Шилов Андрей. Слушай сердце свое

Автор:Шилов
Андрей Сергеевич,
Ученик 11 «А» класса
МБОУ "СОШ
с углубленным изучением отдельных предметов №183
имени Р. Алексеева"
г. Нижний Новгород
Номинация: "С чего начинается Родина"
Диплом I степени
Слушай сердце свое
«С чего начинается Родина?» – было написано на плакате, который я
увидел, открыв глаза. Я сидел в полупустой пригородной маршрутке, тихо и
размеренно трясущейся по дороге, слушая успокаивающий звук мотора,
навевающий особое настроение. Собственно, я и не подумал, для чего посреди
леса, мимо которого ездит разве только одинокий тарахтящий ПАЗик, стоит
плакат. Ну, плакат и плакат, что теперь. Мало я что ли плакатов видел?
Убедившись, что выходить мне еще нескоро, я снова закрыл глаза.
Я, как и каждое лето, ехал к деду. Он жил в деревне и был чрезвычайно
доволен, потому что совершенно не выносил душных, пыльных городов и
маленьких, тесных, «футлярных» квартирок, похожих на ячейки какого-то
огромного серого архива. Здесь он мог жить в доме, построенном своими
руками, и всегда дел было невпроворот. Именно за это и любил свой дом
дедушка. Он считал, что в старости нельзя поддаваться слабостям, нужно жить в
постоянной борьбе с самим собой, двигаясь изо дня в день, иначе различные
хвори сломают человека. Отсутствие занятия смерти подобно; стоит только
поддаться однажды, и путь назад будет закрыт. Да и не мог он ничего не делать,
просто пожиная плоды былых усилий.
–Что, уже совсем вырос теперь? – когда я приехал, вошел, положил свои
вещи и уже наливал чай, спросил дед. На днях был мой день рождения, и он
хотел меня поздравить.
– Да, скоро уж и в армию заберут, – посмеялся я.
Июньский день стоял ясный и теплый. Солнце грело, но не жгло, и было тепло.
За окном рос куст жимолости с еще не спелыми ягодами. Чуть сбоку от него
лежали свежие сосновые бревна, не видимые из окна, еще дальше –
заготовленные дрова. На участке была посажена картошка, в теплицах росли
огурцы, помидоры, и, кажется, даже арбузы – новая дачная мода.
– Дело хорошее. Служба – почетный долг каждого мужчины перед его Родиной.
– Да ну скажешь ты, дед. Что ж такого почетного в этой твоей службе? Да и
какой тут долг перед Родиной? Не признаю я никакого долга, и вообще я б с
радостью отсюда уехал куда-нибудь в Швецию.
Дед серьезно посмотрел на меня, но решил промолчать. Мы поболтали о том,
о сем, и я пошел во двор. Раз уж мне было все равно по пути, дед попросил
захватить его очки, лежавшие, кажется, на бревнах. Посмотрев на участок, я, как
меня и попросили, зашел за очками. Они лежали на самом видном месте, на
верхнем бревне. Недолго думая, я полез за ними и вдруг увидел что-то черное.
Приглядевшись, я понял, что это книга. Подвинув мешавшее бревно, я смог
взять ее в руки и рассмотреть поближе. Это была простая потрепанная записная
книжка, исписанная крупным, понятным почерком.
«Иван рос в обычной семье. Он просыпался, чистил зубы, шел в школу,
играл в футбол, делал уроки, гулял, ложился спать. Он жил так же, как и все его
одноклассники, и был самым-самым обычным человеком. Единственное, что
отличало его от всех остальных – огненно-рыжие волосы.
Сегодня ему с двумя товарищами – Борькой и Марией Трофимовой–
предстояло нарисовать стенгазету для классного уголка. Мария настаивала на
том, чтобы ее так называли – так она казалась себе более значимой и серьезной.
Поскольку всем остальным было совершенно без разницы, то так ее и звали. У
нее была еще одна особенность – большие, красивые карие глаза. Мария была
очень ответственным человеком, и ее потому и поставили в эту группу, что
вдвоем Ваня с Борькой ничего бы сделали. Боря был таким же простым парнем,
как и Ваня, и они были лучшими друзьями. Была у Бори и своя мечта – стать
писателем. Ему хотелось бродить по лесу, любоваться пейзажами и иногда
писать короткие глубокомысленные рассказы, и все бы ими восхищались.
Собравшись и попинав балду, двое друзей решили выпить для начала чаю.
После они позвали Машу и приступили к работе. Помолчав, решили, что сперва
необходим лист бумаги, который успешно был приобретен в ближайшем
магазине.
– Нужна вот кому эта стенгазета. Не хочу ничего, – возмущался Борька, пока
Мария ходила за треклятой бумагой. Ему хотелось поскорее пойти домой и
заняться чем-нибудь полезным но, поскольку просто уйти было нельзя, Маша бы
не отпустила, он хотел сделать все пусть и кое-как, зато быстро.
– Какая, наконец, разница, что там происходит в Африке? Это же никак нас
не касается; какой смысл сидеть несколько часов тут, рисовать что-то и писать.
Лучше дома сидеть или в футбол играть, – продолжал Борис. Ване, если честно,
тоже не очень хотелось сидеть и рисовать, но у него была тайна, о которой никто
не знал. Сейчас эта тайна с большими карими глазами, наверно, отсчитывала
сдачу в магазине или уже торопилась домой, где ее ждали два помощника. Ради
нее Ваня был готов нарисовать хоть две стенгазеты, но с Бориской он не спорил,
потому что тот уж кто-кто, а уж этот товарищ то точно бы его не понял. Ванька
давно заметил, что его друг делает то, что проще всего делать. Если говорили,
что какое-то задание можно сделать по желанию, то Борька его даже не
записывал. Его душу могло колыхнуть только одно: марки, и за ними Боря
охотился, как за золотом. Несмотря на такой недостаток, Ваня ценил друга.
Прошло несколько лет. Ваня лежит в окопе. Холодно. Он вспоминает свою
родную деревню; запах лип, запах антоновских яблок, за которыми, бывало,
лазили они вместе с Борькой. Вспоминаются школьные уроки. Всплывают в
памяти школьные приключения, шалости, тепло и уют родного дома. Вдруг
слышится звук надвигающихся бомбардировщиков. В Ваниной душе вскипают
все чувства, связанные с этим звуком. Появляются перед глазами мама, бабушка,
голодная сестра. Окна, заклеенные крест-накрест, испуганные глаза маленькой
сестренки Анечки. Разрыв бомбы. Развалины дома, блуждание по лесам, город,
холодное здание. Военкомат. Поезд. Ваня поднимает голову и видит вражескую
цепь, идущую на их окопы. Ярость застилает его глаза, но он заставляет себя
ждать, как сибирский тигр, встретившийся с медведем, разорившим его логово.
Сейчас бы ему хотелось встать во весь рост и побежать в атаку хоть одному со
своей саперной лопаткой против всей неприятельской армии.
Рядом его неизменный друг Борька. Они стали друг другу почти родными за
эти годы. Борьке тоже очень холодно, и он лежит, не поднимая головы, закрыв
глаза руками. Снаряды, разрываясь возле него, заставляют его лежать лицом
вниз. Это такие же снаряды, что разрушили его дом и погубили близких. Эх, как
сейчас хотелось бы очутиться в тишине и тепле! Как он был бы счастлив вновь
оказаться в своем родном доме, у печки, слушая потрескивания огонька вместо
звуков тяжелых взрывов. Как бы сейчас Ванькин локоть, касающийся его,
дружески пихнул бы его под бок! Эх, как бы…
Он не успел додумать. Он только услышал взрыв прямо за своей спиной и
окунулся в темноту, успев зацепиться взглядом лишь за муравья, упорно
ползущего вверх по стеблю травинки с маленькой коричневой палочкой.
Ваньке было больно. Он знал, что лежит на спине в госпитале. Он не знал,
сколько прошло времени, и не понимал, где он конкретно и что именно болит.
Он только чувствовал, что находится в бреду, а во время просветлений он видел
стены палаты. Почему-то особенно ярко перед ним стоит образ больших карих
глаз на белоснежном фоне, кажущихся странно знакомыми и близкими,
смотревших на него с великой нежностью и состраданием. Это были глаза
Марии, ухаживавшей за ним. Она по счастливой случайности оказалась в этом
же госпитале в качестве медсестры.
– Маша…
Первое время, когда становилось совсем плохо, эти глаза дарили ему
облегчение; позже он, приходя в себя, начинал потихоньку ее узнавать, пока
наконец не начал шепотом разговаривать. Иногда Ваня просил у Маши воды, и
простое питье из ее рук казалось божественным напитком, приносящим
исцеление. В некоторой степени так, наверное, и было, потому что Ваня
поправился очень быстро.
Боре было значительно хуже. Он оказался дальше от эпицентра взрыва, но
осколок попал ему в живот. Он редко приходил в себя, чаще находясь в бреду.
Ему казалось, что он маленький муравей, который зачем-то взбирается на
вершину маленькой травинки с неподъемно тяжелой ношей. Зачем? Непонятно.
Он неожиданно подумал, что за каждым маленьким муравьем стоит целый
муравейник, который заботится о нем со тех самых пор, когда муравей был еще
куколкой.
– Нет. Ты человек, – сказал странный голос внутри Бориса. Ему вдруг стало
стыдно лежать, пока многие люди погибают, защищая тыл и в частности его,
раненого. И еще ему вдруг захотелось жить. Борис почувствовал странное
умиротворение и ясность своей цели; так же, как этому маленькому муравью
нужно было забраться на вершину, так и Борису нужно было выжить. Выжить,
чтобы принести эту палочку в свой муравейник, не потому, что должен или так
было сказано, а потому, что он именно человек. Поэтому нужно обязательно
поскорее выжить и снова взять винтовку пойти в окоп, потому что там его место,
место мужчины. Его обуяли настолько сильные чувства, что даже захотелось
написать рассказ, или, еще лучше, повесть. Ему захотелось пробудить в людях
то чувство, которое он испытывал в это время, чувство, заставляющее миллионы
людей бесстрашно вставать под пули, падая и умирая, но не сдаваясь.»
Я дочитал до точки и поднял глаза. Рядом на бревнышке сидел наш сосед,
Федор Иванович. У него были рыжие волосы, и я только сейчас обратил
внимание на его ясные, чистые, светло-карие глаза, отражавшие твердое
внутреннее убеждение. Он кажется, наблюдал за мной уже долго. Смутившись, я
показал записную книжку и произнес, улыбнувшись:
– А я вот книжку нашел между бревен…
– Это, кажется, моя… Дай-ка взглянуть… Да, точно, моя. Ну что, как тебе?
– Мне было правда интересно. Ничего, что я это взял?
– Даже не переживай, тут нет никаких секретов, – улыбнулся Федор Иванович. Я
закрыл книгу и, протягивая ее хозяину, бросил взгляд на заднюю корку. Поперек
обложки были написаны слова: «С чего начинается Родина?». Мы попрощались
и разошлись.
Ночью мне трудно было уснуть. Какие-то бессвязные мысли лезли мне в
голову, я долго ворочался с боку на бок, да еще назойливый комар звенел прямо
над ухом, и я никак не мог его прихлопнуть. Уже засыпая, я сквозь сон бил себя
по лицу, и мне виделось, что тут уже не один комар, а два, а после они и вовсе
превратились в целый легион и наступали на меня когортами, от которых я
отмахивался широкими движениями рук, снося комаров-легионеров десятками.
Наверное, я таки-достал того комара, потому что вдруг наступила тишина, и в
этой тишине я увидел плакат вдоль дороги с красной надписью на фоне
одухотворенного лица человека в зеленой каске: «С чего начинается Родина?».
Мне послышался характерный звук набирающего скорость автобуса. С чего же
она начинается? Человек на плакате повернул лицо ко мне, посмотрел и ответил:
«С Вас, молодой человек.» С меня?! Я обернулся назад, чтобы поглядеть, нет ли
кого за моей спиной, к кому мог обращаться человек в каске; но нет, к
сожалению, там было пусто, но и спереди тоже никого не было! Я не знал, как
быть! В панике я пытался найти решение, но ничего не приходило в голову.
Тогда я сделал то единственное, что мне оставалось сделать: закрыл глаза
руками, и вот тут-то наконец смог выдохнуть с облегчением; мне стало
спокойненько и приятненько, что не нужно глядеть в глаза человеку, что я
ничего не вижу и не слышу.
– Мужчина, что с вами? – услышал я обеспокоенный голос водителя маршрутки.
Ого, я мужчина. Это очень приятно было слышать.
– А, нет, показалось. Извини, парень. Где у тебя родители-то?
Мне стало горько и обидно. Я один еду, без мамы и без папы! Слезы
навернулись мне на глаза, и я отвернулся, забыв и про человека в каске, и про
водителя.
Звук двигателя вдруг стих. Я вспомнил слова своего папы:
«Все духовные проблемы начинаются с одного: с отсутствия, либо искажения
чувства собственного достоинства человека. Не станет человек, уважающий
себя, унижать других, не станет прятаться за чужой спиной. С уважения к себе
начинается уважение к другим; с уважения к себе начинается готовность стоять
за правду.»
Я проснулся оттого, что луна светила прямо мне в лицо. Эти слова папа
говорил не мне, но они почему-то остались в памяти. Луна сияла большая,
полная, освещая деревенский пейзаж с бревнами и дровами. Уже не трещали
кузнечики и не кричали птицы. Я сел на кровать и уставился в пол. Мысли текли
медленно, неспешно и основательно. Я представил Ивана, лежавшего в окопе и
ждавшего врага. Думал ли он о смерти? Наверное, нет. Наверное, он лишь знал,
что враги на его родной земле, и что он, как мужчина, несет за это
ответственность. Да, за это несут ответственность и миллионы других, но это не
то, о чем нужно думать. Можно остаться одному, но все равно продолжать
делать так, как велит сердце, иначе он не станет себя уважать.
Я вспомнил лицо человека в каске из моего сна. Мне вдруг сначала стало
стыдно, а потом я почувствовал заполняющее грудь чувство, которое я никогда
не испытывал раньше. Это было осознание своей спокойной, достойной силы,
которую я никогда не смог бы направить во имя неправого дела. Это была не
сила рук и ног, но сила духовная, которая находится в сердце. И ярко, как в
фильме, предстала передо мной картина: я медленно отнимаю руки от лица,
поднимаю голову, встаю, расправляю плечи и направляю свой взгляд в его глаза.
Я больше не боюсь его, потому что он прав. Я смотрю на водителя, и вижу на
его лице медленно появляющуюся улыбку и одобряющий блеск в его глазах.
Человек в каске улыбается и протягивает мне руку. Я крепко ее пожимаю…
Я вдруг почувствовал себя защищенным, и меня перестала пугать
перспектива попасть в армию, вылетев из университета. Надо, значит, надо, так
тому и быть. Идея уехать в Швецию, о которой я говорил деду, показалась мне
не только малодушной, но и глупой. Ну как можно уехать и никогда больше не
увидеть дома, в который вложено столько сил; не ждать с нетерпением, когда
поспеет жимолость - первая летняя ягода; не попробовать арбуз из дедовой
теплицы… Здесь начинается моя Родина. Кто я без нее?
Мою грудь наполнилась странной нежностью, я улыбнулся и сладко уснул.
Вот приеду домой и обязательно куплю какой-нибудь красивую-красивую
тетрадь и начну вести дневник.