Голуби

Голуби
Я старался ступать осторожно, не привлекать внимания. Послышалось глухое ворчание старого пса,
утробное гав-гав. Но тут же смолкло. Подошёл к окну, постучал костяшками пальцев. Тихо, едва слышно.
Где-то рядом всполошились, закурлыкали голуби, зашуршали крыльями.
— Кто тут? — створка распахнулась, высунулся мужчина. — А, это ты. Ладно, заходи, — сверкнул
стёклами очков в лунном свете.
Я шагнул в сени, прошёл в дом. Обдало затхлым нежилым запахом плесневелого дерева.
— Чего пришёл? — хозяин, сухощавый небольшого роста мужчина явно не был доволен моим
приходом. — Арестовать меня что ли решил? — хитро сощурился, в голосе проскользнуло что-то
приблатнённое.
— Семён, я по делу к тебе пришёл. Помоги.
— Не помогу, прокурор. И не проси.
Уселся на стул, жалобно скрипнувший под ним. Сложил руки на груди. Все его маленькое с острыми
скулами и костлявым подбородком лицо, на котором выделялись очки в круглой оправе, выдавало в нем
враждебность и злобу.
— Бедно, смотрю, живёшь.
Я прошёлся по комнатке: напротив окна покосившийся шифоньер, рядом — узкая кровать, укрытая
выцветшим покрывалом, стол с фанерной столешницей.
— А ты богато, что ли?
— Так ведь я на трудовые живу, на зарплату. А ты у нас мужик видный. Хранитель общака.
— Ты зачем пришёл, прокурор? — процедил сквозь зубы хозяин. — Не за общаком ведь?
— Семён, ну зачем ты так? Прокурор, прокурор. Саша я для тебя. Александр, если хочешь. Разве ты
забыл, что мы друзья со школы?
— Бывшие друзья. Понял? Бывшие.
— Эх, Сёма, Сёма, — я покачал головой. — А помнишь, как в шестом классе мы с тобой к деду
Никифору в сад залезли, яблоки набрали? И такие оказались кислющие. Ужас. И чего лезли? Потом животами
маялись.
— Помню, — глухо сказал Семён, вытащил початую пачку папирос из старого халата, жадно
затянулся.
Противный сизый дым повис облаком.
— А ещё помнишь, как в футбол играли рядом со школой и я в окно директорской запулил мячом? А
ты на себя взял?
— Да помню, чёрт тебя дери! — прорычал Семён. — Говори, зачем пришёл.
Я взял колченогий стул, поставил напротив Семёна спинкой к нему, аккуратно присел, всмотрелся в
его морщинистое лицо с редкой седой щетиной, обвисшие складки на шее, набрякшие красные веки. И ведь
не такой он старый, ровесник мне. Хотя, черт меня дери, может я сам также выгляжу?
— Только ты помочь можешь, Семён, — сказал я, как можно дружелюбней. — Помнишь, месяц назад
семью ограбили, убили всех, семь человек, и дом сожгли?
— Ну и дальше что? Я-то тут при чем? Я — вор, вор-карманник, не убийца. Или ты, прокурор, на меня
что навесить решил? По старой дружбе?
— Нет, Сёма, не хочу я на тебя вешать ничего. Ведь ты общак держишь? Так? А значит грабители
должны были тебе часть сдать. Так что знаешь, кто они. Скажи, прошу тебя.
— Ну ты даёшь, Саша-прокурор, — по тонким губам хозяина пробежала судорога. — Я — вор, вор в
законе. Живу по понятиям. С властью никогда дела не имел и иметь не буду! Ты свои законы не нарушаешь, а
я — свои! Понял?
— Ну пойми, Сёма, всё законы одни — человеческие. И никто ведь не узнает, что ты помог. А там…
Они ведь пацана убили тринадцатилетнего, старушку. Всю семью зарезали.
— Не дави мне на жалость!
— Ну ладно, — я встал, со стуком отставил стул. — Не хочешь по-хорошему, будет по плохому.
— И что арестуешь меня? Ну давай! Давай! Я отсижу сколько надо. А сдавать своих не буду! Понял?
— Нет, я иначе сделаю, — спокойно сказал я. — Ты ведь не на трудовые доходы живёшь? Так? Значит
и голубей своих покупаешь не на трудовые. Вот мы их всех и конфискуем.
— Нет! — Семён вскочил, губы затряслись, лицо побелело, стало восковым, стёклышки в очках
запотели. — Не сделаешь ты этого, прокурор! Нет!
— Сделаю, Сёма. Нет у меня другого выхода. Пойми.
И направился в сени. Но не успел открыть дверь, как Семён стоял рядом.
— На держи, — очень тихо произнёс он, и в горле что-то пискнуло, протянул свёрнутый в трубочку
листок бумажки. — Но, если ты меня потащишь на суд, я все отрицать буду.
— Спасибо тебе, Семён, — я открыл бумажку, улыбнулся, обнаружив там среди списка фамилий того,
кого и так подозревал. — Может там, — я показал глазами вверх. — Тебе часть грехов твоих отмолится.
— Ты свои грехи отмаливай, Саша, — буркнул он.
Развернулся и ушёл в дом, лишь дверь тихо скрипнула, словно всхлипнула.