ЗУРАБУ ЦЕРЕТЕЛИ 80 ЛЕТ В наши дни, когда ставится под

ЗУРАБУ ЦЕРЕТЕЛИ 80 ЛЕТ
В наши дни, когда ставится под сомнение само существование
искусства, когда приходится отстаивать право художника на
индивидуальное творчество, когда произведение искусства
подменяется бессмысленным «актом» или безликим «проектом» и
профессиональное мастерство живописца, скульптора, графика
высокомерно отрицается якобы за ненадобностью; когда торгашество
и конъюнктура рынка нагло и самоуверенно утверждают свой диктат
над искусством – роль Зураба Церетели, художника, мастера,
президента Российской Академии художеств как никогда важна и
воистину, спасительна. Это не юбилейное преувеличение –
перешагнувший свое восьмидесятилетие и оставшийся все таким же
молодым Церетели очень нужен нам, всем кому дорого
художественное творчество; кто понимает и ценит высокий
профессионализм, талант, мастерство истинного творца.
Среди художников и художественных деятелей последних
десятилетий нет ни одного, кто бы мог сравниться с Зурабом
Церетели, ворвавшимся в нашу историю с неудержимой
стремительностью. Личность Зураба Церетели, его неповторимая
яркая индивидуальность как художника, человека, общественного
деятеля – стала детонатором и того давнего взрыва, что потряс
Москву в связи с установкой памятника «300-летию русского флота»
– знаменитого Петра Церетели на стрелке Москвы-реки и Обводного
канала; и того повышенного интереса, который по сей день проявляют
к нему средства массовой информации, сотни людей, в том числе
весьма далеких от искусства.
Так кто же он – Зураб Церетели, эта, говоря словами Пушкина,
«беззаконная комета в кругу расчисленных светил»? Что принес,
навязал, напророчил Москве и России неистовый грузин, потомок
князя Имертинского Зураба Церетели, правнук того Зураба Церетели,
что как гласит история, в 1810 году «содействовал окончательному
присоединению Имерети (а это, к сведению, одна из центральных
областей Грузии с центром Кутаиси) – к России»?
Церетели вошел в искусство в ту счастливую и трагическую
пору, когда вдруг спали с глаз сталинские шоры – и ХХ век
распахнулся перед молодыми художниками во всем бесконечном
многообразии своего искусства, бывшего в течение всей нашей –
молодежи 1950-60-х годов – сознательной жизни под строжайшим
запретом. А вместе с калейдоскопом мировой живописи, обвалом
стилей, течений, направлений, упущенных нами и вдруг буквально в
одночасье обрушившихся на нас, постигли мы и противоречивость
собственной истории,
ее
«сюрреализм»,
ее
чудовищную
изломанность,
призрачность,
фантасмагорию.
В
сложном
переплетении вдруг распахнувшихся творческих возможностей – и
собственной надломленности, душевного разлада; увлеченной
радости эксперимента – и горечи политических разочарований
вырастало, билось, утверждало себя наше искусство 1960-х и 1970-х
годов – запоздалый цветок мирового «авангарда», реминисценция 20х годов, ироническая реакция на «суровый стиль» – последний взлет
революционных иллюзий. Искусство протеста, искусство эпатажа,
искусство бесконечной российской тоски...
Церетели и по возрасту, и по своим творческим устремлениям –
человек из того времени, не изменивший великим принципам
искусства, завоеванным нелегкой ценой, поистине, с кровью. За всю
свою долгую жизнь он ни разу не изменил тому главному, что было
обретено в молодости – увлеченного внимания к мировому искусству
ХХ века, к его колоссам и учителям – Пикассо, Матиссу, Гогену,
Шагалу, Модильяни – и, прежде всего, абсолютной творческой
свободе от всякого официального принуждения.
И все-таки, Зураб Церетели только одной стороной связан с
«семидесятничеством». С самого начала было в нем нечто такое, что
достаточно резко отделяло его от живописцев и скульпторов близкого
ему направления, делало фигурой исключительной, вполне
самостоятельной и оригинальной. Разумеется, прежде всего бросается
в глаза столь очевидная в творчестве Церетели национальная природа.
Его искусство – грузинское до мозга костей, воплощение Грузии и не
только потому, что ощутимы в нем традиции грузинской живописи
ХХ века; что звучит в нем голос Пиросманишвили; что нашел в нем
свое место народный орнамент. В мерцающей дробности
бесчисленных мозаик отчетливо видны не только национальные
мотивы, но и самый материал: знаменитая грузинская чеканка,
фактура народных изделий – наборных поясов, инкрустированных
драгоценными камнями женских украшений; кустарных тканей и
ковров… Но главное другое: это искусство грузинское в своей основе,
по мировосприятию, по настроению, по мелодическому звучанию. В
творчестве Церетели живут люди Грузии, живет природа Грузии –
далекие снежные вершины, сине-зеленые ковры щедрой
растительности, красные обнажения скал, бурые стены и крыши сел
над морем цветущих золотых подсолнухов; уютные домики в раме
садов. И в живописных холстах, и в декоративной орнаментальности
мозаик и витражей, и в скульптурных рельефах возникают древние
островерхие грузинские храмы; тянут арбу задумчивые волы.
Неизменный в своей вековой повседневности народный быт, нелегкий
труд виноделов, угольщиков, дровосеков, возчиков; праздничная
2
нищета уличных музыкантов непрестанно вторгаются в работы
Церетели – и в живопись, и в графику, и в скульптуру. А вместе с
ними и рядом с ними оживают древние священные книги и надгробья,
образы грузинских святых – мучеников и царей, изысканная вязь
неповторимого грузинского шрифта; воскресает трагическая и
величественная история Грузии.
Но вот что особенно важно и ценно в Зурабе Церетели. Его
страстная, бескорыстная любовь к своей родине, к ее природе,
искусству, людям органично соединяется в нем с интересом и
любовью к каждой стране, каждому народу мира – с таким же
бережным вниманием к трагической судьбе и неповторимому облику
людей Израиля, с восхищением удивительной природой Хорватии, с
преклонением перед гением ХХ века Чарли Чаплиным Только любя
свою страну можно так любить весь мир, как любит Зураб Церетели
Париж и Мадрид, Иерусалим и Дубровник… Люди его любимой
Грузии, встреченные на горных тропах во время этнографических
экспедиций, которыми так увлекался Церетели в молодые годы,
увиденные на базарах и улочках старого Тбилиси – и с таким же
бережным вниманием наблюденные старики на старых улочках
Иерусалима, прекрасная Грузия – и такая же прекрасная Хорватия
предстают индивидуально, укрупнено. Церетели извлекает их из
глубин своей зрительной памяти, представляет во всей их
монументальной значительности. На какой-то миг они занимают все
внимание художника, а вместе с ним и зрителя, оказываются в
«центре мироздания» – и отходят, уступают место другим
впечатлениям, сливаются в пеструю многоликую жизнь современного
мира.
Вновь и вновь задумываюсь я о личности Зураба Церетели –
художника
и
человека.
Удивительная,
неповторимая
индивидуальность! Мы, русские интеллигенты не способны быть
такими как он. Мы – старики; он ребенок. Мы бесконечно устали – он,
кажется, не знает вообще, что такое усталость. Он творит спонтанно,
радостно – мы давно разучились непосредственно радоваться,
страстно увлекаться, отдаваться творчеству без резиньяций, без
мучительных неразрешимых вопросов, без стремления непременно
что-то доказать своим искусством. Он любит свою родину, мечтает
сделать ее лучше, счастливее, отдать ей все, на что способен – мы
способны только скорбеть…
И еще одно, столь же важное отличие. В творчестве Церетели нет
и никогда не было никаких подтекстов и подвохов, специфическисоветских политических «кукишей в кармане»; вообще никакой
политики. Он никогда никому ничего не доказывает. Никого ничему
не учит, не стремится завербовать зрителя себе в союзники, или
3
напротив, изобличить в тупости, ограниченности; не заискивает в
зрителе и не глумится над ним. Для его творчества характерно полное
отсутствие литературности, придуманности, которой так часто
грешило и грешит наше «левое» искусство, достаточно головное,
чаще сконструированное и «сочиненное», чем «рожденное».
Искусство Церетели всегда «рождено», прямо-таки «извергнуто из
чрева» художника. Рука с кистью опережает рассудок; ликующая
стихия краски захватывает и подчиняет себе все существо художника,
просто не оставляя места для каких-либо, вне искусства лежащих
соображений.
Нет в нем и столь свойственных мировому искусству второй
половины ХХ-го и начала ХХ1 века претензий на вселенский
«апокалипсис», смакования патологии, культа распада и неизбежной
гибели всего сущего – прежде всего добра, красоты, смысла, надежды.
Наоборот! Творчество Церетели проникнуто рвущейся наружу,
неуемной радостью. Его палитра сама по себе уже произведение
искусства: выдавленные тюбики густой, насыщенной цветом
масляной краски сверкают как драгоценные камни, как смальта,
которую так любит Церетели.
Типично для искусства Зураба Церетели разнообразие
творческих интересов, стремление испытать себя и в мозаике, и в
масляной живописи, и в скульптуре – как монументальной, так и
станковой; и в разнообразных видах прикладного искусства. Церетели
надо попробовать все, поиграть всеми техниками, всеми материалами.
Цветное стекло витражей, листовая медь, смальта, бронза, эмали...
Столь частое у Церетели органическое перетекание одного вида
искусства в другой; «живописность» и театральность скульптуры;
«скульптурность» живописи и эмалей, лепящихся крупными
фактурными объемными «мазками», превращающими их почти в
барельеф – органическая черта его натуры и его художественного
метода.
Художник до мозга костей, живущий искусством и для
искусства, творяший свой удивительный мир – «мир Церетели», Все,
что он делает, в том числе и большие заказные монументальные вещи,
он делает «для себя» – вкладывает в них ту же неудержимую
фантазию, ту же нерастраченную энергию, ту же радостную
потребность творить, лепить, раскрашивать, что и в каждый
альбомный набросок
Художник. Мастер. Эпоха в истории нашей художественной
жизни.
ЗУРАБ ЦЕРЕТЕЛИ...
4