Мещанство

Мещанство
Мещанство – мировоззрение и стиль жизни, в центре которого стоит
стремление к обладанию собственностью и ее приумножению. Для русской
культуры приблизительно с 80-х годов XIX века - одно из структурообразующих
понятий, противостоящее по основным параметрам понятию интеллигенции.
Слово «мещанин» появляется в древнерусских текстах где-то с конца XV в.
Сначала оно означает жителя западнорусских и польско-литовских городов
(называвшихся
«место»),
представляющего
торгово-ремесленную
часть
населения. Затем – мелкого ремесленника или торговца, входящего в городское
податное сословие, позднее - горожанина низшего разряда, занимающегося
мелочной торговлей, промыслами, работой по найму. Такое «сословноправовое» значение остается базовым до 80-х годов XIX века (в словаре Даля
представлено только оно) и превалирует в повседневной речи и художественной
литературе вплоть до революции.
Кардинальная трансформация базового значения слова связана с именем
А.И. Герцена. В эссе «Концы и начала», а также в «Былом и думах» он
фактически конструирует новую категорию, занимающую важное место в его
исторической концепции. Синонимами мещанства в текстах Герцена служат
понятия «купечество» и «буржуазия». Можно сказать, что «мещанство» в его
понимании соответствует современной категории «среднего класса», но с
существенно иными коннотациями.
Мещанство для Герцена – итог развития всей предшествующей западной
цивилизации. Характеризуя состояние западного общества третьей четверти XIX
века, он говорит о «в глубь уходящей, из глуби поднимающейся, тонкой,
нервной, умной, роковой безнравственности, которыми разлагаются, страдают,
умирают образованные слои западной жизни» («Концы и начала»). Основные
оппозиции, важные для понимания смысла вводимой Герценом категории,
можно обозначить как «прошлое Европы» - «ее настоящее» и «Европа» –
«Россия». В рамках первой оппозиции Герцен противопоставляет
фигуре
мещанина образ рыцаря. «Рыцарь был больше он сам, больше лицо, и берег, как
понимал, свое достоинство, оттого-то он, в сущности, и не зависел ни от
2
богатства, ни от места; его личность была главное; в мещанине личность
прячется и не выступает, потому что не она главное: главное - товар, дело, вещь,
главное – собственность» («Былое и думы»). Бретер, невежда, разбойник и
монах, пьяница и пиетист одновременно, рыцарь, по Герцену, во всех своих
проявлениях был откровенен и свято чтил свой кодекс чести, купец же лгал,
хитрил, обсчитывал рыцаря, и эта разрушительная для личности деятельность
сформировала его характер. «Под влиянием мещанства все переменилось в
Европе. Рыцарская честь заменилась бухгалтерской честностью, изящные нравы
- нравами чинными, вежливость - чопорностью, гордость - обидчивостью, парки
- огородами, дворцы - гостиницами, открытыми для всех (то есть для всех
имеющих деньги)». При этом новой целостной картины мира не возникло,
мировоззрение
мещанства
сформировалось
в
результате
эклектического
соединения разнородных культурных фрагментов, подчиненных единому
принципу – умножению собственности. Этот принцип лежит в основе
протестантизма – «религии, примирявшей совесть христианина с занятием
ростовщика», морали и нравственности, подчиненным постулату: «неимущий
должен всеми средствами приобретать, а имущий – хранить и увеличивать свою
собственность». Мировоззрение мещанства эстетически бесплодно и в силу
своей безликости и однотонности оказывается камнем преткновения для
подлинного искусства («Художник, который превосходно набрасывает человека
совершенно голого, покрытого лохмотьями или до того совершенно одетого, что
ничего не видать, кроме железа или монашеской рясы, останавливается в
отчаянии перед мещанином во фраке» («Концы и начала»). Искусство
становится в доме мещанина одним из элементов мебели, предметом интерьера.
Основные достоинства мещанина по Герцену – молчалинские умеренность и
аккуратность. Основной императив: «Наживайся, умножай свой доход, как песок
морской, пользуйся и злоупотребляй своим денежным и нравственным
капиталом не разоряясь, и ты сыто и почетно достигнешь долголетия, женишь
своих детей и оставишь по себе хорошую память» (Былое и думы»).
Приведенную
характеристику
можно
дополнить
портретом
мещанина,
нарисованным позднее Горьким: «Подумайте, как это красиво — в центре мира
стоит жирный человечек с брюшком, любитель устриц, женщин, хороших
стихов, сигар, музыки, человек, поглощающий все блага жизни, как бездонный
мешок. Всегда несытый, всегда трусливый, он способен возвести свою зубную
3
боль на степень мирового события, «я» для этого паразита — все!» («Заметки о
мещанстве»).
В созданной Герценом картине заметно раздражение русского аристократа на
бросающееся в глаза «обмельчание» жизни, и описанный им идеальный тип
весьма сложно соотносится с реальностью. Следует заметить, однако, что многие
из приведенных характеристик вполне сопоставимы с теми, в которых Макс
Вебер позднее будет описывать протестантскую этику.
Переходя ко второй оппозиции, обратим внимание, что мещанство
выступает для Герцена как западное явление, пока еще органически чуждое
России. В целом его характеристика русского человека вполне соотносится с
приведенным описанием рыцаря-аристократа: несмотря на «горячку опьянения,
захватившую целое сословие, сорвавшееся с пути, без серьезного плана и цели»,
несмотря на скрытое наносным лоском варварство, грубость разврата, русская
культура в лучших ее представителях сохраняет и свой кодекс чести, и не
подчиняющуюся никакому нормированию индивидуальную яркость. В своей
положительной части историософская модель Герцена вполне укладывается в
схему, разработанную Чаадаевым, ранним Киреевским, и затем с удивительным
постоянством воспроизводимую в отечественной традиции на протяжении всего
девятнадцатого и начала двадцатого века: русский народ «не принимал почти
никакого участия в семейной хронике Запада», европейское влияние носит для
него поверхностный характер, и хотя пока еще он не сформировался в
сопоставимое с Западом культурное целое, у него есть возможность избежать
западного пути (т.е. не «окостенеть» в мещанстве) и сказать свое, не слыханное
еще слово в мировой истории. Вполне солидаризируясь здесь со славянофилами,
он находит возможности для такого альтернативного пути в крестьянской
общине.
С 70-х годов XIX века трактовка Герцена начинает использоваться в
публицистических,
политических
эссеистике,
затрагивая
слабо
текстах,
массив
социально
художественной
ориентированной
литературы,
где
сохраняется базовое значение мещанства как сословия.
Построение новых интерпретаций в заданном Герценом поле происходит в
конце XIX – начале XX века. Д.С. Мережковский в статье «Грядущий хам»
обращается непосредственно к Герцену. Принимая характеристику Герценом
современной западной культуры как мещанской и соглашаясь с особым статусом
4
России, он считает вопрос о мещанстве вопросом религиозным, не разрешимым
вне рамок религиозного мировоззрения. Мережковский не видит в крестьянской
общине способности к эволюции, позволяющей избежать мещанства. Хотя
полюсом, противостоящим мещанству, все равно остается русский народ,
главной характеристикой этого народа теперь становится не община, а
эсхатологическое сознание, готовность вместе с интеллигенцией приближать
царство Святого Духа, которое по Мережковскому (вполне в логике идей,
развиваемых средневековыми мистиками, например, Иоахимом Флорским),
должно сменить царство Сына («В первом царстве Отца, Ветхом Завете,
открылась власть Божия, как истина, во втором царстве Сына, Новом Завете,
открывается истина как любовь; в третьем и последнем царстве Духа, в
Грядущем Завете, откроется любовь как свобода»). Современную ему ситуацию
в России Мережковский описывает с отчетливыми аллюзиями на уваровскую
триаду: он говорит о трех лицах «грядущего на царство мещанина, грядущего
Хама»: самодержавие; православие; хулиганство, босячество, черная сотня. «Эти
три начала духовного мещанства соединились против трех начал духовного
благородства: против земли, народа – живой плоти, против церкви – живой
души, против интеллигенции – живого духа России» («Грядущий Хам»).
Можно заметить, что важнейшую роль в победе над мещанством
Мережковский
отводит
союзу
интеллигенции
и
народа.
Категория
интеллигенции осмысляется в конце XIX века как антитеза мещанству. Этот
антимещанский пафос выражен, например, в работах Р.В. Иванова-Разумника,
утверждающего, что по своему определению «...интеллигенция есть этически анти-мещанская, социологически - внесословная, внеклассовая, преемственная
группа, характеризуемая творчеством новых форм и идеалов и активным
проведением их в жизнь в направлении к физическому и умственному,
общественному и личному освобождению личности» (История русской
общественной мысли). Мещанство выступает в данной интерпретации как
косная сила, разделяющая интеллигенцию и народ, не дающая возможности им
объединиться для построения грядущего царства свободы.
Иная
интерпретация
демократов.
М.Горький
предлагается
в
работе
авторами
«Заметки
о
из
окружения
мещанстве»
социал-
фактически
приравнивает мещанство и интеллигенцию, называя пошлыми и мещанскими
культ «малых дел», идеи обучения народа, призывы к самосовершенствованию,
5
т.е. любые формы, носящие эволюционный, а не революционный характер.
Мещанскому
индивидуализму
Горький
противопоставляет
героический
индивидуализм, в котором соединяются личная яркость и служение целому. В
его описании узнаются эпические мотивы, характерные для К.С. Аксакова и Н.В.
Гоголя, только место былинного богатыря-крестьянина теперь занимает
рабочий.
Обе позиции оказались востребованными в 20-е годы. Первая из них стала
актуальной для части либеральной интеллигенции, поддержавшей большевиков.
Она выразилась в словах Адриана Пиотровского о том, что стиль эпохи будут
определять рабочий или мещанин, и интеллигенция должна выбирать между
ними, выполняя служебную функцию («Вкусы интеллигенции никогда не
определяли стиля эпохи»). Вторая позиция проявилась в отождествлении
интеллигентности с буржуазностью и восприятии всех традиционных форм быта
как
мещанских, характерном для
левых
радикалов, отрицающих
свое
интеллигентское прошлое. Здесь в качестве главного оплота мещанства
выступает семья. Разрушение всех составляющих традиционного семейного
быта и поиск новых форм, соответствующих изменившейся культурной
ситуации (коммуна, свободные половые связи, совместное воспитание детей) –
важная составляющая радикальных идей 20-х годов. Крайние формы такого
представления о борьбе с мещанством, когда под ним понимаются элементарные
нормы
человеческого
общежития
(чистоплотность,
личная
гигиена,
необходимость отдавать долги и др.) в свою очередь сами объявляются
мещанскими и в этом качестве становятся объектами сатиры (напр., у Зощенко).
В тридцатые годы происходит постепенная реабилитация ценностей,
осуждаемых как мещанские в предыдущее десятилетие. Идеи культурности,
зажиточной жизни объявляются новым лозунгом момента. Мещанство престает
быть врагом номер один, у государства появляются другие враги, на обличение
которых уходят основные силы.
Новый всплеск борьбы с мещанством приходится на 60-е годы, во многом
воспроизводящие культурные идеалы 20-х. Ненависть к мещанству объединяет
поющих под гитару бардов, постигающих тайны атомного ядра физиков и
будущих лидеров диссидентства. В качестве оппозиции собственнику-мещанину
выдвигается альтруист-романтик, ищущий не бытового покоя в окружении
мягкой мебели и безликих фарфоровых безделушек, а предельного напряжения
6
всех сил ради великого дела. Обобщая рассуждения о мещанстве в 60-е годы,
следует отметить, что и портрет мещанина и портрет его антипода сохраняют
поразительную устойчивость на протяжении всего периода с 60-х годов XIX
века до 60-х годов XX.
Оппозиция
«интеллигенция»
-
«мещанство»
также
оказывается
востребованной и на глубинном уровне определяет содержание политических
идей, противостоящих официальной идеологии. Так в работе А.Н. Сахарова
«Размышление о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной
свободе» «трусливая и эгоистическая мещанская идеология» оказывается одной
из главных угроз свободе мысли в современном обществе, противостояние
между СССР и США описывается в контексте «эгоистического, мещанского
подхода
к
отношению
между нациями
и
расами»,
«интеллектуально-
упрощенными, удобными мещанину мифами» называются «миф о еврейской
опасности, об усилении классовой борьбы и о пролетарской непогрешимости,
миф о Мао Цзэдуне» и т.д. Противостоять этим тенденциям, осуществить без
глобальной катастрофы происходящую научно-техническую революцию можно,
с точки зрения Сахарова, «лишь при очень «интеллигентном», в широком
смысле слова, общемировом руководстве».
Со сменой поколений понятие мещанства снова теряет свою значимость.
Будучи категорией, в первую очередь, идеологической и, в отличие от пошлости,
не укоренившись в повседневном или литературном языке, оно отходит на
периферию культурного пространства при смене идеологических установок.
Особенно это заметно в постсоветский период. Стремление к обладанию
собственностью перестает быть предметом осуждения. Активно обсуждается
вопрос о ценностях «среднего класса» - категории, как уже отмечалось, близкой
по
семантике
«мещанству»
Герцена,
но
с
прямо
противоположными
коннотациями. В происходящих процессах глобализации этим ценностям
отводится основное место. Тем самым подтверждается тезис Герцена о
мещанстве как последнем слове европейской культуры, и опровергаются его
надежды на возможность иного пути. В рамках глобалистского подхода
мещанство выглядит как естественное завершение формирующейся мировой
цивилизации. Отмеченные тенденции касаются процессов, происходящих и в
религии, и в искусстве, и в области морали и этики.
7
Литература: 1. Герцен А.И. Концы и начала // Герцен А.И. Соч. в 9 т. Т.7,
М., 1958. 2. Герцен А.И. Былое и думы // там же. Т. 5. М., 1956. 3. Мережковский
Д.С. Больная Россия. Л., 1991. 4. Горький М. Заметки о мещанстве // Горький М.
Собр. Соч. в 30 т. Т. 23. М., 1953. 5. Вайль П., Генис А. 60-е. Мир советского
человека. М., 2001. 6. Boym S. Common places: mythologies of everyday life in
Russia. Cambr., Mass.; L., 1994.
В.В. Глебкин