САПИЕНТЕМА

Кузнецова Лидия Витальевна
Умозрения и подступы к концепции сапиентемы
(по кн.: Верещагин Е.М., Костомаров В.Г. «Язык и культура»)
Центральная идея последней и, можно сказать, итоговой работы Е. М.
Верещагина и В. Г. Костомарова – это «всеобъемлющая, оригинальная и дискуссионная
концепция сапиентемы – (отчасти метафизическое) умозрение, которое, по мнению
авторов, наконец-то позволяет исследовать "место встречи" априорного (и
невербального) и апостериорного (и вербального) опыта»[1:4]. В этой фразе из
аннотации содержится вся суть и характеристика книги. Сложность,
терминологичность, отсутствие однозначного понимания, но одновременно с этим
интрига и гипнотически-неистовое желание дойти до этого «места встречи»,
почувствовать и постичь то, что все время лишь обещается. Такова ускользающая
правда о сапиентеме. Вся книга написана о ней и ради нее.
Однако идея не воплотилась бы в столь значительном и весомом фолианте, не
будь она вершиной предыдущих концепций, трудов и подходов, подготовивших почву
авторам для ее создания, а читателям для осмысления. Сапиентема – итог развития
разных наук, но, прежде всего, конечно же, лингвострановедения.
Основой для лингвострановедческого подхода к преподаванию РКИ в свое время
послужило выделение кумулятивной или накопительной функции языка, которая
определялась как способность языковых единиц отражать, фиксировать и сохранять в
себе некоторую дополнительную информацию, накапливаемую этими единицами в
процессе своего функционирования.
Мысль о том, что в слове, кроме лексического понятия, существует еще "что-то",
обусловила постепенное появление таких терминов, как лексический фон, культурный
компонент слова, национально-культурные семантические доли, фоновая лексика,
безэквивалентная лексика. По сравнению с лексическим понятием этому "что-то"
свойственна большая динамичность, из-за чего его трудно определить и трактовать
однозначно. Этот компонент оказывается воспринимаем по-разному у разных
носителей языка, но он всегда значим и не может быть проигнорирован.
Далее идея лингвистов стала все более отрываться от формального воплощения:
появились понятия, не равные слову, фразеологизму или синтаксической конструкции.
Углубился интерес к "туманному нечто" С. А. Аскольдова-Алексеева, переросшему в
"сгусток культуры в сознании человека" Ю. С. Степанова – концепту. Кто считал
подобный
"концептуальный"
подход
слишком
"нелингвистическим",
мог
придерживаться иных терминов – языковая константа, лингвокультурема и, наконец,
логоэпистема, введенная в научный оборот В. Г. Костомаровым и Н. Д. Бурвиковой в
1996 году «для обозначения языкового выражения закрепленного через общественную
культурную память следа отражения действительности в сознании носителей языка,
что является результатом постижения ими духовных ценностей отечественной и
мировой культур. За логоэпистемой стоит некоторый когнитивный смысл, некоторое
знание, некоторая информация»[2:141]. Примерами логоэпистем являются
словосочетания типа «Все смешалось в доме Облонских», «Вот тебе, бабушка, и Юрьев
день» «Куликовская битва», «Илья Муромец», «А Васька слушает да ест», «И ты,
Брут», нуждающиеся для своего понимания в лингвострановедческом и
культуроведческом анализе и комментариях.
Все эти понятия объединяет то, что они созданы для того, чтобы фиксировать и
осмыслять отражение национально маркированного образа культуры в языке носителя
этого языка, но с разной степенью полноты и абстракции. Появление данных терминов
после выхода в свет обсуждаемой монографии Е. М. Верещагина и В. Г. Костомарова
можно считать лишь предварениями и подступами к рождению самого абстрактного и
трудно осмысляемого понятия – сапиентемы.
Так что же такое сапиентема? Вопрос этот не только труден для создания какоголибо ясного и сравнительно краткого определения, но даже (по концепции самих
авторов) и не предполагает однозначного ответа.
С одной стороны, при объяснении сапиентемы соавторы ссылаются на
предложенный ими ранее термин логоэпистема, который, как отмечается в книге,
оказался очень удачным, был достаточно быстро воспринят и подхвачен другими
исследователями и уже имеет традицию употребления. Тем не менее, Е. М. Верещагин
и В. Г. Костомаров считают, что за недолгий период своего существования «термин
логоэпистема оказался наполнен иным содержанием по сравнению с тем, который
нужен для настоящей монографии. Посоветовавшись, соавторы решились – и это
далось им небезболезненно – на дальнейшее отказаться от термина логоэпистема и
предложить новое именование, еще не имеющее традиции употребления.<…> Таким
образом, да обратит читатель внимание на перемену термина ради устранения
омонимии. Обычно термины меняют явочным порядком, как говорится, stillschweigend;
мы же заявили открыто и ясно»[1:829].
С другой стороны, у знатоков или просто поклонников научного творчества Е. М.
Верещагина и В. Г. Костомарова, знающих хоть немного их предыдущие идеи, явно
возникнет сомнение о тождестве двух концепций. Книга «Язык и культура» – вовсе не
обобщение предшествующих публикаций этих ученых, а новая теория, которую еще
только предстоит начать осмыслять. Можно привести вполне заслуживающие стать
афоризмом слова самих же авторов книги: «Подытожить – не то же самое, что
повторить»[1:951]. Предложенные ими ступени градации смысла от двух полюсов
абстракции "сапиентема → лингвосапиентема" никогда не отмечались у
логоэпистемы. Новая концепция такова: сапиентема как некая обобщенная идея,
содержащая в себе программу развертывания смыслов и этических оценок, способна к
этому самому развертыванию или конкретизации. На разных стадиях или ступенях
этой конкретизации идея все более кристаллизуется в сознании, вербализуется и
становится лингвосапиентемой. На огромном количестве примеров, растянувшихся на
тысячестраничный фолиант, даны примеры разных ступеней абстракции и, наоборот,
вербализации смысла. Авторы пишут, что это «развертывание онтологически является,
вероятно, плавным, но в исследовательских целях (по промежуточным итогам
развертывания) приходится усматривать в нем ряд шагов» [1:953].
Итак, сапиентема – это не логоэпистема.
Может быть, более сходным и отчасти синонимичным термином для сапиентемы
является концепт?
В 1997 году академик Ю. С. Степанов ввел в научный оборот термин концепт для
обозначения единицы культурологии – понятия в виде слова (предложения, текста),
отражающего образ культуры носителя языка. Нетрудно заметить сходство в
толковании понятий сапиентема и концепт. Эти термины входят в область
социокультурной или межкультурной компетенции, показателем владения которой
является правильность речи не только с точки зрения норм изучаемого языка, но и с
точки зрения культурного контекста на основе сравнения разных культур. Исходная
форма (этимология), сжатая до основных признаков содержания история, современные
ассоциации и оценки, свойственные, по Ю. С. Степанову, концепту, обнаруживаются и
здесь.
О самом близком сходстве концепта с выдвигаемой идеей сапиентемы говорят и
сами авторы «Языка и культуры». Они пишут: «Поскольку термин концепт – это
латинское наименование понятия (и Ю. С. Степанов сам подчеркивает
"однопорядковость" концепта и понятия), а для нас лексический фон – не только не
понятие, но и явления, по функции противоположное понятию, для дальнейшего
самоговорящий ("намекающий") термин сапиентема своей внутренней формой
представляется более пригодным. По сути же наши теоретические взгляды и
исследовательская методика чрезвычайно близки подходу Ю. С. Степанова»[1:427428].
Следует отметить только, что "самоговорящий" по отношению к термину Е. М.
Верещагина и В. Г. Костомарова это, наверное, громко сказано, а вот "намекающий" –
это очень даже подходит. Sapientia в переводе с латыни дословно обозначает
"благоразумие, рассудительность, ум; мудрость, философию". Можно только
догадываться, что имели в виду из этого списка авторы.
Ответ на вопрос о соотношении концепта и сапиентемы дает сам Ю. С. Степанов,
который, кстати, является редактором и автором послесловия к монографии. Его ответ
прост: это единица более высокого уровня абстракции, это сверхконцепт! Он пишет:
«Подошедшая к завершению книга представляет собой попытку свести многообразие
фактов взаимодействия языка и культуры к каузальному единству путем
постулирования сверхконцепта (лингво)сапиентемы, включающего в себя
соположенные концепты лексического фона и рече-поведенческой тактики»[1:1036].
«Рече-поведенческая тактика – это предпосылка (программа) речевого и неречевого
поведения, которая присуща носителям языка»[2:301]. Можно сказать, что
совокупность лексического фона и концептов рече-поведенческих тактик,
сложившихся вследствие развертывания одной и той же идеи, образует сложное
объединение нескольких концептов – сверхконцепта или сапиентемы.
Таким образом, идея сапиентемы оказывается самым общим и абстрактным
понятием. Она синтезирует и помогает обобщить все: статику и динамику, смысл и
оценку, возможные толкования, т.е. виды информации. В известной работе И. Р.
Гальперина «Текст как объект лингвистического исследования» были выделены,
помимо содержательно-фактуальной информации, еще два уровня: подтекстовая и
концептуальная содержательная информация. Разграничение двух дополнительных
уровней текста всегда вызывало сложности у грызущих гранит науки студентов, а
также у некоторых других не менее скрупулезно читающих эту замечательную книгу
людей. Эти два вида информации представляют собой как бы скрещение статики и
динамики в одном явлении. Подтекстовая информация программируются пишущим,
наиболее очевидна живущим в эпоху создания текста. Она соответствует
дивинационному методу понимания и интерпретации текста Фридриха Шлейермахера,
предполагающему вживание, "вчувствование" в автора, отождествление себя с ним.
Цель этого статистического подхода – увидеть произведение глазами создателя и,
таким образом, постичь все его тайны. Противоположный динамический подход Ганса
Георга Гадамера, соответствующий концептуальной информации, основывается на том,
что с течением времени мы можем увидеть больше и понять глубже, нежели
предполагалось сначала. Каждая эпоха может породить свою концепцию. Работает
кумулятивная функция языковых единиц. Накапливаются разные уровни постижения и
интерпретации явлений, которые чувствует носитель языка. Трудно разграничить в
своем "чувсвовании" то, что принадлежит динамике, а что статике, трудно определить,
в какой момент смысл и информация переходят в оценку и ощущение. Это
действительно то, что уже словами не выразишь. И только при таком
некристаллизованном обобщении можно говорить о сапиентеме.
Сапиентема представляет собой не что иное, как пополнение учения Платона об
идеях. Это программа развертывания смыслов и этических оценок. «Это подлинный
гносеологический субъект (или, иначе, самодвижный механизм), т. е. «генератор»,
«продуцент» познания и фиксации познанного» [1:969]. Это сопряжение двух идей:
онтологической и этической (знание и этическая установка), априорное и невербальное
врожденное сознание. «Сапиентема тесно сопряжена как с щадящей, так и со строгой
этикой: она допускает двоякие и троякие оценки» [1:954].
Путь осмысления сапиентемы предполагается только один. «Мы решили
следовать путем постепенной индукции» [1:832]. Практически без всяких определений
дается множество примеров, каждый из которых по отдельности никак не может
иллюстрировать это сложное понятие. Но в сочетании друг с другом они помогают
почувствовать через свою сумму, разность, синтез общую идею, стоящую за ними.
Главы строятся по принципу приближения к осознанию: «Первый предварительный
подступ к умозрению сапиентемы», «Второй предварительный подступ…» и т. д. Еще
во введении авторы обосновывают свою стратегию такими словами: «Что имеется в
виду под именем сапиентемы, сейчас даже и намекнуть затруднительно: скажем
только, ибо отчасти метафизический концепт принципиально не раскрывается
посредством родо-видовой дефиниции; приходится пробуждать у читателя интуицию,
использовать процедуру наведения на смысл, а она требует много места» [1:32]. Е. М.
Верещагин и В. Г. Костомаров постоянно настаивают на том, что примеров должно
быть ровно столько, сколько есть, и меньше написать без утраты адекватности своим
идеям никак было нельзя.
Единственной помощью для желающих отыскать что-либо конкретное в этой
монографии может служить прилагаемый к ней диск (поставляется не со всеми
экземплярами). Покупайте книгу с диском или спрашивайте его отдельно! На нем
содержатся научные биографии авторов и все возможные указатели, которые в
"бумажном" варианте могли бы потянуть на второй том труда: именной, предметнотематический, лексики, фразеологии и даже афористики. Если ориентироваться в книге
по диску, то тогда все встает на свои места. Тогда даже начинаешь интуитивно
понимать единственное краткое определение сапиентемы в конце книги: «Сапиентема
есть умозрительная сущность или безусловный образ бытия, совпадающий с
безусловным образом мышления (яснее сказать невозможно)» [1:953].
В заключение все-таки хочется настроить читателей столь спорной, но, судя по
всему, очень значимой монографии на оптимистичный лад следующей цитатой:
«Излагаемые воззрения на феномен сапиентемы как кардинальной категории речемысли ничуть не призваны ни поразить кого-либо, ни эпатировать. Они не суть плод
игры ума или теоретизирования ради теоретизирования. Они не экстравагантны; может
быть, они непривычны, но ни сознательной, ни подсознательной установки на
экстравагантность у авторов книги не было. Напротив, нам представляется, что
концепция сапиентемы принадлежит к числу ясных, отчетливых, здравых воззрений,
так что непредвзятый и скептичный читатель вполне сможет, если пожелает, в нее
вникнуть» [1:874].
Литература
1. Верещагин Е. М., Костомаров В. Г. Язык и культура. М., 2005.
2. Азимов Э. Г., Щукин А. Н. Словарь методических терминов (теория и практика
преподавания языков). СПб., 1999.