Учитель и друг - А.С.Макаренко, электронный архив
advertisement
А.Г. Явлинский УЧИТЕЛЬ И ДРУГ Я не знаю ни года, ни дня своего рождения. Датой своего рождения я привык считать тот самый прекрасный и светлый день моей жизни, когда я стал коммунаром. Это произошло 1 Мая 1932 года в коммуне имени Дзержинского. С какой нетускнеющей яркостью встает в моей памяти этот торжественный приём в коммуну! Огромный зал залит светом, украшен красными флагами и цветами. Все места заняты коммунарами и гостями. Тридцать человек новичков стоят на сцене. И среди них я. Над нами — красное знамя коммуны. Здесь же, на сцене, в президиуме сидят рабочие Англии, Франции, Польши, которые прибыли в Советский Союз на празднование 1 Мая и посетили нашу коммуну. Мы, новички, одеты в нарядные белые костюмы с эмблемой коммуны на левом рукаве. Это золотой ромб с буквами «ФЭД» на черном бархате1. Взволнованный и счастливый, я слышу голос председателя совета командиров товарища Шведа, объявляющего о зачислении меня в коммунары. Сердце начинает сильнее биться от радости, глаза застилает туман, но я изо всей силы креплюсь и ищу взглядом только одно, самое родное и близкое мне лицо — Антона Семёновича. Он сидит в президиуме, гордый своими воспитанниками. Глаза его слегка прищурены, Антон Семёнович улыбается, глядя на наши растерянно счастливые лица. Большой, горячей любовью светятся глаза ребят, обращенные к Антону Семёновичу. Один из новичков, высокий, худой мальчик, не сдержался — выбежал из строя и со слезами на глазах обнимает и целует Антона Семеновича. Это Андрей Мельник. Гремит оркестр коммунаров. В зале все встают. Аплодисменты переходят в восторженную овацию Антону Семёновичу... До поступления в коммуну имени Дзержинского мне приходилось жить во многих детских домах и колониях. Но только коммуна для меня навсегда стала родным домом. А в лице Антона Семёновича я, как и тысячи других коммунаров, нашел и отца, и мать, и учителя, и друга. Только позже, став уже взрослым, я по-настоящему понял, какой это был замечательный человек, какой непревзойденный мастер воспитания. Тогда же я очень мало думал об этом. Но личное обаяние Антона Семёновича было так велико, а его забота о каждом из нас так очевидна и ощутима, что не могла не вызвать большой ответной любви к нему. Авторитет его был непоколебимо высок в глазах всех воспитанников. Я помню, многие из нас самым серьезным образом думали, что Антон Семёнович умеет читать мысли и скрыть от него ничего невозможно — он всё равно узнает. Такому наивному, полудетскому убеждению способствовало то, что Антон Семёнович, действительно, всегда знал обо всех поступках воспитанников, строго следил за всеми подробностями их быта. Ни одна деталь не ускользала от его пристального внимания. Каждый шаг воспитанников в школе, на производстве всегда был ему известен. Глубоко справедлива та характеристика, которую дал Антону Семёновичу Алексей Максимович Горький: «Всюду поспевает, всё видит». Именно это умение Антона Семеновича всюду поспевать, всё видеть так поражало детей и подростков. Огромная трудоспособность Антона Семёновича удивляла ребят и часто служила лучшим воспитательным примером. Неизгладимое впечатление оставляли у ребят беседы с Антоном Семёновичем. Говорил он настолько просто, доходчиво, убедительно и в то же время красиво, что невозможно было не слушать его, невозможно было ему не поверить. Он в совершенстве владел своим голосом, придавая самые различные оттенки одним и тем же словам2. Каждое его слово убеждало даже самых упрямых и несговорчивых Эмблема коммуны «ФЭД» – инициалы и фамилия Феликса Эдмундовича Дзержинского, имя которого носила коммуна. 2 А.С. Макаренко неоднократно подчеркивал важность такого элемента педагогической техники, как умение придавать различные оттенки своему голосу в зависимости от обстоятельств. Он подчеркивал: «Я сделался 1 –1– воспитанников. Беседы Антона Семёновича никогда не носили характера нотаций, голого морализования. Но всё, что он говорил, было всегда в высшей степени человечно и справедливо. Для меня теперь ясно, что огромная сила слов Антона Семёновича заключалась в их глубокой искренности. Он утверждал всегда только то, в чём сам нисколько не сомневался, и это передавалось его слушателям. Все мы должны учиться у Антона Семеновича искусству разговаривать с детьми, подростками и юношами. ...Худой, с большим открытым лбом, Антон Семёнович был чрезвычайно подвижен и выглядел моложе своих лет. У него часто менялось выражение глаз — то они загорались искрами молодости, радости, удовлетворения, то вспыхивал в них огонёк гнева. Эти глаза могли быть и очень строгими, даже суровыми, и очень нежными. Антон Семёнович всегда принимал непосредственное и самое живое участие во всех мероприятиях, проводимых детским коллективом. Поэтому мы, ребята, видели в нём не только воспитателя, но и своего старшего друга, чувствовали в нем родного, близкого человека. Огромное внимание уделял Антон Семёнович художественной самодеятельности. В коммуне имени Дзержинского были, кажется, все кружки, какие только могут существовать. Антон Семёнович сам писал пьесы из жизни коммуны 3, и пьесы эти с большим успехом ставил наш драматический кружок. Роль Антона Семёновича в наших пьесах бессменно исполнял его большой друг, впоследствии народный артист СССР Александр Григорьевич Крамов. Когда Украина в 1936 году послала в Москву на олимпиаду свои лучшие самодеятельные коллективы, несколько первых мест занял коллектив коммуны имени Дзержинского. Антон Семенович считал, что в кружках определяются способности, наклонности воспитанников, развивается их индивидуальное и коллективное творчество. Жизнь блестяще подтвердила эти взгляды... С большой чуткостью и постоянной заботой поощрял Антон Семёнович развитие способностей и талантов коммунаров. Мне вспоминается такой случай. В коммуне имени Дзержинского впервые демонстрировался кинофильм «Чапаев». Один из коммунаров — Юра Камышанский4, очень хорошо рисующий, сразу после просмотра фильма вбежал в художественную комнату, где были краски и кисти для рисования, и заперся в ней. Всю ночь провел Юра в этой комнате и даже утром не вышел к завтраку. Антон Семёнович обычно требовал строгого соблюдения режима, но тут попросил ребят оставить Юру в покое и распорядился принести «затворнику» поесть в художественную комнату. Когда через два дня мы вместе с Антоном Семёновичем вошли в эту комнату, перед нами на стене висела чудесная картина «Чапаев на коне». Её нарисовал Юра на двух сшитых простынях. Эта картина впоследствии украшала харьковский клуб МВД. У Антона Семёновича отсутствовал стандартный подход к воспитанникам. К каждому он подходил сугубо индивидуально, учитывая все особенности характера воспитанника. И в каждом случае Антону Семёновичу удавалось найти тот заветный золотой ключик, которым можно было открыть это сердце. Навсегда, остался в моей памяти такой эпизод. Во время одного из уроков литературы я страшно рассердился на свою соседку по парте, девочку, которая действительно вела себя очень скверно и в ответ на какую-то мою ироническую реплику обрушилась на меня градом оскорблений. Только после нескольких замечаний преподавателя она замолчала. Я был настоящим мастером только тогда, когда научился говорить «иди сюда» с 15-20 оттенками, когда научился давать 20 нюансов в постановке лица, фигуры, голоса» (А.С. Макаренко. Доклад от 20 октября 1938 года «О моем опыте». 3 До нас дошла лишь одна пьеса А.С. Макаренко «Мажор». 4 Камышанский, Юрий — воспитанник коммуны им. Ф.Э. Дзержинского, впоследствии работал художником на Харьковской телевизионной студии. –2– взбешен и с трудом сдерживался на уроке, но на перемене, не помня себя от гнева, подскочил к ней и ударил её. Первый и последний раз в своей жизни я тогда ударил девушку. С горькими слезами она помчалась жаловаться Антону Семеновичу. И вот мне вручили записку от Антона Семёновича с предложением явиться к нему после ужина в кабинет. Я уже успел раскаяться в своём поступке и мучился, ожидая самого строгого наказания. Я знал, как сурово осуждались подобные поступки в коммуне. Говоря честно, в то время я не так боялся наказания, как страшно мне было прочесть на лице Антона Семёновича презрение и осуждение. Помню, что некоторые из товарищей смотрели на меня в этот день как на обречённого и только покачивали головами. К вечеру мое напряжение достигло предела. За ужином я, конечно, ничего не ел и ровно в 10 часов, дрожа от страха, переступил порог кабинета Антона Семёновича. Он сидел за письменным столом и что-то писал. «Вот я пришел», — с трудом выдавил я и тут же замолчал, ожидая грозы. Антон Семенович отложил ручку в сторону и посмотрел мне в глаза долгим, пристальным взглядом. Несколько минут длилось молчание. Я слышал только неровное биение своего сердца. После этого Антон Семёнович совершенно спокойно сказал: «Значит, ты уже понял, в чем твоя вина. Это хорошо». Совершенно ошеломленный таким оборотом дела, я начал несвязно говорить о том, что понял и больше никогда не обижу девушку. У меня будто гора с плеч свалилась. Я решил завтра же извиниться перед соседкой. — Это хорошо, что ты всё понял, Алёша, — сказал мне Антон Семёнович и как бы мимоходом добавил: — Ведь это — девушка! Как у тебя могла рука подняться? Я и сейчас слышу интонацию, с которой Антон Семёнович произнес слово «девушка». Сколько уважения и нежности он вложил в него! И до сих пор я не могу равнодушно слышать это слово, не вспомнив при этом, как произнес его Антон Семёнович. Никакое наказание не могло бы подействовать на меня так, как тон Антона Семёновича, как высказанное им доверие ко мне. Антон Семёнович часто поступал совсем не так, как ждали воспитанники и все окружающие. Конечно, тогда мы не могли еще понять в полной мере железной логики его поступков. Они часто казались нам неожиданными. И только впоследствии мы чувствовали всю их справедливость. Андрей Мельник дважды убегал из коммуны. После первого побега его задержали на одной из улиц Харькова и снова привели в коммуну. Вид у Андрея был очень смущенный, и в ответ на замечания и расспросы товарищей он молчал. Но когда Антон Семёнович спросил: «Ну что, еще будешь убегать?» — Мельник поспешно произнес торжественное обещание никогда больше не уходить из коммуны. «Нет, — прервал его Антон Семёнович, — по глазам вижу, что убежишь ещё раз», — и ушёл к себе. Действительно, через некоторое время Андрей, поддавшись страсти к приключениям, убежал снова. На этот раз в Ленинград. Потом он рассказывал ребятам, что в Ленинграде его начали мучить угрызения совести. Андрей вспомнил данное Антону Семёновичу обещание и решил вернуться в коммуну. Теперь его уже никто не приводил. Он пришел сам и, окружённый ребятами, среди которых был и я, бросился в кабинет Антона Семёновича. Мы слышали, как горячо просил он снова принять его в коммуну, и ожидали, что Антон Семёнович с радостью простит раскаявшегося Андрея. Но Антон Семёнович сказал очень холодно и строго: «Ты не держишь своих обещаний и можешь снова убежать. Так вот — уходи лучше сейчас и немедленно, никто тебя не держит. Двери открыты». На глазах у Андрея показались слезы. Антон Семёнович помолчал и добавил: «А если решил твердо остаться — пиши заявление в совет командиров, я сам теперь этот вопрос решить не могу. Пусть решает коллектив». Впоследствии Андрей Мельник стал прекрасным коммунаром. Он был очень талантлив — писал стихи, играл на рояле, чудесно рисовал и пользовался заслуженной любовью и уважением всего нашего большого коллектива. О своих побегах из коммуны Андрей вспоминать не любил. И если с –3– ним заговаривали об этом, всегда старался отделаться шуткой. Именно строгость Антона Семёновича помогла Андрею стать настоящим человеком. Антон Семёнович всегда был непримиримым врагом такого воспитания, которое изнеживает человека, не приучает его преодолевать трудности и препятствия. Он стремился всесторонне закалить своих воспитанников, научить их смело входить в жизнь и не бояться жизни, а строить её. Часто он умышленно ставил перед ребятами те или иные препятствия, намеренно подвергал их лишениям, закалял характер и волю воспитанников. В этих вопросах он был неумолим. Мне очень запомнился такой случай. В 1934 году коммунары отдыхали в Святогорске. Было это на берегу Донца. Антон Семёнович сидел в кругу других педагогов, недалеко от вышки для прыжков в воду. Коммунары играли в Цусимский бой. «Бой» был в самом разгаре. По ходу игры некоторых участников бросали в воду. Один из коммунаров — Ройтенберг не умел плавать и сидел на берегу, боясь принять участие в игре. Внезапно товарищи схватили его и потащили на вышку. Чтобы научить Ройтенберга плавать, они решили применить самый надежный способ — бросить в воду. Он отбивался изо всех сил, кричал, звал на помощь, но в воду его всё же бросили и тут же через две минуты вытащили с намерением бросить снова. Антон Семенович прекрасно всё видел, но делал вид, будто это его не касается. Он продолжал спокойно беседовать с педагогами и, казалось, не обращал никакого внимания на крики своего воспитанника. Конечно, Антон Семёнович был уверен, что Ройтенберг утонуть не может. Ведь его окружало двести коммунаров— отличных пловцов, и на реке было сорок лодок. Ни один коммунар не оставил бы в беде товарища. Они отвечали за него головой, и Антон Семёнович не считал нужным вмешиваться, он хотел, чтобы воспитанник не боялся воды, сумел преодолеть в себе этот страх. И действительно, уже к вечеру Ройтенберг овладел искусством плавания. В коммуне я жил ещё подростком и, конечно, не мог понять всех положений педагогической системы А.С. Макаренко. Я просто любил его и безгранично ему верил, был ему предан, как и все воспитанники. Только теперь многое в замечательной деятельности Антона Семёновича становится для меня ясным. Я снова и снова перечитываю его чудесные произведения. Они учат меня жить и работать. В 1937 году, восемнадцати лет, я ушел из коммуны в летную школу, а оттуда в армию. После окончания Великой Отечественной войны меня потянуло на педагогическую, воспитательскую работу. Самым горячим моим желанием было в меру моих сил продолжать дело, которому отдал всю свою жизнь и весь свой блестящий талант Антон Семёнович. Сейчас я работаю старшим воспитателем детской трудовой колонии и заочно учусь на юридическом факультете Львовского университета. В самые трудные минуты я пытаюсь представить себе, как поступил бы в таком случае Антон Семёнович, и он всегда приходит мне на помощь — мой большой учитель и друг. Публикуется по «Воспоминания о Макаренко». – Лениздат, 1960.,– 347 с. –4–
