Скрывает наша собственная плоть

2
Кто не восхитится человеком, когда он с помощью часов подражает небу, придает силу и мудрость бессмысленным вещам, дает душу бумаге, как Бог, чтобы
мудрость беседовала с отсутствующими людьми и с
людьми будущих времен и передавала им знания и обычаи, искусства и подвиги предков.
Томмазо Кампанелла
Считается, что человека с его величием и безграничными возможностями, с его душою и страстями, с его мудростью и великодушием впервые
открыла именно эпоха Возрождения. Именно Возрождение сделало человека центром Вселенной.
Возрождение, Ренессанс, Ринаджименто – так говорили об этой эпохе
уже современники, подразумевая освобождение, подъем, обновление. Они
считали, что возрождают человеческую культуру античности после мрачного, долгого средневекового застоя.
Уже ранние гуманисты – поэт-философ Франческо Петрарка и писатель Джованни Боккаччо в своих произведениях хотели создать прекрасную
человеческую личность, свободную от предрассудков средневековья. Нет,
они не были противниками церкви и не отрицали существования Бога. Скорее всего, они стремились постичь мир, наполненный божественной красотой.
В своей “Исповеди” Петрарка писал, что аскетическая мораль христианства очищает душу, но не менее важно и осознание ценности земного бытия, унаследованное от греков и римлян. Таким образом, устранялось средневековое противопоставление плоти и духа. Реабилитация земного проявлялась в ту эпоху прежде всего в апологии красоты мира и человеческого
тела, плотской любви.
Художники этой эпохи также стали видеть мир иначе. Своим творчеством Леонардо да Винчи, Рафаэль Санти, Микеланджело Буонаротти вос-
3
певали совершенную личность, в которой физическая и духовная красота
сливаются воедино.
Итальянский гуманизм, впитав в себя лучшие черты культуры Средневековья и в то же время отвергнув ее, повернулся к Античности. Но, выведя на свет классические рукописи из монастырских библиотек и древние
руины из скрывавшей их земли, гуманисты наполнили их своим новым мироощущением. Из античной «игрушки рока» человек в эту эпоху становится
хозяином своей судьбы. Такое место в мире никогда до этого не грезилось
человеку. Марсилио Фичино – один из виднейших деятелей того времени –
пишет по этому поводу: «… кто станет отрицать, что гений человека почти такой же, как у самого Творца?» В этой фразе есть и дерзость, и вызов, и гордость называться Человеком.
Человек, каким мыслили его итальянские гуманисты эпохи Возрождения, – сильный, смелый, развитый физически и духовно, прекрасный и
гордый, подлинный хозяин судьбы и устроитель лучшего мира. Не случайно же именно тогда, за четыре века до взятия Бастилии, было провозглашено право человека на свободу и счастье, именно тогда были впервые утверждены принципы равенства, справедливости и человечности.
Таким образом, эпоха Возрождения - это эпоха стихийного и буйного
самоутверждения человеческой личности, освобождающей человеческую
личность от средневековой схоластики и морали. Это было время титанизма, который проявился и в искусстве, и в жизни. Достаточно вспомнить героические образы, созданные гуманистами этой эпохи, которые являли собой реальные образцы безграничных возможностей человека.
Совершим путешествие во времени и перенесемся на четыреста лет
назад в ту эпоху, которую принято называть «эпохой титанов по силе мысли и образованности». Венеция, Милан, Рим, Падуя, Неаполь… Мелькают
перед нами города, чьи соборы, галереи, статуи, парки и по сей день поражают на своим великолепием и заставляют восхищаться талантливыми творениями рук человека. Но среди новых по облику и духу городов Италии
4
особо выделялась Флоренция. Именно она стала для Возрождения центром,
равным по значению Афинам для Древней Греции. По словам выдающегося
знатока художественной культуры прошлого профессора А.Ф. Лосева,
«Флоренция своим благосостоянием и своим престижем смогла, как очаг
света, привлечь к себе все богатство человеческого духа. Будучи местом,
куда стекались наиболее драгоценные рукописи и где встречались знаменитейшие эрудиты, она стала, помимо того, художественной мастерской, в которую каждый вносил свой талант».
В отличие от Рима, находившегося под сильным влиянием папства,
Флоренция всегда была свободолюбивой. Именно во Флоренции, начиная с
Джотто, творили ярчайшие мастера живописи, архитектуры и всех мыслимых «изящных искусств». К концу XV века город уже приобрел те неповторимые и прекрасные черты, которые и по сей день привлекают тысячи
людей. Уже были построены великолепные храмы и дворцы, уже были
написаны уникальные фрески и на площадях города уже были установлены
прекрасные статуи.
Пройдем по улицам сегодняшней Флоренции, построенной четырепять столетий назад.
Узкие улочки. Вечереет. Трехэтажные, высокие и торжественные палаццо, сложенные из коричневато-серого, необработанного камня. Они величественны, сумрачны и суровы, как крепостные стены. Город растекается
километрами таких улиц, переулков.
Мы идем мимо лавочек и магазинов, мимо палаток и лотков. Чего
здесь только не продают: одежду, обувь, снедь, пряности, книги… Чем
ближе к центру, тем больше людей. И вот уже целый поток, толпа движется
к площади.
На фоне темнеющего неба выплывает изумительный контур мощного
и легкого, залитого лунным светом свода. Огромная и как будто невесомая
масса собора Санта Мария дель Фиоре в сиреневом вечернем воздухе кажется высеченной из белого мрамора и вознесенной в небо.
5
Рядом колокольня Джотто – стройная, стремительная, юная. Утром
видна ее потемневшая кое-где от времени и пыли облицовка. Вечером собор кажется прозрачной белой громадой, рвущейся вверх.
Вокруг очень людно. Открытые траттории: стоечка с аккуратным хозяином в три-четыре столика, покрытые скатертью. Кажется, что стоят они
тут со времен Возрождения. Горожане той, старой Флоренции, увлеченные
спорами о новых найденных античных скульптурах или рукописях могли
присесть с разговором за такой же столик. Азартно протекал бы их спор, а
вид на изумительный собор, наверное, подталкивал бы их мысль.
Плывет теплая ночь. Упираются в небо зубцы дворца Синьории. И
здесь наш взгляд падает на великолепную статую из белого мрамора, стоящую перед зданием Синьории. Это микеланджеловский Давид, заказанный
специально как символ и украшение города. Мощный, одухотворенный, пятиметровый, всецело владеющий своей силой гигант. Легко и свободно
стоит он на каменистой земле, опираясь на правую ногу и подняв левую к
плечу. Красивую голову с густой шапкой волос и необыкновенно правильными чертами лица повернул он влево. Брови грозно нахмурены. Совершенство тела и ясность духа…
Нет, это не библейский Давид – юный музыкант, тогда всего лишь
пастух, впоследствии проявивший себя мудрым правителем. Давид у Микеланджело – это его современник. Грозный взгляд да праща, перекинутая за
спину – вот и все, что роднит его с тем ветхозаветным Давидом, который,
по легенде, убил великана Голиафа, сразив его камнем, пущенным из пращи.
Праща у микеланджеловского Давида проходит сверху вниз от левого
плеча к правому бедру. Опущенной рукой Давид подхватил ее нижний конец с рукояткой в виде короткого круглого стержня, который издавна по
ошибке принимают за камень. Но камня в руках его нет. Внутренняя собранность ощущается во всей его фигуре, особенно в зорком взгляде. Давид
стоит спокойно и свободно, словно размышляет перед битвой.
6
С самого начала «Давид» Микеланджело стал Гигантом не по внешнему облику, а по своей внутренней значительности. Как пишет Д. Вазари,
Микеланджело создал свою статую для своей родной Флоренции, ибо Давид «защитил свой народ и справедливо им правил». Так Микеланджело
своим искусством хотел утвердить тот идеал гражданственности и патриотизма, который носил в сердце с ранней юности.
Рассматривая со всех сторон статую Давида, можно вспомнить слова
русского писателя М. Горького, почти нашего современника: «Человек –
это звучит гордо!» И кажется нам, что Микеланджело, создав своего Давида, хотел потомкам сказать то же самое.
Если Леонардо да Винчи своим искусством утвердил силу и власть
человеческого ума, а Рафаэль дал человечеству радость безмятежного любования миром во всей его величавой и упоительной красоте, то гений Микеланджело выражает в искусстве совсем иное начало.
Однажды гуманист и ученый Пико делла Мирандола (с которым Микеланджело общался в молодости) вложил в уста Бога такие слова, обращенные к первому человеку – Адаму: «Я создал тебя существом не небесным, но и не земным, чтобы ты сам сделал себя творцом и сам окончательно выковал свой образ». В этом наставлении – основа веры и идеала
Микеланджело, который подчеркивает вышеприведенную мысль своего
друга в одном из сонетов:
Создатель целого и всех частей
Недаром выделил одно творенье,
Чтоб мир возвысить силой вдохновенья
И чудотворной милостью своей.
Из всех крупнейших представителей Возрождения Микеланджело
наиболее последовательно и безоговорочно верил в великие возможности,
заложенные в человеке, верил в то, что человек, постоянно напрягая свою
волю, может выковать свой собственный образ, более цельный и яркий, чем
сотворенный природой. Всем своим творчеством великий скульптор, живо-
7
писец и поэт утверждал веру в беспредельные возможности человека, в его
способность к самосовершенствованию и творческому созиданию. В его
представлении божественная природа человека проявлялась в красоте его
тела, созидательном характере его духа, в самом его предназначении. Достоинство человека у Микеланджело определялось и выражалось через способность «познавать и действовать». Именно человеку выпала честь преобразовать мир природы, превратив его в мир для людей.
Воспевая красоту человека как воплощение величия божественного
разума, ее сотворившего, Микеланджело напишет в одном из лучших сонетов:
Высокий дух, чей образ отражает
В прекрасных членах тела своего,
Что могут сделать Бог и естество,
Когда их труд свой лучший дар являет.
Человека, каким он должен быть, Микеланджело не искал вокруг себя. По свидетельству Д. Вазари, его «ужасала мысль срисовать человека,
если тот не обладал совершенной красотой». А совершенная красота – это
всего лишь идеал, к которому надо стремиться. И в данном случае речь идет
не только о внешней красоте. Внешняя красота, как считал Микеланджело,
есть выражение красоты духовной, а человеческий дух выражает самое высокое и прекрасное в мире. И вот для возвеличивания человека во всей его
духовной и физической красоте Микеланджело ставил выше прочих искусств скульптуру. Он считал, что Бог, вылепив из земли первую фигуру человека – Адама, был первым ваятелем.
Микеланджело верил, что точно так же, как в природе заложена красота, в человеке заложено добро. Подобно ваятелю, он должен удалить в
себе все грубое, лишнее, все, что мешает проявлению добра. Об этом он
также говорит в своих стихах, исполненных глубокого смысла, посвященных его духовной руководительнице Виттории Колонне:
8
Как из скалы живое изваянье
Мы извлекаем, донна,
Которое тем боле завершенно,
Чем больше камень делаем мы прахом, –
Так добрые деяния
Души, казнимой страхом,
Скрывает наша собственная плоть
Своим чрезмерным, грубым изобильем…
Этические и гражданственные идеалы не были для Микеланджело
чем-то внешним и преходящим – это словно часть его души. Представая
воплощением учения итальянских гуманистов о совершенном человеке, в
котором сочетаются телесная красота и сила духа, образы Микеланджело
более чем произведения какого-либо другого художника несут в себе
наглядное выражение такого важного качества этого идеала, как понятие
virtu, которое выступает как олицетворение действенного начала в человеке, целенаправленности его воли, способности к осуществлению своих высоких помыслов вопреки всем преградам.