками. Бабушка покупала мне картонных лошадок, рыбок и солдатиков,
объясняя, что стеклянные шары и игрушки быстро разобьются. Но картонные
игрушки тоже были очень красивые и я торопился домой, чтобы развесить их
на ёлке. Когда мы оборачивали все орехи в фольгу и бабушка с мамой
продевали ловко нитки сквозь кожуру мандаринов, ёлка преображалась в
сказочное дерево. На печи весь год спал и дожидался своего праздника Дед
Мороз в ватной шубе, густо посыпанной слюдяными блёстками. Когда по радио
били кремлёвские куранты в Новый год в шубе из простыни и с ватной бородой
появлялся в дверях папа с бенгальским огнём и говорил, что он Дед Мороз.
Никто в этом не сомневался и все радостно кричали «С новым годом!» Мы все
заглядывали под ёлку и искали свои подарки. В Новый год мне разрешали не
спать и со всеми вместе петь песни и танцевать под патефон.
Мне было десять лет, когда хрущёвские прихвостни посадили папу в тюрьму.
Он обзывал Хрущёва матерными словами у пивного ларька и восхвалял
Сталина. Новый год был испорчен. Мама с бабушкой принесли такую же
пушистую ёлку. Мы повесили на неё мандарины и орехи в фольге, завесили
серебристым дождём, прикрепили на макушке рождественскую звезду, но
ничего не помогало. Дед Мороз стоял под ёлкой с поникшей головой. В доме
поселилась тоска.
Мама одела меня в вельветовую москвичку с белой рубашкой и повела в
Мариинский театр. В фойе на втором этаже стояла огромная ёлка, украшенная
дорогими стеклянными игрушками и серебристым дождём. Дети со
снегурочкой в серебристой шубке и варежках водили хоровод. Потом пришёл
Дед Мороз в длинной синей шубе и повёл всех детей в зрительный зал. Театр
сверкал огромной хрустальной люстрой и блестел золотом изогнутых балконов.
Под звуки музыки открылся занавес и мы увидели на сцене огромную ёлку. На
ней висело много разных игрушек и ярче всех своим красным камзолом сиял
Щелкунчик. Музыка была так прекрасна, а сказка так похожа на всё,
происходящее в нашем подвале, что она стала для меня праздником на всю
жизнь.
Женился я рано. Мне шёл двадцать первый год и я был спортсменом,
студентом, комсомольцем и просто красавцем. Ну зачем было женится?
Обнимать девчонок можно было каждый вечер, причём разных. Возлагать на
свои плечи обязанности и ограничивать свою свободу добровольно – желание
странное. Какая прибыль? Приданого за моей избранницей не было никакого, не
говоря уже о большом. Карьерный рост по протекции тестя и тёщи не «светил».
Меня завораживала атмосфера Щелкунчика. Ёлка, уютный дом и милые детки.
Девочка и мальчик.
Пять лет мы жили в своё удовольствие. В её удовольствие. Театры, гости,
турпоездки. Расскажите что-нибудь весёленькое! Щекотать их надо с утра до
вечера. Больше всего они любят статных мужчин, пирог с яблоками имя Ролан.
Когда мы закончили институт, отступать ей стало некуда. Мальчик родился
первым. Родился под Новый год, как подарок Деда Мороза, 21 декабря 1973
года, в разгар предновогодней суеты. Весь Питер зеленел ёлочными базарами и
благоухал хвоёй. Витрины магазинов сверкали ёлочными игрушками. Мы жили
на Конногвардейском бульваре в своей отдельной комнате с видом на
Исаакиевский собор. Я поставил посреди комнаты огромную, пушистую ёлку,
украсил её орехами, мандаринами, игрушками и повесил самодельного,
сверкающего золотыми галунами красного камзола Щелкунчика.
Жена от слабости не вставала с постели, а я осваивал газоотводящие
трубочки, чтобы облегчить страдания своему сыночку Тимофею и стирку
пелёнок в машине Эврика-3. За окном трещал мороз, выла вьюга, далеко в
подвале пировал Мышиный король, а в окно нашей тёплой, уютной комнаты,
благоухающей хвойным ароматом, заглядывала луна и стучались снежинки.
Когда рождается ребёнок жизнь становится другой. Его нельзя оставить
одного, а самому уйти по своим делам, его нельзя оставить голодным, запихнув
весь кусок в свой голодный рот, его нельзя не покрыть одеяльцем. И это без
перерывов на обед, без очередного отпуска в Сочи, это продолжается по-сто-янно. Когда Тима ползал по полу в ползунках мы с женой спорили о том, по какой
системе его воспитывать. Её воспитывали в семье полковника ОГПУ и
полковничьей жены, с помощью бабушки-училки. Меня тоже воспитывала
бабушка, мама и папа, но работающие в больнице и на стройке. Во дворе вместо
офицерских детишек меня окружала василеостровская шпана и система
Макаренко мне была понятнее, чем воспитание на комсомольских и партийных
собраниях.
Три года под моим покровом жена сидела дома, растила сына, гуляя с ним
по набережной Невы и Александровскому саду. Я приносил еду. Кушать
почему-то всем хотелось каждый день. Каким-то ветром занесло новую моду
воспитания по методу доктора Спока, основанную на пофигизме к детским
просьбам и жалобам. Мои родственницы горячо подхватили идеи Спока и
отпихивали сына при малейшей возможности. Я с удовольствием проводил
время с подрастающим сыночком, возил его в зоопарк, гулял по парку,
разбирал с ним головоломки и читал ему книжки. Правда времени между тремя
работами, чтобы погулять с сыночком, было мало. Но зато через два года я
купил отдельную квартиру и мы переехали на окраину Ленинграда, на
Светлановский проспект. Весной там пели жаворонки. Во дворе дома был
детский сад и жена пошла на работу инженером. Но каждый вечер мы
собирались в своей двухкомнатной квартире и разбредались по своим углам,
копошась с любимыми безделушками. Я на коленке писал диссертацию о
методах регистрации параметров движения человека на удалённом расстоянии.
Послал нам Бог и доченьку. 17 мая 1977 года родилась Оля. Она была
спокойней Тимы и по ночам не кричала. Жена снова ушла в отпуск и сидела с
детьми. Если бы они ещё не ели каждый день или хотя бы еда в магазинах
продавалась регулярно, на них можно было бы не обращать много внимания. Но
они ели, снашивали одежду и просили с ними играть и забавляться. По
выходным их брали к себе мои родители, гуляли с ними в Сосновке, кормили
птиц и белок орешками.
Летом мы выезжали на дачу, которую я строил на пару с дядей Женей на
берегу Мги в Павлово. Там детям было привольно с мамой и бабулей. В огороде
росла клубника и смородина, зрели яблоки. Деревенские дети собирались
большой ватагой и играли на поляне, ходили в лес по грибы и ягоды. В день
Святой Равноапостольной княгини Ольги я собирал всех ребят у самовара и мы
праздновали Олины именины. На реке мы ловили рыбу и учились плавать. А
вечером, забравшись в уютный уголок на мансарде, читали сказки. Когда
подружкам-старушкам было нечего делать они тешили себя, забавляясь с
детьми ласками и играми. Лаяли собаки, пели птицы, неторопливо текла река
жизни.
Жить на окраине города трудно, скучно и бесперспективно. Отрадой для
детей была школа рисования в Клубе. Иногда мы выезжали в кукольный театр и
зоопарк. Но чаще всего оставались дома и играли в игрушки. В Новый год я
одевался Дедом морозом и устраивал с детьми импровизированный спектакль.
Вечерами я читал им книги и рассказывал о тех фильмах про «Трёх
мушкетёров», «Шерлока Холмса», »Остров сокровищ», «Робин Гуда», на
которых зарабатывал деньги на еду, одежду, дачу и квартиру.
Наконец пятилетний марафон завершился, я защитил диссертацию,
устроился на работу в Театральный институт, обменял восемь раз с доплатами
свою квартиру и мы переехали в центр Питера, в свой новый дом напротив
Петропавловской крепости. Тиме было четыре года, а Оле два. Теперь у них
появилась огромная детская комната, цветной телевизор в гостиной у камина,
столовая и большая ванная комната. А ещё огромные окна на парк, где над
вершинами деревьев в небе парил золотой ангел на шпиле Петропавловского
собора. Можно было спокойно расти, наполнять свою голову знаниями и гулять
по берегу Невы в Петропавловской крепости.
Мой папа получил места для своих внуков в детском садике Всероссийского
театрального общества, где он работал шофёром. Мы ходили каждое утро в
садик на Большую Пушкарскую, а вечером гуляли в Матвеевском садике. Но
чаще всего я вёл ребят в Петропавловскую крепость, на берег Невы и
рассказывал им историю нашего города, государства, церкви и родственников.
Три года в детском садике. Младшая, средняя, старшая группа. Каждое утро
нужно было детей в садик отвести, а вечером их нужно было встретить. Ужин
не в счёт. Одеть нужно было в чистое. И погулять после садика вечером. За три
года – тысячу раз. Потом успеть на работу, потом с работы. Потом всех
развлечь. Жену в театр, детей – на аттракционы. В Новый год я покупал ёлку,
мы её наряжали и приглашали друзей с детишками. Я одевался в Деда Мороза
или просил нарядиться кого-то из своих друзей, артистов ленинградских
театров. Прятал его на балконе и, когда дети входили в тёмную комнату с
отблесками свечей и камина, на балконе появлялся Дед Мороз с бенгальскими
огнями. Дети визжали от восторга.
Весной на даче сидеть было ещё скучно. Кругом распутица, цветы ещё не
распустились. Я отправлял детей с их мамой и бабулей к Чёрному морю, в
Абхазию, в Новый Афон. Там на горе, усаженной оливами, оставались
полуразрушенными стены православного монастыря. Там в пруду плавали
огромные карпы, цвели цветы и море шуршало волнами о счастье без конца.
Три летних месяца на даче было вольготно. Особенно, когда в холодильнике
полно еды. Достроив тёщину половину дома, я выкупил у хозяина вторую.
Субботы и воскресения проходили в барщине. Вечером удавалось поиграть с
детьми в футбол на поляне, собрав в команду всех деревенских
оборванцев.Отъезд на заработки в киноэкспедиции был для меня отпуском.
Английская школа на улице Мира входила в число десяти блатных
заведений города Ленинграда. Попасть туда было немыслимо. Мои дети туда
попали. Решался вопрос о приёме в Смольном у второго секретаря ОК КПСС.
Дроссельмейстера Ходырева. За пять лет до этого я начал искать к нему пути
подхода и подкопа. Английский язык решает в жизни человека многое, но не
всё. В школе совершенно не занимались спортом и музыкой. Пришлось
устроить детей в музыкальную школу и в спортивные секции Дворца пионеров.
Флейта, пианино, теннис, плавание, фигурное катание. Слышался слабый стон.
Потом слёзы. Потом проклятия. Загородные вылазки в воскресный день в
Сестрорецк, Гатчину, Петергоф или Царское село, прогулки на лодке или
верхом на лошадях, приводящие в восторг детей моих товарищей, трактовались
в моей семье, как каторга. Обучение и воспитание по доктору Споку были
отнесены к проявлениям тирании. А что же доктор Спок? Доктор Спок
рекомендовал отпустить детей во двор, в гости к товарищам, а самим
«воспитательницам» собраться за чаем и обсудить новости кино.
Под новый 1982 год, когда Оле исполнилось пять, а Тиме девять лет мой
папа повёз их в Москву, на Кремлёвскую ёлку. Московское начальство
наградило его дефицитными билетами и папа с мамой были счастливы. Как ни
странно, это встретило бурю негодования со стороны мамули и бабули. Но я
проявил твёрдость. В Кремле детям показали балет «Щелкунчик». Но восторг
вызвали не чудеса Гофмана, а набор шоколадных конфет и сливочных вафель в
пластиковом пакете со звездой.
По воскресениям мы с детьми часто ходили в кукольный театр на Невском.
Или в кино. Однажды билеты в кино купила бабуля и повела детишек в
культпоход со своей подружкой тётей Таней. Пришли они с хохотом до колик в
животе. Фильм про Робинзона оказался французской комедией и дети
восторженно таращили глаза на голых тёток. Ну подумаешь – невидаль. В
баню-то все ходим.
Прошло три года. Ещё тысяча дней, тысяча завтраков, обедов и ужинов.
Несколько смен пар обуви, пальто, штанов и колготок. Жена, поработав
инженером в ПТУ, запросилась на блатное местечко. О чудесах моих
Смольнинских дружков она уже была хорошо осведомлена и как старуха из
«Золотой рыбки» А.С.Пушкина, лелеяла коварные замыслы. Мало ей было
поездок в Венгрию и в Болгарию, мало было одеваться в Голубом зале, хочет
стать «вольною царицей». Не забыла и про своего подросшего братца. По
просьбе бабули я устроил братца мясником, а сестричку Наташеньку в
Смольнинский учебный центр, где два дня работали, а три готовились к
учебным занятиям. Оставалось время полюбоваться городскими пейзажами и
посетить кружок кройки и шитья в Доме учёных.
Как гром среди ясного неба, ушли в вечность мои родители. Дети мои
утрату пережили легко. Теперь, когда они хорошо бегали на своих ногах,
помощь бабушки и дедушки были не так ощутимы. Тем более я, который давно
чувствовал себя самостоятельным и почти всемогущим, было трудно сразу
осознать, что на Земле я остался один.
На свой день рождения Тима приглашал друзей и девчонок из школы, его
мама пекла пражский торт и мы устраивали пир. Бальные танцы проводились в
детской. Тима закончил музыкальную школу и готов был бросить секцию
большого тенниса. Его тянули посиделки с дружками и иллюзорные мечтания о
стране благоденствия. Оля посещала школу искусствоведения в Эрмитаже и
терпела издевательства одноклассниц, уже с успехом осваивающих кальяны и
шесты в саунах новых русских. В канун Нового года я вёл семью в Мариинский
театр на балет «Щелкунчик» и, вдохновлённый победой добра над злом,
приглашал к новогоднему столу и пылающему камину. Семейный Новый год
был для меня магическим таинством. Даже в голодные годы бандитского
переворота на столе в моём доме расстилалась скатерть-самобранка.
Подходил к концу 1993 год. Сынок учился в Финансово-экономическом
институте, съездил в Лондон и собирался туда на стажировку. Нужно было
заработать немного денег на дорогу и год проживания, но он этого ещё не умел.
Его мама, как и половина разграбленного и разорённого народонаселения,
сидела дома. Бандиты стреляли не только в ресторанах, но и на улицах Москвы.
Стреляли из танков прямо по Белому дому. Институт, где я работал
проректором, тоже собирались закрыть и месяцами не платили жалование. Я
собрал какие-то доллары, чтобы отправить дочку с классом на поездку в
Америку. Приехав домой, она привезла самое яркое впечатление – добрый
американский папа в принимающей семье. После окончания музыкальной
школы Тима забросил флейту за шкаф, стал студентом ФИНЭКа и утонул в неге
перед магнитофоном. На каникулах после первого курса он с друзьями поехал в
Форос на семинар Секты Муна. Там ребят абсолютно бесплатно учили
отрекаться от своих отцов. Олю приняли в оркестр Дворца пионеров, который
переименовали во Дворец юных. На концерты их оркестра в Филармонию
слетались тётки и бабульки, гордые результатами своего труда по системе
доктора Спока. Перед спектаклем в Мариинке я заехал подработать несколько
лишних долларов для Тиминой поездки в Лондон к своему другу Валере
Матвиенко в туристическую компанию «Инкультцентр» и провёл экскурсию
для группы французов по новогоднему вечернему Петербургу. Прибежав
домой, я застал вокруг ёлки холодный вихрь сквозняка. Жена с каменным
лицом, снявшая стёртую до дыр маску хранительницы домашнего очага,
сообщила, что ни в какой театр никто со мной не пойдёт, что она отпустила
детей в компанию Крышиного короля и, что им осточертел мой «Щелкунчик».
POST SCRIPTUM. Моя семнадцатилетняя дочка и двадцатилетний сын провели
новогоднюю ночь в компании новых русских. Потом пьяные нувориши
изуродовали её в автомобильной аварии на Дворцовой площади и я лечил её два
года. С помощью Божией удалось пристроить её, с переломанными ногами и
лицом, в Университет. Сын, взяв у меня «несколько лишних долларов», улетел в
Лондон. Их мама оформила, пользуясь смертью моих родителей и моим
желанием спасти их жилплощадь, на себя квартиру и дачу, устроилась на работу
секретаршей к Томазику и Бадрику, добрым и ласковым бизнесменам из
солнечной Грузии. А меня, семейного тирана, вызвав милицию, они выгнали из
дома. Навсегда.
Шашлыки
Николай Ник Ващилин
Лидерам грузинской диаспоры Питера.
Угольки костра изредка вспыхивали и Володя поливал их водой из бутылки,
чтобы мясо не пригорало на открытом огне. Костёр мы прожгли огромный,
набрав много сухих веток под соснами в Курорте и разложили его на полянке,
на самом углу гранитного променада. Отсюда открывался потрясающий вид на
Финский залив и форты «Тотлебен» и «Обручев». Со студенческих лет, с
начала семидесятых, в моду вошло магическое действо - жарить шашлыки на
берегу Финского залива. Мы с детства приезжали сюда погонять в футбол на
пляже или сыграть в баскет на площадке в Курорте. Но жарить шашлыки на
костре? Не было такого.
Чайки галдели над головами, бросаясь в отчаянное пике и пытаясь
выхватить из рук кусок мяса. Людка, Наташка и Танька раскладывали на
скатерть зелень, огурцы, помидорки и пирожки. Пирожки нам всегда давали с
собой в Курорт наши мамы. Пирожки были основной и самой вкусной закуской
на Руси. В спешке приготавливали бутерброды, отрезая кусок колбасы и сыра и
укладывая их на краюшку белого или чёрного хлеба, смазанного сливочным
маслом, но у хороших хозяек в доме всегда были испечённые в духовке
пирожки. Слоёные с капустой, слоёные с мясом, сдобные с морковкой, с
рыбкой,с грибочками. А на сладенькое пирожки с яблочками, ватрушечки с
творожком, слоёные с лимонной цедрой, с вишнёвым вареньицем. На костре
оставалось только заварить чаёк в котелке.
У французов есть поговорка о том, что кухня раскрывает сущность нации.
Они вот и едят лягушек. У нас болота кишат жабами, но русские люди
подыхали с голода, а мерзость всякую, гадюк, крыс, слизней никогда не ели. А
тут купились у грузин на шашлыки.
Откуда взялись эти шашлыки? Национальное грузинское блюдо? Но
главный грузин СССР Иосиф Виссарионович Джугашвили не рекламировал
шашлык перед народом. Кушал картошку, огурцы, пельмени, хинкали,
чебуреки, сациви, лобио, харчо, хачапури с сыром, но шашлык…Не припомню.
Большевики-ленинцы то ли заметая следы своих преступлений, то ли следуя
бандитским понятиям, нарекли грузина Иосифа Джугашвили кличкой Сталин.
Сталин – значит стальной, крепкий как сталь. Это способствовало его быстрой
ассимиляции среди славянского населения России. Имя Сталин
ассоциировалось у народа больше с солёным огурцом, нежели с шашлыком покарски.
Спаять в единую нацию пятнадцать разных республик было не просто.
Советское кино агитировало за дружбу народов, за межнациональные браки
русских и грузин. Образа доброго грузина в фильме «Свинарка и пастух», хоть
и был создан симпатичным евреем Зельдиным, а звал народ к свадебным
столам. А на столах вино, шашлык. Водрузил знамя Победы над Рейхстагом
рядовой Кантария с ефрейтором Егоровым – наливай грузинского вина, кушай
шашлык. Престарелый грузинский жених красавицы, комсомолки и
кавказской пленницы товарищ Саахов угощает её, как самым дорогим
лакомством, шашлыком, и даже обаятельный Мимино Кикабидзе, шатаясь по
Москве без копейки и выпрашивая стакан чаю, давал понять что там в горах
Грузии уже подрастает барашек для шашлыка и, вообще, там край изобилия.
Нет был фильм и про киргизов Андрея Кончаловского и про узбека с гаремом
Владимира Мотыля, но потрогать их руками можно было только в
этнографическом музее. Слово татарин у советского человека ассоциировалось
только с Чингис-ханом, а бифштекс по-татарски из сырого отбитого мяса,
поданный в дорогом ресторане Познани, был по недоумию мною с Володей
воспринят, как оскорбление достоинства советского гражданина. Но дружба
дружбой, а дальше покровительственных похлопываний по плечу младших
собратьев из южных республик и общепринятого понятия «батва зверушская»
дело в социальном родстве с востоком не заходило. И если в Москве они могли
отвести душу в ресторане «Арагви», а в Ленинграде в «Кавказском», то в любом
другом городе необъятного Советского Союза они вынуждены были давиться
сибирскими пельменями, молочными сосисками или рубленным бифштексом,
очень похожим на люля-кебаб, если его густо посыпать, стоявшим на столах
перцем.
Обычно на улицах Москвы и Ленинграда грузины в кепках типа «аэродром»,
как в фильме Элема Климова «Спорт, спорт, спорт», появлялись на рынках два
раза в году – к международному женскому дню Восьмое марта с кустами
жёлтой мимозы и к Новому году с благоухающими жарким летом оранжевыми
мандаринами.
В Питере посмотреть среди бела дня на живого грузина можно было только
на Кузнечном рынке, что возле храма Божией матери «Владимирская»,
созданного великим итальянским архитектором Антонио Ринальди. В одном из
уголков рынка рядом с узбеками, таджиками и молдаванами ютились в своих
кепках и кавказцы со своей нехитрой снедью.
Ни в одном ресторане Ленинграда в меню не было ни одного блюда
кавказской кухни. Ну разве что обрусевший «цыплёнок-табака», которого
жеманные советские гражданки мучительно ковыряли ножом и вилкой вместо
того, чтобы «по-звериному» взять его руками. Кроме ресторана «Кавказский» к
концу семидесятых появились четыре «Шашлычные» на Майорова, На
Восстания, на Невском и на Садовой, наспех переделанные из диетических
столовых, хронически не выполняющих годовой план. Конечно, такой
националистический ход придумал на партийном собрании Главка львовский
еврей из Треста ресторанов и столовых по фамилии Пасынчук.
В прошлом году перед Олимпиадой, которой заменили обещанный ранее
коммунизм, в Москве и Питере провели такие зачистки, что даже на рынках
кроме псковских и тульских бабушек никого из многонациональной семьи
советских граждан было больше не встретить. А вот в этом, 1981 в Москву и
Питер случилось великое нашествие грузин.
Что их толкнуло на поход, афганская война или призыв Шеварднадзе,
покрыто мраком. Стас, хоть и еврей, но родом был из Поти и считал себя
грузином. Все его друзья, которые учились в Бонче, тоже были грузинами.
Алик, как и Стас, были классными ватерполистами и играли за «Балтику» с
моим другом Борей Ерёминым. Они то и научили нас дешевому способу
сытного питания чебуреками в Кавказском, а позднее в открывшемся в
«Европейской» ресторане «Восточный». Ресторан «Баку» был так непопулярен,
что об «азербейджанцах» тогда даже не говорили. Не было их в Ленинграде.
Жарким июньским днём 1981 года я заскочил к Вохе на Невский, 5
сверстать планы на вечер. Вовка был перевозбуждён и, увидев меня на пороге,
замахал руками. У него шёл торг. Приехали купцы из Грузии и мели всё подряд.
Он не хотел, чтобы я ему мешал и разрушал атмосферу восточного базара.
Обычно мы с Вохой ехали летом на отдых под Одессу, где проводили
сказочные дни. Эта традиция возникла не столько от зовущей роскоши одесских
лиманов, не от ностальгических грёз по отдыху в студенческих лагерях, а от
того, что под Одессой в часе езды была единственная в СССР барахолка с
сочным названием «Толчок». Там торговали всем, начиная от ноги
целлулоидного пупса и до финского холодильника «Розенлев». Торгаши, по
большей части одесситы, стояли длинными рядами, а у их ног на газетках были
выложены вещи для продажи.
- Шо вы хочите за вашу кофточку?
- А шо вы дадите?
- Не морочите мне уже на жаре бейцы.
- Дадцать пять.
- Да у неё же нет фасону, а цвет, как моя жизнь.
- Да вы прикиньте, гражданочка, она очень даже к вашему лицу.
Купить там можно было всё, что угодно. Моряки везли со всего белого света
всякий хлам. Иногда попадались ценные вещи американского изготовления.
Продать мы с Вовкой умудрялись все наши обноски, а покупали свежий товар.
К середине дня, когда солнце пекло из самого зенита, а вещи на земле
покрывались густым слоем одесской пыли, толкучка незаметно рассасывалась.
В это лето Вова поехал без меня к новым, случайно обретённым друзьям в
Тбилиси, и вернулся окрылённым от счастья. Он взахлёб рассказывал о
гостеприимстве грузинского министра транспорта и дорожного хозяйства,
говорил о сделанных им заказах на антиквариат и мебель, сулившим вечное
благоденствие. Просил помочь его сыночку Томазику поступить в институт и
снять для него квартиру. О цене просил не думать. Денег для сына он не жалел.
Томазик приехал с другом Бадриком. Потом выяснилось, что приехал ещё
Миша и Кусо из Кутаиси, Отарик, Гога и Самвел из Гори, Бажа и Вахтанг из
Сухума, Алик из Батума. Помогали им здесь уже осевшие земляки - Отарик
Хурцилава, санитар из Тбилиси, учившийся уже в Сангике. Вова обслуживал
всех, боялся упустить клиентов.
После первой удачной сделки Вова позвал меня на ужин в Асторию. Платили
горцы. Я сморщился, но пошёл. С Вовкой мы дружили пятнадцать лет,
проводили в одной компании все праздники и выходные и терять связь, вот так
сразу, не хотелось. «Зимний сад» в Астории был полон народом. Стол был
накрыт в углу под пальмами, в самом блатном месте. Оттуда был прекрасный
обзор и оркестр не гремел в уши. Томазик и Бадрик оказались типичными
черноволосыми грузинами с кривыми носами, Алик блестел, как Казбек,
лысиной, Миша и Кусо попроще и пониже. Я удивился, что стол был накрыт
грузинскими яствами с пресловутыми шашлыками. И это в Астории, в отеле
Интуриста! Грузины на правах гостей приглашали наших жён на танцы и жадно
тискали их своими лапами. Смущало то, что нашим бабам это нравилось и они
жеманно давали согласие абрекам на следующий танец. По своей детской
наивности мы думали, что наши бабы хотят тихой семейной жизни, а они
хотели напиться вина, обожраться шашлыками и натрахаться до потери пульса.
А потом можно и с семьёй провести вечерок в театре, посмотреть
высоконравственную пьесу А.П.Чехова или мёсьё Мольера. Такие потаённые
желания прятались в головах наших комсомолок. А чему хорошему они могли
научиться у большевистской жрицы свободной любви, полпреда СССР Шуры
Коллонтай? Как ни странно, абреки это знали лучше нас.
Когда в ресторане появился Фека со своими братками, в воздухе запахло
дракой. Ждать долго не пришлось. Оркестр, отложив свои репертуарные
залитованные ноты, заиграл протяжное «Тбилисо».
Фека остановил эти безобразия в своей вотчине и тут же был приглашён
Мишико на переговоры. Пошли в туалет. Народу набилось много. Без лишних
слов абрек Мишико заехал Феке в нос и тот, обливаясь кровью, упал на колени.
Никто больше не шевельнулся. Драка была окончена выразительной
мизансценой. Главарь русских хулиганов в крови на коленях. Оркестр грохнул
«лезгинку».
Володя ликовал. О таких друзьях он и мечтать не мог. Мне за Феку было
больно. Мы с ним дрались часто, но часто и встречались на Невском,
похлопывая друг друга по плечу. От абреков я ничего хорошего не ждал. Их
гостеприимство мне было приятно только в Тбилиси и Гаграх. Вовка с Мишей,
который работал в Горкоме коммунистической партии, устроили Томазика и
Мишу в Педиатрический, а Бадрика в Холодильный институт, помогли им снять
приличные квартирки в Веселом посёлке и одеться в модную одежду типа
джинсы. Платили горцы щедро, насыщая шашлыками нашу изголодавшуюся
питерскую интеллигенцию. Мешками грузины отсылали модное шмотьё в
Тбилиси, а сюда организовали ответный поток бадяжного вина и коньяка в
канистрах, цветы тюльпана, розы и хризантемы, траву киндзы, тархуна и
конопли. Дэвушка, панюхай, как пахнэт.
Ближе к Новому году Вовка пригласил меня в их компанию. Они собирались
в Таллин, в «Виру». Платили за всё грузины. Я наотрез отказался. Много лет мы
ездили в Таллин своей компанией и в этом была какая-то магия. Нам казалось,
что этот клад, это сказочное место принадлежит только нам и никому больше.
Только мы знаем сюда потаённую дорогу, только нам принадлежит этот
праздник. Таллин был для нас той отдушиной, где можно было почувствовать
себя свободным человеком, вдохнуть в его кофейнях запах капиталистической
роскоши. Вова это предал. Продал абрекам. Зато купил "Жигули".
Новый год я уже три года проводил в своём доме, со своей семьёй у камина и
зависти к чужому счастию у меня не было. Ну разве только толику того
рыбацкого чувства, которое возникает, кода на прикормленном тобою месте без
устали таскает рыбу случайный прохожий и удивляется, что так зверски клюёт.
Вова позвонил мне из Таллина вечером первого января. Вместо
поздравлений, сквозь скупые мужские рыдания он рассказывал мне, что его
Людка ушла к Томазику. Он соблазнил её деньгами. А Мишка с Наташкой
поехали с ними на его «Волге», а бедный Вовка пилил пятьсот километров на
своих «Жигулях» в полном одиночестве. Вот и сходили за хлебушком. С
Новым годом!
Людка Тарасова была второй женой Володи. Когда мы с ним встретились в
студенческом лагере под Одессой, он уже был женат на Эле и служил для меня
примером семьянина. Их любовь и дружба были так привлекательны, что
подтолкнули и меня к раннему браку. Жену для меня они с Элкой подобрали на
пляже из моих однокурсниц. Наша семейная жизнь больше походила на клуб с
танцами и культпоходами женатых парочек в кино. На пропитание мы все
зарабатывали сами, но спали под боком у своих матерей в разных концах
города. Потом когда моя мама разменяла для меня свою квартиру и я переехал
на Конногвардейский бульвар, мы стали соседями и часто ходили вместе в
магазин, получив ценную информацию о том, где продают дефицитные
продукты. У Вовки родился сын и хозяйство стало отнимать больше времени.
Вот тут-то, стоя в в очереди за колбасой, мы и встретили Люду. Она была в
длинном модном пальто шоколадного оттенка и стояла в очереди перед нами.
Ничего интересного. Грудь и попка - плоские, спина сутулая. Меня можно было
не кормить хлебом, если дать почесать язык с миловидными девушками. В
конце моего с Людой разговора о проблемах синиц в Александровском саду, я,
как обычно, спросил у неё номер телефона. Люда, лукаво стрельнув глазками,
сказала что свой телефон даст только моему приятелю. Вова встрепенулся и
«завис».
Люда приехала в Ленинград из Свердловска. Поступила в институт, вышла
замуж за доцента, принимавшего у неё экзамен, родила от него дочку и работала
манекенщицей в Доме моделей по причине стройной фигуры и малой занятости.
В 1971 году это была совсем непрестижная профессия, не модель в
современном понимании. Скорее живой, ходячий манекен. На них кроили и
шили одежду для совслужащих. Через неделю тайных любовных свиданий в
комнатке коммуналки Славки Шаповалова на Владимирском, Люда переехала к
Вове. Элю с сыном Вова отвёз обратно к её маме. Вернул с приплодом. Я его
осуждал. А Миша Губкин, коммунист хренов, был очень рад такому
высоконравственному поступку товарища. А его жена Наташа с Людой стали
лучшими подружками.
Жили они весело. Кровь портила Вовкина мать, невзлюбившая Люду пуще
ведьмы. Люда жила под гнётом, но зачем-то это терпела. В нашей компании
была ещё одна счастливая пара голубков партийного разлива – Миша и Наташа.
Миша работал в парткоме проектного института и дослужился до должности
секретаря отдела строительства Горкома КПСС. Миша получил служебную
жилплощадь, огромную квартиру от Горкома на Мойке, рядом с домом
Александра Сергеевича Пушкина. Коммунисты ценили свои кадры и были
уверены, что за свои дела достойны высшей похвалы. И материальной тоже.
Они дружили с Вовой и Элей, потом с Вовой и Людой, а потом с Людой и
Томазом. Пазлы их отбора остались для меня загадкой.
После коварной измены Вовка не мог найти себе места. Он воспринимал
произошедшее, как страшный сон. Каждый вечер он ездил на квартиру, которую
сам и снял для Томаза и упрашивал Люду вернуться к нему. Люда отпаивала
Вовку валерианой, а Томазик предлагал новые выгодные сделки, способные
затмить Вовке утрату любимой. Миша с Наташей тоже пытались его утешить и
советовали искать новое счастье. У меня утешения Вова не искал. Знал всё
наперёд. Позвонил вечером, спросил какую-то чепуху и сказал, что опять
поехал к Люде с цветами. Ещё бы мимозу достал по блату. Утром мать
позвонила мне в слезах и сказала, что Володи больше нет. Возвращаясь от
Люды ночью 12 августа 1982 года домой, он выехал с Садовой на Невский,
поворачивая направо к дому. Таксёр, летящий как пуля по пустому Невскому к
разводящемуся Дворцовому мосту, попал ему прямо в висок.
Я надолго порвал свои связи с Мишей. Они дружил с Томазом, Бадриком,
Отариком, кушали шашлыки, запивали Мукузани и Саперави. А может быть и
Цинандали. Меня там не было. Стасик, как-то сообщив мне, что голландский
шкаф, найденный нами в складчину, он продал Томазику, надолго испортил мне
настроение. Слишком я принципиальный.
Горбачёвская перестройка принесла много сюрпризов и восторгов.
Кооператоры радовали народ своей находчивостью и гостеприимством. Увидев
вывеску «Шашлыки» на угловом флигеле Адмиралтейства, я заглянул туда из
любопытства. Чутьё меня не подвело. Шашлыками угощали люди Томазика и
Бадрика, а пробить дверь в стене Адмиралтейства им помог принципиальный
коммунист Миша. Шашлык, фаршированный взятками. Развалить старый
«Англетер» для него стало детской забавой, как и заткнуть рот нарождающимся
демократам. Зато появились новые деловые финские друзья, получившие
выгодный подряд. Из Бонча, в котором абреки получали так им ненужное,
высшее образование, грузины сделали Талион-клуб. Коммунисты не удержали
свою власть и Мишу на время задвинули. Но Томазик, принятый у Собчака, его
не оставил. Люди с такими широкими связями ему были нужны. Миша знал все
здания города, как свои пять пальцев.
После долгой разлуки в декабре 1993 года мне позвонил Миша и
попросился ко мне на Новогодний ужин. Я обрадовался и пригласил его с
радостью. Оказалось, что шашлыки заняли прочное место в меню
Смольнинской столовой. Всё самое ценное в Питере было ими приватизировано
за копейки. Гостиный двор, холодильные комбинаты, порт... Пришли они
вместе с Томазиком и его новой женой Людой. Наперекор родительскому
протесту Томазик всё-таки женился на великовозрастной русской женщине и
был счастлив. Выпив по рюмке водки за старый уходящий год, я впал в
коматозное состояние и уснул мёртвым сном. Как мне подлили яду я так и не
понял. Очнувшись в шесть утра я застал своих гостей, пирующих за моим
столом. Через месяц, пятого февраля 1994 года моя счастливая жизнь
закончилась. Моя дочь попала в аварию со своим шашлычных дел мастером и
чудом выжила. Я ушёл из дома.
Встретив случайно на Невском Мишу, который стал хозяином галереи
бутиков в здании бывшего кафе «NORD» и лоснился капиталистическим
шиком, я отказался от предложения зайти в Талион и съесть по шашлычку, но с
интересом послушал его восторженный рассказ о предпринимательских
успехах наших сограждан по СССР Мишико, Кусо, Алика и Отарика, о том, как
они праздновали с Томазиком и Бадриком день рождения моей бывшей жены в
моём бывшем доме и как горели радостным блеском её голубые глаза. Такой
радостной он её ещё никогда не видел. Гамард жвеба!
Post Scriptum.
Михаил Мирилашвили /Хозяин "Гостиный Двор", казино и Петромир/, Кусо
Мирилашвили /хозяин "Евросервис, Гостиный двор, Фрунзенский/, Бадри
Какабадзе /хозяин холодильников "Петрохолод"/, Александр Ебралидзе
/партнёр Аркадия Ротенберга по ТАЛЕОН и всего мира/, Отари Хурцилава
/ректор Мечниковского медицинского университета/ - уважаемые люди,
мультимиллионеры, граждане Израиля, Грузии, Российской Федерации,
почётные члены списков ФОРБС.
Отарик Квантришвили /2003/, Бадри Патаркацишвили /2010/, Томазик
Кикачеишвили /1998/ пали смертью храбрых богатых.
Мясник
Николай Ник Ващилин
Нечистая сила прельстила меня и я в свои двадцать лет породнился с семьёй
полковника ОГПУ Петра Гусева. Причём в руке их дочери мне было отказано
по причине моей финансовой несостоятельности. Но как поддёргивают
мормышку, подманивая рыбу, я только сильней потянулся к этой руке. И тут
мне её отдали. С условиями, конечно. С выгодой, как и положено. Много
народу российского он, сволочь, загубил. Хотя бы тем, что примкнул к этой
шайке чекистов с польским паханом Феликсом во главе. Жену он себе выбрал
смазливую, с длинной косой и большими сиськами. Не по рылу каравай. Но
права, чтобы их качать, у него были. И мать, училка с Рыбинска, Наталия,
дочку свою замуж за полковника выпихнула. Да не полковником он тогда и
был. Но всё равно, какие-то звёзды на погонах поблёскивали. Дело было после
войны. Сталинские соколы ещё в силе были. Народ дрожал при одном их
строгом, злобном взгляде.
Дочь Ритка родилась озорной. Банки с вареньем могла разыскать везде. От
этого мать её прозвала вещуньей. Но имена на дороге не валяются. Как назовут,
тем и будешь. А вернее, люди видят, что у другого на лбу написано, чем ему
предписано в этой жизни заниматься, вот и читают это имя, произносят вслух.
Семья была у Петьки образцовая. От его ласк и телодвижений Ритка понесла
и родила в 1947 дочку. Болтались по военным городкам, без особых удобств. А
когда определились с жилплощадью в Ленинграде, Ритка и сына Петьке
принесла. Петька служил тогда в Австрии, домой в Ленинград жене посылки с
отрезами слал, да сервизы мейсенские передавал с проводницами. Так
сохраннее. Почтой-то и разбить могли. И виноватых не найдёшь. Но сынок
рожей в папу вышел, так что левого похода Ритке не пришьёшь. Жили они тогда
в двух смежных комнатах хорошей коммунальной сталинской квартиры на
улице Севастьянова и после военных городков с офицерскими общагами о
лучшем и не мечтали. Был у них ещё и балкон, куда Ритка выставляла своего
последыша на прогулку, а сама хлопотала по хозяйству. Такие блага
цивилизации достались ей в награду.
К 1967 году дочке исполнилось двадцать лет и она оказалась на выданье.
Понятие в семье были своеобразные, взяли ото всего понемногу, но только то,
что им нужно. Из приданного –медный таз, чтоб сладкое варенье было в чём
варить. А вареньем угощать мамулю, когда в гости придёт. Содержать, обувать,
одевать, дом построить –должен муж с солидной материальной базой. Ну,
понятно, муж должен быть покладистым и добродушно взирать на шутки –
прибаутки жены, её ухажёров и поклонников. Никаких там сцен!
Таких было не сыскать. С лица-то у дочки воду не пить. Вот тут-то я и
подвернулся. Захомутали меня, маме с отцом условия поставили, руки умыли и
кинулись сыночка доращивать. Шёл ему тогда тринадцатый годок. Кабы евреем
был, так уже серьёзный возраст. Вроде как совершеннолетие. Но он из русских.
Из рыбинских. Смекалистый паренёк.
Мамаше вскоре захотелось на волю. В Ленинграде множество видных
мужиков по театрам, да ресторанам болтались. Ритка с подружками торговала
лицом и задом, где только могла. Но театр хорошим был предлогом. Как бы
повышать культурный уровень. Подружкам помогала привороты делать на
мужиков. Вроде как в шутку. А когда одна потасканная тётя за академика замуж
выскочила, на Ритку смотреть стали с опаской. Тут Ритка и разошлась.
Академики на дороге не валяются. Папашеньку постылого выкинули из дома в
коммуналку, себе с сыночком квартирку кооперативную выменяла. Хоть и
однокомнатную, но в кирпиче и кухня 10 квадратов. Долго полковник за
фарфоровые чашки бился, но так ни с чем и убрался восвояси. Потом после
долгих лет мытарств с пьяницей соседом в хрущобе на Ново-Измайловском,
разменял я его в приличную комнату на Фонтанке, и сгинул он оттуда в
родные саратовские края помирать.
А тётя, распустив свой павлиний хвост, брала от жизни всё. Не всё правда
давали. Дураков-то мало осталось в СССР. Но были ещё. Вот он –я!
Начал я расточать свои силы, деньги и талант с достройки загородного дома,
который она купила вскладчину с новонайденной подружкой-сверстницей,
которую прельстила в туристической поездке в Прагу. Та была из учёной семьи,
но дача просто так тогда не давалась. Даже учёным. А у тёти папашенька умер.
Проживал он, изгнанный из дома тётиной мамашенькой Налей, видимо за
отстаивание своих законных прав. Жил он в с доброй женщиной в посёлке
Отрадное и радовался жизни. После его смерти тётенька пришла к вдове и
начала качать права. Получила деньги за полдома, который принадлежал
доброй вдове, да ещё права на постройку или покупку дома в этом районе. Так и
и получилось, что нашла она недостроенную половину каменного двухэтажного
дома, которую размахнувшийся мечтатель Никитич, решил за долги продать.
Вот эту-то половину меня и соблазнили достроить. И в расцвете сил и таланта,
привлекая к этому предприятию своего отца, я и строил по субботам и
воскресениям битые десять лет.
За это время у тёти подрос сынок. Помог я ему поступить в институт, но за
лень и двойки его перевели на вечернее отделение и вскоре забрали служить в
Советскую армию. По папашкиным следам и анализам служил он в
кремлёвском дивизионе. Чекист, твою мать!
А вернувшись из армии, припали они с мамашкой к моим ногам, челом
бьют. Устроить просят сыночка на работу в торговую сферу. Чтобы на свою
квартирку заработать. Знают про мои связи в правительстве. И ни кем-нибудь, а
мясником.
- Так там же воровать нужно! Зарплата-то всего 80 рублей! – удивился я.
- Будем! Он поворует немножко, на квартирку себе и всё. Бросит!
Помог я ему устроиться мясником в гастроном на Каменноостровском
проспекте, 26. В подвале. Зашёл как-то посмотреть. Смрад кругом, куски
мясных туш висят, кровища кругом. Директор, знакомый мой, очень
положительно о нём отзывался. Рубит мясо с любовью, прямо родился для
этого дела. Смышлёный. От покупателей никаких нареканий. От меня тоже.
Через год наворовал он себе на квартирку ,но дело это, мясниковское, не
бросил. Понравились ему тамошние порядки и правила. Стакан свежей крови за
успех предприятия, потом мясо в воду, а потом в холодильник. Так лёд
превращается в деньги. Такая кровяная мельница. Предупредил я мамашу, но
она на меня только глазки скосила. Кто ты такой, мол, чтобы нам указывать.
На даче его гвоздь забить не уговоришь.А вот курочке голову отрубить или
поросёнка освежевать,так он сам тебе ещё заплатит.Так любит кровь пущать.
Случилось как-то ему на свадьбе у друга побывать. Возопил он к своей
мамульке-вещунье. На другой день невеста от друга сбежала и прямёхонько к
мяснику. Пожила с ним в одной постели года два, собралась обратно.
Мамашеньке она не приглянулась. Хворая какая-то. Ни то диабет, ни то
золотуха. А только потомства мяснику не даёт. Хотел мясник на прощание её
комнатёнку к рукам прибрать, в качестве выкупа за свои ласки, но что-то не
срослось. Не подписала она ему какие-то документы. Долго он поникший
ходил.
В 1983 году Никитич, строитель загородного дома, решил продать вторую
половину и податься в город, поближе к врачам, а там и морг не за горами.
Кинулись мои родственнички домик прикупить, а деньжат-то нету. В долг
охотников дать не нашли. А покупатели кругами ходят. Да всё больше
азербайджанские люди. Товар-то завидный. Место тихое, на берегу Мги. Лес,
рыба. Да и дом – красавец. Кирпичный, с подвалом, с мансардой. Поняли
родственнички, что не будет им тут малины, опять ко мне в ноги кинулись.
Купи себе полдома, добрыми соседями будем. Как одна семья. И участок-то вон
какой огромный. На самом берегу реки. И всё наше будет. Я тогда с родителями
дом присматривал в Курорте, на берегу Финского залива. С детства я эти места
любил. А родителям, как героям войны, разрешение на покупку дали. И вот
соблазнился я уговорами тётеньки, лестью её, да обещаниями, и купил эту
половину дома. Да в спешке, чтобы время сэкономить, всё на тётеньку-то и
оформил. Через год начал просить переделать документы, а тётенька в стойку.
Наше говорит это. Ничего тебе не отдадим. Может только ренту будем
выплачивать. Да у тебя дети твои тут живут летом, вот тебе и рента. Хочу,
чтобы моим детишкам это всё досталось. Вылупил я глаза свои на тётеньку,
пугать начал, что уйду из семьи, брошу её дочку. А уходи куда хочешь, без тебя
обойдёмся. Погоревал я горе горькое, да жалко деток стало на безотцовщину
оставлять. И жена прощение завыла, бес попутал, говорит. Остался я, да ещё и
дом ей подарил, за слова её добрые.
А тут революция бандитская грянула, директора гостронома грохнули, а тот,
новый, своих мясников привёл. Этот, шурин, вроде как без дела остался. По
дворам ходил, курей хозяевам потрошил, чтобы душеньку отвести. Ну рыбу
когда поймает, кишки выпустит, вялиться повесит. Потом с копателями
снюхался. Стал помогать им в раскопках, а потом тол да динамит по дешёвке
прикупать. Может пригодится рыбу глушить по весне, когда на нерест прёт. А
может кто и купит с наваром?
Вот тут-то умерли мои родители. Чтобы их квартирку детям подрастающим
спасти, выписался я из своего дома и прописался к родителям. Тогда, в 1988
году, ещё прав на частную собственность у коммунистов не практиковалось.
Семь лет ещё жили мы дружной семьёй. Кормил, поил я всё ораву, в
институты устроил. И вдруг, как снег на голову, узнаю, что творят они все не то,
что я велю, а что они с мясником порешают. А мамашенька утвердит. Мясник с
копателями деньги стал зашибать, дети возле него крутятся. Наркота, разврат,
убийства кругом как в преисподней. Натянул я вожжи, а мне и говорят, иди-ка
ты отсюда по тому адресу, где прописан. Я глотку драть, а мясник за топор. И
глаза прозрачные такие, немигающие. Потом ментов вызвали, повязали меня
как хулигана, нарушителя их спокойствия.
Тут-то я и вспомнил, как ихняя мамашенька про ленинградскую блокаду
рассказывала. Пока их не эвакуировали, она тут пожила с полгодика. Работала
со своей мамочкой в детском садике, поближе к снабжению. И всё рассказы
рассказывает, как на улице люди от голода умершие валялись, а кто-то у них
куски мяса отрезал. Наверное эти людоеды сдохли давно в адских муках. А
праведницы вот до сих пор живут и здравствуют.
Много людей умерло от голода в блокаду. Только живёт по сей день,
мамашенька-вещунья. Празднует свой девяностый годочек. И сынок её
промышляет с копателями, копейку на хлеб с салом зарабатывает. Дети мои
возле них крутятся со своими детками. А по праздникам на моей даче на
скамеечке, что я на бережочке поставил, устраивают пикники с шашлыком.
Друзей-покровителей, своих грузинских князьков Бадрика и Томазика в гости
зазывают. Бывает, что и Мишу с Женей, господ попроще, к столу допустят. Уж
очень хорошо мясо разделывает их дядя. Вкусные шашлычки получаются у
рукоделов. Сочные такие. С кровью.
Гласность, деньги, два ствола
Николай Ник Ващилин
После того, как я получил грязной кляузой в зубы от своих «дружков» и
однопартийцев, выронил прямо из рук мечту удрать на год в Париж из этой
помойки, найти мотивацию счастливой жизни мне было трудно. Два года я
боролся за свою правду, пытался отстоять своё место под солнцем. Но
коллективный разум Театрального института отторгал меня из последних сил.
Меня не только «прокатили» на замещение вакантной должности заведующего
кафедрой, но всеми членами коллектива выражали мне своё нежелание дышать
со мной одним воздухом. Меня считали не поражённым в правах, а
поразившим насиженное избранным народом, тёплое место под прозрачным
питерским солнцем. Со мной демонстративно перестали здороваться все
преподаватели института. Студенты загадочно шептались и вызывающе плохо
вели себя на моих занятиях. Дольше терпеть этого я не мог. Я хлопнул дверью.
Антисемиты из различных разрозненных обществ и кружков предлагали мне
сто мест на выбор, прочили головокружительную карьеру, в случае победы,
сулили полцарства. Но находиться в их обществе и искать виновных в развале
страны я не хотел. Точку поставил спор о власти в кремлёвском закулисье.
Генсеком стал Горбачёв. Началась эра абсурда.
На прямой, как стрела, дороге к коммунизму образовалась глубокая
пропасть. Все враз заорали. Гласность, гласность, гласность. Искали виноватого.
Кто завёл народ в дерьмо? Кто привёл этих слепцов на край пропасти? Орали,
что коммуняки зажрались, у них в домах много хрусталя и ковров, госдачи в
Комарово и чёрные служебные машины типа «Волга». Секретарь Обкома
КПСС Гидаспов купил в комиссионке «Мерседес», такой же как был у
Высоцкого десять лет тому назад, но демократы от возмущения лезли из кожи.
Обо всём дерьме, которое делали своими руками семьдесят лет, Неврозовы
теперь орали громче пожарной сирены. Хотелось захватить власть и набить
карманы.
Я решил с головой уйти в семейные дела, заняться воспитанием детей и
созданием домашнего уюта. Тиме было двенадцать лет, а Оле - восемь.
Предстояло десять лет, три тысячи шестьсот пятьдесят дней их вкусно кормить,
красиво одевать, забавно развлекать, учить уму разуму, живописи, литературе,
кино, музыке, спорту и набору необходимых предметов в английской школе. И
это каждый день, без перерыва на обед, без объяснений почему не смог. Теперь
мне было всё равно где работать, лишь бы работать. Поменьше. При этом
хотелось получать побольше. Получать много денег. За мою избранность.
Вытравить во мне еврейскую страсть к лёгкой наживе не удалось ни
пионерской, ни комсомольской, ни башлевистской организации верных
ленинцев. Остап Ибрагимович Бендер был нашим маяком! Дай миллион!
Пилите, Шура, пилите! С таким счастьем и на свободе?!
Один антисемит позвал меня в тихую обкомовскую заводь для «сбитых
лётчиков», проколовшихся на излишествах ненаступившего коммунизма. Я
подумал, прикинул, взглянул на себя в кривое зеркало и пошёл. Пока я тянул
кота за хвост, ожидая что в Театральном институте поменяется ректор, на моё
место взяли другого заведующего кафедрой – махрового генерала в отставке
Лёзина. А туда ли я иду, вертелось в голове? Но было поздно. Как в том
анекдоте, где медсестра по ошибке сообщила мужу о смерти его жены, а потом,
опомнившись, извинилась за ошибку. Но он, зарыдав от скорбной вести,
замахал на неё руками "вы сказали, вы сказали!" Карте место!
Институт был всесоюзный, помпезный. Такой пузырь на пустом месте
умеют делать только коммунисты. Что могут преподавать партийные секретари,
выведенные за пьянку и ****ство за черту оседлости Обкома КПСС? Логичным
было бы предположить – методы развала коммунизма! Но не тут-то было. Они
все преподавали коммунистические методы воспитания молодёжи. Твою мать!!!
Душу грело то обстоятельство, что в этот совет мудрейшин я должен был
приходить два раза в неделю. Доценты и профессора у коммунистов не
перегружались. Их драгоценные, ни с чем несравнимые, добытые в праведных
трудах знания высоко ценились. Шесть часов лекций в один день и шесть часов
в другой, руководство курсовыми работами в уме – вот и штатная нагрузка за
оклад в пятьсот рубликов. Два пишем, три в уме. Продавец с кокошником в
Гастрономе в месяц зарабатывала сто двадцать рублей, но остальное
доворовывала. Так страна и жила – в полном....равенстве!
Главным моим утешением было то, что факультет института находился на
территории Александро-Невской лавры в бывших хоромах отца-настоятеля и
каждый раз по пути на работу я заходил в Свято-Троицкий собор помолиться.
Таинственное пространство собора, прорисованное лучами солнца, лики святых,
мощи Святого Благоверного Князя Александра Невского, тихая молитва пред
иконой Великомученицы Варвары успокаивали мятущуюся мою душу, вселяли
покой. Божий дух воскрешал во мне Веру, Надежду, Любовь. А за ними
приходила и мудрая их матерь, София.
Но пришлось попротирать мне штанишки и на собраниях партийцев. Не
ходи на собрания нечестивых, сказано в писании. Но как не пойти? Малодушен
смерд, труслив и жаден. Ректор, добрый человек, узрел во мне лидера и
назначил меня деканом факультета. Я не хотел, но отказать ему постеснялся.
Надо было выручать коллектив. Прежний декан слёг с инфарктом, допился до
«белочки». А тут ещё гласность разбушевалась в стране, прямо эпидемия какаято. К нам ехали повышать квалификацию преподаватели и руководители
профтехучилищ со всех концов страны. За два месяца проживания в общежитии
люди доходили до «белого каления». Деньги заканчивались быстро, а из дома
не присылали. Ну, понятное дело, в людях росло возмущение пустой болтовнёй
розовощёких путеводителей к коммунизму, когда на дворе разгулялась
перестройка. Горбачёв воду мутил, сокращая и уничтожая все те ракеты,
которые эти люди со своими учениками создавали нечеловеческими усилиями.
Им бы в пору послушать рекомендации создания кооперативов по выпуску
шаурмы, а им вталкивают методы коммунистического бескорыстного труда.
Меня слушатели завалили жалобами. Я не знал , что с ними делать и отпускал
людей восвояси досрочно. Они долго трясли мою руку, приглашали к себе в
гости, а потом затихали в тихой радости, как от наркоза. Дома у жены под
боком всё-таки лучше греться у сиси, чем с чужими тётками обмениваться
венерическими заболеваниями. Прав был великий Ленин. Учиться, учиться и
учиться!
Умерли мои родители в один год, не получив своевременной медицинской
помощи в этом бардаке. Осиротел я, холодно стало мне на свете. Грохнул
Чернобыль, разверзлась земля в Спитаке, трах-бах-тарарах гремело в Карабахе.
Бог шельму метит! А страдают миллионы простых людей. Тут и у стального
Сталина нервы бы сдали, а Горбачёв был жидким хлебопашцем. БрежневскоРомановским коммунякам каждое его слово, как ветер в их пиратские паруса.
Развивайся кроваво-красный Роджер!Кооперативы можно создавать? Ураааа!
Славка, Славка! Слава КПСС! Всю продукцию, которую рабочие за копеечную
зарплату сделали на государственном заводе, честные и принципиальные
ленинцы закупали в свой кооператив, созданный при этом же заводе и
продавали втридорога своим посредникам, те ещё раз накрутят цену и на
прилавке уже всё лежит по капиталистической цене. Но прибыль идёт в карман
шайке руководителей. Накупили «Мерседесов», яхт, островов в океане. По
достоинству оценили свою смекалку и преданность делу партии. Пока Горбачёв
злился на Борю Ельцина и выгонял его из ЦК КПСС, Боря сдружился с «ворами
в законе», собрал команду ржавых младореформаторов, съездил в Америку и
выпил с Клинтоном уиски. Клинтон поделился с ним опытом орального секса,
приватизации объектов народного хозяйства и военного строительства. Япончик
с благословения пахана, свалил в Америку на разборки. Отарик остался на
хозяйстве. Призрак бродит по Европе. Да что Европа? Призрак попёрся в
Америку. Ванесса Редгрейв тащилась от абреков. На улицах Москвы и Питера
исчезли милиционеры, людей резали ножами как баранов. В магазинах по указу
хулиганов исчезло всё, включая продукты питания. Железный Феликс на
Лубянке упал с постамента в обморок. Чекисты его даже не поддержали!
Обхезались! В Ленинграде смута зрела с такой скоростью, что жаловаться стало
некому. 01, 02, 03 – длинные гудки. 04 неисправности устраняли моментально.
Народ вместо еды дышал газом. Все телефонные будки стояли с выдранными
телефонами и пищали короткими сигналами помощи «СОС». Спасите наши
души, мы бредим от удушья - звенели в ушах слова из песни Высоцкого, когда
нам просто не разрешали смотреть в кино на голых баб. Теперь голые девочки,
наплевав на своих отцов и матерей с их нравоучениями, стояли вдоль дорог,
продавая за кусок хлеба своё молодое, налитое живительными соками тело.
Диссиденты добились своего. В воздухе витал дух свободы. Они косяками
потянулись на Запад, на Брайтон Бич, в Америку. Там их ждали. Скоро они
вернутся с мешками денег, двойным гражданством и жаждой инвестировать в
российскую экономику.
Все спортсмены, защищавшие девственную честь нашей Родины на
соревнованиях, враз превратились в бандитских прихвостней и жевали не
переставая жвачку. А их паханы звонили начальнику ГУВД города Ленина
товарищу Крамареву и предлагали помощь в наведении порядка на улицах.
Самой популярной лекцией во всесоюзном институте повышения
квалификации стали не коммунистические методы воспитания молодёжи, не
великие стройки коммунизма, а фильмы ужасов Александра Невзорова,
уплотнённые до шестисот секунд. В видеосалонах обустроенных в
общественных туалетах можно было посмотреть размытое изображение голых
тёток по имени Эмануэль. А потом - свободен! Насмотрелся кошмаров, радуйся,
что пока жив. Пей, гуляй, ни в чём себе не отказывай. Ну КИН-ДЗА-ДЗА да и
только. Кругом одни ПАЦАКИ. КУ!
Наградой за весь этот кошмар стала свободная торговля китайскими
лохмотьями, которые наши советские папуасы принимали за образцы высокой
моды. Блокадницы, фронтовики и передовики производства стояли вдоль дорог,
в подземных переходах, распродавая своё барахло за кусок хлеба.
Перепродавали сигареты, консервы и стволы.
- Ой,что это у вас на полке?
- Ствол!
- Дайте два!
Убийство человека становилось, как в войну, обычным делом. Убийств стало
столько, что их не успевали расследовать. А может и не расследовали, вступив в
сговор с бандитами. Кинотеатры, в которых всю нашу жизнь крутили агитку
про коммунизм, переделали в казино и сексклубы. Палату мер и весов разорили,
распродали по дешёвке все эталоны, а заменили палаткой по продаже
шашлыков и шаурмы. Кто был ничем, тот станет всем!!! А за рюмку водки
спившиеся от обиды передовики производства отдавали долю материальнотехнической базы коммунизма, созданную своими руками за десятилетия и
названную фокусниками Ельцина загадочным словом "ваучер". Ку! Народ
жадно хлебал из горла технический спирт «РОЯЛЛ», доставляемый из Польши
новыми предпринимателями, а Рома Абрамович ещё успевал всучить
гражданам парочку резиновых изделий. Насильно выловленные и "наколотые"
девчонки и мальчишки, сбежавшие на танцы от запрета матерей, уже больше
никогда не возвращались. Сыновей постарше привозили в гробах из
Афганистана, а потом, после 1990 года и из других горячих точек, где они
отдавали свои жизни за будущее благополучие олигархов. Офицер КГБ Володя
Путин со своими соратниками смотрели как рушится берлинская стена, как
расползается Родина без службы государственной безопасности. То есть при её
полном бездействии. Сколько людей погибло? И эти мракобесы под
предводительством Плута горлопанят, что избежали Большой Крови в России
своими Гайдаровскими решениями "шоковой терапии". А кто вас научил
измерять нашу кровь? Кто вам дал право решать - много крови пролито или
мало? Ни одна ваша реформа не стоит слезы ребёнка! Достоевский вам не
пример?! А вы пролили реки крови! Набили карманы, натрахались девочек,
накатались на яхтах? И думаете всё сойдёт с рук? Думаете не увидите зарева
Чернобыля, бездны Спитака? Забросили кладбища, а золотите купола! Наивные!
Деньги в долг тогда уже не давали. Под моё честное слово один мой
приятель одолжил мне свои деньги, которые ему некуда было спрятать и я
купил на них дачу. В кино я мог работать только в два летних отпускных
месяца, но компенсировал это лекциями в обществе "Знание" и антикварным
бизнесом. Долг в шестнадцать тысяч рублей за купленную дачу отдал
полностью и в срок, в 1993 году. Это была половина дома, которым уже владела
семья моей жены и я записал всё на неё. Моя мама была в шоке. Во первых, я
нарушил своё же обещание построить с ней дом в Сестрорецке, о котором мы
давно мечтали. Там, на берегу Финского залива жила её подруга и хотела
продать свой участок. Во вторых, мама лучше со стороны видела истинное
отношение ко мне моих родственников и боялась, что они меня обманут. Они
так и сделали. Всеобщая вакханалия в стране, дружба с благообразными
бандитами, называвшими себя новыми русскими, сподвигла их к тому, что они
меня просто послали на три буквы. Какие? А отгадайте сами.
Конечно, это случилось не сразу. Для этого нужно обнаглеть, почувствовать
свою безнаказанность, защиту сильных мускулистых рук. Да и самим нужно
научиться стрелять. Ну хотя бы из двухстволки. Из охотничьего ружья. Время
было такое. Они учились не торопясь, придирчиво подыскивали соратников из
числа тех, кто бывал у меня в доме по делам, по совместному бизнесу. Так их
лучшим другом стал Арам Мнацаканов из армянской диаспоры, которого я
попросил взять детишек волонтёрами на теннисный турнир «Санкт-Петербург
опен», Александр Медведев из Коми-Банка, куда я пристроил сыночка в
студенческие годы через приятеля Колю Левицкого, так они спаялись с
грузинами Томазиком и Бадриком, отбившими жену у моего друга Володи.
А пока то да сё, они ездили со мной на съёмки к Никите Михалкову,
снимались в одном кадре с Марчелло Мастрояни, принимали его в гостях и
кормили пожарскими котлетками. Раннюю весну проводили не на раскисших
дорожках своей дачи, а на курортах Абхазии, Болгарии и...нет, Турции тогда
ещё не было в меню турагенств. Но скоро она появится. А мои детки со своей
мамой пока посетят Париж, Лондон, Манчестер и Нью-Йорк, наиграются в
теннис, наездятся верхом в пригородах Ленинграда и поступят в престижные
университеты. И всё бесплатно. Советская власть им давала! Строгостью и
силою отца избегут наркомании, проституции и воровства. Переждут голод за
скатертью-самобранкой, по случаю раздобытой их отцом, повеселятся на
дискотеках и научатся стрелять из двухстволки. А их мама с растопыренными
глазами на приватизированную роскошь новых грузинов Томазика и Бадрика,
присмотрит себе нового спутника для путешествий по бурному морю
перестройки.
На пятый год работы в институте со мной снова приключился скандал. Айай-ай, до чего же я неугомонный скандалист. На одном заурядном партийном
собрании генерал Лёзин, охренев от лицемерия, выступал с докладом и говорил
о достижениях ГЛАСНОСТИ. Подытожил он бодрым призывом говорить всем
Правду, только правду, ничего кроме правды! И можно прямо ему в глаза. Я
уже имел приглашение от Михалкову на длительную работу в Китае, на съёмках
«Урги» и искал повода уйти из института. Повод был найден мгновенно. Я взял
слово и сказал генералу Лёзину в лицо, что он с сотрудниками своей кафедры
военно-патриотического воспитания своим невнятным бормотанием в
аудитории перед слушателями об успехах воинов-интернационалистов в
афганской войне дискредитируют само понятие патриотизма, а приписками
несуществующего руководства курсовыми проектами слушателей - понятие
чести и совести члена коммунистической партии. Собрание честных и
принципиальных коммунистов института онемело. Первым слово взял ректор и
скупо похвалил меня за партийную принципиальность. Потом размазал это по
стеклу, упрекнув в резкости и голословности. Потом очнулся от шока и генерал
Лёзин и вытолкнул к трибуне доцента Гончарова. Этого выползка я принял на
работу по просьбе нашего общего приятеля из Горкома партии Миши Губкина.
Он был изгнан за клевету на ректора института физкультуры Агеевца В.У. и я
не мог отказать товарищу по партии. Как ни странно, на мерзопакостные помои
бывшего кагэбэшника, пойманного за воровство денег у друзей, выплеснулся
шквал трезвой и принципиальной полемики, раскрывающей скоропалительный
заговор чёрных полковников с военной кафедры. Правда тон задавала женщина,
сын которой погиб в авиационном полку под командованием генерала Лёзина.
Она горячо упрекала генерала в развале армии, в насаждении дедовщины, в
криминализации жизни в стране. Говорила, что директоров школ больше
интересует метод создания банд, чем победа школы в социалистическом
соревновании. Меня уже разбирал хохот и, написав ректору заявление о
творческом отпуске, я улетел в Китай.
В Пекине я быстро догадался, что в Китае живут китайцы. Чуть позже я
осознал, что китайцев там живёт очень много. Моё естественное желание
вступить в половую связь с китаянкой было грубо пресечено /там в 1990 году за
прелюбодеяние с иностранцем полагался расстрел/ и заменено душистым
жасминовым чаем. Это вам не Шанхай. Но я добрался и до Шанхая. Это
настоящий Китай, с куревом, китаянками и китайскими пряностями. Роскоши
в Китае я видел немного, поскольку провёл полгода на сопках Манчжурии,
организуя для съёмок Никиты Михалкова лошадей, овец, быков и прочих
баранов.
Монтировал «Ургу» Михалков в Париже, под боком у продюсера Мишеля
Сейду. Без него в Китае сделали огромный перерасход. Отпив винца от дюжины
бутылок 1812 года в «Максиме» по случаю визита офигевшего от несметного
богатства президента «Чара-банка», я вернулся в серый и промозглый
Ленинград.
Ректор принял меня в распростёртые объятия и назначил проректором по
учебной работе. За время моего отсутствия он много сил потратил на борьбу с
интриганами, подсиживающими его на законном месте и был рад моей
поддержке. Людей, сделавших мне добро, я не предавал никогда, предателям
отвечал троекратно. А то, как ректор поймал Ваню Ганжу, принесшего на меня
кляузу от тех же выползков с Ленфильма, которые перекрыли мне выезд в
Париж, я не забуду до конца своих дней.
Вялый штурм ГКЧП, обгадившихся придурков с трясущимися руками, 19
августа 1991 года помог шпане захватить инициативу в свои воровские руки и
выдать, как и в 1917 году, желание жалкой кучки братков выпить и закусить на
чужой счёт, за волю народа. Народ заслуживал лучшего, но спал. И видел сны.
Оживились предприимчивые граждане, пекли пирожки, торговали на рынках
выращенной на подоконнике редиской, играли в магазин и дочки-матери.
Бандиты поставили их на счётчик, заставили работать на себя. Несогласных –
отстреляли. Тем временем, Ржавый Толик с американскими консультантами
оформили по просьбе мстительного царя Бориса все недра и недвижимость на
верных и смышленых друзей, семь еврейских гениев взяли бразды правления
Россией, а восставших народных депутатов Борис Николаевич Ельцин
расстрелял в центре Москвы из танка. В русском языке появилось новое
англоязычное словцо – киллер, заменившего русское – убийца. Убийство
приняло в обществе экстравагантный, героический оттенок. Киллер стал модной
профессией. Началась необъявленная гражданская война, война между
красными и зелеными, между червонцами в рублях и сотнями в долларах,
между комсомольцами и коммунистами. Страну присвоили, коммунистов –
запретили! В пылу борьбы, спаявшись с абреками, ранили в сердце мои
любимые и меня. Ранили смертельно. Лес рубят, щепки летят. Я уволился из
института и уехал залечивать раны в Москву, работать в ТРИТЭ у Никиты
Михалкова. Но это уже другая история.
Сталкер
Николай Ник Ващилин
К призрачному счастию под руководством КПСС мы тянулись постоянно. На
каждом заметном доме неоновыми огнями сиял призыв «Коммунизм – светлое
будущее человечества». Мы пытались найти ростки коммунизма в каждом
сегодняшнем дне, за каждым поворотом, у каждого пивного ларька. Мешали
пиво с водкой, называли плодовую брагу «мартини», запихивали сигареты
"Ява" в потёртые пачки из-под "Мальборо", купленные по случаю у "фарцы", но
мало что помогало. По загадочному стечению обстоятельств пока самое лучшее
приходилось тащить из-за «бугра». Лучшие машины, лучшая одежда, лучшие
кинофильмы. Улицы советских городов пугали лагерной казёнщиной, а люди в
свои норы упрямо тащили мебель из ГДР, Польши, Румынии и создавали зону
импортного уюта, как в иностранном кинофильме. Привычнее для них было бы
распить бутылку в сквере, парадной или из-под полы в общественной столовой,
но хотелось как иностранцы, посидеть с девушкой в баре.
На киноэкране мы подглядывали, как они там живут и всё с них слизывали джинсы, платья, дома, машины, самолёты. Бунтующие интеллектуалы
призывали к отказу от материализации счастья, к проведению «пикников на
обочине», к путешествию в «Зону» в сопровождении «Сталкера». Но народ
упрямо тянулся к капиталистическому уюту в ресторанах.
В начале семидесятых ушлые комсомольцы открыли новое кафе «Сонеты»
на Караванной улице, недалеко от Манежной площади и Дома кино. Кафе
неуютное, узкое и длинное, как тюремный коридор, но с баром. Все стиляги и
мажоры кинулись в эту прозападную зону сидеть на торчках и пить
алкогольную мешанину под названием коктейль. С барменом Валеркой
Прокофьевым мы как-то быстро сошлись. Он уважал меня за спортивные
успехи и просил научить его приёмчику карате. Тогда это было дико модно. Я
долго отнекивался, но когда он предложил мне за полтинник /это половина моей
месячной стипендии аспиранта/ два раза в неделю тренировать их группу по
утрам на Зимнем стадионе я сломался. Видимо неплохо зарабатывал бармен,
если готов был выложить такие деньжищи за приёмчик магической
самозащиты.
По утрам во вторник и в пятницу я проводил часовую тренировку по основам
карате на пустом стадионе для шести человек /Матвиенко, Руденко, Прокофьев,
Храбров, Добриков и Петрик/, заставлял их передвигаться в экзотических
стойках, делать «железные» блоки от ударов и махать ногами выше головы. Они
были в восторге. А потом попарившись в сауне, мы завтракали в «Сонетах» и
сидели в баре, создавали себе Зону нездешней роскоши.
Валера Матвиенко однажды предложил мне зайти с ним в Елисеевский
гастроном и купить для семьи деликатесов. Он работал там грузчиком и был в
почёте у директора. Жил Валера с родственниками на проспекте Дыбенко, а
вечером шёл в «Кулёк» на занятия. Он хотел стать режиссёром массовых
зрелищ. И стал.
Главной идеей его дипломной работы была постановка «Лебединого озера» на
стрелке Невы со стаей лебедей из фанеры. Сильное, должно быть, зрелище.
Когда Валера устроился на работу в Ленконцерт у меня появилась новая
халтура. На всех праздниках я придумывал для его представлений какие-нибудь
незамысловатые шутихи и трюки и зарабатывал свою копеечку. Мне трудно
было оценить его красоту, как мужчины, но Валерка не вылезал из Мюзик-
холла. За ним тянулся и я, осторожно обмакивая свои чистые лапки в порочное
зелье разврата. Как у них на Западе у нас не получалось. Квартирный вопрос нас
сильно мучал. Но мы наслаждались и этим. Спасала наша творческая дружба на
почве карате с директором Зимнего стадиона Витей Руденко. Ильюша Резник не
даст соврать, но наши оргии в бане восстановительного центра спортсменов
давали фору фонтану Треви из «Сладкой жизни», а иногда превосходили и
«Сатирикон» вожделенного Федерико Феллини.
В реальной действительности советские бабы, опаздывая на работу,
носились за автобусами, обнажали голубые фланелевые штаны, падая на
остановках, и ни о каком сексе, засыпая вповалку в одной комнате с
родителями, не думали. Но детей упрямо продолжали рожать. Может они
беременели от кинофильмов с Жаном Полем Бельмондо? Вот чудовища!
В январе 1980 года Валерик стал для всей нашей компании Мега звездой и
Дедом Морозом. После очередной тренировки, расслабившись в парной, он как
бы невзначай предложил всей честной компании поехать в Москву на концерт
Бонни-М. У нас отвалились нижние челюсти. Что такое для советского человека
тех «застойных» лет была музыка Бонни-М никому не объяснить. А главное,
увидеть живьём западных поп-звёзд. Никто не верил в реальность
происходящего. Но когда мы заполнили своими телами в праздничных
костюмах весь вагон «Красной стрелы», то для успокоения нервов начали
судорожно поглощать закупленный в дорогу коньяк. Валера, грезивший о
неземной роскоши, как белый человек поселился с солисткой Мюзик-холла в
номере люкс гостиницы «Будапешт», а мы толпой «венгерских цыган» сидели в
баре, пили кофе с коньяком и слушали тапёра. Пока Валера трахал
сладкоголосую певицу с низким контральто, я решил пройтись со своей женой
по заснеженной Москве. В районе концертного зала «Россия» ощущался
нездоровый ажиотаж. Без конца подбегали мажоры и предлагали за лишний
билетик на концерт до полутора сотен рубликов. Такого табоша при цене билета
в три рубля я ещё не видывал. В кассе концертного зала было пусто и окошечки
перетягивал плакат «Все билеты проданы». Возле окошка администратора
толпились космонавты, депутаты Верховного Совета, герои Советского Союза
и другие категории льготных граждан, включая инвалидов Великой
Отечественной войны и персональных пенсионеров партии и правительства.
Директор зала Пётр Шаболтай в сильном возбуждении пытался всех
образумить, объяснял, что всю бронь забрали в ЦК КПСС.
После сытного обеда с большим количеством алкоголя наша компания,
подскальзываясь и спотыкаясь на сугробах, преодолев три милицейских
кордона, важно прошествовали на шестнадцатый ряд партера и удобно
рассевшись в бархатных бордовых креслах, мирно уснула. Не спал только я. Я
ждал чуда.
Оркестр грохнул в барабаны так, что проснулась вся наша тургруппа, но
взглянув окрест залитыми глазами, тут же полегла на плечи друг друга. Когда
вылетел чертоподобный Бобби Фаррел и завинтил ногами, а босоногая Лиз
Митчелл полезла по коленям чиновников, опрометчиво рассевшихся в первых
рядах с постными рожами, по залу прокатился глухой ропот смертельного
ужаса. За такие фривольности всех чинуш завтра могли уволить с хлебных мест.
Ритмичный грохот и вой мулаток не пробудили моих товарищей, но завели зал
так, что все стали танцевать в проходах. Шабаш длился до полуночи. В поезд
мы грузили наши тела молча. В купе все захрапели, не делясь впечатлениями. Я
смотрел на рой снежинок за окном и не мог уснуть. Я побывал за гранью
дозволенного.
Комсомольские дружки уговорили Валю Матвиенко и Валерика назначили
главным режиссёром во Дворец молодёжи. Директорствовал там Игорь
Добросердов и они начали искать новые формы работы с молодёжью. Поселили
на чердаке в Доме Славу Полунина с «Лицедеями», устраивали концерты джаза
и рок-групп «Аквариум» и Валеры Леонтьева. Попросили меня пригласить на
встречу со зрителями моих друзей Никиту Михалкова с «Роднёй» и Андрея
Тарковского со «Сталкером». Оба сильно нуждались в деньгах и клюнули на
запредельный для тех времён гонорар в семьдесят пять рублей. С Никитой всё
прошло гладко, а на Тарковском Валерик сломался. Он нуждался в жилплощади
и начал копить на кооперативную квартиру. После просмотра «Сталкера» и
встречи со зрителями Валерик отозвал в сторонку Тарковского и, извиняясь,
сообщил ему, что может заплатить только полтинник. Тарковский взорвался,
как нитроглицерин. Он и так был унижен и раздавлен чиновниками, переснимал
«Сталкер», нищенствовал без работы и двадцатка для него много значила. Но
важнее для него был обман.
Я пытался исправить ситуацию и доплатить свои деньги, но было поздно.
Вскоре Андрей Тарковский уехал из СССР, снимал фильмы на Западе, да там и
умер. Получилось, что с Тарковским я разругался из-за Валерика навсегда.
Горбачёвская перестройка распахнула Валерику ворота в мир чистогана и
наживы. Друзья из комсомола потащили его за собой в Интурист. Интурист –
это организация иностранного туризма в СССР. Это гостиницы, питание,
сувениры и…вотчина Валерика –культурная программа. Но и пацаны не
бросили Валеру в бидэ. И престарелый Фека, и Малышев, и лица кавказской
национальности его не оставляли без присмотра.
За шелестом зелени, цветение и плоды. Валерик купил квартиру на канале
Грибоедова, «Волгу» и организовал кооператив «Инкультцентр». Через
кооператив было выгоднее проводить развлечения для клиентов Интуриста из
разных стран. Мы с радостью работали на его мероприятиях и в Царском селе,
устраивая «Русские зимы», и в кемпинге Ольгино, и с провинциальным шиком
устраивали балы в Юсуповском дворце, балет и оперу с артистами кордебалета
в театре Эрмитажа. Цены на мероприятия Валерик вздувал по масштабам
мировой славы именитых заведений. Моржа шла огромная. Вот только
рассчитываться с сослуживцами Валерик не любил. Считал, что потереться
возле иностранцев уже большая награда для лохов. И каких только уловок он не
придумывал, чтобы не расплатиться наличными. За полцены от гонорара по
обмену с партнёрами Живо, Бут и Медиони и мог отвезти всех сотрудников на
корпоратив на Гаваи, но выдать зарплату наличманом - никогда. Только
Ванечка Саутов брал его железными клещами за горло и не позволял увильнуть
от расплаты. Пока Валерик не внесёт весь бюджет за вечеринку – в тронный зал
ни ногой.
После обслуживания киногруппы Тедда Тёрнера и приёма в Павловске
тысячи молодых американцев летом 1993 года мы два раза приезжали к
Валерику за гонораром и возвращались "не солоно хлебавши". А ехать было не
близко. К тому времени Валерик уже прикупил дом во Всеволожске, на берегу
озера. На третий раз его личный шофёр Коля нажрался для храбрости и, когда
услышал о переносе выплат на другой раз, бросился на Валерика с кулаками.
Мы с Витей, который стал хроническим Петром Великим в постановках
Валерика и с ролью Императора Всеросссийского сросся всей кожей, не
разнимали их до тех пор, пока не отвели свои кровожадные души струями
истекающей из узурпатора крови.
Ближе к Играм Доброй Воли Валерик позвонил мне дрожащим голосом и
попросил приехать. Мне казалось, что мы были друзьями, поддерживали друг
друга в трудную минуту добрым словом и даже так нужными иногда деньгами.
Мы запросто могли уехать вдвоём в Выборг и покататься на лыжах в Монрепо,
часами бродить по заливу в Курорте или париться с незнакомыми певичками,
деля их поровну. В этот раз он был до смерти перепуган и ждал ареста .Он взял
сто тысяч долларов наличными от западного партнёра и боялся, что на него
стукнули. Мы судорожно перебирали варианты сокрытия нетрудовых доходов и
слушали по телеку угрожающие вести о чемоданах с компроматом у Руцкого и
его кровожадных планах по отношению к барыгам и дельцам. От напряжения не
смыкались очи. И вдруг выступил Анатолий Собчак с пламенной
революционной речью, обнадёжил начинающих спекулянтов, что фашизм не
пройдёт и призвал народ на баррикады. Ельцин стрелял по депутатамруцкистам из танков в центре Москвы. Правду удалось отстоять. Нашу правду.
Мы, хлопнув по стакану, спокойно легли спать. Утро вечера мудренее.
Пришла та жизнь, о которой мы всю свою жизнь только и мечтали. Доллары
принимали даже в гастрономе. Валерик купил мерседес, плазму и джакузи. А
потом и виллу на Кипре. Своё пятидесятилетие Валерик шумно отпраздновал в
Юсуповском дворце. А мог бы и в тронном зале Екатерининского в Царском
селе у своего друга по комсомолу Вани Саутова. Ваня теперь там был
козырным, вместо царя. Но Валера решил, что в Юсуповском как-то уютнее, подомашнему. Было много гостей, бывших комсомольцев. И я там был, вино пил,
по усам текло, а в рот не попало. Не заплатив мне за полгода работы в
«Конгресс и инсентив центре», он скрылся в тумане моря голубом. В России
после горбачёвской перестройки полным ходом шла бандитская перестрелка. От
пуль лучше всего было скрываться за границей. Хотя особо «одарённых» и там
разыскивали с винтами. От наших общих друзей, пытавшихся Валерика найти
на Кипре и вернуть долги, я слышал, что он водил их по своему поместью и
рассказывал о путях поиска истинного счастья, убеждал, что за деньги счастья
не купишь. Но обещал, что в другой раз может и получится. Сталкер "а ля
Тарковский".
Катастрофа
Николай Ник Ващилин
Пятого февраля 1994 года в моей жизни произошла катастрофа. В
инструкциях и циркулярах министра МЧС генерала С.К. Шойгу были точные
классификации природных и техногенных катаклизмов – аварии, происшествия,
пожары. Распределения по числу погибших на степень кошмара. Есть и шкала
компенсаций за потерянную жизнь – сто тысяч рублей или три тысячи
долларов. Выпей, закуси и начинай жить сначала. Не было идентификации
крушения человеческого счастья. А это катастрофа.
В моей семье послушания и уважения ко мне не было никогда. С первых
дней в ушах стоит визг тёщи «Не покорится она тебе!». И это при том, что на
моей шее сидела она, её дочь и её сыночек. Всех нужно было одеть, обуть и
пристроить на тёплое место.
Незадолго до смерти моих родителей я выписался из своей квартиры и
прописался к ним. Они хотели спасти квартиру для внуков, которую не успели
поменять на ЖСК и просили меня что-нибудь придумать. Я, как мне казалось,
фиктивно развёлся и переписал квартиру и дачу на свою жену и двоих детей. Не
доверять ей в моей голове не укладывалось. Пять лет с 1988 года всё было тихо.
Но в Новый 1994 год, не спросив у меня разрешения, эти две профурсетки
решили проявить свою волю и отпустили двадцатилетнего сына и
семнадцатилетнюю дочь в чужие компании к нуворишам. Традиция моей семьи
была нарушена. Моё достоинство унижено и попрано. И это при том, что никто
из них не работал, а жили за мой счёт.
Тут я случайно вспомнил некоторые обстоятельства, на которые тогда не
обратил внимания. Летом ко мне на дачу приехали в гости Миша, Томазик и
Бадрик со своими пассиями под предлогом присмотреть себе участок под дачу.
Моя тёща перед моими гостями начинала извиваться и ходить кругами, но не
для того, чтобы угодить мне, а чтобы поймать новых союзников против меня.
Вот и в этот раз она предложила Томазику, зная, что у него мошна набита
деньгами, купить в их кооперативном доме освободившуюся трёхкомнатную
квартиру. С этого момента их дружба стала пылать ярким пламенем, а моя жена
стала чаще бывать у мамы в гостях. Видимо она уже трахалась с каким-то
абреком из друзей Томазика. И к этой ****ской религии они стремились
приобщить и моих детей. Вместе с соратниками веселее жить, голосовать за
принятие решений. С первого брачного дня они с мамой исходили на пену,
доказывая мне, что Наташка должна иметь ухажёров. Я спорил до крика, но так
и не выяснил, что они имели в виду, тереться лобками на танцах или трахаться
в моей постели. Так и не выяснив, я докатился до того, что доверил им всё
заработанное мной и моими родителями состояние. Сучки только этого и
ждали. Мы с ней не выясняя причин, перестали искать взаимных ласк.
Весь январь я чувствовал себя надетым на осиновый кол в дремучем лесу.
При этом мне нужно было продолжать кормить, обувать, одевать, готовить к
поступлению в ЛГУ непослушную дочь Олю, с разрешения бабуль и мамуль
проведшую новогоднюю ночь в постели ублюдка, проталкивать сына Тиму на
стажировку в Лондон, пересдавать за него экзамен по маркетингу профессору
Букину, зарабатывать деньги на билет и жизнь в Лондоне и каждый вечер
видеть их недовольные гримасы.
Пятого февраля дочка поехала на репетицию оркестра во Дворец юных, а её
мама поехала к своей маме, а точнее к Томазику и Люде, с которой всё нашу
жизнь и двух слов не сказала. Та избегала общения с ней, презирая её за
жлобский вкус и солдафонские манеры. Я назидательно попросил дочь ехать
после репетиции сразу домой, не садиться в машину к её новому ухажёру под
страхом наказания и лишения всех благ. Сам я сидел у камина, который никак
не хотел разгораться и чадил. То ли дрова были сырые, то ли отсырел весь дом.
Сын ушёл на гуляние, у него были каникулы и он пересдал экзамен на пятёрку.
Теперь было легче уговорить ректора послать в Лондон его, а не дочку
президента Банка или сына директора биржи. Хотя в любом случае я, сделав
персональное приглашение на сына из Англии, стоял у него костью в горле и на
дальнейшую дружбу мог не рассчитывать.
Время в одиночестве тянулось тягостно. Сроки обычного возвращения
дочери давно прошли. Я трясся от наглого непослушания своих домочадцев.
Телефонный звонок передёрнул меня, как разряд на электрическом стуле.
Хрипы и скрипы в трубке говорили о том, что звонят из телефона-автомата.
Скрипучий мужской голос, спросив поспешно с кем он разговаривает и есть ли
у меня дочь, скороговоркой сообщил мне, что она попала в автомобильную
аварию и пока находится без сознания, что отвезут они её тело в больницу
имени Ленина на Васильевском острове. Трубку он повесил плохо, она
болталась посылая в эфир глухие удары. Я пытался кричать и спрашивать чтото ещё, но всё было бесполезно. Я позвонил тёще. Надменно-безразличным
голосом жена прибила меня приговором, что я всё это накаркал. В голове
повисла звенящая тишина.
Я бежал по заснеженным тротуарам Питера, выбегая на дорогу и пытаясь
остановить какую-нибудь машину. Улицы были пусты. Пространство
непреодолимо. Ноги бессильно увязали в снегу.
Длинный прилавок приёмного отделения больницы Ленина был тёмен и
пуст. Напротив прилавка зияли пугающей пустотой боксы, в которых во время
рабочих будней сновали врачи, принимая нуждающихся в медицинской
помощи. Сейчас всё было погружено в мёртвую тишину и могильный мрак.
Тихий стон в дальнем боксе заставил меня сделать гигантский прыжок. Там на
носилках лежало тело моей дочери. Дублёнка была прорезана рисунком
трамвайных рельсов, колготки разодраны, а вместо лица темнел огромный
кровоподтёк. Она очнулась и, увидев меня, слабым голосом простонала мольбу,
чтобы я её не ругал.
Вихрем обежав все закоулки, я нашёл трёх медсестёр, празднующих второй
месяц Новый год с Советским шампанским. Я заорал так, что они встали по
стойке смирно. Схватив одну из них за воротник халата, я прокрутил её вокруг
себя. Остальные стремительно выбежали в коридор.
- Где врачи, почему моя дочь лежит здесь?
- Так она мёртвая.
- Это ты мёртвая, зови врача.
Я хватал их за халаты, они убегали от меня, прячась за колонны. Через какоето время пришла пожилая тётка, вдрезину пьяная. После расстрела Белого дома
из танка в центре столицы Ельцин посеял в стране бандитский беспредел.
Врачиха потискала мою доченьку, поразилась тому, что она жива, заорала что
её нужно вести в нейрохирургию, а в их больнице такого отделения нет. После
того, как я встал перед ней на колени, она сказала, что сломанные ноги они
могут ей здесь полечить, но умереть она может от черепно-мозговой травмы, от
отёка мозга.
Мы с ней везли носилки по заваленному снегом двору больницы и она
объясняла мне, что «скорая» везла её сюда не лечиться, а в морг. Потом в
операционной она начала сверлить доченьке ногу дрелью, а меня просила
крепче держать её ногу. Потом мы растянули растяжки и она ещё раз посмотрев
на её лицо, сказала что без нейрохирурга ей конец.
В коридоре уже сидели тёща с моей бывшей женой и успокаивали друг
друга. Я кинулся в Военно-Медицинскую академию. Приехав туда и пробегав
полночи по коридорам, вспоминая и произнося фамилии важных людей,
размахивая денежными знаками, к утру разыскав доктора, мне удалось
уговорить нейрохирурга поехать для консультации в больницу Ленина.
Осмотрев дочку, он сказал, что перевозить её нельзя, а помочь ей здесь нечем.
Нужна операция или молитва Всевышнему. Я стал молиться.
Дочка выжила. Лицо осталось изуродованным. В сломанные ноги вставили
железные штыри и через два месяца выписали её домой.
Сыночек на другой день улетел на стажировку в Лондон. Я каждый день ходил
на работу и там, запершись в своём кабинете, пил водку или коньяк. Ректор
меня не трогал, но и долго терпеть это не мог. Я оформил отпуск и сидел дома,
уставившись в окно на Петропавловского ангела, сверкавшего в снежной мгле.
За что мне всё это, зачем мне всё это? Дочка выносить моё присутствие не
могла и всё время рыдала, глядя в зеркало на своё отражение. Благообразная
тёща со своей дочерью успокаивали её, говоря, что и с таким лицом тоже можно
жить. В день моего рождения 7 апреля 1994 года у меня случился сердечный
приступ и меня отвезли на «скорой» в больницу Ленина. Ох уж этот Ленин,
вождь мирового пролетариата. Врач пообещала мне скорую, лёгкую смерть и
велела не вставать с койки. Но я тоже выжил. Жить со своей бывшей женой я
больше не хотел. Вернее не мог. Оставив их в покое, я уехал в Москву.
Три года я работал у Михалкова в студии ТРИТЭ. Жил в заштатной
мосфильмовской гостинице, летал по всей стране, прокатывая его фильм
«Утомлённые солнцем» и зарабатывая деньги на новую жизнь. Дочка в августе
поступила в университет, но рыдала от своего уродства постоянно. Я искал
врача. Россия утопала в аферистах, бандитах и жуликах. Народ обнищал.
Бывшая жена работала секретаршей у Томазика. Со своей скромной зарплаты в
пятьсот долларов, двести я отдавал дочери. Сына, вернувшегося из Лондона и
спустившего там все мои деньги, я устроил в коммерческий банк, где мой
дружок Коля Левицкий разрешил ему работать полдня. Иногда я приезжал
домой и общался с ними. Они были со мной радушны. В Америке во время
визита по поводу вручения Оскара, я нашёл врача, проходившего там
стажировку, который взялся за операцию и исправил лицо доченьке. Профессор
Анатолий Белоусов оказался тем ангелом-спасителем, за которого я молюсь по
сей день. Оля была довольна и благодарила меня, но попросила не зазнаваться,
потому что оплатить операцию мог и Томазик. Они просто пожалели моё
мужское достоинство. А приехав в другой раз из Москвы, бывшая жена не
открыла дверь моего дома, сообщив мне по домофону, что я здесь не живу. А
чтобы я не кричал и не нервничал, она вызвала милицию, которая согласно их
заявлению генералу Понеделко о моём буйном характере, приехала с
автоматами чрезвычайно быстро. Намного быстрее, чем "скорая помощь".
Подруги
Николай Ник Ващилин
Июнь в 1965 выдался жаркий. Быстро распустилась сирень на Марсовом
поле и засветились белыми свечками каштаны у Михайловского замка. От Невы
тянуло приятной прохладой и школьницы в белых передниках гуляли стайками
после выпускных вечеров. Ещё и в помине не было организованных городских
праздников. Танцевали в своих школах, а потом в тишине спящего города и
призраке белой ночи собирались у разведённых мостов на обоих берегах Невы
отчаянные романтики. Мальчишки старались выглядеть взрослыми и сменили
школьную форму на брюки с джемперами. У некоторых были целые костюмы с
непривычными галстуками типа «селёдка» или шнурки. Больше всего народу
скопилось на Сенатской у Медного всадника. Там нас и нашёл Валерик. Он на
год раньше окончил нашу школу и учился в Бонче. Приехал он на своей Яве и в
кожаном костюме, который я привезла ему в подарок из Германии. Папа знал
про нашу дружбу и добавил мне своих денег на подарок. Мама об этом даже не
догадывалась. Она была очень строгая и правильная. А папа был военным
прокурором в группе Советских войск в ГДР и очень меня любил. Старшую
сестру Инку он как и мама, держал в ежовых рукавицах, а меня баловал.
Валерик подъехал к парапету набережной и сидел на мотоцикле, а наш класс
его обступил, как известного киноартиста. В школе Валерик был секретарём
комитета комсомола и заступился за меня, когда мне хотели впаять выговор по
комсомольской линии за мой начёс типа «бабетта». Тогда-то я и обратила на
него внимание.
Мы с подружкой перешли в эту школу после нашей восьмилетки и сели за
одну парту в 9–а классе. Наташка Гусева была скромной девочкой, а меня
мальчишки просто так не пропускали. То за косу подёргают, то портфель
поднесут. Странные они эти мальчишки. В тот год на новогоднем карнавале
Валерик был Атосом, а Линка - миледи. Она думала, что теперь Валерик с ней
до конца жизни, но он стал ухаживать за мной. С Линкой мы всё равно, как мне
казалось, подружились и ходили по школе втроём –я, Линка Сандлер и Наташка
Гусева. Так втроём мы гуляли по набережным Невы в выпускной вечер.
Когда белая ночь просияла ласковым утренним солнцем, Валерик посадил
меня на мотоцикл и увёз домой, провожаемый многозначительными взглядами
подружек. Ехали мы быстро и недолго. Утренний ветер развевал мою
золотистую шевелюру, как знамя за его спиной. Пустынный город мирно спал.
И видел сны. О верной любви. О счастливом завтра. Проводив меня до
квартиры и нежно поцеловав в щёчку, он исчез на своём самолётоцикле.
Первой проболталась Линка. Она позвонила и стала восхищаться тем, какой
у Валерика чудный мотоцикл, классная кожанка и, вообще, он лучше Атоса.
Потом я спросила у Наташки, как она добралась до дома и та, заикаясь и
запинаясь, рассказала мне, как он отвёз Линку и примчался за ней к
Техноложке. Я, поджав губы, засела за учебники и не подходила к телефону.
Когда Валерик пришёл ко мне, мы поссорились в первый раз.
Весь июль и август мы почти не встречались, готовились к вступительным
экзаменам. Мы с подружками дружно поступили в институты. Гусева в ЛИАП,
на иженера, Линка в ЛГУ на химический факультет, а я в Технологический, на
прикладную химию. Поступление отметили в кафе «Север» двойной порцией
мороженного с профитролями. Я никогда не думала, что мы так редко станем
встречаться. У каждой появились новые друзья, новые увлечения. Даже звонить
стало некогда. На первом курсе учиться было очень трудно. И страшно. Не сдав
первую сессию, можно было вылететь из института. В нашей группе были одни
мальчишки и я пользовалась повышенным вниманием. Наташка стала
заниматься в секции бадминтона и встречалась с преподавателем института
Колей Меткиным. Линка познакомилась на лекции в университете с
режиссёром с Ленфильма и захлёбывалась от восторга, рассказывая о встречах
с Семёном Арановичем и Ильёй Авербахом. Они приглашали её на киностудию
и показывали как снимается кино. А она не без налёта гордости и загадочности
рассказывала всё нам. Единственным поводом для совместных встреч
оставались наши дни рождения.
У Полины день рождения был 31 марта и мы всегда собирались у неё дома
вместе с её родственниками. Наташка Гусева жила в коммуналке и стеснялась
своего папу, полковника ГПУ в отставке, и 24 января пригласила нас с Линкой
в кафе «Север». Угостила шампанским, мороженным с профитролями, а потом
мы прошлись по Невскому до метро и поехали по домам. А я 10 февраля
пригласила их к себе домой. Папа купил торт в «Метрополе», мама напекла
пирожков, а я пригласила Валерика и всех мальчишек из своей студенческой
группы. Валерик был в шоке. Он выводил мальчишек по одному на лестницу и
объяснял, что у него со мной серьёзные отношения. Потом он бросил Бонч и
перешёл в Военно-морское училище имени Фрунзе, потому что я восхищалась
морской формой. А потом мы поженились.
Я очень любила Валерика, а он меня любил сильнее. Какое-то время мы
жили у его родителей, но вскоре стали снимать квартирку на проспекте
Гагарина. Для того, чтобы чувствовать себя счастливыми у нас было всё, но
казалось, что этого мало. Хотелось ещё чего-то необычного. Не как у всех. Как
за границей. Валерик старался изо всех сил.
Подружки стали тоже думать о замужестве. Наташкина мама развелась со
своим мужем, выперла его в коммуналку и учила нас как мужиков надо
прижимать каблучком. Но приличных предложений от мужиков, желавших
встать под каблучок, не поступало. Девчонки боялись остаться старыми девами.
Нам было по двадцать лет.
Первой удивила весь мир Наташка. Скромная, неяркая, окружённая такими
же блёклыми поклонниками, она пришла к нам в гости в сопровождении
кинозвезды. Коля был высокий, стройный, модный и очень остроумный. Он
учился с Наташкой в одном институте, снимался в кино каскадёром и был
чемпионом СССР по дзюдо. Мы и глазом моргнуть не успели, как Наташка
вышла за него замуж и они стали жить в своей комнате у Исаакиевского собора.
Колину маму тесть и тёща уговорили разменять квартиру. Коля радушно
принимал нас в гостях, развлекал модными пластами и красивыми слайдами,
демонстрируемыми на стене через проектор «Этюд». Семён Аранович его
хорошо знал и компания стала сплочённой. Коля придумывал прогулки в
парках, походы в театры и выезды на море с игрой во «фрисби». Валерик брал у
папы его «Волгу» и мы разъезжали всей компанией любоваться разными
чудесами. Однажды Коля уговорил нас поехать на стадион. Оказалось, что
пустой стадион был открыт и мы носились по футбольному полю под шум
пустых трибун и звон тросов о флагштоки на сильном ветру, похожем на
перезвон колокольчиков. Он создавал праздники, как массовик-затейник на
ровном месте из ничего. Компания была в восторге.
В 1972 мы закончили свои институты стали молодыми специалистами.
Ждали, когда нас осыпят дарами из Рога изобилия. Но кроме зарплаты
инженерного минимума никому ничего не выдали. Я поступила в аспирантуру,
чем огорчила Валерика, Наташку и Линку. Но Линка, наконец-то, вышла замуж
за сорокалетнего еврея и уехала жить в Канаду. Мы с Валериком жили в
Ораниенбауме, где стоял его корабль. Два раза в неделю я приезжала на
кафедру, проводила свои эксперименты и набирала в библиотеке нужные книги.
Про красивую жизнь мы слышали мельком из телефонных разговоров с
Наташкой. Она рассказывала в каком кино снимался её Коля и куда они ездили
путешествовать. Валерик тоже старался, но советский офицер был очень
ограничен в средствах и исполнял свой долг перед Родиной. Хотя форма у него
была красивая и очень ему шла.
Потом пошли дети. Мы с Линкой родили мальчишек почти в один год. Она
написала нам из Канады, что живут они прекрасно и очень счастливы, что
уехали из этого коммунистического концлагеря. Я её чувств не разделяла и
была вполне счастлива здесь. Ещё радостней жила Наташка. Вскоре и она
родила Тимошку и они купили отдельную квартиру на Гражданке. Коля и я
защитили диссертации и стали работать доцентами в своих институтах. А Коля
ещё и подрабатывал в кино. Рассказывал он о съёмках так увлекательно, что
вызывало удивление, как за такое развлечение и дружбу с известными актёрами
можно ещё и платить такие большие деньги. Больше других этому поражались
Наташка со своей мамой.
На дни рождения нам стало не доехать друг к другу. Болели детки,
домашние хлопоты, дальние переезды. А когда мы родили по второму ребёнку,
встреча стала казаться совсем призрачной.
Когда Коля с многочисленными промежуточными обменами купил новую
огромную квартиру в центре города на Кронверкском проспекте с видом на
Петропавловскую крепость, Валерик помогал ему делать ремонт. Да и не
ремонт это был, а стройка с реставрацией. Тянулась она целый год и даже
больше. Потом под Новый год, как раз в день рождения Тимофея, мы собрались
у них на новоселье. Тихо потрескивал камин, дубовые потолки и двери
создавали атмосферу сказочного замка, а когда в огромной балконной двери с
факелом бенгальских огней появился Дед Мороз, мы не сразу в нём узнали
переодетого Колю. Детскому восторгу не было конца.
Потом Коля построил для семьи дачу на берегу тихой лесной речушки и мы
с детьми и Валериком приезжали к ним в гости. Ловили рыбу, играли в футбол
и слушали, как Наташка со своей матерью наставляют Колю. Плохо он
работает, часто уезжает на съёмки. Развлекается много одним словом.
Мы с Валериком удивлялись тому, как из скромной Наташки выросла
столбовая дворянка и ещё хочет быть владычицей морскою.
Нам с Валериком жилось трудно. Болел сынок. Болели родители.
Неустроенный офицерский быт. Всё это усугубилось с наступлением
бандитской перестройки и правового беспредела. Валерочка для нас старался.
Мы купили большую, красивую квартиру у парка Победы. Пригласили друзей.
Наташка шумно рассказывала про заграничные путешествия, про съёмки с
доченькой в фильме Никиты Михалкова, про расширение дачи. Наша квартира
ей очень понравилась и она, пожелав нам счастья, уехала с Колей в путешествие
по Франции и Италии.
Через несколько дней моего мужа убили. Убили моего Валерочку. Убили
кухонным ножом прямо в нашей парадной. Мы собирались в театр и он
спускался прогреть машину. На лестнице стояли трое алкашей и распивали
водку. Валера попросил их уйти. Несколько недель назад у нашего соседа
изнасиловали и задушили дочку в лифте, когда она возвращалась из школы.
Валера попросил их уйти из парадной. А они его в отместку убили. Когда я
спускалась к машине, нашла его в луже крови и он умер у меня на руках.
Потом умерла мама. Потом папа. Я одна поднимала сыновей. Ждать счастья
больше было неоткуда. Они были моим счастьем.
Однажды 24 января 1995 года Наташка пригласила меня на свой день
рождения. Мы давно не виделись. Дети уже выросли и я поехала навестить
свою подругу. Хотелось посмотреть как она изменилась. Услышать рассказ про
Линку. Наташка ездила к ней в гости в Канаду. С порога её мать стала меня
успокаивать и убеждать снова выйти замуж. Торопилась познакомить меня с их
грузинскими друзьями Бадриком, Томазиком и Отариком, успешными
предпринимателями. Они уже купили много квартир в её доме и собираются
купить в Наташкином. Наташка хватала меня за руку и, возбуждённо
вскрикивая "А помнишь, а помнишь!" перечисляла эпизоды нашей юности. Её
мама, хлопая от восторга в ладоши, радостно повизгивала "Мы, цари!". Да,
подумала я про себя, жизнь удалась! За столом у окна с видом на
Золотокрылого ангела Петропавловского собора сидело много незнакомого
народу и колоритные кавказские мужи провозглашали длинные высокопарные
грузинские здравицы. У стола прислуживала домработница. Наташка цвела
ярким цветом и переливалась бриллиантами. Отозвав её в сторонку, я спросила
где Коля, почему на его месте сидит этот грузин. Наташа сделала строгий вид и
сказала мне, чтобы это имя я в её доме больше не произносила, что она
ненавидит всю их породу. Они выгнали его. Попросту выставили. Когда он
выписался отсюда после смерти своих родителей, чтобы спасти их квартиру для
деток. Он себя неподобающе вёл. Неподобающе, повторила Наташкина мама.
Возомнили из себя чёрт знает что. Я сама, как блокадница, написала заявление
генералу Понеделко, чтобы поставил его на место. Или посадил.
Мне стало тошно. Рассказы Наташки про то, как её дочь встречается с
солидными людьми я уже плохо слышала. Сославшись на сильную головную
боль, я бежала на свежий воздух. На свежий морозный воздух. К своим деткам.
К могиле своего мужа Валерика. К воспоминанию о том трудном счастье,
которое мне послал Господь.
Стринги от бабушки
Николай Ник Ващилин
Летом у москвичей много дачных дел. Да,наверно, не у них одних. В какой
нибудь Уфе советские башкиры пашут на грядках ничуть не меньше. Но
москвичи – это явление необычное. Видимо примешивается к крестьянской
жажде ещё и немного напускного московского барства. Дача у советских
граждан, как никак,была не столько кружком садоводов и огородников,но и
предметом роскоши. Уделом избранных.
Меня угораздило приехать в на съёмки в пятницу. Киношники народ отпетый.
И не важно ,что их фильмы никто смотреть не будет, а лет через пять забудут
навсегда. Процесс создания и съёмок они превращают в самое главное дело на
Земле. Они даже во времена войны с Гитлером умудрились уехать подальше от
Москвы и, там в предгорьях Алма-Ата безотрывно, не обращая внимания на
Великую Отечественную войну, снимали своё кино.
Но такое совпадение не сильно омрачило нашу дружескую встречу. Мы
решили отпраздновать мой отъезд одновременно с приездом в воскресение
вечером, когда друзья вернуться с дачи. На завтра мне предстояло нестись в
телеге по раздолбаной дороге, дублируя Марчелло Мастроянни, и спокойный
вечер у телевизора был даже кстати.
Когда раздался телефонный звонок я нежился под душем и не сразу решился
снять трубку чужого телефона. Оставляя за собой лужу я мокрой рукой снял
телефонную трубку. Это была наша общая московская подружка Ада, которая
бархатным голосом спрашивала меня о моём самочувствии после долгой
дороги. Женский голос может сделать многое, особенно с одиноким
здравомыслящим мужчиной. От одного женского голоса можно придти в такой
восторг, что сон после него, будет самым немыслимым занятием. На вопрос,
скучно ли мне одному и что я делаю, я ответил совершенно определённо да,да,нет,да! Ада сидела дома с умирающей бабушкой, взяв на себя эту
благородную миссию и отправив всех родственников, включая мужа, на дачу.
Лёжа в ванной, я сказал ей, что уже стою в дверях и сейчас приеду взглянуть на
неё одним глазком и пожать её нежную руку. Минут через пятнадцать я уже
поднимался к ней в квартиру на Кутузовском проспекте. Приветственные
поцелуи получились далёкими от дружеских, причём по обоюдному согласию.
Мы с Адой всегда симпатизировали друг другу, но старались скрыть от
окружающих наше взаимное влечение. А теперь, когда мы остались одни, а
окружающие нас родственники нежились в струях подмосковных речушек,
постромки сорвались с нас в мгновение ока.
Не долго думая, мы заперли бабушку и метнулись на такси в пустую квартиру
моих друзей. Шофёр стыдливо отворачивался в водительское окно от наших
поцелуев на заднем сидении и часто дышал перегретым московским воздухом.
С порога мы бросились в объятия и стали срывать одежды друг друга. Сорвав с
неё стринги, я швырнул их в сторону и стал вгрызаться в её сочное тело.
Повиснув ,как стиранное бельё, на диване мы долго соображали, что с нами
случилось, а сообразив, начали медленно одеваться, чтобы вернуться к своим
остолбеневшим делам. Найти стринги никак не удавалось.Мы перевернули весь
дом,отодвинули шкафы и диваны, но их нигде не было. Махнув рукой на
загадочную пропажу, мы полуголыми вернулись на такси к умирающей
бабушке.
На другой день, отснявшись на Мосфильме, я полуживой вернулся на Арбат и
погрузился в сон. Вечером позвонила Ада и, с грустью, сообщила, что
бабушка,как,собственно, и ожидалось,умерла,завершив свой земной путь.Она
родила четверых детей от двух,страстно любимых ею, мужей, воспитала
красивых внучек, научила их играть на пианино и готовить рыбу-фиш.
Остальному их научила школа и улица. Я знал Цилю Соломоновну, обожал её
фаршированную рыбу,острые шутки, всепонимающую улыбку и искренне
разделил с Адой горе.
В воскресение вечером друзья вернулись с дачи и мы сели за стол, чтобы
проводить меня на «Красную стрелу» чем Бог послал. Ада с мужем тоже
приехали и мы помянули рюмкой холодной столичной водки Цилю
Соломоновну. К десерту пересели на диван и уютно устроились в креслах у
торшера. Свет торшера томно освещал гостиную, соблазняя всех на
заслуженный отдых после трудового дачного дня. Друзья из вежливости
спрашивали меня ,не сержусь ли я на них за то, что провёл эти дни в
одиночестве. Извинялись, что пришлось бросить меня на произвол судьбы в
жаркой и скушной Москве. Уплетая клубнику со сливками, все с трудом
удерживали свои отяжелевшие веки. Я с неподдельным состроданием смотрел
Адиному мужу прямо в глаза. Потом, решив быть вежливым и не испытывать
терпение гостеприимных хозяев, начал собираться домой. Возражали мне не
долго,и я ,присев, как говориться, на дорожку, поднялся с дивана и остолбенел.
Прямо на уровне моих глаз, на краю торшерного абажура , висели стринги.
Посмотрев тайком на Аду, я увидел, что она не сводит с них своего
неморгающего взгляда. Стринги кокетливо свисали чёрной бахромой с
золотистого шёлкового абажура и,казалось, подмигавали нам лукавыми
подвязками. Хорошо бы только нам. До чего же вы неисправимая озорница,
Циля Соломоновна! Пусть хоть земля будет вам пухом!
Оргазм
Николай Ник Ващилин
Это случилось в июле, на берегу Балтийского моря, на бывшем курорте
немецких ассов люфтваффе с характерным названием Кранц. Крутой,
обрывистый берег Балтийского моря. Теперь это место называлось как-то иначе.
Как то по советскому – безлико. То ли Зеленоградск, то ли Солнечногорск. Не
помню. Просто не обратил на это внимание. Видимо был очень рассеян. Или
растерян. Я был сбитым лётчиком. Рухнуло всё. В одночасье. Всё, что я собирал
по зёрнышку годами, в одночасье рухнуло. Так рушатся дома в землетрясение
и тот, кто выжил, остаётся сидеть просто на земле. В поле. На руинах. Я
услышал приговор – свободен. Я вышел из своего уютного, тёплого дома на
пустую, безлюдную площадь. А было мне тогда ещё совсем не много
лет….Сорок семь. Ося, Иосиф, Джозеф...Как же ты был прав!
«... любое пространство сзади,
взятое в цифрах, сводя к нулю
не оставляет следов глубоких
на площадях, как "прощай" широких,
в улицах узких, как звук «люблю».
Я не сразу начал хватать за руки проходящих мимо женщин и тащить их в
кусты, сбивчиво расспрашивая на ходу, что они делают сегодня вечером. Была
долгая пауза того мужского одиночества, когда хочется только выть волком. Но
сил в живом организме ещё было много. Они бродили, набирали градус и ждали
часа, чтобы с грохотом вырваться наружу. Я был свободен!
Волею случая я попал на кинофестиваль в бывшем Кёнигсберге. Вернее он
проходил в пригороде, именно в этом курортном городке. Устроила его
термоядерная женщина советского кинематографа Шурочка Яковлева,
достойная наследница заветов Александры Коллонтай.
Стояло жаркое лето 1994 года. Курорт Северной Пруссии к такому лету
подходил как нельзя лучше. Испания, Франция, Италия полыхали огнём и
задыхались в дыму от нестерпимой жары. А на янтарных пляжах Балтийского
моря прохладный морской бриз освежал и поднимал настроение. Ободранный
народ страны Советов голодал, но те, кто об этом позаботились, не знали куда
девать деньги. Накупив в универмагах и гастрономах несколько десятков
предметов из своих рабоче-крестьянских снов, они начали кутить «по чёрному».
Шурочка, используя свой выдающийся административный ресурс вице мэра,
придумала провести светскую тусовку «Янтарная пантера» с плохо прикрытым
намёком на её хищный образ и пригласить туда московских светил киноэкрана.
Деньги на гуляние дали местные чечены. Они проживали там своим узким
кругом, именуемым в народе «диаспора» и, видимо, не зря. В Чечне шла война,
а в бывшем Пиллау, а ныне Балтийске базировался Балтийский флот новой
России с огромным количеством оружия, оставшегося от СССР. Считать и
пересчитывать его в это лихолетье было некому, а жалование у офицеров было
мизерным. Через Литву по Куршской косе было легко организовать
транспортный коридор.
Приехало много знаменитых советских актёров. Но главным, конечно, стал
Никита Михалков со своим новым фильмом «Утомлённые солнцем». Только
что он получил за него специальный приз жюри в Каннах и Шурочка мечтала
блеснуть бриллиантом в тени "пальмовой ветки".
Поселили нас в Доме отдыха, размещённом на шикарных немецких виллах,
некогда принадлежавших офицерам люфтваффе. В тот достопамятный вечер
Шурочка давала бал на бывшей вилле опального рейхсмаршала Геринга. Она
планировала разместить там самого Михалкова, но в первый праздничный вечер
подыскала для него другое обветшалое нацистское гнёздышко.
Начиналось всё очень помпезно. Признанный эстет Рустам Хамдамов
декорировал виллу парашютами, живописно развесив их белые купола на
соснах. После адского удушья от жары кинозала при просмотре "Утомлённых
солнцем", после которого газовые камеры показались бы кислородным
коктейлем, воздух с моря, смешанный с настоем прибрежной хвои казался
дуновением Венеры. На террасе, на высоком берегу, в шуме волн пенилось
Советское шампанское. Нарядные гости выказывали манеры и произносили
фразы. Армен Джигарханян расточал комплименты несравненной Настеньке
Вертинской. Толпа поклонников затолкала в густой кустарник Людмилу
Гурченко. Михалков пришёл со своей младшей дочкой Надей и с её миловидной
гувернанткой Алисой. Оркестр не мог заглушить прибоя и казался камерным. Я
чувствовал себя одиноким и свободным, как чайка. Даже, я бы сказал, как
бездомный чайк, занесённый порывом ветра в чужие края. Чайк по имени...
Она появилась внезапно. Её шёлковое белое платье обтягивало сочную,
стройную фигуру, а упругие, загорелые груди приоткрывал глубокий вырез.
Она была еврейских кровей с очень тонкими, точёными лодыжками, гладкими
икрами и обворожительными тугими бёдрами, призывно проступавшими под
тонким шёлком платья. Как я понимаю Давида. Увидеть такую Вирсавию у
купальни и…. можно тронуться умом. Какой там Урия, какая дружба ?! За это
можно пожертвовать всем.
После того как она произнесла низким контральто своё имя, я мог не пить
шампанского. Вира! Вирсавия! О, эти журчащие звуки! Вирсавия! Я судорожно
искал в своей голове фразы, чтобы завязать с ней разговор. И хорошо бы
долгий. "Свеча горела на столе и жар соблазна..."… Там было, кому
декламировать стихи и я ждал в сторонке своего часа.
Гости пили так, словно перейдя в полуденный зной Сахару, они наконец то
припали к источнику. Разговоров "о прекрасном" вести было некогда. Да и
незачем. Надо было смести всё со столов и хорошенько набить животы.
Морской воздух возбуждал аппетит.
Она приехала одна, чтобы приветствовать гостей фестиваля от лица
меценатов. Это я выяснил в танце, прижимаясь к ней всем телом под звуки
аргентинского танго. Значит мы оба свободны! И от нахлынувшей радости я
поцеловал её плечо. Она сделал вид, что удивилась, но вырываться не стала.
Закончив танго, она, опуская свою руку, как бы невзначай провела ею по моей
мускулистой спине.
В густой темноте парка веранда светилась жёлтым манящим светом.
Шампанское смело все барьеры и разговор стал общим. Я отходил и снова
возвращался к ней, изображая курортную беспечность. Она вела себя
непринуждённо, но казалась неприступной. Недосягаемой.
Лето выдалось настолько жарким, что даже в этот поздний час хотелось
окунуться в вечернем прибое. И не мне одному. Спускаясь в шумной толпе
гостей к морю по крутой каменной лестнице, я протянул ей руку и, ощутив
изгиб её прохладной ладони и тонкого запястья, совсем потерял дар речи.
Глубокий песок пляжа заставлял нас терять равновесие и мы то и дело
оказывались в объятиях друг друга. Казалось мы стремились к этим падениям,
так они нам были приятны. Наконец мы соприкоснулись губами и были
поражены их сладости, влажности, упругости и мягкости одновременно. Волны
окатывали нас прохладной пеной до тех пор, пока не накрыли с головой. Но это
вызвало у нас гомерический хохот и необузданный восторг. Наверное, мы чегото намешали в бокалы или съели случайно какой-то дурман. Магнетизм
прикосновений нарастал с такой силой, что мы не отпускали объятий.
Не говоря ни слова, мы пошли обратно на виллу и долго поднимались по
крутой каменной лестнице. Её сочные округлые бёдра призывно качались прямо
перед моим лицом и я прикасался к ним губами каждый раз, когда она делала
очередной шаг на верхнюю ступеньку. Её голень, остававшаяся внизу,
напрягалась, приобретая стройный рельеф. Я поцеловал её в изгиб под коленкой
и она звонко захохотала.
Вилла была безлюдна. Только две пожилые официантки убирали со столов
посуду с тихим ритмичным перезвоном хрусталя и фарфора. Мы переглянулись
и поднялись наверх. Посреди огромной спальни под изломанным шатром
крыши в лунном свете простиралась широкая кровать. Она упала на неё,
широко раскинув свои нежные, гибкие руки и, воздев их вверх, позвала меня. Я
лёг рядом и обнял её бёдра, уткнувшись своим лицом в её живот. Её пальцы
перебирали мои волосы, вызывая во всём теле неистовую дрожь. Вытянув вверх
ногу, она освободила бедро от шёлка и прикоснулась им к моему лицу. Я
целовал его, с каждым поцелуем поднимаясь всё выше к её изумительной
лодыжке.
С ловкостью цирковых факиров мы сняли друг с друга одежды, обнажая свои
загорелые тела. От прикосновений кружилась голова и мутился взор. Сладкая
нега растекалась по всему телу. Губы приобрели такую мягкость, что их было
страшно сжимать. Нежность поцелуев стала походить на дуновение ветерка.
Тугой шёлк её волос источал тепло и аромат ягнёнка. Лёгкие прикосновения её
пальцев вызывали стальные напряжения моих мускулов. Обняв четырьмя
пальцами её запястье, пятым я гладил её ладонь и чувствовал как неистово
пульсирует под кожей её кровь. Гладя её по руке и скользнув по плечу, я
накрыл ладонью её грудь. Ощутив её дрожь под своей рукой, я кончиками
пальцев прочертил линию по её животу, бедру, колену, стиснув пальцами её
лодыжку. Там тоже слышались стеснённые толчки . Нежно прикоснувшись к
её икрам, я провёл пальцем под коленом и с силой сжал всей ладонью её
смачную ляжку. За упругими, округлыми холмами и бархатными впадинами
открылась сладкая, манящая бездна. Я вошёл в неё всем своим существом и она
тихо застонала, распустив объятия. Прижавшись к ней всем телом, я дрожал от
сладких судорог. Телотрясение продолжалось до тех пор, пока мы не потеряли
сознание.
Очнулись мы в объятиях с ощущением просыпающейся плоти и снова начали
ласкать друг друга поцелуями и поглаживаниями до мурашек. Мы засыпали и
просыпались в объятиях несколько раз, пока нежные звуки флейты не заставили
меня открыть глаза. Я лежал на широкой кровати среди скомканных простыней
совершенно один. Геометрические узоры дубовых балок потолка постепенно
вернули меня в сознание. Я вспомнил, что нахожусь в доме отдыха и понял, что
заработала радиотрансляция.
Доброе утро, товарищи отдыхающие! Начинаем утреннюю гимнастику. С
трудом приоткрыв веки, я озирал не знакомые предметы. Звуки флейты
сменились резкими стуками по клавишам фортепиано. Я лежал один в огромной
постели немецкого рейхсмаршала и вспоминал обрывки вчерашнего
пиршества страсти.
Её нигде не было. Куда она исчезла?! Не в плен же её забрали?! Я упал на
кровать и старался пробудить помрачённое вином сознание. Подушка источала
тонкий аромат её волос, напоминающий горький запах полевых трав,
выжженных прибалтийским июльским солнцем. Я долго лежал и не мог
надышаться этим пьянящим ароматом.
Когда я спустился в столовую к утреннему кофе, там уже собирался
заспанный артистический люд. Красавцы-чечены Ваха и Ахмет подкатили со
своими абреками на отмытых до блеска мерседесах. Шурочка была весела и
зазывала всех на поездку в Ниду, на дачу Томаса Манна, на копчёного угря.
Когда я начал задавать ей наводящие вопросы о её обворожительной
подруге, она с плохо скрываемой радостью сообщила, что я опоздал, что мой
поезд, а вернее сказать, самолёт уже улетел. Утром Шурочка проводила её в
Тель-Авив и теперь может спокойно веселиться с гостями.
Я стоял на высоком берегу виллы Геринга, смотрел на волны Балтийского
моря, сверкающие на ярком полуденном солнце, на чаек, носившихся над
волнами и никак не мог ощутить те чувства, которые испытал прошлой ночью.
Но это не похоже ни на запах моря, ни на вкус кофе, ни на прикосновение ветра.
Это не похоже ни на что.
Сексотрясение
Николай Ник Ващилин
Сирень распускала свои почки и издавала нежный аромат. Наступали
Первомайские каникулы, оставшиеся в подарок от родителей, от тех, кто
штыками завоевал советскую власть, с "катюшами" испепелили фашистов и
полегли с миром в землю своей многострадальной Родины, так и не
дождавшись земного благоденствия. Теперь их дочки не знали куда себя
подевать целых десять дней с 1-го по 9- ое мая и кому показать обновки с
вещевых рынков. Приоткрывшиеся двери в безбрежный, полный приключений
и наслаждений капиталистический мир, сильно расширяли праздничное меню
пост-совковой интеллигенции. Салат «мимоза» под виски польского разлива,
копание грядок на садовом участке и концерт в БКЗ «Октябрьский» теперь
могли быть украшены путёвкой в многозвёздочный отель где-нибудь на
морских побережьях Турции, Египта или Греции с опцией «всё включено».
Именно в тот момент, когда я мучительно искал достойного применения
этим завоеваниям своих отца и матери, прямо на Невском проспекте меня
обхватил за бока какой-то здоровенный плюшевый мишка и буквально затащил
в туристическое агентство. Миловидная внучка в трикотажной красной шапочке
по сходной цене предлагала горящие путёвки на остров Крит с посещением
«вулкана любви» - Санторини. Я был настолько готов заглотить эту наживку,
что уговаривать меня было не нужно.
Ещё в самолёте я приметил одну туристку, сильно побывавшую в
употреблении, но ещё очень смазливенькую. Поэтому, когда на третий день
греческого вояжа я спустился к бассейну в своём длинном халате и,
окунувшись, сел за столик выпить утренний кофе, сразу заметил её в компании
трёх соотечественниц. Они беззастенчиво обсуждали меня с видом присяжных
заседателей. Сразу было видно, что это выращенные компартией активистки
типа "неразлейвода". Они привыкли за годы советской власти жить и
передвигаться втроём, особенно в местах скопления враждебных буржуазных
элементов. Столики наши стояли в такой близости, что не было нужды
подходить к ним, чтобы завязать разговор.
- Как вам греческое море, девушки - произнёс я заготовленный штамп.
Они защебетали все сразу, так что я ничего и не понял. Да мне это было и не
нужно. Я знал прекрасно, что море отличное, пляж из мелкой гальки, катера,
яхты, омары в ассортименте. Это был маленький курортный городок
Геркуланос, каких много на Крите и которые своим уютом обволакивают, как
домашние тапочки. Или халат.
- А что это вы в столовую спускаетесь в халате - съязвила мне та из подруг,
которой лучше было бы самой утопиться в море. Она вела себя с той имперской
наглостью, которую воспитали в совках уроки патриотизма. Она больше других
ждала импортного курортного романа и искала его согласно своим
представлениям о привлекательности и соблазне.
- А вам в шортах в столовку не стыдно ходить? - сказал я и подумал, что
можно было бы ещё пройтись и по их расползшимся фигурам, но остановился.
При этом я заговорчески подмигнул той, которая была симпатичнее остальных
подружек и встретил одобрение в её взгляде. Ввязываться в совковую
коммунальную распрю на греческом курорте не входило в мои планы и я
поспешно покинул поле бойни. Тем более, что надо было собираться на
экскурсию в Ираклион.
Насмотревшись взахлёб минойской архитектуры и мозаики, я присел
перекусить и выпить вина в ресторанчике на берегу. Обсасывая хвосты
креветкам, я любовался стенами старого порта с мачтами парусников. За портом
возвышались громады современных теплоходов, так диссонирующими со
старинной архитектурой порта. Официант объяснил мне, что эти паромы
каждый вечер отплывают в Афины и возвращаются на следующий день. Мне не
так хотелось посетить Афины, как испытать то чувство, которое, наверное, и
есть свобода, когда ты делаешь то, чего пожелал в эту минуту и это в твоих
силах. Я купил билет в спальную двухместную каюту и пошёл любоваться
закатом с шестой палубы этого океанского монстра.
Рано утром в полной кромешной темноте мы причалили в порту Афин.
Надежда увидеть Акрополь в лучах восходящего солнца с палубы
подплывающего корабля растаяла в ночной предутренней мгле. Но уже через
считанные минуты сахарнобелые с красной обливкой Афины лежали у моих
ног. Подъехавший на пролётке кучер предложил мне за тридцать долларов
утреннюю прогулку вокруг Акрополя и повёз меня по узким улочкам к
олимпийскому стадиону.
Широкий проспект был забит машинами, но это ничуть его не смутило и он
отчаянно погнал кнутом свою кобылку под колёса мерседесов. Я восседал на
коляске, возвышаясь над стоящим потоком автомашин, как индийский раджа на
слоне и мечтал только о том, чтобы с правительственным кортежем не появился
друг моей юности Володя Путин в ранге бессменного президента России и я не
помешал ему своей экскурсией вершить мировую политику. Он бы мне этого не
простил. Впрочем, как и всего остального.
Вернувшись к Акрополю, я выпил чашечку чёрного кофе в знаменитом
афинском кафе и окончательно отошёл от ночного кошмара. Не испытываю я
покоя, путешествуя на летающих и плавающих саркофагах с небоскрёб
величиной. И аппетит у меня возникает не тогда, как у многих, когда я
поднимаюсь на их борт, а когда благополучно схожу.
Громада утёса, на котором возвышался Акрополь, белокаменный город на
склоне холмов, синее море вдали и узкие, тенистые улочки, позволяющие хоть
немного укрыться от палящего зноя, напомнили мне уроки географии и истории
в средней школе. Я потоптал своими ступнями мифы древней Греции, посидел
на скамьях античного театра, освежился в струях фонтана и спрятался от
солнца в музеях Акрополя. К вечеру маленький быстрокрылый самолётик
вознёс меня к небесам и переместил в Ираклион, ставший родным и знакомым.
Стрёкот цикад быстро убаюкал меня и погрузил в безмятежный критский сон.
Окно моего номера выходило в оливковый сад. Вдали синело море. Белел
одинокий парус. Утренний бриз звал к приключениям. Гостиница была
маленькой и уютной и находилась довольно высоко в горах. Вечерами я
чередовал прогулки вдоль моря, где от разодетой толпы туристов, снующих по
променаду и перебегающих от одного кафе к другому, рябило в глазах, с
прогулками в горные селения с их благостной тишиной, неспешной атмосферой
ресторанчиков, ленивыми официантами и прекрасной панорамой на море и
оливковые сады. Собеседницу в этих местах найти было не трудно, но меня
больше прельщала та тишина, которую я обретал в одиночестве.
Появившись через несколько дней на берегу нашего гостиничного бассейна,
я вызвал у окружающих бурю восторга и не здоровый интерес. Как рыбы по
приманке, они по мне успели соскучиться, не успев распознать потаённые
черты моего характера. Особенно радовалась та из тройки, которой не
понравился мой любимый длинный льняной халат цвета индиго.
- Где вы пропадали? - заявила она тоном парторга. Мы записали вас в
экскурсионную группу на Санторини и вы должны внести сто долларов.
- Ой! А я не просил. Я боюсь морских прогулок - пошутил я.
Парторг позеленела под свежим загаром и изменилась в лице.
- Нет, нет. Я пошутил. Сейчас принесу деньги.
Когда на горизонте появились острова, я сидел в баре в окружении трёх
соотечественниц, совершенно свободных от оков социализма. Без оглядки на
стукачей они выпили шампанского, квантро, текилы, французского красного
вина из провинции Бордо, пива и кофе со сливками. Расплатившись, я вышел за
«девушками» на палубу лайнера полюбоваться чудом света. На черных,
пепельных осколках, торчащих из синевы моря, украшенных белыми
пенистыми барашками домов и церквей, жили какие-то люди. Наверное
изгнанники.
- Спасибо за угощение – радостно сказали девушки дуэтом.
- Мог бы и коньячком угостить – с укором посмотрев исподлобья, сухо бросила
мне парторг.
- Мог бы, конечно. Но на островах проблема с клозетами.
- Фи! А ещё в шляпе!
Санторини был похож на ласточкины гнёзда на крутых окаянных обрывах.
Ощущение отчаяния меня не оставляло даже в самых уютных кофейнях. Там,
посреди океанской пучины, на обломках вулкана с отвесными стометровыми
скалами живут и обнимаются люди. Как и те, которых унесла огнедышащая
лава две с половиной тысячи лет назад, даже не думают о том, что обнимаются
быть может в последний раз. Экстремалы.
Когда очередным погожим утром я плыл перед завтраком в бассейне, пришёл
менеджер автомобильного агентства и вручил мне ключи от машины.
- Ваша машина у входа, сэр! Приятного путешествия.
Мои соотечественницы подавились блинами и вытаращили глаза. Было
видно, что они приняли происходящее за спектакль в Большом театре и ждали
когда запоют тенора. Вместо этого я сообщил им, что еду на южную
оконечность острова полюбоваться пальмовыми рощами и океаном.
- Хотите со мной, Аня - предложил я симпатяшке.
- А мы? Я хочу – возопила парторг.
- К счастью, в машине только два места - отрезал я.
- У вас родстер? - поинтересовалась парторг.
- Нет, тостер!
Машина стояла у входа и вызывающе сверкала красным лаком. Я выбрал
лучшее, что было в агентстве и был это двухместный Хондай. Я поднялся в
номер переодеться и, встретив в холле Аню, спросил поедет ли она со мной.
- Я очень хочу, но они меня съедят - залепетала Аня.
- Съедят-то они вас всё равно. Вот только до или после?
- Вы думаете?
- Я уверен.
- А что же мне делать?
- Получить удовольствие.
- Тогда поехали.
Хондай так резко рванул с места, что мы не успели заглянуть в глаза Аниным
подругам и увидеть там искры восторга. Дорога была свободной и машина
неслась стрелой. Потом дорога вильнула в горы, предлагая осмотреть
ландшафт, и снова спустилась к морю. Через двадцать минут мы въехали в
городок Агиос Николаос в живописной бухте с высокими скалистыми берегами.
По берегам пристроилось множество ресторанчиков. Я предложил выпить кофе
и полюбоваться пейзажем. Аня была веселой, доброжелательной женщиной лет
сорока – сорока пяти. Выяснилось, что она замужем за военным, человеком
честным, но скучным. Он помогает ей воспитывать своих двоих детей и
беспокоится о её здоровье. С подругами по работе он даже отпустил её за
границу. И теперь Аня была уверена, что подруги её заложат. Она была моложе
и симпатичнее их. Но отказаться от соблазна не смогла. Однообразная жизнь её
задушила. Аня ждала от жизни большего. Аня ждала праздника. И не знала в
чём он. Как он выглядит.
Машина виляла по горному серпантину и замирала на перевалах, а потом
устремлялась вниз, мягко сдерживаемая тормозами на поворотах. Голова
одинаково кружилась от взгляда в пропасть и на широту морского горизонта.
Мы разглядывали голые каменистые спины необитаемых островов и
придумывали для них архитектуру своих замков. Мы останавливались в
деревенских тавернах и наслаждались запахом свежего печёного хлеба. От
Аниного звонкого смеха у меня закладывало уши.
Спустившись с гор, мы помчались по ленте дороги среди выжженных
степных просторов и, наконец, ворвались в пальмовые рощи на белоснежном
песке, омываемом изумрудным морем. Солнце подбиралось к горным
вершинам, но было ещё жарким. Мы бросились в прохладное, прозрачное море
и упивались его свежестью. Мы поднялись на вершину мыса и перед нами
открылась безграничная ширь воды. Где-то там, вдали должна находиться
Африка, но в дымке моря её не было видно. Возвращались мы в сумерках, на
закате, в ночи. Но Аня ничего этого уже не видела. Она тихо спала.
Несколько дней мы не виделись. Я ездил в Ханию, бродил по горам, плавал
на яхте. Однажды мы столкнулись на променаде, но я не стал заводить
разговора с их партгруппой и отделался шутками. Кожа покрылась бронзовым
загаром, мышцы обрели упругость. Пора было собираться домой, на
петербургское болото. Пора было делать дела.
Я купил вина, сыру и фруктов, собираясь провести вечер на своей террасе.
Наступило 17 мая и я хотел побыть один. В дверь тихо постучали. На пороге
стояла Аня.
- Я хочу тебя – выпалила она и прижалась ко мне всем телом.
- Бери. Я твой. Ни в чём себе не отказывай.
Мы выпили вина и Аня сняла свой сарафан, открыв выставку
коллекционного нижнего женского белья. Бельё было чёрным и хорошо
гармонировало с её загорелым телом. Я напрямую спросил Аню про мужа.
- Я не изменяла ему все двадцать лет. Но я очень хочу узнать, как это бывает с
другими.
И Аня, готовая к грехопадению, прилегла на диван, протянув ко мне руки и
отвернувшись к стене. Новая поза, далёкая от той привычной при исполнении
супружеских обязанностей, сковывала и пугала её. От страха Аня закрыла глаза
и ждала от меня каких-то экзотических действий. Я обнял её, провел рукой по
прованским кружевам, обтягивающим её бедра, и ... страшный грохот раздался в
коридоре. Казалось, что дубовую дверь вместе с петлями вырывает огромный
одноглазый циклоп. Через несколько мгновений всё прекратилось и наступила
зловещая тишина.
- Это мои подруги - дрожащим голосом произнесла Аня.
Я решительно открыл дверь и шагнул в коридор навстречу провокаторам. В
коридоре никого не было.
Я вернулся и обнял Аню. Она была напугана, дрожала, но из последних сил
тянулась к своей порочной цели. На улице послышались крики. Шум нарастал.
Возгласы, плач, истошные крики. Я налил в бокал вина и вышел на террасу.
Внизу, прямо передо мной стояла огромная толпа орущих и размахивающих
руками людей. Кричали не понятное, на чужих языках. Видимо так и выглядело
Вавилонское столпотворение. Я подумал, что празднуют критскую свадьбу и
приветливо помахал народу рукой. Пригубив вина, я с наслажденем взглянул
окрест. Все улицы были забиты кричащим народом. До чего же интересно
познавать культуру разных народов планеты Земля.
Внизу в толпе я увидел возбуждённую «парторга», которая махала платком
и неистово орала:
- Землетрясение, землетрясение! Выходите скорее на улицу! Все на улицу!
Комната была пуста. Аню как ветром сдуло. По стене шла трещина в палец
толщиной. «Вот и сходили за хлебушком», вспомнил я цитату из старого
чёрного анекдота и, наспех прихватив вещички, пошёл пробираться к выходу.
Содом и Гоммора какие-то. Нужно бежать отсюда, не оглядываясь. Не
оглядываясь! Нет, такой хоккей нам не нужен!
Честихранитель
Николай Ник Ващилин
Никите Михалкову - кинорежиссёру и семьянину.
Не скажу, что Никита был в Питере частым гостем, но когда случалось ему
приехать на берега Невы, Астория ходила ходуном. Я был неизменным
соучастником этих посиделок на правах аборигена. Я знал каждую собаку в
Питере. Вернее каждую собаку женского пола. Мог вызвонить любого
специалиста по широкому кругу вопросов. Антиквариат, валюту и фальшивые
документы люди приносили в течении получаса. Встреча в Смольном на
следующий день. Приём у Григория Васильевича Романова организовать не
пробовал, но Владимир Яковлевич Ходырев только казался таким строгим.
Дело, конечно, было не в деньгах. Вернее, не только в деньгах. В тот раз Никита
приехал на кинопробы к Игорю Масленникову. На Ленфильме запустили
«Собаку Баскервилей». Ни Вася ли Ливанов присоветовал Игорю Фёдоровичу
попробовать на роль сэра Генри признанного русофила и русофоба Никиту
Михалкова. Вот таким и должен был быть американец английских кровей.
Питер и его атмосфера вечной полярной ночи ещё была так свежа в
ощущениях у Никиты, что несмотря на солнечные осенние денёчки он прятался
в ресторане «Зимний сад». Вокруг него ютились разные люди. Прошлый год он
провёл в Питере, снимая свой шедевр об Обломове и Штольце, заведя много
нужных и не нужных знакомств. Киногруппа жила тогда в гостинице
«Советская» и возвращаясь к ночи со съёмок, устраивала весёлые и долгие
посиделки в ресторане на последнем этаже. Люди обедали, просто обедали, а
между тем складывались их судьбы, разрушались жизни. И в этом С Антон
Павловичем трудно не согласиться.
Мы сговорились, что я зайду в киногруппу «Собачки Баскервиллей» после
четырёх часов и мы с Никитой "слетаем" в Сестрорецк прогуляться верхом по
парку. Аркаша Тигай, второй режиссёр на картине, привёл Никиту из павильона
и тот стал беседовать с директором Прусовским о дальнейших действиях по
оформлению контракта. Дверь приоткрыла миловидная девушка и попросила
Никиту выйти на минутку. Честно говоря, я подумал, что она хочет взять у него
автограф и продолжал тупо смотреть в стену. Там висели разные фотографии по
теме фильма. Но громкий и настойчивый женский голос в коридоре заставил
меня выйти. Она стояла перед Никитой и утверждала, что родила от него
ребёнка. Потом вынула из кармана пальто какой-то флакончик и попыталась его
открыть другой рукой. Приглушив стыд и стеснение, я схватил её длинные
распущенные по спине волосы и плавно потянул за них вниз. Девушка осела и,
истерично завизжав, начала корчиться на полу. Собралась толпа киношников и,
скрутив девушке руки, они стали вызывать милицию и скорую помощь. Никиту
поразила моя решительность и сноровка и с этого дня он стал считать меня
своим спасителем.
Обстоятельства моей жизни заставили меня покинуть свой дом и
согласиться с предложением Никиты помочь ему по работе в студии ТРИТЭ.
Частное предпринимательство в России только входило в моду и таило в себе
множество подводных рифов. Его студия, созданная на паях с Рустамом
Ибрагимбековым, терпела убытки. Только что отснятый фильм "Утомленные
солнцем" тащил за собой непомерные долги и ни одной компанией прокатчиков
не покупался за приличную цену, несмотря на успех в Каннах. Было решено
прокатывать его своими силами и начать, сам Бог велел, с премьеры в Нижнем
Новгороде, где фильм и снимали. К тому же молоденький губернатор Боря
Немцов, не избалованный московской элитой, обещал щедро принять гостей. С
помощницей Михалкова по Фонду культуры Таней Шумовой мы за неделю
выехали в Нижний готовить это ответственное мероприятие. Парились в бане у
Володи Седова, вечерами сидели в баре ночного клуба известного
предпринимателя Андрея Климентьева, где часто пела моя любимая Лайма
Вайкуле. В роскошном здании Театра Юных Зрителей установили
проекционную аппаратуру и широкую аллею, ведущую ко входу, устлали
красной ковровой дорожкой из разорённого Областного комитета
коммунистической партии СССР. Недлинной вереницей перед стоящим на
возвышении Никитой прошлись почётные гости во главе с Сергей Фёдоровичем
Бондарчуком с супругой. Замыкал процессию высокий стройный джентльмен с
большим букетом. Подойдя поближе к Михалкову, он отбросил букет и
обнажил сверкающий кухонный нож. Оказавшись за его спиной, я, ухватив
парня за воротник пиджака, осадил его на землю и завернул руку. Подскочил
милиционер и мы оттащили мстителя в сторонку. Он разрыдался, сквозь слёзы
что-то причитая про свою совращённую дочь Еву. Оставив его на попечение
ментам, я вернулся в зал, где Сергей Фёдорович произносил дифирамбы
преемнику российской кинематографической славы.
Когда вслед за этим мы приехали к Шурочке Яковлевой на фестиваль
«Янтарная пантера», она сразу на аэродроме представила нас своим чеченским
друзьям и спонсорам фестиваля. Они подъехали на белом лимузине прямо к
самолёту, подчеркнув разницу в правилах и понятиях между Москвой и
Калининградом. Мне казалось, что лучше бы держаться от них подальше, но
Никита полез с ними брататься и прижиматься грудями. Любил он якшаться с
криминалом, катить у них под своего. Козырным у чеченов был стройный,
худощавый красавец Ваха Абдулхалимович Магомадов, лет сорока от роду.
Каждое утро Ваха и его абреки подъезжали за нами на шикарных мерседесах и
везли на Куршскую косу, проходя погранзону с той лёгкостью, с которой
острый нож проходит сквозь масло. Веселье и щедрость царили
сверхъестественные. Алиса Признякова, подружка Михалкова, чувствовала себя
в стране чудес. В Ниде нас принимал его литовский партнёр Витас и расточал
перед нами кавказскую щедрость. Мои сомнения прояснились, когда в
последнее воскресение июля, в Балтийске праздновали день Военно-Морского
флота. Ваха пригласил нас на крейсер и представил Никиту командующему
Балтийским флотом, как своего лучшего друга. Мимо крейсера проносились
торпедные катера, сновали быстроходные яхты, гремели залпы салюта и
духовой оркестр.
Спустя месяц в Москве, в студии ТРИТЭ в Малом Козихинском переулке
появился Ваха с абреками, в белом смокинге с белой бабочкой и был принят,
как шейх арабских эмиратов. По просьбе Никиты я выполнил ряд его поручений
и связал Ваху с высокопоставленными людьми. Были некоторые коммерческие
сделки в Чарабанке и других злачных местах. Принял их у себя и Юрий
Михалыч. С жадностью голодных волков кавказские предприниматели скупали
квартиры. Потом всё стихло и чеченский след занесло снегом. Пришла зима.
Весной 1995 года Никита вызвал меня в кабинет и сообщил тревожно, что
Ваха исчез с горизонта и не отвечает на звонки. Уже полгода. А осталась не
возвращённой сумма долга в пятьдесят тысяч долларов. Деньги небольшие, но
хотелось бы их вернуть. Из принципа.
Долго я искал Ваху по телефонным справочникам и разным совместным
знакомым. Известия не радовали пунктуальностью связей и верностью
обещаний. Его литовский партнёр Витас, телефон которого на всякий случай я
срисовал в Ниде, заныл, что абреки его кинули и он больше знать их не хочет,
но дал контакт в Киеве, где он однажды у них ночевал. По своим киевским
друзьям я пробил этот телефончик и взял его на заметку. После нескольких
месяцев поисков и вычислений я вышел на Ваху и услышал его растерянный
голос. Судя по этому голосу, мне он был не рад. Но я мог ошибаться.
Подозрительный я с детства. Оказалось, что он давно мечтает вернуть Никите
долг, но не знает, как его застать дома или в студии ТРИТЭ. Сказав, что завтра
будет в Москве и позвонит обязательно, он снова пропал, как сквозь землю. У
Никиты уже был похожий случай десятью годами раньше с финским
предпринимателем по имени Матти Грюнлун. Кода после долгих поисков у
питерских комсомолок, я отловил того в отеле «Европейская», он сбивчиво
объяснил, что выполнял все указания вкладчика и деньги прогорели при
неудачной сделке. Крыть тогда мне было нечем. Тут история была похожей.
Ваха объяснил мне, что тот товар, в который они с Никитой вложили деньги,
накрылся медным тазом и он ничего ему не должен. Когда я попросил Ваху
объясниться с Никитой лично, он сослался на жгучий стыд, который терзает его
чеченскую совесть. У них на Кавказе так не принято. Ситуация заходила в
тупик.
Летом 1996 года в процессе подготовки маршрута выступлений в
агитбригаде эстрадных звёзд по выборам Ельцина я снова отметил на карте
самый западный город на берегу Балтийского моря и по рекомендации одного
московского чина Александра связался с представителем компетентных
органов. В числе прочих, необходимых в таких мероприятиях вопросов я
попросил его оказать мне ещё одну услугу. Шурочка, узнав о нашем приезде по
такому поводу, сообщила об этом Вахе и вскоре я услышал в трубке его
бархатный голос. Узнав о здоровье всех родственников, я слёзно просил его
разобраться с моим обидчиком и обманщиком в Польше. Оказалось, что Ваха
не может выехать в Польшу уже целый месяц по причине отсутствия визы. И,
если я помогу ему в этом вопросе, он обещал привезти мне поляка в коробке изпод конфет. Условия моей помощи не превысили сумму упомянутого долга.
Чужого добра мне не нужно. Несколько раз мы договаривались встретиться в
Москве, но не случалось. Потом Ваха назначил мне в встречу в Паланге, в отеле
на берегу моря. Я согласился и сел в самолёт. Я приехал со своей литовской
подружкой Инной, которая встретила меня в аэропорту Вильнюса и отвезла в
Палангу на своём «Форде». Подъехав к маленькому отелю Атгирис, мы выпили
кофе на террасе, прошлись по берегу. Усадив её в машину и попросив
подождать, я вернулся в отель. Ваха появился через час, когда уже смеркалось.
Мы обнялись и пошли к морю. За нами поодаль шли его абреки. Говорили об
изящном. О его новом «Бентли», о жене, о детях, о войне в Чечне, которая всех
задолбала, о Шурочке, которая решила вернуться в Петербург, о янтарной
комнате, которую ищут в окрестностях Кёнигсберга. Он даже вспомнил ту
давнюю историю со съёмками фильма "Свой среди чужих, чужой среди своих",
которую ему поведал Ахмет. Дело там заключалось в обиде чеченов на то, что,
пригласив их на съёмки и собрав с них по три рубля, Михалков не показал их
лиц на экране, вырезал всё в монтаже. Тогда чечены подали в суд и посадили
администратора киногруппы Михалкова, который собирал с них деньги, но
Никиту им было не достать. Потом Ваха подозвал Исмаила и тот протянул мне
рулон баксов, перетянутых резинкой, с трудом умещавшихся в руке. Ваха
посмотрел на меня и сказал, чтобы я всё объяснил Никите правильно. Я обещал.
Мы снова обнялись и я пошёл в темноту, где светился красными фонариками
Иннкин "Форд".
Никита сдержанно улыбнулся и честно, по-братски поделил куш. Потратить
деньги мы решили по-разному. Я собрался во Францию к своей подружке,
которая присмотрела мне дешёвенький домик недалеко от Дёвиля, а Никита
перед тяжёлыми съёмками «Сибирского цирюльника» хотел оттянуться в
Нижнем Новгороде у своего хлебосольного друга Седова. Вышла заминка.
Ехать он туда хотел со своей юной подружкой Алисой, с которой уже второй
год крепко дружил. Но для его домашних Алиса числилась моей девушкой, а я
старым развратником, несущем пакость в их уютный, чистый дом. Я этим
обстоятельством мучился, выслушивал разные упрёки от жены Никиты, когда
мы вместе ходили на причастие в церковь Николы в Аксинино, и обещал этот
блуд прекратить. Обещал Тане, себе и Никите. И на этот раз решил обещание
сдержать. Сказал Никите, что не могу с ним поехать, потому что не хочу. Его
барский гнев нарвался на мой. Всё было кончено. Двадцать лет дружбы,
совместных причастий, гомерического хохота, изнурительного труда
разлетелись осколками ядрёного коммунального взрыва.
Дом я не купил, хотя он мне очень понравился. Не смог в старости,
обессилевший, покинуть Родину. Не хватило сил. Алиса ушла от Никиты к
Андрею Ананову, с которым тот взасос дружил. Чеченская война закончилась
всенародным братанием и возведением новых домов и мечетей. На наших
кладбищах прибавилось могил. Никита подружился с Борей Березовским и
поехал с ним в Чечню спасать пленных. Потом на экраны вышел фильм «12».
Не то полдень, не то полночь, не то группа новых апостолов. Метафора чего-то
очень значимого, высоконравственного. Видимо о защите человеческой чести и
достоинства. А может о национальном вопросе в России. В назидание
потомкам. Я, правда, его не видел. Не хочу.
P.S.
http://www.newkaliningrad.ru/news/incidents/k169878.html Довольно
внушительная чеченская диаспора (около 800 человек) в Калининграде, по
оценкам правоохранительных органов, ведет себя законопослушно, занимается
бизнесом, в криминал не лезет. По оперативной информации, даже вор в законе
Хусейн по кличке Слепой во время краткосрочного визита в регион не смог их
сбить с правильного пути, склонить к противозаконным поступкам.
Лидер диаспоры - Ваха Магомадов, хоть и знаком сотрудникам управления по
борьбе с организованной преступностью с момента появления в области (живет
здесь почти 30 лет), но в поле зрения правоохранителей не попадал с 1999 года.
Тогда УБОП возбуждал против него дело, которое впоследствии прекратили.
Еще раньше Ваху задерживали на 15 суток за оскорбление дамы на почте в
Октябрьском районе.
В Калининграде в последние годы Магомадов появлялся редко, наездами, у
него бизнес за пределами региона. Он купил рыболовное судно, которое вело
промысел у побережья Африки. Потом корабль арестовали.
Кстати, в свое время он закончил в Калининградском государственном
университете юридический факультет. Причем учился на одном курсе с
нынешним прокурором Октябрьского района Таисией Соловьевой. Знающие его
лично люди отзываются о Магомадове, как о спокойном, рассудительном
человеке.
Ахмет Закаев, друг Ванессы Редгрейв и всех Чеченов. Снимался в фильме
Никиты Михалкова "Свой среди чужих, чужой среди своих" в 1973-1974 году в
г.Грозном вместе с моими студентами ЛГИТМиК чечено-ингушской студии,
курса В.В.Меркурьева и И.В.Мейерхольд.
Заместитель директора кинокартины "Свой среди чужих, чужой среди своих"
собрал и присвоил деньги чеченских артистов массовых сцен в г.Грозном в
1973-1974 годах и был осуждён советским судом к шести годам колонии
строгого режима. Никита Михалков, режиссёр фильма, сделал вид, что ни о чём
таком, происходящем в его киногруппе, не догадывался.
Опасные гастроли
Николай Ник Ващилин
Балет я любил с детства. С того сказочного новогоднего вечера, когда мама
отвела меня в Мариинку на «Щелкунчика». В свадебном путешествии в Крыму
в Доме отдыха ВТО в Мисхоре мы подружились с артистами балета из
Большого театра Ирой Прокофьевой и Андреем Кондратовым и часто ездили на
их спектакли в Москву. Для советских людей такой вояж был делом нелёгким и
недешёвым, но очень престижным и увлекательным. Педагогом – репетитором
у них была Галина Сергеевна Уланова и, чтобы прикоснуться к её гению, я
часто посещал и их репетиции. В те годы я писал диссертацию по проблеме
регистрации и оценки техники движений человека, продолжая труды ЭтьенаЖюля Марея, и мне было о чём поговорить с Галиной Сергеевной. Слава Богу,
она мне в этом не отказывала.
Много раз заметало снегом Россию и много раз снега оттаивали за
прошедшие годы. В 1997 году люди снова жили в предчувствии катастрофы.
Поставленный бандитами Ельцин еле шевелил языком, а жулики из
семибанкирщины растаскивали по кускам Россию. Бесконечные ряды
строителей коммунизма и победителей Гитлера, продающих из трясущихся рук
всякий хлам тянулись вдоль улиц городов бывшего Советского Союза.
Привычные профессии учителей и учёных народ нехотя менял на челночников
и продавцов. Привыкали к бандитам, собирающим дань с бизнесменов,
привыкали к откатам и засылам. Привыкали к уклонению от налогов, которые
только что ввели в финансовую деятельность предпринимателей. Профессоров
и доцентов новые русские опустили ниже плинтуса и моей профессорской
зарплаты проректора не хватало, чтобы прокормить безработную жену и двоих
деток-студентов. Три года работы с Никитой Михалковым по прокату его
фильмов в городах и весях архипелага гуляк дали мне новую профессию по
организации гастрольной деятельности. Мне показалось, что этим можно
заработать немаленькие деньги. Получалось неплохо. Звонок приятеля с
просьбой о помощи заставил меня нанести визит в Мариинсий театр. Махар,
изложив суть просьбы, предложил мне стать импресарио и заняться гастролями
балета в Лондон. Это было как нельзя кстати. От Михалкова я уже ушёл, а в
Питере ещё ни к кому не прибился.
Три года назад я уехал в Москву не от сладкой жизни. Жить дома тогда
становилось невмоготу. Жена вертела хвостом перед новыми грузинскими
делягами, потакала вольнице детей и стала для меня бывшей. Дочь после аварии
восстанавливалась медленно. Нервы звенели у всех, как струны.
В это время в июне 1994 года в Питер приехал Никита на Фестиваль
Фестивалей. Людмила Томская устроила ему встречу со зрителями в Тосно и
выплатила гонорар в триста долларов. В то время для Михалкова большие
деньги. Никита приехал с девушкой и был весел и беспечен. Он закончил
съёмки «Утомлённые солнцем» и сидел без копейки. В прокат картину никто
не брал. Деньги прокатчики делали на американских боевиках. Кинотеатры
переделали в Казино. Никита предложил мне взять в институте отпуск и
заняться прокатом фильма. Я недолго думал и согласился. Манила возможность
проехать по России и прильнуть к прихватизации.
Жил я в скромном номере 14 гостиницы «Мосфильмовская», но большую
часть времени проводил на Николиной горе у Никиты на даче в комнате
Андрона на втором этаже старого дома с балконом в сад. Мы спланировали
премьеру летом в Нижнем Новгороде, а потом – осенью в Москве. Получив
прессу и рекламу по телевидению, предполагалось начать «чёс» с фильмом по
стране. После череды предательств, с оголёнными, как искрящие провода,
нервами я, наконец-то, расслабился и прислонился к плечу друга. А он к моему.
Тогда в мае 1994 года на кинофестивале в Каннах с «Утомлёнными солнцем» в
интервью по телевидению, в котором он объяснял такое количество врагов и
нелюбовь к нему Элема Климова, Никита сказал на всё страну, что у него есть
только один друг - Коля Ващилин. Так мы и грелись под дождём, снегом, на
вечной мерзлоте Норильска, на сухих ветрах Дагестана и промозглых туманах
Владика.
Премьера в Нижнем Новгороде прошла блестяще. Фильм показывали в
Театре Юного Зрителя. ТЮЗ стоял на широкой площади и позволял создать
торжественную атмосферу с шествием гостей по красной дорожке. Уютный зал
располагал к просмотру, а предстоящий ужин на трёхпалубном теплоходе,
дожидавшимся у пристани на Волге, создавал настроение беспечности и
праздника.
Гости собрались знатные. Цвет советской кинематографии и
новороссийского бизнеса. После просмотра киногруппе, артистам и Михалкову
устроили овацию, а Сергей Фёдорович Бондарчук провозгласил Никиту
наследником советской кинематографической Славы.
Шампанское било фонтаном, водка лилась рекой. Севрюжки и осетры в
собственной икре манили гостей своими плавниками закусить своим телом в
румяном, хрустящем блинчике. Митя Бузылёв рвал сердца приглашённых
цыганскими романсами до первых лучей солнца. Мы с Таней Шумовой выпили
за успех работы, которая кипела в наших руках и головах две недели. Конечно,
при поддержке губернатора Бориса Немцова и купцов Нижнего Новгорода.
Андрей Клементьев устроил приём в честь Никиты в новом ночном клубе, а
Володя Седов прокатил всех на теплоходах до Макарьева монастыря, накормив
всех стерляжьей ушицей с расстегаями.
Первым, кто клюнул на наживку и пригласил нас к себе, был губернатор
Ярославля Анатолий Лисицын. Тройник он почувствовал не сразу. Мы
полетели с ним на его вертолёте. Комиссия по встрече выстлала на площади
красную ковровую дорожку и махали букетами цветов. Приближаясь к земле,
винт вертолёта создал мощный вихрь и красная дорожка начала подниматься
как кобра, пытаясь замотать морским узлом винт вертолёта. Наша гибель стала
неизбежной.
Божией милостию ангел-хранитель изменил поток ветра и ковровая дорожка
улетела в сторону Змеем-Горынычем под оглушительный дьявольский посвист
винта, а мы благополучно приземлились. Надкусив хлеб с солью и прильнув с
засосом к устам красавиц, мы напоролись на краснощёкого мужика со
знакомым запахом перегара. Тряся Никите руку, он как заклинание бормотал
«муж мэра, муж мэра». Оказалось, что его жена – мэр города Углича, а он
просто очень рад. Жизнь у него удалась. С утра нам дали помолиться и
позвонить в колокола, а потом стала отрабатываться схема приёма на многие
годы проката фильма по городам необъятной России – баня, массаж, ответы на
вопросы, кино, ужин в стрип-баре, плавно переходящий в завтрак. Когда
губернатор Лисицын узнал цену вопроса, у него помутнели голубые глаза.
Оказалось, что все кинотеатры в Ярославской области давно переделаны в
Казино и показывать фильм негде. Я объяснил Коле Воронину, что они могут
кино и не показывать, но оплатить покупку нескольких копий фильма – дело
святое. Жалоба на мой зверский аппетит бескорыстному Никите к снижению
цен не привела, но он получил исчерпывающую характеристику моей
кровожадной личины. По нашему с ним сценарию он играл роль бескорыстного
художника, а я кровожадного антрепренёра Карабаса-Барабаса. К утреннему
отъезду наша парочка больше напоминала Лису-Алису и Кота-Базилио,
сваливающих от деревянных человечков с их золотыми. Так мы и разводили
всю Россию. Но…на всякую хитрую попку есть болт с резьбой.
Объяснили мне это конкретные пацаны из Владивостока. Мои звонки и
переговоры по телефону с представителями администрации края или области не
открывали ширму и не обнажали истинных связей власти и бизнеса. А они везде
были. Скажу больше – они везде были очень тесными. Приехать и уехать в
какой-либо регион Российской империи под охраной милиции было полной
иллюзией. Милиция стояла при встрече на третьем плане с верноподданным
видом. На втором представители власти. А на первом – авторитетные люди
края. Как они скажут, так и будет.
Во Владивостоке нас встречал Пудель. Заскорузлое совковое представление
об определенном порядке на аэродроме улетучилось, когда с нашим Боингом
Трансаэро сразу после касания шасси покатились рядом шестисотые мерседесы
и сопровождали до полной остановки самолёта на стоянке у аэропорта. Из
машин вышли люди в чёрных длинных пальто, а один лысый в норковой шубе.
Мне стало страшно. Москва была далеко. Тихий океан с Марианской впадиной,
глубиной в одиннадцать километров – совсем рядом. Я собрал волю в кулак и
посоветовал Никите не садиться к ним в машину без меня. Именно это и
случилось. Лимузин с Пуделем и Никитой улетел вдаль, поднимая столбики
пыли. Меня вежливо посадили в мерседес и молча повезли на восток. Теперь он
стал Ближним. Когда мы спустились в подвал, где по моим представлениям
меня должны были замочить, на душе просветлело. Это было подземное
царство Пуделя с огромным бассейном, каменными сводами в огненных бликах,
парилками, барами и сонмищем голых русалок. Среди них я увидел Никиту,
завёрнутого в римскую тогу, и на душе стало спокойно. Пригубив коньяку
Хеннесси, по телу поползло приятное тепло и беспечность. Проявлять свои
организационные способности я счёл неуместным. Категории пространства и
времени исчезли из моего сознания. Жаркий пар раскалял мою кожу, а ледяная
вода бассейна её остужала для того, чтобы прикосновения тёплых рук
массажистки казались магическими. Когда, оторвавшись от сладостных губ, я
услышал вопрос знакомого Никитиного голоса о баулах с киноплёнкой, я не мог
понять, как он оказался на этом курорте. Пощёлкав пальцами перед моим
носом, он попросил кого-то посмотреть за мной и исчез в густом тумане
турецкой парилки. Разбудила меня горничная, очень похожая на вчерашнюю
русалку, и подала горячий ароматный кофе в постель. Я спросил её имя, которое
тут же забыл. Голова очень сильно кружилась. Она меня одела и повела к
лифту. В холле меня ждал Никита с толпой мужественных моряков, норковых
шуб, взбитых волос, капроновых чулок и длинных каблуков. После принятия на
посошок жгучей ароматной жидкости стало легче и веселее. Меня разбирал
дикий хохот. Погрузив меня в машину, незнакомый мужчина протянул мне
пачку денег и шепнул «как договаривались». Сознания хватило, чтобы понять
происходящее, и я по деловому запихнул деньги за пазуху. Сильный ветер и
огромный самолёт с ревущими двигателями подсказывали, что мы приехали на
аэродром. Как на Эверест, я поднялся по трапу и вошёл в переполненный салон
самолёта. Рядом со мной сел Никита. В проходе стоял Пудель и умильно
улыбался. Принесли ящики с шампанским. Пассажиры стали пить здоровье
Никиты и орать хором « К нам приехал наш любимый Никита Сергеевич
дорогой! Никита, Никита, Никита! Никита, Никита, Никита!» Проснулся я от
звенящей тишины. Двигатели самолёта мерно гудели. Рядом мирно спал
Никита. Мы куда-то летели по синему небу.
Шофёр Никиты Толя, по кличке «рафинад», вошёл в салон и стал выносить
наши сумки. Уже в машине я спохватился и потрогал деньги. Они были на
месте. Мы ехали молча, иногда переглядываясь и сотрясаясь от хохота. Вера
подала ужин. Никитина тёща, улучив момент, когда он вышел на террасу, и
подсев ко мне, спросила скрипучим голосом:
- Молодой человек! Вы всё время будете с ним ездить? Вы что ему – жена?
Вошёл Никита и спас меня от грубого ответа. Спал я без задних ног.
На другой день мы приехали в студию и я созванивался с администрацией
Норильска о покупке в прокат фильма «Утомлённые солнцем». Начальник
отдела культуры постоянно кого-то переспрашивал и давал согласия по нашему
райдеру. Потом следовал вопрос о личном присутствии Никиты Сергеевича на
премьерном просмотре фильма. Здесь начиналось недопонимание в итоговых
гонорарах белыми и чёрными, налом и безналом. Потом переговоры
прерывались на некоторое время до завершающего звонка о полном согласии
сторон. Можно было заказывать билеты и лететь изучать географию родного
края дальше. Норильск, Красноярск, Новосибирск, Тюмень, Якутск, Воркута,
Самара, Киев, Алма-Ата....Райдер Михалкова распух и начинался с теннисной
партии с ведущим теннисистом края. Никита в 1994 году, пока Шама с
Отариком его не задвинули, был президентом Федерации тенниса России.
Потом несколько ударов с губернатором, потом баня, массаж и лёгкий завтрак.
К вечеру, переодевшись в гостинице, мы ехали в местный дворец искусств и
Никита довольно коротко отвечал на вопросы зрителей, не забывая похвалить
Ельцина. Так он зарабатывал Его доверие и отмывался от дружбы с опальным
вице-президентом России Сашей Руцким. Потом, запустив кинокартину, мы
успевали на трезвую голову поговорить с губернатором и узнать, что можно
ещё выкупить из госимущества по бросовой цене. Моментально выставлялись
встречные просьбы к Кремлю. Дальнейшее таинство Никита старался
переключить на себя, обводя мои интересы чертой оседлости.
В каждом городе хозяева отмывали нас до бела, мы отмывали до бела их
чёрные деньги, народ смотрел кино, жёны ареопага танцевали Никиту. Кто
музыку заказывает, тот Никиту и танцует. Через год такой деятельности я
понял, что спиваюсь.
Окучивать Прибалтику мы начали с Таллина, оттянулись в Риге и приехали
в Вильнюс. Сопровождала нас соблазнительная пышка, послушно притащившая
в Ригу весь гонорар авансом. Там мы с ней и познакомились поближе. Конечно
в бане. По-моему, мы понравились друг другу. Приехав в Вильнюс, мы это
перепроверили и убедились в том, что не ошиблись. Премьера прошла удачно и
мы стали навещать друг друга в Вильнюсе и Москве. Само собой созрел план
приглашения в Вильнюс артистов разных жанров с целью просвещения
литовцев и извлечения прибыли. Несколько успешных предприятий вскружили
мне голову. Совершенно случайно пришлось встретиться с одним бизнесменом
из Чечни в Паланге и получить с него солидный долг. По причинам
безопасности я не хотел тащить деньги поездом в Петербург, куда решил
заехать на выходные. Плотские радости открыли во мне к Инне сильное
доверие и я решил оставить деньги у неё в Вильнюсе.
Прогулки по Питеру возвращали меня к жизни. Проехав страну вдоль и
поперёк, я не мог себе представить места, где мог бы добровольно остановиться
и жить. Страна представляла собой какую-то Сталкеровскую зону с
разрушенными заводами, высоковольтными линиями и залитыми нефтью
болотами. И только здесь, в Питере, прогуливаясь по Невскому или вдоль Невы,
я чувствовал себя достойным человеком, награждённым радостью бытия.
В Мариинский я зашёл по делу. Маэстро Гергиев приглашал Никиту
поставить оперу «Князь Игорь» и просил меня утрясти кое-какие вопросы.
Директора балетной труппы Махара я знал давно и обрадовался встрече. Он
стал рассказывать о нищенском положении артистов, о бандитском беспределе,
а потом предложил мне организовать гастроли балетной труппы в Лондон. Не
долго думая, я согласился, но для начала решил порадовать фанатиков
Вильнюса. Махар не возражал и мы ударили по рукам.
Поезд в Вильнюс отправлялся в полночь. Визу в консульстве я оформил
групповую с руководителем Махаром. Драгоценности Мариинского балета
оживлённо ждали отправления поезда на перроне. Пришёл Фарух и сообщил,
что Махар поехать не может. У него возникли проблемы. Мне не было обидно,
что он просто меня кинул и не захотел тратить время на поездку. Конечно, я мог
справиться и сам. Но групповая виза была мною оформлена на него и на
границе литовские парни могли нас просто завернуть обратно. В середине ночи
поезд остановился на границе в Пыталово. Наши погранцы пропустили нас без
пыток, а вот литовцы, посмотрев на паспорт Махара, переданный им для
проезда Фаруху, стали пристально вглядываться в моё крестьянское лицо. В это
время я тарахтел, как кофемолка, приглашая их с жёнами на спектакль артистов
балета за пятьсот километров в городе Вильнюсе. В этот день звёзды встали как
надо и нам открыли семафор.
Инна встретила меня с восторгом и поселила в моей любимой гостинице
«Стикле». Фарух попросил репетицию для труппы и мы сразу поехали в
оперный театр. Литовцы с радостью встретили наших и проводили их в
репетиционный зал. Мы с Инной проехали по городу, посмотрели рекламу,
заглянули в кассы. Билетов не было. Это сулило успех. Большой успех. Мы
поехали в гостиницу и стали ждать вечера, наслаждаясь уютом.
Приехав за час до гала-концерта, я зашёл к директору оперного театра,
чтобы договориться о расчетах. Аренда была мной оплачена заранее.
Оставалось получить выручку с билетов и праздновать успех. Директор, хитрый
и циничный литовец, развёл руками и сообщил, что ни одного билета не
продано. Литовцы то ли не любят балет, то ли не видели рекламы, то ли у них
кончились деньги на культурные мероприятия. Не сбавляя темпа речи он стал
меня успокаивать и обещал за считанные минуты собрать полный зал своих
знакомых, чтобы создать праздничную атмосферу для русских артистов. Инна
сидела бледная. Я просил её нанять людей и продавать билеты самостоятельно,
а она упиралась и убеждала меня в порядочности этого директора, который к
ней очень хорошо относится. Рядом с Инной сидел Андрей в малиновом
пиджаке, который тоже к Инне очень хорошо относился. Я своими руками и
голосом должен был упросить директора наполнить зал людьми и обворовать
меня до нитки. Мне ничего не оставалось. Я это сделал.
Зал был полон, люди висели гроздьями на балконах. Несравненная Ульяна
Лопаткина, прелестная Анастасия Волочкова, Юлия Махалина, дуэт Дианы
Вишневой и Фаруха Рузиматова танцевали под несмолкающие овации. Что
признала Инна, как свой просчёт, это то, что она забыла договориться о
корзинах цветов для звёзд мирового балета. Ужин был прекрасным. Все ели с
большим аппетитом. Где-то вдалеке ненавязчиво звучало пианино. Мне
оставалось выплатить из своего кармана гонорар артистам, чтобы все были
довольны гастролями Мариинского балета в Оперный театр Вильнюса.
Грустным был только я.
Попрощавшись с Инной, я был счастлив, что удалось забрать в баке свои
деньги. В поезде я рассчитался с артистами и закрылся в своём купе, оставив их
радоваться своему успеху и благополучному концу. В Пыталово поезд
остановился и в вагон вошли русские таможенники. Два псковских нищих
мужичка в кепках с зелёными лычками, ничего кроме Пыталово в жизни не
видевших. Я сунул им свою декларацию и смотрел в темноту за оконным
стеклом. Истошный крик таможенника разорвал ночную тишину вагона
- Сто тысяч долларов?
Изо всех купе вагона высунулись сонные рожи и уставились на меня.
- Пройдёмте!
Они долго вели меня по перрону и затолкали в какую-то собачью будку, которая
у них считалась таможней. Один сел на табурет, закурил беломорину и стал
пристально смотреть на меня, другой аккуратно пересчитывал деньги.
- А поезд не уйдёт? - Осторожно поинтересовался я.
- Поезд уйдёт, а ты останешься. - равнодушно заключил тот, что курил
папироску.
- Точно. Сто тысяч долларов.
Поезд бесшумно тронулся и поехал в Питер.
- А-а-а! - заскулил я, понимая, что они могут взять мои деньги, а меня мёртвого
закопать в канаве на окраине Пыталово.
- Номера сличай. Может он фальшак везёт? Так мы его определим в казённый
дом.
Таможенник с сухой, изголодавшейся рожей стал сличать номера сотенных
долларовых купюр. А я начал молча, про себя, молиться Богу.
К утру они закончили сверку. Фальшивых долларов не обнаружилось. Они
отдали мне пачку денег и разрешили идти.
- Спасибо. – процедил я. А как мне теперь добраться до Питера.
- А скоро минский пойдёт. Садись и уёбывай.
Спорить я не стал. Действительно, скоро подошёл минский. Проводница
седьмого вагона посадила меня на боковое место за пятьсот рублей. Мне
хотелось расцеловать её, как родную мать.
Меня спас ОСКАР. Поездка в Америку на церемонию вручения призов
Американской киноакадемии прервала череду банно - прачечных процедур. Это
было похоже на отпуск, на заслуженный отдых в санатории Совета министров,
на экскурсию в страну линчевания негров и жёлтого Дъявола. Тринадцати
часовой перелёт в Лос-Анджелес окончательно убедил меня в том, что живу я
теперь в другом измерении. Покачивающийся пол салона авилайнера стал для
меня, как для моряка воздушного океана, родным и привычным. На земле меня
покачивало из стороны в сторону. Даже на американской.
Никто не знал чем закончится этот бал у Золотого тельца. Продолжался он
несколько часов к ряду. Сцена и часть зала работали как станки ткацкой
фабрики, без остановок и перерыва на обед. Никита несколько раз выходил в
фойе и пропускал дозу вискаря. Финал приближался. Публика пребывала в
полном изнеможении. Самые острые шутки, от которых зал взрывался пару
часов назад, вызывали только рокот приглушённого смеха.
- И ОСКАР за лучший фильм на иностранном языке уезжает в РОССИЮ.
ОСКАРА получает режиссёр и продюсер фильма «Утомлённые солнцем»
Никита Михалков.
- Зал взорвался аплодисментами так, как будто открыли огромную бутылку
Шампанского, как будто прозвенел будильник и все проснулись, как будто и не
было этого изнурительного многочасового марафона выдачи призов, пения,
плясок и длинных, трогательных речей.
Никита вскочил с места, схватил за руку Надю и твердым, уверенным
шагом пошёл на сцену под оглушительную овацию звёзд мирового
кинематографа. Он стоял с ОСКАРОМ в одной руке, Надей, поднятой на
другой, и слушал гром рукоплесканий самых обворожительных красавиц и
неотразимых киногероев, улыбающихся такими знакомыми ослепительными
улыбками.
Великий пост
Николай Ник Ващилин
Прокат «Утомлённых солнцем» по России подходил к концу. Не осталось ни
одного уголка нашей огромной обглоданной Родины, где бы мы с Михалковым
не побывали с его фильмом. И Сибирь всю объехали, и Дальний Восток. Везде
принимали Никиту с таким радушием, что овации в зале переходили в
скандирование лозунга «Правь нами, Никита!» и «Никита - Севера твои!».
Телекомментатор Киселёв на НТВ подлил тогда масла в огонь, и прослышав
про намерения Михалкова баллотироваться в президенты России, сделал с ним
большое интервью на эту тему. Михалков убеждал Киселёва, что по сути
управление страной мало чем отличается от постановки спектакля в театре, а
поэтому лучшим президентом будет он, Михалков. Справился же
посредственный актёришка Рональд Рейган с ролью президента Соединённых
Штатов Америки. Во Владивостоке местный авторитет по кличке Пудель с
прицелом на будущее приехал провожать нас на аэродром,остановил самолёт на
взлётной полосе, поставив поперёк свой джип и принёс с братками в салон
несколько ящиков шампузы. Пока не накачал всех пассажиров за здоровье
Никиты Сергеевича, самолёт не тронулся с места. Я уже планировал поездки в
Киев, на родину к оператору кинокартины Вилену Калюте и к сценаристу
Рустаму Ибрагимбекову в Бакы, когда меня вызвал Михалков и сказал, что
нужно уважить Ингеборгу Дапкунайте и съездить с картиной к ней в Вильнюс.
Я согласовал с Ингеборгой сроки на начало марта 1996 года и нашёл
компанию, которая согласилась нас принять на коммерческих условиях за
хороший гонорар. Это были две русские девчонки Инна Точёнова и её подруга
Наташа, процветающие на прокате артистов из бывшего СССР в столице
независимой Литвы. Планировалось уложиться в два дня с ночёвкой. Прилетели
мы под вечер и, забросив вещи в отель, поехали в кинотеатр. Было
воскресение. Прощёное воскресение. Последний день масленицы. Улетая из
Москвы, Никита расточал объятия и просил прощения у соратников по студии
ТРИТЭ. В самолёте решили в чистый понедельник начать новую жизнь, как
когда-то в школе с понедельника начинали начисто писать в новую тетрадку.
Ингеборга с Никитой вышли после фильма и долго кланялись на
аплодисменты. Внезапно зал притих и в проходе появилась рыдающая старушка
с протянутыми руками, ковылявшая к Никите. Зал замер и смотрел на неё.
Старушка подошла к сцене и протянула руки. Никита поднял её, как ребёнка на
сцену и поцеловал. Ингеборга поднесла к ней микрофон и её рыдания стали
слышны всему залу. Потом сквозь слёзы она произнесла сокровенно
- Надя – это я!
Зал взорвался громом аплодисментов. Они гремели в честь той маленькой
девочки на экране, у которой завистливый и злобный чекист Митя только что
навсегда отнял отца.
Приём организовали в ресторане гостиницы, что могло облегчить наши
полуночные блуждания по Вильнюсу. Но не тут-то было. Последний день
масленицы нужно было догулять как следует. Православные люди после шести
вечера начинают заговение на пост, а те, кто уже налил по самый воротник,
гудели до утра. Мы закончили омовением в сауне с нимфами и сифилидами
литовского производства.
Поутру сильно болела голова и хотелось опохмелиться. Литовские подруги
принесли квасу и предлагали налить в него коньяку. По-русски они говорили
неважно. Одну половину нужных нам слов лучше знала Инна, другую - Наташа.
Поэтому мы ими менялись. Перед отлётом в Москву мы решили немного
перекусить и попросили девушек заказать нам в ресторане какое-нибудь
простое постное литовское блюдо, вроде варёной картошки. Принесли
картошку под названием "цеппелины". Она и в правду напоминала своим
видом немецкие дирижабли. Официантка, которая принесла картофельные
дирижабли, вежливо предложила нам винную карту.
- Нет, нет, спасибо. У нас, православных, сегодня Великий пост начинается –
сказал Никита.
Мы жадно откусили картофелины и вытаращили друг на друга глаза. По
щекам текло литовское сало. Оказывается, рукоделы–литовцы готовят эти
"цеппелины" из картофельного теста, щедро фаршируя его свиным салом.
Подняв глаза на смущённую хозяйку, Никита отчаянно махнул рукой
- Наливай, прости Господи.
- Благоприятного поста, батюшка – съязвил я.
- И тебе не хворать, праведник.
Не хочу в Париж
Не помню точно, когда появилась в моём мозгу эта навязчивая страсть. В
детстве я не знал ничего про Париж. И уж тем более туда не хотел. Мороженое
можно было купить и в гастрономе на Васильевском острове. Кино тоже
показывали в «Балтике», на седьмой линии. Женская баня была в проходном
на Съездовской. А чего было ещё хотеть в Париже?! Вспомнил! Ну, конечно же,
это Жан Габен. В "Балтике" шёл фильм "Набережная туманов". Детям до 16
вход воспрещен! А это значит показывают такое, чего и в женской бане не
увидишь. Нужно было прорваться. Техника прорыва было отработана до
деталей. Когда с очередного сеанса народ выходил из зала плотной толпой, мы
ухитрялись протискиваться между гражданами и прятались в туалет.
Отсидевшись там до начала следующего сеанса, мы незаметно для контролёрш
проникали в зал и устраивались на свободное местечко. Так вот Жана Габена я
полюбил, как старшего брата. Он же беглый арестант побил бандитов и спас
честь проститутки. То, что у проститутки нет чести, нам было непонятно.
Парижа в фильме не было. Но был Гавр. Или Марсель. Тоже красиво.
Когда папа мой сидел в тюрьме за публичное оскорбление Никиты Хрущёва,
осмелившегося унизить при живых солдатах их полководца в великой
кровопролитной войне Георгия Константиновича Жукова, в Москву из Парижа
приехал французский певец Ив Монтан. Его концерт показывали по
телевидению. А телевизоров тогда почти ни у кого не было. Мама напросилась
к какой-то знакомой на второй линии, потащила с собой и меня. Маленькая
комната была набита людьми так, что экран телевизора, величиной с чайное
блюдце, еле виднелся между телами. Мужчина приятной наружности, очень
похожий на нашего папу, словно потешаясь надо всем этим, приплясывал и пел
французские песенки. Мне это быстро наскучило. Но песня про опавшие листья
потом ещё много лет звучала в моих ушах.
Застряло в моём мозгу это слово в четырнадцать лет, когда в школьной
библиотеке я, листая журнал «Физкультура и Спорт», прочитал статью о
чемпионате мира по дзю-до, проходившем в Париже. На фотографии два борца
в белых кимоно сплелись в летящий клубок. Победив всех хитроумных
японцев, чемпионом мира стал гигант из Голландии по имени Антон Хеесинк.
Поразило меня то, что на время чемпионата из Парижа исчезли все хулиганы.
Мечта о спокойной жизни в бандитском послевоенном Ленинграде была
доминирующей.
После пяти лет упорных тренировок в зале борьбы самбо я занял третье
место на первенстве СССР среди юношей и был включён в сборную команду
для подготовки к первенству Европы. Оно должно было проходить в Лионе 9
марта 1966 года. А это почти Париж. Сердце от радости выпрыгивало из груди.
Чем ближе был день отлёта, тем больше мне хотелось в Париж. Выдержав
трудные и жестокие схватки во время подготовки к этим соревнованиям, я,
засыпая после изнурительных тренировок в спортзале ЦСКА на Песочной, дом
3, бродил в своих снах по Парижу. К этому времени я уже начитался Хемингуэя
и Париж стал для меня более осязаемым, чем раньше. Хотя, что именно я
должен был ощутить, приехав в Париж, объяснить я себе не мог. Но я и не
приехал туда. За три дня до отлёта я заболел ангиной и меня вместо Парижа
увезли на операцию тонзиллэктомии в больницу уха, горла и носа. Отчаяние
было настолько сильным, что я хотел покончить жизнь самоубийством. И это в
девятнадцать лет. В расцвете сил и таланта.
На экраны СССР в 1967 году вышел фильм Клода Лелуша "Мужчина и
женщина". С этого момента все советские люди точно знали, что счастье есть.
Его не может не быть. И живёт оно в Париже. И самый романтичный мужчина
на свете это каскадёр и гонщик. С этого момента путь в Париж был выстлан
светом солнечного восхода. Только в Париж. А каскадёром я стал здесь, в
родной и замкнутой России. До поры до времени.
Уже обучаясь в институте авиационного приборостроения, мне удалось
приоткрыть железный занавес, опущенный над нашей страной, и побывать за её
границами в других странах. Я ощутил величие Вавеля в Кракове, я восторгался
живописью Леонардо да Винчи в его художественной галерее, я гулял по
Варшаве, наслаждался запахом кофе в Познани, стриптизом в ночных клубах
Гданьска, удивлялся многообразию зверей в зоопарке Берлина, утопал в
уютных креслах баров Ляйпцига, изумлялся картинами дрезденской галереи,
нежился в турецких банях Будапешта, молился в кафедральном соборе Софии,
тащился по золотым пескам до сказочного острова Несебр но … Париж мерцал
в ночных снах миражом своих мансард и башен Собора Божией матери.
Мечта перелететь океан и задрать голову на небоскрёбы Нью-Йорка к концу
семидесятых стала превращаться в реальность. Мне удалось оформить
стажировку в Америке в школе Ли Страсберга для завершения моей научной
работы в Театральном институте. При оформлении необходимых документов
грянула война в Афганистане и американцы прекратили с нами все научные и
культурные связи. Вот тут-то из сиреневого импрессионистического тумана
снова появился Париж. Куратор зарубежных стажировок в Министерстве
высшего и среднего специального образования предложила мне для
удовлетворения моих научных запросов Францию. Правда я не знал
французского языка, но до собеседования в посольстве оставалось ещё три
месяца.
Каким-то чудом удалось добыть персональное приглашение от Жана-Поля
Бельмондо. Мой приятель Эрик Вайсберг работал тогда директором на
кинокартине Сергея Юткевича «Ленин в Париже» и согласился по моей просьбе
переговорить с ним. Жан-Поль очень удивился, поведал что в Национальной
консерватории драматического искусства совершенно нечему учиться
представителю страны системы Станиславского, но приглашение для меня
подписал. Спустя три месяца, пройдя курс подготовки по французскому языку и
другим полезным предметам, я прошёл собеседование с атташе по культуре
посольства Франции, что в Москве на проспекте Мира, и получил въездную
визу сроком на один год. Когда я собрал свой чемодан и собрался вылететь в
Париж, меня вызвал ректор ЛГИТМиКа Николай Михайлович Волынкин и
сказал, что поездка отменяется. На меня в Обком КПСС поступило анонимное
письмо с клеветническими обвинениями в антисоветизме и связи с бандитами и
предателями Родины. Сделали это друзья Володи Путина, которые
конкурировали со мной в сфере кинематографа, мой бывший тренер и
завистники из моего института. Чтобы проверить эту ложь требовалось время.
Стажировка была сорвана. Такой точный временной расчёт мог сделать только
большой специалист, работавший в этой пятой службе КГБ. Для подстраховки
я написал письмо с протестом начальнику управления КГБ СССР по
Ленинграду и Ленинградской области Д.П.Носыреву и самому Председателю
КГБ СССР Ю.В.Андропову. Я был уверен в своей непогрешимости и
мерзопакостных происках моих завистников. Через три месяца следствия меня
оправдали, но стажировка была сорвана. Париж растаял в тумане.
То, что запретный плод сладок, известно давно. Любая поездка за границу в
советском обществе воспринималась, как свершившийся подвиг. Любые
пластмассовые безделушки из-за границы воспринимались
соотечественниками, как «аленький цветочек». Странным было то, что ни один
город мира, ни Лондон, ни Вена, ни Берлин, ни Мадрид, ни Токио не
произносились мечтательными барышнями светских советских салонов с таким
чарующим придыханием, как Париж. Тому виной была загадка. То ли
приключения мушкетёров Людовика XIV, так сказочно описанные Александром
Дюма, то ли выставки импрессионистов, вызвавшие на них шквал критики, то
ли восторженные воспоминания Хемингуэя о проведённых в Париже годах, то
ли любовь к Маленькому принцу Антуана де Сен-Экзюпери, то ли фильмы
Лелуша – Бог его знает. Но только о Париже мечтали по ночам все советские
люди. Мечтал и я. Мечтал до галлюцинаций, до такого накала страсти, которое
похоже на всполох пламени при трении палочки нашими предками при
разжигании огня. И мечта моя, наконец, сбылась.
Как ранняя весна, наступила Горбачёвская перестройка, а с нею советским
гражданам была разрешена свобода передвижений по миру. Правда двигатьсято разрешили, но с таким числом ограничений, что похоже это было на
передвижение в кандалах. Денег выезжающим меняли мало. Триста советских
рублей на человека во Внешэкономбанке обменивали на 210 долларов США по
курсу за один рубль давали 66 центов. Ну такие доллары паршивые, а рубли
такие крепкие на международном рынке были в то время по мнению нашего
правительства.
Андрей Кончаловский проживал тогда в Америке и снял два прекрасных
фильма "Возлюбленные Марии" и "Поезд-беглец". Как раз в этот момент он
снимал в Америке "Танго и Кэш" с Сильвестром Сталлоне. Получив солидный,
измеряемый сотнями тысяч долларов, гонорар, он купил квартиру в центре
Парижа. От своей природной доброты и щедрости он стал приглашать туда
своих друзей. Мне неслыханно повезло оказаться в их числе. Андрей пригласил
в Париж меня, а своего агента Николь Канн попросил пригласить мою жену.
Гражданин Франции должен был гарантировать приглашаемому не только
кров, но и определённые социальные гарантии и медицинскую страховку.
Получив по почте два листочка бумаги с какими-то каракулями, я советский
человек не мог поверить в их магическую силу. Но, простояв несколько часов в
очереди во Французское консульство на набережной Мойки, мне ткнули
печатью в международный паспорт и сказали, что я могу въехать во Францию
на три месяца. Международный паспорт выдавал районный Отдел виз и
регистрации. Это было похоже на преисподнюю. Десятки советских граждан с
приглашениями от друзей и родственников толпились во всех коридорах и на
улице и ждали момента, когда сотрудница ОВИР, просмотрев документы и
фотокарточки, не пошлёт тебя на три буквы, а примет твои документы и
попросит подождать официального приглашения на получение паспорта или
отказа. Случилось чудо. После проработки моей личности в КГБ мне выдали
международный паспорт со сроком действия один год.
Сомневаясь в том, что такая лафа продлится долго, я написал письмо в Рим
супругам Гаррубо, которых принимал у себя в гостях в Ленинграде в 1984 году.
Тогда Андрон попросил меня принять известного фоторепортёра Марио
Гарруба и помочь ему снять репортаж о Петербурге. Я с удовольствием помог
Марио и получил от него приглашение в гости, в Рим. Тогда это было
нереально и я пропустил его слова мимо ушей. Теперь я послал Марио и Алле
письмо с просьбой прислать приглашение. Через неделю приглашение валялось
в моём раздолбанном почтовом ящике. В Итальянском консульстве мне
поставили въездную визу и путь в Италию был открыт.
Добираться в Париж я решил поездом, чтобы проехать по земле Европы и
посмотреть из окна вагона на её сёла и города. К тому же в Западном Берлине
жил мой приятель с Невского, Валера «Манекен». Вещей у меня собралось
немного. Джинсы и батановая сорочка. Ещё скрученные в рулон два холста
Виктора Тихомирова, которые приглянулись моим итальянским друзьям, но
вывезти тогда из СССР предметы искусства не представлялось возможным.
Приехав на границу СССР со своим скарбом, меня потащили на досмотр. На
вопрос таможенника по поводу холстов, я сказал ему, что везу в подарок
собственные поделки, и развернул холсты.
- Ой, мамочки ! – закрыл одной рукой глаза таможенник, а другой, махая мне в
сторону выхода за границу.
Валера встретил меня в Западном Берлине на своём Мерседесе и повёз в
Торговый центр. С детства знакомый российский тюремный окрик и скудная
пайка исчезли за берлинской стеной. Показалось, что навсегда. Изголодавшихся
по шмоткам и еде советских людей сбивали с ног показом изобилия. Шесть
этажей одежды, обуви, колбас и пирожных привели нас в состояние
переедания. Больше всего меня поразило громкое и повсеместное щебетание
птиц. Казалось, что они поют за твёрдую валюту. Всё вокруг вселяло в душу
такой восторг и беспечность, что хотелось петь. О соле мио! Сидя в кафе
Кёльнского вокзала, я заметил мальчишек, которые швырялись конфетами,
загребаемыми ими из вазонов, как снег, и решил, что сейчас их убьют у меня на
глазах. Но никто не обратил на них ни малейшего внимания. Проехав
Германию, мы пересели в Ахене на французский поезд и, проскользив глазами
по просторам Нормандии, плавно подъехали к перрону Северного вокзала – Гар
дю Нор. Когда я вышел из вагона под его стеклянную крышу, волосы на голове
и на всём моём теле встали дыбом. Я в Париже! Это невероятно! Ощущение
было такое, как будто я вышел из тюрьмы, где просидел сорок лет.
Кругом суетились и куда-то торопились красивые французские люди. Лица
их отражали спешку, озабоченность, тревогу, радость, опасение, измену,
любовь, достоинство…. Но не было видно и тени рабской покорности.
Свобода, равенство, братство! Allons enfants de la Patrie,
Le jour de gloire est arrive! Да здравствует Париж! Да здравствует Франция! Да
здравствует Свобода! Да здравствует Достоинство!
Николь встретила нас и отвезла на рю Вашингтон, на квартиру Андрона,
прямо у Триумфальной арки. Наспех побросав вещички и проглотив стакан
коньяку, недопитого в дороге, мы вышли на Елисейские поля. Кругом сновали
люди, говорившие по-французски. Несмотря на мои уроки французского, я мог
понять только то, что это не немецкий. Подойдя к полисмену, я чётко
выговорил «пардон, мсье» и задал свой вопрос:
- У сё трув лё стасьён дю метро?
- Пардон?! – чётко ответил полицейский.
Я повторил свой вопрос. Потом третий раз. Полис смотрел на меня, вытаращив
свои французские глаза, и как будто издевался надо мной.
- Ты что, глухой? - заорал я в негодовании.
- Он просто не понимает вашего акцента, мсьё. А метро в двух шагах отсюда –
на чистом вологодском масле объяснила мне русская дамочка с французским
гражданством. Слава Богу, у меня не хватило сил задать ей вопрос вежливости о
том, как она здесь оказалась.
Добравшись до Собора Святого Благоверного князя Александра Невского на
рю Дарю, я, наотвешав земных поклонов и приложившись к иконам, подошёл
на благословение к батюшке.
- Откуда вы милейший? - спросил батюшка.
- Из Ленинграда - с гордостью произнёс я.
Это у вас так теперь Санкт-Петербург называют? Бог благословит!
От голода кружилась голова. Держа в мозгу цифры своих бухгалтерских
подсчётов о том, что на четыреста долларов мне с женой нужно прожить в
Париже целый месяц, да ещё купить два билета до Рима, я решил зверски
экономить. Обойдя сторонкой все кафе и рестораны, я зашёл в пивной бар на
Елисейских полях, чтобы купить какой-нибудь дешёвенький бутербродик. На
витрине красовались куски багета с салатом и ветчиной по пятнадцать франков.
Такой роскоши я себе позволить не мог.
- Пардон, мадемуазель! А нет ли у вас бутербродов с сыром? – вежливо спросил
я, памятуя своим совковым мозгом, что дешевле бутерброда с сыром,
высохшего как осенний лист, в станционном буфете любого советского вокзала
ничего в мире нет.
- Для вас, мсьё! Конечно, мсьё! - убегая на кухню, щебетала французская
девушка.
Через несколько минут мне принесли кусок багета с горой тонко
нарезанных ломтиков сыра. И счёт. Пятьдесят франков. Я выпал в осадок. Сыр
у французов оказался деликатесом. И так было всегда. Мы жили в разных
мирах, в разных измерениях.
Целый месяц я стирал подошвы модных ботинок асфальтом Елисейских
полей. С утра и до вечера я бродил пешком по Парижу. Забираясь на гору
Монмартра, отдохнув на паперти Собора Сакрокёр, обозрев сверху милый,
любимый и желанный Париж, я спускался к вечеру на Бульвары, пляс Пегаль,
пересекал пляс дё Конкорд и брёл в Латинский квартал слушать уличных
музыкантов. От августовской жары днём я прятался в прохладе парижских
музеев. Иногда вырывался в предместья, чтобы вдохнуть аромат французских
трав. Лё Бурже, верховья Сены с гребными клубами аристократов, а вечером
беседы с клошарами на её набережных у Нотр Дам дё Пари, книжные развалы
и.. снова Латинский квартал. Поклон изгнанникам на Сан Женевьев дё Буа,
прогулки в парке Версаля, ароматный кофе в Люксембургском саду и омовение
натруженных, истоптанных ног в его фонтанах. Музей Родена, собрание
импрессионистов, Бобур с его книжными кладовыми, библиотеки Сорбонны,
разговоры со студентами, приёмы у французских друзей Андрона, поездка к
Юрию Купер, спектакли и репетиции в Комеди Франсез у милой Анны Консини
пролетели как один день. Я прощался с Парижем, купив билет в Милан,
Венецию, Рим и, глядя как убегает перрон Лионского вокзала, думал, что когданибудь вернусь сюда. Не срослось. На восемнадцатилетие моей доченьки я
подготовил ей сюрприз. Договорился с агентом Андрона об аренде квартиры,
приглашениях для меня и дочери, два дня стоял в очереди в Посольство
Франции за визами и ... сообщил ей радостно, что дарю ей Париж. В ответ
услышал ультиматум. Со мной она ехать наотрез отказалась. Но взяла деньги на
два года стажировки в Сорбонне. Мама с бабулей научили её исправно и
педантично получать долги по закону. Я остался сиротой на Родине.
Объехав полмира, блуждая в джунглях Нью-Йорка, пролетая на Хонде по
эстакадам Токио, прогуливаясь вдоль Темзы, я мечтал вернуться в мой Париж.
Но не было уже ни сил, ни денег.Но главное, как только я пытался пробудить
желание поехать в Париж, меня настигало такое чувство, что я приду с любимой
женщиной в спальню бывшей жены. И когда в сладких старческих снах я гуляю
по моим любимым улочкам Парижа, то вздрагиваю и просыпаюсь в холодном
поту от страха увидеть выползающую из-за угла мерзопакостную тень,
укравшую мой праздник. Праздник, который я берёг под подушкой на чёрный
день. Не праздник, который всегда со мной.
Как проехать в Вильфранш
Николай Ник Ващилин
Страсть к путешествиям жила во мне с раннего детства. Когда мы
проводили лето в Старом Петергофе самым желанным занятием был поход на
Бельведер. Как только мы своим отрядом покидали территорию детского сада
всё вокруг - цветы, поля, рощи, озёра - приобретало сказочные очертания. Это
чувство живёт во мне всю жизнь.
Приехав в Бланес по туру и ни в чём не нуждаясь я быстро затосковал по
путешествиям. Сначала я съездил в Барселону на корриду, потом на велосипеде
проехал по шоссе вдоль берега моря. Необычайные красоты скалистых берегов
манили меня всё дальше на север, на границу с Францией, в Перпиньян. В той
же стороне находился Фигейрос, где жил когда то эпотажный Сальватор Дали.
А потом я услышал рассказ туристов на пляже об их поездке в Андору. Ездили
они туда за дешёвым шмотьём и вернулись с набитыми мешками. Уже на
следующий день я взял на прокат Пежо 406 и , подговорив соседку по столику
в ресторане, бросился в путешествие.
Мельком взглянув на карту я решил убить двух зайцев, за пару часиков
проехать в Андору по горной дороге, а возвращаться в Бланес через Перпиньян
и по побережью моря. По карте крюк был не большой, но зато этот путь сулил
больше приключений. Два раза по пути в Андору я сворачивал не туда куда
было нужно и оказывался в тихих горных поселениях испанцев, где жизнь
протекала медленно и сладко, как густой пчелиный мёд. Горные пейзажи
заставляли меня остановиться и полежать на склоне, любуясь живописными
видами Испании. Часам к трём пополудни мы приехали в Андору. Андора как
Андора. Кто то когда то загнал людей высоко в горы и они здесь остались.
Наслушавшись росказней про низкие цены мы бросились в магазины, но быстро
поостыли и пошли перекусить в ресторанчик. Вид на ущелье, снежные
вершины и горный воздух возбуждали аппетит. В Андоре люди обедали тем же,
что и все. Мы съёли по бифштексу с овощами, но отказались от десерта и
сказали андорцам и испанцам "Адъёс".
По моим расчётам к ночи можно было добрться до Перпиньяна и провести там
следующий день на пляже с говорливыми французами. На почтовой открытке я
увидел форт, взбудораживший моё воображение. Решив, что кофе мы выпьем в
кафе по дороге, я заправил свой Пежо бензином и нажал на акселератор.
Стремительный бег моего болида продолжался не долго. Дорога начала петлять
в горах такими виражами, подъёмами и спусками, что я сползал на тормозах как
подросший щенок в чужой дом. Притормозив в очередной деревушке, чтобы
уточнить дорогу, я с удивлением обнаружил, что люди говорят на французском.
Моя спутница, видимо проклиная тот час, когда согласилась со мной поехать,
взмолилась о чашечке чёрного кофе, который ждала с самого обеда в Андоре.
Мы зашли в местный ресторанчик и попросили кофе. Хозяйка ресторана,
абсолютно опереточного вида толстушка, объяснила мне на чистом
французском, что до Перпиньяна ехать часов десять. Я подумал , что слабо знаю
французский , всё не так понял и допив наспех кофе бросился в путь.
По тому как заложило у нас уши, я догадался что мы поднялись высоко в
горы. После перевала дорога жуткими петлями начала спускаться вниз. В свете
моих фар я вовремя различал поворот и со скрипом тормозов зависал над
зловещим обрывом. Спутница сладко спала. Долго ли коротко ли, но дорога
выпрямилась и я, возблагодарив Господа, понёсся вперёд к Перпиньяну.
Какое то время я ехал вдоль горной реки и увидел в лунном свете на её другом
берегу огромное здание. По мостику я свернул к нему, надеясь, что это отель.
Подъехав к центральному фешенебельному входу с потушенными фонарями я
удивился отсутствию персонала и постояльцев. Часы показывали полночь. По
моей коже побежали мурашки. Сцена их фильма ужасов. Не тревожа спящую
спутницу я робко походил у входа и оцепеневшими руками открыл дверь.
Вестибюль этого загадочного заведения был освещён слабым светом и зиял
пустотой. В зловещей тишине шуршали ночные бабочки. Сделав несколько
шагов я повернулся и выбежал на улицу. Мой одинокий Пежо стоял под
фонарём и грустно смотрел на меня фарами. Открыв дверцу я разбудил
спутницу и она, сладко потянувшись и зевнув, простодушно спросила
- Что, приехали?
- Приехали... - буркнул я и включил зажигание.
Пежо легко завёлся и под моим чутким руководством поехал от этой
загадочной Обители. Выехав на дорогу, я перекрестился и сквозь сжатые от
страха губы сказал Марине, что свободных мест не оказалось. Спустя десять
минут мы оказались в очередном горном городишке. Единственный местный
ресторан был полон людьми, орущими пьяными голосами французские песни.
Мест в гостинице не было. Я снова летел по извилистой дороге, вдыхая ночной
горный воздух и слушая шум реки через открытое окно. Когда глаза стали
слипаться от усталости в фарах появилась табличка с названием ВИЛЬФРАНШ
де КОНФЛАН
Через минуту другую перед нами выросли высоченные крепостные стены с
башнями и раздался звон колокола. Чувство сказочного ужаса усилилось. Заехав
в открытые крепостные ворота и очутившись в уютном дворике, я подумал , что
мышеловка захлопнулась. По дворику шатающейся походкой прошла парочка.
Задать им вопрос на своём ломаном французском я не решился, боясь их
напугать новой немецкой оккупацией. После войны хоть и прошло шесть
десятков лет, но кто знает? В светящихся окнах мелькали тени. Я с опаской
вошёл и увидел консьержа за гостиничной стойкой.
- Эскё ву заве лё шамбр а куше?
- Уи, мсьё. Ву дезире келько шёз пур манже?
Радости моей не было конца. Мы нашли пристанище. Мы нашли пристанище в
ночном горном ущелье. Нам подали вино и какие то булочки. Всё ,что осталось
после их французского воскресного дня. Моя спутница приняла всё
произошедшее как должное. Я как чудо. Наступал третий понедельник сентября
1999 года.
Всю ночь, как только мы погружались в сон, в открытое окно ударяли в
колокол часы на башне. В номере стоял густой запах табачного дыма ничем не
выветриваемый. Но спали мы в кроватке сладко обнявшись и среди людей.
Впрочем, кто это знает, что это были за люди. Может они людоеды и
позавтракают нами.Но пока у них не проснулся аппетит мы решили поспать.
Семь ударов колокола возвестили о новом наступившем дне. Под окнами
слышался людской гомон. Туалет оказался во дворе, а мыться пришлось в
фонтане. За утренним кофе с горячими круасанами приветливые "людоеды" нам
любезно рассказали, что мы находимся в горном районе Франции , в крепости
Вильфранш, по преданию во владениях нечистой силы. Это порадовало.
Крепость с маленьким городком в одну улочку была изумительно хороша в
ярких лучах солнца. Ночью она мне понравилась меньше. Посмотрев на
дневные хлопоты местных жителей и сделав пару фоток на память на фоне
каменных стен мы быстро остыли к их промыслам и сломя голову бросились в
Перпиньян. Бармен обещал нам часов шесть пути по достаточно ровной дороге.
Удивляло и радовало, что Пежо 406 , взятый на прокат в захудалом испанском
агентстве вёл себя изумительно. Под ровный гул его мотора мы добрались до
очередного французского городка, название которого я даже не прочёл, и
оттянулись в местном ресторане, как освободившиеся зэки. Я не смог отказать
себе в глотке сухого красного вина под изумительный сырокопчёный окорок.
Моя подруга собрала немного клубники на местном рынке и украсила ею
десерт.
Дорога становилась всё прямей и шире и вскоре мы уже летели в потоке
автомобилей, занимавших все четыре полосы. Перпиньян вилял улочками и
моргал сфетофорами. Мы побродили по магазинам, выпили кофе и расспросив
местных жителей поехали по дороге в Испанию. Через пять километров, на
границе с Испанией мы нашли заветный форт с почтовой открытки. Это было
потрясающе. Высоченные каменные стены вырастали прямо из моря. Мы
сидели в ресторанчике напротив и не могли оторвать от него глаз. Даже свежие
устрицы и белое вино не могли отвлечь нас от этого зрелища. Начало
смеркаться. Мы неохотно тронулись в путь попрощавшись с милой и доброй
Францией. Но мне не терпелось проехать по шоссе вдоль берега моря с
отвесными скалами.
То ли отужинав устрицами, то ли вспомнив прошедшую ночь с несмолкаемым
колоколом, каждый час бившим по голове, но моя спутница запросилась домой
в Бланес. Я возмущённо протестовал. Это значило бы упустить главную цель
путешествия – Фигейрос с его скалистыми берегами. Мои аргументы не
убедили Марину и она продолжала настаивать на скорейшем возвращении в
Бланес. Может быть её больше колокола пугала перспектива ещё одну ночь
проводить со мной в одной постели. Это задело меня за живое и я заартачился.
Марина спорить не стала, подошла к автостоянке и через минуту исчезла в
сумерках с другим попутчиком.
Быстро стемнело. Настроение было испорчено. Одному ночевать и
продолжать путешествие не хотелось. Спустя несколько минут я летел по
широкому шоссе, выжимая из Ситроена его последние силы. Вдали показались
мерцающие огни Бланеса, где меня ждал уютный номер с широкой кроватью и
морским бризом в открытых окнах.
На звтраке Марины не было. Наверное отсыпалась после многотрудного
путешествия по французским Вильфраншам и Перпиньяном. Когда я не нашёл
её и за обеденным столом, то решил заявить о пропаже в полицию.
Спустившись в холл отеля через стеклянные витрины я увидел Марину со
спортивной сумкой, садящуюся к испанскому мачо в белый кабриолет. Крутых
и обрывистых скал Коста Дорадо я так и не увидел. Тогда в темноте их было
трудно разглядеть, а утром я поехал в другую сторону.
Чудо в суконных ботах
Нас всех, рождённых своими матерями, сподвигали на подвиги. Во имя семьи,
Родины, школы. Путь был освещён трудом, знаниями, талантом и ... Промыслом
Божиим. Кому-то хотелось быть лётчиком-космонавтом, как Николаю
Нелюбину, а его "кинули" под поезд. А космонавтом стал Юрий Гагарин,
простой и честный паренёк.
Я никогда не помышлял быть Президентом России. Ленин, Сталин!!! Правда
Хрущёв, Брежнев и Горбачёв сделали эту должность для меня не вожделенной
мечтой, а наказанием Божиим!
Учился я хорошо, даже иногда отлично. Успехи в спорте, в общественной
жизни и пр. Рядом со мной рос, учился и занимался спортом Вова Путин.
Учился, как он о себе сам пишет, средне, с грехом пополам к 25 годам стал
мастером спорта, взяли служить в КГБ /не самая почётная работа в СССР/, да
ещё в ГДР, откуда люди валили на Запад через бетонную стенку. Невидимка
этакий. Потом загадочная история с переводом в помощники проректора. Тогда
так выгоняли из кадровых работников КГБ за проколы. Бывало, как с его
другом Евгением Олейником или Валерием Добриковым, переводили в
милицию, к кормушке поближе. Потом помощник Собчака, потом знаменитая,
но забытая сцена беседы Ельцина с Собчаком по поводу выборов президента
1996 года, когда Собчак посоветовал Ельцину не выдвигать свою кандидатуру, а
сам хотел быть президентом России. Потом Путин провалил его выборы в 1996.
Казалось на этом всё и закончится. Параллельно с Вовой, я был в его глазах
стилягой, но закончил ЛИАП, аспирантуру, защитил диссертацию, работал 10
лет доцентом и собирался на стажировку во Францию. По совместительству
работал в кино каскадёром, растил детей. Кто-то из Вовиных друзей накатал на
меня в 1982 году клеветническую анонимку о моих связях с бандитами и
сломали мне карьеру. Анонимку проверили, ложь не подтвердилась и Вовиного
начальника Евгения Олейника перевели из КГБ в милицию, в ОБХСС /потом
Вова возьмёт его на работу в Смольный/, но он вскоре погибнет в
автокатастрофе.
Я продолжил свою карьеру проректором по учебной работе в ВИПКе ПТО и
заместителем председателя ТРИТЭ /то есть Никиты Михалкова/, потом
директором БК СПАРТАК.
А Вову позвали в Москву. Спасли от преследований губера Яковлева В.А.
Формально позвал Павел Бородин. Но он-то откуда мог знать про Вову. Чубайс,
Кудрин и их покровитель Отарик Квантришвили, лучший друг Александра
Розенбаума и Александра Ебралидзе - эти да, друзья до гроба.
Но появиться в Москве - это не значит сделать карьеру. Тут пираньи кишат.
В то же время появился бывший Нижегородский губернатор Борис Немцов. Да
при том сам Ельцин его взял в приемники. В то же время появился Никита
Михалков, новоиспечённый друг Кержакова и Сосковца, заменивший ими
выбывшего из Кремля друга и вице-президента Алексанрдра Руцкого.
Михалков рассказывал по НТВ Евгению Киселёву, как он будет
режиссировать Россией. И пример артиста Рейгана перед глазами был
сногсшибательный. И всероссийский дамский угодник, хоть куда. И папа
Гимны написал. Казалось бы, сам Бог путь в Кремль указывает, а Богородица не велит. Это он, Михалков Никитка, призывал в 1996 году российских женщин
перед голосованием за президента представить кандидата с собой в постели и
женщины выбрали тогда Ельцина. Они предпочли отдаться Ельцину, взглянув
на Зюгана и Явлинского. Правильный выбор. Для четырёхлетнего онанизма.
В то же время в Кремле бабачил Борис Березовский с семибанкирщиной.
Точнее он всех «разводил» на том, что имитировал своё бабачание кремлёвской
комарильей.
И вдруг из-под кремлёвской ёлки вылез Путин. И всё. Началась новая эра.
Эра Путина. Откуда, почему? Богатый Березовский ,доктор экономических
наук, полетел в тар-тарары. Умный и перспективный доктор физикоматематических наук Немцов с огромным опытом хозяйственной деятельности
доедает кремлёвскую лапшу.
Обо мне вообще речи нет, я сбитый лётчик. Продовольственная пайка 4700
рублей на еду, одежду, лекарства и билеты в кукольный театр. Даже у своих
детей ничего не отсудишь на алименты, потому как при пенсии 7000 рубликов я
у Вовы Пу считаюсь богачом с превышением достатка.
А Вова Путин - премьер то есть первый, лидер нации! Что, сдал экзамен на
пятёрку? Нет! Победил всех претендентов-отличников в честном соревновании?
Если, конечно, в соревнованиях принимают участие больные на голову Жирик,
Зюган и пррр. и то без медицинских справок и освидетельствования, то можно и
победить. А если по всей России поискать Чудо-богатырей из военных, учёных,
губернаторов, спортсменов - то можно и проиграть кому-то их них. Хоть разок
за двенадцать-то лет! А если обернуться назад и вспомнить, как Ельцин
расстрелял из танков депутатов, избранных народом, то о каких выборах сейчас
идёт речь?
И кто ваши покровители В.В.Путин, рекомендовавшие вас под новый 2000
год российскому народу, которые расстреливают из танков народных
избранников. Народ-то подумал, что чекист Путин схватил за хвост вора и
разбойника и спасёт его, российский народ. А ВВП с дружками /командой/
начал набивать карманы так, что Берёзе и не снилось. Ротеберги и Пиотровский,
Лужков и Батурина, Черкизона и Кущёвка, Дарькин и Боков, Бут и
Япончик...Мама родная?! Я уж не говорю, что устроил весь этот бардак в 1991
Отарик Квантришвили со своей "партией" Спортивная Россия и другими
авторитетными людьми, типа Япончик, Хасан, Сильвестр и пррр. Журналисты
спрашивают В.Путина - Россия при вас в дупе, народ оголодал, бандитизм,
коррупция. А Вова им в ответ про кризис всемирный. И никто не задаёт вопрос,
что во время кризиса этого его дружки стали миллионерами. Лужок, Дарькин,
Пиотровский Владислав, Ротенберг, Момот, Шестаков и пррр? А это и есть
успехи новой экономической политики. Они ещё и профессора, и книги пишут,
и спортом занимаются, тренера заслуженные. При Советской власти не могли
своих сверхспособностей проявить, а при Путине - нате, будьте любезны. Не
нужно им упираться, землю рыть, учиться на пятёрки, планы пятилетние
перевыполнять, нести безропотно общественные повинности.
Нет! Без чудес здесь не обошлось. Иногда мне кажется, что правит всем его
невозмутимая, до дрожи спокойная Кони. Особенно, когда она бесцеремонно
выходит в зал приёмов и обнюхивает гостей. Тот ли пришёл? Кто его звал,
пидора? Может Пояс Богородицы помог? Или молитва патриарха? И кто был
последним, будет первым!
Так ведь в нашей многострадальной и многонациональной стране миллионы
иудеев, мусульман, буддистов и шаманов молящихся разным Богам?! И все за
Путина, его одного разглядели в огромной толпе разноязыких сограждан.
Видимо светился он каким-то волшебным светом. Да не так это важно. Чудо,
оно и есть чудо!
Камикадзе
Николай Ник Ващилин
Доблестным советским разведчикам Еремею Карелову,Виктору Любимову и
тем многим , чьи имена не могу выдать и сегодня.
Советско-российский народ новой демократической России третий срок
подряд выбирает президентом бывшего полковника КГБ СССР, а потом в 1999
году и директора ФСБ России - Владимира Путина. Что это, как не любовь и
доверие народа к карающим или, как их ещё именовали, компетентным
органам?
История вопроса так глубока, что в неё, как в колодец, страшно
заглядывать. Ну хоть вспомнить опричников Ивана Грозного, Малютку
Скуратова и их злодеяния против неугодных. А утро стрелецкой казни Петра
Алексеевича Романова /ещё не Великого/? Не спасло Софию стрелецкое
войско. Белая гвардия и Третье полицейское управление сгинули вместе с
Императором Всероссийским Николаем Вторым, но служить большевистской
власти не стали. Владимир Ильич Ульянов /по кличке Ленин или Вова Ленский/
создал Всероссийскую Чрезвычайную Комиссию /ВЧК/ во главе с Феликсом
Дзержинским, чтобы добить контрреволюцию и построить в России коммунизм.
А Иосиф Виссарионович Джугашвили /по кличке Сталин или Ося Стальной /
продолжил его дело и уничтожал руками огепеушников /Отдел Главного
Политического Управления, ОГПУ МВД СССР/ всех, кто смел хоть «брызнуть
против ветра».
Комитет Государственной Безопасности при Совете министров СССР строго
стоял на страже политического режима коммунистической партии и прохлопал
всё. По показаниям Проханова – предал, ослушавшись приказа своего
начальника Крючкова, бойцы Альфы не стали арестовывать Ельцина Б.Н. на
пути возвращения из Алма-Аты в Москву в августе 1991, во время «Ч», так
называемого Путча, а по сути последнего рывка в борьбе с организованным
бандитизмом и подставили тем самым миллионы честных бойцов невидимого
фронта и простых тружеников страны СССР. Но несмотря на то, что Борис
Ельцин, как и Адольф Гитлер, запретил КПСС, что он раздал все богатства
страны кучке своих приспешников от «семибанкирщины» /Березовский Б.А.,
Смоленский, Гусинский, Ходорковский, Фридман, Авен, Потанин, Виноградов,
Малкин и примкнувший к ним Абрамович/, выдвинутых на эти должности
авторитетными персонами – офицеры КГБ СССР, дававшие клятву КПСС и
СССР, перешли на работу в ФСБ РФ и охраняют власть и богатства десяти
процентов народа в виде новых олигархов и девяносто процентов обнищавших
сограждан.
Причём лукаво никто не называет своим именем сегодняшний общественно
- политический строй Российской Федерации – капитализм, империализм,
ленинизм или путинизм. Они идут своим путём, аналогов которому нет нигде и
без конца все борются с коррупцией и теневой экономикой, которая по словам
Президента угрожает с 2005 года национальной безопасности Российской
Федерации и грозит превратиться в Чёрную дыру. Сейчас на дворе 2013 год, а
Путин, в третий раз избран Президентом и всё пугает удушием от Коррупции.
Советские кинотеатры ломились от зрителей на фильмы про разведчиков и
чекистов с давних времён /Подвиг разведчика, Над Тиссой, Щит и меч/, но
апогея зрительский интерес достиг на издёвке Леонида Гайдая «Бриллиантовая
рука». Смысл фильма заключался в том, что «зоркие» чекисты разгадали
замысел барыг и спекулянтов переправить через границу в СССР драгоценные
бриллианты в загипсованной от перелома повязке спекулянта. Никита
Михалков снял два фильма про чекистов – «Свой среди чужих, чужой среди
своих» и «Раба любви». Вы думаете он не подружился на всю жизнь с
консультантами из КГБ СССР?
Галина Вишневская рассказывала честно, как, работая в Большом театре, её
завербовали «стучать» на своих сослуживцев. Тот, кто не соглашался
сотрудничать с КГБ, резонно считался врагом народа. Молодой ленинградский
артист с Васильевского острова, мой сосед, земеля Жора Жжёнов проиграл в
карты американцу в поезде «Красная стрела» и по доносу товарищей был
арестован. Получил десять лет лагерей. Видимо от сотрудничества с КГБ
отказался. Срок тянул в Норильске. Потом мы вместе работали на Ленфильме,
где директором одного из фильмов был весёлый человек Юрий Джорогов,
служивший начальником лагеря в Норильске, в котором и сидел Георгий
Жжёнов. Весёлая собралась компания.
Александр Солженицын был во время войны разведчиком, арестован и
осужден. Правительством Хрущёва Н.С. был опубликован его «Один день
Ивана Денисовича», но при Брежневе Л.И. бывший разведчик впал в немилость,
жил на даче у Ростроповичей, а потом в 1974 году был изгнан из СССР и
принят на Западе, как политзаключённый. Все советские люди его гневно
осуждали. Надеюсь, что и студент ЛГУ Вова Путин, готовивший себя к службе
в КГБ СССР – тоже.
В свои двадцать лет я был уверен, что в нашей стране нет красивее города,
чем Ленинград. Широкая Нева, стройные набережные, широкие площади,
скверы и сады и даже укромные улочки с проходными дворами пленяли
воображение. Сравнить было с чем. К этому времени на спортивные
соревнования по самбо я выезжал в Москву, Душанбе, Тбилиси, Таллин, Ригу,
Нижний Тагил, Пермь, Красноярск, Новороссийск, Одессу….Нет, красивее
родного Ленинграда - города в стране не было. Может быть там, за границей?
Но за границей я ещё нигде не был и мог довольствоваться только слухами о
прекрасном Мадриде, древнем Риме, белокаменном Лиссабоне, дыбящемуся к
небу Нью-Йорке, танцующем разноцветном Рио де Жанейро и прочих
заморских прелестях. Мечта о Париже родилась у меня одновременно с
умением читать. Мушкетёры казались мне близкими родственниками, могилы
которых я должен был навестить на Пер-Лашез. И когда я попал в состав
молодёжной сборной СССР и должен был поехать на первенство Европы во
Францию, вера в мистические провидения стала крепнуть в моей юной
мятущейся душе. Облом с выездом в Париж по причине фолликулярной
ангины стал для меня катастрофой. Но страсть к путешествиям заползала в
душу незаметно, как змей искуситель.
Не сразу я понял, что для путешествий мало желания, мало иметь деньги и
кожаный чемодан. В нашей стране для этого, главным образом, требовалось
решение партийных органов и всемогущего Комитета государственной
безопасности СССР. Никто по радио не объяснял, что в специальной
коммунистической географии есть страны двух типов – социалистические и
капиталистические. Поехать по туристической путёвке в социалистические
страны у комсомольцев шансы были. В капиталистические могли поехать
только избранные. Избранные теми же партийными и компетентными органами.
Поводом для их решений могли быть уникальные достижения в спорте и
искусстве и их демонстрация на мировых форумах с целью утереть всем
буржуям нос и доказать, что у нас живётся лучше всего. Но самой главной
чертой в характеристике для выезда за границу была верность и преданность
Родине. Когда спустя много лет, я читал в архивах письма Сталину моих
кумиров Михаила Шолохова , Бориса Пастернака с просьбами о выезде за
границу – кровь стыла в жилах от чувства стыда и брезгливости. Как же могли
унижаться люди ради простого человеческого желания – путешествовать по
разным странам.
Вот такой расклад был на тот 1969 год, когда мне предложили поехать в
путешествие по Германии и Польше, чтобы получить данные о сотрудничестве
наших граждан с НТС / Народно-трудовым союзом/. Был я патриотом, верным
и преданным своей Родине. Ответа на этот вопрос ещё не было. Сказал бы да, а
потом предал. Сказал бы нет , а отдал бы за Родину свою драгоценную
единственную жизнь в порыве гнева к врагу. Думал ли о верности Родине
Александр Матросов , закрывая грудью амбразуру вражеского дзота? Может он
просто бежал в восторге по родному васильковому и ромашковому полю и
бросился на дзот , мешавший своей стрельбой насладиться пением жаворонков.
Думаю, что тогда мне просто мешали насладиться пением жаворонков.
Образ разведчика у пионеров и школьников Советского Союза был, пожалуй,
на первом месте. Все рода войск как-то затушёвывали подвиг каждого героя в
отдельности. Лётчики, моряки, танкисты шли с пехотой общим фронтом. Во
время воиского призыва юноши ,приходя в Райвоенкомат понятия не имели в
какой род войск их определят – моряком,лётчиком, артиллеристом. пехотинцем
или пограничником. Могли забрать и в войска МВД СССР, охраняющие
порядок в стране и лагеря осуждённых преступников. Могли и в войска КГБ
СССР ,охраняющих высший порядок в стране и очень опасных преступников в
специальных тюрьмах. А вот разведчики стояли впереди на пьедестале. Вместе
с тем ни один пидор не кривил свою рожу в сторону моряка или лётчика,
расстреливающих из крупнокалиберных пулемётов сотни людей, но в сторону
разведчика летели мерзопакостные оскорбления - "стукач".
Пожалуй самым любимым в пору моей юности был фильм Эдмонда
Кеосаяна «Неуловимые мстители» о приключениях четырёх подростков,
преданных советской власти и боровшихся с пережитками царизма. Ох, уж эти
неуловимые мстители!
С таким же звероподобным рвением, как неуловимые мстители, каждый
пионер готов был настучать в органы на своего соседа по парте или
коммунальной квартире. Стучали друг на друга не потому, что хотели уберечь
Родину от опасности, а исключительно из зависти и неприятия соседа и
товарища по парте /да и по партии тоже/.
Когда евреи с 1971 года бурным потоком отваливали в Израиль и увозили с
собой вещички, то на таможне их тормозили исключительно по наводке
стукачей. А кто, скажите мне, был у них в доме и помогал «ховать брюлики»?
Конечно их собратья, евреи. И это при том, что начиная с 1957 года они жили в
стране Советов по одному, чётко сформулированному пособию – «Катехизис
еврея в СССР», описывающему правила поведения в обществе в любой
ситуации и ведущей к одной главной цели – гегемонии.
Уместно будет вспомнить одну историю, случившуюся с ювелиром
Российского Императорского двора Карлом Фаберже. Чтобы не рисковать в
спорах с чекистами на границе, покидая Родину он спрятал в тайниках всё своё
состояние. А был он, если не самым богатым человеком на Земле, то одним из
оных. Так вот, когда в расчёте на своих закадычных друзей, он писал им письма
с просьбой вынуть из тайников вещички и переслать по указанному адресу, то
неизменно получал ответ, что тайник оказался пуст. Так в нищете он с
сыновьями и умер в Париже.
Ещё в детских грёзах, выбирая профессию защитника Отечества, я
склонялся к отваге, независимости и стремительности, потому и выбрал
профессию лётчика. Правда техникум и институт авиационного
приборостроения, в которых я учился, имели косвенное отношение к службе
лётчика, безоблачному небу и свисту ветра в ушах. Но к государственным
секретам и военной тайне моё обучение имело прямое отношение. Поэтому зря
я удивлялся и таращил глаза на офицера КГБ, вызвавшего меня на беседу в
Первый /секретный/ отдел института ЛИАП.
Оказалось, что мой завистливый сокурсник и лучший друг Владик
Болванович стукнул на меня своему дяде Кулешову, по чистой случайности
работавшему в нашем институте начальником Первого отдела. Я сообразил об
этом сразу, когда мне стали предъявлять связь с американской студенткой из
ЛГУ имени А.А.Жданова, с которой я познакомился на вечеринке у Юры
Шестова, зятя известного в те времена скульптора Михаила Аникушина.
Наивно полагая, что наша с ней дружба, укрепит добрососедские отношения
между СССР и США, я радостно сообщил об этом своему лучшему другу
Владику, а тот из патриотических соображений незамедлительно доложил всё
своему дяде.
В отличие от внештатных сотрудников в милиции, которые имеют какой то
материальный интерес в своей работе, внештатные сотрудники КГБ СССР
работали совершенно бескорыстно по идейным соображениям и никакого
вознаграждения за свой труд не имели. Подбирались они из простых граждан с
чистой биографией, не обличённых высокими партийными или
хозяйственными постами.
Один из моих консультантов при поготовке к стажировке в Париже - Виктор
Любимов, достававший самые ценные разведданные о возможности начала
ядерной войны НАТО против СССР в 1960-х работал с французким агентом
Мюреем, рисковавшим жизнью совершенно бесплатно. Его обидели
американские военнослужащие НАТО унизительным к нему отношением. Сам
Виктор Любимов не был обласкан высшим начальством ГРУ за свой прямой
правдивый нрав. Были ,конечно, и те, кто за свой труд требовал огромных
гонораров или таил злобу за низкую оценку своих подвигов. Первый муж моей
мамы Еремей Корелов погиб в 1943 под Смоленском на очередном задании в
тылу фашистов даже не узнав , что за такую работу платят. Они защищали
Родину.
К моменту моего распределения после окончания института не без помощи
моих "товарищей" пришло место в Министерство внешней торговли, а именно
в Медэкспорт. Я был далеко не первым по рейтингу успеваемости, но место
досталось мне и я поехал в Москву на преддипломную практику. То ли летняя
московская жара, то ли перспектива нудной работы по анализу документации
отпугнули меня от такого перспективного места, но через пару недель я
извинился и уехал домой. Распределиться я успел только на кафедру
физвоспитания своего института, где работал преподавателем по
совместительству со второго курса. Жаль мне было, что подвёл своих
"товарищей", да и мои сокурсники Юра Китайгородский и Владик Болванович,
мечтавшие туда распределиться, воспользоваться этим местом не смогли.
Опоздали.
К моему разочарованию, выполняя функции внештатного сотрудника КГБ
СССР, мне не удалось ни разу свести счёты со своими врагами посредством
этой организации. Я, конечно, мог отправить клеветническое письмо по почте,
но зная технологию установления адресата, сам делать это опасался. А мой
руководитель пояснил мне, что докладывать начальству на тему, не
относящуюся к его личному заданию, он никогда не будет. Так мне и пришлось
сотрудничать с органами с 1970 года по вопросам поиска скрывающихся
прихвостней гитлеризма, которые мучали евреев, а с 1971 с теми евреями,
которые хотели иммигрировать в Израиль и увести с собой особо ценные
секреты нашей Родины.
С 1985 отъезжающие евреи стали чуть ли не героями СССР, посланниками
дружбы и сотрудничества с западом, а работа была направлена на поиск тех из
них, кто хотел с тех берегов принести на нашу Родину какую-нибудь
идеологическую отраву или соблазнить наших граждан на предательство
вскормившей их Родины.
Кстати вывозить еврейским иммигрантам разрешали не много и они
пытались провести кое-что тайком. Но советская таможня была хорошо
информирована на сей счёт из уст и рук их собратьев евреев, которые указывали
что и где вывозят отъезжающие. Они ведь были их самыми близкими друзьями.
Обязательным было оформление личного заявления желающего, с указанием в
конце того обстоятельства, что предательство интересов СССР и раскрытие
тайн заданий карается по Закону смертной казнью. Если не ошибаюсь, то
имелось в виду уничтожение предателя без суда и следствия в любой точке
планеты Земля. Но могли достать и на Луне. Уколом зонтика, чашечкой чая,
уничтожающим взглядом.
Часто приходилось перепроверять доносы на граждан их благожелателями.
На студии Ленфильм я часто выполнял такие просьбы начальника отдела кадров
Иванова и куратора Володи Шлёмина. Так донос Дмитрия Шулькина, мнимого
каскадёра Ленфильма и инженера секретного завода «Звезда», на Елену
Корусар, жену оператора Дмитрия Долинина, на её связи с финскими шпионами
оказались полным бредом. Было заявление Александра Самуиловича
Массарского о воровстве каскадёром Олегом Василюком страховочных ремней
на самолётах, и о хранение оружия у каскадёра Анатолия Ходюшина, на
продажу икон иностранцам каскадёром Игорем Лонским. Олега удалось
оправдать, а Толя Ходюшин в 1979 году сел на два года в тюрьму. Но вот донос
тренера по самбо и каскадёра Александра Массарского в ОК КПСС на его
конкурента Михаила Михайловича Боброва, принятого в 1981 году
консультантом по трюкам на Ленфильм по протекции самого Володи Путина,
его бывшего студента ЛГУ имени А.А.Жданова. Михал Михалыч работал у
меня на Красных колоколах» и ещё на нескольких фильмах каскадёром
/"Операция "Саламандра","Людмила" с А.Ходюшиным/ ,", а партийных взносов
с этих заработков не уплатил. Когда факты подтвердились, М.М. Боброву
пришлось срочно уволиться в 1983 году по собственному желанию по совету
секретаря парткома Игоря Фёдоровича Масленникова. А донос
А.С.Массарского на воровство в морском порту шайки во главе со сместившим
его в 1969 году на посту главного тренера ЛОС ДСО «Труд» Леонидом
Ионовичем Усвяцовым, тренером самого Володи Путина, закончился арестом и
посадкой Лёни в тюрьму во второй раз на десять лет за валютные махинации в
1983 году. Вышел Лёня Усвяцов на свободу только в 1992 году, когда
Александр Массарский, Дмитрий Шулькин и Аркаша Ротенберг вместе с
другими евреями, поражёнными в правах от рук фашистских захватчиков,
выехали на постоянное место жительство в Германию. А Володя Путин в это
время, работая помощником проректора по иностранным студентам ЛГУ имени
А.А.Жданова, написав рапорт об увольнении из КГБ СССР, уже работал в
Смольном помощником мэра города Анатолия Собчака.
После переворота в 1991 году все они с почётом вернулись в Россию, но уже
с двойным гражданством, баковскими счетами в Швейцарии и приватизировали
у меня Родину. Многие из них живут в Лондоне, Баден-Бадене, Берлине и
приезжают сюда по делам бизнеса. Александр Массарский умудрился за свою
не основную работу в кино по совместительству /по нашему – подработка/ в
период СССР, без видимых высоких достижений, в несуществующей профессии
каскадёра, написав книгу воспоминаний «За кадром и в кадре», полную мыслей,
разжигающих национальную рознь, получить по рекомендации СанктПетербургского отделения Союза кинематографистов России звание
«Заслуженный деятель культуры России». И тут же надеть мантию почётного
профессора университета ВОЕНМЕХ. А ещё получить звание "Заслуженного
тренера России" по дзюдо к уже имевшемуся званию по самбо, международное
признание в мире подводных съёмок! Вот это успех! Можно заносить факт в
книгу рекордов Гиннесса. При коммунистах такое было бы невозможно.
Ограничивали они рост личности. А Владимир Путин дал им зелёный свет. Как
ни покажется странным, но работая каскадёром на американских фильмах
«Синяя птица», 1975, «Пётр Великий», 1984 и итальянском «Очи чёрные»,
общаясь с кинозвёздами мировой величины, принимая у себя в гостях Марчелло
Мастроянни с Никитой Михалковым, Андрона Кончаловского с американской
кинематографисткой с его фильма «Сибириада» никаких заданий от
компетентных органов я не получал. Видимо профессиональные интересы моих
начальников лежали в другой плоскости. А в этой плоскости работали другие
товарищи. Без внимания, думаю, их не оставляли. Хотя успела же Наташа
Андрейченко за время съёмок в Суздале выйти замуж за Максимилиана Шелла,
игравшего роль Петра Великого. Почти как побег Рудольфа Нуреева в Париже.
Конечно, диссиденты работали на западные спецслужбы. Иосиф Бродский
уехал, не скрывая своего отвращения к советскому строю. Александр
Солженицын, Андрей Сахаров, Мстислав Ростропович, Галина Вишневская,
Рудольф Нуреев, Михаил Барышников, Михаил Шемякин, Владимир Высоцкий
не были большими друзьями коммунистической партии СССР и органов КГБ
СССР. И те люди, которые продолжали жить здесь и представлять Советский
Союз в капиталистическом мире, здоровались с ними тайно под покровом ночи,
а многие и не здоровались вовсе, опасаясь за свою карьеру.
Основная цель деятельности диссидентов, по понятиям коммунистов, вела к
свержению социалистического строя под руководством КПСС и захват власти.
Но власть им нужна была только для того, чтобы дорваться до приватизации
богатств Союза Советских Социалистических Республик и жизни по их
понятиям Справедливости. Они, конечно, становились патрициями,
работодателями и гениями, а народ – простыми людьми. Простолюдинами.
Немногие тогда понимали, что они хотят сделать как лучше и осуждали их на
партсобраниях производственных и творческих коллективов.
Но и у них, у диссидентов, были "двухстволки", которые получали льготы от
тех и от других. Их быстро вычисляли, но до поры до времени пользовались их
услугами.
Патриоты СССР, то есть советского режима, которым там на Западе стать
знаменитым не светило, а здесь можно было бы и устроиться поудобнее, в КГБ
стояли в очередь. Да их бы всех и взяли, но работы было бы столько, что штата
КГБ было бы мало, чтобы проверить их доносы. А если учесть, что в сухом
остатке от доносов было бы только потерянное время, кагэбэшники не спешили
принимать к себе в стукачи тупых и злобных завистников. Именно поэтому,
Володе Путину отвечали отказом и объясняли, что инициативников в КГБ не
берут, когда он приходил туда и просился на работу. Поэтому, когда я отказался
стучать на товарищей, объяснив, что мне это постыдно и не интересно, моя
кандидатура привлекла в КГБ ещё большее внимание.
Объяснение по поводу письма из США в 1968 году от подруги Джил, с
которой я познакомился в ЛГУ имени А.А.Жданова, я давал в первом отделе
Ленинградского института авиаприборостроения молоденькому лейтенанту КГБ
СССР Валерию Добрикову. Я по военно-учётной специальности получил
воинское звание лейтенант-инженер войск противовоздушной обороны СССР,
принёс присягу на верность Родине и был готов в любую минуту выстрелить
ракетой В-750 по летящей цели противника.
Дальнейшая дискуссия о
дружбе и любви к американскому народу и его девушкам была не уместна.
Узнав, что я веду по утрам секцию карате, он попросился в неё со своим
товарищем. Занимались они в этой секции несколько лет. Занятия проходили с 8
часов утра в борцовском зале ЛОС ДСО «Труд» на Декабристов, дом 21, где я
тренировался с детства и где бывали со своим старшим тренером Леонидом
Ионовичем Усвяцовым молодые Аркаша Ротенберг, Демид Момот и Володя
Путин, о чём он вспоминал в своём интервью Андрею Колесникову в книге «От
первого лица». Повторных предложений сотрудничать с органами КГБ Валера
долго не делал, объяснив мне, что дело это сугубо добровольное и бескорыстное
и привлекают к этой работе приличных и порядочных людей. Стукач, шестак,
желтуха стучит ментам или охранке в тюрьмах и лагерях за свободу или
облегчение участи. Правда понятия приличности и порядочности человека были
определены Кодексом строителя Коммунизма довольно размыто. Главное в нём
было доброта, самопожертвование и нестяжание богатства. Ким Филби предал
Великобританию, восстав против самодержавия. Американские агенты
раздобыли для Сталина секреты атомной бомбы. Понятия о том, что наши враги
не дремлют и постоянно ищут среди наших соотечественников своих
единомышленников в моей голове долгое время не формировалось. Хотелось со
всеми дружить и обмениваться товарами народного потребления.
Несколько раз Валера делился со мной информацией о поиске на территории
СССР тех агентов, которые были заброшены во времена войны и внедрившихся
в жизнь нашего государства, о способах вербовки наших граждан, о работе с
ними по свержению существующего строя и ослаблению материальных
ресурсов страны и её обороноспособности. Но главной темой его работы были
вопросы идеологии, борьба с дискредитацией советской системы
хозяйствования, а точнее секретная информация в области высоких технологий
в авиаприборостроении. При этом предполагалось, что умные и честные
хозяйственники и трудящиеся своими успехами докажут это на деле.
В 1971 году Советское правительство по давлением «прогрессивной
международной общественности» разрешило иммиграцию евреев в Израиль, на
свою исконную Родину. Вот тут-то и началось.
Ярким примером для понимания этой ситуации был побег советского
военного лётчика Александра Беленко на сверхсекретном самолёте МиГ -25 П.
Вся страна работала годами на секретных заводах, а сделав готовое оружие,
какой-то подлец отвез его врагу.Так и евреи, которые жили и учились среди нас,
уезжали и увозили с собой все свои знания, полученные в наших институтах,
занимая в них студенческие места, которые могли бы быть заняты верными
патриотами Родины. Да, с них брали какие-то компенсации, создавали им
трудности с отъездом, но факт оставался фактом – они нас предавали.
Гипотетические споры тех времён о безнравственности их поступка с особой
ясностью проступили после прихода к власти Михаила Горбачёва в 1985 году и
второй волной отъезда евреев на Запад, а в 1991 и в 1993 году, когда вся
материально-техническая база коммунизма была приватизирована по сговору с
президентом России Ельциным Б.Н. кучкой лукавых предпринимателей с их
авангардом – Семибанкирщиной /Березовский Б.А., Смоленский, Гусинский,
Ходорковский, Фридман, Авен, Потанин, Смоленский, Виноградов, Малкин и
примкнувший к ним Абрамович/. Эта свора доброжелателей контролировала
более половины состояния страны и принимала с Ельциным Б.Н. все
политические решения. Когда труженики и интеллигенция СССР были
унижены и опущены в нищету, власть их в России стала безграничной. С этой
перспективой тогда в 1970 годы боролся КГБ СССР, и я был убеждён, что
помогать им в этом мой святой долг.
В те годы КГБ СССР по Ленинграду и Ленинградскойй области возглавлял
Данила Павлович Носырев, а вопросами разведки на территории
идеологического противника занимался молодой генерал Олег Калугин, не так
давно вернувшийся из длительной командировки в США. Рутинная работа
оперативников Пятой службы КГБ заключалась в вербовке информаторов и
регулярном письменном опросе их с последующим анализом всего
написанного. Потом принимаются решения по дальнейшей разработке врагов
народа и иммигрантов. Именно так и работал со своими товарищами лейтенант
Владимир Путин, вербуя и опрашивая регулярно на конспиративной квартире
на площади Искусств, 5 своих агентов из области спорта, искусства и церкви.
Поэтому-то я не очень удивился вопросу старого большевика "Верю ли я в
Бога?" на приёме в партию в Дзержинском РК КПСС в 1980 году.
В конце восьмидесятых мой приятель Валера развёлся с женой и женился во
второй раз на Маше. Реакция КГБ СССР последовала мгновенно. Его уволили
из органов и перевели в транспортную милицию. Тогда очень строго следили за
морально-нравственным обликом офицеров КГБ и разводы или пьянки были
смертельным приговором. Валера не запил, не озлобился, а спокойно работал на
благо Родины в транспортной милиции, в 1992 году был избран депутатом
Ленсовета. В расцвете сил и таланта Валера погиб в дорожной аварии и мы, его
товарищи Илья, Алёша, Володя, храним светлую память о нём.
Гулял на воле я недолго. Меня вербонули по второму разу его товарищи из
пятой службы /борьба с антисоветчиной и инакомыслием/, где служил и Вова
Путин. Видимо он мне дал положительную характеристику. Вообще
примечательно то, что при опросе сексотов о моей персоне пятьдесят
процентов ответили положительно, а пятьдесят - резко отрицательно. Моими
наставниками стали майоры Игорь Полищук, Володя Шлёмин и Витя
Минаков. С ними бок о бок мы проработали долгие годы. Главной угрозой
стали те агенты влияния запада, которые добившись успехов и славы, склоняли
мало смыслящих граждан к капитализму и империализму. Самиздат,
критиканство, нажива, идолопоклонство процветали в среде диссидентов.
Вербовали, раскрывали, подставляли дезу, отмывали опороченных. Прекрасные
были ребята. У кого-то, как у Володи Путина вербовать помощников
получалось отменно /Вася Шестаков, Дима Мамот, Аркаша Ротенбег и много
спортсменов, артистов и священников/, а Коля Патрушев по этому показателю
сильно отставал и ему приходилось помогать. Володя курировал спорт, религию
и искусство и, общаясь с этим народом, умел найти среди них своих
единомышленников. Способность разговорить и убедить собеседника даётся
человеку от природы. Как теперь принято говорить - от Бога. Ляпнуть бы такое
в КГБ или в РК КПСС в те времена и с карьерой можно было бы попрощаться.
А Володя, по рассказам его друга Виктора Борисенко /книга "Владимир Путин"
Олег Блоцкий,ISBN 5-7133-1121-X/, мог и винца выпить с товарищем, а потом и
за руль сесть. Это подкупало советских людей, привыкших жить не по
правилам, а по понятиям. Все офицеры КГБ, с которыми мне приходилось
работать, были замечательными, искренними и преданными людьми, цветом
нашей нации. Впрочем знал я и морских офицеров, и лётчиков, и танкистов,
которые строй гвардии не искривили бы и Родине были преданы беззаветно.
Преданными идеалам справедливого социалистического строя, труженикам и
патриотам. Они беспощадно отлавливали спекулянтов, барыг и предателей
нашей Родины, мечтавших завладеть её богатствами. И я с радостью им
помогал. У нас не было ощущения, что мы продолжаем дело Ленина и его
братков. Мы жили совершенно другой, простой и честной жизнью. Но хотелось
жить ещё лучше и ещё честнее.
Когда в 1989 зашаталась Берлинская стена у меня случилась увлекательная
командировочка в Европу. Начал вояж я с Западного Берлина, где навестил
своих старых фарцовщиков Валеру Абашкина и Аркашу Ротенберга, которые
там уже обосновались на ПМЖ / постоянное место жительство/. Михаил
Сергеевич Горбачёв, хоть и генсек, ещё ни ухом ,ни рылом не чуял ничего о
падении Берлинской стены и СССР, а генералы из Западной группы войск уже
полным ходом наводили мосты с капиталистами по распродаже военного
имущества. Жил я у Валерки и мы каждый день мотались по злачным местам
Западного Берлина, обжираясь баварскими колбасками и пивом. Посланный
мною отчёт привёл моих товарищей в дикий восторг. Об этом я узнал много
позже, когда вернулся из Италии. А наслушившись грубой немецкой речи я
отправился в Париж,насладится грассированием и воркованием французов.
В Париже меня приютил старинный приятель, отъехавший в отпуск, и я жил
там больше месяца, насладившись им сполна. Авиасалон в ля Бурже я посещал
так часто, что вызывал нездоровый интерес у охраны. Ждал , что меня арестуют
за сверхестесственное любопытсво, но всё как то обошлось. Обслуга музеев и
магазинов Парижа к концу второй недели начали здороваться со мной на
подходе, а в баре на Елисейских у рю Вашингтон мне подавали сендвич и пиво
не дожидаясь от меня заказа. Первая русская эмиграция почти вымерла. Редкие
встречи в храме Александра Невского на рю Дарю оставляли чувство нежной
грусти. Зато артисты и художники, сбежавшие от советов в середине века были
очень активны и агрессивны по отношению к красным. Устав от их
подозрительности я свалил в Италию.
Все задания мне давались по ходу моих непосредственных предприятий и
проектов. О некоторых без слёз трудно вспоминать. Однажды в июле 1970 года
я поехал в туристическую поездку в ГДР и меня товарищи попросили заодно
передать деньги одной немецкой гражданочке в магазине фарфоровых изделий
и хрусталя в Ляйпцихе, давшей ценную информацию о действующих в нашей
стране агентах. Купил я там стаканчики с рисунками, а на сдачу ей всучил
пятьсот долларов. Вот обрадовалась фрау, если я её с кем - то спутал, но
возражать не стала. В другой раз такую же посылку я передал массажисту в
турецких банях Будапешта, который вывернул мне руки и ноги, прохлаждаясь
там по путёвке от КМО «Спутник» со своей женой. Куда бы я ни ехал на отдых
или работу, меня всегда находили товарищи и просили передать какую-нибудь
посылку. И я честно выполнял эти просьбы. Ни цента не прикарманил. Это
было не так просто, как может показаться. Люди там живут не слепые и видят,
кто к ним приехал и зачем. Делать дела нужно было аккуратно и осторожно.
Однажды в Несебре на пляже пришлось сигануть в море в плавках, набитых
долларами. Показалось, что меня подставили и человек пришёл совсем не тот.
Потом мы долго хохотали в баре, заливая удачу «сливовицей». Слава Богу, у
меня это выходило неплохо. Придумав ещё в 1974 году стажировку в
Америку, я проделал самостоятельно долгий путь и оформил её в министерстве
высшего и среднего образования, но в 1980 мы ввели войска в Афганистан и
штаты с нами прекратили обмен студентами и аспирантами. Чудом я
перекинулся стажироваться по трюкам во Францию и получил от них добро на
въезд в гости к Жану-Полю Бельмондо, а точнее в Национальной консерватории
драматического искусства в Париже. В 1981 году Сергей Юткевич, у которого я
работал постановщиком трюков, снимал фильм "Ленин в Париже". Когда всё
было на мази и французская сторона дала "добро" на въезд во Францию, ко мне
подкатили "товарищи" и попросили оказать им простенькую услугу. Я
согласился. Мы были рады и предвкушали успех. Я познакомился в Москве с
прекрасным человеком,Виктором Любимовым, отработавшим во Франции
много лет и рассказавшим мне некоторые секреты. Но какая-то гнида, моль
настрочила анонимку в ОК КПСС города Ленинграда и меня полгода
перепроверяли на связь с Костей Могилой и Женей Топоровым. Женя Топоров
уже чалился вместе со Славой Иваньковым /Япончик/ за ограбление в
Тулунской тюрьме Иркутской области за убийство и мог мне отомстить за мои
строгости по отношению к нему на съёмках. Но он дал отрицательный ответ на
допросе, не стал валить на меня организацию их преступлений. Друг и
невозвращенец Андрей Кончаловский отрицательной роли в моей биографии
тогда не сыграл.
От обиды я написал жалобу председателю КГБ СССР Ю.В. Андропову, что
было равносильно самоубийству. Но не меня посадили, а уволили начальника
пятой службы УКГБ по Ленинграду и области, большого друга Вовы Путина,
Евгения Олейника. Перевели его заместителем начальника ОБХСС
г.Ленинграда.
Правда у него образовался ещё один прокол, родственник по жене и каратист
Володя Илларионов /Ларин/ попал в поле зрения органов по уголовному делу
/подробнее об этом написано в книге Д.А. Момот "Чёрный пояс", друга и
соратника по спорту самого В.В.Путина/.
Когда мне снова оказали доверие, поезд в Париж уже ушёл. Но был другой.
Пришёл он позже. Нужно иметь терпение. Терпение и Веру, а ещё Надежду и
Любовь. И у нас всё получится.
Как-то раз, в далёкой южной стране пограничники меня высадили из поезда
и повели на допрос в свою будку в чистом поле.А точнее в чистой степи. Перед
этим в одном городе я положил в тайник посылку. Смеркалось. Поезд стоит,
ждёт указаний пограничников. Я сижу в будке и смотрю честными глазами в
узкие глаза пограничника. Он смотрит в мой паспорт и в мои честные глаза.
Через полчаса меня отпустили и я уехал на поезде. А мог бы и остаться. В степи.
Навсегда.
Перед Играми Доброй Воли в 1993 году в Питере меня назначили
менеджером в съёмочную группу Тедда Тернера. Я тогда у друга Путина
работал, в благотворительном фонде "Емец". Снимали рекламный ролик про
Санкт-Петербург новой, демократической России, его дворцы, парки, музеи,
библиотеки с раскрепощёнными и доброжелательными людьми. Ну, понятное
дело, американцам захотелось снять и Кировкий завод, где делали при
коммунистах трактора и танки. Приехал я к директору господину Семененко,
поделился горем. А он мне, как в сказке отвечает-то не горюшко, Николай
Николаевич. Горе, что мы танков больше не делаем. Вези своих американцев,
пусть снимают, что хотят. Тут-то я и разыграл с ними спектакль про то, как рад
Родину продать и заслужил у них большое доверие. Потом я помог Жене
Поротову и кой-какую информацию вынул у них, когда в 1995 поехал в
Америку с Никитой за Оскаром. Только кому она уже была нужна, эта
информация, когда барыги Родину продавали оптом прямо в Москве.
Старость не радость. Здоровье может и молодого человека подвести. В 90-е
годы мне пришлось встречаться с такими корифеями двадцатого века, как
Шабтай фон Колманович и Виктор Бут. Я тогда директором баскетбольного
клуба «Спартак» работал. Лихие времена были, как на фронте. Говоришь с
господином о делах, договариваешься на завтра о встрече, а наутро, завязывая
галстук, слышишь в новостях про его убийство в центре Москвы или Питера. К
старости жить ещё больше хочется, а страх побороть труднее.
Занесла меня судьба в Японию. Попросил меня товарищ посылочку передать
в одном японском городе с трудно выговариваемым названием, а запасным
назвал Киото, древнюю столицу Японии. Вспомнил я сразу своего друга Витю
Руденко, который в Осаке на рикше прокатился и через это сломал свою
карьеру директора Зимнего стадиона. Стукнул тогда на него один наш дзюдоист
Вася Шетаков. Никогда я этим товарищам не отказывал. Не отказал и в этот раз.
Когда освоился в Токио и проехал в ихнем метро до Гизы, да ещё прошёлся там
до театра Кабуки, начал смотреть на ножки и попки японских женщин. Ну,
думаю, пора и задание выполнять. Для пробы решил взять машину и
прокатиться по Токио, город посмотреть. В Лондоне-то я правый руль освоил, а
в Токио и подавно шикану. Зашёл в контору около отеля, взял Тойоту и
вальяжно вывернул на улицу. Проехав квартал, выворачиваю на скоростную
трассу, которая висит над городом, как мост и как нажал на гашетку, чтоб знали
наших, только я Токио и видел. Переехав мост, решил свернуть обратно, а
поворота нет и нет. Несусь, как торпеда, а свернуть некуда, за окном уже поля
зелёные замелькали, Токио проехали значит. Километров через пятьдесят нашёл
разворот и полетел в Токио. По щучьему велению, по моему хотению принесла
меня нелёгкая прямо к той конторе, откуда я отчалил. Перекрестился я и пошёл
спать. Наутро, обуреваемый этой безумной идеей доехать до города на мореокеяне, подошёл в офис университета и спрашиваю нашего куратора из
японской разведки документ на машину и проезд в этот город.
- А зачем тебе туда, спросил хитрый японец через переводчицу Эцке.
- Да океан хочу посмотреть, в волнах океанских искупаться.
- Вот домой полетишь, посмотришь океан с самолёта, даже виднее будет.
Не зря меня Витя предупреждал, что в этот город трудно будет прорваться.
На другой день, не говоря никому ни слова, я спустился в метро и два часа
ездил с попыткой выйти на вокзале. На японском-то я немного слов знаю хаджиме, вазари, мате и аригато. В стотысячной толпе японских лилипутов
нашёлся один, который помог мне купить билет на поезд до Киото. Поезд летел,
как стрела и в окне мелькали поля, японские деревушки, океанские просторы и
красавица Фудзияма. На вокзале в Киото граждане начали меня беззастенчиво
фотографировать и угощать, как слона, жаренными каштанами. Доехать-то туда
не проблема, а там ходить, храмы разглядывать одному в шестьдесят лет тоже
не хило. На метро доехал до Императорского дворца и в пустынном дворе на
назначенном месте вместо мальчика встретил японскую девочку. Она
прикинулась дурой, но сфотографироваться со мной согласилась. От усталости
я чуть не отдал ей посылку, чтобы она моему дяде передала. Спас меня мой
бедный словарный запас. Пришлось тащиться на вторую явку в монастырь. Дал
знак таксисту и, пересев и добравшись на автобусе до монастыря, смешался с
толпой. К вечеру нашёл нужную лавочку. От нервного напряжения или от жары
накатил приступ сердечный. Я в аптеку, а там все лекарства японские. Где вы,
доктор Зорге? Сижу в гостинице, жду смерти. Позвонить некуда и некому.
Слава Богу не напоролся на людей из Якудзы. Все туристические объекты под
их крышей, а чтобы на меня обратить внимание, мне даже не нужно было
краситься в красный цвет. Вспомнил, как уберёг меня Господь от бандитской
напасти и в Китае, где организованная преступная группировка «Три звезды»
по моему работает под крышей компартии. Вспомнил ,как уносил ноги из
Гарлема в Нью-Йорке от разъярённых «негативов» и еле добежал до
полицейского кордона , как прилип ко мне в лондонском Сохо торговец
девушками, как в Париже рискнул поехать на квартирку к проститутке, снятую
мной из любопытства у Булонского леса. На бумажке написал записочку про
себя, типа некролога на русском языке. Смех разбирает. Найдут япошки тело
моё утром, удивятся. Как этот русский *****, здесь в Императорском дворце
оказался? Ни на нидзя, ни на камикадзе не похож. Вроде не маленький? Кило
сто весит и рост два метра?
Долгое время я думал, что можно людям верить и надеяться на их честность.
Когда в 1976 году к нашим врагам на сверхсекретном истребителе улетел
лётчик ВВС Беленко я начал сомневаться в порядочности людей. Когда увели
из-под носа мою Родину, поступок Беленко выглядит детской шуткой. На
завершающей стадии одной долготрудной операции, по мольбам жены я послал
в Париж «подсадной уткой» её брата с невестой. Он-то, завистливый сучёнок, и
сдал меня с моими товарищами за понюшку табаку. Теперь я точно знаю, что
верить нельзя никому. А тем более никому нельзя говорить правду. Только
"дезу". И так работают чекисты. Они доверяют тем людям, которые могут
предать Родину и сдать всю агентуру разведки, они могут получать
информацию и сливать её вражеской стороне, они могут заглянуть в секретный
ящик и всё рассказать врагу, а в награду оттянуться с проституткой, выпить
коньяку и продать Родину. И с такими приходится работать. А что делать?
Других-то нет. Есть другие! Я был другим.
Долгое возвращение
Николай Ник Ващилин
Одиноким женщинам, не дождавшимся своих мужей.
Северный ветер в июле дул на верхней палубе авианосца с такой же силой,
как и в январе, вздымая шестиметровые рваные волны в белых кружевах пены,
но до костей он не добирался. В июле его перетерпеть помогало бледное
северное солнце, шерстяные носки, присланные дядей Колей, да надежда о
скором дембеле. Но нести вахту на верхней палубе авианосца было страшным
испытанием. Вид бурлящей морской пучины с высоты двадцатиэтажного дома,
раскачивающегося на этих волнах, вызывал мурашки и тошноту. Привыкнуть к
этому Сергей не мог за три года службы. Если мичман Бут был в хорошем
расположении, то он позволял палубным матросам временами укрыться от
ветра в рубке. Но после того, как палубный истребитель слетел в море и утонул
у всех на глазах, хорошее расположение к нашим командирам не приходило уже
третий месяц. Мы легче пережили гибель Белова, который врезался в палубу
своей Сушкой, не дотянув до неё нескольких метров.У него кончилась горючка
и он врезался в кромку борта, взорвавшись огненным факелом. Хоронить всё
равно было бы некого. А этот, Меркулов, взмыв свечкой вверх, плюхнулся в
воду и тонул на наших глазах, пытаясь пробить руками заклинивший фонарь
своего истребителя.
Серёгу призвали на флот в июле 1991 года, когда страну трясло и
выворачивало от перепоя спиртом Роялл и регулировок соплежуя Горбатого.
Первые полгода авианосец не выходил в море, потому что с нефтяной базы в
Североморске украли весь запас горючего. Третий год с большой земли шли
обрывочные сообщения о мирных инициативах Ельцина, дружбе с
американцами, стрельбе из танков по правительству в центре Москвы, скором
разоружении и сокращении армии. Но домой никто матросов не отпускал.
Кормили паршивыми макаронами по-флотски, но в письмах от родственников
рассказы были ещё страшнее.
Мичман Бут втянул Серёгу в афёру, которая позволяла сводить концы с
концами и покупать на базе жратвы и сигарет.
Стрелкового оружия и боеприпасов на авианосце хватало на две с половиной
тысячи матросов, но применять его с 1991 года никто не собирался. Виктор
придумал как сбывать этот арсенал местным охотникам и получать с них
деньги. Видимо, они двигали оружие дальше на Кавказ, который полыхал под
руководством героя СССР Джахара Дудаева. Серёга помогал Виктору доставить
оружие на берег, а там до стойбища оленеводов. Рассчитывались они только с
Виктором и Серёга в бухгалтерию не лез. Виктор отстёгивал ему копейки, но на
Северном флоте для моряка и это было капиталом.
На завтра планировался заход на промежуточную восточную базу. Посёлок
был большой. Почти как дома в Североморске. Ну может чуточку поменьше.
Но после похода по северным морям всё казалось большим и уютным. В этом
посёлке даже был экипаж и клуб, в котором матросне и ракетчикам показывали
кино, а иногда устраивали и танцы. Баб в посёлке из обслуги было много. Все
брошенки, бесхозные, в охоте. Так что поживиться братве на танцах было чем.
Серёга уложил в ящик десять стволов и патроны, а ящик спрятал в тару и
заблаговременно отнёс на катер, чтобы сподручней было доставить товар с
рейда на землю. В команде у Виктора было десять человек и у каждого было
своё задание. Виктор был строгим и матросы слушались его беспрекословно. Он
был постарше всех лет на пять, с сильным и злобным характером.
Планировалось высадиться на берег вечером, а вернуться, затарившись, к обеду
следующего дня. За это время спецы с технической базы устранят на авианосце
неполадки и можно будет возвращаться домой. А там и дембель не за горами.
Настроение у Серёги стало хорошим.
Посёлок спрятался в уютной бухте между сопок. Несколько железобетонных
домов стояли в окружении деревянных теплушек. Щитовые дома в посёлке
пропускали холод, звук, а иногда и свет. Веркина мать орала так, что слышно
было не только в посёлке, но и на кораблях, что стояли на рейде. Мать не
пускала Верку в клуб на танцы, била мокрой простынёй, обзывала грязными
словами и страшила тем, что Верка тоже забрюхатит. Веркины сёстры Любка и
Надька забрюхатили в своё время и уже давно растили своих дочерей. Верку
они защищали от нападок матери, как могли. Понимали, что в семнадцать лет в
голове шумят гормоны и терпежу от них нет никакого. Да и пути другого к
излечению от этой напасти в посёлке тоже нет. Веркина мать, работавшая
продавщицей в магазине, сама брюхатила трижды от разных отцов, заходивших
по очереди в бухту и обещавших вернуться. Делать аборты в посёлке было
совсем некому. Фельдшера обещали прислать ещё до перестройки. А ехать к
шаманам в стойбище оленеводов русским бабам было «западло».
Виктор с Серёгой быстро обернулись, смотавшись на «козле» к охотникам в
стойбище и, получив барыш за стволы, приехали гульнуть в клубе.
Виктор сразу заметил Верку и, пригласив её на медляк, стал тереться о её
тугие сиськи и гладить округлившиеся бока. Сергей уселся в буфете промочить
горло портвешком. Толпа танцующих была такая плотная, что Верку не было из
буфета видно. Да ещё, стоявшие по периметру морпехи с овчарками на случай
драки, загораживали танцующих. Когда Виктор с Веркой подошли к буфету
угоститься ликёром, у Серёги отвисла челюсть. Верка была так хороша собой,
что у него пересохла глотка. Когда он попытался с Веркой заговорить, то
получил от Виктора такой удар по яйцам, что принимать это за дружескую
шутку было бы опрометчиво. Но Верка сама засверкала глазками и запросилась
в туалет на улицу. Улучив момент, Серёга выскочил из клуба и кинулся искать
Верку. Прямо за клубом поднимались сопки, разукрашенные скромным, но
густым ковром полевых северных цветов. Верка стояла там и, увидев Серёгу,
опрометью бросилась за косогор. Белая ночь и предутренний туман заслоняли
их от лишних непрошеных глаз. Они долго бежали по морю цветов и упали в
изнеможении, задыхаясь ароматом друг друга.
Когда солнце высоко поднялось над горизонтом, они поплелись в обнимку к
пристани. Виктор почернел от злости и бросился на Серёгу с кулаками. Он
грозил ему гауптвахтой и расстрелом, но сделать уже ничего не мог. Верка
навсегда принадлежала Сергею. Они стояли обнявшись и Серёга шептал ей, что
не сможет без неё жить и скоро за ней приедет. Она гладила его жилистые руки
и прикладывала их к своим девичьим губам, ставшими за одну ночь такими
страстными.
Подтянулись другие матросы из их команды в порванных бушлатах со
свороченными окровавленными носами, в пылких объятиях своих новых
подружек. Когда катер отвалил от пристани и взял курс к их кораблю, как
сирены, истошно завыли бабы. В этом хоре высокой, щемящей нотой
выделялся голос повзрослевшей за одну ночь Верки.
Мурманск был завален ларьками с шаурмой, шашлыками и китайскими
лохмотьями. На военных моряков стали коситься, как на заразную болезнь. В
чести были торгаши и посредники «МММ». Серёга пробился на самолёт до
Сыктывкара, а оттуда планировал добраться до родного Ленинграда, который
снова переименовали в Санкт-Петербург. Отец умер в 1992, когда Сергей был в
походе. Стойкий строитель коммунизма не выдержал унижений. Ему полгода не
платили пенсию и он умер от голода. Хотя может быть он и отравился газом. Но
дядя Коля не стал этого говорить священнику и заказал отпевание отца в КнязьВладимирском соборе. Там на небе разберутся что к чему.
Работу найти было трудно. В строительстве работали только рабы из Азии.
Серёга пошёл в охранное предприятие антикварного салона на Невском, 52 по
протекции дяди Коли к Илье Траберу, бывшему подводнику Северного флота.
Работа была похожей на флотскую службу. Стой как на палубе, смотри в оба.
Не для этого он учился в ФИНЭКе. Появилось, правда, одно неудобство –
частые позывы в туалет. Знакомый уролог Соколов сказал, что застужены почки
и теперь эта хвороба до конца жизни.
Виктора он разыскал не сразу. Мать не давала его координат, тихорила.
Виктор позвонил Серёге сам и назначил встречу в «Европейской», в лобби –
баре. Виктор пришёл с чеченами и был очень краток. Его нельзя было узнать.
От него веяло таким шиком, что все окружающие иностранцы казались
бомжами. А когда он обнялся с Васильевым, весь расклад стал ясен.
Виктор предложил работать на него и торговать вооружением, которое
совершенно официально можно было продавать нашим бывшим врагам и
повстанцам во всём мире. Серёга обещал подумать, но перспектива такого
бизнеса его не грела. Серёга рассказал Виктору, что хочет жениться на Вере,
купить приличную квартиру в Питере и открыть мастерскую по ремонту
автомобилей. Виктор криво улыбнулся и пошёл к бежевому «БЕНТЛИ»
Васильева не попрощавшись.
Серёга продал однокомнатную квартиру отца в хрущобах Весёлого посёлка
и вложил деньги в строительство квартиры в доме на канале Грибоедова.
Когда узнал, что его «кинули» бросился в драку с кулаками и очнулся в
Крестах. Дали ему два года и поместили в зону на Металлострое. Пахан начал
его прессовать, просил денег с воли. В зоне ему жилось не сладко.
По ночам ему снилась Верка. Он обнимал её на перине жёлтых цветов,
прикасался губами к её розовым соскам и целовал её упругие бёдра. Когда
пахан спросил Серёгу согласен ли он работать у Виктора, волосы на загривке
встали дыбом. Он понял, что в стране всё схвачено бандитами. Мысли его
вернулись на севера, к оленеводам, к Веркиным губам. Не дожидаясь
повторения вопроса, Серёга сказал «Да».
Выйдя на волю по условно-досрочному освобождению, Серёга зашёл к
Траберу и получил полный расчёт. Илья оказался в другой команде. Через пару
дней они с Виктором съездили в Смольный и поговорили в отделе по
Международным вопросам со скромным, невзрачным человеком,
расспросившего Серёгу о его морально-нравственных устоях, понятиях о
дружбе и верности. Это было похоже на аудиенцию у кардинала. Серого.
Кардинал сказал, чтобы Серёга принёс документы и они оформят на него визу
и фирму. Фирма оказалась на Кипре и Серёге пришлось слетать в Лимасол,
чтобы оформить счета в банке. В старом порту в ресторане он встретил своего
кореша с корабля, оказавшегося там на отдыхе. Кроме пышногрудых девок мы
поговорили с ним о бизнесе и он предложил мне вагон никеля, чистотой четыре
девятки и ценой, достаточной для хорошего табоша. У Серёги мелькнула мысль
соскочить от Виктора и начать своё дело.
Прилетев в Питер, он бросился к Траберу и предложил ему «никелевую»
сделку. К его удивлению, Илья Ильич наотрез отказался. Он уже занимался
антиквариатом и нефтью и влезать в чужие дела не стал. Питер сжимался, как
шагреневая кожа. Вернее, как шагреневая рожа. Всё у братвы было уже
поделено. Что-то у Тамбовских,что-то у Малышевских, что-то у
Квантришвиливских. Когда Сергей пришёл к Стасу Домбровскому, давнему
приятелю дяди Коли, из Поти, с таким заманчивым предложением, тот набрал
номер телефона и передал Серёге трубку. В трубке послышался строгий окрик
Виктора. Пришлось подарить ему вагон никеля и прикинуться «дохлым
бараном».
Через пару дней Сергей сидел в уютном кресле Боинга и летел в Арабские
Эмираты на свою первую ответственную операцию по продаже оружия. С ним
летели ещё два человека от Виктора, которых Серёга видел в первый раз. Белые
облака клубились под крылом самолёта и создавали образ Рая. Он тихо и
незаметно провалился в сладкое забытие, увидел причал, на нём машущую
рукой Верку и проснулся от её истошного крика.
Мерседес мчался по ровной дороге среди бескрайних песков и привёз их в
оазис с голубыми бассейнами, кричащими павлинами и пальмовыми рощами,
дышащими приятной прохладой. Спутники Сергея, не проронив ни слова за
весь перелёт, также молча разошлись по своим апартаментам, оставив Сергея в
некоторой растерянности и недоумении. Вскоре пришёл Шабтай и разрядил
накалившуюся атмосферу. Они встречались в Смольном у вице-губернатора
Малышева. Араб в белом балахоне на чистом русском языке предложил пройти
в апартаменты. Роскошь так била Сергею в глаза, что хотелось нырнуть в
русское болотце и схватить за ногу лягушку-царевну.
Араб принёс телефон и Виктор добродушным голосом пожелал Сергею
удачи при заключение контракта. Поменяв гардероб, все трое выехали с
Шабтаем на переговоры. Образы фильма «Человека из Рио», всплывающие на
сорокаградусной жаре, казались жалкими мультяшками по сравнению с
окружающей действительностью. Приехав в белокаменный дворец времён
сказок Шахеризады, наша делегация стала надувать щёки у беломраморного
фонтана и кивать головами. Низкорослый «черномор», оказавшийся
властителем мира, тараторил долго и много, а потом, пролистав картинки,
предложенные моими спутниками, начал называть какие-то цифры. Парни тоже
показали свои познания в алгебре больших цифр и, когда Серёга был готов
упасть в обморок, поднесли ему перо и бумагу. Перо было золотым, а
бумага…..Бумага была гладкой, как кожа красотки, усевшейся у Серёги на
коленях. Хоровод танцовщиц извивался гибкими телами и сотрясал воздух
пышными бёдрами, обнажив свои приторные груди. Хотелось опрокинуть
стакан холодной водки, чтобы покрыть дурманом этот восточный кошмар, но
тут водку не пили. Проснулся Сергей с ощущением сладости объятий своей
нежной Верки, запаха её детского тела и северных полевых цветов. Открыв
глаза, Серёга увидел перед собой пышные груди Шахеризады, которые сжимала
его жилистая рука. Мозг был трезвым, а сознание помрачённым. Вошёл араб с
опахалом. Сергей зажмурил глаза от яркого белого солнца пустыни.
Танки, ракеты и вертолёты прибыли в порт вовремя и после разгрузки на
счетах Серёгиной фирмы появились астрономические числа. Их нужно было
аккуратно перевести в Швейцарию на счета, указанные Виктором. Сергей
представил, как он сбегает с этими деньгами на край Света, покупает остров с
уютным замком и вызывает туда свою Верку. Но, поразмыслив немного, он
сделал распоряжение о переводе всех денег на указанные счета. Тех
комиссионных, которые Виктор ему разрешил оставлять себе, по расчётам
Сергея хватало бы на сотню таких жизней.
Прилетев в Питер, он ждал звонка Виктора. Встретились они в Сестрорецке,
в доме Виктора на Пляжной улице. Прогуливаясь по променаду вдоль залива,
Виктор приказал срочно вылететь в Атлантик-Сити, встретиться с людьми из
Конго на боксёрском матче, обговорить все дела для заключения контракта в
Куала Лумпуре через полгода. От Нью-Йорка до Атлантик-Сити час езды.
- Поедешь на такси прямо из аэропорта. К ****ям на Брайтон не заезжай.
Потрахаешься в отеле. Помогать тебе будет переводчик, который в отеле тебя
найдёт. Если возникнет заминка, позвони в агентство «Лилия», вызови себе в
номер девочку. Придёт мальчик, лет тридцати. Ты его не трогай. Он тебе всё
переведёт на русский язык и покажет этих парней, любителей бокса. Потом
полетишь в Лондон. На футбол. Рома поможет там с оформлением документов.
Ты должен остаться жить в Лондоне. Здесь тебе оставаться небезопасно. А
точнее, очень опасно. - жёстко завершил Виктор.
Атлантик-Сити – городок очень уютный и ухоженный. Набережная вдоль
берега океана с ровным, дощатым настилом. Сергей не послушался Виктора и,
отстояв в очереди на кордоне целый час, объясняя зачем он приехал в США,
позвонил в Нью-Йорке прямо из аэропорта Саре, своей школьной подружке,
которая провожала его в армию. Провожала, руку жала. Потом свалила в НьюЙорк со всей роднёй. Сарочка прыгала и визжала от счастья. Потом предложила
подобрать её на Брайтоне, чтобы покататься по Нью-Йорку. Виктор
наслаждался заграничной свободой и самостоятельностью. Встретив Сарочку он
и вовсе раздухарился. Они всосались дружка в дружку, как пиявки ещё на
набережной. Сарочка возбуждённо показывала Серёже высокие дома и богатые
магазины. Но когда Серёжа небрежно подарил ей в Саксе меховой палантин,
поняла, что он уже ел что-то, слаще морковки. Потом, накатавшись по НьюЙорку, они поехали в Атлантик-Сити, поднялись в номер и трахались двое
суток. Никто Сергея не беспокоил. Правда он поселился в другом отеле,
который посоветовала Сара.
В нём не проводили боксёрских поединков. Но он был очень уютный, с
видом на океан. Спустя какое-то время Сергей позвонил в «Лилию» и заказал
девочку. Приехали три плохих мальчика и стали Серёжу больно бить кулаками
в перчатках. Один из них был очень похож на Японца. Потом привязали Серёжу
к кровати и стали трахать Сарочку на столе. Потом позвонили Виктору и он
сказал Серёже, чтобы тот не рыпался и вёл себя хорошо. Сара уехала в слезах,
не попрощавшись, выслушав указания обо всём молчать. Судя по тому, как
сложилась судьба у Японца, она не совсем молчала. Но и с Серёжей
разговаривать по телефону больше не стала. Наверное она навсегда
вычеркнула Серёжу из своей жизни. И это было даже кстати. Угрызения совести
перед Веркой мучили его в тяжёлых снах.
Бокс, как всегда, был шумный. Они сидели на двадцатом ряду и
разговаривали о своём. Сергей был явно не в своей тарелке. На всё кивал, со
всем соглашался. Договорились встретиться в мае, через полгода в Куала
Лумпуре и подписать контракт на поставку вертолётов на один миллиард
долларов. Откуда возьмутся эти вертолёты Сергей себе не представлял. Ночью
Сергею опять приснилась Верка. Она встретила его с сыном в сопках и они
пришли в тёплый дом. Потом появился Виктор и стал трахать Верку прямо у
него на глазах. А Сергей не мог пошевелить рукой и только глухо стонал. С
этим стоном он и проснулся.
Над океаном лететь было очень страшно. Бескрайняя рябь воды напомнила
жуткие ощущения от вида океана в фильме Тарковского «Солярис».
Мерещился тонущий авианосец с его тонущими товарищами. Но деваться всё
равно было некуда. Страх зажал Сергея в Боинге посреди океана. Можно было
только молиться и уповать на Бога. Как Он решит, так и будет.
В Лондоне Сергей позвонил адвокату Ромы и встретился с ним в Гайд–
парке возле Мраморной арки. Разговор был коротким и конкретным.
Расставшись с адвокатом, Сергей прошёлся по Оксфорд стрит и зашёл в «Макс
энд Спенсер», чтобы купить себе новый костюм и пальто. Потом купил и новые
туфли "от Бруни". Старую одежду попросил завернуть в пакет и оставил его в
мусорном баке на улице. Теперь точно следуя распоряжениям Виктора Сергей
сел на автобус и уехал в Оксфорд, где его ждала весьма миловидная леди, у
которой он и поселился.
Протяжённость пребывания может сблизить людей, а может и отдалить. Всё
зависит от группы их крови. То, что с Кэт у них группы крови одинаковы, стало
понятно на вторую ночь, когда Сергей с маниакальной настойчивостью полез к
ней в кровать, а она не стала орать и вызывать полицию. Жизнь в тихом
Оксфорде за пазухой у пухленькой Кэт так обволакивала Сергея лаской и
уютом, что он стал подумывать о женитьбе. Документы ему выправили, деньги
на его счёте оставались приличные, а лучше жизни он и не видел. С Кэт он об
этом разговор не заводил, а она ни о чём и не спрашивала. Те неловкие
моменты, когда в порыве страсти или во сне Сергей бормотал непонятные
русские слова «Верка, Верка», Кэт относила к издержкам их разноязычия. Одно
обстоятельство мешало Сергею забыться в сладкой семейной неге, его сны, в
которых он видел Верку со своим сыном, явственно ощущал прикосновения к её
нежному телу, нежный запах полевых цветов на сопках, где они слились в одно
целое.
Когда тихая семейная жизнь с головой поглотила Сергея и он стал регулярно
ходить на рыбалку, раздался звонок Виктора с жёстким приказом срочно
прилететь в Куала Лумпур. Сергей так растолстел от семейной жизни, что
пиджак на нём еле сходился и Кэт съездила в "Макс энд Спенсер", чтобы
обменять его на другой размер.
Перелёт и пересадки вернули Сергея к цивилизованной жизни. За время
полёта он успел обдумать всё происходящее и решил направить свою жизнь в
другое русло. Билет он купил в оба конца. Надо было поведать Виктору о своих
планах и расторгнуть с ним деловые отношения. Теперь в Оксфорде у них с Кэт
выстраивался свой бизнес и эти демонические цифры мнимого богатства его
больше не прельщали. Не в этом было для Сергея счастье.
Жара в декабре в Малайзии стояла страшная. Влажность как в русской бане.
Пришлось заехать в магазин и купить лёгкий костюм. В этом муравейнике
можно было выжить только в магазинах и отелях, где есть кондиционеры.
Правда они там есть и на остановках автобусов, но Сергей не стал там
задерживаться. Да ему бы и не дали. Встретили его те же люди Виктора,
которые трахали его Сару в Атлантик-Сити. Настроения Сергею это не
прибавило. Среди них не было только Японца. Его арестовали в США и дали
четвертак. Приехав в отель к Виктору, он сразу пошёл в наступление, тоном, не
терпящим возражений,сказал, что подписывает контракт в последний раз и
соскакивает с дела. Виктор заглянул ему в глаза, убедился что он «чистый» и
врезал ему в поддых так, что Сергей потерял сознание. Когда его привели в
чувство в ледяной ванной, Виктор прошипел ему на ухо «убью тебя, паскуда!» и
вышел из номера. Его парни молча смотрели на Сергея, а потом подвели его к
окну на двадцатом этаже, спросили не боится ли он высоты. Высоты Сергей
очень боялся. Он начал её бояться на палубе авианосца, заглядывая в морскую
пучину, он боялся её, когда Сушки стремительно взмывали с палубы в небо, он
боялся её, колеся по миру в Боингах, а теперь он боялся её из окна этого отеля в
Куала-Лумпуре. Посмотрев жалостно на парней, Серёга попросился в туалет.
- Обоссался от страху? Ну, иди. Только не утони в своей ссаке, ты нам ещё
пригодишься.
На переговоры поднялись в один из ресторанов отеля. Всё шло как по маслу.
Обычно детали обговариваются в рабочем порядке, а в такой стадии подводят
черту и подписывают бумаги. Продавали военные вертолёты на огромную
сумму. Поставки гарантировались в определённые сроки, с высоким штрафом за
их нарушение. Отвечал за всё своей головой Сергей. Его местопребывание
хорошо было известно и контролировалось заказчиками. Хотя о какой
компенсации могла идти речь, если за миллиард долларов оставляли дурную
Серёжкину голову с посредственной стрижкой и вымышленными капиталами
его дутой фирмы. Выпив шампанского за успех предприятия, Серёга снова
запросился в туалет. Не нарушая деловой атмосферы переговорного процесса,
отпустили его одного. На ухо шепнули рекомендации и угрозы.
Когда он облегчился и вернулся в зал, Виктор стоял в наручниках, а зал был
битком набит полицейскими. Оба-на! Сергей нырнул под пальмой и медленно,
но верно пошёл к лифтам. Превозмогая дрожь от страха, похожего на страх
высоты, он спустился вниз и гуляющим шагом пошёл вдоль главного фасада.
Свернув за угол, остановил такси и попросил отвезти его в аэропорт.
Лихорадка усилилась. Паспорт и банковские карты были с собой, в кармане
пиджака. Руки пока свободны. А что ещё нужно, чтобы встретить старость?
Сергей улыбнулся, вспомнив Абдуллу из «Белого солнца пустыни». Самолёт
унёс его в Лондон из этой душной, неприветливой страны, оставившей в своих
душегубках его палачей. На этот раз небо казалось Сергею особенно голубым и
широким, облака вздувались пышными булками, а где-то там в вышине летали
ангелы. Во сне Сергей снова увидел Верку. Она бежала к нему навстречу,
широко раскинув руки и сияя от радости цветными лучами.
В Хитроу Сергей купил билет на самолёт во Франфуркт, а там пересел на
московский рейс. Возвращаться в Оксфорд было опасно. За час ожидания он
оделся в магазинах в зимнюю одежду. Москва встретила его ядрёным морозцем.
Он подошёл к кассе и подумал, куда ему нужно лететь? Это было так странно,
но единственным местом, где его могли ждать, была маленькая точка на карте
без вразумительного названия с двумя десятками щитовых домов, в щели
которых была хорошо видна улица. И там жила его Верка со своими сёстрами,
матерью и его сыном. Но самолёты туда не летают.
Пошли вторые сутки перелётов. Дальше можно было ехать только на
автобусе и только тёмным полярным днём. Полярная ночь сковала жизнь в этом
убогом краю и согнала всех в берлоги, норы и чумы. Когда Сергей добрался до
оленеводов, которым когда-то продавал с Виктором оружие, все они крепко
спали. Оставалось пять километров снежной пустыни до его любимой Верки.
Олени, прячась от ветра, стояли плотным стадом, прижимаясь боками друг к
другу. Охотники проснулись, зажгли огонь и стали потчевать друга теплом и
чаем. От них Сергей узнал, что Верка ждёт его и ни с кем не спуталась. Его
дочка ходит в школу и всем рассказывает про своего папу. Прошлым летом они
приезжали к шаману и тот им сказал, что папка жив и приедет к ним
обязательно. Сергей выпросил у охотников собак, чтобы не ждать другого дня и
побыстрее добраться до своей Верки. Собаки тронули лениво, нехотя шевеля
хвостами из-под чужого кнута. Сергей бежал рядом с нартами, не загружая
собак своим весом. Иногда он садился, переводя дыхание, и собаки упирались в
упряж, продираясь в снегу. Над снежной пустыней запылало северное сияние,
словно Верка светила ему в пути. С вершины сопки показались редкие огоньки
посёлка, где под ватным одеялом ждали его, прижавшись друг к другу, Верка с
дочкой. Сергей присел на нарты и подогнал собак кнутом. Они понесли по
склону резво и весело. Мороз инеем сковывал Сергею веки и он с трудом
открывал их, поглядывая на огоньки посёлка. Внезапно, как во сне, навстречу
ему побежала Верка, широко раскинув руки и сверкая сиянием своих
лучезарных глаз. Они с Сергеем упали в крепких объятиях, покатившись по
мягкому ковру цветущих трав. Сергей без конца целовал Веркины губы, вдыхая
их свежий, завораживающий аромат. Верка гладила его по волосам своими
тёплыми, ласковыми руками и не давала открыть глаза, покрывая их сладкими
поцелуями.
Собаки, ощутив послабление в поводу, пошли по большому кругу,
выворачивая дугу на терпкий, еле слышный запах своей псарни. К утру, которое
ничем не отличалось от ночи, они привезли окоченевшее тело Сергея к
крайнему чуму и начали жалобно скулить, вызывая своих хозяев и, словно
извиняясь за то, что у них в этой жизни что-то не получилось.
Пафос
Николай Ник Ващилин
От лёгкой мечтательной дрёмы я очнулся когда самолёт резко тряхнуло и
подбросило ввёрх. Сон, как рукой сняло, а мечты о купании в тёплом
Легурийском море и путешествии на белоснежном теплоходе к Гробу Господню
моментально сменились судорожным опасением грохнуться о твёрдую землю
или утонуть в манящем лазурном море. Самолёт заходил на второй круг,
вписываясь в широкий вираж над аэродромом Пафоса. На подлёте к полосе
самолёт снова пикирнул и резко взмыл вверх и,взревев двигателями, снова
пошёл в поворот. Твою мать. Вот и сходили за хлебушком, сказал мужик,
рассматривая в своих руках отрезанные трамваем ноги. Чёрный юмор лез в
голову, не хотелось верить в то, что на этом закончится моя, богатая событиями,
счастливая жизнь и я не отобью на курорте затраченные деньги.Я успокаивал
себя мыслью о том,что на американском Боинге падать будет мягче.
На третьей попытке, после пике и скачка вверх шасси глухо выкатились и мы
благополучно приземлились в парную турецкую баню греческого курорта. В
холле отеля"Пафос", напоминающем огромную каменную пещеру, было
сказочно прохладно. Через огромные стеклянные витрины синело море и запах
его вечернего бриза просачивался в холл. Микита с Рамзайцевым, усталые и
потные, пришли с теннисных кортов и поселили меня в мой номер. По длинным
коридорам я добрался до своего бунгало на первом этаже с отдельным выходом
к морю, и не разбирая сумки побежал к мокрой морской прохладе.
Приближалось время ужина и на пляже народу было мало. Я с наслаждением
лёг на воду раскинув руки и ощущал покачивания своего тела на ленивых
вечерних волнах. Потом перевернулся на спину и уставившись в небо
возблагодарил Господа за оставленную возможность пребывать на этой земле.
Как хорошо ,что наш самолёт не разбился.
Укутавшись в мягкую махровую простынь я растянулся в гамаке и стал
наслаждаться небом. Лёгкие перистые облака переливались серебристо –
розовым цветом на синеющем вечернем небе.За барьером лоджии послышались
лёгкие шаги.Я подумал ,что это Микита.
-Как я люблю тебя,ты моя единственная отрада.
Я вздрогнул от русской речи. Никуда от них не деться. Я поднял голову и
посмотрел во след этому Ромео. Депутат Семаго, обнимая за талию стройную
блондинку удалялся от моих окон в сторону барбекю.
.На поляне перед отелем официанты жарили цыплят,ягнят,телят и
малоизвестных представителей животного мира.На барбекю за огромным
столом собралась вся компания. Микита приехал по приглашению Рамзайцева
и ещё одного нефтяного магната из бывшего совэкспортнефти и они расселись
за столом с полными комплектами жён, детей и детей от первых жен, с тёщами
и золовками. Меня почти не заметили и это мне очень понравилось. Жать руки
и преданно смотреть в глаза я не любил с детства. Микита, воспользовавшись
моментом, сказал, что проводит меня за соседний стол, и облегчённо вздохнув
показал мне уютное местечко у прибрежного бара. Он зазвал меня в Пафос,
обещая экскурсию на теплоходе в Израиль. После своих трагических расколов в
семье я хотел совершить паломничество к Гробу Господня и, узнав об этом,
Микита стал уговаривать поехать с ним в Пафос по приглашению новых
русских. На мою попытку отговориться, прикрытую словом «мне неудобно» он
привёл несколько убедительных примеров, что делать действительно неудобно,
и взяв с меня косуху зелёных, сказал , что удобнее не бывает. В первую ночь я
наслаждался огромной кроватью, морским бризом и стрёкотом цикад в своём
пещерообразном бунгало. С восходом солнца я вышел по мокрой траве к морю
и наслаждался в одиночеством и утренним прибоем. На террасе, которая
тянулась вдоль моря по всему фасаду отеля, уже накрыли завтрак и гуськом
потянулись изголодавшиеся туристы. Семаго тоже оказался со своим
комплектом и придирчиво выбирал себе куски пожирнее. Я попросил кофе с
молоком и горячий рогалик и уселся в кресло на краю террасы. Таня с Надей,
Тёма и Аня, набрав еды, искали свободный стол, чтобы усесться дружной
компанией с комплектом жён и детей нефтяников. Микита и Рамзайцев к
завтраку не вышли. После бодуна аппетит появляется обычно к ужину. Но
ужасно хочется пить. Ну,конечно,пива. Много пива. Много хорошего пива. При
такой жёсткой диете, они умудрялись, как умалишённые, гонять в теннис по
африканской жаре с влажностью, превышающей турецкую баню. Нормальные
люди при таком режиме не выжили бы и двух дней. Но эти не были
нормальными людьми.
Я уехал нырять на острова, а после обеда встретил в баре Микиту. Он бегло
сообщил, что вечером поедем на ужин в горы, и что мой номер администрация
отбирает для гостей хозяина отеля, а я могу разместиться на диванчике в номере
Микиты с Тёмой. Эта новость приподняла мне настроение, но зато я узнал, чей
номер в отеле лучший.
В горы долго ехали, в горах долго ждали, пока приготовят мясо и сосали
местную кислятину с козьим сыром. Отсидев свой срок, пялясь на звёздное небо
и слушая греческие напевы мы вернулись под утро. Спать на диване я не мог,
взял плед и пошёл на пляж под пальму.
Днём Таня и нефтяницы с детьми уехали в Пафос на шопинг, а нефтяники
пошли в запой. Они это любили. Никита висел на телефоне и в поисках счастья
я опять нырнул в пучину. Душу грело паломничество в Иерусалим, которое
планировалось на вечер следующего дня. Отель был набит российской знатью и
я встретил Никаса, который позвал меня в горы, полюбоваться на закат. Мы
помчались на Хонде, которую он взял на прокат и добрались до прелестной
деревушки на вершине горы с потрясающей панорамой на море с другой
стороны острова. Деревенский ужин из горячего хлеба с травами и сыром был
украшен вполне приличным вином из подвала хозяина. Наши москвички,
приглашённые Никосом, тарахтели не много и совсем не испортили вечер.
Ночевал я в номере Никоса и с утра чувствовал себя свеженьким и бодрым.
Морские волны приподняли моё настроение до уровня телячьего восторга. К
полудню появился Микита и с загадочным лицом позвал меня в бар.
Просеянное через тростник солнце позволяло отдохнуть глазам, а веер от волн
обдавал прохладой. Микита заказал Мартини со льдом, а я взял айриш-крем.
Долго кружа словами вокруг да около, Микита сообщил, что мне не дали визу
на въезд в Израиль, но он, как настоящий друг, остаётся со мной и мы вдвоём
классно проведём время. Такая новость выбила меня из седла. Я совершенно
спокойно мог бы ехать из Москвы в Тель –Авив и за четыреста баксов
отдыхать там две недели. Мерзкое чувство какого - то подлого обмана
усугубляла моё страдание. Я повторил Айриш и тупо следил за набегающими
волнами. Спать за тысячу баксов на диване за стеной их спальни, строить при
этом глазки пьяному нефтянику, в знак благодарности за угощение и пролететь
фанерой над Иерусалимом было не лучшим пасьянсом в моём положении. Но
больше всего настораживала искренность Микитки и крепость нашей дружбы.
Как только семейные комплекты отчалили на теплоход, Микитка опрометью
бросился в номер и повис на телефоне. Мне надоело ждать и я с семьёй Семаго
поехал в старый порт Пафоса на ужин. Настроение никак не поднималось.
Сиртаки, возлюбленное мною со времён «Грека Зорба», становилось
невыносимым. Когда я вернулся в номер, Микита висел на телефоне.
-С кем это ты трендишь целыми днями.
-Надо договариваться о прокате фильма, пока ты загораешь. Люди - то
работают.
Это меня убедило. Возразить было нечем.
Утром я проснулся от воркования Микитки по телефону. На часах было восемь.
В Москве десять.
-Любимая, не могу без тебя.
Я совсем проснулся и ушёл в ванную.
-Ты меня любишь. Я специально не поехал в Иерусалим, чтобы говорить с
тобой весь день.
Я проглотил пол тюбика зубной пасты и начал блевать. Это он трендит с этой
Алисой! Какая сука. А мне навешал лапши, что расстался с ней после
Светлогорска навсегда. Какой же я мудак . Но зачем он меня - то затащил в эту
парилку. Зачем разыграл эту комедию с Иерусалимом. Сорвать мне поездку в
такой момент. А зачем я ему тут нужен. Ему что,скучно без меня?
Повесив трубку, Микита засуетился и предложил партию в теннис. Я
отказался. На такой жаре играть я не люблю. А поедем на яхте. Рамзайцева
подговорим. Да и сами можем поехать. Он мне разрешил. Бери, говорит, когда
хочешь. Я согласился.
-А что у тебя с Алисой? Ты же сказал, что бросишь.
-Старик, не могу. Буксы горят. Страсть.
-И страсть Микитушку схватила своей мозолистой рукой.
-А зачем меня обманул, придумал фигню с этой визой.
-Старик. Если Танька просечёт, мне кранты.
-Тебе и так кранты. Это не рассасывается. А я тебе ещё на фестивале у
Яковлевой говорил, что участвовать в этом не буду. Мы с тобой у одного
батюшки окормляемся. Я с Богом не играю в прятки.
-Ну выручи, прикрой. Последний раз. Как друг.
Таня приехала в восторге. Тёма и Аня устали от автобуса, а Надю укачало на
теплоходе. Дни потянулись однообразно. Проводив Таню с детьми на пляж,
Микита запирался в номере, а меня высаживал на балкон на атас и ворковал
часами с Алисой. Я вчитывался в «Солнечный удар», который лежал у него в
изголовье и не мог понять, почему она сидит в Москве целыми днями. Ехала бы
на дачу? Или сюда бы припёрлась? Нет, я всё - таки мудак. Ну и он не лучше.
Надька мучилась от солнца и щурила глаза. Я пошёл с ней в бутик и выбрал
ей очки. На следующий день в этих очках сидела Таня, а Надька опять
щурилась. Вот устои. Тёма всё время донашивал папины ботинки, Аня –
мамины платья, а палить деньги на баб не западло.
Наконец настал день отъезда. Рамзайцев просох и расплатился за
отдых.Жена его Лена,всем своим бронзовым видом выражала недовольство и
протест. Мы расселись в холле и ждали такси в аэропорт. Портье посмотрел по
сторонам кого - то выискивая, потом подошёл к Тане и передал ей счёт за
телефонные переговоры, который превышал сумму отдыха всей компании.
Увидев Микитку с Рамзайцевым, выходящих из бара, она, багровея направилась
к нему. Он покрутил пальцем у виска и показал в мою сторону. Рамзайцев начал
выхватывать счёт, чтобы оплатить его в кассе. Но Таня уже включила прямую
передачу и неслась ко мне. Я разлёгся в кресле и посасывал кофе – гляссе,
отгоняя от себя страшные мысли о перелёте.
- Это ты наговорил со своей проституткой на миллион. Мы тебя содержать не
будем. Иди плати.
Я напряг кисть, чтобы плеснуть ей в морду холодным кофе, но Микита
зажестикулировал так, будто пропускал колонну танков на Берлин.
Я встал, поставил бокал, извинился и, взяв из дрожащих Таниных рук
квитанцию, медленно поплёлся к портье. Тот уже держал в руках деньги,
сунутые ему нефтяником, и не обращал на меня ни малейшего внимания. Я
постучал дрожащим от гнева пальцем по стойке. Портье нажал кнопку, оторвал
чек, посмотрел мне в глаза и медленно, пафосно произнёс
- Ессс,сэр!
Глазированный Михалков
Никита Михалков стал настолько популярен в народе, что в пору выпускать
глазированные сырки с изюмом, марципановые и карамельные фигурки на
палочке в образе героев, полюбившихся народу – Паратова Сергей Сергеевич
из «Жестокого романса», проводника Андрея из «Вокзала для двоих» , комдива
Котова из «Утомлённых солнцем», его же, но постаревшего из «Предстояния»
со срущей немецкой жопой в прицеле. Культуру нужно нести в массы через
детей. Дети нашего поколения должны лизать каждый день
карамелизированных героев Михалкова, как мы зачитывали «Дядю Стёпу»,
гаранта нашей безопасности и правопорядка в СССР. Впрочем мы лизали
фигурки вождей, сделанных даже из бронзы, гранита и мерзпакостного гипса,
установленных в каждой школе, поликлинике и универмаге.
Никита Михалков родился 21 октября 1945 года. Рос в семье поэта,
председателя правления Союза писателей СССР, члена Президиума Верховного
совета СССР Сергея Владимировича Михалкова и поэтессы Наталии Петровны
Кончаловской вместе со старшим братом Андреем. Наверное мама с папой
называли его "сладким", но советский народ об этом не знал.
Юность великого режиссёра протекала на московских улицах не просто.
Достаточно только одной истории, рассказаной самим Никитой Первому каналу
о его любви к дочери маршала Конева Леночке, ссоре в её доме с её ухажёрами
и попытке суицида Никиты с рискованным трюком повисания на балконе
одиннадцатого этажа на одной руке!
Потом призыв на Тихоокеанский флот в агитбригаду «по протекции»
маршала Конева. Самым сладким воспоминанием за четыре года у юного
великого режиссёра было стояние на морозе в телефонной будке, забытым
старшим братом во время частного приёма посетительницы в тепле и уюте
московской квартиры. Разгребание голубиного помёта на съёмке курсовой
работы Андрея Сергеевича "Мальчик и голуби". Тоже не сахар.
Работа над первым фильмом, хоть и про Ленина и добрых чекистов,
ограбивших богатеев на пятьсот тысяч золотом была без сахара и оставила
персону Никиты Михалкова в среде кинематографистов и обожателей кино
"чужим среди своих". Упрёки в плагиате западных боевиков и прославлении
чекистов, тогда «особо уважаемых» в народе, а паче в рядах советской
интеллигенции. Сладкой его тогдашнюю жизнь не назовёшь.
Вторую фильму тоже пришлось взять без сиропа. С горчинкой. Даже с
уксусом. Но на халяву в СССР и он был сладким. Фильм о Вере Холодной
снимал на Мосфильме таланливый, начинающий режиссёр и художник Рустам
Хамдамов. Тогда ходили пересуды, что Никита Михалков положил глаз на этот
фильм, сценарий которого писал его старший брат Андрей и "сожрал"
Хамдамова с потрохами. Создали комиссию, учинили проверку, нашли
отставание по графику и отдали всё исправлять Михалкову. Не сладко. Хоть
картина опять получилась про хороших чекистов, зарождающуюся любовь к
чекисту артистки «из бывших» и кровожадных белогвардейцев, по голове
никто Никиту Михалкова не погладил. В Госкино СССР морщась, ограничили
масштаб проката фильма, не смотря на то что бандит Михалкова не советует
бить красных, а героиня Елены Соловей в образе Веры Холодной громко
кричала белогвардейцам «Вы звери, господа!»
Если бы не навязчивая идея подражать успеху фильмов старшего брата по
Тургеневу И.С. /Дворянское гнездо.1964 и Чехову А.П. /Дядя Ваня.1970/, ещё
не известно чем бы всё это творчество закончилось, так и не распустившись. Но
охота пуще неволи. И вот, собрав азартный коллектив, молодые
кинематографисты выпускают фильм с загодочным, для советского тугого уха,
названием "Неоконченная пьеса для механического пианино", которая и
пролила на голову юного дарования первые капли сиропа славы. Без чуда
здесь не обошлось. Фильмы Андрея Михалкова-Кончаловского "Дворянское
гнездо" и "Дядя Ваня", не только не хуже, но и лучше перепевки чеховских
мотивов Никитой, в СССР никто не видел, да и смотреть не хотел. Смотрели
совсем другие фильмы. Про Ленина, про плохого Сталина, про войну , про
коммунистический бескорыстный труд, фаршированных целомудренной
любовью.
Те ,кто с наслаждением бы посмотрел фильмы Андрея МихалковаКончаловского, ещё сидели в тюрьме за диссиденство. А когда они вышли на
свободу, то в кино показывали новый фильм Никиты Михалкова про
механическое пианино и любовь на нём. Весь сироп ему и достался. И никто не
мог найти сходство между фильмами младшего и старшего братьев, потому что
фильмов старшего не видели. Да и Бог с ним. Сироп полился рекой и залил
юного режиссёра. Чтоб не скисал.
Но следом за «Рабой любви» , выпущенной в прокат в 1975 в 1979 году
вышел фильм Никиты Михалкова "Несколько дней из жизни И.И. Обломова".
Всё то же, да не то. В СССР , конечно, этот фильм оценили только эстеты. В
промежутке между съёмками первой и второй серий «Обломова» за 26 дней
оперившийся юнец снял для диссидентов блестящую фильму по пьесе
Александра Володина "Пять вечеров" с блистательными Людмилой Гурченко
и Станиславом Любшиным. Кто такой Александр Володин вы, конечно, не
знаете. А зря. Если бы он вовремя не умер, его бы выгнали, как Бродского И.А.
из СССР и дали бы Нобелевскую премию по литературе. Или по медицине.
Понимал он сильно в человеческой душе.
Только за этот фильм Михалкову можно было ставить памятник. Из
шоколада. Это был лучший Михалков из всего того ,что мы сегодня знаем. В
ЦК КПСС пригрозили и заставили снять кино для советской молодёжи
призывного возраста "Родня" в 1981году по внятному сценарию Виктора
Мережко. Партии коммунистов нужно было много интернационалистов для
войны в Афганистане. Сразу поняли все товарищи, что Михалков Н.С. над
ними всеми надругался. Приоткрыл гниющие раны Родины. Виктор Мережко
разорвал с ним дружеский отношения в моём присутствии в ресотране «Зимний
сад» питерской гостиницы "Астория". Потратил народные денежки, а притока
новобранцев страна не получила. Такая вот, братцы, история.
То ли за фильм «Родня», то ли за старшего брата, который остался
,нарушив паспортный режим, а Америке и которого министр МВД СССР
Н.А.Щёлоков /позже застрелившийся от позора за своё воровство/ предал
анафеме, но Никита Михалков больше в СССР советских фильмов не снимал.
Могло помочь этому факту и то обстоятельство, что Никита Михалков где
то высказался о том, что Сергею Фёдоровичу Бондарчуку легко снимать свои
фильмы потому, что на него работает вся страна. Бондарчук С.Ф. очень
обиделся и руку Михалкову не подавал до 1986 года, когда на 5-ом съезде
Союза кинематографистов СССР, где никита Михалков выступил в его защиту.
Правда мало кто понимает, что этот «героический» поступок Никита Михалков
совершил только потому, что Элем Климов и еже с ним ,отстранили от кино не
только С.Ф. Бондарчука, но его, Никиту Михалкова. Причём своими ушами
слышал, как Элем Климов в глаза Никите Михалкову сказал ,что не допустит
его к кинематографу, что фильмы Михалкова могут дойти до экранов только
через его, Элема Климова труп. И вскоре он застрелился?! Видимо
самостоятельно. Никто ему не помогал. Просто о себе кричать и стыдить
товарищей Никите Михалкову было не выгодно, а заступиться за классика –
прошло с блеском. С той поры Сергей Бондарчук стал Михалкова хвалить в
ответ. И слава Богу! Только передёргивать фактишки не надо. Не принято это у
вас, господ аристократов.
Забавным покажется и то, что в те же времена Никита Михалков издевался
над Марленом Хуциевым, называя его "дедушкой русской пролонгации".
Марлен Хуциев тогда никак не мог решиться на съёмки фильма "Пушкин". Не
видел достойного актёра на главную роль. Я тогда работал у него на картине в
подготовительном периоде постановщиком трюков и разрабатывал эпизод
восстания на Сенатской площади.
Здесь я передачу из музея восковых фигур заканчиваю, констатируя, что
сладким наш герой ещё не стал. Елей и глазурь полились на Никиту из рук
Эльдара Рязанова. Роль Сергей Сергеевича Паратова принесла Михалкову
всенародную любовь. А роль проводника Андрея в "Вокзале для двоих" ещё и
уважение. Народ принял его за своего парня и готов был облить его с ног до
головы самым сладким сиропом. Это то, что касается мужей. А их жёны,
сиропчику этому пропасть бы не дали. Хозяйственные они у нас на Руси.
Женщины России боготворили Михалкова. Он стал для них секс-символом. То
есть обнимая в темноте за шкафом своих мужей, они представляли себя в
объятиях Михалкова. Какая прелесть. Прельстил он, во славу владыки, всех
женщин России. Во славу Князя тьмы! С православием, правда, это никак не
вяжется.
Поскольку я был живым свидетелем многих перепетий и переживаний
главного героя этого рассказа , то могу сказать вам, каким не простым было для
него время с 1981 по 1986 годы. Актёрские работы в фильмах Эльдара
Рязанова, конечно, тешили его самолюбие, но не так, как работа режиссёром.
Простой /безработица/ длился до 1986 года, пока Алла Гарруба, жена всемирно
известного фотожурналиста Кайо Марио Гарруба, не стала в 1984 году агентом
Никиты и не показала его «Механическое пианино» в Риме, собрав на
просмотр влиятельных людей западноо-европейской культуры. Творчество
Антона Павловича Чехова пользовалось в Европе особой любовью. Фильм имел
у публики большой успех. Марчелло Мастрояни пришёл в неописуемый восторг
и сказал Михалкову, что мечтает с ним работать. Через месяц они обедали у
меня в гостях в Ленинграде с Сильвией д*Амико, очень богатой женщиной, и
обсуждали за рюмкой "столичной" водки фильм по пьесам Антона Чехова
«Пароход» Одиссей» позже получивший название «Очи чёрные». В мае в
Ленинграде начались съёмки, а в сентябре в Костроме они закончились. Фильм
был представлен на Каннском фестивале и получил хорошую прессу, приз
Экуменического жюри /это про религию и нравы/. Марчелло Мастроянни
получил приз за лучшую мужскую роль в этом фильме. Если не ошибаюсь, то
фильм был номинирован на Оскар в номинации «Лучший фильм на
иностранном языке» от Италии.
Первый опыт совместной продукции фильма с капиталистами у советского
режиссёра и начинающего продюсера Никиты Михалкова пошёл комом. Когда
дело коснулось больших денег от проката и продажи в другие страны,
маленькая, хрупкая, богатая итальянка Сильвия поставила русского медведя
Никиту на место, напомнила ему, когда и для чего она его пригласила на работу
режиссёром и собрала всю моржу себе в редикюль.
Вырвавшимся за границу советским творцам снесло крышу. Самооценка
своей роли Александром Адабашьяном была поддержана итальянской и
французской прессой, у него брали интервбю, о его таланте рассказывала Муза,
Сильвия и Марчелло. Никита Михалков пришёл в ярость и разорвал с
Адабашьяном А.А. всякие отношения, напомнив ему ту канаву, из которой он
его вынул. Но всё равно гонорар в 400 тысяч долларов, которые привозить в
СССР без налогов и обмена на советские рубли было запрещено, Никита
получил , доверил деньги Алле Гарруба и тратил их, приезжая в Италию, а
позже и с помощью карты VISA с курсчёта Аллы.
На родине Никиты Михалкова фильм в прокате не шёл /права проката у
Италии/, а просмотры в Домах кино получили вялую прессу клюквенного
сиропчика. Для глазури этого было явно не достаточно, несмотря на
педалирование Михалковым факта номинации фильма на премию Оскар.
Подчеркну, что номинацию пробила продюсер фильма Сильвия Д*Амико и
если бы у неё хватило денег на Оскар, то уверяю вас, Никите Михалкову
золочёного божка она подержать в руках бы не дала. Приз этот «За лучший
фильм на иностранном языке» принадлежит стране и продюсеру, который эту
страну представляет. Права на этот фильм и сегодня принадлежат Италии и для
российского проката ни кем не приобретены. Вряд ли в России, кроме меня,кто
нибудь смотрел этот фильм десять раз. Даже пять. Даже один. Но я на этом
фильме работал сам у меня там снималась доченька. И это многое объясняет.
В том же 1984 году Алла Гарруба предложила дирекции Ла Скала пригласить
для постановок русских опер Никиту Михалкова. Этот проект вызвал интерес,
но Никита, ещё имея страх и совесть и не имея опыта постановок оперы,
предусмотрительно отказался. Несколькими годами позже Валерий Гергиев,
после устной договорённости поставил имя Михалкова на афишу оперы "Князь
Игорь", но Гергиев в те годы был не тем Гергиевым и получил от Михалкова
нагоняй за преждевременное извержение желаемого. Рассказав о своём отказе
Андрону Кончаловскому, он сослужил ему добрую службу и мировая
музыкальная элита обрела потрясающие русские спектакли "Евгений Онегин" и
"Пиковая дама" в репертуаре Ла Скала в постановке Андрона Кончаловского .
В 1984 году Никита Михалков познакомился с финским предпринимателем,
по совместительству агентом иностранной разведки, Матти Грюнлундом.
Михалков ездил в Хельсинки читать лекции о русском кино, чинить свой
старенький «Мерседес» и покупать одежду и обувь для себя и жены. Дети
всегда ходили в стареньком. В 1986 году , когда началось в СССР
кооперативное движение и Михалков открыл компанию соратников, позднее
ставшую студией ТРИТЭ /Творчество,товарищество,труд Никиты Михалкова/,
Матти Грюнлунд привозил , купленную для него на западе аппаратуру. Его
западозрили в накручивании цены и выгнали. То есть попросили вернуть
немного денег /тысяч триста долларов/, но он счёл это не справедливым и исчез.
Я его поймал в Ленинграде у любовницы, хотел избить, но он всё доходчиво
мне объяснил о покупке видеокамеры для Михалкова и мы разошлись с ним
миром. А Никита затаил на него злобу. Казалось ,что иностранцы его
обсчитывают. Бог ему судья.
Алла Гарруба много сделала для Никиты Михалкова, работая за агентсткие
10 процентов. Это и спектакль в Риме с Марчелло Мастрояни по пьесам А.П.
Чехова «Очи чёрные», рекламный ролик автомобиля ФИАТ, получивший приз
на фестивалях индустриальной рекламы в Милане и в Вашингтоне, а в СССР
представленный Михалковым, как художественный фильм «Автостоп». Он
тоже не был в прокате именно из за отсутствия прав. В 1989 году Алла
организовала мастер-класс режиссёра Никиты Михалкова в Риме в театре на
пяцца д*Испания и собрала около ста желающих. Это не большие, но тоже
деньги. В СССР Никита Михалков ничем больше не зарабатывал. Алла Гарруба
со своим мужем Кайо Марио Гарруба, используя свои связи в мире
жуналистики, нашли заказ на телевизионный фильм о монгольских пастухах
для французского познавательного телевидения. Спонсировал этот проект один
из десяти братьев, богатейших людей Франции, владеющих электростанциями,
Мишель Сейду. Когда редактор студии Никиты Михалкова Анатолий Ермилов
поработал во Внутренней Монголии и подготовил приезд экспедиции, мы
собрались в долгий путь. Взяв творческий отпуск от обязанностей проректора
Всесоюзного института повышения квалификации ПТО в городе Ленинграде я
тоже приехал в Китай, в город Хайлар, на сопки Маньчжурии. Просидев там
месяц, не понимая что делать и болтаясь по магазинам мы уже собирались
домой. Но в этот момент на экскурсию в экзотический край приехал Мишель
Сейду с женой и её подругами. Магия Михалкова за столом с водкой, даже
китайской, не преодолима. Мишель Сейду , выпив рюмку «Столичной» /а у нас
было/, повёлся на рассказы Михалкова, как мыши на дудочку Нильса из сказки
Сельмы Лагерлёф про диких гусей . Михалков плёл несусветный бред про
презервативы, которые спасут монголов от казни за плодовитость, рассказывал
о сне мальчика, увидевшего своих предков из войска Чингис-Хана и всё, что
всплывало в его перепуганном безработицей, мозгу.
В итоге Сейду стал продюсером фильма с рабочим названием «Монгольский
фантом», а в Венеции ставшей легендарной, золотольвиной венецианской
«Ургой». Плёнки было отснято Михалковым на десять фильмов, в результате
чего подобралось материала на более менее внятную историю об урге и хозяине
её Бенге. Именно «Урга», а не «Урга-территория любви» как её называет
режиссёр Никита Михалков, а не продюсер Мишель Сейду. Именно Мишель
Сейду имеет права на прокат фильма в мире, а следовательно,т акже как и
Сильвия Д*Амико, имел бы право держать в руках приз Американской
киноакадемии ОСКАР, если бы фильм стал первым из числа пяти,
номинированных на «Лучший фильм на иностранном языке» от Франции за
1991 год.
В 1991 году Алла Гарруба уговорила итальянского бизнесмена и издателя
Анджелло Рицолли, который между прочим был продюссером фильмов
Федерико Феллини, продюсссировать проект «Сибирский цирюльник»,
придуманный возбуждённым Михалковым. Анджелло Рицолли,ориентируясь
на Оскар и мировой рынок пригласил известного американского сценариста
Роспо Паленберга и соединил его идеи с маниакально-навязчивой мыслью
Михалкова о любви к царской России, юнкерах и сибирской каторге. Не зря
прошло детство мастера на кремлёвских задворках. Получилась невообразимая
фигня. Но и эту фигню Михалков умудрился превратить в свой подвиг. Вот уж
ИЛЛЮЗИОНИСТ с большой буквы.
Снимая в Ленинграде телевизионный документальный сериальчик
«Сентименталное путешествие на Родину через живопись», он оставлял Роспо в
гостинице «Прибалтийская» , а вечером, после своих съёмок, проверял, что тот
сделал. Когда Роспо,известный сценарист Голливуда, возмутился такими
условиями рабства и передал эту ноту протеста Никите Михалкову через Аллу
Гарруба . Произошёл взрыв михалковского гнева. Он грубо прогнал Аллу,
порвав с ней многолетние отношения. Сценарий был заморожен хозяином
Анжелло Рицолли и вернулся к жизни, выкупленный адвокатом Никиты
Михалкова господином Клайнгути в 1995 году. Подготовительный период к
съёмкам фильма «Сибирский цирюльник» проводил я, работая в ТРИТЭ
заместителем председателя правления, то есть заместителем господина
Михалкова Н.С. И к слову замечу, взял он меня не на содержание, а как
интеллектуальную рабочую силу, как человека с двумя высшими
образованиями, доцента, проректора по учебной работе всесоюзного института,
каскадёра и мастера спорта по самбо. Причём за копейки. Пользуясь моей
бедой. /это справка для пидоров, которые своим холуйским мозгом могут
додумать только до того , что он меня взял, а зачем и за сколько это у них не
прорастает/. Но тут у Никиты Михалкова случился солнечный удар с
подружкой и сокурсницей его дочери Анны, актрисой Алисой Призняковой, при
котором мне отводилась роль "панамы" /крыша/. Я не любезно отказался.
Вернувшись в 1992 год безработный Никита Сергеевич набросился на
синопсис Анатолия Ермилова о страшной судьбе российского поэта Эфрона,
попавшего в сети НКВД, чтобы вернуться на Родину к своей любимой, а попав
на Родину, нашёл её в обятиях красного комдива. Синопсис назывался
«Безусловный эффект шаровой молнии». Чтобы незаметно уйти от замысла
автора и перехватить инициативу, Никита Сергеевич, на моих глазах в
гостинице «Астория» придумал назвать фильм «Утомлённые солнцем». Ну как
"Унесённые ветром".
Прицелом был мировой прокат и премия ОСКАР, а продюсером
планировался всё тот же – Мишель Сейду. Других и не было, а этот подсел на
гранёный стакан. Михалков кого хочешь споит. Хочешь попа, хочешь француза.
Повезло Наполеону в то время родиться. Или вернее, не в то. Да,хрен с ним.
Больше всех повезло Михалкову. Обласкан он Владыкой! Правда, по моему,
Христос в хитоне ходил. Ну во второй то раз к ним в кремлёвские
кущи,надеюсь,он поприличней оденется и явится в норковой шубе!
На этот раз, накопив опыта, Никита Михалков развёл Мишеля Сейду так, что
к концу съёмок в Нижнем Новгороде в октябре 1993 года денег не осталось ни
копейки и давать и добавлять лишние Мишель Сейду не собирался. К тому же
от сильного ноябрьского ветра внезапно облетела листва с деревьев и стукнул
морозец. Михалков свалил всё на киногруппу, построил всех по стойке смирно,
обласкал аристократической бранью и велел всем развешивать на деревья
искусственные листья. Картинка была ещё та, достойная кисти Кости
Коровина.
Один умный человек подсказал им, что у военных есть маскировочные
сетки, что спало художника Аронина от превращений в крошечку-хаврошечу.
Долго потом Никита Сергеевич приводил в восторг нашу простодушную
публику рассказом о героическом подвиге Наденьки Михалковой ,
изображавшей июльскую жару, топая босыми ножками по промёрзшей
земельке. И никому в голову не пришло спросить, кто же создал условия для
этого подвига, прохлождаясь в баньке с нижегородскими русалками и
лешими.
Совершенно случайно /кто верит в Бога,не верит в случайность/ , за азартной
дьявольской игрой в рулетку в «Дамском клубе», Никита Сергеевич соблазнил
хозяина клуба Владимира Ивановича Седова, помочь ему деньгами и стать
сопродюсером. Тот клюнул и дал денег. Денег было некуда девать. Народ в
1993 разводили по полной программе. Но называл его продюсером Никита
только при своих, потому как это не совсем законно. В Лос-Анжелес на
вручение премии ОСКАР Седов В.И. тоже летал, но за свой счёт, оплатив
дорогу и билеты в кинотеатр «Кодак-Синема» Никите Михалкову, Рустаму
Ибрагимбекову и сопровождающим их дамам. Я платил за себя сам.
Принципиально. Мишель Сейду на Оскаре не засветился. Как, впрочем, и Олег
Меньшиков, Ингиборга Дапкунайте, Вячеслав Тихонов, Владимир Ильин,
главный оператор Вилен Калюта, директор Леонид Верещагин и другие
официальные лица.
На сцену для вручения Оскара вышел Никита Михалков с дочерью Надей.
Скорее всего это была договорённость Никиты Михалкова с Мишелем Сейду,
все стороны устроившая. По правилам американской киноакадемии премия
Оскар «За лучший фильм на иностранном языке» вручается продюсеру
фильма. Хорошо было бы посмотреть, как прыгали и изгалялись лауреаты этой
премии в других странах. В СССР статуэтку премии ОСКАР помещали в
сервант директора киностудии Мосфильм и считали общественным
достоянием. Помню что посылали на ОСКАР «Утомлённые солнцем» от
России и протокол подписывал первый секретарь Союза кинематографистов
России , режиссёр Сергей Соловьёв. А вот кто мог конкурировать с фильмом
«Утомлённые солнцем» в 1994 году тогда даже не говорили. А ведь уже
проводил Юлий Гусман полным ходом свою НИКУ. Причём не силами
жилконторы химкинского района, а Национальной академией киноискусства
России! Но ОСКАР «Утомлённых солнцем» принадлежал только Никите
Михалкову. Он был дороже, чем тот за фильм «Война и мир» С.Ф.Бондарчука и
тот, за фильм «Москва слезам не верит» В.Меньшова , потому что за них
работала вся страна, а здесь работала только студия ТРИТЭ
«Творчество,товарищество,труд Никиты Михалкова».
Справедливости ради, нужно уточнить, что первоначально в 1994 году
студия ТРИТЭ /Творчество,товарищество,труд/ была Товариществом с
ограниченной ответственностью и принадлежала нескольким физическим
лицам –Никите Михалкову,Леониду Верещагину,Рустаму
Ибрагимбекову,Анатолию Ермилову. Логично было бы и славу от ОСКАРА
делить поровну. Но при мне Михалков даже отказал Рустаму Ибрагимбекову
показать картину и Оскара на его родине в Баку, сославшись на занятость, а
мне хитро подмигнув -«перебьётся!». И "перебился"!
Золотого Льва в Венеции они получали вместе, Мишель Сейду и Никита
Михалков, демонстрируя творческое содружество режиссёра и продюсера. Но
стоит он в Москве у Михалкова. Прокат «Утомлённых солнцем» в мире
принадлежит Мишелю Сейду, а ОСКАР стоит в Москве у Михалкова. Правда
ОСКАР за «Войну и мир», «Москва слезам не верит» стояли до недавнего
времени на Мосфильме, а не у режиссёра С.Бондарчука и В.Меньшова дома.
Работать на съёмках «Утомлённых солнцем» я не согласился, хотя Михалков
меня сильно уговаривал. После моей работы на «Урге» он верил в мои силы и
смекалку. Но денег платил мало. На съёмках вторым режиссёром работал
Володя Красинский. А вот прокат фильма по России осуществили под моим
руководством, снова появившемся на работе в ТРИТЭ в 1994 году.
Вот тут то я был свидетелем того, как Никиту Михалкова любящие зрители,
губернаторы,олигархи щедро поливали сладостным сиропом. Новые друзья из
Нижнего Новгорода Владимир Седов, Борис Немцов, Андрей Клементьев
провели презентацию «Утомлённых солнцем» в Нижнем Новгороде,
пригласили губернатора Ярославля Лисицина А.И и других товарищей.
Приехали уважаемые люди из Москвы – С.Ф.Бондарчук с супругой, А.Иншаков,
президент ассоциации каскадёров и лучший друг и тренер Вячеслава
Иванькова, меценат Шабтай фон Калманович, Отарик Квантришвили,
президент ММКФ 1994 года / совместно с Сергеем Соловьёвым/ Александр
Абдулов, Сергей Соловьёв и другие неофициальные лица. Премьера прошла в
тёплой , дружественной обстановке. Нападение вооружённого, ревниго мужа
одной русалки на Никиту Михалкова я нейтрализовал без лишнего шума.
Фильм всем понравился и было решено выставить его в 1995 году / за
истекающий 1994/ на премию ОСКАР/.
В Америке от Фонда Ролана Быкова в то время работал Вячеслав Иваньков /
Япончик/ и правил бал на Гудзоне. В Россию на Московский Международный
Кинофестиваль в 1994 году прилетело из Америки много известных артистов,
академиков Американской киноакадемии, среди них был и Ричард Гир,
которого радушно принимали и дарили ему дорогие подарки. Гостей ММКФ
решили принять в Нижнем Новгороде, прокатить по Волге на теплоходах
/причём Ричарду Гиру выделили отдельный теплоход/, Мишеля Сейду
уговаривали на общем теплоходе, угостили ушицей у стен Макарьева
монастыря.
Подписал Сергей Соловьёв прошение и рекомендацию Американской
киноакадемии на номинацию в разделе «Лучший фильм на иностранном языке»
от России фильма режиссёра Никиты Михалкова и совместной продукции
ТРИТЭ и Камера УАН /Франция/ - «Утомлённые солнцем». Даже прилетев в
Лос-Анжелес со своими друзьями В.Седовым и Р.Ибрагимбековым и семьёй,
Никита Михалков не верил в своё счастье. Ведь оно улизнуло от него здесь и в
1987, когда вместо «Очи чёрные» премию ОСКАР получил фильм с Катрин
Денёв «Индокитай» и Михалков кричал тогда, что так американцы
расплатились с ней за его унижение в Каннах, где Катрин Денёв, вступив в
сговор с американцами, отдала Золотую пальмовую ветвь фильму Квентина
Тарантино «Криминальное чтиво». Дураку понятно, что «Очи чёрные»
Михалкова намного лучше. И с «Ургой» не сложилось, пожалел Мишель Сейду
денежек. Потратился на «Золотого льва» в Венеции и скис. Но Михалков
ошибался. Счастье привалило , как из ведра. Российско-французский фильм
"Утомлённые солнцем", собрав наибольшую кассу за время проката на русском
языке среди русскоязычного населения в США в 1994 году, честно получил
свой приз ОСКАР.
Вот по какой причине этот фильм собрал наибольшую кассу? Может потому,
что он про сталинский режим? А Михалков трактовал в России для не
посвящённых про свою гениальность, которую раскусили русские иммигранты.
И все простаки поверили. Он говорил мне , что не чувствителен к лести, к славе.
Уверял, что ОСКАР никак не повлияет на его личность. Но каждый день он
менялся. К тому же с ним случился солнечный удар. Прямо на дне рождения
дочери Анны. ОСКАР сверкал золотом у него в серванте и принадлежал только
ему.
Только не подумайте, что всё дали так, без денег. За красивые Никтины
глазки. Секс -символов у них и без Михалкова хватает. Нет, всё было не так. Вопервых осенью 1994 года в Москве проходил финал Кубка Дэвиса по теннису.
Никита уже несколько лет занимал трон Президента Федерации тенниса России.
Это было на уровне Великого Князя при царе Борисе. Царя Бориса, человека
спортивного, потянуло к теннису и тренировал его Шамиль Тарпищев. Никита
был не у дел. Финал выиграли шведы и на приёме в Кремлёвском дворце
съездов, где я обхаживал своего кумира Стефана Эдберга, к Никите подошёл
Шамиль Тарпищев с другом и сказали ему, чтобы он "отдыхал", а пост
Президента федерации тенниса Шаиль возьмёт себе. Так надо. Михалков
пытался подговорить общественность через Арама Мнакацанова , но тот в
поддержке отказал. Тогда Михалков пожаловался Иншакову. После "тёрок" про
теннис Михалков почти забыл. Ездил иногда играть в "Чайку" с Борей
Немцовым и Олегом Сосковцом, чтобы мелькать в кремлёвксой тусовке, но
процессом не рулил.
По осени 1994 года в Ярославль, к губернатору Анатолию Ивановичу /80852-222328/ Лисицину /помошник - Воронин Николай Павлович
/221624,277756 Ира/ приехал на охоту Виктор Степанович Черномырдин
/премьер-министр РФ/ и случайно встретил там Никиту Михалкова, послушал
про мою идею – подарить тираж книг «Российский архив» всем институтам и
школам России и перевёл по просьбе Н.С.Михалкова ,президента Фонда
культуру РФ с 1993 года, по письму директора Фонда культуры РФ Левчука
Дмитрия Георгиевича / 8-095-2026984/ в банк «Новый международный
валютный союз» 7 миллионов долларов США /семь миллионов далларов США/
,изчезнувшие на другой денег вместе с этим банком. На такие бабки можно и
два ОСКАРА купить. И ещё останется. Банк принадлежал друзьям друзей,
любителей кино, денег и стволов, каскадёров и каратеистов.
Банк ЧАРА уже лежал на боку, а этот только что споткнулся. При
Б.Н.Ельцине и В.С.Черномырдине прогорало много банков, модно это было, по
капиталистически, по новому. Прокурора Скуратова, после того как малютку
сфоткали голым на проститутках, молчала и он молчал. Мычал только на тех,
кого укажет царь Борис. Да нет, не Березовский.
Кстати о птичках. Переевшие и перепившие граждане России потеряли
способность к анализу. Даже такие шустрые журналисты, как Андрей
Колесников и Тина Канделаки обсуждая на «Нереальной политике» новый
манифест Никиты Михалкова не вспомнили его вопли по поводу выпуска его
студией и Фондом культуры РФ книг «Российский архив», придуманных от
тоски его другом Алексеем Налепиным, с которым Никита учился в школе
рабочей молодёжи.
Эти книги, по второму гранту в пять миллионов долларов на счета банка,
указанным в письме Фонда культуры РФ в Правительство РФ должны были
достичь своего читателя и должны были быть разосланы в библиотеки всех
ВУЗов России. Кто нибудь их читал? А ведь и фильмы Никиты Михалкова
смотрит такое же количество зрителей, ничтожно малое от числа всех граждан
Российской Федерации. Воспитательный эффект от них – нулевой! А вот крику
и запаха –много. Ой ,как много. Ни о Борисе Пастернаке, ни о Юрии Гагарине,
ни об Андрее Сахарове, ни об Иосифе Бродском, ни об Алесандре Пушкине, ни
об Иване Тургеневе, ни о братьях Черепановых, ни об Андрее Тарковском, ни
об Иване Крылове, ни об Михаиле Кутузове, ни об Александре Невском, ни об
Екатерине Великой, ни о Степане Разине, ни о Василии Шукшине, ни о
Владимире Высоцком, ни о Андрее Звягинцеве, ни об Алексее Германе, ни о
Леониде Брежневе, ни о Великом Ленине сегодня столько не говорят, сколько
говорят о Великом режиссёре Никите Михалкове, который за наши огромные
деньги снял два фильма «Предстояние» и «Цитадель», а их даже по телеку
никто в России не смотрел /по статистике – ничтожно мало и статистически
недостоверное число граждан, чтобы говорить о мнении народа/. Ну уж
патриотический дух он точно этим фильмом ни у кого не поднял. Ну, если
только, у бывшего министра обороны Анатолия Сердюкова и его девушек,
дальних родственниц Премьеров и Президентов.
Никита Михалков очень мало в своей жизни читал книг. Иначе когда
блудить? Когда сниматься? Когда тусоваться? Чтение требует тишины и покоя.
Такой жизни Бесогон никогда не вёл. Даже на флоте, на Дальнем Востоке. Там
нужно было агитацией заниматься, по гарнизонам шнырять с гармошкой. Или
"карандашиком" /лом - по ихнему/ ямки в вечной мерзлоте "рисовать".
Читали для него соратники. А.Адабашьян, А.Ермилов, А Налепин и многие
другие товарищи.Читая,выписывали цитаты и фамилию автора. Вот почему
Никита Михалков так любит сыпать цитатами, добавляя фамилию автора и
забывая имя отчество. А ведь в России много однофамильцев. Толстых только
двое.
Вообще - делание за Барина - стало хорошей традицией. Никита Сергеевич
приучил дворовых выполнять за него черновую работу, отпахав на курсовой у
старшего брата. Потом стал объяснять это челяди своей колоссальной
занятостью. Сидит два часа, "качается" на станках-качалках, да это ещё по
телеку "Россия" с Сергеем Брилёвым на всю страну показывают, а потом
несётся с мигалкой на совещания в Кремль, к бывшему Министру Обороны, в
Совет советов, в Союз кинематографистов, в Фонд культуры, в студию ТРИТЭ,
на теннисный матч с нужными лицами, А потом на съёмочную площадку,
творить нерукотворное.
Как и всё в фильме. Ни оператор, ни сценарист, ни актёры, ни художник, ни
кто то ещё к этому ОСКАРУ отношения не имели. А Никита Михалков
получил этот ОСКАР как кто? Лучший режиссёр? Лучший актёр? Лучший
продюссер? Лучшее всё!! Лично мне, было бы неловко.
На основании какого критерия американская киноакадемия присуждает этот
приз ОСКАР « За лучший фильм на иностранном языке». Согласно природе
этого критерия определяется и персона, которой вручается приз ОСКАР. Логика
подсказывает , что это не актёр, не режиссёр, не оператор, не художник, не
композитор, для которых в основном конкурсе есть номинации, а
кинематографический коллектив страны, который своей кинопродукцией
прорвался на американский рынок и завоевал там лучший кассовый сбор.
И не фиг вкручивать тупым не образованным, не любопытным россиянам, что
ОСКАРОМ отмечен только один гений, великий режиссёр, глазированный
Никита Михалков.
Без взаимной любви Путина В.В. и Михалкова Н.С. такое, конечно , было бы
не возможно. Сталин тоже полюбил авторов гимна Эль Регистана и Сергея
Михалкова, но миллионными тиражами издавался только один. Володя Путин
полюбил Никиту Михалкова, когда тот его и не знал, будучи студентом ЛГУ
имени А.А.Жданова,штудируя работы Ленина и мечтая о работе во всемогущем
КГБ СССР. Володю, как самозванца туда не приняли. И тут , в 1974 году Путин
увидел фильм о Егоре Шилове, которому как и Володе Путину, не поверили
товарищи из отдела кадров КГБ и если бы не добрый, прозорливый заведующий
кафедрой физвоспитания М.М.Бобров, и не их дружба с Володей на ниве
информирования, не известно, как бы сложилась судьба будующего разведчика.
Никита Михалков, сам не понимая, снял кинофильм, прототипом главного героя
в котором, стал юный Путин В.В. Долго ждали они этой встречи. Подводил я
Никиту Михалкова к Путину В.В. и в спортзале бассейна «Петроградец» в 1984
году, где дирекором был Демит Момот, друг Путина по секции самбо в ЛОС
ДСО ТРУД, проходил мимо Путина В.В. маститый Никита Михалков в
Смольном в 1995 году, где за дружеским обедом, Никита Михалков
договаривался с Анатолием Собчаком о съёмках в Питере «Сибирского
цирюльника» /Людмила Нарусова не даст мне соврать/,отказывал Михалков в
просьбе Путина поддержать его друга Алексеева А.А. на выборах в Госдуму в
1995 году, а вот в 1999 их пути пересеклись и вряд ли разойдутся. Никита
Михалков стал Президентом ММКФ, возглавил Союз кинематографистов,
Бессменный Президент Фонда культуры, член многочисленных советов при
Президенте, Министерстве обороны, друг Шойгу С.К. , доверенное лицо Путина
В.В./между прочим таким же доверенным лицом Путина стал тот самый
Александр Иншаков, президент каскадёров ,каратеитов ,бойцовых собак и друг
Япончика/.
Сергей Михалков уже в 1999 году в интервью объяснял свой поступок по
исключению Бориса Пастернака из Союза писателей СССР в 1958 году и о его
травле, как врага и предателя народа. И это уже при том, что сын его Никита
снял фильм воздействии культа личности Сталина на души советских людей и
нравственность их поступков, уже свершилась многотрудная история и других
членов его семьи. И при этом не покаяние, а оправдание своих действий,
согласно правилам игры.
Никита Михалков производит среди населения России толкование успехов
фильмов «Очи чёрные» ,1986 /производство Италия/, Автосотоп,1990
/рекламный ролик производство Италия/,Урга ,1991/производство Франция/,
«Утомлённые солнцем»,1994 /производство Франция-Россия/, будто бы это
только его личные заслуги и награды, выданные лично ему. Это не правда.
Лауретом этих премий имеют право называться совсем другие люди и их много.
Это Марчелло Мастроянни, продюсер Сузо Чекки Д'Амико, продюсер Мишель
Сейду, актёры Владимир Гостюхин, Олег Меньшиков , Ингеборга Дапкунайте ,
оператор Вилен Калюта,а втор идеи «Утомлённые солнцем» Анатолий Ермилов
и многие другие достойные соавторы кинопроизведений. Когда премию ОСКАР
в номинации «За лучший фильм на иностранном языке вручали авторам
фильмов «Дорога», 1954 год, продюсер Дино де Лаурентис, /Италия/,"Восемь с
половиной",1964,продюсер Анджелло Рицолли,/Италия/, "Мужчина и
женщина", 1967 год, продюсер и режиссёр Клод Лелуш /Франция/, то на
церемонии присутствовали режиссёры и актёры. У Михалкова создётся культ и
окружающие с наслаждением впадают в грех и творят себе кумира.
Новый фильм великого режиссёра , во многом и для многих
,автобиографический, поможет России решить демографическую проблему,
пробудит в людях страсть к деторождению, раскроет тайны грехопадений,
покажет путь к вершинам христианской морали и нравственности. И ничего,
что Никита Михалков не успевает поработать как следует на всех постах,
ничего что в России не осталось колёсных пароходов и он, Президент Фонда
культуры России, не постарался их сохранить на Родине, а снимает их в
Швейцарии, главное – он остаётся талантливым, свободным художником.
P.S. Замечу,что Никита Михалков, называл меня единственным своим другом
/репортаж из Канн, 16 мая 1994 года/ и выбрал меня, как опытный режиссёр, из
большого числа людей, не брезговал нашей дружбой двадцать лет, а сломался
на моём не подчинении его греху прелюбодеяния с Алисой Призняковой. Ну не
хотел я ,чтобы он погряз в грехе, и все его товарищи по работе и дому не
хотели. Только сделать ничего не могли. Бздели! А я не забздел!
История Никиты Михалкова, Иосифа Сталина ,Леонида Брежнева – явление
общественное.Простые люди только на вид идиоты,а так они всё понимают. К
чему привело такое вялое, безразличное отношение общества сегодня в 2012
году вы можете видеть. Михалков перестал делать интересные фильмы, но
лоснится глазурью, выдвигает сам свои фильмы на ОСКАР, не получив его,
упрекает американских киноакадемиков в том, что у них всё продаётся и
покупается и снова выдвигает свой фильм на ОСКАР. Оскаромания какая то!
А вспомните как на посиделках, организованной Первым каналом по случаю
первой церемонии "Золотой орёл" Никита Сергеевич рассказывал
душераздирающую историю про то , как на кинофестивале в Сан-Себастьяне он
сам уговорил президента, выдать приз российскому режиссёру из хорошего к
Никите отношения. Режиссёр был в восторге. А у меня перед телевизором
отвисла челюсть. Здоров ли бывший друг? Всё ли хорошо у него с головой?
Если он так может вынуть приз в Сан-Себастьяне, то чего все эти призы стоят?
При этом спектакль по поводу кристальной честности при вручении "Золотого
орла" Михалков Н.С. разыграл такой, что зрители с трудом сдерживали слёзы.
И вот сидел Михалков десять лет в Советах разных, носился по Москве с
МиГалками, как бы не опоздать после тренажёров на совещание к инистру
обвороны Пердюкову. А чего насоветывал то? Разграбить армию на милларды,
пошить говённую форму. Или мне послышалось? ГЛОНАСС, АТЭСС и
прочая хрень. Потому что Михалкова слушают и смотрят его лживые фильмы.
Балованный он у вас!!! Кликуша отвлекает людей от Бога, золотят купола, а
могилы предков срывают бульдозером и строят на костях свои дворцы. А вы,
сограждане, от царствия благоденствия всё дальше и дальше. Только не
думайте, что ваши дети этого бардака не видят!
Мы забыли об истинных героях, о врачах, геологах, сталеварах,генералах,
космонавтах. Кто помнит Юрия Гагарина, Иосифа Бродского, Андрея Сахарова
/ это он вам дал новую, достойную жизнь/, Александра Пушкина? Но зато
каждый день вы слышите о Михалкове, о его съёмках парохода в Швейцарии.
Да ведь это только кино, которое не все и увидят. А если даже все увидят, как в
СССР, то лучше не станут, а позволят разорить свою Родину шпане и
мракобесам.
То же твориться и в стране.Скинув ЖЕЛЕЗНОГО ФЕЛИКСА народ посадил на
трон живого чекиста,утратил контроль над действиями правящей верхушки и
смотрит по телевизору кошмары о собственной жизни, о воровстве
космического масштаба. И не случайно Никита Михалков характеризуя суть
русской загадочной души цитирует Василия Розанова "Подмигнёт один русский
мужичок другому и всё станет ясно..". Лукавое лицемерие,жизнь по понятиям,
вне Закона - вот та глазурь, которая укрывает сущность современной
аристократии.
Общественные должности Никиты Сергеевича Михалкова ,где его ждут годами
Президент Российского фонда культуры (с 1993 года по н/в);
Член президиума совета при Президенте Российской Федерации по культуре и
искусству;
Член совета по кинематографии при Министерстве культуры и массовых
коммуникаций Российской Федерации;
Член совета директоров ОАО «Первый канал»;
Председатель правления ООО «Студия ТРИТЭ Никиты Михалкова»;
Член совета директоров компании «Синемапарк»;
Президент Московского международного кинофестиваля;
Академик Национальной академии кинематографических искусств и наук
России;
Член комиссии Национальной академии искусств и наук России по
выдвижению российских фильмов на «Оскар»;
Представитель России в Европейской киноакадемии;
Участник российско-итальянского Форума-диалога по линии гражданских
обществ;
Член совета по информационной политике Союза России и Белоруссии;
Член конкурсной комиссии по созданию гимна Союза России и Белоруссии;
Член президиума Всемирного русского собора;
Сопредседатель совета Российского земского движения;
Член экспертного совета премии «Человек года»;
Почётный профессор ВГИКа;
Председатель попечительского совета конкурса студенческих и дебютных
фильмов «Святая Анна»;
Почётный председатель жюри Литературной премии имени Горького;
Член попечительского совета Благотворительного фонда поддержки
творческого наследия Микаэла Таривердиева;
Председатель творческо-экспертной комиссии по присуждению премий
Центрального федерального округа в области литературы и искусства;
Член общественного совета Приволжского федерального округа по развитию
институтов гражданского общества;
Член попечительского совета по возрождению мужского монастыря Коренная
пустынь (Курская область);
Член попечительского совета Фонда содействия кадетским корпусам имени
Алексея Йордана;
Член попечительского совета Отечественного футбольного фонда;
Сопредседатель попечительского совета по сохранению наследия Соловецких
островов;
Олимпийский посол заявочного комитета «Сочи-2014»;
Председатель Общественного Совета при Министерстве обороны;
Президент Совета Российского союза правообладателей[56];
Член Попечительского совета благотворительного фонда Олега Дерипаски
«Вольное дело»[57].
Член Попечительского совета Благотворительного фонда Святителя Василия
Великого[58];
Доверенное лицо кандидата в президенты Путина В. В.[59]
Наводящие вопросы пустоголовым биографам Никиты
Михалкова,раскрывающим его лицемерие и лживость.
1.как Михалков мог удержаться и влезть на балкон 11 этажа Лены Коневой,за
которой он ухаживал и получил там ****юлей?Сил бы не хватило висеть на
одной руке.а тем более подняться на балкон 11 этажа.Ложь.
2.Отправка на Тихоокеанский флот была инициирована маршалом Коневым,а
не геройским,патриотическим подвигом Михалкова.
3.После исключения из актёрского училища,почему его принял в мастерскую
Михаил Ромм.у которого учился старший брат Андрей,а ни какой другой
мастер? Конечно блат и папа.
4.Молодому режиссёру на Мосфильме дают снимать картину про чекистов
Э.Володарского? Не Ю.Семёнов ли позвонил свом друзьям в КГБ? И не был у
них "принят" молодой Михалков,как и Галина Вишневская,на службу?Был. Да
ещё получил премию Ленинского комсомола за неё.А пресса была ужасающей.
5.Не так просто было подвинуть режиссёра с картины на Мосфильме,а Никита
подвинул национального выдвиженца Рустама Хамдамова и доснял "Рабу
любви" проттех же чекистов.Много было пересудов по этому поводу.Звонил ли
папа и зего знакомые генералы КГБ?
6.Режиссёр- профессия
собирательная.Лебешев,Адабашьян,Артемьев,работавшие у старшего
брата,сыграли не малую роль в успехе последующих фильмов Михалкова.Но их
роетензии резко пресекались Никитой-Бесоклоном -ссора с Лебешевым,С
Кайдановским,с Калягиным,с Адабашьяном,давшим интервью французской
газете о его доли участия в фильме "Очи чёрные".
7.Связь с финским бизнесменом Матти Грюнлунд в 1983 году/он кстати указан
в титрах "Урги" как продюссер с русской стороны,а не Л.Верещагин/,позволили
Н.С.Михалкову выехать в Финляндию для чтения лекций,купить Мерседес,и
завести счёт в западном банке на Матти Грюнлунда.А ведь он был нормальным
шпионом.Это я выяснил,гоняясь за "долгом" Михалкова у Матти.И ужет тогда
Михалков представлял интерес ,как "агент влияния",снявший антисоветский
фильм "Родня".
8.Знакомство в 1984 с фоторепортёром ЭСПРЕССО Кайо Марио Гарруба и его
женой Аллой Гарруба принесли Михалкову заказ на работу режиссёром в
итальянском фильме Силвии Д*Амико с Марчелло Мастроянни "Пароход
Одиссей",преименованный в "Очи чёрные" и приз в Каннах за лучшую
мужскую роль в фильме Марчелло Мастроянни.
9.Алла Гарруба,работая агентом Михалкова,в 1988 году принесла ему заказ на
рекламный ролик ФИАТ,выдаваемый Михалковым как АВТОСТОП,но с
упоением рассказывающим афёру с получением киноматериала./сюда можно
приплюсовать такую же афёру с похищением плёнки для фильма "Анна -от 6 до
18",учебного французского фильма о Чехове на студии ТРИТЭ.
10.Алла Гарруба нашла заказ для Михалкова на документальный фильм для ТВ
Франции,для географического общества о монгольских пастухах.Встретившись
во Внутренней Монголии с продюссером фильма Мишелем Сейду,за стаканом
русской водки /он слаб на алкоголь/,Михалков уговорил его на эксперимент и
попытку снять художественный фильм с любительскими актёрами из Монголии
и В.Гостюхиным с нашей стороны.Без сценария было снято
материала,превышающие все мыслимые масштабы,изгнана французская
группа,мешавшая Михалкову шифровать пустоту и смонтирован весьма
посредственный фильм...получивший Золотого Льва в Венеции! Понять это
стало возможным только после того,как Михалков пробил 13 Львов для своего
фильма "12" в той же Венеции.
11.После написания сценария с американцем Роспо Паленбергом "Сибирский
цирюльник" по заказу Анжело Рицолли,Михалков в своём гневе Бесегона
выгнал Аллу Гарруба с проекта и \А.Рицолли закрыл проект. Отсудил и
выкупил права Михалков много позже с адвокатом Клайнгутти.
12.Фильм "Утомлённые солнцем" снимался на деньги того же Мишеля
Сейду,человека тихого и застенчивого.Но антисталинская тема фильма была и
тогда отмечена в ПРАВДЕ статьёй коммунистов о предательстве Михалковым
интересов советского государства,разваленного предателями СССР.
Полученные призы в Каннах /спец.приз жюри/ и Оскар имеют к Михалкову
такое же отношение,как и к Мишелю Сейду из Франции /фильм то
совместный,как и "Урга"/."Очи чёрные" вообще чисто итальянская продукция.
Откуда же такая чесотка по поводу Оскароносного Никиты Михалкова? На
Западе продюссеры ему и рта бы раскрыть не дали?
13.Итересен факт выдвижения кандидадуры Никиты Михалкова на выборы
Президентом России/интервью Евгения Киселёва с Никитой Михалковым
транслировалось на НТВ/ в 1996 году.Но так же как и в 1994 году Отари
Квантришвили заменил Н.Михалкова на посту президента Федерации тенниса
на Шамиля Тарпищева,так же и в этот раз он предложил ему проехать по стране
и агитировать народ за Ельцина,что Михалков с "честью" и сделал,получив
гонорар у Олега Сосковца и Александра Кержакова,люди которого охраняли
Михалкова в поездке по стране.
14.Война разведок привела к полной победе империализма над
коммунистами.КГБ СССР ,офицеры которого давали клятву ЦК КПСС И СССР
на веру и верность,не стали иммигрировать как Белая гвардия,а перешли на
службу к оигархам и олигархии,переименовавшись в ФСБ РФ. Патриот России
Никита Михалков на Всемирном православном конгрессе упрекнул
Главнокомандующего,премьер министра и министра обороны,что они унизили
армию,сидя принимая парад в 2011 и в 2012 году на Красной площади Москвы.
А не представляет ли это господин узкомедицинский интерес? Или хотя бы
тщательное журналистское расследование вышеизложенных фактов.
15.Как то не заслужено стала забыта дружба Никиты Михалкова в 1998 году с
Борисом Абрамовичем Березовским,Бадри Патаркацешвили ,совместные их
поездки в Чечню,разговоры о заказе фильма о Чечне,объяснения Михалкова
журналистам о том,что денги не пахнут.
16. Проще простого для объективности суждений взять интервью у тех
продюсеров из Италии, Франции, России, которые финансировали все
совместные фильмы Никиты Михалкова, начиная с "Очи чёрные" 1986 года и
спросить их мнение о том, как он приписывает только себе призы и премии за
эти фильмы, как учитывалось их участие при присуждении этим фильмам
Государственных премий России.
17. И, наконец, вспомните фильм Ивана Дыховичного "Прорва" 1992 года. Та
же тема, тот же художник Владимир Аронин, блестящий оператор Вадим Юсов.
Чем не лауреат на премию Оскар?
Добыча
Николай Ник Ващилин
Властелинам гор, лесов и рек России.
Когда наступают первые заморозки воздух особенно вкусен. Он напоён
ароматом жухлого разнотравья и пропитан морозной свежестью. Трава,
прихваченная морозцем, приятно похрустывает под ногами, оставляя на сапогах
мокрые узоры. Приятно сжимать в руках своё ружьецо, его холодные вороненые
стволы и тёплое деревянное ложе. Оно чудно центровано и надёжно лежит в
правой руке. Когда идёшь по полю вдоль болота, в любую секунду может
вспорхнуть куропатка, выпрыгнуть заяц или сорваться с кочки кулик. Лёгкое
движение руки и приклад, как влитой прилип к плечу, секунда на выцеливание
и резкий хлопок выстрела сотрясает утреннюю тишину. Мой Шарик мало что
понимал в охоте, но добычу приносил исправно. Вид у него становился такой
важный и отходил от добычи он так равнодушно, что мне хотелось его
потискать и расцеловать. С детства бабушка приучила меня не стрелять лишней
дичи. Только для пропитания. А поломав зубы дробью, выпущенной мною в
садящегося мне на голову селезня, я стал ещё и думать о том, как взять добычу
с умом. Весь заряд в тушку не укладывал, старался царапнуть одной крайней
дробинкой. На ужин предпочитал взять трёх-четырёх резвых бекасов, чем
разделаться с простодушной куропаткой. Настоящий охотник бьёт лису в глаз,
чтобы шкуру не попортить.
Закончив в 1993 году съёмки фильма, мой приятель Микитон собрался на
утиную охоту. Дело было осенью. Мы приехали в Нижний и с местными
охотниками поплыли в волжские плавни, в районы Мари Эл. Высадились мы на
живописном острове с уютной избушкой. Народу набралось много. Человек
пять или шесть вместе с нами. Микитон, Элизбар, Толя-Рафинад, купец Женя и
трое его вассалов. И от охоты я решил улизнуть. Пойду, думаю, один по
острову. Посмотрю, кто здесь живёт. Своё решение объявил с вечера, за чаем.
Отговаривать меня никто не стал.
Дом был маленький. Сени и одна светёлка. У маленького окна стол с
самоваром, полки с провиантом по стенам, а по центру у стены,огромный диван
в стиле ампир. И как они его сюда притащили, ума не приложу. Может царь
когда-то здесь заночевал. Микитон наотрез отказался возлежать на диване. На
диван положили меня. Я принял дар смущённо, но быстро уснул и не успел
потерзаться стыдом. Ночью, когда встал по нужде, пошёл ступать по головам
охотников, плотно прижавшихся друг к другу на полу и чуть не раздавил
светлую голову своего друга Микиты.
Утром меня разбудил сладостный запах первых заморозков, просочившийся
из сеней. В доме было тепло. Пахло сухими травами и мёдом. Егерь держал
пчёл. Тишина и покой уговаривали ещё понежиться под ватным одеялом, но
очень хотелось есть. Я натянул порты и вышел на волю. Грудь распирало от
счастья и свежего воздуха. Дошёл до Волги и умыл своё опухшее лицо. Мы
вчера прилично приняли на грудь ядрёного самогона. Вдали слышалась
канонада. Это мои соратники стреляли уток в камышах, разгоняя катер до
сверхзвуковой скорости. Затопив самовар, я вскинул ружьецо и пугнул двух
пролетавших ворон. Они на меня удивлённо посмотрели, но маршрут свой
менять не стали. Опознали чудака.
Звуки канонады не умолкали. Я нашёл в сенях вяленую рыбу, мёд и
принялся есть и запивать их липовым чаем. Услышав знакомый свист крыльев,
я вскинул ружьё и сбил селезня, пытавшегося сесть мне на голову. Через пару
минут сбил крякву и подивился богатству сих мест водоплавающей дичью.Утки
летели и летели, не давая мне спокойно довершить трапезу.
Солнце скрылось в молочных облаках, когда вернулись мои товарищи. Они
приехали пустыми. Микитон распекал Женьку, а тот егерей. Егеря
оправдывались, что утки стали очень умные и издали слышали рёв мотора. Но
когда Микитон увидел набитую мною дичь, он выпучил глаза и потерял дар
речи. Я не знал как это объяснить и оправдывался только тем, что они «летели».
Секрет открыл Женька. Он догадался, что утки садились на многолетнюю
помойку, в кустах за домом. Решили их зажарить на костре и допить самогонку.
Поздно вечером, переплыв Волгу, мы грузились в чёрные Волги, присланные за
нами Борей Немцовым.
Ни на кабана, ни на лося я с этой компанией не ездил. Шум не люблю. Но
вот когда Микитон объявил, что летит к староверам, в верховья Енисея, я забил
хвостом. Летели мы с новым его приятелем Сергеем, к нему на Родину, в страну
непуганых тувинцев. В Кызыле пересели на вертушку и, пролетев над горными
вершинами Саянского хребта, заскользили на бреющем вдоль русла Енисея,
петляющего по широкому ущелью. Вскоре показался остров с ровным рядом
складных избушек. Там жила староверская семья Тихона. Он с женой и девять
его сыновей с потомством. Все вышли нас встречать. Люди как люди, только
добротой светятся. Серёжа прислал им всякого гостинца: патроны, горючее и
прочая чепуха. Тихон отгружал Серёже грибочки, ягодки, рыбку, пушнинку и
что Бог послал. Сразу пошли в баню. Енисей огибал остров и делился на
несколько проток. На берегу уютной заводи, как у царского бассейна, Тихон с
сынами и поставил баньку. Загляденье, а не банька. А пар! А из баньки в заводь.
Холодную, прозрачную. После такого пара грех стопку не выпить. Оба-на! А
староверы-то не пьют. Нет у них водки. У них и без водки жизнь счастьем
светится. Молитвой душу радуют. Нас спасли летуны. У них в припасах было.
Так что и мы своё счастье нашли. Залили глазоньки. Спали в светёлках, как
люди. Детвора нас сначала разглядывала, а потом в дела погрузилась. Кто
дровишки таскает, кто рыбку чистит.
На охоту в горы я не пошёл. Взял лодку и поехал искать тайменя. С детства
мечтал. Мощный поток Енисея, зажатый среди огромных гор вселял ужас. Это
не моя речушка Великая с её тихими заводями и сосновым бором по берегам.
Тайменя я не взял. Да и охотники вернулись ни с чем. Решили мы вернуться
сюда зимой. Тихон сказывал, что сподручней. Следы видать.
В двадцатых числах декабря, под самый новый 1996 год, мы снова
прилетели в Кызыл. Мороз трещал такой, что у нас в междуножии звенели
колокольчики. Нос и губы деревенели мгновенно, а глаза слипались изморосью
и приходилось передвигаться наощупь. Не отказывал на морозе только слух,
доносивший из космической тишины похрустывание снега, потрескивание
льда на Енисее, да глухой стук о землю тушки замёрзший на лету птицы. Не
большой я любитель таких приключений.
Микитон выступил во Дворце культуры, рассказал тувинцам кто в России
самый лучший и из-за кого мы, российский народ, никак не может доползти до
эры благоденствия. Похвалил царя Бориса, облил с ног до головы коммунистов,
разжиревших на кремлёвских пайках и публично поблагодарил Кожугета за
такого геройского сына.
Утром по пути на аэродром мы заехали в этнографический музей,
послушали заклинания шамана и просвистели мимо стелы, обозначающий
самый центр Азии. Вертолёт взмыл стремительно и понёсся к горным
вершинам. Я ползал по вертолёту и искал тёплые вещи. Отговориться на сей раз
от царской охоты мне не удалось. Видимо у талантливого организатора Серёги
были на меня свои, далеко идущие планы. От мороза и жутковатого посвиста
винта, полёт казался бесконечным. Все приняли согревающего напитка,
разобрали калаши и приготовились к атаке. Провожая нас, горничная в
гостинице пожелала нам счастливого возвращения, рассказав о многочисленных
падениях вертолётов во время зимней охоты. Помянула добрым словом
генерала Лебедя, губернатора Красноярского края, упавшего с вертолётом. Это
прибавило настроения.
Когда лётчики заметили горных козлов, Микитка с Серёгой взяли калаши на
изготовку и открыли дверь. В кабину хлынул поток ледяного ветра. Я вспомнил
сказку про Кая и Герду, по неосторожности связавшихся со Снежной королевой,
но никак не мог припомнить, чем там всё закончилось. Хотелось бы, чтобы у
них всё обошлось. Услышав сухой треск автоматной очереди я втянул голову в
плечи и, упав на крутом вираже, забился в угол. Оттуда мне были видны
мужественные лица охотников, беспрерывно палящих из калашей по добыче.
Их радостные возгласы возвестили о скором возвращении в тёплый уютный дом
и я отхлебнул из фляги, забытой у меня по недоразумению. По мягкому теплу
виноградной влаги я распознал отборный коньяк Хеннесси. Хотелось
приложиться ещё разок, но жестяной окрик Серёги «каскадёр, пошёл!» привёл
меня в чувство. На трясущихся ногах, держась двумя руками за стенку, я
подошёл в двери и увидел внизу снежную пропасть. На снегу в крови
разметались туши козерогов.
- Прыгай! –приказал Серёга.
Я мгновенно оценил обстановку, возможную глубину снега на склоне,
способность передвижения там в модельной обуви и... наотрез отказался. Серёга
этого не ожидал. Он, пройдя школу комсомола, привык, что люди повинуются
ему с восторгом.
- Толя! Заорал не своим аристократическим голосом Микита!
Толя, личный шофёр председателя по кличке «рафинад», низкорослый
сухонький мужичок, никогда не веривший в Бога, смачно перекрестившись,
прыгнул вниз. Внизу, в снегу зазияла чёрная дыра, с головой проглотившая
Толю.
- Элизбар! - Перекрывая посвист винта, завопил Микита. Элизбар,
третьесортный оператор, понимавший, что смерть с голоду в Москве не лучше
геройской гибели в саянских снегах, прыгнул вниз не крестясь. Впрочем, какой
он был веры я не знал. Знал только то, что по какому-то колдовскому стечению
обстоятельств его женой побывала дочь первого космонавта Юрия Гагарина.
Дыра в снегу от Элизбара была шире и глубже. Полководцы притихли,
обдумывая план дальнейших боевых действий. Я прополз мимо них к кабине
лётчиков и спросил есть ли у них альпинистская верёвка. Слава Богу, оказался
какой-то канат с крюком. Осторожно, как бы извиняясь за свою строптивость, я
начал опускать канат вниз. Первым мы вытащили Элизбара. Он был
перевозбуждён и пытался снова прыгнуть вниз, поднимать туши козлов. Когда
он понял, что за козлами отправился Толя и до сих пор не вернулся, то начал
судорожно травить вниз канат с крюком. К тому времени Толя выбрался из
дыры и распластался на снегу. Ухватившись за крюк, он медленно поднимался к
кабине, обдуваемый ледяным вихрем саянских гор. Когда «рафинад» был
благополучно втянут в кабину, Серёга дал лётчикам команду «Домой!».
Смеркалось. Вертолёт заложил вираж, отваливая от остроконечных вершин
хребта и поднимая снежный смерч, плотно закрывавший белым саваном
окровавленные трупы гордых животных, ещё несколько часов назад резво
прыгающих по горным вершинам.
Страшный Суд
Николай Ник Ващилин
Шестнадцать лет я ходил к своему дому, ждал, когда на балкон выйдут мои
детки. Потеряв всякую надежду, я зашёл на консультацию к юристу узнать, нет
ли у меня каких-нибудь прав появиться в своём доме. Оказалось, что нет.
Оказалось, что появившись без приглашения в своём доме, я рискую быть
арестованным, так как давал подписку там не появляться. Жена с тёщей
написали заявление начальнику ГУВД генералу Понеделко, что я угрожаю их
убить. Двадцать шесть лет кушали в два горла, кормили своих деток, украли
мою квартиру и загородный дом и…вдруг испугались. Юрист сказала, что
единственное, что я могу предпринять –это подать в мировой суд заявление на
алименты по содержанию престарелого отца, а там обсудить все вопросы,
вступив в законную дискуссию с детьми и женой. Я обрадовался. Затеплилась
надежда хотя бы высказать своё недоумение их поступком, услышать какие-то
объяснения с их стороны. Да просто увидеть их.
После первого заседания адвокат приехала ко мне и сказала, что дети в суд
не пришли и не придут, что они наняли самых дорогих адвокатов в Питере и не
хотят приходить в суд. Моя адвокат отказалась меня защищать. Городская
программа бесплатной юридической помощи инвалидам приносила ей копейки
и она не хотела зря терять своё время. Её план решить все вопросы мирным
путём за одно заседание показал свою полную несостоятельность. Такого
отношения к отцу она ещё не видела и не представляла возможным.
Я уже два года ждал квоту на операцию тазобедренного сустава и
позвоночника и передвигался с трудом. Но пришлось на следующее заседание
тащиться самому. Адвоката по городской программе помощи инвалидам я не
нашёл. Адвокаты моих деток, отец и сын Бородатые, оказались злобными и
хитрыми млекопитающими. Всё у них было везде схвачено. Врач из
поликлиники прислал по их запросу справку о том, что я сказочно здоров и ни в
чём не нуждаюсь. И даже Наша Честь, по моим наблюдениям, была Их Честью.
А секретарша суда, не скрывая ко мне своего неприязненного отношения, на
каждый мой вопрос или ответ возмущённо фыркала, как-будто я пихал ей под
нос кляп с нашатырём. Не сразу, но я узнал его, этого прикормленного адвоката.
Именно этот бородатый адвокат с успехом защитил честь городской
администрации, возобновившей по моему сценарию "Алые паруса", ничтоже
сумняшеся, переписав его на другую фамилию. Тогда, в 2005 году, он ловко
нашёл эксперта из "Кулька", написавшего на мой труд заключение, которое
позволяло меня срочно отправлять в психушку. И где были все эти фокусники,
когда надо было заработать деткам на еду? Ни одна сволочь не принесла им ни
одной сосисочки или кусочка колбаски. Не постояли часок -другой в очереди за
колготками. Не помогли они мне со своими связями устроить их в детский сад
ВТО, в английскую школу, в бассейн, оркестр. Ну хоть пришли бы, клоуны, на
Новый год в облачении Деда Мороза и повеселили деток своим витебским
говорком. Или на Ёлку в Кремль с ними съездили?! Или в Мариинку на
Щелкунчика?! Мои представления о процессе, когда я думал, что расскажу
суду о том, как растил в советские времена своих двоих деточек, кормил их мать
и мать их матери, как заботился об их комфорте, вкусной и полезной еде, как я
выменивал на свои, кровью заработанные трюками деньги квартиру в центре,
чтобы деточки росли среди архитектурных шедевров, как я водил их на занятия
в музыкальную школу, спортивные секции не имели никакого значения. Охапку
фотографий и плёнок за все двадцать шесть лет красивой жизни ИХ Честь
отвела за ненадобностью доказательства Истины. А Истина состояла в том, что
по Бандитским Понятиям детки, ограбившие с мамочкой доверчивого отца, ещё
и не должны были ему ни копейки. Ну разве что на пару пирожков с
кошатинкой. Мои претензии на помощь они быстро ограничили законной
продовольственной корзиной на сумму 4700 рублей, куда входила траты на
одежду, обувь и театр. Моя пенсия в шесть тысяч за работу на четырёх
предприятиях, начиная с 16 лет, оказалось более чем достаточной, чтобы ни в
чём себе не отказывать. Узнал я, что мой сыночек уже растит моих внука и
внучку, крещёных в церкви. Что моя дочка работает в Москве и собирается
замуж за француза. Но самое страшное о чём я узнал, что у сына моего три
квартиры, а у дочери одна, но в Москве, что бывшая жена вышла замуж за
норвежца и живёт за границей. Приезжает сюда только на лето, когда можно
жить на даче. Так что мои желания встретить их возле моего дома были
напрасны. Видимо свет в моих окнах светил совсем другим, чужим людям,
которым они сдали в наём мой дом. Восемь месяцев эти изверги, родителей
которых моя мать с отцом освободили от фашистов из Освенцима, унижали
меня, уличая в приписке денежных средств на лекарства, которые я бы мог
получать от государства бесплатно. То, что они, эти лекарства фальшивые,
закон не учитывал.
Утомившись подсчётом стоимости необходимых мне лекарств, я предложил
судье приобщить к делу моё завещание всего моего имущества на моих детей,
чтобы покрыть их расходы на мои нужды до момента моей смерти. Тут
младший бородатый взвизгнул, вскочив со стула и замахал в знак протеста
своими короткими ручками. Он может изменить завещание на следующий день,
Ваша Честь! Он не честный человек, он украл у детей деньги, которые его мать
завещала им. Это мне сообщила его бывшая жена и его бывшие дети. Но Их
Честь возразила представителю ответчика, что дети бывшими не бывают. А я
схватил его за лацкан и сильно тряхнул. Слава Богу, что моя мать уже не могла
услышать, как унижают выкормленного ею сына те, кого он привёл в её дом,
как только ему исполнилось двадцать лет.
В зал вскочил охранник и сковал меня наручниками. Я остолбенел, понимая,
что теперь меня могут увезти в тюрьму на долгое время. Я взмолился и Их
Честь надо мною сжалилась. Хотя момент был феноменальный. Ликовали бы
все! Меня оставили на свободе. Шёл шестой месяц судебного процесса.
Седьмой я провёл в больнице. Есть ещё добрые люди. Есть и злые. А есть животные в пальто!
Когда судья, а это была миловидная девушка лет тридцати, предложила
завершить процесс обоюдным примирением сторон, мои детки через своих
адвокатов выразили желание подать апелляционную жалобу в суд высшей
инстанции и отказать в выплате мне алиментов ввиду не выполнения мною
отцовских обязанностей на протяжении всей их жизни, унижения их
достоинства и избиения матери на их глазах в течении всех двадцати шести лет
совместной жизни. Они просили адвокатов рассказать, что всё время их жизни в
семье, они дрожали от страха, когда в двери поворачивался мой ключ, что они
со страхом ждали каждое моё появление и не могли избавиться от моего гнёта,
так как зависели от меня материально. И вздохнули они только тогда, когда, не
выдержав любовных похождений семнадцатилетней дочери по договорённости
с бабушкой и мамой, закончившихся страшной аварией на Дворцовой площади
в 22.00 5 февраля 1994 года, сломанными ногами и носом своей маленькой
доченьки, я ушёл от своей бывшей жены. Тут-то и появилась идея избавиться
от меня навсегда с помощью их новых грузинских друзей Томазика, Отарика и
Бадрика, выдающихся деятелей бандитского переворота 1991-1993 годов.
На заседании в районный суд должна была придти моя бывшая жена, мои
бывшие друзья, отказавшие мне быть свидетелями с моей стороны, а
засвидетельствовать в судебном заседании мою непричастность к процессу
воспитания детей и, тем более, к покупке квартиры и загородного дома. Когда
умерли мои родители в 1988 году, я фиктивно развёлся, чтобы спасти квартиру
родителей для детей. В советское время частной собственности и наследования
недвижимости не существовало по определению. Последний раз я видел
сыночка в 1996 году, когда дал ему денег на поездку в Лондон после окончания
института ФИНЭК. Доченьке в 2000 году я сделал операцию в частной клинике
профессора Анатолия Белоусова и дал денег на двухгодичную стажировку во
французском университете в Экс ан Провансе. Помощь мне по путинским
законам ограничивалась только таблетками и едой. Как скоту. О человеческих
потребностях любования прекрасным, наслаждения чашечкой кофе с
мороженным в городском кафе не могло быть и речи.Это не есть необходимое и
достаточное. Содержание в доме престарелых тоже не входит в лимит
необходимой помощи. Возврат украденной у меня недвижимости, остался за
чертой срока давности. И вообще, не подлежит рассмотрению в суде. Повода
нет. Предложили продать мою коллекцию картин. А я-то, придурок, собирал её
всю жизнь для своих деток. Мои ожидания раскаяния в течении шестнадцати
лет оказались напрасными.
На судебном заседании в апелляции моим бывшим детям было отказано. Я
победил двух самых хитрых адвокатов. Один, на костылях, не оставив в своём
архиве чеков из советских гастрономов, где покупал для своих выкормышей
еду. Их Честь в чёрном пеньюаре благосклонно присудила в мою пользу два
МРОТА. Пирова победа. Своего адвоката с этой радостной вестью я ждал в
своих Жигулях, спрятанных в кустах сирени у входа в здание Выборгского
районного суда, чтобы хоть одним глазком увидеть перед смертью своих деток.
Но они в суд так и не пришли.
Родительская суббота
В детстве, когда небо темнело, а в воздухе повисала тишина, я сматывал
удочки и бежал с речки к дому. В огороде бабушка полола грядки, не поднимая
головы. Но с первыми крупными каплями дождя и раскатистым громом я
прижимался к бабушке и мы скорее бежали в дом. Она снимала с меня
промокшую рубашку и штаны и долго тёрла мою голову и тело полотенцем,
пока всё не становилось сухим и горячим. Если повезёт, то под эту сурдинку
мне перепадало полакомиться мёдом с горячим молоком или с липовым
отваром.
Довольно долго сильные руки отца помогали мне чувствовать себя в этом
мире защищённым. Походы с отцом на футбол, когда встречи с его товарищами,
одобрительно похлопывающих меня по плечам и голове, жавших отцу руку и
просивших прикурить от папироски, подтверждали многочисленность армии
«наших».
Присутствие мамы на земле начало казаться лишним, когда её вызывали в
школу указать на мои проступки. Потом они были лишними на моём дне
рождении, когда собирались одноклассники и одноклассницы и, подчистив все
крошки со стола, хотелось потискаться и похихикать без лишних свидетелей.
И уж совсем ненужными они стали, когда я привёл в нашу комнату молодую
жену и по ночам было никуда не спрятаться от храпа и скрипа пружин.
В гости к родителям я со своей семьёй приезжал редко и неохотно. В
основном для того, чтобы оставить внуков на какое-то время и спокойно
покутить с друзьями на курорте. На наши семейные праздники родители
приезжали всё реже и оставались на них совсем недолго. Одеты они были не
модно, говорили высокопарно и невпопад, вызывая у меня раздражение.
«Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя
заставил, и лучше выдумать не мог….». Первой умерла бабушка. Мы долго за
ней ухаживали. Её парализовало и три месяца она лежала без движения. По
очереди мы ездили в больницу, потом перевезли её домой. Она никого не
узнавала и бормотала бессвязные обрывки фраз из прошлой жизни. Я без
сомнений бросал все дела в институте и ехал на электричке в Гатчину, чтобы
сидеть возле бабушки, поить её чаем и выносить нечистоты. Я свято верил, что
моя забота поставит её на ноги и вернёт к жизни.
Когда она умерла и мы положили её во гроб, меня пронзил ужас от холода,
который источало её тело. Потом жуткое действо похорон и закапывания
могилы погрузили меня в страх и уныние. Отношения между её дочерьми, поразному оценившими свой вклад в попытку воскресить умирающую мать, были
порваны навсегда. Было больно. Невыносимо больно и страшно. Исчезла та,
которая закрывала собой от адской тьмы со страшным названием "Никогда". В
доме пахнуло холодом из могилы. Потом всё прошло. Осталось тепло её рук,
бормотание на ухо сказок, вкус мёда и лепёшек, сделанных её добрыми руками.
Жизнь снова наполнилась заботами и суетой, ожиданием родов, стоянием в
очередях, стиркой пелёнок, поисками работы, страхом опозданий, ожиданием
чуда от Деда Мороза. Все были сыты, обуты, одеты и играли друг с другом в
настольные игры. Я задумался о себе. Что я делаю. Зачем я здесь. В этой
тишине размышлений грянул весенний гром. Мама умерла скоропостижно 22
марта 1986 года. Я так и не привёз ей шаль, которую купил ей к восьмому
марта. У неё лопнула аорта и по телу расплылся этот жуткий, могильный
холод. Когда позвонил отец, от внезапности известия у меня отнялись ноги.
Отпевали мы её в храме Равноапостольного князя Владимира и мне казалось,
что по окончании песнопений и молитв протоиерея Андрея мама встанет из
гроба и мы пойдём домой. Они с папой в свой, а я в свой делать свои обычные
дела. А потом я позвоню ей и спрошу про её здоровье. Но было всё не так. Мы
отвезли гроб с телом моей мамы на Ковалёвское кладбище и закопали в
глубокую могилу.
Папа ходил на эту могилу каждый день в течении года, а потом слёг и умер
от тоски. Две недели я приезжал к его постели и привозил дорогой коньяк и
какую-то еду, которую он уже не мог есть. Отец пытался поговорить со мной,
сказать что-то важное, что не успел высказать за всю суетную жизнь, да так и
умер. Чтобы положить его по завещанию к ногам матери, я сжёг его в адском
пламени крематория.
Получив урну с прахом, я поставил её на переднее сидение его "Жигулей" и
отвёз на кладбище. День был августовский, солнечный, прозрачный. Птицы
радостно щебетали, словно обретали ещё одного кормильца. На душе было
легко и весело. Теперь и машина, и квартира мне достались. Никто ругать не
будет с насупленными бровями. Казалось, впереди у меня долгая и беспечная
жизнь. Положил я его рядом с мамой, чем сильно облегчил себе поездки в день
поминовения усопших.
Краска заливает моё бесстыжее лицо каждый раз, когда я подхожу к могиле
родителей и вспоминаю тот их отъезд с моей дачи в Павлово на Неве на ночь
глядя. Они не любили эту дачу, которую я купил пополам с тёщей и
пренебрёг желанием родителей построить дом на берегу залива в Сестрорецке.
И в тот раз я уговорил их остаться ночевать на даче, а утром пойти с внучатами
на рыбалку. А потом приехала подруга тёщи и мои родители встали с постели
и уехали, поняв что эта комната была забронирована для этой подруги, а я там
не хозяин. Стыдно, как мне стыдно…
До бабушкиной могилы нужно было добираться в Гатчину, а могилы дедов и
дядьёв вообще не были никому известны. Братские это были могилы. Одна на
Западном фронте в Латвии, а другая в ГУЛАГе. И если деда Антона мне всегда
напоминал аромат цветков липы в июле, то про деда Якова не осталось ни каких
воспоминаний, кроме пожелтевшей фотокарточки.
Погоревав немного, я углубился в проблемы строительства коммунизма,
воспитание детей и веселое проведение досуга в кругу друзей и подруг. Яркий,
распрекрасный мир открылся перед моим взором. Никто больше не отягощал
мою совесть не исполненным родительским долгом. Никто больше не мешал
мне работать без устали и зарабатывать много денег. Ими я щедро одаривал
своих детишек и домашних, устраивал торжества, карнавалы и ждал от них
восторга.
Тоска гложет одинокого человека, как ржа. Даже ещё быстрее. Одиночество
делает человека свободным. Можно поехать к кому-нибудь, попить чаю,
побеседовать. Вот только ехать некуда, не к кому и незачем.
Когда заболев, я неожиданно услышал смертельный приговор участкового
врача, показалось, что это было сказано кому-то другому, не мне. Разве со мной
может что-нибудь случиться?
Я побежал к Богу. Побежал в храм Равноапостольного князя Владимира, к
отцу Андрею. Побежал жаловаться и просить пощады. Отец Андрей
благословил меня и выслушал. Потом тихо сказал, что сегодня вечером будут
служить Парастас, а завтра Вселенская Родительская Суббота накануне
Великого Поста. Помолимся за всех, прежде отшедших в Вере и Надежде
Воскресения…
Мне стало не по себе. Никто не может помочь, никто не хочет помочь! Я
бросился к машине и поехал к знакомому врачу. Тот с порога понял проблему и
спросил, есть ли у меня достаточно денег, чтобы лечиться на высшем уровне.
Если нет, то он ничем помочь не может. А если есть, то нужно отдать деньги
ему тихо, по-чёрному, чтобы не платить налоги. От разводок я так устал, что
готов был броситься под поезд.
Купив огромный букет самых дорогих цветов, каких никогда не покупал маме
даже на день рождения, я помчался на Ковалёвское кладбище. Машина шла
юзом по скользкой дороге. Весеннее солнце искрилось на снегу. Подъехав к
воротам, я стал уговаривать охранника пропустить меня на машине, но не
уговорив, поставил машину и пошёл пешком. Нормальные-то люди зимой на
кладбище не ходят. Только те, кого припекло до смерти.
Кресты были занесены ровным покровом снега и кое-где торчали из
сугробов. С трудом отыскав участок, где покоились мои родители, я стал
пробираться по глубокому снегу к их могиле. Как быстро пролетело время. Я же
хоронил их на краю кладбища, а теперь этот край стал центром. Под ногами
попадались остроконечные оградки и выступы гранитных цветников. До
могилы было ещё далеко. Замёрзшими губами я бормотал покаянную молитву
«Ослаби, остави, прости Господи...простите, родные..я больше так не буду. Я
люблю вас….».
Снег становился всё глубже и я увяз по пояс, потеряв последние силы и
ощутив боль за грудиной. Холодная испарина покрыла всё моё лицо. Над
кладбищем стояла мёртвая тишина. Только из дальнего перелеска слышалось
по-весеннему бойкое щебетание птиц. В отчаянии, погружённый по пояс в
непроходимый снег, я бросил цветы в сторону могилы родителей и они
рассыпались разноцветным веером по белому сверкающему снегу.
Торжество Православия
С увлечением просмотрел три серии научно-популярного фильма учёного
космолога Стивена Хокинга по каналу Культура. С детства во мне осталась и
живёт страсть к познанию. Такой интересный и аргументированный научный
рассказ о происхождении Вселенной позволил мне испытать истинное
наслаждение. Собрание исследований человеческой любознательности,
последовательность открытий и озарений, избранным Богом, людей поражали
моё воображение масштабами проделанной научной работы. Толкование основ
квантовой физики и теории относительности Альберта Эйнштейна не
поддаются оценке. Это феноменально. Я тихо радовался за наших детей,
которые живут в этот период Познания Истины. Глядя на завораживающие
картины Космоса, мириады Звёзд и планет-осколков, трудно осознать нашу
значимость и смысл нашей жизни. Можно дойти до той крамольной мысли, что
уют и роскошь бытия не главное, что дано нам для пребывания на Земле и
поддержания Эволюции вида. Оторопь берёт, что миллиарды лет в
человеческом масштабе измерения и миллиарды человеческих жизней, войны и
открытия нужны были только для того, чтобы приблизиться к пониманию
Начала Начал – откуда взялась Вселенная?
Озарение тысяч умов и открытия Законов подвели человечество к тому, что
выстроилась цепь причинно-следственных связей тех событий и явлений,
которые по Законам наук объяснили всё от самого начала. Наконец-то нашли
место Чёрной дыре и Безграничному пространству Космоса – существующему,
как одно целое, как две стороны одной медали. И как затмение на мозг этого
замечательного учёного – его заключительная мысль. Когда не было ни
пространства, ни времени – произошёл Большой взрыв и Всё начало Быть.
Произошло само по себе. Безо всякой причины. Как подарок. А Бога не было –
потому, что не было времени. Точка ноль. Ничего не было!
Голос с места.
А Бог-то был! Ему не нужно Время, Пространство и ПричинноСледственные связи. И что абсолютно понятно, что открыв нам /жалкой
плесени на каменных осколках одной из Планет,возомнившей себя
Богоподобием/ познание Законов до точки "Ноль" с помощью научных
умозаключений и измерений разными приборами.Одно лишь то обстоятельство,
как Один закон,приоткрытый Им Ньютону, опровергал всё другим приоткрытым Им же Эйнштейну должно было заствить задуматься о Боге!
Со школьной скамьи я хорошо усвоил метод доказательства теорем
отпротивного. Вот пример. Диавол есть падший ангел, предавший Бога и
возжелавший стать таким же великим ,Как Бог! Долго ли . коротко ли
кормились на земле всякие ящуры и динозавры, стал кормится на ней и Адам с
Евой. Ева полакомилась яблочком из рук Диавола и соблазнила им Адама.Ну и
пошло поехало. Тщеславие,зависть, воровство,прелюбодеяние.....Если это
зародилась само собой, то и спорить не о чем. А если из рук Диавола, то где то
есть и Бог!
И стоило для этого тратить столько времени и денег на познания ?! Он,
Творец, закрыл Путь к Древу Познания. И вывод Стивена Хокинга провозгласившего " значит Бога нет и Всё началось случайно" - вызывает
восторг и радость.
Почему? Да потому! Значит Бог есть! Значит его замысел непознаваем!
Значит он существует помимо наших пониманий, желаний, измерений и
Законов! И ждёт от нас – только Веры!
Криминальное чтиво
Сил оставалось с каждым днём всё меньше. Сон стал похож на помрачение.
Он был не глубоким и без сновидений. Редко всплывали в памяти какие-то
лица, но связать их общей канвой событий мне не удавалось. Дойти до магазина
было также трудно, как в молодости перепахать поле. Наверное, стоило бы в
жизни поменьше работать. Поберечь силы. Лучше было бы читать книги. А что
от них-то осталось в голове? Сил они мне что ли прибавили? Или ума?
-Почитай мне, Леночка, а то я сам не могу, у меня глаза болят.
-Что почитать?
-Что нибудь. Возьми с полки.
-Джек Лондон. «Белый клык». На бескрайних просторах Клондайка….
-Это про мою собаку, я плакать буду. Давай лучше сказку?
-Что я тебе бабушка?
-Но и не дедушка!
-А где у тебя сказки?
-На верхней полке. Возьми лесенку.
-Андерсен. Бажов. Ершов. Гримм. Пушкин.
-Андерсен хороший, но чуть-чуть длинный. Братья Гримм моих любимых
Гензель и Греттель замучили и в дремучем лесу бросили. Конька-Горбунка
больше всего люблю. И про Емелю со щукой на печи. Давай Пушкина.
«Золотую рыбку». Такая прелесть. Про вас, про ненасытных женщин.
-Пушкина тоже женщины обобрали?
-Ещё как! Догола! До смерти! Он думал, что нашёл в деревне замарашку
послушную, а она оказалась первой красавицей России. Сам-то Пушкин от
горшка два вершка. Хотел венчанием девушку к себе приковать и осчастливить.
Детей настрогал, чтобы никто на неё не позарился. А заработать денежек не
мог. В долг жили. А у неё в ухажёрах и Император Николай I, красавец и
француз соблазнительный Дантес. Кстати, ты знаешь, что внучка Дантеса,
сошла с ума, когда узнала, что он убил Пушкина. Она стихи Пушкина очень
любила.
-Ну.слушай,Коля. Жил старик со своею старухой у самого синего моря.
-Как мы, Лена.
-Где ты море видишь?
-Да в Сестрорецке.
-Тогда не у самого. Поодаль. В часе езды. И у серого моря.
-Не придирайся, спорщица.
-Смилуйся государыня рыбка. Пуще прежнего взбесилась старуха. Не хочет
быть царицей, хочет быть владычицей морскою. И чтобы ты у неё была на
посылках! А вот о царе Салтане. Кабы я была царица, молвит третия девица, то
для батюшки царя родила б богатыря….с первой ночи, понесла.
-Я, помню, спросил училку во втором классе, что такое «понесла»? Она глазки
выпучила и мне строго так ответила – «Потом всё узнаешь, Коля».
-А вот хочешь «Один день Ивана Денисовича».
-Это Со Лже Ницына. Борца за права человека, который вертухая в дёсны
целовал. Не надо. Он хитрый разведчик, Варлааму Шаламову посоветовал не
печататься. Рановато, мол, ещё. А у меня таких дней теперь побольше, чем у
Ивана Денисовича. 365 в году. Зато писатель с президентом в полном порядке.
-Ну вот, смотри. Сэлинджер. «Над пропастью во ржи».
-Джером, дружок! Это мой первый учитель юношеского разврата. Прочитав его,
я ринулся в половой разгул со взрослыми тётями. Мне этот романчик Эльвира
Львовна подсунула. Наша немка. Сексуальная была евреечка. Давай.
-Ну, слушай, старый развратник.
«Я вошел в номер, примочил волосы, но я ношу ежик, его трудно как
следует пригладить. Потом я попробовал, пахнет ли у меня изо рта от всех
этих сигарет и от виски с содовой, которое я выпил у Эрни. Это просто:
надо приставить ладонь ко рту и дыхнуть вверх, к носу. Пахло не очень, но
я все-таки почистил зубы. Потом надел чистую рубашку. Я не знал, надо ли
переодеваться ради проститутки, но так хоть дело нашлось, а то я что-то
нервничал. Правда, я уже был немного возбужден и все такое, но все же
нервничал. Если уж хотите знать правду, так я девственник. Честное слово.»
-Ой, как мама её ругала. Она прочитала пару страниц и бегом в школу. Кто
посмел её сына развращать. Не мог же я сказать маме, что я с первого класса в
Эрмитаж хожу на голых тёток пялиться.
-А ты помнишь, Коля, что вы в школе по программе проходили?
-Смутно, Лена. «Недоросль» Фонвизина, «Путешествие из Петербурга в
Москву» Радищева. Целую неделю люди в возках тряслись, лошадей на
почтовых станциях меняли. Причём согласно своего положения в обществе, то
бишь «подорожной», выдавали и лошадей. «Горе от ума» помню хорошо.
-Вот эта книжечка. Александр Сергеевич Грибоедов. Почитать тебе?
-Нет. Не нужны мне эти нравоучения. Нужно было с Молчалина брать пример.
Проку бы побольше было.А я под Чацкого «косил».
-А вот «Ревизор». Николай Васильевич Гоголь.Читать?
-А что, Лена? Там забавные коленца есть. Но вот интересно мозг устроен –
Гоголя не помню, а Венечку Ерофеева – наизусть. Потому как запретный плод.
А для прадедов наших Гоголь запретным был. Но я, вообще, жутко не любил
читать. Ну что - эти книги. Слова, слова, слова. Бить или не бить, вот в чём
вопрос. С детства ненавижу вопросы товарищей «Ты прочитал?» «Ты читал?»
Возмущённые возгласы классной интеллектуалки - «Как, ты не читал
Толстого?» Так его и Пушкин не читал. Заклеймите нас с Пушкиным
презрением. Там страниц столько, что половины жизни не хватит, чтобы их
просто перелистать. «Ах вот как? Не примазываться к Пушкину! Он Солнце
русской поэзии!» Кто я такой, спрашиваете?! А давно у вас взошло это
Солнце? Его высший свет, такие же снобы, ненавидел, как чёрта. В ссылку
отсылали за вольнодумство. А наизусть то его стишок можете прочесть? То-то!
Вам бы заткнуться про книги. Что вы из них хорошего вынесли? Как родителей
обокрасть, бабушку убить, да Родину разбазарить? Достоевского начитались?
Цитатники хреновы! Так Достоевский не только об этом писал. Кто для вас эти
цитаты подбирает? А про человеческое достоинство читали у Сервантеса или у
Гоголя? Про «Дон Кихота», или про «Шинель» хотя бы! Холуи крепостные!
Ленинцы единогласные! Вова Путин десять лет только анонимки в КГБ читал и
стал лидером нации.
То ли дело кино! «Кубанские казаки!», «Свинарка и пастух», «Раба любви»!
Мороженое крем-брюле в буфете, Советское шампанское, сидишь в темноте,
девчонку по коленке гладишь, смотришь на экран, как в окошко, а там дождь,
ветер, артисты прыгают, всё рассказывают и показывают. Стараются. И все, как
живые .
-Я тоже кино люблю, Коля. Особенно комедии.
-Самое смешное, что я читал в жизни – это «Двенадцать стульев» ИехиельЛейб Арьевича Файнзильберга и Евгения Катаева /Ильф и Петров их
псевдонимы/. Я гомерически хохотал. И всё жизнь цитирую и хохочу. Ничего
не меняется. И фильм люблю смотреть с Арчилом Гомиашвили. Я там
снимался с ребятами по секции у Георгия Данелия. В Костроме.
-Стул играл?
-Диван, Лена! Двуспальный. Как из маминой из спальни, кривоногий и хромой,
выползает умывальник с непокрытой головой.
-И телом…. А давай кино посмотрим, Коля!
-Не вижу я ничего. Слезятся глазоньки мои, Леночка. Устали смотреть на это
безобразие.
-Надо бы тебе в поликлинику поехать. Показать глаза.
-Да,да. Посидеть в очереди часок-другой. Газетку почитать. Ох уж мне эти
газетки. Правда, Известия, Труд, Литературка. Помню в семидесятых зайдёшь
утром в трамвай или троллейбус, спешишь на работу коммунизм строить. Там
яблоку упасть негде. Так ещё весь пролетарий с интеллигенцией наперегонки
газетками прикрываются, места женщинам уступать не хотят. А чего они там
начитались? Как страну сдать ворам да жуликам молча. Баламуты!
-Смотри, Коля! Александр Дюма! Какие красивые книжки. Он только четыре
написал?
-Он больше написал, но у меня денег хватило только на четыре. В них мои
друзья, в них мои братья. Один за всех и все за одного!
-Будем читать?
-Нет. Не хочу, Лена. Они меня предали. Один за всех, а все на одного! Пусть
пылятся на полке. Слышать про них не могу. А какие парни были, когда всё
начиналось весной 1978 года, во Львове.
-Мушкетёры жили во Франции, Коля? В Париже?
-Это другие мушкетёры. И другая история. Там рядышком ещё несколько моих
друзей стоят – Робин Гуд из Шервудского леса, Джим Хокинс с острова моих
сокровищ, Том Сойер, Чигачгук, Чапаев, Тимур и его команда….Смахни с них
пыль, пожалуйста. Они этого заслужили.
-Холстомер. Лев Толстой. Тоненькая книжечка, как ты любишь.
-Ой, какой был замечательный спектакль в БДТ. «История лошади». Басик,
Гоша, Лебедев! Восторг! Больше я в театре ничего стоящего не видел. Да вот
ещё в Ленкоме. «Юнона и Авось». Коленька Караченцов, друг мой
разлюбезный. До истерики меня доводил песнями. Ты меня никогда не
забудешь, проводить не обутая выйдешь.....
-Эрнест Хэмингуэй. «По ком звонит колокол». «Фиеста».
-Да по мне он и звонит. Не помню ни одного слова. Из «Фиесты» помню только
бой быков в Помплоне. «Праздник, который всегда с тобой» учил наизусть.
Где он пил в Париже, что ел? «Старик и море» помню хорошо. Перечитывал
много раз. Маме, помню, читал. Говорил, что тоже про рыбалку книги хочу
писать. Любил очень рыбалку. Бабушка слушала и расстраивалась, что рыбы
много пропало у старика. Интересовалась почем она за килограмм у них на
Кубе. А мама писателем мне запретила становиться и погнала меня в техникум
авиаприборостроения. А мужику этому, который написал, не позавидовала.
Сказала, что плохо он кончит. А Хэм через год,как назло, застрелился.
-Ну, так что? Читать?
-Не надо. Грустно всё это. Правда веселия никто и не обещал.
-"Маленький принц". Антуан де Сент-Экзюпери.
-Боже мой, Боже мой! Наташка Садикова подарила мне эту книжку на моё
совершеннолетие. Её мама была директрисой Детского сада № 25 Академии
наук, а Наташка с Танькой были в меня влюблены. А я полез на дерево, чтобы
перед ними повыпендриваться и грохнулся на землю. Так и закончилась
любовь переломом ноги. Этот перелом и сейчас при смене погоды ноет.
-Советские люди были самые читающая нация в мире. Книжных магазинов
много было. И книг тоже. У меня подруга в книжном продавцом работала.
-Да,Леночка. Это верно. Вот только какие книжки эти люди читали не совсем
понятно. Откуда брались эти модные писатели, кто решал кого нам читать?
Вдруг напечатали книги этого француза и он стал любим народом, как близкий
родственник. В мире сотни таких, а мы их не знаем, а любим и зачитываемся
книгами Сент-Экзюпери. Поразительно! И знали все этого Маленького принца
наизусть. Я первый раз прочитал его по диагонали. Решил расстаться с одной
девчонкой, а она меня спрашивает, читал ли я "Маленького принца". Ну читал,
а что? А то, что ты отвечаешь за тех, кого приручил. Я так ничего и не понял,
расстался с ней. Хоть я её и приручил. Нудная она была и сиськи трогать не
давала. Да и "Маленького принца" я до конца не дочитал.
Вместо «Маленкого принца» я читал-перечитывал «Ночной полёт» и
«Земля людей». Я тогда очень лётчиком хотел стать. Так и запомнился мне
Сент-Экзюпери настоящим, смелым лётчиком. И очень добрым человеком.
Когда с Кремлёвского Олимпа спустили для народного чтива «Мастер и
Маргарита» Михаила Булгакова студенческий и научный планктон забегал, как
муравьи в муравейнике, в который бросили камень. Напечатали роман в
журнале Москва и держать в руках его было противно. Я люблю книги, хорошо
изданные. А тут мягкая обложка, мелкий шрифт. Но зачитывались запоем. Я
проглотил его за ночь и не пошёл на работу. Эпидемия какая то.
-А вот эта книга «Мастер и Маргарита». Почитать тебе?
-Упаси Господи! Ну разве что одну страничку. Про Понтия Пилата. «В белом
плаще с кроваво-красным подбоем….».
Ой, до чего же мы были тёмные люди. С этого момента я познакомился с
чернокнижниками. Самиздат процветал полным ходом. Размноженные на
ротапринте на листках папиросной бумаги, по рукам ходили произведения
запрещённых в СССР авторов. Была статья уголовного кодекса за
антисоветчину под десятку лет лагерей строго режима. И это за то, что
прочитаешь на туалетной бумаге плохо различимые желания безвестного
бунтаря. Сартр, Камю, Кафка….Экзистенциалисты грёбаные. Ежи Ставинский,
Станислав Лем, Рэй Бредбери, Братья Стругацкие.... Ведь из-за них тысячи,
миллионы людей мотали сроки, ломали жизни. Что они там почерпнули? Бред
сивой кобылы. Путин их не читал, а в мире его за осведомлённого
держат.Лучше бы за осведомителя держали.
-Может он Стругацких читал? Может любил фантастику?
-Да уж! Наверное любил! И теперь воплотил все их бредни в нашей жизни.
Главный режиссёр абсурда! Сталкер! Живём в Зоне, работаем за корм. Ипотека
- вечный долг. Призрак квартиры, призрак уюта. Лёша Герман не выпускает
свой фильм "Трудно быть Богом" потому, что он превратился в мультяшку про
нашу жизнь.
-А вот и Кафка. «Процесс». Почитать? Сейчас то уж тебя за него не посадят?
-Они, суки, меня уже положили. В расцвете сил и таланта. Почитай лучше
Гессе. Он рядом стоит. «Игра в бисер». Открой в конце книги главу "Тетрадь
стихов Йозефа Кнехта".
- «Всё выше поднимаются ступени, ни на одной нам не найти покоя. Мы
вылеплены Божию рукою, для вечных странствий. Не для костной лени!»
-Боже мой, Боже мой! Как я зачитывался этим романом?! А книгу выкупил в
библиотеке имени А.С.Пушкина города Сочи. Библиотекарям сказал, что я её
потерял и уплатил двойную цену – два рубля двадцать копеек.
-Ты что, в магазине не мог спокойно купить?
-Лена! Ты с Луны свалилась? Какой магазин, какие книги. Там только Ленина
продавали. Юрия Бондарева, Сейфулину, Брежнева Леонида Ильича « Малая
земля», Николая Островского «Как закалялась сталь», Александра Фадеева
«Молодая гвардия»……Ну ещё Сергея Михалкова. «Дядя Стёпа». Чтобы купить
Даниила Хармса я чуть не женился на продавщице Дома книги. И моя жена
была согласна на такую жертву.
-Что так Хармса любила?
-Дефицит она любила. Тщеславие.
-А я, вообще, книжек не читала. На фиг они мне сдались. Юбочка у Любочки,
танцы обжиманцы. Я в семнадцать лет от родителей в Ленинград сбежала и два
раза за год замуж вышла. Вот такие книги. Романы в стихах.
-Вот роман в стихах хочу, Лена. «Евгений Онегин». Или «Гамлет». Или
«Фауст» Гёте И.В.
-Ну, разбежался. А у тебя Шолохов есть? Мы «Поднятую целину» в школе
проходили.
-А мы «Тихий Дон».
-А в школе «Тихий Дон» не проходят.
-А я в кино его проходил. Раз пять или шесть. Оторваться не мог. И сейчас бы
посмотрел. Какой язык, какие люди неприкаянные. Что с ними этот Ленин
сделал, чёрт лысый, карлик кортавый.
-Ну читать тебе я его не буду. Очень толстый.
-А ты его на диету посади. Липосакцию сделай. Вырви половину.
-Да ну тебя. А вот тоненькая книжечка. Марина Цветаева. Лирика. «Ещё вчера
в глаза глядел, ровнял с китайскою державою. Враз обе рученьки разжал, жизнь
выпала копейкой ржавою». Сейчас заплачу. Это про меня.
- Нет, Лена. Не про тебя. Не дай тебе Бог десятой доли её страданий. Она
повесилась. А верёвку ей Борис Пастернак привёз.
-А зачем же он привёз ей верёвку?
-Вещи перевязать. А она шею перевязала. Такая путанка получилась.
-А я Пастернака никогда не читала.
-Мы же фильм по его роману недавно смотрели. «Доктор Живаго». Забыла?
-Ой, здорово. Классный фильм. Юрий, Лара, зима в Зварыкино. Такой грустный
конец. Я плакала. А там тоже тетрадь стихов Юрия Живаго нашли. Как у
Юзефа Кнехта. А я думала Пастернак - поэт.
-Он и поэт, и прозаик. Талантливый он. Лауреат Нобелевской премии по
литературе 1958 года. Как Иван Бунин, Михаил Шолохов, Иосиф Бродский.
«Быть знаменитым не красиво. Не это поднимает ввысь».
Затравили Борис Леонидовича холуи и посредственности. А какой перевод
Вильяма нашего Шекспира он сделал! Быть или не быть? Вот в чём вопрос!
Предал Родину, дело ленинской партии коммунистов. Сергей Михалков с
товарищами исключили его из Союза писателей. Как только не унижали
человека. По таким они правилам жили. Сегодня по другим живут и не
краснеют. Козлы вонючие. Кто их сегодня читает?
-А на этих полках многотомные собрания. Восемь томов Маяковского. Ты так
Маяковского любил?
-Да пошёл он к своей Лили Бриг! «Любовная лодка разбилась о быт. Как
говорится инцидент исчерпан. И не к чему перечень взаимных болей, бед и
обид».
-Ой! А мне нравится. Почитай ещё. Ты наизусть всё знаешь!
-Лучше ты мне почитай, Лена. Максимилиана Волошина. « И всеми силами
своими молюсь за тех и за других !». Или Блока. «Мильоны вас! Нас тьмы и
тьмы и тьмы. Попробуйте,сразитесь с нами! Да - скифы мы! Да – азиаты мы! С
раскосыми и жадными глазами!» Правда Блок написал -"очами".Не могу понять.
-А ты Чехова все двенадцать томов прочитал?
-Когда, Лена? Я работал день и ночь. Детей кормил, жену одевал, дом строил.
-А зачем покупал столько книг?
-Да это мама моя покупала. Мода такая была. Для детей, для внуков старалась.
Думала я потом почитаю. А читать то и некогда было. Мне всего Чехова жизнь,
как татуировку на шкуре наколола. И « Дачники» и «Дядю Ваню» и «Даму с
собачкой». Он, бедный, в Германии лечился, доктора вызвал, а доктор ему
Шампанского налил. Так принято было, когда наступал конец. Он выпил и
отвернулся к стене, произнеся шёпотом «Я умираю».
-Никита Михалков часто цитирует писателей. Наверное много читает?
-Думаю много читают за него, его помощники. У него десять должностей,
президентских кресел, членство в комиссиях разных, а ещё теннис, а ещё
"качалка", а ещё и кино поснимать любит. Ему цитаты выписывают ассистенты.
Иначе зачем цитатами сыпать, фамилии неизвестные называть. Да ещё без
имени и отчества. Только пугать неучей. «Делай, что должно. И пусть
будет,что будет!» сказал Толстой. Так ведь их двое - Лев и Алексей? Да ещё и
Екклесиаст так же сказал. Только пораньше.
-А вот Жуков Г.К. «Великая Отечественная война»
-Нет, нет. Хватит этих фанфаронских кошмаров в кино. Заварят кашу, а народ
губят как мух, не считают. Потом про свои подвиги книги пишут, ордена
ладонями полируют на груди. А тридцать миллионов в земле лежат. Без орденов
и медалей.
-«Где-то гремит война». Виктор Астафьев. Читать?
-Мне ему в глаза посмотреть стыдно. Я стоял рядом, когда его Михалков
уговаривал народ призвать голосовать за Ельцина в июле 1996 года. Обещал
ему помочь с приватизацией квартиры в Красноярске для внуков. Я знал, что
Никита его «разводит» и промолчал. Каюсь, каюсь, каюсь. Прости Господи!
-Ну а что же тебе почитать, Коля?
-Почитай ты мне Библию. Бабушка моя слепая стала к старости, всё просила
меня почитать, как только я в школу пошёл. А я ничего не понимал там.
Букварь то по слогам читали. А говорила она, что только эту книгу надо читать.
Она Богом написана через людей. Священное писание.
-Вначале было Слово. И Слово было у Бога. И Слово было Бог.
А вот из книги Екклесиаста: Слова Екклесиаста, сына Давидова, царя в
Иерусалиме.
«Суета сует, сказал Екклесиаст, суета сует, - все суета!
Что пользы человеку от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем?
Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки.
Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно
восходит.
Идет ветер к югу, и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и
возвращается ветер на круги свои.
Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки
текут, они возвращаются, чтобы опять течь.
Все вещи - в труде: не может человек пересказать всего; не насытится око
зрением, не наполнится ухо слушанием.
Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового
под солнцем.
Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках,
бывших прежде нас.
Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех,
которые будут после.
Я, Екклесиаст, был царем над Израилем в Иерусалиме"
И вот ещё то, что у тебя на стене написано краской...Каллиграф ты мой,
престарелый.
Всему свой час, и время всякому делу под небесами:
Время родиться и время умирать,
Время насаждать и время вырывать насажденья,
Время убивать и время исцелять,
Время разрушать и время строить,
Время плакать и время смеяться,
Время рыданью и время пляске,
Время разбрасывать камни и время складывать камни,
Время обнимать и время избегать объятий,
Время отыскивать и время дать потеряться,
Время хранить и время тратить,
Время рвать и время сшивать,
Время молчать и время говорить,
Время любить и время ненавидеть,
Время войне и время миру
Аминь!"
Там, где чисто, тепло
Я сидел за письменным столом и барабанил по клавишам. Писал
воспоминания о прожитой жизни, о том как дожил до 2012 года и своих
шестидесяти четырёх годков. Уже двести лет минуло с той поры, когда
Наполеон напал на нашу землю. И почти век прошёл с момента национальной
российской катастрофы. За окном тихо падал снег, укрывая землю и деревья
белым покрывалом. Замело тебя снегом Россия. Я нашёл запись этой песни и
комната наполнилась невыразимой грустью. Боже мой, Боже мой! За что ты
наказал этих людей, лишил их Родины, тёплого, уютного дома? За что? За что
попустил убить царя? За что попустил хаму разграбить твои храмы и завладеть
Россией?
Звонок в дверь прервал мои грустные мысли. Кто это? Я никого не жду.
Опять торговцы. Ну их. Я не стал открывать и звонки прекратились. Вытянув
ноги и прикоснувшись ими к тёплой батарее отопления, я снова забарабанил по
клавиатуре. Мысли вернулись к эмиграции 1917 года, к Ленину, Троцкому,
Свердлову, Урицкому и всей их революционной шайке. Как эти нелюди могли
озаботиться счастьем угнетённого русского народа? Кто их научил такому
состраданию? Вот убивать и грабить они были мастера. Может у них в школе
преподавали террористы? А кстати. Так оно и было. Родной брат Володи
Ульянова по кличке Ленин был повешен за покушение на царя. Был у Ленина
мотив отомстить царю, был. Потом, учинив расправу над народом, подох как
шелудивый пёс. Троцкому тоже по голове киркой досталось. Да и СталинДжугашвили, поизмывавшись над миллионами гордых и честных людей,
потопив их в крови, захлебнулся в собственном дерьме. Накажет Господь
всякую нечисть, накажет Березу, накажет Гуся, накажет всё свинское стадо,
свергнет с обрыва. Вот только не вернуть уже этих горемычных в их тёплые
дома. Останутся они в райских кущах у Христа. А там тепло ли? Может их в
награду не сбросят в жерло вулкана и не определят им на вечное пребывание
осколок ледяной кометы?
Внезапно острая боль пронзила мою грудь, сердце бешено забилось и лицо
моё покрылось холодной испариной. Я дотянулся до флакона нитроглицерина и
брызнул под язык. Страх сковал всё тело и парализовал руки и ноги. Из-за
дрожи в руках я не смог взять трубку телефона и бессмысленно пялился в окно.
Снег кружился перед глазами, засыпая всё вокруг. Спустя какое-то время боль
отпустила и я смог вздохнуть. Набрав номер скорой помощи я вызвал врача. На
сей раз уговаривать долго не пришлось. Время тянулось медленно. Я пробовал
пройтись по комнате, проверить не показалось ли мне всё это, но ноги не
слушались, дрожали. Я погладил дрожащими пальцами корешки любимых книг,
окинул беглым взглядом свои картины, приложился к иконам. Сколько лет я их
кропотливо собирал для будущих деток, покупал на последние копейки. С кем
они теперь останутся, кому достанутся? Ни продать, ни подарить не успел. А
могут и на помойку выкинуть. Выкидывали же после революции барское
барахло, а с ним и шедевры. Дочери-комсомолки выкидывали святые иконы
своих матерей. И долго выкидывали. Вот тебе бабушка и новый год! Видимо
приехали. Теперь звонок звонил настойчиво. Я уже знал кто это и, хватаясь за
стены, пошёл открывать дверь. Приземистый мужичок в белом маскхалате
уверенно прошёл в комнату и начал раскручивать провода своего переносного
кардиографа.
- Ложитесь- приказал он решительно.
Я лег без препирательств. Он облепил меня присосками и начал щёлкать
переключателем.
- Да-а-а, Николай Николаевич. 220 на 110. Придётся ехать в больницу.
- А может я отлежусь, доктор? Дома-то лучше.
- Бросьте шутить. Мне неприятностей не нужно. Без вас хватает. Собирайтесь
потихонечку.
Я взял сумку, положил туда зубную щётку, носки, тапки, свитер и
остановился возле книжного шкафа, уставившись на корешки книг с
вызолоченными, как на мемориалах, фамилиями давно любимых мною людей.
- Давайте побыстрее, больной. Можем опоздать.
- А что, больницу закрывают?
- Да нет, больницу не закрывают. Но вы до неё можете не доехать.
Ноги в коленках затряслись ещё сильнее. Я накинул куртку и стал спускаться
по лестнице своей хрущобы. Доктор бережно поддерживал меня под локоть,
усугубляя своей заботой мою тревогу. Скорая летела стрелой, обгоняя
автомобили. Я безразлично смотрел на мерседесы и форды, на сытые и
здоровые морды, крутящие их рулевые колёса и думал, что уже не увижу их
никогда.
Скорая подъехала к дверям приёмного отделения и доктор помог мне дойти
до кушетки. Страх притупился, ноги окрепли и очень хотелось пить. Меня
раздели до гола, напялили какой-то саван и отвели в отделение реанимации.
Оно находилось на первом этаже напротив морга. Медсестра обклеила меня
электродами, подключила к аппарату и дала воды. Подошёл заспанный доктор и
взглянув на экран монитора, громко шепнул сестре, что этот, то есть я, не
жилец. Сестра сказала, что он смотрит не на мой монитор, что она подключила
меня к левому. А левый показал, что я ещё поживу немного. И я пожил ещё
немного в реанимации. Потом меня перевели в палату на отделение, чтобы
принять в реанимацию более тяжёлых больных. Там я тоже немного пожил.
Соседи по палате обрадовали меня тем, что жильца на той кровати, которую
выделили мне, отвезли недавно в морг.
- В морге прохладно – произнёс я задумчиво.
- Да и тут не теплее - поддержал меня сосед.
Действительно в палате было холодно и тоскливо. Я подумал, что надо
походить по отделению и поискать тёплое местечко. На стене у сестринского
поста, где раньше висел коммунистический лозунг, красовался плакат с
молитвой оптинских старцев "Господи, дай мне с душевным спокойствием
встретить всё, что принесёт мне наступающий день. Дай мне всецело предаться
воле твоей святой....". Сестра, увидев меня в коридоре, грубо буркнула какое-то
страшное предостережение, но услышав, что ей придётся принести мне судно,
махнула на меня рукой и уткнулась в свои записи. С дрожью в ногах, я дошёл до
местного клуба с телевизором и книжными шкафами. Потёртые корешки книг
выдавали не простую, но интересную жизнь, прожитую ими на этой земле у
прежних хозяев. Книги оставляли те больные, которые уже не возвращались
домой, а отправлялись отсюда в вечное кругосветное путешествие по
Вселенной. Книг собралось довольно много. Видимо среди жертв проживания в
человеческих условиях, было много читающей публики. Названия и авторы
книг подтвердили мои догадки. Кафка, Чехов, Сэлинджер, Пастернак…О-о-о!
Хемингуэй! Праздник, который всегда с тобой. Я взял книгу с полки и открыл
страницу с оглавлением. Старик и море, Снега Килиманджаро, Там где
чисто,светло…Взяв книгу, я пошёл искать место, где бы можно было уютно
устроиться. В комнате-клубе малочисленным неугомонным поклонникам
российской эстрады телевизор оглушительно орал на сон грядущим
колыбельные песни "сердцу больно, уходи довольно". В фойе
кардиологического отделения предприимчивые сограждане организовали буфет
с несколькими столиками. Там было чисто и тепло. Я почти уселся в кресло, но
скрипучий голос возвестил мне, что кафе закрывается. Вторая примадонна
уюта, видимо имея какой-то свой умысел, одёрнув подругу, разрешила мне ещё
немного посидеть, и увлекла её в подсобку.
Я открыл книгу. Там, где чисто, светло. Как будто пришёл в гости к родным
и близким. Ну что старик, ты всё ещё пьёшь свой виски? Ты ещё наслаждаешься
уютным светом фонаря в уличном баре, что совсем рядом с твоим домом? Ты
ещё не повесился от одиночества. И эти злобные официанты ещё позволяют
тебе сидеть допоздна, хотя ты остался совсем один, а они так торопятся домой,
под бок к своим жёнам. Ах да, один из них оказался к тебе снисходительным и
согласился подождать, пока ты допьёшь свой виски. А кто там вытащил тебя из
петли? Соседка? Это я уже забыл. Да это и не важно. Вытащили и спасибо.
Хорошо, что не родные дети. Они могли бы и не вытащить.Затянули бы потуже.
Я перелистнул страницу и пробежал глазами по строчкам. Сантьяго сел на
террасе. Мальчик угостил его пивом и он не отказался. Почему нет? Как рыбак
рыбака.
- Сделать вам горячего чаю? – напугал меня внезапный возглас .
- Да, спасибо. То есть, пожалуйста.
- Баунти будете?
- Да, спасибо, буду.
Буфетчица принесла чай в пластмассовом стаканчике, в котором плавал
пакетик с красителем и пошла обратно, выстукивая каблуками больничную
чечётку. Чайная церемония с одноразовым стаканчиком. Всю жизнь я любил
красивую посуду. И чай для меня был не важнее чашки. Бабушка, вообще,
заваривала липовые цветочки, но в кузнецовских чашках он благоухал
неземным ароматом. Ну что, Сантьяго? Будешь чай? Или ты предпочитаешь
пиво, которым тебя угостил мальчик? Сколько лет ты уже пьёшь это пиво у
меня на глазах. Давно я тебя не видел, Сантьяго. Лет сорок, или пятьдесят. Мне
было пятнадцать, когда мы познакомились с тобой. Наша училка по литературе
дала мне журнал с повестью про рыбака. Я тоже был рыбаком и очень любил
удить рыбу, когда уезжал на лето в деревню. Правда чуть позже мама подарила
мне двухтомник Хемингуэя и я прочитал повесть про тебя ещё раз. А потом ещё
и ещё. Я полюбил тебя на всю жизнь. Хэм, Хэм. И почему ты застрелился. Тебе
было всего шестьдесят два. Советские студенты приняли тебя всей душой и
развесили в своих конурках твои портреты. У меня тоже висел твой портрет в
свитере с белой окладистой бородой. Рядом с иконой. Ты мне был за деда,
которого в войну убили красные. Тебе было шестьдесят два. А теперь мне
шестьдесят четыре и я могу говорить с тобой, как сверстник. Хэм, Хэм! Как же
так? Как же так? Неужели тебя достали эти нудные Фолкнеры? Нет, я
стреляться не буду. Буду карабкаться до последнего вздоха. Пусть режут. Или
травят. Только бы не перевели в "дурку". Страшнее если оставят живым, но
бездомным.
- Шестая палата на ужин – завопила не человеческим, чтобы услышали во всех
палатах отделения, голосом сестра-хозяйка.
После ужина в палате потушили свет и разлеглись по койкам. За окном
шестнадцатого этажа волком выл январский ветер. Я накрылся тонким одеялом
и тихо дрожал. Головная боль не давала уснуть. В полудрёме снилась мама, наш
подвал на Васильевском, треск поленьев в печи, ковёр под ногами, моё уютное
кресло, Петропавловский ангел в окне, языки пламени в моём камине, но от них
не веяло теплом. Я их только видел, но не чувствовал. Храп соседа время от
времени пробуждал моё сознание, а потом снова погружал в дрёму. К утру
сосед перестал храпеть и я провалился в сон. Во сне я видел отца, который
толкал меня в реку с обрыва, чтобы я стал смелым. Мне казалось, что цветёт
черёмуха, наполняя воздух тонким ароматом. Но это был шлейф визита
главного врача Отарика, который ходил собирать дань по вонючей больнице со
своей свитой в облаке изысканного парфюма, а заодно и проверить порядок в
норах своих жуликов.
Разбудили меня резкими толчками по кровати. Я открыл глаза и понял, что
вывозят моего соседа, пытаясь протолкнуть в проходе каталку. Уже не
храпящего. Я полежал на спине и изучил трещины больничного потолка. Их
стало больше. Хорошо бы провалиться всем вместе. Всё-таки не так страшно.
Пришла сестра и в синеватой полумгле воткнула мне в вену иголку. Снова
захотелось спать. Сквозь сон я слышал чей-то голос о цене импортных
"стэнтов" для сосудов, которые намного лучше отечественных, но
вразумительно ответить ничего не смог. На настойчивый и внятный вопрос о
том, есть ли у меня сто тысяч, я долго и не определённо мотал головой. А может
мне всё это только приснилось. Но когда прозвучал чей-то голос с вопросом «а
куда это вы его повезли?», я понял, что это мои соседи говорят обо мне.
Мысленно, под скрип колёсиков, я сказал им «до свидания», «до встречи», хотя
очень хотелось верить, что там я их никогда не увижу. А если и увижу, то не
узнаю. Откуда-то снизу по телу расползался металлический холод. Словно
услышав мои мысли, чья-то тёплая рука заботливо прикрыла меня простынкой.
В ушах звенело, как в тот летний вечер, когда я лёг на скамейке у
Петропавловского собора и слушал колокол, отбивающий тёплую белую
питерскую полночь. Та-та. Та-та-та - грустно скрипели колёсики. Тише, тише.
Слышите? Гендель? Вивальди? Да это же Лакримоза. Спасибо тебе, милый
Моцарт. Спасибо вам, добрые люди. Всем большое спасибо. Особенно,
анестезиологам.