Идея "скрещения" Востока и Запада в романе

В.П. Крючков
"ГОЛЫЙ ГОД" Б. ПИЛЬНЯКА И "СЕРЕБРЯНЫЙ ГОЛУБЬ" А. БЕЛОГО:
ИДЕЯ "СКРЕЩЕНИЯ" ВОСТОКА И ЗАПАДА
// // Вопросы социальной психологии. Вып. 6 (11): Сб. научн. трудов. – Саратов: ИЦ
«Наука», 2010. С. 165-172.
В романе Пильняка "Голый год", как и в романе А. Белого "Серебряный голубь", актуализируется проблема национально-исторического самоопределения России, ее выбора в ситуации давнего сосуществования враждебных друг другу Востока и Запада. Одним из возможных вариантов снятия
противоречия между Востоком и Западом является их "скрещение", то есть
соединение того лучшего, что есть в каждом из них. В художественной литературе эта идея была "испытана" в романе А. Белого "Серебряный голубь" - в
"эпизоде из жизни сектантов", первой части задуманной трилогии "Восток
или Запад".
В свое время идея противостояния Востока и Запада была неоднозначно оценена современниками1. "Серебряный голубь" А. Белого – воспринимается как аллюзия на соловьевскую теорию "панмонголизма", согласно которой России грозит "монгольская (желтая) опасность", идущая с Востока (см.
сочинение "Три разговора" Вл. Соловьева и стихотворение "Панмонголизм"
(1894). Ср. в "Серебряном голубе" предсказание барона, "западника" Павла
Павловича Тодрабе-Граабена: "Русские люди вырождаются; европейцы вырождаются тоже; плодятся одни монголы да негры… Россия - монгольская
страна; у нас всех - монгольская кровь, не ей удержать нашествие: нам всем
предстоит пасть ниц перед богдыханом…" [Белый 1990: 229]. Путь Петра
Дарьяльского - "человека Запада", "идущего на Восток" к сектантам [Белый
1990: 250], становится для него гибельным; идея скрещения Востока и Запада сектанта Кудеярова, заключающаяся в соединении его сожительницы "духини" Матрены с Петром Дарьяльским для рождения спасителя, оказывается
"химерой".
Продолжение и развитие идея "скрещения" Востока и Запада, являющаяся центральной коллизией "Серебряного голубя", находит в "Голом годе"
- в плане спасения России, который созрел в воспаленном воображении проживающего в подвале ордынинского дома сапожника Семена Матвеевича
Зилотова2, сектанта в идеологическом смысле, под влиянием книг Запада
Неприятие она вызвала у Д.С. Мережковского: "Ошибка Белого - ошибка всех старых и
новых славянофилов: русскому Востоку противопоставляется европейский Запад, как религиозной полноте - пустое место… "бритый барин" - такая же карикатура на Запад, как
столяр Кудеяр - на Восток… Это не две правды, а две лжи. Какая лучше? Обе хуже… На
вопрос: Восток или Запад? - единственный ответ - отрицание самого вопроса: не Восток
или Запад, - а Восток и Запад…" [Цит. по: В.М. Пискунов Белый 1995: 317].
2
Связь "Голого года" с "Серебряным голубем" и "Петербургом" была отмечена уже первыми читателями "Голого года": "Написан роман сильнее к концу. Вначале видно влияние
1
("Пентаграмма, или Масонский знак, перевод с французского"! [I: 128]:
"скрещении" девственницы Оленьки Кунц и иностранца товарища Лайтиса в
алтаре церкви с целью рождения нового Спасителя, которого собирается
воспитать и через двадцать лет предъявить миру Зилотов: " Черная магия черт! … Бога попрать! В церкви, во алтаре, Россия скрестится с Западом. …
Спасти Россию! - мечтанья юности и иссушенный мозг в мечтаньях!" [I:
129]3.
Таким образом, линии Кудеяров – Матрена - Дарьяльский ("Серебряный голубь") соответствует линия Зилотов –– Оленька Кунц - Лайтис.
Проекция коллизии романа А. Белого на новую эпоху – эпоху революции в
романе "Голый год" не является неожиданной, она была "задана", помимо
прочего, комментариями к роману самого А. Белого: "Секта голубей… мистическая и вместе с тем революционная [выделено мной – В.К.]" [Белый
1990: 128].
Сходство между Кудеяровым и Зилотовым актуализируется Б. Пильняком уже на уровне их внешности. А. Белый в "Серебряном голубе" во
внешности и образе жизни столяра Кудеярова акцентирует его сходство с
волком, - его оборотническую природу. Б. Пильняк также постоянно подчеркивает сходную деталь - сапожник Зилотов (сближает Кудеярова и Зилотова
и их профессиональная принадлежность "мастеровых людей) "ходил походкой, похожей на походу старого кобеля" [I: 48], "иссушенной своей походкой,
как старый кобель" [I: 126], внешне напоминая Кудеярова.
В имени Семен Матвеев Зилотов, очевидно, содержится отсылка к
имени одного из апостолов Иисуса Христа - Симона Канонита или Зилота
("Зилоты составляли фанатическую секту иудеев и отличались особенной
ревностью к соблюдению обрядового закона" [Библейская энциклопедия, Т.
1: 149]. Новозаветным происхождением имени Семена Зилотова "объясняется" особая ревность, фанатизм автора мистического плана спасения России в
"Голом годе".
На пародийный характер теории Зилотова, то есть доведения ее до абБелого (конструктивно – "Петербург", тематически – "Серебряный голубь". Но постепенно Пильняк освобождается от этого влияния, и уже последние страницы незабываемы по
своему индивидуальному штампу" [Шагинян 1971: 777; см. также: Трофимов 1998: 83].
"Сегодня "Голый год" может быть воспринят … по сходству с "Петербургом" А. Белого (и
здесь глубина сходств и различий еще недостаточно осознана)" [Тамарченко 1991: 16]. В
"Голом годе" ощутимо влияние также "Симфоний" (особенно "Второй, драматической")
А. Белого, и стилистически, и тематически. В частности, идея мистика Сергея Мусатова о
рождении "Женой, облеченной в солнце", белого всадника, который будет пасти народы
"жезлом железным". К. Мочульский в связи с этим замечает: "Из мистической мании своего героя Белый делает буффонаду", добавляя здесь же, что шарж и пафос у А. Белого во
"Второй, драматической" симфонии неотделимы, что характерно также и для "Голого года" Б. Пильняка
3
Эта сцена вызвала критику В. Шкловского: "Зилотов же инсценирует в романе "мистическое" обладание Оленьки Кунц Лайтисом, на престоле церкви. Это самое натянутое и
ненужное место романа". [Шкловский 1990: 269].
сурда, указывается в романе неоднократно. Травестируется зилотовская идея
Москвы – нового Рима, всемирной столицы, к которой "склонились" Берлин,
Вена, Париж, Лондон, Рим: пятиугольный картон (мистическая пентаграмма,
символизирующая, по Зилотову, осевое положение Москвы среди столиц
Европы) в сложенном состоянии "стал походить на помидор, окрашенный
снизу красным" [I: 48]. Мотивирующим в данном случае, очевидно, является
тот фрагмент "Серебряного голубя", где упоминается правильный пятиугольник, на каждой стороне которого построены равнобедренные треугольники, - в средние века распространенный магический знак.
Образ начетчика ("о, книги!"" [I: 128]) Зилотова – изначально гротескный, и его фанатическая идея является следствием контузии, полученной им
во время первой мировой войны, после чего он "…возвратился в мир реальностей только через месяц… Не приметив мудрости избяной Руси, узрел великую тайну [выделено мной – В.К.]" [I: 128]. Дискредитации служат и элементы дьявольщины, сопровождающие магические действия Зилотова (запах
серы в его подвале во время мистических опытов и т.п.). Демонические мотивы также сближают образ Зилотова с Кудеяровым с его чувственной одержимостью, мистическим экстазом, незримый дьявол - главное действующее
лицо священнодействия Кудеярова. А. Белый писал о замысле своих произведений в 1914 г. в письме к Иванову-Разумнику, уже закончив работу над
двумя книгами: "Серебряный голубь" - это Восток без Запада, а потому тут
встает Люцифер (голубь с ястребиным клювом)" [Утехин Белый 1990: 13].
Главный упрек, который автор-повествователь адресует Зилотову
(своеобразному юродивому новой России ради) заключается в том, что он
прожил жизнь, "не приметив мудрости избяной Руси" [I: 128]. Пожар, в котором гибнет Зилотов, это и внесубъектно выраженная позиция автора – творца
("режиссера") произведения своему герою, и в то же время – часть мистического плана Зилотова по спасению России, см. его пророчество: "Кровью алтарь обагрится. А потом все сгорит, и иностранец – огнем!" [I: 49]. Одновременно с Зилотовым сгорает, и это симптоматично, и автор другого проекта –
архиепископ Сильвестр.
Мотив пожара, как и весь сюжет предполагаемого спасения России с
помощью нового, рожденного в России, Спасителя, является тоже реминисценцией из "Серебряного голубя", ср. в этом смысле программный для "Голого года" фрагмент из размышлений героя "Серебряного голубя" Петра Дарьяльского, в котором угадывается сюжет будущего романа Б. Пильняка:
"Много есть на западе книг; много на Руси нескáзанных слов. Россия есть то,
о что разбивается книга, распыляется знание, да и самая сжигается жизнь; в
тот день, когда к России привьется запад, всемирный его охватит пожар: сгорит все, что может сгореть, потому что только из пепельной смерти вылетит
райская душенька – Жар-Птица" [Белый 1990: 226]. Пожар в монастыре Введеньё-на-горе, в свете реминисценций из "Серебряного голубя", приобретает
символическое значение всемирного очистительного пожара, причем сцена
гибели Зилотова (узнавшего, что все в алтаре монастыря произошло не так,
как было им задумано) рисуется в сниженном плане: "Семен Матвеев Зилотов подошел к краю, постоял перед полымем, крикнул что-то дикое и, прижав ладони к лицу, бросился – упал вниз, в дым, в метелицу искр, в полымя"
[I: 126]. Характерна в данном случае сама направленность движения Зилотова (его "душеньки") – не "вверх" из очистительного пламени, а "вниз", что
воспринимается как возвращение к демоническому первоначалу.
Пожар в монастыре, в свою очередь, подготавливается в романе мотивом знойного солнца с его ведущей семой 'чрезмерности, избыточной напряженности состояния мира': "Загорелся день, яркий-жаркий" [I: 50] - в главе,
где Зилотов излагает свой план спасения России Сергею Сергеевичу, а затем
в главе, предшествующей описанию пожара монастыря: "День испепелял
зноем, знойные солнцевые лучики плавили воздух, в монастырском саду
кричали воробьи" [I: 121]. Вообще вся эта сцена, видимо, была задумана автором как откровенная инсценировка, театрализованное представление на
тему сюжета А. Белого, на что указывает прямая авторская ремарка в начале
главы "Монастырь Введеньё-на-горе", а также явно театральный характер
освещения, скорее искусственного, в представлении на древнерусскую тему:
"На востоке легла алая лента восхода, туманы [аналог театрального занавеса
– В.К.] поползли к небу, ввысь, луна побледнела. Несколько минут мир и город Ордынин – церкви, дома, мостовые – были зелеными, как вода, как заводь (в эти минуты монастырь походил на декорации из театра). Затем мир и
город Ордынин стали желтыми, как листопад. И золотой короной из ночи
поднялось солнце" [I: 119].
В отличие от линии Кудеяров – Матрена – Дарьяльский в "Серебряном
голубе" линия Зилотов –– Оленька Кунц - Лайтис в «Голом годе» лишена
мистической глубины4, в ней более обнажено бытовое, телесное, физическое
начало, что явствует из анализа образа Оленьки Кунц и сопоставления его с
образом Матрены.
В отличие от антропонима Матрена Семеновна Кудеярова, в звуковом
строе которого присутствует исконно русская стихийная мощь, ядреность и
укорененность в национальном ментальном бытии, имя Оленька Кунц (Ольга
Семеновна Кунц, отметим общность отчества и в том, и в другом случае) обладает иной фоносемантикой: в этом имени на первый план выходит округлое, женственно-жеманное, манерное, претенциозное, чему способствует и
уменьшительно-ласкательная форма. Однако внешняя "уменьшительноласкательность" Оленьки оригинально сочетается с фамилией-неологизмом кратким, хищно-опасным антропонимом Кунц, образованным, видимо, от
слова куница, в котором присутствует сема 'изящной хищности', как и в образе Матрены, - "зверихи" и "ведьмы" [Белый 1990: 254]. Фонетически Кунц
"Мистика - для меня пустой звук: ничего непонятного – ни водяных, ни чертей, ни богов.
Все просто-просто. Миром движет мировой закон, который не понятен уму человеческому, но которому, это вполне понятно мне, ничего не надо от людей" [Из дневниковых записей Б. Пильняка 6 мая 1911 г. Цит. по: Грякалова 1998: 16].
4
ассоциируется с названием другого представителя семейства куньих - со
скунсом (характерный для Пильняка прием столкновения смыслов), что придает соответствующие коннотативные оттенки значению носителю созданного Пильняком антропонима.
Фамилия Оленьки Кунц образована также в соответствии с ее индивидуальными принципами грамматики ("Оленька Кунц говорила: "вы меня любит?", а не - "вы меня любите?" [I: 47]) и характеризует манерность ее речи и
поведения, за которой, однако, таится хищное содержание, звериное, животно-физиологическое начало. Именно эта грань образа Оленьки Кунц позволяет сближать ее с Матреной Семеновной Кудеяровой, сожительницей столяра Кудеярова, из "Серебряного голубя". Якобы беззащитность, целомудренность Оленьки Кунц вводят Зилотова в заблуждение и побуждают избрать
ее в качестве "девственницы" для осуществления его плана "скрещения" с
иностранцем товарищем Лайтисом. "Кудеяровский план "претворить" дух в
"плотское естество", - замечает В.М. Пискунов, - на деле оказывается простым сводничеством, игрой на самых низменных инстинктах, просыпающихся в Дарьяльском при встрече с безбровой рябой бабой Матреной" [Цит.
по: Белый 1995: 8]. Аналогичным образом реализуется и план Зилотова: как
и в случае с Матреной, выбор Оленьки на столь ответственную роль обернулся не более, чем грубым физиологическим фарсом, пародией, оказался в
конце концов трагическим для мужских персонажей – исполнителей задуманного: Дарьяльской погиб от рук своих бывших единомышленниковсектантов, Лайтис был арестован "компартом".
Товарищ Лайтис, по аналогии с Петром Дарьяльским из "Серебряного
голубя", является "человеком запада" (и в прямом, а не только в переносном
смысле), что и обусловило выбор Зилотова. Формально являясь одним из вариантов пильняковских "кожаных курток", Лайтис вместе с тем выбивается
из их ряда: он носит "бархатную куртку", то есть ему не чужды духовные запросы (он играет на скрипке), интеллигентность и вытекающая из нее, по
Пильняку, неукорененность, беззащитность в жизни. Сатирический план в
этом образе, как и в образе Дарьяльского в отличие от Кудеярова – Зилотова
и Матрены – Оленьки Кунц, выражен менее ярко: Ян Лайтис является жертвой безумного плана Зилотова. Как и для Дарьяльского, восточная экзотика
для Яна Лайтиса оказывается гибельной.
Таким образом, идея скрещения Востока и Запада в романе «Голый
год» Б.Пильняка также, как и у А.Белого в романе «Серебряный голубь»,
предстает как бесперспективная. Историческую перспективу Пильняк в самом начале 1920-х годов видел в возврате к национальным истокам и традициям.
Литература
Здесь и далее роман А.Белого цитируется по изданию: Белый А. Серебряный голубь:
Повести, роман / Автор вступит. ст. Н.П. Утехин. - М.: Современник, 1990. 605 с.
Роман Б.Пильняка «Голый год» цитируется по изданию: Пильняк Б.А. Собр. соч.: В 6
т. / Состав., вступит. ст., коммент. К. Андроникашвили-Пильняк. - М.: Терра - Книжный
клуб, 2003-2004. Далее в тексте указывается том и страница.
Белый А. Серебряный голубь: Повести, роман / Автор вступит. ст. Н.П. Утехин. - М.:
Современник, 1990. 605 с.
Белый А. Собрание сочинений: Серебряный голубь; Рассказы / Вступит. ст. В.М.
Пискунова. - М., 1995. 335 с.
Шагинян М. Борис Пильняк // Шагинян М. Собр. соч.: В 9 т. Т. 1.- М.: ГИХЛ, 1971.
С. 773-778.
Трофимов И. Провинция Бориса Пильняка. - Даугавпилс: Даугавпилс. пед. ун-т. Каф.
рус. лит. и культуры. 1998. 32 с.
Тамарченко Н.Д. "Голый год" Б. Пильняка как художественное целое // Б.А. Пильняк.
Исследования и материалы. Вып. 1. – Коломна: Изд-во Коломенск. пед. ин-та, 1991 С. 1626.
Шкловский В. Пильняк в разрезе // Шкловский В. Гамбургский счет: Статьи. Воспоминания. Эссе (1914 - 1933) / Составление А.Ю. Галушкина и А.П. Чудакова; Предисл.
А.П. Чудакова; Коммент. и подг. текста А.Ю. Галушкина. - М.: Советский писатель, 1990.
С. 259-276.
Грякалова Н.Ю. Бессюжетная проза Бориса Пильняка 1910-х - начала 1920-х годов
(генезис и повествовательные особенности) // Русская литература. 1998. № 4. С. 14-38.