Я прежде думал, что разум (разумение) есть

Я прежде думал, что разум (разумение) есть главное свойство души человеческой.
Это была ошибка, и я смутно чувствовал это. Разум есть только орудие освобождения, проявления сущности души — любви.
Л. Н. Толстой
Дневник. 1908
СОДЕРЖАНИЕ
5 Пролог
Владимир Ермаков
БЫТЬ УСЛЫШАННЫМ
ПОД ВЕЙМУТОВОЙ
СОСНОЙ
12 Владимир Толстой
Анатолий Ким
Игорь Золотусский
Павел Флоренский
Тимур Зульфикаров
Виктор Лихоносов
Владислав Отрошенко
Алексей Варламов
«НЕ МОГУ МОЛЧАТЬ»
29 Людмила Сараскина
«МИР ПОГИБНЕТ,
ЕСЛИ Я ОСТАНОВЛЮСЬ»
Современный комментарий
41 Марек Вавжкевич
ТОЛСТОЙ ПИШЕТ СЕГОДНЯ
45 Пётр Краснов
БУДЕМ БОДРСТВОВАТЬ
52 Владимир Березин
СЛОВО О МОЛЧАНИИ
57 Андрей Танцырев
Я МОГУ МОЛЧАТЬ
60 Павел Флоренский
Татьяна Шутова
НАЧАЛ ГОВОРИТЬ – ГОВОРИ…
Об одном, но по-разному
(Размышления после
Яснополянских писательских
встреч 2008 г.)
MEMORIA
73 Павел Басинский
УЛЫБКА ИСПОЛИНА
«МЫСЛЬ СЕМЕЙНАЯ»
83 Михаил Кураев
В НОГУ С БЕЗВРЕМЕНЬЕМ?
90 Габриелла Импости
СЕМЬЯ И СЕМЕЙНОЕ СЧАСТЬЕ
96 Дмитрий Шеваров
ТОСКА ПО ДЕТСКОЙ
От С. Т. Аксакова к Л. Н. Толстому
(К 150-летию выхода в свет книги
«Детские годы Багрова-внука»)
113 Виктор Потанин
СПАСИТЕЛЬНЫЕ ОСТРОВА
119 Владимир Карпов
ДЕТИ АННЫ КАРЕНИНОЙ
Отрывок
СЛОВО О ТОЛСТОМ
132 Виталий Ремизов
Людмила Сараскина
Роджер Прингл
Владимир Ермаков
Рене Гера
Елена Наумова
Игорь Малышев
Борис Екимов
КАФЕДРА
157 Юрий Осипов
ТЩЕТА ТОЛСТОВСКАЯ
161 Юрий Мамлеев
ТОЛСТОЙ И БОГ
171 Владимир Бондаренко
ПОВЕЛЕНИЕ НЕБА
(От Конфуция к Толстому)
177 Вера Галактионова
МЯТЕЖНАЯ ЛАМПАДА ВЕКА
184 Донателла Поссамаи
ЭТТОРЕ ЛУЧЧИНИ:
опыт проникновения
итальянца в мир Толстого
188 Павел Проценко
ПРАВОСЛАВНЫЙ
ЗАЩИТНИК ТОЛСТОГО —
ПРОФЕССОР
В. И. ЭКЗЕМПЛЯРСКИЙ
МАСТЕРСКАЯ
203 Валентин Курбатов
«И я знаю, и все мы
знаем…»
(130 лет назад вышло
первое издание
романа «Анна Каренина»)
211 Александр Иванченко
Куй-куй чобиток
Философия тела в романе
Л. Н. Толстого «Анна Каренина»
ЧЕМ ЛЮДИ ЖИВЫ
249 Тимур Зульфикаров
ДВЕ ПРИТЧИ
258 Антон Уткин
НАСТЕНЬКА
Рассказ
267 Виктор Потанин
АНГЕЛ МОЙ
Рассказ
232 Лев Аннинский
КИНО, ПОДСТЕРЕГАЮЩЕЕ
ЛИТЕРАТУРУ
236 Афанасий Мамедов
БОЛЬШОЙ РОМАН: ВЕС И МЕРА
274 Литературная премия
«Ясная Поляна» – 2008
ПРОЛОГ
Владимир Ермаков
БЫТЬ УСЛЫШАННЫМ
В 2007 году, в эйфорической атмосфере XII Яснополянских писательских встреч, у меня возникла одна
идея. Пожалуй, самая дурная из тех, что забредали мне
в голову. Мне вдруг подумалось, что суммарным итогом форума может быть некий манифест, полагающий
начало новому общественному движению. Движению
сопротивления культурной энтропии. Яснополянская
декларация. В основу её должен быть положен концепт, с которым может согласиться каждый. Призыв
к единению вне политики и прагматики, вне конфессионального и национального фактора, на основе признания приоритета этики и авторитета культуры. Топос
Ясной Поляны априори наделяет подобную инициативу
статусом общественно значимого события. Соблазн
силён… на то он и соблазн.
Но по трезвом размышлении я благоразумно отказался от мысли предложить эту идею к обсуждению.
Не то чтобы подобная акция представилась мне невозможной и бесполезной, – скорее ненужной и бессмысленной. В тени её вероятной успешности таилась неотвратимая угроза профанации. В пространстве постмодерна любая пафосная идея отражается как пародия,
и только скандал получает резонанс. Попытка прямого
словесного воздействия на общество в наши дни заведомо обречена на неудачу. Поражение Солженицына
в правах пророка выявило масштаб системных изменений. Поэт в России больше не Поэт, не говоря уж
о прозаиках. Что-то не так с писателем и что-то не то
с читателем.
Что не так с писателем? Да всё не так. Нельзя сказать, что это странное ремесло всегда пользовалось
безусловным уважением. Между сакральным статусом
писца в Египте и Шумере и коммерческим успехом современного борзописца – дистанция огромного раз-
6
мера. Просиявшая славой в Золотом веке, харизма
писателя с тех пор потускнела и померкла. В наше
время писатель утратил право первородства слова.
Причин тому много – как общего порядка, так и частного. Русская литература ХХ века – особый случай
в мировой культуре. Радикальное разделение словесности на предписанную и запрещённую породило
шизофренический дискурс общественного сознания.
Всё разумное, а также доброе и вечное оказалось (вопреки Гегелю) не действительно, а действительное
выходило глупо, зло и конъюнктурно. Речь не о личностях и не о шедеврах, отстоявших честь русского
писателя и составивших славу нашей новой классики
(без сомнительного титула советской). Исключительные меры и исключения из Союза лишь подтверждали
общее правило: хочешь быть первым – будь как все. За
вычетом героев и гениев, прописанных в нашем менталитете отдельной строкой, литература скомпрометирована в общественном мнении как любовница власти
и содержанка государства. Всякое с ней было: бессердечное усердие 30-х, беззаветное служение 40-х,
обескровленный конформизм 50-х, близорукий оптимизм 60-х, дешёвый цинизм 70-х, судорожный энтузиазм 80-х, добросовестный разврат 90-х, хищный прагматизм нулевых лет нового века… Ничто ей не забыто
и не прощено.
Нынешнее цветение словесности и процветание издательского дела обеспечено количественным ростом
производства слов за счёт стандартизации форматов
и снижения качества. Редукция сферы литературы
к книжному рынку породила пустое множество бестселлеров, в котором теряется всё по-настоящему значительное. Хорошо просчитанные и грамотно продвинутые тексты, изготовленные производителями для
потребителей, вытесняют с прилавков и полок подлин-
Пролог
ные произведения словесного искусства. Так по закону
Грэшема в неструктурированной экономике порченая
монета вытесняет хорошую. Как сказал великий издатель Галлимар, честная книга, как и порядочная женщина, не продаётся. Поэтому тиражи книг Ольги Седаковой заведомо уступают в числе тиражам Оксаны
Робски и прочих скандальных знаменитостей.
Позицию превосходства, присущую авторству,
в наши дни трудно обосновать и невозможно защитить.
Претензия автора на авторитет больше не подтверждается общественным мнением. Намеренный обличить
пороки века, он слышит в ответ: врачу, исцелися сам.
Самолюбие писателя ущемлено, но самодовольство,
к сожалению, продолжает иметь место. Власть над
словом, как всякая власть, развращает. И чем значительней писатель, тем сильнее искушение пасти народы (Н. Гумилёв). Хотя большей частью современному
литератору нечего предложить ни в «духовное окормление», ни для «пропитания ума». Священные коровы
патриотизма и либерализма, отощавшие на пустырях,
дают слишком мало молока – дай Бог, чтоб самим пастухам хватило. Пенки с классики снимает телевидение. А новых источников духа нет. Истощённая революциями и катастрофами историческая почва суха
и бесплодна. Подземные метафизические воды ушли
в недосягаемую глубину.
Статус писателя подвергся символической кастрации. Писатель в наши дни может состояться как художник и как мыслитель, и это важное и нужное дело, но
его миссия невыполнима. Он дееспособен, но не идееспособен. Слово, лишённое магической силы, не может
оплодотворить действительность и зачать в человеке
событие духовной жизни.
Текущий литературный процесс, если отследить его
в половодье беллетристики, разделяется на два
Владимир Ермаков
направления: деструктивная практика и реставрационная работа. Одни литераторы задались целью вытворять как ещё не было, а другие – творить как ни в чём
не бывало. Две стратегии, разрушительная и ритуальная, равно далёкие от миссии художника – быть агентом
влияния вечности в своём времени. Его задача – обнаружить новые возможности существования и произвести от них новые формы жизни. Чтобы расширить
и обустроить пространство бытия. В то время как художники авангарда фактически перешли линию фронта, став на сторону абсурда. В то время как сторонники
традиции под видом почитания классиков практически
установили культ мёртвых. Практика консерватизма
бесперспективна. Теория концептуализма безнадёжна.
Упадок русского духа в наши дни обусловлен чувством потери – потери главного направления жизни.
Утопия Святой Руси и дистопия Нью-Рашен равно далеки от народа. Негативные последствия духовного
упадка наглядно видны в кризисе культуры. Симптомы
его очевидны. Прежде всего, как мне кажется, это тотальная дискредитация критического дискурса, то есть
замещение в общественном мнении сократического
диалога саркастическим перформансом. Превращение
спора о человеке в ток-шоу. Молчание Солженицына
и многоглаголание Веллера – две стороны одного процесса. Потоки пустой болтовни промывают мозги на
всех уровнях сознания. Особенно опасна профанация
метафизического. Льва Толстого в массовом сознании
заместил Пауло Коэльо. На лобном месте мысли –
неутолимая тоска или ненасытная скука. Культура всё
дальше и глубже разделяется на элитарную и массовую. Писатель, оказавшийся на распутье, должен выбирать между высоким призванием и широким признанием. Налево пойдёшь – читателя потеряешь, направо – талант загубишь. А прямо – дорога никуда.
Что не так с читателем? Он стал читать иначе: не
вычитывать смысл, а считывать информацию. Читатель разуверился в логоцентрической концепции
мира. Он больше никому не верит на слово. Мир,
в котором мы живём, уже не тот, в котором мы родились. В начале нового мира – не логос, а эйдос. Количественные изменения в семиосфере на стыке тысячелетий перешли в качественные. Информационное
пространство изменило свои аксиологические параметры и топологические свойства. Оно трансформировалось из умозрительной сферы знания в некий
когнитивный континуум, непрерывную совокупность
сведений. Складывавшаяся веками иерархия знания
разрушена. Философ постмодерна Мишель Фуко назвал это расслабленное состояние разума эпистемологической неуверенностью. Общего смысла у нашей
эпохи нет. Постмодерн не настаивает на смысле и не
настаивается на нём.
Бинарная оппозиция писатель/читатель потеряла
обратную связь. Как наше слово отзовётся? Никак.
Или, хуже того, повторясь тысячекратно в расширенном воспроизводстве отзвуков, претворится в общедоступную банальность. Герберт Маклюэн, пророк информационного общества, сам стал его первой жертвой: парадокс средство сообщения есть сообщение
теперь считается трюизмом.
Система поглощает любую речь и повторяет её до
полной бессмысленности. Не могу молчать! – восстаёт свидетель свинцовых мерзостей жизни. И что, ему
затыкают глотку? Как бы не так! Ему устраивают
пресс-конференцию. И требуют, чтобы он эти мерзости живописал поподробнее, во всех отвратительных
деталях. Лавина комментариев и шквал опровержений хоронят под собой суть дела, оставляя в коллективной памяти только аллергическую реакцию на
8
Владимир Ермаков
Пролог
проблему. Ньюсмейкеры потирают руки и подсчитывают барыши. Шумим, братцы, шумим!
Шумите, шумите…
Слово отлучено от власти над действительностью. В слове нет прежней креативной силы.
Конвертируемой валютой глобального общества стал бит, мера количества информации.
Визуальные способы кодирования реальности,
как более ёмкие, возобладали над вербальными. В структуре восприятия понятия замещены
образами. Новый человек конструируется не
вразумлением, а впечатлением.
Оттого наибольший резонанс в массовом
сознании имеет не текст, а перформанс. Быть
увиденным и запомненным важнее, чем быть
услышанным и понятым. Условный рефлекс
как канал связи с реальностью надежнее второй сигнальной системы, связанной со словом. Классический пример прямого воздействия на зрителя – известная провокация
Олега Кулика, в голом виде изображавшего
собаку. Художник-концептуалист, публично
сложивший с себя человеческий образ, через
учинённый скандал вошёл в силу и славу.
Провокатор и скандалист прочно занял первое место в рейтинге культурных героев современности. Собака Кулика, ментальный
клон собаки Павлова, как сторожевой пёс
охраняет мёртвую зону искусства, зону особого эпистемологического режима. Оставь
всякий смысл, сюда входящий.
Скандал явочным порядком установился
в информационном обществе как норма массовой коммуникации и мера её успешности. Чтобы иметь возможность высказаться
Владимир Ермаков
и быть услышанным, нужно любой ценой привлечь
к себе внимание. И здесь таится ловушка метода.
Уловка-22. Чтобы продвинуть мессидж (сообщение),
нужен имидж (медийный образ), но имидж сам становится мессиджем. Скандал вокруг явления замещает само явление. Круг обращения информации
замкнулся, оставив смысл за горизонтом медийного
события. Скандал – лёгкий способ добиться успеха
ценой потери.
Новые стратегии власти неразрывно связаны
с информационной революцией и определяются ею.
Система неуязвима для критики, потому что репрезентирует компрометирующие материалы как естественные экскременты политической деятельности. Всё
тайное, что обнаружено, тем самым как бы оказывается снаружи, вне ответственности власти. Скандал – превентивный взрыв, разряжающий опасный
потенциал на подступах к событию. Беспредел в СМИ
надёжнее блокирует дух сопротивления, чем контроль
или запрет. Где лучше всего спрятать лист? В лесу.
А труп? На поле боя. А истину? В средствах массовой
информации. В Интернете. Где она, разложенная по
полочкам и ячейкам, утрачивает креативный потенциал и редуцируется в базу данных. Кажется, будто
именно Интернет имел в виду Николай Гумилёв, когда
пророчил о смерти слова:
И, как пчёлы в улье опустелом,
Дурно пахнут мёртвые слова.
Круговорот информации в технологической среде
происходит таким образом, что при дистилляции и
перегонке по каналам связи её сокровенный смысл
теряется. Передаётся только значение. Живая вода
превращается в мёртвую. Она утоляет жажду впечатлений, но сушит душу.
Что не так в литературе? Пожалуй, всё так. Именно потому, что от литературы больше никто не ждёт
откровения, для писателя открываются новые перспективы. Это отнюдь не парадокс. Дорога никуда,
если хватит мужества пройти её до конца, единственный верный путь к недостижимой цели – к самому
себе. Власть более не нуждается в литераторах (ей
достаточно имиджмейкеров), а толпа поклоняется
другим кумирам. Разжалованный и разлюбленный,
писатель опущен на землю и отпущен на свободу.
Чтобы начать с азов. Чтобы заново обрести власть
над словом. И взять на себя связанную с ней ответственность. Категорический императив Канта Толстой переформатировал в этический констатив: не
могу молчать! Миссия писателя невыполнима, но её
никто не отменял. Пусть в мире информации торжествует цифра, человек берёт собственное бытие не
числом, а словом. То, что есть, есть настолько, насколько оно осознано и осмыслено. И тут без писателя никак.
Быть сказанным – необходимость для слова. Быть
услышанным – необходимость для писателя. Речь не
о признании, хотя непризнанный гений такой же трагический парадокс, как незримый свет. Текст, существующий только как факт словесности, – кость, брошенная собаке Кулика. Только отозвавшееся слово
исполняется смысла.
Писатель подбирает слова, обкатанные в речи до
семантической гладкости, и выстраивает их в текст
в таком порядке, чтобы они не имели никакого значения, кроме стоящего за ними смысла. И последние
слова станут первыми… Чтобы быть услышанным, надо
умолчать о главном таким образом, чтобы это умолчание не оставляло читателю иного выбора, как самому
решиться на смыслопорождающее усилие.
Пролог
10
Главное в писателе – не божественное вдохновение,
а человеческое, слишком человеческое, предельно
человеческое переживание жизни. Костяк всякого
стóящего текста – два перекрещивающихся экзистенциальных вектора: морального долга и свободы воли.
Слово, распятое на этом этическом кресте, на лобном
месте мысли, умрёт в муках, сойдёт в ад немоты и воскреснет во истине. А если не воскреснет, значит, позыв
к слову был ложным.
Дело писателя – литература. А что это такое –
каждый решает для себя. На свой страх и риск. Отвечая сполна за каждое слово. И всё же, обернувшись из конца текста к его началу, я склоняюсь к
мысли, что попытка определить то общее, что объединяет нашу отдельность в нечто целое, имеет смысл.
По крайней мере, я составил проект директивного
документа для внутреннего пользования. Ниже прилагается.
Проект
ЯСНОПОЛЯНСКАЯ ДЕКЛАРАЦИЯ
(Кредо писателя традиционной ориентации)
1. Надо или молчать, или говорить вещи, которые
лучше молчания
2. Делай, что должно, и пусть будет, что будет
3. Третьего не дано
Далее – библиография.