Николай Мальбранш - РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ
advertisement
www.koob.ru Nicolas Malebranche DE LA RECHERCHE DE LA VERITE Николай Мальбранш РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ САНКТ-ПЕТЕРБУРГ .НАУКА" 1999 ОГЛАВЛЕНИЕ Е. Смелова. Вступительная статья Предисловие ................ Стр. 5 33 КНИГА ПЕРВАЯ О ЧУВСТВАХ ГЛАВА I I. О природе и свойствах рассудка (entendement). — II. О природе и свойствах воли и о том, что такое свобода ............. ГЛАВА II I. О суждениях и умозаключениях. — II. О том, что они зависят от воли. — III. Как должно пользоваться свободою по отношению к ним. — IV. Два главных правила, чтобы избежать заблуждения и греха. — V. Необходимые размышления об этих правилах ....... ГЛАВА III I. Ответ на некоторые возражения. — II. Замечания относительно того, что было сказано о необходимости очевидности ........ ГЛАВА IV I. О случайных причинах заблуждений и о пяти главных из них. — II. Общий план всего сочинения и отдельный план первой книги ГЛАВА V I. Два объяснения порчи наших чувств грехом. — II. О том, что не наши чувства, а наша свобода есть действительная причина наших заблуждений. — III. Правило, как не впадать в заблуждения, пользуясь своими чувствами .......................•••••••••••• ГЛАВА VI I. Об обманах зрения- относительно протяженности самой по себе. — II. Значение этих заблуждений для предметов невидимых. — III. Обманы нашего зрения касательно протяженности, рассматриваемой относительно ............................•••••••••• 47 53 58 62 65 71 ОГЛАВЛЕНИЕ ГЛАВА VII I. Об обманах нашего зрения касательно фигур. — II. Самые малые из них нам совершенно неизвестны. — III. О том, что мы не имеем отчетливого знания и о самых больших. — IV. Объяснения некоторых естественных суждений, которые не позволяют нам обманываться. — V. О том, что эти же самые суждения обманывают нас в отдельных случаях ..................................... ГЛАВА VIII I. Посредством зрения мы не можем узнать величины или скорости движения, рассматриваемого само по себе. — II. Продолжительность движения, без чего невозможно его знать, нам неизвестна. — III. Пример обманов нашего зрения относительно движения и покоя ................................................ ГЛАВА IX www.koob.ru Продолжение. — I. Общее доказательство обманов нашего зрения относительно движения. -— II. Необходимо знать расстояние, на котором находятся предметы, чтобы судить о быстроте движения их. — III. Рассмотрение способов определения расстояния. ....... ГЛАВА Х О заблуждениях относительно чувственных качеств. — I. Различие между душою и телом. — II. Рассмотрение органов чувств. — III. С какою частью тела душа непосредственно соединена. — IV. О воздействии предметов на тела. — V. О том, что они вызывают в душе, и причины, почему душа не замечает движений фибр в теле. — VI. Четыре момента в каждом ощущении, которые смешивают друг с другом .............................................. ГЛАВА XI I. О заблуждении, в какое мы впадаем относительно воздействия предметов на внешние органы наших чувств. — II. Причина этого заблуждения. — III. Возражение и опровержение его............ ГЛАВА XII I. О заблуждениях относительно движений фибр наших органов чувств. — II. Мы не замечаем этих движений или смешиваем их со своими ощущениями. — III. Опыт, доказывающий это. — IV. Три рода ощущений. — V. Заблуждения, связанные с ними .......... ГЛАВА XIII I. О природе ощущений. — II. Мы их знаем лучше, чем думаем. — III. Возражение и ответ на него. — IV. Почему мы воображаем, что не знаем ничего о своих ощущениях. — V. Ошибочно 640 ОГЛАВЛЕНИЕ думать, что одни и те одинаковые ощущения. — же предметы вызывают во всех людях - VI. Возражение и ответ на него ....... 107 ГЛАВА XIV I. О ложных суждениях, сопровождающих наши ощущения, которые мы не различаем от последних. — II. На чем основываются эти ложные суждения? — III. О том, что заблуждение коренится не в наших ощущениях, а только в этих суждениях ............... 114 ГЛАВА XV Объяснение частных обманов зрения, которые послужат нам примером общих обманов наших чувств ..................... ГЛАВ»А XVI I. Обманы наших чувств служат нам общими основаниями для извлечения весьма многочисленных ложных выводов, которые, в свою очередь, служат принципами. — II. Возникновение существенных различий. — III. О субстанциальных формах. — IV. О некоторых других заблуждениях схоластической философии ............... ГЛАВА XVII I. Другой, взятый из морали пример, который показывает, что наши чувства нам доставляют одни ложные блага. — II. Один только Бог есть наше благо. — III. Корень заблуждений эпикурейцев и стоиков ГЛАВА XVIII 1. Наши чувства вводят нас в заблуждение даже относительно таких вещей, которые не принадлежат к чувственным. — II. Пример, взятый из разговора людей. — III. Не следует придавать значения внешности ............................................ ГЛАВА XIX Два других примера. — I. Первый — пример наших заблуждений относительно природы тел. — II. Второй — пример заблуждений относительно свойств этих самых тел ................... ГЛАВА XX Заключение первой книги. — I. Наши чувства нам даны лишь ради нашего тела. — II. Должно сомневаться в том, что они говорят нам. — III. Истинное сомнение не так-то легко ............... 118 120 123 125 128 131 ОГЛАВЛЕНИЕ 641 КНИГА ВТОРАЯ О ВООБРАЖЕНИИ Часть первая ГЛАВА I I. Общее понятие о воображении. — II. Воображение заключает в себе две способности, одну активную и другую пассивную. — III. Общая причина изменений, происходящих в воображении людей, и основная идея этой второй книги ......................... 135 ГЛАВА II I. О жизненных духах и о тех изменениях, которым они вообще подвержены. — II. О том, что млечный сок (chyle) идет к сердцу и производит изменение в жизненных духах. — III. Такое же действие оказывает вино ........................... ГЛАВА III Воздух, которым мы дышим, производит также некоторое изменение в жизненных духах ................................. ГЛАВА IV I. Об изменении в жизненных духах, происходящем в зависимости от нервов, идущих к сердцу и легким. — II. Об изменении, происходящем в зависимости от нервов, идущих к печени, селезенке и во внутренности. — III. О том, что все эти изменения, совершаясь помимо нашей воли, не могут совершаться помимо Провидения. . . . ГЛАВА V 138 441 143 www.koob.ru I. О связи идей разума с отпечатками в мозгу. — II. О взаимной связи, существующей между этими отпечатками. — III. О памяти. — IV. О привычках ....................................... 147 ГЛАВА VI I. Мозговые фибры не подвержены таким же быстрым изменениям, как жизненные духи. — II. Три изменения в них сообразно трем различным возрастам ................................ 156 ГЛАВА VII I. Об общении, существующем между мозгом матери и мозгом ее ребенка. — II. Об общении, существующем между нашим мозгом и другими частями нашего тела; оно ведет нас к подражанию и состраданию. — III. Объяснение происхождения детейуродов и о размножении видов. — IV. Объяснение некоторых видов умственного 41 Рюыскания истины 642 ОГЛАВЛЕНИЕ расстройства и некоторых наклонностей воли. — V. О вожделении и первородном грехе. — VI. Возражения и опровержения их ..... ГЛАВА VIII I. Изменения, которые происходят с воображением ребенка, появившегося на свет, под влиянием разговоров с ним кормилицы, матери и других лиц. — II. Совет, как должно воспитывать детей Часть вторая ГЛАВА I I. О воображении женщин. — II. О воображении мужчин. — III. О воображении стариков .............................. ГЛАВА 11 Жизненные духи по большей части направляются к отпечаткам идей, нам наиболее знакомых, вследствие этого мы не можем судить здраво о вещах ......................................... ГЛАВА III I. О том, что люди ученые наиболее подвержены заблуждениям. — II. Причины, по которым люди предпочитают следовать авторитету, вместо того чтобы пользоваться своим умом. ............ ГЛАВА IV Два дурных действия чтения на воображение .............. ГЛАВА V О том, что люди ученые обыкновенно пристращаются к какому-нибудь писателю, вследствие чего главная цель их — знать, что он думал, а не то, что следует думать ....................... ГЛАВА VI О чрезмерном пристрастии комментаторов к комментируемым ими авторам ........................................... ГЛАВА VII 1. Об изобретателях новых систем. — II. Последнее заблуждение ученых ГЛАВА VIII I. Об умах слабых. — II. Об умах поверхностных. — III. О людях, пользующихся авторитетом. — IV. О тех, которые занимаются опытами ........................................... 157 171 178 182 185 188 190 194 200 203 ОГЛАВЛЕНИЕ 643 Часть третья О заразительности сильного воображения ГЛАВА I I. О нашей наклонности подражать во всем другим, в чем и коренится передача заблуждений, зависящих от силы воображения. — II. Две главные причины, усиливающие эту наклонность. — III. Что такое сильное воображение. — IV. Несколько видов его; о сумасшедших и о тех, кто обладает сильным воображением в том смысле, как это понимается здесь. — V. Два важных недостатка людей с сильным воображением. — VI. О силе убеждения и внушения, какою они обладают .......................................... 209 ГЛАВА II Общие примеры силы воображения ..................... 215 ГЛАВА III I. О силе воображения известных писателей. — II. О Тертулли-ане .................................................. 221 ГЛАВА IV О воображении Сенеки ............................... 223 ГЛАВА V О книге Монтеня ................................... 231 ГЛАВА VI I. О мнимых колдунах и об оборотнях. — II. Заключение двух первых книг КНИГА ТРЕТЬЯ О ПОЗНАНИИ ИЛИ О ЧИСТОМ РАЗУМЕ Часть первая ГЛАВА I I. Мышление одно необходимо присуще духу. Чувствование и воображение лишь модификации. — II. Мы не знаем всех модификаций, свойственных нашей душе. — III. Они отличаются от нашего познания и нашей любви и не всегда даже бывают следствиями их ... ГЛАВА II I. Разум, будучи ограниченным, не может понять того, что имеет в себе нечто бесконечное. — II. Его ограниченность есть начало www.koob.ru 238 247 644 ОГЛАВЛЕНИЕ многих заблуждений. чинять разум вере . III. Особенно ересей. — IV. Следует подглава III I. Философы затрудняют и сбивают с пути свой разум, занимаясь предметами, заключающими слишком много отношений и зависящими от слишком многих вещей, и не придерживаясь никакого порядка в своих научных исследованиях. — II. Пример этому — Аристотель. — III. Наоборот, геометры хорошо поступают в исследовании истины, особенно те, которые пользуются алгеброю и аналитикою. — IV. Их метод увеличивает силу ума, а логика Аристотеля ее уменьшает. — V. Другой недостаток людей ученых ................. ГЛАВА IV 1. Разум не может долго заниматься предметами, не имеющими к нему отношения или не содержащими в себе нечто бесконечное. — II. Неустойчивость воли есть причина этого недостатка прилежания, а следовательно, заблуждения. — III. Наши ощущения занимают нас больше, чем чистые идеи разума. — IV. В этом заключается причина порчи нравов. — V. И невежества большинства людей .......... Часть вторая О чистом познавании О природе идей ГЛАВА 1 I. Что понимается под идеями. Что они действительно существуют и необходимы, чтобы воспринимать все материальные предметы. — II. Перечисление всех способов восприятия внешних предме тов ГЛАВА П Что материальные предметы не отбрасывают от себя чувственных образов, подобных им ................................... ГЛАВА III Что душа не имеет силы создавать идеи. Причина заблуждения, в какое впадают по этому поводу .......................... ГЛАВА IV Что мы не видим предметов посредством идей, сотворенных вместе с нами. Что Бог не создает их в нас всякий раз, когда мы нуждаемся в них ....................................... 253 257 261 267 270 272 276 ОГЛАВЛЕНИЕ 645 ГЛАВА V Что разум, рассматривая свои собственные совершенства, не видит ни сущности, ни бытия предметов. Что таким образом созерцает их лишь один Бог .................................. 278 ГЛАВА VI Что мы видим все вещи в Боге ........................ 280 ГЛАВА VII I. Четыре различных способа созерцать вещи. — II. Как мы познаем Бога. — III. Как познаем тела. — IV. Как познаем свою дущу. — V. Как мы познаем души других людей и чистых духов . 287 ГЛАВА VIII I. Смутная идея бытия вообще, непосредственно представляющаяся разуму, есть общая причина всех неправильных абстракций ума и большинства химер обыкновенной философии, препятствующих многим философам признать основательность истинных принципов физики. — II. Пример, касающийся сущности материи ......... 291 ГЛАВА IX I. Последняя общая причина наших заблуждений. — II. Что идеи вещей не всегда представляются разуму, как только мы этого пожелаем. — III. Что всякий ограниченный разум подвержен заблуждению и почему. — IV. Не должно думать, что существуют лишь тела или духи, и Бог, являющийся духом в том смысле, как мы понимаем духов ........................................ 298 ГЛАВА Х Примеры некоторых заблуждений физики, в которые мы впадаем, потому что предполагаем, что существа, различные по своей природе, свойствам, протяженности, продолжительности существования и размерам, во всем этом сходны .............................. 302 ГЛАВА XI Примеры некоторых заблуждений в морали, зависящих от того же самого принципа .................................... 308 ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРЕХ ПЕРВЫХ КНИГ ..................... 311 КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ О НАКЛОННОСТЯХ ИЛИ О ПРИРОДНЫХ ДВИЖЕНИЯХ ДУХА ГЛАВА I I. Духи должны иметь наклонности, как тела движения. — II. Бог дает духам движение только к Нему. — III. Духи стремятся 646 ОГЛАВЛЕНИЕ к отдельным благам лишь в силу стремления своего ко благу вообще. — IV. Происхождение главных природных наклонностей, которые составят предмет этой четвертой книги ............... ГЛАВА II I. Наклонность ко благу вообще есть причина тревожности нашей воли. — II. Следовательно, нашего недостаточного прилежания и нашего невежества. — III. Первый пример: мораль мало знакома большинству людей. — IV. Второй пример: бессмертие души оспаривается некоторыми лицами. — V. Наше невежество относительно вещей абстрактных www.koob.ru или не имеющих вовсе отношения к нам крайне велико ......................................... ГЛАВА III I. Любознательность естественна и необходима. — II. Три правила, как сдерживать ее. — III. Объяснение первого из этих правил ГЛАВА IV Продолжение. — I. Объяснение второго правила любознательности. — II. Объяснение третьего правила ................... ГЛАВА V I. О второй врожденной наклонности или о себялюбии. — II. Она разделяется на любовь к бытию и к благополучию или любовь к величию и удовольствию ............................... ГЛАВА VI I. О наклонности нашей ко всему, что нас возвышает над другими. — II. О ложных суждениях некоторых благочестивых людей. — III. О ложных суждениях людей суеверных и лицемерных, — IV. О Фоеции, враге г-на Декарта ......................... ГЛАВА VII О желании знания и о суждениях лжеученых ............. ГЛАВА VIII I. О желании казаться ученым. — II. О разговорах лжеученых. — III. Об их сочинениях ............................ ГЛАВА IX Каким образом наша наклонность к сану и богатствам ведет к заблуждению .......................................... 317 320 330 335 338 340 345 349 354 ОГЛАВЛЕНИЕ 647 ГЛАВА X О любви к удовольствию и ее отношении к морали. — I. Следует избегать удовольствия, хотя оно делает счастливым. — II. Оно не должно вести нас к любви к чувственным благам ........... ГЛАВА XI О любви к удовольствию и ее отношении к умозрительным наукам. — I. Как она препятствует нам открыть истину. — П. Некоторые примеры ....................................... ГЛАВА XII I. О третьей врожденной наклонности или о дружбе, которую мы питаем к другим людям. — II. Она склоняет нас одобрять мысли наших друзей и обманывать их ложными похвалами ............ КНИГА ПЯТАЯ О СТРАСТЯХ ГЛАВА I О природе и происхождении страстей вообще ГЛАВА II О связи духа с чувственными предметами, или о силе и обширности страстей вообще .................................. ГЛАВА III Подробное объяснение всех изменений, происходящих в теле и душе при страстях ...................................... ГЛАВА IV О том, что удовольствия и движения страстей вводят нас в заблуждение относительно блага и им должно противиться непрестанно. Каким способом бороться с распутством .................. ГЛАВА V 356 362 Как может действовать на дух мысль о будущих благах и бедствиях ............................................. 375 ГЛАВА ХШ 378 389 393 399 407 О том, что совершенство духа состоит в его связи с Богом через познание истины и любовь к добродетели; и обратно, несовершенство его происходит лишь от зависимости его от тела, по причине расстройства его чувств и страстей ......................... 413 648 ОГЛАВЛЕНИЕ ГЛАВА VI О самых общих заблуждениях страстей некоторые частные при меры ГЛАВА VII О страстях в отдельности и прежде всего об удивлении и его дурных следствиях ...................................... ГЛАВА VIII Продолжение. Как можно хорошо пользоваться восхищением и другими страстями ...................................... www.koob.ru ГЛАВА IX О любви и отвращении и их главных видах .............. ГЛАВА Х О страстях в отдельности, и вообще о способе объяснять их и узнавать заблуждения, которым они служат причинами .......... ГЛАВА XI О том, что все страсти оправдывают себя, и о суждениях, которые они заставляют нас составлять для оправдания себя ..... ГЛАВА XII Страсти, имеющие объектом зло, самые опасные и самые несправедливые, а страсти, наименее сопровождаемые познанием, наиболее живые и наиболее ощутимые .............................. КНИГА ШЕСТАЯ О МЕТОДЕ Часть первая ГЛАВА I План этой книги. Ее предметом будут два общих способа, как сохранять очевидность при исследовании истины .............. ГЛАВА II Внимание необходимо, чтобы сохранять очевидность в наших знаниях. Модификации души делают ее внимательной, но они слишком раздвояют ее способность представления ................. ГЛАВА III Как можно пользоваться страстями и чувствами, чтобы поддерживать внимание разума ................................. 420 424 437 443 446 451 457 463 466 468 ОГЛАВЛЕНИЕ ГЛАВА IV О систематичности, как средстве поддерживать внимание разума, и о пользе геометрии ................................... ГЛАВА V О средствах дать разуму ббльшую широту и способность. Арифметика и алгебра безусловно для того необходимы ............. Часть вторая О методе ГЛАВА I О правилах, которые следует соблюдать в разысканиях истины ГЛАВА II Об общем правиле, относящемся к предмету нашего исследования. Философы-схоластики его не соблюдают, и это является причиною многих заблуждений в физике ....................... ГЛАВА 111 О самом опасном заблуждении философии древних ......... ГЛАВА IV Объяснение второй части общего правила. Философы этого правила не соблюдают, г-н же Декарт соблюдал его с большою точностью ............................................ ГЛАВА V Объяснение принципов философии Аристотеля; в нем мы покажем, что Аристотель никогда не соблюдал второй части общего правила, а также рассмотрим его четыре элемента и его первичные качества .............................................. ГЛАВА VI Общие необходимые указания, чтобы в разысканиях истины и в выборе наук руководствоваться известным порядком ............ ГЛАВА VII О применении первого правила, относящегося к вопросам частным ................................................. ГЛАВА VIII Применение других правил к вопросам частным 650 ОГЛАВЛЕНИЕ ГЛАВА IX Последний пример, приводимый для того, чтобы показать пользу нашего труда. В этом примере ищется физическая причина твердости тел или связи между частицами тел ........................ 572 ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРЕХ ПОСЛЕДНИХ КНИГ ................... 592 Я. А. Слинин. Философия Н. Мальбранша ................. 596 Николай Мальбранш РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ Публикуется по изданию; «Разыскания истины» Николая Мальбранша. Перевод с французского Е. Б. Смеловой. С.-Петербург, 1903. Утверждено к печати Редколлегией серии «Слово о сущем» Редактор издательства Л. М. Попова Художник Л. А. Я цен к о Технический редактор О. В.Иванова Корректоры О.М.Бобылева, Л.М.Бова, Ю.Б.Григорьева и Э. Г. Рабинович Компьютерная верстка Т. Н. Поповой Лицензия № 020297 от 23 июня 1997 г. Сдано в набор 30.10.98. Подписано к печати 22.10.99. Формат 60х901/16. Бумага офсетная. Гарнитура тайме. Печать офсетная. Усл. печ.л.41. Уч.-изд. л. 46.3. Тираж 1050 экз. Тип. зак. №3509. С 232 Санкт-Петербургская издательская фирма «Наука» РАН 199034, Санкт-Петербург, Менделеевская лин., 1 Санкт-Петербургская типография «Наука» РАН 199034, Санкт-Петербург, 9 лин., 12 УДК 14 ББК 87.3 М 21 Редакционная коллегия серии «Слово о сущем» www.koob.ru В. М. КАМНЕВ, Ю. В. ПЕРОВ (председатель), К. А. СЕРГЕЕВ, Я. А. СЛИНИН, Ю. Н. СОЛОНИН Ответственный редактор Я. А. СЛИНИН ТП-99-II-Ns 3 ISBN 5-02-026795-3 © Я. А. Слинин, послесловие, 1999 © Л. А. Яценко, оформление, 1999 «О Jesus, ma lumiere et та vie, nourris-sezmoi de V'otre substance, faites-moi part de ce pain celeste qui donne aux esprits la force et la sante». «Христианские размышления». III. 1. «L'evidence seule eclaire parfaitemennt 1'esprit». «Христианские размышления», I. 3. Николай Мальбранш родился 6 августа 1638 года в Париже и происходил из довольно обеспеченной и знатной семьи. Из десяти детей он был младшим, хилым и болезненным от рождения; впрочем, физическая слабость его не препятствовала раннему развитию мысли, как это было с Декартом, Паскалем и другими. Быстрые успехи в науках, особенно в математике, и легкость, с которою они давались Мальбраншу, возбудили зависть в его братьях, но его кротость и доброта скоро обезоружили их. С детства родители предназначали Мальбранша к духовной карьере, и он получил дома тщательное воспитание под непосредственным наблюдением матери, Екатерины де Лозон, о которой немногие сохранившиеся сведения говорят как о женщине незаурядного ума, любящей и набожной. Есть данные предполагать, что она имела на сына немалое влияние и что именно от нее он унаследовал дар слова. 16-ти лет Мальбранш поступил в College de la Marche. Здесь он изучал схоластическую философию, которая в ту пору доживала последние дни, и не нашел в ней, как он сам говорил, «ничего истинного, великого и даже христианского». Затем он слушал богословие в Сорбонне и потерпел вторично полное разочарование. Он предполагал, по словам его биографа, ученика и друга, отца Андре, в богословии встретить науку о божественных вещах, почерпаемую в Священном Писании и непреложных преданиях, но в то время богословие представляло собой собрание мнений отдельных лиц по поводу пустейших вопросов и бесплодных рассуждений для доказательства непостижимых учений, изложенных без всякой системы и последовательности, вдобавок варварским языком. Мальбранш был изумлен нелепостью схоластической методы, которая Е. СМЕЛОВА требовала от него в философии, всецело подлежащей разуму, слепого подчинения Аристотелю, а в богословии, опирающемся исключительно на божественный авторитет, предоставляла ему довольствоваться доводами и рассуждениями, нередко весьма мало рассудительными. Неудивительно, что, хотя Мальбранш и встретил в школьной науке вопросы, которые впоследствии так увлекали его, он не узнал своего призвания. В 1660 году Мальбраншу было предложено место каноника в Notre-Dame, но он отказался. В это время умерла его мать, а через несколько недель Мальбраншу пришлось пережить новую тяжелую утрату — смерть отца, и, быть может, под влиянием этих горестных событий, он поступил в знаменитую Конгрегацию Ораториан; впрочем, он давно уже тяготел к уединенной созерцательной жизни. Здесь оставался он до конца дней своих, живя на весьма скромные личные средства. Мальбранш вообще отличался бескорыстием и равнодушием к благам мира. Так, впоследствии он без колебаний отказался от своей доли наследства в пользу брата. Конгрегация состояла из священников и была основана с целью воспитания юношества. В противоположность иезуитскому ордену она не преследовала каких-либо политических целей. Члены Конгрегации пользовались сравнительно широкой для духовной общины свободой, сохраняя за собой право по желанию выйти из нее и не встречая препятствий в выборе занятий; здесь с успехом изучали математику, историю, философию и богословие. Опять-таки в противоположность иезуитам, придерживавшимся аристотельского направления, в Конгрегации господствовало идеалистическое платоновское в духе творений блаженного Августина. Этот величайший из отцов Церкви был для французских писателей XVI и XVII вв. излюбленным предметом изучения. Конгрегация же поставила одною из своих задач восстановление учения блаженного Августина. Ко времени поступления Мальбранша в общину туда успели проникнуть и идеи новой философии. Кардинал Берулль, основатель Конгрегации, был лично знаком с Декартом и покровительствовал картезианцам, при преемнике же его картезианская философия преподавалась в школах Ораторианцев. В деле слияния новоплатоновской доктрины с принципами и методою Декартовской философии Мальбранш имел предшественников, из которых самым талантливым был Андре Мартэн, более известный под псевдонимом Ambrosius Victor. Среди учителей и товарищей Мальбранша было несколько незаурядных ученых,' особенно в богословских науках, и 2 философов картезианского направления; он приобрел в них друзей, а позже и почитателей. Однако в первые годы пребывания в Конгрегации Мальбранш всецело сохранял свое предубеждение к философии и ' Ришар Симон, Лонуа (Launoy), Лекуант (Lecointe). 2 Пуассон (Poisson), Лами (Lami). О вероятном влиянии их на Мальбранша см. у Н. Joly. Malebranche. ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ науке, или потому что не распознал под схоластической оболочкой новых течений мысли в теориях своих наставников, или же, как предполагает Олле-Лапрюн, вследствие того что был поглощен подготовкой к принятию священнослужительского сана. Как бы то ни было, он занимался без особого увлечения историей, в частности церковной, и древними языками, греческим, еврейским, что дало ему возможность впоследствии читать тексты в подлинниках. Презрительные отзывы Мальбранша об истории и языкознании, или, как в то время говорили, грамматике, лучше всего свидетельствуют. как мало должны были удовлетворять его эти занятия. «Я предпочел бы, — говаривал он своему учителю, — чтобы книги, трактующие об этих науках, находились в вашей библиотеке, а не в моей голове». Тем охотнее отдавался он молитве, благочестивым размышлениям, самоуглублению, чтению мистиков-богословов и блаженного Августина, стремясь войти в непосредственное и непрерывное общение с Христом и «преисполниться Им». И, ощущая Бога в сердце своем, чувствуя воздействие Бога и размышляя над великими вопросами о Боге, о духе, о конечных целях бытия, он философствовал, не www.koob.ru подозревая того, пока случай не указал ему его призвания. Однажды, проходя по улице Saint-Jacques, а по словам других по Quai des Augustins, он остановился у лавки одного книготорговца, который предложил ему «Трактат о человеке» Декарта. Как известно, трактат этот касается преимущественно физиологии и далеко не принадлежит к лучшим сочинениям знаменитого философа — он даже не закончен — но самый дух его, новизна и оригинальность методы, чисто механическое воззрение на природу поразили Мальбранша, когда он перелистывал книгу, стоя у ларя. Придя домой, он немедленно принялся за чтение и не раз должен был останавливаться: так билось его сердце, так сильно было впечатление! Впервые он встретил истинного ученого и философа, разум холодный и спокойный, судящий о вещах лишь после основательного исследования их, изложение ясное и последовательное, науку, чуждую педантизма, но строгую, освобожденную от силлогистических цепей, методическую. С этого знаменательного в его жизни дня Мальбранш становится философом. Ему было тогда 26 лет. Прежде всего он приступает к обстоятельному изучению трудов Декарта. Он увлечен декартовской методой и усваивает ее вполне; основные положения картезианства, противоположение духа и материи, мышления и протяжения, механическое объяснение всех явлений материального мира представляются ему неоспоримыми истинами. Но когда он обратился к теории познания, то у Декарта она оказалась изложенною слишком общо и неопределенно. Разрабатывая ее, Мальбранш пришел к тому положению, которое он сам называет своим открытием в философии, именно к положению, что мы видим вещи в Боге.' Теория идей заставила Мальбранша опять обратиться 1 Мальбранш Н. Разыскания истины. Кн. I, гл. XIV. Е.СМЕЛОВА к блаженному Августину, в котором раньше он искал объяснения догмы, пищи для благочестивых размышлений, не подозревая философа, с которым он сошелся в новоплатоновской тенденции, ведущей человека через познание к Божеству. У этих двух мыслителей учится Мальбранш философствовать, не принимая ничего на веру, стремясь собственными усилиями доискиваться истины. Подробный план занятий, который он начертал себе, указан в VI книге «Разысканий истины»,' явившихся плодом десятилетней усидчивой работы. В них говорится о природе человеческого разума и о том, как он должен поступать, чтобы избежать заблуждений в науке (Recherche de la verite ou 1'on traite de la nature de 1'esprit de 1'homme et de 1'usage qu'il doit faire pour eviter 1'erreur dans les sciences), — первое и главное сочинение Мальбранша, в котором содержатся все основоположения его системы. Первоначально Мальбранш выпустил один первый том (I—III книги), чтобы узнать мнение публики, а в следующем году (1675) вышло все сочинение в двух, а в позднейших изданиях в четырех томах. Книга имела громадный успех. В ней ярко отразился подъем духа, который переживался обществом в XVII веке и ознаменовался расцветом литературы, как прозы, так и поэзии, математических и естественных наук и, наконец, созданием новой философии, выдвинувшей на первый план познавательно-теоретические и методологические проблемы. Захваченный общим движением, Мальбранш разделяет оптимизм своего времени: он верит в достижимость цели — отыскания безусловной истины, и убежден в непогрешимости декартовской методы, непреложности некоторых его положений. В духе времени он начинает свой труд не с онтологии, а с теории познания. Он следит за всеми новейшими научными открытиями и сам занимается наблюдениями и опытами, изучает математику и механику, мечтает перенести приемы математических исследований в область метафизики, чтобы из немногих основных положений, имеющих очевидную достоверность, вывести логически вытекающие из них следствия. Вместе с Декартом он требует полной свободы для философии. Он непримиримый враг пережитков схоластики и отголосков того переходного времени, которое предшествовало новой философии, когда изучение древних философов и стремление к чистому естествознанию шли рядом с увлечением каббалою и магией. Целые главы в «Разысканиях истины» посвящены полемике со слепыми приверженцами древних, с эмпириками, не руководствовавшимися твердо установленными принципами и правильным методом. Скептицизм, распространившийся широко и свойственный переходным эпохам, нашедший себе блестящего выразителя в лице Монтеня, встречает со стороны Мальбранша также резкую насмешку, как не имеющий ничего общего с истинно философским сомнением. Мальбранш борется против невежества и суеверия, стоит за прекращение судов над ведьмами и 1 Глава VI. ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ колдунами; их он считает душевнобольными и во II книге «Разысканий истины» дает описание того психического процесса, под влиянием которого мнимый колдун утверждается в своей idee-fixe. Но как ни сильно было влияние Декарта, Мальбранша нельзя поставить в ряд с другими картезианцами: во всех своих умозрениях Мальбранш всегда оригинален, его философская система есть продукт его творческой мысли, и корни ее следует искать в тайниках его личного душевного склада. Эта черта его была отмечена и оценена современниками. Новость и глубина его идей, искренняя любовь к истине, которою дышит каждая строка «Разысканий истины», оригинальность и богатство воображения, прелесть стиля сразу обратили на себя внимание. Книга быстро разошлась не только во Франции, но и в других странах, преимущественно в Германии, Голландии и Англии. С 1674 по 1678 год вышло семь изданий, а также несколько переводов на латинский язык.' 2 За «Разысканиями истины» последовал целый ряд сочинений, но они или повторяют «Разыскания истины» с разъяснениями и дополнениями, или касаются исключительно богословия, в частности отношения философии к религии и церковному учению, — вопроса, сильно занимавшего Мальбранша, как и другого великого его современника Лейбница. В личности нашего мыслителя гармонически сочетались глубоковерующий христианин и философ-ученый, и система его представляет попытку слить философию и религию в единое миропонимание. Подобно Декарту, Мальбранш требует для философии полной независимости от всякого авторитета, но им всегда руководит религиозное чувство и этическая мысль, и он уверен, что настоящая философия в конечных своих выводах неминуемо придет к истинам, лежащим в основе христианства. Вера и чувство говорят ему о непрерывном и универсальном действии Бога в мире, но он хочет познать его рассудком. Не отождествляясь с миром. Бог является для него принципом всякого бытия, всякой www.koob.ru жизни, всякого движения, но Он не только необходимое и бесконечное существо, Он еще воплотившийся и искупивший нас Бог, который действует посредством благодати и требует от нас участия в деле нашего спасения. Всеобщий же разум, от которого человек получает свое познание, — это Сын Божий, Иисус Христос; Он — наш единственный учитель, раскрывающий в своей сущности сущность вещей. 2 ' Лучшее издание парижское 1712 г. Conversations chretiennes в 1676 г. Meditations pour 1'humilite et la penitence в 1677 г. Traite de la nature et de la grace в 1680 г. Meditations chretiennes в 1683 г. Traite de morale в 1684 г. Entretiens sur la metaphysique et sur la religion в 1688 г. Traite de Г amour de Dieu в 1697 г. Entretiens d'un philosophe chretien avec un philosophe chinois в 1708 г. Reflexions sur la promotion physique в 1715 г. 10 Е. СМЕЛОВА Укрепляя свою связь с Богом, человек приближается к источнику всякого ведения, что и составляет цель философии, но в противоположность богословию, берущему готовые догмы и лишь развивающему вытекающие из них следствия, философия имеет дело с идеями вещей, и эти идеи подлежат не вере, а разуму, который может успокоиться только на познании ясном и очевидном. Итак, метафизика и религия для Мальбранша имеют раздельное бытие, но они объединены общим принципом. Назвать Мальбранша богословом, занимающимся метафизикой, как это делает Куно Фишер, ошибочно: он философ в полном значении этого слова и в то же время он христианин, проникнутый деятельною верою, которая ни на минуту не перестает воодушевлять его. В «Христианских разговорах», написанных по просьбе герцога Шеврёза непосредственно вслед за «Разысканиями истины», Мальбранш стремился показать, что основоположения его системы вполне согласуются с главными истинами христианской религии. Однако, когда со своей рационалистической точки зрения он попытался дать новое освещение некоторым чисто богословским вопросам, как-то: благодати, действию Провидения, чудесам, — он навлек на себя ожесточенные нападки и обвинения в ереси и новшествах. Вопрос о благодати особенно волновал умы в то время, когда не только богословы и духовные вели страстную полемику друг с другом, но и светские люди. В учении о благодати мнения распадались на три школы: томистов во главе с Боссюэтом, представителей строго католического церковного воззрения; молинистов, отвергавших безусловное предопределение и сильно ограничивавших действие благодати, и, наконец, янсенистов, которые отрицали свободу воли, считали спасение человека зависящим не от дел его, а от искупляющей силы божественной благодати, и верили в предопределение. Своей своеобразной теорией Мальбранш не угодил ни одной из партий. Немедленно ополчились на него иезуиты, но особенно ожесточенною была его полемика с известным янсенистом Арно. Арно, будучи ревностным приверженцем картезианской философии, думал встретить в лице Мальбранша союзника и тем страстнее напал на него, разочаровавшись в своей надежде. На диспуте, устроенном у маркиза Сент-Прёйль (SaintPreuil), спорящие, как и следовало того ожидать, не пришли к соглашению. Тогда Мальбранш обработал для печати небольшой трактат «О природе и благодати», написанный им для архиепископа Гарлея, а Арно должен был представить свои возражения на него. Но Арно, находясь в Голландии и ссылаясь на неимение под рукою трактата,' в книге «Об истинных и ложных идеях» подверг критике самую основу системы Мальбранша — учение об идеях, что было весьма ловким полеми' Это обстоятельство отрицается новейшими исследователями; считается доказанным, что Мальбранш озаботился отослать книгу своему противнику. См.: Н. Joly. Maleb-ranche. ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 11 ческим приемом, так как этим Арно переносил спор из области богословской, представлявшей для него наиболее уязвимую сторону, на чисто метафизическую почву. «Мечтатель» — так называли Мальбранша — не любил споров, считая их пустою и бесцельною тратою времени, и, насколько было возможно, обыкновенно уклонялся от полемики. «Я желаю покоя и упражнения в добродетели», — говорил он. Когда в письмах ему высказывали сомнения, требовали доказательств, разъяснений, нужно было много настойчивости, чтобы получить от него обстоятельный, а не уклончивый ответ; примеров тому немало в переписке его хотя бы с Лейбницем и Мераном. Однако он счел себя обязанным выступить в защиту истины и отвечал Арно. 1 Возражения, разъяснения и новые опровержения следовали почти без перерыва в течение нескольких лет. Оба противника постоянно повторяют одни и те же аргументы, прибегают к одним и тем же приемам, особенно Мальбранш. Глубоко убежденный в непреложности своей философии, ее очевидной истинности, он обыкновенно приписывал критику непонимание его, и потому приступал к новому изложению своих принципов. В нападках на противника обнаружились присущие ему тонкая ирония и сарказм. Появление в печати «Трактата о природе и благодати» встревожило также Боссюэта. Хотя он и не мог указать отдельных мыслей, которые внушили бы ему подозрение насчет ортодоксальности автора, но общее направление книги казалось ему подозрительным. Неоднократно требовал Боссюэт от Мальбранша печатных разъяснений в духе католической церкви, но Мальбранш в свое оправдание отсылал всякий раз Боссюэта к изданным уже трудам и уклонился от полемики, откровенно высказав мотивы, побуждавшие его поступать подобным образом. В одном из писем к могущественному прелату он говорит: «Я не могу вступать с Вами в собеседование относительно данного вопроса: я опасаюсь или нарушить должное Вам почтение, или не отстаивать с надлежащею твердостью воззрений, которые мне и многим другим представляются весьма истинными и поучительными». Тогда Боссюэт поручил Фенелону выступить с www.koob.ru 2 опровержением нового и опасного учения. Впрочем, дальнейшие труды Мальбранша: «Трактат о любви Божией», и особенно «Беседы о метафизике и религии», совершенно успокоили Боссюэта, так как автору удалось избежать пиетизма, в который он легко мог впасть. «Беседы о метафизике» — самый значительный труд Мальбранша после «Разысканий истины». Это сочинение представляет собою ' Полемические статьи Мальбранша частью были приложены к позднейшим изданиям его трудов, частью появились в 4-томном, им самим составленном сборнике в 1709 году. 2 См. его «Reputation du systeme de la nature et de la grace» и знаменитое слово на погребение Марии Терезии. 12 Е.СМЕЛОВА резюме всей его философии, как философии религии, так и природы. Окончательно уяснив себе в полемике начала системы, убедившись более чем когда-либо в истинности ее и почувствовав свою силу, Мальбранш мог дать новое изложение своих убеждений и найти для защиты их новые, богатые и точные формулы. В лице Теодора он изобразил себя со своими заветными думами и стремлениями. К этому времени относится запрещение Римом его «Трактата о природе и благодати». Мальбранш встретил это спокойно. В одном из писем он говорит по этому поводу: «Неприятна эта новость была для меня только в том отношении, что, может быть, некоторым лицам мои книги были бы полезны, а теперь они не станут читать их. Впрочем, запрещение этой книги в Риме явится для многих, даже в Италии, поводом раздобыть ее. Это не значит, чтобы я одобрял такой образ действий. Если бы я жил в Италии, где случаются подобные запрещения, я не желал бы прочесть книгу, осужденную инквизициею, ибо следует повиноваться законной власти. Но во Франции этого трибунала нет, а следовательно, трактат здесь будут читать. Запрещение побудит даже прочесть его с большим вниманием, так что истина скорее установится, если я, как думается мне, прав. Будем всегда любить истину и всеми своими силами постараемся сообщать ее другим per infamiam et bonam famam». Если в целом Мальбранш оставался верен выработанным им воззрениям навсегда, он охотно и открыто признавал в частностях свое заблуждение, когда убеждался в нем. Так, свою теорию законов движения Мальбранш впоследствии переработал заново под влиянием Лейбница. Знакомство с Лейбницем началось еще в 1672 году, когда Лейбниц в бытность свою в Париже часто встречался с будущим автором «Разысканий истины» и беседовал с ним. Особенно занимал их в то время вопрос, достаточно ли одной делимости материи для объяснения подвижности ее. Мальбранш видел ошибочность законов движения, данных Декартом, и видоизменил их, но главнейшее из теории Декарта он удержал. Позже между Маль-браншем и Лейбницем шла деятельная переписка, и в своем трактате «О законах передачи движений» («Traite des lois de la communication des mouvements»), изданном в 1691 году, Мальбранш сделал большие уступки Лейбницу. После напечатания «Бесед о метафизике» для Мальбранша настал период покоя, период неоспоримой славы. В своей скромной келье на улице Saint-Honore, которую, за редкими исключениями, он почти-не покидал с самого поступления в Общину, он видел известнейших ученых и мыслителей и знатнейших лиц — соотечественников и иностранцев, — которые искали беседы с ним, как с одним из величайших людей века. Философские идеи его проникли даже за океан в Китай, где приобрели последователей среди католических миссионеров. Это обстоятельство побудило Мальбранша написать небольшую «Беседу одного христианина-философа с китайским фиВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 13 лософом» в надежде приобрести Христу новых прозелитов. Так жизнь его, жизнь ученого и монаха, наполняли философскобого-словские и научные труды,' обширная корреспонденция, беседы с почитателями и друзьями, которых у него было немало, так как возвышенная и бескорыстная любовь его к истине и нелицемерное пренебрежение к благам мира, помимо талантливости его, привлекали к нему сердца. В часы отдыха Мальбранш любил заниматься музыкою, игрою на бильярде, но самое большое удовольствие он находил в разговорах и играх с детьми. Суровые отзывы Мальбранша о мыслителях, увлекающихся красотою изложения в ущерб истине, и порицание воображения заставили считать его врагом поэзии, но мнение это ошибочно. Наряду с Гоббсом, Бэконом, Ньютоном в его библиотеке красовались Буало, Мольер, греческие и римские классики, да и сам он, обладая художественным талантом, охотно прибегал к выражениям «трогательным, живым и приятным». Его поэтический дар нашел себе наиболее яркое выражение в «Христианских размышлениях», которые своим воодушевлением и прелестью стиля напоминают Платоновские диалоги. С течением времени тяготение к душевному покою, чистому созерцанию в уединении, окончательно взяло верх над стремлением пропагандировать истину, и он больше не отвечал на возражения и не вступал в полемику. «В моем возрасте, — сказал он, когда ему сообщили о новом его критике, иезуите Дютертре, — не должно терять времени на диспуты». Как раньше, в молодости, строго научные стремления уступили место метафизическим интересам, так теперь метафизика отошла на второй план перед моралью. Последние годы жизни Мальбранш провел в размышлениях о смерти. В 1704 году Мальбранш перенес довольно продолжительную болезнь и с тех пор заметно слабел год от года. За несколько дней до смерти его посетил Беркли. Мальбранш по слабости уже не принимал посетителей, и знаменитому философу пришлось довольно долго добиваться свидания. Беседа их, слишком живая и страстная, как говорят, вызвала ухудшение состояния здоровья Мальбранша и ускорила конец. Мальбранш умер 13 октября 1715 года. ' Мальбранш писал сочинения по математике и физике, за каковые был избран в члены Академии Наук. 14 Е.СМЕЛОВА «При изучении отдельных систем или учений мы должны прежде всего стремиться понять в них именно то, что в них всего дороже для самих их создателей». Князь С. Трубецкой www.koob.ru II Относительно Мальбранша установился взгляд, что в основу человеческого знания он полагает метафизику. Она служит 1 тем фундаментом, считает, например, Жоли, на котором Мальбранш воздвигал свою систему, а не крышею, завершающею здание. С метафизики, обыкновенно, и начинают изложение доктрины Мальбранша, выводя из положения: Бог один действует на нас, как следствие теорию видения в Боге и теорию вторичных, или случайных, причин. Этот взгляд правилен лишь отчасти, ибо сам Мальбранш ставил метафизический вопрос о сущности бытия в зависимости от теоретико-познавательного исследования, и, как бы ни казалась слаба с точки зрения современного знания его теория, он исходил всегда из гносеологии и был убежден в том, что важнейшие открытые им истины: видение 2 в Боге и теория вторичных причин — были отнюдь не «метафизические мечтания», а истины, имеющие опору в данных непосредственного внутреннего опыта. Рассматривая акты нашего сознания, он по примеру своего великого учителя искал в чистом разуме такие «вечные, 3 неизменные, истинные сущности», которые, будучи точными фактами, устанавливали бы, как аксиомы, некоторые строго определенные основные положения. Этот путь представлялся единственно возможным исходом из безнадежного скептицизма и солипсизма, которые казались неизбежными следствиями только что найденной несоизмеримости явлений духа и материи. Различие души и тела, указывает Мальбранш в предисловии к «Разысканиям истины», было ясно познано всего несколько лет тому назад. Эта истина, новизна которой побуждала его подробнее остановиться на ней, в области психологии обязует нас тщательно рассмотреть и отделить то, что принадлежит телу, от того, что принадлежит душе. Детально анализируя все явления душевной жизни, Мальбранш находит, что не только сложные,нап'ример волевые движения, страсти, но и простейшие оказываются двойственными: все они слагаются из актов, из которых одни подпадают под категорию духа, другие — материи. Возьмем, например, ощущение. Оно представляется нам единым, нераздельным актом, но на самом же деле состоит из четырех. 1 2 3 Henry Joly. Malebranche. Chap. II. Entretiens sur la metaphysique. Vol. I. Декарт в письме к отцу Мерсенну (1641 г.). ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 15 Воздействие внешнего предмета и состояние органа чувств, два первых акта суть явления материальные, т. е. толчок и движение; состояние же души (собственно ощущение) и ее непроизвольные и сопутствующие им, произвольные суждения представляются психическими явлениями, не имеющими ничего общего с первыми.' Ведь одно и то же движение материи, различаясь лишь в степени, может вызвать столь различные ощущения по существу, как приятной теплоты и ожога, удовольствия и боли. Итак, в ощущении, взятом с психической его стороны, нет ничего предметного. «Мир, в котором вы живете, вовсе не 2 таков, как вы думаете, ибо он вовсе не тот, который вы ощущаете и видите». Все свойства, приписываемые нами телам на основании показаний внешних чувств, суть наши собственные модификации, которые вовсе не всегда предполагают отвечающий им внешний предмет. «Все эти цвета, радующие меня своим разнообразием и своею яркостью, все эти 3 красоты, восхищающие меня, когда я обращаю взор на все окружающее, принадлежат мне самому». Поскольку мы остаемся в сфере одного чувственного познания, черпающего материал свой из ощущений, мы не находим никакого перехода к внешним вещам, мы не узнаем ничего ни об их природе, ни об их настоящих свойствах, и, полагаясь на свидетельство чувств, впадаем в бесчисленные опаснейшие и грубейшие заблуждения. Противоположение духа и вещества, бывшее основным принципом картезианской философии, признается всецело Мальбраншем. «Ни дух не может воспринять чего-нибудь от тела, ни тело от духа», — говорит Мальбранш. Эта метафизическая проблема решена им раз и навсегда в строго отрицательном смысле. Однако в человеке, т. е. в опыте, непосредственно известном каждому, мы видим теснейшее соединение духа и тела. Отрицание их взаимодействия, по существу, оставляет в полной силе психологическую проблему: связи феноменов и соответствие между ними. По установлению Творца природы, между модификациями обеих субстанций существует соответствие. По поводу известных телесных состояний возникают те, а не иные состояния духа, и обратно. Психофизическая связь охватывает всю сферу душевной жизни, так как нет такого отпечатка (образа) в мозгу, который не сопровождался бы чувством и идеею души, и нет такой эмоции жизненных духов, которая не вызывала бы в душе соответствующих движений. Она объясняет ассоциации идей, наследственную передачу некоторых душевных особенностей, первородный грех. Значение ее не ограничивается ' Своим указанием, что ни одно наше восприятие не обходится без участия рассудка, Мальбранш предупредил Шопенгауера, который развил эту мысль в положение: всякое эмпирическое воззрение есть воззрение интеллектуальное. Оба мыслителя ищут также причину иллюзий чувств в суждениях рассудка, а не в ощущении самом по себе. 2 Entretiens sur la metaphysique. Vol. I. 3 Там же. Vol. IV. P. 3. 16 Е. СМЕЛОВА отдельною личностью: в сочувствии, подражании, страстях она послужит связью, соединяющею индивидуумов в общества. 1 Назначение всех душевных способностей, имеющих отношение к телу, и заключается в том, чтобы связать душу с телом, а через тело — со всем материальным миром. Внешние чувства, например, даны нам вовсе не для познания истины, ибо www.koob.ru сущность вещей им совершенно недоступна, — они даны для поддержания жизни. Посредством приятных и неприятных ощущений они предупреждают нас о том, полезны или вредны окружающие предметы для нашего тела, и этому своему назначению они удовлетворяют вполне. Сказанное о чувствах относится в полной силе и к другой нашей способности — воображению, ибо все различие между ними сводится к тому, что ощущение является следствием раздражения, происшедшего в нервах органов внешних чувств, а представление (образ воображения) есть результат раздражения центральной части нервной системы — мозга. Воображение разделяется также на «активное воображение души» и «пассивное воображение тела», т. е., с одной стороны, оно предполагает действие и повеление воли, с другой — движение жизненных духов, которые начертывают образы в мозгу. Независимо от тела нам, как чистым духом, присущ разум. Тогда как чувственное познание относительно, будучи обусловлено устройством и состоянием органа чувства, которое различно у различных людей и у одного и того же лица в различное время, следовательно, имеет ценность только для данного лица в данный момент, — познание рассудочное, или чистое мышление, характеризуется всеобщностью и необходимостью, без которых нет знания в истинном значении этого слова. Разум оперирует идеями вещей. В идее вещи обобщаются признаки, выражающие сущность вещи, независимо от условий ее мимолетного существования. Каким образом совершается это обобщение? Оно бывает двояким. Отвлекая от вещей общие им признаки и приписывая последним фактическое существование, разум преобразует эти абстракции в существа, обладающие многочисленными свойствами. Заступив место истинных принципов, подобные абстрактные идеи дают науку абстрактную, бесплодную, не отвечающую действительности. Мальбранш называет их идеями логики и так же, как Декарт, сурово изгоняет их из науки и философии. Однако он глубже, чем Декарт, понимает, как возникают они в нашем разуме. Никакая общая идея не может быть объяснена из одной чисто логической функции: чтобы отвлекать и обобщать, нужны рациональные данные. «Возьмите двадцать различных цветов и смешайте их, чтобы составить себе понятие о цвете вообще, и вы увидите, что оно невозможно. Смешивая различные цвета, вы получите зеленый, серый, голубой, всегда какой-нибудь цвет в отдель* Мальбранш заимствует у Декарта разделение способностей на три теоретические: чувство, воображение и чистый разум, — и две практические: наклонности и страсти. ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 17 1 ности». Откуда же является идея о цвете вообще? Общая идея предполагает выбор и синтез. Мотивом выбора служат отношения, существующие между вещами: синтезирующее начало представляет собою идея бесконечного. Все, что разум человеческий созерцает, постигается им вне границ пространства и времени; бесконечность он видит и в малом, и в великом. Идея бесконечного присуща разуму, и она служит условием всякого нашего познания. «Когда мы желаем думать о какойнибудь вещи в отдельности, мы сначала пробегаем взглядом все существа, а затем уже приступаем к рассмотрению предмета, о котором хотим думать. Несомненно, что мы не можем желать увидеть отдельный предмет, если не видим уже его смутно и в общих чертах; стало быть, раз мы можем желать видеть все существа, то одно, то другое, несомненно, все 2 существа представляются нашему разуму». Идея бесконечного не может быть модификациею или принадлежностью нашего разума, потому что конечное существо не в состоянии представить бесконечное; она дается нам, следовательно, извне, существует независимо от нас. Бесконечное существует необходимо, потому что в самой идее о нем уже заключается бытие его. Было бы противоречием мыслить о бесконечном и отрицать бытие его, ибо оно может быть мыслимо и усмотрено только в себе самом. Итак, идея о бесконечном или, что то же самое, самое бесконечное есть бытие, бытие без всякого ограничения, бытие бесконечно совершенное, другими словами, Божество. «Все существа могут, как кажется, представляться нашему разуму лишь потому, что Бог ему представляется, т. е. Тот, Кто все содержит в простоте своего 3 бытия». Итак, мы обобщаем двояким способом: или разум создает чисто логические понятия, обобщая смутно, неопределенно, ради удобства, ради требований речи; или он обобщает ясно, отчетливо, соответственно истинной природе вещей, когда усматривает множественное в едином, когда постигает вещь в ее сущности, т. е. в Боге. Самый акт мышления утверждает для Мальбранша не только бытие мыслящего, как для Декарта, но и бытие объекта мысли. Не сущее не имеет свойств, а потому непознаваемо, ибо познание необходимо предполагает непосредственное воздействие предмета познаваемого на познающего. Все, что разум созерцает непосредственно, имеет реальность, и этот непосредственный объект нашего познания, деятельная причина его и получает у Мальбранша название идеи. Идеи имеют весьма определенные свойства, которыми отличаются одна от другой, и если мы вздумаем изменять их, они 4 неуклонно противятся тому. Или, быть может, в нашей власти 1 2 3 Entretiens sur la metaphysique. Vol. II. P. 10. Мальбранш Н. Разыскания истины. Кн. П1, ч. 2, гл. 6. Ibid. 4 Интересна параллель, которую Мальбранш проводит между мнимым сопротивлением материи и несомненным сопротивлением истины. (Entretiens sur la metaphysique). Vol. I. P. 8. 2 Разыскания истины 18 Е.СМЕЛОВА сделать так, чтобы два фута протяженности составили один? Они существуют совершенно независимо от материальных вещей. Отдельная вещь может уничтожиться, но немыслимо, чтобы она перестала быть видимой для разума: ее сущность и возможность остаются. Идея не зависит от нас; наше внимание не создает ее, наше забвение не уничтожает ее: рассматриваем мы ее или нет, она всегда остается тем, что есть, — умопостигаемой, существующей. Идеи раскрываются нам www.koob.ru в перцепциях наших, но не имеют ничего общего с ними: идеи вечны, неизменны, бесконечны. Начав с чисто психологического факта сознания, Мальбранш переходит в область метафизики и вместе с теорией познания дает теорию познаваемого, наделив его реальностью, не только не зависящею от нашего разума, но и превосходящею его. Сущности вещей имеют свое начало в универсальной и бесконечной субстанции, архетипе всякого бытия. Бесконечное бытие, или бытие вообще, бытие без всякого ограничения, содержит в себе все существа: оно является одновременно и единым, и всем. Вещи таковыми, какими они могут быть, вечно созерцаются бесконечным Разумом, и это вечное познание, которое Бог имеет о вещи, и есть идея о ней. Совокупность идей есть мир в Боге, мир такой, каким Бог его видит и каким творит его. Как в недрах божественной Премудрости покоится образ всего, что может существовать, так в лоне Всемогущества Божия таится творческая причина всего, что имеет бытие. Бог не сотворил мира из своей субстанции, но Он носит в Себе и идею мира, и силу, производящую мир. «Все твари, даже самые материальные и самые земные, суть в Боге, хотя совершенно невещественным и нам непонятным образом».' Дух и тело содержатся в бесконечном, противоположность их примиряется, и духу открывается возможность постичь вещество в познании. Наше «я» казалось раньше совершенно изолированным среди других субстанций, теперь оно находится в теснейшей связи с источником и началом всякого бытия и познания. Взятые вместе, все божественные совершенства (идеи), поскольку они причастны тварям, образуют универсальный порядок, или Истину, совечную Бытию. Необходимые и неизменные отношения, существующие между идеями, разделяются на отношения величины и отношения совершенства. Первые имеют место между идеями однородными, например: радиус равен половине диаметра. Вторые — между идеями существ различной природы, и точному измерению они не подлежат, например: душа выше тела, жизнь друга должно предпочесть жизни своей собаки и т. п. Отношение же между двумя идеями или идеею и вещью и есть то, что мы называем истиной, Отношения величины суть истины спекулятивные; отношения совершенства — истины практические, которые имеют ту особенность, что необходимо вызывают движения любви или ненависти, следова1 Мальбранш Н. Разыскания истины. Кн. III, ч. 2, гл. V. ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 19 тельно, представляются нам не только как истины, но как законы, которым должна следовать наша воля. Очевидно, что, подобно идеям, и истины вечны, неизменны, необходимы. Допустим, чтобы истины и законы зависели от произвольного установления Божия, а не вытекали бы с необходимостью из самого существа Его, значит ниспровергать все основы религии и науки, и Мальбранш выражает сожаление, что Декарт впал в такую грубую ошибку. Созерцая свои совершенства. Бесконечное Существо любит бесконечно Самого Себя, и, так как Оно видит, что они причастны тварям. Оно любит все вещи соответственно той степени совершенства, которая отображается в них. В этой бесконечной любви Бог находит высшую бесконечную радость. И наша воля, по существу своему, есть не что иное, как движение любви, как врожденное стремление к обладанию высшим бесконечным Благом, содержащим в Себе все блага. Бог не сотворил ни одного духовного существа, не вложив в него стремления к блаженству, т. е. к обладанию бесконечным благом. Это движение врожденное, оно непреодолимо, оно непрерывно: любить или не любить благо вообще, другими словами, желать или не желать блаженства не в нашей власти. Когда в разуме нашем является представление о какой-нибудь вещи, как о благе, мы находим в этой вещи известную красоту, которая привлекает нас; мы любим эту вещь. Любя ее, мы находим в ней наслаждение, мы счастливы, и эта вещь кажется нам причиною нашего блаженства и совершенства. Но никакое частное благо не может удовлетворить нашего стремления к благу вообще, потому что любить отдельные блага мы можем не иначе, как направляя к ним то движение любви, которое Бог дает нам к Себе. Оттого воля наша в постоянной тревоге: она переходит от одного блага к другому, пока мы не остановим ее. Имея в разуме своем всегда идею о Бесконечном Существе, мы можем вызвать в нем представление о других, новых благах и, следовательно, направить к ним волю; мы можем сравнивать все частные блага по степени их и любить их сообразно тому отношению, которое они имеют к Универсальному Благу, и, наконец, остановить свою любовь на Том, Кто в состоянии удовлетворить ее вполне. Таким образом, по отношению к частным благам мы являемся вполне свободными, а следовательно, и ответственными за привязанность к вещам, не заслуживающим ее. Бог любит Самого Себя и в Себе все твари, и наша любовь распадается, по образу Божественной, на три первичные наклонности: любовь к бесконечному благу, любовь к самим себе и любовь к другим. Наклонности представляют собою такие волевые акты, которые свойственны духу вне связи его с телом, но, как и в познании, в воле есть сторона, связующая нас с телом, — это эмоции или страсти, которые побуждают нас любить тело и заботиться о его поддержании. Как в познании связь с телом служит причиною заблужде.ния, заставляя нас приписывать телам свои 20 Е. СМЕЛОВА собственные модификации; так чувственное удовольствие, испытываемое нами при обладании вещами, приписывается нами самим вещам, и, заставляя видеть в них причину нашего счастья, привязывает к ним, что является причиною греха и бесконечных бедствий. Не удовольствие само по себе греховно. Обладание всяким благом всегда сопровождается чувством удовольствия, и чувство удовольствия всегда бывает приятно в тот момент, когда мы испытываем его, и поскольку испытываем его, вопреки уверениям стоиков, что удовольствие не есть благо, а страдание не есть зло. Но, хотя удовольствие всегда приятно, это еще не значит, чтобы всегда было хорошо пользоваться им, и, хотя страдание всегда делает несчастным, это не значит, что должно избегать его. Мы должны помнить, что каждое удовольствие должно возвышать душу до ее Творца, что назначение человека состоит в познании истины и обладании истинным благом, т. е. в нравственном совершенствовании, и этою целью должна определяться наша деятельность. По существу, воля наша есть влечение к благу, но что она такое, когда проявляется во внешних действиях, в движениях www.koob.ru тела? и как может она проявляться в них? Здесь опять мы встречаемся с труднейшей проблемой для всякой 1 дуалистической доктрины. «Я отрицаю, — говорит Мальбранш, — чтобы моя воля была настоящей причиной движения моей руки или идей моего разума и других вещей, сопровождающих мои желания, ибо я не вижу между столь различными вещами никакого отношения. Я вижу даже весьма ясно, что и не может быть отношения между моим желанием двинуть рукой и эмоцией жизненных духов, т. е. движением каких-то небольших тел, форма которых мне неизвестна и которые должны избрать себе те, а не иные каналы в нервах из миллиона других, каковые мне также неизвестны. Ведь в таком случае, чтобы вызвать во мне желаемое движение, были бы нужны многие иные движения, 2 которых я вовсе не желаю, так как не имею о них представления». В самом деле, понятие причины требует необходимой связи между волею и тем, что называется ее действием. Но в чем заключается эта связь? Человек этого не знает, да и 3 никакое сотворенное существо не может этого знать, ибо это — нечто божественное, чему нельзя найти аналогии в бытии сотворенном, следовательно, зависящем от другого. В своем бытии, познании, чувстве, деятельности наш дух всецело зависит от своего Творца. Умопостигаемый предмет, чтобы открыться разуму, должен воздействовать на него; объект любви воздействует на любящую душу; эти модификации предполагают способность не в душе, воспринимающей их, а в 1 15-е пояснение к «Разысканиям истины». Доказательство VI. 2 Гейлинкс: «Impossibile est, ut is facial qui nescit quomodo fiat. Quod nescis quomodo fiat, id non facis». 3 «Связь между причиною и действием в сущности так же таинственна, как сказочная связь между волшебным заклинанием и неизбежным появлением духа, которое оно вызывает». Шопенгауэр. ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 21 предмете, производящем их. Обратимся к материальному миру, рассмотрим ясную идею о протяженности — мы найдем, что она содержит только форму и движение. Следовательно, телам свойственны форма и движение, а не движущая сила. Материя обладает пассивною способностью движения, движущая сила принадлежит Богу. Итак, единственная истинная причина всего совершающегося, как в духовном, так и в материальном мире, есть Бог. Его воля составляет бытие тварей, так как нельзя представить себе, чтобы Бог пожелал какую-нибудь вещь, и этой вещи не было бы и, обратно, стоит Богу перестать желать ее, как она перестает существовать. Бог постоянно творит мир; ежеминутно все получает от творческого действия Его и сущность свою и свои модальности, не может просуществовать и мгновения, не будучи поддерживаемо Им. Вот, по мнению Мальбранша, неоспоримое положение новой философии, которую он противопоставляет философии схоластической, «языческой», — положение, имеющее глубочайшие религиозные и моральные следствия и вполне совпадающее с основным принципом христианства. Причинная зависимость между вещами немыслима, однако мы видим несомненную связь между отдельными явлениями. Что же служит началом, объединяющим все части вселенной в стройное целое?' Божественная воля, будучи единственною истинною причиною, в своих бесконечно разнообразных проявлениях определяется законами, которые можно назвать причинами вторичными, или причинами-поводами, причинами случайными, потому что в каждом единичном случае они определяют божественную волю действовать тем, а не иным образом.' Тела бездеятельны, движущая ими сила принадлежит Богу, законы же передачи движения суть вторичные причины их движений и объясняют все изменения в мире материальном. Миром духовным управляют законы связи души с телом и законы единения души с Разумом. Все эти законы относятся к порядку естественному; порядку сверхъестественному принадлежат законы, следуя которым ангелы распределяют людям блага временные, а Иисус Христос — дары благодати и блага вечные. Итак, повинуясь своим собственным законам. Бог делает все, что, по-видимому, совершается причинами вторичными, обыкновенно принимаемыми нами за причины настоящие. Выше было уже указано, что воля Божия чужда произвола и случайности: она всегда строго целесообразна и неизменна, поэтому неизменны и законы проявления ее. Все в мире совершается согласно необходимости. Законы мировые весьма немногочисленны и просты, зато тем шире область их применения; примеры мы видели в законах связи души с телом; они распространяются и на 1 «Я не могу двинуть своею рукою, но Бог хочет, чтобы всякий раз, как я пожелаю того, она двигалась бы». Мальбранш. Traite de morale. Ft. II, chap. 2. P. 10. 22 Е. СМЕЛОВА воспитание детей, на прогресс наук, на возникновение обществ, на образование церкви и т. д. Декарт стремился устранить всякие запутанные схоластические теории и поставить на их место простые и ясные принципы, из которых легко вывести детали вещей; чем закон общее, тем большую научную ценность он имеет. То же научное побуждение руководило и Мальбраншем. Немногочисленность и простота мировых законов стоит в философии Мальбранша в тесной связи с его оптимизмом и учением о благодати и предопределении.' Вопрос о происхождении зла в мире не может быть обойден никакою религиею и никакою философскою системою, если она полагает высшую благость в Творце. Теория Мальбранша вкратце может быть передана в такой форме: творение Бога должно выражать его превосходные качества; оно должно быть, насколько возможно, прекрасным и совершенным. Но недостаточно еще сделать прекрасную вещь: чтобы она была вполне совершенной, ее нужно сделать наилучшим, т. е. наипростейшим способом. Поэтому при сотворении вселенной 2 Бог обращает внимание также на пути, которыми Он думает осуществить Свое намерение. Разум,-ограниченный в своих планах, и воля, истощающаяся в деталях, не свидетельствуют ни о мудрости, ни о большом могуществе. Наилучшие пути — это пути самые простые и общие, при которых весьма различные отдельные явления совершаются силою одного закона. То зло, которое мы видим в мире, есть принесение частного в жертву общему; оно будет злом для единичного www.koob.ru лица, но необходимостью и благом для общих высших целей. Так зло получает призрачный относительный характер. Метафизические основоположения в доктрине Мальбранша служат также началами его этического учения, и изо всех великих мыслителей XVII века именно за Мальбраншем должна быть признана заслуга основания этики как науки, как составной части рациональной философии. Нравственные принципы одновременно суть истины и законы. Как истины, они составляют содержание божественной субстанции; как законы они опять-таки имеют своим началом Бога, который созерцает отношения- совершенства как обязательные и неуклонно следует порядку. Сотворенному существу Бог не может поставить иной цели, помимо самого себя. Человек создан для того, чтобы познавать и любить Творца. Будучи существом свободным и разумным, он должен сознательно стремиться к единению с Разумом и свою любовь подчинять порядку. Поступая таким образом, душа праведна и заслуживает счастья, а в самом Боге она найдет свое совершенство и блаженство. Но мы любим вещи сообразно той оценке, которую дает им разум, поэтому не * Это учение о благодати и составляло то «новшество» в богословии, за которое Мальбранш подвергся особым нападкам. 2 У Лейбница мы найдем также теорию простейших путей и божественного выбора, но он основывал свой оптимизм на количественном преобладании блага над злом. ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 23 культивировать свой разум, не просвещать его, не бороться с невежеством, предрассудками и заблуждениями — значит пренебрегать одною из обязанностей разумного существа. С этой точки зрения, наука, управляющая разумом, т. е. логика, является частью морали и имеет немалое этическое значение.' И теоретически, и практически человек должен принимать только то, за что внутренне ручается голос его разума и совести. Отсюда вытекают два основных правила, из которых первое относится к наукам: мы должны постоянно вопрошать со вниманием нашего внутреннего учителя и не давать своего утверждения вещам, пока не почувствуем тайных укоров разума; второе же касается морали: не должно любить то благо, которое можно не любить, не испытывая при этом укоров совести. Между науками мы должны выбирать только полезные. Прежде всего человеку необходимо познание самого себя, потому что оно есть начало метафизики, затем идут математика и чистая физика, так как они также относятся к метафизике, а через нее связаны с религией и моралью. К историческим и социальным наукам Мальбранш почти не проявляет интерес, верный в этом духу картезианства. В частных правилах научного исследования он всецело следует Декарту, и VI книга «Разысканий истины» есть повторение «Regulae ad directionem ingenii». Строгое единство положений сообщает тесную связь отдельным частям, стройность и цельность всей системе, которая стремится осуществить задачу истинной философии: исчерпать собою то разнообразие проблем, какие представляет вселенная. В силу широты замысла начальный принцип обнимает разносторонние точки зрения; затрагивая в своем развитии почти все основные вопросы философии, он дает им разрешение в положительном смысле. Возьмем самые крупные примеры: целесообразность и механизм, необходимость и свободу. Как мы видели, миропонимание Мальбранша есть миропонимание телеологическое. Казалось бы, оно должно исключать, как противоположное себе, механическое воззрение на мир. Однако Мальбранш сумел дать удачное сочетание их в своей системе. Познание наше о какой-нибудь материальной вещи всегда слагается из идей и чувства. Идея раскрывает нам истинную природу вещи и отношение, которое она имеет или может иметь к другим вещам. Чувство же говорит нам о фактическом существовании данной вещи, и оно вызывается в нас Богом, когда вещь находится налицо, для того чтобы мы считали ее существующей и возымели по отношению к ней те чувства и страсти, которые необходимы для нашего существования. В идее о теле мы открываем, что сущность материи состоит в протяжении, каковое обусловливает движение и форму тел, поэтому все явления материального мира должны быть объясняемы 1 «Разыскания истины» представляют собой опыт подобной логики, тесно связанной с этикой и психологией. 24 Е. СМЕЛОВА исключительно с механической точки зрения: как толчок и движение. В картезианской философии механизм царил не в одной физике: он завладел всеми науками, не исключая физиологии, большей части психологии и даже эстетики. И Мальбранш отвел ему значительное место в своей системе, не отступая перед самыми крайними выводами, перед отрицанием психической жизни у животных, но он подчинял механизм целесообразности и ясно видел недостаточность его даже для объяснения некоторых явлений материального мира, например возникновения органических существ. Законы передачи движения простираются только на поддержание и рост организма, создание же последнего вывести из них невозможно. Теория самопроизвольного зарождения встретила в Мальбранше решительного противника,' и он внес в свою 2 доктрину, как дополнение к механизму, идею предсуществования всех зародышей в мировом плане, или панспермизм: все было сотворено изначально разом, каждое существо каждого рода содержало в себе все свое потомство. Изначально также Бог сообразовал первые движения материи не только со всеми их естественными или необходимыми следствиями, но и со следствиями моральными и сверхъестественными, т. е. установил между вещами универсальную гармонию. Достаточно было бы незначительного изменения в этом первоначальном всеопределяющем движении, чтобы произошел совсем иной 3 порядок вещей, иной мир. Несравненно сложнее была задача примирить детерминизм и свободу, но Мальбранш, в известной мере, преодолел и эту трудность. Все в мире совершается со строгою необходимостью, ибо воля Творца следует всегда неуклонно раз установленным Им законам: ей чужд произвол, чужда случайность. Будучи единственною причиною. Бог сообщает свое могущество тварям — самим по себе лишенным всякой активности. Он делает их вторичными причинами. В качестве таковых твари в свою очередь определяют божественную волю действовать тем, а не иным образом в каждом единичном случае. Эта-то теория вторичных причин и открывала Мальбраншу возможность ввести в свою философию свободу. Теория свободы воли изложена им подробно в первом пояснении к «Разысканиям истины». Она сводится к трем www.koob.ru основным положениям: 1) Бог является творцом в нас всего, что относится к действию и порядку физическому (в самом широком значении слова), но Он не творит нашего согласия, каковое остается свободным; 2) это согласие, даваемое или отвергаемое нами, выражается в желаниях, и в силу установленных законов Бог раз и навсегда постановил себе реали1 См. в XI «Беседе о метафизике» опыты, в которых Мальбранш искал подтверждения своего взгляда. 2 Эта идея была впоследствии заимствована у него Лейбницем. 3 В описании творения и устройства мира в «Беседах о метафизике» сказалось все различие между Мальбраншем и Декартом: нередко поэт берет в нем верх над мыслителем. ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 25 зовать их. Бог, следовательно, выполняет те акты, которые, по-видимому, выполняем мы, но Он их выполняет только потому, что мы их хотим, скажем, даже потому, что мы предписываем их; 3) значит, действие нашей воли, хотя и имманентное, представляет тем не менее силу, которая остается в наших руках и за которую мы несем всю ответственность. Эта свобода дать согласие не распространяется на влечение ко благу вообще, ибо последнее составляет самую сущность нашей воли: она имеет место по отношению к частным благам. Наша воля находится в тесной связи с познанием: мы не можем желать какой-нибудь вещи, не имея представления о ней. В силу нашего единения с разумом, содержащим в себе идеи всех существ, мы имеем возможность всегда думать о любой вещи, а следовательно, направлять к ней движение воли; мы можем сравнивать блага, думать об истинном благе и внимательно рассматривать, будет ли то благо, которым мы пользуемся, истинным или нет, и удерживаться от утверждения его. Таким образом, мы находим в себе принцип самоопределения, или свободы. В том, что мы свободны, мы убеждены тем внутренним чувством, сознанием, которое никогда не обманывает нас, и это чувство испытывается нами всякий раз, когда мы усматриваем какое-нибудь частное благо; свободу воли, однако, не следует понимать в том смысле, что самоопределение воли исключает мотивы физические и есть чистое безразличие. Подобного безразличия не существует. Правда, часто мы не думаем о мотивах, побуждающих нас действовать, но всегда в самом малейшем нашем действии скрывается мотив. Мотив побуждает нас действовать, но самый акт согласия также есть действие, и оно остается в нашей власти: по отношению к мотивам мы вольны дать или не дать согласие, и если спросить нас в момент, когда мы даем его, свободны ли мы, мы ответим утвердительно. Именно этот акт согласия и является завершением морально-психического процесса, определяет его, и если разнообразие мотивов влияет на разнообразие нашего согласия, то в свою очередь наше согласие служит причиною последующих перцепций и мотивов. Свобода дать или не дать свое утверждение неодинакова во всех людях и даже у одного и того же лица в различное время. «Люди, не рассуждая, предполагают полное равенство в вещах, если не усматривают в них явного неравенства. Когда вещам дают абстрактную форму, сущность которой заключается в некоторого рода неделимости, этим облегчают разум и избавляют себя от труда, но свобода вовсе не такое качество, каким воображают его. Нет двух людей одинаково свободных по отношению к одним и тем же вещам, потому что нет двух людей одинаково просвещенных, одинаково воздержанных, одинаково чувствующих, одинаково борющихся за сохранение своей свободы».' 1 Trait6 de la Nature et de la grace. 3 disc. Pt. 1, chap. X, XII. 26 Е. СМЕЛОВА III Философия Мальбранша открывает в истории французского картезианства новый период, отличающийся иным развитием и более резко выраженным идеализмом. Вопрос о природе и происхождении идей играет в нем большую роль и выдвигается на первое место. Учение о врожденных идеях, за исключением доказательства бытия Божия через идею бесконечного, было оставлено Декартом неопределенным и неполным. Мальбранш же развил все, что было опущено Декартом в теории познания и теории вечных истин. Рационалистическая метафизика необходимо идеалистична, так как, ища объяснения для понятия бытия, она обращается к познающему индивидууму, к данным психического опыта. С современным субъективным идеализмом, учащим, что дух сам создает свои ощущения и выстраивает их и что ничто не ручается нам в том, что идея, которую мы таким путем составляем о внешнем мире, соответствует на самом деле реальному внешнему миру; идеализм Мальбранша сходен лишь постольку, поскольку дело идет о чувственном познании, ибо, по учению Мальбранша, разум дает себе ощущения и организует их не своею силою, а вследствие связи своей с универсальным Разумом; и истинность, и объективная ценность-рассудочного познания для Мальбранша не подлежат сомнению. В первом издании «Разысканий истины» его идеализм ближе всего подходит к платоновскому, дуалистическому, который признавал за материальным миром самостоятельное, хотя и второстепенное, значение. Правда, разум бессилен доказать бытие материи. Все те движения в мозгу, которые Бог вызывает в нас, когда предметы находятся налицо. Он мог бы вызвать и при отсутствии последних, и мы видели бы и ощущали предметы несуществующие. Чтобы признать существование пространственного мира, Декарт должен был прибегнуть к правдивости Божества, точно так же Мальбранш ссылается на Откровение, на Священное Писание, которое говорит о телах, как о действительно существующих. Философская система его могла вполне обойтись без понятия материи и вместе с Беркли признать материю пустым отвлечением, которому лишь по недоразумению философов приписывается самостоятельная реальность. Но в то время Мальбранш был далек от подобного вывода, и вместе с Декартом он не сомневался в бытии материи и не отрицал его. В тех случаях, когда он настаивал на субъективности тел, на недоказуемости, бытия материи, он имел в виду побороть предубеждение, заставляющее нас сомневаться в реальности сверхчувствительного, — предубеждение, которое обыкновенно опирается на www.koob.ru противопоставление материи всему умопостигаемому; следовательно, это было, с его стороны, только методологическим приемом. Мальбранш недолго удержался на этой точке зрения. Когда мы обратимся к пояснениям к «Разысканиям истины» и к «Беседам о метафизике», — мы увидим, что теория идей, составляюВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 27 щая в системе Мальбранша одновременно и основу и резюме ее, потерпела существенное изменение. Как только Мальбранш пожелал углубить и уяснить свою мысль, он ввел в свою доктрину теорию умопостигаемой протяженности и тут резко разошелся со всеми платониками. В «Разысканиях истины» он признавал множественность идей о материальных вещах, отдельному предмету соответствовала своя идея; теперь же все идеи о телах он сводит к одной: идее умопостигаемой протяженности. Ход мысли его следующий: идеи отличны от вещей, значит, помимо материальной частичной протяженности, существует протяженность умопостигаемая, идеальная, которая бесконечна. Идеи являются вечными образцами сотворенных существ; значит, умопостигаемая протяженность, есть тот образец, по которому созданы все тела. Идеи божественны, значит, умопостигаемая протяженность божественна. Она сама — божественная субстанция, поскольку последняя имеет отношение к материальным вещам, поскольку она представляет их и причастна им. Итак, Мальбранш открывает в божественной субстанции нечто, являющееся аналогией тому, что существует в мире. Для объяснения материи недостаточно поместить в Боге некоторую вечную идею, соответствующую ей, прибавив, что Бог имеет от вечности силу творить тела. Возникает вопрос: как может Бог иметь идею о материи, как Он может творить тела? Дело идет, следовательно, о том, чтобы в абсолютном существе найти нечто большее, чем идею материальных существ, нечто большее, чем силу творить их, т. е. найти то, что являлось бы и принципом, и причиною этой идеи и этой силы, чрез что абсолютное существо само по себе, бесконечным, необходимым и совершенным образом будет тем, что вещи материальные суть, конечно, условно и несовершенно. Поэтому, объявляет Мальбранш, если Бог имеет идею о телах и может творить их, Он будет протяжен, подобно телам, не будучи, однако, телом. Точно так же Он — дух, но ошибочно было бы представлять его подобным человеческому духу; Он должен быть бесконечной реальностью, содержащей в себе все, что есть и в духовном и в материальном мире. Эта теория умопостигаемой протяженности имела глубокий смысл и выражала стремление преодолеть дуализм картезианства. Вызывая в нас модификацию цветов, умопостигаемая протяженность дает нам ощущения различных тел; следовательно, протяженны сами ощущения и представления; Мальбранш отнимает у материи единственный присущий ей объективный признак и переносит его в мир психический. Так падает противоположение протяжения и мышления. Эта теория умопостигаемой протяженности дала большинству критиков Мальбранша и историков философии повод видеть в системе Мальбранша скрытый спинозизм и поставить ему в укор боязнь довести свою мысль до конца.' Едва ли можно согласиться с этим Так Jules Simon в предисловии к изданию трудов Мальбранша. 0116-Laprune в его монографии о Мальбранше. Паульсен также находит невозможным отделять антропоморф28 Е. СМЕЛОВА взглядом; хотя в доктрине Мальбранша всякое частное бытие исчезает в Едином, Бесконечном, в Том, Кто говорит о себе: «Я сущий», — и все твари рассматриваются как несовершенные ограничения Божественного бытия, однако он далек от отождествления мира с Богом, требуемого пантеистическим воззрением, и в «Христианских размышлениях» он предостерегает от подобного ложного толкования своего учения. В IX Размышлении ученик говорит Учителю: «Я склонен думать, что моя субстанция вечна, что я составляю часть Божественного Существа, что все мои отдельные мысли суть лишь 1 частные модификации Универсального Разума». Но Учитель объявляет эту мысль опаснейшим и глубочайшим заблуждением. О Спинозе, с учением которого Мальбранш в то время успел уже познакомиться, он отзывается весьма 2 сурово и, противопоставляя ему философский и христианский догмат сотворения мира, спешит указать на существенную разницу между ними: «По моему учению, мир в Боге, а по учению Спинозы, Бог в мире». Для Мальбранша мир является бесконечно малым по отношению к божеству, он сотворен во времени, он несовершенен, даже ничтожен сам по себе, и самое сотворение его нуждается в оправдании: чтобы стать достойным Творца, мир должен быть обожествлен через Иисуса Христа, он лишь переходная ступень к новому миру, духовному храму Божества, небесному Иерусалиму. Бог же его — 3 личный Бог христианской религии. Теория умопостигаемой протяженности, по мнению Мальбранша, и дает возможность указать в Боге начало тварей, не отождествляя их с Ним, но для этого умопостигаемую протяженность не следует смешивать с протяженностью сотворенной, с одной стороны, и божественною бесконечностью — с другой, чего не делал Спиноза и многие философы, и, прибавим, толкователи Мальбранша, навязывающие ему ный теизм от пантеизма: «Существо, творящее все остальные существа из ничего, необходимо есть единственное самостоятельное и истинно существующее существо. На долю вещей сотворенных и сохраняемых не приходится в сравнении с ним никакой самостоятельности; они в отношении к Богу суть проявления и определения его сущности. Всемогущество может все — оно не может лишь дать своим творениям самостоятельности по отношению к самому себе, иначе оно должно было бы дать им несотворенность». 1 Бог не раскрывает нам идеи о нашей душе, потому наше познание о ней так несовершенно. Мы познаем душу особым внутренним чувством, или самосознанием, каковое, правда, никогда не обманывает нас, но оно говорит только о тех состояниях, которые мы пережили в личном опыте, а сущность души и все ее свойства известны нам скорее через противопоставление тому, что не есть дух. Сущность души составляет мышление (под мышлением Мальбранш понимает сознание). Возможно, что есть нечто в душе, предшествующее мышлению, но мы о том ничего не знаем. 2 «Жалкий Спиноза». «Воззрения нечестивые, дерзкие, неразумные...». См. также Entretiens sur la metaphyslque. Vol. VIII, IX. 3 Шопенгауэр, который высоко ставил Мальбранша как мыслителя, проводя параллель между спинозизмом и истинным теизмом, ставит в заслугу последнему именно то, что ' он понимает отношение Бога к миру, как отношение причины к действию, каковое отношение предполагает, что причина и теоретически, по существу, и в действительности отделена от следствия и всегда пребывает www.koob.ru сама по себе. «Слово Бог, добросовестно употребляемое, обозначает именно такую причину мира, соединенную с признаком личности. Наоборот, безличный Бог есть contradicrio in objecto». ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ 29 пантеизм. Внеся в свою доктрину теорию умопостигаемой протяженности, Мальбранш настолько видоизменил ее, что она уже не укладывается не только в рамки дуалистического, но и монистического идеализма, и, как указывает Жоли,' ее правильнее будет причислить к идеалреалистическим системам, т. е. таким системам, которые стремятся и внутренний, и внешний мир возвести к одному общему и высшему началу. «Это реализм происхождения, сущности и ценности божественной». Сам Мальбранш не сознавал или не хотел видеть этого изменения: он упорно настаивал на том, что всегда был верен взглядам, высказанным в первом своем труде. Поскольку Мальбранш проникнут аскетизмом и отвращается от мирских вещей, чтобы обратиться к Богу; поскольку он предполагает в душе постоянное усилие оставаться в непосредственном общении с Богом, принципом любви и силы; поскольку он унижает, почти уничтожает тварь перед Творцом, — он является мистиком, но мистицизм его чужд экстаза. Он говорит: «Очевидность предпочтительнее перед верой, ибо вера прейдет, но разум (Г intelligence) будет 2 существовать вечно». Наше изложение воззрений Мальбранша имело в виду исключительно философскую их сторону: богословские теории оставлены незатронутыми, несмотря на то что они представляют немалый интерес и тесно примыкают к метафизике Мальбранша. 3 Мальбранш не оставил после себя школы, но влияние его было весьма сильным; его можно проследить не только на современниках: Лейбнице, Боесюэте, Фенелоне, Бурсье и многих других, — но и в XVIII веке оно отразилось на всех мыслителях, боровшихся с сенсуализмом и материализмом. Самым видным представителем и самым близким по духу последователем Мальбранша был кардинал Жердиль (1718—1802). Влияние Мальбранша захватило XIX век, где проявилось в школе 4 онтологов во Франции и Италии. Е. Смелое а 1 Я. Joly. Malebranche. Chap. II. Р. 11. 2 Traite de morale. Pt. 1, chap. II. 3 К ученикам его принадлежат Бернар Лами, аббат Ланион, Лелевель, англичанин Норрис (John Norris), Франсуа Лами, отец Андре, который написал книгу «О прекрасном», развив из намеченных в системе учителя положений эстетику и, сверх того, дав жизнеописание Мальбранша. 4 См. подробно о влиянии идей философии Мальбранша у Olle-Laprune. Malebranche. Т.Н. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША Николай (Николя) Мальбранш (1638—1715) мало известен в России. Случилось так, что его философия не привлекла заслуженного внимания русских философов. В их трудах можно найти лишь спорадические замечания о ней. Не существует ни одного серьезного специального исследования о Мальбранше на русском языке. Между тем он достоин лучшей участи, так как является одним из ведущих философов XVII в. Николай Мальбранш стоит в одном ряду с такими его современниками, как Бенедикт Спиноза (1632—1677), Джон Локк (1632—1704), Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646—1716). В XVII в. он был столь же славен, сколь и они. В хронологическом отношении он даже первенствует: его основной, и самый известный, труд «Разыскания истины» вышел в свет в 1675 г., т. е. раньше их основных трудов. «Этика» Спинозы была опубликована в 1677 г., первое издание «Опыты о человеческом разумении» Локка появилось на книжных прилавках только в 1690 г., наиболее важные философские произведения Лейбница тоже изданы только в 90-х гг. XVII в. и в начале XVIII в. Локк и Лейбниц были хорошо знакомы с «Разысканиями истины»; Локк выступил с критикой этой книги, Лейбниц же писал, что окказионализм Мальбранша помог ему прийти к высоко ценимой им концепции предустановленной гармонии. Влияние идей Мальбранша испытали не только писатели XVII в., оно чувствовалось и в XVIII в., например Джордж Беркли (1685—1753) многим обязан Мальбраншу. А вот в глазах русской философской общественности заслуги Мальбранша почему-то померкли в лучах славы его выдающихся коллег. На фоне нашего всеобщего невнимания к творчеству французского философа отрадным явлением стал выход из печати перевода «Разысканий истины». Он был осуществлен по инициативе Э. Л. Радлова в серии «Труды Санкт-Петербургского философского общества» и занял два выпуска. Первый выпуск датирован 1903 г. и содержит первую и вторую книги «Разысканий истины», а также первую часть третьей книги. Вторая часть третьей книги и все остальные книги оказались во втором выпуске, который вышел в свет только в 1906 г. По сообщению Радлова, печатание труда Мальбранша происходило при весьма неблагоприятных условиях. Издание было малотиражным и почти сразу стало библиографической редкостью. Это обстоятельство омрачает радость по поводу того, что труды Мальбранша наконец-то появились на русском языке. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 597 Судя по всему, немногие ознакомились с появившимся переводом. Во всяком случае интерес к философии знаменитого француза не возрос. Поэтому очень и очень правильным следует считать решение издательства «Наука» переиздать перевод «Разысканий истины», этого поистине выдающегося памятника философской мысли XVII в. Оно пробуждает надежду на то, что Мальбранш будет все-таки оценен нашими философами по достоинству. С исторической точки зрения в «Разысканиях истины» может заинтересовать не только сгусток обсуждаемых Мальбраншем проблем, которыми жила западноевропейская философия XVII в., но и его своеобразный стиль, стиль объемистых трактатов тех времен. Материал изложен в «Разысканиях истины» в соответствии со строгим планом, и в то же время трактат изобилует всевозможными отклонениями, www.koob.ru отвлечениями и повторениями. Но и для тех, кто занят современной нам философией, сочинение Мальбранша представляет немалый интерес, потому что многие проблемы, над которыми он размышлял, остаются проблемами и по сей день. Изучение трактата может оказаться стимулирующим для людей, все еще прилагающих усилия к тому, чтобы их решить. Когда хотят дать общую характеристику философии Мальбранша, то прежде всего обычно говорят, что он картезианец. Это действительно так. Мальбранш является одним из самых видных картезианцев, даже, может быть, самым значительным представителем этого философского направления XVII в. Картезианство Мальбранша — первое, что бросается в глаза при чтении «Разысканий истины». Автор трактата с величайшим почтением относится к «господину Декарту». Он считает Декарта светочем новой науки и новой философии. Он защищает Декарта от нападок, идущих как со стороны рутинеров-ученых, так и со стороны некоторых теологов, обвинявших автора «Рассуждения о методе» в том, что его учение противоречит отдельным положениям христианского вероучения. Будучи глубоко верующим человеком, принадлежа к духовному званию и занимаясь теологией, Мальбранш в то же время являлся горячим приверженцем новой науки и новой философии. В «Разысканиях истины» имеется много страниц, содержащих критику тех «ученых людей», которые свое призвание видели в том, чтобы разъяснять и комментировать трудные места в сочинениях Аристотеля и других древних философов, и которые голословно заявляли, что Галилей, Гарвей, Декарт заблуждаются только потому, что говорят нечто совсем новое и свое. По мнению этих «пользующихся репутацией ученых» людей, дело обстоит так: «Если вы открываете какую-нибудь истину, то необходимо — даже и в наше время, — чтобы Аристотель предвидел ее; если же 598 Я. А. СЛИНИН Аристотель противоречит ей, то открытие ваше ложно».' По мнению же Мальбранша, дело обстоит иначе: «Если бы мы верили, что Аристотель и Платон непогрешимы, то, быть может, и следовало бы только стараться понять их; но разум не позволяет верить этому. Напротив, разум требует, чтобы мы считали их невежественнее новых философов, потому что в наше время мир старше на две тысячи лет и у него более опыта, чем во время Аристотеля и Платона, как мы это уже сказали; 2 новые философы могут знать все истины, какие оставили нам древние, и еще найти несколько других». Защищая новых философов, Мальбранш подвергает критике не только их противников, догматически относящихся к наследию древних, но и самих древних. Особенно достается Аристотелю, Критические замечания в его адрес разбросаны по всему трактату. Больше всего Мальбраншу не нравится аристотелевское учение о природе. Вся вторая глава второй части шестой книги посвящена опровержению космологии Стагирита и его учения об элементах, базирующегося на анализе аристотелевских трактатов «О небе» и «О возникновении и уничтожении». Вообще же антиаристотелизм Мальбранша достигает весьма высокой степени ожесточения. В его интерпретации Аристотель предстает в обличье полного невежды, путаника и шарлатана, которому непонятно каким образом удавалось запудривать мозги ученых мужей на протяжении двух тысячелетий. Вот что можно узнать в «Разысканиях истины» об Аристотеле: «Разглагольствует он много, но не говорит ничего. Это не значит, чтобы он был многоречив; нет, он обладает секретом быть 3 кратким и говорить лишь слова». И еще: «Но Аристотель часто противоречит сам себе, и на некоторых выдержках из его 4 сочинений можно обосновать совершенно разнородные мнения». А также: «Ибо, хотя философы уверяют и даже думают, что преподают его учение, однако трудно найти двух философов, которые были бы согласны относительно его мнений, потому что на деле книги Аристотеля столь темны и полны терминов столь неопределенных и столь общих, что можно приписать ему с некоторым правдоподобием мнения даже тех, кто наиболее противоречит ему. В некоторых из его сочинений можно заставить его сказать все, что хочешь, потому что он почти ничего не сказал в них, хотя много нашумел; подобно тому как дети под звон колоколов говорят все, что им захочется, потому что колокола звонят громко и не говорят 5 ничего». И наконец: «Это показывает, что, к несчастью своему, приверженцы Аристотеля имеют своим наставником человека очень темного, который даже ' Мальбранш Н. Разыскания истины. СПб.. 1906. Т. 2. С. 89. 2 Там же. Т. 1. С. 216. 3 Там же. Т, 2. С. 310. 4 Там же. С. 368. 5 Там же. С. 89—90. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 599 6 умышленно прибегает к неясности, как сам он говорит это в письме к Александру». Не следует, разумеется, всерьез воспринимать подобные высказывания о Стагирите: все они имеют идеологический характер. Из деятелей науки и философии Нового времени мало кто не старался всячески принизить Аристотеля. Попытки представить его ничего не стоящим болтуном можно встретить и у Пьера Раме, и у Галилея, и у Джордано Бруно, и у Френсиса Бэкона, и у Гоббса, и у Локка. Как это объяснить? Для чего это делалось? Ведь на самом-то деле Аристотель — это великий философ и выдающийся ум, каких мало. Объяснение тут одно: для того, чтобы новая наука и новая философия могли развиваться свободно, необходимо было любой ценой подорвать ставший непререкаемым авторитет этого выдающегося ума, а вместе с ним и авторитет всех остальных мудрецов древности. Поколебать авторитет Аристотеля было особенно важно: ведь средневековые схоласты именовали Стагирита не иначе, как Философом с большой буквы, и под их влиянием люди привыкли почитать истинным любое его утверждение. Результат нападок на Аристотеля хорошо известен: маятник качнулся в другую сторону, и былое чрезмерное почитание Стагирита сменилось в Новое время чрезмерным его уничижением. Только теперь, когда страсти улеглись, мы, спокойно сравнив и www.koob.ru по достоинству оценив философские и научные заслуги как Аристотеля, так и Декарта, можем сделать вывод, что величие первого ни в коей мере не умаляет величия второго. Как уже было сказано, Мальбранш, защищая Декарта, выступал не только против ретроградов-ученых, но и против тех теологов, которые утверждали, что картезианская доктрина противоречит определенным установлениям христианства. В частности, в шестой главе четвертой книги «Разысканий истины» он осуждает профессора Утрехтского университета кальвиниста Гисберта Фосция, «врага господина Декарта». Мальбранш выступал и против тех, кто говорил, что картезианская космология не особенно хорошо согласуется с библейским учением о сотворении мира. Авторитет церкви в те времена был еще сильнее, чем авторитет Аристотеля. Кроме того, в ее распоряжении имелись известные репрессивные возможности. Поэтому тактика представителей новой науки и новой философии в отношении церкви была не такой, какой она была в отношении Философа: они старались доказать, что ни одно из выдвигаемых ими положений не противоречит церковным установлениям. Они постоянно заявляли о своей лояльности к церкви. Вот, например, как сам Декарт заканчивает свои «Первоначала философии»: «Тем не менее, не желая полагаться слишком на самого себя, я 7 не стану ничего утверждать; все многосказанное я подчиняю авторитету католической церкви и суду мудрейших». А вот что пишет Мальбранш й 7 Там же. Т. 1.С.213. Декарт Р. Сочинения. В 2 т. М.. 1989. Т. 1. С. 422. 600 Я. А. СЛИНИН в защиту Картезия: «...тот, кто утверждает, что г-н Декарт противоречит Моисею, быть может, не так основательно изучил Священное Писание и сочинение Декарта, как люди, показавшие в своих всем известных сочинениях, что сотворение мира 8 вполне согласуется со взглядами этого философа». Но картезианство Мальбранша сказывается не только в том, что он в меру своих сил защищал Декарта от «врагов». Не менее важно и то, что он принимал основные философские принципы и научные положения Декарта, а также то, что тематика его произведений почти полностью заключена в рамки, очерченные философскими и научными интересами Картезия. Однако Мальбранш принимал декартовские принципы и положения отнюдь не безоговорочно, так как безоговорочно он придерживался только следующей фундаментальной методической установки, которую — как один из основателей новой науки и философии — выдвинул Декарт. В «Рассуждении о методе» он рассказывает: «Я с детства был вскормлен науками, и так как меня уверили, что с их помощью можно приобрести ясное и надежное познание всего полезного для жизни, то у меня было чрезвычайно большое желание изучить эти науки. Но как только я окончил курс учения, завершаемый обычно принятием в ряды ученых, я совершенно переменил свое мнение, ибо так запутался в сомнениях и заблуждениях, что, казалось, своими стараниями в учении достиг лишь одного: все более и более убеждался 9 в своем незнании». После этого Декарт решил, что нельзя слепо доверяться ничьему авторитету, равно как и отвергать без исследования чье бы то ни было мнение. Нужно полагаться только на свой собственный разум. И, полагаясь на собственный разум, Декарт разработал новый метод философского и научного исследования. Опираясь на него, он создал свою философию и внес свой вклад в науку Нового времени. При этом в том же «Рассуждении о методе» Декарт 10 пишет: «Что касается меня, то я никогда не считал свой ум более совершенным, чем у других...». Имея в виду свой метод и свои философские и научные достижения, он добавляет: «Впрочем, возможно, что я ошибаюсь, и то, что принимаю за золото и алмаз, не более, чем крупицы меди и стекла. Я знаю, как мы подвержены ошибкам во всем, что нас 11 касается...». Поэтому он не собирается возводить разработанный им метод в абсолют и выступать в роли непререкаемого наставника: «Таким образом, мое намерение состоит не в том, чтобы научить здесь методу, которому каждый должен следовать, чтобы верно направлять свой разум, а только в том, чтобы показать, каким образом старался я 12 направить свой собственный разум». 8 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 343. 9 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 252. 10 Там же. С. 251. '' Там же. 12 Там же. С. 252. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 601 Описанную установку Декарта целиком и полностью поддерживает Мальбранш: «Тем не менее разум требует, чтобы опять-таки мы не верили на слово новым философам, также как и древним. Напротив, он требует, чтобы рассматривали со вниманием их мысли и соглашались бы с ними только после того, когда мы будем не в состоянии заставить себя сомневаться в их утверждениях, требует, чтобы мы не преувеличивали излишне ни великого знания изучаемых 13 философов, ни их умственных качеств». О самом Декарте он пишет: «Я не говорю, однако, чтобы этот писатель был непогрешим; мне думается даже, и я могу это доказать, что он впал в ошибки в некоторых местах своих сочинений. И для читателя его лучше думать, что он ошибается, чем быть уверенным в истинности всего, что он говорит. Допустив, что он непогрешим, мы будем читать его, не исследуя, будем принимать на веру все, что он говорит; мы изучим тогда его воззрения, как изучают исторические факты, но подобное изучение вовсе не формирует наш разум. Г-н Декарт сам предупреждает, что, читая его произведения, следует остерегаться возможных с его стороны ошибок, и верить его словам только тогда, когда очевидность вынуждает к тому. Г-н Декарт не похож на тех лжеученых, которые, пользуясь не по праву властью над умами, хотят, чтобы 14 им верили на слово...». И в самом деле, обсуждая в своем трактате проблемы геометрии, космологии, физики, физиологии, психологии Декарта, www.koob.ru Мальбранш не просто пересказывает соответствующие идеи учителя, но старается определенным образом их развить и по-своему интерпретировать. С некоторыми положениями Декарта он не соглашается. Вот наиболее яркий пример несогласия Мальбранша с Декартом: в девятой главе второй части шестой книги «Разысканий истины» он оспаривает сформулированный Картезием и лежащий в основе физики Нового времени закон инерции тел. Во второй части «Первоначал философии» Декарт утверждает, что движение и покой равноправны, что они — «лишь два различных 5 модуса тела», что «для движения и покоя требуется не больше действия, чем для покоя».' Мальбранш же в своем 16 сочинении настаивает на том, что «покой вовсе не обладает силою, чтобы противостоять силе движения». Не только в различных научных областях, но и в области философии Мальбранш не является простым пересказчиком Декарта. Так, например, в трудах последнего мы не найдем ни знаменитого учения о видении всех вещей в Боге, ни учения о том, что всякая природная причина является причиной случайной (окказиональной), подлинные же причины всех природных событий суть непосредственные действия Бога. Эти учения, как и многое другое в «Разыс13 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 1. С. 216. 14 Там же. Т. 2. С.342. '5 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 361. 16 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 424. 602 Я. А. СЛИНИН каниях истины», — плод самостоятельного творчества Мальбранша. Что касается фундаментальных положений философии Декарта, то Мальбранш их полностью признает и из них исходит, однако относится к ним по-разному. Можно, например, сказать, что он недооценивает принцип методического сомнения, не чувствуя всей его глубины, и переоценивает принцип очевидности, не замечая его «коварства». Если подходить формально, то принцип методического сомнения у Мальбранша вроде бы в чести. Сама последовательность расположения материала в «Разысканиях истины» соответствует последовательности этапов процедуры методического сомнения, описанной в «Рассуждении о методе», причем последовательность Мальбранша более дифференцирована, чем последовательность Декарта. Так, у Декарта читаем: «Таким образом, поскольку чувства нас иногда обманывают, я счел нужным допустить, что нет ни одной вещи, которая была бы такова, какой она нам представляется; и поскольку есть люди, которые ошибаются даже в простейших вопросах геометрии и допускают в них паралогизмы, то я, считая и себя способным ошибаться не менее других, отбросил как ложные все доводы, которые 17 прежде принимал за доказательства». Мальбранш же пишет, что «иллюзии чувств, мечты воображения и абстракции разума обманывают человека ежеминутно; что наклонности его воли и страсти сердца почти всегда скрывают от него 18 истину..,». Иллюзии чувств он разбирает в первой книге своего сочинения, мечты воображения — во второй, абстракции разума — в третьей; наклонности воли анализируются им в четвертой книге, а страсти сердца — в пятой. С тем результатом, к которому приводит методическое сомнение, Мальбранш согласен; он признает несомненность истины. Я мыслю, следовательно, я существую. Но оценивает он ее иначе, чем Декарт. Картезий считал обнаружение ее несомненности чрезвычайно важным философским достижением; в результате методически проведенного сомнения оказался найденным краеугольный камень, на котором может быть основано здание опровержения любого скептицизма. А Мальбранш почитает «cogito ergo sum» за нечто само собой разумеющееся, малоценное и даже банальное. Вот в каких выражениях пишет о «cogito ergo sum» Декарт: «Но я тотчас обратил внимание на то, что в это самое время, когда я склонялся к мысли об иллюзорности всего на свете, было необходимо, чтобы я сам, таким образом рассуждающий, действительно существовал. И, 7 1 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 268. 8 1 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 267. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 603 заметив, что истина Я мыслю, следовательно, я существую, столь тверда и верна, что самые сумасбродные предположения скептиков не могут ее поколебать, я заключил, что могу без опасений принять ее за первый принцип искомой мною 19 философии». В словах Картезия звучит пафос человека, установившего истину, способную стать первоосновой всей философии. Согласно Декарту, в результате проведения процедуры методического сомнения прежде всего выясняется несомненность того, что я существую. Но «cogito ergo sum» говорит и о том, чем я со всей несомненностью являюсь: «Затем внимательно исследуя, что такое я сам, я мог вообразить себе, что у меня нет тела, что нет ни мира, ни места, где я находился бы, но я никак не мог представить себе, что вследствие этого я не существую; напротив, из того, что я сомневался в истине других предметов, ясно и несомненно следовало, что я существую. А если бы я перестал мыслить, то, хотя бы все остальное, что я когда-либо себе представлял, и было истинным, все же не было бы основания для заключения о том, что я существую. Из этого я узнал, что я — субстанция, вся сущность, или природа, которой состоит в мышлении и которая для своего бытия не нуждается ни в каком месте и не зависит ни от какой материальной вещи. Таким образом, мое я, душа, которая делает меня тем, что я есмь, совершенно отлична от тела и ее легче познать, чем тело; и если бы его даже вовсе не 20 было, не перестала бы быть тем, что она есть». А вот что довольно вяло и безо всякого пафоса пишет Мальбранш: «Первое, что мы познаем, это — существование нашей души; все акты нашего мышления суть неопровержимые доказательства его; ибо то, что действительно мыслит, действительно есть 21 нечто — это вполне очевидно. Легко узнать о существовании своей души, зато нелегко узнать ее сущность и природу». www.koob.ru «Легко узнать о существовании своей души»(!) — так Декарт никогда бы не сказал. Видно, что для Мальбранша истина «то, что действительно мыслит, действительно есть нечто», представляет собой не первый принцип философии, а лишь одну из очевидных истин, стоящую в одном ряду со многими другими такими же истинами; единственное ее преимущество перед ними заключается в том, что ее мы познаем раньше них. Видно, что Мальбранш отдает предпочтение принципу очевидности перед принципом методического сомнения. У Декарта дело обстоит иначе, хотя в его текстах можно найти высказывания, провоцирующие на то, чтобы интерпретировать его взгляды так, как их интерпретировал Мальбранш. Кстати, что имеет в виду автор «Разысканий истины» под сущностью и природой души, каковые, по его мнению, узнать нелегко? Оказывается, совокупность душевных функций. Декарт в 2 'ч Там же. С.268—269. ;" Там же. С.269. ' Там же. С.369. 604 Я. А. СЛИНИН «Размышлениях о Первой философии» уже дал соответствующее определение: «Итак, что же я семь? Мыслящая вещь. А что это такое — вещь мыслящая? Это нечто сомневающееся, понимающее, утверждающее, отрицающее, желающее, не 22 желающее, а также обладающее воображением и чувствами». Мальбранш не отступает от этого определения: «Если мы видим в себе сомнение, желание, рассуждение, мы должны думать, что душа есть нечто сомневающееся, желающее, рассуждающее, и только, пока мы не испытали в ней каких-нибудь других свойств, ибо свою душу мы познаем только посредством внутреннего чувства, которое имеем о ней. Душу свою не следует принимать ни за свое тело, ни за кровь, ни за жизненные духи, ни за огонь, ни за иные вещи, за которые принимали ее философы. О душе следует думать лишь то, чего мы не можем не думать о ней и в чем мы вполне убеждены тем внутренним чувством, которое имеем о самих себе; иначе мы 23 ошибемся». Другими словами, при исследовании душевных свойств и функций мы должны принимать во внимание только те данные, которые внутреннее чувство (рефлексия) дает нам о них с очевидностью, т. е. так, что мы станем в них вполне убеждены и не сможем о них думать иначе. Снова на авансцену выходит принцип очевидности. Надо сказать, что с ним Мальбранш имеет дело постоянно. На протяжении всего своего сочинения он находит ему практическое применение, ссылаясь на него как на последний аргумент в подтверждение тех или иных своих идей. В нескольких местах мы находим и формулировки этого принципа, выдержанные всецело в картезианском духе. Такую формулировку можно обнаружить, например, в самом начале трактата, во второй главе его первой книги. Ее Мальбранш повторяет и в первой главе первой части шестой книги. Он пишет, что «полное утверждение следует всегда давать только таким положениям, которые представляются столь очевидно истинными, что невозможно отвергнуть их истинность, не чувствуя внутренне страдания и тайных укоров 24 разума, т. е. не сознавая ясно, что злоупотребишь своею свободою, если не дашь им своего утверждения». В первой главе второй части шестой книги дается вольный пересказ знаменитых четырех правил из «Рассуждения о методе» Декарта. В эти правила (не принимать за истинное ничего неочевидного, делить всякую проблему на необходимое число частей, вести исследование от простого к сложному и составлять исчерпывающие перечни) Мальбранш вносит некоторые дополнения и незначительные изменения. Так, первое правило Декарта он переделывает в общий «принцип всех этих правил»: «Принцип всех этих правил таков: чтобы открыть истину, не опасаясь ошибиться, должно всегда сохранять очевид22 Декарт Р. Указ. соч. Т. 2. С. 24. " Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 369, 24 Там же. С.269. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 60S 25 ность в своих умозаключениях». Данное высказывание является, если угодно, еще одной формулировкой принципа очевидности. Вспомним, кстати, как сам Декарт формулирует свое первое правило: «Первое — никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать 26 повод к сомнению». То, что здесь сказано Декартом, дает повод задать вопрос: а не являются ли для него выражения «очевидно», «ясно и отчетливо» и «несомненно» синонимами, не означают ли они одно и то же? Если понимать сказанное здесь буквально, то да. Перед нами один из тех текстов Декарта, который провоцирует на то, чтобы считать очевидное и то, в чем невозможно усомниться, одним и тем же. Так считает Мальбранш; то же самое можно, пожалуй, сказать и о Спинозе, Лейбнице, Локке и других мыслителях XVII в. не столь крупного калибра. Но с самим Декартом дело обстоит не так просто. То, что выражения «очевидно» и «ясно и отчетливо» для него синонимы, подтверждается всеми текстами Картезия. То, что все, в чем невозможно усомниться, для него очевидно, — тоже верно. Но обратное не всегда верно: в его текстах можно обнаружить такое очевидное, в котором все-таки можно усомниться. Рассмотрим вопрос подробнее. Завершив процедуру методического сомнения, Декарт в «Рассуждении о методе» пишет: «Затем я рассмотрел, что вообще требуется для того, чтобы то или иное положение было истинно и достоверно; ибо, найдя одно положение достоверно истинным, я должен был также знать, в чем заключается эта достоверность. И заметив, что в истине положения Я мыслю, следовательно, я существую меня убеждает единственно ясное представление, что для мышления надо существовать, я заключил, что можно взять за общее правило следующее: все 27 представляемое нами вполне ясно и отчетливо — истинно». Данный текст провоцирует на то, чтобы выдвинуть на первый план принцип очевидности, его, так сказать, «абсолютизировать», на что пошли Мальбранш и, по-видимому, все другие картезианцы XVII в. Эта «абсолютизация» состоит в том, чтобы, оставив в стороне всякий метод вообще и метод сомнения в частности, сделать универсальным критерием истины очевидность, понимаемую как непосредственную www.koob.ru внутреннюю убежденность в чем-либо, выражающуюся в невозможности отвергнуть его истинность, «не чувствуя внутреннего страдания и тайных укоров разума». Мальбранш и другие картезианцы не почувствовали ненадежности и неопределенности подобной непосредственной внутренней убежденности, не обратили внимания на то, что одни люди 25 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 306. 26 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 260. 27 Там же. С.269. 606 Я. А. СЛИНИН могут иметь ее по отношению к той или иной истине, а другие — нет, что даже один и тот же человек в один период времени может иметь ее, а в другой — не иметь. История картезианства показала, что попытка сделать так понимаемую очевидность единственным критерием истины немедленно приводит к возрождению релятивизма и скептицизма, тех неприятностей, с которыми надеялся справиться Декарт, применяя свой метод сомнения. Сам Декарт более проницателен, чем его последователи: он отдавал себе отчет в «коварстве» очевидности, взятой как критерий истины. Сразу после только что процитированного текста у него сказано: «Однако некоторая трудность заключается в правильном различении того, что 28 именно мы способны представлять себе вполне отчетливо». Впрочем, несмотря на отмеченную неопределенность «правила очевидности», Декарт продолжает им пользоваться, не совсем, правда, тривиальным и прямолинейным образом. Установив применением метода сомнения очевидную истинность положения «cogito ergo sum», Декарт хочет пополнить запас очевидных истин. Следующей очевидной истиной, к которой он приходит, является положение «Бог есть». Однако надо заметить, что очевидность этой второй истины не вполне адекватна очевидности первой истины, т. е. «cogito ergo sum». Во-первых, вторая истина не является независимой, а существенным образом следует из первой; она является истиной только при том условии, что истиной является «cogito ergo sum». Во-вторых, хотя она и очевидна, в ней можно усомниться, в то время как в истине «cogito ergo sum» усомниться не удается. Подтверждением того, что, с точки зрения Декарта, положение «Бог есть» не является несомненным, может служить следующая цитата из его «Первоначал философии»: «Итак, отбросив все то, относительно чего мы можем каким-то образом сомневаться, и, более того, воображая все эти вещи ложными, мы с легкостью предполагаем, что никакого Бога нет и нет ни неба, ни каких-либо тел, что сами мы не имеем ни рук, ни ног, ни какого бы то ни было тела; однако не может быть, чтобы в силу всего этого мы, думающие таким образом, были ничем: ведь полагать, что мыслящая вещь в то самое время, как она мыслит, не существует, будет явным противоречием. А посему положение Я мыслю, следовательно, я существую — первичное и 29 достовернейшее из всех, какие могут представиться кому-нибудь в ходе философствования». Таким образом, в том, что Бог есть, вполне можно сомневаться. Декарт это вначале и делает. Лишь потом, в результате ряда довольно сложных и нетривиальных усмотрений и умозаключений, он приходит к выводу, что Бог существует и что истина эта очевидна. Вот мы и получили пример такой истины, которая очевидна, но не такова, что в ней нельзя усомниться. Интересно, что все 28 Декарт Р. Указ соч. Т. 1. 29 Там же. С.316. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 607 остальные очевидные истины, которые находит в дальнейшем Декарт, тоже не несомненны. Кроме того, все они оказываются в зависимости не только от первой истины, «cogito ergo sum», но и от второй — «Бог есть». Истины эти суть законы геометрии, логики, арифметики и всех наук, входящих, согласно Декарту, в «mathesis universalis». Все эти истины Декарт, как мы видели выше, подверг сомнению в процессе методического сомнения. Теперь же, в силу всесовершенства и всеблагости Бога, они становятся очевидными. В «Размышлениях о Первой философии» Картезий пишет: «Прежде всего я признаю невозможным, чтобы Бог когда-либо меня обманул: ведь во всякой лжи, или обмане, заключено нечто несовершенное; и хотя существуют доказательства проницательности и могущества Бога, свидетельствующие о том, что он может меня обмануть, он несомненно этого не желает и не выказывает никакой злокозненной хитрости, что и не подобало бы Богу. Далее, я ощущаю в себе некую способность суждения, которую я несомненно, как и все прочие мои свойства, получил от Бога; и, так как он не желает меня обманывать, он, конечно, не дал мне способность такого рода, чтобы, правильно ею 30 пользуясь, я в то же время заблуждался». Таким образом, очевидность законов логики, математики и всей природы целиком и полностью зависит от существования всеблагого и всесовершенного Бога. Если бы его не было, а вместо него существовал придуманный Декартом в качестве философской гипотезы некий Бог-обманщик, то все эти законы вовсе не были бы очевидными истинами, а были бы просто ложными высказываниями. Более того, даже само «правило очевидности» теряет свою всеобщность и изначальность, если относится к подобного рода истинам; правомерность его применения к ним попадает в зависимость от существования Бога. В «Рассуждении о методе» читаем: «Ибо... само правило, принятое мною, а именно что вещи, которые мы представляем вполне ясно и отчетливо, все истины, имеет силу только вследствие того, что Бог есть, или существует, и является совершенным существом, от которого проистекает все, что есть в нас. Отсюда следует, что наши идеи и понятия, будучи реальностями и происходя от Бога, в силу 31 этого не могут не быть истинными во всем том, что в них есть ясного и отчетливого». Таким образом, получается, что очевидность у Декарта, если можно так выразиться, неоднородна. Можно выделить по крайней мере три ее уровня. На первом уровне находится положение «cogito ergo sum»; ему присуща очевидность максимальной силы. Не столь сильна очевидность положения «Бог есть», находящегося на втором уровне. Третий уровень занимают законы логики, математики и природы, очевидность которых еще менее сильна. Ясно, что нельзя www.koob.ru приравнивать очевидность разных уровней друг другу. Они находятся 30 Декарт Р. Указ. соч. Т, 2. С, 44. 31 Там же. Т. 1.С.272. 608 Я. А. СЛИНИН в отношении субординации: второй уровень очевидности подчинен первому, а третий — второму. Нельзя прийти к очевидности существования Бога, не установив предварительно очевидность существования я мыслящего, а к очевидности существования упомянутых законов можно прийти только через посредство очевидности существования Бога. Тут не все равно, с чего начинать. Если бы очевидность была однородной, если бы было все равно, с какого положения начать ее установление, опираясь исключительно на внутреннюю убежденность, подкрепленную отсутствием «внутреннего страдания и тайных укоров разума», то незачем было бы городить огород с процедурой методического сомнения. Оно было бы попросту не нужно. Так, по сути дела, и выходит у Мальбранша. Для него и «cogito ergo sum», и «Бог есть», и «2х2= 4» очевидны в совершенно равной степени. Поэтому принцип методического сомнения и не играет существенной роли в его философии. Вот что мы можем прочитать в «Разысканиях истины»: «Итак, столь же очевидно, что есть Бог, как очевидно 32 для меня, что я существую». Здесь очевидность «cogito ergo sum» уравнивается с очевидностью положения «Бог существует». Возьмем еще одну цитату: «Если бы даже я предположил существование такого Бога, которому нравилось бы обманывать меня, то и тогда я был бы убежден в том, что Он не может обмануть меня в том моем познании, которое основывается на простом созерцании, каково, например, познание: я существую, ибо я мыслю; дважды 2 есть 4. Каким бы могущественным ни представлял я себе подобного Бога, допустив Его действительное бытие, то, даже и при этом нелепом предположении, я чувствую, что я не мог бы сомневаться в том, что я существую или что дважды 2 равняется 4, 33 так как эти вещи я постигаю одним созерцанием без участия памяти». Здесь очевидность «cogito ergo sum» уравнивается с очевидностью арифметической истины «2х2= 4». Кстати сказать, соответствующее место в «Размышлениях о Первой философии» Декарта выглядит не так. Сделав допущение, что существует «не всеблагой Бог, 34 источник истины, но какой-то злокозненный гений, очень могущественный и склонный к обману», Картезий рассуждает затем следующим образом: «Но существует также некий неведомый мне обманщик, чрезвычайно могущественный и хитрый, который всегда намеренно вводит меня в заблуждение. А раз он меня обманывает, значит я существую; ну и пусть обманывает меня, сколько сумеет, он все равно никогда не отнимет у меня бытие, пока я буду считать, что я — нечто. Таким образом, после более чем тщательного взвешивания всех „за" и „против" я должен, в конце концов, выдвинуть следующую посылку: всякий раз, как я 32 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 145. 33 Там же. С. 369—370. 34 Декарт Р. Указ. соч. Т. 2. С. 20. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 609 35 произношу слова Я есмь, я существую или воспринимаю это изречение умом, оно по необходимости будет истинным». Видим, что Декарт говорит тут только о положении «я есмь, я существую» и отнюдь не приплетает сюда никакого «2х2= 4». Это существенно; Картезий в отличие от Мальбранша никоим образом не склонен уравнивать очевидность положения «я существую» с очевидностью математических истин. Однако Спиноза, Локк, Лейбниц, да, как кажется, и все другие ведущие философы XVII—XIX вв. считали, подобно Мальбраншу, очевидность чем-то единым, не различая в ней степеней и уровней. Поэтому нет ничего удивительного в том, что они полагали декартовское «sum cogito» истиной очевидной, но тривиальной, из которой нельзя извлечь ничего существенного. Из этого следует, что едва ли будет ошибочным суждение, сводящееся к тому, что в последекартовской западноевропейской философской традиции вплоть до XX в. как методическое сомнение, так и истина Я мыслю, следовательно, существую, к которой оно ведет, не были оценены по достоинству. Учение Декарта весьма многосторонне и многопланово, оно содержит стимулы для развития самых различных философских направлений. Все зависит от того, какую из граней его учения положить в основу своего философствования. Пожалуй, первым, кто по достоинству оценил декартовское методическое сомнение, был Эдмунд Гуссерль. Метод сомнения Декарта был преобразован им в феноменологическую редукцию, которая в соединении с учением об интенциональном строении сознания и учением о внутреннем сознании времени повела к обнаружению трансцендентального эго, включающего в свой состав изначальный аподиктически данный мир феноменов, и созданию трансцендентальной феноменологии как науки об этом эго (эгологии). Первым вариантом трансцендентальной философии была, как известно, критическая философия Канта, и Гуссерль, разрабатывая свои феноменологические поступления, разумеется, принимал ее во внимание. Но Кант не обращался к декартовскому методу сомнения; он шел к трансцендентализму своим путем. Что касается Гуссерля, то он видел смысл своей философской деятельности в борьбе с релятивизмом и скептицизмом. Ему хотелось разгрести нагромождения относительных, проблематических и сомнительных истин и найти истины абсолютные, аподиктические и несомненные. По рецепту Декарта, он решил подвергнуть сомнению все, что только можно, с тем чтобы посмотреть, не останется ли чего-либо такого, в чем усомниться нельзя. Гуссерль внес некоторые уточнения в процедуру методического сомнения Декарта. Как и " Там же. Т. 2. С. 21—22. 39 Разыскания истины 610 www.koob.ru Я. А. СЛИНИН Декарт, он полагает, что я могу усомниться в существовании Бога, природы и моего собственного тела. Но, по его мнению, в равной степени сомнительным является и существование тесно связанной с телом моей душевной жизни, моей природной психики. Согласно Гуссерлю, я должен подвергнуть сомнению не только существование моего тела, но существование всей моей психофизической структуры, равно как и существование психофизических структур всех других людей. Не поддающимся сомнению оказывается только существование меня самого в качестве чистого, или трансцендентального, сознания. В этом и заключается подлинный смысл декартов-ского «cogito ergo sum»: методическое сомнение приводит в область трансцендентального эго. Эго, и только оно существует аподиктически и абсолютно самостоятельно, независимо от проблематического существования Бога, природы, общества и меня самого в качестве его члена. При этом область трансцендентального эго далеко не пуста: надо принять во внимание то обстоятельство, что его существование проходит в его внутреннем времени и представляет собой необратимый вспять поток следующих друг за другом актов сознания. И если учесть, что всякий акт сознания интенцио-нален, т. е. направлен на что-нибудь, на какой-нибудь объект, то в области трансцендентального эго оказывается многообразный мир интенциональных объектов, или феноменов. В этот мир входят и Бог, и природа, и общество, и моя психофизическая структура, входят как что-то имманентное моему чистому сознанию, как определенные части его, как неотъемлемые от него феномены. В таком своем качестве они существуют аподиктически, и трансцендентальная феноменология, посвященная, прежде всего, исследованию моего чистого эго и ставящая перед собой задачу обнаружения аподиктических истин, получает в свое распоряжение обширную область применения. В этой связи Гуссерль и именует ее эгологией. Что касается Бога, природы, общества и моей психофизической структуры, существующих самостоятельно, в качестве чего-то трансцендентного моему чистому сознанию и независимо от него, то для Гуссерля такое их существование навсегда остается проблематическим. Можно сказать, что Гуссерль признает только один уровень очевидности: тот, который для Декарта является базисным. Гуссерль признает только ту очевидность, которая является и несомненностью. Очевидным для него является только «cogito ergo sum». В отличие от Декарта он ни в коем случае не считает очевидным независимое от моего сознания существование Бога, времени, пространства и наполняющих эти трансцендентные моему сознанию время и пространство материальных вещей. Он также не считает очевидными логические и математические истины, связанные с этими вещами, равно как и законы природы, каковую образует совокупность этих вещей. Для Гуссерля не существует и никакого автономного критерия очевидности чего бы то ни было в виде некоей внутренней убежденности, сопровождающейся отсутствием «внутреннего страда ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 611 ния и тайных укоров разума». Очевидными, с феноменологической точки зрения, являются только данные эгологии. Все сказанное не означает, что феноменология считает аподиктическим существование одного лишь моего трансцендентального эго, постулируя, таким образом, своеобразный солипсизм. Согласно Гуссерлю, через посредство особого рода аппрезентации (аналогизи-рующей апперцепции) я узнаю об аподиктическом существовании других я не как других психофизических структур, а как других трансцендентальных эго. Гуссерль говорит об аподиктическом существовании «сообщества» трансцендентальных эго, или трансцендентальных субъектов. Важно отметить, что мое зго занимает все же особое положение в этом сообществе: оно является центральным и изначальным. Составляющие сообщество трансцендентальные субъекты имеют возможность общаться друг с другом при помощи языка и других средств коммуникации. Поэтому они живут в одном и том же для всех них интерсубъективном мире объектов. Объектами интерсубъективного мира являются интенциональные объекты, но это не объекты, входящие в состав лишь одного чьего-либо сознания, а общие для всех составляющих сообщество трансцендентальных субъектов интенциональные объекты. Это такие объекты, относительно которых трансцендентальные субъекты могут обмениваться имеющейся у них информацией. Феноменология никогда не ставит на одну доску аподиктическое существование чистого сознания и проблематическое существование трансцендентального ему внешнего мира. Поэтому она избавлена от тех трудностей, которые встают перед Декартом и его последователями XVII—XIX вв., считавшими очевидным не только существование мыслящего я, но и существование Бога и сотворенной им материальной природы с ее многообразными законами. Тезис Декарта о том, что Бог нас не обманывает, означает, во-первых, возвращение господствовавшей еще до Декарта картины мира, которую Гуссерль назвал «физикалистским объективизмом» и которая содержала столь много «нестыковок» одних своих элементов с другими, что вызвала тот скептицизм, каковой Картезий и хотел победить; теперь этот скептицизм грозил возродиться снова. Декарт внес некоторые изменения и уточнения в упомянутую, существовавшую до него картину: в его изображении мир состоит из двух независимых друг от друга равноправных субстанций — мыслящей и протяженной; теперь главное затруднение свелось к тому, чтобы понять, как взаимодействуют и как согласуются эти субстанции с тем, чтобы мир оставался единым. Во-вторых, тезис о том, что Бог — не обманщик, означает то, что вся ответственность за наши ошибки лежит не на Нем, а на нас. Мы допускаем ошибки из-за 39- 612 Я. А. СЛИНИН того, что правило очевидности в качестве критерия истины не срабатывает автоматически. Вспомним замечание Декарта о том, что «некоторая трудность заключается в правильном различении того, что именно мы способны представлять себе вполне отчетливо». Согласно Картезию и картезианцам, причина того, что мы зачастую неправильно производим это различение, коренится, в конечном счете, в том, что Бог поставил человека в иерархии своих творений так высоко, что сотворил его по своему образу и подобию, даровав ему свободу. Но Адам, как известно, употребил дарованную ему свободу ненадлежащим образом, в результате чего человеческое естество исказилось и стало греховным и ущербным. Подражая нашему праотцу, и мы склонны употреблять нашу свободу ненадлежащим образом. На нашем познании это обстоятельство www.koob.ru сказывается так. О чувственном познании вот что пишет Мальбранш: «...наши чувства не настолько извращены грехом, как это воображают, но извращена самая сокровенная сущность нашей души — наша свобода. Не наши чувства, а наша воля 36 своими поспешными суждениями обманывает нас». Относительно познания при помощи разума вот что читаем в «Размышлениях о Первой философии» Декарта: «Так отчего же происходят мои ошибки? А лишь оттого, что, поскольку воля обширнее интеллекта, я не удерживаю ее в тех же границах, что и интеллект, но простираю ее также на вещи, которые не понимаю; когда она безразлична к этим вещам, 37 она легко отклоняется от истины и добра, и таким образом я допускаю ошибки и погрешности». Как же быть? И Декарт, и Мальбранш советуют никогда никуда не торопиться, ни в коем случаев не поступать волюнтаристски и не принимать за очевидное то, что на самом деле не очевидно. Но увы! Как говорится, легко сказать, но трудно сделать. Правило очевидности не действует автоматически и поэтому всегда остается возможность подозревать, что мы поспешили и, чтобы как-нибудь отделаться от проблемы, приняли неочевидное за очевидное. Рассмотрим более подробно вопрос о том, как связаны друг с другом мыслящая и протяженная субстанции. Применительно к человеку, это вопрос о связи его души с его телом. Применительно же к теории познания, это вопрос о том, каким образом мы познаем предметы внешнего мира. Мальбранш в «Разысканиях истины» так описывает процесс познания этих предметов: «Первый акт есть воздействие предмета, т. е. в ощущении теплоты, например движение и удары мельчайших частиц дерева о фибры руки. Второй — состояние органа чувства, т. е. колебание фибр руки, причиненное колебанием частиц огня, колебание, которое передается мозгу, потому что иначе душа ничего не почувствовала бы. Третий — состояние, ощущение или восприятие души, т. е. то, что чувствует 36 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 1. С. 48. 37 Декарт Р. Указ. соч. Т. 2. С. 48, ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 613 38 каждый, стоя у огня. Четвертый — суждение души, утверждающее, что ощущаемое ею находится в ее владении». Он добавляет затем: «Легко, однако, видеть, что из этих четырех актов, совершающихся в нас, когда мы ощущаем какой-нибудь предмет, первые 39 два принадлежат телу, два других могут принадлежать только душе...». И в самом деле, первые два описываются в физиологических терминах, а два других — в психологических. Но как соотносится то, что происходит в наших нервных окончаниях, нервах и мозгу, с тем, что происходит в нашей психике, с тем, что мы называем нашими ощущениями, восприятиями, представлениями, эмоциями и понятиями? Ясно, что то и другое тесно связаны. Без нервной деятельности невозможна ни наша познавательная, ни вообще какая бы то ни было психическая деятельность. С другой стороны, психическая деятельность может активно воздействовать на нервную деятельность, может возбуждать ее, может управлять ею: ведь мы имеем возможность по нашему желанию двигать руками и ногами, задерживать свое дыхание, перемещаться в пространстве, выполнять различные более или менее сложные манипуляции и т. п. Но все же в некотором отношении между нервной и психической деятельностью наблюдается некий трансцензус, некая пропасть, которую не могла преодолеть наука времен Декарта и Мальбранша; не может ее преодолеть и современная наука. Так, ученые не могут установить ни прямой причинной зависимости, ни даже однозначного соответствия между механическими, химическими, электромагнитными и тому подобными воздействиями предметов внешнего мира на наши нервные окончания и той многообразной информацией о нем, которую мы получаем от наших ощущений и восприятий. Науке не удалось также выяснить, в чем может состоять прямая причинная зависимость между таким чисто психическим нематериальным феноменом, как тот или иной наш волевой акт, и таким событием в материальном мире, как сокращение или расслабление определенной группы наших мышц под "влиянием соответствующих нервных импульсов, с тем чтобы произвести в упомянутом мире некоторое изменение в соответствии с нашим желанием или решением. Нельзя сказать, что наука не слишком старается понять, какова все-таки связь между явлениями, происходящими в нашей душе, и процессами, протекающими в нашем теле; наоборот, весьма интенсивные попытки разобраться в этом вопросе делались все время и не прекращаются до сих пор. Во времена Гарвея, Декарта и Мальбранша такие попытки имели довольно-таки наивный характер. Для иллюстрации можно привести соображения, высказанные на данную тему Декартом в сочинении «Страсти души». Он делает следующее замечание: «...лишь самые подвижные и легкие частицы крови проникают в 38 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 1. С. 89. 39 Там же. 614 Я. А. СЛИНИН мозг, в то время как остальные расходятся по другим частям тела. Эти-то очень легкие частицы крови и образуют животные 40 духи». Затем Картезий пишет: «...надо знать, что душа действительно связана со всем телом и что, собственно, нельзя сказать, что она находится в какой-либо одной из его частей, а не в других, потому что тело едино и некоторым образом неделимо, ведь органы так расположены и так связаны друг с другом, что если удалить один из них, то все тело претерпит ущерб. Кроме того, душа по природе своей не имеет никакого отношения ни к протяженности, ни к размерам, ни к какимлибо другим свойствам материи, из которой состоит тело, а связана лишь с совокупностью его органов. Это очевидно из того, что никоим образом нельзя помыслить половину или треть души или представить себе занимаемое ею пространство, и также из того, что душа не становится меньше, если отделить какую-нибудь часть тела, но она покидает его, если уничтожить связь между его органами... Надо также иметь в виду, что, хотя душа соединена со всем телом, тем не менее в нем есть такая часть, в которой ее деятельность проявляется более, чем во всех прочих. Обычно предполагается, что эта часть — мозг, а может быть, и сердце: мозг — потому, что с ним связаны органы чувств, сердце — потому, что как бы в нем www.koob.ru чувствуются страсти. Но, тщательно исследовав это, я считаю, что часть тела, в которой душа непосредственно осуществляет свои функции, ни в коем случае не сердце и не весь мозг, а только часть его, расположенная глубже всех; это очень маленькая железа, находящаяся в мозговом веществе, в центре мозга, и так расположенная над проходом, через который духи передних его полостей сообщаются с духами задней, что малейшие движения в железе могут значительно изменить направление движения этих духов и, обратно, малейшие изменения в направлении движения духов могут 41 значительно изменить движения этой железы». Посмотрим теперь, как действует эта железа: «Например, если мы видим какое-нибудь животное, направляющееся к нам, то свет, отраженный от его тела, рисует два изображения его, по одному в каждом из наших глаз; эти два изображения посредством зрительных нервов образуют «два других — на внутренней поверхности мозга, обращенной к его полостям. Затем посредством духов, которыми наполнены эти полости, изображения лучеобразно проходят к маленькой железе, окруженной духами, таким образом, что движение, передающее каждую точку одного из образов, направлено к той же самой точке железы, к которой направлено движение, передающее ту точку другого изображения, которая представляет ту же самую часть этого животного. Благодаря этому два изображения, находящиеся в мозгу, образуют в железе одно, а железа, непосредственно воздей40 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 486. 41 Там же. С. 495^96. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 615 42 ствуя на душу, передает ей образ этого животного». Комментарии, как говорится, излишни: наивность данной концепции восприятия нашим сознанием внешних объектов весьма велика. Предполагается, что в душе, как на экране, возникает образ приближающегося животного; мало того, предполагается, что изоморфные образцы имеются уже и в железе, и на внутренней поверхности мозга, и в глазах. Исследования заслуживает только то, каким образом происходит ретрансляция изображений внешних предметов от глаз к внутренней поверхности мозга и далее — к железе и от нее — к душе. Объяснение того, как душа через железу действует на тело, тоже дается: «Всякое действие души заключается в том, что она, желая чего-нибудь, тем самым заставляет маленькую железу, с которой она тесно связана, двигаться так, как это необходимо 43 для того, чтобы вызвать действие, соответствующее этому желанию». Это объяснение попросту неудовлетворительно. «Душа заставляет что-то делать маленькую железу». Что означает тут слово «заставляет»? Оно является слишкомнеопределенным и, не объясняет конкретно, как душа воздействует на железу. Мальбранш в «Разысканиях истины» сформулировал собственную концепцию того, как мы познаем предметы внешнего мира. Он не одобряет «образную» теорию познания, в какой бы форме она ни выражалась и кем бы ни высказывалась. Во второй главе второй части третьей книги своего трактата Мальбранш подвергает критике следующий ее вариант: «Самое распространенное воззрение — это воззрение перипатетиков, которые утверждают, что внешние предметы отбрасывают от себя чувственные образы, подобные им, и что эти чувственные образы передаются внешними чувствами общему чувству; они называют эти" чувственные образы внешними впечатлениями, так как предметы запечатлевают их внешним чувствам. Эти внешние впечатления, будучи материальными и чувственными, превращаются деятельным и действующим умом в умопостигаемые и могут быть восприняты умом страдательным. Одухотворенные таким путем, эти чувственные образы называются внутренними впечатлениями, так как они являются изображениями внешних впечатлений; 44 посредством их страдательный разум и познает все материальные вещи». Мальбранш отвергает не только перипатетическую теорию познания, но и все ей подобные. Он вообще отвергает необходимость того, «чтобы идеи, какие мы имеем о телах и всех остальных 42 Там же. С. 497^98. 43 Там же. С. 500. 44 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 5. 616 Я. А. СЛИНИН 45 предметах, которых мы не видим непосредственно, исходили бы от этих самых тел или этих предметов». В качестве альтернативы он предлагает концепцию опосредствованного познания предметов внешнего мира, причем посредником выступает у него сам Бог. Ведь у Бога имеются идеи всех сотворенных им вещей, как гласит старинное схоластическое учение. Мальбранш полагает, что Бог напрямую сообщает нам эти идеи; он заявляет, что мы видим все вещи в Боге. Как это возможно? Но вначале посмотрим, что наш автор имеет в виду под словом «идея». Он дает такое определение: «...непосредственный объект нашего разума, когда он воспринимает, например, солнце, есть не солнце, но нечто тесно присущее нашей душе, и это и есть то, что я называю идеей. Итак, под словом „идея" я понимаю здесь не что иное, как 46 непосредственный или наиболее близкий разуму объект, когда разум созерцает какой-нибудь предмет». Так каким же образом Бог сообщает нам идеи предметов внешнего мира? В основе концепции Мальбранша лежит одна предпосылка Декарта, используемая им в процессе онтологического доказательства бытия Бога. Онтологическое доказательство Декарта целиком и полностью Мальбранш принимает; он излагает и подробно комментирует его в одиннадцатой главе четвертой книги своего трактата. Воспроизведем декартовское доказательство сначала в том виде, в каком оно дано в «Рассуждении о методе». Картезий пишет: «...размышляя о том, что, раз я сомневаюсь, значит, мое бытие не вполне совершенно, ибо я вполне ясно различал, что полное постижение — это нечто большее, чем сомнение, я стал искать, откуда я приобрел способность мыслить о чем-нибудь более совершенном, чем я сам, и понял со всею www.koob.ru очевидностью, что это должно прийти от чего-либо по природе действительно более совершенного. Что касается мыслей о многих других вещах, находящихся вне меня, — о небе. Земле, свете, тепле и тысяче других, то я не так затруднялся ответить, откуда они явились. Ибо, заметив, что в моих мыслях о них нет ничего, что ставило бы их выше меня, я мог думать, что если они истинны, то это зависит от моей природы, насколько она наделена некоторыми совершенствами; если же они ложны, то они у меня от бытия, т. е. они находятся во мне потому, что у меня чего-то недостает. Но это не может относиться к идее существа более совершенного, чем я: получить ее из ничего — вещь явно невозможная. Поскольку неприемлемо допускать, чтобы более совершенное было следствием менее совершенного, как и предполагать возникновение какой-либо вещи из ничего, то я не мог сам ее создать. Таким образом, оставалось допустить, что эта идея была вложена в меня тем, чья природа совершеннее моей и кто соединяет в себе все совершенства, доступные моему воображению, — одним словом, Богом. К этому я доба45 Там же. С. 4. 46 Там же. С. 1. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 617 вил, что поскольку я знаю некоторые совершенства, каких у меня самого нет, то я не являюсь единственным существом, обладающим бытием (если вы разрешите, я воспользуюсь здесь терминами схоластическими), и что по необходимости должно быть некоторое другое существо, более совершенное, чем я, от которого я завишу и от которого получил все, что 47 имею». Теперь возьмем онтологическое доказательство в том виде, в каком оно изложено в «Размышлениях о Первой философии». Если в «Рассуждении о методе» Декарт изъясняется в терминах «совершенное—несовершенное», то здесь он делает это в терминах «бесконечное—конечное». Мы читаем: «Итак, остается одна идея Бога, относительно которой надо рассмотреть, не может ли здесь что-либо исходить от меня самого. Под словом „Бог" я понимаю некую бесконечную субстанцию, независимую, в высшей степени разумную, всемогущую, сотворившую как меня самого, так и все прочее, что существует, — если оно существует. Несомненно, перечисленные совершенства таковы, что по мере тщательного их рассмотрения мне представляется все менее возможным, чтобы они исходили от меня одного. Таким образом, следует сделать вывод от позитивного, что Бог необходимо существует. Ведь хотя некоторая идея субстанции присутствует во мне по той самой причине, что и сам я — субстанция, тем не менее у меня не может быть идеи бесконечной субстанции в силу того, что сам я конечен, — разве только идея эта будет исходить от какой-либо воистину 48 бесконечной субстанции». Чуть ниже Картезий пишет: «Идея Бога в высшей степени ясна и отчетлива: ведь в ней содержится все, что я воспринимаю ясно и отчетливо и считаю реальным и истинным, все, что несет в себе совершенство. Этому не препятствует мое непонимание бесконечности или наличие у Бога множества других качеств, коих я не могу ни постичь, ни, быть может, попросту затронуть мыслью: ведь в понятии бесконечности для меня, 49 существа конечного, заложено нечто непостижимое...». Мальбранш с одобрением вторит тому, что процитировано нами из «Размышлений о Первой философии»: «Наконец, самое возвышенное, прекрасное, самое основательное и первое или требующее наименее предположений доказательство бытия Божия есть наша идея бесконечного. Ибо несомненно, дух созерцает бесконечное, хотя не понимает его и имеет очень отчетливую идею о Боге, которую он может иметь лишь по своей связи с Ним; потому что нельзя допустить, 50 чтобы идея бесконечно совершенного существа, которая и есть наша идея о Боге, была чем-то сотворенным». 47 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 269—270. 48 Там же. Т. 2. С. 38. l9 Там же. С. 39. М Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 22—23. 618 Я. А. СЛИНИН Предпосылкой же, на которую опирается онтологическое доказательство Декарта и которую Мальбранш положил в основу своего учения о том, что мы видим все вещи в Боге, является уверенность Картезия в том, что всемогущая и в высшей степени разумная субстанция Бога находится в прямом контакте с нашим, человеческим, сознанием и способна «вкладывать» в него идеи. Но если Декарт учит, что Бог напрямую внедряет в наше сознание лишь одну идею бесконечной субстанции, т. е. идею Самого Себя, за идеи же конечных вещей ответственны мы сами, то Мальбранш идет дальше: по его мнению, Бог приобщает нас не только к идее Своей бесконечной субстанции, но и к идеям конечных предметов. И в самом деле, если человеческое сознание может непосредственно сообщаться с Богом, то почему бы Ему не познакомить нас не только с идеей Самого Себя, но и с идеями сотворенных Им вещей? Ведь полный набор этих идей у Него, как мы видели выше, имеется. Если принять концепцию Мальбранша, то не надо будет долго и мучительно думать о том, каким образом раздражения наших нервных окончаний трансформируются в ощущения восприятия, эмоции и понятия. В главе шестой второй части третьей книги «Разысканий истины», озаглавленной: «Что мы видим все вещи в Боге», можно прочесть: «...Богу безусловно необходимо иметь в Самом Себе идеи всех сотворенных Им существ, потому что иначе Он не мог бы создать их; так что Он созерцает все эти существа, рассматривая совершенства, которые заключает в Себе и к которым они имеют отношение. Следует также знать, что Своим присутствием Бог тесно связан с нашими душами, так что можно сказать, что Он есть место духов, как пространство в известном смысле есть место тел. Раз мы сделаем эти два предположения, станет несомненным, что дух может созерцать то, что есть в Боге и что представляет сотворенные существа, потому что это невещественно, умопостигаемо и присуще духу. Так что дух может видеть в Боге 51 творения Божий, если предположить, что Богу угодно открыть ему то, что в Нем есть и что представляет их». Оказывается, что Августин учил, что, созерцая универсальные идеи и вечные истины разума, мы тем самым вступаем в www.koob.ru общение с Богом: «В сочинениях блаженного Августина есть множество подобных мест, в которых он доказывает, что мы видим Бога уже в этой жизни благодаря познанию, какое имеем о вечных истинах. Истина не сотворена, неизменна, необъятна, вечна, выше всего. Она истинна сама по себе, ни от чего не получает своего совершенства; она делает твари совершеннее, и все духи естественно стремятся познать ее. Один лишь Бог может обладать всеми этими совершенствами. Итак, истина есть Бог. Мы созерцаем эти неизменные и вечные истины. Следовательно, мы созерцаем 51 Там же. С. 19—20. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 619 52 Бога». Впрочем, Мальбранш не во всем согласен тут с Августином. Он считает приведенное умозаключение последнего не вполне корректным. Он пишет: «Мы же думаем, что даже вечные истины, как например дважды два — четыре, не только не 53 будут самим Богом, но даже что они не будут абсолютными существами». И далее: «Итак, по нашему мнению, когда мы созерцаем вечные истины, мы созерцаем Бога не потому, чтобы эти истины были Богом, но потому, что идеи, от которых эти истины зависят, в Боге; может быть, даже и блаженный Августин понимал это таким же образом. Мы думаем также, что в'Боге познаются вещи преходящие и тленные, хотя блаженный Августин говорит только о вещах неизменных и нетленных, потому что вовсе не необходимо ради этого полагать некоторое несовершенство в Боге; достаточно, как мы это уже сказали, чтобы Бог заставил нас видеть то, что есть в Нем и что имеет отношение к этим 54 вещам». Отметим радикализм Мальбранша. Это очень важно. Наш автор считает, что мы видим в Боге не только все универсальное и вечное в вещах, но и все индивидуальное и преходящее, составляющее окружающий нас мир. Иначе говоря, мы видим в Боге весь материальный мир целиком и полностью, безо всяких изъятий. Мальбранш следующим образом поясняет эту свою точку зрения: «Но хотя я говорю, что мы созерцаем в Боге вещи материальные и чувственные, должно, однако, принять во внимание, что я не говорю, чтобы наши чувствования о них были в Боге, но только, что это Бог действует в нас, ибо Бог вполне познает чувственные вещи, но не ощущает их. Когда мы усматриваем нечто чувственное, в нашем восприятии есть чувство и чистая идея. Чувство есть модификация нашей души, и это Бог вызывает ее в нас, и Он может вызвать ее, хотя Он ее не имеет, потому что в своей идее о нашей душе Он видит, что наша душа способна к этой модификации. Что же касается идеи, связанной с чувством, то она в Боге, и мы ее созерцаем, потому что Богу угодно открыть ее нам; Бог же связывает ощущения с идеей, когда предметы находятся налицо, чтобы 55 мы так думали и возымели чувства и страсти, какие должны иметь по отношению к ним». Итак, вот какова позиция Мальбранша. Материальный, независимый от нас, но окружающий нас мир со всей очевидностью существует; мы живем в нем и действуем. Вещи, его составляющие, оказывают известное воздействие на наши органы ощущений, но познаем мы его не через посредство ощущений и восприятий. Мы созерцаем окружающий нас мир в Боге; и лишь Он один открывает нам все истины этого мира, от самых высоких до самых низких. я Там же. С. 25. 53 Там же. 54 Там же. С. 26. 55 Там же. 620 Я. А. СЛИНИН Учение Мальбранша о том, что мы видим все вещи в Боге, является составной частью его общей концепции познания, которую он излагает в седьмой главе второй части третьей книги своего трактата. В ней мы читаем: «Чтобы вкратце разъяснить высказанное мною мнение касательно того, каким образом дух созерцает все различные объекты своего познания, мне необходимо различить в нем четыре способа познания. Первый — познание вещей через них самих. Второй — познание их через их идеи, т. е. как я это понимаю здесь, через нечто, отличное от них. Третий — познание их сознанием, или внутренним чувством. 56 Четвертый — познание их через предположение». Видим, что все множество объектов нашего познания Мальбранш делит на четыре класса. Безусловно, это оригинальное и ниоткуда не заимствованное деление. Какие же объекты к какому классу относятся? Начнем, как это делает и Мальбранш, по порядку, т. е. с первого класса: «Только одного Бога познаем мы через Него Самого (непосредственно)... только Он один может действовать в духе и открываться ему. Одного только Бога мы созерцаем непосредственно и прямо; Он один может просветить дух своею собственною сущностью. Наконец, в этой жизни только благодаря 57 общению, какое мы имеем с Ним, мы способны познать то, что мы познаем...». Этот тезис Мальбранша весьма примечателен. Он показывает, насколько кардинальным образом автор «Разысканий истины» истолковывает положение Декарта о том, что Бог находится в непосредственном контакте с нашим сознанием. Перейдем теперь ко второму классу познаваемых нами объектов;' ясно, что он объединяет материальные вещи внешнего мира, которые мы познаем через посредство созерцания их идей, пребывающих в Боге. «Все вещи, существующие в этом мире, о которых мы имеем некоторое познание, суть или тела, или духи; свойства тел, свойства духов. Не подлежит сомнению, что мы созерцаем тела с их свойствами через их идеи, потому что они не умопостигаемы сами по себе, и, следовательно, мы не можем видеть их иначе, как в существе, содержащем их невещественным образом. Итак, мы 58 видим, тела с свойствами в Боге и через идеи их, и вот почему наше познание о них очень совершенно...». Что касается вещей духовных, то они относятся Мальбраншем к двум последним классам познаваемых объектов. Их третий класс составляет наша собственная душа: «Не то с душою: мы познаем ее только сознанием, и вот почему наше www.koob.ru познание о ней несовершенно; мы знаем о своей душе лишь то, что чувствуем происходящим в нас... мы не познаем души посредством ее идеи. Но если 56 Там же. С. 28—29. 57 Там же. С. 29. 58 Там же. С. 30. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 621 бы мы созерцали в Боге идею, соответствующую нашей душе, мы узнали бы в то же самое время или мы могли бы узнать все свойства, присущие ей... Правда, своим сознанием или внутренним чувством, какое мы имеем о самих себе, мы достаточно познаем, что наша душа есть нечто великое, но, может статься, то, что мы знаем о ней, не имеет почти ничего 59 общего с тем, что она есть сама по себе». Позиция Мальбранша оригинальна и необычна: вещи материального мира мы познаем с помощью Бога через посредство их идеи и потому их познание совершенно, собственную же душу мы вынуждены познавать самостоятельно, при помощи внутреннего чувства, и потому познание ее несовершенно. Хотя Бог обладает идеей нашей души, но открыть ее нам Он почему-то не хочет. Не все согласны с тем, что наше познание материальных тел совершенно, а познание собственной души несовершенно. Декарт, например, высказывается о душе в том смысле, что «ее 60 легче познать, чем тело». Возможно, для того чтобы показать, что он уважает мнение учителя, Мальбранш оговаривается: «Из сказанного нами можно сделать тот вывод, что хотя мы и познаем яснее бытие своей души, чем бытие своего тела и тел нас окружающих, однако мы не имеем столь же совершенного познания о природе души, как о природе тел; и этим можно 61 примирить два различных мнения; одно, что всего лучше мы познаем душу, и другое, что о ней нам менее всего известно». Но почему все-таки Бог не позволяет нам познать свою душу через посредство ее идеи? Ну, прежде всего, пути Господни неисповедимы. На протяжении своего труда Мальбранш неоднократно замечает, что Бог открывает нам только то, что считает нужным открыть. Идеи тел он тоже открывает нам не все, а лишь только те, которые мы можем вместить. Все же Мальбранш отваживается на то, чтобы высказать некоторые свои соображения относительно того, почему Бог не благоволил открыть нам идею нашей души: «Хотя мы и не имеем полного познания нашей души, но того познания, которое мы имеем о ней благодаря сознанию или внутреннему чувству, достаточно, чтобы доказать ее бессмертие, духовность, свободу и некоторые другие атрибуты, которые нам необходимо знать; вот почему Бог и не заставляет познавать ее через ее идею, как Он заставляет нас познавать тела: Познание, какое мы имеем о своей душе благодаря сознанию, несовершенно, правда; но оно не ложно; обратно, познание, какое мы имеем о телах благодаря чувству или сознанию, если можно назвать сознанием ощущение того, что происходит в нашем теле, не только не совершенно, но оно ложно. Следовательно, нам нужна идея о телах, чтобы исправлять ощущения, какие имеем о них; но мы не нуждаемся в идее своей души, потому что сознание, какое мы имеем о ней, не вводит " Там же. С. 31. 60 Декарт Р. Указ. соч. Т. 1. С. 269. 61 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 31—32. 622 Я. А. СЛИНИН нас в заблуждения, и чтобы не обманываться в познании ее, нам достаточно не смешивать ее с телом, что мы можем делать с 62 помощью рассудка». И наконец, о последнем, четвертом, классе познаваемых нами объектов: «Из всех объектов нашего познания нам остаются лишь души других людей и чистые духи, и, очевидно, мы познаем их только предположением. В этой жизни мы не познаем их ни через них самих, ни через идеи их; а так как они отличны от нас, то невозможно, чтобы мы познавали их сознанием. Мы предполагаем, что души других людей того же рода, как наши. Что мы чувствуем в самих себе, мы предполагаем, чувствуют и они; и даже, когда эти чувства не имеют отношения к телу, мы уверены, что мы не обманываемся, так как мы видим в Боге известные идеи и известные неизменные законы, по которым, мы знаем с достоверностью. Бог действует одинаково во всех духах. ...Но когда тело принимает некоторое участие в том, что происходит во мне, я почти всегда обманываюсь, если сужу о других по себе... Итак, познание, какое мы имеем о других, 63 весьма доступно заблуждению, если мы судим о них лишь по чувствам, какие имеем о самих себе». Теорию познания Мальбранша подверг критике Джон Локк в небольшой работе «Исследование мнения отца Мальбранша о видении всех вещей в Боге», опубликованной в 1706 г. Локк стоит на той точке зрения, что материальный мир безусловно существует, как существует и Бог, сотворивший его и давший ему законы, согласно которым все в нем происходит. Однако ему не кажется правдоподобным положение о том, что наше сознание находится в прямом контакте с Богом. Поэтому учение Мальбранша о том, что мы видим все вещи в Боге представляется ему беспочвенным, надуманным и излишним. Он стоит на том, что идеи вещей мы получаем не от непосредственного общения с Богом, а в результате воздействия на наши органы ощущений самих материальных вещей. Правда, он признается честно и прямо, что не знает, как эти воздействия превращаются в идеи, как раздражения наших нервных окончаний вызывают в нашем сознании ощущения, восприятия, эмоции и понятия. Однако, по его мнению, концепция Мальбранша ничуть не лучше объясняет появление идей вещей в нашем сознании. Как и Мальбранш, Локк отвергает перипатетическое учение об образах (подобно подавляющему большинству философов XVII в., он не любит Аристотеля), но с одобрением относится к современным ему теориям воздействия физических тел на наши органы ощущений 62 Там же. С.32—33. 63 Там же. С. 33—34. www.koob.ru ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 623 (каковые, с точки зрения современной нам науки, выглядят немногим лучше античных концепций того же рода). Локк пишет: «Хотя я и не считаю, что какие-либо материальные образы, имеющие сходство с вещами, являются источником восприятия для наших органов чувств благодаря воспринимаемому нами постоянному потоку, исходящему из тела, я полагаю, однако, что восприятие нами тел, находящихся на каком-то расстоянии от нас, может быть объяснено (в той мере, в какой мы способны понять это) движением частиц материи, исходящих из этих тел и воздействующих на наши органы чувств. При осязании и восприятии вкуса существует непосредственный контакт. Звук достаточно убедительно объясняется колебательным движением, передаваемым окружающей среде, а запахи могут быть объяснены без особых трудностей испарениями пахучих тел. Поэтому отец Мальбранш возражает только против зрительных образов, так как объяснение их материальными причинами труднее всего. Но тот, кто допустит, что частицы света чрезвычайно малы и движутся с 64 огромной скоростью и что тела, по всей видимости, обладают большой пористостью...», и дальше он развивает свою концепцию зрения, являющуюся в достаточной степени наивной в глазах нынешних ученых. Критика Локком учения Мальбранша о видении вещей в Боге достаточно своеобразна. Во-первых, британский философ оспаривает положение Мальбранша о том, что наша душа теснее связана с Богом, чем с нашим телом. Во-вторых, он не согласен даже с тем, что Бог теснее связан с нашей душой, чем с нашим телом. Мы читаем: «В шестой главе он ближе подходит к объяснению своей доктрины, впервые заявив, что „идеи всех существ находятся в Боге". ...Сказав, что они существуют в Боге, он далее сообщает нам, что „мы можем видеть их в Боге". Его доказательство сводится к тому, что „наши души могут видеть их в Боге", так как Бог самым прямым образом связан с нашими душами одним своим существованием... Но разве Бог не связан столь же непосредственно с телом, как и с духом? Ведь он присутствует всюду, 65 где есть тела, и все же они не видят в Нем этих идей». Локковскую критику едва ли можно признать критикой по существу дела, но она остроумна. Он хочет опереться на догматическое христианское положение, гласящее, что Бог вездесущ. Если принять, что Бог одинаково тесно связан и с духом, и с телом, то можно потребовать от Мальбранша разъяснить, каким же образом наша душа видит идеи в Боге, каков, так сказать, «механизм» этого видения. Локк продолжает: «Поэтому автор добавляет, что „душа может видеть в Боге творения Божий, если предположить, что Богу угодно открыть ей то, что в Нем есть и что их представляет", т. е. идеи, которые в Нем есть. Следовательно, связь не есть причина этого видения, ибо душа может быть связана 64 ЛоккДж. Сочинения. В 3 т. М., 1985. Т. 2. С. 445. 65 Там же. С. 452. 624 Я. А. СЛИНИН с Богом и, однако, не видеть, что в нем существуют идеи до тех пор, пока он не откроет их ей; итак, я не продвинулся ни на шаг вперед. У меня есть идеи, это мне известно; но мне хотелось бы знать, что они такое, а на это мне только говорят, что я вижу их в Боге. Я спрашиваю: как я вижу их в Боге? Мне отвечают, что благодаря моим тесным отношениям с Богом, ибо Он вездесущ. Я отвечаю, что если бы этого было достаточно, то ведь и тела имеют близкие отношения с Богом, ибо он вездесущ; кроме того, если бы этого было достаточно, я увидел бы все идеи, которые находятся в Боге. Нет, оказывается, только те, что Он соблаговолит открыть. Объясните мне, в чем заключается это открытие, если не в том лишь, чтобы заставить меня видеть их, и Вы объясните мне, каким образом у меня возникают идеи»." Вот как ставит вопрос Локк! Его не удовлетворяет, когда ему говорят, что видение идей в Боге есть прямое и непосредственное приобщение нашего сознания к тем идеям, которые находятся в Боге. Он «придирается» к слову «открытие», истолковывая его в том смысле, что имеется какая-то особого рода неизвестная процедура открытия Богом своих идей. И он требует от Мальбранша разъяснения того, как и каким образом протекает эта процедура. Он настаивает на том, что если бы видение идей в Боге происходило прямо, непосредственно и «автоматически», то мы видели бы «все идеи, которые находятся в Боге». Между тем Мальбранш утверждает, что Господь открывает их нам выборочно, по Своему соизволению — одни идеи открывает, а другие не открывает. Если так, то пусть Мальбранш объяснит, в чем заключается это открытие. Вообще говоря, такая постановка вопроса является довольно-таки странной; ведь мы принципиально не можем увидеть все идеи, которые находятся в Боге, по причине того, что мы конечны, а Бог бесконечен. Именно поэтому в первую очередь Мальбранш и говорит о том, что Бог открывает нам по Своему соизволению лишь те идеи, которые мы способны вместить. Но Локк настаивает на своем. Вот что он пишет о Мальбранше: «Он пытается объяснить нам, каким образом мы приходим к восприятию какой-либо вещи, и говорит, что мы воспринимаем вещи потому, что идеи этих вещей находятся в наших душах; душа не может воспринимать вещи на расстоянии или будучи отдалена от них, и вот идеи этих вещей являются душе лишь потому, что ей является Бог, в котором они находятся. Пока здесь нет противоречий и все логично. Но когда мне дальше говорят, что присутствие идей недостаточно, чтобы сделать их видимыми, а Бог должен сделать еще что-то, чтобы открыть их, я опять так же мало понимаю, как вначале; и весь этот разговор о присутствии идей в моей душе совсем не объясняет, как именно я воспринимаю их или буду воспринимать. Автор доказывает мне, что Бог делает нечто большее, 66 Там же. С. 452-^53. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 625 67 чем просто являет их моей душе, когда открывает их мне». Но автор и не думает этого доказывать! Согласно Мальбраншу, Бог просто являет идеи моей душе, и больше ничего. Другое дело, что Он не может показать мне их все, потому что я не могу такое вместить в силу своей конечности. Но у Мальбранша вовсе не идет речь о том, что для того, чтобы открыть мне www.koob.ru ту или иную идею, Богу необходимо проделать что-то еще, помимо простого явления этой идеи. Зачем же Локк передергивает карты? А вот к чему он клонит: ему хочется «уравновесить» мальбраншевское объяснение появления идей в нашем сознании и обычное, «естественно-научное» объяснение этого. «Я совершенно уверен в том, да и никто не станет этого отрицать, что идеи, которые мы имеем, находятся в наших душах по воле и велению Бога, но как именно это происходит — мы не понимаем и не в состоянии постичь. Наш автор говорит, что Бог неизменно соединен с душой, так же обстоит дело и с идеями вещей. Однако одного лишь этого наличия или соединения между ними недостаточно; чтобы они стали видимыми. Бог должен показать или продемонстрировать их. А что же еще делает Бог, помимо того, что являет их душе, показывая их? Об этом не говорится ничего, что помогло бы мне выйти из затруднения. Автор лишь пишет, что, когда Бог показывает их, мы видим их, что, на мой взгляд, можно вкратце суммировать следующим образом: если у нас есть эти идеи, то они есть у нас и мы обязаны этим Творцу. А это значит сказать не больше того, что я и сам говорю при всем моем невежестве. Идеи фигур и цветов создаются у нас в результате воздействия внешних предметов на наши органы чувств, когда солнце показывает их нам; но как именно солнце показывает их нам или же как именно солнечный свет производит их в нас; какое изменение происходит в наших душах и как именно -— этого я не знаю; но из всего сказанного автором можно сделать вывод, что и ему ничего не известно о том, что делает Бог, когда показывает их нам, так как автор признает, что 68 одного явления идей нашим душам недостаточно, чтобы мы видели их». Желаемый вывод готов: оба объяснения равноценны, оба равно неудовлетворительны. Сам ли Бог демонстрирует нам идеи, солнце ли по воле и велению Божию производит их в нас — в обоих случаях остается неясным и непонятным, каким образом это делается. И еще одна вариация на ту же тему: «И действительно, разве что-либо стало теперь более понятным, чем раньше, когда нам говорили, что наша душа соединена с телом по воле Божьей и благодаря движению некоторых частей нашего тела? Так, например, в наших нервах, или животных духах, производятся идеи, или восприятия, и это есть воля Божия. Разве это звучит не столь же вразумительно и ясно? В обоих случаях и соединение, и восприятие 67 Там же. С. 457. 68 Там же. С. 457^58. 40 Разыскания истины 626 Я. А. СЛИНИН происходит по воле Божьей, но каким путем происходит это восприятие — для меня одинаково непостижимо. В одном случае Бог являет в себе идеи соединенной с ним души, когда ему это угодно; в другом же случае Он являет идеи душе или же производит восприятие в душе, соединенной с телом, посредством движения, согласно законам, установленным его 69 соизволением; но как именно это происходит и в том и в другом случае, я, откровенно говоря, не в силах понять». Вышеприведенная критика Локком доктрины Мальбранша должна быть признана хотя и не лишенной остроумия, но тенденциозной и поэтому неэффективной. Но в конце своей работы английский философ высказывает соображения куда более серьезные и существенные. Если принять доктрину видения всех вещей в Боге, то из нее вытекает вот какое неожиданное следствие: «Или же откуда мы знаем или можем знать, что вообще существует такая вещь, как тело? Ведь мы видим только идеи, находящиеся в Боге, а само тело не видим, да, вероятно, и не можем видеть. Как же в таком случае нам известно, что существует такая вещь, как тело, если мы ни в коем случае не можем видеть или воспринимать его нашими органами чувств, которые являются нашим единственным средством для познания существования материальных тел? Но говорят, что Бог показывает нам идеи в Нем Самом каждый раз, когда соответствующие тела представлены нашим чувствам. Это „gratis dictum" и уводит в сторону от вопроса, поэтому я хочу, чтобы мне доказали, что они представлены нашим чувствам. ...До тех пор пока мне не докажут, что в комнате находится свеча, при которой я пишу эти строки, предположение, что я вижу в Боге пирамидальную идею ее пламени оттого, что свеча находится здесь, будет бездоказательным. А прежде чем доказывать мне, что Бог являет мне эту идею по случаю присутствия свечи, нужно сначала доказать, что здесь вообще имеется свеча, а на основе принципов автора этого никогда не удастся 70 сделать». Эти соображения английского философа попадают в точку. Действительно, хотя сам Мальбранш и считал существование материального мира очевидным, но оно отнюдь не предполагается концепцией видения всех вещей в Боге. Это очень хорошо видна из того, какую интерпретацию дает положению о том, что наше сознание находится в прямом контакте с Богом, другой английский философ, Джордж Беркли. Никто не спорит с тем, что философия Мальбранша оказала сильное влияние на Беркли. Вот что можно прочесть в его знаменитом «Трактате о принципах человеческого знания» (1710): «Я нахожу, что могу произвольно вызывать в моем духе идеи и изменять и разнообразить их вид так часто, как я найду нужным. Мне стоит лишь захотеть, и немедленно та или иная идея возникает 69 Там же. С.467. 70 Там же. С. 481—482. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 627 в моем воображении, и той же силой она устраняется и уступает место другой... Но какую бы власть я ни имел над моими собственными мыслями, я нахожу, что идеи, действительно воспринимаемые в ощущении, не находятся в такой же зависимости от моей воли. Когда я открываю глаза при полном дневном свете, то не от моей воли зависит, выбрать между видением и невидением, а также определить, какие именно объекты представятся моему взгляду; то же самое относится к слуху и другим ощущениям: запечатленные ими идеи не суть создания моей воли. Существует, следовательно, другая воля 71 или другой дух, который производит их». Видим, что Беркли приходит к положению, которое лежало в основе концепций Декарта и Мальбранша: Бог непосредственно связан с моим сознанием, Он может «вмешиваться» в его ход и «производить» в нем идеи. Но дальше он пишет: «Идеи, запечатленные в ощущениях Творцом природы, называются действительными www.koob.ru вещами; вызываемые же в воображении, поскольку они не столь правильны, ярки и постоянны, в более точном значении слова называются идеями или образами вещей, копии которых они представляют. Но и наши ощущения, как бы ярки и отчетливы они ни были, суть тем не менее идеи, т. е. они также существуют в духе или воспринимаются им, как и идеи, им самим образуемые. Идеям ощущений приписывается более реальности, т. е. они определеннее, сильнее, упорядоченное и связаннее, чем создание духа; но это не доказывает, что они существуют вне духа. Так же точно они менее зависят от духа или мыслящей субстанции, которая их воспринимает, в том смысле, что они вызываются волей другого и более могущественного духа; но они тем не менее суть идеи, и, конечно, никакая идея, смутная или отчетливая, не может существовать иначе, как в 72 воспринимающем ее духе». Желая сразу ответить на возражения, которые могут возникнуть, Беркли добавляет: «...могут возразить, что, согласно вышеприведенным принципам, все то, что реально и субстанциально в природе, изгоняется из мира и заменяется химерической схемой идей. Все существующие вещи существуют лишь в духе, т. е. только мыслимы. Во что же обратятся солнце, луна и звезды? Что должны мы думать о домах, горах, реках, деревьях, камнях, даже о наших собственных делах? Неужели это не более как химеры или обманы воображения? Я отвечаю на это и на все подобные возражения, что, принимая вышеизложенные принципы, мы не теряем ни одной вещи в природе. Все, что мы видим, осязаем, слышим или так или иначе воспринимаем или мыслим, останется столь же достоверным и реальным, каким оно когда-либо было... Я вовсе не оспариваю существования какой бы то ни было вещи, которую мы можем познавать посредством чувства или размышления. Что те вещи, которые я вижу своими глазами, трогаю своими руками, существу71 Беркли Дж. Сочинения. М., 1978. С. 183—184. ^ Там же. С. 185. 40' 628 Я. А. СЛИНИН ют, — реально существуют, в этом я нисколько не сомневаюсь. Единственная вещь, существование которой мы отрицаем, есть то, что философы называют материей или телесной субстанцией. Отрицание ее не приносит никакого ущерба 73 остальному роду человеческому, который, смею сказать, никогда не заметит ее отсутствия». Как видим, согласно Беркли, вполне достаточно того, что Бог внушает нам идеи вещей; постулировать же существование сообразного с ними и независимого от нашего сознания материального мира совершенно излишне. Упорядоченная совокупность внушаемых нам Богом идей, существующая в нашем сознании, и есть то, что мы называем реальным миром. Таким образом, Беркли весьма кардинально решает вопрос о том, как душа связана с телом. Ему не нужно думать о том, как раздражения наших нервных окончаний превращаются в ощущения, восприятия, эмоции и мысли; он отрицает существование телесной субстанции как таковой. Нужно констатировать, что позиция Беркли и позиция современной нам феноменологии в данном вопросе весьма близки. Только феноменологи вместе с трансцендентным сознанию материальным миром «выносят за скобки» еще и Бога, чего Беркли не делает. Когда характеризуют философию Мальбранша, обычно, сказав о том, что он картезианец, сразу сообщают о том, что он окказионалист. В чем состоит окказионализм французского философа? Он не был первым представителем данного направления, до него окказионалистские идеи высказывал бельгийский философ Арнольд Гей-линкс (1625—1669). Но у Мальбранша, по общему признанию, окказионализм проявился особенно ярко, его основные принципы формулируются в третьей главе второй части шестой книги «Разысканий истины». В сущности, это учение о том, как Бог управляет природой. В его основе лежит учение Декарта о том, что Бог — первопричина движения. В «Первоначалах философии» Картезий пишет: «Что касается первопричины, то мне кажется очевидным, что она может быть только Богом, чье всемогущество сотворило материю вместе с движением и покоем и своим обычным содействием сохраняет в универсуме столько же движения и покоя, сколько оно вложило в него при 74 творении». Высказав этот тезис, Декарт затем формулирует свои три основных закона природы, в числе которых находятся закон инерции и закон сохранения движения. Мальбранш, как мы видели выше, не соглашается с ними. Он по-своему развивает тезис 73 Беркли Дж. Указ. соч. С. 186. 74 Декарт Р. Указ. соч. Т. 2. С. 367. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 629 Декарта. По его мнению, Бог — это не только первопричина, но и единственная постоянно действующая причина движения. Бог — единственная причина всего, что происходит во вселенной. Мальбранш пишет: «Очевидно, что все тела, большие и малые, не имеют возможности двигаться сами собою. Гора, дом, камень, песчинка — словом, самое незначительное и самое большое, какое только можно представить себе, тело лишено подобной силы. ...Благодаря идее, которую мы имеем о телах, мы узнаем, что тела не могут двигаться сами собою, и из этого следует, что ими двигают духи. Но рассматривая идею, которую мы имеем о всех конечных духах, мы не видим необходимой связи между их волею и движением какого бы то ни 75 было тела; обратно, мы видим, что этой связи нет и не может быть». Итак, согласно Мальбраншу, Божья тварь полностью бессильна: ни тела не могут двигаться и двигать друг друга сами, ни конечные сотворенные духи не имеют силы их двигать. Из этого следует только один вывод: «Размышляя же об идее Бога, т. е. о существе бесконечно совершенном, а следовательно, всемогущем, мы познаем, что между Его волею и движением всех тел существует такая связь, что невозможно допустить, чтобы тело не двинулось, раз Он того пожелает. Следовательно, если говорить о вещах так, как мы мыслим, а не так, как чувствуем, мы должны сказать, что лишь Его воля может двигать тела. Движущая сила тел, значит, не находится в движущихся телах, ибо эта движущая сила не что иное, как воля Божия. Тела совершенно бездеятельны, и когда движущийся шар встречает другой и приводит его в движение, он вовсе не сообщает ему нечто, что есть в нем, ибо он сам не www.koob.ru имеет силы, которую, по-видимому, вызывает. Однако шар будет естественною причиною движения, сообщаемого им. Итак, естественная причина не есть реальная и истинная причина, а причина случайная, определяющая решение Творца природы 76 действовать тем или иным образом в том или ином случае». , Вот она, «фишка» окказионализма, которой он обязан своим названием! Те естественные, природные, причины тех или иных событий в материальном мире, кои мы считаем действительными, на самом деле таковыми не являются. Они суть всего лишь случайные (окказиональные) причины, т. е. поводы, или, лучше сказать, мотивы действий Господа Бога, каковые и являются настоящими, действительными причинами всего на свете. Сказанное относится не только к взаимодействию материальных тел: «Но не только тела не могут быть действительными причинами чего бы то ни было, и самые благородные духи бессильны в этом отношении. Они не могут познавать, если Бог не просвещает их. Они не могут чувствовать, если Бог не модифицирует их. Они не 75 Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 320. ^<> Там же 76 Там же. 630 Я. А. СЛИНИН способны желать, если Бог не движет их ко благу вообще, т. е. к Нему. ...Предположим, однако, в известном смысле верным, что духи могут сами по себе познавать истину и любить благо; даже и в таком случае их мысли и воля были бы бессильны произвести нечто вне их и потому мы вправе сказать, что духи не могут ничего. И мне кажется вполне несомненным, что воля духов не может двинуть и самое малое, какое только существует на свете, тело; ибо очевидно, что нет необходимой связи, например, между нашим желанием двинуть рукою и движением нашей руки. Правда, рука двигается, когда мы этого хотим, и, таким образом, мы бываем естественною причиною движения нашей руки. Но причины естественные суть не настоящие причины, а причины случайные, обусловливаемые всецело деятельностью силою воли Божией, как я это объяснил выше».77 Снова перед нами вопрос о связи души с телом, этот камень преткновения для науки, которая не способна дать этой связи рационального объяснения. На этот раз речь идет о том, чтобы объяснить, как наше волевое усилие превращается — ну, хотя бы — в движение нашей руки. Мальбранш, как и Декарт, приверженец рационализма и полагает, что если это мы сами двигаем рукой, то мы обязаны знать, как это делается. Между тем нам сие неизвестно: «И как могли бы мы двинуть нашею рукою? Ведь чтобы двинуть рукою, нужны жизненные духи, нужно направить эти жизненные духи по известным нервам к известным мускулам, чтобы последние расширились и сократились, ибо рука связана с мускулами, и это они приводят ее в движение. По мнению же некоторых лиц, нам даже еще неизвестно, как это происходит. Однако мы видим, что люди, которые и не знают, что у них есть жизненные духи, нервы и мускулы, движут своею рукою и даже движут ею с большей легкостью, чем люди, прекрасно изучившие анатомию. А это значит не что иное, как то, что людям принадлежит желание двинуть рукою, но один Бог может и умеет двинуть ею. Если человек и не может ниспровергнуть башни, то он знает, по крайней мере, что нужно сделать чтобы низвергнуть ее; но нет такого человека, который знал бы, что нужно сделать, чтобы двинуть своим пальцем посредством жизненных духов. Следовательно, как могли бы люди двигать рукою?!». 78 Итак, наше желание двинуть рукой — это лишь окказиональная причина ее перемещения; действительной же его причиной является действие Бога, исполняющего наше желание. Сами мы не в силах его исполнить, Богу же это сделать легко: «Чтобы действовать, Бог не нуждается в орудиях; Ему достаточно пожелать, чтобы вещь была, и она возникает, потому что предположения, что Бог желает и что желания Бога не осуществляются, противоречат одно другому. Итак, Его могущество есть и Его воля, и, сообщая Свое могущество, Он тем 77 Там же. С,321—322. 78 Там же. С. 322. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 631 самым сообщает Свою волю».79 Вот так, по-своему тоже весьма кардинально, решает Мальбранш проблему взаимодействия души и тела, До сих пор речь шла о воздействии души на тело, но и обратную проблему, проблему воздействия тела на душу, Мальбранш решает в этом ключе. Мы уже видели выше, как он это делает. По его мнению, духи не могут чувствовать, если Бог их не модифицирует. В чем состоит эта модификация, он говорит тогда, когда разъясняет, каким образом мы познаем в Боге вещи преходящие и тленные: «Когда мы усматриваем нечто чувственное, в нашем восприятии есть чувство и чистая идея. Чувство есть модификация нашей души, и это Бог вызывает ее в нас, и Он может вызвать ее, хотя Он ее не имеет, потому что в своей идее о нашей душе Он видит, что наша душа способна к этой модификации. Что же касается идеи, связанной с чувством, то она в Боге и мы ее созерцаем, потому что Богу угодно открыть ее нам; Бог же www.koob.ru связывает ощущение с идеей, когда предметы находятся налицо...». 80 Данный текст можно истолковать в том смысле, что наличие чувственно воспринимаемого предмета является окказиональной причиной того, что Бог соответствующим образом модифицирует чувственную сторону нашей души и одновременно показывает нам идею воспринимаемого предмета. Таким образом, учение о том, что мы видим все вещи в Боге органически вписывается в общую доктрину окказионализма. Мальбранша не смущают те радикальные следствия, которые проистекают из этой доктрины. В соответствии с ней, «один только Бог настолько могуществен, чтобы действовать в нас и заставить нас чувствовать удовольствие и страдание; ибо для всякого человека, вопрошающего свой разум и презирающего показания своих чувств, очевидно, что не предметы, ощущаемые нами, действуют на самом деле в нас, потому что тело не может действовать на дух; и тем более не душа наша сама вызывает в себе свое удовольствие и страдание по поводу их, ибо если бы от души зависело чувствовать страдание, то она никогда не терпела бы его». 81 Мальбранш напоминает, что единственным подлинным удовольствием является любовь к Богу. Однако после грехопадения появились многообразные низменные удовольствия, доставляемые нам тварным миром. Теперь с удовольствием дело обстоит так: «Вместо того чтобы привязать нас к Тому, Кто один может доставить удовольствие, оно отвлекает нас от Него, чтобы связать с тем, что, как нам ложно кажется, доставляет его; оно отвлекает нас от Бога, чтобы привязать к низкой твари». 82 У подпавших под власть греха людей есть много всевозможных удовольствий, которые не угодны Богу; тем не менее, 79 Там же. С.323. 80 Там же. С.26. 81 Там же. С.122. 82 Tsiu vr г m " Там же. С. 123, 632 Я. А. СЛИНИН согласно доктрине окказионализма. Он вынужден Сам производить их в нас, как только мы этого захотим, осуществляя для этого все те действия в тварном мире, каковые могут нам эти удовольствия доставить. Это нехорошо, но вина за такое положение дел ложится на нас, людей. Мальбранш выводит проблему в область этики: «Удовольствие есть награда, а потому вызывать в своем теле движения, принуждающие Бога, в силу первого определения Его воли или общих законов природы, возбуждать в нас чувство удовольствия, когда мы не заслуживаем его, значит совершать несправедливость, или потому, что действие, совершаемое нами, бесполезно и преступно; или потому, что, будучи преисполнены греха, мы не должны требовать у Него награды. Человек до своего грехопадения мог справедливо наслаждаться чувственными удовольствиями в своих уравновешенных действиях; но после греха нет более чувственных 83 удовольствий, вполне невинных или которые не были бы способны повредить нам, когда мы наслаждаемся ими...». Проблема выходит также и на уровень теологии. С точки зрения окказионализма получается так, что всемогущий Бог, который все в мире делает Сам, вынужден «собственноручно» совершать такие действия, кои ему не нравятся, послушно выполняя все наши капризы, вплоть до греховных поступков. Вот что мы читаем у Мальбранша о Боге: «Он двигает нашу руку даже тогда, когда мы пользуемся ею вопреки Его повелениям; ибо Он жалуется через своего пророка, что мы 84 заставляем Его служить своим неправедным и преступным желаниям». Получается так, что все зло, которое творят люди, на самом деле творит Бог по их желанию, как бы изнасилованный ими. Что же это за Бог такой? Он всесилен и в то же время совершенно бессилен! Это выглядит парадоксально. Удовлетворительна ли окказионалистская доктрина с ортодоксальной точки зрения? Объяснения Мальбранша таковы: «Бог справедлив, а потому не может быть, чтобы Он не наказал, наконец, насилия, совершаемого над Ним, когда принуждают Его награждать удовольствием преступные действия, которые совершаются вопреки Ему. Когда наша душа не будет более соединена с нашим телом, тогда у Бога не будет более обязательства, наложенного Им на Себя: сообщать нам чувства, которые должны соответствовать отпечаткам в мозгу, и Его постоянною обязанностью будет 85 удовлетворение правосудия; и тогда наступит время Его отмщения и Его гнева». Вот оно что! Значит, все дело в том, что Бог изначально Сам, по своей воле наложил на Себя вериги послушания, взяв обязательство всегда удовлетворять все наши желания без исключения. Во имя чего он так поступил? Во имя поддержания всеобщего миропорядка, во имя того, в частности, чтобы неуклонно «сообщать нам чувства, 83 Там же. С.123—124. 84 Там же. С. 325. 85 Там же. С.124. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 633 которые должны соответствовать отпечаткам в мозгу». А это уж наше дело: хотеть или не хотеть зла, замышлять или не замышлять что-либо неблаговидное. Выходит, что с ортодоксальной точки зрения, вроде бы все в порядке. Бог как был всемогущ, так таким и остался. Он также и всеблаг, так как с теодицеей у Него все хорошо: ведь ответственность за зло в мире лежит не на Нем, а на нас. Философию Мальбранша хорошо знал и ценил Лейбниц. Окказионализм произвел на него большое впечатление. Под его www.koob.ru влиянием он создал свое знаменитое учение о предустановленной гармонии, которое ставил очень высоко, и говорил, что оно делает цельной и законченной всю его философию. Лейбниц полагал, что окказионалисты правильно ставят проблему, но то, как она ими решалась, его не устраивало. Учение о предустановленной гармонии он разработал в качестве альтернативы окказионалистской доктрине. Первый набросок концепции предустановленной гармонии Лейбниц опубликовал в 1695 г. в небольшой заметке «Новая система природы и общения между субстанциями, а также о связи, существующей между душою и телом». В ней он, между прочим, повествует о том, как складывалась эта его концепция. Он пишет, что «не находил никакого средства ни для объяснения того, каким образом тело может заставить что-либо проникать в душу или наоборот, ни того, каким образом одна субстанция может иметь общение с другой сотворенной субстанцией. Декарт, насколько это можно видеть из его сочинений, оставил эту часть в стороне; но его ученики, сознавая невразумительность обыкновенного мнения, полагали, что мы ощущаем свойства тел потому, что Бог по случаю движений вещества заставляет родиться в нашей душе идеи, а когда наша душа, в свою очередь, желает подвинуть тело, они думали, что Бог его для нее движет. Так как дальнейшая передача движения им также казалась непостижимой, то они думали, что это Бог передает движение от одного тела к другому. Это то, что они называют системой окказиональных причин, получившей большую известность благодаря прекрасным рассуждениям автора „О разыскании истины". ...Совершенно справедливо, что, говоря в строго метафизическом смысле, реального влияния одной сотворенной субстанции на другую не существует и что все вещи со всеми их реальностями непрестанно производятся силою Бога; но для решения проблем недостаточно пользоваться общей причиной и прибегать к тому, что называют Deus ex machina. Ибо раз это делается без дальнейшего объяснения, которое можно было бы извлечь из области вторичных причин, то это значит, в сущности, прибегать к 86 чуду». 86 Лейбниц Г. В. Сочинения. В 4 т. М., 1982. Т. 1. С. 277. 634 Я. А. СЛИНИН Лейбницу не нравится то, что окказионалистский Бог слишком суетлив, все делает Сам, «лично» вмешивается в каждую мелочь, трудится в «поте лица», ежесекундно производя «собственными силами» все движения и все трансформации в мире. Бог Лейбница более солиден: Он изначально снабдил материальные тела энергией и установил всеобщие законы природы, автоматически управляющие их движением; так же изначально Он установил жесткое соответствие между тем, что происходит в нашем сознании, и тем, что совершается в материальном мире, равно как и возможность общения и согласия между отдельными сознаниями. В результате такой предусмотрительности Бога все в мире происходит само собой. Он же пребывает в вечном и невозмутимом спокойствии. В той заметке, из которой взята предыдущая цитата, читаем: «Когда, таким образом, я был принужден признать невозможным, чтобы душа или какая-либо другая действительная субстанция могла получать что-либо извне, кроме как через всемогущество Божие, я незаметно для себя был приведен к мысли, которая меня удивила, но казалась неизбежной и на самом деле имеет весьма большие преимущества и обладает красотами очень значительными. Эта мысль состоит в том, что Бог изначала сотворил душу, или какое-либо другое действительное единство, таким образом, что в ней все должно рождаться из ее собственных источников, совершенно спонтанно, но, однако, при полном соответствии с внешними вещами. И так как, таким образом, наши внутренние состояния сознания, т. е. состояния самой души, а не мозга или отдельных частей тела, суть только явления, сопутствующие внешним вещам, или, пожалуй, истинные явления и как бы сны, находящиеся в правильном порядке, то необходимо, чтобы эти внутренние, в самой душе существующие представления возникали в ней в силу ее собственного первоначального устройства, т. е. в силу ее представляющей природы (способной выражать внешнее для нее путем отношения к ее органам), данной ей с ее сотворения и составляющей ее индивидуальный характер. В силу этого всякая из таких субстанций в точности представляет весь универсум, каждая по-своему и с известной точки зрения, и представления, или выражения внешних вещей, возникают в душе в данный момент в силу ее собственных законов, как будто в особом мире и как будто ничего, кроме Бога и ее, не существовало... Вследствие этого между всеми такими субстанциями должно существовать полное согласие... Тем более что природа субстанции необходимо требует и существенным образом в себе заключает развитие или изменение, без которого она не имела бы никакой способности к действию. И так как эта природа души обладает способностью представления универсума весьма точным образом (хотя и более или менее отчетливым), то такая последовательность представлений, производимых в себе душою, естественно, будет соответствовать последовательности изменений в самом универсуме. Равным образом и тело, в свою очередь, также является приноровленным к душе в ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 635 87 тех случаях, когда на душу смотрят как бы на действующую на тело извне». Итак, согласно Лейбницу, Бог не проникает «лично» в наше сознание, не «вкладывает» в него своих идей. Наше сознание вырабатывает свои идеи само. При этом каждое сознание абсолютно автономно, совершенно замкнуто и ничего не пропускает в себя «извне». Из него ничего не поступает «наружу». Все, что возникает в нем, возникает в силу его собственных внутренних законов так, как будто ничего, кроме него и Бога, не существует. Однако как внешний мир, так и другие сознания, множество автономных сознаний, по Лейбницу, существуют. Поэтому оказываются необходимыми два рода согласования: соответствие последовательности изменений в каждом сознании последовательности изменений во внешнем мире и согласие восприятий и представлений каждого сознания с восприятиями и представлениями всех других сознаний. Оба этих согласования изначально предустановлены Богом. При этом каждое сознание индивидуально и неповторимо, каждое по-своему и с определенной точки зрения представляет себе внешний мир (универсум). Тем не менее представления об этом мире и друг о друге у всех сознаний до известной степени согласны. Наши сознания (души людей) Лейбниц считает разновидностью того, что он называет действительными субстанциями. В www.koob.ru «Монадологии» простые неделимые субстанции именуются монадами: «Монада, о которой мы будем здесь говорить, есть не что иное, как простая субстанция, которая входит в состав сложных: простая — значит не имеющая частей. 88 ...Монады вовсе не имеют окон, через которые что-либо могло бы войти туда или оттуда выйти». В «Монадологии» Лейбниц излагает основные принципы своего учения о предустановленной гармонии в следующих чеканных формулировках; «Душа следует своим собственным законам, тело — также своим, и они сообразуются в силу гармонии, предустановленной между всеми субстанциями, так как они все суть выражения одного и того же универсума. ...Души действуют согласно законам конечных причин, посредством стремлений, целей и средств. Тела действуют по законам причин действующих (производящих), или движений. И оба царства — причин действующих и причин конечных — гармонируют между собой. ...Если бы Декарт заметил этот закон, он пришел бы к моей системе предустановленной гармонии. ...По этой системе тела действуют так, как будто бы (предлагая невозможное) вовсе не было душ, а души действуют так, как будто бы не было никаких тел; вместе с тем оба действуют так, как будто бы одно влияет на 89 другое». Учение Лейбница о монадах оказало, как известно, влияние на феноменологию. В «Картезианских размышлениях» Гуссерль назы87 Лейбниц Г. В. Указ. соч. Т. 1. С. 277—279. 88 Там же. С. 413—414. 89 Там же. С. 427. 636 Я. А. СЛИНИН вает трансцендентальные субъекты монадами. Применительно к лейб-ницевской монадологии это будут человеческие монады. Сообщество трансцендентальных эго Гуссерль именует сообществом монад. Как и лейбницевские, гуссерлевские монады обитают в мире, и мир этот один и тот же для всех монад. Но если у Лейбница это мир материальных тел, то у Гуссерля — это мир интерсубъективных объектов, поскольку феноменологи, вслед за Беркли, лишают материальный, независимый от субъектов, трансцендентный сознанию мир аподиктического существования. При этом какое-то подобие учения о предустановленной гармонии в феноменологии сохраняется: ведь для того, чтобы могли возникнуть интерсубъективные объекты, необходимо, чтобы интенциональные объекты (феномены) различных трансцендентальных сознаний находились в некоем гармоническом согласии. Мы видим, что феноменология испытала влияние учений как Беркли, так и Лейбница. Между тем и Беркли, и Лейбниц, создавая свои концепции, каждый по-своему, отталкивались от философии Мальбранша. Поэтому не мешало бы феноменологам включить в число своих философских предтеч и его, Николая Мальбранша. В заключение, несколько слов о соотношении философии Мальбранша и философии Спинозы. В целом ни по своему духу, ни по своей букве философия Мальбранша не является спинозизмом. Однако какая-то склонность к подобного рода умонастроению у него, по-видимому, была, потому что в «Разысканиях истины» можно найти отдельные высказывания, напоминающие высказывания Спинозы. Так, например, в главе девятой второй части третьей книги написано: «Не должно, однако, утверждать, что существуют лишь духи и тела, существа мыслящие и существа протяженные, потому что можно ошибаться в этом. Ибо хотя этого и достаточно для объяснения природы, а следовательно, мы можем заключить, без опасения впасть в ошибку, что естественные предметы, о которых мы имеем некоторое познание, зависят от протяженности и от мышления, однако, безусловно, возможно, что есть и нечто иное, о 90 чем мы не имеем никакой идеи, действия чего мы не видим». И далее: «Итак, суждение людей, когда они утверждают, как несомненный принцип, что всякая субстанция есть тело или дух, есть суждение поспешное. Но они выводят из него еще поспешное заключение, когда решают на основании одного только разума, что Бог есть дух. Правда, так как мы созданы по образу и подобию Божию и так как Священное Писание во многих местах говорит нам, что Бог есть дух, то мы должны этому верить и называть его так; но разум один не может сказать нам этого. Он говорит нам только, что Бог есть бесконечно совершенное существо... Скорее должно думать, что Он содержит в самом Себе совершенства 9° Мальбранш Н. Указ. соч. Т. 2. С. 48. ФИЛОСОФИЯ Н. МАЛЬБРАНША 637 материи, не будучи материальным, потому что, несомненно, материя имеет отношение к некоторому совершенству, имеющемуся в Боге; точно так же Он содержит в Себе совершенства сотворенных духов, не будучи духом в том смысле, как мы понимаем духов; 91 Его истинное имя есть Сущий, т. е. бытие без ограничения, все-бытие, бытие бесконечное и универсальное». Я. А. Слинин 91 Там же. С. 48—49. ПРЕДИСЛОВИЕ Дух человеческий по своей природе занимает как бы середину между своим Творцом и телесными тварями; ибо, как говорит блаженный Августин, ничего нет выше него, кроме Бога, и ниже его, кроме тел.' Но подобно тому как великое превосходство его над всеми материальными вещами не мешает ему быть с ними связанным и даже зависит некоторым образом от части материи, так и бесконечное расстояние, отделяющее дух человеческий от Высшего Существа, не препятствует ему иметь с Ним непосредственную и даже очень тесную связь. Последняя возвышает его надо всем; через нее получает он свою жизнь, познание и все свое блаженство; во многих местах своих сочинений блаженный Августин об этой связи говорит нам, как о самой естественной и самой существенной для духа. Напротив, связь духа с телом бесконечно унижает человека и составляет главную причину всех www.koob.ru его заблуждений и всех его бедствий. Меня не удивляет, что большинство людей и языческие философы рассматривают душу лишь в ее отношении и связи с телом и не видят ее отношения к Богу и связи с Ним; но меня поражает, что христианские философы, которые должны были бы предпочесть разум божественный разуму человеческому, Моисея — Аристотелю, блаженного Августина — какому-нибудь жалкому комментатору языческого философа, рассматривают душу скорее как форму тела, а не как созданную по образу и подобию Божию, т. е., как говорит блаженный Августин, по образу истины, с которой одной душа 2 непосредственно соединена. Правда, душа связана с телом и естественно будет его формою, но ведь она также связана с Богом гораздо ) Nihil est potentius ilia creatura quae mens dicitur rationalis, nihil est sublimius. Quidquid supra illam est, jam creator est. Aug. in loan. Tr. 23. Quod 2 rational; anima melius est, omnibus consentientibus, Deus est. Aug. Ad ipsam similitudinem non omnia facta sunt, sed sola substantia rationalis: quare omnia per ipsam, sed ad ipsam, non nisi anima rationalis. Itaque substantia rationalis et per ipsam facta est, et ad ipsam: non enim est ulla natura interposita. Lib. imp. de Gen. ad litt. Rectissime dicitur factus ad imaginem et similitudinem Dei, non enim aliter incomrnu-tabilem veritatem posset mente conspicere. De ver. rel. 3 Разыскания истины 34 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ более тесным и необходимым образом. Отношение, какое душа имеет к телу, могло бы не быть, но отношение, которое она имеет к Богу, настолько необходимо, что невозможно понять, как Бог мог бы создать духа вне этой связи. Очевидно, Бог может творить лишь ради себя самого; Он может создать духов лишь для того, чтобы они познавали и любили Его; Он не может дать им никакого иного познания, кроме познания Его самого, не может вложить в них никакой иной любви, кроме любви, стремящейся к Нему. Но Он мог бы не соединять с телами тех духов, которые ныне с ними связаны. Итак, связь духов с Богом естественна, необходима и безусловно неизбежна; но связь нашего духа с нашим телом, хотя и свойственна нашему духу, не является ни безусловно необходимою, ни неизбежною. Здесь не место ссылаться на все авторитеты и на все доводы, заставляющие думать, что природе нашего духа более присуща связь с Богом, чем связь с телом; это повело бы нас слишком далеко. Чтобы раскрыть эту истину, необходимо разрушить главные основы языческой философии, объяснить бедственные последствия греха, опровергнуть то, что ложно называется опытом, и побороть предрассудки и иллюзии, возникающие под влиянием чувств. Само собою ясно, что слишком трудная задача для предисловия сделать эту истину вполне понятною для большинства людей. Однако не трудно будет доказать эту истину людям мыслящим, знакомым с истинною философией. Ибо им достаточно будет напомнить, что если воля Божия определяет природу каждой вещи, то душе по ее природе будет более присуща связь с Богом через познание истины и любовь к благу, чем связь с телом, потому что несомненно, как только что было сказано. Бог создал духов для того, чтобы они любили и познавали Его, а не для того, чтобы образовать телесную форму. Этот довод может сначала подействовать на умы просвещенные, остановить их внимание и затем убедить их; но совершенно невозможно, чтобы когда-либо подобные рассуждения убедили тех людей, которым доступно лишь познание того, что подлежит чувствам: для них нужны доказательства грубые и наглядные, потому что все, что не производит какого-либо впечатления на их чувства, кажется им неосновательным. Грехопадение первого человека настолько уменьшило общение нашего духа с Богом, что оно ощущается лишь теми, чье сердце чисто и разум просвещен; а всем тем, кто слепо подчиняется суждениям чувств и движениям страстей, это общение кажется лишь плодом воображения.' Напротив, оно настолько усилило связь нашей души с нашим телом, что нам кажется, будто эти две части нас самих составляют лишь одну субстанцию; или, вернее, оно настолько подчинило нас • Mens, quod поп sentit, nisi cum purissima et beatissima est, nulli cohaeret, nisi ipsi veritati, quae similitude et imago Patris, et sapientia dicitur Aug., lib. imp. de Gen. ad litt. ПРЕДИСЛОВИЕ 35 нашим чувствам и страстям, что мы готовы думать, будто тело есть главная из тех двух частей, из которых мы состоим. Если обратить внимание на различные занятия людей, то можно смело сделать вывод о том, что люди действительно такого плохого и низкого мнения о самих себе. Так как они все любят блаженство и совершенство своего существа, так как все усилия их направлены к тому, чтобы стать счастливее и совершеннее, то не вправе ли мы заключить, что они отдают предпочтение своему телу и телесным благам перед своим духом и духовными благами, если они почти всегда заботятся лишь о вещах, имеющих отношение к телу, и почти никогда не помышляют о том, что, безусловно, необходимо для совершенствования их духа. Не работает ли громадное большинство с таким упорством и трудом лишь затем, чтобы поддержать свое жалкое существование и чтобы детям своим оставить кое-какие средства, необходимые для поддержания их тела. Мы не видим также из развлечений и занятий людей, благодаря своему происхождению или удаче избавленных от этой необходимости, чтобы они считали свою душу более благородною частью своего существа. Охота, танцы, игра, пиры — вот их обычные занятия. Душа их, раба тела, страстно любит и ценит все эти развлечения, хотя они совершенно недостойны ее. Но так как тело этих людей имеет отношение ко всем чувственным предметам, то душа их не только раба www.koob.ru тела, но через тело и из-за тела она раба также и всего чувственного. Ибо по телу своему они люди, связанные со своими родными, друзьями, со своим городом, своею службою и со всеми чувственными благами, сохранение которых кажется им столь же необходимым и важным, как и поддержание своего собственного существования. Поэтому их несравненно более волнует и занимает забота о своих благах, желание увеличить свой капитал и страсть к славе и величию, чем совершенствование своей души. Сами ученые и те, которые хвалятся своим умом, проводят большую половину жизни в делах чисто плотских или таких, которые заставляют думать, что они своему здоровью, имуществу, известности придают больше значения, чем совершенствованию своего духа. Они занимаются наукою скорее для того, чтобы приобрести мнимое величие в глазах других людей, а не для того, чтобы сделать свой разум сильнее и обширнее; из своей головы они делают нечто вроде склада, который без всякого разбора и порядка наполняют всем, что носит характер учености; я хочу сказать, всем, что может показаться редким и необычайным и поразить других людей. Они тщеславятся тем, что уподобляются таким собраниям редкостей и древностей, которые не отличаются ни богатством, ни ценностью, но цена которых зависит лишь от прихоти, страсти или случая; почти никогда не стремятся они сделать свой разум здравым и управлять движениями своего сердца. 36 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Это не значит, однако, что люди совершенно не подозревают, что у них есть душа и что эта душа составляет главную часть их существа.' Тысячи раз и разум, и опыт убеждали их в том, что известность, богатство, сохранение здоровья на несколько лет не составляют весьма большого преимущества и что вообще все телесные блага и те блага, которые даются лишь через тело и ради тела, суть блага мнимые и преходящие. Люди знают, что лучше быть справедливым, чем богатым, рассудительным, чем ученым; лучше обладать острым и проницательным умом, чем телом подвижным и ловким. Эти истины не могут изгладиться из их духа, и люди неизбежно откроют их, если только захотят подумать о них. Гомер, например, восхваляющий своего героя за быстроту бега, мог бы заметить, если бы захотел, что эта похвала более приличествует лошадям и охотничьим собакам. Александр, столь прославляемый в истории за свои знаменитые разбои, иногда в глубине своей души испытывал те же укоры совести, что убийцы и грабители, и лесть окружавших его не заглушала их. И Цезарь при переходе через Рубикон не мог не осознать, что эти угрызения совести страшили его, когда он, наконец, решился принести в жертву честолюбию свободу своего отечества. Хотя душа и весьма тесно связана с телом, но это не мешает ей иметь общение с Богом, и в то время, когда через свое тело она воспринимает сильные и смутные чувства, которые внушаются ей ее страстями, от вечной истины, управляющей ее разумом, она получает сознание своего долга и своей 2 греховности. Когда тело ее обманывает ее. Бог открывает ей глаза; когда тело ее потворствует ей, Бог поражает ее; когда оно ее восхваляет и одобряет, Господь сообщает ей внутренние мучительные угрызения совести и осуждает ее, открывая закон, чище и священнее закона плоти, которому следовала она. Александр не нуждался в том, чтобы скифы пришли к нему и говорили о долге на чуждом ему языке; от Того самого, кто учит скифов и самые варварские народы, знал он законы справедливости, которые должен был соблюдать. Свет истины, освещающий весь мир, просвещал и его; и голос природы, говорящий не на греческом, скифском или 3 варварском языке, говорил и ему вместе со всеми людьми на языке очень ясном и вразумительном. Тщетно скифы укоряли его в его поступках, они говорили лишь его ушам. Господь же не говорил его сердцу, или, вернее. Господь говорил его сердцу, 7. Non exigua hominis portio, sed totius humanae universitatis substantia est. Amb, 6, hex. 7. 2 Ubique veritas praesidet omnibus consulentibus te, simulque respondet omnibus etiam diversa consulentibus. Liquide tu respondes, sed non liquide omnes audiunt. Omnes unde volunt consulunt, sed non semper quod volunt audiunt. Confess. S. Aug. Liv. 10, chap. 26. 3 Intus in domicilio cogitationis, nec Hebraea, nec Greaca, пес Latinanec Barbara veritas, sine oris et linguae organis, sine strepitu syllabarum. Confess. S. Aug. Liv. 11, chap. 3. См.: Quimte-Curic.Liv. 7, chap. 8. ПРЕДИСЛОВИЕ 37 но он слушал лишь скифов, которые только раздражали его страсти и лишили его власти над собою, и он не внял голосу истины, хотя ее голос раздавался в нем, и не видел света истины, хотя он и озарял его. Правда, наша связь с Богом уменьшается и ослабляется по мере того, как увеличивается и усиливается наша связь с чувственными вещами; но эта связь не может совершенно порваться, без того чтобы не уничтожилось наше существо. Ибо даже те, которые погрязли в пороке и, опьяненные удовольствиями, глухи к истине, все же, однако, связаны с нею. Она не оставляет их, это они оставляют ее.' Свет истины светит и во тьме, но не всегда рассеивает ее подобно тому, как 2 солнечный свет охватывает и слепых и тех, кто закрывает глаза, хотя ни те ни другие не видят его. То же относится и к связи нашего духа с нашим телом. Эта связь уменьшается по мере того, как увеличивается наше 3 общение с Богом; но порвать ее совершенно может лишь наша смерть. Ибо, хотя бы мы были столь же прозорливы и так же отрешились бы от всего чувственного, как апостолы, все же после грехопадения наш дух необходимо должен зависеть от нашего тела, и закон плоти может беспрестанно противоборствовать закону нашего духа. Дух становится чище, светлее, сильнее, шире по мере того, как увеличивается связь его с Богом, потому что через нее получает он все свое совершенство. Наоборот, он извращается, слепнет, делается слабее и ограниченнее по мере того, как увеличивается и усиливается связь его с телом, потому что она — причина всего несовершенства его. Поэтому www.koob.ru самое жалкое состояние духа, какое только можно себе представить, это состояние человека, судящего обо всем лишь согласно своим чувствам, следующего во всем побуждениям своих страстей, замечающего лишь то, что он чувствует, и любящего лишь то, что льстит ему; в этом состоянии он бесконечно далек от истины и своего блага. Но когда человек судит о вещах лишь сообразно чистым идеям разума, когда он тщательно избегает неясного, но громкого голоса твари, и, углубляясь в самого себя, заставит умолкнуть свои чувства и страсти и внимает своему высшему Учителю, — тогда 4 ему невозможно впасть в заблуждение. 1 Videtur quasi ipse a te occidere, cum tu ad ipso occidas. Aug. in Ps., 25. 2 Nam etiam sol iste et videntis faciem illustrat et caeci; ambobus sol praesens est, sed praesente sole unus absens est. Sic et sapientia Dei Domini I. C. ubique praesens est, quia ubique est veritas, ubique sapientia. Aug. in loan. Trac. 35. 3 To, что я говорю здесь о двоякой связи духа, связи с Богом и с телами, должно понимать согласно принятому воззрению, тах как в сущности дух может быть непосредственно связан лишь с Богом: я хочу сказать, что в действительности дух зависит лишь от Бога, и если он соединен с телом или если он зависит от тела, то только потому, что воля Божия делает действительною эту связь, перешедшую после грехопадения в зависимость. Это будет достаточно ясно из дальнейшего. 4 Quis enim bene se inspiciens non expertus est, tanto se aliquid intellexisse sincerius quanto removere atque subducere intentionem mentis a corporis sensibus potuit? Aug. de immortal, animae, 10. 38 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Господь никогда не обманывает тех, кто вопрошает Его с глубоким вниманием и полным обращением своего духа к Нему, хотя не всегда даст им услышать свои ответы. Но когда дух, отвращаясь от Бога, обращается ко внешнему и, желая познать истину, вопрошает лишь свое тело, когда он выслушивает лишь свои чувства, воображение и страсти, неумолкающие никогда, то он не может не обманываться. Мудрость и истина, совершенство и блаженство — это блага, которых нельзя ждать от тела; и лишь Тот, Кто стоит над нами и от Кого мы получили свое бытие, может помочь в совершенствовании человека. Это самое говорит нам блаженный Августин в следующих прекрасных словах: «вечная Премудрость есть начало всех тварей, способных к разумению. Эта Премудрость, пребывая всегда неизменною, никогда не перестает говорить своим тварям, в сокровенной глубине их разума, чтобы они обратились к своему началу, потому что только созерцание вечной Премудрости дает бытие духам и может, так сказать, завершить их и дать им все то совершенство, какое им доступно».' «Когда мы узрим Бога, как Он есть, мы станем подобны Ему»,2 — говорит святой апостол Иоанн. Это созерцание вечной истины возвысит нас на ту ступень величия, к которой уже по своей природе стремятся все разумные твари. Но пока мы находимся на земле, тело отягощает дух;3 оно непрестанно отвлекает его от пребывания с Богом или от того внутреннего света, который освещает его; прилагает непрестанно все усилия к тому, чтобы укрепить связь духа с чувственными предметами; заставляет его представлять себе все вещи несоответственно тому, что они суть сами по себе, но согласно отношению, какое они имеют к поддержанию жизни. Тело, говорит Премудрый, сообщает духу такое множество ощущений, что дух становится не в состоянии познать вещи наименее сокровенные; 4 телесное зрение затемняет и препятствует созерцанию духовному; трудно отчетливо увидеть какую-либо Истину духовными очами в то время, когда мы пытаемся познать ее очами телесными. Следовательно, лишь духом могут быть открыты все истины и познаны все науки, потому что внимание духа есть не что иное, как возвращение и обращение духа к Богу, Который один есть наш Учитель5 и один может наставить нас на всякую ' Principium creaturae intellectualis est aeterna sapientia, quod principium manens in se incommutabiliter nullo modo cessat occulta inspiratione vocations loqui ei creaturae cui principium est, ut eonvertatur ad id ex quo est; quod aliter formata ac perfecta esse non possit. I. De Gen ad. lilt. ch. 50. 2 Scimus quoniam cum apparuerit similes ei erimus, quoniam videbimus eum sicut est. loan. Ep. 1, 3, 2. 3 Corpus quod corrumpitur aggravat animam. Sap., 9, 10. 4 Terrena inhabitatio deprimit sensum multa cogitantem, et difficile aestimamus quae in terra sunt. et quae in prospectu sunt invenimus cum labore. Sap., 9, 15. 5 Aug. De magistro. ПРЕДИСЛОВИЕ 39 истину, открывая Свою сущность, как говорит блаженный Августин.' Из всего сказанного следует, что должно непрестанно противоборствовать воздействию тела на дух и постепенно должно приучать его не доверять тому, что говорят нам наши чувства о всех окружающих нас телах, которые они всегда представляют нам достойными нашего внимания и почитания, так как ни на чем чувственном мы не должны останавливаться, ни заниматься им. Это одна из тех истин, какую вечная Премудрость, кажется, пожелала нам открыть через Свое воплощение; ибо, возвысив чувственную плоть на www.koob.ru такую высоту, какую только можно себе представить, Господь показал через унижение, в какое поверг ее, т. е. через унижение наивысшего, что было между чувственными вещами, какое презрение должны мы питать ко всем предметам наших чувств.2 Вот почему, быть может, и святой Павел также говорит, что он не знал более Иисуса Христа по плоти;3 ибо не на плоти Иисуса Христа следует останавливаться, но на духе, скрытом под плотью: „Саго vas fuit quod habebat: attende; non quod erat," — говорит блаженный Августин.4 То, что есть видимого или осязаемого в Иисусе Христе, заслуживает нашего поклонения лишь в силу связи со Словом, которое может быть объектом только одного духа. Тем, кто хочет стать мудрым и счастливым, безусловно, необходимо вполне убедиться и как бы проникнуться тем, что я только что сказал. Если они поверят мне лишь на слово, если их убедит в этом только мимолетный проблеск сознания, этого мало: они необходимо должны проверить мои слова на множестве опытов и неоспоримых доказательств; нужно, чтобы эти истины никогда не могли изгладиться из их духа (разума) и чтобы они сопутствовали им во всех их ученых исследованиях и во всех других занятиях в жизни. Если я не ошибаюсь, те, кто потрудится с некоторым вниманием прочесть предлагаемую книгу, проникнутся тем же настроением духа; ибо в ней приведено много доказательств того, что наши чувства, воображение и страсти нам совершенно бесполезны для познания истины и нашего блага; что, напротив, они всегда ослепляют нас и обольщают и вообще все знания, которые дух получает через тело ' Deus intelligibilis lux, in quo, et a quo, et per quern intelligibiliter jucent quae intelligi-biliter lucent omnia. 1. Sol. Insinuavit nobis (Christus) animam humanam et mentem rationalem non vegetari, поп illuminari, non beatificari, nisi ab ipsa substantia Dei, Aug. in loan. Tr. 23. 2 Ilia auctoritas divina dieenda est, quae non solum in sensibilibus signis transcendit omnem humanam facultatem, sed et ipsum hominem agens, ostendit ei quo usque se propter ipsum depresserit, et non teneri sensibus quibus videntur ilia miranda; sed ad intellectumjubet evolare, simul demonstrans et quanta hie possit, et cur haec facial et quam parvi pendat. Aug. 2 De ord. 9. 3 Et si cognovimus secundum carnem Christum, jam non secundum carnem novimus. ad. Cor. 4 Aug. in loan. Tr. 27. 40 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ или какие-либо движения, происходящие в теле, почти всегда сбивчивы и ложны по отношению к предметам, которые представляются нам очень полезными для поддержания тела и благ, относящихся к телу. В этой книге опровергаются многие заблуждения, в основном самые распространенные или те, которые являются причиною наибольшего расстройства разума, и показывается, что почти все они (суть) последствия связи духа с телом. Во многих местах стремимся мы дать почувствовать духу его подчиненность и зависимость от всех чувственных вещей, чтобы он как бы пробудился от своей спячки и сделал бы некоторые попытки к освобождению. Мы не ограничиваемся простым изложением наших заблуждений, но объясняем также отчасти природу духа, например не останавливаемся на подробном перечислении всех отдельных обманов чувств или воображения, но главным образом на причинах этих обманов. Разом, объясняя эти способности и те главные заблуждения, в какие мы впадаем, мы указываем уже то бесчисленное множество частных заблуждений, в какие можно впасть. Так что предмет этого сочинения есть весь дух человеческий в целом: он рассматривается сам по себе, рассматривается в отношении к телам и в отношении к Богу; исследуется природа всех его способностей, указывается, каким образом следует пользоваться ими, чтобы избежать заблуждений; словом, изложено довольно обстоятельно все, что мы сочли полезным для приобретения познания о человеке. Без сомнения, самое прекрасное, приятное и наиболее необходимое изо всех наших знаний — это знание самих себя. Из всех человеческих наук наука о человеке наиболее достойна человека. Между тем, эта наука из всех наук не является ни наиболее разрабатываемою, ни наиболее законченной: большинство людей ею совершенно пренебрегают. Даже те, которые тщеславятся своею ученостью, очень редко занимаются ею, и еще меньше таких, которые занимались бы ею с успехом. Большинство людей, слывущих в свете знающими, лишь очень смутно представляют себе существенное различие между духом и телом. Сам блаженный Августин, который так прекрасно разграничил эти две сущности, сознается, что долгое время не мог познать их различия.' И хотя мы должны согласиться, что он лучше всех своих предшественников и последователей до нашего временя объяснил свойства души и свойства тела, тем не менее он не должен был бы приписывать окружающим нас телам те чувственные качества, которые мы познаем через посредство их; ибо они не содержатся отчетливо в идее о материи, поэтому с некоторою уверенностью можно сказать, что различие между душою и телом ясно познано только несколько лет тому назад. Одни воображают, что они хорошо знают природу духа; многие другие убеждены, что о ней ничего нельзя узнать; наконец, большин1 Conf., 4, 5. ПРЕДИСЛОВИЕ 41 ство не видит, чтобы это знание было полезно, и потому презирает его. Но все эти столь распространенные воззрения скорее www.koob.ru плод воображения и наклонности людей, чем результаты ясного и отчетливого созерцания их разума. Это происходит оттого, что углубиться в самих себя с целью увидеть свои слабости и немощи людям тяжело и неприятно; зато им нравятся все занимательные исследования и все науки, обладающие некоторым блеском. Всегда занятые тем, что находится вне их, они не замечают своих душевных расстройств; они думают, что они здоровы, потому что не осознают своей болезни; они даже порицают тех, кто, зная свою болезнь, ищет средства от нее избавиться, и считают болезнью это стремление к излечению. Но те великие умы, которые проникают в самые сокровенные тайны природы, которые мысленно возносятся до небес и нисходят до бездны, должны были бы подумать о том, что они такое. Пожалуй, эти великие предметы лишь ослепляют их; чтобы постичь такое множество вещей, дух должен как бы выйти из самого себя, но он не может сделать этого не рассеиваясь. Люди родились не для того, чтобы стать астрономами или химиками и всю свою жизнь провести не отрываясь от зрительной трубы или не отходя от печи, чтобы сделать потом из своих наблюдений, стоивших такого труда, довольно бесполезные выводы. Пусть какой-нибудь астроном первым откроет материки, моря и горы на луне, пусть первым заметит пятна, вращающиеся на солнце, и точно вычислит движения их; пусть, наконец, химик найдет секрет определения меркурия или составления того раствора (alkaest), которым Ван Гельмонт (Van Helmont) мечтал растворить все тела. Стали ли бы они от того мудрее и счастливее? Быть может, они приобрели бы некоторую известность в свете, но, если разобрать, эта известность лишь увеличила бы их порабощение. Пусть люди смотрят на астрономию, химию и почти все другие науки, как на развлечения, приличествующие порядочному человеку, но они не должны увлекаться их блеском и отдавать им предпочтение перед наукою о человеке. Ибо, хотя воображение и связывает известное представление о величии с астрономией, потому что эта наука рассматривает великие и ослепительные предметы, бесконечно превосходящие все, что нас окружает, отсюда не следует, однако, чтобы разум слепо благоговел перед этою идеей: он должен быть судьею и владыкою ее и лишить ее того чувственного блеска, который поражает рассудок. Дух должен судить обо всех этих вещах, сообразуясь со своим внутренним познанием и не слушая ложного и сбивчивого показания своих чувств и своего воображения; если он рассмотрит при ясном свете истины, просвещающей его, все человеческие науки, то можно без опасения сказать, что он пренебрежет почти всеми ими и всем остальным, вместе взятыми, и предпочтет ту, которая говорит нам, что мы такое. Итак, мы постараемся лучше предупредить тех, кто имеет некоторую любовь к истине, чтобы они судили о предмете этого 42 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ сочинения согласно тем ответам, которые получат от высшего Учителя всех людей, после того как вопросят Его путем серьезных размышлений. Мы предпочитаем это, чем предварять их громкими речами, которые они, пожалуй, могли бы счесть за общие места или пустые прикрасы предисловия. Пусть они убедят себя, что предмет этот достоин их внимания и изучения, мы же еще раз просим их не судить о вещах, заключающихся в нем, по тому, хорошо или дурно будут они изложены, но постоянно углубляться в самих себя, чтобы внимать решениям, которым они должны следовать и на основании которых должны произнести свое суждение. Мы также вполне убеждены, что люди не могут поучать друг друга и что те, кто слушает нас, не познают истин, которые мы говорим их ушам, если в то же время эти истины не откроются их разуму' теми, кто нашел их. А потому мы принуждены опять-таки предупредить тех, кто пожелает прочесть эту книгу, не полагаться на наши слова ради расположения к нам, не возражать на то, что мы говорим, лишь в силу неприязни; так как мы думаем, что нельзя сообщить ничего нового, если оно не будет усвоено размышлением, то будет досадно, если читатели удовольствуются одним запоминанием наших воззрений или примут их на веру, не рассмотрев их, или если они впадут в какое-нибудь заблуждение, потому ли, что не поймут их, потому ли, что мы ошибемся сами. Самомнение некоторых ученых, которые требуют, чтобы им верили на слово, нам кажется нестерпимым. Они порицают за то, что Бога вопрошают после того, как выслушали их, потому что они сами не вопрошали Его. Их раздражает, как только их мнение встречает сопротивление, и они, безусловно, требуют, чтобы мрак их воображения был предпочтен чистому свету истины, освещающей разум. Благодаря Бога, мы очень далеки от такого образа действий, хотя его часто приписывают нам. Мы смотрим на писателей, предшественников наших, лишь как на руководителей. Было бы с нашей стороны очень несправедливо и неосновательно требовать, чтобы нас слушали как ученых и наставников. Мы требуем, правда, чтобы верили фактам и опытам, приводимым нами, потому что эти вещи познаются не обращением духа к высшему и всеобщему Разуму; но что касается всех истин, открывающихся в истинных идеях вещей, которые вечная истина сообщает нам в тайниках нашего разума, то относительно их именно мы предупреждаем, чтобы читатель не успокаивался на том, что мы о них думаем; ибо мы считаем ' Nolite putare quemquan hominem aliquid descere ab homine; admonere possumus per strepitum vocis nostrae; si non sit intus qui doceat, inanis fit strepitus noster. Aug. in loan. Auditus per me factus, intellectus per quern? Dixit aliquis et ad cor vestrum, sed non eum videtis. Si intellexisris fratres, dictum est et cordi vestro. Munus Dei est intelligentia. Aug. in loan. Tr. 40. ПРЕДИСЛОВИЕ www.koob.ru 43 немаловажным грехом — равнять себя с Богом, желая господствовать таким способом над умами.' Главная причина, почему мы желаем, чтобы те, кто будет читать эту книгу, приложили к тому все свои силы, это стремление исправить ошибки, которые могли бы вкрасться в нее; ибо мы не считаем себя непогрешимыми. Имея такую тесную связь с телом и осознавая, как велика наша зависимость от него, мы не без основания опасаемся, что не всегда, быть может, нам удалось ясно отличить громкий, но неясный голос, каким тело говорит воображению, от ясного голоса истины, говорящего разуму. Если бы нам говорил один Господь и если бы мы судили лишь согласно тому, что слышим, то, быть может, мы могли бы применить к себе слова Иисуса Христа: «Я сужу так, как слышу, и суд мой праведный и истинный».2 Но у нас есть тело, которое говорит громче самого Бога, и это тело никогда не говорит истины. Наше себялюбие извращает слова Того, кто говорит одну истину. Наша гордость внушает нам смелость судить, не выслушав ответов истины, сообразно которым должно судить; ибо главная причина наших заблуждений та, что наши суждения стремятся охватить больший круг предметов, чем тот, который охватывает ясное созерцание нашего разума. Итак, я прошу тех, кому Господь даст понимание моих заблуждений, наставить меня, чтобы эта книга, которую я предлагаю лишь как опыт, предмет которого заслуживает серьезного внимания людей, могла постепенно совершенствоваться. Мы начали ее лишь с целью самообразования; но некоторые лица сочли полезным издать ее, и мы уступили их доводам тем охотнее, что главный из них совпал с тою мыслью, что это будет полезно нам самим. Верное средство, считали они, вполне изучить какой-нибудь предмет — это изложить свое мнение людям знающим. Это побуждает и нас, и их к большему вниманию. У них могут быть иные взгляды, они находят истины иные, чем мы; иногда они натолкнут на известные открытия, которые были в пренебрежении по лености или были брошены по недостатку мужества и силы. Вот ввиду этой пользы для себя самого и для некоторых других я и осмеливаюсь выступить писателем. Но чтобы мои надежды не остались тщетными, я предлагаю следующее: пусть прежде всего читатель не смущается, если встретит вещи, идущие вразрез с принятыми воззрениями, которым он верил всю жизнь и которые вообще встречают одобрение у всех людей и во все времена. Это и есть самые общие заблуждения, которые я главным образом и стараюсь искоренить. Если бы все люди были очень просвещенны, то всеобщее одобрение могло бы служить доводом; но на деле мы ' Aug. De magistro. — Noli putare te ipsam esse licem. Aug. in Psal. — Non a me mihi lumen existens, sed lumen non participas nisi in te. Oe verbis Domini. Ser. 8. 2 Sicut audio, sicjudico, etjudicium meumjustum est, quia non quaero voluntatem mearn. Ep. loan., 5, 30. 44 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ видим совершенно обратное. Пусть же раз навсегда будет предупрежден читатель, что лишь разум должен управлять всеми человеческими воззрениями, не имеющими отношения к вере; познание веры Бог сообщает совершенно иным образом, не тем, каким открывает нам все естественное. Пусть же углубятся в себя и приблизятся к свету, который в нас не угасает, чтобы просветить свой разум.' Пусть тщательно избегают всех слишком сильных ощущений и всех душевных волнений, поглощающих всю силу нашего слабого разумения; ибо малейший шум, малейший блеск света развлекает иногда духовное созерцание. Следует избегать всего этого, хотя это и не безусловно необходимо; и если, несмотря на все свои усилия, нельзя противостоять постоянным впечатлениям, производимым на наше воображение нашим телом и предрассудками детства, то необходимо прибегнуть к молитве, чтобы получить то, чего невозможно достичь собственными силами, не переставая все же бороться со своими чувствами: ибо это должно быть постоянною заботою тех, кто по примеру блаженного Августина имеет большую любовь к истине. Nullo modo resistitur corporis sensibus; quae nobis sacratissima disciplina est, si per eos intlictis plagis vulneribusque blandimur. Ad Nebridium Ep. 7. ' Qui hoc videre non potest, oret et agat ut posse mereatur, nec ad hominem disputatorem pulset, ut quod non legit legat, sed ad Deum salvatorem, ut quod non valet, valeat. Ep. 112,13. Supplexque illi qui lumen mentis accendit attendat, ut intelligat. Cont. Ep. fundam. P. 33. Книга первая О ЧУВСТВАХ ГЛАВА I I. 0 природе и свойствах рассудка (entendement). — II. О природе и свойствах воли и о том, что такое свобода. Причина несчастия людей — заблуждение. Это — то дурное начало, которое внесло в мир зло; оно рождает и питает в нашей душе все бедствия, удручающие нас; мы не можем надеяться на прочное и истинное счастье, если не будем серьезно трудиться над искоренением заблуждений. Священное Писание говорит нам, что люди несчастны лишь потому, что они грешны и преступны; но люди не были бы грешны и преступны, если бы сами не делались рабами греха, соглашаясь заблуждаться. Если же верно, что заблуждение есть начало людских бедствий, то справедливость требует, чтобы люди попытались www.koob.ru избавиться от него. Без сомнения, усилия их не останутся тщетными; они будут вознаграждены, хотя бы не достигли вполне того результата, о котором мы мечтаем. Если люди и не сделаются непогрешимыми, то они будут ошибаться гораздо реже. Они не избавятся всецело от своих зол, но они избегут, по крайней мере, некоторых из них. В этой жизни мы не можем мечтать о полном блаженстве, потому что здесь на земле мы не можем быть непогрешимы, но мы непрестанно должны стараться не заблуждаться, если мы хотим избавиться от наших бедствий. Словом, так же страстно, как мы желаем какого-нибудь счастья, не надеясь на него, мы, не претендуя на непогрешимость, должны стремиться к ней. Не нужно думать, что исследование истины сопряжено с слишком большими трудностями. Надо лишь обратиться к тем ясным идеям, которые каждый найдет в самом себе, и точно следовать тем правилам, которые мы дадим ниже.' Отчетливость в мышлении не представляет почти никаких затруднений, она не есть насилие над мыслью, какою рисует ее воображение. И если вначале она нам и покажется несколько Книга шестая. 48 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ трудною, то вскоре полное удовлетворение щедро вознаградит нас за наши труды, потому что одна лишь отчетливость вносит свет и открывает нам истину. Но не будем более подготовлять читателей, которые сами, конечно, не менее стремятся к исследованию истины. Рассмотрим причины и природу наших заблуждений; и так как из всех методов наиболее последователен, ясен и дает более основательное знание вещей тот, который рассматривает вещи в самом происхождении их, то и постараемся применить его здесь. I. Не будучи материальным и протяженным, дух человека есть, без сомнения, простая, неделимая, не состоящая из частей субстанция. Тем не менее в нем обыкновенно различают две способности, именно: рассудок и волю. Необходимо сначала рассмотреть их, так как, кажется, существующие понятия об этих двух способностях, или идеи их, не отличаются ни достаточною ясностью, ни отчетливостью. Так как идеи эти весьма абстрактны и недоступны воображению, то, кажется, удобнее будет объяснить их путем сравнения со свойствами материи; последние легко могут быть представлены, и тогда понятия, которые следует соединять со словами «рассудок» и «воля», станут более отчетливыми и даже более понятными. Нужно только помнить, что это сопоставление духа и материи не вполне правильно и что, если они и сравниваются, то лишь с целью обратить внимание читателя и сделать более наглядным то, что мы хотим сказать. Материя, или протяженность, обладает двумя свойствами, или способностями. Первое свойство — принимать различную фигуру, второе — быть движимой. Точно так же и дух человеческий заключает в себе две способности. Одна — рассудок, способность воспринимать разные идеи, т. е. представлять вещи; другая — воля, способность воспринимать различные наклонности или хотеть различные вещи. Мы укажем сначала то соответствие, какое находим между первым свойством материи и первою способностью духа. Протяженность может принимать двоякого рода формы. Одни формы чисто внешние, например круглая форма данного куска воска; другие — внутренние. Последние свойственны всем тем частицам, из которых состоит воск. Не подлежит, конечно, спору, что все частицы, составляющие кусок воска, по форме своей весьма отличаются от частиц, например, куска железа. Я буду называть просто фигурою внешнюю форму, а форму внутреннюю, необходимо присущую всем частицам воска, как такового, я назову конфигурацией. Точно так же можно сказать, что и в душе различаются два рода перцепций идей. Одни называются чистыми перцепциями; они, так сказать, внешни по отношению к душе, не входят в нее и не изменяют ее заметно. Вторые, которые называются чувствовательны-ми, более или менее глубоко входят в душу. Таковы: удовольствие и скорбь, • свет и цвета, вкус, запахи и т. п. Впоследствии мы РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 49 покажем, что чувствования суть не что иное, как состояния духа, и вот почему я буду называть их модификациями духа. Наклонности души можно было бы также назвать модификациями этой души; ибо, если установлено, что наклонность воли есть состояние души, то можно бы назвать ее модификацией души; точно так же, как и движение тел, представляющее состояние этих самых тел, можно бы назвать модификацией материи. Однако я не буду называть модификациями ни наклонностей воли, ни движений материи, потому что и наклонности, и движения эти имеют, обыкновенно, отношение к чему-нибудь внешнему: наклонности имеют отношение к благу, движения — к какомунибудь постороннему телу. Фигуры же и конфигурации тел и чувствования души не имеют необходимого отношения к внешнему миру. Ибо как фигура данного тела кругла в силу того, что все наружные части этого тела равно удалены от той части, которая называется центром, а не в силу отношения этого тела к другим телам, так и чувствования, свойственные нам, могли бы существовать независимо от того, существует или нет какой-нибудь предмет вне нас. Бытие их не заключает в себе необходимого отношения к телам, которые, по-видимому, вызывают чувствования. Это мы докажем в другом месте. Чувствования не что иное, как душа, модифицированная тем или иным образом, из чего следует, что они, собственно, суть модификации души. Пусть же будет мне дозволено обозначать их этим словом, чтобы выразить свою мысль. Первое и главное соответствие между свойством материи принимать различные фигуры и различные конфигурации и способностью души воспринимать различные идеи и различные модификации заключается в том, что, как свойство тел принимать различные фигуры и конфигурации совершенно пассивно и не заключает в себе никакого действия, так же пассивна и не заключает в себе действия и способность души воспринимать различные идеи и модификации. Способность души, посредством которой она воспринимает все это, я называю рассудком. Отсюда следует заключить, что мы представляем или познаем рассудком, так как он воспринимает идеи предметов; ибо www.koob.ru для души представлять предмет — значит воспринимать идею, которая изображает его. Рассудком же мы воспринимаем модификации души или чувствуем их, потому что под словом «рассудок» я понимаю ту пассивную способность души, посредством которой она воспринимает все различные модификации, какие ей свойственны. Ибо для души воспринимать состояние, называемое болью, значит представлять или чувствовать боль, потому что душа может воспринять боль только одним способом — представляя ее. Отсюда следует заключение, что рассудок представляет отсутствующие предметы и ощущает те, которые находятся налицо, и что чувства и воображение суть не что иное, как рассудок, воспринимающий предметы через посредство органов тела. Последнее мы объясним далее. 4 Разыскания истины 50 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Но так как, когда мы чувствуем боль или нечто подобное, мы воспринимаем это большею частью через посредство органов чувств, то люди и говорят обыкновенно, что это представляют сами чувства, не отдавая себе, собственно, отчета в том, что они понимают под словом «чувство». Они думают, что есть какая-то способность, отдельная от души, которая делает душу или тело способными чувствовать, ибо они верят, что органы чувств действительно принимают участие в наших восприятиях. Они воображают, что тело настолько помогает духу чувствовать, что дух, отрешившись от тела, никогда ничего не ощущал бы. Но они думают все это лишь в силу предубеждения и в силу того, что в том состоянии, в каком мы находимся, мы никогда ничего не чувствуем, не пользуясь органами чувств, о чем мы скажем в другом месте подробнее. Только приспособляясь к принятой манере, мы будем говорить впоследствии, что органы чувств чувствуют; но под словом «чувство» мы понимаем не что иное, как ту пассивную способность души, о которой мы только что говорили, т. е. рассудок, который представляет что-либо по поводу того, что происходит в органах его тела, как это устроено природою, мы объясним это ниже. Другое соответствие между пассивною способностью души и материи состоит в том, что как материя не изменяется существенно от изменения ее фигуры, я говорю, например, что как кусок воска не изменяется существенно оттого, что из круглого он станет четырехугольным, так и дух не изменится существенно оттого, что идеи в нем различны; я говорю, что дух не изменится существенно оттого, воспримет ли он идею круглого или воспримет идею четырехугольного, представляя нечто круглое или четырехугольное. Далее, как материя существенно изменяется, когда она теряет конфигурацию, свойственную частицам воска, чтобы принять конфигурацию частиц огня и дыма, когда воск превращается в огонь и дым, — так, можно сказать, и душа существенно изменяется, когда переменяет свои модификации и страдает от боли после того, как чувствовала удовольствие. Отсюда можно сделать тот вывод, что чистые перцепции приблизительно так же относятся к душе, как фигуры — к материи, а конфигурации относятся к материи так же, как чувствования — к душе. Но не нужно думать, что это сравнение вполне точно; я привел его лишь затем, чтобы сделать наглядным понятие, соединяемое со словом «рассудок»; в третьей книге я объясню природу идей. II. Второе свойство материи заключается в возможности иметь различные движения; а вторая способность души — в возможности иметь различные наклонности. Сравним эти две способности. Общая причина всех движений, какие существуют в материи, есть Творец природы; Он же есть общая причина всех природных наклонностей, какие существуют в духах; как все движения совершаются по прямой линии, если они не встречают каких-либо особых посторонних причин, которые определяют их и своим противодейРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 51 ствием изменяют их в линии кривые, — так и все наклонности, данные нам Богом, хороши (прямы) и не могут иметь иной цели, кроме обладания благом и истиною, если бы не было посторонней причины, направляющей природное влечение к дурным целям. А эта посторонняя причина и есть причина всех наших бедствий, и она-то извращает все наши наклонности. Чтобы вполне понять ее, нужно знать, что есть весьма большое различие между стремлением, или движением, производимым Творцом природы в материи, и стремлением, или движением, ко благу вообще, которое тот же Творец непрестанно сообщает духу. Материя вполне не деятельна; она не обладает силою, которая могла бы остановить ее движение, определить его и направить его в ту, а не в другую сторону. Ее движение, как только что было сказано, всегда совершается по прямой линии, и, если что-либо препятствует ему продолжаться таким образом, оно описывает кривую, наивозможно большую, а следовательно, наиболее приближающуюся к прямой линии; ибо ее движение сообщает ей Бог, и Он управляет определением (направлением) его. Не то с волей." Можно сказать, в известном смысле, что она деятельна и что она в себе самой имеет силу определять различным образом наклонность или стремление, данное ей Богом; ибо, хотя она не может подавить этого стремления, зато она может, в известном смысле, направить его в ту сторону, в какую захочет, и вызвать таким образом всю греховность, какую мы видим в ее наклонностях, и все бедствия, которые являются неизбежными и верными последствиями греха. Поэтому словом «воля» я хочу обозначить здесь влечение или природное стремление, влекущее нас к неопределенному благу, ко благу вообще; а под словом «свобода» я понимают не что иное, как силу, какою обладает дух, чтобы обратить это стремление на предметы, нам нравящиеся, и сделать так, что наши природные наклонности будут определены каким-нибудь отдельным предметом, — наклонности, бывшие сначала смутными и неопределенными влечениями ко благу вообще, или всеобщему, т. е. к Богу, Который один есть общее благо, потому что Он один заключает в себе все блага. Отсюда легко понять, что, хотя наши природные наклонности произвольны, они, однако, не свободны в смысле обладания тою свободою безразличия, о которой я говорю и которая заключает возможность хотеть и не хотеть, или же хотеть противоположное тому, к чему влекут нас природные наклонности. Ибо произвольно и свободно мы любим благо вообще, потому что любить можно только своею волею и потому что противоречиво, чтобы воля когда-либо www.koob.ru могла быть принужденною; тем не менее мы не любим свободно в том смысле, в каком я указал, потому что не во власти нашей воли не желать быть счастливым. ' См. Пояснения. 52 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Но следует заметить, что дух, рассматриваемый как стремящийся к благу вообще, не может обратить своего стремления к частному благу, без того чтобы он, рассматриваемый как способность иметь идеи, не имел познания об этом частном благе. Я хочу сказать, согласно принятой манере говорить, что воля есть слепая сила, которая может быть обращена лишь на те предметы, которые рассудок представляет ей. Так что воля не может, не повелевая рассудку, представить ей 1 какой-нибудь отдельный предмет, иначе определить свое влечение к благу и все свои природные наклонности. Следовательно, сила, посредством которой воля определяет свои наклонности, необходимо заключает в себе силу направлять рассудок на предметы, какие ей угодно. Я поясню примером то, что только что сказал о воле и о свободе. Положим, некто представляет себе какую-нибудь почетную должность как благо, на которое он может надеяться; тотчас воля его хочет этого блага, т. е. стремление к неопределенному и общему благу, непрестанно сообщаемое духу, влечет его к этой почетной должности. Но так как эта должность не есть универсальное благо и так как она и не представляется ясно и отчетливо разуму, как универсальное благо (ибо никогда разум не видит ясно того, что не существует), то и влечение, которое мы имеем к универсальному благу, не будет вполне задержано этим отдельным благом. Дух обладает стремлением идти дальше, он отнюдь не любит необходимо и непреодолимо эту почетную должность, и он свободен по отношению к ней. Свобода же его состоит в том, что, не будучи вполне убежденным, что эта должность заключает в себе все благо, какое он может любить, он может задержать свое решение и свою любовь, и, следовательно, как мы это объясним в третьей книге, он может, в силу своей связи с Высшим Существом, заключающим в себе все благо, думать о других вещах и, следовательно, любить другие блага. Наконец, он может сравнить все блага, любить их, согласно порядку (и степени их), соразмерно тому, насколько они достойны любви, и сопоставить их всех с тем, что заключает их все в себе и на чем одном достойно сосредоточить всю нашу любовь, так как оно одно способно удовлетворить всю нашу способность любить. В этом случае познание истины и любовь к благу совпадают. Мы любим познание истины как наслаждение благом в силу природного влечения; и это влечение так же, как и то, которое нас влечет к благу, непреодолимо; оно таково лишь в силу очевидности и совершенного и полного познания предмета; и мы так же свободны в ложных суждениях, как и в своих дурных привязанностях, что и покажем в следующей главе. ' См. Пояснения. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 53 ГЛАВА II I. О суждениях и умозаключениях. — II. О том, что они зависят от воли. — III. Как должно пользоваться свободою по отношению к ним. — IV. Два главных правила, чтобы избежать заблуждения и греха. — V. Необходимые размышления об этих правилах. I. Из того, что было сказано в предыдущей главе, можно вполне сделать тот вывод, что рассудок не судит никогда, потому что он только представляет; или что суждения и умозаключения, со стороны рассудка, суть не что иное, как чистые перцепции; что в действительности одна воля судит, утверждая и отвергая произвольно то, что представляет ей рассудок, и, таким образом, это она одна вводит нас в заблуждение. Но нужно объяснить это более подробно. Итак, я говорю, что со стороны рассудка все различие между простым представлением, суждением и умозаключением сводится к тому, что в простом представлении рассудок созерцает простую вещь без всякого отношения ее к чему бы то ни было; в суждении рассудок представляет отношения между двумя или несколькими вещами; и, наконец, в умозаключении он представляет отношения, существующие между отношениями вещей. Так что все эти действия рассудка' суть не что иное, как чистые перцепции. Когда мы, например, представляем два раза 2 и 4, то это есть простое представление. Когда мы судим, что дважды 2 есть 4 или что дважды 2 не есть 5, тогда рассудок опять-таки лишь представляет отношение равенства между дважды 2-мя и 4-мя или отношение неравенства между дважды 2-мя и 5-ю. Итак, суждение, со стороны рассудка, есть лишь представление отношения, существующего между двумя или несколькими вещами. Но умозаключение есть представление отношения не между двумя или несколькими вещами, ибо это было бы суждение, но представление отношения, существующего между двумя или несколькими отношениями двух или нескольких вещей. Так, когда я заключаю, что, если 4 меньше 6, а дважды 2 равно 4 и, следовательно, меньше 6, я тогда не только представляю отношение неравенства между 2 и 2 и 6, ибо это было бы лишь суждение, но отношение неравенства между отношением дважды 2-мя и 4-мя и отношением 4-х к 6-и, что есть умозаключение. Итак, рассудок лишь представляет, и лишь воля одна судит и решает, останавливаясь произвольно на том, что представляет ей рассудок, как только что было сказано. ' Я принужден говорить здесь обыкновенным языком. В своем месте будет выяснено, что эти действия рассудка суть не что иное, как модификации души, происшедшие под влиянием божественных идей, т. е. законов единения души с Высшим разумом и собственным телом. 54 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ II. Между тем, когда мы рассматриваем вещи вполне очевидные, нам кажется, что мы даем свое утверждение уже непроизвольно, так что мы склонны думать, будто о них судит никак не наша воля, а рассудок. Чтобы понять свою ошибку, надо знать, что вещи, которые мы рассматриваем, представляются нам вполне www.koob.ru очевидными только тогда, когда рассудок рассмотрел все стороны их и все отношения необходимые, чтобы судить о них; отсюда происходит, что воля, не имея возможности хотеть чего-либо, не зная этого предмета, не может уже действовать на рассудок, т. е. она не может более желать, чтобы он представил ей что-нибудь новое в ее предмете, потому что он рассмотрел уже в нем все стороны, имеющие отношение к вопросу, который подлежит решению. Воля, стало быть, принуждена положиться на то, что рассудок ей уже представил, и перестать действовать на него и побуждать его к новым бесполезным рассмот-рениям. Этот-то покой и есть, собственно, то, что называется суждением и умозаключением. Итак, этот покой или это суждение, не будучи свободным, когда вещи имеют наибольшую очевидность, кажется нам также и непроизвольным. Но пока остается что-нибудь неизвестное в предмете, который мы рассматриваем, или если мы не вполне уверены, что мы раскрыли все, что было необходимо для решения вопроса, как это бывает почти всегда в вопросах трудных и заключающих несколько отношений, мы свободны не давать своего утверждения, и воля может еще повелеть рассудку обратиться на что-нибудь новое; вот почему мы склонны думать, что суждения наши об этих предметах произвольны. Однако большинство философов утверждают, что даже те суждения, которые мы составляем о вещах, нам малоизвестных, не суть акты воли; и они требуют вообще, чтобы утверждение истины было бы актом рассудка, что они называют утверждением (assensus) в отличие от утверждения блага, которое они приписывают воле и которое называют согласием (consensus). Причина различия, делаемого ими, и их заблуждения следующая. В состоянии, в каком мы находимся, мы часто, конечно, познаем истины, не имея основания сомневаться в них, так что воля отнюдь не безучастна в утверждении, которое она дает этим очевидным истинам, как мы только что объяснили. Не то по отношению к благам. Между ними мы не знаем ни одного, которое не допускало бы сомнения в том, что мы должны его любить. Наши страсти и наши наклонности, которые естественно влекут нас к чувственным удовольствиям, являются хотя смутными, но очень сильными стимулами, по причине испорченности нашей природы, и делают нас равнодушными и безучастными даже в нашей любви к Богу; так что, ясно сознавая свое равнодушие, мы внутренне убеждены, что мы пользуемся своей свободой, когда любим Бога. Но мы не замечаем также, что мы пользуемся своей свободой, давая свое утверждение истине, главным образом тогда, когда она РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 55 представляется нам вполне очевидной; и это заставляет нас думать, что утверждение истины не акт воли. Как будто нашим действиям, чтобы быть произвольными, нужно быть безразличными, и как будто блаженные не любили Бога вполне произвольно, не будучи отвлекаемы от своей любви к Нему чем бы то ни было; подобно тому, как мы даем свое утверждение очевидному положению, что дважды 2 есть 4, и нас от этого не отвлекает никакое положение, имеющее противоположный характер. Но чтобы понять отчетливо различие, существующее между утверждением, какое воля дает истине, и согласием, какое она дает добру, нужно знать различие между истиною и добром, взятыми в обычном их значении и по отношению к нам. Это различие состоит в том, что добро касается нас и нас затрагивает, а истина нас не затрагивает; ибо истина заключается лишь в отношении двух или нескольких вещей между собою, а добро — в отношении вещей к нам со стороны пригодности их для нас.* Вот почему относительно истины есть только один акт воли: ее утверждение или ее согласие на представление отношения между вещами; и есть два акта воли касательно добра; ее утверждение или ее согласие в пригодности вещи для нас, и ее любовь или ее стремление к этой вещи. Эти акты весьма различны, хотя обыкновенно их смешивают. Ибо существует большое различие между простым утверждением и влечением в силу любви к тому, что представляет разум, потому что часто дается утверждение и таким вещам, существования которых мы вовсе не желали бы и которых мы избегаем. Итак, если хорошо обсудить все это, мы ясно увидим, что воля всегда дает утверждение не вещам, если они ей неприятны, а представлению вещей. Причина же, почему воля соглашается всегда на представление вещей вполне очевидных, как мы это уже сказали, заключается в том, что нет более в этих вещах никакого отношения, которое нужно было бы рассмотреть и которого рассудок не заметил. Так что воле как бы необходимо перестать колебаться и напрягать себя без пользы и необходимо дать свое утверждение с полною уверенностью, что она не обманулась, потому что нет более ничего, на что она могла бы направить свой рассудок. Особенно следует заметить, что в том состоянии, в каком мы находимся, мы познаем вещи весьма несовершенно и, следовательно, нам безусловно необходимо обладать тою свободою выбора, благодаря которой мы можем избежать заблуждений. Чтобы признать необходимость этого, надо обратить внимание на то, что наши природные наклонности www.koob.ru влекут нас. к истине и добру; поэтому воля, стремящаяся лишь к вещам, о которых разум имеет некоторое познание, должна стремиться к тому, что имеет видимость истины и добра. Но так как не все, что имеет види' Геометры любят не истину, а познание истины, хотя говорится обратное. 56 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ мость истины и добра, всегда таково, каким кажется, то ясно, что если бы воля не была свободною и если бы она неуклонно и необходимо стремилась ко всему, что имеет видимость истины и добра, то она ошибалась бы почти всегда. Отсюда можно было бы заключить, что творец ее был бы также виновником ее заблуждений и ошибок. III. Итак, свобода дана нам Богом для того, чтобы мы старались не впадать в заблуждение и во все бедствия, которые сопровождают наши заблуждения, чтобы мы никогда окончательно не успокаивались на вероятностях, но только на истине, т. е. никогда не переставали •бы упражнять свой дух и повелевать ему исследовать до тех пор, пока он не осветит и не раскроет все, что нужно расследовать. Ибо- истина почти всегда неразлучна с очевидностью, а очевидность состоит не в чем ином, как в ясном и отчетливом созерцании всех частей предмета и всех его отношений, необходимых для произнесения основательного суждения. Пользование же своею свободою должно состоять в том, что мы должны пользоваться ею, насколько можем, т. е. никогда не соглашаться на что бы то ни было, пока мы не будем как бы принуждены к тому внутренними увещеваниями нашего разума. Поддаваться ложным подобиям истины — значит становиться рабом, что противно воле Божией; но подчиняться добровольно тем тайным увещеваниям разума, которые сопровождают отказ признать очевидность, — значит повиноваться голосу вечной истины, который говорит нам внутри нас. Существуют два правила относительно только что сказанного мною, — правила, изо всех самые необходимые для наук умозрительных и для морали, — правила которые можно рассматривать как основание всех человеческих наук. IV. Первое из них касается наук: не должно никогда давать никакому положению полного утверждения, за исключением тех, которые представляются столь очевидно истинными, что нельзя отказать им в очевидности, не чувствуя внутреннего насилия над самим собою и тайных увещеваний разума, т. е. если не видишь ясно, что нежелание дать свое утверждение или желание распространить свою власть на предметы, в которых мы уже не свободны, было бы злоупотреблением своею свободою. Второе правило для нравственности таково: никогда не должно безусловно любить какое-нибудь благо, если можно, не чувствуя угрызения совести, его совсем не любить. Отсюда следует, что ничто не должно любить безусловно и без сравнения, кроме Бога, ибо лишь уклонение от подобной любви к Нему вызывает угрызения совести; т. е. очевидное сознание, что поступаешь дурно, предполагая, что знаешь Его разумом или верою. V. Но здесь нужно заметить, что, если вещи, рассматриваемые нами, кажутся весьма правдоподобными, то мы сильно склонны верить этой правдоподобности, и даже нам стоит труда удерживать себя от веры в истинность их. Так что, если мы не будем остерегатьРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 57 ся, нам грозит серьезная опасность дать им свое утверждение, а следовательно, обмануться: ибо только в редком случае истина вполне совпадает с вероятностью. И вот почему я преднамеренно сказал в тех двух правилах, что ни на что не должно соглашаться до тех пор, пока не станет очевидно, что не согласиться было бы злоупотреблением своею свободою. Итак, как бы сильно ни стремились мы дать свое утверждение вероятности, но, если мы возьмем на себя труд рассудить, очевидно ли, что мы должны дать свое утверждение, мы найдем, без сомнения, что нет. Ибо если вероятность опирается на впечатления наших чувств, — вероятность, которая даже не заслуживает этого имени, — то мы, правда, будем сильно склоняться подчиниться ей; но мы не найдем другой причины тому, кроме какой-нибудь страсти или общего пристрастия ко всему, что касается чувств, как это будет достаточно выяснено впоследствии. Но если наблюдать за собою в том случае, когда вероятность вытекает из некоторого совпадения с истиной — ведь по большей части можно назвать вероятные познания, в известном смысле, истинными, — то мы увидим, что будем колебаться между желанием верить и желанием еще исследовать; но мы никогда не будем убеждены настолько, чтобы считать очевидно дурным, если не дадим полного согласия. И эти оба стремления по отношению к вещам вероятным весьма хороши. Ибо можно и должно давать свое согласие вещам вероятным, в смысле имеющим подобие истины, но не должно еще им давать своего полного согласия, что мы и поставили правилом; должно исследовать неизвестные стороны и положения, чтобы вполне вникнуть в природу вещи и вполне различить истинное от ложного, и тогда уже дать свое полное согласие, если к тому принуждает нас очевидность. Итак, следует привыкнуть отличать истину от вероятностей путем внутреннего самонаблюдения, как я только что объяснил; ибо если мы путаем две столь различные вещи — вероятность и истину, то это есть следствие недостаточного самонаблюдения. В конце концов, всего важнее хорошо пользоваться своею свободою, удерживаясь всегда от утверждения вещей и от любви к ним, пока мы не почувствуем себя как бы понуждаемыми к тому властным голосом Творца природы, который я назвал выше увещеваниями нашего разума и угрызениями нашей совести. Все обязанности духовных существ, как ангелов, так и людей, заключаются, главным образом, в добром пользовании своей свободой; и можно смело сказать, что если они стараются должным образом пользоваться своею свободою и не становятся некстати рабами лжи и тщеславия, то они идут по пути к наивысшему совершенству, к какому только способны по природе, лишь бы рассудок их не оставался праздным, и они старались бы побуждать его постоянно к новому познанию и сделали бы его способным воспринять самые www.koob.ru 58 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ великие истины путем постоянных размышлений о предметах, достойных его внимания. Чтобы совершенствовать свой дух, недостаточно еще пользоваться своею свободою лишь с целью никогда ни с чем не соглашаться, как это делают люди, хвалящиеся тем, что они ничего не знают и сомневаются во всем. Не следует также всему давать свое согласие, как это делают многие другие, ничего так не боящиеся, как незнания чего-нибудь, и претендующие на всезнание. Но должно уметь настолько хорошо пользоваться своим рассудком, благодаря постоянному размышлению, чтобы иметь возможность часто давать свое согласие тому, что он представляет нам, не рискуя обмануться. ГЛАВА III I. Ответ на некоторые возражения. — II. Замечания относительно того, что было сказано о необходимости очевидности. I. Нетрудно угадать, что соблюдение первого правила, о котором я говорил в предыдущей главе, не всем понравится, а особенно оно не понравится тем мнимым ученым, которые уверяют, что все знают; в действительности же не знают никогда ничего, которые любят смело толковать о вещах наитруднейших и, конечно, не знают самых простых. Они не замедлят сказать вместе с Аристотелем, что только в одной математике можно искать полную достоверность, физика же и мораль — науки, в которых достаточно одной вероятности; что со стороны Декарта было большою ошибкой желание изложить физику, как геометрию, и в этом причина его неудачи; что людям невозможно познать природу, что ее пружины и тайны недоступны человеческому разуму, и множество других прекрасных вещей, которые они излагают напыщенно, с важностью и подтверждают авторитетом целого ряда писателей, хвалясь знанием их имен и цитированием какого-нибудь отрывка, Но я очень бы просил этих господ не говорить более о том, чего, как они сами признаются, они не знают, и удержаться от смешных побуждений своего тщеславия, перестав писать целые тома о предметах, по их собственному признанию, им неизвестных. Но пусть эти лица серьезно подумают, не безусловно ли необходимо или впасть в заблуждение, или дать свое полное согласие только вещам вполне очевидным; не потому ли истина идет всегда рука об руку с геометрией, что геометры соблюдают это правило; не происходят ли ошибки, в которые впали некоторые из них относительно квадратуры круга, удвоения куба и кое-каких других весьма трудных проблем, от известной поспешности и предубеждения, которое заставило их принять вероятность за истину. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 59 Пусть, с другой стороны, они посмотрят, не потому ли ложь и путаница царят в обыкновенной философии, что философы довольствуются вероятностью, которую так легко найти и которая так пригодна для их тщеславия и их интересов. Не видим ли мы в ней почти повсюду множества самых разнообразных мнений об одних и тех же предметах, а следовательно, бесчисленных заблуждений? Однако множество учеников увлекаются ими и слепо подчиняются авторитету этих философов, не понимая даже их воззрений. Правда, между ними найдутся такие, которые признают, что, потеряв двадцать или тридцать лет, они ничего не узнали из сочинений этих философов; но им неприятно сказать нам это чистосердечно. Они постараются сначала доказать по-своему, что ничего нельзя знать, а потом уже сознаются в этом, так как тогда, думается им, они могут не опасаться насмешек над их незнанием. Тем не менее немало можно было бы посмеяться над ними, если ловко порасспросить их о результате их великой учености и если бы они были расположены рассказать нам о всем труде, потраченном на ее приобретение. Но, хотя и заслуживало бы насмешки это ученое и глубокое невежество, кажется, однако, его будет уместнее пощадить и пожалеть тех, кто потерял столько лет, не приобретя никакого знания, кроме того ложного, враждебного всякой науке и всякой истине убеждения, что нельзя ничего знать. Правило же, установленное мною, настолько необходимо при исследовании истины, как мы только что видели, что нельзя ничего возразить против предложения его. И те, которые не хотят потрудиться соблюдать его, не должны бы, по крайней мере, порицать такого знаменитого писателя, как Декарта, за то, что он соблюдал его или прилагал все свои старания, чтобы следовать ему. Они не осуждали бы его так смело, если бы знали того, над кем они произносят такой дерзкий приговор, и если бы читали его произведения не как сказки и романы, которые читают ради развлечения и над которыми не размышляют с целью поучиться. Если бы они размышляли вместе с этим писателем, они еще нашли бы в себе самих некоторые понятия и семена истин, которым он учит и которые могли бы развиться, несмотря на весь балласт их ложной эрудиции. Учитель, который внутренне поучает нас, требует, чтобы слушали Его более, чем подчинялись авторитету www.koob.ru самых великих философов; Он готов научить нас, только бы мы внимали тому, что Он говорит нам. Мы вопрошаем Его посредством размышления и самого напряженного внимания; Он отвечает нам чрез посредство известного внутреннего убеждения и тех тайных увещеваний, которые делает тем, кто не слушает Его. Творения людей надо читать, вовсе не надеясь, что люди научат нас. Нужно вопрошать Того, Кто просвещает мир, чтобы Он просветил и нас со всем миром; и если после того, как мы 60 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ вопросили Его, Он не просветит нас, значит, мы плохо вопрошали Его. Итак, будем ли мы читать Аристотеля, будем ли читать Декарта, прежде всего не следует верит ни Аристотелю, ни Декарту; но нужно только размышлять, как они размышляли или как должны были размышлять, прилагая все внимание, на какое мы способны, а затем повиноваться голосу нашего общего Учителя и добровольно подчиниться внутреннему убеждению и тем побуждениям, которые ощущаются при размышлении. Лишь после этого можно произнести суждение за или против писателей. Только усвоив таким образом принципы философии Декарта и Аристотеля, можно опровергать одного и соглашаться с другим; и можно даже утверждать относительно второго, что, пользуясь его принципами, не объяснишь никогда ни одного явления природы и что эти принципы еще и не привели ни к чему в течение двух тысяч лет, хотя философия его служила предметом изучения самых знающих людей почти во всем мире. И обратно, про первого можно сказать смело, что он раскрыл то, что казалось наиболее сокрытым от глаз людей, и что он показал очень верный путь к нахождению всех истин, которые может понять ограниченный ум человека. Но не будем более останавливаться на том, какое мнение можно себе составить об этих двух философах и обо всех остальных; будем всегда смотреть на них просто, как на людей, и пусть приверженцы Аристотеля не порицают нас за то, что, проблуждав столько веков в потемках и не подвинувшись ни на шаг вперед, нам желательно, наконец, отдать себе отчет в том, что делаешь, и после того, как нас вели подобно слепцам, вспомнить, что есть глаза, с помощью которых можно попытаться самому найти путь. Проникнемся же убеждением, что правило: „никогда не должно давать своего полного согласия ничему, кроме вещей очевидных", — правило самое необходимое при исследовании истины; и не будем принимать нашим разумом в качестве истинного ничего, кроме того, что представляется нам с очевидностью, требуемою ею. Чтобы избавиться от своих предрассудков, нам следует проникнуться всецело этим убеждением; стремиться же освободиться от предрассудков, безусловно, необходимо потому, что это — первый шаг к познанию истины, так как прежде, чем просветиться, разуму, безусловно, нужно очиститься. Sapientia prima stultitia caruisse. II. Но прежде, чем закончить эту главу, нужно сделать еще три замечания. Во-первых, я не говорю здесь о предметах веры, в которых нет места очевидности, как в естественных науках. Причина же этого, как мне кажется, та, что мы можем познавать вещи лишь посредством идей, какие имеем о них. Идеи же даны нам Богом постольку, поскольку они нам нужны, чтобы действовать в естественном порядке вещей, согласно которому Бог создал нас. Итак, неудивительно, что тайны веры, будучи сверхъестественными, не РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 61 имеют для нас очевидности, потому что мы не имеем даже соответственных им идей; наши души были сотворены силою повеления Божия, установившего общий порядок вещей, благодаря чему мы и имеем все понятия, необходимые нам; а тайны веры были установлены одною благодатью, которая, согласно принятому воззрению, относится ко времени более позднему, чем установление естественного порядка вещей.' Итак, должно различать тайны веры от природы. Должно одинаково подчиняться и вере, и очевидности; но в делах веры не следует искать очевидности точно так же, как в познании природы не следует никогда останавливаться на вере, т. е. авторитете философов. Словом, чтобы быть верующим, должно слепо верить, но, чтобы быть философом, нужно требовать очевидности. Это не препятствует согласиться с тем, что есть еще истины, помимо истин веры, для которых требование неоспоримых доказательств было бы ошибочным, например для истин, касающихся исторических фактов и того, что зависит от воли людей. Ибо существуют два рода истин: одни — необходимые, другие — случайные (contingentes). Я называю необходимыми истинами те, которые неизменны по своей природе и которые были установлены волею Божией, не подлежащей изменениям. Все остальные суть истины случайные. Математика, метафизика и даже большая часть физики и морали заключают истины необходимые. История, грамматика, частное право или обычаи и многие другие науки, зависящие от изменчивой воли людей, содержат лишь случайные истины. Итак, при исследовании истин необходимых, познание которых может быть названо научным, требуется точное соблюдение правила, установленного нами; в истории же, область которой — случайное, должно довольствоваться наибольшею вероятностью. Ибо историей вообще можно назвать знание языков, обычаев и даже знание различных воззрений философов, если они усвоены лишь памятью и не являются ни очевидными, ни достоверными. Во-вторых, следует заметить, что в морали, политике, медицине и во всех практических науках приходится довольствоваться вероятностью, но не навсегда, а временно; не потому чтобы она удовлетворяла разум, а в силу необходимости; если бы мы дожидались возможности действовать с полной уверенностью на успех, то часто пропускали бы случаи действовать. Но в тех случаях, когда приходится необходимо действовать, должно, действуя, сомневаться в успехе приводимой в исполнение вещи и стараться достичь такого прогресса в этих науках, чтобы при всех обстоятельствах действовать с большею уверенностью, ибо это, собственно, и должно составлять цель изучения и труда всех людей, пользующихся своим умом. www.koob.ru ' См. Пояснения. 62 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ И наконец, в-третьих, не должно безусловно пренебрегать вероятностями, потому что обыкновенно бывает так, что несколько их, соединясь вместе, обладают такою же убедительною силою, как и вполне очевидные доказательства. Подобных примеров множество в физике и морали: в вопросах, которые не могут быть доказаны иным образом, приходится собрать достаточное количество вероятностей, чтобы найти истину, которую было бы невозможно найти иным путем. Мне следует еще признаться здесь, что требование, налагаемое мною, очень сурово; что множество людей предпочтут совсем не рассуждать, чем рассуждать при подобных условиях; что при таких стеснительных предосторожностях мы не будем быстро подвигаться вперед. Но нужно согласиться и со мною, что, соблюдая это правило, мы будем подвигаться вперед вернее, что до сих пор, слишком торопясь идти вперед, мы принуждены были возвращаться назад; и даже многие лица согласятся со мною, что если Декарт, следующий этому принципу, в течение тридцати лет открыл больше истин, чем все остальные философы, то, если бы некоторые философствовали так же, как он, со временем можно было бы знать большую часть вещей, необходимых, чтобы жить счастливо, насколько это возможно на земле, проклятой Богом. ГЛАВА IV I. О случайных причинах заблуждений и о пяти главных из них. — II. Общий план всего сочинения и отдельный план первой книги. Мы видели, что в заблуждение впадают лишь потому, что не пользуются должным образом своей свободой, что обманываются потому, что не удерживают волю от поспешности и стремления к вещам, имеющим лишь одну видимость истины; что заблуждение заключается только в согласии, даваемом волею, область которой более обширна, чем область рассудочного познания, так как вовсе не было бы ошибок, если бы мы судили только о том, что видим. I. Но, хотя, собственно говоря, причина заблуждения есть злоупотребление своею свободою, тем не менее можно сказать, что у нас есть много способностей, которые являются причинами наших заблуждений, но причинами не истинными, а причинами, которые можно назвать случайными (occasionnelles). Все наши способы представления являются поводами к ошибкам. Ибо если наши ложные суждения заключают в себе две стороны: согласие воли и перцепцию рассудка, — то вполне ясно, что все наши способы представления могут послужить нам поводом к ошибке, так как они могут склонить нас к утверждениям слишком поспешным. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 63 А так как прежде всего необходимо дать почувствовать разуму его недостатки и заблуждения, чтобы он возымел справедливое желание избавиться от них и чтобы он с ббльшею легкостью отрешился от своих предрассудков, то мы попытаемся дать точное разделение его способов представления; они и составят как бы пункты, к каждому из которых мы впоследствии отнесем различные заблуждения, какие нам присущи. Душа может представлять вещи тремя способами: посредством чистого мышления, воображения и чувств. Она представляет чистым мышлением предметы умственные, универсалии, общие понятия, идею совершенства, идею бесконечно совершенного существа и вообще все свои мысли, когда она познает их размышлением (reflexion), обращенным на себя самое. Она познает также чистым мышлением и материальные предметы, протяженность с ее свойствами; ибо ведь только чистым мышлением можно познать совершенный круг или квадрат, фигуру с тысячей сторон и тому подобные предметы. Такого рода перцепции называются чистыми интеллекциями (pures intellections), или чистыми перцепциями, так как, чтобы представить себе все эти предметы, разуму нет необходимости вызывать телесные образы их в мозгу. Воображением душа представляет только материальные предметы, когда их нет налицо, а она представляет их присутствующими, вызывая образы их в мозгу. Таким способом воображаем мы всякого рода фигуры, круг, треугольник, лицо, лошадь, города и деревни, независимо от того, видели мы их уже или нет. Этого рода перцепции могут быть названы образами воображения (imaginations), потому что душа представляет себе эти предметы, создавая образы их в мозгу. А так как нельзя составить образов духовных явлений, то из этого следует, что душа и не может воображать их, что и следует себе хорошенько заметить. Наконец, душа представляет чувствами только предметы чувственные и грубые, когда они находятся налицо, производят воздействие на внешние органы ее тела, — и это воздействие сообщается мозгу; или когда предметов нет налицо, но движение жизненных духов (esprits animaux) производит в мозгу подобное впечатление. Таким способом душа видит долины и скалы, которые находятся перед ее глазами; она познает твердость железа, познает, как остро лезвие шпаги, и тому подобное; такие чувствования называются чувствованиями, или ощущениями (sensations). Итак, все, что ни представляет душа, она представляет этими тремя способами. Это ясно видно из того, что предметы, которые мы представляем, разделяются на умственные и материальные. Если они умственные, то одно чистое мышление может познать их. Если они материальные, то они будут или присутствовать, или отсутствовать. Если они отсутствуют, то душа представляет их себе, обыкновенно, только посредством воображения; но если они присутствуют, душа может представить их по впечатлениям, какие 64 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ производят они на ее органы чувств. Таким образом, наша душа представляет предметы лишь тремя способами: посредством чистого мышления, воображения и чувств. Итак, эти три способности можно рассматривать как известные пункты, к которым можно свести заблуждения людей и причины этих заблуждений, и избежать таким образом путаницы, в какую неизбежно попадем, если будем рассматривать www.koob.ru наши многочисленные заблуждения и причины их без известного порядка. Но на нас действуют еще, и очень сильно, наши наклонности и наши страсти; они ослепляют наш ум ложным блеском, они омрачают его. Наши наклонности и страсти вовлекают нас в бесчисленные заблуждения, если мы следуем за их ложным светом и обманчивым знанием. Следовательно, их нужно рассматривать наряду с тремя способностями разума как источники наших заблуждений и ошибок и прибавить к обманам чувств, воображения и чистого мышления те заблуждения, которые можно приписать страстям и природным наклонностям. Стало быть, все людские заблуждения и все причины их можно свести к пяти пунктам, и мы будем их рассматривать в следующем порядке. II. Во-первых, мы будем говорить об обманах чувств; во-вторых, — об обманах воображения; в-третьих, — об обманах чистого мышления; в-четвертых, — об обманах наклонностей и, в-пятых, — об обманах страстей. Наконец, попытавшись освободить разум от заблуждений, которым он подвержен, мы укажем общий метод, чтобы руководствоваться им при исследовании истины. III. Мы начнем с объяснения обманов наших чувств или, вернее, с заблуждений, в какие мы впадаем, не пользуясь своими чувствами так, как мы должны, и мы не столько остановимся на отдельных ошибках, которые почти бесчисленны, сколько на общих причинах этих заблуждений и на предметах, необходимых для познания природы человеческого духа. Не поразительна ли эта ненависть к Провидению, заставляющая по доброй воле заблуждаться из страха признать его и делающая людей нечувствительными к таким сильным и убедительным доводам, как доводы, которые дает нам сама природа? Конечно, раз захочешь стать вольнодумцем или, вернее, нечестивцем, как это делали эпикурейцы, то немедленно погрузишься во тьму и увидишь только обманчивый свет, смело будешь отрицать самые ясные вещи и с гордостью и тоном наставника будешь утверждать самые ложные и темные. Поэт, только что цитированный мною, может служить примером подобного ослепления вольнодумцев. Ибо он смело и вопреки всякому вероятию истины решает наитруднейшие и наитемнейшие вопросы и, видимо, не замечает даже самых ясных и очевидных идей. Если бы я остановился на приведении отрывков из его сочинения, чтобы доказать утверждаемое мною, то мне пришлось бы сделать слишком длинное и скучное отступление от своего РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 65 предмета. Но если можно сделать несколько замечаний, останавливающих ум на минуту на существенных истинах, то непозволительно делать отступления, отвлекающие ум на долгое время от его главного предмета и сосредоточивающие его на предметах, не имеющих значения. Мы объяснили только что общие причины, как внешние, так и внутренние, тех изменений, какие происходят в жизненных духах, а следовательно, в способности воображения. Мы указали, что внешними причинами служат кушанья, употребляемые в пищу, и воздух, которым мы дышим; а внутреннею — непроизвольное колебание известных нервов. Мы не знаем других общих причин и даже утверждаем, что их нет. Стало быть, раз способность воображения зависит со стороны тела лишь от этих двух вещей, именно: жизненных духов и устройства мозга, на который они действуют, — то, чтобы вполне познакомить читателя с воображением, нам остается здесь только указать различные изменения, какие могут произойти в веществе мозга. Но, прежде чем рассмотреть эти изменения, нам следует объяснить связь наших мыслей с отпечатками в мозгу и взаимную связь этих отпечатков. Также надо будет дать некоторое представление о памяти и привычках, т. е. о той легкости, с какою мы мыслим о том, о чем уже думаем, и с какою делаем то, что уже делали. ГЛАВА V I. Два объяснения порчи наших чувств грехом. — II. О том, что не наши чувства, а наша свобода есть действительная причина наших заблуждений. — III. Правило, как не впадать в заблуждения, пользуясь своими чувствами. Если внимательно рассмотреть чувства и страсти человеческие, то мы увидим, что они так соответствуют цели, ради которой нам даны, что трудно будет стать на точку зрения тех, кто говорит, что они совершенно извращены первородным грехом. Но, чтобы знать, имеем ли мы основание не соглашаться с их мнением, необходимо уяснить себе, каково было состояние способностей и страстей нашего праотца во время его первоначальной праведности и какие изменения и расстройства возникли в них после грехопадения. Это можно понимать двояко; вот первое объяснение. I. Кажется, это общее убеждение, что должный порядок вещей требует, чтобы душа чувствовала тем большее удовольствие, чем выше благо, которым она обладает. Удовольствие — это природный инстинкт, или, выражаясь яснее, это стремление, вложенное самим Богом, которое влечет нас к благу и которое должно быть тем сильнее, чем выше это благо. Согласно этому воззрению, кажется, 5 Разыскания истины 66 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ нельзя бы сомневаться в том, что нашему праотцу, когда он вышел из рук Божиих и до грехопадения, самые прочные блага не доставляли большого удовольствия. Если Господь создал его для того, чтобы он любил Его; если Господь был его истинным благом, то, можно сказать, что Господь устроил дело так, чтобы нравиться ему, чувством удовольствия побуждал его любить Себя, и в выполнении долга Он дал ему внутреннее удовлетворение, перевешивающее самые сильные удовольствия чувств; это удовлетворение после грехопадения не испытывалось людьми без особой благодати. Но так как праотец имел тело, которое по воле Божией должен был сохранять и смотреть на него, как на часть самого себя, то Бог дал ему возможность ощущать посредством чувств удовольствия, подобные тем, какие мы испытываем, пользуясь вещами, способствующими поддержанию жизни. www.koob.ru Мы не смеем решать, мог ли первый человек до своего падения удержаться от всяких чувствований, приятных или неприятных, в ту минуту, когда чувственные предметы, возбуждали главную часть его мозга. Быть может, он обладал такою властью над собою в силу своей покорности Богу, но обратное предположение покажется более вероятным. Ибо, хотя Адам и мог бы остановить эмоции жизненных духов и крови и колебания, возбуждаемые в его мозгу предметами, так как в силу порядка вещей его тело должно было быть подчинено его духу; однако, возможно, что в то время, как он задержал чувствования, вызванные предметами, он никак не мог остановить движений, которые они произвели в той части его тела, с которой душа его непосредственно соединена. Ибо связь души с телом состоит главным образом во взаимном соответствии чувств с движениями органов; и если бы Адам мог ничего не чувствовать, когда главная часть его тела воспринимала какое-нибудь впечатление от окружающих его тел, то эта связь души с телом была бы не природною, а произвольною. Я, однако, не высказываюсь ни за, ни против этих двух воззрений. Итак, первый человек находил удовольствие как в том, что совершенствовало его тело, так и в том, что совершенствовало его душу; и так как он был совершенным, то удовольствие души ощущалось им гораздо сильнее, чем удовольствие тела. Стало быть, ему неизмеримо легче было сохранить свою праведность, чем нам без благодати Иисуса Христа, так как без нее мы не находим более удовольствия в выполнении нашего долга. Тем не менее, к злополучию своему, он позволил соблазнить себя и утратил свою праведность вследствие своего непослушания.' Следовательно, главная перемена, которая произошла с ним и которая извратила его чувства и страсти, — та, что, справедливо наказывая его, Господь удалился от него и не пожелал более быть его благом, или, вернее. Он лишил его возможности чувствовать то удовольствие, которое показывало ' Св. Григорий; толк. 39 на Евангелие. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 67 ему, что Господь составлял его благо; так что у него остались одни чувственные удовольствия, относящиеся лишь к благам телесным; а раз их более не перевешивали те, которые раньше влекли человека к действительному благу, то тесное единение человека с Богом необычайно ослабело, зато значительно усилилась его связь со своим телом. Чувственное удовольствие, став хозяином, извратило сердце человека, привязав его ко всем чувственным предметам, а испорченность его сердца затемнила разум его, отвращая от света, просвещающего его, и заставляя его судить обо всех вещах лишь по тому отношению, какое они могут иметь к телу. Но, в сущности, нельзя сказать, чтобы произошла большая перемена в самих чувствах; ведь если бы на весах находились две тяжести в равновесии и я снял одну из них, то другая перетянула бы на свою сторону, причем никакой перемены в ее первоначальном весе не произошло бы, потому что она останется все тем же; точно так же после грехопадения чувственные удовольствия приблизили душу к телесным благам за неимением тех внутренних высших радостей, которые до грехопадения служили противовесом нашей наклонности к телесным благам; приблизили без значительной перемены в наших чувствах, вопреки обычному пониманию. Второе объяснение последствий греха более разумно, чем только что приведенное. Оно значительно разнится от первого, потому что принцип его иной. Однако оба объяснения совершенно совпадают в том, что касается чувств. Состоя из духа и тела, мы стремимся к двоякого рода благам: духовным и телесным. Двумя способами можем мы также познать, что какая-нибудь вещь для нас хороша или дурна; мы можем узнать это посредством одного духа или посредством духа и тела; мы можем познать свое благо познанием ясным и очевидным, и мы можем также познать его смутным чувством. Я познаю разумом, что справедливость достойна любви; по вкусу я узнаю, что такой-то плод хорош. Красота справедливости не чувствуется; вкус плода не познается. Блага телесные не заслуживают, чтобы дух, который Бог создал лишь для Себя, занимался ими. Следовательно, дух должен познавать эти блага, не подвергая их рассмотрению, а посредством краткого и неоспоримого свидетельства чувств. Камни не могут служить пищей, в этом убеждает опыт, и вкус заставит в этом согласиться всех людей. Итак, удовольствие и страдание суть естественные и неоспоримые признаки добра и зла; я признаю это, но только для тех вещей, которые сами по себе не могут быть ни добрыми, ни дурными, а потому не могут быть признаны ясным и очевидным познанием за таковые; только для тех вещей, которые, стоя ниже духа, не могут ни вознаградить, ни покарать его, словом, для тех, которые не заслуживают даже, чтобы дух занялся ими, и которыми, согласно воле Божией, и не должно заниматься, почему Господь вложил в нас стремление к ним лишь в виде инстинкта, т. е. чувств приятных или неприятных. 68 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Но что касается Бога, который один есть истинное благо духа, который один выше его, один может вознаградить его тысячей различных способов, который один достоин его понимания и который не боится, чтобы те, кто познают Его, нашли его недостойным любви, — Он не удовлетворяется слепою любовью, любовью инстинкта, он требует любви сознательной. Если бы дух видел в телах только то, что в них действительно есть, а не полагал бы того, чего в них нет, то ему стоило бы большого труда любить их и пользоваться ими. Таким образом, тела должны необходимо, чтобы вызывать чувства, казаться приятными, чего на самом деле нет. Не то по отношению к Богу; достаточно видеть Его таким, каков Он есть, чтобы стремиться любить Его; для Него нет необходимости пользоваться инстинктом удовольствия, как своего рода приманкой, чтобы привлечь любовь, не заслуживая ее. Но если это так, то должно сказать, что Адам стремился возлюбить Бога и дела должные не в силу предварительных 1 удовольствий, ибо для него достаточно было познания Бога, как своего блага и радости, испытываемой непрестанно при единении с Богом, как необходимого следствия своего блаженства, чтобы привязать его к своему долгу и заставить www.koob.ru его действовать более достойным образом, чем если бы его предопределяло к тому предварительное удовольствие. Так что в этом смысле он был вполне свободен, и, быть может, в этом состоянии изображает нам его Священное Писание в 2 словах: «...изначала создал Бог человека и, преподав ему заповеди свои, предоставил его самому себе», т. е. не побуждая его каким-нибудь предварительным удовольствием, но привлекая его к Себе лишь путем полного раскрытия его блага и его долга. Но опыт показал, к позору свободной воли и к славе одного Бога, на какое непостоянство был способен Адам в столь праведном и блаженном состоянии, в каком пребывал он до своего греха. Нельзя сказать, однако, чтобы Адам стремился к чувственным предметам и пользованию ими в силу отчетливого понимания того, какое отношение они могли иметь к его телу. Ибо если ему нужно было рассмотреть конфигурации частиц какого-нибудь плода, конфигурации всех частей своего тела, отношения между ними, которые являются следствием этих конфигураций, для того чтобы решить, что при теплоте его крови в данную минуту и при тысяче других особенностей его тела этот плод годится ему в пищу, — то очевидно, что его духовная способность была бы всецело поглощена предметами, недостойными даже его внимания, и это было бы довольно бесполезно, потому что одним этим путем человек не поддержал бы своего существования на долгое время. ' См. Пояснения. 2 Deus ab initio constituit hominem et reliquit ilium in manu consilii sui, adjecit mandata et praecepta sua, и т. д. Eccl., 15, 14. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 69 Если принять во внимание, что разум Адама был ограничен, то нам не поставят в укор, если мы скажем, что он не знал всех свойств тел, окружавших его, потому что несомненно эти свойства бесчисленны; и что разум был дан ему не для того, чтобы рассматривать движения и конфигурации материи (чего нельзя отрицать, если хоть несколько вникнуть в дело), но для того, чтобы обращаться непрестанно к Богу; так что ничего нельзя возразить нам, если мы утверждаем, что в то время, когда все вещи должны были быть устроены наисовершеннейшим образом, было бы нарушением и низвержением этого порядка, если бы Адам принужден был отвратить свой разум от созерцания совершенств своего истинного блага и обратить его на исследование природы какого-нибудь плода с целью употребления его в пищу. Адам, следовательно, обладал теми же чувствами, как и мы, которые предупреждали его, не отвращая его от Бога, что он должен делать для своего тела. Он чувствовал, как и мы, удовольствия и страдания, или отвращение, предваряющее и безотчетное. Но эти удовольствия и страдания не могли сделать его ни рабом, ни несчастным, подобно нам, потому что, будучи безусловным хозяином движений, возникавших в его теле, он немедленно после того, как они предваряли его, задерживал их по своему желанию, а, без сомнения, таково было всегда его желание по отношению к страданию. Он наслаждался бы блаженством, и мы также, если бы он подобным же образом поступил по отношению к удовольствию и если бы он добровольно не уклонился от пребывания со своим Господом, заняв свой разум красотою и воображаемою сладостью плода, или, быть может, высокомерною радостью при виде своих природных совершенств, или, наконец, естественною нежностью к жеце и ложным опасением огорчить ее, ибо, очевидно, все это содействовало его непослушанию! Но после того, как он согрешил, эти удовольствия, тщательно лишь предостерегавшие его, и страдания, которые, не омрачая его блаженства, давали ему только знать, что он может утратить его и стать несчастным, изменили свое прежнее отношение к нему; его чувства и страсти восстали против него, не повинуясь более его повелениям, и сделали его, как и нас, рабом всех чувственных предметов. Итак, чувства и страсти ни в каком случае не возникают из греха, но только та сила, с какою они властвуют над грешником; и эта власть есть расстройство не столько со стороны чувств, сколько со стороны разума и воли людей, которые, не находясь более в столь тесном единении с Богом, не получают уже от Него того света и силы, благодаря которым сохраняли свою свободу и свое счастье. Просмотрев эти оба только что приведенные объяснения последствий греха, можно сделать тот вывод, что два условия необходимы нам, чтобы вернуться к прежнему состоянию. 70 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Во-первых, мы должны освободиться от гнета, который тяготеет над нами и увлекает нас к чувственным благам, непрестанно ограничивая свои удовольствия и умерщвляя чувственность наших чувств путем покаяния и смирения. Во-вторых, должно просить у Бога о даровании нам Его благодати или той предваряющей высшей радости,' доступ к которой открыл нам Иисус Христос и без которой мы тщетно будем стремиться к освобождению от этого гнета: он будет тяготеть над нами всегда, и, как бы он ни был мал, он неизбежно приведет нас к греху и непослушанию. Эти оба условия безусловно необходимы, чтобы возвратиться на должный путь и пребывать на нем. Как мы видим, разум совершенно согласен с Евангелием: оба учат нас, что воздержание, отречение, уменьшение гнета греха — необходимые условия к тому, чтобы действие благодати наставило на истинный путь нас и привязало нас к Богу. Но хотя в том состоянии, в каком мы находимся, наша обязанность непрестанно бороться со своими чувствами, однако из этого не следует, что они совершенно извращены и испорчены. Ибо если принять во внимание, что они даны нам ради поддержания нашего тела, то мы увидим, что они прекрасно выполняют свое назначение и таким верным и правильным путем ведут нас к своей цели, что, кажется, несправедливо обвинять их в извращении и порче. Они указывают душе посредством страдания и удовольствия, приятного и неприятного вкуса и других ощущений то, что она должна или не должна делать для поддержания жизни, указывают столь быстро, что подобное состояние и исправность их было бы неосновательно признать следствием греха. II. Следовательно, наши чувства не настолько извращены грехом, как это воображают, но извращена самая сокровенная сущность нашей души — наша свобода. Не наши чувства, а наша воля своими поспешными суждениями обманывает нас. Когда, например, мы видим свет, то несомненно, что мы его видим. Когда мы чувствуем тепло, мы не обманываемся, www.koob.ru думая, что мы его ощущаем, — будь то до или после греха. Но мы обманываемся, когда думаем, что тепло, которое мы ощущаем, находится вне души, чувствующей его, как мы объясним это ниже. Итак, чувства не вводили бы нас в заблуждение, если бы мы должным образом пользовались своею свободою и если бы мы не пользовались их показаниями для того, чтобы слишком поспешно судить о вещах. Но так как нам очень трудно удержаться от этого и так как мы как бы принуждены к тому в силу тесной связи души нашей с нашим телом, то мы и дадим указания, каким образом должно пользоваться чувствами, чтобы не впасть в заблуждение. 1 См. Пояснения. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 71 III. Мы должны точно соблюдать правило: никогда не судить по чувствам о том, что такое вещи сами в себе, но только о том, какое отношение имеют они к нашему телу, так как на самом деле они даны нам только для поддержания тела, а не ради познания сущности вещей самих в себе. Но чтобы вполне отрешиться от привычки и склонности руководствоваться своими чувствами при исследовании истины, мы изложим в следующих главах главные и самые общие заблуждения, в какие чувства нас вводят, и тогда для всех обнаружится истинность только что сказанного. ГЛАВА VI I. Об обманах зрения относительно протяженности самой по себе. — II. Значение этих заблуждений для предметов невидимых. — III. Обманы нашего зрения касательно протяженности, рассматриваемой относительно. Зрение есть первое, самое благородное и имеющее наибольшее значение из всех чувств; так что если бы чувства нам были даны для познания истины, то оно одно содействовало бы этому более всех других чувств, взятых вместе. Вот почему, чтобы вывести нас из заблуждения и внушить нам недоверие ко всем нашим чувствам вообще, достаточно будет поколебать авторитет, каким зрение наше пользуется над разумом. Итак,, мы покажем, что должны полагаться на свидетельство нашего зрения не ради того, чтобы судить о сущности вещей самих в себе, но единственно только с целью узнать, какое отношение имеют вещи к поддержанию нашей жизни; мы покажем, что глаза наши обманывают нас вообще во всем, что они представляют нам: относительно величины тел, их фигуры и движения, света и цветов, что, собственно, и составляет все, доступное нашему зрению; покажем, что все эти вещи не таковы, какими они нам кажутся; покажем, что все ошибаются в этом и что это вводит нас в бесчисленные заблуждения. Мы начнем с протяженности. Нижеприведенные доказательства убедят нас, что никогда наше зрение не показывает нам протяженность такою, какова она есть. I. Довольно часто можно видеть в увеличительное стекло животных, которые гораздо меньше почти незаметной песчинки;' видели животных, и еще в тысячу раз меньших. Эти живые атомы передвигаются так же хорошо, как другие животные. Стало быть, у них есть конечности, кости в этих конечностях, чтобы поддержи' Journal des Savants. 12 ноября 1668 г. 72 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ вать их (вернее, на конечностях, потому что скелетом насекомым служит их кожа); у них есть мускулы, чтобы двигать конечностями, сухожилия и множество волокон в каждом мускуле и, наконец, кровь, или жизненные духи, в высшей степени тонкие и подвижные, наполняющие эти мускулы и заставляющие их поочередно сокращаться. Без этого нельзя допустить, что они живут, питаются и переносят свое маленькое тело с места на место, сообразно различным впечатлениям, получаемым от предметов; и даже те, кто посвятил всю свою жизнь анатомии и изучению природы, не могут представить себе числа, разнообразия и столь малой величины всех частей, из которых необходимо должны состоять эти маленькие тела, чтобы жить и выполнять все, что, как мы видим, они делают. Воображение теряется и изумляется при виде столь поразительно малой величины; оно не может себе представить этих частиц, ему недоступных, и хотя разум убеждает нас в только что сказанном, чувства и воображение противятся этому и заставляют нас часто в этом сомневаться. Наше зрение очень ограничено, но отсюда нельзя заключить, что и предмет его сам по себе ограничен. Идея протяженности, какую оно нам дает, имеет очень узкие пределы, но отсюда еще не следует, чтобы сама протяженность была такова. Она, без сомнения, в известном смысле беспредельна, и та небольшая часть материи, которая сокрыта от наших глаз, может заключать в себе целый мир, и в нем может быть столько же предметов, как и в этом большом мире, обитаемом нами, хотя предметы эти будут меньше пропорционально всему целому. Быть может, наряду с этими маленькими животными, о которых мы говорим, существуют еще другие животные, которые по отношению к ним являются паразитами и которые не видимы ими в силу своей поразительно малой величины, подобно тому как они сами не видимы для нас. Как клещ относится к нам, так эти животные относятся к клещу; быть может, в природе существуют животные еще гораздо меньшие, меньшие до бесконечности, и отношение между ними столь же чудесно, как отношение человека к клещу. У нас есть очевидные и математические доказательства бесконечной делимости материи, и этого достаточно, чтобы заставить нас поверить, что могут быть животные меньшие и меньшие и так до бесконечности, хотя наше воображение страшится этой мысли. Бог сотворил материю лишь для того, чтобы создать из нее творения, достойные удивления; а если мы убеждены, что нет таких малых частиц, из которых Он не мог бы образовать этих маленьких животных, то к чему же ограничивать Его всемогущество и умалять таким образом без всякого основания нашу идею бесконечного Творца, измеряя Его могущество и искусство нашим ограниченным воображением? РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 73 www.koob.ru Опыт уже отчасти вывел нас из заблуждения, показав нам животных, в тысячу раз меньших клеща; почему же предполагать, чтобы они были последними и самыми маленькими изо всех? Что касается меня, то я не вижу никакого основания допускать это. Напротив, гораздо вероятнее мысль, что есть много животных еще меньше тех, которые были открыты; ибо не животных недостает для микроскопов, но микроскопы недостаточны для рассмотрения малейших животных. Если в середине зимы рассмотреть в простую лупу, или выпуклое стекло, или даже простым глазом зародыш луковицы тюльпана, то легко можно найти в этом зародыше листья, которые должны стать зелеными, листья, которые должны образовать цветок, или тюльпан, и в самой середине тюльпана ту треугольную часть, которая заключает семя, и шесть маленьких столбиков, окружающих ее. Итак, не подлежит сомнению, что луковица тюльпана содержит в себе весь тюльпан. То же следует предположить и относительно зародыша зерна горчицы, зародыша зернышка яблони и вообще всех родов деревьев и растений, хотя этого нельзя увидать простым глазом и даже в микроскоп. Можно даже с некоторою уверенностью сказать, что все растения в малом виде содержатся в зародыше их семян. Кажется, даже не будет безрассудною мысль, что в одном зародыше содержится бесчисленное множество деревьев, потому что этот зародыш заключает в себе не только то дерево, семенем которого он служит, но также множество других семян, которые все могут содержать в себе новые деревья и новые семена деревьев, содержащие, в свою очередь, быть может, в непостижимо малом виде еще другие деревья и другие семена, столь же плодоносные, как и первые, и так до бесконечности. Стало быть, согласно этому воззрению, которое может показаться дерзким и странным лишь тем, кто измеряет чудеса бесконечного могущества Божия идеями своих чувств и своего воображения, можно было бы сказать, что в одном зародыше яблони содержатся яблони, яблоки и семена яблонь на бесконечные или почти бесконечные времена в той же самой пропорции, в какой яблоня относится к яблоне в ее зародыше; можно сказать, что природа только развивает эти маленькие деревья, давая заметный рост тому дереву, которое вышло из своего семени, остальным же, которые мы мыслим содержащимися в семенах их, она дает рост хотя незаметный, но столь же реально существующий и соответствующий величине их; ибо нельзя сомневаться в том, что могут существовать тела настолько малые, чтобы проникнуть между волокнами и служить таким образом пищей этим деревьям, мыслимым в зародышах их. Все только что сказанное о растениях и о зародышах их можно распространить также и на животных и их зародыши, из которых произошли они. В зародыше луковицы тюльпана можно различить весь тюльпан. Так и в зародыше свежего, невысиженного яйца 74 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ можно видеть цыпленка, быть может почти совершенно образовавшегося.' В яйцах лягушки легко распознать лягушек, но также мы найдем других животных в их зародышах, когда станем настолько опытны и искусны, чтобы открыть их. Разум не должен останавливаться там, где останавливается зрение, потому что дух видит гораздо дальше, чем его тело. Итак, помимо этого, мы должны думать, что все тела людей и животных, которые появятся до окончания мира, быть может, были созданы еще с сотворения мира: я хочу сказать, что вместе с самками первых животных, быть может, были уже созданы все животные тех же видов, как те, которых они уже произвели, так и те, которые должны произойти с течением времени. Можно еще развить эту мысль и, быть может, весьма основательно и согласно с истиною, но справедливо страшатся люди слишком проникать в дела Божий. В них мы видим повсюду бесконечность, и не только наши чувства и воображение слишком ограничены, чтобы понять их, но и сам разум, как бы он ни был чист и отрешен от материи, слишком груб и слаб, чтобы постичь самое малое из творений Божиих. Он теряется, рассеивается, ослепляется, пугается при виде того, что на языке чувств называется атомом. Но все же чистый разум имеет то преимущество перед чувствами и воображением, что он сознает свое бессилие и величие Бога и видит бесконечность, в которой он теряется, тогда как наше воображение и чувства унижают дела Божий и сообщают нам глупую самоуверенность, которая слепо ведет нас к заблуждению. Ибо наше зрение не дает нам идеи всех тех предметов, которые открываем мы с помощью микроскопов и разума. Посредством зрения мы не увидим тела меньше клеща или мошки. А половина мошки была бы ничто, если бы мы доверяли впечатлению, которое она производит. Мошка для нашего зрения — математическая точка, которую нельзя более делить, не уничтожая ее. Итак, наше зрение не представляет нам протяженность такою, какова она есть сама по себе, но только сообразно отношению ее к нашему телу, и так как половина мошки не имеет уловимого отношения к нашему телу: она не может способствовать ни его уничтожению, ни его сохранению, — то наше зрение вполне и скрывает ее от нас. Но если бы наши глаза были устроены, как микроскопы, или, вернее, если бы мы сами были так же малы, как клещи и мошки, то мы судили бы совершенно иначе о величине тел. Ибо, без сомнения, глаза этих маленьких животных приспособлены к тому, чтобы видеть окружающее их; собственное тело им самим кажется гораздо больше или состоящим из ббльшего числа частей, чем это кажется нам, потому что иначе они не могли бы получать впечатлений, необходи' Зародыш яйца — маленькое белое пятнышко, которое находится в желтке. — См.: De formatione pulli in ovo de М. Malpighi. — См.: Miraculum naturae М. Swanuner-dam. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 75 www.koob.ru мых для поддержания их жизни, и тогда их глаза были бы им совершенно бесполезны. Но, чтобы лучше убедиться во всем этом, мы должны обратить внимание на то, что наши глаза в действительности не что иное, как естественные зрительные стекла; влага в них производит то же действие, как стекла в очках, и от их взаимного положения, от формы хрусталика и от расстояния между ним и ретиною зависит то, что мы видим предметы неодинаково. Поэтому нельзя утверждать, что найдутся в мире два человека, которым предметы казались бы совершенно одинаковой величины или состоящими из одинаковых частей, так как нельзя утверждать, что глаза их совершенно одинаковы. Всем людям предметы представляются имеющими одинаковую величину только в том смысле, что они кажутся заключенными в одни и те же границы. Ибо они видят края предметов почти по прямым линиям, образующим приблизительно одинаковый зрительный угол, когда предметы видимы на одинаковом расстоянии. Но нельзя утверждать, что чувственная идея о величине одного и того же предмета у них одинакова, потому что их способы определения расстояния различны. Сверх того, те, у кого фибры оптического нерва меньше и тоньше, могут заметить в предмете гораздо больше частей, чем те, ткань нерва у которых грубее. Нет ничего легче, как геометрически доказать все это, и, если бы подобное доказательство не было достаточно известно, мы дольше остановились бы на нем.' Но так как многие лица уже говорили об этом предмете, то к ним мы и отсылаем тех, кто желал бы ближе познакомиться с вопросом. Если достоверно, что не найдется двух людей в мире, которые видели бы один и тот же предмет одинаково, а иногда у одного и " того же человека левому глазу они кажутся больше, чем правому, как это показывают сделанные наблюдения, приведенные в Journal de savants de Rome за январь 1669 года, то, очевидно, нам не следует доверять тому, что говорит нам наше зрение, когда мы судим о величине предметов. Будем лучше внимать разуму, который доказывает нам, что мы не сумеем определить ни абсолютной величины окружающих нас тел, ни составить себе истинной идеи о протяженности квадратного фута и о протяженности нашего собственного тела, т. е. такой идеи, которая бы представляла нам предмет таким, каков он есть. Ведь разум говорит нам, что самое малое из всех тел не было бы так мало, если бы оно существовало одно, потому что оно состоит из бесчисленного множества частей, и из каждой Бог может создать землю, представляющую лишь точку в сравнении с остальными, взятыми вместе. Итак, разум человеческий не способен составить идеи настолько широкой, чтобы понять и охватить наименьшую протяженность, какая существует в мире, потому что разум ограничен, а эта идея должна быть бесконечна. I См. Диоптрику Декарта. 76 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Правда, разум может узнать до известной степени отношения, существующие между этими бесконечными протяженностями, из которых состоит мир; может узнать, что одна, например, вдвое больше другой, что в сажени семь футов; но он не может составить себе идеи, которая представляла бы эти вещи так, как они суть сами в себе. Однако предположим, что разум может иметь идеи, которые равняются или соразмерны протяженности видимых нами тел, ибо довольно трудно убедить людей в обратном; посмотрим, к какому выводу приведет нас это предположение. Без сомнения, мы заключим, что Господь не обманывает нас, что Он не дал нам глаз, похожих на стекла, увеличивающие или уменьшающие предметы, и что, следовательно, мы должны верить, что наши глаза представляют предметы такими, каковы они суть. Правда, Бог никогда не обманывает нас, но мы часто сами обманываем себя, судя о вещах слишком поспешно; ибо мы часто решаем, что предметы, идеи которых имеются у нас, существуют и что они даже вполне подобны этим идеям, тогда как случается нередко, что эти предметы совсем не похожи на наши идеи и что они даже вовсе не существуют. Из того, что мы имеем идею какой-нибудь вещи, не следует, что она существует, и еще менее, что она вполне подобна идее, которую мы имеем о ней. Из того, что Господь сообщает нам чувственную идею о величине, когда перед нами находится сажень, не следует еще, что эта сажень имеет лишь ту протяженность, какую мы приписываем ей в силу этой идеи. Ибо, во-первых, идеи об этой сажени у всех людей неодинаковы, потому что у всех глаза устроены различно. Вовторых, представление об этой сажени и у одного и того же лица будет различно, смотря по тому, правым или левым глазом оно видит эту сажень, как это мы уже говорили. Наконец, часто бывает, что одно и то же лицо имеет совершенно различные идеи об одних и тех же предметах в разное время, сообразно тому, считает ли оно их более или менее отстоящими от себя, как мы это объясним в другом месте. Итак, думать, что мы видим тела такими, каковы они сами в себе, предрассудок, ни на чем не основанный. Наши глаза, будучи нам даны лишь для поддержания нашего существования, прекрасно выполняют свое назначение и дают нам идеи о предметах, соответствующих идее величины нашего тела, хотя бы в этих предметах было бесчисленное множество частей, которые глаза не открывают нам. Но, чтобы лучше понять, как должны мы судить о протяженности тел, рассматриваемой по отношению к нашему зрению, вообразим себе, что из части материи, величиною с мяч. Бог создал в малом виде небо и землю, на этой земле — людей, сохранив во всем ту же пропорциональность, как и в нашем большом мире. Эти маленькие люди будут видеть друг друга, они будут видеть части своих РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 77 www.koob.ru тел и даже тех маленьких животных, которые способны беспокоить их; ибо иначе глаза их были бы им бесполезны для поддержания их жизни. Итак, очевидно, при этом предположении, идеи о величине тел у этих маленьких людей будут весьма разниться от наших идей, потому что на свой маленький мир, который в наших глазах подобен мячу, они будут смотреть как на беспредельные пространства, почти так же, как мы судим о мире, в котором живем. Или, если это покажется нам более легким, представим себе, что Бог создал землю неизмеримо обширнее той, на которой мы живем, так что эта новая земля будет относиться к нашей так, как наша земля относилась к той, о которой мы говорили в предыдущем предположении. Представим, кроме того, что между всеми частями, которые составляют этот новый мир, Бог сохранил ту же пропорциональность, как и между частями нашего мира. Ясно, что люди в этом последнем мире будут так же велики, как велико расстояние от нашей земли до самых далеких звезд, видимых нами; очевидно, если бы у этих людей были те же идеи о протяженности тел, что и у нас, то они не могли бы различать некоторых частей своего собственного тела, другие же казались бы им громадной величины. Стало быть, смешно думать, что предметы представлялись бы им такой же величины, какой они кажутся нам. Из этих двух приведенных предположений ясно, что идеи о величине тел у людей в этом большом и малом мире были бы весьма не похожи на наши, если допустить, что их глаза дают им идеи об окружающих предметах, пропорциональные величине их собственного тела. И если бы эти люди смело утверждали, основываясь на свидетельстве своих глаз, что тела таковы, какими они их видят, то, очевидно, они ошибались бы; это не подлежит сомнению. Между тем эти люди, конечно, имели бы такое же основание защищать свое мнение, как и мы. Вынесем же из их примера тот урок, что наше знание действительной величины видимых нами тел весьма недостоверно и что все, что мы можем знать о них, благодаря своему зрению, касается лишь отношения между этими телами и нашим телом, отношения далеко не точного, — словом, не для того даны нам наши глаза, чтобы судить об истинной сущности вещей, но лишь для того, чтобы мы имели возможность знать, какие вещи нам могут быть вредны и какие в чем-либо полезны. II. Но не только в суждениях о предметах видимых доверяют люди своим глазам, они полагаются на них даже в суждениях о предметах невидимых. Из того, что они не видят известных предметов, они заключают что их вовсе не существует; следовательно, они приписывают зрению проницательность, некоторым образом бесконечную. Это-то и мешает им узнать действительные причины множества естественных явлений; ибо если они относят причины их к воображаемым способностям и свойствам, то это происходит оттого, что они не видят настоящих причин, заключающихся в различных конфигурациях этих тел. 78 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Люди не видят, например, малых частиц воздуха, огня, тем более частиц света или какой-нибудь другой материи еще тоньше, и это заставляет их думать, что этих частиц не существует, или утверждать, что они бессильны и бездеятельны. Они прибегают к скрытым свойствам или к воображаемым способностям, чтобы объяснить все явления, естественною причиною которых являются эти неощутимые частицы. Поднятие воды в насосах они предпочитают объяснять отвращением к пустоте, а не давлением воздуха; морские приливы и отливы — свойствами луны, а не напором воздуха, окружающего землю; стремление испарений вверх — притягательной силою солнца, а не следствием простого толчка, производимого частицами тонкой материи, которую безостановочно изливает солнце. Они считают дерзкой мысль, ищущую причину всех движений животных, даже привычек и телесной памяти людей, лишь в крови и теле. Это происходит частью оттого, что они представляют себе мозг слишком небольшим, а следовательно, не имеющим возможности сохранить почти бесчисленные следы вещей, которые находятся в нем. Они соглашаются скорее признать, не уясняя себе дела, в животных душу, не представляющую собой ни тела, ни духа, допустить, для объяснений привычек и памяти людей, скрытые качества и свойства (des especes intentionnelles) и т. п., чему отчетливого понятия в своем разуме не найдут. Перечисление всех заблуждений, к которым ведет нас этот предрассудок, заняло бы слишком много времени; не много найдется в физике заблуждений, которым он не послужил бы поводом; и если серьезно поразмыслить об этом, то мы, быть может, будем удивлены. Но, хотя мы не хотим слишком долго останавливаться на этом, нам трудно умолчать о презрении, которое обыкновенно люди питают к насекомым и другим маленьким животным, зарождающимся в веществе, которое люди называют гниющим. Это презрение незаслуженное, и оно основано лишь на незнакомстве с предметом, который презирают, и на предрассудке, о котором я только что говорил. Нет ничего презренного в природе, и все творения Божий достойны внимания и удивления, особенно если мы посмотрим на то, какими простыми путями пользуется Господь, чтобы создать и сохранить их. Самые маленькие мошки настолько же совершенны, как и самые громадные животные; пропорциональность их членов так же строга, как и у последних; и кажется даже, что Господь, чтобы вознаградить их за малую величину их тела, пожелал даровать им больше украшений. У них на голове есть короны, султаны и другие украшения, которые затмевают все, что может изобрести роскошь людей; и я могу смело сказать, что все те, кто пользуется только своими глазами, никогда не видали в домах самых великих государей ничего по красоте, правильности и даже великолепию подобного тому, что можно видеть в увеличительное стекло на голове простой мухи. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 79 Правда, эти предметы очень малы, но тем более поразительно, что в таком маленьком пространстве сосредоточено столько красот; и хотя они так обыкновении, из-за этого они не заслуживают меньшего уважения: сами по себе эти маленькие животные не станут от этого менее совершенными; напротив, тем более преклонимся мы перед Богом, который, сотворив их столь чудесно, проявил такую щедрость и величие. Между тем зрение наше скрывает от нас все эти красоты; оно заставляет нас презирать все эти творения Божий, столь достойные нашего удивления, и, так как эти животные слишком малы по сравнению с нашим телом, оно заставляет нас www.koob.ru рассматривать их как абсолютно малые, а вследствие этого считать их как бы достойными презрения по причине их малой величины, как будто бы тела могут быть малы сами по себе. Постараемся же не следовать впечатлениям наших чувств в своих суждениях о величине тел; и если, например, мы будем говорить, что какая-нибудь птица мала, то не будем понимать этого в значении безусловном, потому что ничто не велико и не мало само по себе. Птица даже велика в сравнении с мухой; и если она мала в сравнении с нашим телом, то отсюда не следует, чтобы она была таковой безусловно, потому что наше тело не есть безусловное мерило, которым мы должны измерять другие тела. Оно само слишком мало в сравнении с землею, а земля — в сравнении с кругом, который солнце или сама земля описывают одно около другого; а этот круг мал в сравнении с пространством, находящимся между нами и неподвижными звездами, и так далее, ибо мы всегда можем представить себе пространство еще и еще большим и так до бесконечности. III. Но не следует воображать себе, что наши чувства дают нам . верное познание отношения, какое другие тела имеют к нашему телу, ибо точность и верность ни в каком случае не присущи чувственному познанию, долженствующему служить лишь для поддержания жизни. Правда, нам довольно точно известно отношение тел, находящихся вблизи нашего тела; но, по мере того, как эти тела удаляются от нас, наше знание о них все уменьшается, потому что тогда они имеют меньшее отношение к нашему телу. Идея, или представление величины, которое возникает в нас при виде какого-нибудь тела, уменьшается по мере того, как это тело становится менее способно нам вредить; и эта идея, или представление, увеличивается по мере того как это тело приближается к нам, или, вернее, по мере того как увеличивается отношение этого тела к нашему. Наконец, когда это отношение совершенно прекращается, я хочу сказать, когда это тело так мало или так удалено от нас, что оно не может повредить нам, мы не имеем о нем более никакого представления. Стало быть, с помощью зрения мы можем иногда судить приблизительно об отношении других тел к нашему и об отношении их друг к другу; но мы никогда не должны думать, что предметы были такой величины, какими нам кажутся. 80 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Например, нашим глазам солнце и луна кажутся имеющими в ширину один или два фута; но нам не следует воображать, подобно Эпикуру и Лукрецию, что они действительно имеют эту ширину. Та же луна, при взгляде на нее, кажется нам больше самых больших звезд, однако несомненно, что она несравненно меньше всех их. Так, на земле мы постоянно видим два или несколько предметов, величины и отношения которых мы не сумеем определить достоверно, потому что, чтобы судить об этом, необходимо знать, на каком расстоянии они в действительности находятся, а это весьма трудно. Нам даже трудно судить с некоторою достоверностью об отношении двух тел, находящихся совсем близко от нас; их приходится взять в руки и держать друг перед другом, чтобы сравнить их, и при всем этом мы часто колеблемся, не будучи в состоянии что-либо утверждать. Всего нагляднее можно убедиться в этом при попытке определить величину нескольких почти одинаковых монет; ибо тогда мы принуждены наложить их одна на другую, так как прямо на взгляд нельзя решить наверно, совпадают ли они по величине. Итак, наше зрение не только обманывает нас в том, что касается величины тел самих в себе, но и отношений тел между собою. ГЛАВА VII I. Об обманах нашего зрения касательно фигур. — II. Самые малые из них нам совершенно неизвестны. — III. О том, что мы не имеем отчетливого знания и о самых больших. — IV. Объяснения некоторых естественных суждений, которые не позволяют нам обманываться. — V. О том, что эти же самые суждения обманывают нас в отдельных случаях. I. Наше зрение менее вводит нас в заблуждение, когда дает нам представление о фигурах, нежели в тех случаях, когда дает представление о чем-нибудь другом, потому что фигура сама в себе не имеет ничего абсолютного, сущность ее заключается во взаимном отношении частей, ограничивающих какое-нибудь пространство, и той точки, которую мы мыслим в этом пространстве и которую можно, как в круге, назвать центром фигуры. Между тем мы впадаем в многочисленные заблуждения относительно фигур, и никогда ни об одной из них наши чувства не дают нам вполне точного знания. II. Мы только что доказали, что наше зрение не дает нам представления о всякого рода протяженности, но лишь о той протяженности, которая имеет известное отношение к нашему телу; в силу этого мы не видим всех частей в теле самых маленьких животных, ни частиц, составляющих все как твердые, так и жидкие тела. Итак, РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 81 не имея возможности видеть эти частицы по причине их малой величины, мы, следовательно, не можем видеть и фигур их, потому что фигура тела есть не что иное, как профиль, ограничивающий его. Таким образом существует почти бесчисленное множество фигур, которых мы не можем открыть посредством нашего зрения; а наше зрение заставляет самый разум, слишком полагающийся на его способность и недостаточно исследующий вещи, верить, что этих фигур совсем не существует. III. Что касается тел, доступных нашему зрению, число которых весьма незначительно в сравнении с остальными, то мы имеем приблизительное понятие об их фигуре, но никогда чувства не дадут нам точного знания о ней. Посредством зрения мы не можем даже убедиться в том, данный круг или квадрат, две самые простые фигуры, не будут ли эллипсисом или параллелограммом, хотя эти фигуры и находятся в наших руках и прямо перед нашими глазами. Скажу более. Мы не можем различить отчетливо, данная линия прямая или нет, особенно если она несколько длинна; нам приходится прибегнуть к линейке. Но что же? мы не знаем, такова ли сама линейка, какою, по нашему предположению, она должна быть, и мы не можем вполне в этом удостовериться. Между тем, не зная линии, никогда нельзя познать ни одной фигуры, как это всем достаточно ясно. www.koob.ru Все это можно сказать вообще о фигурах, которые находятся у нас перед глазами и в наших руках; но если предположить, что они удалены от нас, как же тогда изменятся те изображения, которые они дадут внутри нашего глаза? Я не буду здесь останавливаться на описании их, с ними легко познакомиться в любом сочинении по •оптике или же путем рассматривания фигур, изображенных на картинах. Ведь то обстоятельство, что художники принуждены изменять почти все фигуры, чтобы они казались натуральными, и рисовать круги, например в виде овалов, служит неопровержимым доказательством заблуждений нашего зрения относительно предметов действительных; Но эти ошибки могут быть исправлены, благодаря новым ощущениям, которые должно рассматривать как своего рода непроизвольные суждения и которые можно назвать суждениями чувств. IV. Когда, например, мы смотрим на какой-нибудь куб, то очевидно, что все стороны его, видимые нами, почти никогда не дадут в нашем глазу начертания или изображения одинаковой величины, потому что изображение каждой из его сторон, получаемое на ретине или оптическом нерве, весьма похоже на куб, нарисованный в перспективе; а следовательно, и ощущение, получаемое от сторон куба, должно представить нам поверхности куба неодинаковыми, так как они неодинаковы у куба в перспективе. Между тем они нам кажутся все одинаковыми, и в этом мы нисколько не ошибаемся. 6 Разыскания истины 82 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Можно сказать, что это происходит в силу особого рода суждения, совершаемого непроизвольно, а именно: наиболее удаленные поверхности куба и видимые вкось не должны давать в нашем глазу изображений таких же больших, как поверхности ближайшие. Но так как чувства лишь чувствуют и никогда, строго говоря, не судят, то очевидно, что это суждение есть только сложное ощущение, которое, следовательно, может иногда оказаться ложным. Между тем то, что в нас является только ощущением, может рассматриваться в отношении к Творцу природы, вызывающему его в нас, как своего рода суждение; и я буду говорить иногда об ощущениях, как о непроизвольных суждениях, потому что данное выражение хорошо объясняет дело, как это можно видеть в конце девятой главы и во многих других местах этой книги. V. Хотя суждения, о которых я говорю, помогают нам тысячей различных способов исправлять обманы наших чувств и хотя без них мы ошибались бы почти постоянно, тем не менее это не мешает им нередко быть для нас поводом к ошибкам. Если, например, нам случится видеть вершину колокольни за высокой стеной или за холмом, то колокольня покажется нам довольно близкою и небольшою. Если потом мы увидим ее на том же расстоянии, но между нами и ею будет находиться несколько полей и домов, она покажется нам, без сомнения, дальше и больше, хотя и в том и в другом случае проекции лучей от колокольни или изображения колокольни, рисующиеся в нашем глазу, будут совершенно одинаковы. Итак, можно сказать, что колокольня кажется нам большею в силу суждения, совершаемого непроизвольне~<па1иге11етеп1), а именно: так как между нами и колокольней находится столь много предметов, то она должна быть дальше, а следовательно, больше. Если бы, обратно, мы совсем не видели полей, находящихся между нами и колокольней, то, что весьма замечательно, хотя бы мы и знали, с другой стороны, что их на самом деле много и что колокольня удалена, тем не менее она покажется нам гораздо ближе и очень небольшою, как я только что сказал. И опять-таки это можно приписать своего рода непроизвольному суждению нашей души, которая представляет себе колокольню именно таким образом, потому что считает ее находящеюся на расстоянии пятисот или шестисот шагов. Ибо наше воображение по большей части не представляет себе большого расстояния между предметами, если ему не помогает зрительное впечатление от других 1 предметов, которые находятся в промежутке и число которых может еще пополняться воображением. Вот почему, когда луна восходит или заходит, она нам кажется гораздо большею, чем тогда, когда она стоит высоко над горизонтом; ибо, когда она стоит высоко, мы не видим между нею и собою ' См. конец главы девятой и мой Ответ г-ну Режи (Regis) ниже. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 83 никаких предметов, величина которых нам была бы известна и путем сравнения с которой мы могли бы судить о величине луны. Но когда она восходит или близка к закату, тогда между нею и собою мы видим поля и луга, величина которых нам приблизительно известна; поэтому мы считаем ее более удаленною, а в силу этого она нам кажется большею. Нужно заметить, что, когда луна высоко стоит над нашею головою, то, хотя мы разумом и знаем вполне достоверно, что она находится на очень большом расстоянии, это не мешает нам, однако, видеть ее очень близко и очень небольшою; ибо, в сущности, эти непроизвольные зрительные суждения основываются лишь на перцепциях того же зрения, и разум не может исправить их. Поэтому они часто нас вводят в заблуждение, заставляя нас составлять уже произвольные суждения, вполне согласующиеся с ними. Ибо, когда мы судим согласно тому, как чувствуем, мы ошибаемся всегда; но мы не ошибаемся никогда, если судим лишь согласно тому, как понимаем, потому что тело дает знание лишь ради тела, и только один Бог наставляет нас всегда истине, как это я докажу в своем месте. Эти ложные суждения не только вводят нас в заблуждение относительно расстояния и величины тел, что не составляет предмета рассмотрения этой главы, но они также показывают нам их фигуру иною, чем она есть. Мы видим, например, солнце, луну и другие шарообразные тела, находящиеся на очень далеком расстоянии, как бы плоскими и в виде кругов; ибо на таком большом расстоянии мы не можем различить, ближе ли к нам та часть, которая обращена к нам, чем остальные, а потому мы думаем, что она находится на одинаковом с ними расстоянии. В силу той же причины мы думаем, что лазурь, видимая, на небе, и все звезды находятся приблизительно на одном и том же расстоянии и притом как бы на совершенно выпуклом и эллиптическом своде; ибо наш разум предполагает всегда равенство там, где он не видит неравенства; между тем он только там должен положительно признать равенство, где оно для него очевидно. www.koob.ru Мы не будем здесь дольше останавливаться на объяснении обманов зрения относительно фигур тел, потому что это можно узнать из любой книги по оптике. В самом деле, эта наука только и учит об обманах зрения, все ее искусство направлено к тому, чтобы найти средства заставить нас прийти к тем непроизвольным суждениям, о которых я только что говорил, в то время, когда мы не должны составлять их. И это может быть достигнуто различными способами, постольку поскольку между всеми существующими фигурами нет ни одной, которая не могла бы быть изображена на тысячу ладов; стало быть, зрение будет в этом неминуемо ошибаться. Но здесь не место объяснять это подробно. Сказанного достаточно, чтобы показать, что не должно полагаться на свои глаза даже тогда, когда они дают нам представление о фигуре тела, хотя именно фигуру наши глаза представляют вернее, чем все остальное. е* 84 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ГЛАВА VIII I. Посредством зрения мы не можем узнать величины или скорости движения, рассматриваемого само по себе. — II. Продолжительность движения, без чего невозможно его знать, нам неизвестна. — III. Пример обманов нашего зрения относительно движения и покоя. Мы нашли главные и наиболее общие заблуждения нашего зрения относительно протяженности и фигур; теперь следует исправить те, в которые вводит нас то же зрение относительно движения материи. Это не представит затруднений после того, что было нами сказано о протяженности; ибо протяженность и движение находятся в столь тесной связи, что если мы ошибаемся относительно величины тел, то, безусловно, неизбежно мы ошибаемся также и'относительно их движения. Но чтобы все, обсуждаемое нами, было ясно и отчетливо, нам следует сначала установить точное значение слова «движение»; ибо это слово обыкновенно обозначает или известную силу, которую мы представляем в движимом теле как причину его движения, или непрерывное перемещение тела, удаляющегося или приближающегося к другому телу, которое мы рассматриваем как находящееся в покое. Когда, например, говорят, что шар сообщил свое движение другому, то употребляют слово «движение» в первом значении. Но если говорят просто, что видят шар, находящийся в быстром движении, то это слово берется во втором значении. Словом, термин «движение» обозначает вместе и причину, и следствие, которые, однако, представляют собою две совершенно разные вещи. Как мне кажется, обыкновенно впадают в очень грубые и даже опасные заблуждения относительно силы, сообщающей движение и перемещающей тела. Красивые слова природа и импрессивные свойства (qualites impresses), кажется, служат лишь для прикрывания невежества лжеученых и нечестия вольнодумцев, как это будет нетрудно доказать. Но здесь не место говорить об этой силе, движущей тела; она совсем не видима, а я говорю здесь только об обманах зрения. Я сделаю это в свое время.' Движение, взятое во втором смысле, т. е. как перемещение тела, удаляющегося от другого, есть нечто видимое, а следовательно, подлежит обсуждению в этой главе. I. Как мне кажется, я доказал в шестой главе, что посредством зрения мы не можем узнать величины тел самих по себе, но лишь отношение их между собою и главным образом к нашему телу. Отсюда я делаю тот вывод, что мы не можем также знать истинной 1 См. главу третью второй части шестой книги. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 85 или абсолютной величины их движений, т. е. их большей или меньшей скорости; но можем узнать только взаимное отношение этих движений, а главным образом, отношения их к тому движению, которое происходит, обыкновенно, с нашим телом; это я доказываю следующим образом. Несомненно, что мы можем судить о величине движения какого-нибудь тела лишь по длине пространства, пройденного им. А так как наше зрение не дает нам возможности видеть настоящую длину пройденного пространства, то отсюда следует, что посредством зрения мы не можем узнать и истинной величины движения. Это доказательство есть только вывод из того, что я сказал о протяженности, и оно имеет силу лишь постольку, поскольку оно есть необходимое следствие доказанного мною выше. Но можно привести еще доказательство, которое не имеет никакого предположения. Я говорю, что даже если бы мы могли иметь точное знание об истинной величине пройденного пространства, то и тогда еще не следовало бы, что мы можем также знать истинную величину движения. II. Величина, или скорость, движения заключает в себе две стороны: первая есть перемещение какого-нибудь тела с одного места на другое, например из Парижа в Сен-Жермен; вторая — время, которое нужно для этого перемещения. Следовательно, недостаточно еще точно знать, как велико расстояние между Парижем и Сен-Жермен, чтобы знать, скоро или медленно данный человек проходил его, но, кроме того, нужно знать, какое время употребил он на этот путь. Итак, я допускаю, что нам известна истинная длина пути, но я, безусловно, отрицаю, чтобы мы могли узнать точно посредством зрения или каким-нибудь другим способом то время, которое потребовалось для прохождения его, и действительную .продолжительность этого времени. Это достаточно ясно из того, что в известное время один час кажется нам так же длинен, как четыре часа; и, обратно, в другое время четыре часа пролетают незаметно. Когда, например, нас охватывает радость, часы тогда длятся лишь мгновение, потому что мы не думаем о времени, которое проходит. Когда же нас угнетает скорбь или мы страдаем от какой-нибудь боли, дни тянутся гораздо дольше. Причина этого та, что тогда разуму надоедает продолжительность времени, ибо она ему тягостна. Так как он более останавливается на ней, то и сознает ее лучше, а потому для него время кажется продолжительнее, чем в минуту радости или какого-нибудь приятного занятия, которое как бы отвлекает разум www.koob.ru от него самого и направляет его на предмет его радости или занятия. Ибо как картина кажется человеку тем большею, чем с большим вниманием он рассматривает малейшие подробности, изображенные на ней; или как голова мухи кажется весьма большою, когда мы при помощи микроскопа различаем все ее части, — так и разуму продолжитель86 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ность времени кажется тем большею, чем внимательнее он сосредоточится на ней и чем глубже прочувствует ее. Таким образом, я не сомневаюсь, что Бог мог бы установить такого рода отношение между нашим разумом и моментами времени, что в очень короткий промежуток времени мы имели бы множество ощущений и один час казался бы нам несколькими веками. Ибо нет простых неделимых мгновений во времени, как нет атомов в телах; и как* самая малая часть материи может делиться до бесконечности, так же точно можно во времени находить моменты все меньшие и меньшие, до бесконечности, как это легко можно доказать. Следовательно, если бы разум обратил внимание на эти малейшие моменты времени при посредстве ощущений, которые оставляли бы некоторые следы в мозгу и которые он мог бы припомнить, то, без сомнения, он счел бы время гораздо более продолжительным, чем оно ему кажется теперь. Наконец, употребление часов достаточно убеждает нас в том, что мы не знаем точно продолжительности времени, и этого для меня довольно. Ведь не зная предварительно продолжительности времени, нельзя, как мы это показали, узнать и величину движения самого по себе, отсюда же следует, что если нельзя точно знать абсолютную продолжительность времени, то нельзя также знать точно и абсолютную величину движения. Но так как можно знать некоторые отношения промежутков времени или времен одних к другим, то можно точно так же знать некоторые отношения движений одних к другим. Как можно знать, что солнечный год длиннее лунного, так же можно знать, что пушечное ядро обладает большим движением (ббльшею скоростью), чем черепаха. Стало быть, если наши глаза не дают нам представления об абсолютной величине движения, то это не мешает им помогать нам узнать приблизительно его относительную величину, т. е. отношение одного движения к другому; а это только и необходимо знать для поддержания нашего тела. III. Есть много случаев, которые ясно показывают, что наше зрение нас обманывает относительно движения тел. Случается даже довольно часто, что предметы, которые нам кажутся двигающимися, совсем не движутся и, обратно, те, которые казались покоящимися, находятся в движении. Когда, например, мы сидим на палубе корабля, очень быстро и ровно подвигающегося вперед, то нам кажется, что земля и города удаляются, они кажутся движущимися, а корабль — неподвижным. Точно так же, если бы человек перенесся на планету Марс, то он, основываясь на том, что видит, решил бы, что солнце, земля и другие планеты со всеми неподвижными звездами совершают свой кругооборот приблизительно в 24 или 25 часов, т. е. в такое время, какое нужно Марсу, чтобы повернуться около своей оси. Между тем земля, солнце и звезды не вращаются вокруг этой планеты; стало быть, этот человек видел бы движущимися предметы, которые РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 87 покоятся, и считал бы себя неподвижным, тогда как он находился бы в движении. Я не останавливаюсь на объяснении, отчего происходит, что тот, кто находится на палубе корабля, легко исправит ошибку своего зрения, а тот, который находился бы на планете Марс, будет упорно держаться своего заблуждения. Причину этого слишком легко найти; ее будет еще легче открыть, если представить себе, что произойдет с человеком, спящим на корабле, который внезапно проснулся бы и увидел при своем пробуждении только вершину мачты другого корабля, приближающуюся к нему. Ибо если предположить, что он не видел бы ни надутых парусов, ни работающих матросов и не чувствовал бы движения и сотрясений своего корабля и т. п., то он находился бы в полном недоумении — который из двух кораблей движется, — и ни его глаза, ни даже его рассудок не могли бы ему этого сказать. ГЛАВА IX Продолжение. — I. Общее доказательство обманов нашего зрения относительно движения. — II. Необходимо знать расстояние, на котором находятся предметы, чтобы судить о быстроте движения их. — III. Рассмотрение способов определения расстояния. I. Вот общее доказательство всех заблуждений, в какие нас вводит зрение касательно движения. Пусть А будет глаз наблюдателя (рис. 1); С — предмет, который я представляю отстоящим довольно далеко от А. Я говорю, что хотя предмет остается неподвижным в точке С, может, однако, казаться, что он удалился к D или приблизился к В; хотя предмет удаляется к D, его можно считать неподвижным в точке С или даже приближающимся к В; и обратно, хотя он приближается к В, может казаться, что он неподвижен в точке С или www.koob.ru Рис. 1. НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ удаляется к D; хотя предмет подвинулся от С до Ј или Н, или до G или К, можно думать, однако, что он подвинулся только от С до F или /; и обратно, хотя он передвинулся от С лишь до F или /, можно подумать, что он подвинулся до Е или Н или же до G или К. Если предмет двигался бы по линии, все точки которой равно отстояли бы от наблюдателя, т. е. по окружности, центром которой будет наблюдатель, и притом в направлении от С к Р, то может казаться, что он двигается только от В к О; и обратно, хотя он движется от В к О, можно представлять его движущимся от С к Р. Если, помимо предмета С, есть еще другой предмет М, который кажется неподвижным и который, между тем движется к N, то, хотя предмет С остается неподвижным или движется гораздо медленнее по направлению к F, чем М по направлению к N, будет казаться, что он двигается к У, и обратно, если и т. д. II. Очевидно, что доказательство всех этих положений, за исключением последнего, не представляющего никаких затруднений, зависит лишь от одного обстоятельства, именно оттого, что по большей части мы не можем с уверенностью судить о расстоянии предметов. А раз мы не можем судить об этом с достоверностью, мы, следовательно, не можем судить, подвинулся ли предмет С к D или он приблизился к В; то же относится и к остальным случаям. Чтобы видеть, основательны ли суждения, какие мы составляем о расстоянии предметов, должно лишь рассмотреть те способы, посредством которых мы составляем их; если эти способы неверны, то и суждения не могут быть непреложны. Этих способов несколько, и они требуют объяснения. III. Первый способ, наиболее общий, а иногда и наиболее верный изо всех, какими мы обладаем, чтобы судить о расстоянии предметов, есть угол, образуемый лучами нашего зрения, вершиною которого будет предмет, т. е. предмет будет точкою, где пересекаются лучи. Если этот угол довольно велик, нам предмет кажется весьма близким; если, обратно, он очень мал, то нам кажется, что предмет находится далеко. И изменение, происходящее в положении наших глаз сообразно изменениям этого угла, и есть средство, которым пользуется наша душа, чтобы судить о дальности или близости предмета. Ибо, подобно тому как слепой, держащий в руках две прямые палки, длина которых ему неизвестна, мог бы путем своего рода естественной геометрии судить приблизительно о расстоянии какого-нибудь тела, прикасаясь к нему концами этих двух палок и основываясь на положении своих рук или на расстоянии, на котором находились бы его руки, — так, можно сказать, и душа судит о расстоянии предмета по положению своих глаз, которое меняется, смотря по тому, велик или мал будет ее угол зрения, т. е. близко или далеко будет находиться предмет.' ' Душа, конечно, не составляет всех этих суждений, которые я ей приписываю; эти непроизвольные суждения не что иное, как ощущения; я же говорю так лишь затем, чтобы лучше объяснить дело. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 89 Легко убедиться в том, что я говорю, если произвести следующий опыт, очень легкий. Надо повесить на нитке кольцо так, чтобы отверстие его не было обращено к нам, или же воткнуть палку в землю и взять другую, изогнутую на конце, в руку; отойти на три или на четыре шага от кольца или палки, закрыть один глаз рукой и попытаться другой продеть нитку в кольцо или дотронуться сбоку, на высоте почти своих глаз, до палки тою палкою, которую мы держим в руке, — и к нашему удивлению, может быть, лишь после ста тщетных попыток нам удастся сделать то, что казалось столь легким. Если даже бросить палку и попытаться пальцем продеть нитку через кольцо, то и это представит некоторую трудность, даже если стоять совсем близко. Но нужно заметить, что следует, как. я сказал, попытаться продеть нитку в кольцо или тронуть палку сбоку, а не по прямой линии от нашего глаза к кольцу, так как последнее не представляло бы никакого затруднения, и даже в данном случае легче было бы достичь цели, закрыв один глаз, чем с открытыми глазами, потому что это вернее направило бы нас к ней. Итак, можно сказать, затруднение, встречаемое при попытке продеть нить в кольцо сбоку, открыв только один глаз, происходит оттого, что, когда другой глаз закрыт, угол, о котором я только что говорил, нам неизвестен. Ибо, чтобы узнать величину угла, недостаточно знать величину основания и того угла, который составляет это основание с одной из сторон его, что известно из предыдущего опыта. Необходимо еще знать другой угол, образуемый другой стороной и основанием, или длину одной из сторон, что можно точно узнать, лишь открыв другой глаз. Следовательно, душа не может здесь воспользоваться своею естественною геометриею, чтобы определить расстояние, на котором находится кольцо. Таким образом, положение глаз, которое соответствует углу, образуемому лучами зрения, пересекающимися и совпадающими в предмете, есть один из лучших и самых общих способов, какими пользуется душа, чтобы судить о расстоянии предметов. Если, однако, этот угол не будет изменяться заметно, когда предмет немного перемещается, — он может приближаться к нам или удаляться, — то отсюда последует, что этот способ будет ошибочным, и душа не может www.koob.ru воспользоваться им, чтобы судить о расстоянии, на котором находится данный предмет. Легко, конечно, убедиться, что этот угол заметно изменится, если предмет, бывший на расстоянии фута от нас, отодвинется на четыре; но если он передвинется с четырех на восемь, то изменение будет гораздо менее заметно; если с восьми на двенадцать — еще меньше; с тысячи на сто тысяч — оно почти не будет заметно; и, наконец, это изменение не будет совсем заметно, хотя бы даже предмет отодвинулся от прежнего положения на такие пространства, какие только можно себе вообразить. Стало быть, если между А и С находится значительное пространство, душа не 90 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ может указанным способом узнать, находится ли предмет ближе к В или D. Вот почему солнце и луна нам кажутся как бы окруженными облаками, хотя они находятся страшно далеко от последних; вот почему мы невольно думаем, что все небесные светила находятся на одинаковом расстоянии от нас, что кометы по мере удаления от нас уменьшают свою скорость и совсем останавливаются к концу своего видимого пути. Мы даже воображаем, что кометы через несколько месяцев совершенно рассеиваются, так как они удаляются от нас по линии, почти прямой, идущей прямо к нашему глазу, и теряются в тех громадных пространствах, откуда они возвращаются через несколько лет или даже через несколько веков; ибо весьма вероятно, что они не рассеиваются, когда мы перестаем их видеть. Чтобы понять второй способ, с помощью которого душа судит о расстоянии предметов, должно знать, что глаз неизбежно изменяет свою форму, приспособляясь к различным расстояниям предметов, видимых нами. Ибо когда человек видит предмет в близком от себя расстоянии, то необходимо, чтобы его глазное яблоко удлинилось или чтобы хрусталик удалился на большее расстояние от ретины сравнительно с тем, как это было в том случае, когда предмет находился дальше; расстояние между зрительным нервом и хрусталиком должно стать большим для того, чтобы лучи, идущие от этого предмета, сосредоточились на зрительном нерве, без чего нельзя отчетливо видеть предмет, особенно если он плохо освещен. Правда, если бы хрусталик становился выпуклее, когда предмет находится близко, то это имело бы то же самое следствие, как и удлинение глазного яблока; но невероятно, чтобы хрусталик легко мог изменять свою выпуклость; с другой же стороны, у нас есть довольно убедительное доказательство того, что глазное яблоко удлиняется; анатомия учит, что существуют мускулы, окружающие глаз; давление этих мускулов на глаз мы чувствуем, они, вероятно, и удлиняют его, когда мы хотим рассмотреть что-нибудь на очень близком расстоянии. Здесь, однако, нет необходимости знать, каким образом это делается; достаточно лишь знать, что происходит изменение в глазу, или оттого что мускулы, окружающие его, давят на него; или оттого что маленькие нервы, соответствующие ресничным (ciliaires) связкам, поддерживающим хрусталик в его положении между другими влагами глаза, ослабляются, увеличивая выпуклость хрусталика, или натягиваются, уменьшая ее; или, наконец, оттого что зрачок расширяется или сужается, ибо у многих людей никакого иного изменения в глазу не происходит. Наконец, каково бы ни было это изменение, оно нужно лишь затем, чтобы лучи, идущие от предметов, сосредоточивались именно на зрительном нерве. Не подлежит, однако, сомнению, что, находится ли предмет на расстоянии пятисот шагов или десяти тысяч лье, мы смотрим на него, сохраняя то же положение глаз, без всякого РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 91 заметного изменения, как в мускулах, окружающих глаз, так и в нервах, соответствующих ресничным связкам хрусталика, так, наконец, и в расширении зрачка; и лучи предметов сосредоточиваются на самой ретине или зрительном нерве. Так что если бы душа судила о расстоянии предметов, лишь основываясь на том положении глаз, о котором я только что говорил, то она решала бы, что предметы, отстоящие в действительности на десять или сто тысяч лье от нас, находятся лишь на расстоянии пятисот или шестисот шагов. Несомненно, однако, этим способом удачно пользоваться может душа только тогда, когда предмет находится вблизи. Если, например, предмет находится на расстоянии лишь полуфута от нас, то мы можем достаточно хорошо определить расстояние, отделяющее его от нас, по положению мускулов, которые давят на наше глазное яблоко, удлиняя его, и даже это напряжение мускулов будет для нас очень тягостно. Если данный предмет находится на расстоянии двух футов, то мы еще различаем его, потому что давление мускулов еще заметно, хотя оно более уже не тягостно. Но если удалить предмет еще на несколько футов, то напряжение наших мускулов станет столь мало заметно, что оно нам совсем не может служить для определения расстояния, на котором находится предмет. Вот уже два способа, какими может пользоваться душа, чтобы судить о расстоянии предмета; они довольно бесполезны, когда предмет находится от нас на расстоянии пятисот или шестисот шагов, и далеко не надежны, когда предмет находится ближе к нам. Третий способ основывается на величине изображения, которое рисуется внутри глаза и представляет предметы, видимые нами. Признано, что это изображение уменьшается по мере того, как удаляется предмет, но это уменьшение тем менее заметно, чем больше удаляется предмет, расстояние которого от нас изменяется. Ибо когда предмет находится уже на значительном расстоянии, более или менее соответственно величине своей, как например на расстоянии пятисот или шестисот шагов, то какие бы значительные изменения в расстоянии его ни происходили, в изображении, представляющем предмет, не произойдет заметной перемены, как это легко можно доказать. Итак, этот третий способ обладает тем же недостатком, как и два первых, о которых мы сейчас говорили. Следует еще заметить, что душа не считает тех предметов самыми дальними, изображения которых, рисующиеся на ретине, меньше других. Когда я вижу, например, человека и дерево в ста шагах от себя или же несколько звезд на небе, то я не думаю, что человек находится дальше, чем дерево, а маленькие звезды — дальше больших, хотя изображения человека и маленьких звезд, получающиеся на ретине, будут меньше изображений дерева и больших звезд. Чтобы иметь www.koob.ru возможность приблизительно определить расстояние предмета, нужно еще посредством чувственного опыта знать величину предмета; и так как я знаю или видел несколько раз, что дом 92 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ больше человека, то, хотя бы изображение дома было больше, чем изображение человека, я не считаю его, однако, или не вижу его ближе.' То же относится к звездам. Наши глаза представляют нам их все на одинаковом расстоянии, хотя гораздо основательнее думать, что некоторые из них гораздо дальше от нас, чем другие. Итак, существует бесчисленное множество предметов, расстояния которых мы не можем узнать, так как есть бесчисленное множество предметов, величина которых нам неизвестна. Мы судим также о дальности предмета по силе, с какою действует он на наши глаза, потому что предмет отдаленный действует гораздо слабее; мы судим по ясности и отчетливости изображения, образующегося в глазу, потому что, когда предмет находится далеко, то зрачок в глазу должен расшириться, а следовательно, лучи падают на ретину в некотором беспорядке. Поэтому предметы, плохо освещенные, или которые мы видим неясно, кажутся нам дальше, чем на самом деле, и обратно, светлые тела, которые мы видим отчетливо, нам кажутся ближе. Ясно, что эти последние способы ненадежны для определения с некоторою достоверностью расстояния предметов, и мы, более не останавливаясь на них, перейдем, наконец, к последнему изо всех, который наиболее помогает воображению и легче других дает возможность душе судить, что предметы находятся весьма далеко. Шестой, и главный, способ состоит в том, что глаз не дает душе сведения об одном предмете отдельно от других, но показывает ей также и все те предметы, которые находятся между нами и главным предметом, рассматриваемым нами. Когда, например, мы смотрим на колокольню, находящуюся довольно далеко, то большею частью мы видим в то же время поля и дома между нею и нами; и так как мы судим о дальности этих полей и домов и видим при этом, что колокольня находится за ними, то мы и решаем, что колокольня находится гораздо дальше и даже что она выше и больше, чем если бы мы ее увидели только одну. Однако изображение колокольни, которое получается внутри глаза, всегда одной и той же величины, будут ли между нею и нами поля и дома или нет, лишь бы мы смотрели на нее, стоя всегда на одинаковом от нее расстоянии, как это и предполагается. Следовательно, мы судим о величине предметов по тому расстоянию, на каком представляем их, и тела, которые мы видим между собою и этими предметами, сильно помогают нашему воображению при суждении о расстоянии их; подобно тому как мы судим о продолжительности нашего существования или о времени, истекшем по совершении какого-нибудь действия, по смутному воспоминанию о том, что мы последовательно делали и что думали по совершении этого действия. Ибо все эти мысли и действия, сменявшие одни другие, и помогают нашему разуму ' См. пояснения к этой главе в Ответе г-ну Режи. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 93 судить о продолжительности какого-нибудь промежутка времени или какого-нибудь периода нашего существования; или, вернее, смутное воспоминание обо всех этих последовательных мыслях есть не что иное, как суждение о продолжительности нашего существования, подобно тому как смутное созерцание полей, находящихся между нами и колокольней, есть своего рода непроизвольное суждение об отдаленности колокольни, ибо эти суждения не что иное, как сложные ощущения.' Отсюда легко увидеть истинную причину того, почему луна кажется нам большею, когда она восходит, чем тогда, когда она довольно высоко стоит над горизонтом; ибо, когда она восходит, она кажется нам на расстоянии нескольких лье или даже за видимым горизонтом, или за пространством земли, ограничивающим наше поле зрения; когда же она поднялась над нашим горизонтом, мы представляем ее приблизительно на расстоянии пол-лье от нас или в семь-восемь раз выше наших домов. Таким образом, луна нам кажется гораздо большею, когда она близка к горизонту, чем тогда, когда она находится весьма далеко от него, потому что при восходе мы считаем ее гораздо дальше от нас, чем при более высоком стоянии над горизонтом. Правда, очень многие философы приписывают то, о чем мы только что говорили, испарениям, поднимающимся от земли. Они уверяют, что испарения преломляют лучи предметов и потому заставляют предметы казаться большими. Но, неоспоримо, они ошибаются, ибо преломление увеличивает лишь высоту предметов над горизонтом, но зато несколько уменьшает угол зрения, под которым мы их видим. Испарения не мешают тому, чтобы изображение, которое получается внутри нашего глаза, когда мы видим восходящую луну, было меньше того, которое получается, когда она уже давно взошла. Астрономы, измеряющие диаметры планет, замечают, что диаметр луны увеличивается по мере того, как она удаляется от горизонта; а следовательно, по мере того, как она нам кажется меньшею; и так диаметр изображения, которое луна дает в нашем глазу, бывает меньше тогда, когда она сама представляется нам большею. В самом деле, когда луна восходит, то расстояние ее от нас делается большим на полудиаметр земли сравнительно с тем, когда она находится перпендикулярно над нашей головой; и вот причина, почему ее диаметр увеличивается, когда она поднимается над горизонтом, — тогда она приближается к нам. Стало быть, совсем не преломление, которое претерпевают ее лучи в испарениях, поднимающихся от земли, есть причина, почему она нам кажется большею, когда она восходит, ибо, напротив, изображение, образуемое этими лучами, тогда меньше; но причина этого — непроизвольное суждение об отдаленности луны, образую' См. пояснения к этой главе в Ответе г-ну Режи. 94 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ щееся в нас в силу того, что мы представляем ее за полями, которые кажутся нам очень далекими, как это мы объяснили www.koob.ru выше; и нам странно, что некоторые философы утверждают, будто причину этого кажущегося явления и этого обмана наших чувств труднее найти, чем решить самые большие алгебраические уравнения. Этот наш способ определять, на каком расстоянии находится предмет, по расстоянию других предметов, находящихся между ним и нами, он нам часто бывает довольно полезен в тех случаях, когда другие способы, о которых я говорил, ничем не могут нам помочь; ибо посредством этого последнего способа мы можем решить, что известные предметы находятся от нас на расстоянии нескольких лье, чего мы не можем сделать с помощью остальных. И все же, если рассмотреть этот способ, мы найдем в нем некоторые недостатки. Ибо, во-первых, этот способ пригоден нам лишь по отношению к предметам, находящимся на земле; по отношению же к предметам, находящимся в воздухе или на небе, им можно пользоваться только очень редко, и притом даже довольно безрезультатно. Во-вторых, и на земле им можно пользоваться только для предметов, находящихся на расстоянии немногих лье. В-третьих, нужно быть уверенным, что между нами и предметом нет ни долин, ни гор, ни других подобных вещей, которые нам помешали бы пользоваться этим способом. Наконец, я думаю, нет лица, по опыту не убедившегося, что в высшей степени трудно судить с некоторою достоверностью о расстоянии предметов посредством зрительных впечатлений, получаемых от вещей, находящихся между ними и нами; и, быть может, мы остановились на этом даже слишком долго. Вот и все наши способы определять расстояние предметов; мы указали в них важные недостатки, откуда мы и должны сделать тот вывод, что суждения, основывающиеся на этих столь мало надежных способах, сами должны быть весьма мало достоверны. Теперь легко увидеть истинность положений, высказанных мною. Мы предположили (см. рис. 1), что предмет С находится довольно далеко от А, от которого в некоторых случаях он может двигаться к D или к В, но мы этого не узнаем, потому что у нас нет верного способа, чтобы определить расстояние его. Предмет С может даже отступать к D, а мы будем думать, что он приближается к В, потому что иногда изображение предмета на зрительном нерве увеличивается и усиливается; это происходит или оттого, что прозрачное вещество, находящееся между предметом и глазом, может произвести в данную минуту более сильное преломление; или оттого, что иногда в этом нерве происходят небольшие колебания; или, наконец, оттого, что раздражение (impression), которое вызвано в этом нерве не вполне правильным соединением лучей, распространяется и сообщается тем частям, которые не должны были бы его претерпевать; последнее может произойти в силу различных причин. Так что изображение, получаемое от одних и тех же предметов, будет в этих случаях РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 95 больше, и потому душа имеет повод думать, что предмет приближается. То же следует сказать и о других положениях. Прежде чем закончить эту главу, следует заметить, что для поддержания своей жизни нам крайне важно тем лучше знать движение или покой (неподвижность) тел, чем они ближе к нам, и нам довольно бесполезно знать с точностью истину о вещах, когда они находятся в пространствах, от нас очень далеких. Это с очевидностью доказывает полную истинность и для данного случая положения, утверждаемого вообще обо всех чувствах, именно: что они дают нам знание о вещах лишь по отношению к поддержанию нашего тела, а не сообразно тому, что эти вещи суть сами по себе; ибо по мере того как предметы приближаются к нам, мы лучше познаем их движение или покой; и мы не можем на основании чувств судить о них, когда они настолько далеко, что кажется, будто они совсем не имеют или почти не имеют отношения к нашим телам; так, например, когда предметы средней величины находятся на расстоянии пятисот или шестисот шагов от нас; а предметы меньшие — даже на более близком расстоянии; или же несколько дальше, если они большие. ГЛАВА Х О заблуждениях относительно чувственных качеств. — I. Различие между душою и телом. — II. Рассмотрение органов чувств. — III. С какою частью тела душа непосредственно соединена. — IV. О воздействии предметов на тела. — V. О том, что они вызывают в душе, и причины, почему душа не замечает движений фибр в теле. — VI. Четыре момента в каждом ощущении, которые смешивают друг с другом. Мы видели в предыдущих главах, что суждения наши о протяженности, фигуре и движении, основанные на показаниях нашего зрения, не бывают никогда вполне истинны; однако должно согласиться, что они и не вполне ложны; они заключают, по крайней мере, ту истину, что вне нас существуют протяженность, фигуры и движения, каковы бы они ни были. Правда, мы видим часто предметы, которых не существует и которые никогда не существовали; и, стало быть, из того, что мы видим предмет вне нас, еще не следует, что он существует вне нас. Нет необходимой связи между присутствием идеи в разуме человека и существованием вещи, которую представляет эта идея; то, что случается со спящими или бредящими, служит этому достаточным доказательством. Но можно, однако, утверждать, что, раз мы видим протяженность, фигуры и движения, они, обыкновенно, действительно существуют вне нас. Это вещи не только воображаемы, но и 96 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ реальны, и мы не обманываемся, думая, что бытие их реально и независимо от нашего разума, хотя очень трудно доказать это наглядно.' Итак, неоспоримо, наши суждения относительно протяженности, фигур и движений тел заключают в себе некоторую истину; но нельзя сказать того же о суждениях наших относительно света, цвета, вкуса, запаха и всех остальных чувственных качеств; ибо они никогда не согласны с истиной, как это мы покажем в остальной части первой книги. Мы не отделяем здесь света от цветов, потому что мы не видим между ними большого различия и потому что их нельзя рассматривать порознь. Даже разбирая эти два качества, мы будем вынуждены говорить о всех чувственных качествах www.koob.ru вообще, потому что они объясняются на основании тех же начал. То, о чем мы скажем ниже, заслуживает особенного внимания, ибо эти вещи в высшей степени важны и по своей пользе весьма отличаются от предшествовавших. I. Прежде всего я предполагаю, что мы вполне сумеем различить душу от тела по тем положительным атрибутам и свойствам, которые присущи этим двум субстанциям. Тело есть не что иное, как протяженность в длину, ширину и глубину, и все его свойства сводятся лишь к движению и покою и к бесчисленному множеству различных фигур; ибо ясно, во-первых, что идея протяженности есть субстанция, потому что можно мыслить о протяженности, не мысля ничего другого; во-вторых, эта идея может представлять только пространственные отношения, сменяющиеся или постоянные, т. е. движения и фигуры. Так как мы не впадаем в заблуждения, когда допускаем лишь то, что для нас безусловно очевидно, то и не должно приписывать телу других свойств, помимо тех, о которых я сказал. Душа, напротив, есть «я» мыслящее, чувствующее, желающее; это субстанция, в которой имеют место все модификации, познаваемые мною посредством внутреннего чувства и могущие существовать лишь в душе, испытывающей их. Следовательно, душе нельзя приписывать никакого иного свойства, кроме различных состояний мышления. Итак, я предполагаю, что нам хорошо известно различие между душою и телом; если же сказанного мною недостаточно, чтобы дать понятие о различии этих двух субстанций, то пусть читатель прочтет и продумает некоторые места из блаженного Августина, както: главу 10-ю 10-й книги о Троице, главы 4-ю и 14-ю книги «Множественность души» или «Размышления» г-на Декарта, главным образом то, что относится к различию между душою и телом, или, наконец, шестую беседу в сочинении г-на Де Кордемуа (de Cordemoy) «Различие души и тела». II. Я предполагаю также, что читателю известна анатомия органов чувств, известно, что они состоят из маленьких волокон, которые ' См. Пояснения. — Беседы о метафизике. — Беседы 1, 2. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 97 начинаются в мозгу; что эти волокна разветвляются во всех наших членах, обладающих чувствительностью, и, наконец, достигают, нигде не прерываясь, до внешних частей тела; что, когда мы здоровы и бодрствуем, мы не можем шевельнуть одним концом этих волокон без того, чтобы одновременно не шевельнуть другим, потому что они всегда несколько натянуты; подобно тому как это бывает с натянутой веревкой: если тронуть один конец ее, то другой также придет в колебание. Нужно также знать, что эти волокна могут быть приведены в движение двумя способами, т. е. движение начнется или с того конца, который лежит вне мозга, или с того, который находится в мозгу. Если эти волокна приводятся в колебание извне в силу воздействия предметов и если их колебание не передается мозгу, как это случается во время сна, то душа не воспринимает никакого нового ощущения. Но если эти маленькие волокна приводятся в колебание в мозгу в силу движения жизненных духов или какой-либо иной причины, тогда душа воспринимает нечто, хотя бы части этих волокон, лежащие вне мозга и разветвляющиеся во всех частях нашего тела, и находились в совершенном покое, как это бывает также во время сна. III. Здесь уместно будет мимоходом упомянуть, что, как известно из опыта, мы иногда чувствуем боль в тех частях тела, которые у нас отняты, ибо если соответствующие им волокна в мозгу испытывают то же колебание, как при действительном повреждении этих членов, то душа чувствует в этих воображаемых членах весьма действительную боль. Все это ясно показывает, что душа непосредственно пребывает в той части мозга, в которой собираются все нервы, идущие от органов чувств; я хочу сказать, что здесь она ощущает все изменения, происходящие в этой части мозга соответственно предметам, которые их причинили или обыкновенно причиняют их; и то, что происходит вне этой части мозга, душа замечает лишь через посредство фибр, которые сходятся в ней, или, если угодно, через различные колебания (secousses) духов, находящихся в этих фибрах. Раз это установлено и усвоено, то не трудно будет понять, как совершается ощущение. Это следует пояснить каким-нибудь примером. IV. Если дотронуться кончиком иглы до руки, то острие ее задевает и разъединяет фибры мяса. От этого места данные фибры тянутся до мозга, и, когда мы бодрствуем, они настолько натянуты, что не могут колебаться, не приводя в колебания тех фибр, которые находятся в мозгу. Поэтому те концы фибр, которые находятся в мозгу, также испытывают колебание. Если движение фибр в руке не сильно, то таково же будет движение мозговых фибр; а если это движение будет настолько сильно, что порвет что-нибудь в руке, то оно будет также сильнее и ощутительнее и в мозгу. Точно так же, если приблизить свою руку к огню, то маленькие частички дерева, постоянно в весьма большом количестве и с 7 Разыскания истины 98 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ большою силою отбрасываемые огнем, как это доказывает рассудок, а не зрение, ударяются об эти фибры и сообщают им отчасти свое движение. Если это воздействие не сильно, то и колебание концов мозговых фибр, соответствующих руке, также будет умеренно; но если это колебание в руке будет настолько сильно, что отделит от нее некоторые частицы, как это случается при ожоге, то движение внутренних мозговых фибр будет соразмерно сильнее и ощутительнее. Вот что происходит, как можно думать, с нашим телом, когда на нас воздействуют предметы. Теперь нужно посмотреть, что происходит с нашею душою. V. Она пребывает главным образом, если можно так выразиться, в той части мозга, где сходятся все волокна наших нервов; она находится там для того, чтобы поддерживать и охранять все части нашего тела, а следовательно, она должна быть предупреждаема о всех изменениях, которые происходят в них, и иметь возможность различать те изменения, которые соответствуют устройству ее тела, от других, потому что ей бесполезно различать их все безусловно и независимо от отношения их к ее телу. Так что хотя все эти изменения в наших фибрах состоят, в сущности, лишь в движениях, которые обыкновенно разнятся только по степени, но душе необходимо смотреть на них как на существенно www.koob.ru различные изменения; ибо, хотя бы они сами по себе разнились весьма немного, тем не менее по отношению к поддержанию тела их следует рассматривать как имеющие существенное различие. Движение, например, причиняющее боль, довольно часто разнится очень немного от того движения, которое вызывает щекотание. Нет необходимости в том, чтобы эти два движения существенно разнились друг от друга, но необходимо должно существовать существенное различие между ощущением приятности и болью, вызываемыми этими двумя движениями в душе; ибо колебание фибр, сопровождающее ощущение приятности, указывает душе на хорошее состояние ее тела, свидетельствует, что оно обладает достаточною силою, чтобы противостоять воздействию предмета, и что ей нечего опасаться, что тело будет повреждено предметом. Но движение, сопровождающее боль, будучи несколько сильнее, способно порвать какую-нибудь фибру в теле, и душа должна быть предупреждена о том каким-нибудь неприятным ощущением, чтобы остеречься. Итак, хотя движения, происходящие в теле, сами по себе отличаются друг от друга только по степени, тем не менее если их рассматривать по отношению к поддержанию нашей жизни, то можно сказать, что они существенно разнятся друг от друга.' Вот почему душа не замечает колебаний, вызванных предметами в фибрах нашего тела. Ей было бы довольно бесполезно знать о 1 Это смутное умозаключение или это природное суждение, которое относит к телу то, что чувствует душа, есть не что иное, как сложное ощущение. Смотри то, что было мною раньше сказано о природных суждениях, и первую главу третьей книги. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 99 них, и этого знания ей было бы недостаточно, чтобы решить, способны ли окружающие нас тела нарушить или поддержать экономию нашего тела; но она чувствует, как ее затрагивают ощущения существенно различные, которые, точно указывая, как относятся качества предметов к ее телу, заставляют ее очень ясно чувствовать, могут ли эти предметы повредить ей. Далее, следует заметить, что если бы душа воспринимала лишь то, что происходит в ее руке во время ожога, если бы она видела в этом только движение и разъединение некоторых фибр, то это нимало не обеспокоило бы ее, и даже иногда из прихоти или каприза она могла бы находить в этом некоторое удовлетворение, как те причудники, которые не останавливаются ни перед чем в своих увлечениях и кутежах. Или же, подобно тому как узник не только не станет беспокоиться, видя, как рушатся стены, в которых он заключен, но даже будет радоваться этому в надежде на скорое освобождение, — так и если мы при ожоге или каком-нибудь другом повреждении станем замечать только разъединение частиц нашего тела, то вскоре можем убедить себя, что наше счастье состоит не в том, чтобы быть заключенным в теле, мешающем нам наслаждаться тем, что должно сделать нас счастливыми, и, следовательно, мы будем радоваться при виде, как оно уничтожается. Велика, следовательно, была мудрость Того, Кто, установив связь между нашею душою и телом, повелел нам чувствовать боль, когда в теле происходит изменение, способное повредить ему; например, если иголка входит в тело или огонь отделяет от него некоторые частицы, и повелел испытывать ощущение приятности или приятную теплоту, когда эти движения умеренны, и мы не замечаем того, что в действительности происходит в нашем теле, ни движений этих фибр, о которых идет речь. Во-первых, чувствуя страдание и удовольствие, между которыми существует гораздо большее различие, чем по степени, мы различаем с большею легкостью предметы, вызывающие их; во-вторых, этим путем мы скорее всего узнаем, должны ли мы сблизиться с телами, окружающими нас, или отдалиться от них, и этот способ познания менее поглощает способность разума, созданного лишь для Бога; и наконец, так как страдание и удовольствие, будучи модификациями нашей души, испытываются ею как относящиеся к ее телу и затрагивают ее гораздо более, чем познание движения каких-нибудь фибр, принадлежащих телу, то это заставляет душу гораздо больше озабочиваться ими и создает более тесное единение между тою и другою половиною человека. Итак, из всего этого очевидно, что чувства нам даны лишь ради поддержания нашего тела, а не для того, чтобы открыть нам истину. То, что было сказано об ощущении приятности и о страдании относится ко всем вообще ощущениям, как это будет видно еще лучше далее. Мы предпочли начать с этих двух чувств, а не с 100 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ других, потому что они более сильны и на них нагляднее можно показать то, что мы хотели сказать. Теперь очень легко показать, что мы впадаем в бесчисленные заблуждения касательно света и вообще касательно всех чувственных свойств, как-то: тепла, холода, запаха, вкуса, звука, боли и ощущения приятности, — и если бы я захотел остановиться над исследованием, в частности, всех заблуждений, в какие мы впадаем относительно всех объектов наших чувств, то целые годы ушли бы на подробное изложение их, потому что они почти бесчисленны. Итак, будет достаточно, если мы скажем о них в общем. Почти во всех ощущениях есть четыре различных акта, которые смешивают, потому что они совершаются все вместе и как бы в один момент. В этом лежит начало всех других обманов наших чувств. VI. Первый акт есть воздействие предмета, т. е. ощущение теплоты, например движение и удары мельчайших частиц дерева о фибры руки. Второй — состояние органа чувства, т. е. колебание фибр руки, причиненное колебанием частиц огня, — колебание, которое передается мозгу, потому что иначе душа ничего не почувствовала бы. Третий — состояние, ощущение или восприятие души, т. е. то, что чувствует каждый, стоя у огня. Четвертый — суждение души, утверждающее, что ощущаемое ею находится в ее владении. Это суждение непроизвольное, или, вернее, оно есть лишь сложное ощущение; но это ощущение или это непроизвольное суждение www.koob.ru почти всегда сопровождается другим суждением произвольным, которое душа уже настолько привыкла совершать, что почти не может удержаться от него. Вот четыре весьма различных, как это можно видеть, акта, которые, однако, обычно не различаются и которые смешивают, вследствие тесной связи между душою и телом, препятствующей нам разграничивать свойства материи от свойств духа. Легко, однако, видеть, что из этих четырех актов, совершающихся в нас, когда мы ощущаем какой-нибудь предмет, первые два принадлежат телу, а два других могут принадлежать только душе; легко видеть, если мы, как я это предположил, хоть немного поразмыслим о природе души и тела; но объяснить все эти акты нужно порознь. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 101 ГЛАВА XI I. О заблуждении, в какое мы впадаем относительно воздействия предметов на внешние органы наших чувств. — II. Причина этого заблуждения. — III. Возражение и опровержение его. В этой главе и в трех следующих мы будем говорить об этих четырех актах, которые, как мы только что упомянули, смешиваются между собой и считаются за одно простое ощущение; мы объясним лишь в общих чертах заблуждения, в какие мы впадаем, потому что если бы мы и пожелали вдаться в подробности, то мы никогда не были бы в состоянии выполнить это. Мы надеемся, однако, что нам удастся дать читателю возможность открыть с наивозможно меньшим трудом все те заблуждения, в какие могут ввести нас чувства; но для этого мы просим читателей серьезно поразмыслить как над следующими главами, так и над той, к чтению которой они сейчас приступят. I. Первый из тех актов, которые мы обычно не различаем в каждом из наших ощущений, есть воздействие предметов на внешние органы нашего тела. Известно, что почти никогда не делается различия между ощущением души и этим воздействием предметов; это не нуждается в подтверждении. Почти все люди воображают, что, например, тепло, которое они ощущают, находится в огне, причиняющем его; свет — в воздухе, цвета — в окрашенных предметах. Они не думают о движениях тех неощутимых тел, которые вызывают эти чувства или, вернее, сопровождают их. II. Правда, люди не утверждают, что боль находится в игле, которою они укололись, хотя они вполне допускают, что жар находится в огне; это происходит потому, что игла и ее действие видимы, а маленьких частиц дерева, вылетающих из огня, и их прикосновения к нашим рукам мы не видим. Не видя ничего, что прикасалось бы к нашим рукам, когда мы греемся у огня, но ощущая в них теплоту, мы, естественно, решаем, что эта теплота находится в огне, так как ничего иного мы не видим. Стало быть, обыкновенно, мы действительно приписываем свои ощущения предметам, когда причины этих ощущений нам неизвестны; и из того, что боль и щекотание появляются вместе с чувственными телами, как например с иглой и пером, которые мы видим и к которым прикасаемся, мы не решаем еще, что ничего подобного этим ощущениям нет в предметах, вызвавших их в нас. III. Правда, это не мешает нам все же думать, что ожог находится не в огне, а только в руке, хотя причиною его будут те же частички дерева, как и причиною теплоты, которую мы, однако, приписываем огню; но дело в том, что ожог есть вид боли, и несколько раз убедившись в том, что боль не находится во внешнем теле, причиняющем ее, мы склонны думать то же и относительно ожога. 102 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Так думать заставляет нас еще и то, что боль или ожог отвлекают все внимание нашей души к частям нашего тела, а это мешает нам думать о чем-нибудь ином. Само собой понятно, разум связывает ощущение ожога с предметом, на который более всего устремлено его внимание; и так как, немного спустя после ожога, мы замечаем, что ожог оставил видимые следы в той части тела, в которой мы ощущали боль, то это еще более укрепляет нас в мысли, что ожог находится в руке. Это обстоятельство не нарушает, однако, следующего довольно общего правила: «Мы имеем привычку приписывать свои ощущения предметам всякий раз, когда они действуют на нас посредством движения каких-нибудь невидимых частиц, поэтому-то мы думаем, обыкновенно, что цвет, свет, запах, вкус, звук и некоторые другие ощущения (sentiments) находятся в воздухе или во внешних предметах, причиняющих их, ведь эти ощущения вызваны в нас движением какихнибудь неощутимых тел».' ГЛАВА XII I. О заблуждениях относительно движений фибр наших органов чувств. — II. Мы не замечаем этих движений или смешиваем их со своими ощущениями. — III. Опыт, доказывающий это. — IV. Три рода ощущений. — V. Заблуждения, связанные с ними. I. Второй акт, имеющий место при каждом ощущении, есть колебание фибр наших органов, которое передается мозгу; наша ошибка в данном случае состоит в том, что мы постоянно смешиваем это колебание с ощущением души, и, не замечая его посредством наших органов чувств, решаем, что его совсем не существует. II. Мы не различаем, например, колебание, которое вызывает огонь в фибрах нашей руки, от ощущения теплоты и говорим, что теплота находится в руке; но так как мы не чувствуем колебание, которое вызывают видимые нами предметы в зрительном нерве внутри глаза, то мы и думаем, что этот нерв совсем не испытывает колебания и что он не окрашен в цвета, которые мы видим; мы решаем, что эти цвета принадлежат только внешнему предмету. Между тем из опыта, приведенного ниже, можно видеть, что цвета почти так же сильны и ярки на зрительном нерве, как и на видимых предметах. III. Возьмем глаз быка только что убитого, снимем покровы, находящиеся против зрачка в том месте, где расположен www.koob.ru зрительный нерв, и положим на место их кусочек тонкой и прозрачной бумаги; сделав это, поместим этот глаз в отверстие ставни так, чтобы зрачок I Я объясню ниже, в каком смысле предметы являются причиною наших ощущений. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 103 находился вне комнаты, а задняя часть глаза — в комнате; комната должна быть хорошо закрыта, так, чтобы в ней было совсем темно, — и мы увидим все цвета предметов, находящихся вне комнаты, на задней стороне глаза, только нарисованных в обратном виде. Когда эти цвета не будут достаточно ярки, то нужно будет или удлинить глазное яблоко, сдавливая его с боков, если предметы, рисующиеся в глазу, находятся слишком близко, или же укоротить его, если предметы находятся слишком далеко. Из этого опыта ясно видно, что мы должны были бы думать или чувствовать, что цвета находятся внутри наших глаз, подобно тому как мы решаем, что тепло находится в наших руках, раз наши чувства были бы нам даны для познания истины и раз мы руководствовались бы рассудком в своих суждениях об объектах наших чувств. Для того чтобы хоть немного понять причину всей нелепости наших суждений о чувственных качествах, нужно принять во внимание, что наша душа вообще очень тесно связана со своим телом, а после грехопадения она стала еще более плотской, стала настолько беспомощной, что она приписывает своему телу многое, что принадлежит лишь ей самой, и почти более не различает себя от него. Таким образом, она не только приписывает ему все ощущения, о которых мы говорим в настоящую минуту, но и силу воображения и даже иногда способность рассуждения; ведь есть много философов настолько глупых и невежественных, что они считают душу только наиболее легкой и нежной частью тела. Прочтите Тертуллиана, и вы увидите очень много подтверждений моим словам, потому что он сам разделяет это воззрение вместе со многими писателями, на которых ссылается. Доказательство — он пытается в сочинении «О душе» показать, что и вера, и Священное Писание, и даже отдельные откровения заставляют нас думать, что душа телесна;' нечего этому удивляться, так как он дошел до такого безумия, что вообразил, будто и сам Бог телесен. Я не намереваюсь опровергать эти воззрения, так как я предполагаю, что читатель знаком с некоторыми сочинениями блаженного Августина или г-на Декарта, которые достаточно показали всю нелепость подобных мыслей и достаточно укрепили разум в необходимости различать протяженность и мышление, душу и тело. Итак, душа настолько слепа, что она не признает самой себя и не видит, что ее собственные ощущения принадлежат ей; но чтобы разъяснить это, следует различать в душе три рода ощущений: одни — сильные и яркие, другие — слабые и бледные и, наконец, средние между теми и другими. IV. Ощущения сильные и резкие суть те, которые поражают и возбуждают душу с некоторою силою, потому что они ей или очень приятны, или очень неприятны; таковы: боль, щекотание, сильный холод, сильный жар и вообще все ощущения, которые не только ' Авг. Письмо 157. 104 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ оставляют следы в мозгу, но сопровождаются еще некоторым движением жизненных духов к внутренним частям тела, т. е. движениями, способными вызвать страсти, как это мы объясним в другом месте. Ощущения слабые и бледные суть те, которые очень незначительно действуют на душу и не бывают ей ни слишком приятны, ни неприятны, например: неяркий свет, все цвета, обыкновенные и довольно слабые звуки и т. п. Наконец, я называю средними между сильными и слабыми ощущениями такие ощущения, которые умеренно действуют на душу, как например яркий свет, резкий звук и т. п. Но нужно заметить, что ощущение слабое и бледное может стать средним и, наконец, сильным и ярким. Световое ощущение, например, будет слабым, когда факел гаснет или находится на большом расстоянии от нас; но это ощущение, если значительно приблизить факел, станет средним по силе, и, наконец, оно станет очень сильным и ярким, если поднести факел к самым глазам; в этом случае его свет ослепит нас так же, как при взгляде на солнце нас ослепляет солнечный свет. Итак, световое ощущение может быть сильным, слабым или средним, смотря по различным степеням его. V. Вот те суждения, какие душа составляет об этих трех видах ощущений, и по ним мы видим, что почти всегда она слепо следует чувственным впечатлениям или непроизвольным суждениям чувств и что она любит, так сказать, всецело отдаваться рассматриваемым предметам, наделяя их всем тем, что она сама привносит в них. Первые из этих ощущений настолько сильны и настолько действуют на душу, что она почти не может не признать, что они, некоторым образом, принадлежат ей; таким образом, она не только относит их к находящимся налицо предметам, но думает также, что они находятся и в членах ее тела, которое она рассматривает как часть самой себя. Так, например, душа решает, что холод и тепло находятся не только во льду и огне, но и в ее собственных руках. Что касается слабых ощущений, то они так незначительно действуют на душу, что она не верит, чтобы они могли принадлежать ей, находиться в ней самой и даже в ее собственном теле; она думает, что они находятся только в предметах. Поэтому-то свою душу и свои собственные глаза мы лишаем света и цветов и украшаем ими внешние предметы, хотя рассудок говорит нам, что они не входят в нашу идею материи, а опыт показывает нам, что мы имеем такое же основание считать их находящимися в наших глазах, как и в предметах, потому что мы видим их так же хорошо в глазу, как и в предметах, что я и доказывал опытом с бычачьим глазом, помещенным в скважине ставни. Причина же, по которой все люди сначала не сознают, что цвет, вкус, запах и все остальные ощущения суть модификации их души, есть полное отсутствие у них ясной идеи о своей душе, ибо, когда мы познаем какую-нибудь вещь посредством идеи, представляющей www.koob.ru РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 105 ее, мы познаем ясно и все модификации, какие она может иметь. Все люди согласны в том, что круглая форма, например, есть модификация протяженности, потому что все познают протяженность посредством ясной идеи, представляющей ее.' Познавая же свою душу не посредством ее идеи, как это я объясню в своем месте, но лишь внутренним чувством, какое имеем о ней, мы узнаем только рассуждением, а не простым зрением, будут ли белизна, свет, цвета и остальные слабые и бледные ощущения модификациями нашей души или нет. Но что касается сильных ощущений, как например страдания и удовольствия, то мы легко решаем, что они находятся в нас самих, ибо мы прекрасно чувствуем, что они действуют на нас, и нам нет нужды обращаться к их идеям, чтобы узнать об их принадлежности нам. Относительно же средних ощущений душа находится в весьма большом затруднении. Ибо, с одной стороны, она стремится следовать непроизвольным суждениям чувств и потому отдаляет от себя, насколько может, этого рода ощущения с целью приписать их предметам; с другой же стороны, она не может не чувствовать в глубине самой себя, что эти ощущения принадлежат ей, особенно в том случае, когда они приближаются к тем, которые я назвал сильными и яркими. Поэтому в своих суждения о них она поступает обычно следующим образом: если ощущение сильно действует на душу, то она решает, что оно находится как в ее собственном теле, так и в предмете; если оно на нее очень незначительно действует, то она относит его только к предмету; а если это ощущение составляет действительно середину между сильными и слабыми, тогда душа, пользуясь одними только чувствами, ничего не может решить относительно него. Например, если мы смотрим на свечу издали, то решаем, что свет находится только в предмете; если поднести свечу совсем близко к глазам, душа решит, что свет находится не только в свече, но и в ее глазах; если же ее отодвинут приблизительно на фут от нас, то душа некоторое время колеблется относительно того, в предмете ли только будет находиться этот свет. Но никогда и не помыслит она, хотя должна была бы это сделать, что свет не есть и не может быть свойством или модификацией материи и что он находится лишь в ней самой; ибо она не думает пользоваться своим рассудком, чтобы знать истину относительно этого, а пользуется одними чувствами, которые никогда не открывают истины и даны лишь для сохранения жизни. Причина же, по которой душа не пользуется своим рассудком, т. е. своим чистым мышлением, рассматривая предмет, который может быть воспринят чувствами, лежит в том, что душу очень слабо затрагивают вещи, созерцаемые чистым мышлением, и, обрат' См. главу седьмую второй части третьей книги. 106 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ но, на нее очень сильно действуют вещи чувственные; ибо душа много занимается тем, что сильно на нее действует, и пренебрегает вещами, ее не затрагивающими. Таким образом, она почти всегда согласует свои произвольные суждения с непроизвольными суждениями своих чувств. Итак, чтобы здраво судить о свете и цветах, точно так же, как и о всех остальных чувственных свойствах, должно тщательно различать ощущение цвета от движения оптического нерва и признать рассудком, что движения и импульсы суть свойства тел, а потому они могут встретиться и в предметах, и в наших органах чувств; но свет и цвета, видимые нами, суть модификации души, весьма разнящиеся от остальных, причем идеи всех их также весьма различны между собою. Ибо несомненно, что простолюдин, например, прекрасно видит цвета и отличает их от всего, что не есть цвет; точно так же несомненно, что он не замечает движения ни в окрашенных предметах, ни внутри своих глаз. Следовательно, цвет отнюдь не есть движение. Точно так же простолюдин прекрасно чувствует тепло и имеет настолько ясное представление о нем, что отличает его от всего, что не есть тепло; между тем, он и не думает, что при ощущении тепла фибры его руки приводятся в движение. Итак, тепло, ощущаемое человеком, не есть движение, потому что идеи тепла и движения различны, и он может иметь одну, не имея другой. Ибо нет иного основания утверждать, что круг не есть четырехугольник, кроме того, что идея круга различается от идеи четырехугольника, и можно мыслить об одном, не мысля о другом. Не требуется большого внимания для понимания того, что причина, под влиянием которой мы чувствуем ту или другую вещь, отнюдь не должна необходимо содержать эту вещь в себе. Подобно тому как нет необходимости, чтобы свет находился в моей руке для того, чтобы я видел свет, когда ударяю себя по глазам, так нет необходимости и теплу быть в огне для того, чтобы я ощущал его, когда подношу к нему свои руки, так нет необходимости и в том, чтобы все остальные чувственные свойства, ощущаемые мною, находились в предметах; достаточно, если они вызовут некоторое колебание в фибрах моего тела; достаточно, чтобы душа, которая соединена с телом, была модифицирована какимнибудь ощущением. Правда, нет никакого сходства между движениями и ощущениями; но его нет и между телом и духом; а раз природа или воля Создателя соединяет эти две субстанции, как бы они ни были противоположны по своей природе, то нечего удивляться, если между модификациями их существует соответствие. Это необходимо должно быть, чтобы они составляли обе вместе одно целое. Следует заметить, что так как назначение наших чувств служит только для сохранения нашей жизни, то наши суждения о чувственных свойствах, основывающиеся исключительно на них, представляют для нас большое благо. Для нас гораздо полезнее чувстРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 107 вовать боль и теплоту находящимися в нашем теле, чем думать, что они находятся только в предметах, причиняющих их; так как боль и теплота способны повредить нашим членам, то нам следует наперед знать, когда они подвергаются боли или теплоте, дабы иметь возможность предотвратить угрожающую опасность. www.koob.ru Но это не относится к цветам. По большей части они не могут повредить внутренней части глаза, где сосредоточиваются, а потому нам бесполезно знать, что их изображения там получаются. Эти цвета нам необходимы только для того, чтобы иметь более отчетливое представление о предметах, поэтому-то наши чувства заставляют нас приписывать их только предметам. Итак, суждения, к каким приводят нас наши чувства, очень верны, если их рассматривать по отношению к сохранению нашей жизни; но вообще они совершенно нелепы и крайне далеки от истины, как мы это отчасти уже видели и увидим еще лучше впоследствии. ГЛАВА XIII I. О природе ощущений. — II. Мы их знаем лучше, чем думаем. — III. Возражение и ответ на него. — IV. Почему мы воображаем, что не знаем ничего о своих ощущениях. — V. Ошибочно думать, что одни и те же предметы вызывают во всех людях одинаковые ощущения. — VI. Возражение и ответ на него. I. Третий акт, входящий в каждое наше ощущение, или то, что мы чувствуем, например, стоя у огня, есть модификация нашей души соответственно тому, что происходит в теле, с которым она связана. Эта модификация приятна, если происходящее в теле способно содействовать циркуляции крови и другим функциям жизни: ее обозначают неточным словом «теплота»; эта модификация тягостна и совершенно отлична от первой, если происходящее в теле способно повредить ему или обжечь его, т. е. если движения, происходящие в теле, способны порвать в нем некоторые фибры; эта модификация называется обыкновенно болью или ожогом; таковы и остальные ощущения. Однако изложим обычные воззрения на этот предмет. II. Первое заблуждение заключается в убеждении, что наши ощущения нам совершенно неизвестны. Постоянно встречается масса людей, которые много трудятся над вопросом, что такое страдание, удовольствие и другие ощущения; они не согласны с тем, что ощущения существуют только в душе и представляют собою лишь ее модификации. Правда, подобные люди достойны удивления, так как они хотят открыть то, чего они не могут не знать; ведь человек не может совершенно не знать, что такое боль, раз он ее чувствует. 108 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Человек, например, обжегший руку, очень хорошо отличает боль, ощущаемую им, от света, цвета, звука, запаха, вкуса, удовольствия и от всякой иной боли, чем та, которую он чувствует; он прекрасно отличает ее от восхищения, желания, любви; отличает от четырехугольника, круга, движения, — словом, признает ее весьма отличной от всего, что только не есть боль, ощущаемая им. И я очень хотел бы знать: каким образом этот человек, если бы он не имел никакого понятия об этой боли, мог бы знать с очевидностью и достоверностью, что чувствуемое им не будет ничем названным выше? Итак, нам некоторым образом известно то, что мы чувствуем непосредственно, когда видим цвета, или имеем какоенибудь другое ощущение; несомненно даже, что если бы мы этого не знали, то мы не знали бы и никакого чувственного предмета; ибо, очевидно, мы не могли бы отличить, например, воды от вина, если бы мы не знали, что ощущения, получаемые от одного, различаются от ощущений, получаемых от другого; то же относится ко всему, что мы познаем чувствами. III. Правда, если будут настаивать и требовать от меня, чтобы я объяснил, что же такое боль, удовольствие, цвет и т. п., то я не смогу сделать этого, как следует, словами, но отсюда еще не следует, чтобы при виде цвета или при ожоге я не знал бы, по крайней мере, что я действительно чувствую. Причина же, почему все ощущения вообще не могут быть хорошо выражены словами, как все остальное, та, что вполне зависит от воли людей обозначить идеи вещей какими им угодно именами: они могут назвать небо Ураном, Шамаим и т. д., подобно грекам и евреям; но они не в состоянии связать произвольно свои ощущения со словами, ни даже с чем бы то ни было. Они не увидят цвета, когда им говорят о нем, если не откроют глаз; они не ощутят вкуса, если не произойдет некоторого изменения в положении фибр их языка и мозга. Словом, все ощущения вообще не зависят от воли людей, и лишь Тот, Кто создал людей, поддерживает в них это взаимное соответствие между модификациями их души и модификациями их тела. Поэтому если бы кто-нибудь захотел, чтобы я дал ему представление о тепле или цвете, то я не мог бы сделать этого при помощи слов, мне нужно было бы сообщить его органам чувств те движения, которые по природе связаны с этими ощущениями; мне пришлось бы, например, подвести его к огню или показать ему картины. Вот почему слепым невозможно дать ни малейшего представления о том, что мы понимаем под красным, зеленым, желтым и т. п. Ибо, когда у слушающего нет тех же идей, как у говорящего, они не поймут друг друга; цвета же не имеют связи со звуками слов или с движением ушного нерва, а связаны с движением зрительного нерва, и, очевидно, нельзя слепых заставить представить их, потому что их зрительный нерв не может быть приведен в колебание окрашенными предметами. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 109 IV. Итак, мы имеем некоторое представление о своих ощущениях. Посмотрим теперь, отчего происходит то, что мы стараемся их познать и даже думаем, что они совершенно для нас не познаваемы. Причина этого, без сомнения, следующая. После грехопадения душа по своей наклонности стала как бы плотской. Ее пристрастие к чувственным вещам непрестанно ослабляет присущую ей связь или отношение ее к вещам умопостигаемым. Только с неудовольствием постигает она вещи, недоступные чувствам, и немедленно утомляется рассмотрением их. Она употребляет все свои усилия, чтобы вызывать в своем мозгу какие-нибудь образы, представляющие их, и с детства настолько привыкла к такого рода мышлению, что ей кажется даже невозможным познание о том, чего она не может вообразить. Между тем существует много вещей, которые не будучи материальными, не могут быть представлены разуму в образах, какова, например, наша душа со всеми своими модификациями. Наша же душа, желая представить себе свою природу и свои www.koob.ru собственные ощущения, старается составить себе вещественный образ их; она ищет себя во всех телесных существах; принимает себя то за одно, то за другое; то за воздух, то за огонь или за гармонию частей своего тела; и при таком желании найти себя среди тел и представить себе свои собственные модификации, т. е. свои ощущения, как модификации тел, неудивительно, что она заблуждается и вполне забывает о самой себе.' Стремлению души представить себе в вещественных образах свои ощущения очень способствует еще и то, что она думает, будто они находятся в телах и даже суть модификации последних, следовательно, нечто телесное и могущее быть представленным. Она полагает, что природа ее ощущений заключается не в чем ином, как в движении, причиняющем их, или в какой-нибудь другой модификации какого-нибудь тела; однако это сильно различается от того, что она чувствует, в чем нет ничего вещественного и что не может быть представлено в вещественных образах, и это-то приводит ее в недоумение и заставляет думать, что она не знает своих собственных ощущений. Что же касается тех людей, которые не делают тщетных попыток представить себе душу и модификации ее в вещественных образах и, однако, не перестают требовать, чтобы им объяснили ощущения, то им следует заметить, что ни душа, ни модификации ее не познаются посредством идей, — я беру слово «идея» в его настоящем смысле, так, как я определяю его и разъясняю в третьей книге, — но они познаются только внутренним чувством; следовательно, они, желая, чтобы им объяснили душу и ее ощущения посредством каких-нибудь идей, желают того, чего не может дать им никто из людей, потому что люди не могут научить нас, сообщая нам идеи вещей; они только могут заставить нас мыслить о тех идеях, которые мы имеем от природы. ' Вторая часть, глава седьмая. См. также Пояснения к этой же главе. 110 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Второе наше заблуждение относительно ощущений состоит в том, что мы приписываем их предметам. Оно было выяснено в главах XI и XII. V. Третье заблуждение в том, что мы думаем, будто у всех ощущения от одних и тех же предметов одинаковы. Мы думаем, например, что всем небо кажется голубым, луга — зелеными и все видимые предметы представляются такими же, какими мы видим их; то же можно сказать и о всех остальных свойствах, воспринимаемых другими чувствами. Многих даже, может быть, удивит, что я подвергаю сомнению вещи, которые они считают несомненными. Однако я смею утверждать, что они не имеют никакого основания для своего мнения, и, хотя не могу доказать им математически, что они ошибаются, все же могу доказать им, что если они и не ошибаются, то это — величайшая случайность. У меня есть даже довольно веские доводы, чтобы утверждать, что они действительно находятся в заблуждении. Для доказательства истинности утверждаемого мною следует припомнить лишь уже раньше мною доказанное, а именно: что существует большая разница между ощущениями и причинами их. Ибо из этого, вообще говоря, можно сделать следующий вывод: весьма возможно, что одинаковые движения внутренних фибр зрительного нерва не вызовут у различных лиц одних и тех же ощущений, т. е. эти лица не будут видеть одни и те же цвета, и весьма возможно, что то движение, которое у одного человека вызвало ощущение голубого цвета, у другого вызовет ощущение зеленого, у третьего — серого или даже совсем особое ощущение, которого ни у кого еще не было. Несомненно, что это возможно, и нет никакого довода в пользу обратного предположения. Однако мы согласны, что наше допущение невероятно. Гораздо правильнее думать, что Бог действует всегда одинаковым образом там, где находит установленное им соединение души и тела, правильнее думать, что Он с одинаковыми движениями внутренних мозговых фибр у различных лиц связал те же идеи и те же ощущения. Итак, пусть верно, что одни и те же движения фибр, кончающихся в мозгу, сопровождаются у всех людей одними и теми же ощущениями; но если случится, что одни и те же предметы не произведут в мозгу людей одинаковых движений, то они, следовательно, не вызовут одинаковых ощущений в их душе. Мне же теперь кажется несомненным, что раз органы чувств неодинаково устроены у всех людей, то они и не могут получать одни и те же впечатления от одних и тех же предметов. Тумаки, например, которыми угощают друг друга для потехи носильщики, способны изувечить людей слабого сложения. Один и тот же удар производит весьма различные движения, а следовательно, вызывает весьма различные ощущения у человека сильного сложения и у ребенка или у женщины слабого сложения. Итак, раз РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ ill не найдется двух человек в мире, относительно которых можно было бы утверждать, что органы чувств у них совершенно одинаковы, то нельзя утверждать, чтобы нашлись два человека, которые от одних и тех же предметов получали бы совершенно одинаковые ощущения. В этом же коренится все то поразительное разнообразие, которое мы видим в наклонностях людей. Одни очень любят музыку, другие к ней равнодушны; и даже между теми, которые любят музыку, одни любят один род ее, другие — другой, сообразно почти бесконечному разнообразию фибр слухового нерва, разнообразию в количестве крови и жизненных духов. Какая разница, например, между музыкой французской, итальянской, музыкой китайцев и других народов, а следовательно, как различен вкус у разных народов к различным родам музыки? Случается даже, что одни и те же концерты в разное время производят весьма различное впечатление; ибо когда воображение возбуждено от множества двигающихся жизненных духов, тогда гораздо приятнее слушать музыку шумную, в которой много диссонансов, чем музыку более тихую и более согласную с 'правилами и математическою точностью. Опыт это доказывает, и нетрудно указать причину этого. То же относится и к запахам. Тот, кто любит флёр д'оранж, быть может, не выносит запаха розы; другие же — обратно. www.koob.ru Что касается вкусовых ощущений, то они так же разнообразны, как и остальные ощущения. Только совершенно различные соуса, могут нравиться одинаково разным лицам или одному и тому же лицу в разное время. Один любит сладкое, другой любит кислое. Один находит вино вкусным, другой его терпеть не может; один и тот же человек в здоровом состоянии находит его вкусным, во время лихорадки находит его горьким. Однако все люди любят удовольствия; все они любят приятные ощущения; все они одинаково к ним стремятся. Следовательно, из того, что они не равно любят одни и те же предметы, уже следует, что они не получают от них одинаковых ощущений. Поэтому, если кто-нибудь говорит, что он любит сладкое, то это значит, что ощущение сладкого ему приятно; и если другой говорит, что сладкого не любит, то, в сущности, это значит, что он не имеет того ощущения, которое имел тот, кто любит сладкое. Стало быть, когда он говорит, что не любит сладкого, то это не значит, что он не любит того ощущения, какое любит другой, но значит только, что он его не имеет. Следовательно, когда говорят, что не любят сладкого, то говорят неправильно; следовало бы говорить, что не любишь сахара, меда и т. п., которых все находят сладкими и вкусными, и что не находишь в них того же вкуса, как другие, потому что фибры языка иначе устроены. Вот пример более наглядный: положим, что между двадцатью лицами у одного озябли руки, и он не знает слов, принятых во Франции для обозначения ощущений тепла и холода; у всех же 112 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ остальных, наоборот, руки очень теплые. Если — предположим, дело происходит зимою — им всем принести для мытья тепловатой воды, то те, у кого руки очень теплые, обмывая их по очереди, сказали бы: «Какая холодная вода, как неприятно», — но, когда дошла бы очередь мыться до последнего, у которого руки озябли, то он, напротив, сказал бы: «Не знаю, почему вы не любите холодной воды, что касается меня, то мне доставляет удовольствие чувствовать холод и мыться». Ясно из этого примера, что когда последний сказал бы: «Я люблю холод», — то это означало бы не что иное, как то, что он любит тепло и ощущает его в то время, когда другие чувствуют холод. Поэтому, если кто-нибудь говорит: «Я люблю все горькое и терпеть не могу сладостей», — то это значит лишь, что он не имеет одинаковых ощущений с теми, которые говорят, что они любят сладости и им противно все горькое. Итак, несомненно, что ощущение, которое приятно кому-нибудь, будет также приятно и всем тем, кто его чувствует; но одни и те же предметы не вызывают его во всех людях, по причине различного устройства их органов чувств; это в высшей степени важно и в телесном и в душевном отношении. VI. На это можно сделать только одно возражение, которое, однако, очень легко опровергнуть, именно: случается иногда, что люди, которые чрезвычайно любили известные кушанья, доходят, наконец, до отвращения к ним; или потому, что во время еды неожиданно для себя нашли в них какую-нибудь нечистоту, или потому, что заболели, покушав их не в меру, или, наконец, в силу других причин. Этим людям, скажут нам, не нравятся более те самые ощущения, которые им нравились прежде; ибо, ведь, они получают и теперь те же ощущения, когда едят эти кушанья, а между тем они им теперь неприятны. Чтобы ответить на это возражение, следует обратить внимание на то, что когда эти лица пробуют кушанья, к которым они возымели такое отвращение, то они имеют два весьма различных ощущения в одно и то же время. Они имеют ощущение того кушанья, которое едят, — это предполагается в возражении, — и у них есть еще другое ощущение, ощущение отвращения, которое вызвано, например, тем, что они живо представляют себе ту нечистоту, которую видели в пище. Причина этого лежит в том, что раз в мозгу произошли одновременно два движения, то потом уже ни одно из них не может возникнуть, не вызвав другого, по крайней мере, до тех пор, пока после первого одновременного появления их в мозгу не прошел значительный промежуток времени. Следовательно, так как приятное ощущение не возникает никогда без этого другого неприятного ощущения, и так как мы рассматриваем как одну вещь вещи, которые совершаются одновременно, то мы воображаем, что ощущение, которое некогда было приятно, перестало РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 113 быть таковым. Между тем, если бы оно оставалось все тем же, то оно необходимо должно быть всегда приятно. Стало быть, если мы воображаем, что оно перестало быть приятным, то это потому, что оно соединилось и слилось с другим ощущением, и это последнее причиняет отвращение, перевешивающее удовольствие, получаемое от первого. Труднее доказать, что цвета и некоторые другие ощущения, которые я назвал слабыми и бледными, неодинаковы у всех людей, потому что все эти ощущения так мало затрагивают душу, что нельзя решить — как это возможно при вкусовых и других более сильных и ярких ощущениях, — которые из них приятнее другого, и нельзя, таким образом, распознавать разницу в ощущениях различных лиц по удовольствию или отвращению, связанными с ними. Тем не менее те же самые основания, при посредстве которых мы доказали, что прочие ощущения неодинаковы у различных лиц, заставляют нас признать также, что подобное свойство находит место и в цветовых ощущениях. В самом деле, нельзя сомневаться в том, что у различных лиц органы зрения весьма различно устроены, так же как органы слуха и вкуса, ибо нет никакого основания предполагать, чтобы устройство зрительного нерва у всех людей было совершенно одинаково: во всех делах природы существует бесконечное разнообразие, а особенно в вещах материальных. Итак, есть вероятность думать, что цвета одних и тех же предметов не кажутся всем людям одинаковыми. Однако я думаю, что не бывает никогда или почти никогда, чтобы черное или белое казалось кому-нибудь другого цвета, чем нам, хотя бы оно и могло казаться ему не в одинаковой с нами степени белым или черным. Но, что касается средних цветов, как-то: красного, желтого и голубого, а особенно, тех, которые составлены из этих трех, — то я думаю, что очень немногие лица получают совершенно одинаковое ощущение от них. Ибо встречается иногда люди, которым известные тела кажутся, например, желтого цвета, когда они смотрят на них одним глазом, и зеленого или голубого цвета, когда они смотрят другим. Между тем, если предположить, что эти люди родились кривыми или что их глаза www.koob.ru устроены таким образом, что им кажется голубым то, что обычно называется зеленым, то они думали бы, что видят предметы, окрашенными в те же цвета, какие мы видим, потому что они всегда слышали бы слово «зеленый» в приложении к тому, что им кажется голубым. Можно было бы доказать, что одни и те же предметы не кажутся всем людям одного цвета, также и основываясь на том, что, по наблюдениям некоторых, одни и те же цвета не нравятся одинаково всем людям, тогда как, если бы ощущения, получаемые от этих предметов, были одинаковы, то они в одинаковой степени нравились бы всем людям. Но так как против этого доказательства можно сделать очень веские возражения, опирающиеся на мой ответ на 8 Разыскания истины 114 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ предыдущее возражение, то мы не считаем его настолько основательным, чтобы приводить его здесь. В самом деле, довольно редко один цвет нравится гораздо больше другого, подобно тому как одно вкусовое ощущение нравится гораздо больше другого. Причина лежит в том, что цветовые ощущения не даны нам для того, чтобы решать, пригодны или нет данные тела нам в пищу. Указателями этого последнего служат удовольствие и страдание, которые являются характерными признаками добра и зла. Предметы же, рассматриваемые только со стороны их цвета, не будут ни хороши, ни вредны для еды. Если бы предметы казались нам приятными или неприятными постольку, поскольку они были бы окрашены в тот или другой цвет, то созерцание их всегда сопровождалось бы движением жизненных духов, которое, с своей стороны, возбуждает и вызывает страсти, потому что нельзя действовать на душу, не волнуя ее. Следовательно, мы могли бы часто получать отвращение к полезным и приобретать склонность к вредным для нас вещам, поэтому не могли бы долго поддерживать своего существования. Наконец, цветовые ощущения даны нам лишь для того, чтобы отличать тела одни от других, и этой цели они достигают независимо от того, будет ли нам трава, например, казаться зеленою или красною, лишь бы тот, кому она кажется зеленою или красною, всегда видел ее, окрашенною в один и тот же цвет. Но довольно говорить об этих ощущениях; поговорим теперь о непроизвольных суждениях и о сопровождающих их произвольных суждениях. Это тот четвертый акт, смешиваемый нами с теми тремя, о которых мы только что говорили. ГЛАВА XIV I. О ложных суждениях, сопровождающих наши ощущения, которые мы не различаем от последних. — II. На чем основываются эти ложные суждения? — III. О том, что заблуждение коренится не в наших ощущениях, а только в этих суждениях. I. Мы прекрасно предвидим заранее, что только очень немногих не поразит то общее положение, которое мы утверждаем, именно: у нас нет ни одного ощущения от внешних предметов, которое не заключало бы в себе одного или нескольких ложных суждений. Мы хорошо знаем, что большинство не допускает даже, чтобы какое-либо суждение, истинное или ложное, имело место в наших ощущениях. Поэтому, удивленные новизною этого положения, эти люди, без сомнения, скажут сами себе: «Разве это возможно? я ведь не сужу, что эта стена бела, а прекрасно вижу, что она такова; я не сужу, что боль в моей руке, я ее несомненно там ощущаю; и кто РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 115 же, если только он не чувствует предметы иным образом, чем я, может сомневаться в столь достоверных вещах?» Наконец, в силу привязанности к предрассудкам детства, они пойдут еще дальше и, если не перейдут к презрению и брани по отношению к тем, кто, как они думают, держится противоположного взгляда, то, без сомнения, их можно назвать людьми терпимыми. Но зачем нам предсказывать неуспех своим воззрениям? Лучше постараться подтвердить их такими вескими доказательствами и изложить их с такою очевидностью, чтобы никто не мог сознательно напасть на них или не согласиться с ними после серьезного их исследования. Мы должны доказать, что между нашими ощущениями от внешних предметов нет ни одного, которое не содержало бы в себе какого-нибудь ложного суждения. Приступим теперь к доказательству. Как мне кажется, не подлежит спору, что наши души — даже если допустить, что они протяженны — не наполняют таких же обширных пространств, как пространства, находящиеся между нами и неподвижными звездами, также безрассудно думать, что, когда наши души видят звезды на небе, они сами находятся на небе. Невероятно, чтобы они отдалялись на тысячу шагов от своего тела, когда они видят дома, находящиеся на этом расстоянии. Итак, наша душа не выходит из тела, в котором находится, и тем не менее видит звезды там, где их нет; отсюда следует, что она видит дома и предметы вне себя. А так как звезды, которые непосредственно связаны с душою и каковые только может видеть душа, не находятся на небе, то отсюда следует, что все люди, видящие звезды на небе и затем произвольно решающие, что звезды там находятся, совершают два ложных суждения, одно из этих суждений непроизвольное, другое — произвольное. Первое будет суждением чувств, или сложным ощущением, которое возникает в нас, независимо от нас и даже вопреки нам, и ему не должно следовать в своих суждениях; 'другое свободное суждение воли, от которого можно удержаться и которого, следовательно, не должно делать, если мы хотим избежать заблуждения. II. Основанием же того мнения, будто те самые звезды, которые мы непосредственно видим, находятся вне души и на небе, служит то обстоятельство, что не во власти нашей души видеть их, когда ей вздумается; ибо она может их видеть лишь тогда, когда в ее мозгу произойдут движения, с которыми связаны от природы идеи этих предметов. А так как душа не замечает движения в своих органах, а только свои собственные ощущения, и так как она знает, что эти самые ощущения вызваны в ней не ею самою, то она и склонна думать, что они находятся вовне, в причине, возбуждающей в ней их; и она столько раз составляла подобного рода суждения, созерцая предметы, что почти не может удержаться от www.koob.ru них. Чтобы разъяснить только что сказанное мною, необходимо было бы показать всю бесполезность бесчисленного множества тех малых 116 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ существ, которые мы называем чувственными образами (especes) и идеями, которые сами по себе сущее ничто, но представляют собою все; которые мы создаем и уничтожаем по своему желанию и вообразить которые заставило нас наше невежество, с целью отдать себе отчет в вещах, нам непонятных. Следовало бы показать всю основательность воззрения тех, кто думает, что Бог есть истинный отец знания, Который один просвещает всех людей; без Него самые простые истины были бы непостижимы, и даже солнце, несмотря на весь свой блеск, не было бы видимо; это и привело меня к открытию следующей истины, кажущейся парадоксом: идеи, дающие нам представление о тварях, суть лишь совершенные образы Божий, соответствующие этим творениям и представляющие их; словом, мне нужно было бы изложить свой взгляд на природу идей и обосновать его, а затем было бы нетрудно яснее выразить только что сейчас сказанное; однако это повело бы нас слишком далеко. Все это будет объяснено лишь в третьей книге, так требует порядок. Теперь же достаточно будет привести очень наглядный и неоспоримый пример того, как многие суждения принимаются за одно и то же ощущение. Я думаю, не найдется человека, который, глядя на луну, не представлял бы ее себе на расстоянии приблизительно тысячи шагов от себя, которому она не казалась бы при восходе или закате большею по сравнению с тем, когда она стоит высоко над горизонтом; — не найдется человека, который, быть может, даже не приписывал бы просто только зрению того обстоятельства, что луна кажется ему в иных случаях больше, не допуская мысли, что к его ощущению присоединилось какое-либо суждение. Между тем не подлежит сомнению, что если бы в его ощущение не входило особого рода суждение, то он не видел бы луны так близко, как это ему кажется; кроме того, она казалась бы ему меньше во время восхода, чем при более высоком стоянии над горизонтом; ведь луна нам кажется больше при восходе лишь потому, что мы считаем ее дальше от себя в силу того непроизвольного суждения, о котором я говорил в шестой главе. Но, помимо наших непроизвольных суждений, которые можно рассматривать как сложные ощущения, почти во всех наших ощущениях встречаются еще суждения произвольные; ибо не только в силу непроизвольного суждения люди решают, например, что боль находится в их руке, но также и в силу произвольного суждения они не только ее там ощущают, они ее там мыслят; и их привычка к подобным суждениям так велика, что им стоит большого труда удержаться от них. Между тем эти суждения сами по себе ложны, хотя они нам и очень полезны для сохранения жизни; ибо наши чувства служат только нашему телу, и все произвольные суждения, согласующиеся с суждениями чувств, очень далеки от истины. Но, чтобы не обойти всех этих вещей, не дав возможности найти основания их, нужно указать, что есть два рода предметов; одни, которые наша душа видит непосредственно, и другие, которые она РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 117 познает лишь посредством первых. Например, когда я вижу восходящее солнце, я прежде всего замечаю то, которое созерцаю непосредственно; но так как я вижу это первое солнце лишь потому, что есть нечто вне меня, производящее известные движения в моих глазах и моем мозгу, то я и решаю, что это первое солнце, находящееся в моей душе, находится вовне и что оно существует.' Может, однако, случиться, что мы увидим это первое, столь тесно связанное с нашей душой, солнце в то время, когда другого не будет на горизонте или когда даже оно вообще не существует. Точно так же нам может казаться, что это первое солнце, когда то другое восходит, было больше сравнительно с тем, когда оно высоко поднялось над горизонтом; и хотя верно, что первое непосредственно созерцаемое нами солнце будет больше, когда другое восходит, отсюда, однако, еще не следует, что и то другое, на которое мы смотрим или к которому обращаем глаза, было бы в этом случае тоже больше; ибо мы видим не то собственно солнце, которое восходит, не то, на которое смотрим, потому что оно отстоит от нас на несколько миллионов миль; то же первое солнце действительно будет в этом случае больше, будет именно таким, каким мы его видим, потому что все, видимое нами непосредственно, всегда таково, каким мы его видим, и мы обманываемся лишь в своем суждении относительно того, что видимое нами непосредственно находится во внешних предметах, являющихся причиною того, что мы видим. Точно так же, когда мы видим свет, созерцая это первое солнце, непосредственно присущее нашей душе, мы не ошибаемся, думая, что мы его видим; в этом невозможно сомневаться. Но наша ошибка состоит в том, что мы хотим, не имея на то никакого основания и даже вопреки всякому основанию, чтобы этот свет, видимый нами непосредственно, принадлежал бы солнцу, которое находится вне нас. То же можно сказать и о других объектах наших чувств. IIL Если принять во внимание все сказанное нами в самом начале и в продолжении этого сочинения, то легко увидеть, что из всех актов, входящих в каждое ощущение, заблуждение имеет место лишь в наших суждениях, по которым ощущения наши относятся к внешним предметам. Во-первых, незнание того, что воздействие предметов заключается в движении некоторых из их частиц, незнание того, что движение это сообщается органам наших чувств, что представляет собою два первых акта каждого ощущения, не есть заблуждение; ибо большая разница не знать чего-либо или заблуждаться относительно этого чего-либо. Во-вторых, мы не обманываемся и в третьем акте, который и есть собственно ощущение. Когда мы чувствуем тепло, видим свет, ' Чтобы вполне понять это, надо прочесть сказанное мною о природе идей в книге третьей или же две первые беседы о метафизике. 118 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ цвета или другие предметы, то мы действительно их видим, хотя бы даже находились в состоянии безумия; ибо несомненно www.koob.ru все духовидцы видят то, что им кажется, и ошибка их заключается лишь в их суждениях, что видимое ими существует действительно вне их, потому что они видят это вовне. Последнее суждение и заключает в себе утверждение, зависящее от нашей воли, а следовательно, в нем может быть заблуждение; и мы всегда должны удерживаться от него, согласно правилу, поставленному нами в начале этой книги: «Мы никогда не должны судить о чем бы то ни было, когда можем удержаться от этого и когда очевидность и достоверность нас к этому не принуждают; это как раз имеет место в данном случае; ибо хотя сильно укоренившаяся привычка весьма склоняет нас к мысли, что наши ощущения находятся в предметах, как например тепло в огне, краски на картинах; однако мы не видим очевидного и достоверного основания, побуждающего и обязывающего нас верить этому; отсюда, злоупотребляя своею свободою и составляя подобные суждения произвольно, мы добровольно подчиняемся заблуждению». ГЛАВА XV Объяснение частных обманов зрения, которые послужат нам примером общих обманов наших чувств. Как мне кажется, мы дали полную возможность убедиться в том, что наши чувства нас обманывают относительно чувственных свойств вообще, о чем мы говорили по поводу света и цветовых ощущений, как этого требовал порядок изложения. Кажется, теперь следовало бы войти в частности и рассмотреть подробно все заблуждения, в какие вводит нас каждое из наших чувств; но мы не будем дольше останавливаться на этом, потому что после всего уже сказанного не представит труда самому сделать это, здесь же дальнейшие рассуждения по этому поводу покажутся очень скучными. Мы приведем лишь общие заблуждения, в какие вводит нас наше зрение относительно света и цвета, и мы думаем, что этого примера будет достаточно, чтобы заставить признать обманы всех остальных чувств. Посмотрим, что происходит в наших глазах и в нашей душе, когда мы смотрим в течение нескольких секунд на солнце, и в какие заблуждения мы впадаем в данном случае. Тем, кто знаком с первыми началами диоптрики и хоть немного с удивительным строением глаза, небезызвестно, что солнечные лучи преломляются в хрусталике и других влагах глаза и сосредоточиваются затем на сетчатой оболочке, или зрительном нерве, который покрывает всю заднюю стенку глаза; подобным же образом лучи солнца, пройдя через лупу или выпуклое стекло, собираются в РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 119 фокусе или зажигательной точке этого стекла, на расстоянии двух, трех или четырех дюймов от него, смотря по степени его выпуклости. Опыт говорит нам, что если в фокусе такой лупы поместить тонкий кусочек материи или черной бумаги, то солнечные лучи с такою силою действуют на эту материю или бумагу, приводят в такое колебание их частицы, что они разрываются и отделяются одни от других; словом, бумага или материя сгорает или превращается в дым и пепел.' Из этого опыта должно сделать тот вывод, что если бы зрительный нерв был черен и если бы зрачок, или отверстие ягодичной плевы, через которое входит свет в глаз, расширилось, чтобы свободно пропустить солнечные лучи, вместо того чтобы сузиться и задержать их, то с нашей ретиной произошло бы то же, что с этой материей или черной бумагой; ее фибры стали бы так сильно колебаться, что вскоре разорвались бы и сгорели. Поэтому-то большинство людей чувствуют сильную боль, если хотя с минуту посмотрят на солнце, так как они не могут хорошо закрыть отверстие зрачка, и в глаз все-таки попадет количество лучей, достаточное для того, чтобы заставить волокна зрительного нерва колебаться с большою силою, внушающей опасение, что они порвутся. Душа не имеет ни малейшего представления обо всем только что сказанном; и когда она смотрит на солнце, она не замечает ни своего зрительного нерва, ни того, что в этом нерве происходит движение; но это не есть заблуждение, а простое незнание. Первою ее ошибкою будет то, что она думает, будто боль, чувствуемая ею, находится в глазу. Если посмотреть на солнце и немедленно после того войти в очень темное место с открытыми глазами, то колебание фибр зрительного нерва, причиненное солнечными лучами, ослабляется и мало-помалу изменяется. В этом и состоит изменение, какое должно допустить в глазу. Между тем душа этого не замечает, она замечает лишь свет белый и желтый; и ее второю ошибкою будет то, что она думает, будто видимый ею свет находится в ее глазах или на ближайшей стене. Наконец, колебание фибр ретины все уменьшается и постепенно прекращается; ибо когда какое-нибудь тело было приведено в колебание, то в нем нельзя допустить никаких иных изменений, кроме уменьшения его движения; но опятьтаки не это ощущает душа в своих глазах. Она видит, что белый цвет становится оранжевым, потом переходит в красный и, наконец, в голубой. И третьим нашим заблуждением будет суждение, что в нашем глазу •или на ближайшей стене происходят изменения, которые различаются между собой не только по степени, так как цвета голубой, ' Черная бумага легко сгорает, для белой потребуется лупа большего размера или более выпуклая. 120 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ оранжевый и красный, которые мы видим, разнятся друг от друга совсем не в степени. Здесь мы привели некоторые заблуждения, в какие мы впадаем относительно света и цветов; эти заблуждения ведут нас ко многим другим, как мы объясним это в следующих главах. ГЛАВА XVI I. Обманы наших чувств служат нам общими основаниями для извлечения весьма многочисленных ложных выводов, которые, в свою очередь, служат принципами. — II. Возникновение существенных различий — III. О субстанциальных формах. — IV. О некоторых других заблуждениях схоластической философии. I. Как мне кажется, для лиц непредубежденных и способных к некоторому умственному напряжению, мы достаточно разъяснили, в чем состоят наши ощущения и те общие заблуждения, которые встречаются относительно них. Теперь следует показать, что этими общими ошибками пользовались как непреложными принципами для объяснения всего; что www.koob.ru из них вывели бесчисленное множество ложных заключений, которые также, в свою очередь, послужили основаниями для других следствий, и таким-то путем постепенно составились те мнимые науки, бессодержательные и не отвечающие действительности, которыми многие слепо увлекаются; но, подобно призракам, они оставляют в тех, кто занимается ими, лишь чувства смущения и стыда за свое увлечение; их можно сравнить с тем видом безумия, когда человек услаждает себя иллюзиями и химерами. Это следует особо пояснить примерами. Уже было сказано, что мы имеем привычку приписывать предметам наши собственные ощущения, что мы думаем, будто цвет, запах, вкус и другие чувственные свойства находятся в телах, которые мы называем окрашенными, пахучими, вкусными и т. п. Признано, что это — заблуждение. Нужно теперь показать, что мы пользуемся этой ошибкой как основанием для извлечения ложных следствий, что мы рассматриваем затем эти последние следствия как новые принципы, на которых продолжаем основывать свои умозаключения. Словом, здесь нужно показать тот путь, каким идет наш разум при исследовании некоторых частных истин, когда ложный принцип «наши ощущения принадлежат предметам» кажется ему непреложным. С целью сделать это более наглядным, возьмем какое-нибудь тело — предположим, что нужно исследовать его природу, — и посмотрим, как поступит человек, который, например, пожелал бы узнать, что такое мед и соль. Первым делом его будет рассмотреть РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 121 их цвет, запах, вкус и другие чувственные свойства; определить, какие из них принадлежат меду и какие — соли, в чем они сходятся, в чем различаются, какое отношение они могут также иметь к свойствам других тел. Сделав это и допустив непреложность принципа, что наши ощущения принадлежат объектам чувств, он будет рассуждать приблизительно следующим образом. II. Все, что я ощущаю, пробуя, разглядывая и трогая этот мед и эту соль, принадлежит им. Бесспорно же, что ощущаемое мною в меде существенно разнится от ощущаемого мною в соли. Белизна соли отличается, без сомнения, гораздо больше, чем по степени, от цвета меда; сладость меда — от острого вкуса соли, а следовательно, между медом и солью должно быть существенное различие, потому что все ощущаемое в том и другом разнится друг от друга не только по степени, но и по существу. Вот первый шаг, который сделает этот человек; ибо, без сомнения, он решит, что мед и соль существенно разнятся, основываясь лишь на существенном различии их внешних признаков, т. е. на том, что ощущения, получаемые им от меда, существенно разнятся от ощущений, получаемых от соли; он ведь судит только по впечатлению, какое они производят на чувство. Затем он смотрит на свой вывод как на новый принцип, из которого делает другие выводы таким же путем. III. Итак, раз мед и соль и другие тела природы существенно разнятся одни от других, то, значит, те, которые уверяют, что все различие, существующее между этими телами, заключается не в чем ином, как в различной конфигурации частиц, составляющих их, жестоко ошибаются. Ибо фигура не имеет существенного значения для различных тел, и потому, хотя бы и изменилась фигура тех маленьких частиц, из которых, как воображают, состоит мед, мед останется всегда медом, даже и в том случае, если его частицы примут форму частиц соли. Итак, необходимо должна существовать какая-нибудь субстанция, которая, соединяясь с первоматерией, общей всем различным телам, является причиною существенного различия одних тел от других. Вот второй шаг, который сделает этот человек, и вот счастливое изобретение субстанциальных форм, этих многочисленных субстанций, которые производят все, что мы видим в природе, хотя они существуют лишь в воображении нашего философа. Но посмотрим, какими свойствами щедро наградит он это создание своего воображения, потому что, без сомнения, он отнимет у всех других субстанций самые существенные их свойства, чтобы придать их ему. IV. Продолжаем. Так как в каждом теле природы есть две субстанции, составляющие его: одна, общая и меду и соли и всем остальным телам, и другая, являющаяся причиною того, что мед есть мед, а соль есть соль, и все другие тела суть то, что они суть, то, значит, первая субстанция — материя, не заключая в себе противоположности и будучи способна принимать какие угодно формы, 122 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ должна быть лишена силы и деятельности, потому что ей нет нужды чему-либо противодействовать. Что же касается других субстанций, субстанциальных форм, то они должны обладать свойствами и силами для своей защиты. Они должны быть всегда на страже, чтобы не быть застигнутыми внезапно; они должны постоянно заботиться о сохранении себя, должны стараться распространить свою власть и на соседние вещества и расширить, насколько это возможно, свою область, потому что, если они будут бессильны или недостаточно деятельны, то другие формы овладеют ими и их уничтожат. Итак, они должны всегда бороться, должны питать непримиримую вражду к чуждым формам, которые только и стремятся их уничтожить. Если же случится одной форме завладеть материей другой, например если форма трупа овладеет телом собаки, то эта последняя форма не должна удовольствоваться тем, что она уничтожит форму собаки; ее ненависть может удовлетвориться лишь полным разрушением всех свойств ее противницы. Тотчас шерсть трупа должна стать так бела, как у молодой твари; его кровь должна стать красною, самого чистого красного цвета; в теле должны проявиться все свойства, присущие их обладательнице; и они должны защищать ее, соответственно той небольшой силе, какою обладают свойства мертвого тела, в свою очередь, долженствующие вскоре погибнуть. Но так как нельзя вечно бороться и все нуждается в покое, то, без сомнения, огню, например, необходимо иметь свой центр, куда он всегда стремится в силу своей легкости и природного влечения, чтобы найти покой, не жечь более, даже отрешиться от своего жара, www.koob.ru который здесь на земле ему был нужен лишь для самозащиты. Вот небольшая доля тех следствий, которые извлекают из этого последнего принципа, принципа существования субстанциальных форм; — следствий, которые мы заставили нашего философа вывести слишком свободно; обыкновенно же другие говорят то же самое, только более серьезно, Еще бесчисленное множество других следствий постоянно выводят отсюда многие философы, сообразуясь со своим настроением, со своими наклонностями, сообразно бедности или богатству своего воображения; ибо лишь этим они различаются друг от друга. Мы не останавливаемся здесь на опровержении всех этих химерических субстанций; другие лица достаточно исследовали их. Они достаточно показали, что никогда не было в природе субстанциальных форм, что допущение последних ведет лишь к многочисленным ложным, смешным и даже противоречивым заключениям. Мы удовольствуемся указанием возникновения их в разуме человеческом, указанием, что своим значением в настоящее время они обязаны общему всем людям предрассудку, по которому ощущения находятся в ощущаемых предметах.* Ибо если обдумать с некоторым вниманием сказанное нами относительно того, что для поддержания своей I Гл. 10, отд. V. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 123 жизни нам необходимо иметь существенно различающиеся ощущения, — хотя бы впечатления, производимые предметами на наше тело, различались между собою весьма незначительно, — то вполне разъяснится, что совершенно ошибочно из большого различия между ощущениями заключать о подобном же различии между объектами наших чувств. Но я должен сказать, между прочим, что ничего нельзя возразить против терминов: формы и существенные различия. Мед, без сомнения, есть мед по своей форме, и в этом он существенно различается от соли; но эта форма или существенное различие заключается лишь в различной конфигурации его частиц. Эта разница в конфигурации и есть причина того, что мед есть мед, а соль есть соль; и хотя для материи конфигурация частиц меда и соли, а следовательно, и форма меда или соли, является случайной, однако можно сказать, что мед или соль необходимо должны иметь определенную конфигурацию частиц, чтобы быть тем, что они суть; подобным же образом ощущения холода, жара, удовольствия и страдания не имеют существенного значения для души вообще, но лишь для души, чувствующей их, потому что эти ощущения предназначены для того, чтобы заставить ее чувствовать жар, холод, удовольствие и страдание. ГЛАВА XVII I. Другой, взятый из морали пример, который показывает, что наши чувства нам доставляют одни ложные блага. — II. Один только Бог есть наше благо. — III. Корень заблуждений эпикурейцев и стоиков. Мне кажется, приведенные доводы довольно ясно показывают, что предрассудок, по которому наши ощущения находятся в предметах, является основанием многочисленных заблуждений в физике. Теперь следует еще привести другие примеры, взятые из морали; в этой области данный предрассудок, соединяясь с другим, по которому объекты наших чувств суть действительные причины наших ощущений, является также весьма опасным. I. На всяком шагу можно встретить в мире людей, привязанных к чувственным благам: одни любят музыку, другие — хорошо поесть, третьи, наконец, чувствуют влечение к другим вещам. Приблизительно следующим образом должны были они рассуждать, дабы убедить себя, что все эти предметы суть блага. Все приятные вкусовые ощущения, которые мы ищем в пиршествах, эти звуки, ласкающие ухо, и тому подобные удовольствия, которые мы ощущаем в других случаях, без сомнения, заключаются в чувственных предметах, или, по крайней мере, под влиянием этих предметов мы чувствуем их и 124 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ только через посредство последних можем наслаждаться ими. Невозможно также сомневаться в том, что удовольствие — хорошо, а страдание — дурно; в этом мы внутренне убеждены; а следовательно, предметы нашей привязанности суть блага весьма действительные, к которым мы должны стремиться, чтобы быть счастливыми. Таково наше обычное рассуждение, которое мы делаем, по большей части даже почти не замечая его. Итак, думая, что наши ощущения находятся в предметах или же что предметы сами по себе могут нас заставить их ощущать, мы рассматриваем в качестве наших благ вещи, над которыми стоим неизмеримо выше и которые, самое большее, могут воздействовать на наши тела и вызывать некоторые движения в их фибрах; но они никогда не могут ни воздействовать на наши души, ни заставить нас чувствовать удовольствие или страдание.' II. Конечно, раз душа наша не воздействует на самую себя под влиянием изменений, происходящих в ее теле, то лишь одному Богу может принадлежать эта власть; и раз не она сама причиняет себе удовольствие или страдание сообразно различным колебаниям фибр ее тела, что кажется наиболее вероятным, потому что она чувствует удовольствие и страдание независимо от своего согласия на это, то я не знаю, какая иная воля, кроме воли Творца природы, могла бы быть столь могущественна, чтобы заставить душу чувствовать их. В самом деле, лишь один Господь составляет наше истинное благо. Он один может даровать нам все те радости, какие нам доступны. Он предназначил, чтобы мы находили их в познании Его и любви к Нему; и те удовольствия, которые Он связал с движениями, происходящими в нашем теле, дабы мы заботились о сохранении его, крайне малы, слабы и кратковременны, хотя в том состоянии, в какое привел нас грех, мы как бы стали рабами их. Но те радости, которые дает Господь избранным своим на небесах, бесконечно превзойдут эти удовольствия, потому что Он создал нас для того, чтобы мы познавали и любили Его. Ибо, наконец, и порядок вещей требует, чтобы мы чувствовали наибольшие удовольствия, когда обладаем наибольшими благами, а так как Господь неизмеримо выше всего, то и удовольствие тех, кто обретет Его, конечно, превзойдет все другие удовольствия. www.koob.ru III. Только что сказанное нами о причине наших заблуждений относительно блага дает возможность понять ложность воззрений стоиков и эпикурейцев на высшее благо. Эпикурейцы полагали его в удовольствии, и так как удовольствие в такой же степени дается пороком, как и добродетелью, и даже обыкновенно скорее первым, чем вторым, то и установился взгляд, что они дозволяли себе всякого рода наслаждения. Главная причина их заблуждения заключается, во-первых, в ложном положении, что объекты их чувств содержат нечто приятное I Я объясню в последней книге, в каком смысле предметы действуют на тело. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 125 или что они — действительные причины удовольствий, ощущаемых ими; во-вторых, во внутреннем убеждении, что удовольствие есть благо для них, по крайней мере в то время, когда они наслаждаются им; поэтому-то они и предавались всем страстям, если не опасались, что это может повлечь за собой какие-нибудь неприятные последствия. Между тем они должны были бы рассудить, что удовольствие, обретаемое в чувственных вещах, не может содержаться в этих вещах ни как в своих действительных причинах, ни каким бы то иным образом, а следовательно, чувственные блага не могут быть благами по отношению к нашей душе и т. д., как мы это уже объяснили. Стоики, убежденные напротив, что чувственные удовольствия даются лишь в теле и ради тела и что душа должна иметь свое особое благо, полагали счастье в добродетели. Источник их заблуждения коренится в том, что они думали, будто чувственные удовольствия и страдания не находятся в душе, а только в теле; и это ложное положение служило им затем основанием для других ложных заключений, как-то: страдание не есть зло, удовольствие не есть благо; удовольствия чувств не блага сами по себе; они общи и людям, и животным и т. д. Легко, однако, видеть, что если эпикурейцы и стоики ошибались во многом, то кое в чем они были правы. Ибо счастье блаженных состоит лишь в совершенной добродетели, т. е. в познании Бога и любви к Нему и в той тихой радости, которая всегда связана с ними. Итак, заметим же хорошенько, что внешние предметы не заключают в себе ничего ни приятного, ни неприятного, что они не являются причинами наших удовольствий, что мы не имеем основания ни страшиться, ни любить их; одного лишь Бога должно страшиться и должно любить, так как Он один настолько могуществен, что может нас покарать и вознаградить, заставить нас чувствовать удовольствие или страдание; наконец, лишь в одном Боге и лишь от» Бога должны мы надеяться получить удовольствия, к которым влечет нас столь сильное, столь естественное и праведное стремление. ГЛАВА XVIII I. Наши чувства вводят нас в заблуждение даже относительно таких вещей, которые не принадлежат к чувственным. — II. Пример, взятый из разговора людей. — III. Не следует придавать значения внешности. Наши чувства обманывают нас не только относительно чувственных предметов, как-то: света, цветов и других чувственных свойств; — они обольщают нас даже в предметах, которые не 126 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ подлежат им, мешая нам рассматривать последние с тем вниманием, какое необходимо для основательного суждения. Это явление заслуживает некоторого объяснения. Серьезное и глубокое стремление разума получить ясные и отчетливые идеи о предметах безусловно необходимо, если мы хотим узнать, что такое предметы сами по себе. Ибо как невозможно познать красоты какого-нибудь художественного произведения, не открыв глаза и не смотря на него со вниманием, так и разум не может познать с очевидностью большую часть вещей и взаимных отношений их друг к другу, если он не будет рассматривать их со вниманием. Несомненно же, что ничто так не отвлекает наше внимание от глубокого рассмотрения предметов, лишая возможности получить о них ясные и отчетливые идеи, как наши собственные чувства, а следовательно, ничто нас так не удаляет от истины и не повергает вслед затем в заблуждение. Для полного понимания этой истины необходимо знать, что три рода познания души, именно: чувство, воображение и разум — не затрагивают душу одинаково, а следовательно, она и не уделяет одинакового внимания тому, что познает посредством их; ибо она внимательно относится к тому, что ее сильно затрагивает, и весьма слабо реагирует на то, что на нее незначительно действует. То, что душа воспринимает чувствами, ее сильно затрагивает и чрезвычайно привлекает к себе; то, что она познает воображением, затрагивает ее гораздо меньше; то же, что душа получает через рассудок, т. е. я хочу сказать, что она познает чрез самою себя или независимо от чувств и воображения, почти не пробуждает ее. Ни для кого не представляет сомнения, что самое незначительное страдание более обращает на себя разум и сильнее привлекает его внимание, чем размышление над предметом несравненно большей важности. Причина кроется в том, что чувства представляют нам предметы как бы присутствующими, а воображение представляет их лишь как бы отсутствующими. Но понятно, что из нескольких благ или нескольких зол, предложенных душе, те затрагивают ее больше и заставляют внимательнее относиться к себе, которые находятся налицо, а не те, которые отсутствуют, потому что душе необходимо быстро решить, что она должна делать в данном случае. Поэтому-то она гораздо более займется простым уколом, чем самыми возвышенными умозрениями, и мирские радости и горести производят на нее впечатление более сильное, чем ужасные мучения и бесконечные радости будущей жизни. Итак, чувства заставляют душу слишком много обращать внимания на то, что они представляют ей. Но так как душа ограничена и не может ясно созерцать много вещей разом, то она и не в состоянии отчетливо воспринимать идеи рассудка в то время, когда и чувства представляют ей что-нибудь для рассмотрения. Она отвлекается от ясных и www.koob.ru отчетливых идей рассудка, которые, однако, могут РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 127 ей открыть истину вещей самих по себе, и обращается исключительно к смутным идеям чувств, ее сильно привлекающим, но представляющим ей вещи не сообразно тому, что они суть сами по себе, а только сообразно их отношению к ее телу. П. Если, например, кто-нибудь хочет высказать какую-нибудь истину, ему придется прибегнуть к речи, придется выражать свои чувства и внутренние побуждения движениями и жестами. Душа же не может одновременно воспринимать отчетливо несколько вещей. Поэтому, уделяя всегда большое внимание тому, что говорят ей чувства, она почти не рассматривает суждения, которые выслушивает. Она придает гораздо больше значения чувственному удовольствию, получаемому от мерных периодов, от соответствия жестов со словами, от приятного выражения лица — словом, от наружности и манеры говорящего. Между тем, выслушав, она хочет судить — таково обыкновение. Отсюда ее суждения должны быть различны, сообразно различным впечатлениям, воспринятым чувствами. Если, например, говорящий выражается свободно, сохраняет приятный размер в периодах своей речи, если он производит впечатление порядочного и умного человека, если это — человек, занимающий высокое положение, и его сопровождает целая свита, если он говорит с достоинством и важностью, и его слушают молча и с почтением; если он пользуется некоторою известностью и имеет связи с знаменитостями; наконец, если он имеет счастье нравиться или внушать уважение к себе, — то все, что бы он ни сказал, будет казаться справедливым, всему будет придано значение, даже его воротничку и манжетам. Но если к несчастью, он обладает противоположными качествами, то, как бы он основательно ни доказывал чегонибудь, он никогда не убедит в этом; хотя бы он говорил самые прекрасные вещи в мире, они пройдут незамеченными. Раз внимание слушателей обращено только на то, что затрагивает чувства, то неудовольствие при виде человека, имеющего жалкую фигуру, всецело овладеет ими и помешает Серьезно отнестись к его мыслям. Грязный и потертый воротничок заставит их презирать и обладателя его и все, что исходит от него; его же манера говорить, манера, свойственная философу и мечтателю, заставит их счесть за пустые мечтания и нелепости высокие и прекрасные, недоступные толпе истины. Вот каковы суждения людей; они судят об истине, полагаясь на свои глаза и уши,, а не на разум. Даже относительно тех вещей, которые зависят лишь от разума, они придают значение только приятной внешности и почти никогда не обнаруживают глубокого и серьезного отношения к исследованию истины. III. Между тем, что может быть несправедливее суждения о вещах лишь по внешности и пренебрежения истиною, раз она не прикрашена тем, что нравится нам и тешит наши чувства? Философы и люди, гордящиеся своим умом, должны считать постыдным Для себя добиваться приятной внешней формы выражения с большим 128 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ старанием, чем самой истины, и сосредоточивать свое внимание не на сущности вещей, а на пустых словах. Толпу людскую подкупают только равномерные периоды, образные выражения и движения, возбуждающие страсти. Omnia enim stolidi magis admirantur, amantque, Inversis quae sub verbis latitantia cernunt; 1 Veraque constituunt, quae belle tangere possunt Aures, et lepido quae sunt fucata sonore. Но люди разумные стараются не поддаваться этим завлекающим и сильно действующим на чувства способам выражения. Правда, их так же, как и других людей, волнуют чувства, потому что они также люди, но они презирают то, что говорят им чувства. Они следуют славному примеру судей Ареопага, которые строго запрещали своим адвокатам прибегать к фигурным выражениям и выслушивали их в темноте из опасения, чтобы украшения их речи и красота их жестов не внушили бы им чего-нибудь противного истине и справедливости и чтобы они могли всецело заняться рассмотрением основательности их доводов. ГЛАВА XIX Два других примера. — I. Первый — пример наших заблуждений относительно природы тел. — II. Второй — пример заблуждений относительно свойств этих самых тел. Несомненно, первая причина большинства наших заблуждений — та, что душа наша чересчур внимательно относится ко всему, что ей дается при посредстве чувств, и пренебрегает вещами, которые представляет ей рассудок. В целях подтверждения этого мы уже привели пример, имеющий весьма большое значение для -морали, взятый из жизни людей; приведем теперь еще другие, взятые из сферы отношений к природе: их для физики, безусловно, необходимо заметить. I. Одно из главных заблуждений в физике состоит в том, что люди воображают, будто в телах, доступных нашим чувствам, гораздо больше вещества, чем в телах, почти недоступных им. Большинство людей думает, что гораздо больше материи в золоте и свинце, чем в воздухе и воде; и даже дети, которые при посредстве чувств не наблюдают действий воздуха, обыкновенно воображают, что это — что-то не реальное. Золото и свинец весьма тяжелы, тверды и способны вызывать в нас сильные ощущения; вода и воздух, наоборот, почти неощутимы. ' Лукреций. О природе вещей. Кн. 1. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 129 Из этого люди заключают, что первые гораздо реальнее вторых или что кубический фут золота содержит больше вещества, чем кубический фут воздуха. Они судят о сущности вещей по тому чувственному впечатлению, которое нас всегда обманывает, и пренебрегают ясными и отчетливыми, никогда нас не обманывающими идеями разума: чувственное ведь нас затрагивает и обращает на себя внимание, а умопостигаемое наводит на нас лишь сон. Эти только что указанные ложные www.koob.ru суждения относятся к субстанции тел; но вот и другие, касающиеся свойств самих тел. II. Почти всегда люди решают, что предметы, вызывающие в них более приятные ощущения, будут самыми совершенными и самыми чистыми, хотя при этом они не только не знают, в чем состоит совершенство и чистота материи, но даже и нисколько не заботятся дать себе отчет в этом. Они говорят, например, что грязь нечиста, а прозрачная вода очень чиста. Но верблюды, любящие мутную воду, и те животные, которые любят грязь, не разделили бы их взгляда. Правда, это — животные, но ведь и люди, любящие внутренности бекаса или экскременты каменной куницы (fouine) не утверждают, что это — нечистота, хотя они и выражаются подобным образом про все, что выделяют другие животные. Наконец, мускус и амбра обыкновенно ценятся всеми людьми, даже теми, которые думают, что это не что иное, как экскременты. Несомненно, люди судят о совершенстве и чистоте материи лишь на основании своих чувств; следовательно, так как чувства у них не одинаковы, как это достаточно было показано, они должны судить весьма различно о совершенстве и чистоте материи. Поэтому книги, которые трактуют о мнимых совершенствах, приписываемых ими известным телам, неизбежно переполнены разнообразием странных и нелепых заблуждений, ибо рассуждения, содержащиеся в них, опираются исключительно на ложные, сбивчивые и неправильные идеи наших чувств. Философы не должны называть материю чистою или нечистою, если они не знают, что, собственно, нужно понимать под этими словами: «чистый» и «нечистый»; ибо не должно говорить, когда не отдаешь себе отчета в том, о чем говоришь, т. е. когда не имеешь ясных и отчетливых идей, соответствующих употребляемым терминам. Ежели бы они установили ясные и отчетливые идеи для этих двух слов, то они увидали бы, что считаемое ими чистым, часто оказывалось бы весьма нечистым, и наоборот. Например, если бы они признали наиболее чистым и совершенным то вещество, части которого легко отделяются друг от друга и обладают подвижностью, тогда золото, серебро и драгоценные камни оказались бы телами крайне несовершенными, а самыми совершенными, напротив, оказались бы огонь и воздух. Когда мясо начало бы портиться и издавать зловоние, тогда, значит, оно, согласно этому взгляду, становилось бы совершеннее, и, следоваУ Разыск&ния истины 130 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ тельно, вонючая падаль была бы телом более совершенным, чем обыкновенное мясо. Если бы, обратно, они признали самыми совершенными те тела, части которых крупны, тверды и малоподвижны, то земля была бы совершеннее золота, а воздух и огонь были бы телами наименее совершенными. Если не хотят соединять с терминами «чистое» и «нечистое» те отчетливые идеи, о которых я только что говорил, то можно взять вместо них другие определения. Но если определять эти слова только чувственными понятиями (notions sensibles), то мы вечно будем все вещи смешивать друг с другом, потому что мы никогда этим путем не установим значения терминов, обозначающих их. Все люди, как это было уже доказано, получают весьма различные ощущения от одних и тех же предметов, следовательно, нельзя определять эти предметы по ощущениям, которые получаешь от них, если хочешь быть понятым и избежать вечной путаницы. Но, в сущности, я не могу признать, чтобы существовала такая материя — пусть это будет та, из которой состоят небеса, — которая была бы совершеннее других. Всякой материи, кажется, свойственны только фигуры и движения, и для нее безразлично, будут ли эти фигуры и движения правильны или неправильны. Рассудок не говорит нам, чтобы солнце было совершеннее и светлее грязи, чтобы красавицы наших романов и наших поэтических произведений имели какоенибудь преимущество перед совершенно разложившимися трупами. Это говорят нам наши лживые и обманчивые чувства. Пусть подобные речи приводят в негодование; все насмешки и крики покажутся жалкими и забавными тем, кто внимательно рассмотрит приведенные доводы. Тот, кто умеет только чувствовать, думает, что солнце изобилует светом; но тот, кто умеет и чувствовать и рассуждать, этого не подумает, если только он умеет рассуждать так же хорошо, как чувствовать. Мы вполне убеждены, что даже те, которые более всего считаются с показаниями своих чувств, усвоят наше воззрение, если обсудят хорошенько только что сказанное. Но они слишком сильно любят иллюзии своих чувств, они слишком долго подчинялись их предрассудкам, их душа настолько забыла себя, что не в состоянии уже приписать себе все те совершенства, которыми она наделяет тела. Но не для подобных людей говорим мы; мы не заботимся об их одобрении и уважении: они не хотят слушать, значит, не могут и судить. Достаточно, что мы защищаем истину и получим одобрение тех, кто серьезно трудится над искоренением заблуждений своих чувств и стремится пользоваться показаниями разума. Мы просим их лишь обдумать все эти мысли с всевозможным вниманием и произнести свое суждение: осудить их или одобрить. Мы подчиняемся их приговору, потому что их размышление дает им над нашими мыслями право, так сказать, жизни и смерти, — право, которое оспаривать у них было бы несправедливо. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 131 ГЛАВА XX Заключение первой книги. — I. Наши чувства нам даны лишь ради нашего тела. — II. Должно сомневаться в том, что они говорят нам. — III. Истинное сомнение не так-то легко. Как мне кажется, мы достаточно разъяснили общие заблуждения, в какие вводят нас наши чувства, как относительно их собственных объектов, так и относительно вещей, которые могут быть познаны только рассудком; и я не думаю, чтобы между нашими заблуждениями, в какие мы впадаем, следуя показанию чувств, нашлось бы хоть одно, которое не коренилось бы в вещах, нами указанных; — это станет ясно каждому, кто хоть немного подумает над этим. I. Мы видели также, что наши чувства очень верны и точны, когда они говорят нам об отношениях, какие имеют все www.koob.ru окружающие тела к нашему телу, но они не могут сказать нам, что такое эти тела сами в себе, поэтому пользоваться чувствами и должно только в интересах сохранения здоровья и жизни; когда же они стремятся стать так высоко, чтобы подчинить себе разум, они заслуживают полного презрения. Вот самое главное, что следует удержать из всей первой книги. Должно усвоить себе, что наши чувства нам даны лишь для поддержания нашего существования; нужно утвердиться в этой мысли, а чтобы избавиться от невежества, в какое мы погружены, должно искать иных путей, не тех, которые они нам предлагают. II. Если найдутся лица, которых все сказанное до сих пор в последних положениях еще не убедило, — а их, без сомнения, будет немало, — то от них мы требуем еще меньшего. Достаточно, Сели они станут несколько недоверчивее относиться к своим чувствам; и если они не могут совершенно отрешиться от их показаний, как ложных и сбивчивых, то мы только просим их постоянно подвергать серьезному сомнению полную истинность этих показаний. Действительно, мне кажется, сказанного нами достаточно, чтобы заронить, по крайней мере, некоторое сомнение в разумных людях, а следовательно, чтобы побудить их пользоваться своею свободою иначе, чем они это делали до сих пор; ибо раз они хоть несколько усомнятся в истинности показаний своих чувств, то им будет легче удержаться от признания правильности этих показаний, и таким образом легче удержаться от заблуждений, в какие они впадали до сих пор; особенно в том случае, если они будут помнить правило, указанное в начале этого трактата, именно: «Никогда не должно соглашаться ни с чем, кроме того, что вполне очевидно и с чем нельзя не согласиться, не признав с полною очевидностью, что не дать согласия в данном случае было бы злоупотреблением своею свободою». 132 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ III. Наконец, пусть не думают, что научиться сомневаться мало способствует движению вперед. Сомнение, проистекающее из разума и рассудка, не так-то просто, как это кажется; ибо — нужно прибавить — сомнение сомнению рознь. Сомневаются в силу увлечения и грубости, ослепления и злобы; наконец, по прихоти или потому, что хотят сомневаться. Но сомневаются также в силу благоразумия, недоверия, мудрости и проницательности. Сомнение академиков и атеистов — первого рода; истинных философов — второго; первое сомнение есть сомнение тьмы, из которого не выйдешь к свету, но которое всегда удаляет от него; второе сомнение рождается от света и, в свою очередь, помогает некоторым образом найти его. Лица, подверженные сомнению первого рода, не понимают, что значит сомневаться разумно; они осмеивают г-на Декарта за то, что он учит сомневаться в первом из своих метафизических рассуждений, потому что им кажется, что можно сомневаться лишь из каприза и что достаточно признать вообще слепоту нашей природы, немощность нашего разума, необходимость тщательно заботиться об искоренении его предрассудков и т. п. Они думают, этого достаточно, чтобы больше не прельщаться своими чувствами, больше уже не обманываться совершенно. Но недостаточно сказать, что разум бессилен; должно ему дать почувствовать его слабости. Недостаточно сказать, что ему свойственно заблуждаться; нужно ему показать, в чем состоят его заблуждения. К исполнению этой задачи мы и приступили в этой первой книге, объясняя природу и обманы наших чувств; и дальше мы будем преследовать ту же цель, объясняя во второй книге природу и ошибки нашего воображения. Книга вторая О ВООБРАЖЕНИИ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА I I. Общее понятие о воображении. — II. Воображение заключает в себе две способности, одну активную и другую пассивную. — III. Общая причина изменений, происходящих в воображении людей, и основная идея этой второй книга. В предыдущей книге мы говорили о чувствах. Мы старались объяснить природу их и точно указать, как должно пользоваться ими; мы нашли главные и самые общие заблуждения, в какие нас вводят .чувства, и старались ограничить эту их склонность вводить нас в заблуждения, по крайней мере, настолько, чтобы, пользуясь ими в указанных нами для них границах, можно было с уверенностью и без опасения полагаться на них. Здесь же, во второй книге, мы будем говорить о воображении — этого требует от нас естественный порядок, ибо сходство между чувствами и воображением так велико, что их нельзя разделять, — в дальнейшем даже будет показано, что эти две способности различаются между собою только по степени. План этой второй книги следующий. Она разделяется на три части. В первой излагаются физические причины, побуждающие воображение к ошибкам и искажениям истины; во второй сводятся к этим причинам самые общие заблуждения воображения; говорится также о тех причинах этих заблуждений, которые можно назвать моральными; наконец, в третьей говорится о поразительном действии людей с сильным воображением на других. Если большая часть того, что заключается в этом нашем рассуждении о воображении, не настолько нова, как вышесказанное при объяснении обманов чувств, то она, однако, не менее полезна. Хотя образованные лица и достаточно знакомы с заблуждениями и даже причинами тех заблуждений, о которых я говорю, но очень немногие из них в достаточной мере размышляли над ними. Я не имею намерения поучать всех, я поучаю незнающих и только предостерегаю остальных, или, вернее, я стараюсь здесь поучаться сам и предостеречь самого себя. I. Мы сказали в первой книге, что наши органы чувств состоят из тонких волокон, один конец которых находится во внешних 136 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ www.koob.ru частях тела и в коже, а другой — в мозгу. Эти тонкие волокна могут быть приведены в движение двояким образом: или движение начинается с тех концов, которые находятся в мозгу, или с тех, которыми волокна заканчиваются снаружи. Колебание этих волокон не может передаться мозгу без того, чтобы душа не восприняла чего-нибудь; если колебание вызвано раздражением, производимым предметами на внешнюю поверхность наших нервов, и если оно сообщится мозгу, тогда душа ощущает и непроизвольно заключает, что ощущаемое ею, находится вне ее, т. е. она воспринимает предмет как находящийся налицо. Но, если в колебание приводятся только внутренние волокна или движением жизненных духов, или каким-нибудь иным образом, тогда душа воображает и непроизвольно заключает, что воображаемое ею находится не вовне, но в мозгу, т. е. она воспринимает предмет как отсутствующий. Вот в этом-то и состоит различие между способностями чувствования и воображения. Следует далее заметить, что раздражение, получаемое от предметов, приводит мозговые фибры в более сильное колебание, чем движение жизненных духов; вот почему на душу гораздо сильнее действуют внешние предметы, которые поэтому она воспринимает как находящиеся налицо и которые считает способными заставить ее чувствовать удовольствие или страдание, они действуют гораздо сильнее, чем движения жизненных духов. Однако иногда случается, что у некоторых людей, у которых жизненные духи находятся в сильном возбуждении вследствие долгого поста, продолжительной бессонницы, горячечного состояния или сильной страсти, эти последние приводят внутренние мозговые фибры в колебание с такою же силою, как и внешние предметы; так что эти люди ощущают то, что они должны были бы только воображать, и им кажется, что перед ними находятся те предметы, которые существуют лишь в их воображении. Это вполне доказывает, что чувства и воображение по отношению к тому, что происходит в теле, разнятся лишь в степени, как я это и утверждал. Но, чтобы дать более ясное и определенное понятие о воображении, следует указать, что всякий раз, как происходит изменение в той части мозга, где заканчиваются нервы, происходит также изменение в душе; т. е., как это было уже нами объяснено, если в этой части мозга произойдет какое-нибудь движение, изменяющее. расположение ее фибр, то в душе также произойдет какое-нибудь новое восприятие; она необходимо почувствует или вообразит что-нибудь новое; и вообще душа никогда не может ни почувствовать, ни вообразить чего-нибудь, если не произойдет изменения в фибрах указанной нами части мозга. Поэтому способность воображать, или воображение, есть не что иное, как свойственная душе способность создавать образы предметов, производя изменение в фибрах той части мозга, которую можно назвать главною, потому что она соответствует всем частям нашего РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 137 тела и потому что она и есть непосредственно местопребывание нашей души, если можно так выразиться. II. Отсюда ясно, что эта способность души создавать образы заключает в себе две стороны: одна зависит от самой души, а другая — от тела. Первая есть действие и повеление воли; вторая — подчинение ей жизненных духов, через движение которых возникают эти образы, и мозговых фибр, на которых эти образы должны запечатлеться. В этом сочинении воображением мы называем безразлично и ту и другую сторону, а не различаем их при помощи слов «активная» и «пассивная», которые можно было бы употребить для обозначения их, потому что самый смысл речи указывает достаточно, о чем говорится: об активном ли воображении души или о пассивном воображении тела. Мы не определяем также в точности, какая часть будет тою главною, о которой только что говорилось: во-первых, потому что мы это считаем довольно бесполезным; во-вторых, потому что это весьма недостоверно; наконец, если бы даже мы были вполне уверены в том, какая часть будет главною, мы сочли бы за лучшее ничего не говорить, раз не можем убедить других, доказывать же это здесь неуместно. Итак, будут ли, согласно воззрению Увилиса (Uvilis), два небольших тела, которые он называет corpora striata, местопребыванием здравого смысла; служат ли извилины мозга хранилищем чувственных образов памяти; служит ли мозолистое (calleux) тело местопребыванием воображения; будет ли, как думает Фернель (Fernel), тонкая мозговая оболочка (pie-mere), которая покрывает вещество мозга, или мозговая железка (glande pineale) г-на Декарта, или, наконец, какая-нибудь другая часть, неизвестная до сих пор, местом, где душа выполняет свои главные функции, — для нас это не представляет большого значения. Достаточно, что есть эта главная часть; даже существование .этой последней, безусловно, необходимо так же, кдк необходимо сохраняет свою силу и основоположение системы г-на Декарта. Ибо «следует сказать, что, если бы даже он ошибся, что весьма .вероятно, утверждая, будто непосредственное местопребывание души находится в мозговой железке, это, однако, не может поколебать основания его системы, которая всегда будет в высшей степени полезна, как всякая истинная система, для расширения нашего знания о человеке. III. Если воображение состоит не в чем ином, как в способности души создавать образы предметов, оттискивая их, так сказать, в фибрах своего мозга, то чем больше и отчетливее будут отпечатки (vestiges) жизненных духов, служащие штрихами этих образов, тем ярче и отчетливее вообразит душа эти предметы. Подобно тому как ширина, глубина и отчетливость какой-нибудь гравюры зависят от силы, с какою действует резец, и оттого, как поддается ему медь, — так и глубина и отчетливость отпечатков воображения зависят от силы, с какою движутся жизненные духи, и от устройства мозговых 138 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ фибр; к разнообразию, существующему между жизненными духами и устройством мозговых фибр, и сводится почти вся та громадная разница, какую мы замечаем между умами. Ибо все различие человеческих умов легко объяснить, с одной стороны, обилием и скудностью, большей или меньшей величиною жизненных духов, быстротой или медленностью их движения, с другой стороны, нежностью и грубостью, влажностью и сухостью, большею или меньшею поддатливостью мозговых фибр, и, наконец, соответствием, какое www.koob.ru может находить место между жизненными духами и мозговыми фибрами. Следовало бы каждому самому попытаться представить себе все возможные комбинации из этих элементов и свести к ним все различия, замечаемые между умами; ибо гораздо полезнее и даже приятнее пользоваться своим умом и приучаться, таким образом, самому отыскивать истину, чем допускать, чтобы ум извращался от праздности, прилагая его лишь к тому, что было уже окончательно исследовано и раскрыто. Кроме того, в различии умов есть черты, настолько тонкие и незаметные, что их легко открыть и заметить самому, но совсем нельзя ни изобразить, ни дать заметить другим. Но чтобы, насколько возможно, объяснить все различия, существующие между умами, и чтобы каждый мог легче в своем собственном разуме подметить причину всех тех изменений, какие он чувствует в разное время, кажется, будет уместно рассмотреть в общем причины изменений, каким подвергаются жизненные духи и мозговые фибры, потому что этим путем мы найдем и все те изменения, какие происходят от воображения. Человек не остается долгое время одним и тем же; каждый имеет немало внутренних доказательств своей изменчивости: мы судим то так, то иначе об одном и том же предмете; — словом, жизнь человека состоит лишь в циркуляции крови и, наряду с ней, циркуляции мыслей и желаний; поэтому, пожалуй, самым лучшим употреблением времени для нас будет посвятить его исследованию причин тех перемен, какие происходят в нас, и, следовательно, познанию самих себя. ГЛАВА II I. О жизненных духах и о тех изменениях, которым они вообще подвержены. — II. О том, что млечный сок (chyle) идет к сердцу и производит изменение в жизненных духах. — III. Такое же действие оказывает вино. I. Все более или менее согласны, что жизненные духи суть не что иное, как самые жидкие и подвижные части крови; кровь же разжижается и становится более подвижною главным образом вследРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 139 ствие сильного колебания и быстрого сокращения мускулов, из которых состоит сердце; все согласны, что жизненные духи стремятся вместе с остальною кровью по артериям в мозг, и там отделяются от нее специально для этого предназначенными органами, но какими именно — еще вполне не установлено. Отсюда следует заключить, что если кровь очень жидка, то жизненных духов в ней много; напротив, если она густа, то их будет мало; если кровь, находящаяся в сердце и в других местах, состоит из частиц, очень подвижных, то жизненные духи, находящиеся в мозгу, будут также в высшей степени подвижны; если, напротив, кровь недостаточно быстро движется, то и жизненные духи будут вялы, бездеятельны и бессильны; наконец, сообразно плотности частиц крови, жизненные духи будут обладать большею или меньшею плотностью, а следовательно, большею или меньшею скоростью движения. Но, чтобы истинность сказанного нами стала очевиднее, все это нужно объяснить подробнее, привести примеры и опыты, не подлежащие оспариваний. II. Преклонение перед авторитетом древних не только ослепило разум некоторых людей, но, можно даже сказать, закрыло им глаза. Ибо найдутся еще лица, столь благоговеющие перед воззрениями древних или, быть может, столь закоснелые в них, что не хотят видеть того, чего отрицать они не могли бы, если бы только потрудились открыть глаза. Постоянно мы видим весьма уважаемых за свою начитанность и знания людей, которые пишут книги и ведут публичные беседы против очевидных и наглядных опытов, доказывающих кровообращение, против опытов, подтверждающих весомость и упругость воздуха.и т. п. Открытие, сделанное в наше время г-ном Пеке (Pecquet), которым мы воспользуемся здесь, относится к числу тех, все несчастье которых заключается в том, что они не родились совсем старыми, так сказать, с почтенной бородой. Это не мешает нам, однако, воспользоваться им, и нам нечего опасаться, что здраврмыслящие люди возразят что-либо против этого. Согласно этому открытию, не подлежит сомнению, что млечный сок не идет сначала из внутренностей к печени по венам брыжеечным (mesaraiques), как это думали древние; но он проходит из кишок в млечные вены, а затем в известные сосуды, где оканчиваются все эти вены; отсюда он поднимается по грудному протоку (canal thoracique) вдоль спинных позвонков, чтобы смешаться с кровью в подмышковой вене (axillaire), которая входит в верхний ствол полой вены, и, смешавшись таким образом с кровью, он направляется в сердце. Из этого следует, что так как кровь, смешанная с млечным соком, весьма отличается от той крови, которая уже несколько раз циркулировала через сердце, то и жизненные духи, представляющие собою лишь ее части, но только самые жидкие, будут также весьма различны у голодавших известное время людей и у только что поевших. Более, так как существует множество кушаний и напитков, 140 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ употребляемых нами в пищу, и так как тело у людей, употребляющих их в пищу, различно устроено, то разница в переменах, происшедших с воображением у двух лиц, только что пообедавших и вставших из-за одного стола, будет так велика, что почти не поддается описанию. Правда, у тех, кто отличается прекрасным здоровьем, пищеварение настолько хорошо, что млечный сок, входя в сердце, почти не увеличивает и не уменьшает теплоты его и не мешает крови бродить так же, как если бы она была одна в сердце; так что у этих людей жизненные духи, а следовательно, и их способность воображения почти не испытывает никакого изменения. Что же касается стариков и людей немощных, то после еды они замечают в себе весьма заметные перемены. Почти все они впадают в дремоту, или, по крайней мере, воображение их становится совсем вялым, не обладает более ни живостью, ни быстротою: их мысли делаются неясными, они не могут сосредоточиться на чем бы то ни было, — словом, они делаются совсем иными, чем были раньше. III. Но если и самые здоровые -и сильные люди захотят также наглядных доказательств только что сказанному, то им стоит лишь подумать, что бывает с ними, когда они выпьют вина больше обыкновенного или когда они будут пить в один раз за едой одно только вино, а в другой — только воду. Ибо мы убеждены, что они, если только они не www.koob.ru совершенные глупцы или если тело их не устроено каким-нибудь совершенно необычайным образом, почувствуют тотчас веселость, или небольшую дремоту, или что-нибудь подобное. В вине столько спирта, что оно представляет из себя почти совсем образовавшиеся жизненные духи, но духи своевольные, не легко подчиняющиеся повелениям воли, вследствие, вероятно, своей способности быстро приходить в движение. Поэтому даже у самых сильных и крепких людей вино производит в воображении и во всех частях тела большие изменения, чем кушанья и другие напитки. Оно, говоря словами Плавта', подставляет ногу и действует на ум далеко не так благотворно, как это описывает Гораций в следующих стихах: Quid non ebrietas designat? operta recludit: Spes jubet esseratas; in praelia trudit inermen; Sollicitis animis onus eximit, addocet artes. Fecundi calices quern non fecere disertum? Contracta 2 quern non in paupertate solutum? Было бы довольно легко объяснить главные действия, какие производит соединение млечного сока с кровью в жизненных духах, 'Vinum luctator dolosus est (вино лукавый противник). 2 Чего не затевает хмель? разглашает тайны; питает надежды; труса увлекает в сражение; облегчает душу, отягощенную заботами; вдохновляет искусства. Кого полная чаша не делает красноречивым? Какому бедняку не придаст отваги? РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 141 а затем в мозгу и в самой душе; например, почему вино увеселяет, почему оно придает уму известную живость, если его пить умеренно; почему постепенно оно притупляет ум, если пить его слишком много; почему люди впадают в дремоту после еды, и многое другое, чему, обыкновенно, даются весьма смешные объяснения. Однако я не буду останавливаться на этом, ибо, помимо того, что физика не составляет нашей задачи, нам пришлось бы в данном случае дать некоторое понятие об анатомии мозга или сделать некоторые предположения, как это сделал г-н Декарт в своем трактате «О человеке», — без этого ведь невозможно было бы объяснение. Наконец, если прочесть со вниманием указанный трактат г-на Декарта, то, пожалуй, можно удовлетвориться тем объяснением, какое он дает всем этим вопросам; потому что этот писатель разъясняет их или, по крайней мере, настолько знакомит с ними, что можно самому найти объяснение их, размышляя над ним, конечно, при том условии, что хоть немного знаком с его принципами. ГЛАВА III Воздух, которым мы дышим, производит также некоторое изменение в жизненных духах. Вторая общая причина изменений, происходящих в жизненных духах, — воздух, которым мы дышим. Ибо, хотя он и не производит сразу такого заметного действия, как млечный сок, однако со временем он делает то же, что делают соки кушаний в более короткое время. Этот воздух из ветвей дыхательного горла проходит в ветви легочной артерии (artere veineuse); здесь он смешивается с кровью и стремится в сердце, и, сообразно своему собственному состоянию и состоянию' крови, он производит весьма значительные изменения в жизненных духах, а следовательно, в способности воображения. Я знаю, есть лица, которые не верят, что воздух смешивается с кровью в легких и в сердце, потому что они не могут увидеть своими глазами в ветвях дыхательного горла и легочной артерии тех путей, по которым проходит воздух. Но деятельность разума не должна останавливаться там, где прекращается деятельность чувств; он может проникнуть в область, для них непроницаемую, заняться тем, что им недоступно. Не подлежит спору, что некоторые частицы крови постоянно переходят из ветвей легочной артерии в ветви дыхательного горла; запах и влажность дыхания достаточно подтверждают это; между тем, пути этого перехода не видимы. Почему же и тонкие частицы воздуха не могут переходить из ветвей дыхательного горла в легочную артерию, хотя мы и не видим путей этого перехода? Ведь, наконец, через невидимые поры артерий и кожи испаряется из тела гораздо больше влаги, чем выделяется другими 142 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ путями; и даже находятся в природе такие маленькие тела, которые свободно проходят в поры самых твердых металлов: иначе ведь эти поры закрылись бы. Правда, плотные и негладкие частицы воздуха не могут проникнуть через обыкновенные поры тела, и даже вода, хотя она и весьма плотна, может пройти там, где такие частицы воздуха задерживаются. Но здесь идет речь не об этих самых плотных частях воздуха; они, как кажется, довольно бесполезны для брожения крови. Здесь говорится о самых маленьких подвижных частицах, у которых очень немного отростков, могущих их задержать, потому что они, видимо, наиболее содействуют брожению крови. Однако я мог бы утверждать, на основании свидетельства Силь-виуса (Silvius), что даже самый плотный воздух проходит из дыхательного горла в сердце; ведь он уверяет, что сам видел это, благодаря искусству Сваммердама. Ибо разумнее верить человеку, который говорит о том, что видел, чем тысяче других, говорящих на ветер. Итак, несомненно, самые тонкие частицы воздуха, которым мы дышим, входят в наше сердце; они поддерживают в нем вместе с кровью и млечным соком ту теплоту, которая сообщает жизнь и движения нашему телу, а, сообразно своим различным качествам, они производят большие изменения в брожении крови и в жизненных духах. В истинности этого постоянно убеждает нас различный нрав и различный склад ума людей, живущих в различных странах. У гасконцев, например, воображение гораздо живее, чем у нормандцев. Жители Руана, Диеппа и Пикардии отличаются друг от друга и еще больше от нижненормандцев, хотя и находятся в близком с ними соседстве. Люди же, живущие в странах, более отдаленных одна от другой, обнаруживают еще более поразительную разницу между собою, как например итальянцы и фламандцы или голландцы. Наконец, существуют местности, славившиеся во все времена www.koob.ru мудростью своих обитателей, как Фемана (Theman) и Афины,' и другие славящиеся их глупостью, как Фивы, Абдеры и некоторые другие. Athenis tenue coelum, ex quo acutiores etiam putantur Attici; crassum Thebis. (Cic., De fato). Abderitanae pectora plebis habes. (Mart). Boeotum in crasso jurares aere natum. (Hor). ГЛАВА IV I. Об изменении в жизненных духах, происходящем в зависимости от нервов, идущих к сердцу и легким. — II. Об изменении, происходящем в зависимости от нервов, идущих к печени, 1 Nunquid поп ultra est sapientia in Theman? Jerem. Vol. 7. P. 49. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 143 селезенке и во внутренности. — III. О том, что все эти изменения, совершаясь помимо нашей воли, не могут совершаться помимо Провидения. Третья причина изменений в жизненных духах есть самая обычная и самая деятельная изо всех, потому что ею порождаются, поддерживаются и укрепляются страсти. Чтобы правильно оценить действие этой причины, нужно прежде всего принять во внимание, что пятая, шестая и восьмая пары нервов посылают большую часть своих разветвлений в грудь и живот, где их действие весьма полезно для тела, но чрезвычайно опасно для души, потому что эти нервы совсем не зависят в своей деятельности от воли людей, в противоположность нервам, служащим для движения руками, ногами и другими внешними частями тела, а потому они гораздо больше действуют на душу, чем душа — на них. I. Итак, нужно не упускать из виду, что многие ветви восьмой пары нервов проходят между фибрами самого главного мускула — сердца; окружают его отверстия, сердечные ушки и артерии; разветвляются даже в веществе легкого, и поэтому своими различными движениями могут производить весьма значительные изменения в крови. Ибо нервы, разветвляющиеся между фибрами сердца, заставляя его иногда расширяться или сокращаться со слишком большою силою и быстротою, направляют с силою необычайное количество крови к голове и всем наружным частям тела; иногда же эти самые нервы производят совершенно обратное действие. Что же касается нервов, окружающих входы в сердце, его ушки и артерии, то они приблизительно производят то же действие, как отдушины, посредством которых химики умеряют жар в своих печах; или как краны, устраиваемые в фонтанах для управления течением воды. Ибо назначение этих нервов состоит в том, чтобы в различной степени суживать и расширять входы в сердце и ускорять или замедлять таким путем вход и выход, крови, а следовательно, ^усиливать и уменьшать теплоту ее. Наконец, нервы, разветвляющиеся в легком, имеют то же назначение; ибо раз легкое состоит просто из ветвей дыхательного горла, легочной вены и легочной артерии, переплетающихся друг с другом, то, очевидно, нервы, разветвляющиеся в веществе легкого, сокращаясь, препятствуют воздуху свободно проходить из ветвей дыхательного горла, а крови из легочной вены — в ветви легочной артерии, чтобы оттуда направиться к сердцу. Поэтому эти нервы, сообразно различному своему движению, также усиливают или уменьшают теплоту и движение крови. Все наши страсти служат нам весьма наглядным подтверждением того, что степень теплоты в нашем сердце бывает различна. Мы, несомненно, ощущаем иногда ее внезапное уменьшение или увеличение; а так как, как было показано нами в первой книге, мы, обыкновенно, неправильно полагаем, что наши ощущения находятся в тех частях нашего тела, которые послужили поводом к возникно144 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ вению их в нашей душе, то почти все философы воображают, что наше сердце есть главное седалище страстей души. Это мнение и до сих пор самое распространенное. Далее, так как способность воображения претерпевает большие изменения в силу тех изменений, какие происходят в жизненных духах, и так как жизненные духи у различных людей различны, вследствие различия в брожении или волнении крови, совершающемся в сердце, — то легко понять, отчего люди страстные представляют себе вещи совсем не так, как те, кто рассматривает их хладнокровно. II. Другою причиною, сильно влияющей на усиление и ослабление этих чрезвычайных брожений крови, являются другие ветви тех нервов, о которых мы сейчас говорили. Эти ветви, в свою очередь, разветвляются в печени, содержащей самую жидкую часть крови, или то, что называется, обыкновенно, желчью; в селезенке, которая содержит самую густую или черную желчь; в поджелудочной железе, содержащей кислоту, как кажется, весьма содействующую брожению; в желудке, кишках и других частях, содержащих млечный сок, — словом, они разветвляются во всех частях тела, могущих чем-либо влиять на брожение или движение крови. Даже артерии и вены связаны с этими нервами, что и открыл г-н Виллис (Willis) в нижнем стволе большой артерии, соединяющейся с нервами недалеко от сердца, в подмышковой артерии с правой стороны, в почечной вене (emulgente) и в некоторых других. Итак, раз назначение нервов состоит в том, чтобы различным образом двигать теми частями, с которыми они соединены, то теперь легко понять, как нерв, например, окружающий печень, может, сжав ее, заставить большое количество желчи течь в вены и желчный канал, а эта желчь, смешавшись в венах с кровью и в желчном канале с млечным соком, войдет в сердце и вызовет в нем гораздо большую, сравнительно с обыкновенной, теплоту. Поэтому, когда нас волнуют известные страсти, кровь кипит в артериях и венах, жар разливается по всему телу, бросается в голову, и последняя наполняется таким множеством горячих и сильнодвижущихся жизненных духов, что своим стремительным течением они препятствуют воображению представить что-либо, помимо тех образов, какие они вызывают в мозгу, т. е. мешают думать о других предметах, кроме предметов господствующей страсти. www.koob.ru То же относится и к тем маленьким нервам, которые идут к селезенке и другим частям, содержащим материю более плотную и менее восприимчивую к теплоте и движению: они делают воображение совсем вялым и бездеятельным, заставляя течь в крови какую-нибудь плотную и трудно приводимую в движение материю. Что касается нервов, окружающих артерии и вены, то их назначение — мешать, сжимая артерии и вены, крови идти в известном направлении и заставлять ее течь в те места, где есть свободный РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 145 проход. Так, если часть большой артерии, снабжающая кровью все части тела, находящиеся над сердцем, сжата этими нервами, то кровь необходимо должна устремиться в голову в большем количестве и произвести таким образом изменение в жизненных духах, а следовательно, в воображении. III. Следует заметить, что все это совершается механически, я хочу сказать, что все различные движения этих нервов при всех различных страстях происходят отнюдь не по повелению воли, но, напротив, совершаются помимо ее повелений и даже вопреки им; поэтому тело без души, устроенное таким же образом, как тело здорового человека, могло бы совершать все движения, сопровождающие наши страсти. Следовательно, и животные могут иметь подобные же движения, хотя бы они были простыми машинами. Все это должно заставить нас преклоняться перед неисповедимою мудростью Того, Кто так хорошо устроил все пружины этой машины, что достаточно какому-нибудь предмету слегка затронуть оптический нерв тем или иным образом, чтобы вызвать множество различных движений в сердце, в других внутренних частях тела и даже в лице. Ибо недавно найдено, что тот самый нерв, который разветвляется в сердце и других внутренних частях, посылает также некоторые разветвления к глазам, рту и другим частям лица. Следовательно, никакая страсть не может возникнуть в нас, не проявившись вовне, потому что ни одно движение нервов, идущих к сердцу, не может произойти, не вызывая какогонибудь движения в тех частях своих, которые разветвляются в лице. Еще более замечательна связь и соответствие между нервами лица и некоторыми другими, соответствующими другим частям тела, которых нельзя назвать; производят эту тесную связь, как и в других случаях, маленькие нервы, идущие к лицу, которые опять-таки не что иное, как ветви того нерва, который спускается вниз. Если обратить внимание на то, что мы чувствуем в минуту сильной страсти во внутренностях и в других частях тела, куда . проникают нервы, а также, какими это сопровождается переменами в лице; если принять во внимание, что все эти колебания наших нервов вполне непроизвольны, и даже совершаются вопреки всему тому сопротивлению, какое оказывает им наша воля, — то простое объяснение всех этих соответствий между нервами, приведенное нами, покажется достаточно убедительным. Если же мы посерьезнее обратим внимание на причины и цель всего этого, мы найдем в нем такой порядок и такую мудрость, что легко будем в состоянии убедить самых ярых приверженцев Эпикура и Лукреция в том, что существует Провидение, управляющее миром. Когда я вижу часы, я вправе заключить, что существует разум, создавший их, потому что случаю невозможно сделать и устроить все колесики их. Тем более невозможно, чтобы случай и столкновение атомов способны были создать в людях и во всех животных такое множество разнообразных пружин с тою правильностью и 10 Разыскания истины 146 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ пропорциональностью, какие указаны мною; и чтобы люди и животные могли рождать других людей и животных, им совершенно подобных. Итак, смешно думать и утверждать вместе с Лукрецием, что случай образовал все части, составляющие человека; что глаза созданы не для того, чтобы видеть, но мы приноровились видеть, потому что имеем глаза и т. п. относительно других частей тела. Вот его слова: Lumina ne facias oculorum clara creata Prospicere ut possimus, et ut proferre viai Proceros passus, ideo fastigia posse, Surarum ac feminum pedibus fundata plicari: Brachia turn porro validis exapta lacertis Esse, manusque datas utraque ex pane ministras Ut facere ad vitam possimus, quae foret usus. Caetera de genere hoc inter quaecumque pretantur Omnia perversa praepostera sunt ratione. Nil ideo natum est in nostro corpore ut uti 1 Possimus; sed quod natum est, id procreat usum. He должно ли обладать прямо удивительным предубеждением по отношению к Провидению, чтобы, из страха признать Его, заблуждаться по доброй воле и не обращать внимание на такие сильные и убедительные доводы, как доводы, которые дает нам сама природа? Правда, раз захочешь стать вольнодумцем, или, вернее, нечестивцем, наподобие эпикурейцев, тогда не трудно погрузиться во тьму и видеть везде только обманчивый свет, тогда не трудно отрицать самые ясные вещи и с гордостью и тоном наставника утверждать самые ложные и темные. Поэт, только что цитированный мною, может служить примером подобного ослепления вольнодумцев. Ибо он смело, вопреки всякому вероятию истины, решает наитруднейшие, самые темные вопросы и, видимо, не замечает даже самых ясных и очевидных идей. Если бы я вздумал остановиться на приведении отрывков из его сочинения, чтобы доказать сказанное мною, то мне пришлось бы сделать слишком длинное и скучное отступление от своего предмета. Но если разрешается сделать несколько замечаний, на минуту останавливающих ум на существенных истинах, то отнюдь непозволительно делать отступления, отвлекающие ум на долгое время от его главного предмета и обращающие его на предметы, не имеющие значения. www.koob.ru * Не думай, что полные света глаза созданы для того, чтобы мы могли смотреть; не думай, что для того чтобы мы могли двигаться и имели возможность делать большие шаги, могут сгибаться ступни наших ног, опираясь на голени и ляшки; что руки с той и другой стороны даны нам для того, чтобы мы могли исполнять все, что для жизни потребно. Вообще все, что в этом роде ни толкуют, все превратно, все основано на ложном рассуждении. Ничего в теле не создано ради того, чтобы мы могли пользоваться им, но вследствие того, что оно на свет появилось, является и употребление его. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 147 Мы объяснили только что общие причины, как внешние, так и внутренние, тех изменений, какие происходят в жизненных духах, а следовательно, в способности воображения. Мы указали, что внешними причинами служат кушанья, употребляемые в пищу, и воздух, которым мы дышим; а внутренними — непроизвольное колебание известных нервов. Мы не знаем других общих причин и даже утверждаем, что их нет. Стало быть, раз способность воображения зависит со стороны тела лишь от этих двух вещей, именно: жизненных духов и устройства мозга, на который они действуют, — то, чтобы вполне познакомить читателя с воображением, нам остается здесь только указать различные изменения, какие могут произойти в веществе мозга. Но прежде чем рассмотреть эти изменения, нам следует объяснить связь наших мыслей с отпечатками в мозгу и взаимную связь этих отпечатков. Надо будет также дать некоторое представление о памяти и привычках, т. е. о той легкости, с какою мы мыслим о том, о чем уже думали, и с какою делаем то, что уже делали. ГЛАВА V I. О связи идей разума с отпечатками в мозгу. — II. О взаимной связи, существующей между этими отпечатками. — III. О памяти. — IV. О привычках. Из всех материальных вещей наиболее достойно внимания людей устройство их тела и соответствие между всеми частями, составляющими его; а из всего духовного — душа и все те отношения, какие она имеет, необходимые по отношению к Богу и естественные по отношению к телу. Недостаточно чувствовать или смутно сознавать,^что отпечатки в мозгу находятся в связи друг с другом и что они сопровождаются движением жизненных духов; недостаточно также сознавать, что отпечатки в мозгу вызывают в разуме идеи, а движения жизненных духов вызывают в воле страсти; но следует, насколько возможно, ясно узнать причину всех различных сочетаний этих отпечатков и, главным образом, те действия, какие они могут произвести. Нужно узнать их причину для того, чтобы познать Того, Кто один способен действовать в нас и сделать нас счастливыми или несчастными; нужно узнать действия их для того, чтобы познать самих себя, насколько это для нас возможно, и других людей, с которыми нам приходится жить. Только в таком случае мы будем знать, чем должно руководствоваться нам для достижения самого счастливого и совершенного состояния, какое только возможно для нас, согласно порядку природы и заповедям Евангелия; только в таком случае мы будем иметь возможность жить с другими людьми, 148 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ зная наверно, как помочь самим себе в своих нуждах и им в их бедствиях. Я не имею намерения в этой главе разрешить вполне эту столь обширную задачу. Я не имею притязаний на выполнение ее даже во всем своем сочинении: есть много вещей, которых я еще не знаю и ясного познания которых я не надеюсь достигнуть. Но есть некоторые, которые, по моему мнению, я знаю и которые я сумею объяснить: всякий ум, как бы ограничен он ни был, откроет, размышляя, больше истин, чем можно услышать от самого красноречивого оратора. I. Не следует воображать себе, как это делает большинство философов, что дух становится телом, когда он соединяется с телом, а тело становится духом, когда соединяется с ним. Душа не распространяется по всем частям тела, чтобы дать ему жизнь и движение, как это рисует себе воображение; и тело не получает возможности чувствовать в силу своей связи с духом, как хотят, по-видимому, нас в этом уверить наши лживые и обманчивые чувства. Каждая субстанция остается тем, что она есть; и как душе не свойствены протяженность и движения, так и тело не способно чувствовать и иметь склонности. Вся известная нам связь между духом и телом сводится к естественной и взаимной связи между представлениями души и отпечатками в мозгу, с одной стороны, и между эмоциями души и движениями жизненных духов, с другой стороны. Как только душа воспримет какие-нибудь новые идеи, в мозгу запечатлеваются новые отпечатки, и как только предметы произведут новые отпечатки, душа воспримет новые идеи. Это не значит, что душа рассматривает эти отпечатки: ведь они ей совершенно не известны, — не значит, что эти отпечатки заключают в себе ее идеи, так как в действительности между идеею и отпечатком нет ничего общего; — не значит, что душа воспринимает свои идеи об этих отпечатках: ибо, как мы объясним это в своем месте, нельзя представить себе, чтобы дух мог заимствовать что-либо у тела, чтобы он стал просвещеннее, чем есть, позаимствовав что-нибудь у тела, как уверяют в этом философы, желающие все познание разума вывести путем изменения (conversion) в образы (fantomes) или отпечатки в мозгу, per conversionem ad phantasmata. Точно так же, когда душа хочет двинуть рукою, рука двигается, хотя душа и не знает даже, что нужно сделать для того, чтобы двинуть ею; и, с другой стороны, едва только придут в движение жизненные духи, душа испытывает эмоцию, хотя бы она и не знала, что в теле ее есть жизненные духи. Когда я буду говорить о страстях, я скажу о связи между отпечатками в мозгу и движениями духов и о связи между идеями и эмоциями души; ибо от нее зависят все страсти. Здесь же я должен говорить только о связи идей с отпечатками в мозгу и о связи отпечатков между собою. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 149 Есть три весьма важные причины связи идей с отпечатками в мозгу. Первая, и самая общая, — одновременность их. Ибо часто достаточно иметь известные мысли одновременно с присутствием в нашем мозгу некоторых отпечатков, чтобы эти отпечатки не могли более возобновиться, не вызывая в нас снова тех же мыслей. Так, например, если идея Бога www.koob.ru представилась моему разуму в то время, когда созерцание трех букв Бог или звук этого самого слова воздействовали на мой мозг, то достаточно возобновиться отпечаткам, произведенным этими буквами или их звуками, чтобы я думал о Боге; и, обратно, я не в состоянии думать о Боге без того, чтобы при этом в моем мозгу не возобновились некоторые смутные отпечатки тех букв и звуков, которые были связаны с моими мыслями о Боге, ибо в мозгу всегда есть отпечатки, среди них найдутся также и имеющие некоторое отношение к нашим мыслям в данный момент, хотя часто эти отпечатки весьма несовершенны и неясны. Вторая причина связи идей с отпечатками, предполагающая всегда первую, — воля людей. Воля необходима для установления порядка среди связей идей с отпечатками в мозгу и для приспособления этих связей к пользованию ими. Ибо если бы у людей от природы не было наклонности согласиться между собою относительно связи своих идей с видимыми знаками, то эта связь идей была бы не только совершенно бесполезна для общества, но даже весьма неправильна и несовершенна. Во-первых, потому что идеи тесно связываются с отпечатками только тогда, когда жизненные духи бывают в сильном движении и делают эти отпечатки прочными. Жизненные же духи приводятся в волнение лишь страстями, поэтому если бы у людей не было страсти сообщать своих мнений и усваивать себе чужие, то, очевидно, точная связь идей с известными отпечатками была бы весьма слаба: люди стремятся к точным и правильным сочетаниям их лишь ради того, чтобы сообщать свои мысли друг другу. Во-вторых, для образования такой связи, которая могла бы сохраниться на продолжительное время, необходимо повторение сочетания одних и тех же идей с одними и теми же отпечатками в мозгу, потому что при первом сочетании, если только оно не сопровождалось очень сильным движением жизненных духов, не может образоваться прочной связи; следовательно, если бы люди не уславливались в этом, то возникновение одних и тех же идей и одних и тех же отпечатков из этих сочетаний было бы делом совершенно случайным. Итак, воля людей необходимо должна установить связь одних и тех же идей с одними и теми же отпечатками, хотя это желание (volonte) условиться относительно этого есть не столько дело их намеренного решения, сколько дело побуждения, вложенного Творцом природы, Который создал людей друг для друга и вложил в них сильную наклонность к столь же тесному духовному сближению, сколь тесно они связаны физически. 150 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Третья причина связи идей с отпечатками в мозгу есть природа, или постоянная и неизменная воля Творца. Так, например, есть не зависящая от нашей воли естественная связь между отпечатками, которые вызывают дерево или гору, видимые нами, и идеями дерева или горы; между отпечатками, какие производят в нашем мозгу крик страдающего и жалующегося человека или животного, выражение лица человека, угрожающего нам или боящегося нас, — и идеями страдания, силы, слабости и даже чувствами сострадания, страха и мужества, возникающими в нас. Эти естественные связи — самые прочные изо всех; они большею частью одинаковы во всех людях и безусловно необходимы для сохранения жизни. Поэтому они не зависят от нашей воли. Наоборот, связь между идеями и звуками и известными знаками слаба и весьма различна в различных странах: она находится в зависимости от слабой и изменчивой воли людей, и это потому, что данная связь не безусловно необходима для жизни, а необходима только для жизни людей в разумном обществе. Следует заметить, что связь идей, представляющих предметы умственные, отличные от нас, с отпечатками в нашем мозгу не будет и не может быть естественною; а следовательно, она будет или может быть различною в людях: она не имеет иной причины, кроме их воли и одновременности, о которой я говорил выше. Связь же идей всех материальных вещей с известными особыми отпечатками, напротив, будет естественною, а следовательно, существуют известные отпечатки, вызывающие во всех людях одну и ту же идею. Не подлежит сомнению, например, что все люди при виде четырехугольника созерцают идею четырехугольника, потому что эта связь естественная; но сомнительно, чтобы у них у всех возникала идея четырехугольника, когда они слышат слово «четырехугольник», потому что эта связь вполне произвольна. То же относится ко всем отпечаткам, связанным с идеями вещей умственных. Так как отпечатки, имеющие естественную связь с идеями, действуют на разум и занимают его, следовательно, делают его внимательным, то большинство людей довольно легко понимает и удерживает истины наглядные и осязательные, т. е. отношения, существующие между телами; и обратно, так как отпечатки, не имеющие иной с идеями связи, кроме связи, установленной волею, не производят сильного действия на разум, то людям довольно трудно понять и еще труднее удержать в памяти истины абстрактные, т. е. отношения, существующие между вещами, не доступными воображению. Если же эти отношения притом несколько сложны, то они кажутся абсолютно непостижимыми, особенно тем, кто не привык к ним и, следовательно, путем постоянного размышления не укреплял связи этих абстрактных идей с их отпечатками; а другим же, хотя и кажутся вполне понятными, но в непродолжительном времени забываются ими, потому что эта связь почти никогда не бывает так прочна, как естественная. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 151 Вся трудность понимания и запоминания умственных и абстрактных вещей происходит от трудности укрепить связь идей их с отпечатками в мозгу; поэтому, когда есть возможность объяснить отношения между вещами умственными отношениями вещей материальных, то их легко понять, и они так запечатлеваются в разуме, что не только в них легко убедиться, но также их легко можно запомнить. Довольно хорошим подтверждением этому может служить то общее понятие о духе, какое мы дали в первой главе этого сочинения. Обратно, если отношения между материальными вещами выражены так, что нет необходимой связи между идеями этих вещей и отпечатками слов, обозначающих их, то понять их стоит большого труда, и они легко забываются. Например, тем, кто начинает изучать алгебру или аналитику, стоит большого труда усвоить алгебраические доказательства, усвоив же их, трудно сохранить их долгое время в памяти, так как квадраты, параллелограммы, кубы, тела и пр. здесь www.koob.ru обозначаются посредством аа, ab, az, abc и т. п., отпечатки которых не имеют естественной связи с их идеями, а потому разум не находит возможности установить идеи их и рассмотреть отношения их. Но те, кто начинают начальную геометрию, очень быстро и ясно схватывают те нетрудные доказательства, какие в ней приводятся, если только они отчетливо понимают употребляемые термины, потому что идеи квадрата, круга и т. п. по природе связаны с отпечатками фигур, которые изучающие видят перед глазами. Часто даже один чертеж фигуры, служащий для доказательства, объясняет его скорее, чем все рассуждения, приложенные к нему, потому что слова, будучи связаны с идеями лишь в силу произвольного соглашения, не вызывают этих идей с такою быстротою и ясностью, которая нужна для скорого понимания их отношения, — в этом, главным образом, и заключается причина трудности изучения наук. Здесь уместно будет, между прочим, сказать, что писатели, выдумывающие множество новых слов и новых фигур, чтобы выразить свои мысли, создают часто совершенно бесполезные сочинения. Они хотят стать понятными, тогда как на самом деле они становятся непонятными. «Мы определяем все свои термины, — говорят они, — и другие должны следовать нам». Правда, другие охотно соглашаются в этом с ними, но природа их противится этому: их идеи не связаны с этими новыми терминами, так как для этого нужен навык, и навык большой. Быть может, у авторов этот навык есть, но читатели его не имеют. Отсюда мораль: если имеешь намерение поучать разум, то необходимо знать его, потому что должно сообразоваться с его природою, а не раздражать и не отталкивать ее. Однако нельзя осуждать ту тщательность, с какою математики стараются определять свои термины, ибо, очевидно, их следует определять для избежания неточностей; но, по возможности, нужно пользоваться теми терминами, которые уже приняты и обычное 152 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ значение которых не очень далеко от того значения, какое намереваются им придать, это, между тем, не всегда соблюдается в математике. Но сказанным мы не хотим вовсе осуждать алгебру, особенно в том виде, как преобразовал ее Декарт; ибо если вначале новизна некоторых выражений этой науки представит затруднение для разума, зато в этих выражениях так мало разнообразия и неясности, а помощь, которую они оказывают разуму, настолько превосходит ту трудность, которую разум в них встречает, что, как нам думается, невозможно изобрести иной способ рассуждать и выражать свои рассуждения, более соответствующий природе разума и более пригодный для нахождения неизвестных истин. Термины этой науки не раздвояют способности разума; они не отягощают памяти; они удивительно сокращают все наши идеи и все наши рассуждения и путем навыка делают их в известной степени наглядными. Наконец, их польза превосходит значительно пользу чертежей, которые служат естественными обозначениями треугольников, квадратов и т. п., так как последние не могут быть приложены к исследованию и изложению истин, более или менее глубоких. Но довольно говорить о связи идей с отпечатками в мозгу; следует сказать кое-что о связи отпечатков между собою, а следовательно, о связи между идеями, соответствующими этим отпечаткам в мозгу. II. Эта связь состоит в том, что отпечатки в мозгу настолько тесно связываются друг с другом, что одни из них не могут возобновиться, не вызывая в то же время всех тех, которые запечатлелись в одно время с ними. Например, если какойнибудь человек присутствует на известной публичной церемонии, он замечает все ее обстоятельства и всех главных лиц, присутствовавших на ней, время, место, день и все остальные подробности; поэтому впоследствии достаточно ему будет вспомнить место или даже какое-нибудь менее важное обстоятельство, чтобы представить себе и все остальное. Вот почему, когда мы не помним главного имени какой-нибудь вещи, мы довольствуемся именем, обозначающим какоенибудь обстоятельство, имеющее отношение к этой вещи. Так, например, не будучи в состоянии припомнить названия церкви, мы можем прибегнуть к названию вещи, имеющей к ней отношение; мы можем сказать: «Это та церковь, где была такая давка, где господин... говорил проповедь, куда мы ходили по воскресеньям». Не будучи в состоянии, например, припомнить собственное имя какого-нибудь лица, или, если нам неудобно назвать его собственным именем, мы можем указать на него так: «Человек, лицо которого изрыто оспой, этот высокий и хорошо сложенный человек, этот маленький горбун», — смотря по склонности своей к нему, — хотя не хорошо употреблять слова, выражающие презрение. Взаимная связь отпечатков, а следовательно, идей, друг с другом служит основанием не только всех фигур риторики, но также множества других вещей, в высшей степени важных в политике и РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 153 вообще во всех науках, имеющих какое-либо отношение к человеку, следовательно, служащих основанием многого, о чем мы будем говорить впоследствии. Причина этой связи нескольких отпечатков друг с другом есть одновременность их запечатления в мозгу; ибо достаточно нескольким отпечаткам возникнуть в одно время, чтобы они не могли более возобновиться иначе, как все вместе, потому что жизненные духи, находя более свободный доступ в эти отпечатки, возникшие одновременно, продолжают двигаться посреди них, так как им легче пройти здесь, чем другими частями мозга, — это и есть причина памяти и телесных привычек, которые общи нам с животными. Эти сочетания отпечатков в мозгу не всегда связаны с эмоциями духов; вещи, видимые нами, не всегда кажутся нам непременно или хорошими, или дурными. Эти сочетания могут также изменяться и уничтожаться, потому что, не будучи безусловно необходимыми для сохранения жизни, они и не должны быть всегда одними и теми же. Но есть в нашем мозгу отпечатки, естественно связанные одни с другими, а также с известными эмоциями духов, потому что это необходимо для жизни; их связь не может или не может легко уничтожиться, потому что ей следует оставаться всегда неизменною. Например, представление большой высоты, которую мы видим под собою и откуда нам грозит www.koob.ru опасность упасть, или представление какого-нибудь большого тела, готового упасть на нас и раздавить, естественно, связаны с представлением смерти и с эмоцией духов, побуждающей нас к бегству или к желанию убежать. Эта связь не изменяется никогда, потому что ей необходимо всегда оставаться одною и тою же; поэтому она покоится на устройстве мозговых фибр, какое мы имеем от рождения. Все сочетания, не относящиеся к естественным, могут и должны уничтожаться, различные условия времени и места должны изменять их, чтобы, они были полезны для жизни. Полезно, например, куропаткам избегать людей с ружьями в местах, где охотятся за ними, и в то время, когда охотятся на них; но им нет необходимости избегать их в других местах и в другое время. Итак, для сохранения всех животных необходимо, чтобы существовали у них, во-первых, такие в мозгу сочетания отпечатков, которые могли бы легко возникать и уничтожаться, во-вторых, такие, которые могли бы уничтожаться лишь с трудом, и, наконец, такие, которые никогда не могли бы уничтожаться. Весьма полезно тщательно исследовать различные действия, какие способны произвести эти различные сочетания, ибо эти действия очень многочисленны и имеют очень большое значение для познания человека. III. Для изучения памяти, достаточно усвоить одну истину, именно: все наши различные перцепции связаны с изменениями, происходящими в фибрах главной части мозга, в которой преимущест154 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ венно пребывает душа. Раз предположен этот единственный принцип, природа памяти объяснена. Ибо как ветви дерева, которые некоторое время были согнуты известным образом, потом легко опять сгибаются таким же образом, так и мозговые фибры, раз получив известные впечатления вследствие движения жизненных духов и воздействия предметов, в течение довольно долгого времени сохраняют способность легко воспринимать опять те же самые состояния (dispositions). Память же состоит не в чем ином, как в этой способности, потому что, когда мозг наш получает одни и те же впечатления, мы думаем об одних и тех же вещах. Так как жизненные духи действуют на вещество мозга то с большею, то с меньшею силою и так как чувственные предметы производят впечатления гораздо сильнее, чем одно воображение, то отсюда нетрудно понять, почему все, воспринятое нами, припоминается неодинаково. Почему, например, то, что было воспринято несколько раз, представляется большею частью душе гораздо яснее, чем то, что было воспринято раз или два; почему припоминаются отчетливее те вещи, которые мы видели, чем те, которые мы только представляли себе; почему, например, мы лучше будем знать расположение вен в печени, только раз увидев это при диссекции печени, чем несколько раз прочитав об этом в сочинении по анатомии и т. п. Если читатель возьмет на себя труд подумать надо всем нами сказанным о воображении и над тем немногим, что мы сейчас сказали о памяти, и если он отрешится от предрассудка, что наш мозг слишком мал для того, чтобы иметь возможность сохранить все эти многочисленные отпечатки и впечатления, то ему доставит удовольствие самому найти причину всех тех поразительных действий памяти, о которых с таким изумлением говорит блаженный Августин в десятой книге своей Исповеди. Мы не собираемся объяснять это подробнее, потому что каждому будет лучше потрудиться объяснить их самому себе: ведь все, что мы находим сами, всегда приятнее и производит на нас больше впечатления, чем то, что мы узнаем от других. IV. Для изучения привычек необходимо знать, каким способом движет душа частями связанного с нею тела. Мы думаем следующим образом. По всей вероятности, в известных частях мозга — безразлично, каких именно — всегда есть достаточное количество жизненных духов, сильно волнующихся вследствие теплоты, полученной от сердца, из которого они вышли, и совсем готовых устремиться туда, где найдут свободный доступ. Все нервы заканчиваются во вместилище этих жизненных духов, и во власти души определить движение последних и направить их по этим нервам во все мускулы сердца. Войдя в эти мускулы, жизненные духи наполняют их, следовательно, сокращают их и, таким образом, движут частями, с которыми эти мускулы соединены. Не представит труда убедиться в том, что душа движет телом указанным способом; простой факт, что после продолжительного РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 155 голодания тщетною оказывается попытка сообщить своему телу известные движения, — не только она не удается, но даже с трудом является возможность держаться на ногах; простой факт, что если ввести в это время в свое сердце что-нибудь, содержащее большую дозу спирта, например вино или какую-нибудь подобную пищу, то тотчас же почувствуется, что теперь тело гораздо легче повинуется тебе и двигается, как угодно, — этот один факт достаточно показывает, как мне кажется, что душа не могла сообщить движения своему телу за недостатком жизненных духов и благодаря им она возвращает себе власть над ним. Далее, расширение мускулов при движениях наших рук и всех частей нашего тела так заметно и ощутимо, и так естественно приписывать это расширение мускулов тому, что в них входит какое-нибудь тело, — подобно тому как воздушный шар может расшириться и надуться только тогда, когда он наполнится воздухом или чем-нибудь подобным, — что, кажется, не подлежит сомнению, что жизненные духи стремятся от сердца по нервам в мускулы, которые они расширяют и вызывают в них все движения, какие нам желательны; ибо, раз мускул наполнится, он необходимо сделается короче, чем тогда, когда был пуст; поэтому он тянет и движет часть, с которой соединен, как это изложено более подробно в сочинениях г-на Декарта «О страстях» и «О человеке». Однако мы не предлагаем этого объяснения, как совершенно доказанного во всех частях своих: чтобы сделать его вполне очевидным, требуется еще многое, чего почти невозможно* себе уяснить. Но для нашего исследования довольно бесполезно знать это; ибо, будет ли это объяснение верным или ложным, оно одинаково пригодно для объяснения природы привычек, потому что если душа не движет телом именно этим способом, то она, несомненно, движет им каким-нибудь другим, с ним очень схожим, который www.koob.ru приведет нас к тем же самым выводам. Для нашего исследования следует еще заметить, что не всегда пути, по которым движутся жизненные духи, достаточно открыты и свободны; вот почему, например, нам бывает трудно двигать пальцами с тою быстротою, которая требуется при игре на музыкальных инструментах, или двигать мускулами, служащими для произношения, при произнесении слов иностранного языка; но мало-помалу жизненные духи, в силу своего постоянного движения, открывают и выравнивают эти пути, так что со временем более не встречают в них препятствий. В этой-то легкости, с какою жизненные духи движутся в членах нашего тела, и состоят привычки. Благодаря этому объяснению очень легко разрешить множество вопросов, относящихся к привычкам, как-то: почему дети легче усваивают новые привычки, чем люди взрослые; почему очень трудно отстать от старых привычек; почему люди, будучи постоянно вынуждаемы говорить, достигли такой легкости в этом, что произносят слова с невероятной быстротой и даже не думая о них, как это слишком часто случается с теми, кто читает молитвы, которые 156 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ привык читать многие годы, — между тем, чтобы произнести только одно слово, надо двигать известное время и в известном порядке несколькими мускулами разом, как-то: мускулами языка, губ, гортани и грудобрюшной преграды. Но читатель может при некотором размышлении сам разрешить эти вопросы и некоторые другие, очень любопытные и полезные, и нам нет нужды останавливаться на них. Из сказанного ясно, что существует большое сходство между памятью и привычками и что в известном смысле память может считаться за своего рода привычку. Ибо телесные привычки заключаются в той легкости, с какою жизненные духи движутся в известных местах нашего мозга; память же состоит в отпечатках, которые те же жизненные духи запечатлели в мозгу и которые являются причинами той легкости, с какою мы припоминаем вещи. Стало быть, если бы не было перцепций, связанных с движением жизненных духов и с этими отпечатками, то не существовало бы никакого различия между памятью и остальными привычками. Не трудно также понять, что животные, хотя они и не имеют души и не способны ни к каким представлениям, по-своему припоминают вещи, которые произвели впечатление на их мозг, и способны приобрести разные привычки; ибо, после сказанного мною о привычках, я думаю, представить себе, как постепенно члены их тела приобретают различные привычки, будет так же легко, как понять то, почему машина, совсем новая, не действует так же легко, как побывавшая уже некоторое время в работе. ГЛАВА VI I. Мозговые фибры не подвержены таким же быстрым изменениям, как жизненные духи. — II. Три изменения в них сообразно трем различным возрастам. I. Все части живого тела находятся в постоянном движении, как части твердые, так и части жидкие, как мясо, так и кровь; вся разница между движением их состоит в том, что движение частиц крови заметно и ощутимо, а движение волокон нашего мяса совсем неощутимо. Итак, различие между жизненными духами и веществом мозга состоит в том, что жизненные духи очень подвижны и очень жидки, а вещество мозга обладает некоторою твердостью и плотностью; поэтому жизненные духи распадаются на небольшие частицы и в короткое время исчезают, испаряясь через поры сосудов, содержащих их, и вместо них являются другие, совсем на них непохожие; мозговые же фибры не так легко уничтожаются, с ними не происходит частых значительных изменений, и все их вещество может измениться только в течение многих лет. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 157 II. Самые значительные перемены, совершающиеся с мозгом одного и того же человека в течение его жизни, относятся к детству, к поре зрелого возраста и к старости. Мозговые фибры в детстве мягки, гибки и нежны; с возрастом они становятся суше, тверже и грубее; в старости же лишены всякой гибкости, грубы и иногда содержат слишком много влаги, которую незначительная теплота, свойственная этому возрасту, не может заставить испариться. Ибо подобно тому как волокна, составляющие мясо, по нашему наблюдению, грубеют со временем, и мясо птенца куропатки, бесспорно, нежнее мяса старой птицы, так и мозговые фибры ребенка или юноши должны быть гораздо мягче и нежнее, чем фибры у лиц более старых. Причину этих изменений мы узнаем, если примем во внимание, что эти фибры приводятся постоянно в движение жизненными духами, двигающимися вокруг них со всех сторон; ибо подобно тому как ветры сушат землю, на которую дуют, так и жизненные духи в силу своего постоянного движения делают мало-помалу большую часть фибр человеческого мозга суше, плотнее и тверже; поэтому-то у лиц старых они почти всегда будут менее гибки, чем у молодых; а между людьми одинакового возраста — у пьяниц, которые многие годы злоупотребляли вином или подобными же опьяняющими напитками, фибры должны быть также тверже и менее гибки, чем у тех, кто всю свою жизнь воздерживался от этих напитков. Различное же состояние мозга у детей, взрослых и стариков и есть весьма важная причина той разницы в способности воображения, какую мы замечаем в эти три возраста, о чем мы будем говорить далее. ГЛАВА VII ^ I. Об общении, существующем между мозгом матери и мозгом ее ребенка. — II. Об общении, существующем между нашим мозгом и другими частями нашего тела; оно ведет нас к подражанию и состраданию. — III. Объяснение происхождения детей-уродов и о размножении видов. — IV. Объяснение некоторых видов умственного расстройства и некоторых наклонностей воли. — V. О вожделении и первородном грехе. — VI. Возражения и опровержения их. Мне кажется очевидным, что мы связаны со всеми вещами и, естественно, имеем отношения ко всему окружающему, и это нам весьма полезно для сохранения и удобства жизни. Но эти отношения не все равны. Мы гораздо больше дорожим www.koob.ru Францией, чем Китаем, солнцем, чем какой-нибудь звездой, своим собственным домом, чем 158 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ домом своих соседей. Существуют невидимые нити, привязывающие нас гораздо теснее к людям, чем к животным; к нашим родителям и друзьям теснее, чем к посторонним; к тем, от кого мы ждем материальной поддержки, больше, чем к тем, от кого мы ничего не ждем и кого не опасаемся. Относительно этой естественной связи между нами и другими людьми следует прежде всего заметить, что она тем сильнее, чем больше мы нуждаемся в людях. Родные и друзья тесно связаны друг с другом: можно сказать, что у них горести и бедствия, так же как радости и благополучие, общие, ибо все страсти и все чувства наших друзей передаются нам через впечатление, какое производит на нас их обращение и выражение их лица. Но так как, в сущности, мы можем жить без них, то эта естественная связь между нами и ими не будет еще самою тесною. I. Младенцы, находящиеся в утробе матери, тело которых еще вполне не сформировалось, и которые сами по себе находятся в состоянии наибольшей, какую только возможно допустить, слабости, должны иметь со своими матерями связь самую тесную, какую мы лишь можем себе представить. И хотя душа их отделена от души их матери, но тело их не отделено от ее тела, то, должно думать, они имеют те же чувства и те же страсти — словом, все те душевные состояния, которые возбуждаются в душе по поводу движений, происходящих в теле. Итак, дети видят то же, что видят их матери, слышат те же крики, получают те же впечатления от предметов и волнуются теми же страстями. Ибо раз выражение лица человека, охваченного страстью, передается тем, кто смотрит на него, и, естественно, сообщает им страсть, подобную той, какая волнует его, хотя бы связь этого человека с теми, кто смотрит на него, была не особенно велика, то, как мне кажется, мы имеем основание думать, что матери способны сообщать детям своим все те же чувства и страсти, которые волнуют их. Ибо тело ребенка образует одно тело с телом матери, кровь и жизненные духи одни и те же у него и у нее; чувства же и страсти суть естественные следствия движений жизненных духов и крови, и эти движения неизбежно передаются от матери ребенку. Итак, страсти, чувства и вообще все душевные состояния, поводом к которым служит тело, одни и те же у матери и у ребенка. Это мне кажется несомненным в силу многих причин. Уже из того факта, что мать, которая сильно была испугана при виде кошки, рождает ребенка, каждый раз при виде этого животного приходящего в ужас, легко сделать тот вывод, что ребенок, следовательно, должен был испытывать также ужас и эмоцию жизненных духов при виде того, что видела его мать, когда носила его, потому что вид кошки, не делающей ему никакого вреда, вызывает в нем такие странные явления. Однако я высказываю все это лишь как предположение, которое, по моему мнению, достаточно будет доказано впоследствии. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 159 Ибо всякое предположение, пригодное к разрешению всех трудностей, которые могут представиться, должно считать положением неоспоримым. II. Невидимые узы, какими Творец природы связывает все свои творения, достойны Божественной мудрости и заслуживают изумления людей; ничто, вместе взятое, не будет так поразительно и поучительно; но мы не думаем об этом. Мы позволяем вести себя, не обращая внимания ни на Того, Кто нас ведет, ни на то, как Он нас ведет: природа так же сокрыта от нас, как и Творец ее, и мы чувствуем движения, какие происходят в нас, и не обращаем внимания на двигателей их. А между тем мало есть того, что нужнее нам было бы знать, чем это, ибо от познания этих вещей зависит понимание всего, что имеет отношение к человеку. Вследствие самого устройства нашего мозга мы, естественно, склонны к подражанию, ибо это необходимо для гражданского общества. Не только необходимо, чтобы дети верили своим родителям, ученики — учителям, низшие — тем, кто стоит выше их, но всем людям нужно еще иметь некоторое расположение усваивать то же обращение и совершать те же действия, как те люди, с которыми они хотят жить. Ибо для того, чтобы люди сближались, им необходимо походить друг на друга телом и духом. Это служит основанием множества вещей, о которых мы будем говорить дальше. Но для того, что нужно нам сказать в этой главе, необходимо еще знать, что в мозгу существуют естественные предрасположения, побуждающие нас как к состраданию, так и к подражанию. Итак, не нужно упускать из виду, что жизненные духи стремятся, естественно, в части нашего тела не только для того, чтобы произвести в них те же действия и те же движения, какие, как мы видим, происходят у других людей, но также для того, чтобы дать возможность почувствовать некоторым образом их страдания и разделить их бедствия. Ибо опыт говорит нам, что, когда мы смотрим с большим вниманием на того, кого жестоко бьют или кто получил рану, то жизненные духи с силою переносятся в части нашего тела, соответствующие тем, которые, как мы видим, были повреждены у другого, если только мы не направим в другое место течения этих духов по своему желанию, раздражая сильно какую-нибудь часть тела, не ту, какая у другого, как мы видели, была повреждена; или если естественное стремление жизненных духов к сердцу и внутренностям, обыкновенно возникающее при внезапных эмоциях, не увлечет и не изменит того течения, о котором мы говорим; или если, наконец, какая-нибудь необычайная связь отпечатков в мозгу с движениями жизненных духов не произведет того же действия. Это стремление жизненных духов в части нашего тела, соответствующие тем, которые, как мы видим, были повреждены у других, очень заметно у людей деликатных, обладающих живым воображением и весьма слабым и изнеженным телом. Весьма нередко эти 160 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ люди чувствуют своего рода дрожание в ногах, когда, например, смотрят внимательно на кого-нибудь, у кого есть язва или www.koob.ru кому в эту минуту наносят удар. Вот что пишет мне один из моих друзей (привожу это для подтверждения моей мысли): «Когда один немолодой уже человек, живущий у одной из моих сестер, заболел, то молоденькая служанка дома держала свечу в то время, как ему пускали кровь из ноги. При виде того, как вонзили ланцет, ею овладел такой страх, что в течение трех или четырех дней потом она в том же месте в ноге чувствовала такую сильную боль, что принуждена была лежать в постели это время». Причина же этого случая, согласно моему принципу, та, что жизненные духи с силою разливаются в частях нашего тела, соответствующих тем, которые, как мы видим, повреждены у других, и, следовательно, держат их в большем напряжении и делают их более ощутимыми для нашей души с тою целью, чтобы она была настороже и избегала беды, которая, как мы видим, приключилась с другими. Это сострадание в телах производит сострадание в душах. Оно побуждает нас помогать другим, потому что этим мы помогаем самим себе. Наконец, оно удерживает нашу злобу и жестокость. Ибо отвращение к крови, страх смерти — словом, чувственное впечатление сострадания часто препятствует убивать животных даже тем людям, которые вполне убеждены, что животные просто машины: большинство людей не может убивать их, не раня себя, в силу возвратного действия сострадания. Особенно следует заметить здесь, что вид раны, полученной кем-нибудь, вызывает в тех, кто видит ее, повреждение тем большее, чем слабее и нежнее будут эти лица, потому что это зрительное впечатление с силою направляет жизненные духи в части тела, соответствующие тем, которые, как мы видим, повреждены, -и они производят на фибры тела слабого человека впечатление более сильное, чем на фибры тела сильного и крепкого. Поэтому на сильных и здоровых людей не действует вид какого-нибудь убийства, к состраданию побуждает их не столько то неприятное действие, какое оно производит на тела, сколько то, что оно неприятно их рассудку. Эти люди не имеют сострадания к преступным действиям, они непреклонны и неумолимы. Что же касается женщин и детей, то они испытывают большие страдания при виде повреждений, какие на их глазах наносят другим. Невольно сильно сострадают они несчастным и не могут спокойно ни видеть, как бьют животное, ни слышать его крика. Что касается младенцев, находящихся еще в утробе матери, то так как фибры их тела несравненно нежнее фибр женщин и детей, то и движение духов должно производить в них изменения гораздо значительнее, как это будет видно далее. Опять-таки пусть сказанное мною сейчас рассматривается, если желательно, как простое предположение; но, если читатель хочет ясно представить то, что я намерен изложить в этой главе, он должен РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 161 постараться хорошенько понять его. Ибо оба предположения, сделанные мною, суть принципы множества вещей, которые, обыкновенно, считаются очень трудными и даже непостижимыми и которых действительно, как мне кажется, невозможно уяснить, не принимая этих предположений. Следующие примеры могут служить объяснением и даже доказательством этих двух сделанных мною предположений. III. Приблизительно лет семь или восемь тому назад в больнице для неизлечимо больных можно было видеть молодого человека, родившегося умалишенным, тело которого было искалечено в тех самых местах, в которых обычно бывает искалечено тело колесуемых преступников. Он прожил почти двадцать лет в таком состоянии; многие лица видели его, и покойная королева-мать, посетив эту больницу, полюбопытствовала взглянуть на него и даже дотронуться до рук и ног этого молодого человека в тех местах, где они были искалечены. Согласно положениям, установленным мною, причина этого несчастного случая та, что мать этого калеки, узнав, что будут колесовать преступника, отправилась смотреть на казнь. Каждый удар, наносимый этому несчастному, производил потрясающее впечатление на воображение этой матери, а чрез своего рода отражение' — и на нежный и слабый мозг ее ребенка. Мозговые фибры этой женщины были приведены в чрезвычайное движение и, может быть, порвались в некоторых местах вследствие сильного течения жизненных духов, вызванного при виде столь ужасного дела; но ее фибры были достаточно плотны и поэтому вполне не порвались. Мозговые же фибры ребенка, не будучи в состоянии противостоять стремительному потоку жизненных духов, совершенно порвались, и повреждение было настолько сильно, что ребенок навсегда потерял разум. Вот причина, почему он явился на свет лишенным рассудка. Причина же, почему у него члены были искалечены в тех же местах, как у преступника, казнь которого видела его мать, следующая. При виде этой казни, действительно способной привести в ужас женщину, жизненные духи у матери направились с 2 силою от ее мозга ко всем тем частям ее тела, которые соответствовали частям тела преступника, и то же самое произошло в ребенке. Но так как кости. матери имели возможность противостоять действию этих жизненных духов, то они и не были повреждены ими. Быть может, она даже не чувствовала ни малейшей боли, ни малейшего содрогания ни в руках, ни в ногах, когда раздробляли их у преступника. Но это быстрое движение жизненных духов могло унести мягкие и слабые частицы костей ребенка, ибо кости принадлежат к тем частям тела, которые образуются последними, и они обладают слишком небольшою крепостью у детей, еще находящихся в утробе 1 Согласно первому предположению. 2 Согласно второму предположению. 11 Разыскания истины 162 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ матери. При этом следует заметить, что если бы эта мать направила движение этих жизненных духов к какой-нибудь другой части тела, раздражая как-нибудь ее, то, согласно всему сказанному, у ее ребенка, быть может, не были бы сломаны кости, но была бы весьма повреждена часть, соответствующая той, к которой мать направила бы жизненные духи. Этот случай может вообще объяснить, каким образом женщины, увидевшие во время беременности людей с известными приметами на лице, сообщают своим детям те же знаки в тех же частях тела; отсюда можно заключить также, что мнение, будто женщины трут какую-нибудь скрытую часть тела, когда замечают www.koob.ru предмет, поражающий их и когда их волнует какая-нибудь сильная страсть, — имеет основание; ибо этим только можно объяснить то, что родимые пятна чаще бывают на этих скрытых частях, чем на лице ребенка. Мы имели бы немало примеров, подобных только что приведенному, если бы дети могли жить, получив такие сильные повреждения; но по большей части они выкидыши. Ибо, можно сказать, причиною смерти почти всех детей, умирающих в чреве матери, если они не были больны, бывает или испуг, или страстное желание, или какая-нибудь другая сильная страсть их матери. Вот другой довольно замечательный пример. Еще не прошло года с тех пор, как одна женщина, смотревшая со слишком большим усердием на изображение святого Пия во время празднования его канонизации, разрешилась от бремени младенцем, совершенно походившим на изображение святого. У него было старческое лицо, насколько это возможно для ребенка, не имеющего бороды. Его руки были сложены крестом на груди, глаза обращены к небу, лоб у него был очень мал, потому что на картине лик этого святого был поднят к куполу церкви и обращен к небу, так что у него также почти не было заметно лба. У него на плечах было что-то вроде опрокинутой митры с несколькими круглыми родимыми пятнами на тех местах, где митры украшены драгоценными камнями. Словом, этот ребенок весьма походил на изображение, по образу которого создала его мать силою воображения. Весь Париж мог это видеть, как и я, потому что этого ребенка довольно долго сохраняли в винном спирте. Этот пример имеет ту особенность, что не вид живого и волнуемого какою-нибудь страстью человека вызвал такую эмоцию в жизненных духах и крови матери и произвел такое странное действие, а только вид картины; однако это действие было весьма сильно и сопровождалось большою эмоциею духов или вследствие пыла и рвения матери, или вследствие волнения, вызванного в ней шумом праздника. Итак, когда эта мать напряженно и с эмоцией жизненных духов смотрела на изображение святого, дитя, согласно первому предположению, глядело на него, как и она, с тем же напряжением и при той же эмоции духов. Мать, будучи сильно поражена этим изобраРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 163 жением, подражала ему, по крайней мере, согласно второму предположению, в своей позе; ибо так как тело ее совершенно сложилось и фибры его достаточно были крепки для противодействия течению жизненных духов, то она и не могла подражать или уподобиться ему во всем. Но так как фибры тела ребенка были слишком слабы, а следовательно, восприимчивы ко всякого рода воздействиям, то стремительное течение духов повлияло так сильно на его тело, что сделало его вполне подобным изображению, виденному им; подражание, к которому более всего расположены дети, достигло своей высшей степени. Но это подражание, сообщив телу ребенка такую необычайную форму, причинило ему смерть. У писателей найдется много других примеров силы воображения матерей, и ничего не может быть иногда причудливее выкидышей. Ибо женщины рождают не только детей-уродов, но также они рождают детей, похожих на плоды, которые они желали бы поесть: яблоки, груши, виноградные кисти и т. п. Когда матери слишком живо представляют себе и страстно желают поесть, например груш, то утробные дети, если зародыш одушевлен, представляют их и желают их так же страстно, и (будет ли зародыш одушевлен или нет) течение жизненных духов, вызванное образом желаемого плода, разливается по маленькому тельцу, способному легко изменить форму, благодаря своей мягкости; и эти бедные дети становятся похожими на вещи, которых они слишком страстно желали. Но матери не терпят от этого никакого вреда, потому что тело их не настолько слабо, чтобы принять фигуру воображаемых ими тел, так что они не могут подражать им и стать совершенно подобными им. Однако не следует думать, что эта связь между матерью и ребенком, которую я только что объяснил и которая причиняет иногда очень сильные повреждения, была бы чем-то бесполезным или ненужным в природе. Напротив, она кажется очень полезной для размножения рода человеческого или для образования зародыша, и она, безусловно, необходима для передачи известного устройства мозга, которое должно быть различным в различное время и в различных странах; ибо необходимо, например, чтобы в известных странах у ягнят вследствие самого устройства мозга была склонность убегать от волков по той причине, что волков много в этих местностях и они очень опасны для ягнят. Правда, это общение между мозгом матери и мозгом ее ребенка иногда имеет дурные последствия, когда матери поддаются какой-нибудь сильной страсти; однако, мне кажется, что без этого общения ни женщины, ни животные не могли бы рождать детей, принадлежащих к тому же виду. Ибо не допуская этого общения мозга матери с мозгом ребенка, хотя и можно было бы до некоторой степени объяснить образование зародыша вообще, как довольно удачно пытался сделать это г-н Декарт, однако очень трудно объяснить, как лошадь не приносит теленка, а курица — яйца, которое бы заключало маленькую куропатку или какую-нибудь птицу нового вида, и 164 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ я думаю, что те, кто размышлял об образовании зародыша, согласятся с моим мнением. Правда, самое разумное и самое согласное с опытом решение этого трудного вопроса об образовании зародыша представляет мнение, что дети уже совершенно образовались даже до акта зачатия и что их матери только сообщают им во время беременности обыкновенный рост. Однако общение между жизненными духами и мозгом матери и жизненными духами и мозгом ребенка, кажется, все же нужно для регулирования роста ребенка и для распределения частей, служащих для его питания, приблизительно в таком же порядке, как в теле матери, т. е. оно делает ребенка подобным матери или принадлежащим к тому же виду, что и она. Это ясно из тех случаев, когда воображение матери расстраивается и какая-нибудь сильная страсть изменяет естественное устройство ее мозга; ибо тогда, как мы объяснили, в силу этой связи между матерью и ребенком изменяется строение тела ребенка, и матери иногда выкидывают зародышей, тем более похожих на плоды, которые они хотели, чем меньше противодействия встречают www.koob.ru жизненные духи в фибрах тела ребенка. Мы не отрицаем, однако, что Бог, не прибегая к этой связи между матерью и ребенком, о которой мы говорим, мог бы расположить так точно и правильно все необходимое для размножения видов на бесконечные времена, что никогда матери не выкидывали бы и даже всегда имели бы детей одной величины, одного цвета — словом такими, что их можно было бы принимать друг за друга; ибо мы не должны измерять могущества Божия своим слабым воображением и нам не известны основания, которыми Он мог руководствоваться при устройстве своего творения. Мы видим постоянно, что растения и деревья без помощи этого общения производят довольно правильно себе подобных и что птицы и многие другие животные не нуждаются иногда в нем, чтобы вырастить и вывести из яиц детенышей, именно тогда, когда высиживают яйца, принадлежащие другим видам, например когда курица высиживает яйца куропатки; ибо, хотя мы имеем основание думать, что зерна и яйца содержат уже в себе те растения и тех птиц, которые выходят из них, и что, может быть, маленькие тела этих птиц получили свое устройство благодаря тому общению, о котором мы говорили, а растения — свое устройство посредством какого-нибудь иного равносильного общения, однако, быть может, это — простая догадка. Если бы даже это и не было догадкой, то нельзя, однако, — потому что сделано Богом — судить окончательно о том, каковы вещи, которые Он мог бы сделать. Все же, если принять во внимание, что растения, получающие питательные соки от своей матери, гораздо больше походят на нее, чем те, которые выходят из зерна; например тюльпаны, выходящие из луковиц, будут того же цвета, как мать их, а те, которые выходят из зерен, почти всегда весьма отличаются от нее, — то нельзя РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 165 сомневаться, что, если общение матери с плодом не безусловно необходимо для того, чтобы он принадлежал к тому же виду, оно всегда необходимо для того, чтобы плод был совершенно похожим на нее. Стало быть, хотя Бог и предвидел также, что это общение мозга матери с мозгом ребенка ее и может иногда причинить смерть зародыша или произвести уродов вследствие расстройства воображения матери, однако это общение настолько удивительно и столь необходимо в силу оснований, высказанных мною, и в силу многих других, которые я мог бы еще привести, что предвидение этих неудобств не могло помешать Богу осуществить свое намерение. Можно сказать, в известном смысле, что Бог не имел намерения произвести уродов; ибо мне кажется очевидным, что, если бы Бог создал только одно животное. Он никогда не создал бы его уродливым. Но, имея намерение произвести достойное удивления творение путями самыми простыми и связать всех своих тварей одних с другими, Он предвидел известные явления, которые необходимо воспоследуют из порядка и природы вещей, и это не отвратило Его от Его намерения. Ибо хотя урод сам по себе есть творение несовершенное, но, если его рассматривать в связи с остальными тварями, он не делает мира несовершенным или недостойным мудрости Творца. Однако мы уже в достаточной степени выяснили, какое влияние может оказывать воображение матери на тело ее ребенка. Теперь нам предстоит исследовать влияние материнского воображения на разум ребенка и таким образом проследить в самом их возникновении первоначальные, искажения разума и воли людской, что и составляет главную нашу цель. IV. Нам уже известно, что отпечатки в мозгу сопровождаются чувствами и идеями души, а эмоции жизненных духов в теле не могут произойти без соответствующих им движений в душе; словом, все страсти и все телесные чувства сопровождаются действительными душевными чувствами и страстями. Так как теперь, согласно нашему первому предположению, отпечатки в мозгу матерей и движения их жизненных духов сообщаются их детям, то в душе последних возникают те же чувства и те же страсти, которые волнуют их матерей, и, следовательно, их сердце и разум извращаются всевозможными способами. Если встречается много детей, имеющих на лице родимые пятна или следы идеи, поразившей их мать, несмотря на то что фибры кожи оказывают гораздо больше сопротивления движению духов, чем мягкие части мозга, и несмотря на то что жизненные духи гораздо медленнее движутся около кожи, чем в мозгу, то тем более иы не имеем основания сомневаться в том, что жизненные духи матери производят в мозгу их детей многочисленные отпечатки их извращенных эмоций. Поэтому если глубокие отпечатки в мозгу и соответствующие им эмоции духов удерживаются надолго и иногда 166 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ даже на всю жизнь, то, очевидно, так как нет ни одной женщины, которая не имела бы какой-нибудь слабости и которую во время ее беременности не волновала какая-нибудь страсть, найдется очень немного таких детей, у которых разум не был бы в каком-нибудь отношении извращен и которые не имели бы какой-нибудь преобладающей страсти. Мы имеем слишком много примеров, подтверждающих сказанное, и всем известно, что есть целые семьи, члены которых страдают сильными недостатками воображения, унаследованными ими от своих родителей; но здесь нет необходимости специально приводить примеры. Напротив, более уместно в утешение некоторым лицам указать, что если недостатки родителей не являются естественными или свойственными природе человека, то следы и отпечатки в мозгу детей, происшедшие благодаря им, могут сгладиться со временем. Все же не мешает привести здесь в пример короля английского Иакова, о котором говорит кавалер Д'Игби (D'lgby) в изданной им книге «Poudre de Sympathie». Он уверяет в этой книге, что во время беременности Марии Стюарт королем Иаковом, когда некоторые шотландские вельможи вошли в ее комнату и убили в ее присутствии ее секретаря, итальянца, несмотря на то что она бросилась между ними с целью помешать им, — при этом сама принцесса получила легкие ранения — ужас, охвативший ее, произвел такое сильное впечатление на ее воображение, что сообщился ребенку, которого носила она в себе; вследствие этого сын ее, король Иаков, всю свою жизнь не мог видеть обнаженной шпаги. Д'Игби говорит далее, что испытал это на самом себе, при своем производстве в кавалеры: www.koob.ru государь должен был прикоснуться шпагой к его плечу, но он протянул руку со шпагой прямо к лицу и поранил бы его, если бы кто-то не направил шпаги, куда следовало. Примеров подобного рода, впрочем, так много, что совершенно бесполезно разыскивать их у писателей. Мы не думаем, чтобы кто-либо стал оспаривать это; ведь, наконец, единственная причина того, что множество людей не выносят вида крысы, мыши, кошки, лягушки, а особенно пресмыкающихся животных, как например змей и ужей, — тот ужас, который испытали их матери при виде этих животных во время своей беременности. V. Я особенно желал бы обратить внимание читателя на то, что, по всей вероятности, люди сохраняют еще и поныне в своем мозгу отпечатки и впечатления своих прародителей. Ибо подобно тому как животные производят себе подобных, имеющих в мозгу своем те же самые отпечатки, в силу чего животные одного вида имеют одни и те же симпатии и антипатии и совершают одни и те же действия в одних и тех же случаях, так точно наши прародители после их грехопадения получили столь сильные отпечатки и столь глубокие впечатления от воздействия чувственных предметов, что легко могли передать их детям. Таким образом, сильная привязанность к чувственным вещам, какую мы имеем уже во чреве матери, РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 167 и великое удаление наше от Бога, в этом состоянии могут быть отчасти объяснены только что сказанным. Ибо если, согласно установленному порядку природы, все душевные состояния неизбежно должны соответствовать отпечаткам в мозгу, то, можно сказать, уже со времени зачатия мы во грехе и заражены испорченностью наших родителей, потому что уже с этого времени мы сильно привязаны к чувственным удовольствиям. Нося в своем мозгу отпечатки, подобные отпечаткам в мозгу у лиц, давших нам жизнь, мы необходимо должны обладать теми же самыми страстями и наклонностями, имеющими отношение к чувственным предметам. Итак, мы необходимо рождаемся в вожделении и первородном грехе.' Мы должны родиться в вожделении, раз вожделение есть не что иное, как естественное действие, какое отпечатки в мозгу должны произвести на разум, чтобы приохотить его к чувственным вещам; мы должны родиться в первородном грехе, раз первородный грех есть не что иное, 2 как победа и власть вожделения над разумом и сердцем ребенка. По всей вероятности, власть вожделения или победа его над разумом и есть то, что в детях называется первородным грехом, а в людях взрослых — грехом действительным. VI. Однако, как кажется, из положений, установленных мною, можно было бы вывести противоречащее опыту заключение, что мать всегда должна сообщать своему ребенку привычки и наклонности, подобные тем, какие она имеет, сравнительную легкость к представлению и изучению того, что она знает: ибо все это, как было сказано, зависит лишь от отпечатков и впечатлений в мозгу. Несомненно ведь, что отпечатки и впечатления в мозгу матери передаются детям. Этот факт был доказан приведенными выше примерами из жизни людей, а еще более подтверждается он примерами, заимствованными из царства животных, мозг детенышей которых имеет те же отпечатки, что и мозг животных, родителей их; ведь поэтому-то все животные одного вида имеют одинаковый голос, одним и тем же образом двигают своими членами и, наконец, прибегают к одним и тем же уловкам при ловле добычи или при защите от врагов. Отсюда же должно следовать, что раз все отпечатки в мозгу матерей запечатлеваются также в мозгу детей, то дети должны рождаться с теми же привычками и качествами, какие имеют их матери, и даже сохранять их, обыкновенно, в течение всей жизни, потому что привычки, приобретенные с самой ранней юности, сохраняются дольше всех других; это, однако, противоречит опыту. Чтобы ответить на это возражение, должно обратить внимание на то, что есть двоякого рода отпечатки в мозгу. Одни — естественные, или свойственные природе человека, другие — приобретенСм.: Объяснение первородного греха. 2 Св. Павла Поел. к Римл., гл. 5, 6, 12, 14 и т. д. 168 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ные. Естественные очень глубоки, и они не могут совершенно изгладиться; приобретенные же, напротив, могут легко утратиться, потому что по большей части они не так глубоки. Хотя естественные и приобретенные отпечатки разнятся с виду только по степени и хотя нередко первые не обладают такою силою, как вторые, что доказывается постоянно подтверждающеюся возможностью приучения животных делать совершенно обратное тому, к чему влекут их естественные отпечатки (приучают, например, собаку не трогать хлеба и не бежать за куропаткой, которую она видит и чует); однако между этими отпечатками есть и существенная разница: природные отпечатки имеют, так сказать, тайные связи с другими частями тела, ибо все пружины в механизме нашего тела помогают друг другу удерживаться в своем естественном состоянии. Все части нашего тела взаимно способствуют всему, что необходимо для сохранения или возобновления естественных отпечатков, поэтому их нельзя совершенно изгладить, и они воскресают тогда, когда их считали уже уничтоженными. Напротив, отпечатки приобретенные, хотя бы они даже были сильнее, глубже и больше естественных, мало-помалу утрачиваются, если их не стараются сохранять путем постоянного возобновления причин, которыми они были вызваны, потому что другие части тела не только не содействуют их сохранению, но, наоборот, постоянно стремятся сгладить их и уничтожить. Эти отпечатки можно сравнить с обыкновенными повреждениями тела: это — раны, полученные нашим мозгом, которые зарастают сами собой, как и другие раны, в силу удивительного устройства механизма нашего тела. Если в щеке сделать разрез больше даже рта, это отверстие мало-помалу закроется. Разрез же рта, будучи естественным, никогда не может срастись. То же относится и к отпечаткам в мозгу: естественные не изглаживаются, приобретенные же со временем утрачиваются. Истина эта имеет громадное значение для морали. Следовательно, так как все естественные отпечатки находятся в тесной связи с телесной организаций, то они передаются детям во всей своей силе. Так, попугаи производят птенцов, способных издавать те же крики и петь те же песни, что и они сами. Но так как приобретенные отпечатки существуют только в мозгу и не проявляются в остальном теле, — разве только отчасти, например, они проявляются в том случае, когда они были запечатлены эмоциями, сопровождающими www.koob.ru сильные страсти, — то они и не должны передаваться детям. Так, попугай, здоровающийся и прощающийся со своим хозяином, не произведет птенцов так же выдрессированных, и люди ученые и искусные не будут иметь детей, похожих на них в этом отношении. Итак, хотя и верно, что все, происходящее в мозгу матери, происходит также одновременно в мозгу ее ребенка, и мать не может ничего ни видеть, ни чувствовать, ни воображать без того, чтобы ребенок не видел, не чувствовал и не представлял бы того же самого, РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 169 и что, наконец, все неправильные отпечатки в мозгу матери извращают воображение детей; тем не менее, так как эти отпечатки не естественные в том смысле, как мы это сейчас объяснили, то не удивительно, что они сглаживаются по большей части, как скоро ребенок появится на свет. Ибо тогда причины, образовавшей эти отпечатки и поддерживавшей их, больше не существует, а потому природное строение всего тела содействует уничтожению их; при этом чувственные предметы производят другие отпечатки, совсем новые, очень глубокие и многочисленные, которые сглаживают почти все те, какие дети имели во чреве матери: мы видим постоянно, что сильное горе заставляет забыть все предшествовавшие горести; поэтому невозможно, чтобы чувства столь живые, как у ребенка, впервые испытывающего воздействие предметов на нежные органы своих чувств, не сгладили большую часть отпечатков, полученных от тех же предметов лишь посредством своего рода отражения в ту пору, когда он был как бы защищен от них во чреве своей матери. Тем не менее, когда эти впечатления вызываются сильною страстью и сопровождаются очень сильным движением крови и жизненных духов в матери, тогда они действуют с такою силою на мозг ребенка и на все его тело, что запечатлевают на них отпечатки столь же глубокие и устойчивые, как впечатления естественные, что мы видели в примере кавалера Д'Игби, в примере ребенка, родившегося лишенным рассудка и искалеченным вследствие того, что воображение матери его произвело в мозгу и во всех членах его очень сильные повреждения, и, наконец, на примере общей испорченности природы человеческой. Ничего нет удивительного, что дети английского короля Иакова не имели того же недостатка, как их отец. Во-первых, потому что этого рода отпечатки не запечатлеваются никогда так глубоко во всем теле, как естественные. Во-вторых, потому что этому помешала их мать, благодаря своему здоровому в данном отношении строению, так как она не обладала тем же недостатком, что и отец. Наконец, потому что мать влияет на мозг ребенка неизмеримо сильнее, чем отец, что ясно из всего сказанного. Но должно заметить, что все доводы, доказывающие, что дети короля английского Иакова не должны были разделять недостатка своего отца, отнюдь не могут поколебать объяснения первородного греха или той господствующей над нами склонности к чувственным вещам и того великого удаления от Бога, какие мы наследуем от родителей, потому что отпечатки, которые запечатлели чувственные предметы в мозгу первых людей, были очень глубоки, сопровождались и укреплялись сильными страстями, укреплялись постоянным пользованием чувственными вещами, необходимыми для поддержания жизни, не только в Адаме и Еве, но даже — что следует хорошенько заметить — в самых праведных людях, во всех мужчи-"ах и во всех женщинах, от которых мы происходим; поэтому ничто "е могло остановить этого извращения природы. Следовательно, эти 170 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ впечатления наших прародителей не только не должны были изгладиться мало-помалу, напротив, они должны были усиливаться с каждым днем, и если бы не благодать Иисуса Христа, непрестанно противостоящая этой порче, то слова одного языческого поэта были бы безусловно верны: Aetas parentum pejor avis tulit Nos nequiores, mox daturos Progenitem vitiosiorem.' Ибо должно принять во внимание, что отпечатки, возбуждающие в самых святых матерях чувства благочестия, не сообщаются детям, которых они имеют во чреве, а, напротив, впечатления, вызывающие идеи чувственных вещей и сопровождаемые страстями, не замедлят передать детям влечение и любовь к вещам чувственным, Например, мать, в которой пробуждается любовь к Богу, сопровождаемая впечатлением от образа преподобного старца, потому что эта мать связывает идею о Боге с данным впечатлением от образа старца, что, как мы видели в главе о связи идей, легко может произойти, хотя нет никакого отношения между Богом и образом старца; эта мать, говорю я, под влиянием движения жизненных духов, сопровождающих вышеуказанное впечатление, может в мозгу своего ребенка вызвать лишь образ старца и расположение к старцам, что совсем не есть любовь к Богу, находившая место в матери; ибо в мозгу нет впечатлений, которые могли бы сами по себе вызвать иные идеи, помимо идей чувственных вещей, потому что тело создано не для того, чтобы поучать разум, и если оно воздействует на душу, то лишь ради себя самого. 1 I \ ^ ; j . j | ; ; | ^ ; ,| ^ ;| :» , | www.koob.ru Поэтому мать, раз мозг ее полон впечатлений, которые по природе своей имеют отношение к чувственным вещам и которые j она не может уничтожить по той причине, что вожделение пребывает i в ней и тело ее не повинуется ей, неизбежно сообщает их своему | ребенку, рождает его грешным, хотя бы сама была праведна. Эта ^ мать — праведна, потому что она действительно любит или любила | Бога сознательно, и вожделение не делает ее преступной, хотя бы ^ она следовала побуждениям его во сне. Но ребенок, которого | рождает она, не любит Бога любовью сознательною, и сердце его j не обращено к Богу; очевидно, он находится во власти греха и нет | в нем ничего, что не заслуживало бы гнева Божия, j Однако когда ребенок возрождается крещением и становится >, праведным или посредством расположения сердца, подобного тому, ; какое испытывают праведники во время ночных видений, или, быть j может, посредством свободного акта любви к Богу, чего ему ; ; ' Отцы, которых стыд и сравнивать с дедами, Родили нас, негоднейших, а нас Еще пустейшими помянет мир сынами. Гораций, кн. III, ода 6, перевод Фета. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 171 удается достигнуть на несколько мгновений, отрешившись от власти тела силою таинства (ибо раз Бог создал людей для того, чтобы они любили Его, то нельзя постичь, как они действительно могут сделаться праведными, если они не любят или не любили Его, или если, по крайней мере, сердце их не было настроено так, как при действительной любви к Нему); — тогда, если ребенок и повинуется вожделению в продолжение своего детства, его вожделение не есть более грех: оно не делает его виновным и заслуживающим кары, не мешает ему быть праведным и угодным Богу, по тому же самому основанию, по которому мы не утрачиваем благодати, следуя во сне побуждениям вожделения; ведь у детей мозг так мягок, дети получают такие живые и сильные впечатления от самых простых предметов, что они не обладают достаточною свободою духа, чтобы противостоять им. Однако я слишком долго останавливаюсь на вещах, не относящихся прямо к моему предмету. Достаточно, если из всего сказанного мною в этой главе я могу сделать тот вывод, что ложные впечатления, которые матери запечатлевают в мозгу своих детей, извращают их разум и воображение; поэтому-то большинство людей склонно представлять вещи такими, какими они не бывают, придавая какой-нибудь ложный оттенок или какую-нибудь неправильную черту идеям вещей, созерцаемым ими. Если же читатель захочет лучше уяснить себе, что думаю я о первородном грехе и как он, по моему мнению, передается детям, то может прочесть об этом в объяснении, соответствующем этой главе. ГЛАВА VIII I. Изменения, которые происходят с воображением ребенка, появившегося на свет, под влиянием разговоров с ним кормилицы, матери и других лиц. — II. Совет, как должно воспитывать детей. В предыдущей главе мы рассматривали мозг ребенка, находящегося в утробе матери; рассмотрим теперь, что происходит с ребенком, как только появится он на свет. В то самое время, когда он оставляет тьму и видит впервые свет, его охватывает холод наружного воздуха; самые нежные прикосновения женщины, принимающей его, причиняют боль его нежным членам; все внешние предметы поражают его, все вызывают в нем страх, потому что они ему еще незнакомы и потому что в самом себе он не чувствует силы ни защититься, ни убежать. Слезы и крики его служат верными признаками его страданий и страхов: это на деле — мольбы природы за него к присутствующим о том, чтобы они охранили его от зол, которые он терпит и которых страшится. 172 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Чтобы понять, какое замешательство испытывает его разум в этом состоянии, нужно принять во внимание, что мозговые фибры его очень слабы и нежны, следовательно, все внешние предметы производят на них очень глубокое впечатление, и если уж иногда пустяки способны повредить слабое воображение, то, конечно, множество поразительных для ребенка предметов не замедлят повредить и расстроить его воображение. Чтобы еще живее представить себе волнения и страдания, испытываемые ребенком при его появлении на свет, и те повреждения, какие терпит его воображение, представим себе, как изумились бы люди, если бы они увидали перед собой великанов в пять или шесть раз выше себя, которые приближались бы к ним, ничем не обнаруживая своих намерений; как они изумились бы, если бы увидали животных нового вида, не имеющих никакого сходства с виденными ими раньше, или если бы крылатая лошадь или какая-нибудь иная химера наших поэтов внезапно спустилась с облаков на землю. Какие глубокие следы оставили бы эти чудеса в их мозгу и сколько умов помешалось бы, только раз увидев их! Беспрестанно какое-нибудь неожиданное и ужасное происшествие лишает разума людей уже взрослых, мозг которых не очень восприимчив к новым впечатлениям, — людей, обладающих опытностью, могущих защитить себя или, по крайней мере, принять какое-нибудь решение. Ребенок, появляясь на свет, страдает от всех предметов, которые действуют на его чувства и к которым он не привык еще. Все животные, которых он видит, для него животные нового вида, потому что он ничего еще не видал; у него нет ни силы, ни опытности; мозговые фибры его очень нежны и гибки. Как же могло бы его воображение остаться неповрежденным при таком множестве разнородных предметов? Правда, матери приучили уже немного своих детей к впечатлениям, получаемым от предметов, потому что они уже запечатлели их в фибрах их мозга, когда дети еще находились в утробе матери; следовательно, предметы не так уже сильно поражают ребенка, раз он видит своими глазами то, что некоторым образом видел уже глазами своей матери. Правда также, что ложные впечатления и повреждения, испытанные воображением ребенка www.koob.ru при виде стольких ужасных для него предметов, сглаживаются и излечиваются со временем, потому что они не естественные и, следовательно, все тело препятствует им и старается уничтожить их, как мы это видели в предыдущей главе; — это-то и препятствует всем людям вообще утратить рассудок с детства. Однако данное обстоятельство не мешает все же существованию некоторых впечатлений, столь сильных и глубоких, что они не могут изгладиться: они бывают так же долговечны, как и сама жизнь. Если бы люди серьезнее размышляли над тем, что происходит в них самих, и над своими собственными мыслями, они не нашли бы недостатка в примерах, подтверждающих только что сказанное. Они РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 173 непременно нашли бы в себе такие тайные склонности и природное отвращение к некоторым вещам, которых нет у других и для которых, кажется, нет иной причины, кроме впечатлений наших первых дней. Ибо раз причины этих склонностей и отвращения присущи нам одним, то они, следовательно, не коренятся в природе человека; с другой стороны, если они нам не известны, то, значит, они действовали в такое время, когда наша память не была еще способна удержать условий их возникновения, благодаря которым мы могли бы припомнить их; это же было возможно только во время самого раннего нашего детства. Декарт рассказывает в одном из своих писем, что он питал особое расположение ко всем косым людям и что, тщательно разыскивая причину этого, он увидел, наконец, что этим недостатком обладала одна молодая девушка, которую он любил, еще будучи ребенком; привязанность, которую он питал к ней, распространилась на всех лиц, походивших на нее в чем-нибудь. Но более всего повергают нас в заблуждение не эти небольшие ненормальности в наших наклонностях, а известные неправильности в разуме у всех или почти у всех нас и подверженность каждого из нас какому-нибудь роду безумия, хотя этого мы и не сознаем. Если обратить внимание на характер ума тех, с кем беседуем, то легко убедиться в этом, и хоть сам наблюдатель, быть может, и оригинал, и другие считают его таковым, однако он решит, что все другие — чудаки и разница между ними заключается только в степени. Итак, довольно частым источником людских заблуждений является потрясение их мозга, причиненное воздействием внешних предметов в то время, когда человек появляется на свет; и эта причина не прекращает своего действия так скоро, как можно было бы думать. I. Обычный разговор, который с детьми ведут их кормилицы или даже их матери, часто не имеющие никакого образования, окончательно губиТ их разум и совершенно извращает его. Эти женщины говорят с ними только о пустяках, рассказывают им нелепые или страшные сказки. Они говорят детям лишь о чувственных вещах, и притом таким образом, что только могут утвердить их в ложных суждениях чувств. Словом, они зароняют в разуме детей семена всех тех недостатков, какие присущи им самим, как-то: семена ложного страха, смешных суеверий и других подобных слабостей. Это же ведет к тому* что, не привыкнув исследовать истину, не приобретя любви к ней, дети, "в конце концов, становятся неспособными распознавать истину и пользоваться своим разумом. Следствием этого у них является известная робость и неразвитость ума, остающаяся у них весьма надолго: есть много таких людей, которые в возрасте пятнадцати—двадцати лет по своему разуму не далеко ушли от своей кормилицы. Правда, дети, по-видимому, не способны к размышлению об истине и к наукам абстрактным и возвышенным, потому что их 174 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ мозговые фибры, будучи слабыми, очень легко приводятся в колебание предметами даже самыми незначительными и наименее ощутимыми, и душа их, так как ее ощущения необходимо будут соразмерны колебанию фибр, принуждена оставить метафизические идеи и идеи чистого мышления, чтобы обратиться единственно к своим ощущениям, так что, повидимому, дети не могут рассматривать с достаточным вниманием чистые идеи истины, будучи столь часто и легко отвлекаемы неясными чувственными идеями. Однако можно возразить на это: во-первых, легче семилетнему ребенку отрешиться от заблуждений, в которые нас вводят чувства, чем человеку шестидесяти лет, всю жизнь свою следовавшему детским предрассудкам; во-вторых, если ребенок не способен к ясным и отчетливым идеям истины, то его, по крайней мере, можно предупреждать во всевозможных случаях, что его чувства его обманывают; если невозможно научить ребенка истине, то, по крайней мере, не дблжно его поддерживать и укреплять в заблуждениях; наконец, хотя самые маленькие дети и совсем подавлены массою приятных и тягостных чувств, однако это не мешает им в короткое время выучивать то, что лица старшие не могут сделать в гораздо больший срок, как-то: изучить порядок и отношения, существующие между словами и всем, что они видят и слышат; причем, хотя знание этих вещей зависит исключительно от памяти, однако, как видно, распознавание их наименований требует от детей также большого напряжения рассудка. II. Так как причина, по которой дети не способны к абстрактным наукам, заключается в той легкости, с какою мозговые фибры у детей получают сильные впечатления от чувственных предметов, то легко помочь этому. Ибо мы должны сознаться, что если бы устранять от детей страх, желания и надежды, не причинять им страданий и отвлекать их, насколько это возможно, от их маленьких удовольствий, то можно было бы, как только они выучатся говорить, научить их самым трудным и абстрактным вещам или, во всяком случае, наглядной математике, механике и тому подобным вещам, необходимым в дальнейшей жизни: им не приходится прилагать свой разум к абстрактным наукам именно тогда, когда их волнуют желания и пугают наказания; — на это крайне необходимо обратить внимание. Ибо как честолюбивый человек, который только что или потерял бы свое имущество и свою честь, или сразу был бы возвышен в такой высокий сан, о котором и не мечтал, не был бы в состоянии решать метафизические вопросы или алгебраические уравнения, но мог бы делать только то, что внушало бы ему чувство в данную минуту, — так и ребенок, www.koob.ru в мозгу которого яблоко или конфеты производят столь же глубокие впечатления, как впечатления, вызываемые должностями и почестями в мозгу сорокалетнего человека. был бы не в состоянии слушать абстрактные истины, которые внушают ему. Можно даже сказать, ничто так детям не препятствует РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 175 успевать в науках, как постоянные развлечения, которыми их вознаграждают, и наказания, какими наказывают и беспрестанно грозят им. Кроме того, неизмеримо важнее, в данном случае еще то обстоятельство, что страх наказаний и желание чувственных наград, какими занимают разум детей, совершенно удаляют их от благочестия. Благочестие еще абстрактнее науки, оно еще менее по вкусу испорченной природе. Разум человеческий довольно склонен к учению, но он не склонен к благочестию. Если же сильные волнения препятствуют нам учиться, хотя в учении от природы мы находим удовольствие, то разве мыслимо детям, всецело занятым чувственными удовольствиями, которыми их награждают, и наказаниями, которыми их стращают, сохранять достаточную свободу духа, чтобы любить дела благочестия? Способность разума весьма ограничена; не много нужно, чтобы занять его всецело, и в то время, когда разум занят, он не способен к новым мыслям, если предварительно не освободиться от прежних. Но, когда разум занят идеями чувственными, он не может освободиться от них по своему желанию. Для понимания этого следует обратить внимание на то, что мы все непрестанно стремимся к благу в силу естественных наклонностей, и удовольствие есть признак, по которому мы отличаем благо от зла; поэтому удовольствие неизбежно действует на нас и занимает нас более, чем все остальное. Раз удовольствие связано с пользованием чувственными вещами, потому что они составляют благо для тела человека, то своего рода необходимость сообщает этим благам способность всецело занимать наш разум, пока Господь не сообщит им известной горечи, вселяющей в нас отвращение и ужас к ним, или пока Он посредством своей благодати не даст нам почувствовать ту небесную радость, которая превосходит все земные радости: «Dando menti coelestem delectationem, qua omnis terrena delectatio superetur».' Так как, далее, мы столько же стремимся избегать зла, сколько стремимся любить благо, и так как страдание есть признак, который природа связала со злом, то все, что было нами сказано об удовольствии, должно в обратном смысле быть отнесено к страданию. Поэтому, очевидно, так как вещи, доставляющие нам удовольствия и страдания, завладевают всецело разумом и не в нашей власти по своему желанию отвлечь от них внимание, то нельзя детей, как и остальных людей, заставить любить благочестие, предварительно не научив их, согласно заповедям евангельским, равнодушно относиться ко всем вещам, действующим на чувства и возбуждающим сильные желания и сильные опасения, потому что все страсти затемняют и заглушают благодать и ту внутреннюю радость, какую Господь дает нам чувствовать в нашем послушании Ему. ' Блаженный Августин. 176 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Самые маленькие дети имеют такой же ум, как и взрослые люди, хотя у них нет опытности; у них есть такие же наклонности, хотя у них желания и иные, чем у взрослых. Следовательно, их должно приучать руководствоваться разумом, насколько это возможно для них, и побуждать их к послушанию, ловко направляя их добрые наклонности. Однако удерживать их в послушании путем воздействия на их чувства — значит заглушать их разум и извращать лучшие их наклонности: ведь они будут тогда исполнять свои обязанности только наружно; добродетели не будет ни в их разуме, ни в их сердце, она им будет почти неизвестна, а любить они ее будут еще меньше; дух их будет поглощен только страхами и желаниями, чувственными отвращениями и привязанностями, от которых они не смогут отрешиться, а следовательно, не смогут стать свободными и пользоваться своим разумом. Дети, воспитанные этим низким и рабским образом, приобретают понемногу известную невосприимчивость ко всему, что требуется от порядочного человека и христианина, и сохраняют ее на всю жизнь; в том же случае, когда они надеятся избежать кары за свои проступки, благодаря своей власти или своей ловкости, они предаются всему, что тешит вожделение и чувства, потому что на деле им не знакомы иные блага, кроме благ чувственных. Правда, есть случаи, когда необходимо наставлять детей посредством влияния на их чувства, но это следует делать только тогда, когда недостаточно одного убеждения. Прежде следует убеждать их в том, что они должны делать; при этом, если окажется, что они недостаточно развиты, чтобы понять свои обязанности, то, кажется, лучше их оставить в покое некоторое время, ибо принуждать их делать наружно то, необходимость исполнения чего они не осознают, не значит наставлять их: наставлять можно дух, но не тело; — если же они отказываются делать то, необходимость исполнения чего они понимают, то для предотвращения этого нужно употребить все усилия, можно даже прибегнуть к суровым мерам, ибо в этом случае тот, кто жалеет сына своего, скорее его ненавидит, чем любит, как говорит мудрый.' Если наказания не наставляют дух и не заставляют любить добродетель, то, по крайней мере, они научают некоторым образом тело и не допускают полюбить порок, а следовательно, стать рабом его. При этом следует особо заметить, страдания не поглощают так сил души, как удовольствия: о них легко перестают думать, как только перестают терпеть их и не имеют повода более опасаться их; ибо в этом случае страдания не действуют на воображение, не возбуждают страстей, не раздражают вожделения, наконец, предоставляют полную свободу разуму думать, о чем ему угодно. Итак, можно пользоваться наказаниями по отношению к детям, чтобы удерживать их в повиновении или наружном повиновении. ' Qui parcit virgae, odit filium suum. Кн. Прем. Сол., 13, 24. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 177 Но из того, что иногда и полезно прибегать к угрозам и физическим наказаниям по отношению к детям, не следует еще www.koob.ru заключать, что должно пользоваться при воспитании детей наградами: ведь тем, что в той или иной степени действует на чувства, должно пользоваться лишь в случае крайней необходимости. Между тем нет никакой необходимости давать детям награды и представлять им эти награды, как цель их занятий, напротив, делать это — значит извращать все лучшие их поступки и вести их скорее к чувственности, чем к добродетели. Воспоминания об удовольствиях, которые раз были испробованы, глубоко запечатлеваются в воображении; постоянно вызывают идеи чувственных благ, всегда возбуждают властные желания, нарушающие душевный мир; наконец, они раздражают всячески вожделение, что портит все дело воспитания. Однако здесь не место излагать это так подробно, как оно того заслуживает. 12 Разыскания истины ЧАСТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА I I. О воображении женщин. — II. О воображении мужчин. — III. О воображении стариков. В предшествующей части мы дали некоторое понятие о физических причинах расстройства воображения у людей, в этой — мы постараемся выяснить причины наиболее общих заблуждений, которые можно назвать нравственными. Из сказанного в предыдущей главе можно было видеть, что нежность мозговых фибр является одною из главных причин, препятствующих нам отнестись с должным вниманием к исследованию истин не очевидных. I. Такая нежность фибр встречается, обыкновенно, у женщин; она-то и дает им присущее женщине понимание всего действующего на чувства. Женское дело — установить моду, судить о языке, о светскости обращения и изяществе манер. В этих вещах они более понимают, искуснее и тоньше мужчин. Все, зависящее от вкуса, в их ведении; но, с другой стороны, нежность фибр делает их неспособными к усвоению истин, найти которые стоит некоторого труда. Все отвлеченное для них непонятно, и воображение не может помочь им разобраться в вопросах запутанных и сложных. Они схватывают только внешнюю оболочку вещей, и воображение их не обладает ни достаточною силою, ни широтою, чтобы проникнуть в сущность вещей и сопоставить все части их, не рассеиваясь при этом. Безделица способна отвлечь их; малейший крик их пугает; незначительное движение занимает их. Словом, одна внешность, а не сущность вещи поглощает всю способность их ума, так как самые незначительные предметы производят значительные движения в нежных фибрах их мозга и неизбежно вызывают в их душе чувства настолько живые и сильные, что они всецело завладевают их вниманием. Если верно, что главная причина всех этих явлений есть нежность мозговых фибр, то нельзя сказать с такою же уверенностью, что она встречается неизбежно во всех женщинах; если она и присуща женщинам, то, во всяком случае, есть женщины, у которых жизненные духи имеют иногда такое соответствие с мозговыми фибрами, РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 179 что ум их отличается большею положительностью, чем у некоторых мужчин. Сила ума состоит в известном соответствии плотности и движения жизненных духов с мозговыми фибрами, и иногда женщины обладают правильным соответствием. Бывают сильные и постоянные женщины и слабые и непостоянные мужчины. Встречаются женщины ученые, женщины мужественные, женщины, способные ко всему, и, обратно, встречаются мужчины слабые, малодушные, неспособные чтолибо усвоить и привести в исполнение. Словом, когда мы приписываем известному полу, известным возрастам и состояниям некоторые недостатки, то мы понимаем это лишь в том смысле, что так бывает по большей части, не забывая никогда, что нет правила без исключения. Далее, не следует воображать, что у всех мужчин или у всех женщин одного возраста и одной страны или даже одной семьи мозг был бы одинаково устроен. Правильнее думать, что как нельзя найти двух совершенно схожих лиц, так нельзя найти и двух совершенно одинаковых воображений; но все различие между мужчинами, женщинами и детьми заключается в данном случае лишь в большей или меньшей нежности их мозговых фибр. Ибо как из того, что мы не видим разницы между вещами, не следует поспешно заключать о существенном тождестве их, так точно не следует допускать существенных различий там, где мы не находим совершенного тождества. Это — погрешность, в какую мы, обыкновенно, впадаем. Итак, о мозговых фибрах можно сказать только, что они, по большей части у детей, бывают очень мягкими и нежными; с возрастом они твердеют и укрепляются, и у большинства женщин и у некоторых мужчин остаются на всю жизнь чрезвычайно нежными. Ничего более определенного мы не знаем. Однако довольно говорить о женщинах и детях: они не берутся исследовать истину и поучать других; их заблуждения не принесут большого вреда, ибо то, что они утверждают, обычно не встречает веры. Поговорим лучше о людях взрослых, ум которых в полном расцвете и силе и которых можно считать способными найти истину и научить других. II. Обыкновенно, время наибольшего совершенства ума относится к возрасту между тридцатью и пятьюдесятью годами. Мозговые фибры в этом возрасте приобретают по большей части достаточную устойчивость. Чувственные удовольствия и страдания уже почти не производят более впечатления на них. Стало быть, нужно только остерегаться сильных страстей, которые случаются редко и от которых можно уберечься, если тщательно избегать всех поводов к ним. Так что душа, не отвлекаясь более чувственными вещами, может легко размышлять об истине. Человек, достигший этого возраста, чуждый предрассудков детства и приобретший навык к размышлению, удовлетворяющийся лишь ясными и отчетливыми понятиями разума и тщательно отвергающий все смутные идеи чувств; человек, который имеет и досуг, и желание размышлять, не легко впадет, без сомнения, в заблужде180 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ние. Однако не о таком человеке следует нам говорить, а о среднем человеке, который по большей части не имеет с ним ничего общего. Итак, я говорю, что твердость и устойчивость, какую с годами приобретают мозговые фибры мужчин, являются www.koob.ru причиною твердости и устойчивости их заблуждений, если можно так выразиться. Это печать, закрепляющая их предрассудки и все их ложные убеждения и укрывающая их от силы рассудка. Словом, насколько эта устойчивость мозговых фибр полезна для лиц, хорошо воспитанных, настолько же она вредна для большинства людей, потому что и тех и других она еще более укрепляет в их образе мыслей. Но, достигнув возраста между сорока и пятьюдесятью годами, люди не только упорно держатся своих заблуждений, но еще легче впадают в новые, потому что, считая себя тогда способными судить обо всем, как оно и должно было бы быть, они судят слишком самонадеянно, соображаясь только со своими предрассудками; ибо люди, обыкновенно, рассуждают о вещах лишь сообразуясь с идеями, которые им более знакомы. Когда химик исследует какое-либо вещество, то прежде всего ему приходит на ум его три начала. Перипатетик думает прежде всего о своих четырех элементах и о четырех первых свойствах; философ иного направления отнесет все к другим принципам. Итак, все, что ни приходит на ум человеку, немедленно заражается заблуждениями, которые ему свойственны, и лишь увеличивает число их. Эта устойчивость мозговых фибр имеет еще одно очень дурное следствие, главным образом, в людях более пожилых, — она делает их неспособными к размышлению: по большей части, они не могут сосредоточить своего внимания на вещах, которые хотят сколько-нибудь знать, так что не могут постичь истин сокровенных. Они не могут согласиться с мнениями даже весьма основательными, если они опираются на принципы, которые им кажутся новыми, хотя бы вообще они рассуждали весьма толково в вещах, в которых с годами приобрели большую опытность. Но все, что я говорю здесь, относится лишь к тем, кто провел свою молодость, не пользуясь своим разумом и не упражняя его. Для разъяснения укажем на то, что мы не можем научиться чему бы то ни было, если не приложим своего внимания, а мы не можем быть внимательны к какой-нибудь вещи, если не вообразим ее или живо не представим ее в мозгу своем. Для того же, чтобы мы могли вообразить предметы, нам необходимо заставить какую-нибудь часть мозга приспособиться к этому, т. е. нам надо сообщить ей некоторое движение, чтобы образовать в мозгу отпечатки, с которыми связаны идеи, представляющие нам эти предметы. Стало быть, если мозговые фибры несколько затвердели, то они будут способны лишь к таким движениям, которыми обладали раньше; так что душа не может вообразить, а следовательно, быть внимательной к тому, к чему она хотела бы, а только к тому, что ей привычно. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 181 Отсюда следует заключить, что очень полезно упражняться в размышлениях над всякого рода предметами, чтобы приобрести известный навык думать, о чем хочешь. Ибо подобно тому как, благодаря постоянному упражнению в игре на музыкальных инструментах, мы приобретаем большую легкость во всевозможных движениях пальцев наших рук и большую беглость, так и части нашего мозга, движения которых необходимы для воображения того, что мы желаем, приобретают путем навыка способность легко сгибаться, в силу чего мы воображаем желаемое с большою легкостью, скоростью и даже отчетливостью. Лучшее же средство приобрести этот навык, составляющий главное отличие умного человека, — это приучать себя с юности к исследованию истинного значения вещей даже весьма трудных, потому что в этом возрасте мозговые фибры восприимчивее ко всякого рода изменениям. Я не думаю, однако, чтобы этот навык мог быть приобретен теми, кого, обыкновенно, называют людьми учеными; они занимаются только чтением и не обдумывают и не исследуют самостоятельно решения вопросов, не вычитав предварительно этого решения у писателей. Ясно, что таким путем приобретаешь лишь навык припоминать прочитанное. Мы постоянно видим, что люди очень начитанные не могут вдумываться в новые вещи, которые слышат, а тщеславие своею ученостью побуждает их судить об этих вещах, не поняв еще их, что заставляет их впадать в грубые ошибки, на которые другие люди не способны. Недостаток внимания есть главная причина их заблуждений, но существует еще и другая им одним свойственная причина: находя в своей памяти постоянно множество смутных чувственных образов, они принимают какой-нибудь за тот, о котором идет речь; а так как то, что говорят им, с ним не согласуется, то они нелепо решают, что другие ошибаются. Когда же им хотят показать, что они сами обманываются и даже не знают, в чем, в сущности, вопрос, они раздражаются; и не будучи в состоянии понять, что им говорят, они продолжают держаться того ложного образа, который представляет им их память. Если им слишком очевидно докажут ложность его, то они заменяют его другим, третьим и защищают их иногда вопреки всякому вероятию, истине и даже против своей собственной совести, потому что у них нет никакого уважения и любви к истине и им слишком неловко и стыдно признаться, что есть вещи, которые Другие знают лучше их. III. Все, что было сказано о людях в возрасте от сорока до пятидесяти лет, должно быть отнесено еще с большим к основанием старикам; потому что фибры их мозга менее гибки; в них нет жизненных духов, которые должны запечатлевать на фибрах новые отпечатки, и потому воображение их совсем вяло. А так как, обыкновенно, в мозговых фибрах их слишком много лишней влаги, то старики утрачивают мало-помалу память о прежних вещах и 182 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ впадают в слабость, свойственную детям. Итак, в преклонном возрасте они имеют те же недостатки, зависящие от состояния мозговых фибр, которые встречаются и в детях, и в людях зрелых лет; однако можно сказать, что старики мудрее и тех и других, потому что они не поддаются так своим страстям, происходящим от эмоции жизненных духов. Мы не будем долее останавливаться на этом возрасте, потому что о нем легко судить по сказанному нами о других возрастах, причем приходится прийти к заключению, что старикам еще труднее понимать то, что им говорят; что они еще более привязаны к своим предрассудкам и своим старым воззрениям, а следовательно, еще более утвердились в своих заблуждениях и дурных привычках и т. п. Мы предупреждаем только, что старость не наступает непременно в шестьдесят или семьдесят лет; что не все старики www.koob.ru заговариваются; что не всякий, кто перешел за шестьдесят лет, избавился от юношеских страстей и что не следует выводить слишком общие заключения из установленных положений. ГЛАВА П Жизненные духи по большей части направляются к отпечаткам идей, нам наиболее знакомых, вследствие этого мы не можем судить здраво о вещах. Как мне думается, я достаточно объяснил в предыдущих главах различные изменения, происходящие в жизненных духах и в устройстве мозговых фибр, соответственно различным возрастам. Так что, если читатель потрудится немного подумать над изложенным выше, он может составить довольно ясное представление о воображении и о самых обычных физических причинах различий, какие мы видим между человеческими умами, потому что все изменения, происходящие в воображении и уме, суть лишь последствия тех изменений, какие происходят в жизненных духах и в фибрах, образующих мозг. Но есть еще особые причины изменений, происходящих с воображением людей, — причины, которые можно назвать моральными, именно: различное общественное положение людей, различные занятия — словом, их различный образ жизни. Остановиться на рассмотрении их следует, потому что этого рода изменения суть причины почти бесчисленных заблуждений, ибо каждое лицо судит о вещах сообразно своему положению. Мы не считаем нужным останавливаться на объяснении влияния более редких причин, как-то: сильных болезней, внезапного горя и других неожиданных случаев, которые производят очень сильное впечатление на мозг и даже совершенно расстраивают его, — потому что это случается РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 183 редко, и заблуждения, в какие впадают тогда люди, столь грубы, что они не заразительны, так как все без труда узнают их. Чтобы вполне понять все изменения, вызываемые в воображении различным общественным положением, безусловно, необходимо припомнить, что мы воображаем предметы не иначе как создавая образы их в мозгу; а эти образы не что иное, как отпечатки, которые запечатлели жизненные духи в мозгу; мы воображаем вещи тем ярче, чем глубже эти отпечатки, чем лучше запечатлелись они, чем чаще и чем с большею силою проходили по ним жизненные духи; при этом не нужно упускать из виду, что жизненные духи, пройдя по ним несколько раз, входят в них легче, чем в другие места в мозгу, хотя бы эти последние находились рядом, если они раньше никогда не проходили по ним или проходили не так часто. Это и есть самая обыкновенная причина сбивчивости и ложности наших идей. Ибо жизненные духи, направленные в мозг действием внешних предметов или даже повелением нашей души, чтобы запечатлеть известные отпечатки в мозгу, часто запечатлевают такие отпечатки, которые, будучи, правда, несколько похожи, не будут, однако, вполне отпечатками тех предметов, которые душа хотела себе представить; потому что жизненные духи, встречая некоторое противодействие в тех местах мозга, где им следовало бы пройти, легко отклоняются в сторону и устремляются в глубокие отпечатки идей, нам более знакомых. Вот очень простые и весьма наглядные примеры. Когда человек близорукий смотрит на луну, то видит, обыкновенно, на ней два глаза, нос, рот — словом, ему кажется, что он видит лицо. Между тем на луне ничего подобного нет. Многие лица видят на ней совсем иное. И тот, кто думает, что луна такова, какою она ему кажется, легко убедится в своей ошибке, если посмотрит на нее в зрительную трубу, хотя бы самую небольшую, или если справится с описаниями луны, изданными Гевелиусом, Риччиоли и др. Причина же, почему мы видим, обыкновенно, на луне лицо, а не те неправильные пятна, которые есть на ней, та, что отпечатки лица, находящиеся в нашем мозгу, очень глубоки, потому что мы часто и с большим вниманием рассматриваем лица. Жизненные духи, встречая сопротивление в других частях мозга, легко уклоняются от направления, которое сообщает им свет луны, когда мы на нее смотрим, и входят в те отпечатки, с которыми связаны от природы идеи лица. Видимая же величина луны на известном расстоянии не отличается сильно от величины обыкновенной головы и потому впечатление, полученное от нее, производит в мозгу отпечатки, имеющие большую связь с отпечатками, представляющими нос, рот, глаза, и таким образом заставляет жизненные духи направиться по отпечаткам лица. Есть люди, которые видят на луне всадника или нечто иное, а не лицо, потому что воображение их было живо потрясено известными предметами, и отпечатки этих предметов возобновляются от малейшего сходного с ними впечатления. 184 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Вот почему также нам кажется, что облака принимают вид колесниц, людей, львов и других животных, если есть незначительное сходство между их формою и этими животными; и все, а особенно те, кто занимается рисованием, принимают иногда неправильные пятна на стенах за изображения голов человеческих. В силу той же причины винные пары, не управляемые волею, входят в наиболее привычные отпечатки и заставляют открывать самые важные тайны; опять-таки когда мы спим, мы грезим, обыкновенно, во сне о предметах, виденных днем, которые образовали более сильные отпечатки в мозгу, потому что душа представляет себе всегда вещи, отпечатки которых глубже и больше. Вот другие примеры, более сложные. Появляется какая-нибудь новая болезнь, она производит опустошения, поражающие мир. Это запечатлевает столь глубокие отпечатки в мозгу, что эта болезнь всегда представляется уму. Если эта болезнь, например, названа цингою, то всякая болезнь будет приниматься за цингу. Цинга — новая болезнь, и все новые болезни будут приниматься за цингу. Цинга сопровождается десятком симптомов, из которых многие общи с другими болезнями; но этого не примут во внимание. Если случится, что у больного обнаружится какой-нибудь из этих симптомов, то решат, что он болен цингою, и даже не подумают о других болезнях, имеющих те же симптомы. Будут ждать, что с ним произойдут все те же явления, какие происходят с теми, кого видели больным цингою. Ему дадут те же лекарства и будут удивлены, что они не www.koob.ru оказывают того же действия, какое наблюдали у других. Предположим, что какой-нибудь писатель занимается каким-нибудь одним родом исследований; в таком случае отпечатки предмета его занятий столь глубоко и живо запечатлеются в его мозгу, что они могут смешать и сгладить иногда отпечатки вещей весьма отличных от этого предмета. Был, например, один писатель, который написал несколько томов о кресте; это заставило его видеть кресты повсюду; и его справедливо осмеял отец Морен за то, что он вообразил, что одна медаль изображает крест, тогда как она представляла нечто совсем иное. В силу подобной же игры воображения Жильберт и многие другие, изучая магнит и удивляясь его свойствам, хотели свести к магнитическим свойствам множество естественных явлений, не имеющих с ними ничего общего. Только что приведенных примеров достаточно, чтобы доказать, что та легкость, с какою воображение представляет себе знакомые ему предметы, и затруднения, испытываемые им при представлении предметов, ему новых, заставляет людей почти всегда образовывать идеи, которые можно назвать смутными и неотчетливыми; разум судит о вещах лишь по себе и своим прежним мыслям. Так что различные страсти людей, их наклонности, их общественное положение, занятия, качества, ученые исследования, наконец, весь их различный образ жизни кладут весьма большое различие между их РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 185 идеями, а это вводит людей в бесчисленные заблуждения, которые мы объясним впоследствии. И это заставило канцлера Бэкона произнести следующие весьма справедливые слова: «Omnes perceptiones tarn sensus quam mentis sunt ex analogia hominis, iron ex analogia universi; estque intellectus humanus instar speculi inaequalis ad radios rerum qui suam naturam naturae rerum immiscet, eamque distorquet, et inficit». ГЛАВА III I. 0 том, что люди ученые наиболее подвержены заблуждениям. — II. Причины, по которым люди предпочитают следовать авторитету, вместо того чтобы пользоваться своим умом. I. Образ жизни людей почти до бесконечности разнообразен. Существует множество различных положений, различных занятий, должностей и различных обществ. Эти различия ведут к тому, что почти все люди действуют ради совершенно различных целей и рассуждают на основании различных принципов. В общем, довольно трудно найти несколько лиц с совершенно одинаковыми взглядами даже в таком обществе, в котором отдельные члены должны быть проникнуты одним духом и одними целями. Их различные занятия и различные общественные связи вызывают необходимо некоторое различие в самом способе и манере приступать к выполнению своих общественных обязанностей. Из этого ясно, что желать изложить в деталях нравственные причины заблуждений, значило бы желать невозможного; но здесь оно к тому же довольно бесполезно. Мы будем говорить только о тех формах жизни, которые ведут к более многочисленным и более важным заблуждениям. Когда мы объясним их, мы дадим читателю возможность идти дальше самому; каждому легко будет быстро найти весьма скрытые причины многих частных заблуждений, для изложения которых нам. понадобилось бы много времени и труда. Когда ум ясно видит суть дела, ему приятно стремиться к истине, и он стремится к ней с невыразимой быстротой. II. Занятие, о котором, как мне кажется, наиболее необходимо упомянуть здесь, в силу того что оно производит в воображении людей наиболее значительные изменения и по преимуществу ведет к заблуждению, — это занятие ученых, которые более упражняют свою память, чем свой разум. Ибо опыт всегда показывал, что нас вводят в самые многочисленные заблуждения те именно люди, которые занимаются с большим рвением чтением книг и исследованием истины. С учеными случается то, что с путешественниками. Если путешественник, по несчастью, собьется с дороги, то чем дальше подвигается он, тем больше удаляется от места назначения. Он 186 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ плутает тем больше, чем быстрее идет и чем больше спешит прибыть на желанное место. Так, страстное стремление к истине заставляет людей набрасываться на книги, в которых они думают найти ее; или же они измышляют химерическую систему вещей, к знанию которых они стремятся, и в эту систему они твердо веруют, и все усилия их разума направлены к тому, чтобы представить ее в привлекательном виде другим людям, дабы воспользоваться почестями, выпадающими по большей части на долю изобретателей новых систем. Объясним эти два заблуждения. Довольно трудно понять, как это люди умные предпочитают пользоваться в исследовании истины чужим умом вместо данного им Богом. Без сомнения, неизмеримо приятнее и почетнее руководствоваться своими собственными глазами, а не глазами других; и человеку с хорошими глазами никогда не придет в голову закрыть их или вырвать их в надежде иметь вожака. Sapientis oculi in capite ejus, stultus in tenebris ambulat.' Почему безумец ходит во тьме? Потому что он видит лишь глазами других, а видеть таким образом, собственно говоря, значит ничего не видеть. Пользование умом так же относится к пользованию зрением, как разум — к зрению; как разум бесконечно превосходит зрение, так и пользование разумом сопровождается гораздо более глубоким удовлетворением, доставляющим совсем иные удовольствия, чем свет и цвета зрению. Однако люди пользуются своими глазами и почти никогда не пользуются своим разумом, чтобы найти истину. Много есть причин, содействующих этому пренебрежению разумом. Во-первых, природная леность людей, не хотящих дать себе труда подумать. Во-вторых, неспособность размышлять, в какую впадают оттого, что не трудились размышлять в юности, когда мозговые фибры были восприимчивее ко всякого рода изменениям. В-третьих, недостаток любви к абстрактным истинам, служащим основанием всему, что доступно познанию на земле. В-четвертых, удовлетворение, получаемое от полудостоверных знаний, весьма приятных и сильно действующих на нас, www.koob.ru потому что они опираются на чувственные понятия. В-пятых, глупое тщеславие, которое заставляет нас желать прослыть за ученых, ибо учеными называют тех, кто более начитан. Знание чужих воззрений гораздо более ценится в разговоре, более поражает толпу, чем знание истинной философии, которое приобретается размышлением. В-шестых, потому что без всякого на то основания воображают, что древние обладали большим знанием, чем это возможно для нас, и что ничего не добьешься там, где они потерпели неудачу. В-седьмых, потому что ложное почтение вместе с глупым любопытством заставляет нас восхищаться вещами самыми далекими от 1 Eccl., 2, 14. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 187 нас, самыми древними, происходящими издалека или из более незнакомых стран и даже книгами самыми темными. Так некогда почитали Гераклита за его темноту.' Разыскивают древние медали, хотя они покрыты ржавчиною, тщательно хранят фонарь и туфлю какого-нибудь человека, жившего в древности, хотя они уже изъедены червями; но древность их составляет цену их. Некоторые люди занимаются чтением сочинений раввинов, потому что они писали на языке чужом и очень испорченном и темном. Почитаются преимущественно самые древние воззрения, потому что они наиболее далеки от нас. И если бы Нимврод написал историю своего царствования, то в ней, несомненно, нашли бы самую тонкую политику и даже все другие науки; ведь находят же некоторые, что Гомер и Виргилий обладали совершеннейшим знанием природы. Говорят, 2 следует уважать древность. Разве могли ошибаться столь великие люди, как Аристотель, Платон, Эпикур. Не смотрят на то, что Аристотель, Платон, Эпикур были люди, и такие же люди, как мы, и что в наше время мир старше на две тысячи лет, он опытнее, он должен быть просвещеннее, так как старость мира и опытность способствуют открытию истины. В-восьмых, если уважением пользуется новое воззрение и писатель современный, то нам кажется, что их слава затмевает нашу, так как она слишком близка; но почет, оказываемый древним, не заставляет нас опасаться ничего подобного. В-девятых, потому что в делах веры истина и новшество не могут совмещаться; ибо люди, не желая делать различия между истинами, зависящими от разума, и истинами, зависящими от предания, не обращают внимания на то, что их следует изучать различным образом; они смешивают новшество с заблуждением, а древность с истиной. Лютер, Кальвин и другие ввели новшества и заблуждались, следовательно, Галилей, Гарвей, Декарт ошибаются, потому что они говорят новое. Учение Лютера о таинстве Евхаристии ново, но оно ложно; следовательно, учение Гарвея о кровообращении ложно, потому что оно ново. Вот почему ненавистным именем «новаторов» называют, безразлично, еретиков и новых философов. Идеи и слова: «истина» и «древность», «ложность» и «новшество» — образовали тесную связь; а раз это произошло, толпа людская их более не разделяет, и даже умные люди различают их с некоторым трудом. В-десятых, потому что мы живем в такое время, когда наука древних воззрений еще в моде и когда лишь отдельные лица могут силою своего рассудка стать выше дурного обычая. В толпе и тесноте трудно не поддаться течению, которое вас увлекает. Наконец, потому что люди действуют лишь из выгоды; вследствие чего даже увидавшие свою ошибку и познавшие тщетность этого рода знаний продолжают все же заниматься ими, ибо с этими [ 2 Clarus ob obscuram linguam. Лукреций. Veritas filia temporis, non auctoritatis. 188 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ занятиями связаны почести, сан, и даже бенефиции, и их всегда скорее получит тот, кто отличается в этих знаниях, чем тот, кто в них несведущ. Всех этих доводов, мне кажется, достаточно, чтобы понять, почему люди следуют слепо древним воззрениям, почитая их за истины, и почему без разбора отвергают они все новые, считая их ложными; наконец, почему они не пользуются или почти не пользуются своим разумом. Без сомнения, есть еще множество других более частных причин, содействующих этому; но если рассмотреть со вниманием те причины, которые мы привели, то перестанешь удивляться тому, с каким упорством держатся известные люди авторитета древних. ГЛАВА IV Два дурных действия чтения на воображение. Это ложное и рабское благоговение перед древними имеет много очень вредных последствий, которые следует отметить. Во-первых, не приучая людей пользоваться своим разумом, оно делает их мало-помалу совершенно неспособными пользоваться им;' ибо не должно думать, что люди, которые состарились над сочинениями Аристотеля и Платона, много упражняли при этом свой разум. Обыкновенно они тратят столько времени на чтение этих книг лишь для того, чтобы усвоить мнения их авторов; главная цель их — понять воззрения, которых держались эти последние, и они отнюдь не заботятся о том, чего в них следует держаться, как это мы докажем в следующей главе. Так что наука и философия, которым они научились, есть, собственно, наука памяти, а не наука разума. Они знают только события и факты, а не очевидные истины, следовательно, они скорее историки, чем истинные философы. Другой результат чтения древних писателей на воображение состоит в том, что оно вносит страшную путаницу в идеи большинства людей, которые занимаются им. Есть два способа чтения писателей: один — очень хороший и очень полезный, а другой — весьма бесполезный и даже вредный. Очень полезно читать, когда размышляешь над прочитанным, когда стараешься путем некоторого усилия своего ума найти решение вопросов, обозначенных в заголовке глав, прежде даже чем приступишь к чтению; когда приводишь в порядок и сопоставляешь идеи вещей одни с другими, — словом, когда пользуешься своим рассудком. Наоборот, бесполезно читать, когда не понимаешь того, что читаешь; и вредно читать и понимать www.koob.ru ' См. первую часть предшествующей главы. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 189 прочитанное, когда не настолько вдумываешься в него, чтобы судить о нем, а между тем, обладаешь такою хорошею памятью, что удерживаешь прочитанное, и настолько малым благоразумием, что признаешь его за истину. Первый способ просвещает ум, укрепляет его и расширяет его горизонт; второй — суживает и делает его мало-помалу слабым, темным и сбивчивым. Большинство же людей, которые гордятся знанием воззрений других, изучают их лишь вторым способом. Чем более они начитаны, тем слабее и сбивчивее становится их разум. Притча кроется в том, что отпечатки в их мозгу перепутываются, так как они слишком многочисленны и рассудок не установил порядка между ними; это же препятствует разуму воображать и представлять отчетливо нужные ему вещи. Когда разум хочет открыть известные отпечатки, то другие, более знакомые, попадаются ему, и он вдается в обман; так как вместимость мозга не безгранична, то такое множество отпечатков, образованных без известного порядка, почти невозможно не перемешать и невозможно не внести путаницы в идеи. В силу этой самой причины люди, обладающие большою памятью, обыкновенно неспособны хорошо судить о вещах, которые требуют большого внимания. Особенно следует заметить, что знания, приобретенные путем чтения без размышления и лишь с целью запомнить воззрения других; словом, все науки, зависящие от памяти, суть собственно такие науки, которые развивают надменность по той причине, что они обладают блеском и преисполняют тщеславием тех, кто обладает ими.' И действительно, подобные ученые по большей части преисполнены гордости, высокомерия и убеждены, что имеют право судить обо всем, хотя весьма мало к тому способны, и это заставляет их впадать в многочисленные заблуждения. Но это ложное знание причиняет еще большее зло; ибо эти люди не одни впадают в заблуждение; они увлекают за собою все посредственные умы и немало юношей, которые верят, как в догматы веры, во все их суждения. Эти лжеученые, подавляя их часто своей глубокой эрудицией, поражая необычайностью воззрений и именами древних и неведомых писателей, приобретают такой авторитет в глазах своих последователей, что эти последние почитают их, и удивляются, как словам оракула, всему, что исходит из уст их, и слепо усваивают все их воззрения. Даже гораздо более умным и здравомыслящим людям, которые, однако, не знали бы их и не слыхали стороною, что они такое, почти невозможно не почувствовать к ним уважения и почтения, видя, как решительно и с каким гордым, важным и внушительным видом говорят они, потому что очень трудно совсем не поддаться внешнему впечатлению. Как нередко человек гордый и дерзкий оскорбляет других, более силь' Scientia inflat. 2 Сог., 3, 1. 190 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ных, но более рассудительных и сдержанных, чем он; так и тот, кто отстаивает воззрения не только неистинные, но даже невероятные, часто заставляет замолчать своих противников, возражая им с внушительным, гордым или важным видом, который тех поражает. Люди же, о которых мы говорим, преисполнены почтения к самим себе и презрения к другим, а потому усваивают себе гордость, важность и известное ложное смирение, что вводит в заблуждение и подкупает их слушателей. Ибо следует заметить, что различная манера держать себя, замечаемая у людей различного звания, есть лишь естественное следствие уважения, которое каждый имеет к самому себе по сравнению с другими; это положение легко признать, если немного подумать о нем. Так, гордость и грубость — отличительная черта в обращении человека, высоко ставящего себя и в достаточной мере пренебрегающего уважением других. Скромное обращение — обращение человека, мало думающего о себе и достаточно уважающего других. Важность обнаруживает человека, высоко ставящего себя и весьма желающего пользоваться уважением; простота — человека, не занимающегося ни собою, ни другими. Так что различная манера держать себя, разнообразная почти до бесконечности, есть не что иное, как естественное проявление на нашем лице и во всех наружных частях нашего тела той степени уважения, какую мы питаем к себе и другим, с кем говорим. Мы уже объяснили в главе IV соответствие, существующее между нервами, возбуждающими страсти внутри нас, и нервами, которые свидетельствуют об этих страстях вовне, сообщая известное выражение нашему лицу. ГЛАВА V О том, что люди ученые обыкновенно пристращаются к какому-нибудь писателю, вследствие чего главная цель их — знать, что он думал, а не то, что следует думать. У людей ученых есть, обыкновенно, еще недостаток очень важный: они пристращаются к какому-нибудь писателю. Если есть что-нибудь верное и хорошее в какой-нибудь книге, то они бросаются сейчас же в крайность: все в ней верно, все хорошо, все достойно удивления. Они готовы даже восхищаться тем, чего не понимают, и требуют, чтобы все восхищались вместе с ними. Превознося непонятных писателей, они превозносят самих себя, потому что уверяют других, что они их прекрасно понимают, и это служит для них поводом к тщеславию; они ставят себя выше других людей, так как им думается, они понимают нелепости какого-нибудь древнего писателя или человека, который, быть может, не понимал сам себя. Сколько ученых корпело над объяснением темных мест у РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 191 философов и даже некоторых поэтов древности и сколько есть еще и теперь таких beaux-esprits, которые находят наслаждение в критике какого-нибудь выражения или мнения писателя! Но следует привести некоторое подтверждение моим словам. Вопрос о бессмертии души, без сомнения, — вопрос очень важный; нельзя ничего возразить против того, что философы употребляют все свои усилия, чтобы решить его, и хотя они пишут целые тома, чтобы доказать, и притом не особенно www.koob.ru убедительно, истину, которую можно доказать в немногих словах или на нескольких страницах, однако их можно извинить. Но они смешны, когда тратят массу труда на то, чтобы узнать, что думал об этом Аристотель. Мне кажется, для тех, кто живет в настоящее время, довольно бесполезно знать, был ли когда-либо человек, которого звали Аристотелем; писал ли этот человек книги, носящие его имя; подразумевал ли он то или иное в таком-то месте своих сочинений; эти знания не могут сделать человека ни мудрее, ни счастливее; в данном случае очень важно только знать, истинно или ложно утверждаемое Аристотелем само по себе. Итак, весьма бесполезно знать, что думал Аристотель о бессмертии души, хотя очень полезно знать, что душа бессмертна. Между тем мы смело утверждаем, что было немало ученых, которые с большим рвением старались узнать мнение Аристотеля об этом предмете, чем истину саму по себе; ибо нашлись такие ученые, которые писали сочинения с целью именно объяснить, что думал о бессмертии души этот философ, и которые не приложили такого же труда к тому, чтобы узнать, что об этом следует думать. Но, хотя и многие ученые напрягали свой ум с целью решить, каково было мнение Аристотеля о бессмертии души, однако они трудились напрасно, потому что еще до сих пор не пришли к соглашению по этому смешному вопросу. Это показывает, что, к несчастью своему, приверженцы Аристотеля имеют своим наставником человека, очень темного, который даже умышленно прибегает к неясности, как он сам говорит это в письме к Александру. Таким образом, мнение Аристотеля о бессмертии души представляло в различные времена весьма интересный и важный вопрос для ученых. Но, дабы не подумали, что я говорю эти слова на ветер и без основания, я принужден привести здесь отрывок из La Cerda, немного длинный и скучный, в котором этот писатель ссылается на различные авторитеты относительно этого предмета, как вопроса весьма важного. Вот его слова по поводу второй главы de resurrec-tione sarnis Тертуллиана: «Quaestio haec in scholis utrinque validis suspicionibus agitatui, num animam immortalem, mortale mve fecerit Aristoteles. Et quideni philosophi aut ignobiles asseveraverunt Aristotelem posuisse nostros animos ab interitu alienos. Hi sunt е Graecis et latinis interpretibus Ammonius uterque, Olympiodorus, Philoponus, Simplicius, Avicenna, uti memorat Mirandula lib. 4 de examine vanitatis cap. 9; Theodorus, 192 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Metochytes, Themistius, sanctus Thomas 2, contra gentes cap. 79, et Phys. lect. 12, et praeterea 12, Metaph. lect. 3 et quodlib. 10, quaest. 5 art. I; Albertus, tract. 2, de anima cap. 20, et tract. 3, cap. 13; Aegidius lib. 3 de anima ad cap. 4; Durandus in 2, dist. 18, quaest. 3; Ferrarius loco citato contra gentes, et late Eugubinus lib. 9, de perenni Philosophia cap. 18, et quod pluris est, discipulus Aristolelis, Theop-hrastus, magisri mentem et ore et calamo novisse penitus qui poterat». «In contrariam factionem abiere nonnulli Patres, nec infimi Philo-sophi: Justinus in sua Paraenesi, Origenes in qiXoooqavp.kva et ut fertur Nazianz., in disp. contra Eunom, et Nyssenus lib. 2, de anima cap. 4, Theodoretus de curandis Graecorum affectibus lib. 3. Galenus in historia philosophica, Pomponatius lib. de immortalitate animae, Simon Portius lib. de mente humana, Cajetanus 5, de anima cap. 2. In eum sensum, ut caducum animum nostrum putaret Aristoteles, sunt partim adducti ab Alexandro Aphrodis auditore, qui sic solitus erat interpetari Aristotelicam mentem; quamvis Eugubinus cap. 21 et 22 eum excuset. Et quidem unde collegisse videtur Alexander mortalitatem, nempe ex 12. Metaph. inde Sanctus Thomas, Theodorus, Metochytes immortalitatem collegerunt». «Porro Tertullianum neutram hanc opinionem amplexum credo; sed putasse in hac parte ambiguum Aristotelem. Jtaque ita citat ilium pro utraque. Nam cum hie adscribat Aristoteli mortalitatem animae, tamen lib, de anima cap. 6 pro contraria opinione immortalitatis citat. Eadem mente fuit Plutarchus, pro utraque opinione advocans eumdem philo-sophum in lib. 5 de placitis philosoph. Nam cap., I mortalitatem tribuit, et cap. 25, immortalitatem. Ex Scholasticis etiam, qui in neutram partem Aristotelem constantem judicant, sed dubium et ancipitem, sunt Scotus in 4, dist. 43, quaest. 2, art 2. Harveus quodlib; 1, quaest. II et I, sentent. dist., I, quaest. I; Niphus in opuscule de immortalitate animae, cap. I, et recentes alii interpretes: quam mediam existimationem credo veriorem, sed scholii lex vetat, ut auctoritatem pondere librato illud suadeam». Мы приводим все эти цитаты как верные, полагаясь вполне на добросовестность комментатора; проверять же их, нам думается, было бы совершенно напрасною тратою времени, да, наконец, у нас и нет всех тех прекрасных книг, откуда они взяты. Мы не прибавляем также новых цитат, потому что мы не завидуем славе автора, так искусно подобравшего их, и думаем, что подобное занятие было бы еще более напрасною тратою времени, даже если бы нам пришлось только перелистать оглавление различных комментариев Аристотеля. Итак, из этого отрывка, заимствованного из La Cerda, видно, что ученые, слывущие за знатоков, много потрудились с целью узнать, что думал Аристотель о бессмертии души; нашлись между ними и такие, которые были способны написать целые книги по этому предмету, как например Помпонаций (главная цель, преследуемая им в своем произведении, — доказать, что Аристотель считал душу РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 193 смертною). И может быть, найдутся люди, которые не только постараются узнать, что думал о душе Аристотель, но которые сочтут очень важным вопрос о том, какого мнения держались, например, Тертуллиан, Плутарх и другие относительно воззрения Аристотеля на природу души; мы имеем большое основание думать так и о самом La Cerda, как показывает внимательное чтение последней части только что цитированного отрывка: «Porro Tertullianum...» и далее. Если не особенно полезно знать, что думал Аристотель о бессмертии души и что думали Тертуллиан и Плутарх относительно воззрения Аристотеля на природу души; то самая-то сущность вопроса — бессмертие души — есть истина, которую необходимо знать. Но есть множество вещей, которые совершенно бесполезно знать, а следовательно, www.koob.ru еще бесполезнее знать, что думали о них древние, однако люди немало трудятся, чтобы познать мнения философов о подобных предметах. Есть сочинения, наполненные этими смешными изысканиями, и этот-то вздор вызывает ожесточенные споры между учеными. Эти пустые и нелепые вопросы, эти смешные генеалогии ненужных воззрений служат для ученых важными предметами критики. Они считают себя вправе презирать тех, кто презирает этот вздор, и называть невеждами тех, кто ставит себе в заслугу незнание его. Они воображают, что в совершенстве постигли генеалогическую историю субстанциональных форм, и мир неблагодарен, если не признает их заслуг. Как видна в этом слабость и суетность человеческого ума и как ясно отсюда, что ученые исследования, раз ими не руководит разум, не только не совершенствуют его, но даже затемняют, портят и извращают его совершенно! Следует заметить здесь, что в вопросах веры не будет ошибкою исследовать, что думал о них, например, блаженный Августин или другой отец Церкви, не будет даже лишним исследовать, верил ли блаженный Августин так, как верили предшественники его; ибо предметы веры познаются лишь преданием, разум же не может их открыть. Верование самое древнее было самым истинным, а потому следует стараться узнать, каково было верование древних; а это возможно только путем рассмотрения мнения нескольких лиц, живших в разное время. Но предметы, познаваемые разумом, совершенно противоположны предметам веры, и для познания их ни к чему знать, что думали об этом древние. Однако я не знаю, в силу какого умопомрачения некоторые люди приходят в ужас, когда в философии учат иначе, чем Аристотель, но не тревожатся, если в богословии им приходится слышать воззрения, не согласные с тем, чему учит Евангелие, отцы Церкви и Соборы. Мне кажется, это по большей части такие люди, которые более всего кричат против новшеств в философии, заслуживающих уважения, и поощряют и даже защищают с большим упорством известные новшества в богословии, которые должны внушать омерзение. Не язык их порицаем мы здесь; как бы ни был он неизвестен в древности, одно употребление 13 Разыскания истины 194 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ санкционирует его: мы порицаем те заблуждения, которые эти ученые распространяют и поддерживают по милости своего неточного и неясного языка. В богословии должно любить древность, потому что должно любить истину, а истина находится в древности; всякое любопытство должно прекратиться, раз уже обладаешь истиною. Что же касается философии, то в ней, напротив, должно любить нововведения по той же самой причине, что должно всегда любить истину, исследовать ее и непрестанно размышлять о ней. Если бы мы верили, что Аристотель и Платон непогрешимы, то, быть может, и следовало бы только стараться понять их; но разум не позволяет верить этому. Напротив, разум требует, чтобы мы считали их невежественнее новых философов, потому что в наше время мир старше на две тысячи лет и у него более опыта, чем во времена Аристотеля и Платона, как мы это уже сказали; новые философы могут знать все истины, какие оставили нам древние, и еще найти несколько других. Тем не менее разум требует,, чтобы опять-таки мы не верили на слово новым философам, так же как и древним. Напротив, он требует, чтобы рассматривали со вниманием их мысли и соглашались бы с ними только после того, как мы будем не в состоянии заставить себя сомневаться в их утверждениях, — требует, чтобы мы не преувеличивали излишне ни великого знания изучаемых философов, ни других их умственных качеств. ГЛАВА VI О чрезмерном пристрастии комментаторов к комментируемым ими авторам. Чрезмерное пристрастие к какому-нибудь автору является еще более странным у комментаторов; предпринимая эту работу, столь мало, кажется, саму по себе достойную умного человека, они воображают еще притом, что писатели, комментируемые ими, заслуживают всеобщего восхваления. Они смотрят так же и на самих себя, как на причастных к ним лиц; и в этом убеждении самолюбие играет большую роль. Они ловко воздают щедрые похвалы своим писателям, они окружают их блестящим ореолом, они прославляют их, не зная меры, хорошо понимая, что эта слава отразится и на них самих. Такое восхваление не только возвышает Аристотеля или Платона во мнении многих людей, оно внушает также уважение ко всем тем, которые комментировали их; и комментатор не превозносил бы так своего комментируемого им писателя, если бы не воображал, что он сам как бы окружен тою же славою. Я не утверждаю, однако, чтобы все комментаторы восхваляли своих писателей в надежде самим прославиться; многие, если бы РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 195 знали о том, сами погнушались бы такою ролью; они хвалят чистосердечно и без задней мысли; они не думают о самовосхвалении, но самолюбие думает за них, и притом так, что они этого не замечают. Люди не чувствуют теплоты, находящейся в их сердце, хотя она дает жизнь и движение всем частям их тела; им нужно прикоснуться к себе и ощупать себя, чтобы убедиться в присутствии теплоты, и это потому, что теплота — явление природное. То же и с тщеславием; оно столь присуще человеку, что он не чувствует его; и хотя бы тщеславие давало, так сказать, жизнь и движение большей части его мыслей и намерений, оно делало бы это часто неощутимым для него образом. Нужно заглянуть в себя, овладеть собою, испытать себя, чтобы узнать о своем тщеславии. Люди не сознают, что тщеславие движет большинством их поступков, и хотя самолюбие это знает, оно знает это лишь затем, чтобы скрыть данное обстоятельство от самого человека. Комментатор имеет некоторое отношение и некоторую связь с писателем, которого он комментирует, и потому самолюбие не замедлит открыть ему в этом писателе многие стороны, заслуживающие похвалы, чтобы самому воспользоваться ею. И это делается таким ловким, тонким и остроумным образом, что человек этого совсем не замечает. Но здесь не место раскрывать уловки самолюбия. Комментаторы хвалят своих писателей не только потому, чтобы были преисполнены уважения к ним и что, хваля их, хвалят самих себя, но еще и потому, что, по их мнению, таков обычай, что так именно и следует поступать. Есть лица, которые, не особенно почитая известные науки и известных писателей, тем не менее комментируют этих писателей и www.koob.ru занимаются данными науками, потому что их общественное положение, случай или даже их прихоть втянули их в эту работу; они-то и считают себя обязанными хвалить преувеличенно науки и писателей, над которыми они работают, хотя бы даже это были нелепые писатели и весьма неважные и бесполезные науки. В самом деле, было бы довольно смешно, если бы кто-нибудь принялся комментировать писателя, которого он считает нелепым, и если бы он стал серьезно писать о предмете, по его мнению, бесполезном. Следовательно, чтобы поддержать свою репутацию, должно хвалить своего писателя и предмет своего сочинения, хотя бы и тот и другой заслуживали презрения, и, предприняв такой бессмысленный труд, поправить свою ошибку другой ошибкой. Вот почему люди ученые, комментирующие различных писателей, часто говорят вещи противоречивые. Вот почему также все предисловия не согласны ни с истиною, ни со здравым смыслом. Если комментируется Аристотель, то это — гений природы; если пишут о Платоне, то это — божественный Платон. Отнюдь не комментируются сочинения просто людей; комментируемые сочинения — всегда сочинения людей божественных, людей, бывших предметом удивления для своего времени и получив196 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ших от Бога совершенно особые познания. То же относится и к предмету, о котором пишут; это всегда наипрекраснейший, возвы-шеннейший предмет, который и более всего необходимо знать. Однако для устранения обвинения меня в голословности я приведу собственные слова знаменитого между учеными комментатора, сказанные им о писателе, которого он комментирует, — слова Аверроэса об Аристотеле. В своем предисловии к физике этого философа он говорит, что последний был творцом логики, этики, метафизики и что он довел их до совершенства. «Complevit, — говорит он, — quia nullus eorum, qui secuti sunt eum usque ad hoc tempus, quod est mille et quingentorum annorum, quidquam addidit, nec invenies in ejus verbis errorem alicujus quantitatis, et talem esse virtutem in individuo uno miraculosum et extraneum existit; et haec dispositio cum in uno homine reperitur, dignus est esse divinus magis quam humanus». В других местах он воздает ему хвалы еще напыщеннее и возвышеннее, как например I de generatione anima-lium: «Laudemus Deum qui separavit nunc virum ab aliis in perfectione, propriavitque ei ultimam dignitatem humanam, quam non omnis homo potest in quacumque aetate attingere». Он же говорит также (кн. I, destruct disp. 3): «Aristotelis doctrina est summa veritas, quoniam ejus intellectus fuit finis humani intellectus; quare bene dicitur de illo, quod ipse fuit creatus, et datus nobis divina providentia, ut non ignoremus possibilia sciri». Поистине, не безумство ли говорить так? Не перешло ли пристрастие этого писателя в сумасбродство и безумие? Учение Аристотеля есть высшая истина. Никто не может обладать знанием, которое равнялось бы или даже приближалось к его знанию. Он дан нам Богом, чтобы мы познали все, что может быть познано. Он делает всех людей мудрыми; и они становятся тем мудрее, чем лучше усваивают его мысли, — как Аверроэс говорит в другом месте: «Aristoteles fuit princeps, per quern perficiuntur omnes sapientes qui fuerunt post eum, licet differant inter sein intelligendo verba ejus, et in eo quod sequitur ex eis». Между тем сочинения этого комментатора разошлись по всей Европе и даже по другим более отдаленным странам; они были переведены с арабского на еврейский, с еврейского на латинский и, быть может, еще на многие языки, — это достаточно указывает, каким уважением пользовались они среди ученых; таким образом, этот приведенный нами пример может служить одним из самых наглядных примеров предубеждения людей ученых; ибо он достаточно показывает не только то, что люди ученые часто пристращаются к какому-нибудь писателю, но также и то, что их предубеждения сообщаются другим соразмерно тому уважению, каким они пользуются в свете, и что лживые похвалы, какие воздают писателю комментаторы, являются часто причиною того, что люди, менее просвещенные и пристращающиеся к чтению, становятся предубежденными и впадают в бесчисленные заблуждения. Приведем еще другой пример. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 197 Один знаменитый ученый, который основал кафедры геометрии и астрономии в Оксфордском университете, начинает книгу, которую он задумал написать о восьми первых положениях Эвклида, следующими словами: «Consilium meum, auditores, si vires et valetudo suffecerint, explicare definitiones, petitiones, communes sententias et octo priores propositiones primi libri Elementorum, caetera post me venientibus relinquere»; — и заканчивает ее следующими: «Exsolvi per Dei gratiam, domini auditores, promissum, liberavi fidem meam explicavi pro modulo meo definitiones, petitiones, communes sententias et octo priores propositiones Elementorum Euclidis. Hie annis fessus cyclos artemque repono. Succedent in hoc munus alii fortasse magis vegeto corpore, vivido ingenio, etc.». Среднему уму достаточно часа, чтобы самому или с помощью самого плохого геометра усвоить определения теоремы, аксиомы и восемь первых положений Эвклида, которые почти не нуждаются в каком-либо объяснении; а между тем нашелся писатель, который говорит о попытке объяснить их, как о весьма большой и трудной. Он боится, что у него не хватит сил, «si vires et valetudo suffecerint...». Он предоставляет своим преемникам продолжать его дело, «caetera post me venientibus relinquere». Он благодарит Бога за то, что по особой милости Его он 1 выполнил то, что обещал: «Exsolvi per Dei gratiam promissum, liberavi fidem meam, explicavi pro modulo meo». Что? квадратуру круга? удвоение куба? Нет. Этот великий человек объяснил pro modulo suo определения, теоремы, аксиомы и восемь первых положений первой книги «Элементов» Эвклида. Может быть, между преемниками его найдутся такие, у кого будет больше здоровья и силы, чем у него, чтобы продолжать этот прекрасный труд: «Succedent in hoc munus alii fortasse magis vegeto corpore et vivido ingenio». Что же касается до него, то ему время отдохнуть «hie annis fessus cycles artemque repono». Эвклид, вероятно, не предполагал, что он так неясен или говорит такие необычайные вещи, составляя свои Элементы, 2 что придется написать книгу почти в триста страниц, чтобы объяснить его определения , аксиомы, теоремы и восемь первых положений. Но этот ученый англичанин сумел возвысить на высшую ступень науку Эвклида, и если годы ему позволят и если он будет продолжать с тою же энергиею работать, у нас будет двенадцать или пятнадцать толстых томов www.koob.ru об одних началах геометрии, весьма полезных всем желающим изучить эту науку и делающих честь Эвклиду. Вот какие странные цели внушает нам ложная эрудиция! Этот человек знал греческий язык, ибо мы ему обязаны изданием на греческом языке сочинения Иоанна Златоуста. Он, быть может, читал древних геометров; он исторически изучал их положения и их генеалогию; он относился к древности с тем почтением, какое Praelectiones 13, in principium Elementorum Euclidis. In quarto. 198 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ должно иметь к истине. И что же в заключение он дал нам? Комментарий определений, названия теорем, аксиом и восьми первых положений Эвклида, которые гораздо труднее понять и запомнить, чем, — я не говорю уже о положениях, которые в нем комментируются, — все, что писал Эвклид о геометрии. Есть много людей, которых тщеславие заставляет говорить по-гречески и даже иногда на языке, которого они не понимают; словари, таблицы и общие места в большом ходу у многих писателей; но немного найдется людей, которым бы пришло в голову свое знание греческого языка применить там, где он неуместен; это последнее склоняет меня к мысли, о которой здесь идет речь, что автор книги писал под влиянием чрезвычайного пристрастия и безграничного почтения по отношению к Эвклиду. Если бы этот человек пользовался не одною памятью, а и рассудком в применении к предмету, где должно только рассуждать, или если бы он настолько же любил и уважал истину, насколько преклонялся перед писателем, которого комментировал, то, по всей вероятности, потратив столько времени над таким незначительным предметом, он согласился бы, что определения, которые дает Эвклид плоскому углу и параллельным линиям, не совсем правильны и недостаточно объясняют их природу, — согласился бы, что второе положение нелепо, потому что оно может быть доказано только при помощи третьего постулата, последний же нельзя признать прежде второго положения, потому что, допуская третий постулат, который гласит, что можно описать из каждой точки круг каким угодно радиусом, не только допускается, что из точки проводится линия, равная другой, — что делает Эвклид путем больших ухищрений во втором положении, — но допускается, что из каждой точки можно провести бесчисленное множество линий какой угодно длины. Но цель большинства комментаторов вовсе не разъяснение писателей и не исследование истины, их цель — выказав свою ученость, слепо защищать даже недостатки тех, кого они комментируют. Они так многословят не для того, чтобы их поняли и поняли комментируемого ими писателя, но для того, чтобы удивлялись ему и им самим вместе с ним. Если бы комментатор, о котором мы говорили, не наполнил свою книгу греческими выдержками, именами писателей малоизвестных и тому подобными довольно бесполезными примечаниями, чтобы усвоить простые понятия, определения, названия и теоремы геометрии, то кто читал бы его книгу? Кто удивлялся бы ей? Кто признал бы автора человеком ученым и умным? Я не думаю, чтобы после всего сказанного можно было сомневаться в том, что безрассудное чтение писателей развивает в уме предвзятые мнения. А раз только разум находится во власти предвзятых мнений, в нем нет более того, что называется здравым смыслом; он не может судить здраво обо всем, что имеет отношение к предмету его предубеждения; все, что он думает, заражается этим предубеждением, он не может даже заняться предметами, не имеюРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 199 щими отношения к предмету его предубеждения. Поэтому человеку, пристрастившемуся к Аристотелю, нравится лишь Аристотель; он хочет судить обо всем сообразно с Аристотелем; что противоречит этому философу, ему покажется ложным; на устах его всегда какой-нибудь отрывок из Аристотеля; он будет цитировать его во всевозможных случаях и во всякого рода вопросах, и с целью доказать вещи темные, которых никто не понимает, и с целью доказать вещи весьма очевидные, в которых даже дети не могли бы сомневаться; ибо для него Аристотель то, что разум и очевидность для других. Точно так же, если человек имеет пристрастие к Эвклиду и геометрии, он захочет свести все, что вы ни скажете ему, к линиям и положениям своего писателя. Он будет говорить вам, лишь сообразуясь со своей наукой; целое будет не больше своих частей потому только, что это сказал Эвклид, и он не постесняется цитировать его, чтобы подтвердить это, как я иногда замечал. Но эта черта чаще встречается у тех ученых, которые пристращаются не к геометрам, но к другим писателям; очень часто в их книгах попадаются большие выдержки на греческом, еврейском и арабском языках, чтобы доказать вещи вполне очевидные. Все это случается с ними оттого, что отпечатки от предметов их предубеждения, запечатленные в фибрах их мозга, столь глубоки, что они остаются всегда доступными к пользованию, и жизненные духи, постоянно двигаясь по ним, поддерживают их и не позволяют им сгладиться; душа, принужденная всегда мыслить об идеях, связанных с этими отпечатками, становится как бы рабою их; она всегда помрачена и тревожна, даже тогда, когда, зная свое заблуждение, хочет избавиться от него. Таким образом, душе непрестанно грозит опасность впасть во множество заблуждений, если она не будет настороже и не примет непоколебимого решения соблюдать правило, о котором было упомянуто в начале этого сочинения, т. е. соглашаться только с вещами вполне очевидными. Я не говорю здесь о дурном выборе предметов для занятий, который делают большинство ученых. Об этом должно говорить в учении -о нравственности, хотя данный вопрос также относится к тому. что было сказано о предубеждении. Ибо когда человек бросается очертя голову на чтение книг раввинов и других, написанных на самых неизвестных языках, а следовательно, самых бесполезных; когда он тратит на это всю жизнь, то, без сомнения, он делает это в силу предвзятого мнения и в мнимой надежде стать ученым, хотя, конечно, никогда этим путем он не в состоянии приобрести никакого истинного знания. Но так как это стремление к бесполезному чтению не столько вводит людей в заблуждение, сколько заставляет терять время и преисполняет их глупым тщеславием, то здесь мы не будем говорить о тех, кому придет в голову изучать все эти маловажные или бесполезные науки, число которых весьма велико и которые изуча-1°тся по большей части с излишнею www.koob.ru страстностью. 200 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ГЛАВА VII I. Об изобретателях новых систем. — II. Последнее заблуждение ученых. I. Мы только что показали состояние воображения у ученых, которые всецело поддаются авторитету известных писателей; но есть другие ученые, им вполне противоположные. Последние никогда не почитают писателей, каким бы уважением они ни пользовались среди ученых. Если они некогда их и уважали, то они успели сильно измениться; они теперь сами себя выдают за сочинителей. Им хочется придумать какое-нибудь новое воззрение с целью чрез это приобрести некоторую известность в свете; и, действительно, они убеждаются, что, высказывая что-нибудь до тех пор неизвестное, они никогда не будут иметь недостатка в почитателях. Этого рода люди обладают по большей части весьма сильным воображением; природа их мозговых фибр такова, что они долгое время сохраняют отпечатки, которые запечатлены на них. Поэтому, раз они придумали систему, имеющую некоторую вероятность, ничто более не может их вывести из заблуждения. Они запоминают и с большою любовью сохраняют все, могущее некоторым образом подтвердить эту систему, и, обратно, они почти не замечают возражений, противоречащих ей, или отделываются от них каким-нибудь поверхностным объяснением. Они самоуслаждаются, представляя себе свое сочинение и то уважение, которое надеются получить благодаря ему. Они занимаются только рассмотрением того подобия истины, какое имеют их вероятные воззрения; это сходство с истиной всецело занимает их, однако они никогда не рассматривают со вниманием с других сторон своих мнений, которые открыли бы им ложность их. Нужны большие способности, чтобы найти какую-нибудь истинную систему; ибо недостаточно обладать большою живостью и проницательностью ума, а нужны еще известная глубина и обширность ума для того, чтобы ум мог обозреть разом множество вещей. Средние умы, при всей живости и остроте своей, обладают слишком узким кругозором, чтобы увидеть все необходимое для установления какой-нибудь системы. Они останавливаются на небольших затруднениях, которые обескураживают их, или на некоторых проблесках познания, ослепляющих их; они не обладают таким широким кругозором, чтобы охватить разом обширный предмет весь в целом. Но какою бы обширностью и проницательностью ни обладал ум, если при этом он не свободен от страстей и предрассудков, ждать от него нечего. Предрассудки овладевают какою-либо способностью ума и заражают остальные. Страсти же всячески спутывают все наши идеи и заставляют нас почти всегда видеть в предметах все то, что мы желаем в них найти. Даже наша страсть к истине иногда РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 201 обманывает нас, когда она слишком сильна; всего же более мешает нам приобрести истинное знание — желание казаться учеными. Итак, люди, способные создать новые системы, очень редки; между тем, нередко встречаешь людей, которые создали какую-нибудь систему по своему вкусу. Есть очень немного людей, которые усердно учатся рассуждать сообразно общепринятым понятиям; всегда в их идеях есть какая-нибудь неправильность, и это достаточно показывает, что они имеют какую-то свою особую систему, которая нам неизвестна. Правда, в сочинениях, написанных ими, это незаметно; ибо, когда дело идет о том, чтобы писать для публики, они осмотрительнее относятся к тому, что говорят, часто одного внимания достаточно, чтобы вывести их из заблуждения. Тем не менее от времени до времени появляются книги, достаточно подтверждающие только что сказанное, ибо есть даже лица, которые в самом начале своих сочинений указывают, что изобрели какую-нибудь новую систему, и хвалятся этим. Число изобретателей новых систем увеличивается еще значительно теми, кто увлекался каким-нибудь писателем; бывает часто, что, не найдя ничего ни верного, ни основательного в воззрениях прочитанных ими авторов, они получают сильное отвращение и презрение ко всякого рода книгам, а затем придумывают вероятное мнение, которым увлекаются всею душою и к которому привязываются указанным выше образом. Но когда сильное рвение, какое они имели к своему воззрению, охладевает, когда намерение выпустить свое произведение в свет заставляет их рассмотреть его с более глубоким и серьезным вниманием, они открывают ложные стороны его и оставляют его, но с тем условием, что никогда уже не примут других мнений и осудят безусловно всякого, кто будет претендовать на то, что открыл какую-нибудь истину. II. Поэтому последнее, и самое опасное, заблуждение, в какое впадают люди ученые, это — отрицание возможности познания истины. Они прочли много книг, древних и новых, — но в них не нашли истины; у них было много прекрасных мыслей, — но, исследовав их с большим вниманием, они нашли их ложными. Отсюда они заключают, что так как все люди походят на них, то те, которые думают, что нашли некоторые истины, если бы серьезнее размышляли о них, точно так же увидали бы свою ошибку. Этого им достаточно, чтобы осудить людей, обладающих действительным знанием, не входя в более подробное рассмотрение; ибо если бы они их не осудили, то тем самым они некоторым образом признали бы, что другие умнее их, — это же кажется им невероятным. На тех, кто признает что-либо достоверным, они смотрят как на упрямцев и считают научные положения не за очевидные истины, в которых нельзя сомневаться, но лишь за мнения, которыми полезно не пренебрегать. Однако эти люди должны были бы "одумать, что, если они и прочли весьма много книг, они не прочли 202 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ все-таки всех или они не прочли их со всем вниманием, необходимым для полного понимания их, и, если у них было много прекрасных мыслей, которые впоследствии они нашли ложными, то ведь они не имели всех мыслей, www.koob.ru какие возможно иметь, и, следовательно, вполне возможно, что другие будут счастливее их в этом отношении. И, собственно говоря, нет необходимости, чтобы у этих других было больше ума, чем у них, если это им уж так обидно, ибо достаточно, чтобы первые были счастливее. Им не ставят в укор, когда говорят, что достоверно знают то, что им неизвестно, потому что в то же время высказывают, что несколько веков мир не подозревал этих самых истин, конечно, не по недостатку сильных умов, но потому, что этим сильным умам раньше не посчастливилось. Пусть же они не оскорбляются, ясно понимая, в чем дело. Пусть же они обратят внимание на то, что им говорят, если после всех их заблуждений их ум еще способен к вниманию; и затем произносят свое суждение; — этого им никто не запрещает; но пусть они молчат, если не хотят ничего исследовать. Пусть они немного подумают, вполне ли основательны ответы, даваемые ими на большинство вопросов, именно: «это неизвестно», «никто не знает, как это происходит», — так как, чтобы дать их, необходимо должно знать все, что знают люди, или все, что только возможно людям знать. Без этого их ответы были бы еще нелепее. И почему находят они, что так трудно сказать: «Я об этом ничего не знаю», — ведь в известных случаях они соглашаются, что они ничего не знают; и почему должно заключать, что все люди невежественны, из того, что кучка людей по своему внутреннему убеждению признает себя невежественною. Итак, есть три рода людей, занимающихся научными исследованиями. Одни некстати пристращаются к какому-нибудь писателю или какой-нибудь бесполезной или ложной науке. Другие пристращаются к своим собственным фантазиям. Наконец, последние, которые по большей части раньше принадлежали к первой или второй категории, воображают, что знают все, что может быть познано, и будучи уверены, что они ничего не знают с достоверностью, заключают вообще, что ничего нельзя знать с достоверностью, и на все, что им ни говорят, они смотрят, как на простые мнения. Ясно, что все недостатки этих людей зависят от свойств воображения, которые были объяснены в предыдущих главах, и от предрассудков, которые затемняют ум и не позволяют ему видеть другие предметы, помимо предметов их предубеждения. Можно сказать, что предрассудки делают из их умов то же, что делают министры по отношению к своим государям. Ибо, как министры по мере возможности позволяют говорить со своим повелителем лишь тем людям, чьи интересы совпадают с их собственными, и кто не может лишить их милости, — так и предрассудки этих людей не позволяют их разуму рассматривать внимательно чистые и отчетлиРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 203 вые идеи предметов; но они переодевают их, облекают их в свои одежды и представляют их замаскированными; поэтому-то рассудку очень трудно увидать свою ошибку и признать свои заблуждения. ГЛАВА VIII I. Об умах слабых. — II. Об умах поверхностных. — III. О людях, пользующихся авторитетом. — IV. О тех, которые занимаются опытами. Только что сказанного, как мне думается, достаточно, чтобы узнать, в чем вообще заключаются недостатки воображения и заблуждения, наиболее свойственные людям ученым. А так как только одни эти люди и заботятся об исследовании истины и так как все остальные в этом полагаются на них, то, кажется, можно было бы и кончить эту вторую часть. Однако уместно будет сказать еще кое-что о заблуждениях других людей, потому что не бесполезно иметь и их в виду. I. Все чувственное чрезвычайно действует на нас, а следовательно, занимает нас, соразмерно тому, насколько действует. Поэтому люди, предающиеся всякого рода чувственным и очень приятным развлечениям, не способны постичь истин, отыскание которых представляет известную трудность, потому что способность их ума, не будучи безгранична, всецело поглощена удовольствиями или, по крайней мере, сильно занята ими. Большая часть знати, придворных, людей богатых, молодых людей и тех, кого называют остряками, заняты постоянными развлечениями и изучают лишь искусство нравиться всем, что тешит вожделение и чувства, и потому они приобретают мало-помалу такую утонченность в этих вещах и так изнеживаются, что можно часто сказать, что это, скорее, вялые умы, чем умы проницательные, как они это уверяют; ибо большая разница между настоящею остротою ума и остроумием, хотя, обыкновенно, эти две вещи смешиваются. Проницательные умы — это умы, которые ясно подмечают малейшие различия в вещах, которые предвидят действия, зависящие от скрытых, малоизвестных и заметных причин, — словом, это умы, глубоко проникающие в рассматриваемые предметы. Остроумные же люди обладают только ложною остротою, в них нет ни проницательности, ни живости; они не видят следствий причин даже самых простых и самых осязательных; — словом, они не могут ничего ни охватить, ни усвоить, но они чрезвычайно разборчивы в манерах. Дурное слово, провинциальный акцент, незначительная гримаса ими несравненно скорее будут замечены, чем неправильность доводов; они не могут понять ошибки в рассуждении, но прекрасно чувствуют неправильный размер и www.koob.ru несоответствующий жест, — словом, они 204 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ обладают полным пониманием вещей чувственных, потому что постоянно пользовались ими, но они не имеют настоящего понимания вещей, познаваемых рассудком, потому что почти никогда им не пользовались. Между тем этого рода люди пользуются наибольшим уважением в свете и всего легче приобретают репутацию остроумных людей; ибо когда человек говорит свободно и непринужденно, когда выражения его правильны и изысканны, когда он употребляет обороты, ласкающие чувства и возбуждающие незаметным образом страсти, то, хотя бы он говорил один вздор и хотя бы в его прекрасных словах не было ничего ни доброго, ни истинного, все признают его остроумным человеком, обладающим острым и проницательным умом. Не видят, что на деле это только слабый и изнеженный ум, который блистает лишь ложным знанием и никогда не просвещает, который убеждает нас, действуя на наши чувства, а не наш рассудок. Впрочем, мы не отрицаем того, что указанная слабость присуща почти всем людям. Почти совсем нет людей, на разум которых не действовали бы впечатления их чувств и их страстей, которые, следовательно, не обращали бы внимания на внешность; все различие между людьми в этом отношении заключается лишь в степени. Но мы приписали этот недостаток преимущественно некоторым людям по той причине, что одни люди прекрасно видят, что это недостаток, и стараются от него избавиться, тогда как другие, о которых мы говорили, смотрят на него, как на весьма похвальное качество. Далекие от того, чтобы признать, что эта ложная утонченность есть следствие слабости и изнеженности ума и источник множества болезней ума, они воображают, что это следствие и есть признак их гениальности. II. К тем людям, о которых мы сейчас говорили, можно отнести также весьма значительное число поверхностных умов, которые ни во что никогда не углубляются и лишь смутно подмечают различия между вещами, но, в противоположность первым, не по своей вине, ибо не развлечения делают их ум ограниченным: он у них от природы ограничен. Эта ограниченность ума не вытекает из сущности души, как можно было бы думать; причиною ее бывает иногда чрезмерный недостаток их движения или большая медленность жизненных духов, иногда несгибаемость мозговых фибр, иногда также чрезмерное обилие жизненных духов и крови, или же что-нибудь иное, чего нам нет необходимости знать. Итак, есть двоякого рода умы: одни легко подмечают различия между вещами, это глубокие умы, другие видят только сходство между ними — умы поверхностные. У людей, обладающих умами первого рода, мозг способен воспринимать тонкие и отчетливые отпечатки рассматриваемых ими предметов, и вследствие этого эти люди, будучи внимательны к идеям, связанным с этими отпечатками, видят эти предметы как бы вблизи, и ничто от них не ускользает. Но умы поверхностные воспринимают от предметов лишь слабые и РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 205 неотчетливые отпечатки; они их видят лишь как бы мимоходом, издали и весьма неясно, поэтому предметы кажутся им схожими, подобно тому как кажутся схожими лица людей, на которых мы смотрим издали, ибо разум всегда предполагает сходство и равенство там, где он не вынужден признать различия и неравенства; причины этого последнего я исследую в третьей книге. Большинство тех, кто говорит публично, все так называемые краснобаи и многие даже из тех людей, которые выражаются с большою легкостью, хотя бы говорили весьма мало, принадлежат к умам поверхностным; ибо чрезвычайно редко бывает, чтобы люди, серьезно размышляющие, могли хорошо высказывать то, над чем они размышляли. По большей части они колеблются, когда начинают говорить, потому что они боятся, как бы не употребить слово, которое вызовет ложную идею в других. Стыдясь говорить просто для того, чтобы говорить, как делают многие люди, развязно говорящие обо всем, они сильно затрудняются, приискивая слова, хорошо выражающие незаурядные мысли. III. Хотя люди благочестивые, богословы, старики и вообще все люди, по справедливости приобревшие большой авторитет над другими, пользуются безграничным уважением, тем не менее мы считаем себя обязанными упрекнуть их в том, что нередко они считают себя непогрешимыми вследствие того, что свет слушает их с уважением; они мало пользуются своим умом, чтобы найти умозрительные истины, и слишком свободно осуждают все, что им захочется осудить, не рассмотрев дела с достаточным вниманием. Это, однако, не значит, что уы считаем достойным порицания их пренебрежение к многим наукам, изучение которых не безусловно необходимо; им позволительно ими не заниматься и даже презирать их; мы хотим только указать на то, что они не должны своих суждений основывать на прихоти и неосновательных догадках, ибо важность, с какою они говорят, авторитет, который они приобрели в глазах других, и привычка их подтверждать свои слова каким-нибудь местом из Священного Писания неизбежно введут в заблуждение тех, кто слушает их с почтением и кто, вместе с тем, не будучи способен рассмотреть суть вещи, легко подчиняется чужому авторитету. Когда заблуждение имеет видимость истины, то часто оно почитается больше самой истины, и это имеет очень опасные последствия. Pessima res est errorum apotheosis; et pro peste intellectus habenda est, si vanis accedat veneratio.' Так, когда известные лица или по ложному усердию, или по пристрастию к своим собственным мыслям пользовались Священным Писанием, чтобы установить ложные принципы физики или метафизики, то их слушали, как оракул, и верили им на слово в силу уважения, какое должно оказывать священному авторитету; но, с другой стороны, это некоторым дурно направлен' Канцлер Бэкон. 206 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ным умам послужило поводом презирать религию; произошла удивительная вещь: Священное Писание послужило причиною заблуждения некоторых, а истина была мотивом и началом нечестия других. Итак, нужно особенно остерегаться, www.koob.ru как говорит только что цитированный нами писатель, смешивать мертвого с живым и претендовать найти своим собственным умом в Священном Писании то, что Святому Духу не угодно было открыть в нем. «Et divinorum et humanorum malesana admixtione, — продолжает он, — non solum educitur philosophia phantastica, sed etiam religio hoeretica. Itaque salutare admodum est in mente sobria fidei tantum dentur, quae fidei sunt». Итак, все люди, пользующиеся авторитетом в глазах других, не должны что-либо решать, предварительно не обдумав этого с тем большим старанием, чем большим авторитетом они пользуются; богословы же особенно должны остерегаться, чтобы не внушить презрения к религии своим ложным рвением или тщеславным желанием заставить уважать себя и распространить свои воззрения. Но так как не мне говорить им, что они должны делать, то пусть они послушают святого Фому, их учителя, который, будучи спрошен генералом своего ордена, пожелавшим узнать его мнение по некоторым догматам, отвечал ему, согласно с блаженным Августином, такими словами': «Весьма опасно решительно говорить о предметах, не относящихся к вере, так, как будто бы они относились к ней». Блаженный Августин предостерегает нас в пятой книге своей «Исповеди». «Когда я вижу, — говорит он, — христианина, который не знает мнений философов касательно небес, звезд и движений солнца и луны и путает их, я оставляю его в его взглядах и сомнениях; ибо' я не вижу, чтобы его незнание относительно положения тел и различного устройства материи могло бы повредить ему; лишь бы у него не было мыслей, недостойных Тебя, Господи! который нас всех создал. Но он принесет себе большой вред, если он уверит себя, что эти вещи относятся к религии, и если он будет настолько дерзок, чтобы утверждать с упорством то, чего он не знает». Тот же писатель еще яснее выражает свою мысль об этом предмете в первой книге буквального толкования книги «Бытия» такими словами: «Христианин должен весьма остерегаться говорить об этих вещах в таком смысле, как будто бы они относились к Священному Писанию; ибо неверующий, услыхав, что он говорит вздор, не имеющий никакого подобия истины, не мог бы удержаться от смеха. Таким образом христианин был бы посрамлен, а неверующий возмущен. В подобных случаях всего обиднее не то, что человек ошибся, но то, что неверующим, которых мы стараемся обратить,' дается побуждение к неправильному мнению, очень вредному для них самих, будто у наших писателей были такие нелепые воззрения, которые следует осуждать и презирать как невежественные. Итак, I Opusc. 9. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 207 мне кажется, гораздо уместнее не провозглашать в качестве догматов веры воззрений, общепринятых философами, не противоречащих нашей вере; хотя иногда можно было бы пользоваться авторитетом философов, убеждая других. Не следует также отвергать подобного рода мнений на том основании, будто бы они противоречат нашей вере, чтобы не давать повода мудрецам мира сего презирать святые истины христианской религии». Большинство людей, однако, настолько нерадиво и неразумно, что почти не делает различия между словом Божиим и словом человеческим, когда они встречаются вместе; поэтому они впадают или в заблуждение, принимая их оба, или в нечестие, презирая их без различия. Легко видеть причину этих последних заблуждений и то обстоятельство, что они зависят от связи идей, объясненной в главе V; нет необходимости дольше останавливаться на объяснении их. IV. Кажется, здесь уместно будет упомянуть о химиках и вообще о всех, кто посвящает свое время на производство опытов. Это — люди, ищущие истину; обыкновенно их мнениям следуют, не рассматривая их. И их заблуждения тем опаснее, чем с большею легкостью они сообщают их другим. Без сомнения, лучше изучать природу, чем книги; наглядные и видимые опыты, конечно, убеждают гораздо сильнее, чем рассуждения людские; и нельзя порицать тех, кто, будучи принужден по своему положению изучать физику, старается приобрести это знание постоянными опытами, только бы это не отвлекло их от наук, которые им еще необходимее. Итак, мы не осуждаем ни экспериментальной философии, ни тех, кто разрабатывает ее, но только их недостатки. Первый их недостаток заключается в том, что по большей части не свет разума руководит ими в расположении опытов, а один случай; вот почему они, потратив много времени и средств, не становятся ни более знающими, ни более просвещенными. Второй — что -они более останавливаются на любопытных и необычайных опытах, чем на самых обыкновенных. Между тем, очевидно, самые обыкновенные будут и самыми простыми, а потому ими следует заняться прежде, чем более сложными и зависящими от большего числа причин. Третий — что они с жаром и довольно тщательно изыскивают опыты, приносящие выгоду, и пренебрегают теми, которые служат лишь к просвещению ума. Четвертый недостаток заключается в том, что подобные люди не отмечают с достаточною точностью всех частных обстоятельств, как-то: времени, места, качеств снадобий, которыми они пользуются; между тем малейшее из этих обстоятельств может иногда помешать желаемому действию. Следует заметить, что все термины, употребляемые физиками, неточны, и слово «вино», например, обозначает столько же различных вещей, сколько есть различных местностей, 208 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ различных времен года, различных способов приготовления и хранения вина; можно даже сказать вообще, что не найдется двух бочек вина совершенно одинакового, — так что, когда физик говорит: «Чтобы произвести такой-то опыт, возьмите вина», то мы весьма неясно представляем себе, что он хочет сказать. Поэтомуто следует применять очень большую осмотрительность в опытах и только тогда переходить к сложным, когда хорошо известна причина самых простых и самих обыкновенных. Пятый — тот, что из одного только опыта ученые делают слишком много выводов. Напротив, нужно почти всегда произвести несколько опытов, чтобы сделать хорошо только один вывод, хотя один опыт и может подтвердить несколько заключений. www.koob.ru Наконец, большинство физиков и химиков рассматривают лишь отдельные явления природы; они никогда не поднимаются до первых понятий физических тел. Между тем, несомненно, что нельзя знать ясно и отчетливо отдельные вещи в физике, если не владеешь хорошо самым общим в ней, если не возвысишься даже до метафизики. Наконец, у этих лиц часто не хватает мужества и выдержки; они бросают опыты вследствие усталости и больших расходов. Есть еще много других недостатков в работах тех лиц, о которых мы говорим, но мы не претендуем на то, чтобы сказать все. Причины заблуждений, отмеченных нами, суть следующие: недостаток прилежания, свойства воображения, объясненные в V главе первой части этой книги и во II главе этой части, а главным образом то обстоятельство, что о различии тел и об изменении, какое с ними происходит, судят лишь по ощущениям, получаемым от них, как это было объяснено в первой книге. ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ О ЗАРАЗИТЕЛЬНОСТИ СИЛЬНОГО ВООБРАЖЕНИЯ ГЛАВА I I. О нашей наклонности подражать во всем другим, в чем и коренится передача заблуждений, зависящих от силы воображения. — II. Две главные причины, усиливающие эту наклонность. — III. Что такое сильное воображение. — IV. Несколько видов его; о сумасшедших и о тех, кто обладает сильным воображением в том смысле, как это понимается здесь. — V. Два важных недостатка людей с сильным воображением. — VI. О силе убеждения и внушения, какою они обладают. Объяснив природу воображения, недостатков, ему свойственных, и то, каким образом наше собственное воображение вводит нас в заблуждение, нам остается в этой книге сказать только о заразительности сильного воображения, т. е. о том влиянии, какое имеют известные умы над другими, вовлекая их в свои заблуждения. Сильное воображение в высшей степени заразительно; оно подчиняет себе воображение слабое и сообщает ему малопомалу то же направление и тот же характер. А так как люди с сильным и пылким воображением совершенно безрассудны, то эта опасная заразительность воображения является одною из самых общих причин людских заблуждений. Чтобы понять, что такое эта зараза и как она передается от одного другому, должно знать, что люди нуждаются друг в друге; они созданы, чтобы образовывать вместе общество, все части которого должны иметь взаимное соответствие. Чтобы поддержать это единение, Господь повелел нам иметь любовь друг к другу. Но так как любовь к самому себе могла бы малопомалу заглушить любовь к ближнему и порвать таким образом связь гражданского общества, то для сохранения ее Господь соединил людей также узами природными, которые могут существовать помимо любви к ближнему, основываясь лишь на любви к самому себе. I. Эти природные узы нам общи с животными, они состоят в известном устройстве мозга, присущем всем людям, которое побуждает нас подражать тем, с кем мы говорим, чтобы составить такие же суждения, какие они составляют, и волноваться теми же страстями, какие их волнуют. И эта наклонность к подражанию, обык^4 Разыскания истины 210 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ новенно, связывает людей гораздо теснее, чем любовь к ближнему, основывающаяся на рассудке, которая встречается довольно редко. Когда человек не обладает этим устройством мозга, которое заставляет его усваивать наши чувства и наши страсти, то он не способен по своей природе сблизиться с нами и образовать одно целое; он подобен тем неправильным камням, которые не укладываются при постройке, потому что их нельзя соединить с другими. Oderunt hilarem tristes, tristemque jocosi, Sedatum celeres, agilem gnavumque remissi. \ Нужно иметь больше силы, чем думают, чтобы не порвать с теми, кто не принимает во внимание наших страстей и имеет чувства, противоположные нашим. И не без основания, ибо если у человека есть повод грустить или радоваться, то не сочувствовать его настроению — значит некоторым образом оскорбить его. Если он грустен, то не должно показываться ему с видом веселым и оживленным, выражающим радость, что сообщает движения радости его воображению; потому что это значит желать вывести его из того состояния, которое ему наиболее приличествует и наиболее приятно, так как грусть будет самою приятною страстью для человека, который переживает какое-нибудь горе. II. Итак, все люди обладают известным устройством мозга, которое естественно заставляет их настраиваться таким же образом, как настроены некоторые из тех, с кем они живут. Есть две главные причины, поддерживающие и усиливающие это расположение. Одна лежит в душе, другая — в теле. Первая заключается главным образом в наклонности всех людей к величию, к возвышенному, в стремлении стать выше во мнении других. Эта наклонность тайно побуждает нас говорить, ходить, одеваться и принимать вид людей знатных. Это — источник новых мод, неустойчивости живых языков и даже некоторой общей порчи нравов. Наконец, это — главный источник всех нелепых и странных новшеств, которые опираются не на рассудок, а лишь на прихоти людей. Другая причина, усиливающая нашу наклонность подражать другим, о которой главным образом мы должны говорить здесь, заключается во влиянии, какое люди с сильным воображением имеют над умами слабыми и оказывают на мозг слабый и нежный. III. Под сильным и пылким воображением я понимаю такое устройство мозга, которое делает его восприимчивым к чрезвычайно глубоким отпечаткам и впечатлениям; последние же настолько поглощают способность души, что мешают душе обратить некоторое внимание на другие вещи, помимо тех, которые представлены этими образами. www.koob.ru IV. Есть два рода людей с сильным воображением. Одни получают такие глубокие отпечатки вследствие непроизвольного и слишком сильного воздействия жизненных духов; другие же, о РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 211 которых мы и будем говорить главным образом, — вследствие некоторых свойств вещества их мозга. Очевидно, первые — безумцы, потому что они вынуждены, в силу природной связи между их идеями и отпечатками в мозгу, думать о вещах, о которых другие, с кем они говорят, не думают, и это лишает их возможности говорить толково и отвечать верно на предлагаемые вопросы. Таких людей множество, и разница между ними заключается лишь в степени безумия: можно даже сказать, что все люди, волнуемые какою-нибудь сильною страстью, принадлежат к их числу, потому что жизненные духи во время эмоции с такою силою вызывают впечатления и образы, имеющие отношение к их страсти, что человек не может думать о чемлибо ином. Но следует заметить, что такие люди не могут влиять на воображение даже самых слабых умов и на самый мягкий и нежный мозг главным образом в силу двух причин. Во-первых, эти люди не могут отвечать так, чтобы ответ их соответствовал идеям других, и потому они не могут ни в чем убедить; во-вторых, ненормальность их ума слишком очевидна, так что все их речи выслушиваются лишь с презрением. Правда, люди страстные увлекают нас и производят на наше воображение впечатления, подобные тем, какие действуют на них самих; но влияние их слишком очевидно, и мы сопротивляемся этим впечатлениям и по большей части спустя некоторое время отделываемся от них. Они сглаживаются сами собою, если не поддерживаются причиною, вызвавшею их, т. е. когда эти увлеченные страстью люди не находятся с нами и мы не видим более того выражения их лица, которое сообщала ему страсть, то оно не производит более никакого изменения в фибрах нашего мозга и никакого волнения в наших жизненных духах. Здесь же я исследую лишь такое сильное и пылкое воображение, которое зависит от свойства мозга, делающего его восприимчивым к весьма глубоким впечатлениям от предметов самых незначительных и наименее действующих на нас. Иметь мозг, который может живо представлять вещи и воспринимать очень отчетливые и яркие образы от предметов самых незначительных, не есть недостаток, лишь бы душа всегда управляла воображением, лишь бы эти образы запечатлевались по ее повелениям и сглаживались, когда она этого захочет, — в этом коренится, напротив, острота и сила ума. Но когда воображение господствует над душою, когда эти образы запечатлеваются, не ожидая повелений воли, в силу свойства мозга и воздействия предметов и жизненных духов, то, очевидно, это будет очень дурным свойством и своего рода безумием. Мы постараемся объяснить характер людей, обладающих такого рода воображением. Для этого нужно припомнить, что способность ума очень ограничена, что ничто с такою силою не поглощает способности его, 212 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ как ощущения и вообще все восприятия души, получаемые от предметов, которые сильно действуют на нас, и что глубокие отпечатки в мозгу всегда сопровождаются ощущениями или сильно затрагивающими нас перцепциями. Ибо по этому легко узнать настоящий характер ума людей с сильным воображением. V. Первый недостаток этих людей тот, что они не способны здраво судить о вещах трудных и сложных: способность их ума поглощена идеями, связанными по природе со слишком глубокими отпечатками в мозгу, поэтому они не могут по своей воле думать о нескольких вещах одновременно. В вопросах же сложных уму приходится быстро пробежать идеи многих вещей и одним взглядом охватить все отношения их и сочетания, знание которых необходимо для решения данных вопросов. Всем известно по собственному опыту, что мы не способны сосредоточиться на какой-нибудь истине в то время, когда нас волнует какая-нибудь страсть или мы испытываем сильное страдание, потому что тогда в мозгу находятся глубокие отпечатки, которые и поглощают всю способность ума. Между тем люди, о которых мы говорим, от тех же самых предметов получают более глубокие впечатления, чем другие, а потому, согласно нашему предположению, они не могут ни иметь такого же широкого кругозора, ни охватить столько же вещей, как другие. Итак, их первый недостаток — это ограниченный ум, и он тем ограниченнее, чем глубже впечатления, получаемые их мозгом от самых незначительных предметов. Второй недостаток тот, что они мечтатели, но мечтатели тайные, которых довольно трудно узнать. Большинство людей не считает их мечтателями, лишь одни просвещенные и правильные умы подмечают их иллюзии и ненормальности их воображения. Чтобы понять происхождение этого недостатка, опять-таки нужно припомнить сказанное нами в начале этой второй книги, а именно: чувство и воображение по отношению к тому, что происходит в мозгу, различаются только в степени, а величина и глубина отпечатков есть причина того, что душа ощущает предметы, считает их присутствующими и способными действовать на нее и, наконец, близкими к ней настолько, что они могут причинять ей удовольствие и страдание; — нужно припомнить, что, напротив, незначительность отпечатков, полученных от какого-нибудь предмета, есть причина того, что душа лишь воображает этот предмет; она не считает его находящимся налицо, весьма значительным и большим, и что, по мере того как эти отпечатки становятся больше и глубже, душа решает также, что предмет становится больше и значительнее, что он все более приближается к нам и, наконец, что он становится способным действовать на нас и вредить нам. Мечтатели, о которых я говорю, не дошли до такой степени-безумия, чтобы видеть перед собою предметы отсутствующие; отпечатки в их мозгу еще недостаточно глубоки; они сумасшедшие лишь наполовину; и если бы они были совсем безумцы, то ни к чему было www.koob.ru РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 213 бы говорить о них здесь, потому что все замечали бы их помешательство, следовательно, не могли быть вводимы ими в заблуждения. Они не визионеры чувств, а лишь визионеры воображения. Сумасшедшие — это визионеры чувств, потому что они не видят вещи такими, каковы они суть, и часто видят вещи, которых нет; те же, о ком я говорю здесь, визионеры воображения, потому что они воображают вещи совсем не такими, каковы они в действительности, и воображают даже вещи, которых нет. Однако очевидно, что визионеры чувств и визионеры воображения разнятся лишь по степени и люди часто переходят из одного состояния в другое. Поэтому болезнь ума визионеров воображения должно описывать, сравнивая ее с болезнью ума первых, которая более заметна и производит большее впечатление на ум, ибо в вещах, которые различаются только по степени, всегда следует менее заметное объяснять более заметным. Итак, второй недостаток людей с сильным и пылким воображением тот, что они визионеры воображения, ибо словом «сумасшедший» мы называем визионеров чувств. Дурные стороны умов мечтательных состоят в следующем. Эти люди вечно впадают в крайности: они возвышают вещи низменные, преувеличивают малые, сближают далекие. Ничто не кажется им таковым, каково оно в действительности. Они или восхищаются, или возмущаются всем без разбора и без рассуждения. Если они расположены к страху по своему природному сложению, я хочу сказать, если фибры их мозга чрезвычайно нежны, а жизненные духи настолько немногочисленны, бессильны и бездеятельны, что не могут сообщить остальному телу необходимого движения, то эти люди пугаются всякой безделицы, они вздрагивают при падении листа. Если же у них избыток жизненных духов и крови, что бывает чаще, то они питают себя пустыми надеждами и, отдаваясь своему живому и пылкому воображению, строят, как говорится, воздушные замки и находят в этом немалое удовольствие и радость. Они пылки в своих страстях, упорны в своих взглядах, всегда заняты и весьма довольны сами собою. Когда им вздумается прослыть за-beaux-esprits, тогда они выступают в роли писателей, ибо всякого рода есть писатели, — есть среди них и мечтатели — сколько тогда у них странностей, горячности, преувеличений! они никогда не подражают природе; все у них искусственно, натянуто, жеманно. Мысль поражает своими скачками; фраза — своею закругленностью; у них вечные фигуры и гиперболы. Когда же они ударятся в набожность и руководствуются в ней своей фантазией, тогда они становятся настоящими иудеями и фарисеями. По большей части они останавливаются только на внешности, на внешних Церемониях, мелких обрядах и всецело бывают поглощены ими. Они становятся подозрительными, робкими, суеверными. Все для них дело веры, все важно, исключая то, что действительно относится к вере и что действительно важно; ибо довольно часто они пренебрегают наиболее существенным в Евангелии: справедливостью, мило214 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ сердием и верою, — потому что их ум занят менее важными обязанностями. Можно бы еще много сказать об их недостатках; однако, чтобы убедиться в существовании указанных у них недостатков и чтобы найти некоторые другие, достаточно лишь обратить внимание на то, что происходит в обыкновенных разговорах. Люди с пылким и сильным воображением имеют еще другие качества, которые необходимо хорошенько объяснить. Мы говорили до сих пор лишь об их недостатках, справедливость требует, чтобы мы сказали теперь об их преимуществах. Среди этих последних они обладают одним, которое главным образом и относится к нашему предмету, так как, благодаря этому преимуществу, они подчиняют себе заурядные умы, заставляют их разделять свои идеи и сообщают им все те ложные впечатления, какими волнуются сами. VI. Это преимущество состоит в способности выражаться сильно и ярко, хотя и неестественно. Люди, обладающие живым воображением, выражают свои мысли с большою силою и убеждают всех, на кого действует больше внешность и чувственное впечатление, чем сила доводов; ибо мозг этих людей, получает, как было сказано, глубокие впечатления от предметов, которые они воображают, эти же впечатления, естественно, сопровождаются сильною эмоцией жизненных духов, располагающею все их тело к выражению их мыслей. Таким образом, выражение их лица, интонация голоса, оборот фраз, воодушевляя их речь, подготовляют тех, кто слушает и смотрит на них, к вниманию и к механическому восприятию впечатления от образа, волнующего их. Ибо человек, проникнутый тем, что он говорит, заставляет, обыкновенно, проникаться этим других: охваченный страстью способен всегда взволновать других, и хотя бы риторика его была часто неправильна, но это не мешает ей быть очень убедительной, потому что внешность и способ обращения действуют на воображения людей сильнее самых убедительных речей, которые произнесены хладнокровно, ибо эти речи не тешат чувств и не поражают воображения. Итак, люди, обладающие сильным воображением, имеют преимущество нравиться, трогать и убеждать, благодаря тому что облекают свои мысли в яркие и живые образы. Однако есть еще и другие причины той легкости, с какою они подкупают ум: они говорят по большей части лишь о предметах, доступных заурядным умам; употребляют только те выражения и слова, которые вызывают лишь смутные понятия чувств, производящие сильное впечатление на воображение людей; о предметах же великих и трудных они говорят лишь неопределенно, общими местами, не дерзая входить в детали и не выдерживая строго принципа, или потому, что они не понимают этих предметов, или же потому, что опасаются, что им не хватит слов, что они запутаются и утомят умы людей, не способных к усиленному вниманию. Из только что сказанного легко сделать вывод, что ненормальность воображения очень заразительна, что она передается большинРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 215 ству умов и распространяется с большою легкостью. Притом, люди с сильным воображением большею частью враги рассудка и здравого смысла, вследствие ограниченности своего ума и склонности к мечтаниям; ясно также, что мало www.koob.ru найдется более общих причин наших заблуждений и что эта передача ненормальностей и болезней воображения заразительна. Однако следует еще подтвердить эти истины примерами и общеизвестными опытами. ГЛАВА II Общие примеры силы воображения. Весьма часто мы встречаем примеры влияния воображения отцов на воображение их детей, особенно же влияния матерей на дочерей, господ на слуг и служанок, учителей на учеников, государей на придворных — вообще всех высших на подчиненных им; разумеется, в том случае, если родители, господа и эти высшие лица обладают некоторою силою воображения, ибо слабое воображение родителей и господ может не оказать никакого заметного влияния на детей и слуг. Встречаются * также примеры подобного влияния воображения между лицами равного положения, но, конечно, реже, так как их, обыкновенно, не связывает то почтение, которое располагает умы, без рассуждения, подчиняться влиянию сильного воображения. Наконец, встречаются также примеры подобного влияния людей низших на лиц, которым они подчинены, и иногда эти люди обладают таким живым и властным воображением, что вертят умом своих господ и начальников, как им угодно. Нетрудно понять, каким образом отцы и матери могут сильно влиять на воображение своих детей, если принять во внимание, что благодаря" устройству нашего мозга мы склонны подражать тем, с кем мы живем, и проникаться их чувствами и страстями. Эта склонность гораздо сильнее сказывается в детях по отношению к родителям, чем к другим людям. Можно указать несколько причин этого. Во-первых, дети одной крови с родителями, ибо, подобно тому как родители очень часто передают своим детям расположение к известным наследственным болезням, например: подагре, каменной болезни, сумасшествию и, вообще, ко всем болезням, за исключением случайных или имевших своею единственною и исключительною причиною какое-нибудь необычайное брожение соков (горячек и некоторых других), ибо, очевидно, подобного рода болезни не могут передаться; — так точно они передают свойства своего мозга мозгу своих детей и сообщают их воображению известный характер, в -силу которого последние становятся восприимчивы к тем же ощущениям, к которым восприимчивы их родители. 216 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Другая причина та, что дети по большей части слишком мало вращаются в обществе других людей, которые могли бы запечатлеть другие отпечатки в их мозгу и отчасти ослабить постоянное влияние воображения родителей. Как человек, никогда не выезжавший из своей страны, обыкновенно воображает, что нравы и обычаи иностранцев идут совершенно вразрез с разумом, потому что они идут вразрез с обычаями его родного города и с течением, по которому он плывет, — так точно и ребенок, никогда не покидавший родительского дома, считает мнения и поступки родителей безусловно разумными или, вернее, ему не приходит в голову, что могут быть иные принципы рассуждения или добродетели, помимо подражания им. Итак, он верит всему, что он слышит от них, и делает все, что они делают. Это влияние родителей настолько сильно, что оно действует не только на воображение детей, но даже и на другие части их тела. Юноша ходит, говорит, жестикулирует, как и отец его. Дочь одевается так же, как мать, ходит, как она, говорит, как она; если мать картавит — дочь картавит; если у матери неправильный поворот головы — дочь перенимает его. Словом, дети подражают родителям во всем, как в их недостатках и гримасах, так и в их заблуждениях и пороках. Есть еще несколько других причин, усиливающих это влияние. Главные из них — авторитет родителей, зависимость детей, взаимная любовь их друг к другу; но эти причины общи не только детям, но и придворным, слугам и вообще всем подчиненным. Мы объясним их сейчас на примере придворных. Есть люди, которые судят о внутренних качествах по внешности; о величии, силе и способности ума, которые скрыты от них, — по благородству происхождения, богатству и сану, которые им известны. Одно часто измеряют другим; зависимость же от знатных людей, желание разделить их величие и тот наружный блеск, который окружает их, часто заставляют их воздавать этим людям божеские почести, если можно так выразиться. Ибо если Бог дает государям власть, то люди дают им непогрешимость, но такую непогрешимость, которая не ограничена никаким предметом, никаким случаем, не связана ни с какою церемонией. Вельможи, естественно, знают все, они всегда правы, хотя бы брались решать вопросы, которые им совсем незнакомы. Подвергать обсуждению то, что они утверждают, значит не уметь жить; сомневаться в них — утратить уважение. Осуждать же их значит возмущаться или, по крайней мере, показать себя глупцом, чудаком и смешным, Если же притом вельможи окажут нам такую честь — полюбят нас, то не разделять слепо всех их взглядов будет не только упорством, упрямством, возмущением, но неблагодарностью и низостью, непоправимою ошибкою, которая навсегда лишит нас их расположения; вот почему придворные, а вслед за ними неизбежно весь народ, разделяют без всякого обсуждения все мнения своих РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 217 государей, даже до такой степени, что очень часто в истинах религии предаются совершенно на произвол их фантазии и прихоти. В Англии и Германии мы не найдем недостатка в примерах этого не знающего меры подчинения народов нечестивой воле их государей. История последнего времени полна ими; были иногда и такие лица, уже далеко не молодые, которые меняли религию по четыре, по пяти раз, сообразно перемене своих государей. В Англии короли и даже королевы ведают всеми делами своих государств, как духовными, так и гражданскими, во всех отношениях. Они утверждают чин литургии, праздничные службы, они устанавливают, каким образом следует причащать и причащаться. Так, например, они приказывают не кланяться Иисусу Христу при принятии Святых Тайн, хотя все-таки обязывают принимать причастие, преклонив колени, согласно старому обычаю. Словом, они изменяют что угодно в своих церковных службах, чтобы согласовать их с новыми постановлениями своей веры, и имеют также право www.koob.ru обсуждать эти постановления со своим парламентом, как папа с собором, как это можно видеть в статутах Англии и Ирландии, составленных в начале царствования королевы Елизаветы. Наконец, можно сказать, королям английским более подчинена духовная сторона жизни их подданных, чем материальная, потому что несчастные народы, эти сыны мира, гораздо ^еньше заботясь о сохранении веры, чем о сохранении своего имущества, легко примыкают к каким угодно взглядам своих государей, лишь бы это не шло вразрез с их житейскими выгодами.' Перевороты, происшедшие в религии в Швеции и Дании, также могли бы нам служить подтверждением того, какое влияние имеют одни умы на другие; однако все эти перевороты имели еще несколько других очень важных причин. Поэтому, хотя они и служат ясными доказательствами заразительности воображения — доказательствами слишком сложными и обширными, — они, скорее, изумляют и ослепляют умы, чем просвещают их, потому что слишком много причин содействует таким великим событиям. Если придворные, да и все остальные люди, часто отказываются от достоверных, существенных истин, которых необходимо держаться, чтобы не погибнуть навеки, то, очевидно, они не осмелятся отстаивать истины абстрактные, малодостоверные и полезные. Если религия государя делается религией его подданных, то разум государя будет также разумом его подданных; и, таким образом, мнения государя будут всегда в моде; его удовольствия, страсти, игры, слова, одежда — вообще все его действия будут в моде; ибо государь сам по себе есть как бы главная мода и почти все, что он делает, тотчас же входит в моду. А так как все ухищрения моды клонятся не к чему иному, как к удовольствию и красоте, то неудивительно, что государи так сильно влияют на воображение других людей. ' Ст. 17 в Религии Англиканской церкви. 218 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Если Александр поник головою, то и придворные его поникают головою. Если тиран Дионисий занимается геометрией вследствие приезда Платона в Сиракузы, геометрия тотчас входит в моду, и во дворце этого государя, говорит Плутарх, постоянная пыль, так как все чертят фигуры. Но как только Платон поссорился с ним, и этот государь охладел к научным занятиям и вновь предался своим удовольствиям, его придворные немедленно сделали то же самое, точно, продолжает тот же писатель, они были околдованы и какая-то Цирцея превратила их в других людей. От любви к философии они переходят к любви к разврату, от отвращения к разврату — к отвращению к философии.' Вот каково влияние государей: они могут изменять пороки в добродетели и добродетели в пороки, и одно слово их способно изменить все идеи; одного слова их, жеста, движения глаз или губ достаточно, чтобы наука и ученость считались за низкое педантство; дерзость, грубость и жестокость — за великое мужество, а нечестие и вольнодумство — за силу и свободу ума. Но как это, так и все мною сказанное, имеет силу лишь при предположении, что государи обладают сильным и живым воображением; ибо если бы их воображение было слабо и вяло, то они не могли бы воодушевить своих речей, придать им тот оборот, ту силу, которая покоряет и непреодолимо подчиняет слабые умы. Однако если уже одна сила воображения без всякой помощи рассудка может иметь такое поразительное влияние, то тогда, когда она опирается еще на какие-нибудь видимые доводы, она приобретает настолько сильное влияние, что человек, обладающий ею, способен убедить другого во всякой нелепости и странности. Приведем доказательства. 2 Один древний писатель говорит , что в Эфиопии придворные обезображивали себя, отрезали некоторые члены и даже умерщвляли себя, чтобы походить на своего государя. Считалось постыдным явиться с обоими глазами к кривому государю или идти прямо вслед за хромым государем, подобно тому как теперь никто не осмелился бы появиться при дворе с брыжами и током или в белых башмаках с золотыми шпорами. Эта мода эфиопов была, конечно, нелепа и очень неудобна, но, однако, она была модой. Ей следовали с радостью и думали не столько о страдании, которое приходилось терпеть, сколько о чести показать себя полным самоотвержения и преданности своему государю. Словом, эта необычайная мода опиралась на ложное понимание дружбы, и потому она перешла в обычай и закон, который соблюдался довольно долго. Из повествований путешественников по Востоку мы узнаем, что в некоторых странах сохраняется этот обычай и многие другие, столь же противные и здравому смыслу, и рассудку. Но не нужно переезжать через границу, чтобы видеть, как свято соблюдаются \ Oeuvres morales. Как можно отличить льстеца от друга. 2 Диодор Сицилийский. Bibl. hist., I, 3. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 219 безрассудные законы и обычаи, и чтобы найти людей, следующих неудобным и странным модам; для этого вовсе не нужно выезжать из Франции. Везде, где есть люди, легко поддающиеся страстям, и где воображение властвует над рассудком, там есть странности, и странности непонятные. Если обнажать свою грудь во время суровых зимних морозов и затягиваться в страшную летнюю жару не так мучительно, как выколоть себе глаз или отрезать руку, то тем более оно должно причинять стыд. Страдание в этом случае не так велико, но и необходимость его не так очевидна, поэтому оно еще более странно. Эфиоп может сказать, что он выкалывает себе глаз из великодушия; но что может сказать дама-христианка, которая выставляет напоказ то, что врожденная стыдливость и религия обязывают ее скрывать? Она может сказать только, что такова мода, — и больше ничего. Но эта мода странна, неудобна, неприлична, непристойна во всех отношениях; ее единственный источник — явное извращение рассудка и тайное извращение сердца; следовать ей — соблазн, это значит открыто становиться на сторону извращенного воображения против рассудка, порока против чистоты, духа мирского против духа Божия, — словом, следовать этой моде значит преступать законы рассудка и законы Евангелия. Однако для этого рода людей нет нужды до этого, для них мода все, она, так сказать, есть для них закон священнее и ненарушимее закона, начертанного рукою самого Бога на скрижалях Моисея, и закона, запечатлеваемого Им со Своим духом в сердцах христиан. Поистине, я не знаю, имеют ли право французы смеяться над эфиопами и дикарями. Правда, если в первый раз увидать www.koob.ru кривого и хромого государя в сопровождении свиты, состоящей лишь из хромых и кривых, то трудно удержаться от смеха. Однако это только в первую минуту, а потом, быть может, скорее будешь дивиться их великому мужеству и их преданности, чем смеяться над слабостью их разума. Не то с модами Франции. Их нелепость не опирается ни на какое видимое основание; и если они имеют то преимущество, что не так неприятны, зато они не всегда и так разумны. Словом, на них отразился характер более испорченного века, когда ничто не может умерить порывы ненормально развитого воображения. То, что было сказано о придворных, относится также к большинству слуг по отношению к их господам, служанок — к госпожам и, вообще, ко всем низшим по отношению к людям, стоящим выше их, особенно же к детям по отношению к их родителям, потому что дети находятся в совершенно особой зависимости от своих родителей: родители питают к ним привязанность и нежность, которой дети не встречают у других, и, наконец, рассудок заставляет детей подчиняться и уважать то, чего он сам не может понять. Для того чтобы влиять на воображение других, вовсе нет необходимости иметь некоторый авторитет над ними; не нужно и того, чтобы люди зависели от нас в каком-либо отношении, иногда достаточно одной силы воображения. Нередко совершенно неизвест220 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ные люди, не имеющие никакой репутации и к которым мы не расположены питать уважение, обладают такою силою воображения, следовательно, говорят так живо и трогательно, что убеждают нас, причем мы даже не можем дать себе отчет, почему и в чем они убедили нас. Правда, это кажется весьма необычайным, а между тем это — одно из самых обычных явлений. Однако подобного рода мнимое убеждение может быть внушено только мечтателем, умеющим говорить живо, не зная даже предмета, о котором он говорит: он заставляет слушателей своих слепо верить, не давая себе даже отчета в том, чему они верят. Ибо большинство людей поддается действию чувственного впечатления, которое ослепляет их и заставляет их пристрастно судить о том, что они понимают лишь весьма смутно. Мы просим наших читателей самих подумать об этом, самим подмечать подобные примеры в тех беседах, при которых им придется присутствовать, и несколько поразмыслить о том, что происходит в их разуме в этих случаях. Это им будет гораздо полезнее, чем они думают. Но нужно заметить, что две вещи особенно содействуют влиянию воображения других людей на нас. Во-первых, внешнее благочестие и важность; во-вторых, гордость и свободомыслие. Ибо сообразно нашему расположению к вольнодумству или набожности и люди, говорящие важно и благочестиво или же гордо и нечестиво, влияют весьма различно на нас. Правда, вторые из них гораздо опаснее, но никогда не следует поддаваться первому впечатлению речей тех и других, а лишь силе их доводов. Можно говорить важно и скромно вздор и с видом набожным вещи нечестивые и богохульства. Поэтому должно смотреть, как советует святой Иоанн, от Бога ли говорят эти люди и не вообще доверять всякого рода ораторам. Иногда демоны принимают вид ангелов света, и есть люди, которым как бы прирождена внешняя набожность, и, следовательно, репутация которых по большей части твердо установилась, а между тем, они отвращают людей от самых существенных их обязанностей, и даже от обязанности любить Бога и ближнего, и делают их рабами какогонибудь обычая и фарисейского обряда. Но особенно тщательно следует избегать влияния людей с такого рода ненормально развитым воображением, какое мы встречаем у людей светских, претендующих на свободомыслие, чего они достигают без труда. Ибо в настоящее время стоит только с уверенным видом отрицать первородный грех, бессмертие души или же осмеивать какое-нибудь воззрение, принятое церковью, чтобы большинство людей приписало вам редкое качество ума — свободомыслие. Эти люди со своим небольшим, но живым умом, со своим гордым и свободным видом подчиняют воображения слабые и заставляют их поддаваться живым и правдоподобным речам, которые, однако, не имеют никакой цены для умов вдумчивых. Их выражения очень удачны, но доводы жалки. Однако так как люди, как бы рассудиРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 221 тельны они ни были, предпочитают поддаваться чувственному удовольствию, получаемому от внешности и выражений, чем утруждать себя рассмотрением доводов, то такие умы увлекают их скорее, чем кто-либо другой, и, следовательно, передают им свои заблуждения и свою зловредность вследствие своей власти над их воображением. ГЛАВА III I. О силе воображения известных писателей. — II. О Тертуллиане. I. Одним из самых сильных и замечательных доказательств влияния одного воображения на другое служит способность известных писателей убеждать без всяких доводов. Например, у Тертуллиана, Сенеки, Монтеня и некоторых других слог так увлекателен и блестящ, что ослепляет разум большинства людей, хотя он лишь бледное отражение, как бы тень воображения этих писателей. Их речи, хотя и мертвые, обладают большею силою, чем рассуждения других людей. Они входят в душу, проникают ее, так овладевают ею, что заставляют повиноваться себе, хотя сами остаются непонятными; они заставляют подчиняться своим повелениям, хотя последние и неизвестны нам. Хочется верить, но мы не знаем чему, и если мы захотим узнать, чему же мы желаем верить, и если мы, так сказать, приблизимся к этим призракам, чтобы рассмотреть их, то часто они рассеиваются, как дым, со всем своим блеском и великолепием. Хотя сочинения названных мною авторов очень пригодны к тому, чтобы показать, какую силу имеет одно воображение над другим, и хотя я их предлагаю как пример, однако я не имею намерения осуждать их всецело. Я не могу не ценить некоторых красот их, не могу не принять во внимание всеобщего одобрения, каким пользовались они в течение нескольких веков.' Итак, я должен сказать, что я высоко ценю некоторые сочинения Тертуллиана, особенно его www.koob.ru «Апологию» против язычников, его книгу предписаний против еретиков и некоторые места сочинений Сенеки, хотя и не ставлю высоко книги Монтеня. II. Тертуллиан действительно был человеком глубокой эрудиции, но у негр память была сильнее рассудка; он обладал скорее проницательным и широким воображением, чем проницательным и обширным умом. Несомненно, он был мечтателем в том смысле, как я объяснил выше, обладал почти всеми качествами, которые я приписал мечтательным умам. То почтение, которое он питал к видениям и пророчествам Монтеня, служит неопровержимым доказательством слабости его рассудка. Его пылкость, увлечение, энту* См. Пояснения. 222 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ зиазм по незначительным поводам наглядно указывают на ненормальное развитие его воображения. Сколько преувеличений в его гиперболах и фигурах! сколько громких и красивых доводов, которые убедительны только силою своего внешнего блеска и подчиняют разум, ослепляя и помрачая его! К чему, например, этому писателю, когда он хочет оправдать то, что предпочел плащ философа обычной одежде, говорить, что некогда этот плащ был в употреблении в Карфагене? Разве теперь можно носить ток и брыжи, ссылаясь на то, что наши отцы носили их? И могут ли женщины носить фижмы и шапочки иначе, как во время карнавала, когда они наряжаются, чтобы замаскироваться? Что хочет он вывести из своих пышных и великолепных описаний перемен, происходящих в мире? разве они могут оправдать его? Меняются фазы луны; меняются времена года; меняется вид деревни зимою и летом; бывают наводнения, затопляющие целые провинции; землетрясения, поглощающие их; построены новые города; основаны новые колонии; произошли вторжения народов, опустошившие целые страны, — словом, вся природа подвержена перемене, следовательно, и он имел основание сменить тогу на плащ! Какое отношение между тем, что он хочет доказать, и между всеми этими переменами и многими другими, 1 которые он тщательно выискивает и описывает в темных, натянутых и напыщенных выражениях? Павлин меняется при каждом своем шаге; змея, пролезая в узкую щель, сбрасывает свою кожу и обновляется; следовательно, у него было основание переменить одежду! Разве можно хладнокровно и спокойно выводить подобные заключения и разве можно было бы не смеяться, видя как автор выводит их, если бы он не ослеплял и не помрачал разума читателей! Почти все это маленькое сочинение de Pallio наполнено столь же далекими от своего предмета доводами, которые убедительны только потому, что ослепляют тех, кто поддается ослеплению. Однако бесполезно дольше останавливаться на этом; достаточно сказать здесь, что если все, что мы пишем, должно отличаться правильностью мысли, ясностью и отчетливостью изложения, так как должно писать лишь для того, чтобы раскрыть истину, то невозможно извинить этого писателя, ибо он даже, по словам Сомазия — величайшего критика нашего времени, употребил все усилия свои, чтобы стать темным, и настолько преуспел в этом, что этот комментатор готов поклясться, что не нашлось еще никого, кто бы 2 вполне понял Тертуллиана. Но хотя бы дух нации, прихоть 1 Гл. 2 и 3 de Pallio. 2 Multos etiam vidi postquam bene aestuassent ut eum assequerentur, nihil praeter sudorem et inanem animi fatigationem lucratos, ab ejus lectione discessisse. Sic qui scotinus haberi, viderique dignus qui hoc cognomentum haberet, voluit, adeo quod voluit a semetipso impetra-vit, et efficere id quod optabat valuit, ut liquidojurare ausim neminem ad hoc tempus extitisse, qui possitjurare hunc libellum a capite ad calcem usque totum a se non minus bene intellectum quam lectum. Salm. in epist. ded. comm. in Tert. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 223 господствовавшей тогда моды и, наконец, природа сатиры или насмешки могли бы некоторым образом оправдать это намерение быть темным и непонятным, все это не может, однако, извинить жалких доводов и заблуждения писателя, который во многих других своих сочинениях так же, как и в данном случае, говорит все, что придет ему в голову, лишь бы это была необычайная мысль или лишь бы у него нашлось смелое выражение, в котором, как он надеется, выскажется сила или, лучше сказать, ненормальность его воображения. ГЛАВА IV О воображении Сенеки. Воображение Сенеки нередко так же необузданно, как воображение Тертуллиана. В своем увлечении он уносится часто в область ему неизвестную, что не мешает ему, однако, быть так же уверенным в себе, как в том случае, если бы он знал, где он и куда идет. И когда он фигурно и вычурно делает большие шаги, он тотчас воображает, -что быстро подвигается вперед; он походит на танцующих, которые возвращаются всегда на то место, откуда начали. Следует различать силу и красоту слов от силы и очевидности доводов. Без сомнения, в речах Сенеки много силы и есть некоторая прелесть, но в его доводах очень мало силы и очевидности. Благодаря своему воображению, он дает своим речам такой оборот, что они производят впечатление, трогают, волнуют и убеждают; но он не дает им той ясности, той прозрачности, которая просвещает и убеждает своею очевидностью. Он убеждает, потому что он волнует нас и потому что он нравится нам; но я не думаю, чтобы он мог убедить тех, кто читает его хладнокровно, кто остерегается поддаваться изумлению и привык подчиняться только ясности и очевидности доводов. Словом, когда он говорит, и говорит красиво, он мало заботится о том, что говорит, как будто можно говорить хорошо, не зная, что говоришь; потому убеждение, которое он вселяет в нас, таково, что мы часто не можем дать себе отчета, в чем и посредством чего он нас убедил, хотя мы не должны позволять себе убеждаться в чем-либо, если не понимаем предмета отчетливо, если основательно не взвесим всех доказательств. Что может быть прекраснее и великолепнее того изображения мудреца, какое он дает нам? Но что, в сущности, может быть более бессодержательным и фантастичным? Нарисованный им портрет Катона слишком прекрасен, чтобы быть www.koob.ru натуральным; это одни трескучие фразы, поражающие лишь тех, кто не изучает природы. Катон был такой же человек, как и все, доступный людским страданиям, он не был неуязвим, это нелепость: кто его ударил, тот 224 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ и оскорбил его. Он не был крепок, как алмаз, которого не может раздробить железо; он не был тверд, как скалы, которых не могут поколебать волны, как уверяет Сенека. Словом, он не был бесчувственным, и сам Сенека принужден согласиться с этим, когда его воображение несколько остывает и когда он больше думает над тем, что говорит. Но не согласится ли он и с тем, что его мудрец может быть несчастным, раз он признал, что ему доступно страдание? Без сомнения, нет; страдание не волнует его мудреца, страх перед страданием не тревожит его, его мудрец выше случайностей и людской злобы, они не могут беспокоить его. Нет таких стен и башен в самых укрепленных местах, которые бы устояли перед таранами и другими машинами и не были бы разрушены со временем, — но нет ничего, что могло бы поколебать духа мудреца. Не сравнивайте с ним ни стен Вавилонских, которые были взяты Александром, ни стен Карфагена и Нуманции, разрушенных тою же рукою, ни Капитолий, ни цитадель, хранящие еще и поныне следы того, как враги хозяйничали в них. До солнца не достигают стрелы, которые мечут в него, Божеству не повредит святотатственное разрушение алтарей и уничтожение его изображений. Но даже если боги могут быть погребены под развалинами своих храмов, то этого не может быть с мудрецом Сенеки, или, вернее, если он и будет погребен, то невозможно, чтобы он потерпел повреждения. «Но не думайте, — говорит Сенека, — что мудреца, подобного тому, которого я вам рисую, не существует. Это не фикция, придуманная только для того, чтобы превознести дух человеческий. Это не громкие, пустые слова, не отвечающие действительности и истине: быть может, Катон даже превосходит эту идею». «Но мне кажется, — продолжает он, — что я вижу, как волнуетесь и негодуете вы. Быть может, вы хотите сказать, что нехорошо уверять в том, чему нельзя верить и на что нельзя надеяться, и что стоики только прибегают к более громким и красивым словам, чтобы высказать старые истины. Но вы ошибаетесь, я не имею намерения превозносить мудреца громкими и красивыми словами; я утверждаю только, что он недосягаем и неуязвим». Вот куда увлекает сильное воображение Сенеки его слабый рассудок. Но разве могут люди, постоянно сознающие свое ничтожество и свои слабости, впадать в такую гордость и тщеславие? Может ли рассудительный человек уверить себя, что страдание не трогает его и не причиняет ему боли? и разве мог Катон, как бы мудр и тверд он ни был, переносить без всякого волнения или, по крайней мере, без некоторого душевного неспокойствия — я не говорю уже, жестокие поругания разъяренной толпы, которая тащит его, срывает с него одежды, наносит удары — даже укусы простой мухи? Что может быть слабее этого прекрасного рассуждения Сенеки, которое, однако, есть одно из его главных доказательств, РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 225 перед такими сильными и убедительными доводами, как доказательства нашего собственного опыта? «Наносящий оскорбление, — говорит он, — должен быть сильнее того, кого он оскорбляет. Порок не сильнее добродетели, следовательно, мудрец не может быть оскорблен». На это можно только возразить, что все люди грешны, и, следовательно, заслуживают бедствия, которые терпят, как этому учит нас религия, или же что, хотя порок и не сильнее добродетели, однако порочные люди могут иногда иметь больше силы, чем люди хорошие, как это показывает опыт. Эпикур имел основание сказать, что «мудрый человек может перенести оскорбление». Но Сенека не прав, говоря, что «мудрец даже не может быть оскорблен».' Добродетель стоиков не могла сделать их неуязвимыми, потому что истинная добродетель не препятствует быть несчастным и заслуживающим сострадания в то время, когда терпишь какое-нибудь зло. Апостол Павел и первые христиане были добродетельнее Катона и стоиков. Они признавались, однако, что были несчастны, терпя бедствия, хотя были счастливы надеждою на вечную награду. «Si tantum in hac vita sperantes sumus, miserabiliores sumus omnibus hominibus», — говорит апостол Павел. Как один только Господь может дать нам по своей благости истинную и прочную добродетель, так Он один только может даровать нам прочное и истинное счастье; но Он не обещает и не дает его нам в этой жизни. На это счастье должно, по Его Правосудию, надеяться в той жизни, как на награду за бедствия, перенесенные ради любви к Нему. Теперь же мы не обладаем тем миром и покоем, которого ничто не может нарушить. Даже благодать Иисуса Христа не сообщает нам непреодолимой силы; по большей части она не препятствует нам сознавать нашу собственную слабость и заставляет нас признать, что многое может нас оскорбить, но она помогает нам переносить все поругания со смирением и кротким терпением, а не с гордостью и высокомерием надменного Катона. 2 Когда Катона ударили по лицу , он не рассердился, не отомстил, не простил также, но он с гордостью отрицал, чтобы ему было нанесено оскорбление. Он хотел, чтобы его считали неизмеримо выше того, кто ударил его. Его терпенье было лишь гордостью и высокомерием. Оно было несправедливо и оскорбительно для тех, кто ударил его; этим терпеньем стоика Катон показал, что он смотрел на своих врагов не как на людей, а как на животных, сердиться на которых постыдно. Это-то презрение к своим врагам и это возвеличение самого себя и называет Сенека великим мужеством. «Majori animo, — говорит он об оскорблении, нанесенном Катону, — поп agnovit quam ignovisset». Какое преувеличение 2 ' Epicurus ait injurias tolerabiles esse sapienti; nos, injurias non esse. P. 13. Сенека, глава 14 указанной книги. J • Разыскания истины 226 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ смешивать величие и мужество с высокомерием, отделять от терпенья смирение и связывать его с невыносимой гордостью! Зато как льстит это возвеличение гордости человека, ни в каком случае не желающего смиряться; и как опасно, особенно христианам, учиться морали из сочинений писателя столь мало рассудительного, как Сенека, воображение которого так www.koob.ru живо, сильно и властно, что оно ослепляет и увлекает всех, у кого разум недостаточно устойчив и кто слишком чувствителен ко всему, что тешит вожделение и гордость. Пусть же христиане поучаются от своего Учителя, что нечестивцы свободны оскорбить их и что люди хорошие иногда должны подчиняться этим нечестивцам по повелению Провидения. Когда один из служителей первосвященника ударил по щеке Иисуса Христа, то этот мудрец — христианин, бесконечно мудрый и столь же могущественный, признает, что этот слуга обидел Его. Он не сердится, не мстит, как и Катон, но Он прощает так, как будто бы действительно был оскорблен. Он мог отомстить и уничтожить своих врагов, но Он страдает со смиреньем и кротким терпеньем, которое ни для кого не оскорбительно, даже для слуги, ударившего Его. Катон, напротив, не имея возможности или не смея мстить за действительно нанесенную обиду, старается отомстить воображаемою местью, тешащею его высокомерие и гордость. Он возносит себя мысленно до небес, откуда люди на земле кажутся ему ничтожными, как мухи, и он презирает их, как насекомых, не способных оскорбить его и не заслуживающих его гнева. Эта мечта — мысль, вполне достойная мудрого Катана; она и сообщает ему то величие души и то твердое мужество, которые уподобляют его богам; она и делает его неуязвимым, возвышая его над силою и злобою других людей. Жалкий Катон! ты воображаешь, что твоя добродетель 1 бесконечно возвышает тебя, между тем, твоя мудрость — одно безумие, и твое величие — мерзость перед Богом , что бы ни думали о том мудрецы мира. Визионеры бывают разные: одни воображают, что превратились в петуха или курицу; другие думают, что стали королями или императорами, и, наконец, третьи убеждены, что они независимы, как боги. Но если люди считают сумасшедшими всех, кто утверждает, что стал петухом или королем, то они не всегда, однако, считают действительными визионерами тех, кто говорит, что добродетель делает их независимыми и равными Богу. Для того чтобы прослыть сумасшедшим, недостаточно иметь безумные мысли, нужно еще, чтобы другие люди принимали эти мысли за бредни и безумства. Ибо безумные не считаются таковыми среди подобных им безумцев, а лишь среди людей разумных, точно так же безумные не сочтут мудрецов мудрецами. Люди признают безумны' Евангелие от Луки, 16. Sapientia hujus mundi stultitia est apud Deum — quod homini-bus altum est. abominatio est ante Deum. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 227 уи тех, кто воображает, что стал петухом или королем, потому что никто из них не верит, чтобы так легко можно было стать петухом или королем. Но не только в наше время люди думают, что могут стать подобными богам, они думали так всегда и прежде, может быть, даже больше, чем теперь. Гордость всегда делала для них эту мысль весьма вероятною. Они унаследовали ее от своих прародителей: несомненно, эта мысль руководила нашими прародителями, когда они послушались дьявола, прельстившего их обещанием, что они будут подобны Богу: «Eritis sicut Dii». Даже самые чистые и просвещенные умы были настолько ослеплены своею гордостью, что думали стать независимыми и вознамерились воссесть на престол Божий. Ничего нет удивительного, следовательно, если люди, не обладающие ни чистотою, ни познанием ангелов, поддаются побуждениям своей гордости, ослепляющей и обольщаю-шей их. Величие же и независимость потому представляют для нас самое сильное искушение, что и величие, и независимость кажутся нам, как и нашим прародителям, согласными и с нашим рассудком, и с нашими наклонностями, ибо мы не всегда сознаем всю нашу зависимость. Если бы змей, соблазняя наших прародителей, говорил им: «Если вкусите от плода, от которого Господь запретил вам есть, то вы превратитесь — ты в петуха, а ты в курицу», — то, конечно, они насмеялись бы над таким грубым соблазном; ибо мы сами насмеялись бы над ним. Но дьявол, судя о других по себе, прекрасно знал, что желание независимости — их слабая сторона и что на этом можно их поймать. Другая причина, почему мы считаем безумными тех, кто утверждает, что стал петухом или королем, но не считаем таковыми тех, которые утверждают, что никто не может оскорбить их, потому что они выше страдания, — та, что заблуждение ипохондриков очевидно и стоит лишь открыть глаза, чтобы иметь наглядные доказательства их заблуждения. Но когда Катон уверяет, что тот, кто ударил его, не оскорбил -его и что он выше всех оскорблений, какие можно ему нанести, то он утверждает или может утверждать это с такою гордостью и важностью, что невозможно будет узнать, действительно ли он таков в душе, каким кажется. Склоняешься даже к мысли, что его душа совсем не потрясена, раз тело его остается неподвижным, потому что естественным признаком того, что происходит в нашей душе, служит внешний вид нашего тела. Вот почему, когда смелый лжец лжет с большою уверенностью, он часто заставляет верить вещам самым невероятным, так как уверенность, с какою он говорит, служит доказательством, действующим на чувства, а следовательно, доказательством очень сильным и убедительным для большинства людей. И очень немногие люди смотрят на стоиков, как ча визионеров или смелых лжецов, так как нет видимого доказательства того, что происходит в их сердце, а выражение их лица есть наглядное доказательство, легко импонирующее; наконец, наша 228 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ гордость также заставляет нас думать, что дух человеческий способен на такое величие и независимость, которыми хвалятся стоики. Из всего этого ясно, что мало найдется более опасных и легче передающихся заблуждений, чем заблуждения, какими полны сочинения Сенеки, потому что эти заблуждения незаметны, приятны для людской гордости и подобны заблуждению, в какое ввел дьявол наших прародителей. В сочинениях Сенеки эти заблуждения облечены в красивую и великолепную форму, которая и открывает им доступ в большинство умов, и эти заблуждения входят в умы, овладевают ими, ослепляют и омрачают их. Но они ослепляют их ослеплением гордости и величия, а не ослеплением унижения и тьмы, заставляющими сознавать его и делающими его заметным для других. Когда бываешь поражен этим ослеплением гордости, то причисляешь себя к beaux esprits и к вольнодумцам. И все другие причислят вас к ним и будут восхищаться вами. Итак, ничего нет опаснее этого ослепления, ибо гордость и чувствительность людей, извращение их чувств и страстей заставляют их искать этого ослепления и вызывают желание передать его другим. www.koob.ru И я не думаю, чтобы нашелся писатель, на котором удобнее, чем на Сенеке, можно бы было показать, как вредно влияние множества людей, называемых beaux esprits и вольнодумцами, и как властвует сильное и пылкое воображение над слабыми и малопросвещенными умами не силою и очевидностью доводов, — эти суть создания ума, — но оборотом и живостью речи, что зависит от силы воображения. ** Я прекрасно знаю, что этот писатель пользуется большим уважением в свете, и то, что я говорю о нем, как о большом мечтателе и малорассудительном человеке, будет сочтено большою смелостью. Но именно ради этого уважения и начал я говорить о нем; не из зависти или нерасположения к нему, но потому, что уважение, которое оказывают ему, еще более действует на умы и заставляет обратить внимание на заблуждения, которые я опровергал. Когда говоришь о вещах важных, то, насколько это возможно, следует приводить примеры знаменитых людей, и иногда критиковать книгу — значит оказать ей честь. Наконец, не я один нахожу в сочинениях Сенеки заслуживающее порицания, ибо, не говоря о некоторых знаменитых писателях этого века, приблизительно тысяча j шестьсот лет тому назад один очень 2 здравомыслящий писатель заметил, что его философия не отличается точностью', его слог — изысканностью и вкусом и что славою своею он обязан, скорее, неумеренному увлечению им молодежи, чем одобрению людей ученых и 3 рассудительных . ) In Philosophia parum diligens. 2 Velles cum suo ingenio dixisse alienojudicio. 3 Si aliqua contempsisset, etc, consensu potius eruditorum quam pueronim amore comprobaretur. Квинт., I, 10, 1. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 229 Бесполезно опровергать в сочинениях грубые заблуждения, потому что они не заразительны. Смешно предостерегать людей, что ипохондрики обманываются: это всем известно. Но если заблуждаются люди, пользующиеся большим уважением, то всегда полезно предостеречь других из опасения, чтобы они не последовали их заблуждениям. Очевидно, что дух Сенеки — это дух гордости и высокомерия. А так как гордость, согласно Священному Писанию, есть корень греха, initium peccati superbia, то дух Сенеки не может быть духом Евангелия и мораль его не может согласоваться с моралью Иисуса Христа — единственною прочною и истинною моралью. Правда, не все мысли Сенеки ложны или опасны. Люди с верным умом и знающие суть христианской морали могут читать этого писателя с пользою. Некоторые великие люди пользовались им, и я не думаю осуждать тех людей, которые, желая приспособиться к слабости других людей, слишком почитавших этого писателя, взяли из сочинений его доводы для защиты морали Иисуса Христа, чтобы, таким образом, побить врагов Евангелия их же собственным оружием. Есть хорошие вещи в Коране и истинные пророчества в сочинениях Нострадамуса; и Кораном пользуются, чтобы опровергать религию турок, и можно пользоваться пророчествами Нострадамуса, чтобы убедить некоторые странные и мечтательные умы. Но то хорошее, что есть в Коране, не делает еще Коран хорошею книгою, и некоторые истинные толкования в сочинениях Нострадамуса не заставят еще признать Нострадамуса пророком; и нельзя сказать также, чтобы люди, пользующиеся этими писателями, одобряли бы их или питали к ним действительное уважение. Пусть не думают, что можно опровергнуть то, что я говорил о Сенеке, приведя многочисленные отрывки из сочинений этого писателя, содержащие только основательные и согласные с Евангелием истины; я согласен, что они там имеются, но они имеются и в Коране, и в других вредных книгах. Ошибочно было бы также ссылаться на авторитет множества людей, пользовавшихся Сенекою, так как можно иногда пользоваться книгою, которую считаешь безрассудною, с тою целью, чтобы читатели наши составили о ней такое же мнение, как и мы. Чтобы ниспровергнуть всю мудрость стоиков, следует знать одну вещь, которая достаточно подтверждается опытом и всем вышесказанным, а именно: мы связаны по телу со своими родными, друзьями, своим государем, родиною, узами, которых мы не можем порвать и которые даже было бы постыдно стараться порвать. Наша душа вязана с нашим телом, а по телу — со всеми видимыми вещами Рукою столь могущественною, что нам невозможно отрешиться от ^х своею в властью. Невозможно уколоть наше тело, чтобы не Уколоть нас самих и не повредить нам, потому что в том состоянии, каком мы находимся, это общение наше с телом, присущее нам, 230 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ безусловно, необходимо. Точно так же невозможно, чтобы нас оскорбляли и презирали и чтобы мы при этом не чувствовали огорчения; Бог создал нас для того, чтобы мы были в обществе других людей, и сообщил нам стремление ко всему, что может нас связать с ними, и этого стремления мы не можем победить своею силою. Нелепо говорить, что страдание нас не затрагивает и что слова презрения не могут нас оскорбить, так как мы выше всего этого. Никогда не бываешь выше природы, разве только по благодати, и никогда стоик одною силою своего духа не мог презреть славы и уважения людей. Люди могут победить свои страсти противоположными страстями, они могут победить страх и страдания гордостью; я хочу сказать, что они могут не бежать или не жаловаться, когда они находятся на глазах у многих людей и когда желание славы поддерживает их и останавливает в их теле движения, побуждающие к бегству. Они могут победить таким образом, но это не значит освободиться от рабства; быть может, это значит лишь переменить господина на некоторое время или, вернее, увеличить свое рабство; это значит стать только по виду мудрым, счастливым и свободным, на самом же деле терпеть суровое и жестокое подчинение. Можно противостоять природной связи, какую имеешь со своим телом, www.koob.ru силою той связи, какую имеешь с людьми, так как можно противостоять природе силами же природы; можно противостоять Богу силами, которые дает нам Бог. Но нельзя противостоять природе силами своего духа; вполне победить природу можно только благодатью, так как можно, если позволительно так выразиться, победить Бога только с особою помощью Божиею. Таким образом, это полное отрешение от всех вещей, от нас не зависящих, от вещей, от которых мы и не должны зависеть, кажется нам весьма согласным с рассудком, но оно нисколько не соответствует тому состоянию, в какое привел нас грех. Мы связаны со всеми тварями по повелению Божиему и мы, безусловно, зависим от них в силу греха. Мы не можем быть счастливы, когда у нас есть горе или беспокойство, и потому мы не должны; надеяться быть счастливыми в этой жизни, воображая, что мы не' зависим от всех вещей, рабами которых мы будем по природе. Мы можем быть счастливы только живою верою и сильною надеждою, которая заранее заставляет нас наслаждаться будущими благами; мы не можем жить сообразно правилам добродетели и победить природу, если нас не укрепляет благодать, посланная нам Иисусом Христом. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 231 ГЛАВА V О книге Монтеня. «Опыты» Монтеня также могут служить доказательством того, какое влияние имеет одно воображение на другое, ибо этот писатель производит впечатление такой непринужденности, дает такой естественный и живой оборот своим мыслям, что трудно, читая его, не увлекаться им. Его умышленная небрежность идет к нему и делает его приятным для большинства, не заставляя презирать его: гордость же его — это гордость порядочного человека, если можно так выразиться, которая заставляет уважать его, не вызывая неприязни. Светскость и развязность его в связи с некоторой эрудицией производят поразительное действие на умы; часто восхищаешься таким человеком и почти всегда поддаешься его суждениям, не дерзая разбирать их, а иногда даже не понимая их. Не доводы его, конечно, убеждают — он почти их не приводит в доказательство своих слов или, по крайней мере, почти никогда не приводит доводы основательные. В самом деле, у Монтеня нет принципов, на которых он основывал бы свои рассуждения; он не держится никакого порядка при извлечении выводов из своих положений; какая-нибудь историческая черта, побасенка не могут служить доказательствами, двустишие Горация, остроумное изречение Клеомена или Цезаря не могут убедить людей рассудительных; однако «Опыты» Монтеня не что иное, как сплетение исторических рассказов, побасенок, остроумных изречений, двустиший и апофегм. Правда, на Монтеня в его «Опытах» нельзя смотреть, как на человека рассуждающего, а только как на человека развлекающегося, старающегося понравиться и не думающего поучать; и если бы читатели его только развлекались чтением его книги, то должно было бы согласиться, что произведение Монтеня не было бы для них вредною книгою. Но почти невозможно не любить того, что нравится, и не питаться тем, что тешит вкус. Разум не может находить удовольствие в чтении какого-нибудь писателя, не усваивая его мнений или, по крайней мере, не заимствуя от них некоторую окраску, которая, смешиваясь с его идеями, делает их сбивчивыми и темными. Опасно читать Монтеня ради развлечения не только потому, что удовольствие от чтения его незаметно заставляет проникаться его мыслями, но еще и потому, что это удовольствие преступнее, чем Wbi думаем; ибо, очевидно, это удовольствие главным образом возникает из вожделения и поддерживает и укрепляет страсти; манера этого писателя так приятна только потому, что она нас волнует и незаметно возбуждает наши страсти. Было бы довольно полезно доказать это обстоятельство и вообще Доказать, что всевозможные различные стили нам нравятся, обык232 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ новенно, лишь по причине тайного извращения нашего сердца; но здесь не место этим доказательствам, они повели бы нас слишком далеко. Однако если подумать о связи идей и страстей, о которых я говорил раньше', и о том, что происходит в нас самих во время чтения какого-нибудь хорошо написанного произведения, то мы поймем, что мы любим возвышенный жанр, благородную и свободную манеру некоторых писателей только потому, что мы горды и любим величие и независимость; если же нам доставляют удовольствие изящество и утонченность речи, то, значит, у нас есть тайная наклонность к изнеженности и наслаждению. Словом, вовсе не понимание истины, а известное понимание всего трогающего чувства заставляет нас восхищаться известными писателями и увлекаться ими помимо нашего желания. Но вернемся к Монтеню. Как мне кажется, самые ревностные почитатели Монтеня хвалят его как писателя здравомыслящего, далекого от педантизма и в совершенстве знающего природу и слабости человеческого духа. Следовательно, если я покажу, что Монтень, несмотря на всю свою светскость, педант не меньше других и что его знание человеческой души было очень невелико, то я докажу, что люди, которые наиболее восхищались им, были убеждены не очевидными доводами, а только • подкуплены силою его воображения. Значение слова «педант» весьма неясно, но, как мне кажется, принято — и даже рассудок требует — называть педантами тех, : кто кичится своею мнимою ученостью и кстати и некстати цитирует i всевозможных писателей; кто говорит только для того, чтобы гово-1 рить и заставить глупцов восхищаться собою, кто без разбора и без | смысла набирает апофегмы и исторические рассказы, чтобы под-^ твердить или сделать вид, что подтверждает, вещи, которые могут! быть подтверждены только рассуждениями. TJ Педанту противоположен рассудительный человек, которому пе*'| дант ненавистен, потому что педанты не рассудительны; ибо люд»| умные любят, естественно, рассуждать, а потому не могут выноситЯ разговора тех, кто не www.koob.ru рассуждает. Педанты же не могут рассуждат так как у них ум ограничен и к тому же подавлен их ложнс эрудицией; они и не хотят рассуждать, так как видят, что некоторые люди их больше уважают и больше восхищаются ими, когда он)| цитируют какого-нибудь неведомого писателя и какое-нибудь изрв! чение древнего автора, чем когда они намереваются рассуждатЙ Таким образом, их тщеславие, удовлетворяясь при виде оказываемога им уважения, поощряет их к изучению всех нелепых наук, вызыы ющих восхищение толпы. . Педанты тщеславны и горды, они обладают обширною память] и плохою рассудочною способностью, они легко и удачно подбирая цитаты, но доводы их слабы и жалки; они обладают пылким ' Последняя глава первой части этой книги. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 233 громадным воображением, но воображением непостоянным и необузданным, которое не подчиняется каким-либо правилам. Теперь нетрудно доказать, что Монтень такой же педант, как многие другие, если брать слово «педант» в том значении, которое, как нам кажется, наиболее согласно и с рассудком, и с обычаем; конечно, я не говорю здесь о педанте в длинной тоге: тога не 'может сделать педантом. Монтень же, который питает отвращение к педантству, мог не носить никогда длинной тоги, но не мог так же легко отделаться от своих недостатков. Он много приложил стараний, чтобы приобрести светскость, но не постарался выработать правильный ум, по крайней мере, это не удалось ему. Таким образом, скорее он сделался педантом на светский и совершенно особый лад, но не сделался рассудительным, здравомыслящим и честным человеком. Книга Монтеня содержит такие очевидные доказательства тщеславия и гордости своего автора, что, пожалуй, довольно бесполезно останавливаться на указании их; ибо нужно быть очень занятым собою, чтобы воображать, подобно Монтеню, что свет охотно прочтет довольно толстую книгу с целью познакомиться немного с его настроениями. Значит, он, безусловно, отделял себя от всех и смотрел на себя как на человека совершенно необыкновенного. Главнейшая обязанность всех тварей направлять умы тех, кто хочет поклоняться им, к Тому Одному, Кто заслуживает поклонения, и религия говорит нам, что мы никогда не должны допускать, чтобы разум и сердце человека, созданные только для Бога, занимались нами и останавливались на поклонении и любви к нам самим. Когда святой Иоанн пал к ногам ангела Господня', то ангел запретил поклоняться ему: «Я сослужитель тебе и братьям твоим, — сказал он. — Богу 2 поклонись» . Только демоны и люди с демонскою гордостью находят удовольствие в поклонении, оказываемом им; желать же, чтобы другие люди занимались нами, значит желать поклонения, и поклонения не внешнего и мнимого, но внутреннего и действительного; это значит желать для себя такого поклонения, которого Бог требует по отношению к себе, т. е. поклонения в духе и истине. Монтень сочинил свою книгу только для того, чтобы нарисовать себя и изобразить свой характер и свои наклонности. Он сам сознается в этом в обращении к читателю, помещенном во всех изданиях. «Я изображаю себя, — говорит он, — предмет моей книги — я сам», и это становится несомненным, когда вы читаете его произведение, ибо почти во всех главах он делает отступления, чтобы поговорить о себе, и есть даже целые главы, в которых он говорит только о себе. Но если он написал свою книгу, чтобы изобразить себя, то он напечатал ее для того, чтобы ее читали. 2 ' Апок., 19,10. Conservus tuus sum, etc.; Deum adora. »л 236 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ зерно от другого в поле или амбаре, если даже разница не слишком уже очевидна; не знать самые простые начала земледелия, известные даже детям; почему нужны дрожжи, чтобы сделать хлеб; и что значит заставить вино перебродить'; — и в то же время прекрасно знать имена древних философов и их принципы, знать учение Платона об идеях, Эпикура об атомах, Левкиппа и Демокрита о пустоте и полном, Фалеса о воде, Анаксимандра о беспредельности природы, Диогена о воздухе, Пифагора о числах и гармонии, Парменида о бесконечном. Музея о едином, Аполлодора о воде и огне, Анаксагора 2 об однородных частях, Эмпедокла о вражде и дружбе, Гераклита об огне и т. д. Человек, который на трех или четырех страничках своего сочинения приводит более пятидесяти имен различных писателей с их воззрениями, который наполнил все свое сочинение историческими рассказами и остроумными изречениями, нагроможденными безо всякого порядка, который говорит, что история и поэзия — это его конек, который противоречит сам себе всякую минуту и в одной и той же главе, даже когда он говорит о вещах, которые, по его мнению, знает всего лучше, я хочу сказать, когда он говорит о качествах своего ума, — может ли он хвалиться, что у него рассудок сильнее памяти? Признаем же, что Монтень был крайне забывчив, потому что Монтень уверяет нас в этом и хочет, чтобы мы так думали о нем, потому, наконец, что это не совсем противоречит истине. Но пусть ни его слова, ни похвалы, которые воздает он себе, не убеждают нас, что это был человек, обладавший большим и необычайно проницательным умом. Это может ввести нас в заблуждение и ^ заставит нас придавать слишком много веры ложным и опасным воззрениям, которые Монтень излагает с такою гордостью и смелостью, что только ослепляет и поражает слабые умы. Далее Монтеня хвалят за то, что он в совершенстве знал человеческий разум, что он проник в самую глубину его, его природу и свойства, знал сильные и слабые стороны его — словом, все, что можно знать. Посмотрим, заслуживает ли он эти похвалы и почему так щедры на них по отношению к нему. ', Кто читал Монтеня, тем известно, что он старался прослыть. пирроником и хвалился тем, что сомневается во всем. «Убеждение | в достоверности, — говорит он, — есть а верный признак безумия я высшей недостоверности; и нет людей безумнее и менее философов,'; 3 чем приверженцы Платона». Он так восхваляет пирроников в этой» же главе, что невозможно, чтобы он не принадлежал к их школе:* в его время, чтобы прослыть ученым и светским человеком, была'! необходимо сомневаться во всем; а www.koob.ru свободомыслие, которым он' хвалился, еще более укрепляло его в его воззрениях. Если предпо ' Кн. 2, гл. 12. 2 Кн. 1.ГЛ.25. зКн. 1,гл. 12. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 237 ложить, что он был академиком, можно было бы сразу убедить его, что он самый невежественный из людей, что он не только невежествен в том, что относится к природе ума, но и во всем другом. Ибо раз есть разница между знанием и сомнением, то если академики говорят искренно, когда утверждают, что ничего не знают, то можно сказать, что они самые невежественные люди. Но они не только самые невежественные люди, они защитники самых неразумных воззрений. Ибо не только они отвергают то, что наиболее достоверно и общепризнано, чтобы прослыть за свободные умы; но им нравится также под влиянием того же направления воображения говорить решительным образом о вещах наименее вероятных и наиболее недостоверных. Монтень, несомненно, страдал этою болезнью ума; и необходимо указать, что он не только не знал природы человеческого ума, но даже грубо заблуждался, если предположить, конечно, что он сказал нам то, что думал о ней, а ведь он это и должен был сделать. Ибо что можно сказать о человеке, который смешивает дух с материей, который приводит самые необычайные воззрения философов на природу души, не презирая их и даже с видом, достаточно указывающим, что он одобряет воззрения, наиболее противоречащие разуму, который не видит необходимости бессмертия наших душ; — о человеке, который думает, что человеческий разум не может его признать, и смотрит на доказательства его, как на одни мечтания, которыми мы лишь утешаем себя (Somnia non docentis sed optantis); который находит • неправильным, что люди отличают себя от остальных тварей и от животных, которых он называет нашими собратьями и сотоварищами'; он думает, что они разговаривают, понимают друг друга и презирают нас совершенно так же, как мы понимаем друг друга и презираем их; по мнению его, человек больше разнится от человека, чем человек от животного; даже паукам он приписывает способность рассуждения, соображения и решения; он утверждает, что устройство тела человеческого не имеет никакого преимущества перед строением тела у животных; но затем охотно примыкает к тому взгляду, что ни рассудком, ни даром слова и ни душою мы не превосходим животных, а лишь своею красотою, своим красивым цветом кожи и прекрасным строением членов, им уступает наш разум, благоразумие и все остальное и т. д. Можно ли сказать, что человек, который пользуется самыми нелепыми воззрениями с целью сделать тот вывод, что мы несправедливо отдаем себе предпочтение перед животными и делаем это вследствие гордости и упорства, — можно ли сказать, чтобы он имел точное знание о человеческом духе и можно ли убедить в том других? Но нужно быть справедливым и чистосердечно сказать, каков был характер ума Монтеня. У него была плохая память, еще более ' Кн. 2, гл. 12. 238 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ плохой рассудок, правда; но эти оба качества вместе и не составляют того, что обыкновенно называют в свете прекрасным умом. Под словом bel-esprit «понимают прелесть, живость и обширность» воображения. Толпа почитает блеск, а не основательность, потому что мы больше любим то, что волнует чувства, чем то, что поучает разум. Принимая прелесть воображения за прелесть ума, можно сказать, что Монтень обладал прекрасным и даже необыкновенным умом. Его идеи ложны, но красивы; его выражения неправильны и смелы, но приятны; его речи образны, но неосновательны. Во всем его сочинении видна оригинальность, и она очень нравится; как бы много ни заимствовал он у других, он не производит впечатления заимствователя; его смелое и пылкое воображение всегда придает оригинальный оборот вещам, которые взяты у других. Словом, он обладает всем необходимым, чтобы нравиться и импонировать; и мне думается, я достаточно доказал, что не путем убеждения и рассудка заставляет он восхищаться собою стольких людей, но он подкупает их ум силою своего властного воображения, своею увлекающей живостью. ГЛАВА VI I. О мнимых колдунах и об оборотнях. — II. Заключение двух первых книг. I. Самое странное действие сильного воображения — это ложная боязнь привидений, колдовства, заклинаний, чар, ликантропов, или оборотней, и вообще всего, что, как думают, зависит от дьявола. Ничего нет ужаснее, ничто так не страшит разума и не производит более глубоких отпечатков в мозгу, как представление о невидимой силе, которая только и думает, как бы нам вредить, и перед которой мы бессильны. Все рассказы, вызывающие это представление, всегда выслушиваются со страхом и любопытством. Все необычайное привлекает людей, и они находят странное удовольствие в передаче этих страшных и чудесных историй о силе и злобе колдунов и в запугивании других, а также и самих себя. Нет ничего удивительного поэтому, что колдунов так много в известных мест-ностях, где слишком укоренилась вера в субботу дьявола, где самые нелепые сказки о колдовстве выслушиваются как достоверные истории и где сжигают, как настоящих колдунов, безумных и духовидцев, воображение которых расстроено не столько вследствие извращения их ума, сколько вследствие этих сказок. Я хорошо знаю, что некоторые лица будут недовольны тем, что я приписываю большинство чародейств силе воображения, так как люди любят, чтобы их пугали, и сердятся на тех, кто хочет их образумить, подобно мнимо больным, которые слушают с почтением РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 239 и слепо исполняют предписания врачей, предсказывающих им ужасные проявления болезни. Рассеять суеверия трудно; нападая на них, непременно встретишь многочисленных защитников их; склонность же слепо верить всем бредням демонографов вызвана и поддерживается тою же самою причиною, которая делает суеверных людей упорными в их www.koob.ru суевериях, как это довольно легко доказать. Однако мне следует описать в немногих словах, как, по моему мнению, устанавливаются подобные суеверия. В своей овчарне пастух рассказывает после ужина жене и детям о шабаше. Так как воображение его немного разгорячено винными парами и так как ему думается, что он несколько раз присутствовал на этом воображаемом сборище, то он, разумеется, говорит живо и с жаром. Его природное красноречие в связи с настроением, с каким внимает вся семья его рассказу о таком новом и ужасном предмете, должно, несомненно, произвести сильное впечатление на слабое воображение и не замедлит вызвать страх в женщинах и детях, оно заставит их проникнуться этим рассказом и убедиться в том, что он им рассказывает. Это говорит муж, отец, говорит о том, что видел и делал, его любят, его уважают — как же не поверить ему? Пастух повторяет свой рассказ в другие дни. Воображение матери и детей постепенно получает более глубокие впечатления; они привыкают к этим рассказам, страхи проходят, но убеждение остается; наконец, ими овладевает любопытство, им хочется самим отправиться на шабаш. С этою целью они натираются на ночь известным снадобьем. Душевное настроение их при этом еще более возбуждает их воображение, впечатления, оставшиеся у них от рассказов пастуха, воспроизводятся и заставляют их переживать во сне все подробности того сборища, которое пастух описал им. Они встают, расспрашивают друг друга, рассказывают, что видели, и таким образом они еще более укрепляются в своих суевериях, а тот из них, у кого воображение сильнее, убеждает других и не замедлит в несколько ночей составить историю о мнимом шабаше. Вот каким образом пастух создал настоящих колдунов, а они при сильном и пылком воображении создадут в свою очередь много других в один прекрасный день, если страх не удержит их от перерассказывания подобных историй. Нередко'встречались колдуны искренние, которые всем говорили, что они бывали на шабаше, и так были в этом убеждены, что, хотя некоторые лица сторожили их ночью и уверяли их, что они не вставали с постели, они не могли поверить им. Всем известно, что когда детям рассказывают сказки о привидениях, то ими тотчас овладевает страх; они не могут оставаться одни и в темноте, потому что их мозг тогда не получает никаких впечатлений от присутствующих предметов, вследствие чего впечатления, оставшиеся у них от сказки, воспроизводятся и часто с такою силою, что привидения, описанные им, как бы проносятся перед их глазами. Между тем детям не выдают этих историй за истинные. 240 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Им не говорят о них с -видом убеждения и часто даже рассказывают эти истории довольно вяло и безучастно. Что же удивительного, если человек, убежденный, что он был на шабаше,и, следовательно, говорящий положительно, с уверенностью, убеждает легко во всех подробностях, описываемых им, других людей, слушающих его с почтением, и укрепляет таким образом в их воображении впечатления, подобные тем впечатлениям, которые вводят в обман его самого. Когда люди говорят, они оставляют в нашем мозгу впечатления, подобные тем, какие они имеют сами. Если впечатления их глубоки, то они говорят таким образом, что и в нас оставляют глубокие же впечатления; ибо они не могут говорить нам, не делая нас некоторым образом подобными себе. Ребенок, находящийся в утробе матери, видит лишь то, что видит его мать; когда он появится на свет, то и тогда даже среди вещей, которые он воображает, мало найдется таких, которые он представлял бы независимо от влияния своих родителей, потому что даже самые мудрые люди руководствуются больше воображением других, т. е. мнением и привычкой, чем правилами рассудка. Вот почему в тех местностях, где жгут колдунов, их так много; ибо в тех местностях, где их осуждают на сожжение, все действительно верят, что колдуны существуют, и эта вера укрепляется россказнями о них. Следует перестать их жечь, следует относиться к ним, как к сумасшедшим, и тогда увидят со временем, что они перестанут быть колдунами, так как люди, которые лишь воображали себя колдунами, а таких большинство, выйдут из своего заблуждения. Неоспоримо, настоящие колдуны заслуживают смерти, и даже мнимых колдунов не должно считать совершенно невинными; ибо они убеждают себя, что они колдуны, лишь вследствие того, что в сердце их есть желание отправиться на шабаш, и они натираются каким-нибудь снадобьем, чтобы осуществить свое дурное намерение. Но когда наказывают безразлично всех обвиняемых в колдовстве, то общее убеждение в существовании колдунов укрепляется и число мнимых колдунов увеличивается; таким образом, множество людей причисляет себя к колдунам и губит. И хорошо поступают некоторые парламенты, не наказывая совсем колдунов; в местностях, подлежащих их ведению, колдунов гораздо меньше, и здесь зависть, злоба и ненависть злых людей не может пользоваться данным предлогом, чтобы губить невинных. Другой смешной вымысел — это боязнь оборотней или людей, превратившихся в волков. Вследствие расстройства воображения человек впадает в такое безумие, что ему думается, будто каждую ночь он становится волком. Это расстройство его ума неизбежно побуждает его совершать все, что свойственно волку или что, как он слыхал, делают волки. Ночью он выходит из своего дома, бегает по улицам, бросается на какого-нибудь ребенка, кусает и бьет его, а глупый и суеверный народ воображает, что в самом деле этот РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 241 безумец становится волком; таким образом, этот несчастный сам поверит в свое превращение и расскажет по секрету о том некоторым лицам, а те не смогут умолчать. Эти нелепые истории о превращении людей в волков не замедлили бы оказать свое действие, как и истории, сочиненные о шабаше, и у нас столько же было бы оборотней, сколько колдунов. Но дело в том, что гораздо труднее образовать в мозгу отпечатки, которые заставляют людей думать, что они стали волками, бегать по улицам и бесчинствовать, как делают эти несчастные оборотни, чем отправиться на шабаш в своей постели во сне. Убеждение в превращении человека в волка предполагает такое расстройство мозга, которое гораздо труднее вызвать, чем расстройство мозга, заставляющее человека лишь верить, что он бывает на шабаше, и заставляющее его во сне видеть несуществующие вещи, причем, www.koob.ru проснувшись, он не может отличить своих снов от тех мыслей, какие он имел в течение дня. Известные лица довольно часто видят ночью такие ясные сны, что, проснувшись, в точности вспоминают их, хотя бы предмет их сновидения и не был ужасен. Таким образом, людям нетрудно убедить себя, что они были на шабаше, ибо для этого достаточно, чтобы их мозг сохранял отпечатки, которые в нем образовались во время сна. Главная причина, препятствующая нам принимать наши сны за действительность, заключается в том, что мы не можем связать своих снов с тем, что мы делали накануне, и поэтому мы узнаем, что это были только сны. Мнимые же колдуны не могут узнать, был ли их шабаш сном; ибо на шабаш отправляются только ночью и то, что происходит на шабаше, не имеет никакой связи с тем, что делается днем. Итак, совершенно невозможно разуверить их этим путем. Точно так же те вещи, которые эти мнимые колдуны видели, по их мнению, на шабаше, не должны необходимо подчиняться естественным законам; напротив, они кажутся тем истиннее, чем нелепее и сбивчивее была их смена. Следовательно, для впадения в заблуждение достаточно, чтобы идеи происходящего на шабаше были ярки и ужасны; а этого следует ожидать, ибо, как мы видим, эти идеи представляют вещи новые и необычайные. Для того чтобы человек вообразил, что он стал петухом, козою, волком, быком и т. д., нужно такое сильное расстройство воображения, которое не может быть частым; такое помешательство ума случается иногда или в силу Божеского наказания, как говорит Священное Писание о Навуходоносоре, или в силу природного расположения мозга к меланхолии, примеры чего мы видим в сочинениях по медицине. Но хотя я и убежден, что настоящие колдуны встречаются очень редко, что шабаш только сновидение и что парламенты, не принимающие обвинений в колдовстве, поступают вполне правильно, однако я не сомневаюсь в том, что могут существовать колдуны, 16 Разыскания истины 242 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ чары, волшебства и т. п. и что дьявол иногда пробует свою злобу на людях, благодаря особому дозволению Высшей Силы. Но Священное Писание говорит нам, что царство сатаны разрушено, что небесный ангел заковал дьявола и низверг его в бездну, откуда он выйдет только при конце мира, что Иисус Христос рассеял его сильное воинство и настало время, когда князь мира изгнан из мира. Он царствовал до пришествия Спасителя и царствует, пожалуй, еще и теперь в странах, где Спасителя не знают; но он не имеет никакого права, никакой власти над теми, кто возрожден Иисусом Христом: он не может даже их искушать, если Господь этого не дозволит; если же Господь это дозволяет, то потому, что люди могут победить его. Следовательно, слишком много чести дьяволу рассказывать истории, свидетельствующие о его могуществе, как это делают некоторые новые демонографы, потому что эти истории заставляют слабые умы страшиться дьявола. Дьявола следует презирать, как мы презираем палачей; ибо должно трепетать перед одним только Богом, одного Его могущества должно бояться. Должно страшиться Его приговора и Его гнева и не раздражать Его пренебрежением Его законов и Его Евангелия. Мы должны быть полны благоговения, когда Он говорит или когда люди говорят нам о Нем. Но когда люди говорят нам о могуществе дьявола, то страшиться и трепетать — смешная слабость. Наше смятение служит к чести нашего врага. Он любит, когда его почитают и боятся; и когда наш ум теряется перед ним, его гордость удовлетворена. II. Пора, однако, кончить эту вторую книгу. Все сказанное в ней и в предшествовавшей книге должно обратить внимание читателя на то, что все состояния мышления, какие душа имеет через тело или в зависимости от тела, все существуют ради тела; все они ложны или темны; они служат лишь к тому, чтобы привязать нас к чувственным благам и ко всему, что может нам их доставить; а эта связь вовлекает нас в бесчисленные заблуждения и большие бедствия, хотя мы не всегда чувствуем эти бедствия, подобно тому как не сознаем и заблуждений, которые их причинили. Приведем наиболее замечательный пример. Связь, какую мы имеем со своими матерями в утробе их, будет самою тесною связью, какую только мы можем иметь с людьми, и она причинила нам самое большое зло, именно: грех и вожделение, на которых коренятся все наши бедствия. Но, по крайней мере, для образования нашего тела эта связь необходимо должна была быть столь тесною. Эту связь, порвавшуюся при нашем рождении, сменила другая; в силу нее дети привязаны к своим родителям и кормилицам. Она не так тесна, как первая, и потому сделала нам меньше зла; она только склонила нас верить и желать подражать во всем нашим родителям и кормилицам. Очевидно, эта вторая связь опять-таки была необходима, но не для образования нашего тела, как первая, а для РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 243 поддержания его и для познания всего, что может быть полезно для него и что может расположить его к движениям, необходимым, чтобы приобрести все полезное для него. Наконец, еще и теперь имеем мы связь со всеми людьми, и она не перестает нам делать много зла, хотя она и не столь тесна, так как она менее необходима для поддержания нашего тела; по причине этой связи мы живем лишь мнением, мы любим и почитаем все, что любимо и почитается в свете, вопреки голосу нашей совести и вопреки истинным идеям, какие мы имеем о вещах. Я не говорю здесь об умственной связи с другими людьми, ибо можно сказать, что мы получаем от нее некоторую пользу; я говорю лишь о связи чувственной, какая существует между нашим воображением и внешностью и обращением тех, кто говорит с нами. Итак, все мысли, какие мы имеем в зависимости от тела, ложны и тем опаснее для нашей души, чем полезнее для нашего тела. Постараемся же освободиться постепенно от иллюзий наших чувств, от мечтаний нашего воображения и от впечатлений, какие другие люди производят на наш ум. Тщательно отбросим все смутные идеи, какие мы имеем в силу зависимости своей от тела, и признаем только ясные и очевидные идеи, которые дух воспринимает в силу неизбежно присущего ему общения со Словом или Мудростью и Вечною Истиною, как это мы объясним в следующей книге, где говорится о www.koob.ru познавании или о чистом разуме. Книга третья О ПОЗНАНИИ ИЛИ О ЧИСТОМ РАЗУМЕ ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ГЛАВА I I. Мышление одно необходимо присуще духу. Чувствование и воображение лишь модификации. — II. Мы не знаем всех модификаций, свойственных нашей душе. — III. Они отличаются от нашего познания и нашей любви и не всегда даже бывают следствиями их. Предмет этой третьей книги несколько сухой и отвлеченный. В ней рассматривается разум, взятый сам по себе и вне всякого отношения к телу, изучаются слабости и заблуждения, которыми он обязан лишь самому себе. Чувства и воображение — обильные и неистощимые источники заблуждений и иллюзий; разум же, действующий сам по себе, не столь подвержен заблуждению. С трудом заключили мы оба предшествовавших трактата; нам нелегко было начать и этот. Это не значит, чтобы нельзя было сказать многого о свойствах разума, но мы исследуем здесь не столько его свойства, сколько его слабые стороны. Итак, неудивительно, если эта книга не так будет обширна и не раскроет столько заблуждений, как предшествовавшие ей. Не должно также жаловаться, что изложение несколько сухо, абстрактно и требует напряженного внимания. Нельзя при исследовании действовать постоянно на чувства и воображение других — этого даже не должно постоянно делать. Когда предмет абстрактен, его почти невозможно сделать наглядным, не затемняя его; достаточно сделать его понятным. Ничто так не несправедливо, как обычные жалобы тех, кто хочет знать все, но не хочет ни к чему внимательно отнестись. Эти люди сердятся, когда их просят быть внимательными; они хотят, чтобы постоянно Действовали на их чувства и страсти. Что делать — мы признаем свое бессилие удовлетворить их. Сочинители романов и комедий "ринуждены нравиться и возбуждать внимание; что касается нас, то достаточно, если мы можем поучать тех, кто сам старается быть внимательным. Заблуждения чувств и воображения вытекают из природы и Устройства тела и раскрываются при рассмотрении зависимости души °т тела; но заблуждения чистого разума могут быть обнаружены 248 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ только путем рассмотрения природы самого разума и идей, которые необходимы ему для познания предметов. Следовательно, чтобы понять причины заблуждений чистого разума, нам необходимо остановиться в этой книге на рассмотрении природы разума и умопостигаемых идей. Прежде всего мы будем говорить о духе сообразно тому, что он есть сам в себе и вне всякого отношения к телу, с которым он соединен; так что то, что мы скажем о нем, может быть сказано о чистых духах и еще с большим основанием о том, что мы называем здесь чистым разумом; ибо этими словами: «чистый разум», мы хотим лишь обозначить присущую духу способность познавать внешние предметы, не составляя телесных образов их в мозгу, чтобы представить их себе. Затем мы будем говорить об умопостигаемых идеях, посредством которых чистый разум созерцает внешние предметы. I. Я не думаю, чтобы после серьезного размышления можно было сомневаться в том, что сущность' духа состоит только в мышлении, как нельзя сомневаться в том, что сущность материи заключается лишь в протяженности; и что сообразно различным модификациям мышления дух то желает, то воображает, или, наконец, имеет несколько других особых форм модификаций; подобно тому как материя, сообразно различным модификациям протяженности, бывает то водою, то деревом, то огнем или имеет множество других особых форм. Я предупреждаю только, что под этим словом «мышление» я понимаю здесь не отдельные модификации души, т. е. ту или иную отдельную мысль, но мышление, способное ко всякого рода модификациям или мыслям; точно так же, как под протяженностью понимается не та или другая протяженность, например круглая или четырехугольная, но протяженность, способная ко всевозможным модификациям или фигурам. Это сравнение может показаться натянутым лишь потому, что мы не имеем ясной идеи'о мышлении, как имеем таковую о протяженности; ибо мы познаем мышление 2 только внутренним чувством, или сознанием, как я объясню ниже. Я не думаю также, чтобы возможно было представить себе дух, который не мыслит, хотя весьма легко представить себе дух, не чувствующий, не воображающий и даже не желающий, подобно тому как невозможно представить материю, которая не была бы протяженна, хотя довольно легко представить материю, которая не будет ни землею, ни металлом, ни четырехугольною, ни круглою и даже не будет находиться в движении. Отсюда следует вывод, что подобно тому как материя может не быть ни землею, ни металлом, ни четырехугольною, ни круглою, ни даже движущеюся, точно так же 1 Под сущностью вещи я понимаю то, что первоначально заключается в понятии этой веши и от чего зависят все модификации, замечаемые в ней. 2 Вторая часть книги о чистом разуме, глава 7. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 249 возможно, что дух не будет чувствовать ни жары, ни холода, ни радости, ни грусти, ничего не будет воображать и даже желать; следовательно, все эти модификации не присущи необходимо ему. Итак, одно мышление есть сущность духа, как одна лишь протяженность есть сущность материи. Но подобно тому как если бы материя, или протяженность, не находилась в движении, то она была бы совершенно www.koob.ru бесполезна и не способна к тому разнообразию форм, ради которого сотворена, и невозможно было бы представить себе, чтобы разумное Существо пожелало ее создать таковою, — точно так же, если бы дух или мышление не имели воли, то он был бы совершенно бесполезен, потому что этот дух никогда не стремился бы к объектам своих перцепций и любил бы блага, ради которого создан, и потому было бы невозможно допустить, чтобы разумное Существо пожелало его создать в таком состоянии. Тем не менее, как движение не составляет сущности материи, потому что оно предполагает протяженность, так и желание не принадлежит к сущности духа, потому что желание предполагает представление. Итак, лишь одно мышление есть собственно то, что составляет сущность духа, и различные состояния мышления, как-то: чувствования и воображения, — суть лишь модификации, хотя и свойственные ему, но не всегда присущие ему; желание же — это свойство, всегда присущее ему, будет ли он связан с телом или будет отделен от него; однако это свойство, по сущности, не необходимо присуще ему, ибо оно предполагает мышление, и можно мыслить дух без воли, как тело без движения. Тем не менее, хотя способность желания не составляет сущности духа, она нераздельна от него, как способность к движению нераздельна от материи, хотя и не необходимо присуща ей. Ибо как нельзя представить себе материи, которую нельзя было бы привести в движение, так невозможно представить себе и духа, который не мог бы желать или не был бы способен к какой-нибудь природной наклонности. Но как допускаем мы, что материя может существовать без всякого движения, так мы допускаем также, что дух может существовать вне всякого влечения ко благу, влагаемого в него Творцом природы, а следовательно, без воли, ибо воля есть не что иное, как влечение ко благу вообще, вложенное в нас Творцом природы, как мы это объяснили более подробно в первой главе трактата о чувствах. II. Сказанное нами в трактате о чувствах и только что о природе духа не предполагает, однако, чтобы нам были известны все модификации, ему свойственные; мы не делаем подобного предположения. Напротив, мы думаем, что дух способен воспринять последовательно бесчисленное множество различных модификаций, которые этому самому духу неизвестны. Малейшая доля материи может иметь фигуру с тремя, шестью, Десятью, с тысячью сторонами, наконец, фигуру круглую и эллип250 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ тическую, которые можно рассматривать как фигуры с бесчисленным множеством углов и сторон. Каждая их этих фигур допускает бесчисленное множество различных видов, бесчисленное множество треугольников различных видов, еще более фигур с четырьмя, шестью, десятью, с тысячью сторонами и многоугольников с бесконечным числом сторон; ибо круг, эллипсис и вообще всякая правильная или неправильная криволинейная фигура может рассматриваться как многоугольник с бесконечным числом сторон; эллипсис, например, — как многоугольник с бесконечным числом сторон, у которого углы, образуемые сторонами, не равны: те углы, которые опираются на маленький диаметр, будут больше, чем те, что опираются на большой; то же относится к другим многоугольникам с бесконечным числом сторон, более сложным и неправильным. Итак, простой кусок воска может получить бесчисленное множество или, вернее, бесконечно бесчисленное, непостижимое ни одним разумом множество различных модификаций. Какое же основание имеем мы воображать, что душа, которая гораздо благороднее тела, способна только к тем модификациям, которые уже восприняты ею? Если бы мы никогда не чувствовали ни удовольствия, ни страдания, если бы мы никогда не видали ни цвета, ни света, — словом, если бы мы были по отношению ко всем вещам как слепцы или глухие относительно цветов и звуков, то разве мы имели бы основание заключать из этого, что нам не свойственны все эти ощущения, какие мы имеем от предметов? Между тем эти ощущения лишь модификации нашей души, как это мы доказали в трактате о чувствах. Итак, должно согласиться, что способность души воспринимать различные модификации так же велика, как ее способность понимания (concevoir); я хочу сказать, что как разум не может ни исчислить, ни охватить всех фигур, свойственных материи, так не может он постичь и всех различных модификаций, которые могут быть вызваны в душе всемогуществом Божиим, хотя бы даже разум так же отчетливо познавал природу души, как познает природу материи, чего на самом деле нет по причинам, которые я изложу в главе VII второй части этой книги. Если наша душа здесь на земле имеет лишь очень немного модификаций, то это потому, что она соединена с телом и зависит от него. Все ее ощущения относятся к ее телу, и так как она не пребывает в Боге, то и не имеет ни одной модификации, которые это общение с Ним должны были бы вызывать. Материя, из которой состоит наше тело, способна лишь к очень немногим модификациям во время нашей жизни. Эта материя может обратиться в землю и пар только после нашей смерти. Во время же жизни человека она не может стать ни воздухом, ни огнем, ни алмазом, ни металлом; она не может стать круглою, четырехугольною, треугольною: она должна быть плотью и иметь фигуру человека, чтобы душа была соединена с ней. То же и с нашей душою: ей необходимо иметь ощущения тепла, РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 251 холода, цвета, света, звуков, запахов, вкуса и многие другие модификации, чтобы оставаться соединенною со своим телом. Все эти ощущения заставляют ее заботливо относиться к своему телу. Они волнуют и пугают ее, как только ослабевает и порывается малейшая пружина последнего. Поэтому-то душа и должна быть подвержена ощущениям все то время, пока тело ее будет подвержено порче; но когда оно облечется бессмертием и мы не будем более страшиться распадения его частей, есть основание думать, она не будет более затрагиваться этими докучными ощущениями, которые мы получаем помимо своей воли; но на нее будет действовать множество совершенно иных ощущений, о которых мы не имеем теперь никакого представления, и они превзойдут всякое чувство и будут достойны величия и благости Бога, которого мы обретем. III. Итак, без всякого основания люди воображают, что они настолько постигли природу души, что вправе утверждать, что ей свойственны лишь познавание и любовь; это могут утверждать лишь те, кто приписывает свои ощущения внешним предметам или своему собственному телу и кто думает, что их страсти находятся в их теле: ибо, в самом деле, если отнять у души все ее страсти и ощущения, то все остальное, что мы найдем в ней, есть не более, как следствия www.koob.ru познавания и любви. Но я не понимаю, как люди, отрешившиеся от этих взглядов, имеющих своим основанием призрачные свидетельства наших чувств, могут уверять себя, что все наши ощущения и все наши страсти суть лишь познавание и любовь, я хочу сказать, своего рода смутные суждения, составляемые душою о предметах по отношению к телу, которое она одушевляет. Я не понимаю, как можно говорить, что свет, цвета, запахи и т. д. суть суждения души; ибо мне, наоборот, кажется, что я отчетливо знаю, что свет, цвета, »запахи и остальные ощущения — совсем иные модификации, чем суждения. Но возьмем ощущения более сильные и более занимающие разум. Посмотрим, что эти люди говорят о страдании или удовольствии. Они хотят, ссылаясь на некоторых очень важных писателей', чтобы эти чувства были лишь следствиями нашей способности познавания и желания, и страдание, например, было бы лишь чувством неудовольствия, противлением и отвращением воли от предметов, которые она признает вредными для тела, одушевляемого ею. Но мне кажется очевидным, что это — смешение страдания с чувством неудовольствия и что не только страдание не есть следствие познавания разума и действия воли, но, напротив, оно предшествует тому и другому. Например, если вложить горячий уголь в руку спящего человека или человека, который греется у огня, заложив руки за спину, то, думается, невозможно с некоторою вероятностью утверждать, что этот человек сначала познает, что в его руке произошли какие-то движения, противные хорошему состоянию его тела, затем воля его ' Св. Август. Кн. 6: О музыке. — Декарт. О человеке и т. д. 252 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ воспротивится им и, наконец, его страдание будет следствием этого познания его разума и этого противления его воли. Мне кажется, напротив, неоспоримым, что первое, что заметит этот человек, когда уголь прикоснется к его руке, будет боль, и познавание его разума и противление воли будут лишь следствиями боли, хотя действительно они будут причиною чувства неудовольствия, которое воспоследует из боли. Но есть большая разница между этою болью и чувством неудовольствия, которое она вызывает. Боль — первое, что чувствует душа, никакое познание ей не предшествует, и никогда сама по себе она не может быть приятна. Напротив, чувство неудовольствия — последнее, что чувствует душа; ему всегда предшествует некоторое познание и само по себе оно всегда весьма приятно. Это ясно из удовольствия, которое мы чувствуем, когда волнуемся грустью во время печальных театральных представлений; ибо это удовольствие увеличивается вместе с грустью, удовольствие же никогда не усиливается вместе со страданием. Актеры, которые изучают искусство нравиться, прекрасно знают, что не следует проливать крови в театре, потому что вид крови, хотя бы поддельной, слишком ужасен, чтобы быть приятным. Но они никогда не опасаются волновать зрителей грустью, и очень сильною, потому что в самом деле грусть всегда приятна, когда есть повод волноваться ею. Итак, есть существенная разница между чувством неудовольствия и страданием, и нельзя сказать, чтобы страдание было ничем иным, как познаванием разума, связанным с противлением воли. Что касается до всех остальных ощущений, каковы: запах, вкус, звуки, цвета, — то большинство людей не считает их модификациями своей души. Напротив, думают, что они находятся в предметах или, по крайней мере, если они и находятся в душе, то лишь подобно идее четырехугольного или круглого, т. е. что они связаны с душою, но не модификации ее; и судят они так потому, что эти ощущения не затрагивают их сильно, как это я показал, объясняя обманы чувств. Итак, нам думается, должно согласиться, что нам неизвестны все модификации, свойственные душе, и что, помимо тех, которые она имеет через органы чувств, она может иметь еще множество других, которых она не испытала и испытает лишь после того, как освободится от заточения в своем теле. Однако следует признать, что как материи свойственно бесчисленное множество различных конфигураций лишь в силу ее протяженности, так душе свойственны различные модификации лишь в силу мышления; ибо, очевидно, душа не была бы способна к модификациям удовольствия, страдания, ни даже ко всем тем, которые ей безразличны, если бы она не была 'способна к представлению или мышлению. Нам же достаточно знать, что принцип всех этих модификаций — мышление. Если даже пожелают, чтобы нечто в душе предшествоРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 253 вало мышлению, я не буду спорить; но так как я уверен, что никто не познает иначе, как мышлением или внутренним чувством своей души, всего, что происходит в его духе, то я убежден также, что всякий, кто хочет рассуждать о природе души, должен вопрошать лишь это внутреннее чувство, которое непрестанно представляет его ему самому таким, каков он есть, а не воображать, вопреки своему собственному сознанию, что душа есть невидимый огонь, тонкий воздух, гармония или нечто подобное. ГЛАВА II I. Разум, будучи ограниченным, не может понять того, что имеет в себе нечто бесконечное. — II. Его ограниченность есть начало многих заблуждений. — III. Особенно ересей. — IV. Следует подчинять разум вере. I. Прежде всего мы видим, что мышление человеческое очень ограничено; отсюда можно вывести два очень важных следствия: во-первых, что душа не может познать в совершенстве бесконечного; во-вторых, что она не может даже познавать отчетливо нескольких вещей разом. Ибо как кусок воска не может иметь одновременно бесчисленного множества различных фигур, так и душа не способна познать одновременно бесчисленного множества предметов; как кусок воска не может быть одновременно вполне четырехугольным и вполне круглым, но лишь наполовину четырехугольным и наполовину круглым, и чем больше у него будет различных фигур, тем менее они будут совершенны и отчетливы; так и душа не может созерцать (apercevoir) нескольких вещей разом, и ее мысли будут тем www.koob.ru сбивчивее, чем их больше. Наконец, как кусок воска с тысячью сторонами, каждая сторона которого имела бы особую фигуру, не был бы ни четырехугольным, ни круглым, ни овальным, и нельзя было бы сказать, какую бы он имел фигуру; — так случается иногда, что мы имеем такое множество различных мыслей, что нам кажется, мы ни о чем не думаем. Это бывает с теми, кто находится в обмороке. Жизненные духи, находясь в быстром беспорядочном движении в их мозгу, запечатлевают такое множество отпечатков в нем, что ни одного не запечатлевают настолько сильно, чтобы вызвать в разуме особое ощущение или отчетливую идею; и эти люди чувствуют такое множество вещей разом, что они ничего не чувствуют отчетливо; вследствие чего им кажется, что они ничего не чувствуют. Это не значит, чтобы люди не лишались иногда чувств по недостатку жизненных духов; но тогда душа имеет только чистые мысли, не оставляющие отпечатков в мозгу, и они не припоминаются, когда человек приходит в себя; вследствие чего нам кажется, 254 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ что мы не думали ни о чем. Я сказал это мимоходом с целью показать, как ошибочно заключать, будто душа не мыслит постоянно, из того, что иногда нам кажется, что мы не думаем ни о чем. II. Все люди, немного размышлявшие над своими собственными мыслями, могли достаточно по опыту убедиться, что разум не может заниматься многими вещами разом, и еще более, что он не может постичь бесконечного. Однако я не знаю, в силу какой странности люди, которым это известно, больше занимаются размышлением над предметами бесконечными и над вопросами, требующими безграничной познавательной способности, чем над предметами, доступными их уму; и мы видим также множество людей, которые, желая все знать, занимаются одновременно столькими науками, что только сбивают с толку свой разум и делают его неспособным к какой-нибудь настоящей науке. Сколько людей хотят понять бесконечную делимость материи; понять, как возможно, что маленькая песчинка содержит в себе столько же частей, сколько вся земля, только пропорционально меньших! Сколько ставится вполне неразрешимых вопросов по этому предмету и по многим другим, заключающим в себе нечто бесконечное, решения которых люди хотят найти в своем разуме! Ими занимаются, занимаются со страстью, и достигают в конце концов лишь того, что пристращаются к какой-нибудь нелепости или какому-нибудь заблуждению. Не смешно ли видеть людей, отрицающих бесконечную делимость материи только из-за того, что они не могут понять ее, хотя они хорошо понимают доказательства, подтверждающие ее; и это в то самое время, как на словах они признают, что разум человеческий не может познать бесконечного? Ибо доводы, показывающие, что материя делима до бесконечности, доказательны, как нельзя более; и эти люди согласны с ними, когда рассматривают их со вниманием; тем не менее, если им привести возражения, которых они не могут отклонить, то разум их отвращается от очевидности, которую они только что усмотрели, и они — начинают в ней сомневаться. Они чрезмерно занимаются возражением, которого не могут отклонить, выдумывают какое-нибудь пустое объяснение против доказательств бесконечной делимости материи и заключают, наконец, что они ошибались и все ошибаются в этом. Затем они хватаются за противоположное мнение; они защищают его всякими натяжками и разными нелепостями, которые не замедлит им доставить воображение. Впадают же они в эти заблуждения только потому, что они внутренне не убеждены, что разум человеческий ограничен, и что для того, чтобы быть убежденным в бесконечной делимости материи, разуму нет необходимости понимать ее; и все возражения, которые нельзя разрешить иначе, как понимая ее, суть возражения неопровержимые. Если бы люди останавливались только на подобных вопросах, то нечего было бы очень беспокоиться об этом; так как если некоторые РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 255 и пристращаются к каким-нибудь заблуждениям, то это — заблуждения, не имеющие значения. Что касается остальных, то они не потеряли бы совершенно даром своего времени, размышляя о вещах, которых не могли понять; ибо они, по крайней мере, убедились в бессилии своего ума. Полезно, говорит один весьма здравомыслящий писатель', упражнять ум над такого рода тонкостями, чтобы смирить его самонадеянность и навсегда отнять у него смелость противопоставлять свое слабое знание истинам, предлагаемым ему Церковью, под предлогом, что он не может их понять. Ибо раз вся сила человеческого разума бессильна перед самым малым атомом материи и вынуждена признать, что разум видит ясно, что атом бесконечно делим, не будучи в состоянии понять, как это возможно, — то отказываться верить чудесным действиям всемогущества Божия, которое само по себе непостижимо, по той причине, что наш разум не может их понять, не значит ли явно грешить против рассудка? III. Самое опасное следствие неведения или, вернее, нашего нежелания принимать во внимание ограниченность и слабость человеческого разума, а следовательно, его неспособность понять все, что имеет в себе что-либо бесконечное, это — ересь. Как мне кажется, в наше время особенно много людей, составляющих для себя особую теологию, которая основывается только на их собственном разуме и на природной слабости рассудка, так как в предметах, даже недоступных разуму, они хотят верить только тому, что они понимают. Социниане не могут понять тайны Троичности и Воплощения: этого им достаточно, чтобы не верить в них и даже отзываться с вольнодумством и надменностью о тех, кто верит в них, что это люди, рожденные для рабства. Кальвинист не может понять, как может плоть Иисуса Христа действительно пребывать в причастии на алтаре, в то время как Он на небесах, и отсюда, ему думается, он имеет основание заключить, что это невозможно, как будто он понимает в совершенстве, как далеко простирается могущество Божие. www.koob.ru Если человек, даже убежденный в том, что он свободен, слишком напрягает свою голову, стараясь согласовать всеведение Божественное и Его предопределение со свободою, то он, пожалуй, будет способен впасть в такое же заблуждение, как и те, кто не верит, чтобы люди были свободны. Ибо, с одной стороны, он не в состоянии понять, чтобы Провидение Божественное было совместимо со свободою человека, а с другой — его уважение к религии не позволяет ему отрицать Провидения, и он будет считать себя вынужденным отнять свободу у людей; не размышляя достаточно над слабостью своего разума, он вообразит, что может постичь, как Господь согласует свое предопределение с нашею свободою. 1 L'art de penser. 256 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Но не одни еретики недостаточно обращают внимания на слабость своего разума и дают ему слишком большую свободу судить о вещах, которые ему не подлежат; почти все люди обладают этим недостатком, а особенно некоторые богословы последних веков. Ибо можно сказать, что некоторые из них так часто прибегают к человеческим рассуждениям для доказательства или объяснения тайн, превышающих разум, — хотя они это делают с добрым намерением защитить религию против еретиков, — что часто дают повод этим самым еретикам упорствовать в своих заблуждениях и относиться к тайнам веры, как к человеческим мнениям. IV. Умствования и школьные тонкости не могут заставить людей познать свое бессилие и не всегда сообщают им дух покорности, столь необходимый, чтобы со смирением подчиниться решениям Церкви. Напротив, все эти хитроумные человеческие рассуждения могут возбудить в них тайную гордость, могут склонить их злоупотреблять своим умом и составить, таким образом, религию, соответствующую его способности. Вот почему нам не приходится видеть, чтобы философские аргументы убеждали еретиков и чтобы чтение книг чисто схоластических заставляло их признать и осудить свои заблуждения. Напротив, мы постоянно видим, что слабость рассуждений некоторых схоластиков служит для них поводом осмеять самые священные тайны нашей религии, которые, в сущности, основываются никак не на этих доводах и человеческих толкованиях, но лишь на авторитете слова Божия, писанного или неписанного, т. е. дошедшего до нас путем предания. В самом деле, разум человеческий не может понять, как один Бог может иметь три лица, как тело Иисуса Христа может действительно пребывать в евхаристии; как человек может быть свободным, когда Господь от века знает все, что сделает человек. Доводы, которые приводят, чтобы подтвердить или объяснить это, по большей части убедительны только для тех, кто готов принять их, не рассматривая их, но они часто кажутся нелепыми тем, кто хочет оспаривать их и кто не согласен с сущностью этих тайн. Можно даже сказать, что возражения, которые делаются против главных догматов нашей веры, а особенно против тайны Троичности, так сильны, что невозможно дать ясных и очевидных ответов на них, удовлетворяющих вполне наш слабый рассудок, так как действительно это тайны непостижимые. Следовательно, приучать еретиков пользоваться своим умом, приводя им только недостоверные аргументы, взятые из философии, не будет хорошим средством обращения их, так как истины, которым желательно их научить, не подлежат разуму. Не всегда даже уместно пользоваться этими рассуждениями в тех истинах, которые могут быть подтверждены столько же разумом, сколько преданием, как например бессмертие души, первородный грех, необходимость благодати, извращение природы и некоторые другие, из опасения, что разум, раз испробовав очевидность доводов в этих вопросах, не РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 257 захочет подчиниться в тех, которые могут быть подтверждены только преданием. Напротив, следует заставлять их не доверять своему собственному разуму, давая им чувствовать его слабость, его ограниченность, его несоразмерность с этими тайнами; и когда будет низвержена гордыня их ума, тогда легко их заставить усвоить мнения Церкви, указывая им, что в идее всякого божественного общества лежит непогрешимость, и излагая им предания всех веков, если они к тому способны.' Но если люди непрестанно будут отвращать свой взор от слабости и ограниченности своего разума, то неумеренная самонадеянность вдохнет в них смелость, ложный свет осветит их и любовь к славе ослепит их. И тогда еретики будут вечно оставаться еретиками; философы будут упорны и предубеждены; и никогда не прекратятся споры обо всех вещах: о них будут спорить, пока захотят только спорить. ГЛАВА III I. Философы затрудняют и сбивают с пути свой разум, занимаясь предметами, заключающими слишком много отношений и зависящими от слишком многих вещей, и не придерживаясь никакого порядка в своих научных исследованиях. — II. Пример этому — Аристотель. — III. Наоборот, геометры хорошо поступают в исследовании истины, особенно те, которые пользуются алгеброю и аналитикою. — IV. Их метод увеличивает силу ума, а логика Аристотеля ее уменьшает. — V. Другой недостаток людей ученых. I. Люди впадают в многочисленные заблуждения не только потому, что они занимаются вопросами, имеющими в себе нечто бесконечное, — разум же их не бесконечен, — но также потому, что они занимаются вопросами очень сложными, тогда как разум их весьма ограничен. Мы уже сказали, что как кусок воска не может иметь одновременно нескольких совершенных и вполне отчетливых фигур, так разум не способен воспринять несколько отчетливых идей, т. е. вполне отчетливо созерцать разом несколько вещей. Отсюда легко заключить, что не следует начинать с исследования малодоступных истин, знание которых зависит от слишком многих вещей, из которых некоторые нам неизвестны или недостаточно знакомы; ибо следует изучать в известном порядке и пользоваться тем, что отчетливо знаешь, для изучения того, чего не знаешь или что знаешь смутно. Между тем большинство людей, приступающих к научным занятиям, вовсе не принимают этого во внимание: они совсем не www.koob.ru ' См. Беседы о метафизике и религии. 17 Разыскания истины 258 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ пробуют своих сил, не обсуждают, как далеко простирается сила их ума. Не рассудок, а тайное тщеславие и неумеренное желание знания руководят их научными исследованиями. Не соображаясь с рассудком, принимаются они за рассмотрение самых непостижимых истин и за решение вопросов, настолько сложных, что самый сильный и проницательный ум мог бы открыть истину их с полною достоверностью лишь через несколько веков, после почти бесчисленных опытов. В медицине и морали есть множество вопросов этого рода. Все науки, представляющие собою подробное описание тел и их отдельных свойств, как-то: науки о животных, о растениях, о металлах и их особых свойствах, — принадлежат к наукам, которые никогда не могут быть ни достаточно достоверны, ни очевидны, особенно, если их не станут разрабатывать иначе, чем это делается теперь, если не начнут с наук простейших и наименее сложных, от которых и зависят более сложные. Но люди ученые не желают дать себе труд философствовать, держась известного порядка; они не признают, чтобы принципы физики были достоверны; они не знают ни природы тел вообще, ни их свойств; они сами сознаются в этом; а между тем они воображают, что могут объяснить, почему, например, волосы у стариков седеют, а зубы их чернеют, и вообще разрешить подобные же сложные вопросы, зависящие от стольких вещей, что никогда невозможно указать истинное разрешение их; ибо для этого, например в нашем случае, необходимо знать наверно, в чем состоит белизна у стариков в частности; соки, которыми они питаются; сосуды, которые находятся в теле и по которым проходят эти соки; строение корня волос или кожи, из которой они вырастают, и разницу во всем этом между молодым человеком и стариком, что, безусловно, невозможно или, по крайней мере, очень трудно знать. II. Аристотель, например, утверждал, что ему известна причина, почему белеют волосы у стариков; он указывает несколько причин тому в различных местах своих сочинений. Но, как гений по природе, он этим не ограничился; он пошел дальше. Он открыл, что причина, заставляющая седеть волосы у стариков, та же самая, в силу которой у некоторых людей и лошадей один глаз бывает голубого, а другой — другого цвета. Вот его слова: «йтероуаиког 8е 1 (^а^юта yiyvovtai ксч ol avQpconoi кои ol auciroi 5ia tt|v o.utt)v ai'n'av, r|VTCe<; 6 цбу av&pcoTioi; яе^лойтси, ^i6vov». Это звучит довольно странно; но нет ничего сокровенного для этого великого человека, и почти во всех своих сочинениях по физике он разъясняет такое множество вещей, которые самые просвещенные люди нашего времени считают непостижимыми и справедливо говорят о нем, что он нам дан Богом для того, чтобы мы не оставались в неведении всего, что может быть познано. «Aristotelis doctrina est summa veritas, quoniam ejus intellectus fuit ' De gener. anim. Liv. 5, chap. 1. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 259 finis humani intellectus. Quare benedicitur de illo quod ipse fuit creatus et datus nobis divina providentia, ut non ignoremus possibilia sciri». Аверроэс должен был бы сказать даже, что Божественное Провидение даровало нам Аристотеля, чтобы научить нас и тому, что невозможно знать. Ибо этот философ знакомит нас не только с вещами, которые можно знать, но, так как ему следует верить на слово, его учение есть высшая истина, «summa veritas», поэтому он учит нас даже вещам, которые невозможно знать. Конечно должно иметь большую веру, чтобы так верить Аристотелю, когда он дает нам лишь логические доводы и объясняет явления природы лишь смутными понятиями чувств; особенно, когда он смело решает вопросы, которые едва ли людям будет возможно решить когда-либо. Поэтому-то Аристотель особенно старательно предупреждает, что ему следует верить на слово; ибо для этого писателя неоспоримая аксиома, что ученик должен верить, «Ssi mcrTSueiv tov /nav9avovTav>. Правда, ученики иногда обязаны верить своему учителю, но их вера должна простираться только на опыты и факты; ибо, если они хотят действительно стать философами, они должны рассматривать доводы своих учителей и не принимать их иначе, как признав своим собственным разумом очевидность их. Но, чтобы быть философом — перипатетиком, необходимо только верить и запоминать и к чтению этой философии следует приступать с тем же расположением ума, как к чтению какой-нибудь истории: ибо если осмелиться пользоваться своим разумом и рассудком, то нечего надеяться стать великим философом; «Ssi yap mcreuEiv tov jiiavffavovTa». Причина же, почему Аристотель и многие другие философы уверяли, что знают то, что невозможно знать, заключается в том, что они не знали различия между двумя видами знания, между знанием достоверным и очевидным и знанием только вероятным; и они не проводили строго этого разграничения потому, что предметы, которыми они занимались, всегда были сложнее, чем в состоянии был охватить их разум, и они, обыкновенно, усматривали только некоторые части их, не будучи в состоянии охватить предмет весь в целом, чего достаточно вполне для нахождения некоторых вероятностей, но не для нахождения истины с очевидностью. Помимо того, они искали знания по тщеславию; вероятности же более пригодны, чтобы приобрести уважение людей, чем сама истина, так как они более соответствуют силе средних умов, а потому эти философы и пренебрегали изысканием необходимых средств для усиления способности ума и для сообщения ему большей обширности, чем та, какою он обладает; и они не могли постичь сущность более или менее недоступных истин. III.—IV. Одни геометры прекрасно поняли, как невелика обширность человеческого ума; по крайней мере из того, как они поступают в своих научных исследованиях, видно, что они ее познали в совершенстве, особенно те, которые пользовались алгеб260 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ www.koob.ru рою и аналитикою, введенными вновь и усовершенствованными в | нашем веке Виетом и Декартом. 1 Мы видим, что эти лица принялись за решение весьма сложных 1 и трудных вопросов только после того, как ясно познали самые i простые, от которых те зависят; они занялись рассмотрением кривы» | линий, как-то: конических сечений — лишь после того, как хорошо '; усвоили простую геометрию. Особенность же аналитиков составляет -то, что они, видя невозможность для разума одновременно занимать- > ся несколькими фигурами, даже воображать тела, имеющие больше • трех измерений, хотя часто приходится мыслить тела, имеющие больше трех измерений, воспользовались обыкновенными буквами, ': нам весьма знакомыми, чтобы выражать и сокращать свои идеи. '• Благодаря этому, разум, не будучи ни затруднен, ни занят представлением нескольких фигур или бесчисленного множества линий, ' может одним взглядом охватить то, чего иначе он не мог бы увидеть, , так как разум понимает гораздо лучше и схватывает гораздо больше вещей, когда берегут его силу. 1 ; Стало быть, все искусство сделать его проницательнее и обширнее состоит, как мы это объясним в другом месте', в том, чтобы беречь его i силы и способности, не прилагать его некстати к вещам, которые ему > не необходимы для открытия искомой им истины, что следует себе I хорошенько заметить. Ибо это одно показывает, что обычные логики 3 скорее могут уменьшить способность ума, чем усилить ее, так как, ] очевидно, если пользоваться в исследовании какой-нибудь истины | теми правилами, которые они дают, способность ума будет раздваич :i ваться, так что у разума будет меньше силы, он будет менее внима-1 телен и не схватит рассматриваемого предмета во всем его объеме. < Итак, из только что сказанного ясно, что большинство людей | совершенно не размышляет о природе разума перед тем, когда хочет| прилагать его к исследованию истины; ясно, что люди никогда не были| вполне убеждены в его ограниченности и в необходимости беречь| его силу и даже увеличивать ее, а это и есть одна из важнейших'! причин их заблуждений и их неуспеха в научных исследованиях, щ Это не значит, однако, что мы утверждаем, будто были люди»| не знающие, что их разум ограничен и что его обширность щ способность невелики. Всем это, без сомнения, известно, и всЩ признают это, но большинство знает это лишь смутно и признает^ лишь на словах. То, как они поступают в своих научных исслеДОт^ ваниях, противоречит их собственному признанию, потому что онщ действуют так, как будто бы думают, что их ум не имеет гран! они хотят постичь вещи, зависящие от очень многих причин, которых по большей части ни одна им не известна. V. Есть еще один недостаток, довольно обыкновенный в учены» они занимаются слишком многими науками разом, и если занимав ются шесть часов в день, то иногда изучают шесть разных предмете i Первая часть книги шестой. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 261 Очевидно, этот недостаток возникает из той же причины, что и другие, о которых только что говорилось; ибо по всей вероятности, если бы те, кто занимается подобным образом, знали с очевидностью, что этот способ не соответствует способности их ума и скорее внесет в него путаницу и заблуждение, чем истинное знание, то они не поддавались бы неумеренным побуждениям своей страсти и тщеславия: не этим способом можно удовлетворить свое тщеславие, такие занятия — верное средство ничего не знать. ГЛАВА IV I. Разум не может долго заниматься предметами, не имеющими к нему отношения или не содержащими в себе нечто бесконечное. — II. Неустойчивость воли есть причина этого недостатка прилежания, а следовательно, заблуждения. — III. Наши ощущения занимают нас больше, чем чистые идеи разума. — IV. В этом заключается причина порчи нравов. — V. И невежества большинства людей. I. Разум человеческий подвержен заблуждениям не только потому что он не бесконечен и менее обширен, чем рассматриваемые им предметы, как мы это только что объяснили в двух предшествовавших главах; но также потому, что он непостоянен, в его действии нет никакой устойчивости, и он не может долго останавливаться на предмете, чтобы рассмотреть его весь в целом. Чтобы понять причину этого непостоянства и неосновательности человеческого разума, должно знать, что его действием управляет воля; она прилагает его к предметам, которые любит; а сама она находится в постоянной неустойчивости и тревоге, причина которой следующая. Не подлежит сомнению, что Бог — творец всех вещей, что Он создал их для Себя и обращает сердце человека к Себе силою природного и непреодолимого влечения, которое непрестанно сообщает ему. Бог не может желать, чтобы была воля, которая не любила бы Его или любила бы Его меньше какого-нибудь другого блага, если возможно иное благо, кроме Него; ибо Он не может желать, чтобы воля не любила того, что в высшей степени достойно любви, или любила всего больше то, что наименее достойно любви. Итак, природная любовь необходимо влечет нас к Богу, потому что она исходит °т Бога, и никто не может остановить движений ее, кроме самого bora, который сообщает их. Таким образом, нет воли, которая не ^едовала бы неизбежно движениям этой любви. Праведные и нечестивые, блаженные и осужденные любят Бога этою любовью; ибо эта "Риродная наша любовь к Богу есть то же самое, что природная "аклонность, которая влечет нас ко благу вообще, ко благу бесконеч262 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ному, благу высшему, а потому, очевидно, все духи любят Бога этою любовью, потому что только Он один всеобщее благо, благо бесконечное и высшее. Ибо, наконец, все духи и сами бесы страстно желают быть счастливыми и обладать высшим благом; и они желают его бессознательно, не в силу рассуждения и не свободно, а по необходимости их природы. Итак, мы созданы для Бога, для блага бесконечного, блага, которое www.koob.ru содержит в себе все блага, а потому движение нашего сердца прекратится только при обладании этим благом. II. Таким образом, наша воля, всегда томимая неутолимою жаждою, всегда волнуемая желаниями, ревнующая и беспокоящаяся о благе, которым она не обладает, лишь с большим трудом терпит то, что разум останавливается на некоторое время на абстрактных истинах, не затрагивающих ее и не способных, по ее мнению, сделать ее счастливою. Вследствие этого, она непрестанно побуждает его к исканию других предметов; и когда в этом искании, сообщаемом ему волею, разум встречает какой-нибудь предмет, имеющий признак блага, я хочу сказать, при своем приближении заставляющий душу чувствовать некоторое удовольствие и некоторое внутреннее удовлетворение, тогда жажда сердца пробуждается вновь; желания, рвение, весь пыл возгораются, и разум, принужденный им повиноваться, исключительно обращается к предмету, который их причиняет или, по-видимому, причиняет их затем, чтобы приблизить предмет таким образом к душе, которая наслаждается им и удовлетворяется на некоторое время. Но ничтожество тварей не в состоянии удовлетворить бесконечной способности человеческого сердца, и эти мелкие удовольствия, вместо того, чтобы утолить его жажду, только возбуждают ее и внушают душе глупую и тщетную надежду найти себе удовлетворение во множестве земных удовольствий; это вызывает опять-таки в разуме, который должен ей раскрыть все эти блага, непостоянство и невероятную неосновательность. Правда, когда разум встречает случайно какой-нибудь предмет, имеющий в себе нечто бесконечное или заключающий нечто великое, то его непостоянство и волнение на некоторое время прекращаются; ибо, видя, что этот предмет носит тот характер, которого желает душа, он останавливается на нем и привязывается к нему на довольно долгое время. Но эта привязанность или, вернее, это упорство разума в рассмотрении предметов бесконечных или слишком обширных ему столь же бесполезна, сколь бесполезна и неосновательность, с какою он рассматривает предметы, соответствующие его способности. Он слишком слаб, чтобы выполнить такую трудную попытку, и тщетно старается он достичь этого. Душу сделает счастливее не понимание, если можно так сказать, предмета бесконечного: на это она не способна; — но любовь и обладание бесконечным благом, на что воля способна, благодаря стремлению к любви, непрестанно сообщаемому ей Богом. После этого нечего удивляться невежеству и ослеплению людей, так как раз разум их подчинен их непостоянной и неосновательной РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 263 воле, что делает его неспособным что-либо рассматривать с серьезным вниманием, то он и не может постичь что-либо, заключающее в себе значительную трудность. Ибо, наконец, внимание разума относится к объектам разума так же, как внимательный взгляд — к объектам нашего зрения. Как человек, который не в состоянии остановить своего взгляда на телах, окружающих его, не может настолько рассмотреть их, чтобы подметить различия между малейшими их частями и узнать все отношения всех этих частей друг к другу; — так и человек, который не может остановить своего умственного взора на вещах, какие ему желательно знать, не может познать их настолько, чтобы различить все их части и познать все отношения, какие они могут иметь между собою или к другим предметам. Между тем, несомненно, всякое знание заключается не в чем ином, как в ясном представлении отношений вещей одних к другим. Следовательно, когда случается, как например в трудных вопросах, что разум должен с одного взгляда охватить множество отношений, какие две или несколько вещей имеют друг к другу, то ясно, что, если он не рассмотрел этих вещей с большим вниманием и если ор их знает лишь смутно, — для него невозможно будет увидеть отчетливо их отношения, а следовательно, составить о них основательное суждение. III. Одна из главных причин недостаточного внимания нашего разума к абстрактным истинам заключается в том, что мы видим их как бы издали, и нашему разуму непрестанно представляются вещи, которые ему гораздо ближе. Усиленное умственное внимание приближает, так сказать, к нам идеи рассматриваемых предметов. Но часто в то время, когда бываешь весьма внимателен к метафизическим размышлениям, отвлекаешься от них, потому что в душе возникает какое-нибудь чувство, которое ей еще ближе этих идей; ибо для этого достаточно лишь немного страдания или удовольствия. Причина этого та, что страдание и удовольствие — вообще все ощущения — находятся в самой душе; они ее модифицируют и гораздо ближе ее затрагивают, чем простые идеи объектов чистого умозрения, которые хотя и присущи духу, но его не затрагивают и не модифицируют заметно.' Таким образом, душа, с одной стороны, очень ограничена, с другой — не может не чувствовать своего страдания и всех других своих ощущений, и они поглощают ее силу, а потому она не может одновременно чувствовать что-нибудь и думать свободно о предметах, которые не могут ощущаться. Жужжание мухи или какой-нибудь иной небольшой шум, если предположить, что он сообщится главной части мозга, благодаря чему душа воспримет его, может, несмотря на все наши усилия, помешать нам рассматривать отвлеченные и весьма возвышенные истины, потому что все абстрактные идеи не модифицируют душу таким образом, каким модифицируют ее все ощущения. ' См. главу седьмую второй части этой книги. www.koob.ru 264 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ IV. Это-то и делает наш разум тупым и беспечным по отношению к величайшим истинам христианской морали, здесь-то и кроется причина того, почему люди без благодати Иисуса Христа познают их лишь умозрительным образом и без пользы. Все знают, что есть Бог, что должно поклоняться и служить Ему; но кто поклоняется и служит Ему без благодати, которая одна заставляет нас находить удовольствие и страдание в этих обязанностях? Лишь очень немногие не замечают ничтожества и непрочности благ земных, большинство даже убеждено, правда, путем абстрактных рассуждений, но все же очень достоверных и очевидных, что они не заслуживают нашего внимания и забот. Но где те, которые презирали бы эти блага на деле и не приложили бы забот и старания своего для приобретения их? Только те, кто чувствует некоторую горечь и некоторое отвращение при обладании ими, или кого благодать сделала чувствительными к духовным благам силою внутренней высшей радости, которую Господь связал с духовными благами, — только те побеждают впечатления чувств и силу вожделения. Одно понимание умом никогда не может нас заставить противостоять, как это мы должны, усилиям вожделения; помимо этого понимания, нужно еще известное сердечное чувство. Познание разума само по себе, если угодно, достаточная благодать, но она нас только осуждает и заставляет познать, что мы слабы, что мы должны прибегать в молитве к Тому, Кто наша сила. Чувство же сердечное — это живая благодать, которая действует. Она трогает нас, проникает и убеждает наше сердце, и без нее никто не подумает от сердца: «Nemo est qui recogitet corde». Все наиболее незыблемые истины нравственности остаются сокрытыми в изгибах и тайниках разума, и все время, пока они остаются там, они бесплодны и лишены силы, потому что душа не находит в них удовольствия. Но удовольствия чувств ближе душе, и так как невозможно не чувствовать и даже не любить своего 2 удовольствия', то невозможно своими собственными силами отрешиться от земли и избавиться от чар и иллюзий своих чувств. Я не отрицаю, однако, что праведные, сердце которых уже было живо обращено к Богу предваряющей высшей радостью, могут и без этой особой благодати совершать некоторые действия, заслуживающие награды, и противостоять побуждениям вожделения. Есть между ними такие, которые мужественны и тверды в законе Божием силою своей веры, своим старанием отрешиться от чувственных вещей и презрением и отвращением ко всему, что может искусить их. Есть такие, которые действуют почти всегда, не испытывая того непроизвольного или предваряющего удовольствия, о котором я говорю. Та радость, которую они испытывают, делая угодное Богу, ' Именно любовью природною: ибо можно ненавидеть удовольствие ненавистью сознательною. 2 Так как любовь сознательная не может долгое время не сообразоваться с любовью природною. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 265 есть единственное удовольствие, ощущаемое ими, и этого удовольствия достаточно, чтобы удержать их в их состоянии и укрепить в расположении их сердца. Так как они любят Бога и Его святой закон, то они думают о Нем с радостью, ибо всегда мы думаем с удовольствием о том, что мы любим; или, что то же самое, нельзя отрешиться от Него без некоторого ужаса, а этого достаточно, чтобы праведные могли побеждать, по крайней мере, легкие искушения. Но те, которые только начинают обращаться к Богу, нуждаются в непроизвольном и предваряющем удовольствии, чтобы отрешиться от благ чувственных, к которым они привязаны другими непроизвольными и предваряющими удовольствиями; печали и угрызений их совести им недостаточно еще для такого отрешения, они не испытывают в нем еще радости. Праведники могут жить верою и терпя лишения; и в этом состоянии заслуга их велика: так как люди разумны, то Бог хочет быть любимым скорее любовью сознательною, чем любовью инстинкта, любовью непроизвольною, подобною той, какою мы любим чувственные вещи, узнавая, что они хороши лишь по удовольствию, получаемому от них. Но большинство людей маловерно; постоянно находя случаи наслаждаться удовольствиями, они не могут долгое время сохранять своей сознательной любви к Богу и противиться любви природной к чувственным благам, если высшая радость благодати не поддерживает их в борьбе с наслаждением; ибо высшая радость, даваемая благодатью, производит, поддерживает и усиливает любовь к ближнему, тогда как чувственные удовольствия усиливают корыстолюбие. V. Из всего только что сказанного по данному поводу ясно, что раз люди всегда волнуются какою-нибудь страстью или какими-нибудь чувствованиями, приятными или неприятными, то большая часть силы и способности их ума бывает, обычно, обращена на эти последние, и когда остаток силы они хотят приложить к рассмотрению какой-нибудь истины, они часто отвлекаются от нее какими-нибудь новыми ощущениями, неудовольствием, испытываемым при этом занятии, и непостоянством воли, волнующей разум и заставляющей его переходить безостановочно с предмета на предмет. Таким образом, если с юности не приобрести привычки побеждать все эти препятствия, как это было объяснено во второй части, становишься, наконец, неспособным постичь что-либо, представляющее небольшую трудность и требующее некоторого внимания. Отсюда следует заключить, что все науки, а особенно науки, содержащие вопросы очень трудно разъяснимые, полны бесчисленных заблуждений, и мы должны относиться с недоверием ко всем тем многотомным сочинениям, которые постоянно пишутся по медицине, физике, морали и, главным образом, по частным вопросам этих наук, которые гораздо сложнее вопросов общих. Чем лучше даже приняты эти сочинения толпою, — я подразумеваю под толпою тех, кто мало способен к прилежанию и не умеет пользоваться своим разумом, — тем более заслуживают они презрения; ибо одобрение толпою како266 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ го-нибудь мнения о трудном предмете — непреложный признак, что оно ложно и опирается только на обманчивые понятия чувств и ложный блеск воображения. www.koob.ru Однако ничего нет невозможного в том, чтобы один человек нашел немало истин, сокрытых от прошлых веков, если предположить, что у этого лица нет недостатка в уме, что, находясь в уединении и удаляясь, насколько возможно, от всего, что могло бы развлечь его, оно серьезно занимается исследованием истины. Вот почему неразумно поступают те люди, которые презирают философию Декарта, не зная ее, презирают только потому, что им кажется невозможным, чтобы один человек мог найти истину столь сокровенных вещей, как дела природы. Но если бы они знали образ жизни этого философа, знали, какими средствами он пользовался в своих занятиях, чтобы отвлечь свой разум от всех предметов, помимо тех, истину которых он хотел открыть; если бы они знали ясность идей, на которых он основывал свою философию, и вообще все преимущества, которые он имел перед древними, благодаря новым открытиям, то они увлеклись бы им, без сомнения, сильнее, чем древностью, увлечение которой создало авторитет Аристотеля, Платона и некоторых других. Однако я не посоветую людям успокаиваться на этом суждении и думать, что Декарт был великий человек и философия его хороша по той причине, что можно сказать в похвалу ей. Декарт был человек, как все, был подвержен заблуждениям и иллюзии, как и другие; нет ни одного его сочинения, не исключая даже его геометрии, в котором не обнаружились бы слабые стороны человеческого ума. Итак, не следует ему верить на слово, но следует читать его, как он сам нас предупреждает, с осторожностью, рассматривая, не ошибся ли он, и верить только тому, чему верить принуждают нас очевидность и тайные увещевания нашего разума; ибо разум знает действительно лишь то, что он видит с очевидностью. В предшествовавших главах мы показали, что разум наш не безграничен, что, напротив, способность его весьма посредственная, что эта способность обыкновенно поглощена ощущениями души, и, наконец, что разум, получая направление свое от воли, не может рассматривать внимательно какой-нибудь предмет, не будучи вскоре отвлекаем от него по причине ее непостоянства и неосновательности. Бесспорно, все это служит наиболее общими причинами наших заблуждений; и можно было бы еще дольше остановиться на этом пункте, чтобы рассмотреть его в деталях. Но для людей, способных к некоторому вниманию, сказанного достаточно, чтобы заставить их познать слабости человеческого ума. В четвертой и пятой книге мы будем говорить подробнее о заблуждениях, причина которых — наши природные наклонности и наши страсти, о чем мы сказали уже кое-что в этой главе. ЧАСТЬ ВТОРАЯ О ЧИСТОМ ПОЗНАВАНИИ О ПРИРОДЕ ИДЕЙ ГЛАВА I I. Что понимается под идеями. Что они действительно существуют и необходимы, чтобы воспринимать все материальные предметы. — II. Перечисление всех способов восприятия внешних предметов. I. Я думаю, все согласны, что мы не видим предметов, которые находятся вне нас, непосредственно. Мы видим солнце, звезды и бесчисленное множество предметов вне нас; но невероятно, чтобы душа выходила из тела и странствовала, так сказать, по небесам, чтобы созерцать все эти предметы. Следовательно, она их не видит непосредственно; а непосредственный объект нашего разума, когда он воспринимает, например, солнце, есть не солнце, но нечто, тесно присущее нашей душе, и это и есть то, что я называю идеей. Итак, под словом «идея» я понимаю здесь не что иное, как непосредственный или наиболее близкий разуму объект, когда разум созерцает какой-нибудь предмет. Следует заметить, что, для того чтобы разум воспринимал какой-нибудь предмет, безусловно необходимо, чтобы идея этого предмета действительно представлялась разуму; в этом невозможно сомневаться; но не необходимо, чтобы вовне было нечто, подобное этой идее, ибо очень часто случается, что мы видим вещи, которых нет и которые даже никогда не существовали. Так что мы часто имеем в разуме действительные идеи вещей, никогда не существовавших. Когда человек воображает золотую гору, то идее этой горы, безусловно, необходимо действительно представляться его разуму. Когда сумасшедший, или человек в горячке, или спящий видит перед собою какое-нибудь животное, несомненно, идея этого животного действительно существует, но ни золотой горы, ни этого животного никогда не было. 268 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Между тем, люди склонные как бы от природы думать, что существуют лишь одни телесные предметы, судят о реальности и бытии вещей совсем не так, как должно; ибо, раз воспринимают предмет, они считают весьма достоверным, что этот предмет существует; хотя часто вовне нет ничего. Кроме того, они хотят, чтобы этот предмет был совершенно таким, каким они его видят, чего никогда не бывает. Что же касается идеи, необходимо существующей и которая не может быть иною, чем мы ее видим, то они по большей части решают, не подумав, что это ничто; как будто идеи не имеют весьма многих свойств; как будто идея четырехугольника, например, не разнится сильно от идеи какогонибудь числа и не представляет собою нечто совсем иное; это никогда не может быть с не сущим, потому что не сущее не имеет никаких свойств. Итак, неоспоримо, идеи имеют весьма реальное бытие. Но рассмотрим, какова их природа и сущность, и что в душе может представлять ей вещи. Все вещи, созерцаемые душою, двоякого рода: или они находятся в душе, или они — вне ее. Те, которые находятся в душе, суть ее собственные состояния мышления, т. е. ее различные модификации; ибо под словами «мысль», «состояние мышления» или «модификация душ и» я понимаю вообще все то, что не может быть в www.koob.ru душе без того, чтобы душа не восприняла его внутренним чувством, какое имеет о самой себе: таковы ее собственные ощущения, ее образы воображения, чистые умозрения или просто ее концепции, самые ее страсти и природные наклонности. Для того чтобы познать их тем способом, каким наша душа познает их, она не нуждается в идеях, потому что они находятся в душе или, вернее, они не что иное, как сама душа тем или иным образом; подобно тому как реальная округлость какогонибудь тела и движение его — не что иное, как это тело, сформированное и перемещающееся тем или иным образом. Что же касается вещей, находящихся вне души, то мы не можем воспринимать их иначе, как посредством идей, если допустить, что эти вещи не могут иметь тесной связи с нашей душой. Их два рода: вещи духовные и материальные. Относительно духовных можно с некоторою вероятностью думать, что они могут открываться нашей душе помимо идей и непосредственно; ибо хотя по опыту мы и знаем, что мы не можем непосредственно и сами собою раскрывать наших мыслей друг другу, но только словами или другими видимыми знаками, с которыми мы связываем наши идеи, однако, можно сказать, что Бог установил это лишь на время этой жизни, чтобы воспрепятствовать всем неудобствам, которые произошли бы теперь, если бы люди могли понимать друг друга, как им угодно. Но когда воцарятся справедливость и порядок, когда мы освободимся от заточения в своем теле, мы, может быть, будем в состоянии понимать друг друга благодаря внутреннему общению между собою, как, по-видимому, ангелы могут делать это на небесах. Итак, кажется, нет безусловной необходимости допускать идеи для того, чтобы РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 269 представить душе вещи духовные, так как возможно, что мы видим их непосредственно, хотя и весьма несовершенным образом. Я не рассматриваю здесь, каким образом два духа могут иметь общение друг с другом и могут ли они этим путем открывать взаимно свои мысли. Я думаю, однако, что кроме Божественной субстанции нет иной чисто умопостигаемой субстанции; что ничего нельзя увидеть с очевидностью иначе, как в ее свете; что общение духов не может их сделать видимыми друг для друга. Ибо, хотя мы и имеем очень тесное общение с самими собою, мы остаемся и будем непостижимы для самих себя, пока мы не узрим себя в Боге; и Он не представит нам самим совершенно понятной идеи нашего существа, которую Он содержит в своей сущности. Итак, хотя, по-видимому, я и допускаю здесь, что ангелы могут сами собою открывать одни другим то, что они суть, и то, что они думают, чего я, в сущности, не считаю верным, я предупреждаю, что делаю это лишь потому, что не хочу спорить, пусть только мне оставят то, что подлежит спору, 1 именно: что нельзя воспринимать материальные вещи непосредственно и помимо идей. В седьмой главе я изложу, каким образом, по моему мнению, мы познаем духов, и я покажу, что теперь мы не можем познать их вполне непосредственно, хотя, быть может, они и могут иметь общение с нами. Но, главным образом, я говорю здесь о вещах материальных, которые, конечно, не могут иметь такого общения с нашею душою, какое необходимо ей для созерцания их; так как они протяженны, а душа не протяженна, следовательно, между ними нет никакого соотношения. Помимо того, наши души не выходят из тела, чтобы измерять величину небес, а следовательно, они не могут видеть внешних тел иначе, как посредством представляющих их идей. С этим все должны согласиться. II. Итак, мы утверждаем, что безусловно необходимо: или чтобы идеи, какие мы имеем о телах и всех остальных предметах, которых мы не видим непосредственно, исходили бы от этих самых тел или этих предметов; или чтобы наша душа имела силу создавать эти идеи; или чтобы Бог создал их вместе с нею, когда сотворил ее; или чтобы Он производил их всякий раз, когда мы думаем о каком-нибудь предмете; или чтобы душа в самой себе заключала все те совершенства, какие она видит в этих телах; или, наконец, чтобы она имела общение с существом вполне совершенным и содержащим вообще все умопостигаемые совершенства или все идеи сотворенных существ. Мы не можем воспринимать предметов иначе, как одним из этих способов. Рассмотрим без предубеждения -способ, который кажется самым вероятным, и не будем страшиться трудности этого вопроса. Быть может, мы решим его довольно ясно, хотя и не надеемся дать • Это место напечатано курсивом, так как его можно пропустить, и его трудно понять, не зная, что я думаю о душе и о природе идей. 270 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ здесь неоспоримых доказательств для всех, но думаем, что дадим очень убедительные доказательства, по крайней мере для тех, кто обсудит их с серьезным вниманием; ибо, если будешь говорить иначе, пожалуй, прослывешь дерзким. ГЛАВА II Что материальные предметы не отбрасывают от себя чувственных образов, подобных им. Самое распространенное воззрение — это воззрение перипатетиков, которые утверждают, что внешние предметы отбрасывают от себя чувственные образы, подобные им, и что эти чувственные образы передаются внешними чувствами общему чувству; они называют эти чувственные образы внешними впечатлениями (impresses), так как предметы запечатлевают их внешним чувствам. Эти внешние впечатления, будучи материальными и чувственными, превращаются деятельным и действующим умом в умопостигаемые и могут быть восприняты умом страдательным. Одухотворенные таким путем, эти чувственные образы называются внутренними впечатлениями (expresses), так как они являются изображениями внешних впечатлений; посредством их страдательный разум и познает все материальные вещи. Мы не останавливаемся на дальнейшем объяснении этих прекрасных вещей и различных способов понимания их разными философами; ибо хотя философы и не согласны относительно числа способностей, приписываемых ими внутреннему чувству и познанию, и даже многие из них сильно сомневаются в том, чтобы для познания чувственных вещей был нужен деятельный разум, однако они почти все согласны, что внешние предметы посылают чувственные образы или изображения, похожие на них, и лишь на этой общей основе они увеличивают число способностей и www.koob.ru отстаивают свой деятельный разум. Но основа эта не имеет никакой прочности, что мы сейчас и покажем, и потому нет необходимости останавливаться дальше на ниспровержении всего, что построили на ней. Итак, мы утверждаем, что невероятно, чтобы предметы посылали изображения или чувственные образы, подобные им. И вот несколько доводов. Первый основывается на непроницаемости тел. Все предметы, как солнце, звезды и все те, которые находятся у нас перед глазами, не могут посылать чувственных образов иной природы, чем они сами; вот почему философы говорят обыкновенно, что эти образы грубы и материальны, в отличие от внутренних впечатлений, которые одухотворены. Итак, эти внешние впечатления предметов суть маленькие тела; значит, они друг для друга непроницаемы, и они не могут также проникать через пространства, простирающиеся РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 271 от земли до неба, которые должны быть наполнены ими. Отсюда легко сделать тот вывод, что они должны сталкиваться, распадаться, одни — направляться в одну сторону, другие — в другую, и, следовательно, они не могут сделать предметов видимыми. Более того, с одного и того же места или в одной и той же точке можно видеть множество предметов, находящихся на небе и на земле; стало быть, чувственные образы всех этих тел должны были бы сосредоточиваться в одной точке. А они непроницаемы, потому что они протяженны; следовательно и т. д. Но не только можно с одной и той же точки видеть множество очень больших и обширных предметов, но даже во всех громадных мировых пространствах нет ни одной точки, с которой мы не могли бы открыть почти бесчисленного множества предметов, и даже предметов таких же больших, как солнце, луна и небесный свод. Следовательно, во всем 1 мире нет ни одной точки , где чувственные образы всех этих вещей не должны были бы совпасть; что противоречит всякому вероятию. Второй довод мы берем из перемены, происходящей с чувственными образами. Несомненно, чем ближе предмет, тем больше должен быть чувственный образ его, потому что предмет нам кажется больше. Однако непонятно, что может заставить этот чувственный образ уменьшиться и что станет с частицами, составлявшими его, когда он был больше. Но еще труднее понять, допуская их воззрение, почему, если смотреть на предмет в зрительную трубу или микроскоп, чувственный образ делается в пятьсот или шестьсот раз больше, чем был раньше; ибо еще непонятнее, из каких частиц может он так вырасти в одно мгновение. Третий довод заключается в том, что когда мы смотрим на совершенный куб, то все чувственные образы, получаемые от его сторон, неровны, однако это не мешает нам видеть все его стороны одинаково квадратными. Точно так же, когда мы рассматриваем на картине овалы и параллелограммы, которые могут посылать образы, имеющие только подобную им фигуру, мы видим в них, однако, лишь круги и квадраты. Из этого ясно, что нет необходимости, чтобы рассматриваемый предмет посылал чувственные образы, подобные ему, для того чтобы быть видимым. Наконец, невозможно постичь, как может какое-нибудь тело, не уменьшаясь заметно, отбрасывать беспрестанно от себя чувственные образы во все стороны, наполнять ими постоянно весьма большие пространства вокруг себя, и это с непостижимой быстротой; ибо когда предмет, который был скрыт, открывается, то его можно видеть на расстоянии нескольких миллионов лье и со всех сторон. 1 Желающие узнать, каким образом все впечатления от видимых предметов, хотя и противоположные, могут передаваться не ослабевая, могут прочесть «Диоптрику» г-на Декарта и Объяснение к четвертой главе второй части шестой книги, в котором говорится о свете и цветах. Оно находится в конце этой книги. 272 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Но еще страннее, что тела, о.чень деятельные, как воздух и некоторые другие, не имеют силы отбрасывать от себя эти образы, походящие на них, что делают тела самые грубые и наименее деятельные, как например земля, камни и почти все твердые тела. Но мы не будем более останавливаться на приведении всех доводов, противоречащих этому воззрению, так как этому не будет конца: малейшее усилие ума дает такое множество доводов, что их нельзя исчерпать. Приведенных нами только что достаточно, и они даже не были необходимы после того, что было сказано по этому поводу в первой книге, когда мы объясняли обманы чувств. Но так как многие философы держатся этого мнения, то мы сочли необходимым сказать об этом кое-что, чтобы заставить их подумать над своими мыслями. ГЛАВА III Что душа не имеет силы создавать идеи. Причина заблуждения, в какое впадают по этому поводу. Иного воззрения держатся те, кто думает, что наша душа имеет силу создавать идеи вещей, о которых она хочет думать, и побуждается она к тому впечатлениями, производимыми предметами на тело, хотя эти впечатления и суть чувственные образы, подобные предметам, которые их причиняют. Они утверждают, что в этом человек создан по образу Божию и участвует в Его могуществе; как Бог создал все из ничего и может все уничтожить и создать нечто совсем иное, так и человек может создавать и уничтожать идеи всех вещей, какие пожелает. Но мы имеем большое основание не доверять всем этим воззрениям, возвышающим человека; по большей части это мысли, исходящие из суетности и гордости и внушенные не Господом Богом. Это участие в могуществе Божием, которым, как хвалятся люди, они обладают, чтобы представлять себе предметы и совершать некоторые другие особые действия, по-видимому, имеет нечто общее с независимостью, как это обыкновенно объясняют; но оно так же химерично, и вообразить его заставило людей их невежество и тщеславие. Они находятся в гораздо большей, чем это думают, зависимости от благости и милосердия Божия; но здесь не место это объяснять. Постараемся только показать, что люди не имеют силы создавать идеи созерцаемых ими вещей. www.koob.ru Никто не может усомниться в том, что идеи — реальные существа, потому что они имеют реальные свойства; что они отличаются друг от друга и представляют вещи совершенно разные. Неразумно также сомневаться в том, что они бестелесны и весьма разнятся от тел, которые представляют, и этого кажется достаточно, чтобы навести на мысль, не благороднее ли идеи, посредством РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 273 которых мы видим тела, самих тел. В самом деле, мир умопостигаемый должен быть совершеннее мира материального и земного, как мы это увидим впоследствии. Итак, уверяя, что люди имеют силу создавать какие им угодно идеи, мы весьма рискуем утверждать, что люди имеют силу создавать существа, благороднее мира, созданного Богом. Об этом, однако, не помышляют, ибо воображают, что идея — это ничто, по той причине, что она не ощущается; или же на нее смотрят как на существо, но как на существо очень незначительное и презренное, ибо воображают, что она уничтожается, как только не представляется больше разуму. Но хотя бы даже было верно, что идеи — существа лишь весьма незначительные и презренные, все же это существа, и существа духовные; а раз люди не имеют силы творить, они, следовательно, не могут создавать их; ибо создавать идеи таким образом, как мы это объяснили, значит действительно творить; и хотя стараются прикрыть и смягчить дерзость и резкость этого воззрения, говоря, что создание идей предполагает нечто, творение же ничего не предполагает, все же суть затруднения этим не устраняется. Ибо следует знать, что создать какую-нибудь вещь из ничего не труднее, чем создать ее, предполагая какую-нибудь другую вещь, из которой она не может образоваться и которая ничем не может содействовать ее образованию. Например, сотворить ангела не труднее, чем создать его из камня, так как камень, принадлежа к совершенно противоположному роду существ, ничем не может содействовать созданию ангела, но он может содействовать образованию хлеба, золота и т. п., так как камень, золото и хлеб — это все та же протяженность, только различно конфигурованная, и так как это вещи материальные. Труднее даже создать ангела из камня, чем создать его из ничего, так как, чтобы создать ангела из камня, допуская, что оно возможно, надо уничтожить камень и затем уже сотворить ангела; тогда как чтобы просто сотворить ангела, ничего не нужно уничтожать. Итак, если дух создает свои идеи из материальных впечатлений, полученных мозгом от предметов, то это то же самое, или столь же трудно, или даже труднее, как если бы он творил их, потому что идеи, будучи духовными, не могут быть созданы из материальных образов, которые находятся- в мозгу и не имеют ничего общего с идеями. Пусть говорят, что идея не есть субстанция; я это допускаю; но, во всяком случае, это нечто духовное, и как невозможно из духа создать четырехугольник, хотя четырехугольник не есть субстанция, так невозможно создать из субстанции материальной духовную идею, хотя бы идея и не была субстанцией. Но если мы даже и припишем человеческому духу высшую силу уничтожать и творить идеи вещей, то и тогда он никогда не пользовался бы ею, чтобы создавать идеи: ибо как художник, как бы он ни был искусен в своем искусстве, не может изобразить животного, которого он никогда не видал и о котором не имеет 18 Разыскания истины 274 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ никакой идеи, так что картина этого животного, которую его заставили бы нарисовать, не могла бы походить на это неизвестное ему животное; — так и человек не может составить идеи какого-нибудь предмета, если он не знает его предварительно, т. е. если он не имеет уже идеи его, которая не зависит от его воли. Если же он имеет уже идею его, то он знает этот предмет и ему бесполезно составлять новую идею его. Следовательно, бесполезно приписывать духу человеческому силу создавать свои идеи. Пожалуй, можно было бы сказать, что разум имеет общие и смутные идеи, которых он не создает; идеи же, создаваемые им, — это идеи частные, более отчетливые и ясные; но это то же самое. Ибо как художник не может нарисовать портрета отдельного человека с уверенностью, что он удался, если не имеет отчетливой идеи о нем или даже если перед ним нет этого лица; — так и разум, который имеет, например, лишь идею существа или животного вообще, не может представить себе лошади, ни даже составить достаточно отчетливой идеи ее, и быть уверенным, что она совершенно подобна лошади, если у него нет уже первоначальной идеи, с которой он согласует эту вторую; а если он имеет первоначальную идею ее, ему бесполезно составлять вторую идею, и дело идет опять-таки о первой. Следовательно, и т. д. Правда, во-первых, когда мы постигаем какой-нибудь четырехугольник чистым разумением, мы можем также вообразить его, т. е. созерцать его, рисуя себе его образ в мозгу. Но следует заметить, что мы не будем ни истинной, ни главной причиной этого образа, что было бы слишком долго объяснять. Во-вторых, не только вторичная идея, сопровождающая этот образ, не будет ни отчетливее, ни вернее первой, но напротив, она и верна только потому, что походит на первую, которая служит образцом для вторичной идеи. Ибо, наконец, не должно думать, что воображение и самые чувства представляют нам предметы отчетливее, чем чистое познание; они лишь более затрагивают и занимают разум. Ибо идеи чувств и воображения отчетливы только потому, что они согласуются с идеями чистого разумения.* Образ четырехугольника, например, ко-' торый воображение рисует в мозгу, будет верен и точен лишь в силу сходства 2 своего с идеей четырехугольника, которую мы постигаем чистым разумением. Это идея управляет этим образом. Это* разум руководит воображением и заставляет его время от времени, •_ так сказать, посмотреть, будет ли образ, рисуемый 1 им, фигурою изР' четырех прямых и равных линий с углами совершенно прямыми, . словом, будет ли представляемое ; подобно мыслимому. quae animo intelligo. Aug. ' Tanto meliora esse judico quae oculis cemo, quanto pro usui natura viciniora sunt iw; 2 .'Й Quis bene se inspiciens поп expertus est tanto se aliquid intellexisse sincerius, www.koob.ru quan^; removere atque subducere intentionem mentis a corporis sensibus potuit? Aug. De iniinort^j animae. P 10. ! 4 РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 275 Мне думается, после сказанного нами невозможно сомневаться, что те, кто уверяет, будто разум может создавать идеи предметов, ошибаются; потому что они приписывают разуму силу творить и даже творить с мудростью и порядком, хотя бы у него не было никакого представления о том, что он делает; ибо это немыслимо. Причина же их заблуждения в том, что, когда какая-нибудь вещь и какое-нибудь явление, действительная причина которого им неизвестна, бывают связаны вместе, люди никогда не замедлят решить, что эта вещь будет причиною этого явления. Вот почему все решают, что шар, который движется и встречает другой шар, будет действительною и главною причиною движения, которое он ему сообщает; что воля души будет действительною и главною причиною движения руки и тому подобные предрассудки; так как мы видим постоянно, что когда шар встречает другой шар, его толкающий, то он приходит в движение; что наши руки двигаются почти всегда, когда мы этого хотим, и мы не видим наглядно, что другое могло бы быть причиною этих движений. Но даже когда какое-нибудь явление не следует так часто из какой-нибудь вещи, которая не служит причиною его, то и тогда найдется весьма много людей, которые думают, что эта вещь будет причиною совершающегося явления; но не все впадут в это заблуждение. Появляется, например, комета, и вслед затем умирает какой-нибудь государь; камни были выставлены на лунный свет, и они источены червями; при рождении ребенка солнце сближается с Марсом, и этот ребенок отличается чем-нибудь необыкновенным; этого достаточно многим людям, чтобы убедиться, что комета, луна, совпадение солнца с Марсом будут причинами указанных явлений и даже других, подобных им; причина же, почему все люди не верят этому, та, что мы не видим на каждом шагу, чтобы эти явления следовали за этими вещами. Но так как по большей части разуму всех людей представляются идеи предметов, как только они этого пожелают, а это случается с ними несколько раз в день, то почти все люди решают, что воля, сопровождающая возникновение или, вернее, присутствие идей, и есть действительная причина, потому что они в это время не видят ничего, чему могли бы приписать ее; и воображают, будто идеи, как только разум перестает созерцать их, перестают существовать и вновь начинают существовать, когда они представляются разуму. На этих же основаниях некоторые люди решают также, что внешние предметы посылают изображения, походящие на них, как мы это сказали в предыдущей главе. Ибо, не будучи в состоянии видеть предметов непосредственно, а только посредством идей их, они решают, что предмет создает идею, потому что, как только "редмет находится налицо, они видят его; когда он отсутствует, они его более не видят, и присутствие предмета почти всегда сопровож-Аэет идею, представляющую нам его. 276 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Однако если бы люди не были столь поспешны в своих суждениях, что идеи вещей представляются их разуму, как только они этого захотят, то они должны были бы только заключить, что, согласно порядку природы, воля их обыкновенно необходима для того, чтобы они имели эти идеи, но не заключать еще, чтобы воля была действительною и главною причиною, вызывающею идеи в их разуме, и еще менее, чтобы воля создавала их из ничего или таким образом, как они это объясняют. Они не должны тем более заключать, что предметы посылают подобные им чувственные образы из того, что душа замечает предметы по большей части только тогда, когда они находятся налицо, но лишь, что предмет обыкновенно необходим для того, чтобы идея представилась разуму. Наконец, они не должны думать, что движущийся шар будет главною и действительною причиною движения того шара, который он встречает на своем пути, потому что первый шар сам по себе не обладает силою движения. Они могут только решить, что эта встреча двух шаров была поводом для Творца движения материи к тому, чтобы выполнить постановление своей воли, — универсальной причины 1 всякой вещи, — сообщая второму шару часть движения первого , т. е. говоря яснее, пожелав, чтобы последний шар получил столько же движения, сколько потерял первый; ибо движущею силою тел может быть только воля Того, Кто сохраняет их, как мы это покажем в своем месте. ГЛАВА IV Что мы не видим предметов посредством идей, сотворенных вместе с нами. Что Бог не создает их в нас всякий раз, когда мы нуждаемся в них. Третье воззрение утверждает, что все идеи сотворены вместе нами. Чтобы увидеть, как малоправдоподобно это воззрение, следу< представить себе, что в мире есть много совершенно различив вещей, о которых мы имеем идеи; возьмем только простые фигур! несомненно, число их бесконечно; остановимся на одной из ни» как например на эллипсе; не подлежит сомнению, что разум мысли бесчисленное множество различных видов его, когда он мыслит, чт один из диаметров можно продолжить до бесконечности, в то врей как другой остается без изменения. Точно так же, если высота треугольника будет увеличиваться я уменьшаться до бесконечности, а сторона, служащая основание • См. главу третью второй части книги шестой и Объяснение к этой главе. www.koob.ru РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 277 будет оставаться все тою же, то мы представляем себе, что их может быть бесчисленное множество различных видов; и даже, что я прошу заметить здесь, разум созерцает некоторым образом это бесчисленное множество, хотя вообразить этих треугольников можно только очень немного и нельзя одновременно иметь частные и отчетливые идеи многих треугольников различного вида. Главным же образом следует заметить, что та общая идея, какую разум имеет об этом бесчисленном множестве треугольников различного вида, достаточно доказывает, что если мы не постигаем всех этих различных треугольников посредством частных идей, словом, если мы не понимаем бесконечного, то это не по недостатку идей или не потому, чтобы бесконечное не представлялось нам, но лишь по причине малой способности и малой обширности ума. Если бы человек занялся рассмотрением свойств всех различных видов треугольников, то он мог бы даже вечно продолжать этого рода занятия, у него никогда не было бы недостатка в новых и частных идеях, но его разум утомлялся бы без пользы. То, что я только что сказал о треугольниках, может быть отнесено к фигурам с пятью, шестью, ста, тысячью, десятью тысячами сторон и так до бесконечности. И если стороны треугольника могут иметь бесконечные отношения друг к другу, образуя треугольники бесчисленных видов, то легко увидеть, что фигуры с четырьмя, пятью или миллионом сторон могут иметь еще гораздо большие различия, потому что может быть еще больше отношений и комбинаций их сторон, чем у простых треугольников. Итак, разум созерцает все эти вещи, имеет идеи о них; несомненно, что хотя бы он посвятил бесконечные времена на рассмотрение даже одной фигуры, то никогда у него не было бы недостатка в этих идеях; и если он не созерцает всех этих бесчисленных фигур разом, или не понимает бесконечного, то это потому только, что его обширность очень ограничена. Итак, идей бесчисленное множество; что я говорю! бесчисленное множество! столько бесчисленных идей, сколько различных фигур; так что, раз есть бесчисленное множество различных фигур, то, чтобы узнать только фигуры, разуму придется иметь бесконечное множество бесчисленных идей. Но я спрашиваю, вероятно ли, чтобы Бог сотворил столько вещей вместе с разумом человеческим? Что до меня, мне оно не кажется правдоподобным, главным образом потому, что это может быть сделано совершенно иным, очень простым и очень легким способом, как мы вскоре увидим. Ибо Бог действует всегда путями самыми простыми, а потому, думается, неразумно объяснять познавание нами "редметов, принимая творение бесчисленного множества существ, потому что можно разрешить это затруднение более легким и ^тественным способом. Хотя бы даже у разума был целый запас всех идей, какие ему "еобходимы, чтобы видеть предметы; тем не менее возможно объ-^нить, как душа могла бы выбирать их, чтобы представить их себе; 278 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ как, например, могло бы произойти, что в ту самую минуту, когда человек, находящийся в поле, открывает глаза, душа его видит все эти различные предметы и открывает величину, фигуру, расстояние и движение их. Этим путем она не могла бы увидеть даже одного предмета, например солнца, когда оно находилось бы перед телесными очами; ибо образ, который солнце запечатлевает в мозгу, не походит вовсе на ту идею, какую мы имеем о нем, как это было доказано в другом месте, и даже душа не замечает движения, какое солнце производит в ее глазах и мозгу, и потому непонятно, как она могла бы верно угадать среди этого бесчисленного множества идей, которые бы она имела, ту идею, которая ей нужна, чтобы представить себе или увидеть солнце и видеть его той или иной определенной величины. Итак, нельзя сказать, чтобы идеи вещей были сотворены вместе с нами и что этого достаточно, чтобы мы видели окружающие нас предметы. Нельзя также сказать, чтобы Бог ежеминутно создавал столько же новых идей, сколько мы усматриваем различных вещей. Это достаточно опровергнуто тем, что было нами только что сказано в этой главе. Более, нам необходимо во всякое время действительно иметь в самих себе идеи всех вещей, потому что во всякое время мы можем пожелать думать обо всех вещах, чего мы не могли бы, если бы не созерцали вещей уже смутно, т. е. если бы бесчисленное множество идей не представлялось уже нашему разуму; ибо, наконец, нельзя желать думать о предметах, о которых не имеешь никакой идеи. Более, очевидно, идея или непосредственный объект нашего разума, когда мы думаем о беспредельных пространствах, о круге вообще, о бытии неопределенном, не есть нечто сотворенное; ибо никакая сотворенная реальность не может быть ни бесконечною, ни даже общею, каково то, что мы созерцаем тогда. Но все это будет яснее видно ниже. ГЛАВА V Что разум, рассматривая свои собственные совершенства, не видит ни сущности, ни бытия предметов. Что таким образом созерцает их лишь один Бог. Четвертое воззрение состоит в том, что разум для созерцания предметов нуждается только в самом себе и что он может, рассмат" Ц ривая себя и свои собственные совершенства, открыть все вещи» Ш находящиеся вовне. ; f Несомненно, душа видит в самой себе, и помимо идей, все '| ощущения и страсти, какие ей свойственны: удовольствие, < страдание,,'] холод, жар, цвета, звуки, вкусы, свою любовь, ненависть, свою радость, грусть и др.; — потому что все ощущения и все страств| "^ РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 279 души не представляют ничего, что находилось бы вне ее и походило бы на них; они не что иное, как модификации, которые свойственны духу.' Но затруднение заключается в том, чтобы узнать, суть ли идеи, которые представляют предмет, находящийся вне души, и походят некоторым образом на него, например идеи солнца, дома, лошади, реки и т. п., — только модификации души; www.koob.ru так что дух, чтобы представить себе все эти вещи, находящиеся вне его, нуждается лишь в самом себе. Есть люди, которые не затрудняясь уверяют, что если душа создана, чтобы мыслить, то она имеет в самой себе — я хочу сказать, рассматривая свои собственные совершенства, — все, что ей нужно для созерцания предметов; так как, в самом деле, раз она благороднее всех вещей, которые она отчетливо мыслит, можно сказать, что она содержит их некоторым более существенным образом, как говорят представители школы, т. е. более благородным и возвышенным образом, чем эти вещи суть сами в себе. Они утверждают, что этим путем высшие предметы содержат в себе совершенства низших, и льстят себя мыслью, что, будучи самыми благородными из творений, им известных, они имеют в себе самих невещественным образом все, что есть в мире видимом; и что они могут, различно модифицируясь, созерцать все, что способен познать человеческий разум. Словом, они хотят, чтобы душа была как бы невещественным миром, который содержит в себе все, что содержит мир материальный и чувственный, и даже бесконечно большее. Но, мне кажется, стараться поддерживать эту мысль слишком дерзко. Если я не ошибаюсь, то природное тщеславие, любовь к независимости и желание походить на Того, Кто содержит в себе все существа, помрачают наш разум и заставляют нас воображать, что мы обладаем тем, чего вовсе не имеем. «Не говорите, что вы сами для себя свет, — 2 говорит блаженный Августин , — ибо только один Бог сам для себя есть свой свет и может, созерцая Себя, видеть все, 3 что Он создал и что может создать». Несомненно, до сотворения мира был только один Бог, и Он не мог создать мира, не имея познания и идеи; следовательно, эти идеи, которые имел Бог о мире, не отличаются от Него Самого, и, таким образом, все твари, даже самые материальные и самые земные, суть в Боге, хотя совершенно невещественным и нам непонятным образом. Итак, Господь созерцает в Себе самом все существа, рассматривая Свои собственные совершенства, которые Ему их представляют. Так же совершенно познает Он их бытие, потому что все они в своем существовании зависят от Его воли и Он не может не знать Своих собственных желаний, следовательно, Он не может не знать ' См. Об истинных и ложных идеях г-на Арно (Amauld). 2 Senn. 8 de verbis Domini. 3 Исход, 3,14. 280 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ их бытия; а следовательно, Бог созерцает в Самом Себе не только сущность вещей, но и их бытие. Не то с сотворенными духами: они не могут созерцать в самих себе ни сущности, ни бытия вещей. Они не могут созерцать в самих себе их сущности, потому что, будучи очень ограниченными, они не содержат в себе всех существ, как Бог, Которого можно назвать всеобщим существом или просто Сущим,' как Он называет Сам Себя. Так как дух человеческий может познать все существа и существа бесконечные, даже когда он не содержит их в себе, то это верное доказательство, что он не созерцает их сущности в себе самом; ибо дух не только видит то одну вещь, то другую последовательно, но он даже действительно созерцает бесконечное, хотя не понимает его, как мы это сказали в предыдущей главе. Стало быть, если дух действительно не бесконечен и неспособен к бесконечным модификациям одновременно, то, безусловно, невозможно, чтобы он видел в самом себе то, чего в нем нет. Итак, он не созерцает сущности вещей, рассматривая свои собственные совершенства или модифицируясь различно. ; Он не созерцает также их бытия в самом себе, так как они не; зависят в своем бытии от его воли, и идеи этих вещей могут.; представляться духу, хотя бы этих вещей не существовало; ибо" всякий может иметь идею золотой горы, хотя в природе нет золотой. горы; и хотя мы основываемся на показаниях своих чувств, чтобы; судить о бытии предметов, однако рассудок не уверяет нас, что мы, должны всегда верить в этом своим чувствам, потому что мы ясно-раскрываем, что они нас обманывают. Когда у человека, например^ бывает жар, или просто когда он спит, он видит иногда перед собою-походы, битвы и т. п., которых, однако, перед ним нет и которых»» быть может, никогда не было. Итак, несомненно, что ни в самом? себе, ни через себя не созерцает дух бытия вещей, но он зависит^ в этом от чего-то другого. ,' ГЛАВА VI Что мы видим все вещи в Боге. В предшествовавших главах мы рассмотрели четыре различш способа, какими дух может созерцать внешние предметы, и они i представляется нам вероятными. Остается только пятый, которь один кажется согласным с рассудком и наиболее пригодным Д познания зависимости духов от Бога во всех их мыслях. Чтобы вполне понять его, следует припомнить сказанное предыдущей главе, а именно: что Богу безусловно необходимо име в Самом Себе идеи всех сотворенных Им существ, потому что инЯ 1 Исход, 3, 14. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 281 Он не мог бы создать их; так что Он созерцает все эти существа, рассматривая совершенства, которые заключает в Себе и к которым они имеют отношение. Следует также знать, что Своим присутствием Бог тесно связан с нашими душами, так что можно сказать, что Он есть место духов, как пространство в известном смысле есть место тел. Раз мы сделаем эти два предположения, станет несомненным, что дух может созерцать то, что есть в Боге и что представляет сотворенные существа, потому что это невещественно, умопостигаемо и тесно присуще духу. Так что дух может видеть в Боге творения Божий, если предположить, что Богу угодно открыть ему то, что в Нем есть и что представляет их. Вот доводы, которые, как кажется, подтверждают, что Богу, скорее, угодно это, чем творение бесчисленного множества идей в каждом духе. Бог никогда не делает очень трудными путями того, что может быть сделано путями весьма простыми и легкими; этого www.koob.ru не только требует рассудок, но оно ясно также из устройства всей природы; ибо Бог ничего не делает без пользы и причины. Его мудрость и могущество высказываются не в том, чтобы маленькие вещи совершать великими средствами; это противно рассудку и указывает на ограниченность ума. Но напротив, мудрость и могущество состоят в том, что великие дела совершаются очень простыми и легкими способами. Таким образом, одной лишь протяженностью создает Он все, что мы видим удивительного в природе, и даже, что дает жизнь и движение животным; ибо люди, безусловно настаивающие на субстанциальных формах, на том, что у животных есть способности и души: различные сообразно их крови и органам тела и нужные, чтобы выполнять все их функции, — требуют этим, чтобы у Бога не было достаточно разума или чтобы Он не мог создавать эти удивительные вещи одной только протяженностью. Могущество Божие и Его высшую мудрость приравнивают они к ограниченности своего ума. А так как Бог может заставить духов видеть все вещи, желая просто, чтобы они созерцали то, что находится среди них самих, т. е. что есть в Нем Самом и что имеет отношение к этим вещам и представляет их, то невероятно, чтобы Он делал это иным путем и создавал для того такое же бесконечное множество бесчисленных идей, сколько есть сотворенных духов. Следует, однако, 'заметить, что если духи и созерцают все вещи подобным образом в Боге, это не значит, что они видят сущность Божества. Сущность Бога есть Его абсолютное существо; духи же не созерцают божественной субстанции, взятой абсолютно, но только поскольку она относится к тварям или поскольку причастна им. То, что они созерцают в в Боге, весьма несовершенно, Бог же очень совершенен. Они видят материю делимою, формированною и т. д., Боге же нет ничего делимого и формированного; ибо Бог есть все-бытие, потому что Он бесконечен и все содержит в Себе; но Он не есть какое-либо бытие в отдельности. Между тем, то, что мы видим, есть лишь одно или несколько отдельных существ, и мы 282 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ не понимаем этой совершенной простоты Божественной, содержащей в себе все существа. Помимо того, можно сказать, что мы видим не столько идеи вещей, сколько самые вещи, которые представляют эти идеи; ибо, когда мы видим, например, квадрат, мы не говорим, что видим идею этого квадрата, присущую духу, но просто квадрат, находящийся вовне. Вторым доводом, заставляющим нас думать, что мы видим все существа не потому, чтобы у нас было столько же идей, сотворенных вместе с нами, сколько мы можем увидеть вещей, но потому, что Бог хочет, чтобы то, что есть в Нем и представляет эти вещи, раскрылось нам, — служит то, что это ставит сотворенных духов в полную и величайшую зависимость от Бога; ибо раз оно так, мы не только не сможем увидеть, чего Господь не захочет, чтобы мы видели, но мы можем увидеть лишь то, что Сам Бог заставит нас видеть. «Non sumus sufficientes cogitare aliquid a nobis tanquam ex nobis, sed sufficientia nostra ex Deo est».1 Сам Бог просвещает философов теми знаниями, которые неблагодарные люди называют естественными, хотя они ниспосылаются им свыше: «Deus enim illis manifestavit».2 Это Он собственно свет разума и Отец светов: «Pater luminum».3 Это Он дает знание людям: «...qui docet hominem scientiam».4 Словом, это истинный свет, просвещающий всякого человека, приходящего в мир: «Lux vera quae illuminat omnem hominem venientem in hunc mundum».5 .• Ибо довольно трудно ясно понять зависимость нашего духа от Бога во всех его малейших действиях, если предположить, что он имеет все, что мы отчетливо познаем, т. е. необходимое бытие, чтобы действовать, и все идеи вещей, представляющихся его разуму. А это общее и неясное слово «содействие», которым думают объяснить зависимость тварей от Бога, во внимательном разуме не вызывает никакой отчетливой идеи; между тем людям следует очень ясно знать, что они бессильны без Бога. Но самый веский изо всех доводов — это тот способ, каким дух созерцает все вещи. Несомненно и всем известно по опыту, что, когда мы хотим думать о чем-нибудь в отдельности, мы прежде всего пробегаем взглядом все существа, а затем уже приступаем к рассмотрению предмета, о котором хотим думать. Несомненно, что мы не можем желать увидеть отдельный предмет, если не видим уже его хотя смутно и в общих чертах: стало быть, раз мы можем желать видеть все существа, то одно, то другое, то, несомненно, все существа представляются нашему разуму; все же существа могут, как кажется, представляться нашему разуму лишь потому, что Бог представляется ему, т. е. Тот, Кто все содержит в простоте своего бытия. 1 2-е поел. к Кор., 3, 5. 2 Поел. к Римл., I, 19. 3 Поел. Иакова, I, 17. 4 Псал., 93, 10. 5 Еванг. от Иоан., I, 9. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 283 Кажется даже если бы дух не созерцал всех существ содержащимися в одном, он не был бы способен представлять себе общие идеи рода, вида и т. д. Ибо всякое творение есть частное бытие, и нельзя сказать, что созерцаешь нечто сотворенное, когда созерцаешь, например, треугольник вообще. Наконец, мне не www.koob.ru думается, чтобы можно было объяснить, каким образом разум познает многие абстрактные и общие истины, иначе, как присутствием Того, Кто может просветить разум бесчисленными способами. Наконец, самое возвышенное, прекрасное,' самое основательное и первое или требующее наименее предположений доказательство бытия Божия есть наша идея бесконечного. Ибо несомненно, дух созерцает бесконечное, хотя не понимает его и имеет очень отчетливую идею о Боге, которую он может иметь лишь по своей связи с Ним; потому что нельзя допустить, чтобы идея бесконечно совершенного существа, которая и есть наша идея о Боге, была чем-то сотворенным. Но не только дух имеет идею бесконечного, он имеет ее даже раньше идеи конечного. Ибо мы мыслим бытие бесконечное только потому, что мыслим бытие, не думая, будет ли оно конечным или бесконечным. Но чтобы мыслить конечное бытие, необходимо приходится ограничить это общее понятие о бытии, которое, следовательно, должно предшествовать. Итак, разум созерцает всякую вещь лишь в идее, какую имеет о бесконечном; и не только эта идея не образовалась из неясного соединения всех идей отдельных существ, как это думают философы, но, напротив, все эти частные идеи лишь причастны общей идее бесконечного, подобно тому как Бог не получает своего бытия от тварей, но все твари не что иное, как несовершенные существа, причастные божественному бытию. Вот довод, который, быть может, послужит доказательством для тех, кто привык к отвлеченным рассуждениям. Несомненно, что идеи деятельны, так как они действуют в духе и освещают его, так как они делают его счастливым или несчастным теми приятными или неприятными перцепциями, которые возбуждают в нем. Ничто не может непосредственно действовать на дух, кроме того, что превосходит его; никто, кроме одного Бога; ибо лишь один Творец нашего существа может изменять модификации его. Итак, всем нашим идеям необходимо содержаться в действующей субстанции Божества, которая одна умопостигаема или способна просветить нас, потому что она одна может воздействовать разумно на дух. «Insinuavet nobis Christus, — говорит блаженный Августин,2 — animam humanam et mentem rationalem non vegetari, non beatificari, non illuminari, nisi ab ipsa substantia dei». Наконец, невозможно, чтобы главною целью своих действий Бог имел не самого Себя, а нечто иное; это понятно для всякого человека, способного к некоторому размышлению, и Священное ' Это доказательство будет наложено подробнее в следующей книге во второй главе. 2 In loan. T. 23, 284 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Писание не позволяет нам сомневаться в том, что Бог создал все для Себя. Следовательно, неизбежно, чтобы не только наша природная любовь, я хочу сказать, движение, вызываемое Им в нашем духе, стремилась к Нему, но, чтобы познание и просвещение также, которые Он дает ему, раскрывали нам нечто, находящееся в Нем; ибо все, что исходит от Бога, может быть только для Бога. Если бы Бог создал дух и дал бы ему, как идею или непосредственный объект его познания, солнце, то выходило бы, что Бог создал этого духа и идею этого духа для солнца, а не для Себя. Итак, Бог не может создать духа для познания своих творений, если этот дух не созерцает некоторым образом Бога, созерцая Его творения. Стало быть, можно сказать, что, если бы мы не созерцали некоторым образом Бога, мы не видали бы ни одной вещи', точно так же, как если бы мы не любили Бога, я хочу сказать, если бы Бог не сообщал нам непрестанно любви ко благу вообще, мы не любили бы ничего. Ибо эта любовь есть наша воля, и, следовательно, мы не можем ни любить, ни хотеть ничего без нее, потому что мы не можем любить частные блага иначе, как направляя к этим благам то движение любви, которое Бог дает нам для Себя. И как все, что мы любим, мы любим лишь любовью, какую необходимо имеем к Богу, так и все, что мы видим, мы познаем только естественным познанием, какое имеем о Боге; и все наши частные идеи о тварях суть лишь ограничения идеи Творца, как все стремления воли к тварям лишь определения стремления к Творцу. Я не думаю, чтобы нашлось хоть два теолога, которые не согласились бы, что нечестивые любят Бога этою природною любовью, о которой я говорю; и блаженный Августин, и некоторые другие Отцы Церкви утверждают, как несомненное, что нечестивые познают в Боге правила нравственности и вечные истины. Так что мнение, излагаемое мною, не должно 2 3 никого встревожить. Вот как говорит блаженный Августин : «Ab ilia incommutabilis luce veritatis, etiam impius, dum ab ea avertitur, quodammodo tangitur: hinc est quod etiam impii cogitant aeternitatem, et multa recte reprehendunt recteque laudant in hominum moribus. Quibus ea tandem regulis judicant, nisi in quibus vident, quemadmodum quisque vivere debeat, etiam si nec ipsi eodem modo vivant? Ubi autem eas vident? Neque enim in sua natura. Nam cum procul dubio mente ista videantur, corumque mentes constet esse mutabiles, has vero regulas immutabiles videat quisquis in eis et hoc videre potuerit... ubinam ergo sunt istae, regulae scriptae, nisi in libro lucis illius quae veritas dicitur, unde lex omnis justa describitur... in qua videt quid operandum sit etiam qui operatur injustitam; et ipse est qui ab ilia luce avertitur, a qua tamen tangitur?». 1 Кн. I, гл. l. 2 См. предисловие к Беседам по метафизике и Ответ на истинные и ложные идеи, га.7,21. 3 Кн. 13: О троичности, гл. 15. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 285 В сочинениях блаженного Августина есть множество подобных мест, в которых он доказывает, что мы видим Бога уже в www.koob.ru этой жизни, благодаря познанию, какое имеем о вечных истинах. Истина не сотворена, неизменна, необъятна, вечна, выше всего. Она истинна сама по себе, ни от чего не получает своего совершенства; она делает тварей совершеннее, и все духи, естественно, стремятся познать ее. Один лишь Бог может обладать всеми этими совершенствами. Итак, истина есть Бог. Мы созерцаем эти неизменные и вечные истины. Следовательно, мы созерцаем Бога. Таковы доводы блаженного Августина; но наши немного разнятся от них и, обосновывая свое мнение, мы не хотим пользоваться авторитетом такого великого человека, так как не имеем на то права. Мы не думаем, что даже вечные истины, как например дважды два — четыре, не только не будут самим Богом, но даже, что они не будут абсолютными существами. Ибо, очевидно, эта истина состоит лишь в отношении равенства между двумя и четырьмя. Итак, мы не говорим, что мы созерцаем Бога, созерцая эти истины, как это говорит блаженный Августин, но созерцая идеи этих истин; ибо идеи реальны; равенство же между идеями, будучи истиной, не есть нечто реальное. Когда, например, мы говорим, что в сукне, которое мы измеряем, три аршина, то сукно и аршины будут реальны. Но равенство между тремя аршинами и сукном не есть реальное бытие, это только отношение между тремя аршинами и сукном. Когда говорят, что дважды два — четыре, идеи чисел реальны, но равенство между ними будет лишь отношением. Итак, по нашему мнению, когда мы созерцаем вечные истины, мы созерцаем Бога не потому, чтобы эти истины были Богом, но потому, что идеи, от которых эти истины зависят, в Боге; быть может даже и блаженный Августин понимал это таким же образом. Мы думаем также, что в Боге познаются вещи преходящие и тленные, хотя блаженный Августин говорит только о вещах неизменных и нетленных, потому что вовсе не необходимо ради этого полагать некоторое несовершенство в Боге; достаточно, как мы это уже сказали, чтобы Бог заставил нас видеть то, что есть в Нем и что имеет отношение к этим вещам. Но хотя я говорю, что мы созерцаем в Боге вещи материальные и чувственные, должно, однако, принять во внимание, что я не говорю, чтобы наши чувствования о них были в Боге, но только, что это Бог действует в нас, ибо Бог вполне познает чувственные вещи, но не ощущает их. Когда мы усматриваем нечто чувственное, в нашем восприятии есть чувство и чистая идея. Чувство есть модификация нашей души, и это Бог вызывает ее в нас, и Он может вызвать ее, хотя Он ее не имеет, потому что в своей идее о нашей душе Он видит, что наша душа способна к этой модификации. Что же касается идеи, связанной с чувством, то она в Боге, и мы ее созерцаем, потому что Богу угодно открыть ее нам; Бог же связывает ощущение с идеей, когда предметы находятся налицо, чтобы мы так 286 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ думали и возымели чувства и страсти, какие должны иметь по отношению к ним. Мы думаем, наконец, что все духи созерцают вечные законы точно так же, как и все остальное, в Боге, но с некоторою разницею. Они познают порядок и вечные истины и даже существ, которых Бог создал, согласно этим истинам или согласно порядку, в силу того общения, какое эти духи неизбежно имеют со Словом или Божественной мудростью, просвещающею их, как это было только что объяснено. Но то, что неизменный порядок есть для них неизбежный закон, порядок, обнимающий, таким образом, все вечные законы, как-то: что должно любить благо и избегать зла; что праведность должно любить больше всяких богатств; что лучше повиноваться Богу, чем повелевать людьми, и множество других естественных законов, — это они познают через впечатление, непрестанно получаемое от воли Божией, которое влечет их к Нему и стремится, так сказать, уподобить совершенно их волю Его воле. Ибо познание всех этих законов, или обязанность духов согласоваться с неизменным порядком, не отличаются от познания этого впечатления, которое они всегда чувствуют в себе, хотя не всегда следуют ему по свободному решению своей воли, и которое, как они знают, общо всем духам, хотя и неодинаково сильно во всех них. Этою-то зависимостью, этим отношением, этим общением нашего духа со Словом Божиим, а нашей воли с Его любовью, и сотворены мы по образу и подобию Божию; и хотя этот образ сильно сгладился после греха, однако ему необходимо существовать, пока мы существуем. Но если мы будем носить образ Слова, пострадавшего на земле, если мы будем следовать внушениям Святого Духа, этот первообраз нашего первого создания, это общение нашего духа со Словом Отца и любовью Отца и Сына восстановится и будет неизгладим. Мы уподобимся Богу, если будем уподобляться Богочеловеку. Наконец, Бог будет все в нас и мы всем в Боге гораздо более совершенным образом, чем 1 поскольку это необходимо, чтобы мы существовали, чтобы мы пребывали в Нем и Он в нас. Вот некоторые доводы, могущие заставить думать, что духи созерцают все в силу непосредственного присутствия Того, Кто все содержит в простоте своего бытия. Пусть каждый судит о них согласно тому внутреннему убеждению, какое получит после серьезного размышления о них. Но думается, все остальные способы объяснения совершенно неправдоподобны, наш же кажется более чем вероятным; следовательно, наши души всячески зависят от Бога. Ибо, как Он заставляет их чувствовать страдание, удовольствие и все остальные ощущения в силу природной связи, установленной • См. Объяснение. — Ответ на книгу о ложных и истинных идеях; первое Письмо против защиты, возражавшей на этот Ответ; две первые Беседы о метафизике; Ответ г-ну Режи. Быть может, читатель найдет там мое мнение яснее доказанным. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 287 Им между ними и нашим телом, которая есть не что иное, как Его определение и Его общая воля; точно так же силою природной связи, установленной Им между человеческою волею и представлением идей, содержащихся в необъятности божественного бытия. Он заставляет души познавать все, что они познают, и эта природная связь опять-таки не что иное, как его всеобщая воля. Так что лишь Он один может просветить нас, все представляя нам, как Он один только может нас сделать счастливыми, заставляя нас наслаждаться всякими удовольствиями. Останемся же при том мнении, что Бог есть умопостигаемый мир или место духов, как мир материальный — место тел; что от Его могущества получают они все свои модификации; в Его мудрости находят все свои идеи; Его любовью www.koob.ru волнуются они всеми своими праведными побуждениями; и так как Его могущество и любовь лишь Он сам, то будем верить вместе со святым апостолом Павлом, что Он не далек от каждого из нас и что в Нем мы живем, движемся и существуем. «Non longe est ab unoquoque nostrum; in ipso enim vivimus, movemur et sumus».' ГЛАВА VII I. Четыре различных способа созерцать вещи. — II. Как мы познаем Бога. — III. Как познаем тела. — IV. Как познаем свою душу. — V. Как мы познаем души других людей и чистых духов. I. Чтобы вкратце разъяснить высказанное мною мнение касательно того, каким образом дух созерцает все различные объекты своего познания, мне необходимо различить в нем четыре способа познания: первый — познание вещей через них самих; второй — познание их через их идеи, т. е. как я это понимаю здесь, через нечто, отличное от них; третий — познание их сознанием, или внутренним чувством; четвертый — познание их через предположение. Вещи познаются через них самих и помимо идей, когда они умопостигаемы сами по себе; т. е. когда они могут действовать на дух и таким путем открываться ему. Ибо познавание есть чисто пассивная способность души, а активность находится только в воле. Самые желания души не суть настоящие причины идей, они лишь случайные или природные причины присутствия их, а следовательно, и общих законов связи нашей души со всемирным разумом, как это я объясню в своем месте. Вещи познаются через их идеи, когда ' Деяния Апост., 17, 28. 288 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ они не умопостигаемы сами по себе или потому, что они телесны, или потому, что они не могут воздействовать на разум или открываться ему. Сознанием познаются все вещи, которые нераздельны от нас самих. Наконец, предположением познаются все вещи, отличающиеся как от нас самих, так и от вещей, познаваемых через них самих или через идеи, как-то: когда мы думаем, что данные вещи подобны некоторым другим, нам неизвестным. II. Только одного Бога познаем мы через Него Самого (непосредственно), ибо, хотя и есть другие духовные существа, помимо Него, которые, как кажется, умопостигаемы по своей природе, но только Он один может действовать в духе и открываться ему. Одного только Бога мы созерцаем непосредственно и прямо; Он один может просветить дух своею собственною сущностью. Наконец, в этой жизни только благодаря общению, какое мы имеем с Ним, мы способны познать то, что мы познаем, как мы это объяснили в предыдущей главе; ибо Он один наш Учитель, управляющий нашим духом, по словам блаженного Августина, без посредства какой-либо твари.' Нельзя допустить, чтобы нечто сотворенное могло представлять бесконечное, чтобы бытие без всякого ограничения, бытие беспредельное, бытие универсальное могло созерцаться через идею, т. е. посредством частного бытия, бытия отличного от всеобщего и бесконечного; что же касается отдельных существ, то мы без труда постигаем, что они могут быть представлены существом бесконечным, содержащим их в своей весьма деятельной, а следовательно, умопостигаемой субстанции. Итак, необходимо сказать, что мы познаем Бога через Него Самого (непосредственно), хотя то познание, какое имеем о Нем в этой жизни, весьма несовершенно; вещи же телесные познаются через их идеи, т. е. в Боге, потому что лишь один Бог заключает в Себе умопостигаемый мир, где находятся идеи всех вещей. Но хотя можно созерцать в Боге все вещи, отсюда еще не следует, чтобы мы созерцали в Нем все вещи: мы созерцаем в Боге только те вещи, о которых имеем идеи, но существуют вещи, которые мы созерцаем помимо идей. III. Все вещи, существующие в этом мире, о которых мы имеем некоторое познание, суть или тела, или духи, свойства тел, свойства духов. Не подлежит сомнению, что мы созерцаем тела с их свойствами через их идеи, потому что они не умопостигаемы сами по себе, и, следовательно, мы не можем видеть их иначе, как в существе, содержащем их невещественным образом. Итак, мы видим тела с их свойствами в Боге и через идеи их, и вот почему наше познание о них очень совершенно: я хочу сказать, что идеи, какую мы имеем о протяженности, достаточно, чтобы заставить нас познать все свойства, присущие протяженности; и более отчетливой, более ' Humanis mentibus nulla interposita natura praesidet. Август. Об истинной религии. Гл. 55. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 289 полной идеи о протяженности, фигурах и движении, чем та идея, какую дает нам о них Бог, мы не можем желать. Так как идеи вещей, находящиеся в Боге, содержат все их свойства, то, кто видит идеи вещей, тот может видеть последовательно все их свойства; ибо, когда мы видим вещи такими, какие они в Боге, мы видим их всегда весьма совершенным образом; мы видели бы их еще бесконечно совершеннее, если бы дух, созерцающий их в Нем, был бы бесконечен. То, чего недостает в нашем познании о протяженности, фигурах и движениях, есть недостаток не идеи, представляющей ее, но нашего духа, который рассматривает ее. IV. Не то с душою: мы познаем ее только сознанием, и вот почему наше познание о ней несовершенно; мы знаем о своей душе лишь то, что чувствуем происходящим в нас. Если бы мы никогда не чувствовали страдания, тепла, света и т. п., мы не могли бы узнать, свойственны ли они нашей душе, так как мы не познаем души посредством ее идеи.' Но если бы мы созерцали в Боге идею, соответствующую нашей душе, мы узнали бы в то же самое время или мы могли бы узнать все свойства, присущие ей; как мы познаем или можем познать все свойства, присущие протяженности, потому что познаем протяженность посредством ее идеи. Правда, своим сознанием или внутренним чувством, какое мы имеем о самих себе, мы достаточно познаем, что наша душа есть нечто великое, но, может статься, то, что мы знаем о ней, не имеет почти ничего общего с тем, что она есть сама по себе. Если бы наше знание о материи ограничивалось только двадцатью или тридцатью фигурами, в которые она www.koob.ru выливалась бы, то, разумеется, мы почти ничего не знали бы о ней в сравнении с тем, что мы знаем о ней, благодаря идее, представляющей ее. Следовательно, чтобы в совершенстве познать душу, недостаточно того, что мы узнаем о ней одним внутренним чувством, потому что сознание, какое мы имеем о самих себе, может быть, раскрывает нам только наименьшую часть нашего существа. Из сказанного нами можно сделать тот вывод, что хотя мы и познаем яснее бытие своей души, чем бытие своего тела и тел нас окружающих, однако мы не имеем столь же совершенного познания о природе души, как о природе тел; и этим можно примирить два различных мнения; одно — что всего лучше мы познаем душу, и другое — что о ней нам менее всего известно. Это может также служить подтверждением того, что идеи, которые представляют нам нечто, находящееся вне нас, не суть модификации нашей души; ибо если бы душа созерцала все вещи, рассматривая свои собственные модификации, она должна была бы познать яснее свою сущность или свою природу, чем природу тел; и все ощущения или модификации, свойственные ей, яснее, чем фигуры или модификации, свойственные телам. Между тем она 1 См. Объяснения. 19 Разыскания истины 290 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ познает, что ей присуще какое-то ощущение, не самосозерцанием, но лишь по опыту; тогда как она познает, что протяженности свойственно бесчисленное множество фигур чрез идею, какую имеет о протяженности. Есть даже известные ощущения, как например цвета и звуки, относительно которых большинство людей не может решить, суть ли они модификации души или нет; но нет фигур, которых бы все люди, благодаря идее, какую имеют о протяженности, не признавали бы модификациями тел. Из только что сказанного видна также причина, почему нельзя дать такого определения модификациям души, которое раскрывало бы их сущность; ибо мы не познаем ни души, ни ее модификации посредством идей, но лишь посредством ощущений, а таковые ощущения, как например удовольствие, страдание, тепло и т. п., не связаны со словами, и потому ясно, что если кто-нибудь никогда не видел цвета, или не чувствовал тепла, какие бы определения их ему ни давали, они не могут его заставить познать эти ощущения. Люди же имеют ощущения лишь по причине тела, а тело не устроено у всех одинаковым образом; вот почему часто слова бывают неточны; те слова, которые мы употребляем, чтобы обозначить модификации нашей души, означают не то, что мы хотим, и нередко, например, мы заставляем думать о горечи, когда воображаем, что заставляем думать о сладости. Хотя мы и не имеем полного познания нашей души, но того познания, которое мы имеем о ней, благодаря сознанию или внутреннему чувству, достаточно, чтобы доказать ее бессмертие, духовность, свободу и некоторые другие атрибуты, которые нам необходимо знать; вот почему Бог и не заставляет нас познавать ее чрез ее идею, как Он заставляет нас познавать тела. Познание, какое мы имеем о своей душе, благодаря сознанию, несовершенно, правда; но оно не ложно; обратно, познание, какое мы имеем о телах, благодаря чувству или сознанию, если можно назвать сознанием ощущение того, что происходит в нашем теле, не только несовершенно, но оно ложно. Следовательно, нам нужна идея о телах, чтобы исправлять ощущения, какие имеем о них; но мы не нуждаемся в идее своей души, потому что сознание, какое мы имеем о ней, не вводит нас в заблуждения, и чтобы не обманываться в познании ее, нам достаточно не смешивать ее с телом, что мы можем делать с помощью рассудка. Наконец, если бы мы имели такую же ясную идею о душе, какую мы имеем о теле, то эта идея заставила бы нас слишком резко отделять душу от тела; так что она уменьшила бы связь нашей души с нашим телом, препятствуя нам смотреть на душу как на распространенную во всех наших членах; на чем я более не буду останавливаться. V. Из всех объектов нашего познания нам остаются лишь души других людей и чистые духи, и, очевидно, мы познаем их только предположением. В этой жизни мы не познаем их ни через них самих, ни через идеи их; а так как они отличны от нас, то невозможно, чтобы мы познавали их сознанием. Мы предполагаем, РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 291 что души других людей того же рода, как наши. Что мы чувствуем в самих себе, мы предполагаем, чувствуют и они; и даже, когда эти чувства не имеют отношения к телу, мы уверены, что мы не обманываемся, так как мы видим в Боге известные идеи и известные неизменные законы, по которым, мы знаем с достоверностью, Бог действует одинаково во всех духах. Я знаю, что дважды два — четыре, что лучше быть справедливым, чем богатым, и я не обманываюсь, думая, что другие знают эти истины так же хорошо, как я; я люблю благо и удовольствие, я ненавижу зло и страдания, я хочу быть счастливым, и я не ошибаюсь, думая, что люди, ангелы и даже бесы имеют эти же склонности. Я знаю даже, что Бог никогда не создаст духов, которые не желали бы быть счастливыми или могли бы желать быть несчастными; но я знаю это с очевидностью и достоверностью, потому что сам Бог открывает мне это; ибо кто иной, кроме Бога, мог бы мне открыть намерения и волю Божию? Но когда тело принимает некоторое участие в том, что происходит во мне, я почти всегда обманываюсь, если сужу о других по себе. Я чувствую тепло, вижу какую-то величину, такой-то цвет; я испытываю тот или другой вкус при приближении известных тел; я обманываюсь, если сужу о других по себе; я подвержен известным страстям; я привязан или питаю отвращение к той или другой вещи, и я решаю, что другие походят на меня; мое предположение часто ложно. Итак, познание, какое мы имеем о других, весьма доступно заблуждению, если мы судим о них лишь по чувствам, какие имеем о самих себе. Есть ли существа, отличные от Бога, от нас самих, от тел и чистых духов, — нам неизвестно. Нам трудно убедить себя, что они есть и, рассмотрев доводы известных философов, утверждающих обратное, мы нашли их ложными; и это утвердило нас в нашем мнении, что, будучи все людьми одной природы, мы все имеем одни и те же идеи, потому что мы все нуждаемся в познании одних и тех же идей. www.koob.ru ГЛАВА VIII I. Смутная идея бытия вообще, непосредственно представляющаяся разуму, есть общая причина всех неправильных абстракций ума и большинства химер обыкновенной философии, препятствующих многим философам признать основательность истинных принципов физики. — II. Пример, касающийся сущности материи. Это ясное, непосредственное и необходимое представление разумом человеческим Бога, я хочу сказать, бытия без всякого частного ограничения, бытия бесконечного, бытия вообще, действует на че292 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ловека сильнее, чем представление всех конечных предметов. Ему невозможно вполне отрешиться от этой общей идеи бытия, так как он не может существовать вне Бога. Пожалуй, можно было бы сказать, что он может удаляться от Него, так как он может думать об отдельных существах, но это было бы ошибочно; ибо, когда разум рассматривает некоторое бытие в отдельности, он не только не удаляется от Бога, но, скорее, приближается, так сказать, к какому-нибудь из Его совершенств, представляющих это бытие, удаляясь от всех остальных. Во всяком случае, он удаляется от них таким образом, что не теряет их совершенно из вида и почти всегда имеет возможность искать их и приблизиться к ним. Они всегда представляются разуму, но разум созерцает их лишь в высшей степени неясно, по причине своей ограниченности и по причине величия идеи бытия. Вполне возможно некоторое время существовать, не мысля о себе самом; но, мне кажется, мы не смогли бы просуществовать ни одного мгновения, не мысля о бытии, и в то самое время, когда нам кажется, что мы не думаем ни о чем, нас неизбежно наполняет смутная и общая идея бытия; но так как вещи, которые нам весьма привычны и которые не затрагивают нас, не возбуждают достаточно сильно разума и не принуждают его несколько размышлять над ними, то эта идея бытия, как бы велика, обширна, реальна и положительна она ни была, нам столь привычна и столь мало нас затрагивает, что мы думаем, будто ее совсем не созерцаем, будто совсем над ней не размышляем, а затем решаем, что она мало реальна, что она образовалась лишь из смутного соединения всех частных идей; тогда как, обратно, всякое частное бытие мы созерцаем лишь в ней и чрез нее. Идея, которую мы получаем в силу непосредственной своей связи со Словом Божиим, высшим разумом, не обманывает нас никогда сама по себе в противоположность идеям, которые мы получаем по причине нашей связи с нашим телом и которые представляют нам вещи совсем не так, как они суть. Однако я без опасения говорю, что мы столь дурно пользуемся наилучшими вещами, что неизгладимое представление об этой идее служит одною из главных причин всех неправильных абстракций разума, а следовательно, той абстрактной и химерической философии, которая объясняет все естественные явления общими терминами действия силы, причины, следствия, субстанциальных форм, способностей тайных свойств и т. п. Ибо, несомненно, все эти термины и многие другие не вызывают в разуме иных идей, кроме идей неопределенных и общих, т. е. таких идей, которые представляются разуму сами собою, без всякого труда и старания с нашей стороны. Прочтите со всевозможным вниманием все определения и объяснения, какие даются субстанциальным формам, рассмотрите тщательно, в чем состоит сущность всех тех субстанций, которые философы измышляют по своему желанию и в таком большом количестве, что они вынуждены сделать несколько разделений и РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 293 подразделений их, — и я уверен, вы никогда не вызовете в своем разуме иной идеи всех этих вещей, кроме идеи бытия и причины вообще. Ибо вот что обыкновенно случается с философами. Они видят какое-нибудь новое явление, они вымышляют тотчас новую сущность, производящую его. Огонь греет, следовательно, в огне есть некоторая сущность, производящая это действие и отличная от вещества, составляющего огонь. А так как огню свойственно несколько различных действий, както: разделять тела, превращать их в пепел и стекло, сушить их, делать тверже, размягчать, расширять, очищать, освещать и т. д., то они щедро награждают огонь столькими же способностями или реальными свойствами, сколько различных явлений он может произвести. Но если поразмыслить над всеми определениями, какие даются ими этим способностям, мы увидим, что это лишь логические определения и что они вызывают лишь идею бытия и причины вообще, которую разум относит к совершающемуся явлению; так что, изучив эти определения, не станешь ученее. Ибо из этого рода изучения извлекаешь только то, что воображаешь, будто знаешь лучше других то, что, во всяком случае, знаешь гораздо хуже, не только потому, что допускаешь множество сущностей, которых никогда не было, но еще и потому, что, будучи предубежденным, делаешься неспособным понять, как возможно, чтобы одно вещество, как например вещество огня, сталкиваясь с телами различно устроенными, производило в них все те различные явления, которые, как мы видим, производит огонь. Для всякого, кто хоть немного читал, очевидно, что почти все научные сочинения, а особенно те, которые говорят о физике, медицине, химии и о всех отдельных вещах природы, полны рассуждений, основанных на первичных и вторичных свойствах, как-то: притягательные, задерживающие, содействующие, противодействующие и т. п., — на свойствах, которые они называют тайными, — на специфических свойствах и на многих других сущностях, выводимых людьми из общей идеи бытия и из идеи причины явления, наблюдаемого ими. Это может произойти, мне кажется, лишь по причине той легкости, с какою людям дается идея бытия вообще, всегда присущая их разуму в силу непосредственного присутствия того, кто содержит в себе всякое бытие. Если бы обыкновенные философы довольствовались тем, что излагали бы физику просто, как логику, дающую термины, пригодные, чтобы говорить о естественных предметах, и если бы они оставили в покое тех, кто связывает с этими терминами отчетливые и частные идеи, желая сделать себя понятным, то ничего нельзя было бы возразить против их www.koob.ru образа действий. Но они хотят сами объяснять природу своими общими и абстрактными идеями, как будто природа абстрактна; и они безусловно требуют, чтобы физика их учителя, Аристотеля, была бы настоящей физи294 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ кой, объясняющей сущность вещей, а не просто логикой, хотя в ней нет ничего годного, кроме некоторых определений, весьма туманных, и нескольких терминов, столь общих, что они могут быть употребляемы во всякого рода философии. Наконец, они столь пристрастны ко всем этим мнимым сущностям и этим смутным и неопределенным идеям, которые сами собою возникают в их разуме, что они не способны остановиться достаточно долго на рассмотрении реальных идей вещей и признать их основательность и очевидность. И это и есть причина их крайнего невежества относительно истинных принципов физики. Считаю нужным подтвердить это на примере. II. Философы достаточно согласны, что сущностью какой-нибудь вещи должно считать то, что первым познается в этой вещи, что неотделимо от нее и от чего зависят все свойства, присущие ей.' Стало быть, чтобы найти, в чем состоит сущность материи, надо рассмотреть все свойства, присущие ей или содержащиеся в нашей идее о ней, как-то: твердость, мягкость, жидкое состояние, движение, покой, фигура, делимость, проницаемость и протяженность, — и прежде всего посмотреть, какой из всех этих атрибутов не может быть отделен от нее. Так как жидкое состояние, твердость, мягкость, движение и покой могут быть отделены от материи, потому что есть многие тела, не представляющие собой жидкостей, не имеющие твердости или мягкости, не находящиеся в движении или, наконец, не находящиеся в покое, то ясно, следовательно, что все эти атрибуты для нее вовсе не существенны. Но остаются еще четыре, которые мы мыслим нераздельными от материи, именно: фигура, делимость, непроницаемость и протяженность. Следовательно, чтобы узнать, какой атрибут должен быть принят за сущность, не следует более пытаться отделять их от материи, но только рассмотреть, какой будет первым и не предполагает другого. Легко признать, что фигура, делимость и непроницаемость предполагают протяженность, протяженность же ничего не предполагает; но раз дана она, даны и делимость, и непроницаемость, и фигура. Следовательно, должно заключить, что протяженность есть сущность материи, если предположить, что материя имеет только те атрибуты, о которых мы говорили сейчас, или им подобные, и я думаю, что никто не может усомниться в этом, если серьезно над этим подумать. Но трудность состоит в том, чтобы узнать, не имеет ли материя еще каких-нибудь других атрибутов, отличных от протяженности и от тех, которые зависят от нее; так что сама протяженность вовсе не будет существенна для нее и будет предполагать нечто, что для нее будет сущностью и принципом. 1 Если принять это определение слова «сущность», все остальное, безусловно, доказано; если его не принять, то сущность материи сведется к вопросу о названии или, вернее, этот вопрос совсем не может быть поставлен. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 295 Многие лица, очень внимательно рассмотрев идею, какую они имели о материи, и все атрибуты, известные в ней, размышляя также над явлениями природы, поскольку это позволяют сила и способность разума, глубоко убедились, что протяженность не предполагает ничего иного в материи или потому, что они не имели отчетливой и отдельной идеи об этой пресловутой вещи, предшествующей протяженности, или потому, что они не видели никакого явления, подтверждающего ее. Ибо как, для того чтобы убедиться, что в часах нет никакой сущности, отличной от вещества, из которого они сделаны, достаточно знать, как может различное расположение колесиков произвести все движения часов, и затем не иметь никакой отчетливой идеи о том, что могло бы быть причиною этих движений, хотя бы у нас было несколько логических идей, — так точно, раз у этих людей нет отчетливой идеи того, что могло бы быть в материи, если отнять у нее протяженность; раз они не видят никакого атрибута, по которому можно было бы познать это нечто; и раз дана протяженность, даны и все атрибуты, которые мы мыслим принадлежащими материи; раз материя не служит причиною ни одного явления, относительно которого нельзя было бы допустить, что протяженность, различно формованная и различно движимая, может произвести его, — все это убедило их, что протяженность есть сущность материи. Но как люди не имеют достоверного доказательства того, что в колесиках часов нет некоторого разума или какой-нибудь вновь созданной сущности, так никто не может без особого откровения утверждать, как геометрическое доказательство, что в камне нет ничего, кроме протяженности, различно конфигурованной. Ибо абсолютно возможно, что протяженность будет соединена с чем-нибудь иным, чего мы не постигаем, потому что не имеем о нем идеи; хотя кажется, думать и утверждать это довольно безрассудно, потому что противно рассудку утверждать то, чего не знаешь и не постигаешь. Тем не менее, если даже предположить, что в материи есть нечто иное, помимо протяженности, это не помешает протяженности быть принятой за ее сущность, согласно только что данному определению этого www.koob.ru слова, если осторожно относиться к этой мысли. Ибо, наконец, все существующее в мире, безусловно, необходимо должно быть или бытием, или состоянием какого-нибудь бытия; внимательный ум не может это отрицать. Протяженность же не есть состояние какого-нибудь бытия, следовательно, она есть бытие. Но так как материя не есть нечто составное из нескольких субстанций, как человек, состоящий из тела и духа; так как материя есть лишь одно бытие, то очевидно, материя есть нечто иное, как протяженность. Чтобы доказать теперь, что протяженность не есть состояние какого-нибудь бытия, но действительно бытие, следует заметить, что нельзя мыслить состояния бытия, не мысля в то же время бытия, состоянием которого оно будет. Нельзя мыслить круглой формы, например, не мысля протяженности, потому что, если состояние бытия есть лишь само бытие известного рода, — круглая форма, 296 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ например, воска есть лишь сам воск известного образа, — то, очевидно, нельзя мыслить состояния без бытия. Следовательно, если бы протяженность была состоянием какого-нибудь бытия, то нельзя было бы мыслить протяженность без этого бытия, состоянием которого была бы она. Между тем весьма легко мыслится она совсем одна. Итак, она не есть состояние никакого бытия, а следовательно, она есть сама по себе бытие. Так что она составляет сущность материи, потому что материя лишь единое бытие, а не составное из нескольких, как мы это только что сказали. Но многие философы так привыкли к общим идеям и к логическим сущностям, что разум их более занят ими, чем частными, отчетливыми и физическими идеями. Это ясно из того, что рассуждения их о естественных предметах основываются лишь на логических понятиях действия и силы и на бесчисленном множестве мнимых сущностей, которых они не различают от сущностей действительных. Так что эти люди, находя, что удивительно легко видеть по-своему все, что им угодно, воображают, что они обладают лучшим пониманием, чем другие, и что они отчетливо видят, что протяженность предполагает нечто и есть свойство материи, от которой она даже может быть отнята. Однако если попросить их объяснить то нечто, что, как они утверждают, они усматривают в материи сверх протяженности, они это делают несколькими способами, которые все показывают, что они не имеют о том иной идеи, кроме идеи бытия или субстанции вообще. Это ясно из того, что эта идея не заключает особых атрибутов, соответствующих материи. Ибо если у материи отнять протяженность, мы отнимем все атрибуты и все свойства, которые отчетливо мыслятся принадлежащими ей, хотя бы даже оставить у нее то нечто, что, как они воображают, есть сущность ее; очевидно, из него нельзя было бы создать небо, землю и ничего из того, что мы видим. И совершенно обратно, если отнять то, что они воображают сущностью материи, но оставить протяженность, то останутся все атрибуты и все свойства, которые отчетливо мыслятся содержащимися в идее материи; ибо, несомненно, с одной только протяженностью можно создать небо, землю и весь видимый нами мир, и еще множество других. Итак, то нечто, что они предполагают сверх протяженности, не имея атрибутов, которые бы мы отчетливо мыслили принадлежащими ему и которые ясно содержались бы в идее о нем, не есть что-либо реальное, если верить рассудку, и даже нисколько не пригодно для объяснения естественных явлений. А если говорят, что это есть сущность и принцип протяженности, то говорят пустые слова, и не понимая отчетливо, что говорят, т. е. не имея о том иной идеи, кроме идеи общей и логической, как о сущности и принципе. Стало быть, можно было бы вообразить еще новую сущность и новый принцип для этой сущности протяженности и так до бесконечности, потому что разум представляет себе общие идеи сущности и принципа, как ему угодно. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 297 Правда, по всей вероятности, люди не затемняли бы так идею, какую имеют о материи, если бы не имели некоторых оснований к тому; многие поддерживают мнения, противоположные высказанному, в силу принципов теологических. Без сомнения, протяженность не есть сущность материи; если это противно вере, этому подчиняются. Слава Богу, мы слишком убеждены в слабости и ограниченности человеческого разума. Мы знаем, что он слишком ограничен, чтобы измерить бесконечное могущество, что Бог может бесконечно больше, чем мы можем постичь, что Он дает нам идеи лишь для познания вещей, совершающихся в силу естественного порядка, и скрывает от нас остальное. Итак, мы всегда готовы подчинять разум вере; но нужны другие доказательства, не те, которые приводятся обыкновенно, чтобы разбить приведенные выше доводы, так как существующие способы объяснения таинств веры не от веры, и таинствам верят, несмотря на то что нельзя ясно объяснить их. Мы верим, например, таинству троичности, хотя человеческий разум не может ее постичь, и это не мешает нам верить, что две вещи, которые не отличаются от третьей, не разнятся и между собой, хотя это положение, по-видимому, уничтожает троичность. Ибо мы убеждены, что должно пользоваться своим разумом лишь в предметах, соответствующих его способности, и не следует слишком вдумываться в наши таинства из опасения, чтобы они не ослепили нас, согласно предостережению Святого Духа: «Qui scrutator est majestatis opprimetur a gloria». Если бы мы думали, однако, что для удовлетворения некоторых умов следовало бы объяснить, как наше воззрение на материю согласуется с учением веры о пресуществлении, мы сделали бы это, может быть, довольно отчетливо и ясно и, конечно, ни в чем не нарушили бы постановлений Церкви; но, нам думается, мы можем обойтись без этого объяснения, особенно в этом сочинении. Ибо следует заметить, что святые Отцы почти всегда говорили об этом таинстве, как о непостижимой тайне, они не вдавались в рассуждения, чтобы объяснить ее, и довольствовались, по обыкновению, не особенно точными сравнениями, скорее пригодными для того, чтобы познакомить с догматом, чем для объяснения его, которое удовлетворило бы разум, так что традиция за тех, кто не философствует об этой тайне и подчиняет свой разум вере, не затрудняясь понапрасну этими весьма трудными вопросами. www.koob.ru Итак, было бы ошибкою требовать от философов, чтобы они дали ясные и легкие объяснения того, каким образом тело Иисуса Христа пребывает в евхаристии; ибо это значило бы требовать от них, чтобы они вводили новшества в богословие. И если бы философы необдуманно ответили на это требование, тогда они, кажется, не могли бы избежать осуждения или своей философии, или своей теологии; ибо если бы их рассуждения были темны, мы стали бы презирать принципы их философии; а если бы ответ их был ясен и легок, мы, быть может, устрашились бы новшества их теологии. 298 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ А так как новшество в богословии носит характер заблуждения, и мы имеем право презирать мнения только потому, что они новы и не основываются на предании, то не следует приниматься за легкие и понятные объяснения вещей, которых не разъяснили вполне ни отцы церкви, ни соборы; и достаточно держаться догмата пресущест-вления, не стремясь объяснить его; ибо, в противном случае, это значило бы бросать новые семена спора и раздора, чего было уже слишком много, и враги истины не замедлили бы злобно воспользоваться этим, чтобы напасть на своих противников. Споры относительно богословских объяснений, кажется, самые бесполезные и самые опасные, и их тем более следует опасаться, что даже благочестивые люди воображают часто, что имеют право поступать вопреки милосердию с теми, кто не разделяет их мнений. Мы имеем слишком много примеров тому, и причина этого не тайна. Итак, всегда самое лучшее и верное не спешите говорить о вещах, которые для нас не очевидны и которых другие не в состоянии понять. Не следует также, чтобы неясные и недостоверные объяснения тайн веры, которым мы вовсе не принуждены верить, служили нам образцом и принципами для рассуждения в философии, где только очевидность должна нас убеждать. Не следует менять ясные и отчетливые идеи протяженности, фигуры и местного движения на те общие и смутные идеи сущности или принципа протяженности, формы, сущностей (quiddites), реальных свойств и всех этих движений возникновения, порчи, изменения и т. п., которые отличаются от местного движения. Реальные идеи дадут реальную науку; но идеи общие, идеи логические никогда не дадут иной науки, кроме науки неопределенной, поверхностной и бесплодной. Следовательно, нужно с достаточным вниманием рассматривать эти отчетливые и частные идеи вещей, чтобы узнать свойства, которые они содержат, и изучать, таким образом, природу, вместо того чтобы блуждать в химерах, существующих лишь в рассудке некоторых философов. ГЛАВА IX I. Последняя общая причина наших заблуждений. — II. Что идеи вещей не всегда представляются разуму, как только мы этого пожелаем. — III. Что всякий ограниченный разум подвержен заблуждению и почему. — IV. Не должно думать, что существуют лишь тела или духи, и Бог, являющийся духом в том смысле, как мы понимаем духов. I. Мы говорили до сих пор о заблуждениях, которым мозкнв| было указать какую-нибудь случайную причину в природе чистого^ познавания или в природе разума, рассматриваемого как бы деист" | вующим сам по себе, и в природе идей, т. е. в способе созерцания,» '•''is РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 299 разумом внешних предметов. Теперь остается только объяснить одну причину, которую можно назвать универсальной и общей причиной всех наших заблуждений, потому что мы не представляем себе такого заблуждения, которое не зависело бы от нее некоторым образом. Эта причина состоит в том, что не сущее не имеет идеи, представляющей его, и потому разум склонен думать, что те вещи, идей о которых он не имеет, не существуют. Несомненно, общий источник наших заблуждений, как мы это уже говорили несколько раз, в том, что наши суждения шире наших перцепций; ибо когда мы рассматриваем какой-нибудь предмет, мы рассматриваем его, обыкновенно, лишь с одной стороны; но мы не довольствуемся суждением с той стороны, которую рассматривали, а судим о всем предмете. Вот почему часто случается нам ошибаться, так как, хотя наше суждение было верно относительно той стороны, которую мы рассматривали, оно бывает, обыкновенно, ложно для другой, и то, что мы считаем истинным, есть только вероятное. Очевидно, мы не судили бы непреложно о вещах, как мы это делаем, если бы мы думали, что рассмотрели все стороны их, или если бы мы не предполагали, что они подобны рассмотренной нами стороне. Так что общая причина наших заблуждений заключается в том, что не имея идеи о других сторонах нашего объекта или о различии их от той, которая представляется нашему разуму, мы думаем, что этих других сторон не существует, или, по крайней мере, мы предполагаем, что между ними нет особенной разницы. Этот образ действия нам кажется довольно разумным; ибо раз не сущее не образует идей в разуме, мы имеем некоторое основание думать, что вещи, не образующие идей в разуме в то время, когда их рассматривают, подобны не существующему. Укрепляет же нас в этом мнении то, что своего рода инстинкт убеждает нас, что идеи вещей своим существованием обязаны нашей природе и настолько подчинены разуму, что должны представляться ему, как только он этого пожелает. www.koob.ru II. Между тем, если бы мы подумали несколько о настоящем состоянии нашей природы, мы не были бы склонны думать, что можем иметь все идеи вещей, как только этого захотим. Человек, так сказать, лишь плоть и кровь со времени греха. Малейшее впечатление его чувств и страстей прерывает самое сильное внимание его разума, а течение животных духов и крови увлекает его с собою и непрестанно направляет его к чувственным предметам. Часто тщетно противится он этому стремлению, увлекающему его, и редко решается он противиться ему; ибо следовать ему слишком приятно, противостоять же ему слишком тяжело. Итак, разум тотчас утомляется и ослабевает, сделав некоторое усилие приняться за какую-нибудь истину и остановиться на ней; и безусловно, ошибочно, чтобы в том состоянии, в каком мы находимся, идеи вещей представлялись бы нашему разуму всякий раз, когда мы захотим их 300 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ рассматривать. Следовательно, из того только, что мы не имеем о вещах никакой идеи, мы не должны решать, что их нет. III. Но если мы даже предположим, что человек безусловный властелин своего разума и своих идей, то и тогда он по своей природе неизбежно будет подвержен заблуждению; ибо разум человеческий ограничен, а всякий ограниченный разум по природе своей подвержен заблуждению. Причина этого та, что малейшие вещи имеют бесчисленные отношения друг к другу и, чтобы понять их, нужен бесконечный разум. А так как дух ограниченный не может ни охватить, ни понять всех этих отношений, какие бы усилия он ни делал, то он склонен думать, что тех отношений, которых он не замечает, не существует; особенно если он не принимает во внимание слабости и ограниченности своего разума, что для него дело весьма обычное. Так что ограниченность разума сама по себе влечет возможность впасть в заблуждение. Однако если бы люди, даже в том состоянии слабости и испорченности, в каком они находятся, всегда хорошо пользовались бы своею свободой, они не ошибались бы никогда. И вот почему всякий человек, впавший в заблуждение, осуждается справедливо и даже заслуживает наказания, ибо для того, чтобы не обманываться, достаточно судить лишь о том, что видишь, и составлять полезные суждения всегда лишь о вещах, относительно которых мы уверены, что рассмотрели их во всех их частях, что для людей возможно. Но люди предпочитают поддаваться заблуждению, чем подчиняться требованию истины; они хотят решать без труда и обсуждения. Так что ничего нет удивительного, если они впадают в бесчисленные заблуждения и часто составляют довольно неверные суждения. IV. Люди, например, не имеют другой идеи о субстанции, как о субстанции духовной и телесной, т. е. субстанции мыслящей и субстанции протяженной. И из этого, думается им, они имеют право заключить, что все существующее есть тело или дух. Это не значит, чтобы я утверждал, что есть субстанция, которая не будет ни телом, ни духом; ибо не следует уверять в существовании вещей, когда не имеешь познания о них; потому что, как кажется, Бог, не скрывающий от нас своих творений, дал бы нам о них некоторую идею. Однако, мне думается, не должно ничего определять касательно количества родов существ, созданных Богом, основываясь на идеях о них, потому что несомненно может быть, что у Бога есть основания скрыть их от нас, — основания, которые нам неизвестны, хотя бы в силу того что, раз эти существа не имеют никакого отношения к нам, нам было бы довольно бесполезно знать их; подобно тому как Он не дал нам настолько хороших глаз, чтобы мы могли пересчитать зубы клеща, так как для сохранения своего тела нам довольно бесполезно иметь такое острое зрение. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 301 Но, хотя мы думаем, что не должно с поспешностью решать, что все существа — духи или тела, нам думается, однако, что совершенно вопреки рассудку философы для объяснения явлений природы прибегают к другим идеям, не к тем, которые зависят от мышления и протяженности, потому что на самом деле они одни изо всех наших идей отчетливы или раздельны. Ничего нет неразумнее, как вообразить себе множество существ, основываясь на чисто логических идеях, приписать им множество свойств и желать таким образом объяснить вещи, которых мы не понимаем, вещами, которых мы не только не постигаем, но которых даже невозможно постичь. Это было бы то же самое, как если бы слепцы, желая говорить между собою о цветах и отстаивать свои положения, прибегали бы для этого к определениям, какие философы дают цветам, и выводили бы из них некоторые заключения. Ибо как рассуждения слепых о цветах были бы только смешны и забавны, так как они не имели бы отчетливых идей о них, а хотели бы рассуждать о них, основываясь лишь на общих идеях и идеях логических; так и рассуждения философов о явлениях природы не могут быть основательными, если они пользуются для этого только общими идеями и идеями логическими о действии, силе, бытии, причине, принципе, форме, свойстве и т. п. Им, безусловно, необходимо опираться лишь на отчетливые или раздельные идеи мышления и протяженности и на идеи, которые содержатся в них или которые можно вывести из них. Ибо нечего надеяться познать природу, если не рассматриваешь отчетливых идей, какие имеешь о ней; лучше совсем не размышлять, чем размышлять на основании химер. Не должно, однако, утверждать, что существуют лишь духи и тела, существа мыслящие и существа протяженные, потому что можно ошибаться в этом. Ибо хотя этого и достаточно для объяснения природы, а следовательно, мы можем заключить, без опасения впасть в ошибку, что естественные предметы, о которых мы имеем некоторое познание, зависят от протяженности и от мышления, однако, безусловно, возможно, что есть и нечто иное, о чем мы не имеем никакой идеи, действия чего мы не видим. Итак, суждение людей, когда они утверждают как несомненный принцип, что всякая субстанция есть тело или дух, — есть суждение поспешное. Но они выводят из него еще поспешное заключение, когда решают на основании одного только разума, что Бог есть дух. Правда, так как мы созданы по образу и подобию Божию, и так как Священное Писание во многих местах говорит нам, что Бог есть дух, то мы должны этому верить и называть Его так; но разум один не может www.koob.ru сказать нам этого. Он говорит нам только, что Бог есть бесконечно совершенное существо и что Он, скорее, должен быть духом, чем телом, потому что наша душа совершеннее нашего тела; но он не уверяет нас, что нет существ совершеннее наших духов, которые превосходят наших духов даже больше, чем наши духи превосходят наши тела. 302 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Если же предположить, что есть такие существа, что представляется даже несомненным в силу того, что Бог мог создать их, то ясно, что они более походят на Бога, чем на нас. И тот же самый довод говорит нам, что Богу, скорее, принадлежали бы их совершенства, чем наши, которые были бы лишь несовершенствами по сравнению с ними. Итак, не должно спешить воображать себе, что слово «дух», которым мы пользуемся, чтобы выразить, что есть Бог и что существуем мы, есть однозначащее слово, обозначающее вещи те же самые или весьма схожие. Бог более превосходит сотворенных духов, чем эти духи — тела, и Бога следует назвать духом не столько для того, чтобы показать положительно, что Он есть, как для того, чтобы обозначить, что Он материален. Это существо бесконечно совершенное, в этом нельзя сомневаться. Но не следует воображать вместе с антропоморфистами, что у Него должна быть человеческая фигура, так как она кажется самою совершенною, если бы даже мы считали Его телесным, — точно так же не следует думать, что разум Божественный имеет человеческие мысли и Его дух подобен нашему в силу того, что нам неизвестно ничто, совершеннее нашего духа. Скорее, должно думать, что Он содержит в самом Себе совершенства материи, не будучи материальным, потому что, несомненно, материя имеет отношение к некоторому совершенству, имеющемуся в Боге; точно так же Он содержит в Себе совершенства сотворенных духов, не будучи духом в том смысле, как мы понимаем духов; Его истинное имя есть Сущий, т. е. бытие без ограничения, все-бытие, бытие бесконечное и универсальное. ГЛАВА Х Примеры некоторых заблуждений физики, в которые мы впадаем, потому что предполагаем, что существа, различные по своей природе, свойствам, протяженности, продолжительности существования и размерам, во всем этом сходны. Мы видели в предыдущей главе, что люди составляют поспешное суждение, когда решают, что есть только два рода существ: духи и тела. Мы покажем в следующих главах, что они не только составляют поспешные суждения, но суждения очень ложные и служащие принципами бесчисленных заблуждений, когда решают, что существа не разнятся ни в своих отношениях, ни в состояниях только потому, что они не имеют идеи об этих различиях. Несомненно, дух человеческий исследует лишь отношения вещей; прежде всего отношения, которые рассматриваемые им предметы могут иметь к нему, а затем отношения, которые они имеют друг к другу; ибо дух человеческий ищет лишь свое благо и истину. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 303 Чтобы найти свое благо, он тщательно испытывает рассудком, склонностью или чувством, имеют ли предметы отношение пригодности ему. Чтобы найти истину, он рассматривает, есть ли между предметами отношение равенства или сходства или какова в точности величина, выражающая их неравенство. Ибо как благо будет благом для духа только потому, что оно ему пригодно, так истина будет истиной только в силу отношения равенства или сходства между двумя или несколькими вещами или между двумя или несколькими предметами, как например между аршином и полотном; ибо истинно, что в данном полотне один аршин, так как есть равенство между одним аршином и полотном; или между двумя или несколькими идеями, как например между двумя идеями трех и трех и идеею шести; ибо истинно, что три и три будет шесть, по причине равенства между двумя идеями трех и трех и идеею шести; или, наконец, между идеями и вещами, когда идеи представляют то, что суть вещи; ибо когда я говорю, что есть солнце, мое положение истинно, потому что идеи, какие я имею о солнце и бытии, представляют, что солнце существует, и солнце действительно существует. Вся деятельность ума и все внимание ума к предметам, следовательно, устремлены лишь на то, чтобы раскрыть отношения их, потому что мы занимаемся вещами лишь ради того, чтобы узнать их истину или пригодность. Но, как мы уже сказали в предыдущей главе, внимание сильно утомляет ум. Дух скоро устает противостоять впечатлению чувств, отклоняющих его от его предмета и увлекающих его к другим •предметам, которые делает ему приятными его любовь к своему телу. Он чрезвычайно ограничен, а так как различия, существующие между рассматриваемыми им предметами, бесконечны или почти бесконечны, то он и не способен подметить их. Итак, ум предполагает мнимые сходства там, где он не замечает положительных и реальных различий, потому что идеи сходства ему более присущи, более знакомы и проще других. Ибо, очевидно, сходство заключает лишь одно отношение и нужна только одна идея, чтобы решить, что тысяча вещей сходны, тогда как для того чтобы решить, не опасаясь обмануться, что тысяча предметов разнятся между собою, разуму, безусловно, необходимо должна представиться тысяча различных идей. Итак, люди воображают, что вещи различной природы суть одной и той же природы, что вещи однородные почти не разнятся одни от других. Они решают, что вещи неравные — равны, изменчивые — устойчивы и не имеющие порядка и соразмерности находятся в прекрасном порядке и очень соразмерны. Словом, часто они считают вещи, различные по природе, свойству, протяженности, продолжительности существования и размерам, сходными во всем этом. Но следует это разъяснить подробнее некоторыми примерами, потому что в этом причина бесчисленных заблуждений. Дух и тело, субстанция мыслящая и субстанция протяженная, два рода существ, совершенно различных и прямо противоположных; 304 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ что присуще одной, не свойственно другой. Между тем, большинство людей, мало обращая внимания на свойства мышления www.koob.ru и постоянно подвергаясь воздействию тел, смотрело на душу и тело, как на одно и то же; они вообразили сходство между двумя столь различными вещами. Они захотели, чтобы душа была материальна, т. е. распространена по всему телу и имела бы фигуру тела. Они приписали духу то, что может принадлежать лишь телу. Более того, так как люди чувствуют удовольствие, страдание, запах, вкус и т. п., тело их представляется им более, чем сама душа, т. е. они легко воображают свое тело и не в состоянии вообразить своей души, то они приписали ему свойства чувствования, воображения и иногда даже разумения, которые могут принадлежать только душе. Впрочем, следующие примеры будут нагляднее. Несомненно, все тела природы, те даже, которые мы называем однородными, разнятся одни от других, золото не будет совершенно подобно золоту, и одна капля воды отличается от другой капли. Однородные тела в этом отношении то же, что лица. У каждого лица два глаза, нос, рот и т. д.; это все лица, и лица человеческие, но, однако, можно сказать, что никогда не было двух лиц совершенно схожих. Точно так же у одного куска золота частицы будут весьма похожи на частицы другого куска золота, а одна капля воды, конечно, очень походит на другую каплю воды; и все же можно утверждать, что нельзя найти двух капель, хотя бы они были взяты из одной реки, вполне похожих одна на другую. Однако философы, не рассуждая, предполагают существенные сходства между однородными телами или сходства, заключающиеся в неделимых; ибо сущность вещей содержится, по их ложному мнению, в неделимых. Причина, почему они впадают в такое грубое заблуждение та, что они не хотят тщательно рассмотреть вещи, о которых, однако, сочиняют целые тома. Ибо как мы не допускаем совершенного сходства между лицами, потому что стараемся рассмотреть их поближе, и приобретенная нами привычка различать их заставляет замечать малейшие различия в них; так, если бы и философы рассматривали природу с некоторым вниманием, они нашли бы достаточно причин разнообразия в тех самых вещах, которые вызывают в нас одни и те же ощущения и которых мы поэтому называем однородными; и они не предполагали бы в них так легко существенных сходств. Слепцы были бы неправы, если бы они предположили между лицами существенное сходство, заключающееся в их неделимости, только потому, что они не замечают ясно их различий. Следовательно, и философы не должны предполагать подобного сходства между однородными телами по той причине, что они не замечают различий их. Наша склонность предполагать сходство в вещах, заставляет нас еще думать, что есть определенное число различий и форм и что эти формы не способны увеличиваться или уменьшаться. Мы думаем, что все тела разнятся друг от друга как бы по степени, что эти РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 305 степени даже сохраняют известные пропорции между собою. Словом, мы судим о материальных вещах, как о числах. Ясно, что это происходит оттого, что разум теряется перед отношениями несоизмеримых вещей, каковы бесконечные различия, существующие между естественными телами; и ему легче, когда он воображает какое-нибудь сходство или какую-нибудь пропорцию между вещами, так как тогда он представляет себе несколько вещей с большою легкостью. Ибо, как я это уже сказал, нужна лишь одна идея, чтобы решить, что несколько вещей сходны, и нужно несколько идей, чтобы решить, что они разнятся между собою. Например, если нам известно число ангелов и то, что на каждого ангела приходится десять архангелов, и на каждого архангела — десять престолей и так далее, сохраняя все ту же пропорцию одного к десяти, до последнего чина духов, то разум может узнать, когда захочет, число всех этих блаженных духов и даже, если приложить сильное внимание, охватить его почти одним взглядом, что ему бесконечно нравится. Вот что, может быть, заставило некоторых лиц судить подобным образом о числе небесных духов, а некоторых философов допустить десятичную пропорцию между элементами в тяжести и легкости и предположить, что огонь в десять раз легче воздуха и т. д. Когда разум бывает вынужден признать различия между телами по тем различным ощущениям, какие получает от них, и еще в силу некоторых других особых причин, он допускает их всегда наивозможно меньше. Вот почему он легко убеждает себя, что сущность вещей заключается в неделимых, что вещи подобны 'числам, как мы это только что сказали, потому что тогда ему нужна лишь одна идея, чтобы представить себе все тела, которые философы называют однородными. Если, например, влить стакан воды в бочку вина, то, по мнению философов, сущность вина останется тою же и вода превратится в вино; подобно тому как не может быть числа между тремя и четырьмя, так как настоящая единица неделима, так и воде необходимо превратиться в природу и сущность вина или вину — утратить свою природу; подобно тому как все числа четыре совершенно одинаковы, так и сущность воды совершенно одинакова во всех водах; как число три существенно разнится от числа два и не может иметь тех же свойств, так два разнородных тела существенно разнятся, и разнятся таким образом, что никогда не имеют одних и тех же свойств, вытекающих из сущности и т. п. Между тем, если бы люди рассматривали с некоторым вниманием истинные идеи вещей, они нашли бы вскоре, что раз все тела протяженны, их природа, или их сущность, не имеет ничего похожего на числа и не может заключаться в неделимом. Не только люди предполагают тождество сходства, или пропорции в природе, в числе и в существенных дифференциациях субстанций; они предполагают его во всем, что усматривают. Почти все люди думают, что все неподвижные звезды прикреплены к небу, как к своду, на одинаковом расстоянии от земли. Долгое время 20 Разыскания истины 306 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ астрономы утверждали, что планеты движутся по правильным кругам, и они придумали множество их, как-то: концентрические, эксцентрики эпициклы, деференты и экванты — для объяснения явлений, которые противоречили их предрассудку. Правда, за последние столетия более знающие астрономы исправили ошибку древних и думают, что планеты в своем www.koob.ru движении описывают известные эллипсы. Но если они утверждают, что эти эллипсы правильны, в силу того, как нам кажется, что разум предполагает правильность там, где он не видит неправильности, они впадают в заблуждение, которое тем труднее исправить, что наблюдения, производимые над течением планет, не могут быть ни достаточно точны, ни достаточно верны, чтобы показать неправильность их движений. Тогда одна физика может поправить эту ошибку, ибо эта ошибка гораздо менее заметна, чем та, которая имеется при системе правильных кругов. Но касательно расстояния и движения планет случалась довольно странная вещь; ибо астрономы не могли найти в них арифметической или геометрической пропорции, так как это явно противоречило наблюдениям, а потому некоторые из них вообразили себе, что планеты в своих расстояниях и движениях сохраняют своего рода пропорцию, называемую гармониею. Вот почему один астроном нашего столетия начинает в своем' «Almageste nouveau» отдел, озаглавленный «De systemate mundi harmonico», следующими словами: «Нет астронома, как бы мало он ни был сведущ в астрономии, который не признал бы своего рода гармонию в движении и в расстояниях между планетами, если он внимательно рассмотрит порядок, существующий на небе». Это не значит, чтобы этот писатель был сам того мнения; ибо сделанные наблюдения достаточно показали ему всю нелепость этой мнимой гармонии, бывшей, однако, предметом восхищения для многих писателей древних и новых, мнения которых приводятся и опровергаются отцом Риччи-оли. Пифагору и его приверженцам даже приписывают мысль, что небесные сферы своими правильными движениями производят чудную музыку, которой люди не слышат, потому что они привыкли к ней, подобно тому, говорил он, как люди, живущие у Нильских водопадов, не слышат их шума. Но я привожу это странное мнение о гармонической пропорции расстояний и движений планет только для того, чтобы показать, что разуму нравятся пропорции, и часто он воображает их там, где их нет. Разум предполагает также однообразие в существовании вещей и воображает, что они не подвержены перемене и превратности, если показания чувств не вынуждают его судить о том иначе. Все материальные вещи протяженны, а потому им свойственно деление, а следовательно, порча. Если хоть немного подумать о природе тел, ясно увидишь, что они тленны. Между тем было весьма ' Отец Риччиоли. Т. 2. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 307 много философов, которые убедили себя, что небеса, хотя и материальны, но нетленны. Небеса слишком далеки от нас, чтобы можно было открывать перемены, происходящие в них, и редко происходят в них такие большие перемены, что их можно видеть здесь, на земле. Этого было достаточно для множества лиц, чтобы думать, что они в самом деле не подвержены порче. Еще более утвердило их в их воззрении то, что порчу, происходящую с телами подлунными, они приписывают противоположности свойств. Ибо так как они никогда не бывали на небе, и не видели того, что происходит там, то они на опыте и не видели, чтобы эта противоположность свойств встречалась там; и это заставило их думать, будто действительно она там не имеет места. Итак, на том основании, что того, что, по их мнению, портит все тела здесь, на земле, там — не находится, они заключили, что небесам чужда порча. Очевидно, что рассуждение лишено всякой основательности, ибо мы не видим, почему не может быть другой причины порчи, помимо этой противоположности свойств, которую они воображают, и на каком основании они могут утверждать, что в небесах нет ни жара, ни холода, ни сухости, ни влажности, что солнце не горячо, а Сатурн не холоден. Можно с некоторым видимым основанием утверждать, что весьма твердые камни, стекло и другие тела такой же природы не портятся, потому что, как мы видим, они остаются долгое время в одном и том же состоянии, и мы находимся настолько близко к ним, что видим перемены, происходящие с ними. Но раз мы так далеки от небес, то совершенно противно рассудку заключать, что они не подвержены порче лишь в силу того, что мы не ощущаем противоположных свойств в них и не видим, чтобы они подвергались порче. Между тем, не утверждают, что они подвержены порче, но говорят абсолютно, что они неизменны и нетленны, и чуть ли некоторые перипатетики не готовы сказать, что небесные светила — божества, как это думал их учитель Аристотель. Красота мира состоит не в нетленности его частей, но в их разнообразии; и это великое мировое творение не было бы «столь удивительно, если бы в нем не было той изменчивости вещей, какую мы видим в нем. Бесконечно протяженная материя без движения, а следовательно, без формы и порчи, показывала бы бесконечное могущество своего Творца, но не давала бы никакого представления о Его мудрости. Вот почему все вещи телесные тленны и нет тела, с которым не происходило бы перемены, изменяющей и портящей его со временем. Камни и даже стекла служат пищею некоторым насекомым.' Хотя эти тела и весьма тверды и весьма сухи, однако они портятся со временем. Воздух и солнце, действию которых они Journal des Savants. 9 августа 1666 г. 308 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ подвергаются, изменяют некоторые частицы их, и находятся черви, которые питаются ими, как это показывает опыт. Вся разница между этими очень твердыми и сухими телами и остальными заключается лишь в том, что они состоят из весьма грубых и прочных частиц, а следовательно, они труднее приводятся в колебание и не так легко отделяются друг от друга вследствие движения частиц, сталкивающихся с ними; вот почему на эти тела смотрят как на неподверженные порче. Между тем они вовсе не таковы по своей природе, как это достаточно показывают время, опыт и рассудок. Что же касается небес, то они состоят из вещества, самого жидкого и самого тонкого, особенно солнце; и не только в нем есть теплота и оно не нетленно, как говорят приверженцы Аристотеля, но, напротив, это самое горячее изо всех тел и наиболее подверженное изменению. Оно даже согревает, приводит в движение и изменяет все; ибо это оно производит своим действием, которое есть не что иное, как его теплота или движение его частиц, все, что мы видим нового в смене времен года. Это доказывает рассудок; www.koob.ru но если можно противиться рассудку, то нельзя противиться опыту: ибо раз с помощью телескопов или больших зрительных труб открыли на солнце пятна величиною со всю землю — пятна, образовавшиеся на нем и в короткое время рассеявшиеся, то нельзя более отрицать, что солнце гораздо больше подвержено изменению, чем земля, на которой мы живем. Итак, все тела находятся в постоянном движении и изменении, особенно самые жидкие тела, как огонь, воздух, вода; затем части живых тел, как-то: мясо и даже кости; и наконец, самые твердые; и разум не должен предполагать своего рода неизменность в вещах, в силу того что он не видит в них ни порчи, ни изменений. Ибо это не доказательство, что вещь остается всегда одинаковой, если мы не видим в ней перемены; или что вещи не существуют, если мы не имеем идеи или познания о них. ГЛАВА XI Примеры некоторых заблуждений в морали, зависящих от того же самого принципа. Та легкость, с какою разум воображает и предполагает сходства везде, где он не видит ясно различия, вводит также большинство людей в очень опасные в отношении морали заблуждения. Вот несколько примеров. Француз встречается с англичанином или итальянцем; у этого иностранца иной характер; он очень щепетилен или, если хотите, он горд и неуживчив. Это, прежде всего, заставит француза решить, РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 309 что все англичане или все итальянцы имеют такой же характер, как тот, которого он знает. Он будет хвалить или бранить их всех вообще, и если встретится с кем-нибудь, то сначала будет предубежден против него, полагая, что он подобен тому, которого он уже видел, и поддастся некоторой тайной привязанности или неприязни. Словом, о всех отдельных лицах этих наций он будет судить на том прекрасном основании, что видел одного или нескольких, обладающих известными качествами, ибо, не зная разнятся ли остальные от этих лиц, он предполагает, что они все одинаковы. Монах какого-нибудь ордена совершает проступок; этого достаточно, чтобы большинство тех, кто знает о нем, осудило безразлично всех отдельных лиц в этом ордене. Они все носят одну и ту же одежду, одинаково называются, в этом они походят друг на друга; этого достаточно, чтобы большинство людей вообразило, что они походят друг на друга во всем. Предполагается, что они одинаковы, потому что люди, не проникая в глубину их сердца, не могут видеть положительно, разнятся ли они. Клеветники, изощрившиеся в способах чернить репутацию своих врагов, пользуются, обыкновенно, этим средством, и опыт показывает нам, что оно почти всегда удается. В самом деле, оно вполне соответствует понятиям большинства, и нетрудно найти в многочисленной общине, как бы свята она не была, нескольких лиц малопорядочных и злонамеренных; ведь даже в обществе апостолов, во главе которого был сам Иисус Христос, нашелся вор, предатель, лицемер, — словом. Иуда. Без сомнения, евреи были бы не правы, если бы на основании корыстолюбия и испорченности Иуды составили бы невыгодное суждение об обществе самом святом, какое когда-либо существовало; и если бы они осудили в своем сердце всех апостолов по причине того, что они терпели в своей среде такого дурного человека и сам Иисус Христос не наказывал его, хотя знал его преступления. Итак, явно противно рассудку и милосердию думать, что какая-нибудь община впала в заблуждение, если в ней находится несколько заблуждающихся членов, и хотя бы даже сами начальники скрывали это заблуждение или разделяли бы его. Правда, когда все члены хотят отстаивать заблуждение или проступок своего собрата, .тогда должно считать виновною всю общину. Но можно сказать, что этого никогда не бывает, ибо нравственно невозможно, кажется, чтобы все члены одного ордена одинаково бы мыслили. Следовательно, люди никогда не должны были бы заключать подобным образом от частного к общему, но они не умеют судить только о том, что видят; они всегда впадают в крайность. Монах такого-то ордена великий человек, человек добродетельный; из этого они заключают, что весь орден состоит из великих людей, людей добродетельных. Точно так же монах такого-то ордена злонамерен; следовательно, весь этот орден извращен и злонамерен. Но эти последние суждения гораздо опаснее первых, потому что всегда 310 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ должно хорошо судить о ближнем своем; по причине же злобы людской дурные суждения и речи, порочащие репутацию других, нравятся гораздо больше и гораздо сильнее запечатлеваются в уме, чем добрые суждения и речи о нем. Когда светский человек, следующий своим страстям, привязывается сильно к своему воззрению и утверждает в порыве своей страсти, что имеет основание следовать ему, тогда справедливо считают его упорствующим, и он сам сознает это, как только пройдет его страсть. Точно так же, когда религиозный человек, проникнутый тем, что говорит, и убеждающийся в истине религии и тщете всего мирского, хочет силою своего разума противостоять беззаконию других и ревностно обличает их, тогда светские люди решают, что это упорный человек и заключают, таким образом, что люди набожные упорны. Они решают даже, что люди добродетельные гораздо упорнее развратных и злых, потому что последние защищают свои мнения лишь сообразно различным волнениям крови и страстей и не могут долго сохранять те же чувства; они отказываются от них. Тогда как люди набожные твердо отстаивают свои мнения, потому что они опираются лишь на основания непоколебимые, не зависящие от столь непостоянной вещи, как циркуляция соков и крови. Вот почему большинство людей решает, что люди набожные столь же упорны, как порочные. Дело в том, что люди добродетельные столь же страстно привязаны к истине и добродетели, как дурные — к пороку и лжи. И те и другие говорят почти одинаковым образом, отстаивая свои воззрения, в этом они похожи, хотя различаются по существу. www.koob.ru Людям же, не углубляющимся в разницу доводов, этого достаточно, чтобы решить, что они схожи во всем, раз они походят друг на друга по манере суждения, свойственной всем людям. Следовательно, набожные не упорны, они только тверды, как и должно быть; порочные же и вольнодумцы всегда упорны, хотя бы лишь один час держались своего мнения, потому что только тогда бываешь упорным, когда защищаешь ложное воззрение, хотя даже отстаиваешь его недолгое время. То же происходит с философами, отстаивавшими химерические воззрения, от которых они отказались потом. Они требуют, чтобы другие, защищающие истины постоянные, достоверность которых для них очевидна, отказались бы от них, как от простых мнений, подобно тому как они это сделали с теми, в которых они так некстати упорствовали. И так как нелегко быть снисходительным к ним в ущерб истине и так как любовь, которую, естественно, питаешь к истине, заставляет защищать ее с жаром, то они решают, что вы упорны. Со стороны этих лиц было ошибкою защищать с упорством свои химеры, но другие правы, отстаивая истину с твердостью и силою духа. Манеры тех и других одинаковы, но мнения различны, и эта разница во мнениях и делает то, что одни тверды, а другие упорны. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 311 ЗАКЛЮЧЕНИЕ ТРЕХ ПЕРВЫХ КНИГ В своем начале этого сочинения я различил как бы две части в простом и неделимом существе души, одну — чисто пассивную, другую — пассивную и активную вместе. Первая есть разум или познавание, вторая — воля. Я приписал разуму три способности, так как тремя способами получает он свои модификации и свои идеи от Творца природы. Я назвал его чувством, когда он получает от Бога идеи, смешанные с ощущениями, т. е. чувственные идеи по поводу известных движений, происходящих в его органах чувств в присутствии предметов. Я назвал его воображением, или памятью, когда он получает от Бога идеи, смешанные с образами, идеи, представляющие своего рода слабые и бледные ощущения, которые разум воспринимает лишь по причине некоторых отпечатков, образующихся и возбуждающихся в мозгу течением животных духов. Наконец, я назвал его чистым разумом, или чистым познаванием, когда он получает от Бога совершенно чистые идеи истины, не смешивающиеся с ощущениями и образами: не по связи своей с телом, но по связи своей со Словом или премудростью Божественной; не потому, чтобы он находился в мире материальном и чувственном, но потому, что он пребывает в мире нематериальном и умопостигаемом; не для того, чтобы познать вещи преходящие, нужные к поддержанию телесной жизни, но чтобы постичь истины непреходящие, которые поддерживают в нас жизнь духовную. Я показал в первой и во второй книгах, что наши чувства и наше воображение нам весьма полезны для познания отношений, какие внешние тела имеют к нашему телу; что все идеи, которые разум воспринимает через тело, все — для тела; что невозможно открыть какую бы то ни было истину с очевидностью посредством идей чувств и воображения; что эти смутные идеи служат лишь к тому, чтобы привязать нас к нашему телу, а через наше тело — ко всем чувственным вещам, и, наконец, что мы должны не доверять им, если хотим избежать заблуждения. Точно так же я заключаю, что нравственно невозможно познать посредством чистых идей разума отношения тел к нашему телу; что не следует рассуждать сообразно этим идеям, чтобы узнать, пригодны ли в пищу яблоко или камень, их следует попробовать; если и можно пользоваться своим разумом, чтобы смутно познать отношения посторонних тел к нашему телу, то все же вернее пользоваться для этого своими чувствами. Я даю еще один пример; ибо не лишнее еще раз запечатлеть в разуме столь существенные и необходимые истины. Я хочу рассмотреть, например, что лучше для меня: быть ли праведным или богатым. Если я открою телесные очи, праведность покажется мне химерой; я не вижу в ней ничего привлекательного. Я вижу, что праведные несчастны, оставлены, преследуемы, беззащитны и безутешны, ибо Тот, кто утешает и поддерживает их, не 312 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ представляется моим очам. Словом, я не вижу, на что может пригодиться праведность и добродетель. Но если я посмотрю с открытыми глазами на богатство, я, прежде всего, увижу блеск его, и он ослепит меня. Могущество, величие, удовольствия, все чувственные блага связаны с богатством, и я не могу сомневаться, что для того, чтобы быть счастливым, нужно быть богатым. Точно так же, если я открываю свои уши, я слышу, что все люди ценят богатство, говорят лишь о средствах приобрести его, и хвалят, и почитают всегда тех, кто обладает им. Итак, это чувство и все остальные говорят мне: «Чтобы быть счастливым, нужно быть богатым». Если я закрою глаза и уши и обращусь к своему воображению, оно непрестанно будет мне представлять то, что видели и читали мои глаза, что слышали мои уши в пользу богатства. Но оно также представит мне эти вещи совершенно иным образом, чем мои чувства; ибо воображение всегда увеличивает идеи вещей, имеющих отношение к телу и которые мы любим. Так что, если я ему предоставлю свободу, оно вскоре введет меня в волшебный замок, подобный тем, которые так великолепно описывают поэты и сочинители романов, и там я увижу красоты, которые бесполезно мне описывать и которые убедят, что только живущий здесь бог богатств один может сделать меня счастливым. Вот в чем может убедить меня мое тело, ибо оно говорит лишь ради себя, и для его блага необходимо, чтобы воображение преклонилось перед величием и блеском богатства. Но если я посмотрю на то, что тело неизмеримо ниже духа, что оно не может быть учителем его, что оно не может наставить его истине и просветить его; и если с этою мыслью я углублюсь в самого себя и вопрошу себя, или, вернее, — так как сам для себя я не буду ни учителем, ни светом, — если я приближусь к Богу, и, когда смолкнут мои чувства и страсти, я вопрошу Его, должен ли я предпочесть богатство добродетели или добродетель богатству, я услышу ясный и внятный ответ, что я должен делать; ответ вечный, который всегда был, есть и будет; ответ, которого нет необходимости мне объяснять, потому что все его знают; те, кто читает это и кто не читает; ответ ни греческий, ни латинский, ни французский, ни немецкий, но понятный всем нациям; наконец, ответ, утешающий праведных в их бедности и www.koob.ru утешающий грешников среди их богатств. Я услышу этот ответ, и он убедит меня. Я посмеюсь над мечтаниями своего воображения и иллюзиями своих чувств. Внутренний человек, который есть во мне, восторжествует над человеком животным и земным, которого я ношу. Наконец, возродится новый человек и совлечется ветхий человек, лишь бы я всегда повиновался голосу Того, кто говорит мне так ясно в тайниках моего разума; кто сделался видимым, чтобы приблизиться к моей слабости и испорченности и чтобы дать мне жизнь через то, что давало мне смерть; кто все еще говорит мне очень сильным, живым и знакомым мне образом через мои чувства; я хочу сказать, через проповедь своего РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 313 Евангелия. Если я буду вопрошать Его во всех вопросах метафизических, естественных и вопросах чистой философии, точно так же, как в вопросах нравственного порядка, я всегда буду иметь верного учителя, который никогда не обманет меня; не только я буду христианином, но я буду философом; я буду хорошо мыслить и любить благие вещи, — словом, я пойду тем путем, который ведет к наивысшему совершенству, к какому я способен по благодати и по природе. Итак, из всего сказанного мною следует заключить, что наилучшее пользование способностями нашей души, нашими чувствами, воображением и нашим разумом состоит в том, что мы должны их прилагать лишь к тем вещам, ради которых они нам даны. Следует тщательно различать наши ощущения и образы воображения от наших чистых идей и судить согласно нашим ощущениям и образам воображения об отношениях внешних тел к нашему телу, но не пользоваться ими для нахождения истин, в которых они всегда ошибаются; и нам следует пользоваться чистыми идеями разума, чтобы открыть истины, но не пользоваться ими, чтобы судить об отношениях внешних тел к нашему телу, так как эти идеи никогда не бывают столь обширны, чтобы вполне представить нам их. Невозможно, чтобы люди знали достаточно все фигуры и все движения частиц своего тела и своей крови и частиц некоторого плода в данный момент своей болезни для того, чтобы знать, что есть отношение соответствия между этим плодом и их телом, и если они поедят его, они выздоровеют. Так что одни наши чувства полезнее для поддержания нашего здоровья, чем предписания экспериментальной медицины, а медицина экспериментальная — медицины умозрительной. Но медицина умозрительная, опирающаяся на опыт и еще более на чувства, наилучшая, так как и рассудок, и опыт, и чувства должны идти рука об руку. Итак, рассудком можно пользоваться во всех вещах, и это составляет преимущество его перед чувствами и воображением, которые ограничены чувственными вещами; но им должно пользоваться правильно. Ибо, хотя это главная часть нас самих, случается часто, что мы ошибаемся, когда слишком много заставляем его действовать, так как он не может не утомляться; я хочу сказать, когда он не может достаточно познавать, чтобы хорошо судить, а, между тем, нам хочется судить. Книга четвертая О НАКЛОННОСТЯХ ИЛИ О ПРИРОДНЫХ ДВИЖЕНИЯХ ДУХА ГЛАВА I I. Духи должны иметь наклонности, как тела движения. — II. Бог дает духам движение только к Нему. — III. Духи стремятся к отдельным благам лишь в силу стремления своего ко благу вообще. — IV. Происхождение главных природных наклонностей, которые составят предмет этой четвертой книги. Чтобы раскрыть причины людских заблуждений, незачем было бы говорить ни о природных наклонностях, к чему мы приступаем в этой четвертой книге, ни о страстях, что мы сделаем в следующей, если бы познавание в восприятии предметов не зависело от воли; но так как от нее получает оно свое направление, так как это она определяет его и влияет на некоторые предметы больше, чем на другие, то для того, чтобы понять причины заблуждений, которым мы подвержены, безусловно, необходимо хорошо понять наклонности воли. I. Если бы при сотворении мира Бог создал бесконечно протяженную материю, но не сообщил бы ей никакого движения, то тела не отличались бы одни от других; весь этот видимый мир был бы еще до сих пор лишь массою материи или протяженности, которая, правда, свидетельствовала бы о величии и могуществе ее Творца, но в ней не было бы той непрерывной смены форм, того разнообразия тел, которые составляют всю красоту вселенной и заставляют всех духов изумляться бесконечной мудрости Того, кто управляет ею. Мне же кажется, что наклонности духов составляют для мира духовного то же, что движение — для мира материального; если бы все духи не имели наклонностей или если бы они никогда ничего не хотели, то в порядке духовных вещей не было бы того разнообразия, которое заставляет изумляться не только глубине мудрости Божией, подобно разнообразию, существующему в материальных вещах, но также Его милосердию. Его правосудию, благости и вообще всем Его остальным атрибутам. Различие же наклонностей производит в духах действие, довольно похожее на то, какое различие в движениях производит в телах; и наклонности духов, и движения тел вместе создают всю красоту сотворенных существ. Итак, все духи должны иметь некоторые наклонности, подобно тому 318 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ как тела имеют различные движения. Но постараемся узнать, какие наклонности они должны иметь. Если бы наша природа не была испорчена, то не было бы необходимости исследовать с помощью рассудка, как мы собираемся это сделать, каковы должны быть природные наклонности сотворенных духов; нам достаточно было бы обратиться к самим себе, и тем внутренним чувством, какое мы имеем обо всем, что происходит в нас, мы узнали бы все наклонности, которые мы должны иметь от природы. Но так как вера говорит нам, что грех расстроил порядок природы, www.koob.ru и так как сам рассудок говорит нам, что наши наклонности извращены, как это будет виднее впоследствии, то мы принуждены избрать иной путь. Не смея довериться тому, что мы чувствуем, мы принуждены объяснять вещи более возвышенным образом, хотя подобное объяснение покажется, без сомнения, мало основательным тем, кто ценит лишь то, что доступно чувствам. II. Неоспорима истина, что Бог не может иметь иной главной цели своих действий, кроме Самого Себя, и что Он может иметь несколько целей второстепенных, которые все направлены к сохранению сотворенных Им существ. Он не может иметь иной главной цели, кроме Самого Себя, потому что Он не может заблуждаться или полагать свою главную цель в существах, не заключающих всех благ. Но Он может иметь целью второстепенною сохранение сотворенных существ, потому что, будучи все причастны Его благости, они будут неизбежно благи и даже весьма благи, согласно Писанию, valde bona. Итак, Господь их любит, и именно эта любовь поддерживает их, ибо все существа существуют лишь потому, что Бог любит их. «Diligis omnia quae sunt, говорит мудрец, et nihil odisti eorum quae fecisti: nec enim odiens aliquid constituisti et fecisti. Quomodo autem posset aliquid permanere, nisi tu voluisses; aut quod a te vocatum non esset conservaretur?» В самом деле, невозможно допустить, чтобы вещи, которые не нравятся существу бесконечно совершенному и всемогущему, существовали бы, потому что все существует лишь Его волею. Следовательно, Бог хочет Своей славы, как Своей главной цели, и сохранения Своих тварей, но ради Своей славы. Так как природные наклонности духов, конечно, суть непрестанные воздействия воли Того, кто сотворил и поддерживает их, то, как мне кажется, эти наклонности необходимо должны быть совершенно подобны наклонностям их творца, и промыслителя. Следовательно, они от природы не могут иметь иной главной цели, как Его славу, ни другой вторичной цели, как свое собственное сохранение и сохранение других, но всегда по отношению к Тому, кто дает им бытие. Ибо мне кажется несомненным, что Бог не может желать, чтобы воли, которые Он творит, любили меньшее благо сильнее блага большего, т. е. чтобы они любили то, что менее достойно любви, больше того, что более достойно любви, а следовательно, Он не может создать никакой твари, не обращая ее к себе самому и не повелевая ей любить Его более всего, хотя Он РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 319 может создать ее свободною и с властью отречься и отвратиться от Него. III. Если в Боге есть, собственно, только одна любовь, которая есть любовь к Самому Себе, и если Бог не может ничего любить иначе, как этою любовью, потому что Бог ничего не может любить иначе, как по отношению к Себе; то и в нас Бог влагает лишь одну любовь, которая есть любовь к благу вообще, и мы не можем ничего любить иначе, как этой любовью, потому что мы не можем любить ничего, что не было бы или не казалось бы нам благом. Эта любовь ко благу вообще и есть начало всякой нашей частной любви, потому что на самом деле эта любовь есть наша воля; ибо, как я это уже говорил в другом месте, воля есть не что иное, как непрестанное воздействие Творца природы, которое влечет дух человеческий ко благу вообще. Конечно, не следует воображать, что эта способность любить исходит или зависит от нас: в нашей власти лишь возможность дурно любить или, вернее, хорошо любить то, что мы не должны любить, потому что, будучи свободны, мы можем направить и действительно направляем к частным благам, а следовательно, к ложным благам благую любовь, которую Господь не перестает сообщать нам, поскольку Он не перестает промышлять о нас. Но не только наша воля или наша любовь ко благу вообще исходит от Бога, но и наши наклонности к частным благам, общие всем людям, хотя и неодинаково сильные во всех них, какова наша наклонность к сохранению своего бытия и бытия тех, с кем мы связаны по природе, — суть опять такие воздействия воли Божией на нас; ибо я называю здесь словами «природная наклонность» безразлично все воздействия, сообщаемые Творцом природы и общие всем духам. IV. Я только что сказал, что Бог любит своих тварей и что именно Его любовь дает и поддерживает их бытие. Стало быть, если. Бог непрестанно сообщает нам любовь, подобную своей любви, так как Его воля создает нашу волю и управляет ею, то Он дает также все природные наклонности, не зависящие от нашего выбора и неизбежно влекущие нас к сохранению нашего бытия и бытия тех, с кем мы живем. Ибо, хотя грех извратил все вещи, он не уничтожил их. Хотя наши природные наклонности не имеют всегда своею целью Бога в силу свободного выбора нашей воли, они всегда имеют Бога своею целью по установлению природы; ибо Бог, вызывающий и поддерживающий их в нас, вызывает и поддерживает их лишь для Себя. Все грешники стремятся к Богу в силу воздействия, которое они получают от Бога, хотя они удаляются от Него в силу ошибок и заблуждений своего разума. Их любовь хороша, ибо никогда нельзя дурно любить, потому что это Бог заставляет любить; но они любят дурные вещи; дурные только потому, что Бог, который даже грешникам дает силу любить, запрещает им любить их по той причине, что после греха эти вещи отвращают их от любви к Нему; ибо люди, воображая, что твари суть причины удовольствия, которое они 320 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ чувствуют по поводу их, страстно стремятся к телам и впадают в полное забвение Бога, невидимого их очам. Итак, еще поныне мы имеем те же природные наклонности или те же впечатления, сообщаемые Творцом природы, какие имел Адам до своего грехопадения. Мы имеем даже наклонности, которые имеют блаженные на небесах, ибо Бог создает и поддерживает тварей не иначе, как сообщая им любовь, подобную Своей. Он любит Себя, Он любит нас. Он любит всех своих тварей. Следовательно, Он не создает духов, которых не заставил бы стремиться любить его, любить себя и любить всех тварей. Но все наши наклонности запечатлены в нас Творцом природы и влекут нас любить Его и все ради Него, и потому они могут быть правильными лишь тогда, когда мы любим Бога всеми нашими силами и все ради Бога в силу свободного решения нашей воли; ибо мы не можем не поступать несправедливо и не употреблять во зло любви, какую Бог дает нам ради Себя, любя этою www.koob.ru любовью что-нибудь иное, не Его и не по отношению к Нему. Итак, мы знаем теперь не только, каковы наши природные наклонности, но еще каковы они должны быть для того, чтобы быть хорошо направленными и согласными с постановлением их творца. Итак, мы имеем, во-первых, наклонность ко благу вообще, которая есть начало всех наших природных наклонностей, всех наших страстей и всякой свободной любви нашей воли. Во-вторых, мы имеем наклонность к сохранению нашего бытия или нашего счастья. В-третьих, все мы имеем наклонность к другим тварям, полезным или нам самим, или тем, кого мы любим. Мы имеем еще много других особых наклонностей, которые зависят от этих, но мы, быть может, скажем о них в другом месте. В этой четвертой книге мы постараемся только свести заблуждения наших наклонностей к этим трем главным пунктам: к наклонности нашей ко благу вообще, к любви к самим себе и к любви к ближнему. ГЛАВА II I. Наклонность ко благу вообще есть причина тревожности нашей воли. — II. Следовательно, нашего недостаточного прилежания и нашего невежества. — III. Первый пример: мораль мало знакома большинству людей. — IV. Второй пример: бессмертие души оспаривается некоторыми лицами. — V. Наше невежество относительно вещей абстрактных или не имеющих вовсе отношения к нам крайне велико. I. Эта обширная способность воли стремиться ко всем благам вообще, по причине того что она создана лишь для блага, заключающего в себе все блага, не может быть поглощена всеми теми РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 321 вещами, которые представляет ей разум; а между тем, постоянное движение ко благу, сообщаемое ей Богом, не может остановиться. Это движение, никогда не прекращаясь, неизбежно сообщает разуму постоянное волнение; воля, ищущая того, чего она желает, принуждает разум представлять себе его под всякого рода предметами. Разум представляет их себе; но душа не наслаждается ими; если же она и наслаждается ими, она не удовлетворяется. Душа не наслаждается ими, потому что часто умственное созерцание не сопровождается удовольствием; ибо душа наслаждается своим благом в силу удовольствия, и душа не удовлетворяется им, ибо ничто не может остановить движения души, кроме того, кто сообщает его. Все, что разум представляет себе как свое благо, конечно; а все конечное может привлечь на время нашу любовь, но оно не может остановить ее на себе. Когда разум рассматривает весьма новые и весьма необычайные предметы или соприкасающиеся с бесконечным, то воля некоторое время терпит, что он исследует их со вниманием, потому что она надеется найти в них то, чего ищет, и потому еще, что то, что кажется бесконечным, носит характер ее истинного блага; но со временем она получает отвращение к этим предметам, как и к остальным. Итак, она всегда тревожна, потому что она всегда стремится искать то, чего никогда не может найти, но что всегда надеется найти; и она любит великое, необычайное, то, что касается бесконечного, потому что, не найдя своего истинного блага в вещах обыкновенных и знакомых, она воображает найти его в вещах ей незнакомых. Мы покажем в этой главе, что тревожность нашей воли есть одна из главных причин нашего невежества и заблуждений, в которые мы впадаем относительно множества предметов; а в двух следующих мы объясним, что производит в нас наша наклонность ко всему, имеющему в себе нечто великое и необычайное. II. Из сказанного ясно, во-первых, что воля прилагает познавания лишь к предметам, имеющим некоторое отношение к нам, и весьма пренебрегает остальными; ибо всегда желая блаженства, желая его страстно и в силу природного влечения, она обращает познавание только на те вещи, которые нам кажутся полезными и причиняют нам некоторое удовольствие. Во-вторых, воля не позволяет, чтобы познавание занималось долго даже теми вещами, которые доставляют ей некоторое удовольствие, потому что, как было только что сказано, все сотворенные вещи, правда, могут нам нравиться на некоторое время, но вскоре мы получаем отвращение к ним, и тогда наш дух отвращается от них и ищет в ином месте удовлетворения себе. В-третьих, воля вынуждена, таким образом, заставлять разум переходить с предмета на предмет, потому что разум постоянно представляет ей смутно и как бы издали того, кто содержит в себе все существа, как мы это сказали в третьей книге. Ибо воля, желая, так сказать, приблизить к себе свое истинное благо, чтобы оно прикос21 Разыскания истины 322 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ нулось к ней и чтобы получить от него движение, оживляющее ее, побуждает познавание представлять его себе с какойнибудь стороны. Но тогда разум созерцает уже не общее и универсальное бытие, не бесконечно совершенное существо, а нечто ограниченное и несовершенное, что не может остановить движения воли и долго нравиться ей, а потому она оставляет его, чтобы устремиться к какому-нибудь другому предмету. Между тем внимание и прилежание разума, безусловно, необходимы для нахождения истин сокровенных, и потому большинство людей, очевидно, должно быть грубо невежественным даже относительно вещей, имеющих некоторое отношение к ним, и в невероятном ослеплении относительно всех абстрактных и не имеющих видимого отношения к ним истин. Но следует постараться разъяснить это примерами. III. Нет науки, которая бы больше соприкасалась с нами, чем мораль; это она научает нас всем нашим обязанностям по отношению в Богу, нашему Государю, нашим родителям, друзьям и вообще всему нас окружающему. Она даже указывает нам путь к тому, чтобы стать вечно счастливым; и все люди существенно обязаны или, вернее, им неизбежно необходимо прилежать единственно к ней. Однако прошло шесть тысяч лет, что существуют люди, а эта наука еще весьма несовершенна. Та часть морали, которая рассматривает обязанности наши к Богу и которая, без сомнения, главная, потому что она относится к вечности, почти не была известна самым ученейшим людям, и еще теперь встречаются умные люди, которым она совершенно незнакома. Между тем эта часть морали самая легкая; ибо, во-первых, что трудного признать, www.koob.ru что есть Бог? Все, что Бог создал, доказывает это; все, что делают люди и животные, доказывает это; все, что мы думаем, все, что мы видим, все, что мы чувствуем, это доказывает, -— словом, нет ничего, что не доказывало бы бытия Бога или не могло бы доказать его умам внимательным, серьезно старающимся найти творца всего. Во-вторых, очевидно, должно следовать повелениям Божиим, чтобы быть счастливым; ибо Он могуществен и правосуден, и его нельзя ослушаться, не будучи наказанным, и нельзя повиноваться ему, не будучи вознагражденным. Но чего требует Он от нас? Чтобы мы любили Его, чтобы наш разум был занят Им, наше сердце обращено к Нему. Ибо для чего Он создал духов? Конечно, Он не может создать ничего иначе, как для Себя: следовательно, Он нас создал только для Себя, и мы необходимо обязаны ни на что иное не обращать то влечение любви, которое Он непрестанно поддерживает в нас для того, чтобы мы постоянно любили Его. Эти истины не трудно найти, если хоть немного прилежать к ним. Между тем этот единственный принцип морали: для того чтобы быть добродетельным и счастливым, безусловно, необходимо любить Бога больше всего и во всем, — есть основание всей христианской РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 323 морали. Нетрудно также вывести из этого принципа все нужные нам следствия, чтобы установить главные правила нашего поведения, хотя очень немногие выводят их и хотя ежедневно идут споры о вопросах морали, являющихся непосредственными и неизбежными следствиями столь очевидного принципа. Геометры постоянно делают какие-нибудь новые открытия в своей науке; а если они и не особенно совершенствуют ее, то потому, что они уже вывели из своих принципов наиполезнейшие и необходимейшие следствия. Но большинство людей, как кажется, не способно что-либо вывести из первого принципа морали: все идеи их исчезают и рассеиваются, едва только они захотят остановить на нем свои мысли, потому что они не хотят этого как следует; а они не хотят этого, потому что не наслаждаются им или потому что, насладившись им, они слишком скоро получают к нему отвращение. Это принцип абстрактный, метафизический, чисто умопостигаемый: он не ощущается, его нельзя вообразить себе. Так что очам плотским или духам, которые видят только очами, он не представляется основательным. В сухом и отвлеченном рассмотрении этого принципа нет ничего, что могло бы положить предел тревожности их воли и остановить на себе их разум, чтобы рассмотреть его с некоторым вниманием. Как же надеяться на то, что они увидят его хорошо, что они хорошо поймут его и выведут из него прямо то, что должны из него вывести? Если бы люди понимали лишь весьма несовершенно геометрическое положение, что стороны подобных треугольников пропорциональны между собою, то, разумеется, невеликими геометрами были бы они. Но если бы, помимо смутного и несовершенного представления об этом основном положении геометрии, они были бы также несколько заинтересованы в том, чтобы стороны подобных треугольников не были пропорциональны, и ложная геометрия так же потворствовала бы их злым наклонностям, как ложная мораль, то они могли бы так же нелепо лжеумствовать в геометрии, как в морали, потому что их заблуждения были бы им приятны, а истина была бы лишь помехою, смущала бы и раздражала их. Итак, нечего удивляться ослеплению людей, живших в прежние времена, когда идолопоклонство царило в мире, или ослеплению людей, живущих в наше время, но непросвещенных еще светом Евангелия. Вечной Премудрости надлежало, наконец, стать видимой, чтобы научить людей, которые вопрошают лишь свои чувства. Четыре тысячи лет истина говорила их разуму; но не углубляясь в самих себя, они не слышали ее: она должна была говорить их ушам. Свет,просвещающий всех людей, светил в их тьме, не рассеивая ее, они не могли даже смотреть на него; и умопостигаемый свет должен был затуманиться и стать видимым. Слово должно было стать плотью, и премудрость сокровенная и недоступная людям плотским должна была поучать их плотским образом, carnaliter, 324 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ говорит святой Бернард.' Большинство людей, а особенно бедняки, которые наиболее заслуживают милосердия и промысла Создателя, принужденные работать, чтобы добыть средства к жизни, чрезвычайно грубы и тупы, они слышат только потому, что имеют уши; видят лишь потому, что у них есть глаза. Они не способны углубляться в самих себя путем некоторою усилия духа, чтобы вопрошать истину, когда смолкнут их чувства и страсти. Они не могут прилежать к истине, потому что они не могут наслаждаться ею, и часто даже они и не думают прилежать к ней, потому что они не думают прилежать к тому, что не затрагивает их. Их тревожная и непостоянная воля непрестанно обращает их разум ко всем чувственным предметам, нравящимся им и развлекающим их своим разнообразием; ибо многочисленность и разнообразие чувственных благ служит причиною того, что тщета их плохо познается, и люди всегда надеются найти между ними истинное благо, которое они желают. Вот почему заповеди, которые дает нам в Евангелии Иисус Христос, как человек, как провозвестник нашей веры, гораздо более соответствуют слабости нашего разума, чем те заповеди, которые тот же самый Иисус Христос, как вечная премудрость, как внутренняя истина, как умопостигаемый свет, внушает нам в самых тайниках нашего разума; хотя Иисус Христос делает эти заповеди приятными, благодаря своей благодати, видимыми, благодаря своему примеру, убедительными, благодаря чудесам, — люди, однако, столь тупы, столь неспособны к размышлению даже о вещах, которые им в высшей степени важно хорошо знать, что почти никогда они не думают о заповеди Евангелия, как должны. Немногие люди видят красоту Евангелия; немногие постигают основательность и необходимость заповедей Иисуса Христа, мало кто размышляет над ними, мало кто питается и укрепляется ими, так как постоянное волнение воли, ищущей наслаждения благом, не позволяет им останавливаться на истинах, которые, по-видимому, лишают их блага. Вот другое подтверждение тому, что я говорю. IV. Нечестивые, без сомнения, должны очень стараться узнать, смертна ли их душа, как они это думают, или же она www.koob.ru бессмертна, как говорят нам вера и разум. Это для них в высшей степени важно; дело идет об их вечной жизни, от этого зависит самый покой их духа. Почему же они этого не знают или остаются в сомнении? Не потому ли, что они не способны к сколько-нибудь серьезному вниманию и их тревожная и извращенная воля не позволяет их разуму рассматривать пристально доводы, идущие вразрез с мнениями, которые они желали бы видеть истинными? Ибо, наконец, разве так трудно признать разницу между душою и телом, между тем, что мыслит и что протяженно? Разве требуется от ума столь сильное внимание, чтобы увидеть, что мысль не есть нечто ни круглое, ни 1 Serm. 39, de natali Domini. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 325 квадратное, что протяженности свойственны лишь различные фигуры и различные движения, но не мысль и рассуждение, и, следовательно, то, что мыслит, и то, что протяженно, — две сущности совершенно противоположные? Между тем этого одного достаточно, чтобы доказать, что душа бессмертна и что она не может погибнуть, хотя бы тело уничтожилось. Когда уничтожается субстанция, тогда, правда, модусы, или состояния бытия, этой субстанции уничтожаются вместе с нею. Если уничтожится кусок воска, то действительно будут уничтожены вместе с ним фигуры этого воска, потому что круглота воска, например, есть на самом деле лишь этот самый воск, модифицированный известным образом, так что она не может существовать без воска. Но если бы Бог уничтожил весь воск, который есть в мире, отсюда не следовало бы, однако, чтобы была уничтожена какая-либо иная субстанция или модусы какой-либо иной субстанции. Все камни, например, существовали бы со всеми своими модусами, потому что камни — субстанции существа, а не состояния воска. Точно так же, если бы Бог уничтожил половину какого-нибудь тела, из этого не следовало бы, чтобы уничтожилась другая половина. Эта последняя соединена с первой, но не едина с нею. Стало быть, когда уничтожится одна половина, то из этого воспоследует, согласно рассудку, что другая половина не будет больше иметь к ней отношения, но не следует, что ее нет больше, потому что существо ее иное, и она не может превратиться в ничто от уничтожения другой половины. Итак, ясно, что раз мышление не есть модификация протяженности, наша душа не уничтожается, если даже предположить, что смерть уничтожает наше тело. Но нет основания воображать, что само тело уничтожается, когда оно разрушается. Части, составляющие его, превращаются в пар и в прах; правда, мы не видим их больше и не познаем, но из этого не следует заключать, что их нет, ибо разум созерцает их всегда. Если разделить горчичное зерно на две, четыре, двадцать частей, мы уничтожим его для наших глаз, ибо не видим его более; но мы не уничтожаем его самого по себе, не уничтожаем его для разума; ибо разум видит его, хотя бы мы разделили его на тысячу или сто тысяч частей. Для всякого человека, пользующегося своим рассудком более, чем чувствами, несомненно, что ничто не может быть уничтожено обыкновенными силами природы; ибо как никакая вещь, естественно, не может возникнуть из ничего, так не может статься, чтобы субстанция или какое-нибудь бытие стало ничем. Переход бытия в небытие или небытия в бытие равно невозможен. Итак, тела могут портиться, если желательно называть порчей изменения, происходящие с ними, но они не могут уничтожаться. То, что кругло, может стать четырехугольным; то, что есть плоть, может стать землею, паром — всем, чем вам угодно, ибо всякая протяженность способна ко всякого рода конфигурации; но сущность того, что есть кругло 326 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ и что есть плоть, не может погибнуть. Существуют известные установленные в природе законы, согласно которым тела меняют последовательно свою форму, потому что последовательная смена этих форм составляет красоту вселенной и внушает изумление к ее творцу; но нет в природе закона для уничтожения какого-либо бытия, потому что небытие не имеет ничего ни прекрасного, ни доброго, и потому что творец природы любит свое творение. Итак, тела могут изменяться, но они не могут погибнуть. Но если, основываясь на показании своих чувств, мы захотим утверждать с упорством, что распадение тел есть действительное уничтожение их по той причине, что частицы, на которые они располагаются, неощутимы для наших глаз, то вспомним, по крайней мере, что тела могут распадаться на эти неощутимые части только потому, что они протяженны; дух же непротяжен, следовательно, он неделим, а раз он неделим, то должно согласиться, что он не будет тленным в этом смысле. Но как можно вообразить себе, что дух протяжен и делим? Можно прямою линиею разрезать четырехугольник на два треугольника, на два параллелограмма, на две трапеции; но какою линиею можно было бы разделить удовольствие, страдание, желание и какая фигура получалась бы от этого деления? Разумеется, я не думаю, чтобы воображение было столь богато ложными идеями и могло бы представить подобную линию и фигуру. Итак, дух непротяжен, он неделим, он не подвержен тем же самым изменениям, как тело, однако, должно согласиться, что он не неизменен по своей природе. Если телу свойственны бесчисленные различные фигуры и конфигурации, то духу свойственно также бесчисленное множество различных идей и модификаций. Как после нашей смерти субстанция нашей плоти превратится в землю, пары, и во множество других тел, не уничтожаясь, точно так же наша душа, не переходя в небытие, будет иметь мысли и чувства, весьма разнящиеся от тех, какие она имеет в течение этой жизни. В этой нашей жизни необходимо, чтобы наше тело состояло из мяса и костей; точно так же необходимо для жизни, чтобы наша душа имела те идеи и чувства, какие она имеет по отношению к телу, с которым связана. Но когда она отделится от своего -тела, она совершенно свободно может получить всевозможные идеи и модификации, весьма разнящиеся от тех, которые она имеет теперь, как наше тело с своей стороны может получить всякого рода фигуры и конфигурации, весьма разнящиеся от тех, которые ему необходимы, чтобы быть телом живого человека. Только что сказанное мною, как мне кажется, достаточно показывает, что бессмертие души вовсе не так трудно для понимания, Следовательно, если столько людей сомневаются в нем, то не оттого ли это происходит, что они не хотят приложить к доводам, доказывающим его, то немногое внимание, которое необходимо, чтобы убедиться в нем? И не www.koob.ru оттого ли они не хотят этого, что воля их, РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 327 будучи тревожною и непостоянною, непрестанно волнует их познавание, так что у него нет времени отчетливо созерцать даже те идеи, которые ему наиболее присущи, каковы идеи мышления и протяженности; подобно тому, как человек, волнуемый какою-нибудь страстью и смотрящий по сторонам, обыкновенно не различает самых ближайших предметов, бросающихся прямо в глаза; ведь вопрос о бессмертии души есть один из наиболее легко разрешимых вопросов, если не слушая своего воображения, рассмотреть разумом с некоторым вниманием ясную и отчетливую идею протяженности и отношение, какое она может иметь к мышлению? Если непостоянство и неустойчивость нашей воли не позволяют нашему познаванию проникать в сущность вещей, весьма близких ему и которые нам в высшей степени важно знать, то легко понять, что они еще менее позволят нам размышлять над теми, которые далеки от нас и не имеют никакого отношения к нам. Вот почему, если мы грубо невежественны в большинстве вещей, которые нам крайне важно знать, мы не будем сведущи и в тех, которые нам кажутся совершенно пустыми и бесполезными. Мне нет большой необходимости останавливаться на подтверждении этого скучными примерами, не содержащими важных истин; ибо если есть вещи, которых следует не знать, то именно те, которые ни к чему не нужны. Хотя людей, занимающихся серьезно вещами совершенно напрасными и бесполезными, немного, все же их слишком много; но не беда, если многие не занимаются ими и презирают их, лишь бы они не судили о них. Для ограниченного ума не знать известные вещи не есть недостаток, недостаток то, что он судит о них. Невежество — неизбежное зло, но можно и должно избегать заблуждения. Так что я осуждаю в людях не незнание многих вещей, а только смелые суждения, какие они составляют о них. V. Когда вещи имеют большое отношение к нам, когда они чувственны и легко доступны воображению, то можно сказать, что разум прилежит к ним и может иметь о них некоторое познание. Ибо когда мы знаем, что вещи имеют отношение к нам, мы думаем о них с некоторою наклонностью; а когда мы чувствуем, что они затрагивают нас, мы прилежим к ним с удовольствием, и мы должны были бы быть более знающими во многих вещах, чем это есть, если бы тревога и волнение нашей воли не нарушали и не утомляли непрестанно нашего внимания. Но когда вещи абстрактны и мало наглядны, то некоторое достоверное познание о них дается нам лишь с трудом, не потому, чтобы абстрактные истины сами по себе были весьма затруднительны, но потому, что внимание и созерцание разума начинается и кончается по большей части одновременно с чувственным созерцанием предметов; ибо мы думаем только о том, что видим и что чувствуем, и только тогда, когда видим его и чувствуем. 328 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ Несомненно, если бы разум мог легко прилежать к ясным и отчетливым идеям, не будучи как бы поддерживаем какимнибудь чувством, и если бы тревожность воли не отвлекала непрестанно его прилежания, то мы не встретили бы больших затруднений во множестве естественных вопросов, на которые мы смотрим как на необъяснимые, и могли бы в короткое время избавиться от своего невежества и своих заблуждений относительно них. Например, для всякого человека, пользующегося своим разумом, неоспорима истина, что творение и уничтожение превышают обыкновенные силы природы. Следовательно, если бы люди оставались внимательны к этому чистому понятию разума и рассудка, они не допускали бы с такою легкостью творения и уничтожения бесчисленного множества новых существ, каковы субстанциальные формы, реальные свойства и способности и т. п. Основания естественных явлений они искали бы в отчетливых идеях, которые имеют о протяженности, фигуре и движении; что не так трудно, как они воображают, ибо все вещи природы связаны между собою и подтверждают одни другие. Действие огня, как например действие пушек и мин, весьма поразительно, и причина его весьма сокровенна. Однако если бы люди вместо того, чтобы останавливаться на впечатлениях своих чувств и на некоторых ложных или обманчивых опытах, останавливались настойчиво на том одном понятии чистого разума, что невозможно, чтобы тело, очень мало подвижное, производило сильное движение, потому "что оно не может дать больше движения, чем имеет само; тогда из этого одного было бы легко заключить, что есть тонкая и невидимая материя, что она очень подвижна, что она распространена вообще во всех телах и многое тому подобное, благодаря чему мы могли бы познать природу огня и что помогло бы нам также открыть другие истины, еще более сокровенные. Раз в пушке и мине происходят такие большие движения, а все видимые тела, окружающие их, не находятся в достаточно сильном движении, чтобы вызвать их, то это верное доказательство, что в пушке и мине есть другие невидимые и неощутимые тела, которые обладают, по крайней мере, таким же движением, как пушечное ядро; будучи очень тонки и очень подвижны, они могут сами собою свободно пройти, ничего не разрушая, в поры пушки, прежде чем в ней будет огонь, т. е. (как это объяснено более подробно и с достаточною вероятностью у г-на Декарта') прежде чем они окружат грубые и твердые части селитры, из которой состоит порох. Но когда в пушке уже есть огонь, т. е. когда эти тонкие и находящиеся в быстром движении частицы окружат грубые и плотные частицы селитры, и таким образом сообщат им свое весьма быстрое и сильное движение, тогда необходимо произойдет взрыв, ибо для Principes. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 329 тонких частиц, о которых мы говорим, доступ в поры пушек был отовсюду свободен, когда они были одни, но эти поры не настолько велики, чтобы пропустить грубые частицы селитры и некоторые другие, из которых состоит порох, когда они воспримут движение от тонких частиц, окружающих 'их. Ибо подобно тому как вода в реках, протекая под мостами, не потрясает их, по причине незначительности своих частиц, www.koob.ru так очень тонкая и подвижная материя, о которой идет речь, проходит постоянно через поры всех тел, не производя в них заметных изменений. Но как эта же самая река может снести мост, когда своим течением увлекает глыбы льда или какиенибудь другие более твердые тела, и толкает их о мост с тою же силою, какую имеет сама, — так и тонкая материя может произвести поразительные явления, какие мы видим в пушках и минах; когда она сообщает частицам пороха, плавающим в ней, свое движение, которое бесконечно сильнее и быстрее движения рек и потоков, то эти частицы пороха не могут свободно пройти сквозь поры тела, в котором находятся, так как они слишком грубы, и потому разрушают его с силою, ища себе свободный выход. Но люди не могут так легко представить себе тонкие и подвижные частицы, и они смотрят на них как на химеры, в силу того что не видят их. «Contemplatio fere desinit cum aspectu», — говорит Бэкон. Большинство философов даже предпочитают выдумать какую-нибудь новую сущность, чтобы не молчать об этих вещах, им неизвестных. А если на их ложные и непонятные предположения возразить, что огонь необходимо должен состоять из весьма подвижных частиц, потому что он производит столь сильные движения, и что ни одна вещь не может сообщить того, чего не имеет, — возражение, конечно, очень ясное и основательное, — они не замедлят все спутать каким-нибудь поверхностным и мнимым различением, каково, например, различие между двоякими и тождеименными причинами, чтобы казалось, что они что-то сказали, тогда как на самом деле они не сказали ничего. Ибо, наконец, для внимательных умов очевидно, что в природе не может быть настоящей двоякой причины в том смысле, как они это понимают, и что лишь людское невежество одно изобрело их. Итак, люди должны больше прилежать к рассмотрению ясных и отчетливых понятий, если они хотят познать природу; они должны немного обуздывать и удерживать непостоянство и неустойчивость своей воли, если они хотят проникнуть в сущность вещей; ибо их ум всегда будет слаб, поверхностен и дискурсивен, если их воля всегда- будет неустойчива, непостоянна и изменчива. Правда, быть внимательным и проникать в сущность вещей, которые мы хотим знать, стоит некоторого труда и приходится принуждать себя, но ничто не дается без труда. Постыдно, что умные люди и философы, которые в силу всякого рода оснований обязаны 330 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ исследовать и защищать истину, говорят, не зная, что они говорят, и удовлетворяются терминами, не вызывающими никакой отчетливой идеи во внимательных умах. ГЛАВА III I. Любознательность естественна и необходима. — II. Три правила, как сдерживать ее. — III. Объяснение первого из этих правил. I. Пока у людей будет наклонность ко благу, превышающему их силы, и пока они не будут обладать им, они всегда будут иметь тайную наклонность ко всему, что носит характер новизны и необычайности; они будут непрестанно стремиться к вещам, которых еще не рассмотрели, в надежде найти в них то, чего ищут, а так как дух их может найти себе полное удовлетворение только в созерцании Того, для кого он создан, то они всегда будут в тревоге и волнении, пока Он не явится им в Своей славе. Эта наклонность духов, без сомнения, весьма соответствует состоянию их, ибо несравненно лучше в тревоге искать истину и счастье, которыми не обладаешь, чем пребывать в ложном покое, удовлетворяясь ложью и ложными благами, которыми, обыкновенно, услаждаются. Люди не должны быть безучастны к истине и к своему счастью; следовательно, новое и необычайное должно их волновать, и существует любознательность позволительная или, вернее, которая должна быть рекомендована, им. Так как обыденные и обыкновенные вещи не заключают истинного блага, а древние воззрения философов весьма недостоверны, то справедливо мы любопытствуем о новых открытиях и никогда не находим покоя в обладании обыкновенными благами. Если бы какой-нибудь геометр захотел дать нам новые положения, противные положениям Эвклида; если бы он захотел доказать, что эта наука полна заблуждений, как хотел это сделать Гоббес в книге против чванства геометров, то я признаю, что было бы ошибочно находить удовольствие в такого рода новизне; когда истина найдена, должно крепко держаться ее, потому что любознательность нам дана лишь для того, чтобы побуждать нас к открытию истины. Вот почему любознательность к новым воззрениям в геометрии — недостаток, который редко встречается между геометрами. Они скоро получили бы отвращение к книге, которая содержала бы лишь положения, противные положениям Эвклида, потому что, будучи в силу неоспоримых доказательств весьма убеждены в истинности этих положений, мы теряем всякую любознательность относительно их — верный признак того, что люди имеют наклонность к новизне только потому, что не видят с очевидностью истины РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 331 вещей, которые от природы хотят знать, и потому что они не обладают бесконечными благами, которыми, естественно, желают обладать. II. Итак, правильно, что новизна волнует людей и они любят ее; но все же должно делать исключения, и мы должны соблюдать известные правила, которые легко вывести из только что сказанного нами, что наклонность к новизне дана нам лишь ради искания истины и нашего настоящего блага. Их три; первое из них — люди не должны любить новизны в предметах веры, не подчиняющихся рассудку. Второе — новизна не есть основание считать вещи хорошими или истинными, т. е. мы не должны решать, что мнения истинны по той причине, что они новы, или что блага способны удовлетворить нас по причине того, что они новы и необычайны и мы еще не обладали ими. www.koob.ru Третье — мы убеждены, что истины столь сокровенны, что совершенно невозможно их открыть, а блага так малы и тщетны, что они не могут нас удовлетворить, мы не должны допускать, чтобы нами двигала новизна, какую мы встречаем в них, и не должны обольщаться ложными надеждами. Но нужно объяснить эти правила подробнее и показать, что, не соблюдая их, мы впадаем в весьма многочисленные заблуждения. III. Довольно часто встречаются умы двух совершенно различных расположений: одни — всегда готовы слепо верить, другие — всегда требуют очевидности. Первые, почти никогда не пользовавшиеся своим умом, верят без разбора всему, что говорят им; другие, всегда желая пользоваться своим умом в предметах даже бесконечно превышающих его, презирают, безразлично, всякие авторитеты. Первые — это обыкновенно глупцы и слабые умы, как дети и женщины; вторые — это умы гордые и вольнодумные, каковы еретики и философы. Чрезвычайно редко можно встретить лиц, занимающих действительную середину между этими двумя крайностями; людей, никогда не ищущих очевидности в предметах веры в силу пустого волнения разума, или же людей, которые верят иногда не имеющим очевидности ложным мнениям касательно вещей природы, в силу безрассудной уступчивости или рабской покорности разума. Если это люди благочестивые и весьма покорные авторитету Церкви, то их вера простирается иногда, если позволено мне так выразиться, на мнения чисто философские; они часто относятся к ним с тем же почтением, как к истинам религии. Они осуждают, по ложному усердию, слишком легко тех, кто не разделяет их мнения. Они питают оскорбительные подозрения к лицам, совершающим новые открытия. Чтобы прослыть вольнодумцем в их глазах, достаточно отрицать, что есть субстанциальные формы, что животные чувствуют удовольствие и страдание и другие мнения философии, которые они считают истинными без очевидного основания только потому, что они пред332 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ полагают необходимую связь между этими воззрениями и истинами веры. Если же это люди слишком смелые, то их гордость заставляет их презирать авторитет Церкви, они подчиняются ему лишь с трудом. Им нравятся мнения резкие и дерзкие, они стремятся прослыть за вольнодумцев и с этою целью говорят о божественных вещах без уважения и со своего рода надменностью. Они презирают, как слишком легковерных, тех, кто говорит скромно об известных принятых мнениях. Наконец, они чрезвычайно склонны во всем сомневаться и совершенно противоположны тем, которые слишком легко подчиняются людскому авторитету. Очевидно, обе эти крайности ничего не стоят, и люди, не требующие очевидности в естественных вопросах, заслуживают порицания так же, как и те, кто требует очевидности в тайнах веры. Но, без сомнения, большего извинения заслуживают те, кому грозит опасность ошибиться в вопросах философии по их излишнему легковерию, чем те, кто подвергает себя опасности впасть в какую-нибудь ересь вследствие своего дерзкого сомнения. Ибо менее опасно впасть в бесчисленные заблуждения в философии, недостаточно рассмотрев их, чем впасть в какую-либо ересь, не подчинившись со смирением авторитету Церкви. Разум успокаивается, когда он встречает очевидность, и волнуется, когда не находит ее, потому что очевидность есть признак истины. Итак, заблуждение вольнодумцев и еретиков происходит оттого, что они сомневаются, чтобы истину можно было встретить в постановлениях Церкви, так как они не видят в них очевидности; а они надеются, что истины веры могут быть познаны с очевидностью.' Но любовь их к новизне неправильна, потому что, обладая истиною в вере церковной, они не должны более ничего искать; и еще менее — так как истины веры бесконечно превышают их разум и они не могли бы их открыть — предполагать, согласно их ложной мысли, что Церковь впала в заблуждение. Но если есть лица, заблуждающиеся вследствие отказа подчиниться авторитету Церкви, то не меньше таких, которые заблуждаются, подчиняясь авторитету людей. Должно подчиняться авторитету Церкви, потому что она никогда не может ошибиться; но никогда не следует слепо подчиняться авторитету людей, потому что они всегда могут обмануться. То, чему учит нас Церковь, неизмеримо превышает силы рассудка; то, чему учат нас люди, подчинено нашему рассудку. Стало быть, искать своим умом истину в предметах веры, не принимая во внимание авторитета Церкви, — есть преступление и нестерпимая суетность, а верить слепо авторитету людей в предметах, зависящих от разума, — это легкомыслие и жалкая низость разума. См. тринадцатую и четырнадцатую Беседу о метафизике. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 333 Между тем можно сказать, что большинство пользующихся репутацией ученых приобрели эту репутацию в свете лишь потому, что они знают на память воззрения Аристотеля, Платона, Эпикура и некоторых других философов, слепо разделяют их мнения и защищают их с упорством. Чтобы получить некоторые ученые степени и внешние отличия в университетах, достаточно знать мнения некоторых философов. Достаточно лишь пожелать клясться in verba magistri и немного памяти — и скоро станешь доктором. Почти все духовные общины имеют свое учение, от которого членам их запрещено отступать. Что верно у одних, часто ложно у других. Иногда они хвалятся тем, что отстаивают учение своего ордена, вопреки рассудку и опыту, и находят нужным искажать или истину, или своих писателей, чтобы согласовать их друг с другом, что вызывает множество поверхностных объяснений, представляющих собою извороты, ведущие неизбежно к заблуждению. Если вы открываете какую-нибудь истину, то необходимо — даже и в наше время, — чтобы Аристотель предвидел ее; если же Аристотель противоречит ей, то открытие ваше ложно. Одни заставляют этого философа говорить так, другие — иначе; ибо все, кто хочет прослыть за ученых, заставляют его говорить их словами. Нет той нелепости, которую бы не заставили его сказать; очень немного таких новых открытий, которых не разыскали бы в виде загадок в каком-нибудь месте его сочинений. Словом, он почти всегда противоречит самому себе, если не в своих сочинениях, то, по крайней www.koob.ru мере, на устах тех, кто преподает его. Ибо хотя философы уверяют и даже думают, что преподают его учение, однако трудно найти двух философов, которые были бы согласны относительно его мнений, потому что на самом деле книги Аристотеля столь темны и полны терминов столь неопределенных и столь общих, что можно приписать ему с некоторым правдоподобием мнения даже тех, кто наиболее противоречит ему. В некоторых из его сочинений можно заставить его сказать все, что хочешь, потому что он почти ничего не сказал в них, хотя много нашумел; подобно тому как дети под звон колоколов говорят все, что им захочется, потому что колокола звонят громко и не говорят ничего. Правда, по-видимому, весьма разумно устремлять и останавливать разум человеческий на отдельных воззрениях, чтобы он не сумасбродствовал. Но разве должно это делать посредством лжи и заблуждения? или, вернее, не думают ли, что заблуждение может объединять умы?! Пусть обратят внимание на то, как редко можно встретить умных людей, которых удовлетворило бы чтение Аристотеля и которые были бы убеждены, что они обрели истинное знание, хотя бы даже они состарились над его книгами; тогда станет ясно, что только истина и очевидность останавливают волнение духа, а споры, неприязни, заблуждения и даже ереси поддерживаются и укрепляются тем дурным способом, каким производят научные исследования. Истина состоит в неделимом; ей не свойственно разно334 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ образие, и лишь она одна может объединить умы; ложь же и заблуждения лишь разъединяют их и волнуют. Я не сомневаюсь, что найдутся лица, которые чистосердечно верят, что тот, кого они называют царем философов, не заблуждается, и что истинная и основательная философия находится именно в его сочинениях. Есть люди, воображающие, что в две тысячи лет, прошедшие после того, как писал Аристотель, никто еще не открыл, чтобы он впал в какое-нибудь заблуждение; и следовательно, он некоторым образом непогрешим, а потому они могут слепо следовать ему и цитировать его как непогрешимого. Но мы не собираемся терять время, отвечая этим людям, потому что невежество их слишком грубо и более заслуживает презрения, чем оспаривания. Мы требуем от них только, чтобы они — если они знают, что Аристотель или кто-нибудь из последователей его когда-либо вывел какую-нибудь истину из принципов физики, принадлежащих ему, или если, быть может, они это сделали сами — высказались, объяснили бы эту истину и доказали ее, — и мы обещаем им не говорить более иначе об Аристотеле, как с похвалой. Мы не скажем более, что принципы его бесполезны, потому что, наконец, они пригодились для доказательства какой-нибудь истины; но нечего надеяться на это. Давно уже был сделан этот вызов между прочими и г-ном Декартом в его «Meditations metaphysiques», около сорока лет тому назад, с обещанием даже доказать ложность этой пресловутой истины. И, по всей вероятности, никто никогда не осмелится сделать то, на что не посмели попытаться до сих пор самые сильные враги г-на Декарта и ревностнейшие защитники философии Аристотеля. Пусть же после того позволительно будет сказать, что подчиняться, таким образом, авторитету Аристотеля, Платона или какого бы то ни было другого философа — ослепление, низость разума, глупость; что читать их только с тою целью, чтобы запомнить их мнения — потеря времени; что заставляешь терять время и тех, кого учишь подобным образом. Пусть же позволительно будет сказать вместе с блаженным Августином, что посылать своего сына в школу для того, чтобы он там изучил мнения своего учителя, свидетельствует о глупой любознательности; что философы не могут научить нас своим авторитетом, и они неправы, когда притязуют на это; что, защищая их, клясться торжественно — своего рода безумие и нечестие; и что, наконец, противиться из выгоды новым воззрениям в философии, которые могут быть истинными, ради сохранения тех, которые достаточно известны как ложные или бесполезные, — значит несправедливо держать истину в порабощении.' 1 Август. De magistro. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 335 ГЛАВА IV Продолжение. — I. Объяснение второго правила любознательности. — II. Объяснение третьего правила. I. Второе правило, которое мы должны соблюдать, состоит в том. что новизна никогда не должна быть для нас основанием для веры в истинность вещей. Мы уже говорили несколько раз, что люди не должны успокаиваться на заблуждении и на ложных благах, которыми они обладают; что им следует искать очевидности истины и истинного блага, которым они не обладают, а следовательно, стремиться к вещам для них новым и необычайным; но они не должны ради этого навсегда привязываться к ним, ни думать по легкомыслию разума, что новые воззрения истинны по той причине, что они новы, и блага истинны, потому что они ими еще не обладали. Новизна должна только побуждать нас тщательно рассматривать новые вещи; мы не должны ни презирать их, потому что мы не знаем их, ни верить смело, что они заключают то, чего мы желаем и на что надеемся. Но вот что бывает довольно часто. Люди, рассмотрев древние и общепринятые воззрения, не нашли в них света истины. Насладившись обыкновенными благами, они не нашли в них прочного удовольствия, которое www.koob.ru должно сопровождать обладание благом; их желания и их старания не успокоились на мнениях и благах обыкновенных. Так что, если им говорят о чем-нибудь новом и необычайном, идея новизны сначала заставляет их надеяться, что это и есть именно то, чего они ищут; а так как, обыкновенно, люди льстят себе и охотно верят, что вещи таковы, какими бы они их желали, то надежды их укрепляются по мере того как возрастают их желания, и, наконец, они незаметно переходят в мнимую уверенность. Затем они так сильно связывают идею новизны с идеей истины, что одна идея никогда не представляется без другой; и то, что более ново, всегда кажется им истиннее и лучше обычного и знакомого; в этом они сильно разнятся от тех, кто, связав в силу ненависти к ересям идею новизны с идеей ложности, воображает, что все новые воззрения ложны и заключают нечто опасное. Итак, можно сказать, что это обычное расположение ума и сердца людей по отношению ко всему, носящему характер новизны, есть одна из самых общих причин их заблуждений, ибо оно почти никогда не ведет их к истине. Если оно и приводит их к ней, то лишь по счастливой случайности; и, наконец, оно постоянно отвращает их от- их действительного блага, останавливая их на том множестве развлечений и ложных благ, которых полон свет; а это наиопаснейшее заблуждение, в какое только можно впасть. II. Третье правило, сдерживающее неумеренное желание новизны, состоит в следующем: если мы убеждены, что истины столь сокро336 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ венны, что совершенно невозможно их открыть, и что блага столь малы и тщетны, что не могут нас сделать счастливыми, — мы не должны поддаваться новизне, встречающейся в них. Все могут узнать верою, рассудком и по опыту, что все сотворенные блага не могут утолить бесконечной способности воли. Вера говорит нам, что все мирское лишь одна суета и что наше счастье не заключается ни в почестях, ни в богатствах. Рассудок убеждает нас, что так как не в нашей власти положить предел своим желаниям и так как в силу природной наклонности мы стремимся любить все блага, то мы можем стать счастливыми, только обладая тем благом, которое содержит их все в себе. Наш собственный опыт заставляет нас чувствовать, что мы не бываем счастливы в пользовании благами, которыми обладаем, потому что мы желаем еще других. Наконец, мы видим постоянно, что громадные блага, даже те, которыми пользуются на земле могущественнейшие государи и короли, все еще не способны удовлетворить их желаний; что у них даже больше беспокойств и неудовольствий, чем у других; и находясь, так сказать, наверху колеса фортуны, они должны несравненно сильнее чувствовать все толчки и сотрясения, вызываемые его движением, чем те, кто находится внизу и ближе к центру. Наконец, если они упадут, то упадут с высоты; они получают всегда тяжелые раны; и все величие, сопровождающее их и которое они связывают со своим собственным существом, только делает их выше и шире, так что они получают еще больше ран и еще больше подвергаются ударам судьбы. Итак, вера, рассудок и опыт убеждают нас, что блага и удовольствия земные, которыми мы еще не наслаждались, не сделают нас счастливыми, если мы будем обладать ими, и потому мы должны остерегаться, согласно этому третьему правилу, и не льстить себя глупо безумною надеждою на счастье, которая, возрастая мало-помалу, соразмерно нашей страсти и нашим желаниям, переходит под конец в ложную уверенность. Ибо, когда человек питает чрезмерную страсть к какому-нибудь благу, он всегда представляет его себе очень большим и даже незаметно убеждает себя, что будет счастлив, когда будет обладать им. Итак, должно противостоять этим суетным желаниям потому, что бесполезно старались бы мы удовлетворить их; но, главным образом, еще потому, что когда человек отдается своим страстям и тратит свое время на удовлетворение их, то он теряет Бога и все с Ним. Он только и делает, что бросается от одного ложного блага к другому; он живет всегда в ложных надеждах; он рассеевается, он волнуется тысячами различных волнений; повсюду он встречает противодействия, потому что многие желают благ, которые он ищет, но не многие могут обладать ими, и, наконец, он умирает и не имеет более ничего. Ибо, как говорит нам апостол Павел,' желающие I Тим., 6. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 337 обогащаться впадают в искушение, и в сеть дьявола, и во многие безрассудные и вредные похоти, которые погружают людей в бедствия и пагубу; ибо корень всех зол есть сребролюбие. Если мы не должны стремиться к земным благам, которые для нас новы, потому что мы убеждены, что не найдем в них счастья, которого ищем, точно так же не должны мы иметь ни малейшего желания узнать новые воззрения по весьма многим трудным вопросам, потому что мы знаем, что разум человеческий не сумеет открыть истины их. Такова большая часть вопросов, о которых говорится в морали, а особенно в физике; и в силу этого мы должны не доверять книгам, которые постоянно сочиняются об этих весьма темных и сложных предметах. Ибо хотя, безусловно говоря, вопросы, заключающиеся в них, могут быть решены, однако так мало еще открыто истин и столько других нужно знать прежде, чем перейти к тем, о которых говорят эти книги, что нельзя читать их, не рискуя поплатиться за то. Между тем совсем не так поступают люди; они делают совершенно противоположное. Они не рассматривают, возможно ли то, что им говорят. Для того чтобы возбудить их пустое любопытство и занять их, достаточно им пообещать нечто необычайное, как например восстановление в теле естественной теплоты, «первоначальную влагу», жизненные силы и тому подобное, чего они не понимают. Чтобы ослепить и подкупить их, достаточно прибегнуть к парадоксам, употреблять темные выражения, выражения импонирующие, пользоваться авторитетом некоторых неизвестных писателей, или же сделать какой-нибудь опыт, весьма наглядный и необычайный, хотя бы он даже не имел никакого отношения к доказываемому положению; ибо, чтобы убедить людей, достаточно поразить их. www.koob.ru Если врач, хирург, эмпирик цитирует греческих и латинских писателей и употребляет новые и необыкновенные термины, то для тех, кто слушает его, это великий человек. Таким людям дается право жизни и смерти; им верят, как оракулам; они сами воображают, что они гораздо выше других и постигли сущность вещей; а если вы будете настолько нескромны, чтобы заявить, что нельзя основываться на пяти или шести словах, ничего не значащих и ничего не доказывающих, то они вообразят, что у вас нет здравого смысла и вы отрицаете основные принципы. На самом же деле основные принципы для этих людей — это пять или шесть латинских слов какого-нибудь писателя или же какой-нибудь греческий отрывок, если они более сведущи. Чтобы приобрести некоторую репутацию и заставить слушаться себя, ученым врачам необходимо даже говорить иногда на языке, которого их больные не понимают. Врач, который знает только по-латыни, может пользоваться почтением в деревне, потому что для крестьян латинский язык все равно, что греческий и арабский. Но если врач не умеет читать 22 Р|11ыскакия истины 338 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ хоть по-гречески, чтобы выучить какой-нибудь афоризм Гипократа, ему нечего надеяться прослыть ученым человеком во мнении горожан, которые, обыкновенно, знают по-латыни. Так что врачи, даже самые ученые, зная эту людскую странность, бывают часто вынуждены говорить, как наглые обманщики и невежды, и не следует судить об их способности и здравом смысле по тому, что они могут сказать во время своих визитов. Если иногда они говорят по-гречески, то делают это, чтобы заговорить больного, а не болезнь, ибо они прекрасно знают, что греческая цитата еще никогда никого не излечивала. ГЛАВА V I. О второй врожденной наклонности или о себялюбии. — II. Она разделяется на любовь к бытию и к благополучию, или любовь к величию и удовольствию. I. Вторая наклонность, которую непрестанно творец природы сообщает нашей воле, — это любовь к самим себе и своему собственному сохранению. Мы уже говорили, что Бог любит все свои творения, что они поддерживаются лишь одною Его любовью, и что Он хочет, чтобы все сотворенные духи имели те же самые наклонности, как Он. Он хочет, следовательно, чтобы они все имели природную наклонность к сохранению своему и к своему счастью или чтобы они любили самих себя. Однако неправильно полагать конечною своею целью самого себя и любить себя без отношения к Богу; на самом деле, не имея сами в себе никакой благости, никакой субстанции, не имея силы сделать себя счастливыми и совершенными, мы должны любить себя лишь по отношению к Богу, который один может быть нашим высшим благом.' Если же вера и рассудок говорят нам, что только Бог есть высшее благо и что Он один может осыпать нас удовольствиями, то мы легко понимаем, что, следовательно, должно Его любить, и мы стремимся к тому достаточно легко, но без благодати, мы любим Его всегда несовершенно и в силу себялюбия, я хочу сказать, в силу себялюбия неправильного и извращенного. Ибо, хотя мы любим Его, может быть, как имеющего силу сделать нас счастливыми, но мы не любим Его как высшее правосудие, не любим Его таковым, как Он есть. Мы любим Его как Бога по-человечески добродушного и . снисходительного, и мы не хотим сообразоваться с Его законом, с ' Я излагаю это яснее и подробнее в трактате о любви Божией и в третьем письме к отцу Лами; ибо я здесь говорю о наклонностях только мимоходом, чтобы изложить в некотором порядке причины наших заблуждений. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 339 неизменным порядком Его божественных совершенств. Чистая любовь настолько выше наших сил, что не только мы не можем любить Бога ради Него самого или таким, каков Он есть, но даже человеческому рассудку не легко понять, чтобы Его можно было любить иначе, как по отношению к себе, и иметь иную конечную цель, помимо своего собственного удовлетворения. II. Себялюбие может быть подразделено на два вида, именно: на любовь к величию и на любовь к удовольствию, или любовь к своему существу и к совершенству своего существа, и на любовь к своему благополучию или блаженству. В силу любви к величию мы домогаемся власти, возвышения, независимости и того, чтобы наше существо существовало само по себе. Мы желаем некоторым образом иметь необходимое бытие: мы хотим, в известном смысле, быть как боги. Ибо только один Бог имеет собственно бытие и существует необходимо, потому что все зависимое существует лишь по воле того, от кого зависит. Люди же, желая необходимости своего бытия, желают также могущества и независимости, которые защищали бы их от могущества других. Вследствие любви к удовольствию они желают не просто бытия, но благополучия, потому что удовольствие есть наилучшее и самое приятное для души состояние; я говорю, именно удовольствие как удовольствие. Стало быть, если взять удовольствие вообще, как заключающее удовольствия и разумные, и чувственные, то мне кажется несомненным, что это и есть принцип или единственный мотив природной любви, или всех движений души к какому бы то ни было благу; ибо можно любить только то, что нравится. Если блаженные любят божественные совершенства. Бога, таким как Он есть, то это значит, что созерцание этих совершенств им нравится. Ибо человек создан, чтобы познавать и любить Бога, и потому созерцание всего, что совершенно, должно доставлять нам удовольствие. Следует заметить, что величие, превосходство и независимость твари не суть такие состояния, которые делают ее счастливою сами по себе, потому что часто случается, что человек становится несчастнее, по мере того как возвышается. Что же касается удовольствия, то это такое состояние, которое нельзя действительно испытывать, не становясь действительно счастливее, причем я не говорю о прочном счастье. Величие и независимость чаще всего не находятся в нас и заключаются по большей части лишь в отношении, какое мы имеем к окружающим нас вещам. Удовольствия же находятся в самой душе и представляют ее реальные состояния, не модифицирующие ее 'и способные сами по себе удовлетворить ее. Так что мы смотрим на превосходство, величие и независимость как на вещи, содействующие www.koob.ru поддержанию нашего бытия, и даже иногда как на весьма полезные, согласно порядку природы, для сохранения благосостояния; но состояние духа, само по себе делающее его счастливым, есть удовольствие, и если оно прочно — оно 340 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ делает дух вполне довольным; так что удовольствие есть благополучие и любовь к удовольствию — любовь к благополучию. Но эта любовь к благополучию бывает в нас сильнее любви к бытию; и себялюбие заставляет нас иногда желать небытия, потому что мы не имеем благополучия. Это случается со всеми осужденными, для которых было бы лучше, согласно словам Иисуса Христа, совсем не быть, чем быть такими, как они суть; если эти несчастные открытые враги того, кто заключает в себе самом всю благость, и есть единственная причина удовольствий и страданий, какие мы можем чувствовать, то невозможно, чтобы они имели какое-либо удовлетворение. Они суть и будут вечно несчастны, потому что воля их всегда будет в том же состоянии и в том же беззаконии. Итак, любовь к самому себе заключает две любви: любовь к величию, власти, независимости и вообще ко всем вещам, которые кажутся нам пригодными для сохранения нашего бытия; и любовь к удовольствию и ко всем вещам, которые нам необходимы для благополучия, т. е. для того, чтобы быть счастливыми и довольными. Эти две любви могут подразделяться на несколько видов; отчасти потому что мы состоим из двух различных частей: души и тела, — сообразно которым и можно разделить их; отчасти же их можно различать или обозначать по различным предметам, которые полезны для нашего сохранения. Во всяком случае, мы не будем останавливаться на этом, потому что в нашу задачу не входит мораль и нам нет необходимости производить исследование и точное подразделение всего, что мы рассматриваем как наши блага. Было необходимо сделать это подразделение только для того, чтобы изложить в некотором порядке причины наших заблуждений. Итак, мы будем, прежде всего, говорить о заблуждениях, причина которых — наша наклонность к величию и ко всему, что делает наше бытие независимым от других; а затем мы будем говорить о тех, которые вытекают из нашей наклонности к удовольствию и ко всему, что может сделать наше бытие наивозможно лучшим для нас или наиболее удовлетворяющим нас. ГЛАВА VI I. О наклонности нашей ко всему, что нас возвышает над другими. — II. О ложных суждениях некоторых благочестивых людей. — III. О ложных суждениях людей суеверных и лицемеров. — IV. О Фоеции, враге г-на Декарта. I. Все вещи, дающие нам известное превосходство над другими, делая нас совершеннее, как-то: наука и добродетель, — или же дающие нам некоторую власть над ними, делая нас более могущественными, например сан и богатства, повидимому, делают нас РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 341 некоторым образом независимыми. Все, стоящие ниже нас, нас почитают и боятся; они всегда готовы сделать все, что нужно для нашего сохранения, и не смеют вредить нам или противиться нашим желаниям. Так что люди всегда стараются обладать этими преимуществами, возвышающими их над другими; ибо они не рассуждают, что их бытие и благополучие зависят, поистине, от одного Бога, а не от людей, и что истинное величие, которое сделает их вечно счастливыми, состоит не в том положении, какое они занимают в воображении других людей, столь же слабых и жалких, как они сами, но в том почетном положении, которое они занимают в божественном разуме, в том всемогущем разуме, который на веки воздаст каждому по делам его. Но люди не только желают действительно обладать знанием и добродетелью, саном и богатствами, они употребляют также все усилия, чтобы заставить других думать, по крайней мере, что они ими действительно обладают. И если они более стараются быть действительно богатыми, чем казаться таковыми, то можно сказать, что они часто более стараются казаться добродетельными, чем быть ими; ибо как хорошо говорит автор «Нравственных размышлений»: «Добродетель не далеко ушла бы, если бы тщеславие не сопутствовало ей». Репутация богача, ученого, человека добродетельного вызывает в воображении окружающих нас или наших близких настроения для нас очень выгодные. Она приводит их к нашим ногам, она волнует их в нашу пользу; она внушает им все побуждения, направленные к поддержанию нашего существа и усилению нашего величия. Так что люди поддерживают свою репутацию как благо, нужное им, чтобы покойно жить на свете. Итак, все люди имеют наклонность к добродетели, знанию, сану, богатствам и к репутации обладателей этими преимуществами. Мы покажем на некоторых примерах, каким образом эти наклонности могут ввести их в заблуждение. Начнем с наклонности к добродетели или к видимости добродетели. Ум и время людей, серьезно старающихся стать добродетельными, заняты исключительно изучением религии и упражнением в добрых делах. Они не хотят знать, подобно святому Павлу, ничего, кроме Иисуса Христа Распятого — целительное средство от немощи и испорченности их природы. Они не желают иного познания, кроме познания необходимого, чтобы жить по-христиански и знать свои обязанности; а затем они прилежат лишь к тому, чтобы выполнять их, выполнять с усердием и точно. Так что они вовсе не теряют времени над науками, которые • кажутся пустыми и бесполезными для их спасения. II. Ничего нет предосудительного в таком поведении, оно заслуживает бесконечного уважения; почитаешь за счастье точно держаться его и сожалеешь даже, что недостаточно следовал ему. Но если, несомненно, существуют науки чисто гуманные, весьма достоверные 342 www.koob.ru НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ и довольно полезные, отвлекающие разум от чувственных вещей и приучающие или подготовляющие его мало-помалу к воспринятию истин Евангельских, то нельзя одобрить некоторых благочестивых людей, которые, не рассмотрев их, слишком легко их осуждают или как бесполезные, или как недостоверные. Правда, большинство наук весьма недостоверно и весьма бесполезно. Не будет большой ошибкой думать, что они содержат лишь истины, мало приложимые. Позволительно совсем не изучать их, и лучше презирать их совершенно, чем увлекаться и ослепляться ими. Однако можно утверждать, что очень необходимо знать некоторые метафизические истины. Познание универсальной причины или бытия Бога безусловно необходимо, потому что самая достоверность веры зависит от познания бытия Божия, даваемого разумом. Должно знать, что это Его воля создает и управляет природою, что сила или могущество естественных причин нечто иное, как Его воля — словом, что все и всячески зависит от Бога. Необходимо также знать, что такое истина, средства отличать ее от заблуждения, различие, существующее между духами и телами, следствия, которые можно отсюда вывести, как-то: бессмертие души и многие тому подобные, которые можно познать с достоверностью. Наука о человеке, или познание самого себя, есть наука, которую неразумно презирать; она содержит множество вещей, которые, безусловно, необходимо знать, чтобы обладать некоторою правильностью и проницательностью ума, и можно сказать, что если грубый и тупой человек бесконечно превосходит материю, потому что он знает, что он существует, а материя этого не знает; то тот, кто знает человека, далеко превосходит грубых и тупых людей, потому что он знает, что он такое, а они этого не знают. Но наука о человеке заслуживает уважения не только потому, что она возвышает нас над другими; она гораздо более заслуживает уважения, потому что смиряет и уничижает нас перед Богом. Эта наука в совершенстве заставляет нас познавать нашу зависимость от Него во всем, даже в самых обыкновенных наших действиях; она во всей очевидности раскрывает нам испорченность нашей природы; она располагает нас прибегать к Тому, кто один может исцелить нас, располагает нас привязываться к Нему, не доверять самим себе и отрешаться от себя; так что она сообщает нам многие настроения ума, весьма содействующие тому, чтобы мы подчинились благодати Евангелия. Нельзя обойтись, по крайней мере, без поверхностного знания и общего понятия о математике и природе. Должно изучить эти науки уже в молодости; они отвращают ум от чувственных вещей; они препятствуют ему стать слабым и изнеженным; они имеют достаточное приложение в жизни; они даже устремляют нас к Богу: познание природы делает это само собою, а познание математики — через то отвращение, которое нам вселяет к ложным впечатлениям наших чувств. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 343 Люди добродетельные не должны ни презирать этих наук, ни смотреть на них как на недостоверные или бесполезные, если не убеждены, что изучили их настолько, что могут основательно судить о них. Есть довольно других наук, которые они могут смело презирать. Пусть они осуждают на сожжение языческих поэтов и философов, раввинов, некоторых историков и множество писателей, составляющих предмет славы и изучения некоторых ученых, — об этом нечего беспокоиться. Но пусть они не осуждают познания природы как противного религии, потому что если природа управляется волею Божиею, то истинное познание природы заставляет нас познавать могущество, величие и мудрость Бога и изумляться им. Ибо Бог, по-видимому, создал вселенную, чтобы духи изучали ее и через это изучение стремились бы к познанию и почитанию ее творца. Стало быть, кто осуждает изучение природы, тот, видимо, противится воле Божией; если только он не думает, что после грехопадения ум человеческий не способен к этому изучению. Пусть не говорят также, что познание человека только делает людей надменными и внушает им тщеславие, основываясь на том, что люди, по мнению света, в совершенстве познавшие человека, — хотя часто они знают его очень плохо — бывают преисполнены по большей части невыносимой гордости; ибо очевидно, нельзя хорошо познать себя, не чувствуя своих слабостей и своего ничтожества. III. Так что не люди действительно и глубоко благочестивые осуждают, обыкновенно, то, чего не понимают, а скорее суеверные люди и лицемеры. Суеверные из рабского страха и в силу умственной низости и слабости пугаются, как только видят какой-нибудь живой и проницательный ум. Чтобы стать атеистом в их глазах, достаточно, например, дать естественные объяснения грому и его действиям. Лицемеры же дьявольскою хитростью преобразуются в ангелов света. Они пользуются подобиями священных и почитаемых всеми истин, чтобы противиться ради частных выгод истинам мало известным и мало почитаемым. Они оспаривают истину подобием истины и, насмехаясь иногда в своем сердце надо всем, что почитает свет, создают себе в умах людей репутацию тем прочнее и тем страшнее, чем священнее вещь, которою они злоупотребляют. Итак, эти люди самые сильные, могущественные и страшные враги истины. Правда, они довольно редки, но и немногих их достаточно, чтобы сделать много зла. Часто личина истины и добродетели делает больше зла, чем истина и добродетель — добра; ибо достаточно одного ловкого лицемера, чтобы ниспровергнуть то, что многие лица, действительно мудрые и добродетельные, созидали с большими трудами и заботами. IV. Г-н Декарт, например, доказал наглядно бытие Бога, бессмертие наших душ, многие другие метафизические вопросы, очень много вопросов физики — и наш век бесконечно обязан ему истинами, которые он открыл нам. Но вот, однако, является ничтожество, пылкий и ярый декламатор, уважаемый народом за рвение, выказы344 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ ваемое им к их религии; он сочиняет книги, полные оскорблений против г-на Декарта, и обвиняет его в величайших www.koob.ru преступлениях. Декарт — католик; он учился у отцов иезуитов, он часто говорил о них с уважением. Этого довольно для такого злого ума, чтобы убедить народы, враждебные нашей религии и легко возбуждающиеся по поводу столь щекотливых вопросов, как вопросы религии, что это эмиссар иезуитов, преследующий опасные цели, потому что малейшее подобие истины в предметах веры имеет больше влияния на умы, чем реальные и верные истины, касающиеся предметов физики или метафизики, о которых весьма мало тревожатся. Г-н Декарт писал о бытии Бога. Этого достаточно для этого клеветника, чтобы выказать свое ложное усердие и осудить все истины, защищаемые его противником. Он обвиняет его в атеизме, и даже в том, что он ловко и тайно учит атеизму, подобному тому гнусному атеисту по имени Ванини, который был сожжен в Тулузе и который, чтобы скрыть свою злобу и свое нечестие, писал в защиту бытия Божия; ибо в доказательство, что его противник был атеист, он приводит между прочими доводами то, что Декарт писал против атеистов, как это делал Ванини, который писал против атеистов, чтобы скрыть свое нечестие. Вот как угнетают истину, когда опираются на подобия истины и приобрели большой авторитет над слабыми умами. Истина любит кротость и мир, и как бы сильна она ни была, она уступает иногда высокомерию и гордости лжи, рядящейся в ее одежды и вооружающейся ее оружием. Она хорошо знает, что заблуждение бессильно перед ней; и если некоторое время она пребывает как бы в изгнании и неизвестности, то лишь выжидая более благоприятного случая показаться на свет; ибо, в конце концов, она обыкновенно появляется вновь и еще сильнее и ослепительнее, чем когдалибо, и в том самом месте, где ее угнетали. Неудивительно, что враг г-на Декарта, Фоеций — человек другой, чем он, религии, честолюбец, который только и думает о том, как бы возвыситься, низвергнув тех, кто выше его, безрассудный декламатор, — говорит с презрением о том, чего он не понимает и не хочет понять. Но имеешь право удивляться при виде, что люди, не будучи врагами ни г-на Декарта, ни его религии, питают чувства отвращения и презрения к нему вследствие поношений, которые прочли в книгах, сочиненных его личным врагом и врагом его религии. Книга этого еретика, озаглавленная «Desperata causa papatus», достаточно показывает его бесстыдство, невежество, запальчивость и его желание казаться ревностным, чтобы приобрести этим путем. некоторую известность между своими. Так что это не такой человек, чтобы ему можно было верить на слово. Ибо как не должно верить всем басням против нашей религии, собранным им в этой книге, так не следует верить на основании его слов тем тяжким и оскорбительным обвинениям, которые он выдумал на своего врага. РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 345 Следовательно, людям рассудительным не должно решать, что г-н Декарт был опасный человек, на основании того, что они это прочли в какой-нибудь книге или же слышали от лиц, которых уважают за их благочестие. Не следует верить людям на слово, когда они обвиняют других в величайших преступлениях. Чтобы поверить чему-нибудь, не достаточно слышать о том от человека, говорящего с жаром и важностью, — это не доказательство, ибо разве нельзя говорить лжи и глупости таким же образом, как говорят доброе, особенно если, благодаря своей простоте или слабости, позволишь убедить себя в них? Легко узнать истину или ложность обвинений, направленных против г-на Декарта; его сочинения легко найти и очень легко понять, если только быть способным ко вниманию. Прочтите же его сочинения, чтобы иметь другие доказательства против него, чем простые слухи, и, надеюсь, если их прочтут и подумают над ними хорошенько, его не обвинят более в атеизме, а напротив, будут уважать всем тем уважением, которого заслуживает человек, доказавший очень простым и очевидным способом не только бытие Бога и бессмертие души, но множество других истин, которые были неизвестны до него. ГЛАВА VII О желании знания и о суждениях лжеученых. Разум человеческий, без сомнения, весьма ограничен, и, однако, нет ничего, чего он не желал бы знать; все человеческие науки не могут удовлетворить его желаний, способность же его столь ограничена, что он не может в совершенстве постичь ни одной отдельной науки. Он в постоянном волнении, он постоянно стремится к знанию или потому, что не надеется найти то, чего ищет, как мы о том говорили в предыдущих главах, или потому, что, как он думает, его душа и его дух возвышаются пустым обладанием каких-нибудь необычайных знаний. Неумеренное желание своего счастья и величия заставляет его изучать всякие науки; он надеется найти свое счастие в науках моральных, а ложное величие — в науках спекулятивных. И если некоторые люди всю свою жизнь проводят за чтением раввинов и других книг, написанных на чужих, темных и испорченных языках, писателей, не обладавших ни вкусом, ни умом, то не потому ли они это делают, что они убеждены, что, если они узнают восточные языки, они станут выше и превзойдут тех, кто не знает их? И что иное может поддерживать их в их неблагодарной, неприятной, тяжелой и бесполезной работе, как не надежда на некоторое возвышение и представление некоторого пустого величия? В самом деле, на них смотрят как на редких людей-; восхваляют за 346 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ их глубокую ученость; их слушают охотнее других; и хотя можно сказать, что это, обыкновенно, наименее рассудительные люди, хотя бы потому, что они потратили всю свою жизнь на весьма бесполезную вещь, которая не может их сделать ни мудрее, ни счастливее, однако другие воображают, что они-то всех умнее и рассудительнее. Они более знающи в происхождении слов, и люди начинают думать, что они сведущи в природе вещей. Вот почему также астрономы тратят свое время и состояние, чтобы узнать наверно то, что не только бесполезно, но даже невозможно знать. В течении планет они хотят найти точную правильность, которой в нем никогда не бывает, и составить астрономические таблицы, чтобы предсказывать явления, причины которых им неизвестны. Они создали www.koob.ru селенографию, или географию луны, как будто кто-нибудь намеревается путешествовать по ней. Они уже роздали ее по частям всем знаменитостям в астрономии; и лишь немногие из них не имеют провинции в этой стране, как награду за свои великие труды; и я не знаю, не хвалятся ли они расположением того, кто так щедро роздал им эти владения. И если рассудительные люди так прилежно изучают эту науку и остаются в грубых заблуждениях относительно истин, которые им очень полезно знать, то не потому ли, что им представляется чем-то великим знание того, что происходит на небе? Познание малейшей вещи, происходящей там, наверху, кажется им благороднее, возвышеннее и достойнее величия их ума, чем познание вещей низких, презренных и тленных, каковы, по их мнению, одни подлунные тела. Благородство науки выводится из благородства ее предмета — это, конечно, великий принцип! Познание движений тел неизменных и нетленных есть, следовательно, самая великая и самая возвышенная из всех наук. Итак, она кажется им достойною величия и превосходства их ума. Вот каким образом люди ослепляются ложною идеею величия, которая льстит им и волнует их. Как только воображение их поражается ею, оно преклоняется перед этим призраком; оно почитает его и опровергает и ослепляет рассудок, который должен о нем судить. Кажется, точно люди грезят и лишаются здравого смысла, когда они судят о предметах своих страстей. Ибо, наконец, что великого в познании движений планет, и недостаточно ли знаем мы уже их, чтобы установить наши месяцы и годы? Разве так нужно нам знать, окружен ли Сатурн кольцом или множеством маленьких лун, и к чему произносить свое суждение об этом? Чего кичиться предсказанием величины затмения, быть может более удачным, чем другие, по счастливой случайности? Есть лица, назначенные по повелению государя для наблюдения светил, удовольствуемся их наблюдениями. Они имеют основание прилежно относиться к этому занятию, ибо они занимаются им по обязанности — это их дело. Они работают с успехом, ибо они неустанно работают, работают искусно, прилежно, со всевозможной точностью; следовательно, нет РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 347 помехи их успеху. Итак, когда они делятся с нами своими открытиями, мы должны быть вполне удовлетворены касательно предмета, столь мало нас затрагивающего. Хорошо, что многие люди занимаются анатомией, потому что чрезвычайно полезно ее знать, а познания, к которым мы должны стремиться, — это познания нам самые полезные. Мы можем и мы должны заниматься тем, что в чем-либо может содействовать нашему счастью или, вернее, облегчению наших немощей и бедствий. Но проводить все ночи за зрительной трубой, чтобы открыть на небе какое-нибудь пятно или какую-нибудь новую планету, терять и здоровье и состояние и перестать заботиться о своих делах, чтобы обозревать постоянно звезды и измерять величины и положения их, мне кажется, значит совершенно забыть, что ты есть теперь и чем будешь в один прекрасный день. И пусть не говорят, что это делается для того, чтобы познать величие Того, кто создал все эти великие предметы. Малейшая мошка более свидетельствует о могуществе и мудрости Божией для тех, кто рассматривает ее со вниманием и без предубеждения в ее незначительности, чем все, что знают астрономы о небесах. Однако люди созданы не для того, чтобы всю свою жизнь рассматривать мошек и насекомых; и мы не особенно одобряем труд, потраченный некоторыми лицами, чтобы описать нам паразитов всякого вида животных и превращения различных личинок в мух и бабочек. Позволительно заняться этим, когда нечего делать и ради развлечения; но люди не должны тратить на это все свое время, если они не безучастны к своим бедствиям. Они должны постоянно прилежать к познанию Бога и самих себя, серьезно стараться избавиться от своих заблуждений и предрассудков, от своих страстей и наклонностей ко греху; исследовать ревностно истины, им наиболее необходимые. Ибо ведь те наиболее рассудительны, кто исследует с наибольшим старанием самые основательные истины. Главною причиною, вовлекающею людей в ложные научные исследования, служит то, что они связывают идею ученого с пустым и бесплодным знанием, вместо того чтобы связывать ее лишь с науками основательными и необходимыми. Ибо когда человек заберет себе в голову стать ученым и когда дух многознания начнет волновать его, то он отнюдь не рассматривает, какие науки ему наиболее необходимы, как для того чтобы поступать, как подобает порядочному человеку, так для того чтобы усовершенствовать свой разум; он смотрит только на тех, кто в свете слывет ученым, и на то, что делает их известными. Все науки самые основательные и самые необходимые довольно обыкновенны, а потому они вовсе не заставляют удивляться и почитать тех^, кто обладает ими; ибо к вещам обыкновенным, как бы прекрасны и удивительны они ни были сами по себе, мы относимся без внимания и безучастно. Так что, кто хочет стать ученым, тот не останавливается вовсе на науках, 348 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ необходимых для руководства в жизни и для совершенства разума. Эти науки не вызывают в нем созданной им идеи науки, ибо не этими знаниями восхищался он в других и желает, чтобы восхищались в нем. Евангелие и мораль — знания слишком простые и обыкновенные; они же хотят знать критику каких-нибудь выражений, попадающихся у древних философов или у греческих поэтов; языки, особенно те, которые не употребляются в их стране, как арабский или язык раввинских книг и т. п., им кажутся достойными их прилежания и изучения. Если они читают Священное Писание, то не для того чтобы научиться религии и благочестию; вопросы хронологии, географии, грамматические трудности занимают их всецело; они более горячо желают познания всего этого, чем спасительных истин Евангелия. Они хотят сами обладать тем знанием, каким глупо восхищались в других и которым глупцы не замедлят восхищаться в них. То же относится к познанию природы; они ищут знаний отнюдь не полезнейших, но наименее обыкновенных. Анатомия слишком низменна для них, зато астрономия более возвышенна. Обыкновенные опыты мало достойны их прилежания, зато с большим старанием Делают они опыты редкие и поразительные, которые никогда не могут просветить наш разум. www.koob.ru Они кичатся знанием историй самых редких и древнейших. Они не знают генеалогии государей, царствующих теперь, но тщательно исследуют генеалогию людей, умерших четыре тысячи лет тому назад. Они пренебрегают изучением самых обыкновенных рассказов своего времени, но стараются точно знать басни и вымыслы поэтов. Они не знают даже своих собственных предков; но если вы пожелаете, они сошлются вам на несколько авторитетов, чтобы доказать, что такой-то римский гражданин был сродни императору и т. п. Они едва знают названия обыкновенной одежды, употребляемой в их время, но находят удовольствие в изучении одежды, которую носили греки и римляне. Животные их страны им мало знакомы, но они не побоятся потратить несколько лет на сочинение толстых томов о животных библейских, чтобы показать, что они угадали лучше других, что означают неизвестные выражения. Подобная книга составляет предмет удовольствия для автора и ученых, читающих ее, потому что вся составлена из отрывков греческих, еврейских, арабских и т. д., из цитат раввинов и других темных и необыкновенных писателей и удовлетворяет тщеславию автора и глупому любопытству читателей, которые также будут считать себя ученее других, когда будут иметь возможность утверждать с гордостью, что в Писании есть шесть различных слов, означающих льва или что-нибудь подобное. Карта своей страны или даже своего города часто им незнакома, зато они изучают карту Древней Греции, Италии, Галлии во времена РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 349 Юлия Цезаря или улицы и площади древнего Рима. «Labor stulto-rum, — говорит мудрец, — affliget eos qui nesciunt in urbem pergere». Они не знают дороги в своем городе и глупо трудятся над бесполезными исследованиями. Они не знают ни законов, ни обычаев мест, где живут; но тщательно изучают древнее право, законы двенадцати таблиц, обычаи лакедемонян или китайцев, или указы Великого Могола. Наконец, они хотят знать все редкие, необычайные, далекие вещи, которых другие не знают, так как они связали, в силу расстройства ума, идею ученого с этими вещами, и так как, чтобы прослыть за ученого, достаточно знать то, чего другие не знают, хотя бы вы не знали даже самых необходимых и прекрасных истин. Правда, познание всех этих вещей и им подобных называется наукою, ученостью, доктриною; так установлено обычаем; но есть знание, которое будет лишь безумием и глупостью, согласно Писанию: «Doctrina stultorum fatuitas». Я еще никогда не замечал, чтобы Святой Дух, столь восхваляющий знание в священных книгах, что-либо сказал в похвалу того ложного знания, о котором я сейчас говорил. ГЛАВА VIII I. О желании казаться ученым. — II. О разговорах лжеученых. — III. Об их сочинениях. I. Если неумеренное желание стать ученым часто делает людей более невежественными, то желание казаться учеными не только делает их более невежественными, но, кажется, оно повреждает их разум; ибо множество людей лишаются здравого смысла, потому что хотят прослыть за здравомыслящих, и говорят одни глупости, потому что хотят говорить только парадоксы. Желая приобрести известность редкого и необычайного ума, они так удаляются от общепринятых мнений, что действительно успевают в этом, и на них уже смотрят не иначе, как с изумлением или с большим презрением. На них смотрят иногда с удивлением, так как если они возвысились, например, до какого-нибудь сана, то люди воображают, что они превосходят других своим талантом и ученостью постольку же, поскольку превосходят их положением или происхождением; но всего чаще смотрят на них с презрением, а иногда даже как на сумасшедших, когда рассмотрят их ближе и когда величие их не скрывает их от глаз других. Лжеученые ясно обнаруживают то, что они суть, в тех книгах, которые сочиняют, и в своих обычных разговорах. Уместно, быть может, сказать кое-что об этом. II. Вовлекает их в научные исследования тщеславие и желание казаться выше других, а потому, как только они примутся беседо350 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ вать, в них пробуждается страсть и желание превосходства, и она увлекает их. Они разом возносятся так высоко, что все чуть не теряют их из виду, и часто они сами не знают, где они; они так боятся, чтобы не быть ниже слушателей своих, что даже сердятся, если те следуют за ними; они пугаются, если у них требуют какого-нибудь пояснения, и даже напускают на себя гордость при малейшем возражении, которое им делают. Наконец, они говорят столь новые и необычайные вещи, но столь далекие от здравого смысла, что более мудрым очень трудно удержаться от смеха, тогда как другие бывают совершенно изумлены. Но когда уляжется их первый пыл, и кто-нибудь, обладающий настолько сильным и устойчивым умом, что этот пыл не мог убедить его, покажет им, что они ошибаются, они тем не менее упорно будут держаться своих заблуждений. Вид тех, кого они оглушили, поражает их самих; при виде стольких одобряющих их лиц, которых они убедили своим натиском, они убеждаются сами, в свою очередь; или если и не убеждаются, то это внушает им, по крайней мере, настолько храбрости, чтобы отстаивать свои ложные мнения. Тщеславие не позволяет им отказаться от своего слова. Они всегда ищут какого-нибудь довода в свою защиту; никогда даже не говорят они с таким жаром и увлечением, как тогда, когда им нечего сказать; они воображают, что их оскорбляют и стараются сделать их презренными при каждом доводе, который приводят против них; и чем эти доводы сильнее и основательнее, тем сильнее возбуждают они их неприязнь и высокомерие. Лучшее средство защищать истину против них — это не спорить, ибо, наконец, и для них и для нас лучше оставить их в заблуждении, чем навлечь на себя их неприязнь. Не следует наносить ран сердцу, когда вы хотите исцелить разум, потому что раны сердца опаснее ран разума; помимо того, иногда случается иметь дело с человеком действительно ученым и можно, не поняв хорошо его мысли, начать презирать его, а потому должно просить тех, кто говорит www.koob.ru решительно, выражаться возможно яснее, не позволять им переходить на другой предмет и употреблять неясные или неточные термины; и, если это люди просвященные, вы научитесь чему-нибудь от них; если же это лжеученые, они вскоре запутаются в своих собственных словах, в чем могут винить только самих себя; из разговора с ними вынесешь, может быть, некоторое поучение и даже некоторое развлечение, если только позволительно смеяться над слабостью других, когда пытаешься излечить ее; но важнее всего то, что таким путем помешаешь слабым умам, слушавшим их с восхищением, поддаться заблуждению, следя за их решениями. Следует заметить, что глупцы или люди, поддающиеся безотчетному и чувственному воздействию, гораздо многочисленнее людей с восприимчивым умом, которых убеждает только рассудок, и потому когда один из таких ученых говорит и произносит свое суждение о чем-нибудь, то всегда будет гораздо больше людей, верящих ему на РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 351 слово, чем недоверяющих ему. Но эти лжеученые, насколько только могут, удаляются от общепринятых мнений, как из желания найти какого-нибудь оппонента, чтобы, разбив его, возвыситься и показать себя, так и в силу расстройства ума или из духа противоречия; а потому их суждения обыкновенно ложны или темны, и довольно редко бывает, чтобы, слушая их, люди не впали в некоторое заблуждение. Но открыть этим способом ложность или основательность чужих мнений довольно трудно. Трудно потому, что не одни лжеученые хотят показаться всезнающими; почти у всех людей есть этот недостаток, особенно у тех, кто немного начитан и немного учился; вследствие чего люди всегда хотят говорить и излагать свои мнения, не прилагая достаточно внимания к тому, чтобы хорошенько понять мнение других. Наиболее снисходительные и рассудительные, презирая в своей душе мнение других, только выражают внимание на лице в то время, как в глазах их вы читаете, что они думают совсем о другом, не о том, что говорят им, и заняты только тем, что хотят доказать нам, не думая отвечать нам. Это-то и делает часто разговоры очень неприятными; ибо как ничего нет приятнее и ничто не делает нам столько чести, как когда другие усваивают наши доводы и одобряют наши воззрения; так ничего нет неприятнее, как видеть, что их не понимают и не стараются даже их понять; наконец, беседовать со статуями и убеждать их не доставляет удовольствия; но разве не статуи по отношению к нам люди, которые не особенно почитают нас и не стараются понравиться нам, а только ищут своего собственного удовлетворения, стараясь поддержать свое достоинство. Если бы люди умели хорошо слушать и хорошо отвечать, разговоры были бы не только очень приятны, они были бы весьма полезны; тогда как теперь, каждый, стараясь казаться ученым, только стоит на своем и спорит, не понимая других; иногда при этом страдает любовь к ближнему, и почти никогда не раскрывается истина. Но заблуждения, в какие впадают лжеученые в разговоре, некоторым образом извинительны. Можно сказать в их защиту, что в настоящее время по большей части мало придается значения тому, что говорят; что самые точные люди часто теперь говорят глупости; и что они не претендуют на то, чтобы собирали все их речи, как это сделали с речами Скалигера и кардинала дю Перрон. Эти извинения имеют основание, и мы вполне верим, что такого рода ошибки заслуживают некоторого снисхождения. Хочется принять участие в разговоре, но бывают несчастные дни, когда нет удачи. Не всегда бываешь в настроении хорошо думать и хорошо говорить, и часто при встречах располагаешь столь коротким временем, что малейшее облачко, малейшее отсутствие находчивости заставляет, к несчастью, впадать в чрезвычайные абсурды даже самые правильные и проницательные умы. Но если извинительны те ошибки, которые лжеученые делают в разговорах, то ошибки, в которые они впадают в своих книгах, 352 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ серьезно обдумав их, непростительны, особенно если они часты и если они не выкупаются чем-нибудь хорошим; ибо, сочинив дурную книгу, являешься причиною того, что весьма многие лица теряют время на чтение ее, впадают часто в те самые заблуждения, в какие впали мы, и выводят из них еще несколько других, а это немалое зло. Но хотя сочинение дурной или просто бесполезной книги есть ошибка большая, чем обыкновенно думают, однако за него скорее получают награду, чем наказание; ибо есть преступления, за которые люди не наказывают или потому, что они в моде, или потому, что по большей части люди не обладают такою твердостью духа, чтобы осудить преступника, которого уважают больше себя. Обыкновенно, на писателей смотрят как на людей редких, необычайных и стоящих гораздо выше других; и их почитают вместо того, чтобы презирать их и наказывать. Так что совсем невероятно, чтобы люди когда-либо учредили трибунал для рассмотрения и осуждения всех тех книг, которые только извращают разум. Вот почему нельзя думать, чтобы в обществе ученых и литераторов было больше порядка, чем в остальных обществах, потому что и его составляют также люди. Напротив, было бы хорошо, если бы в обществе ученых и литераторов было больше свободы, чем в других обществах, где новшество всегда очень опасно; ибо желать отнять свободу у людей науки и осуждать без разбора все нововведения — значило бы утвердиться в заблуждениях. Итак, не должно порицать меня, если я говорю против влияния общества ученых и если я стараюсь показать, что часто эти великие люди, которые заставляют других удивляться своей глубокой учености, в сущности лишь пустые и гордые люди, безрассудные и не обладающие никаким действительным знанием. Я принужден говорить подобным образом, чтобы люди не поддавались слепо их суждениям и не следовали их заблуждениям. III. Доказательства их тщеславия, недостаточной рассудительности и их невежества с очевидностью обнаруживаются в их сочинениях; ибо если мы возьмем на себя труд рассмотреть этих писателей с точки зрения здравого смыслы и без предвзятого уважения к ним, то увидим, что цели их научных исследований определяются главным образом их www.koob.ru безрассудным тщеславием, и главная цель их — не совершенствование разума и не управление побуждениями своего сердца; их единственная цель — поразить других и показаться ученее их. Ввиду этого они толкуют, как мы это уже сказали, лишь о редких и необычайных предметах, излагают их лишь в редких и необычайных выражениях и цитируют писателей редких и необычайных. Они совсем не выражаются ни на своем языке — он слишком знаком всем, — ни на простом, ясном и легком латинском языке; они говорят, ведь, не для того, чтобы их поняли, но чтобы говорить и заставить восхищаться собою. Они редко занимаются предметами, которые могут служить в жизни, это кажется им слишком общеизРАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 353 вестным; они не того ищут, чтобы быть полезными другим или самим себе, но лишь чтобы прослыть за ученых; они не приводят оснований в пользу вещей, которые утверждают, или приводят основания таинственные и непонятные, которых ни они и никто не понимает с очевидностью; у них нет ясных оснований, да если бы они у них и были, они не сказали бы их: эти доводы не поражают разум; они кажутся слишком простыми и общераспространенными, все способны к ним. Они предпочитают ссылаться на авторитеты, чтобы подтверждать или сделать вид, что подтверждают свои мысли; ибо часто авторитеты, к которым они прибегают, не содержат в себе подтверждения; а служат таковыми только потому, что написаны по-гречески или по-арабски. Но, может быть, будет уместно сказать кое-что об их цитатах; это некоторым образом покажет настроение их ума. Несомненно, как мне кажется, только лжеученость и дух мно-гознания могли сделать цитаты столь модными, какими они были до сих пор и какими они и поныне являются у некоторых ученых; ибо нетрудно найти писателей, цитирующих ежеминутно большие отрывки без всякого к тому основания, ибо вещи, которые они утверждают, или столь ясны, что никто в них не сомневается, или они столь сокровенны, что авторитет цитируемых писателей не может подтвердить их, так как они ничего о них не могли знать, или, наконец, приводимые ими цитаты нисколько не скрашивают того, что они говорят. Противно здравому смыслу приводить большую греческую выдержку, чтобы доказать, что воздух прозрачен, потому что это всем известно; или прибегать к авторитету Аристотеля, чтобы уверить нас, что есть разумные существа, двигающие небесными сферами, потому что, очевидно, Аристотель ничего не мог знать о том; или, наконец, прибегать к иностранным языкам, арабским и персидским пословицам во французских или латинских книгах, написанных для всех, потому что эти цитаты не могут служить украшениями, или же это странные украшения, неприятно действующие на весьма многих людей и могущие удовлетворить лишь весьма немногих. Однако большинство тех, кто хочет казаться ученым, столь любит этого рода цитаты, что они не стыдятся даже иногда приводить их на тех языках, которых не понимают, и с большими усилиями вставляют в свои книги, например арабскую выдержку, которую иногда сами не умеют прочесть, — чем они сильно затрудняют себя и что столь противно здравому смыслу; зато оно удовлетворяет их тщеславию и приобретает им уважение глупцов. Они обладают еще одним весьма важным недостатком: они весьма мало заботятся о том, чтобы показать, что они читали с разбором; они хотят только показать, что они много читали, и особенно много темных книг, чтобы их считали ученее; книг редких и дорогих, чтобы думали, что у них ни в чем не было недостатка; книг вредных и нечестивых, которых порядочные люди не смеют читать в силу 23 Разыскания истины 354 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ того же настроения ума, которое заставляет людей хвалиться преступлениями, которых другие не смеют совершить. Так что они будут вам цитировать скорее книги весьма дорогие, редкие, древние и темные, чем общераспространенные и понятные; книги об астрологии, магии, каббале, но не книги хорошие, как будто они не видят, что если чтение есть то же, что беседа, то они должны стремиться показать, что они тщательно искали чтения книг хороших и наиболее понятных, а не вредных и темных. Ибо как искать беседы с людьми, которых не понимаешь без переводчика, что свидетельствует о повреждении ума, если те же сведения можно получить иным путем, так смешно читать только такие книги, которых нельзя понять без словаря, когда можно узнать то же самое в книгах нам более понятных; как отказывать предпочтение обществу и беседе с нечестивыми, что указывает на испорченность, так находить удовольствие в книгах вредных, что указывает на развращенное сердце. Желать же показать, что вы прочли те книги, которых не читали, — что случается, однако, довольно часто, — это нелепая гордость; так, есть люди лет тридцати, которые цитируют в своих сочинениях столько вредных книг, сколько они не могли бы прочесть в несколько сот лет, а между тем, они хотят уверить других, что весьма обстоятельно прочли их; большинство же книг известных ученых сфабриковано лишь с помощью словарей, и они прочли лишь одни оглавления книг, цитируемых ими, или же некоторые общие места, избранные разными писателями. Мы не решаемся входить в дальнейшие подробности и приводить примеры, из опасения задеть столь гордых и желчных лиц, каковы эти лжеученые, ибо не видим удовольствия в том, что нас будут бранить по-гречески и по-арабски. Мы не считаем необходимым, для наглядности сказанного приводить еще особые доказательства, так как разум человеческий достаточно склонен искать в поведении других заслуживающее порицания и сам обращать внимание на указанные недостатки; к тому же пусть они услаждаются, если желают, этим пустым призраком величия и воздают друг другу похвалы, в которых мы отказываем им; быть может, мы слишком уже потревожили их в этом наслаждении, представляющимся им столь отрадным и приятным. ГЛАВА IX Каким образом наша наклонность к сану и богатствам ведет к заблуждению. Особенно возвышают нас над другими людьми, наравне с добро- ; детелью и науками, о которых мы говорили выше, также сан и Д богатство; ибо, по-видимому, наше существо возвышается www.koob.ru и делается РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 355 как бы независимым, благодаря обладанию этими преимуществами, так что любовь, которую мы питаем к самим себе, естественно распространяется и на сан и богатства, и потому можно сказать, что нет никого, кто не имел бы к ним некоторой наклонности,, малой или большой. Объясним в нескольких словах, каким образом эти наклонности препятствуют нам найти истину и вовлекают нас в мечты и заблуждение. Мы указали во многих местах, что нужно много времени и труда, прилежания и напряжения ума, чтобы постичь истины сложные, сопряженные с большими трудностями и зависящие от многих принципов; отсюда легко заключить, что люди, занимающие высокое общественное положение, большие должности, управляющие большими имениями или ведущие большие дела и страстно желающие сана и богатств, совершенно не способны исследовать эти истины и часто впадают в заблуждение, желая судить о трудно познаваемых вещах. 1. Потому что они могут уделить очень немного времени на исследование истины. 2. Потому что, обыкновенно, это исследование вовсе не доставляет им удовольствия. 3. Потому что они весьма мало способны ко вниманию, так как способность их разума разделяется между многими представлениями вещей, которых они желают и которыми заняты даже помимо своего желания. 4. Потому что они воображают, что все знают, и им трудно поверить, чтобы люди, стоящие ниже их, были бы умнее их; ибо, хотя они дозволят обучать себя фактам, они не выносят, если их научают основательным и необходимым истинам; они сердятся, когда им возражают и хотят вывести из заблуждения. 5. Потому что люди имеют привычку одобрять все их фантазии, как бы ложны и далеки от здравого смысла они ни были, и осмеивать тех, кто не разделяет их мнения, хотя бы они защищали лишь неоспоримые истины. Вследствие низкой лести своих приближенных они утверждаются в своих заблуждениях и в ложном почтении, какое имеют к самим себе, и приобретают привычку развязно судить обо всем. 6. Потому что они останавливаются только на одних чувственных представлениях, которые более пригодны для обыкновенных разговоров и для того, чтобы сохранить уважение людей, чем чистые и абстрактные идеи разума, которые нужны, чтобы открыть истину. 7. Потому что тот, кто стремится к какому-нибудь сану, старается, насколько возможно, приспособиться к общему уровню; ибо ничто так сильно не возбуждает зависти и неприязни людей, как то, если им покажется, что вы имеете мнения незаурядные. Редко бывает, чтобы люди, сердце и разум которых заняты мыслью и желанием создать себе состояние и положение, открывали сокровенные истины; но если они и находят их, то часто оставляют их 356 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ из выгоды и потому, что защита этих истин не согласуется с их честолюбием. Часто приходится допустить несправедливость, чтобы занять должность; глубокое и не общепринятое благочестие весьма нередко лишает бенефиции, а смелая любовь к истине очень часто заставляет терять кафедры, с которых должно учить лишь истине. Все эти причины, взятые вместе, делают то, что люди, стоящие значительно выше других по своему сану, происхождению и богатству или только думающие, как бы возвыситься и достигнуть некоторого положения, в высшей степени подвержены заблуждению и очень мало способны к сколько-нибудь сокровенным истинам. Ибо для избежания заблуждения в вопросах трудных, необходимы главным образом две вещи, а они, обыкновенно, не встречаются в тех людях, о которых мы говорим; именно внимание разума, чтобы хорошо постичь суть вещей, и осторожность, чтобы не судить о них со слишком большою поспешностью. Даже люди, избранные поучать других, и которые не должны были бы иметь иной цели, кроме цели стать искусными в поучении тех, кто поручен их попечению, по большей части подвергаются заблуждению, как скоро займут известное общественное положение, или потому, что мало времени они принадлежат себе и не способны быть внимательными и прилежать к вещам, которые требуют много времени; или потому, что, имея странное желание казаться учеными, они смело, без всякой осторожности произносят суждения обо всем и лишь с трудом выносят, когда им возражают и поучают их. ГЛАВА Х О любви к удовольствию и ее отношении к морали. — I. Следует избегать удовольствия, хотя оно делает счастливым. — II. Оно не должно вести нас к любви к чувственным благам. Мы говорили в трех предшествующих главах о нашей наклонности к сохранению своего бытия и о том, каким образом она является причиною, что мы впадаем во многие заблуждения. Мы будем говорить теперь о нашей наклонности к благополучию, т. е. к удовольствиям и ко всем вещам, которые нас делают счастливее и довольнее, или которые мы считаем способными к тому; и мы постараемся раскрыть заблуждения, рождающиеся из этой наклонности. Есть философы, старающиеся убедить людей, что удовольствие не есть благо, а страдание не есть зло; что можно быть счастливым во время самых жестоких страданий и несчастным во время самых сильных удовольствий. Так как эти философы весьма изобретательны на вымыслы и весьма патетичны, то они скоро увлекают умы слабые, поддающиеся впечатлению, которое производят на них те, РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 357 кто говорит с ними; ибо стоики отчасти визионеры, а визионеры пылки и потому легко внушают другим те ложные мнения, к которым сами пристрастны. Но так как всякое убеждение бессильно перед опытом и нашим внутренним чувством, то все эти великолепные и высокопарные доводы, ослепляющие и поражающие вообра-' жение людей, исчезают со всем своим блеском, как только душа испытывает какое-нибудь значительное удовольствие или страдание, и люди, полагающиеся с полным доверием на это ложное убеждение разума, оказываются немудрыми и бессильными при малейшем столкновении с www.koob.ru пороком; они чувствуют, что были обмануты и что они побеждены. I. Если философы не могут дать своим ученикам силы побеждать страсти, они, по крайней мере, не должны их обольщать и убеждать, что у них нет врагов, с которыми нужно бороться. Надо говорить о вещах то, что согласно с их природою; удовольствие всегда есть благо, и страдание всегда есть зло; но не всегда бывает хорошо наслаждаться удовольствием, и иногда лучше терпеть страдание. Но, чтобы хорошо понять то, что я хочу сказать, должно знать: 1. Что один только Бог настолько могуществен, чтобы действовать в нас и заставить нас чувствовать удовольствие и страдание: ибо для всякого человека, вопрошающего свой разум и презирающего показания своих чувств, очевидно, что не предметы, ощущаемые нами, действуют на самом деле в нас, потому что тело не может действовать на дух; и тем более не душа наша сама вызывает в себе свое удовольствие и страдание по поводу их, ибо если бы от души зависело чувствовать страдание, то она никогда не терпела бы его. 2. Что, обыкновенно, благо даруется только для того, чтобы заставить сделать какое-нибудь доброе дело или чтобы вознаградить за него, и, обыкновенно, злу подвергают для того, чтобы отвратить от какого-нибудь злого дела или чтобы наказать за него; а так как Бог всегда действует законно и согласно правилам справедливости, то всякое удовольствие по существу своему ведет нас к какому-нибудь доброму делу или вознаграждает нас за него, а всякое страдание отвращает нас от какого-нибудь дурного дела или наказывает нас за него. 3. Что есть действия в одном смысле хорошие, а в другом — дурные. Так, например, дурно искать смерти, когда Бог это запрещает; но хорошо идти навстречу смерти, когда Бог это повелевает. Ибо все наши действия хороши или дурны лишь потому, что их повелел или запретил Бог или в законе вечном, который каждый рассудительный человек может вопросить, углубляясь в самого себя, или в письменном законе, доступном чувствам чувственного и плотского человека, который после грехопадения не всегда в состоянии вопрошать разум. Итак, я говорю, что удовольствие всегда благо, но не всегда хорошо наслаждаться им. 358 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ 1. Вместо того чтобы привязать нас к Тому, Кто один может доставить удовольствие, оно отвлекает нас от Него, чтобы связать с тем, что, как нам ложно кажется, доставляет его; оно отвлекает нас от Бога, чтобы привязать к низкой твари. Всегда хорошо наслаждаться удовольствием, которое относится к истинной причине и есть перцепция ее. Так как любить можно только то, что сознаешь, то это удовольствие может вызвать только праведную любовь, любовь к действительной причине счастья. Но, во всяком случае, весьма опасно наслаждаться удовольствиями, относящимися к чувственным предметам и являющимися перцепциею их, потому что эти удовольствия ведут нас к любви к тому, что не есть причина нашего действительного счастья. Ибо хотя люди, просвещенные настоящей философией, и думают, что удовольствие не вызывается внешними предметами и что оно может некоторым образом способствовать к познанию Бога во всех видах и к любви к Нему, однако после грехопадения рассудок человеческий столь ослабел, а его чувства и воображение возымели такую власть над его разумом, что они могут быстро извратить его сердце, если он не отрешится, согласно заповеди Евангельской, от всего, что не ведет к Богу само по себе; ибо самая лучшая философия не сможет исцелить дух и противостоять беззакониям плотоугодия. 2. Удовольствие есть награда, а потому вызывать в своем теле движения, принуждающие Бога, в силу первого определения Его воли или общих законов природы, возбуждать в нас чувство удовольствия, когда мы не заслуживаем его, значит совершать несправедливость, или потому, что действие, совершаемое нами, бесполезно или преступно; или потому, что, будучи преисполнены греха, мы не должны требовать у Него награды. Человек до своего грехопадения мог справедливо наслаждаться чувственными удовольствиями в своих уравновешенных действиях; но после греха нет более чувственных удовольствий, вполне невинных или которые не были бы способны повредить нам, когда мы наслаждаемся ими; ибо часто достаточно бывает испробовать их, чтобы стать рабом их. 3. Бог справедлив, а потому не может быть, чтобы Он не наказал, наконец, насилия, совершаемого над Ним, когда принуждают его награждать удовольствием преступные действия, которые совершаются вопреки Ему. Когда наша душа не будет более соединена с нашим телом, тогда у Бога не будет более обязательства, наложенного Им на Себя: сообщать нам чувства, которые должны соответствовать отпечаткам в мозгу, и Его постоянною обязанностью будет удовлетворение правосудия; и тогда наступит время Его отмщения и Его гнева. Тогда, не нарушая порядка природы и пребывая всегда неизменным в первом определении Своей воли, Он накажет бесконечными мучениями неправедные удовольствия плотоугодников. 4. Уверенность, какую мы имеем уже в этой жизни, что это правосудие должно совершиться, волнует дух смертельным беспокойством и повергает его в некоторого рода отчаяние, которое РАЗЫСКАНИЯ ИСТИНЫ 359 делает плотоугодников несчастными даже во время самых больших удовольствий. 5. Почти всегда досадные угрызения совести сопровождают самые невинные удовольствия в силу нашего убеждения, что мы не заслуживаем их; и эти угрызения совести лишают нас известной внутренней радости, которую мы находим даже в скорби покаяния. Итак, хотя удовольствие есть благо, следует согласиться, что не всегда хорошо наслаждаться им, в силу всех этих оснований и других подобных, которые очень полезно знать и которые очень легко вывести из этих; и почти всегда очень хорршо терпеть страдание, хотя бы оно действительно было злом. Однако всякое удовольствие есть благо и делает действительно счастливым того, кто испытывает его, в ту минуту, когда он наслаждается им и поскольку он наслаждается им; и всякое страдание есть зло и делает действительно несчастным www.koob.ru того, кто терпит его, в ту минуту, когда он страдает и поскольку он страдает. Можно сказать, что праведники и святые в этой жизни — самые несчастные из всех людей и наиболее заслуживают сострадания. «Si in vita tantum in Christo 1 speramus, miserabiliores sumus omnibus homini-bus», — говорит святой Павел. Ибо плачущие и гонимые за правду будут счастливы, не потому, что они страдают ради правды, но потому, что царство небесное их, и великая награда уготована им на небесах, т. е. потому, что настанет время, когда они будут счастливы. Праведность, добродетель и совершенство гонимых за правду заключается в том, что они не выступают из воли Божией, так как совершенство заключается в повиновении ей; но счастливы они не потому, что страдают. Настанет день, когда они не будут более страдать, и тогда они будут не только праведны и совершенны, но и счастливы. Я не отрицаю, однако, что уже в этой жизни праведные некоторым образом счастливы силою своей надежды и веры, которые представляют будущие блага разуму как настоящие. Ибо несомненно, когда надежда на какое-нибудь благо жива и сильна, она приближает его к духу, который и заставляет наслаждаться им; так что она некоторым образом делает дух счастливым, ибо счастливым нас делает наслаждение и обладание благом, удовольствие. Следовательно, не должно говорить людям, что чувственные удовольствия не суть благо, что они не делают более счастливыми тех, кто наслаждается ими, потому что это неверно, и во время искушения люди узнают это на горе себе. Им следует говорить, что хотя эти удовольствия хороши сами по себе и способны их сделать некоторым образом счастливыми, люди, однако, должны избегать их в силу доводов, подобных приведенным мною; но люди не могут избежать их своими собственными силами, потому что они хотят быть счастливыми по наклонности, которой не могут победить, а ' К Корин. 360 НИКОЛАЙ МАЛЬБРАНШ эти скоропреходящие удовольствия, которых они должны избегать, удовлетворяют ее некоторым образом, и, следовательно, им грозит жалкая неизбежность погубить себя, если их не поддерживает высшая радость благодати, уравновешивающая постоянное усилие чувственных удовольствий. Людям следует говорить это, чтобы они ясно познали свою слабость и нужду в избавителе. Людям следует говорить так, как говорил им Иисус Христос, а не так, как стоики, не знающие ни природы, ни немощи человеческого духа. Им постоянно следует говорить, что должно, в известном смысле, ненавидеть, и презирать самого себя и не следует искать здесь на земле непреходящего и счастья, что ежедневно должно нести свой крест или орудие своей казни и потерять жизнь здесь на земле, чтобы сохранить ее навеки. Наконец, им следует показать, что они обязаны делать совершенно обратное тому, что они желают, чтобы они чувствовали свое бессилие ко благу. Ибо люди непреодолимо хотят быть счастливыми, и нельзя быть действительно счастливым, если не делать того, что хочешь. Быть может, чувствуя свое настоящее несчастие и зная свои будущие мучения, люди смирятся на земле. Быть может, они возопиют к небу, будут искать ходатая, будут бояться чувственных предметов и будут имет
