Document 4057502

В.А. Сулимов*
Исторический нарратив и литературный текст: парадокс
концентрации в языке описания
Историческая наррация (как и любой другой способ наррации –
в т.ч. литературная наррация) представляет собой сложный нелинеарный процесс, одними из главных составляющих которого выступают
растяжение и сжатие (событий, фактов, комментариев, выраженных в
языковой форме, – в конечном счете текстов/дискурсов)1. Растяжение/сжатие в исторической наррации охватывает мыслительные действия конкретизации и концентрации смыслов (качественных черт исторический событий, фактов, комментариев, текстов, биографий и
т.п.), которые проходят под влиянием определенной картины мира,
выраженной в форме идеологии. В этом процессе можно вычленить
несколько наиболее существенных приемов: «1. Внутреннее расчленение ситуации, персонажа или действия на все более и более мелкие
части. 2. Определение данного элемента (ситуации, персонажа или
действия) все большим количеством качеств, свойств и признаков. 3.
Внешняя контекстуализация данного элемента добавлением того или
иного окружения – временного (предыстория), пространственного или
логического»2.
Идеология не только влияет на процессы, но и управляет их ходом, «поставляя» емкие и хорошо воспринимаемые (как правило, готовые) образы-ассоциации, имеющие обычно стандартизированную, прозрачную для данного индивидуума языковую оболочку. Однако основная
роль
в
идеологическом
обеспечении
исторической/литературной наррации принадлежит двум взаимосвязанным
процедурам: отбору материала и расстановке смысловых акцентов. В.
Шмид указывает на эту сторону наррации как на формирование точки
зрения нарратора: «Растягивая и сжимая эпизоды, нарратор ставит на
событиях свои акценты. Отбор многих или немногих элементов и
свойств – это один из способов осуществления своего смыслового замысла для нарратора. Таким образом, в растяжении и сжатии осуществляется идеологическая точка зрения нарратора»3. Сжатие нарратива создает эффект концентрации, охватывающий весь текст (или всю
Сулимов Владимир Александрович – к.ф.н., доцент кафедры культурологии КГПИ.
1
Шмид В. Нарративные уровни: «события», «история», «наррация» и «презентация
наррации» // Текст. Интертекст. Культура: Сборник докладов международной научной
конференции (Москва, 4-7 апреля 2001 года) / Ред.-сост. В.П. Григорьев, Н.А. Фатеева.
М., 2001. С. 25-41, 30.
2
Там же. С. 31.
3
Там же. С. 32.
*
17
систему текстов) и приводящий автора/читателя к известному (базовому для любого нарратива) парадоксу «внерасположенности» (иногда
говорят «вненаходимости») текста дискурса. Это также верно для исследования истории как онтологической основы наррации: в случае
интерпретации она превращается в текст, который может быть рассмотрен как литературный. С другой
стороны, литературный текст
часто рассматривается как история, демонстрируя онтологическое
сходство двух взаимосвязанных сторон наррации. Такое понимание
эпистемических возможностей исторической наррации было выявлено
в классической работе Поля Вена «Как пишут историю. Опыт эпистемологии», где автор выдвигает идею двух возможных способов интерпретации истории как текста: литературно-образного способа («история есть интеллектуальная деятельность, которая удовлетворяет простое любопытство в общепризнанных литературных формах») и проективного способа («историография отражает нашу ситуацию, проецирует наши интенции на прошлое, видение прошлого отражает наши
ценности, исторический объект не существует независимо от наблюдателя истории, прошлое – это то, что мы воспринимаем в качестве
нашей предыстории»)1.
При этом требование объективности исследования, выдвигаемое
П. Веном как принцип, системно не противоречит наблюдаемой субъективности (подвижности) наррации (в т.ч. – исторической), так как
относится к ситуации изучения наррации (или собственно познанию),
определяемому автором как объективно-логический процесс: «познание не находится под влиянием приписываемых ему целей, ни бескорыстных, ни практических; эти цели дополняют его, не будучи его частью»2.
Феномен наррации как свойство и, одновременно, признак любого литературного (не исключительно исторического) текста опирается на эпистемологические свойства языка, представляющего собой не
обычную систему условных знаков (как математические или другие
искусственные языки) а «свернутый» мир, уже содержащий интерпретацию и/или комментарий. В этом смысле язык (код) описания наррации не является «средством», а представляет собой когнитивную динамичную систему, способную моделировать мир на уровне индивидуального или социального его понимания. Язык в своих значимых единицах (например, словах, фразеологемах, различных штампах и стандартах) осуществляет аккумуляцию не просто прошлых интепретаций,
а потенциальной возможности будущих интерпретаций, которые будут
1
2
Вен П. Как пишут историю. Опыт эпистемологии. М., 2003. С. 103.
Там же. С. 97.
18
осуществлены на дискурсивной основе (т.е. в процессе порождения /
восприятия текста). Можно сказать точнее – язык есть всегда текстовая
деятельность, так как обеспечивает не простое понимание, а процедуру
приписывания значимым единицам расширительных свойств (свойств
быть единицей текста/дискурса, т.е. порождать некоторую перманентную интерпретацию). Язык как код обеспечивает общение/передачу
информации и эта упрощенная функция никак не соотносится с наличием большого количества текстов культуры. Язык как система языкового существования – бытия человека в культуре – обеспечивает основную – интертекстуальную, интерпретационную – функцию языка. На реализацию интертекстуальной/интерпретационной функции
языка, на язык как на способ существования человека в мире указывал,
в частности, Х.-Г. Гадамер: «Человек, живущий в мире, не просто
снабжен языком как некоей оснасткой, но на языке основано и в нем
выражается то, что для человека вообще есть мир. Для человека мир
есть «тут» в качестве мира; ни для какого другого живущего в мире
существа мир не обладает подобным тут-бытием. Однако это тутбытие есть бытие языковое»1. «Тут-бытие» или бытие в пространственно-временном континууме, ограниченном достаточно жестким
параметрами индивидуального мировосприятия, создает для мыслящего индивидуума иллюзию движения, преодоления, познания. Это иллюзорное движение есть движение внутри сознания, пытающегося
преодолеть наложенные предельностью бытия ограничения. Это ощущение сродни сверхэкзистенциальной «рефлексии на рефлексию», являющейся основой текстовой деятельности как формы существования
естественного интеллекта – когнитивного процесса существования,
преобразующего мир (или картину мира) в особый исторический нарратив (повествование о мире), сами условия повествования в котором
меняются с накоплением знаний о мире. По сути дела, мы имеем дело с
когнитивным парадоксом перемены свойств континуума, когда приближающийся объект одновременно удаляется в связи с уточнением
(увеличением) расстояния до него. Это парадоксальное состояние познающего субъекта (автора исторического нарратива существования
изменяющегося мира) описал Карл Ясперс: «…мы находимся внутри
некоего движения, которое в качестве изменения знания вынуждает
измениться существование и в качестве изменения существования, в
свою очередь, вынуждает измениться познающее сознание»2. Изменение параметров сознания познающего субъекта в ходе процесса позна1
Гадамер Х.-Г. Истина и метод. Основы философской герменевтики. М., 1988. С.
2
Ясперс К. Власть массы // Призрак толпы. М., 2007. С. 10-176, 11.
512.
19
ния есть, по сути дела, основа текстовой деятельности, т.е. процедуры
порождения литературного текста, всегда являющегося поэтому переменным нарративом существования. Соответственно этому любой
текст может быть не только (и не столько) встроен в исторический
нарратив, но является историческим нарративом, подвергшимся парадоксальной процедуре декаузации, т.е. лишения логических оснований.
Процедура «лишения» текста логических оснований, хорошо просматривающаяся в современных литературных текстах, была изначально
заложена в системе развития (распада, энтропии) мира в виде семантической составляющей неформальной («рваной») логики осмысления
принципиально неосмысляемого явления бытия (индивидуального,
социального, исторического, физического – любого). Она хорошо,
например, наблюдаема при современном философском взгляде на логико-философскую систему Гегеля: «Если рассматривать логический
аспект всеобщего начала мышления, то в самом начале мышление есть
только вообще. Начало невыразимо, но оно есть. Каким способом
начало мышления есть до акта суждения – другого способа мышления?
Ведь непосредственное таково до тех пор, пока оно не перестало быть,
т.е. не стало другим. Только посредством акта определения (das Bestimmen) содержание «в себе» переходит в определенное бытие, становится наличным бытием в мышлении»1. Вместе с тем, определение
предполагает двухчастную (субъектно-предикатную) форму. Парадоксальность когнитивной ситуации «рваной» логики отменяет «двуударность» логического предложения-высказывания (построенного по модели Субъект – Предикат), как и последовательную (линейную) логику мысли вообще. Именно такой тип нарратива – изменяемый, подвижный нарратив существования становится доминирующим для
современного литературного текста. При этом подвижность современного литературного текста как особого нарратива существования определяется восприятием текста как уже завершенного, но постоянно
вновь разворачивающегося витка сообщений, событий, явлений, фактов, интенций, потерявших свои абсолютные некогда (в предшествующую интеллектуальную эпоху) координаты (Автора, Читателя,
Наблюдателя, Времени и Места), представляющего теперь (в качестве
постмодернистского – релятивистского или «квантированного» текста)
набор свободных ассоциаций для всех участников коммуникативного
акта. В этом потоке свободных ассоциаций текст преобразуется в систему параллельно существующих нарративов, пучок которых может
(а) распадаться; (б) соединяться; (в) уходить в сторону; (г) исчезать,
1
Смирных С.В. Фикция непосредственного знания // Credo. 2007. № 2 (50). С. 6379, 67-68.
20
одновременно возникая в качестве Другого (нарратива, представления,
цитации, ссылки и т.п.): «Текст квантуется в Нарративе, и вне
их плюральности у него нет и не может быть массы покоя
как исходного смысла текста: Нарратив – это рассказ, который всегда
может быть рассказан по-иному»1.
Современный литературный текст (как один из частотных проявлений нарративных свойств смыслового континуума) противостоит явлению своего квантирования различными способами:
 применением приемов языковой и/или событийной игры, когда
сама форма задает очевидную (для автора, читателя и наблюдателя)
необходимость квантирования текста;
 «снятие» дискурсивно-нарративной формы через когнитивную
трансформацию концептуализации, отказ от повествования в пользу
рассуждения;
 уход от необходимости манипулировать цепочками смыслов, привод текста к словарной форме, мотивированной набором случайных
(внешних по отношению к тексту и его смыслу) факторов.
Этот последний способ или прием приведения нарратива к словарной форме является одним из наиболее распространенных на пространстве постнеклассической (или постмодернистсткой) литературной прозы. В силу иной онтологической составляющей (логикосмысловой) он также не может быть отнесен к игровой форме, к некоторому литературному баловству или некоему мимесису. Было бы точнее, на наш взгляд, определить его как способ (или попытку) прекращения
Автором-Читателем
распада
«квантированного»
текста/дискурса, утратившего черты нарратива. С желанием АвтораЧитателя уточнить дискурс до нарратива (т.е. вернуть форму и содержание логического последовательного повествования) связано
оформление жанра литературного словаря в современной прозе, начатое извествным романом М. Павича «Хазарский словарь» и продолженного в современной русской прозе (в частности, в книгах Кати Метелицы «Абука жизни» и «Лбюовь»). При этом можно согласиться с
М. Кронгаузом в том, что форма словаря является структурирующим и
легко трансформирующимся («под смыслы») началом, позволяющим в
диалоге с читателем противостоять явлению когнитивной деструкции
нарратива: «Формат словаря в этом смысле хорош по двум как бы противоположным причинам. С одной стороны, он структурирует текст,
не имеющий никакой первоначальной структуры, то есть, по существу,
задает некую композицию, связывает разрозненные эпизоды. С другой
1
Можейко М.А. Нарратив // http://www.lotos.ru
21
стороны, эта структура достаточно гибкая, она не искажает события, не
навязывает каких-то дополнительных смыслов и позволяет включать в
книгу новые эпизоды, если это потребуется»1. Тип текста, для создания
которого автор в качестве основы наррации применяет форму словаря,
назовем словарно-нарративным текстом.
Вместе с тем, наблюдения над современными литературными
текстами позволяют отметить это лингвокогнитивное явление (привод
нарратива к словарной форме) в литературных текстах различной стилистической и жанровой принадлежности: художественных, научных и
публицистических. Разрыв и внутренняя противоречивость логиковременных нарративных цепочек заставляют Автора-Читателя уходить
от известных способов литературной семантизации текста, переходить
от текста действительности к тексту состояния, а от него к тексту нелогического определения координат существования триады автор – текст
– читатель в разрушающемся мире иллюзий.
Такая цепочка обладает иной логикой – логикой соположения,
которая в отличие даже от логики возможных миров Я. Хинтикка не
предполагает рассмотрения вариантов логических связей, а принимает
за данность любое развитие / разветвление логической цепи. Таким
образом, можно предположить, что квантово – нарративной цепочкой является прерывистая, формально-логически не связанная и противоречивая в своем основании последовательность сообщений, которая в результате энтропии смыслов замещает нарратив, подвергшийся
когнитивному квантировнию (распаду на самостоятельно, но когерентно развивающиеся элементы).
Если выстроить (достаточно универсальную) квантовонарративную цепочку, она примет вид: слово (понятие, невербализуемое ощущение, впечатление) – определение слова (понятия, ощущения,
впечатления) – комментарий или автоинтерпретация слова (понятия,
ощущения, впечатления). Назовем эти этапы построения в соответствии с доминирующими ментальными действиями Автора-Читателя
(вполне соотносимыми с когнитивной психологией) и дадим им рабочие определения.
Первый этап квантово-нарративной цепочки, отвечающий за реализацию интенции в виде нового слова (термина, понятия, образа, ощущения), которое сразу же помещается в неструктурированный контекст, –
манифестация.
Второй этап квантово-нарративной цепочки, отвечающий за ассоциативное (внелогическое) определение слова (термина, понятия, ощущения),
1
Кронгауз М. Лексикографический невроз // Новый мир. 2007. № 6. С.150-157, 156.
22
– рефлексия (или авторефлексия, но в любом случае – рефлексия восприятия).
Третий этап квантово-нарративной цепочки, соответствующий
осмыслению воспринятого слова (или осмыслению рефлексии) – автопроекция, т.е. проекция на структуры собственного сознания, обладающие
системой «знания о…», т.е. пресуппозицией знания.
Указанные этапы квантово-нарративной цепочки представляют
собой симмультанный (одновременный, взрывной) акт, находясь в
постлогическом (гиперлогическом) пространстве сознания и являются
модификацией интеллектуального действия (сравнения, сличения, сопоставления, вывода), не обладающего элементами осознания, а приобретающего признаки некоторого «непосредственного эмоционального думания». При этом смысл как непременный компонент знака
встраивается в эмоционально детерминированное ядро высказывания/текста, а не выводится логическим путем из знака и контекста его
употребления. Интересно, что симмультанно-эмотивное восприятие
своего текста языковым сознанием постлогического типа присуще
также восприятию дологического (маргинального) сознания, правда,
с поправкой на круг непосредственных интересов индивидуума. Вместе с тем, такое сходство знаков постлогического и дологического сознания – кажущееся: монадные (свернутые) знаки дологического сознания могут быть развернуты в дуальные (по модели «знак – предметное значение знака»), а монадные (свернутые) знаки постлогического сознания могут быть развернуты в континуальные, включающие
в себя не только триаду (знак – значение – смысл), но и смысловой
континуум в виде контекста, интертекста, суммы ситуаций субъективного интеллектуального выбора и т.п.
Рассмотрим
некоторую
последовательность
словарнонарративных текстов, расположенных в когнитивной области текстов
от публицистических до художественных, хотя внутреннюю нарративность можно отметить и для ряда научных текстов, где она выражается
в ракурсе представления содержания (слова, понятия, системы/группы понятий и т.п.). Эта достаточно произвольно избранная
последовательность текстов располагается нами в соответствии с набором (уровнем выраженности: минимальный/максимальный) следующих
когнитивных параметров: 1. степень приближения к традиционному
словарю как научно-информационному жанру прозы; 2. степень осознанности автором «особости» жанра или стилистического приема; 3.
степень интертекстуальной и/или ассоциативной отнесённости текста
(в его восприятии автором/читателем).
Следует также учесть, что все указанные параметры моделируются с позиции наблюдателя и поэтому требуют, конечно, дополни-
23
тельной верификации в более широком контексте. Этот широкий историко-культурный контекст выявляется в сличении различных текстов
культуры (письменных, живописных, музыкальных и т.п.) и может
приписываться каждому произведению индивидуального творческого
акта некоторой эпохи (в частности, эпохи постмодерна).
Наблюдения над корпусом текстов показывают, что в нем (в соответствии с заявленными параметрами) выделяются следующие
группы.
1 группа – словарно-нарративные тексты эмотивного типа, к которым относятся литературные произведения, задуманные автором в форме
словаря и/или гиперсловаря 1, отличающиеся следующим способом выражения когнитивных параметров: параметр (1) – минимальный уровень;
параметр (2) – максимальный уровень; параметр (3) – максимальный уровень. Другими словами, в 1 группе текстов представлены тексты, авторы
которых создавали художественный текст, в слабой степени соответствующий информационным стандартам словаря (гипертекстового словаря). К таким текстам в современной русской прозе, в частности, относятся
книги Кати Метелицы «Азбука жизни» и «Лбюовь», где форма словаря
обыгрывается в жанровом и смысловом аспектах, придавая тексту не только глубоко ироничный характер, но и преобразуя его в обобщенный когнитивный парадокс, т.е. в ситуацию абсурда: «После прочтения «Азбуки
жизни» очевидно, что форма словаря взята Катей Метелицей для «прикола», но на этом «приколе» она категорически настаивает. Например, снабжает книжку указателем (одновременно «предметным» и «именным»), что
создает впечатление полного абсурда – научный аппарат для лирической
биографии»2. Текст в этом случае предстает в виде «большой» метафоры,
расшифровка которой не предполагается, а информационный контекст не
является значимым ни для автора, ни для читателя.
2 группа – словарно-нарративные тексты информационно-эмотивного
типа, к которым относятся тексты, созданные по типу интернет-сайтов,
предполагающих обязательную комбинацию ссылок и гиперссылок.). Когнитивные параметры выражены в них в следующем виде: (1) – минимальная степень; (2) – максимальная степень, т.к. является проявлением некоторой идеологии издания; (3) – минимальная степень. К подобным текстам в современной русской прозе исследователи относят журнальные
тексты – годовые отчеты, составленные в форме словарей, в которых информационное и ассоциативно-образное поля индивидуального языкового
сознания пересекаются, что становится своеобразной интеллектуальной
задачей и для автора и для читателя. Примерами такого рода текстов могут служить «Специальный номер журнала «Большой город» (от 13.12.06)
1
2
См. статью И.Е. Фадеевой в данном сборнике.
Кронгауз М. Указ. соч. С. 56.
24
и № 24 журнала «Афиша» за 2006 год. Здесь, как и в первой группе текстов, просматривается определенный ремейк идеи литературного словаря
М. Павича, однако исполнение этого замысла совершенно иное: создание
некоторого ментально-вербального образа стандартизированной картины
мира читателя (потребителя информационной услуги), имеющего явные
социокультурные признаки интеллектуального маргинализма: такой словарь «в меньшей степени напоминает традиционный словарь, а в большей
– словарную новостную ленту, если это словосочетание имеет какойнибудь смысл»1.
3 группа – словарно-нарративные тексты информационного типа, к
которым относятся, с одной стороны, т.н. «серьезные» словарные тексты
разной прагматической направленности, а с другой – те информационные
тексты СМИ, которые представляют собой эманацию нарративноквантовой модели современного языкового сознания (сознания авторажурналиста). Когнитивные параметры первой подгруппы («серьезные»
тексты): (1) – максимальное выражение; (2) – максимальное выражение;
(3) – максимальное выражение. Т.о., этот тип текста является наиболее (а)
информативным; (б) наиболее ассоциативным; (в) наиболее суггестивным,
влияющим на состояние и деятельность индивидуального сознания, и может быть назван когнитивно сильным. К этому типу текстов относится,
например, словарь Сергея Чупринина «Русская литература сегодня. Жизнь
по понятиям». Вторая подгруппа – («автоматические» тексты) обладает
иными когнитивными параметрами: (1) – минимальное выражение; (2) –
минимальное выражение; (3) – минимальное выражение, и является, очевидно, когнитивно слабым. К этому типу принадлежат многочисленные
тексты (фрагменты текстов) современных СМИ, демонстрирующих явную
социальную тенденцию к ослаблению когнитивной составляющей процесса массового текстопорождения.
Представляя собой достаточно сложное явление, современный
нарративный текст (дискурс) приобрел хорошо наблюдаемые квантово-нарративные черты, что стало серьезно влиять на исторические
описания и «новые» трактовки, когда пространственно-временная последовательность все больше уступает место нелинейности, «рваности», клиповой эмоционально ориентированной виртуальности. Многое говорит о том, что мы наблюдаем серьезное изменение языкового
сознания индивидуума (которое уже невозможно игнорировать), ведущее к некоторой новой постлогической языковой и интеллектуальной
реальности.
1
Там же. С. 154.
25