Римма ЛЮТАЯ. Я еще жив

Римма ЛЮТАЯ
Я
ЕЩЁ
ЖИВ…
ПАМЯТЬ
Слово о Сергее Гуляевском
192
Мы дружили с Сергеем с 1982 года: тогда я, как и он, поступила на заочное отделение Литературного института в Москву, в поэтический семинар Валентина Сидорова. В те годы — так же, как,
впрочем, и теперь — на литературную «поверхность» всплывали,
достигали известности те, кто объединялся в группы той или иной
направленности, «кучковался». То ли избрав стезю служения «социально адекватного бытописателя» и функционера, то ли, напротив,
присоединившись к неким ухватистым персонажам — без привязанности к отечеству, но с нюхом, и вкусом, и менталитетом продажнокосмополитическим.
Сергей был не из всех таких — одиночка со своим творческим миром. Лаконичен в письме, оттачивал каждый образ, каждую
фразу — но в писательстве и в жизни не был скуп эмоционально,
обладал точным глазом, способностью увидеть и зафиксировать
что-то с особым поэтическим «ароматом», ракурсом, не банально;
его стихи поражали порою неожиданными поворотами мысли, удивительным изяществом сюжета. В литинституте он начал писать
и свои сказки. Вообще Сережа всегда был по-детски доверчив и
по-человечески открыт, хотя пытался это маскировать за шутливой манерой поведения; он многим доверялся непосредственно и
щедро — и обманывался.
Мы, живя в общежитии и захлебываясь от обилия новой информации, от великолепия творческого общения, в которое окунались
по приезде в Москву, были жесткими критиками друг для друга, но
то время — конец советской эпохи, тоже непростое — все же было
для всех нас, литинститутовцев, очень счастливым, наполненным
созиданием и смыслом. Мы с Сергеем одногодки, но я в литинститут поступала уже будучи замужем и растя сына, а Гуляевский был
тогда еще юношей, находящимся на пороге мужественности — в по-
иске себя, семьи, круга общения,
который бы понимал его. Мы подружились быстро, я познакомила
его с мужем Вячеславом, поэтом
и литературным критиком, привела в кружок творческих людей,
собиравшихся в Москве у моей
подруги детства — музыканта и
переводчицы. Мне кажется, Сергей чувствовал себя там хорошо.
Потом, по окончании института, он ненадолго вернулся на
родину, затем на некоторое время
снова приехал в Москву «на ПМЖ»:
подрабатывал то там, то здесь, как
и мы, снимал квартиру, пытался
найти пути творческой самореализации. Участвовал в совещаниях молодых писателей, на одном
из которых был принят в члены
Союза писателей. Это сейчас «корочки» члена СП дают сразу всем
просто — автоматически, по оконС. Н. Гуляевский
чании литинститута, а тогда членство в творческом союзе было и престижно, и проблематично. Так что многие
из нашего поколения, будучи поэтами и писателями, так по сю пору и числятся
«в нетях». Своему новому статусу Сергей радовался. Вероятно, это сознание
поддерживало его уверенность в правильности избранного пути; ведь все
остальное, весь жизненный ход как будто свидетельствовал об обратном и
стимулировал предать свой творческий дар. Однако во времена, именуемые
теперь «лихими 90-ми», востребованы были политически проституирующие
«дарования, мобильно пишущие, со склонностью к журнализму и коммерции,
нравственно гибкие «профессионалы». А Сергей к ним не относился. В те годы
многие из наших ребят погибли — кто физически (убит на чеченской войне или
умер на внутренней войне, не вынеся слома мироощущения и тягот бытования, вплоть до самоубийств), кто просто вынужден был кардинально сменить
профессию, дабы выжить; часть народа под шумок эмигрировала «на свободу
за колбасой».
Перестроечная Москва Гуляевского не принимала, как и он ее, новую — с
глянцевым хамоватым фасадом, с разраставшимся гимном новобуржуазному
потребительству. Сергей вернулся в Пензу, где родительский дом, его корни,
иллюзия покоя, не обретенного в столице. Работал редактором в «Суре» — с
193
удовольствием, пусть и при копеечных заработках, что для культуры неудивительно… Однако те подработки, которые он изыскивал, чтобы не выпадать
из социума совершенно, были случайны, хотя и приносили новые впечатления. Потому что иной деятельностью, кроме литературно-редакционного и
творческого труда, Сергей заработать на жизнь не мог, не умел, это было не
свойственно его природе. Он, правда, никогда не жаловался. «Слава Богу, —
говорил, — почти все, что написал, опубликовано, так или иначе. Значит, надо
писать новое…»
Несмотря на внешнюю простоту в общении, Гуляевского отличала глубокая сосредоточенность — этот особый тип психофизики, какого-то бунинского
направления, самоуглубленного. И мы, зная, что для писания ему нужна такая
глубокая концентрация на внутреннем, не сбивали его с настроя. Созванивались мы нечасто, так бывает, пару раз в году, или конкретно — по творческим
вопросам; просто знали, что в Пензе — наш Серега, и любили его. Компьютером он пользовался лишь для набора текстов, Интернет не любил. Мобильник
было завел, но потом сказал: «Ну его, он мне не нужен. Я обнаружил, что
звонить мне особо некому. А кому захочется — я и сам позвоню, без мобильника».
Как-то, позвонив, начал разговор со слов: «Привет, ребята, родные. Я звоню сказать, что я еще жив…» Вот уже так не скажет…
194