Замороженные конфликты как предмет диалога о европейской

ЗАМОРОЖЕННЫЕ КОНФЛИКТЫ КАК ПРЕДМЕТ ДИАЛОГА
О ЕВРОПЕЙСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
Главному редактору:
Употребляя это понятие, мы, как писал в свое время Фридрих Ницше при формулировании своего генеалогического метода, забываем о его истинном происхождении, его
семантике. В связи с этим возникает вопрос: а почему кипрский или корейский конфликт
нельзя считать замороженным? Первый, к тому же, по современным (гео)политическим
реалиям соответствует критерию территориальности, даже является европейским.
Таким образом, изначально авторы этого понятия исходили скорее из роли России,
чем из специфики самих конфликтов. Поэтому, говоря о замороженных конфликтах,
мы должны рассуждать прежде всего о злополучном российском факторе. Представляется, однако, что диалог в рамках европейской безопасности стоит, конечно же, вести о
региональных конфликтах в принципе, и тогда не только Россия будет вынуждена отвечать на неприятные вопросы.
ИНДЕКС БЕЗОПАСНОСТИ № 4 (95), Том 16
177
Р
О
Т
К
А
Д
Е
Как часто происходит, любая дискуссия упирается в употребляемую терминологию. Понятие замороженные конфликты явно является калькой с английского аналога frozen
conflicts, который начал употребляться в 90-е гг. в западном научном и общественнополитическом дискурсе как описание конфликтов, возникших в рамках неоимперской
политики Москвы. Считалось, что frozen conflicts – это следствие не столько внутренних противоречий конфликтующих сторон, сколько действий России, заинтересованной
в манипулировании конфликтами для сохранения в бывших республиках СССР своего
геополитического влияния.
Р
Автор очень удачно выделила те уровни анализа, которые необходимы при рассмотрении феномена замороженных конфликтов – внутренний, региональный и международный. В статье учтены многие шероховатости рассматриваемой международнополитической реальности, например, несводимость всех конфликтов к межэтническим,
дилемма поиска пути российской политики по отношению к новым независимым государствам в постимперский период, отсутствие конкретных положений относительно
региональных конфликтов в Договоре о европейской безопасности, предложенном
Д.А. Медведевым в ноябре 2009 г. Однако некоторые аспекты статьи вызывают определенные возражения, которые хотелось бы высказать в рамках заявленной журналом
Индекс Безопасности научной дискуссии.
У
Замороженные конфликты привлекают сегодня к себе все более пристальное внимание, что, в первую очередь, связано с так называемым кавказским кризисом и постепенной милитаризацией в зоне армяно-азербайджанского конфликта. В этом смысле статья
Н.К. Арбатовой, опубликованная в №3 (94) журнала Индекс Безопасности, отражает
стремление отечественного научного сообщества осмыслить этот вызов и, что отрадно,
сделать это с точки зрения общеевропейской безопасности.
В разделе об участии России в развитии конфликтных ситуаций на постсоветском пространстве Н.К. Арбатова противопоставила эпохи Ельцина и Путина как время неоимперского идеализма и прагматизма (с небольшими оговорками). В этом смысле оценка
внешней политики России происходит в рамках доминирующего сейчас дискурса, в котором такого рода противопоставление хаотичности, непродуманности, с одной стороны, и прагматичности, с другой, выглядит очевидным.
Однако нельзя не отметить, что во времена как Ельцина, так и Путина в российской
внешней политике присутствовала одна значимая константа, которая оказывала большое влияние на ее политику в конфликтах на пространстве бывшего СССР. Эту константу можно сформулировать как постоянную боязнь очутиться исключенной из системы
формирующейся европейской/евроатлантической безопасности и, как следствие, боязнь неудач интеграции в эту систему, зигзагообразность, непоследовательность, эмоциональность многих внешнеполитических действий. При слабо выраженном интересе
большей части западных элит к полноценной интеграции России, и Ельцин, и Путин,
и Медведев то рассуждали о стратегическом партнерстве и давали сигналы о готовности к подлинному взаимодействию, то стремились к самоутверждению относительно
Европы, исходя из одного и того же тезиса о зоне ответственности, зонах влияния
и так далее. Политика постсоветской России до сих пор базируется на зыбкой основе
расколотой идентичности, когда неясно, какая же цель преследуется руководством
страны – собственный геополитический, или русский, проект либо стремление стать частью Европы или Запада.
В 1994–1995 гг. Россия, не встретив готовности западных партнеров тратить свои ресурсы на урегулирование конфликтов у ее границ и с учетом их нежелания укреплять ОБСЕ
как общеевропейский институт, заявила о претензиях на особые права в миротворчестве
на постсоветском пространстве и, например, синхронизировала, как в случае с Приднестровьем, вывод своих войск и вооружений с урегулированием конфликта. В 2008 г. Москва пошла на признание Абхазии и Южной Осетии. В обоих шагах просматривается
симметричность действиям Запада, своего рода попытка заочного диалога с ним по проблемам, открыто не обсуждаемым во взаимно приемлемом формате. Причем эта попытка всегда была ориентирована на инклюзивность, ведь даже в случае с косовским
прецедентом Россия демонстративно не признала Приднестровье, как бы показав, что
на Грузии и Сербии стоит поставить точку в девальвации международных норм.
Таким образом, в самих конфликтах российский фактор всегда играл двойственную
роль. Но, как удачно отмечали в своих работах американские эксперты Нейл Макферлейн и Джефф Чинн, Россия явно манипулировала конфликтами на постсоветском пространстве и продолжает это делатью В то же время ее отсутствие в этих конфликтах
имело бы гораздо более плачевные последствия для безопасности всей Европы.
С оценкой Н.К. Арбатовой влияния геополитических планов Запада на внешнюю политику России стоит полностью согласиться. Однако западная стратегия – это такая же незавершенность, как и российские внешнеполитические приоритеты.
Конечно же, Россия до сих пор воспринималась Западом в контексте дискурса о Восточной Европе, как его описал Ларри Вульф в своей книге «Конструируя Восточную Европу». Россия со своей претензией на равноправное положение внутри Европы вызывала
в европейском сознании образ значимого Другого, который играет определенную роль
в процессе становления так называемой европейской идентичности. Как и в эпоху Просвещения, маркиза де Кюстина и Советского Союза Россия продолжает быть Другим,
но, как отметил Томас Диес, этот образ имеет темпоральный характер, то есть Россия
демонстрирует Европе ее образ в прошлом.
В 90-е гг. в европейском сознании начал формироваться комплекс идей о неоимперском
характере политики Москвы, и замороженные конфликты были в этом отношении хорошим аргументом.
В начале 2000-х гг. в ЕС в связи с формированием собственного проекта безопасности
(ЕПБО) вспомнили о замороженных конфликтах, попытавшись активизировать свое
участие в их урегулировании. В этом контексте Брюссель предложил России в 2003 г.
178
ЗАМОРОЖЕННЫЕ КОНФЛИКТЫ КАК ПРЕДМЕТ ДИАЛОГА О ЕВРОПЕЙСКОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
сменить ее миротворцев в Приднестровье, чем породил, в некотором смысле, ситуацию с Меморандумом Козака. Тогда Евросоюз исходил из представления о себе как о
ключевом акторе в системе европейской безопасности, и Меморандум Козака стал для
этих представлений дополнительным аргументом об инаковости России. В 2008 г. образ
российских танков вблизи Тбилиси и самолетов, разрушающих военную инфраструктуру
Грузии, ужаснул Европу сильнее, чем агрессия Саакашвили.
Многие европейские и американские эксперты и политики рассуждали в этот период
либо о сдерживании Москвы, либо о выжидании того момента, когда объективные процессы приведут к тому, что Россия вынуждена будет отказаться от своих амбиций в тех
или иных регионах. В частности, в выступлениях советника Бундестага от ХДС/ХСС
Мартина Грунда, посвященных урегулированию приднестровского конфликта, напрямую сказано о том, что постепенная европеизация приведет к объединению Молдовы
и Приднестровья, а Россия не сможет оказать этому какого-либо сопротивления. Такая
же логика экстраполировалась и на другие регионы, с учетом более долгосрочной перспективы.
Однако в действиях американских и европейских руководителей заметны признаки того,
что они готовы к ведению полномасштабного диалога с Москвой по проблематике европейской безопасности.
Вряд ли в современных условиях возможно заключить всеобъемлющее соглашение
между Россией и Западом, тем более что обе стороны уже высказались о своих принципиальных позициях: приоритет hard security (жесткой безопасности) и приоритет внутреннего контура безопасности (общие ценности). Скорее, речь должна идти о пилотИНДЕКС БЕЗОПАСНОСТИ № 4 (95), Том 16
179
Р
О
Т
К
А
Д
В связи с этим одной из интересных инициатив была идея, высказанная по итогам встречи Д.А. Медведева и Ангелы Меркель в 2010 г. о создании комиссии ЕС–Россия по проведению совместных миротворческих миссий. На данный момент эта идея остается нереализованной, наверное, по той причине, что у хороших многосторонних инициатив
всегда найдутся влиятельные противники с каждой из сторон. Кроме того существует
пресловутая бюрократическая и ментальная инерция, а также лоббисты постоянной
конфликтности. Инициатива о создании комиссии ЕС–Россия по миротворческим операциям была более важной в рамках дискуссий о замороженных конфликтах, чем даже
известные предложения Д.А. Медведева по архитектуре европейской безопасности,
так как предполагала начать строительство единой безопасности с совместной ответственности в рамках общих институтов безопасности. Именно такие инициативы наряду
с реанимацией режима ДОВСЕ способны создать прорыв в строительстве единой архитектуры безопасности.
Е
Насколько зависит судьба замороженных конфликтов от дискуссий по созданию общеевропейской системы безопасности? Как представляется, эти региональные конфликты,
особенно приднестровский и нагорнокарабахский, могут сами по себе послужить поводом для обсуждения совместных инициатив, прежде всего, России и ЕС.
Р
В свою очередь, специальный доклад американской Комиссии по России, созданной
по инициативе Барака Обамы, говорит о том, что Россия имеет легитимные интересы
в Европе (включающей большую часть постсоветского пространства), а США не должны проводить политику, направленную на отрыв новых независимых государств от России и постройку собственной зоны влияния вблизи российских границ. На этих же идеях основывается совместное письмо Ангелы Меркель и Николя Саркози «Security, our
joint mission», посвященное ситуации, сложившейся в сфере европейской безопасности.
Стоит вспомнить позицию Франции и Германии относительно перспектив вступления
Украины и Грузии в НАТО.
У
Стоит вспомнить, что в так называемом кавказском кризисе Европа, как актор, склоняющийся к дипломатическому пути решения конфликтов, противопоставлялась не только
России, но и США, которые, как отметил доклад специальной Европейской комиссии
по установлению фактов в югоосетинской войне, осуществляли поставки оружия режиму Саакашвили и преследовали собственные геополитические цели в Черноморском
регионе.
ном сотрудничестве в значимых регионах или предметных областях, что создаст основы
для взаимопонимания между сторонами. То есть приоритетным видится постепенное
складывание общих основ обеспечения европейской безопасности на базе практического сотрудничества, а не заключение широкомасштабных договоренностей. Они возможны лишь в предельно кризисной обстановке, примером которой может быть холодная
война, в результате которой появилось то, что мы сегодня называем Западом. Конечная
конфигурация этой системы может быть самой неожиданной, но не обязательно малоэффективной.
Андрей Девятков
Ассистент
Кафедра новой истории и международных отношений
Тюменский государственный университет
625003, Тюмень, ул. Семакова, 10
E-mail: devyatkovav@gmail.com