Социально-философский анализ корпоративной культуры как
advertisement
1 Северо-Кавказский федеральный университет На правах рукописи МИКАЕЛЯН ГАЙК АРТЕМОВИЧ СОЦИАЛЬНО-ФИЛОСОФСКИЙ АНАЛИЗ КОРПОРАТИВНОЙ КУЛЬТУРЫ КАК ФАКТОРА СОЦИАЛЬНОЙ АДАПТАЦИИ ЛИЧНОСТИ 09.00.11 – Социальная философия ДИССЕРТАЦИЯ на соискание ученой степени кандидата философских наук Научный руководитель – доктор философских наук, профессор Бондаренко Наталья Григорьевна Ставрополь, 2014 2 Оглавление Введение…………………………………………………………………………...3 Глава 1. Теоретико-методологические основания исследования влияния корпоративной культуры на социальную адаптацию личности ...................... 14 1.1. Личность в условиях трансформирующегося общества ............................ 15 1.2. Процессуальная природа социальной адаптации личности: адаптационная функция свободы в современном обществе ............................ 34 1.3. Корпоративная культура как социальный феномен ................................... 55 Глава 2. Влияние корпоративной культуры на социальную адаптацию личности ................................................................................................................. 76 2.1. Модернизирующиеся и рационализирующиеся корпорации как среда для социальной адаптации личности ......................................................................... 76 2.2. Детерминизм и системность в социально-адаптационном функционировании корпоративной культуры ................................................... 95 2.3. Технология понимания как адаптационная стратегия в системе корпоративной культуры .................................................................................... 115 Заключение .......................................................................................................... 137 Библиография ...................................................................................................... 141 3 Введение Актуальность темы исследования обусловлена динамикой развития общества в целом и логикой развития его подсистем и элементов в последние десятилетия, когда кардинальные изменения, происходящие в социальной среде, становятся причинами перемен в механизмах социальной адаптации личности. Появляются новые факторы, детерминирующие указанный процесс, а среди традиционных факторов происходит радикальное перераспределение их удельного веса и влияния. Корпоративная культура современных организаций, развитие которой в качестве адаптационного фактора в современном социуме оказывается одним из самых динамичных процессов, превращается в одну из ведущих детерминант становления личности. Радикальные трансформации структур позднеиндустриальных обществ, к числу каковых несомненно относится и современный российский социум, привнесли много нового и в динамику процесса социокультурного развития, наполнив новым содержанием существующие взаимоотношения личности и общества, а также отношения между отдельными социальными субъектами. В создавшейся ситуации закрепления корпоративной культуры в современном социокультурном ландшафте представляется весьма проблематичным применение многих традиционных средства не только социальной адаптации личности, но и ее социализации и последующей самореализации. Вторым важным основанием, позволяющим считать избранную тему актуальной, представляется необходимость модернизации теории социальной адаптации личности путем инкорпорации в нее новейших достижений социальной философии и, прежде всего, социальной феноменологии и когнитивной герменевтики, коммуникативной теории общества, теории социального действия, теории социального самоописания, социосинергетики и трансдисциплинарной парадигмы. Все эти теоретические и 4 методологические инновации находятся в стадии внедрения в выбранное исследовательское поле, непосредственно на и это внедрение частнонаучном уровне зачастую без происходит соответствующей обоснованной общенаучной экспертизы, не говоря уже о релевантной социально-философской рефлексии. Между тем потребность в философском осмыслении инновационной роли корпоративной культуры как фактора социальной адаптации личности обусловлена гетерогенным характером используемых методик и технологий частнонаучного теоретизирования и, как следствие, бессистемным характером их внедрения. Глубокий философский и последовательно проводимый методологический анализ данных и концептуальных положений социологии, психологии, культурологии, теории управления и других социально-гуманитарных наук может и должен прояснить возможности и границы практического применения теоретических разработок последних десятилетий в обеспечении процесса успешной социальной адаптации личности во внутрикорпоративной среде. Все это подтверждает как академическую, так и социально-практическую значимость и актуальность обращения к теме влияния корпоративной культуры на социальную адаптацию личности в современном обществе. Степень научной разработанности проблемы. Разработка методологии, адекватной цели и задачам исследования, связана с трудами Л.С. Выготского, А.Н. Леонтьева, Г.Л. Тульчинского, обосновывающими и детализирующими деятельностный подход к изучению процессов социальной адаптации личности. Этот путь познания также связан с необихевиористской Л. Кэмина и установкой работами других Ж. Пиаже, натуралистов Дж. Серля, по теории Г. Айзенка, личности, инкорпорировать которые позволили исследования И.А. Шмерлиной о природных предпосылках социального поведения человека. Экзистенциальные измерения человеческой личности, важные для понимания вектора развития корпоративной культуры, удалось определить 5 благодаря трудам Ж.-П. Сартра, Э. Фромма, Л. Бинсвангера, Л. Филипса. Гуманистический потенциал корпоративной культуры может быть выявлен благодаря работам А.Ф. Лосева, В.А. Ермаковой и М.М. Бахтина. Т. Шибутани исследовал символическую природу социального взаимодействия, У. Матурана, Ф. Варела, Н. Луман разработали основы теории социального аутопоэзиса. Обновлению научных представлений об адаптации способствовали работы Л. Васильевой, Б.Г. Юдина, Л.А. Растригина, А.Ю. Антоновского. Процесс социальной адаптации имеет также психологическое измерение, тесно связанное с именем З. Фрейда и его школы. В.М. Лейбин проанализировал возможности современных версий психоанализа. Методологические противоречий в аспекты социальной анализа адаптации структурных личности и системных обсуждаются в произведениях М.Л. Калужского, В.Д. Могилевского. Чрезвычайно большое значение в разработке темы взаимодействия личности и общества имели научные сочинения Т. Парсонса, Р.К. Мертона, анализировавших отдельные компоненты понятия общества и их взаимодействия. Осмыслению теорий модернизации как инструментов воздействия на политические порядки посвящены труды В.О. Рукавишникова. В работах К. Поппера содержится анализ взаимосвязи понятий свободы и социального теоретизирования. Д. Деннет и Б. Малиновский писали о проблеме ответственности в свете механицистского объяснения человека. Ю. Хабермас, З. Бауман, Г.М. Маклюэн создали условия для помещения проблемы социальной адаптации личности в контекст теории модерна. Взаимосвязь культуры и личности как прообраз анализа корпоративной культуры в связи с проблемой адаптации содержится в исследованиях В.И. Самохваловой, Э.А. Орловой, Н.С. Юлиной. Ю.С. Степанов исследовал роль концепта как смыслообразующего элемента культуры. Понятие и феномен корпоративной культуры в современной России исследовали Э.А. Капитонов, Ж.Т. Тощенко, 6 Н.Н. Могутнова, Л.Н. Аксеновская, Н.Л. Яблонскене, Р.Л. Кричевский, У.А. Чукаева, В.А. Мирзоян. В то же время В.И. Аршинов, В.В. Тарасенко, Л.Г. Ионин и М.А. Розов проводили исследования проблемы рациональности в контексте социальной адаптации. В.Ф.Г. Гегель, О. Конт, Дж.Ст. Милль, М. Хоркхаймер, Т.В. Адорно, Д. Лукач, Д.Л. Коэн, Э. Арато, Дж. Ролз и К. Одар в разное время обращались к теме взаимосвязи свободы и ценностей. Взаимосвязь культуры и модернизации была определена в работах Д. Мартэна, Д. Ландеса, С. Хантингтона. Политические и институциональные аспекты социальной адаптации изучались А.В. Бузгалиным, И.С. Ашмариным, В.Ж. Келле, В.И. Спиридоновой. Социальная онтология порождает и новую методологию. И.С. Нарский, М.А. Хевеши исследовали эпизоды построения социальной онтологии, а основы герменевтики заложили М. Хайдеггер, Х.-Г. Гадамер, П. Рикер. Г.Г. Шпет и Е.Н. Шульга анализировали вопросы практического изучения возможностей герменевтики. Е.Г. Драгалина-Черная и Г.Д. Гачев осмыслили роль знания, науки и образования. Ценные предложения по управлению человекоразмерными системами с помощью синергетики внесли В.Г. Буданов и Е.А. Самарская. Объект исследования – корпоративная культура как социальный феномен. Предмет исследования – корпоративная культура как детерминанта процесса социальной адаптации личности. Цель исследования – исследование роли корпоративной культуры в процессе социальной адаптации личности в современном обществе. Достижение цели требует решения следующих задач исследования: уточнить понятие личности в качестве социального субъекта и объекта социальной адаптации в соответствии с требованиями изменяющейся социально-философской методологии; выявить процессуальные характеристики (динамический аспект) 7 социальной адаптации личности в их корреляции с функционированием корпоративной культуры как фактора данного процесса; описать генезис и эволюцию корпоративной культуры как элемента социальной и культурной систем современного общества, определить перспективы ее дальнейшего развития; эксплицировать адаптационный потенциал и функциональный аспект корпоративной культуры в условиях социальной модернизации и рационализации; исследовать процесс социальной адаптации личности посредством корпоративной культуры, выявить его инструментальное и экзистенциальное измерения; определить роль понимания в формировании социально- герменевтических компетенций в процессе выполнения корпоративной культурой функции социальной адаптации личности. Теоретико-методологическую деятельностный подход к основу исследования пониманию личности, составляет структурный функционализм в определении адаптации, теория коммуникативного действия в исследовании корпоративной культуры, а также методологические принципы социальной феноменологии, социосемиотики, социальной психологии, дискурс-анализа и социосинергетики. Философские методы в диссертации дополняются общенаучными и частнонаучными: социально-философским анализом, социологической, психологической, социолингвистической аналитикой. Методологический фундамент работы включает в себя принцип единства исторического и логического; принцип исторической и социокультурной обусловленности; принцип связи между социальными процессами и знанием; принцип связи между свободой и пониманием. Научная новизна диссертационного исследования заключается в том, что в работе впервые: − доказано, что понятие личности (социального субъекта) как объекта 8 социальной адаптации определяется как в перспективе деятельностного и трансдисциплинарного концепции подходов, человеческого так бытия; и в показано, контексте что диалогической феномен личности детерминирован поиском стратегии социальной адаптации в условиях трансформирующегося социума; − определено, что теоретические модели социальной адаптации личности должны рассматривать общество как специфическую адаптационную среду, основное отличие которой от природной состоит в том, что общество выступает и как внешнее окружение личности, и как часть самой личности, а основным элементом отбора в процессе эволюционной адаптации являются коммуникации; − выявлено, что эволюция корпоративной культуры как элемента социальной и культурной систем современного общества привела к превращению ее из субкультуры в прообраз всего общества и всей культуры, а также доказано, что корпоративная культура отличается от других культурных подсистем рукотворным характером и интеграцией в систему менеджмента; − доказано, что модель социальной адаптации личности в современном обществе детерминирована типом и характером включенности корпорации в процесс модернизации и рационализации общества и что корпоративная культура выполняет функцию интеграции личности в модернизирующийся социум; − исследована сущность и специфика корпоративной культуры как адаптивной среды для личности и подтверждена взаимосвязь успешной социальной адаптации личности с ростом степени свободы, предоставляемой личности формальными правилами организации и корпоративной культурой; − установлена функциональная роль герменевтических компетенций в корпоративной культуре и показана детерминация процесса социальной адаптации личности, способной расширять и углублять возможность понимать и интерпретировать действия других участников взаимодействий, а 9 также реакции на собственные действия с их стороны. На защиту выносятся следующие основные положения: 1. Современное понимание личности в социальной философии определяется не только новейшими философскими доктринами и системами, но и данными частных наук, полученными при помощи опытноэкспериментальных исследований. Это требование приводит к сочетанию междисциплинарных и трансдисциплинарных методов, позволяющих определить личность как сложную бихевиориальную систему, главным бытийным модусом которой выступает способность к пониманию. Фундаментальными принципами реализации этих требований выступают принципы деятельностного подхода, частнонаучных теорий личности, диалогической концепции личностного бытия. Осознание собственной смертности и включение этого понимания в мысли и действия является важнейшим измерением личности, скрепляет биологическое и социальное, формирует стратегическое целеполагание. 2. Современные позднеиндустриальные общества создают новые алгоритмы социальной адаптации личности, когда к задаче адаптироваться к внешней среде, стоящей перед индивидом во все времена, добавляется задача адаптации к изменениям этой среды. Способность адаптации к изменениям обусловливается наличием у индивида высокой степени личной свободы, обеспечиваемой демократическими институтами и ценностями. Соединение институционального пространстве и ценностного корпоративной культуры, компонентов где формируется деятельность в индивида управляется не путем администрирования, а посредством управления ценностями. Вот почему в современных обществах именно организационная культура обладает наибольшим адаптационным потенциалом, на нее возлагается и главная функциональная нагрузка в процессе адаптации личности во все ускоряющемся процессе социальных изменений. 3. Корпорация выступает как фундамент современного общества, функционально замещая традиционные социальные институты. 10 Корпоративная культура создает социальные структуры и гармонизирует систему ценностей, часть из которых связана с обществом и государством, а другая часть определяется на уровне самой личности. Корпоративная культура отличается от всех остальных субкультур своим «рукотворным характером»: как никакая другая культура она есть продукт целенаправленного культивирования и реализации неких стратегических задач. Она же выступает как наивысший вид управления, когда введение новых ценностей и смыслов приводит к повышению эффективности трудовой деятельности. Корпоративная культура активно вмешивается в повседневную жизнь индивида, предлагая новые возможности для организации досуга, построения больших жизненных проектов и решения смысложизненных дилемм. 4. В современном обществе способность корпорации быть эффективным средством адаптации определяется уровнем и типом ее включенности в процесс социальной модернизации и рационализации. По мере модернизации общества происходит институционализация и автоматизация адаптационных процессов, что превращает корпоративную культуру в сложный механизм включения личности в систему отношений между индивидами и группами. Корпорация в позднеиндустриальных обществах выполняет ряд функций таких социальных институтов как семья, церковь, образование и даже государство. Она фундирует социальные структуры и гармонизирует систему ценностей, при этом актуализирует потребность в самоописании и саморефлексии. 5. Культурная подсистема детерминирует целеполагание и на уровне ценностно-рационального действия, и на уровне традиционного действия. Человек не может быть абсолютно свободным от социальной и культурной среды, присваивающей ему цели и ценности, а также управляющей его действиями через механизмы традирования смысла. Свобода в современной корпоративной культуре становится ресурсом, необходимым для превращения ее в эффективную адаптационную среду личности. Системная 11 необходимость свободного определения целей и ценностей выступает как фактор повышения социальной эффективности и как условие реализации человеческой природы. Теория коммуникации позволяет объяснить, каким образом снять это противоречие, установив взаимную дополнительность и необходимость индивидуальной свободы и системного детерминизма. Более того, жесткая детерминация социальных систем дает мнимый эффект, но оборачивается разрушительными системными последствиями. Коммуникативный подход к социальной теории требует рассмотрения ситуации выбора в терминах социосинергетики. 6. Технологизация понимания является новейшей и наиболее перспективной стратегией социальной адаптации личности в условиях, когда корпоративная культура обеспечивает личность необходимым уровнем свободы и ставит перед ней задачу адаптироваться к процессу, а не к состоянию. Технология понимания, обеспечиваемая корпоративной культурой, реализуется на трех уровнях последней: поверхностном, подповерхностном и глубинном. Первый уровень располагает средствами и методами семиотики, второй обращается к методологии традиционной герменевтики, а третий уровень представлен философской герменевтикой, обеспечивающей смыслообразующую составляющую человеческой экзистенции. Технология понимания создает условия для интеграции личности в смысложизненные символические универсумы и обеспечивает взаимодействие с интерпретативными и семиотическими средствами первых двух уровней корпоративной культуры. Теоретическая значимость работы состоит в том, что ее результаты позволяют расширить и углубить представление о сущностных характеристиках корпоративной культуры, особенностях ее манифестации в современную эпоху. В работе предложена новая модель социальной адаптации личности, в которой ведущим фактором выступает корпоративная культура. Содержащаяся в диссертации авторская интерпретация направления развития корпоративной культуры призвана содействовать 12 модернизации системы управления корпорациями и координации этого процесса с развитием общества в целом. Практическое значение диссертации заключается в том, что найденные концепты и смыслы применимы в процессе подготовки и принятия управленческих решений, позволяют перестроить способы социального самоуправления и управления корпорациями, а также могут использоваться при чтении учебных, специальных и факультативных курсов по социальной философии «Корпоративная культура», «Философские исследования социальной адаптации личности». Соответствие диссертации паспорту научной специальности. Отраженные в диссертации научные положения соответствуют области исследования специальности 09.00.11 – Социальная философия, особенно в таких ее пунктах как: 8. Социально-философская трактовка потребностей и интересов действующего субъекта. 9. Проблемы современной философии сознания в их социальнофилософской трактовке. Феномен «свободы воли», роль сознания в праксеологическом отношении человека к миру. Сознательное, бессознательное и подсознательное в деятельности людей. 10. Целепостановка и целереализация как операциональные подсистемы деятельности. Социально-философская интерпретация проблемы соотношения цели и средств деятельности. 11. Стимулы и механизмы становления человека и общества. Социально-философские проблемы антропосоциогенеза. 12. Социально-философский анализ культуры как взаимосоотнесенных символических программ мышления, чувствования и поведения людей. 13. Современные концепции «социального действия» в их философской интерпретации. 14. Формы и механизмы социальной детерминации. Социокультурная причинность. Необходимость, случайность в деятельности людей. Проблема 13 доминант и детерминант общественной жизни. Апробация диссертационной работы. Основные идеи исследования изложены в 16 опубликованных работах общим объемом 4,95 п.л., в том числе в трех статьях в ведущих рецензируемых научных журналах, определенных Высшей аттестационной комиссией РФ. Диссертация была обсуждена на заседании кафедры истории, философии и педагогики Филиала Северо-Кавказского федерального университета в г. Пятигорске и рекомендована к защите по специальности 09.00.11 – Социальная философия. Результаты работы докладывались на XIV региональной научнопрактической конференции на тему: «Вузовская наука – региону Кавказские Минеральные Воды» (Пятигорск, 2012), 41-й научно-технической конференции по итогам работы профессорско-преподавательского состава вуза за 2011 год (Ставрополь, 2012), XII Межвузовской (международной) научно-практической конференции «Интеграция науки и практики в условиях развития современного общества» (Кропоткин, 2013), II Международной научной конференции «Научное развитие в европейских странах: новые концепции и современные решения» (Германия, Штутгарт, 2013), IV Международной научной конференции «Прикладные науки в Европе: тенденции современного развития» (Германия, Штутгарт, 2013), III Международной научной конференции «Прикладные науки и технологии в США и Европе: общие проблемы и научные открытия» (США, Нью-Йорк, 2013), I Международном симпозиуме «Гуманитарные и общественные науки в Европе: достижения и перспективы» (Австрия, Вена, 2013), III Международной научной конференции «Общественные науки, социальное развитие и современность» (Москва, 2013), 2-й научно-практической конференции преподавателей, студентов и молодых ученых СКФУ «Университетская наука – региону» (Пятигорск, 2014). Структура диссертационного исследования. Диссертация состоит из введения, двух глав, включающих шесть параграфов, заключения и библиографии, содержащей 263 наименования, в том числе 34 на 14 иностранных языках. Общий объем диссертации – 158 страниц. 15 Глава 1. Теоретико-методологические основания исследования влияния корпоративной культуры на социальную адаптацию личности 1.1. Личность в условиях трансформирующегося общества Понятие личности подверглось в последние десятилетия существенным изменениям, связанным с новым осмыслением соотношения сферы бытия, сферы мышления и коммуникативно-знаковой сферы, которая, как оказалось, выступает в качестве посредника между первой и второй. Это положение позволило определить личность как феномен, имеющий коммуникативную природу, что никак не противоречит прежним концепциям личности, рассматривающим последнюю как проявление уникальности человеческого бытия и как экспликат бытия социального. Коммуникативная природа общества и коммуникативная природа всех его производных, в том числе и личности, не подвергается более никакому сомнению. Согласно «Новой философской энциклопедии» при определении понятия личности следует учитывать три концептуальные дихотомии, возникшие в процессе развития западной философии и гуманитарных наук и породившие разночтения в понимании этого феномена1. Первая дихотомия состоит в различении объектных и субъектных ориентаций в подходах к осмыслению личности. Объектная ориентация широко представлена в натуралистической исследовательской программе, фундамент которой заложили французские просветители, и прежде всего материалисты XVIII века. Позднее этой позиции придерживались позитивисты, прагматисты и бихевиористы. Все они полагали, что личность надо определять как некую данность, изучение которой возможно исходя из ее внешних проявлений, фиксируемых при помощи наблюдения, измерения и Новая философская энциклопедия: в 4 т. М. : Мысль, 2010 (http://iph.ras.ru/enc.htm). 1 16 даже эксперимента. Одним из наиболее авторитетных представителей данного направления является американский философ Дж. Серль, автор теории речевых актов. «Примечательно, – пишет он, – что мы способны идентифицировать и объяснить поведение самих себя и других людей, не прилагая никаких усилий. Полагаю, что эта способность основывается на бессознательном владении определенным набором принципов, так же как способность распознавать предложения, написанные по-английски, основывается на бессознательном владении принципами английской грамматики»2. Нетрудно видеть, что при таком подходе личность – это всего лишь идентичность, отвечающая за нашу процедуру идентификации индивида как непохожего на других и похожего на других одновременно. Исходя из допущения о существовании личности, именно ее наличием можно объяснить поведение индивида, то есть экстериоризацию внутреннего «Я». Эта позиция позволяет сохранить максимум объективности и научной строгости, ибо предельно соответствует идеалам естествознания. Субъектная парадигма реализуется в таких направлениях, как философия жизни, экзистенциализм и философская антропология. Здесь личность понимается как авторская самость, раскрывающаяся в переживании трагического опыта собственной судьбы. Именно в рамках субъектного подхода личность мыслится как нечто внутреннее, не определяемое извне ничем принципиальным. Дух дышит где хочет, как говорится в Библии. Именно этим объясняется приписывание личности некоего духа свободы и творчества. Идея личности как некой субстанции, способной превзойти набор детерминант, связана с понятием подлинности. В концепции Э. Фромма противопоставляются два способа человеческого существования, один из которых мыслитель обозначает словом «иметь», тогда как второй – словом «быть». Именно второй способ он связывает с бытием личности как таковой. 2 Серль Дж. Р. Сознание, мозг и наука // Путь. – 1993. – № 4. – С. 38. 17 «Власть по принципу бытия, – пишет Э. Фромм, – основывается не только на том, что какой-то индивид компетентен выполнять определенные социальные функции, но в равной мере и на самой сущности личности, достигшей высокой ступени развития и интеграции. Такие личности "излучают" власть, и им не нужно приказывать, угрожать и подкупать. Это высокоразвитые индивиды, самый облик которых – гораздо больше, чем их слова и дела, – говорит о том, чем может стать человек»3. В истории философии понятие личности прошло длительную эволюцию. В античной философии это понятие трактовалось в полном соответствии с понятием свободы, но свобода была связана со статусом свободного человека, в противовес статусу раба – человека несвободного. Там, где раб выполняет задания, которые даются хозяином, то есть трудится подневольно, свободный индивид если и действует, то его действия направлены на познание себя и преобразование себя. В этом проявляется античный идеал заботы о себе, где наивысшей формой активности выступают созерцание, теоретически незаинтересованные рассуждения, незатрудненная практической выгодой или внешним давлением жизнь. Труд не делает человека свободным, а только лишь умение освободиться от внешнего принуждения освобождает и превращает индивида в личность. И хотя понятие личности не было детально прописано и разработано, в этических системах античности складываются предпосылки для того, чтобы позднее этот концепт стал центральным. В античности личность не мыслится как уникальная, но уже в ригористической этике Сократа мы находим идею свободной личности, делающей выбор и несущей ответственность за свои поступки. Именно в античную эпоху для обозначения феномена личности избирается слово, которым называют маску в античном театре, что рождает интригу с самого начала становления понятия личности. Никто и сегодня не может объяснить, почему древние греки выбрали именно застывшую гримасу для обозначения 3 Фромм Э. Иметь или быть. М. : Изд. «АСТ», 2000. – С. 113. 18 того, что является постоянным и сущностным в человеке. Как не могут объяснить, почему в те времена актеры скрывали свои лица масками, изображающими смех и радость или же боль и горе. Множество философских объяснений не может быть сопоставлено с фактами, а интерпретации слишком разнятся – у каждого поколения философов своя доминирующая версия, точно так же как и собственный образ античности. Средневековая теология делает существенный шаг в развитии понятия личности, связывая последнюю с понятием выбора между добром и злом, небесным и земным, Богом и дьяволом. В характерном для средневекового философствования утверждении, что Бог есть личность, содержится мысль, согласно которой личность – это не только разум, но и воля, намерения, отношение к внешнему. В античной философии тоже присутствует понятие Бога, но последний определяется лишь как разум, то есть в духе кантовского понятия чистого разума. Эта позиция сохраняется вплоть до Нового времени, когда у Спинозы мы находим все тот же дискурс о соответствии или несоответствии человека и его природы. Спиноза отмечает, что для человеческих существ характерна такая же человеческая природа, как для лошадей – лошадиная, а успехи и неудачи, добродетели или пороки зависят, прежде всего, от того, насколько успешно удается личности реализовать свою человеческую природу4. Но именно в Новое время появляется совершенно иное понятие личности, связывающее личность с активностью, деятельностью, реализацией творческого потенциала и т.п. Во многом это было связано с деятельностью гуманистов, корни которой восходят к уникальному опыту позднесредневековых или ренессансных гуманистов-гуманитариев, подвергших критике сложившуюся религиозно-теологическую традицию с позиций историзма и социокультурной контекстуальности. Осуществляя компаративный анализ сакральных текстов и их переводов, сравнивая античное и средневековое понимание Бога, мира и человека, они обратили 4 См.: Фромм Э. Иметь или быть. М. : Изд. «АСТ», 2000. – С. 199. 19 внимание на тектонические сдвиги в смысле слов и определили значение культурно-исторического контекста, что позволило им соединить историзм, критицизм и контекстуализм. Именно на этом фундаменте была построена первая в истории человеческой цивилизации безрелигиозная система ценностей, в центре которой находилась человеческая личность. Именно тогда же появилась первая теория уникальности человеческой личности. И она неразрывно связана с индетерминистским пониманием личности, которое в равной степени коррелируется и с субъектным, и с объектным подходами. Таким образом, вторая линия водораздела проходит между детерминистскими и индетерминистскими ориентациями в осмыслении феномена личности. Первый подход заставляет нас думать о том, что личность – это обстоятельств, функция или отражением результат которых влияния неких становится внешних совокупность психофизических черт организма. Действительно, с тех самых времен, когда детерминизм считался синонимом научности как таковой, именно установление причинно-следственных связей выступало в качестве главной цели научного познания. Особая роль в становлении личности должна принадлежать жизненному опыту, потому что именно он является подлинным источником самоорганизации «социальный и саморазвития. опыт личности Как отмечает постоянно Г.Л. Тульчинский, развивается, обогащается, перестраивается... Причем сама личность в этом процессе не является пассивной стороной. Жизнь сталкивает нас со все новыми и новыми проблемами, на которые у нас нет и не могло быть готовых ответов. Тем самым личность предстает системой, способной к самоорганизации и саморазвитию»5. Крайне важно определить синергетические характеристики человеческой личности. Конечно же, при включении рассматриваемого концепта в любое 5 Тульчинский Г. Л. Школа философствования // Философские науки. – 2011. – № 2. – С. 131. 20 рассуждение мы ищем детерминанты и этому посвящены все без исключения научные теории личности. Прежде всего речь идет о психологических и социологических теориях, в которых личность хотя и определяется поразному, но сходства несомненно больше, чем различия. Так, в современной социально-психологической теории личности, которую активно используют как социологи, так и психологи, личность превращается в своеобразный итог социализации, в функцию от прошедшего. Формирующее воздействие внешних факторов, которые получили название агентов социализации, рассматривается как исключительно детерминистское. А механизмами социализации объявляются имитация, идентификация, чувство стыда и чувство вины. Если мы придерживаемся психоаналитической ориентации, то в дополнение к сказанному можно будет принять во внимание, что личность детерминируется конфликтами, пережитыми в детском возрасте. Если же мы отдаем предпочтение бихевиоризму, то весь разговор может быть сведен к анализу и разделению всех черт личности на унаследованные и приобретенные. Символические интеракционисты обязательно отметят знаково-символическую природу личности и ее способность видеть себя со стороны, ставить себя на место других и других видеть на своем месте. Представители социальной феноменологии свяжут бытие личности с ее интерпретативной активностью и выведут личность из биографии, вернее из автобиографии, объединят личность с понятием повествовательной идентичности. Но при всем том, что поиском детерминант, обусловливающих развитие и жизнедеятельность личности, заняты все без исключения психологи и социологи, в разных учениях детерминистские установки играют разную роль. Так, у бихевиористов детерминизм выражен гораздо сильнее, чем в символическом интеракционизме или этнометодологии. Например, бихевиористски ориентированный Дж. Хоманс создал теорию 21 обмена6, согласно которой можно рассматривать процесс формирования личности в соответствии с формулой обмена «стимул – реакция» и основной идеей о том, что индивиды в процессе взаимодействия постоянно обмениваются поощрениями и наказаниями. Рассмотрим ее подробнее и оценим ее объяснительные возможности. Дж. Хоманс выдвинул шесть аксиом, каждая из которых объясняет тот или иной аспект поведения человека. Первая аксиома фиксирует, что человек, имевший успех, всегда будут выбирать такую модель поведения, которая позволит ему повторить этот успех. Что именно становится предметом для повторения, здесь неважно. Это может быть то же самое место, та же самая компания, тот же самый способ действия, те же самые средства действия. Вторая аксиома – аксиома стимула – означает интерес индивида к обстоятельствам, при которых был получен искомый результат, и стремление воспроизводить именно эти обстоятельства. Обе аксиомы очень многое проясняют в нашем понимании бихевиористской концепции личности. Если под личностью понимать совокупность психофизических черт индивида, то именно эти аксиомы показывают нам, как происходит появление и закрепление именно этих черт. Аксиома ценности объясняет нам, как изменяется поведение индивида после того, как какие-то вещи принимаются в качестве ценностей. При этом индивид не просто перенаправляет свои намерения, он выражает готовность тратить больше сил и энергии для достижения именно тех целей, которые наделяются статусом ценностей. Сразу же за ней следует аксиома депривации – пресыщения, которая показывает прямо противоположный процесс. И действительно, если индивид уже неоднократно получал желаемое, то он готов тратить все меньше усилий для его последующего получения. Обе аксиомы позволяют ответить на вопрос «как?», тогда как первые две отвечали на вопрос «что?» в процессе формирования отдельной личности. 6 История социологии в Западной Европе и США. М. : Информ-М, Норма, 1999. 22 Последние две аксиомы теории обмена – аксиома агрессии – одобрения и аксиома рациональности – позволяют понять, куда направлена повседневная активность индивидов. Агрессия представляется реакцией на неполучение ожидаемого, а одобрение собственных действий выступает как результат удовольствия от достижения преследуемой цели. Рациональность же выступает на первый план в связи с проблемой выбора: когда индивид выбирает между двумя ценностями, он не просто сравнивает их, но предварительно умножает на вероятности их достижения. Часто при этом его действия направлены не к наивысшей цели, а могут быть проиллюстрированы народной пословицей «Лучше синица в руках, чем журавль в небе». Таким образом, формирование личности у бихевиористов – это формирование характера, помноженное на наследственность. Индетерминистская ориентация органически связана с экзистенциалистским представлением о свободе. В экзистенциалистской перспективе становится возможно учение о человеке как о проекте: человеком недостаточно родиться, надо всю жизнь отстаивать это качество, бороться за право называться человеком. Или, в еще более радикальной форме: для того, чтобы оставаться человеком, необходимо всю жизнь стремиться выйти за пределы человеческого, превзойти себя, стать сверхчеловеком. Это учение, восходящее своими корнями к философии Ф. Ницше, обретает в устах Ж.-П. Сартра совершенно иную, гуманистическую направленность. Но идея выхода за собственные пределы остается. Сартр в известном письме о гуманизме отмечает, что человек всегда находится вне себя самого и в связи с этим, проектируя себя вовне, он существует как человек, с одной стороны, а с другой – он существует, определяя свои трансцендентные цели. Таким образом, он находится в сердцевине благодаря этому выходу за собственные пределы7. Такова трансцендентальная 7 основа человеческой личности по См.: Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм / Сумерки богов. М., 1990. – С. 343. версии 23 субъективистов. Полемика между субъективистами и объективистами, а также, и даже в еще большей степени, между детерминистами и индетерминистами, в деле определения природы и сущности человеческой личности уходит своими корнями в оппозицию фатализма и волюнтаризма, которая представляется вечной философской темой, имеющей значение и для античной этики, и для средневековой теологии, и для ренессансной антропологии. Как известно, еще стоики утверждали, что все происходящее с человеком – это исполнение некоего предназначения. В древнегреческой мифологии многочисленным богам приписывается способность вмешиваться в дела людей и препятствовать им в исполнении собственной воли. Антропоморфизирующее мышление древних дополняет идею предопределенности понятием жребия – как будто судьба играет с человеком и предопределяет события его жизни в виде исполнения необратимой случайности. В философии мы встречаем уже более утонченную разновидность фатализма – понимание происходящего, как детерминированного некими внешними силами. Тогда же возникают и волюнтаристские концепции личности, например у поздних атомистов8. Все случайно в этике Эпикура, хотя эта этическая индетерминированность является следствием случайного хода событий в эпикурейской физике. И уже тогда становится очевидной тесная связь выбора между детерминизмом и индетерминизмом с темой свободы человеческой воли, которая станет одной из центральных в средневековой теологии от Августина до Лютера. В полемике Пелагия и Августина обозначилась взаимосвязь проблемы личной свободы с проблемой личной ответственности. Если личность является свободной, то лишь тогда она берет на себя бремя ответственности – такова фабула данной дискуссии. Но тогда вопрос о предопределении, ответ на который с неизбежностью связан с учением о всемогуществе Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1986. – С. 369– 411. 8 24 Божьем, ставит в тупик тех, кто признает христианское вероучение в полном объеме. Тогда же вырисовывается и антропологическая проблематика, что позволяет задаться вопросом об источнике греха в человеческих действиях, а это – первый шаг в признании личности уникальной. Любопытно, что полемика о свободе воли возобновляется спустя неполных тысячу лет: схоласты Буридан и Орем пытаются вернуть личности право на свободный выбор – отсюда и знаменитый мысленный эксперимент с ослом, который поставлен в условия равных оснований и необходимости выбирать между ними. Но в полной мере тема личности возникает в эпоху Ренессанса и Реформации, когда закладываются основы современного мира. Полемика между Пелагием и Августином воспроизводится в споре Лютера с Эразмом Роттердамским9. В этих и им подобных полемиках встает вопрос о том, что является источником рационального действия и как личность связана с проблемой выбора. Но при этом не ставится под сомнение главное – личность представляет собой некий набор черт, характеризующих отношения индивида с Богом. На данных отношениях лежит печать древнеримского понимания любых неудивительно, отношений потому что как само отношений понятие юридических. личность Это приходит из правоприменительной практики: личность – это то, что характеризует юридическое (правоспособное) лицо, точно так же как деревянность присуща всем изделиям из дерева, а доброта – всем добрым делам, поступкам и даже самим людям. Однако к юридическому измерению христианство добавило важное дополнение. Бог выступает не только как одна из сторон правоотношения, но и как Отец небесный, понимаемый по аналогии с отцом земным. Да, в римском праве отношения между родителями и детьми также регулируются соответствующими нормами, но в христианстве этим отношениям возвращается исходный, доправовой, универсальный для всех цивилизаций смысл причастности, наследования, родства. Таким образом, в 9 Лютер М. О рабстве воли. В кн.: Эразм Роттердамский. Философские произведения. М., 1986. 25 понятии личности смешиваются два начала, а его бытие является изначально гетерогенным. В эпоху Ренессанса рождается третий смысл понятия личности – гуманистический. Именно здесь мысль об уникальности человеческой личности обретает законченный вид. Личность более не сводится ни к правовому, ни к кровнородственному аспектам, но становится носителем уникальной творческой силы, которая проявляется и в бытии человека на Земле, и в его пути к Богу. Первое находит свое воплощение в стремлении преобразовать мир (собственно Ренессанс), второе – в установлении индивидуальных отношений с Богом (Реформация). Разберем каждое из указанных явлений. Ренессанс – это рождение человека, который видит в Библии не столько повествование о грехопадении и печати первородного греха, сколько идею подобия человека Богу, т.е. Богочеловечества. Если в средневековом сознании человек и его личность были поставлены перед «искушением миром», то есть мир понимался как источник дьявольских соблазнов и даже собственное тело воспринималось как возможная причина гибели души, то в эпоху Возрождения ситуация в корне меняется. Теперь уже человек видит себя наместником Творца на Земле, его доверенным лицом и исполнителем его воли. Отсюда уже совсем недалеко до знаменитого бэконовского отождествления знания с силой. Здесь же присутствует идея человека как демиурга, ибо богочеловечество выражается в способности к творчеству. Протестантизм также добавляет нечто важное – индивидуализацию отношения личности к Богу. Как отмечает по этому поводу А.Ф. Лосев, «протестантизм появился как результат столь огромного развития свободной личности, что эта личность конкретно уже не могла обнять собою все исторические религии, из которых каждая расценивалась теперь как нечто узкое и стеснительное и стала обнимать их только в понятии, в рассудке, в абстрактной метафизике, но уже не в мифологии»10. При этом далее он с 10 Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М. : Мысль, 1978. – С. 233. 26 удивлением констатирует, что Реформация, явившаяся детищем Возрождения, превратилась в его отрицание, ибо очищала индивидуальное отношение Бога и человека от всего внешнего и мирского, в то время как основная идея Возрождения – это пантеизм, то есть отождествление Бога и природы. В ХХ веке благодаря лингвистическому повороту и коммуникативной теории общества на первый план выходит тема диалогического характера личности. Одним из первых об этом написал советский философ и филолог М.М. Бахтин: «Любой объект знания (в том числе человек) может быть воспринят и познан как вещь. Но субъект как таковой не может восприниматься и изучаться как вещь, ибо как субъект он не может, оставаясь субъектом, стать безгласным, следовательно, познание его может быть только диалогическим... Диалектика родилась из диалога, чтобы снова вернуться к диалогу на высшем уровне (диалогу личностей)»11. В этой парадигме диалогичность объявляется одной из форм бытия личности, наряду с монологичной его формой. Эта же мысль проводится в творчестве основоположника экзистенциализма М. Хайдеггера, называвшего понимание особым модусом бытия, а не когнитивной операцией, как это было в картезианской философии. Идея, согласно которой именно понимание формирует личность, связывает последнюю с глубинными слоями человеческой экзистенции, раскрытие которой невозможно за пределами общения, ибо в процессе коммуникации индивиды могут поставить перед собой этически значимые цели. Философия Хайдеггера обращается к идее личности через возврат к истокам древнегреческой философии, что позволяет ему актуализировать обращение к экзегетической традиции. Хайдеггер критикует западноевропейскую метафизику и ставит во главу угла диалог с бытием как способ самопознания. Интересны 11 сопоставления диалогического понятия Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. М. : Искусство, 1979. – С. 365. личности у 27 А. Платонова и М. Хайдеггера. Как отмечает В.А. Ермаков, у советского писателя и немецкого профессора мы видим различный взгляд на коллективное бытие и его отношение к личности. Коллективный человек «у Хайдеггера выражен понятием "man" и окрашен негативно, выражая безличность и безликость человека без свойств. Это же, безусловно, общее всех одновременно живущих, у Платонова сосредоточено в надличном "мы" и является чем-то вроде предшествующего ему в русской религиозной философии понятия соборности – синтеза свободы и единства, обуславливающего личность»12. В еще большей степени данная концепция разработана в философских учениях европейских философов Э. Левинаса и М. Бубера, а также российских исследователей В.С. Библера и П.С. Гуревича. В концепциях психологов рассматриваются социально-психологические основания и этапы формирования личности и философско-экзистенциальные аспекты. И на этом фоне вполне релевантным выглядит использование деятельностного подхода к феномену человеческой личности. Одним из Л.С. Выготский, первых который к деятельностному рассматривал процесс подходу обратился овладения ребенком навыками и умениями, делающими возможным человеческое поведение. Выготский считает, что все функции формирующегося поведения, такие как восприятие, внимание, речь, мышление, воображение, детерминированы целым, то есть зависят от процесса в комплексе. Социальное развитие личности происходит отдельно и от биологического, и от духовного, но когерентно последнему. Выготский выделяет четыре стадии культурного формирования ребенка. Первая стадия – стадия примитивного поведения. В ходе нее формируются первичная память и все приобретенные реакции. Затем ребенок сталкивается с трудностями, когда осознает естественные, то есть Ермаков В. А. Культура итога и культура смысла / Проблемы российского самосознания. М. : ИФРАН, 2007. – С. 223. 12 28 биологические границы своей памяти. Он не может более вместить в свою память то, что предлагает ему его «необработанная» биологическая природа, и тогда он сталкивается с кризисом, означающим начало второй стадии. Эту стадию Выготский называет стадией «наивной психологии», в ходе которой ребенок устанавливает связи между картинками, словами и действиями. Это позволяет ему существенно расширить естественные возможности собственной памяти и соединить ее с «памятью» социума. Вторая стадия является переходной и довольно скоро она сменяется третьей стадией – стадией внешнего культурного приема, когда ребенок пытается изменить процессы запоминания весьма непростой внешней деятельностью. При воспроизведении слова из множества находящихся перед ним картинок он находит ту, которая непосредственно связана с данным словом. Следует отметить, что ребенок вначале пытается применять естественную связь, которая имеет место между картинкой и словом, и лишь затем использует новые связи»13. Он становится частью общества не в метафорическом, а в буквальном смысле слова. Именно здесь проявляется в полной мере феномен человеческой личности. Третья стадия также длится недолго, хотя ее значение чрезвычайно важно. Она сменяется четвертой, заключительной стадией, где при запоминании с помощью знака внешняя деятельность ребенка перемещается во внутреннюю. Происходит сращивание внешнего приема и внутреннего. Удобнее наблюдать за этим процессом, когда ребенок пытается запомнить воспроизведенные слова, используя разложенные в определенном порядке картинки. После неоднократного повторения ребенок заучивает и сами картинки и уже не использует их14. Основная идея Выготского состоит, таким образом, в неразрывной связи процесса формирования личности с процессом включения индивида в социальную жизнь. В том же направлении движется мысль другого крупного 13 14 Выготский Л. С. Психология развития человека. М. : Изд-во Смысл; Эксмо, 2005. – С. 201. Там же. 29 психолога советской эпохи – А.Н. Леонтьева. Именно он придал деятельностному подходу завершенную форму. Преодолением картезианского противопоставления «res cogitans» и «res extensa», то есть преодолением различения «внешнего» и «внутреннего», явилась идея их когерентности и даже неразрывности. Вместо этого он вводит другую бинарную оппозицию, позволяющую перейти от метафизического к процессуальному. Эта оппозиция «процесс – образ» интерпретируется в категориях и семантике деятельностного подхода. Таким образом, здесь преодолевается идея индивидуации личности и ее индивидуализации, ибо деятельность по своей природе не может быть индивидуальной, коль ее субъектом является существо социальное. Не менее существенной идеей Леонтьева является мысль о том, что деятельность выступает в качестве порождающей причины для психических функций и процессов, она же доставляет необходимые средства для реализации этих функций. Именно он предложил универсальную матрицу анализа структуры деятельности, где выделяются собственно акт деятельности, цели и операции. Как отмечает Леонтьев, впервые личность появляется в обществе, когда человек как индивид, обладающий генетически заложенными природными свойствами и способностями, вступает в историю (ребенок вступает в жизнь). Лишь выступая субъектом общественных отношений, он становится личностью. Никогда личность человека не может быть предшествующей по отношению к его деятельности, так же как и сознание15. Значение работ Леонтьева для понимания философского содержания понятия личности трудно переоценить. Он создал концептуальную схему, учитывающую новейшие достижения психологии, лингвистики, социологии и когнитологии. В его работе термин «значение» дополняется термином «личностный смысл», что позволяет распределить объективное и субъективное с учетом лингвистического поворота и учесть модернизацию 15 Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М. : Политиздат, 1975. – С. 79. 30 гегелевского и марксистско-ленинского философского языка, что в советских условиях сделать было особенно трудно. Понятием «значения» Леонтьев характеризует все объективное и надличностное, то есть фрейдистское «оно», но выведенное из социального как такового. Можно назвать это содержанием сознания, пришедшим извне, из социального опыта. А внутреннее оценочное и субъективное отношение к этому здесь выступает в качестве личностного смысла. Таким образом, можно отметить несомненное сходство социальной феноменологии и феноменологической психологии, с одной стороны, и деятельностной концепции знания – с другой. И здесь же выявляется необходимость рассмотрения междисциплинарного подхода как единственно возможного при исследовании личности как социального феномена. Междисциплинарный подход позволяет увидеть в феномене личности совокупность социальных, когнитивных и биопсихологических характеристик. Но подлинным открытием нашего времени является расширение методологического присутствия гуманитарных наук в исследовании личности. Говоря о диалогической и деятельностной природе личности, необходимо актуализировать теорию коммуникативного действия, одним из центральных методов которой является дискурс-анализ. Само понятие «дискурс» изначально не является теоретико-познавательным или филологическим, если конечно не учитывать его средневековые корни. Данный термин был впервые применен для анализа политических, моральных или социальных резонов современности, чему собственно и была посвящена коммуникативная теория общества. Но представленный метод позволяет понять коммуникативную природу личности, ибо задействованные здесь эпистемологические ресурсы действительно создают единый фундамент для рассмотрения гетерогенности личности, ее биологического, психического, социального и духовного измерений. Гетерогенность человеческой личности обусловлена не только условиями ее возникновения, но и повседневным соприсутствием различных 31 стихий в едином происхождения пространстве личности по человеческой сути своей экзистенции. производны от Теории теорий происхождения человека. Поиски первоначала никто не отменял, но акценты смещаются постоянно. Еще столетие назад мало кто из ученых сомневался в том, что главным фактором, превращающим животное в человека, выступает труд. Сегодня уже сам труд предстает как производная от человеческого образа жизни. Но и роль труда невозможно отрицать – потребность в усложнении социальной организации возникает как результат потребности в разделении труда или, еще шире, в разделении функций. Но труд – это не единственное, что делает человека человеком. И, тем более, не труд человеческой представляется личности. Внешние важнейшим условия, фактором например становления климатические перемены или эволюция животного и растительного окружения, «заставили» примата освоить новые формы выживания. Тем более что социальное поведение мы обнаруживаем у всех без исключения высокоразвитых животных. Особенно у тех видов животного мира, которые практикуют коллективные формы охоты и жизни, можно найти прообразы всех без исключения форм социального взаимодействия, практикуемых человеком. Но если язык, труд или коллективизм присутствуют у высокоразвитых животных, то возникает вопрос о том, имеется ли качественное отличие этих феноменов от человеческих аналогов. И здесь мнения разделяются. Представители натуралистической исследовательской программы утверждают, что ни о каком качественном различии не может идти речи16. Так, один из основоположников современного философского натурализма, ранее уже упоминавшийся Дж. Серль видит качественное различие лишь в символическом характере общения, то есть в использовании людьми знаков: «...хотя существует непрерывность в коллективном поведении львов, атакующих гиену, и Верховного суда, принимающего конституционное Шмерлина И. А. Биологические грани социальности: Очерки о природных предпосылках социального поведения человека. М. : Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013. 16 32 решение, институциональные структуры имеют особые черты, а именно символизм. Биологическая способность делать символизирующим – или означающим, выражающим – нечто помимо себя самого есть базовая способность, которая лежит в основе не только языка, но и всех других форм институциональной реальности»17. Как мы можем видеть, даже натуралист Серль подчеркивает различие человеческого и животного поведения. И главное различие – знаково-символическая основа коммуникации между людьми. При этом в центре внимания при обсуждении уникальности человеческой природы должна оказаться именно человеческая духовность. Без духа вряд ли человек стал бы обладателем личности, ибо духовность наполняет совершенно особым содержанием и социальное, и знаковосимволическое. Осмысление духовности как уникального качества человеческой личности – вечная тема философии. Но в ХХ веке было выявлено и описано нечто крайне важное – связь человеческого бытия и бытия вообще со временем. Именно об этом написал немецкий философ М. Хайдеггер в знаменитом труде «Бытие и время», заявив, в частности, что главными качествами человеческого бытия являются конечность и случайность. Вообще идея Хайдеггера заключается в том, что вся метафизика была связана с абстрактным мышлением, в ходе которого пространственные или квазипространственные характеристики приписываются таким предметам, которые «мы не найдем среди вещей». Начиная с бытия и заканчивая временем, все в теоретическом мышлении становится вещами особого рода. Именно так бытие превращается в шар у Парменида, время в прямую линию у Лейбница и Ньютона, душу пытаются взвесить францисканские монахи, а психологи чертят схемы души, показывая ее структуру. Нет сомнения в том, что данный подход оправдан, продуктивен и собственно 17 без него не может существовать разум, но Searle J. R. The construction of social reality. New York : The Free Press, 1995. – P. 38. критика 33 универсализирующего разума, впервые осуществленная еще Гете и романтиками, становится ключевой в философии жизни. Хайдеггер показывает, как бытие связано с временем, но понятие личности попрежнему остается исключительно теоретическим, зависящим от естествознания слишком сильно. Вот почему сами частные науки вынуждены компенсировать социологов недостаток и философского педагогов внимания. появляются У психологов, попытки создания внутриметодологической рефлексии и даже целые направления, такие как онтопедагогика, экзистенциальная психология и феноменологическая социология. Особым случаем становится экзистенциальная психология Л. Бинсвангера, который в своей книге «Антропологические основания психологического познания» пишет о необходимости антропологического подхода к осмыслению методов и принципов психологии. Он стремится положить в основу метода психологии стремление человека к самопознанию и направленности мысли на истину, причем речь идет не об обычной истине и не об объективной истине, а об «истине человека». Как отмечает Л. Бинсвангер, «переживание "зала обращений" – сначала чувственноконкретно, затем также более или менее категориально-абстрактным образом; но личность, которая имеет это переживание, всегда сопридана как конкретному феномену, так и абстрактному содержанию существа его, и "между" феноменом и личностью можно наблюдать точно фиксируемые всеобщие сущностные взаимосвязи»18. Осознание собственной смертности и включение этого понимания в мысли и действия является важнейшим измерением личности, скрепляет биологическое и социальное, формирует стратегическое целеполагание. Может быть именно поэтому маска в античном театре и стала источником имени личности: при всех перипетиях судьбы в человеке при всех прочих остается нечто постоянное. Это постоянное проявляется в феномене идентичности, а понятие идентичности становится ключом к пониманию 18 Бинсвангер Л. Феноменология и психопатология // Логос. – 1992. – № 3. – С. 66. 34 современного философского осмысления личности. Тема идентичности возникает тогда, когда философы пытаются выделить два слоя бытия личности: постоянный и временный. Теоретическое мышление, аналитически расслаивающее и пространственно эксплицирующее все свои объекты, в том числе и личность, вступает в противоречие с временным и вневременным, но непространственным ее измерением. Таким образом, подводя итог вышесказанному, можно отметить, что философское и, тем более, социально-философское осмысление личности должно быть интегральным и основываться на данных частных наук, исследующих личность опытно-экспериментальным путем. При этом сами философские исследования должны быть междисциплинарными и опираться на соответствующие методы. Речь идет о таких методах, как социальная аналитика, дискурс-анализ, экзистенциальная аналитика, социальная феноменология, герменевтика, лингвистическая терапия. Основанием здесь должны выступать: деятельностный подход, частнонаучные теории личности, преодолевшие дихотомию детерминизма и индетерминизма, а также ориентированные на коммуникативную теорию общества, теорию коммуникативного действия и диалогическую концепцию личности. 1.2. Процессуальная природа социальной адаптации личности: адаптационная функция свободы в современном обществе Социальная адаптация – один из видов адаптационной деятельности, имеющий большое значение для человека как живого существа. Слово «adaptio» взято из латинского языка и дословно означает «приспособление». В вокабуляре современной науки под адаптацией понимается процесс или деятельность, направленные на достижение утраченного соответствия параметров субъекта параметрам внешней и внутренней среды. Первоначально это понятие применяли биологи для описания изменений 35 температуры, давления или даже химической консистенции, возникающих как реакция на соответствующие изменения среды обитания. Даже суточные колебания температуры требуют от организма способности защиты от их разрушительного воздействия. Природа наглядно демонстрирует нам, сколь различные способы адаптации способна давать животному миру биологическая эволюция и насколько связаны между собой параметры многообразия доступных способов адаптации с нахождением на тех или иных уровнях в иерархии сложности среди биологических организмов. Как отмечает Б.Г. Юдин, одним из ярких проявлений органической целесообразности является адаптация, которая проявляется на уровне биологических структур, различных функций и поведения. Исходя из этого, проблема адаптациогенеза является одной из дискуссионных в полемике между представителями различных подходов по проблемам биологической эволюции19. Действительно, наряду с простыми примерами адаптации, когда организм начинает расходовать больше тепла и, соответственно, сжигать больше жиров и углеводов для того, чтобы уравновесить обмен энергией и веществом между организмом и окружающей средой, можно разбирать и более сложные примеры адаптации, действующие не на уровне особи, а на уровне популяции или даже вида. И среди множества контекстов и контекстуализаций особо выделяется употребление понятия адаптации применительно к описанию развития и формирования личности. При этом на первый план выходит натуралистская исследовательская программа. Как отмечает Ж. Пиаже, любое поведение, когда говорят об интериоризованном действии в мышлении, проявляется как адаптационный механизм, то есть как реадаптация. Это возникает лишь в случае, когда произошел сдвиг равновесия между средой и организмом, тогда индивид проявляет потребность в действии, направленном на установление этого Юдин Б. Г. Адаптация / Новая философская энциклопедия. Ин-т философии РАН; Нац. обществ.-науч. фонд. М. : Мысль, 2010 (http://iph.ras.ru/elib/0064.html). 19 36 равновесия20. В этом утверждении как в капле воды отражаются все достоинства и недостатки применения общей теории систем к описанию психических и социальных явлений. Из биологии рассматриваемое понятие переместилось в кибернетику, а оттуда в психологию, социологию, философию. Хотя вопрос о последовательности и первенстве до сих пор остается открытым. «Понятие адаптации как инструмента («орудия») целенаправленного воздействия на объект, столь распространенное в биологии и социологии (известны и широко используются феномены биологической и социальной адаптации), в последние 20 лет стало фигурировать в математической, технической и особенно в кибернетической литературе»21, – еще в начале восьмидесятых годов прошлого столетия писал Л.А. Растригин. При этом автор высказывал предположение, что такая «биологизация» специальной технической терминологии не является данью моде и не определяется глобальными трендами развития научного знания. Он указывал на более существенные причины концептуализирующего потенциала данного термина, заключающиеся в исходном стремлении технической мысли к копированию природы, к подражанию ей. Этот мотив был неоднократно высказываем изобретателями всех времен, начиная с античности. Действительно, адаптация, с точки зрения кибернетики, означает способность систем к оптимизации собственной деятельности путем селекции, аккумуляции и использования информации. Другими словами, системы способны к саморегуляции и одним из основных свойств этого процесса является способность к контролю над информацией. В последнее время внимание исследователей привлекли сложные, открытые и гетерогенные системы, находящиеся в процессе внутренних изменений и изменений в окружающей среде. В таких условиях наблюдается эффект изменения количественных и качественных параметров системы, а 20 21 Пиаже Ж. Психология интеллекта. СПб. : Питер, 2003. – С. 14. Растригин Л. А. Адаптация сложных систем. Рига : Зинатне, 1981. – С. 7. 37 также возможна структурная перестройка. Но это уже входит в компетенцию другой науки о системах – синергетики. Синергетика – это теория самоорганизации, вернее теория самоорганизующихся систем, сама способность к самоорганизации которых связана с их открытостью, то есть со способностью к обмену энергией, веществом и информацией с окружающей средой. Как отмечает Л.Н. Васильева, «синергетика выделяет... два класса механизмов развития: адаптационные – обеспечивающие устойчивость развивающейся системы в стандартных условиях среды; и бифуркационные (от bifurcation – разветвление, раздвоение) – тенденции к изменению, приходящие в действие при резких изменениях среды, кризисов в жизни системы. Чрезвычайную важность с точки зрения синергетического подхода в эволюционном развитии системы приобретает способность воспринимать и перерабатывать информацию»22. Эта мысль чрезвычайно важна, ибо в настоящее время, как было показано ранее, личность оказалась в том самом состоянии, которое вызывается резкими изменениями среды и кризисами. Но вопрос о социальной адаптации личности сложен еще и потому, что помимо резких изменений среды резко изменились наши представления об этой среде, что, в свою очередь, опять приводит к изменению среды. Именно об этом сообщает нам уже упоминавшаяся теория социальных самоописаний Н. Лумана, согласно которой само конституирование общества связано со способностью социальных систем генерировать социальные самоописания и создавать таким образом социальную реальность. Перед теоретиками давно встал вопрос о том, что является фундаментальным вектором социальной адаптации как таковой, безотносительно к тому, что выступает в качестве субъекта, а что в качестве объекта этого процесса. Казалось бы, следует признать таковым приспособление к окружающим мир условиям. Именно так отвечают на этот 22 Васильева Л. Теория элит: социология политики. М. : Социум, 2011. – С. 105. 38 вопрос Т. Парсонс и другие представители структурного функционализма. Но теория социальных самоописаний является продуктом «нового поколения» социальной мысли и, к тому же, опирается на новейшие достижения развития биологической науки, которая продолжает оказывать влияние на формирование общенаучной концепции адаптации. Как и все социальные философы нового поколения, Луман находится в зависимости от коммуникативной теории общества. А коммуникативный подход позволяет увидеть в социальной адаптации более сложный феномен, нежели простое приспособление. Как отмечает А.Ю. Антоновский, «отношение между обществом и его внешним миром не является, по Луману, отношением приспособления одного к другому. Ведь Луман придерживается общеэволюционного подхода к адаптации и утверждает, что культурная и социальная эволюция вовсе не состоит в достижении более совершенной приспособленности организма (или лучшего адаптирования внешнего мира)»23. Сама социальная система создает, по мысли автора теории социальных самоописаний, условия, при которых конкурировать начинают сами коммуникации, а управляет их конкуренцией, осуществляет их селекцию, отклоняет одни и легитимизирует другие она же. Вот почему в обществе, где господствует солидарность и кооперация, а не только борьба и конкуренция, изменения носят эволюционный характер. Не индивиды эволюционируют, побеждая в борьбе за существование, как это было бы в природе, а коммуникации, которые фактически и являются объектом отбора. Если же мы наблюдаем в обществе на определенных исторических этапах или в отдельных социальных нишах непосредственную конкуренцию индивидов, направленную на физическое выживание, то данный процесс является по сути биологической, а не социальной (или социокультурной) эволюцией. В случае социальной адаптации личности особо следует подчеркнуть Антоновский А. Ю. Никлас Луман: эпистемологическое введение в теорию социальных систем. М. : ИФРАН, 2007. – С. 65. 23 39 важность этой идеи, потому что в случае ее принятия общество перестает быть чем-то внешним по отношению к личности, но превращается во внутренний фактор ее развития и становления. И действительно, как показали многочисленные мысленные эксперименты от К. Маркса до П. Бергера и Т. Лукмана, общество следует признать не только объективной, но и субъективной реальностью. Под внешним миром здесь следует понимать не общество, а биологических индивидов (живые системы) и их индивидуальные сознания. В этом же ключе решается проблема направленности эволюции, что также напрямую связано с адаптацией и на уровне системы, и на уровне личности. Основная проблема при определении направления эволюции – соотнести случайность изменений на уровне индивида с целеполаганием на уровне рода. Антиэволюционисты убеждены, что все происходящее в обществе обладает так называемой интенциональностью, то есть выступает как результат решений и намерений сознательных существ – отдельных людей. Эволюционист Луман утверждает, что инновации могут носить спонтанный характер, но их возникновение отнюдь не является случайным – инновации имеют основания и эти основания столь же необходимы, сколь и целерациональны. Как и следовало ожидать, различные подходы к определению феномена социальной адаптации вызваны различием парадигм, в рамках которых рассматривается данный феномен. Так, бихевиористы понимают под адаптацией состояние гармонии между средой и организмом, суть которого в том, что требования окружающей среды выполнены, а потребности личности удовлетворены24. Эта позиция имеет глубокие социально-философские корни в прагматической парадигме, которую называют единственным собственно американским течением философской мысли. Основная идея прагматизма в том, что из формулы «homo sapiens» Айзенк Г., Кэмин Л. Природа интеллекта – битва за разум: Как формируются умственные способности – Intellegence: the battle for the mind. М. : Эксмо-Пресс, 2002. 24 40 следует не то, что человек мыслит, а то, что он действует. Его действие (pragma) является рациональным, т.е. оно основано на разуме, на мысли. Но прежде всего это действие и поэтому главным его проявлением является поведение. Социальная адаптация, с точки зрения прагматистов и, следовательно, бихевиористов, не является чем-то качественно отличным от биологической адаптации. Индивид находит равновесие с коллективом, группа – с другими группами и социальной средой в целом. Потому-то бихевиористы считают главным индикатором успешной адаптации отсутствие ощущения конфликта индивида или группы с окружающей средой. Т. Шибутани и другие представители традиции символического интеракционизма25 полагают, что социальная адаптация – это реакция на социальные экспектации (ожидания, связанные со статусом, полом, возрастом и другими идентификационными характеристиками). Другими словами, адаптация представляет собой принятие требований общества и следование им, что с неизбежностью означает умение реагировать на изменение требований, в том числе и неожиданное, готовность их понять и принять. Влияние все того же прагматизма здесь заключается в том, что личность способна пользоваться условиями для достижения желаемого результата. К социальной адаптации здесь относится умение формулировать и принимать решения, проектировать будущее и проявлять активность при реализации намеченной программы действий. Важные идеи символического интеракционизма заключаются в том, что индивид различает в процессе адаптации две плоскости данного процесса: внеличностную и личностную. Во внеличностной сфере он выступает как «человек умелый», где востребованы его профессиональные и социальные компетенции, тогда как для личностной сферы принципиально важны его эмоциональные переживания, человечность и умение строить Шибутани Т. Социальная психология. М. : Прогресс, 1969; Philips L. Human adaptation and his failures. N.-Y. & London, 1968. 25 41 личные взаимоотношения. При этом собственно философским решением является различение адаптации и приспособления. Адаптация жизненно необходима личности, но она не требует конформизма и нарушения моральных норм, тогда как приспособление (конформизм) предполагает отсутствие моральных регуляторов или жертвование ими. И если бихевиористы не делают различий между адаптацией к природной и социальной среде, то интеракционисты ставят это различие в основание собственного определения понятия адаптации. Интеракционистское понимание адаптации исходит из приоритета символического в определении самого общества и сути общественных отношений. Отсюда и символический характер самой адаптации, когда нахождение баланса с внешней средой – это прежде всего умение понимать окружающих, то есть способность понимать подаваемые знаки и генерировать значения, которые могут быть переданы через знаки и символы окружающим. Тогда объясним интерес к понятиям «I» и «Me» как к двум сторонам человеческой личности. Кроме того, в символическом интеракционизме различаются два вида адаптации: ситуативная и общая. Первая достаточно спонтанна, а вторая характеризует не столько роли индивида, сколько его статус – она позволяет ориентироваться в разных ситуациях, ибо во всех случаях социальных взаимодействий есть нечто общее. Психоаналитическая концепция адаптации делает упор на конфликт как основу данного процесса. Понятие Эдипова комплекса в психоаналитическом учении З. Фрейда позволяет предположить наличие двух выходов из конфликта: символическое убийство объекта влечения, т.е. победа над ним или, напротив, столь же символическое поражение26. Так, последователь Фрейда Г. Гартманн показывает роль выбора между изменением мира для приспособления его к себе и изменением себя для приспособления к внешнему миру. Первую называют аллопластической 26 Лейбин В. М. Фрейд, психоанализ и современная западная философия. М. : Политиздат, 1990. 42 адаптацией, тогда как вторую – аутопластической. Вообще роль психоанализа в разработке концепции защитных и компенсационных механизмов личности в процессе адаптации и ее практическую апробацию трудно переоценить. Однако нас интересует не только вопрос о том, которая из представленных парадигм является истинной, эффективной или хотя бы приоритетной. В философском осмыслении нуждаются онтологические, методологические и праксеологические аспекты их применения в познании и социальном действии. Адаптация как процесс должна иметь некоторую устойчивую универсальную структуру, а ее применение в различных областях человеческого опыта обязательно специфицируется в зависимости от особенностей этих областей. И если, как уже отмечалось, само понятие адаптации пришло в обществознание вместе с кибернетикой и общей теорией систем, то философский смысл данного понятия напрямую связан с системными качествами рассматриваемого феномена. Поскольку адаптация в социуме, как и сама потребность в ней, возникает в результате происходящих в данный момент изменений, то и поиски ее природы напрямую взаимосвязаны. В социальных системах изменения, как правило, сопряжены с внедрением инноваций (развитием)27 или с утратой системных качеств и упрощением (деградацией). Первый вариант предполагает изменение внешних условий функционирования, второй может допускать исключительно внутренние перемены. Любые перемены вызывают внутреннее сопротивление системы, ибо в этом состоит одна из главных функций системы – поддержание образца. Т. Парсонс утверждает, что для общества характерно существование целой системы, которая одновременно выполняет эту функцию наряду с функцией интеграции. Являясь основоположником структурного функционализма, он выстраивает схему, позволяющую понять, в контексте Калужский М. Л. Методологические основы анализа системных противоречий общественного развития. Омск : ОмГАУ, 2000; Могилевский В. Д. Методология систем: вербальный подход. М. : Экономика, 1999. 27 43 каких именно системных процессов и феноменов обретает смысл понятие адаптации. Выявляя специфику данной функции, Парсонс пишет, в частности, что «институты родства обеспечивают особого рода интеграцию между социетальными компонентами, расположенными в подсистемах поддержания ценностного образца и личности, и поэтому они функционально менее дифференцированы, чем такие структуры, как современные университеты или церкви... главные функциональные компоненты социетальных подсистем – поддержание образца, интеграция, политическое устройство и экономика – составляют основной аналитический инструментарий нашего анализа»28. Даже если перемены, инициированные внешними факторами, поддерживаются одними элементами и подсистемами, другие элементы и подсистемы оказывают активное сопротивление. В противном случае, не имея защитных механизмов, противящихся любым изменениям, системы не успевали бы складываться, распадаясь на составляющие, и не были бы жизнеспособны. Консервативные механизмы становятся системообразующими во всех традиционных обществах – от самых примитивных, ведущих племенной образ жизни, до древних и средневековых цивилизаций. Хотя в период развития древнегреческого полиса мы и находим инновационный всплеск, невозможный без существенной детрадиционализации, эти периоды всегда значительно короче столетий и тысячелетий торжества традиционализма. Можно сказать, что существенно различную роль традиционализма демонстрируют аграрные общества и общества, в которых более значительную роль играет торговля, путешествие, ремесло. Сохранение прежних форм становится для традиционных обществ формой социальной адаптации, тогда как в современных (рациональных, индустриальных, постиндустриальных, информационных) обществах именно Парсонс Т. Понятие общества: компоненты и их взаимодействия / Американская социологическая мысль. М., 1996. – С. 526. 28 44 изменения обеспечивают внутреннюю стабильность. Остановка в развитии для модернизирующихся обществ, то есть обществ, где модернизация становится родовым свойством, превращается в угрозу его существованию. И неслучайно такая остановка называется застоем, стагнацией и даже деградацией, в то время как для традиционных обществ она – гарант стабильности. Но что такое современное общество? Его называют и рациональным, и индустриальным, и информационным, и индивидуализированным и даже обществом риска. Говоря о наличии у него особых качеств, все теоретики единодушно отмечают, что это динамичное общество, процессуальный характер которого передается всем его атрибутам. Вот почему, говоря об адаптации в современном обществе, необходимо сказать о процессуальном характере последней. При анализе феномена современного общества можно, прежде всего, обратиться к его идеологам, и одним из наиболее заметных является С. Хантингтон. В своем описании социального феномена «модернити» американский философ отмечал, что для современных обществ характерны глубинная индустриализация, поиск новых источников энергии, вера в науку и прогресс, высокий ВВП и забота об экологии, высокий уровень жизни и т.п. Но главный признак современности Хантингтон видит в особом устройстве человеческой личности. По его мнению, для личности эпохи модерна свойственна, прежде всего, психологическая приспособляемость к различным изменениям и восприимчивость ко всему новому; вера в возможности науки и рациональность мышления; готовность к самостоятельному принятию решений, касающихся собственной судьбы; самоутверждение себя как личности, индивидуализм; проявляющееся к себе самому и своим детям человеколюбие; заинтересованность в политических проблемах и наличие собственных политических взглядов, отличных от 45 взглядов остальных29. Это замечание очень ценно, ибо оно формулирует центральную черту социальной адаптации эпохи модернити – способность приспособиться к изменениям и восприятию нового. Это свойство личности затрагивает экзистенциальные пласты человеческого самосознания, ибо в самой природе человека заложены ценностные основания как инновационного, так и традиционного бытия. Все философские учения можно, согласно К. Попперу, разделить на прогрессистские и регрессистские. В своем «Открытом обществе и его врагах» австро-британский философ возводит в ранг врагов инноваций таких крупных мыслителей, как Гераклит, Платон, Гегель и Маркс. Именно они показались автору идеологами альтернативного понимания таких важнейших терминов социальной философии, как свобода и справедливость. Поппер презрительно называет этих мыслителей оракулами, потому что, с его точки зрения, их пессимистические рассуждения о прогрессе напоминали прозрения предсказателей и прорицателей, ибо воздействовали на те же самые области коллективного бессознательного, которые активизировались древними служителями языческих культов. «Мое обращение и к Платону и к Аристотелю, – пишет Поппер, – продиктовано стремлением показать ту роль, которую они играли в формировании и развитии историцизма и в борьбе против открытого общества, а также продемонстрировать их влияние на проблемы нашего собственного времени – на становление философии оракулов, в частности, философии Гегеля – отца современного историцизма и тоталитаризма»30. Претензии Поппера к названным философским учениям носили системный характер: он последовательно и беспощадно критиковал онтологию (холизм), методологию (эссенциализм), антропологию См.: Рукавишников В. О. Социологические аспекты модернизации России и других посткоммунистических обществ // Социологические исследования. – 1995. – № 3. – С. 34. 30 Поппер К. Открытое общество и его враги: В 2-х т. М. : Феникс, Культурная инициатива, 1992. Т. 2. – С. 32. 29 46 (коллективизм) и социальную философию (тоталитаризм) «оракулов», трактуя их сквозь призму современного ему консерватизма, тогда как более привычные историко-философские интерпретации создавали совершенно иные образы. И если до Поппера казалось, что и в Платоне, и в Гегеле можно найти истоки самых разных доктрин современности – от крайнего либерализма до последовательного консерватизма, то в данной книге их идеи оценены однозначно. Более того, духовным истоком всех этих концепций Поппер считает немотивированное и бессознательное неприятие перемен, иррациональный страх перед всем новым, нежелание и неспособность адаптироваться в незнакомом мире. Разумеется, список философов-антимодернистов должен быть расширен. Сюда же смело можно отнести философов, придерживавшихся ценностей консерватизма и романтизма, – от А. Шопенгауэра до М. Хайдеггера. В отличие от Платона и Гегеля, они открыто провозглашали свое неприятие настоящего, фактически отказываясь от какой-либо стратегии адаптации. Философы данной традиции противопоставляли теоретический мир жизненному миру, потому что проводили границу между разумом и жизнью. Теоретический мир состоит из универсальных сущностей, говорили иррационалисты, тогда как жизнь всегда уникальна. Адаптация личности – это процесс и процесс этот детерминирован внешними и внутренними факторами, но возможность адаптации оказывается функцией от меры и числа степеней свободы личности. Проблема определения человеческой свободы в условиях социальной детерминации неоднократно ставилась и подвергалась исследованию как в классической, так и в неклассической философии. Ее разработкой занимались специалисты в области социологии, психологии, экономики и управления. В ней пытались разобраться политики и моралисты, консерваторы и революционеры, материалисты и идеалисты, верующие и атеисты. Множество концепций и теорий более или менее успешно объясняли все происходящее с человеком и обществом. Но в последние 47 десятилетия мир и наши представления о нем изменились столь радикально, что данная тема вновь приобрела научную актуальность. Динамика социальной жизни как в нашей стране, так и за рубежом красноречиво свидетельствует о том, что человеческая свобода слишком важна и, одновременно с этим, слишком хрупка, а условия ее реализации слишком часто ставятся под сомнение во имя так называемой общественной целесообразности. Между тем, тезис о том, что свобода – это один из наиболее фундаментальных атрибутов человеческой экзистенции, попрежнему не ставится под сомнение. Развитие психики и сознания, как совершенно иной в качественном отношении диалоговой пары, вызывают такие факторы, как антисаморегуляция, культурная адаптация. Наблюдается диалог между «я» и «я-сознающим-себя». В связи с этим новый диалог способствует появлению субъективной реальности, которая выступает стимулом для совершенствования способности к самотрансценденции31. Возникновение новых реалий социального бытия связано с ускорением темпов и качества общественных изменений. Переоценка ценностей и девальвация институтов затронули российское общество в большей степени, чем какое-либо иное, ибо данный социум дестабилизировался и структурными преобразованиями, и распадом государства, и изменением политического и экономического строя. Стремление к установлению социального порядка естественно, но оно же таит в себе угрозу нового подавления индивидуальной свободы. Происходящие в современном российском обществе, как и во всем мировом сообществе, перемены вызывают потребность в новом теоретическом осмыслении глубинных слоев человеческой экзистенции в их сопряжении со структурами и институтами. Новые формы герметизации политического, экономического и социокультурного универсума дискурса уже получают апробацию в различных точках нашей планеты. Их применение может стать См.: Самохвалова В. И. Творчество: событие космической и родовой истории человека / Ориентиры... Вып. 4. М. : ИФ РАН, 2007. – С. 153. 31 48 тотальным, если своевременно не осознать соответствующие угрозы и не принять соответствующие меры. Но таким мерам должна предшествовать политическая воля исполнительной не только властью, и сколько не столько воля людей, самых облеченных широких слоев общественности. Эта воля должна опираться на философское осмысление сложившейся ситуации и располагать выверенными и конструктивными планами преодоления указанных противоречий. Проблема соотношения социальной свободы и общественного детерминизма в различных контекстах ставилась еще в древности. Средневековая и новоевропейская философия также содержит в себе немало споров и рассуждений на данную тему. В основе современных представлений о свободе и необходимости лежат идеи основоположников научного обществознания К. Маркса, О. Конта, М. Вебера. Исследование свободы в современном обществе не может быть полным и всесторонним, если в нем не задействованы идеи франкфуртской школы, сочетающие марксистскую диалектику, кантианский критицизм, фрейдизм и феноменологию. Это сочетание оказывается продуктивным при изучении идеологии индустриального и постиндустриального общества. Не менее актуальны мысли теоретиков, создавших концепции постиндустриального общества и социальной модернизации с позиций либерализма, неоконсерватизма и технократии. Особую роль в изучении феномена свободы в социальном контексте играет теория социального действия Т. Парсонса. Его теоретические разработки выявили связь между символическим и буквальным в человеческом действии, что позволило научно определить многие аспекты философской категории «свобода». Э. Гуссерль, Э. Фромм и А. Щюц рассмотрели проблемы социальной свободы с точки зрения жизненного мира и человеческой экзистенции, добавив в социальную теорию элементы феноменологии и психоанализа. Важную роль в понимании сущности противоречия свободы и 49 необходимости сыграла концепция социокультурной динамики, создателем которой является П. Сорокин. Учение Сорокина позволило на социальнофилософской основе соединить философские идеи и социологическую практику. Отсюда и интерес к идеационному уровню социальной жизни, ибо идеи выступают, по мнению российско-американского социолога, и в качестве причины, и в качестве средства, и в качестве конечной цели социальной адаптации. Философский фундамент социально-теоретического обращения к понятиям свободы и адаптации выявляет их зависимость от историкофилософского контекста. Как отмечает Э.А. Орлова, «и социальное, и культурное измерения совместного существования людей рассматриваются как производные их организованных взаимодействий и коммуникаций… целый ряд используемых в них ключевых понятий пересекаются по значению, например, адаптация, порядок, взаимодействие, коммуникация, функция, структура и др. Кроме того, теоретические подходы, характерные для каждой из наук, могут использоваться как дополняющие друг друга по содержанию»32. Как и все остальные понятия и категории, появившиеся в науке еще со времен античной и средневековой философии, понятие свободы отождествляет данный феномен с некой субстанцией. Свобода определяется то как вещь (субъект), то как признак (предикат), то как соответствие некоторому типу природы. Результатом данного понимания свободы является схема, в которой действие человека объясняется вне социального, культурного или иного контекста. При этом в современном исследовании адаптации следует различать античное (метафизическое) и средневековое (теологическое) понимание свободы, каждое из которых присутствует в социальном и культурном Орлова Э. А. Методологические основания социокультурных исследований // Вопросы социальной теории: Научный альманах. 2007. Том I. Выпуск 1. Философские и научные основания современной социальной теории. М. : Независимый институт гражданского общества, 2007. – С. 301. 32 50 дискурсе, повсеместно, хотя и несправедливо, объявляемом «постмодернистским». Согласно метафизическому подходу индивид может быть свободен ровно настолько, насколько он научился использовать свой разум и может правильно построить рассуждение (свобода – это разумность). Это понятие свободы благодаря марксизму и социальному детерминизму сегодня вполне операбельно. Средневековая теология связывает понятие свободы с наличием выбора, который встает перед человеческой волей. И в первом, и во втором случаях свобода индивида не связывается с внешними факторами и обстоятельствами. Новоевропейская философия определяет понятие свободы через состояние зависимости от внешних сил. При этом феномен свободы десубстанциализируется: и разум, и воля индивида редуцируются к внешним формирующим воздействиям. К числу таковых относятся факторы, обусловливающие деятельность индивидуального сознания (общественное сознание, труд, бессознательное, интересы) и психики (установка, предпочтения, эмоции, интересы). Специфика детерминации модернизирующихся индивидуального социальных системах целеполагания проявляется в том, в что разрушается нормальная трехуровневая дифференциация средств, целей и ценностей: детерминанты одного уровня используются на другом уровне. В процессе используются адаптации нетрадиционные для достижения средства. традиционных Изменяется набор целей целей, конституируемых в качестве безусловных, что автоматически изменяет систему ценностей. Как отмечает Иконникова, «идентичность не просто фиксация отличия от кого-то и не только маркировка принадлежности и членства в некотором реальном или воображаемом сообществе. Значение идентичности – в придании личностью или сообществом смысла своим действиям через определение их социальных качеств (что подразумевает три относительно автономных механизма: рационализация, в том числе 51 объяснение, ценностное оправдание, аффективная окраска)»33. Таким образом, все прежние ценности проходят проверку на возможность рационального обоснования. Культурная подсистема детерминирует целеполагание на уровне ценностно-рационального действия и на уровне традиционного действия. Здесь наличие формальных институтов уже не может гарантировать свободного целеполагания, что убедительно доказано практикой развитых демократических обществ, где несвобода индивидов является результатом манипуляций индивидуальным, массовым и общественным сознанием. Человек не может быть абсолютно свободным от социальной и культурной среды, дающей ему цели и ценности, а также управляющей его действиями через механизмы традирования смысла. Но он может быть максимально эмансипированным от данного контекста посредством коммуникации и рефлексии над основаниями культуры. В классической теории общества свобода индивида и его социальная детерминированность рассматривались как соединение несоединимого и источник глубокого противоречия социального бытия. Теория коммуникации позволяет объяснить, каким образом снять это противоречие, установив взаимную дополнительность и взаимную необходимость индивидуальной свободы и системного детерминизма. Более того, жесткая детерминация социальных систем возможна лишь за счет применения внешних разрушительными средств системными и, как правило, последствиями. оборачивается В условиях модернизирующегося социума взаимная зависимость детерминации и индетереминизма возрастает потому, что возрастает роль социальной самоорганизации и самоописания. Оказалось, что в различных исторических типах философии и обществоведения присутствует различное понимание самого термина «свобода», что вызвано многообразными объяснительными функциями в Иконникова Н. К. Человек в мире вещей: проблема присвоения вещной среды // Научный альманах. 2010. Том IV. Человек в поисках идентичности. М. : Ассоциация «Междисциплинарное общество социальной теории», 2010. – С. 344. 33 52 разных картинах мира и неодинаковых типах рациональности. Этим опровергается широко внеконтекстуального распространенное и внеисторического мнение о возможности определения свободы. Сравнительный анализ концептуальных пар «свобода – зависимость» и «свобода – необходимость» позволяет выявить исходные метафоры, лежащие в основе понятия несвободы. Центральное место в методологии занимает различение каузальной и телеологической моделей свободы. Каузальная модель свободы рассматривает человека как существо, формирующее отношения свободы и попадающего в отношения зависимости от внешних факторов. Если же свободу отождествляют с телеологической свободой, то здесь встает проблема свободы выбора. Основы реификации понятия свободы находятся в непосредственной зависимости от разума или воли. Античная этика и метафизика позволяют мыслить свободу как способность самостоятельного суждения, приводящего индивида к познанию собственной природы и определению собственного блага. Таким образом, именно натуралистические концептуализации свободы, в которых свобода впервые определяется как некая субстанция, составляют суть античного миропонимания. Реконструкция средневекового образа мысли дает основание для того, чтобы выявить вторую субстанциалистскую концепцию свободы, где последняя связывается с понятием воли. Свобода как свобода воли превращает разум в средство оформления воли, объявляя волю подлинным источником свободного целеполагания. Как и все остальные понятия и категории античной и средневековой философии, понятие свободы отождествляет данный феномен с некой субстанцией. При этом действие человека объясняется сугубо телеологически. Платон и Аристотель, Августин и Ансельм в равной мере видели в свободе субстанцию, определяемую через внутренние качества индивида. Его целеполагание самодостаточно, и если оно может быть определено через внешние влияния, то эти влияния мыслятся как сверхъестественные (творец, 53 искуситель, греховная природа, тело, душа, дух, материя и т.п.). При этом привлечения социального, культурного или иного контекста не происходит, да и не может происходить. С точки зрения современной социальной философии, различие между античным (метафизическим) и средневековым (теологическим) пониманием свободы не является существенным. Телеологическое или интенциональное объяснение свободы по-иному трактует понятие адаптации, связывая его с понятием рациональности. «Преимущественная сфера интенциональных объяснений – действия и поведение личностей. Главная их нормативная особенность – допущение рациональности в объясняемой системе, то есть допущение ее разумности в свете приписываемых ей верований, интенций, желаний. Механистические объяснения исходят из нерациональности изучаемых систем (но не иррациональности). Рациональность, приписываемая поведенческим системам, не обязательно должна быть совершенной рациональностью»34. Теория адаптации личности только формируется, и обращение к проблеме приоритетной модели объяснения ставит вопрос о философскометодологическом фундаменте этой модели. Смысловая эволюция понятия свободы в контексте общего вектора картезианской парадигмы определяется через изменения в сфере антропологии, суть которой сводится, во-первых, к идее противопоставления природы и свободы, во-вторых, к торжеству идей эволюционизма и редукционизма. Новое прочтение термина «свобода» от эволюционистско-редукционистской теории происхождения человека оказалось зависимым от животного. И поскольку активность животного детерминирована внешними для нее факторами – инстинктами, то и деятельность человека мыслится как обусловленная извне. Влияние на данную объяснительную модель схем классической механики, сводимых к каузальному типу объяснения, оказывается решающим. Все вышесказанное дает основание противопоставить Юлина Н. С. Д. Деннет о проблеме ответственности в свете механицистского объяснения человека // История философии. № 8. М. : ИФ РАН, 2001. – С. 63. 34 54 субстанциалистскую концепцию свободы десубстанциализированному ее пониманию в новоевропейской цивилизации. Модернистская философия определяет понятие свободы через отрицание зависимости от внешних сил. Такое понимание получило в истории философии название «свободы – от» или негативной свободы. Согласно данной точке зрения и разум, и воля индивида не могут быть первичны и самодостаточны. Они редуцируются к внешним формирующим воздействиям. Так рождается неклассическая философия, основу которой составили идеи Маркса, Ницше и Фрейда. В данном исследовании рассматриваются аргументы, позволяющие находить механизмы детерминации сознания бессознательным (индивидуальным или коллективным) и воли – эмоциями, интересами и установками. Выбор останавливается на социокультурной детерминации, в пользу чего свидетельствует весь ход развития социальной философии и частных наук. К числу последних следует отнести социологию, культурологию, психологию, религиоведение и юриспруденцию. Как отмечает непосредственное Б. Малиновский, проявление свободы, культура представляет поскольку описывается собой как искусственная среда, дающая человеку возможность осуществлять контроль над силами природы. В связи с этим появляется вероятность осуществления контроля за собственной реакцией на среду таким образом, что процесс приспособления выглядит более результативным и гибким, чем рефлексивная адаптация35. Рассмотрение того, как понятие «свободы – для», то есть позитивной свободы, сохранило свое значение лишь для этики, в которой влияние общества элиминировалось либо сводилось к ценностно-рациональному действию, позволяет утверждать, что ценности детерминируют действие и обеспечивают тем самым влияние культуры, ее архетипов. Подводя итог вышесказанному, можно заключить, что в современных динамичных обществах постоянные изменения внешней среды требуют от 35 См.: Malinowski B. Freedom and Civilization. N.Y., 1943. – P. 31. 55 индивида способности адаптации и непрерывного участия в этом процессе. Необходимым условием данного процесса является наличие у индивида высокой степени личной свободы, обеспечиваемой демократическими институтами и ценностями. Соединение институционального и ценностного компонентов формируется в пространстве корпоративной культуры, где встречаются экономическая деятельность, которая регулируется не администрированием, а при помощи ценностей. Вот почему в современных обществах именно адаптационным организационная потенциалом, функциональная нагрузка но в культура на процессе нее обладает же наибольшим ложится адаптации и главная личности во все ускоряющемся процессе социальных изменений. 1.3. Корпоративная культура как социальный феномен Корпоративная, или организационная, культура формируется как совершенно особый тип субкультуры, обладающий всеми свойствами культуры, но приобретающий эксклюзивные социокультурные измерения. Традиционно она определяется как набор целей, ценностей, поведенческих схем и моделей взаимодействия, разделяемых членами некоторой организации и формирующихся в процессе ее жизнедеятельности. Существенно формирования выделить стихийные корпоративной культуры. и проективные Стихийное факторы формирование корпоративной культуры происходит столь же необратимо, сколь и традиционно. Если люди, объединенные некоторым общим делом (общественным производством), вступают в независящие от их воли и желаний отношения, то вокруг этих отношений вырастают особые ценности, символы и многое другое, что и характеризует особую культуру. Подобное стихийное изменение характерно и для такой корпоративной культуры, формированием которой целенаправленно занимаются «внешние силы», т.е. управленческие структуры разного уровня. Но в случае проективного 56 вмешательства стихийные изменения становятся уже препятствием и подвергаются «репрессиям». Возникает множество профессиональных запретов, из которых вырастает целый корпус профессиональной этики, сдерживающий негативные последствия стихийного развития корпоративной культуры. Проективное развитие корпоративной культуры связано с ее продуктивным и даже креативным потенциалом. Эффективные менеджеры в силах превратить корпоративную культуру в средство, способное ставить перед коллективом организации стратегические цели и воплощать их в жизнь. Это происходит путем ориентации отдельных членов организации и целых ее подразделений на эффективное взаимодействие для достижения общих целей. При этом удается достичь снижения негативных эффектов от автоматически возникающей конкуренции индивидов и коллективов, что делает возможным создание естественного механизма регуляции на уровне межличностного и межгруппового взаимодействия. Мобилизация инициативы сотрудников, гармонизация их взаимоотношений, сохранение неизбежных внутриорганизационных конфликтов в пространстве управляемости и функциональности – вот результаты высокоразвитой корпоративной культуры. И, наоборот, – ее отсутствие чревато социальными и психологическими издержками, приводящими деятельность корпорации к порогу неэффективности, а ее коллектив – к саморазрушению. Мы знаем, что любая культура – это, прежде всего, система ценностей, образцов поведения и способов мировидения. Соответственно, у каждой культуры есть своя мораль, своя система различения добра и зла. Теоретикоконцептуальное осмысление понятия культуры организации продолжилось в середине ХХ века в работах Т. Парсонса и Г. Саймона, в которых было введено понятие «организационная мораль». Именно там мы видим основные черты понятия «организационная культура». Именно тогда основоположник структурного функционализма Парсонс писал, что в структуре социальной системы фундаментальным компонентом является, прежде всего, культурно- 57 ценностная ориентация, которая представлена в форме морального консенсуса, затрагивающего права и обязанности36. В России, как и во всех остальных сложных и развитых обществах, хорошо осознается понимание ценностной природы и инструментальной важности корпоративной культуры и ее формированию придается большое значение. Президентом Российской Федерации В.В. Путиным был подписан Указ «Об утверждении общих принципов служебного поведения государственных служащих», в котором рекомендуется: «не оказывать предпочтения каким-либо профессиональным или социальным группам и организациям; быть независимыми от влияния со стороны граждан и различных групп и организаций; соблюдать политическую нейтральность, исключающую возможность какого-либо влияния на служебную деятельность решений политических партий или иных общественных объединений; проявлять терпимость и уважение к обычаям и традициям народов России; не использовать свое должностное положение для оказания влияния на деятельность государственных органов; воздерживаться от публичных высказываний, суждений и оценок в отношении деятельности государственных органов, их руководителей, если это не входит в его должностные (служебные) обязанности»37. Государственные корпорации и частные фирмы, бюджетные и общественные организации действуют аналогичным образом, создавая инструктивные тексты и проводя политику, основанную, как правило, на профессиональной этике, соответствующей профилю деятельности корпорации. Как отмечает Ж.Т. Тощенко, сегодня наблюдается особый научный и практический интерес к феномену корпоративной культуры, так См.: Капитонов Э. А., Капитонов А. Э. Корпоративная культура и ПР. М., 2003. – С. 278. См.: Указ Президента Российской Федерации № 885 от 12.08.2002 «Об утверждении общих принципов служебного поведения государственных служащих». 36 37 58 как зачастую фиксируется стремление руководства предприятий применять в своей практической деятельности потенциальные возможности корпоративной культуры с целью повышения эффективности производства и производительности труда, что, безусловно, будет способствовать гармонизации социальных и трудовых отношений. В связи с этим возникает серьезная необходимость выработки методологического подхода к проблеме корпоративной культуры38. О том, каким образом корпоративная культура может целенаправленно формироваться усилиями управленцев, написано немало инструкций и специальных пособий. С советских времен большинство из них стали обыденным явлением в большинстве организаций. Наиболее простым и доступным средством является издание корпоративного журнала, газеты или, на худой конец, бюллетеня. Если организация мала или не располагает достаточным количеством средств, то место печатного, пусть и малотиражного, издания занимает обычная стенгазета. Но есть и крупные корпорации, которые могут позволить себе настоящие газеты и журналы, конкурирующие по своему бюджету с общенациональными. Вторым важным элементом является система обучения, иногда включающая в себя целые корпоративные университеты. Появление самообучающихся организаций превращения корпоративной создает неограниченные условия культуры в инструмент для повышения эффективности и реализации самых смелых замыслов. Но нельзя все свести к формализованным системам образования. Важнейшим элементом корпоративной культуры является феномен наставничества. Передача профессионального опыта путем непосредственного ознакомления с «азами профессии» в ходе совместной деятельности является древнейшей формой обучения и в ближайшей перспективе остается незаменимым элементом приобщения новых сотрудников к профессиональной деятельности. См.: Тощенко Ж. Т., Могутнова Н. Н. Новый взгляд на понятие «корпоративная культура» // Социологические исследования. – 2005. – № 4. – С. 73. 38 59 Крайне эффективным средством формирования и совершенствования корпоративной культуры является корпоративный музей, функции которого столь многообразны, что делают его одним из центров внутрикорпоративной интеграции. Во многом он, как и всякий музей, выполняет мифотворческую, мировоззренческую, семиотическую, мемориальную и иные функции. Если организационная культура характеризуется специфической системой ценностей, то ее основания уходят своими корнями в некое повествование, причастное к формированию истории корпорации и позволяющее формировать общекорпоративную идентичность. В условиях повсеместного конструирования идентичности общекорпоративная идентичность не может не оказаться неким идеологически-ценностным конструктом, проектная природа которого связана с целями и стратегиями развития корпорации. Этой же цели посвящены праздничные и знаменательные даты компании, упоминание и даже совместное празднование которых не просто объединяет участников корпорации, но и позволяет связать прошлое, будущее и настоящее. организацию Таким в образом создается метанарратив, пространственно-временной контекст вписывающий символического универсума мира. Роль метанарратива в конституировании особого символического пространства и времени, в котором данная корпорация обретает смысл, является центральной. В рамках символов действия и намерения людей наделяются смыслом, а вся их деятельность перестает сводиться к простому «зарабатыванию денег». Именно об этом говорят, рассуждая об отсутствии современной российской идеи, ибо невозможно вписать жизнь такой страны, как Россия, в рамки обычного консюмеризма. Именно поэтому отсутствует процесс смыслообразования, а на смену ему приходит культурный и ценностный нигилизм. Особое значение в метанарративе об организации выполняет череда корпоративных праздников и вечеринок. Разделение праздничного и обыденного, сакрального и профанного, торжественного и повседневного – 60 необходимая компонента смыслообразования. Семиотический потенциал праздников столь велик, что они становятся кульминационным пунктом в становлении корпоративной культуры. Празднование решает множество важнейших задач, уточняющих статусно-ролевую структуру корпоративного микросоциума, задает стандарты взаимодействия и нормы коммуникации. В процессе празднования, особенно в официальной его части манифестируются важные элементы того, что не регламентировано рабочими инструкциями, но нуждается в определенности и прозрачности. Отдельно в ряду мероприятий по укреплению корпоративной культуры стоят встречи руководства с коллективами и отдельными сотрудниками. Такие встречи являются важнейшим средством укрепления функциональной субординации и недопущения дисфункциональных вариантов отчуждения, возникающих в организации. Таким образом, корпоративная культура всецело подчиняется логике становления и развития организации. При этом необходимо детальнее разобраться с понятием организации и установить сходство и различие понятий организационной культуры и корпоративной культуры. «Мы можем изучать, – пишет Л.Н. Аксеновская, – как коллективную составляющую организационной культуры, так и корпоративную составляющую организационной культуры, их взаимодействие, степень развитости и сбалансированности. Конфликт бинарных оппозиций снимается. Обсуждая внутренние аспекты жизнедеятельности организации, мы говорим о «коллективе». Обсуждая те аспекты поведения организации, которые связаны с необходимостью учитывать «фактор среды» и оценивать его (как враждебный или нейтральный), мы говорим о «корпорации». Культура имеет дело как с проблемой выживания во внешней среде, так и с проблемой экологии внутренней среды»39. Этот вопрос становится особняком как собственно философский – Аксеновская Л. Н. Ордерная модель организационной культуры. М. : Академический проект; Трикста, 2007. – С. 35. 39 61 можно ли отождествлять корпоративную культуру с культурой организации вообще. Этот вопрос восходит к первой попытке отождествить политику и разумность, то есть к философской системе Гегеля. Его утверждение о том, что всякая действительность разумна, ставит новый вопрос – вопрос о том, что такое действительность. Но этот вопрос не предполагает сколь-нибудь внятного ответа за пределами метафизической формулы – действительность в сочетании с возможностью образует реальность. Этот ответ мало что может прояснить, потому что Гегель подразумевал под действительностью именно реальность, причем реальность современного ему государства. Но сегодня под действительностью понимают нечто иное. И прежде всего некую форму бытия, то есть организацию. В настоящее время понятие «организация» можно рассмотреть в следующих смыслах: 1. «Организация» – это стационарный институт, социальный объект, который мыслится как искусственное объединение, занимающее определенное место в обществе, обладающее определенной внутренней структурой, носящее институциональный характер и предназначенное для реализации определенных функций. 2. «Организация» выступает как процесс, который воздействует на объект сознательно. Это объясняется тем, что деятельность людей в рамках организации, где есть организатор и группа организуемых, есть не что иное, как выстраивание связей, координация, выполнение различных функций. В этом случает такие понятия, как «организация» и «управление», совпадают. 3. «Организация» рассматривается как свойство, атрибут, где наблюдается определенная степень упорядоченности объекта, его структур, типов связей, представляющих собой способ объединения в целое различных частей, которые специфичны для определенного рода объектов. В связи с этим следует различать факторы формирования корпоративной культуры, которые делятся на внешние, появляющиеся в результате ее адаптации к внешней среде, и внутренние, обусловленные 62 процессами организационной интеграции. В качестве примера следует обратить внимание на формирование корпоративной культуры в американских университетах, где главными признаками университетской культуры являются: 1. Полифункциональность университета, то есть возможность генерации и трансфера научных знаний. 2. Приоритет научных исследований, в первую очередь фундаментальных и прикладных разработок. 3. Подготовка специалистов с научной степенью, превышение числа магистрантов, аспирантов и докторантов над количеством студентов, получающих высшее образование. 4. Ориентир на инновационные разработки в сфере экономики, науки и техники. 5. Широкая вариативность выбора специальностей и специализаций, которая включает социальные, естественные и гуманитарные знания. 6. Достаточно высокий профессиональный уровень профессорскопреподавательского состава, где приоритетное место занимают ведущие специалисты, приглашенные на временную работу из различных стран мира. 7. Преобладание интеграционных процессов в международной системе образования и науки с высокой степенью информационной открытости. 8. Проявление гибкости и мобильности при проведении научных исследований с использованием мирового опыта в методологии преподавания. 9. Конкурсность при наборе студентов в высшие учебные заведения. 10. Создание интеллектуальной среды в университете. 11. Соблюдение корпоративной этики, фундаментом которой являются демократические ценности, базирующиеся на этосе науки. 12. Создание своеобразного экономического и научно-технического пространства вокруг университета, которое часто может быть заполнено технопарковыми структурами. 63 13. Проявление стремления к лидерству в рамках научного сообщества региона и страны. В этой картине понимания или стратегии формирования корпоративной культуры наблюдается некоторая эклектика. Философия управления и социальная философия требуют доработки модели корпоративной культуры в рамках социо-онтологического и антропологоисторического подходов, которые основываются на деятельностном подходе, позволяющем изучить наиболее общие закономерности и сущность бытия организации, отношение человека к культуре организации и историческое изменение этого отношения в процессе трудовой деятельности. При исследовании культуры в рамках данных наук используются методы герменевтики (анализ текстов и документов организации) и семиотики (анализ знаков и знаковых систем культуры организации, знакового поведения и знаковой лингвистической и нелингвистической информации). Таким образом, корпоративная культура – это совокупность значений, ценностей и норм, сформировавшаяся в конкретной корпорации, усваиваемая человеком как членом организации, регламентирующая его поведение и внутри, и вне ее, выступающая средством объединения сотрудников, выделяющая организацию и определяющая уникальность среди подобных профессиональных групп. Специфика корпоративной культуры высшего учебного заведения определяется набором механизмов социокультурного регулирования образовательной деятельности в рамках конкретной организации. Важнейшим понятием современного социально-философского описания культуры является понятие концепта. «Концепт, – пишет Ю.С. Степанов, – это как бы сгусток культуры в сознании человека; то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И, с другой стороны, концепт – это то, посредством чего человек – рядовой, обычный человек, не «творец культурных ценностей» – сам входит в культуру, а в некоторых 64 случаях и влияет на нее»40. И хотя российский исследователь не первый, кто применяет понятие концепта для характеристики структуры и содержания культуры, его инновация очевидна. Степанов настаивает на том, что концепт есть результат интеграционной седиментации гетерогенных социокультурных феноменов, то есть процесса «осаждения» социально значимых фрагментов культур прежних исторических эпох. В результате такого утверждения автором выстраивается трехслойная или трехуровневая модель социального бытия концепта: буквальное, пассивно-историческое и активно-креативное. Данная теория позволяет представить жизнь культуры, ее изменение и развитие как процесс социального смыслообразования, что делает ее крайне удобной для социально-философского познания. А в деле осмысления корпоративной культуры ее значение трудно переоценить, поскольку она позволяет выявить и описать механизмы взаимодействия с проектной частью последней, ибо во многом является «рукотворным» продуктом. Создатели инструкций и ученые, проводящие поиски средств и методов повышения эффективности, творчески мыслящие руководители и PR-работники много делают для того, чтобы корпоративная культура включила в себя те или иные элементы. Но и естественный компонент в ней занимает значительное место – границы преобразований есть и они непреодолимы. При анализе корпоративной культуры необходимо учитывать, что, как и всякая иная культура, она немыслима без набора значений, образующих символический универсум отношений, которые регулируют взаимодействие индивидов; ценностей, придающих значение отношениям и правилам, которые позволяют преследовать ценности легализованными способами. Специфика корпоративной культуры как субкультуры заключается в том, что правила поведения состоят из писаных и неписаных инструкций организации, соединяющихся с писаными и неписаными правилами Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. М. : Академический проект, 2004. – С. 43. 40 65 (законами) всего общества. Но соединение это не предполагает мирного и автоматического их объединения. Нередки конфликты и нестыковки, ставящие сотрудников перед моральным выбором. Вот почему уместно говорить о специфике корпоративной культуры, которая может не соответствовать базовой культуре данного общества. Среди конфликтов базовой и корпоративной культур в рамках одного социума выделяются конфликты интересов, конфликты ценностей и конфликты ситуаций. К числу первых относятся конфликты, вызванные наличием у корпорации и общества разных целей. Так, например, когда некая промышленно-финансовая группа в своем стремлении к получению прибыли начинает скрывать размеры ущерба в сфере экологии, это является результатом конфликта в оценке соотношения позитивных и негативных последствий деятельности данной компании. К сожалению, в современном мире такие истории – не редкость. И в итоге ценности одной культуры выступают в качестве антиценностей другой: девиз «все для корпорации» явно противоречит требованию такого целеполагания, при котором учитывались бы интересы всего общества. При этом есть еще ценности индивида, который также может занять определенную позицию, ибо его цели и интересы могут оказаться совпадающими с интересами и целями корпорации, интересами и целями всего общества, а могут быть отличны как от первых, так и от вторых. Второй вид конфликта – это конфликт самих ценностей. Такой конфликт характерен для религиозной группы, образующей собственную корпорацию, и безрелигиозного общества. Например, спор о том, является ли поведение индивидов оскорблением чувств верующих или реализацией права других индивидов на свободу самовыражения. Вот и становятся случаи сожжения священных книг или панк-молебны источником споров и разногласий, в основе которых лежит различие в оценке одних и тех же слов, действий, поступков. И, наконец, третий конфликт – конфликт старого и нового, в ходе 66 которого также возникают трения из-за разногласий как в сфере интересов, так и в области ценностей. К. Маркс описывал этот конфликт как конфликт между прогрессивными и реакционными классами, но сегодня, в эпоху иных структураций социума, мы находим, что одним корпорациям технический прогресс может быть выгоден, другим же – не только не выгоден, но и противопоказан. И будут одни корпорации тормозить введение новых правил и внедрение инноваций, а другие – демонстрировать стремление к разрушению всего и вся во имя перемен. И хотя здесь мы также наблюдаем конфликт интересов, но он обусловлен более серьезными и системными противоречиями. Как уже отмечалось, ядром корпоративной культуры выступают ее ценности, которые выполнят функцию регулятора в процессе организации межиндивидуальных и межгрупповых взаимодействий. Уровень коллективности и командной сплоченности, отношение власти и подчинения, руководства и управления, принятия решений, обмен идеями и информацией становятся производными от той системы ценностей, которая конституирует данную организационную культуру. Особенностью современного философского понимания отношения культуры и ее ценностей становится проблема интерпретационной составляющей этого отношения. Помимо самого наличия ценностей для их применения в повседневной жизни необходимо множество средств, обеспечивающих их интерпретацию по ходу взаимодействия. Наиболее известными такими средствами выступают ритуалы, соединяющие прошлое с настоящим и задающие нормативы для будущего. И среди них особо выделяются инициации, т.е. ритуалы, пройдя через которые индивид превращается в полноправного члена данного сообщества или корпорации. Если между ритуалами и ценностями связь по каким-либо причинам исчезает, то и сама корпорация распадается на множество атомизированных индивидов, что препятствует нормальному функционированию корпорации или даже приводит к ее исчезновению. Если же при этом сама организация 67 не прекращает свое существование, то на месте прежней корпоративной культуры возникает новая, отчасти ее замещающая, отчасти отрицающая прежние ритуалы и ценности и противоречащая исходной. Особый случай представляют ситуации, когда при помощи ритуалов покрываются злоупотребления той или иной группы внутри корпорации. Тогда ритуалы превращаются в средство для блокирования недовольства рядовых членов корпорации, но такие обстоятельства также оказываются разрушительными и для системы ценностей, и для корпоративной культуры в целом. Как и любая иная культура, культура корпоративная нуждается в признании собственными носителями и в перманентной поддержке с их стороны. Корпорации успешны в той мере, в которой в них силен дух коллективизма и «чувство локтя» или осознание себя единой командой. Во многом успех данного фактора зависит от правильных действий руководства. Это касается, главным образом, кадровой политики и особых действий, непосредственно направленных на достижение такого результата. Особое значение придается проговариванию целей и формулированию миссии, а также воспитанию некоторого комплекса устойчивых психологических реакций, закрепляющих ценностные ориентации корпоративной культуры. Р.Л. Кричевский приводит результаты специальных исследований целей и миссий японских корпораций, которые, наряду с американскими, принято считать пионерами в области контроля и планомерного формирования корпоративной культуры41. Согласно проведенному учеными контентанализу в корпоративном сознании выделяется некоторое кредо, структурируемое на трех уровнях: 1) базовая цель; 2) общая политика; 3) кодекс поведения. Анализ базовых целей ведущих корпораций позволяет сделать частное 41 Кричевский Р. Л. Если вы руководитель… М., 1993. – С. 49. 68 распределение отдельных характеристик деловых кредо. На первом месте оказываются такие характеристики, как «служение», «справедливая прибыль», «неуклонный прогресс» и «благосостояние» и «уважение». При этом под служением понимается как служение обществу, так и служение фирме или корпорации, что позволяет выстроить эти понятия в единый нормативно-ценностный ряд. Не следует думать о том, что впервые это открыли японцы или американцы. Именно на коллективизм делалась ставка в советской экономике и социалистической практике хозяйствования. Так понимался и принимался коммунистической идеологией принцип коллективизма, восходящий к философской доктрине холизма, которая получила в философии В.С. Соловьева название всеединства: коллектив существует «прежде» индивида и бытие индивида становится возможным через сопричастность к целому. Истоки такого понимания восходят к религиозному и, еще раньше, к архаичному мышлению, но именно оно (понимание индивида через его причастность к роду) оказывается и современным, и эффективным. И неудивительно, что в формулировании базовых целей служение обществу и фирме упоминается в 55 % случаев. Вторая важная ценность – неуклонный прогресс – собрала всего 15 % упоминаний. Но это и не так уж мало, если учитывать очевидность данной ценности, приводящей к нежеланию ее упоминать. Действительно, современные фирмы считают прогресс фундаментальной характеристикой не только самого бытия, но и мышления: готовность к изменениям – характерная сторона модернити. Но понятие прогресса – важнейшая часть идеологии. «Идея "идеологии", – пишет британский исследователь современного общества З. Бауман, – неотделима от идеи власти и господства. Она является неотъемлемой частью концепции, согласно которой идеология отвечает чьим-то интересам; правители (правящий класс, элиты) – вот кто обеспечивает свое господство посредством идеологической гегемонии. Но для достижения этого необходим "механизм", который иногда открыто, но по 69 большей части скрытно начинал бы культурные крестовые походы, утверждающие господство того вида культуры, который способен подавить волнения и удерживать подчиненных в повиновении»42. На третьем месте среди базовых целей находится благосостояние работника, а также уважение к нему. Частотные характеристики этого положения близки к прогрессу, уступая им лишь около 2 %. И здесь мы не находим ничего нового. Именно такие цели провозглашались в течение всего периода построения коммунизма, что лишний раз подтверждает единство двух типов индустриальных обществ. Конечно же рядовой работник, провозглашая намерение служить обществу и фирме в своей деятельности, должен видеть и ответное стремление общества или фирмы заботиться о нем, вознаграждать его и ценить его усилия. Эта часть корпоративной культуры вполне соответствует другой составляющей, набравшей всего лишь 3 % упоминаний в деловых кредо из 269 исследуемых компаний. Речь идет о справедливой прибыли, что соединяет этические и прагматические компоненты рационального действия компании. Не менее интересны маркеры общей политики компаний, полученные в ходе того же исследования. Первое место занимают такие ценности, как «прогрессивность», «активность», отражают понимание общее корпоративную культуру «созидательность». тех идеалов, индустриального Эти которые общества и ценности формируют динамично развивающейся экономики. Но в последние десятилетия философское осмысление данного общества дало нам иные дефиниции и соответствующие им новые термины. «Постиндустриальное общество», «общество риска», «индивидуализированное общество» и даже «общество потребления» отражают разные грани и аспекты эпохи модернити и ее социального содержания. Однако последним достижением социально-философского анализа современности является концепция общества знания, что также находит 42 Бауман З. Индивидуализированное общество. М. : Логос, 2005. – С. 40. 70 отражение в корпоративной культуре ведущих корпораций. Это проявляется в том высоком месте, которое занимает «аналитический, научный подход» в общей системе ценностей данной культуры. Столь же актуальна высокая производительность труда, ибо только стремление к увеличению этого показателя делает корпорацию конкурентоспособной. В сочетании с научным подходом высокая производительность заставляет коллектив организации постоянно стремиться к самосовершенствованию, изучать чтото новое и внедрять это в циклы деятельности. К названному списку примыкает последняя ценность – ценность прогресса, причем прогресса как в технологическом, так и в организационном отношении. Нетрудно видеть, что все эти ценности органически связаны друг с другом. Они взаимодействуют с остальными ценностями трудовой этики, но в приведенном выше сочетании определяют специфику современных организаций. Тем не менее все эти ценности не имеют значения без соответствующего кодекса поведения, который характеризует современную корпорацию как динамичную и самообучающуюся. Особую роль в формировании системы ценностей каждой отдельной корпорации играет ее РR-служба. Существует расхожее мнение о том, что все усилия корпорации, направленные на налаживание связей с общественностью, имеют значение для презентации вовне. Но и для самой организации эта активность крайне важна, ибо выступает в качестве фактора, формирующего самоидентификацию и самосознание как отдельных индивидов, так и целых коллективов. В этом смысле можно и нужно согласиться с У.А. Чукаевой в том, что «такие проблемы, как построение корпоративной культуры (в глубинном, принципиальном, а не в атрибутивном смысле), развитие тотальной коммуникации и деловой культуры, очень слабо представлены в сознании респондентов. Практически неизвестны случаи, когда для построения корпоративной культуры приглашались бы специалисты по PR. Не желая создавать собственные PRслужбы, организация распределяет необходимые функции, входящие в 71 компетенцию PR-подразделений, среди своих сотрудников, которые, к сожалению, не имеют специального образования и должного профессионализма»43. Из всего вышесказанного можно сделать вывод о том, что наиболее эффективным средством продуцирования и репродуцирования корпоративной культуры выступает применение философских средств и методов к управлению организацией. Не только решения и действия, направленные на создание корпоративной культуры непосредственно, но и все управленческие акции служат этой цели, если только они опираются на соответствующие принципы и базируются на надежном фундаменте социальной философии в целом и философии управления в частности. Философский фундамент оказывается абсолютно необходимым потому, что само по себе управление корпорациями, как и их появление в качестве формальных организаций, стало возможно несколько столетий назад благодаря распространению принципов рациональности на совместную деятельность людей. Мы согласны с мнением о том, что «философия, как специфическая сфера человеческого познания и осмысления реальности, не может замыкаться в себе и для себя, не может быть изолирована и от фундаментальных проблем управления, иначе говоря, философия управления должна иметь практичную направленность, реализовывать функцию практического руководства при регулировании совместной деятельности людей в самых различных областях»44. Это и есть применение на практике результатов исследований теоретико-фундаментального плана. И это притом, что принципы рациональности были открыты не только философами, но и представителями частнонаучного уровня рационального знания. Особый интерес у исследователей истории формирования и проблематизации рациональности вызывает тот факт, что многие ее черты Чукаева У. А. Корпоративная культура и паблик рилейшнз (pr) в промышленных организациях // Социологические исследования. – 2000. – № 8. – С. 74–78. 44 Мирзоян В. А. Управление как предмет философского анализа // Вопросы философии. – 2010. – № 4. – С. 46. 43 72 были впервые открыты и описаны естествоиспытателями и их перенос в сферу управления, то есть в социальные науки – идея не только смелая, но и нуждающаяся в особом внимании. Наряду с получением огромного положительного эффекта в своей деятельности, а именно этот эффект и породил современную цивилизацию, перенесение естественнонаучных знаний в область социального бытия таит в себе немалые опасности. Эти опасности проявились в полной (а может еще и не в полной) мере на практике. Речь идет о попытках построения грандиозной и оттого еще более опасной утопии в России или в воплощении бесчеловечной идеи национальной чистоты в Германии. Вот почему вопросы этики оказываются актуальны в совершенно неожиданном аспекте – аспекте усмирения человеческой рациональности, применяемой в процессах рационализации социального бытия. Этика всегда имела дело с рациональностью, но и в эпоху античности, и в средние века речь все же шла об управлении разумом во имя ограничения чувств, эмоций, желаний и воли. В Новое время этика также имела дело со страстями души и даже в своих критических инвективах, осуждающих технический и социальный прогресс, она все еще обращается к человеческой природе, к его бытию и экзистенции. Но уже в этике Канта поставлена проблема цели и средства, позднее ставшая ключевой для философии управления и задающей интерпретативный базис для построения системы ценностей корпоративной культуры. Основная идея кантовской этики заключается, как известно, в идее независимости, то есть автономии морали. Одной из формулировок категорического императива является авторское решение центрального вопроса философии управления – вопроса о соотношении целей и средств. Кант четко прочерчивает границы возможного в сфере целеполагания и в сфере социального действия. Эта граница обозначена в его знаменитой книге следующим образом: «...поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и 73 никогда не относился бы к нему только как к средству»45. Кант ставит проблему в терминах классической философии, но звучат его слова очень современно. Правда, в неклассической философии эта тематика и понятийный аппарат были модернизированы Ю. Хабермасом посредством теории коммуникативного действия. В теории коммуникативного действия вводится различие между двумя типами рациональности: инструментальной и коммуникативной. Хабермас наделяет их статусами коммуникативного и инструментального разума 46. Особенностью инструментального разума является его способность рассматривать все как средство для достижения тех или иных целей. В том, что данный вид рациональности существует, нет ничего плохого, потому что человек является рациональным существом, а выбор средств предназначен для достижения поставленных целей. Опасность возникает тогда, когда этот вид рациональности вытесняет все остальные: все становится средством, в том числе и люди. Нарушается приведенный выше категорический императив И. Канта, запрещающий относиться к другим только как к средству. «Коммуникативный разум» – это понятие, введенное Хабермасом в качестве некой альтернативы инструментальному разуму или инструментальной рациональности. Его появление напрямую связано с тем влиянием, которое приобрели идеи М. Хайдеггера о понимании как способе бытия, мысль М.М. Бахтина о диалогический природе человеческого ума и методологические разработки Г.Г. Гадамера в области философской герменевтики. Отсюда и обращение к понятиям консенсуса, дискурса, интерсубъективности, доброй воли к пониманию, общезначимости, аргументации и т.п. Специально для концептуализации феномена коммуникативного разума Хабермас разрабатывает набор условий этики дискурса, включающий 45 46 Кант И. Соч.: В 6 т. М. : Наука, 1963-1966. Т. 4(1). – С. 270. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб. : Наука, 2000. 74 следующие этапы: 1) рассмотрение предмета обсуждения с разных сторон, характерное еще для идеи диалектики, вложенной Платоном в уста Сократа, и ставшее одним из принципов диалектики; 2) требование общезначимости, обеспечиваемое равными правами всех участников дискуссии на критику любой другой позиции; 3) добрая воля к пониманию, достигаемая посредством сопереживания и даже «вчувствования» для обеспечения общезначимости; 4) действия, направленные на обеспечение равенства участников, которые за пределами дискуссии могут обладать различными социальными статусами, разным отношением к власти и богатству и даже различной информированностью; 5) соблюдение требования «прозрачности», когда участники дискуссии ясно декларируют свои цели и столь же ясно преследуют их на протяжении всей дискуссии. Подводя итог вышесказанному, можно заключить, что этика дискурса не открывает новых принципов, но учитывает изменение условий ведения дискуссии, связанное с техническими инновациями и трансформировавшимися формами социальности. Все это имеет самое непосредственное отношение к корпоративной культуре. Как могла стюардесса подумать, что за ее запись, адресованную друзьям на собственной странице одной из социальных сетей, ее уволят с работы? При этом ей вменяется в вину нарушение профессиональной и корпоративной этики, хотя она, видимо, не предполагала переход высказанного ею мнения в сферу публичного. Вот почему данная конкретизация крайне важна и создает в структуре корпоративной культуры возможность для размещения наряду с ценностями эффективности гуманистических или гуманитарных ценностей. В противном случае данная культура превращается во враждебную базовой культуре и сталкивается с противодействием общества, видящего в ней угрозу своим принципам и основаниям. Собственно, так и происходит в 75 действительности. Осуществляется формирование корпоративной культуры, когда все общество и гуманитарная интеллигенция помогают руководителям и работникам создавать некие стандарты корпоративной культуры. Как уже отмечалось, корпоративная культура современной России не должна противоречить базовым ценностям россиян, но не должна и слепо копировать их. Об этом не следует забывать, когда происходит усвоение мирового опыта в сфере менеджмента и когда вольно или невольно ценности иных культурных традиций предлагаются для включения в отечественный культурно-ценностный контекст. В основе корпоративной культуры всегда лежит социокультурная матрица общества, формирование которой включает в себя проектную и концептную составляющие. Проектную составляющую оформляют решения менеджеров, направленные на соответствие корпоративной культуры целям организации. Концептная составляющая отвечает за преемственность и адекватность данной культурной подсистемы другим ее подсистемам и системе в целом. 76 Глава 2. Влияние корпоративной культуры на социальную адаптацию личности 2.1. Модернизирующиеся и рационализирующиеся корпорации как среда для социальной адаптации личности Если рассматривать корпоративную культуру как фактор социальной адаптации личности, то корпорации оказываются в статусе внешней среды, адаптироваться к которой необходимо. И эта задача непростая, потому что современные корпорации, как и формальные организации вообще, не являются естественной средой обитания. Хотя корпорации как место профессионального становления должны решать проблему адаптации личности к обществу как таковому, но и задача адаптации к самой корпоративной среде остается весьма непростой. А с учетом того, что корпорации не являются стабильными образованиями и отличаются от природной среды, где изменения носят в основном циклический характер, главным аспектом их функционирования становится непрерывное изменение и качественное преобразование. Как отмечают современные исследователи, Г.В.Ф. Гегель, И.А. Ильин и многие другие представляли корпорацию важнейшим элементом современности, ибо именно корпорация формирует гражданское общество. «Корпорация, или ассоциация, состоит из активных, полномочных и полноправных деятелей, которые объединяются по своей воле: хотят – входят в корпорацию, хотят – выходят из нее. Корпорация строится снизу вверх и свои решения основывает на голосовании, выражающем общую волю участников. В общем, корпорация – идеал формальной демократии»47. Из того, что современные корпорации находятся в режиме постоянной модернизации и рационализации, следует, что адаптивный потенциал корпоративной культуры хотя и велик, но чрезвычайно сложен и 47 Ионин Л. Г. Социология культуры. М. : Логос, 2000. – С. 40. 77 противоречив в реализации. И действительно, проблема приспособления к тому, что само находится в режиме непрерывных изменений и преобразований, очень сложна. Единственный шанс добиться успеха в этом деле – понять логику и диалектику перемен, то есть сделать процесс изменений максимально прозрачным и прогнозируемым. Сделать это можно только при создании и использовании теории социальных изменений и ее успешной проекции на сферу, интересующую нас, – сферу организационного или корпоративного развития. Данная теория уже существует, фактически расщепляясь на две отдельные теории: теорию социальной модернизации и теорию социальной рационализации. Своими корнями она восходит к классикам социологической мысли О. Конту и К. Марксу. Как отмечает М.А. Розов, социальная теория может быть классической и неклассической. Для классической теории характерна фундаментализация таких объектов, как география, конвенция, реифицированный труд, производственные отношения и коллективное бессознательное. «Более сложным типом фундаментализации, – пишет он, – который можно отнести к классическому лишь с известными оговорками, является структурирование в основании социальной теории материальных и духовных, психологических факторов, например, адаптации и целеполагания, с одной стороны, и интеграции и равновесия, с другой (Т. Парсонс)»48. Как известно, Конт выбрал в качестве объекта для фундаментализации тип объяснения природных явлений. Отсюда отдаваемый им приоритет духовной жизни над политической и экономической. Конт выступил против либеральных экономистов, с одной стороны, и социалистов – с другой. Первых он упрекнул в преувеличении роли рынка, тогда как вторых – в акцентировании всего внимания на идее равенства. По мнению Конта, всесилие позитивного научного разума со временем преодолеет бедность и угнетение. Для этого не требуется борьбы и революции. Тем более нельзя Розов М. А. История науки и проблема ее рациональной реконструкции / Исторические типы рациональности. Т. 1. М., 1995. – С. 164. 48 78 допустить анархию и минимизацию роли государства, ибо такое положение сведет на нет все достоинства научной организации труда. Другой великий теоретик модернизации, К. Маркс сделал акцент на идее противоречия как движущего фактора общественного развития, полагая конфликт между трудом и капиталом неразрешимым в рамках капиталистического общества, основанного на частной собственности на средства производства. Его учение ориентировало на постижение законов исторического развития и осуществление действий в русле данной схемы. Если Конт считал, что он живет в современном обществе, то есть обществе свершившейся модернизации, то Маркс видел в капитализме лишь преддверие будущей модернизации. Также как и Конт, Маркс называет европейские общества ХIХ столетия научными и индустриальными. Но, в отличие от первого, он не считает эти общества справедливыми или подлежащими улучшению. Его тезис об антагонистическом характере всех классовых обществ ставит капитализм в один ряд с докапиталистическими обществами. Конт же противопоставляет индустриально-научные общества военным, феодальным и теологическим. По Марксу, стихийная и неуправляемая (управляемая рынком) индустриализация лишь создает условия для подлинной модернизации, проведение которой должно быть административно управляемым. Таким образом, мы видим две альтернативные концепции модернизации. Первая ориентирована на эволюционные изменения и социальный консенсус. Ее автором является Конт, чья теория изменений в области знания если и предполагала борьбу, то это была борьба идей. «Согласно моей основной доктрине, – писал он, – все наши умозрения, как индивидуальные, так и родовые, должны неизбежно пройти последовательно три различные теоретические стадии, которые смогут быть здесь достаточно определены обыкновенными наименованиями – теологическая, метафизическая и научная, – по крайней мере для тех, которые хорошо 79 поймут их истинный общий смысл»49. Вторая концепция, идущая от Маркса, может быть названа конфликтологической. В ее основе лежит убежденность в неизбежности радикальных, революционных и даже насильственных социальных изменений. В основе этого взгляда лежит гегелевское учение о противоречии как источнике развития, которое у Маркса превратилось в концепцию классовой борьбы, приводящей с неизбежностью к революционному изменению существующего строя. Марксизм фактически превратился в инструкцию по изменению мира, но современные конфликтологические концепции уже не всегда настаивают на революции и беспорядке, обсуждая скорее проблемы управления конфликтами и даже инициирования последних с целью совершенствования структуры и практики функционирования управляемого объекта. Рассматривая противоборство двух подходов в контексте проблемы социальной адаптации личности, можно сказать, что выбор подхода предопределяет и поиск описания процесса адаптации. От того, считаем ли мы консенсус или конфликт основой социального бытия и становления, зависит определение стратегии адаптации. В первом случае речь идет о поиске соответствия неагрессивной внешней среде, тогда как во втором лишь часть внешней среды будет неагрессивной. Разумеется, и в первом, и во втором случае приспосабливаться приходится путем изменения самого субъекта адаптации. Но изначальный конфликт субъекта и среды, преодоление которого стоит на повестке дня, может наложиться на конфликт между двумя частями самой среды, что существенно изменяет схему самой адаптации и создает дополнительные возможности для объяснения причин неуспешной адаптации. Так, если субъект меняется под воздействием «прогрессивных» изменений среды, то «реакционная» часть той же самой среды будет противодействовать изменениям в субъекте. 49 Конт О. Дух позитивной философии. М. : Либроком, 2011. – С. 7. 80 Обе названные парадигмы сохранили свое значение вплоть до сегодняшнего дня. Их объединяет так называемый формационный подход, отрицающий любые концепции уникальности экономического, политического или культурного развития любого общества. Отсюда идет общая для данных парадигм убежденность в том, что модернизация представляет собой процесс социального преобразования, начинающийся с неизбежностью при соблюдении определенных (в каждой теории разных) условий. Например, необходимо развитие науки, производства, социальной структуры и т.п., чтобы модернизация стала возможной и даже неотвратимой. Еще данные производительных концептуальная концепции сил пара, и с объединяет аналитическое производственных известными выделение отношений. оговорками, Данная воспроизводит фундаментальное категориальное противопоставление материи и формы. В теории стадий экономического роста У.У. Ростоу, по сути продолжающей линию Конта, также выделяются эти два компонента, называемые «технологическое развитие» и «тип управления». Как и в марксизме, в теории стадий большое значение придается соответствию элементов данной концептуальной пары. В частности, некоторые социологи, экономисты и философы, из числа советологов, отстаивали тезис о бесперспективности экономического развития СССР, аргументируя его высокоиндустриальными существованием технологиями и противоречия между военно-феодальным типом управления. Им представлялось, что плановый тип управления является недостаточно гибким и даже неестественным. Ф. Хайек и К. Поппер и др. даже утверждают, что всякое планирование связано с внеэкономическим принуждением, которое в принципе должно быть минимизировано как нежелательный, хотя и неизбежный элемент социальной жизни50. В ответ на такие обвинения сторонники марксистской политэкономии 50 Коэн Д. Л., Арато Э. Гражданское общество и политическая теория. М. : Весь Мир, 2003. 81 указывали на изначальную недостоверность утверждения о связи административного планирования и принуждения. Идущая от стоиков, Спинозы и Гегеля традиция определения свободы как разумности, нашедшая свое воплощение в известной формуле «свобода – есть познанная необходимость», позволяет рассматривать процесс планирования как инструмент, препятствующий не свободе, а хаосу и анархии, воплощающий не принуждение, а справедливость. Интересно, что Гегель считал корпоративизм средством формирования гражданского общества и государства. «Корпорация, – писал он, – имеет право под надзором публичной власти заботиться о своих собственных, не выходящих за ее пределы интересах, принимать членов, руководствуясь их умением и добропорядочностью, в количестве, соответствующем всеобщей связи, охранять своих членов от особенных случайностей, а также заботиться об усовершенствовании их способностей, необходимых, чтобы оставаться ее членами, – вообще выступать по отношению к ним как вторая семья, – положение, которое всеобщее гражданское общество, более отдаленное от индивидов и их особенных нужд, может занимать лишь менее определенным образом»51. Гегель неслучайно уподобляет корпорацию семье, он понимает, что семья – это важнейшая структурная компонента эффективных социумов. Еще Конфуций главным критерием социальной стабильности назвал превращение общества в семью или, вернее, уподобление общества семье. Корпорация выступает у Гегеля как первичная ячейка гражданского общества, тогда как семья – это первичная ячейка общества традиционного. Отсюда и особая роль корпораций в процессе социализации и адаптации – корпорация частично замещает, частично дублирует функции семьи. Но если Гегель думал о корпорации как о двигателе прогресса, то к началу ХХ века стало ясно, что не прогресс, а постоянная модернизация и рационализация являются отличительными чертами общества. Современные 51 Гегель В. Ф. Г. Философия права. М. : Мысль, 1990. – С. 74. 82 теории модернизации, как уже отмечалось, испытали сильнейшее влияние М. Вебера и Г. Зиммеля. Оба теоретика имели в виду одно и то же, когда писали о рационализации (Вебер) и об абстрактизации (Зиммель) как о закономерном этапе социальной эволюции. По мнению Вебера, одним из ключевых пунктов бюрократия. рационализации Феномен бюрократии социальной означает жизни выступает невиданную прежде формализацию и абстрактизацию межиндивидуальных и коллективных отношений. Эта абстрактизация и формализация есть высший этап разделения труда, его нового качества, оказывающегося одновременно продуктом развития разделения труда и его новейшим регулятором. Для бюрократии подчиненности, характерен превращающий ее некий в образцовый «организацию порядок организации». Юридически и организационно обоснованная система взаимных прав и обязанностей, имеющая четко определенную иерархию, порядки субординации и координации, изменяет и социальную реальность. Это становится возможным потому, что у бюрократии должна быть достаточно высокой мера публичности, официальности и прозрачности, что обеспечивается совершенно особыми процедурными средствами. В последние десятилетия появилось множество концепций, по-разному объясняющих сущностные причины модернизации традиционного общества. Главной причиной социальных трансформаций называется, помимо развития науки, экономики и рождения рациональной организации, и глобальное изменение средств коммуникации, и переход от производства к потреблению (как новому организационному стержню социальной системы). В зависимости от этого современное общество получает название то научного, то индустриального, то рационального, то информационного, а то и общества потребления. Последние два возникли сравнительно недавно и нуждаются в дополнительном рассмотрении. Теоретики информационного общества М. Маклюэн и О. Тоффлер полагают коммуникативный процесс основой социальных возможностей. 83 Смена исторических эпох, по Маклюэну, происходит тогда, когда общество открывает для себя новое средство общения. При этом в расчет принимаются не столько неизбежные технологические преобразования, сколько обратное воздействие этих преобразований на человека. Обосновывая данный тезис, Маклуюн обращается к капповскому образу техники как органопроекции, то есть продолжения тех или иных человеческих органов. Соответственно, изменение таких продолженных «органов» с неизбежностью изменяет и самого человека, его сущность. Принимая информацию и коммуникацию в качестве главной, сущностной основы общества, мы можем выделить в человеческой истории три эпохи: а) основанную на устной речи и рукописи; в) основанную на книгопечатании; с) основанную на электронных средствах передачи информации. Первой эпохе ставится в соответствие «племенной человек», второй – «типографический и индустриальный человек», а третьей – «новый племенной человек». По мнению Маклюэна, конец «гутенберговской галактики» ознаменовался превращением мира в глобальную деревню. Однако социальная адаптация личности не всегда протекает успешно, и мы становимся свидетелями сопротивления со стороны самой личности. «Стремление нашего времени к цельности, эмпатии и глубине осознания – естественное дополнение к электрической технологии. Эпоха механической индустрии, которая нам предшествовала, считала естественным способом самовыражения страстное утверждение частного взгляда. У каждой культуры и каждой эпохи есть своя излюбленная модель восприятия и знания, которую они склонны предписывать всему и вся. Примета нашего времени – отвращение к насаждаемым образцам. Мы вдруг обнаруживаем в себе страстное желание, чтобы вещи и люди проявляли себя во всей полноте»52. Маклюэн Г. М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. М. ; Жуковский : КАНОНпресс-Ц, Кучково поле, 2003. 52 84 Это сопротивление носит культурный характер и является социокультурным по своей природе. Вот почему в сложившейся ситуации именно корпоративная культура выступает важнейшим фактором социальной адаптации личности. Она должна нести смыслы, способные создать у человека тот самый образ целостности, о котором пишет Маклюэн. Не менее интересна концепция общества потребления или постиндустриального общества. Ее создатели, принадлежащие к школе Ростоу, делают упор на переходе развитых капиталистических обществ от производящей экономики З. Бжезинский и др. к экономике связывают обслуживающей. возникновение Д. Белл, постиндустриального общества с изменением в социальной структуре социума под влиянием развития науки и техники. Умирает значение собственности и сам класс капиталистов. Снижается доля пролетариата, который перестает быть прежней целостностью благодаря расслоению. Решающую роль приобретают уровень образования и знания. Наиболее интересным является постиндустриального общества, традицию решающего отыскания которое то крыло продолжает противоречия. Так, теоретиков марксистскую Дж. Гэлбрейт утверждает, что в основе постиндустриального капиталистического общества лежит не противоречие между трудом и капиталом, а противоречие между знанием и некомпетентностью. Нетрудно видеть, что данные концепции представляют собой столь же радикальную апологию капитализма, сколь радикальной является его марксистская критика. Различные теории предлагают совершенно разные концептуальные стратегии, объясняющие модернизацию. Это особенно важно в вопросе о первичности того или иного процесса, модернизирующего общество. Таким образом, необходимо заключить, что современные теории модернизации не имеют единого концептуального и методологического основания, представляя собой довольно пестрый и нечеткий конгломерат идей и систем. По этой причине многие исследователи предпочитают базироваться на 85 фундаменте технологических и экономических показателей. В качестве критериев, позволяющих оценивать уровень модернизированности общества, предлагаются: и величина потребления энергии на душу населения, и численное соотношение живых и неживых источников энергии, и уровень жизни, и достижения в военно-технической сфере, и соотношение добывающей и перерабатывающей отраслей экономики. Нетрудно видеть, что таких эмпирических методик определения темпов модернизации может быть создано немало. Но вот их эффективность вызывает сомнение. Во-первых, даже развитые экономические страны не столь уж и схожи между собой. Их экономики сформировались под воздействием целого ряда разнообразнейших факторов – от географических и демографических до исторических и культурных. Во-вторых, принятие данной стратегии в конечном итоге означает возврат к экономическому детерминизму, концептуальная несостоятельность которого была доказана еще в прошлом веке. Учитывая все вышесказанное, можно заключить, что макросоциальная теория модернизации необходима. Представляется оправданным принятие в качестве основной веберовской концепции рационализации. Это не означает запрета на остальные социально-философские парадигмы, каждая из которых имеет свои несомненные достоинства. Их использование находится в соответствии с методологическими принципами системности и всесторонности, а также с принципом дополнительности описаний, эвристическое значение которого в данном исследовании неоспоримо. Главным пунктом понимания модернизации как рационализации является институциональный план рационализации. Происходит настоящая институционализация рационализации. Долгое время философы и социологи связывали рационализацию с процессом научно-технической деятельности человека. Рациональной виделась машина или система знания. Человек же считался изначально рациональным существом, дальнейшая рационализация жизни которого связывалась с увеличением количества механизмов и с 86 обращением к подлинно научному способу объяснения природных и общественных явлений. Мы установили, что модернизация – это процесс технологического, экономико-управленческого, политико-правового и социокультурного преобразования общества, результатом которого является как глубинная системная трансформация, так и кардинальное изменение ценностей, поведенческих ориентиров и повседневного мира. Сколько бы ни спорили философы об уникальности культур и экономик отдельных регионов, модернизация понимается как вестернизация, то есть как усвоение социальных, политико-правовых, экономико-хозяйственных и культурнодосуговых практик, заимствование образа мысли и действия. Вот почему следует отметить принципиальное отличие двух типов модернизации. Первый тип, получивший название «первичная модернизация», связан с генезисом классического капитализма. Считается, что данный тип был органически присущ западным обществам. Второй тип или «вторичная модернизация» (иногда ее еще называют догоняющей или неорганичной модернизацией) представляет собой процесс реформирования традиционных обществ в условиях существования развитых современных обществ, таких как Франция, США или Япония. Как правило, модернизацию в таких отсталых (и не только в экономическом отношении) странах проводят с определенными усилиями. Нередко при этом инициатором выступает не само общество (широкие слои общественности), а достаточно узкий слой элиты, существующий в условиях авторитарного или модернизации – тоталитарного не допустить режима. зависимости Главная от задача более такой сильных в экономическом, технологическом и военном отношении государств, а также экспансии с их стороны. И здесь проявляется главное различие между первичными и вторичными модернизациями. Если первые явились реакциями на внутренние импульсы социальной жизни, то вторые не имеют подобной 87 внутренней потребности. Для компенсации, а иногда и имитации таких импульсов силы, проводящие модернизацию, должны обеспечить ее идейную или идеологическую поддержку. Совершенно очевидно, что идеологии первичной и вторичной модернизаций не во всем схожи, иногда между ними имеются существенные различия. Во многом это вызвано различиями в социальных ожиданиях, с учетом которых формируются соответствующие идеологии. Не вызывает сомнения исходная идея модернизации: в ее основе лежит идеология либерализма. Ранний либерализм есть сугубо локальное явление, связанное, в первую очередь, с развитием религиозной реформации в Англии и Голландии. Его отличие от стержневого для протестантизма движения Лютера в том, что интерконфессиональным либерализм явлением. является Это и явление протестантским, оказало и влияние практически на все значимые события интеллектуальной и культурной жизни Европы. Позднее с либерализмом оказалось связано такое множество разнообразных идей от политики, права и экономики до теории познания и теории искусства, что выделение исходных посылок составляет особую проблему. Ренессансное восстановление индивидуализма было неразрывно связано с мечтой о возможности его соединения с активной жизненной позицией. Подлинное осуществление индивидуализма стало возможно благодаря некоторым идеям Ф. Бэкона и картезианской метафизике. Говоря о роли Бэкона в становлении либерализма, следует отметить важность самой ориентации на активное преобразование внешнего мира. Именно это обстоятельство, как уже отмечалось в предыдущем параграфе, явилось формообразующим элементом рационального общества, в свою очередь выступая следствием иудео-христианской системы ценностей. Бэкон был убежден в том, что человек должен благодаря своим знаниям получить независимость от обстоятельств и добиться власти над ними. Он явился убежденным сторонником «расколдовывания» мира с целью его подчинения 88 и использования для своих собственных целей. В современной литературе позиция Бэкона получила различные, а иногда и прямо противоположные оценки. Так, например, крупнейшие представители старшего поколения франкфуртской школы М. Хоркхаймер и Т. Адорно в знаменитой книге «Диалектика Просвещения» так отметили негативную сторону бэконианства: «Бэкону удалось точно схватить общий настрой науки, воспоследовавшей за ним. Счастливое бракосочетание человеческого рассудка с природой, имевшееся им в виду, патриархально: рассудку, побеждающему суеверия, надлежит повелевать расколдованной природой. Техника есть сущность этого знания. Оно имеет своей целью не понятия и образы, не радость познания, но метод, использование труда других, капитал»53. Именно Бэкон, как бы его ни оценивали впоследствии, является первым идеологом либерализма. Его идеи потому оказались столь значимы, что нашли благодатную почву, отвечая на социальные ожидания новоевропейского человека и формируя их. Но рациональна ли техника как главный элемент расколдованного мира? Итоги развития теории общества способствовали выявлению взаимосвязи между процессами модернизации социальной структуры и институционального порядка, с одной стороны, и развитием личностного начала в человеке – с другой. Эволюция идей Просвещения и классических социологических учений о свободном целеполагании привела к тому, что практика социальных преобразований превратилась в объект исследования. Методологической базой анализа выступает не социологический подход к анализу структуры и не психологическая теория личности, а философская теория деятельности. Исходной точкой исследования выступает гипотеза о том, что именно философский уровень обобщения дает необходимые возможности интеграции социологии, психологии и теории деятельности, Хоркхаймер М., Адорно Т. В. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М. ; СПб., 1997. – С. 17. 53 89 что позволяет понять, как можно связать позитивную свободу и институционально-структурные элементы социальной системы. Теоретико-методологическим фундаментом должно стать веберовское различение целерационального и ценностно-рационального действия, мертоновская типология видов девиации и кантианское определение инверсии целей и ценностей. При этом проявляются противонаправленные процессы, выражающие диалектику социального развития. Во-первых, речь здесь идет о превращении рационально определяемых целей в безусловные ценности, утверждающиеся как аксиологический фундамент стационарного общества. Затем рассматривается обратный процесс рациональной ревизии ценностей в ходе социальных преобразований, ставящих под сомнение их безусловность. Например, творческая реализация, моральные добродетели, социальные институты, власть или богатство при разнонаправленных социальных изменениях могут ставиться под вопрос. Из этого не обязательно вытекает их аксиологическая девальвация или полное исчезновение. Возможно, их аксиологический статус даже вырастет, но лишь при условии успешного прохождения процедуры проверки рационализацией. Переход ценностей в разряд целей, даже временный, сопровождается стремительным возрастанием неопределенности и требует роста семантических затрат на новое переописание социального порядка. Тем самым происходит и его перевоссоздание. Специфика детерминации индивидуального целеполагания в модернизирующихся социальных системах проявляется в том, что разрушается нормальная трехуровневая дифференциация средств, целей и ценностей. Сфера возможных целей расширяется и принимает в себя все прежние ценности. Не все ценности «выдерживают» испытание рациональным обоснованием в условиях тотальной рационализации, изменения социального и смыслового контекста. При этом детерминанты одного уровня используются на другом уровне. Для достижения традиционных целей используются нетрадиционные средства. 90 Изменяется набор целей, конституируемых в качестве безусловных, что автоматически изменяет систему ценностей, адаптируя их к изменяющимся условиям. Обсуждая тему социальной адаптации, сегодня чаще всего обращаются к работам У. Матураны, в которых адаптация трактуется в контексте аутопоэзиса. Как известно, главный принцип аутопоэзиса звучит так: «жить – значит познавать». При этом многообразные интерпретации данного тезиса не оставляют сомнения в его универсализме. Как отмечает В.Е. Лепский, авторы некоторых других подходов к эволюционному развитию отстаивают мысль о том, что «…есть не только приспособление, но сама среда еще и влияет на это, и вносит сюда нечто свое, отраженное какими-то другими системами, в нее заложенными, интериоризированными формами, и идет взаимное влияние, причем активное. И субъект рождается не за счет проб и ошибок, но и за счет воздействия среды, и тогда мы можем подтянуть сюда культуру и многое другое»54. Идея адаптации как познания непосредственно вытекает из доктрины аутопоэиса. Но при этом она нуждается в некотором разъяснении. Познание в конструктивизме нетождественно классической модели картезианского познания. Итогом познания в картезианской парадигме является процесс составления картинки познаваемого объекта в сознании познающего субъекта. При этом субъект не меняется, а лишь становится более информированным и эрудированным. Более того, конструктивизм в картезианской парадигме с неизбежностью превращается в субъективизм: субъект придумывает внешний мир, творит его. В аутопоэтической парадигме все наоборот. Познающий субъект изменяет себя путем приобретения новых знаний, и это приспособление направлено на адаптацию к окружающей среде. Таким образом, можно Аршинов В. И., Тарасенко В. В. Автопоэзис, коммуникация, управление // Феномен человека в его эволюции и динамике. Труды Открытого научного семинара, 13 декабря 2006 года. М. : ИФРАН, 2009. – С. 134–135. 54 91 рассматривать процесс адаптации как вид социальной практики, а можно – как практику производства знания. В современном обществоведении процессы изучения поведения людей и процессы познания разделены, тогда как в жизни они представляют собой две грани одного и того же процесса. Да и сама идея познания как вида адаптации позволяет по-иному взглянуть на содержание знания. Метафора отражения, метафора зеркала заменяется пониманием адаптивной природы познавательных усилий. Другими словами, полученная нами система знания не есть отражение внешнего мира, а есть набор представлений о мире, которые обеспечивают предельно эффективный способ деятельности в этом мире. Что представляет собой корпорация как внешняя среда, адаптироваться к которой необходимо всем ее членам? Прежде всего, корпорация – это корпоративная культура, если мы говорим о корпорации как о среде обитания. А корпоративная культура представляет собой набор традиций, обычаев, норм и ценностей, что характерно для всякой другой культуры. Корпоративную культуру вернее считать субкультурой, потому что корпоративная культура не существует в вакууме, она всегда включена в так называемую большую культуру – культуру всего общества. Но она не является и сегментом, ибо практически все взрослые люди за исключением откровенных маргиналов проходят в своей жизни период принадлежности к корпорации. Адаптация к корпоративной культуре всегда представляет собой процесс, протекающий параллельно с процессом интеграции. Может даже показаться, что это один и тот же процесс, хотя на самом деле они различаются и по содержанию, и по функции. Целью интеграции является включение индивида в корпорацию в качестве полноправного члена, а адаптация – приспособление к корпорации как к чему-то внешнему. И то, и другое есть социальные процессы, позволяющие, в случае своего успеха, индивиду быть в корпорации, чувствовать там себя нормально и успешно функционировать. 92 Как отмечают Матурана и Варела, первым шагом адаптации является создание сигнальной системы коммуникации. Это требование универсально и для процесса развития человека, и для создания корпорации. Авторы вводят понятие лингвистического поля, трактуя феномен языкового поведения не совсем тривиально. «Люди – не единственные животные, в социальной жизни которых возникают лингвистические поля. Отличительная особенность человека заключается в том, что в процессе лингвистической координации действий он породил новый круг явлений, а именно область языка. … В потоке рекуррентных социальных взаимодействий язык появляется, когда операции в лингвистическом поле приводят к координации действий по отношению к действиям, принадлежащим самой лингвистической области»55. Нетрудно видеть, что данная концепция является радикально конструктивистской. Вторым этапом адаптации Матурана и Варела считают аутопоэтическое сотворение мира: человек не передает информацию другому человеку. Он говорит нечто и слышит нечто, но при этом каждый раз он описывает мир и его слушание – поиск знакомых соответствий. К. Поппер исследовал философские истоки эволюционной эпистемологии. «С эволюционной точки зрения, – писал он, – теории (как и всякое знание вообще) представляют собой часть наших попыток адаптации, приспособления к окружающей среде. Такие попытки подобны ожиданиям и предвосхищениям. В этом и состоит их функция: биологическая функция всякого знания – попытка предвосхитить, что произойдет в окружающей нас среде. Однако и наши органы чувств, например глаза, тоже такие же средства адаптации»56. Поппер убежден в том, что человек познающий просто приобретает некие инструменты, которые могут быть полезны при взаимодействии с Матурана У., Варела Ф. Древо познания: биологические корни человеческого понимания. М. : Прогресс-Традиция, 2001. – С. 185. 56 Поппер К. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук / Карл Поппер и его критики. М. : Эдиториал УРСС, 2000. – С. 62. 55 93 миром или при воздействии на мир. В этом смысле получение необходимых знаний при «входе» в корпорацию детерминировано системой доступа, которая предполагает поэтапное освоение опыта, контролируемое повышением информированности, участие в процессах производства нового знания и воспроизводства уже имеющегося. Эпистемологические характеристики этого процесса становятся критериями эффективности. Как и все организации, корпорации представляют собой иерархические структуры, где порядок подчинения и микрофизика власти определяют множество аспектов деятельности ее членов. Именно здесь мы обнаруживаем главный признак выбора между ценностями коллективизма и индивидуализма, предопределяемыми не только и не столько корпоративной культурой, сколько культурой, господствующей в данном обществе в целом. Применительно к корпоративной культуре можно сказать, что адаптация к ней вовсе не исчерпывается простым усвоением ее ценностей и значений – их надо принять как свои собственные. Здесь-то и возникает соблазн перейти от имитации к идентификации. Принять ценности корпоративной культуры – значит понять логику функционирования корпорации и научиться видеть в ней нечто большее, нежели простое средство для получения прибыли или место получения зарплаты. Для этого нужно встроить корпорацию или даже всю систему корпораций в собственную картину мира, в свою систему ценностей. Этот процесс не прост, но от успеха в этом начинании зависит очень многое и в жизни субъекта адаптации, и эффективности самой организации. Главные трудности, поджидающие индивида, погруженного в корпоративную среду и стремящегося адаптироваться в ней, связаны с его неготовностью к той реальности, в которой он оказывается. Эти трудности можно разделить на аксиологические и праксеологические. Другими словами, новый член корпорации сталкивается с этическими дилеммами и организационно-поведенческими трудностями. И первое, и второе способно вызывать внутреннее отторжение, преодолеть которое необходимо для 94 выживания внутри корпорации. Этические дилеммы – обычное дело, к которому любой человек готовится в той или иной степени еще со школьной скамьи, но в корпорации он сталкивается с совершенно иной мерой ответственности. И здесь проявляются все возможные формы девиации, описанные классиком социологической науки Р. Мертоном57. Здесь может обнаружиться любая позиция: конформизм, ретритизм, бунт и инновации. Причем, если в обычной жизни это расценивается как девиации, то в период адаптации одно из таких состояний становится вполне естественным. И если индивид не стремится сразу демонстрировать выбранную стратегию, ему удается это делать, поскольку, будучи новым членом корпорации, он может позволить себе какое-то время уклоняться от участия в решении сложных вопросов, требующих проявления принципиальности и характеризующихся отстаиванием собственной этической позиции. Вместе с тем корпорация зачастую становится и источником положительного опыта, ибо дает немало позитивных примеров в области трудолюбия, самопожертвования, профессионализма и других качеств, способных вызывать уважение и желание подражать. Но именно отрицательный опыт представляет главную трудность в процессе адаптации, хотя он и не всегда связан с негативными проявлениями в повседневной жизни. Совершенно особое место во всех без исключения культурах занимают так называемые обряды инициации. В первобытных племенах мы наблюдаем самые причудливые, а порой и невероятно жестокие средства, при помощи которых индивид оказывается включен в качестве полноправного члена внутриплеменной корпорации. Антропологи дают нам представление о таких методах, как сексуальное насилие, истязания и пытки, каннибализм, убийство и многие другие методы приобщения к иному социальному положению, которые с точки зрения Мертон Р. К. Социальная теория и социальная структура. М. : АСТ : АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. 57 95 цивилизованного человека кажутся совершенно неприемлемыми. Но очевидно, что в примитивных культурах и первобытных корпорациях есть своя логика, своя система ценностей и свой набор доступных средств, что не позволяет говорить о каких бы то ни было претензиях со стороны современного человека, который сам, разумеется, ничего подобного применять к себе подобным не вправе. Данные примеры лишь подчеркивают важность инициации, которая и есть превращенная и ритуализированная адаптация. Таким образом, можно заключить, что корпорация как среда адаптации личности неразрывно связана с процессами модернизации и глобализации. Важность того, чтобы адаптация личности в корпорации была институционализирована, подтверждается еще и тем, что и в современных корпорациях наблюдаются попытки не только ритуализировать этот процесс, с одной стороны, но и сделать его формализованным – с другой. Корпорация является также фундаментом современного общества, выполняя ряд функций таких социальных институтов, как семья, церковь, образование и даже государство. Она фундирует социальные структуры и гармонизирует систему ценностей. Как среда адаптации, корпорация в большей степени мобилизует адаптивные возможности аутопоэзиса, ибо в современных быстро меняющихся и непрерывно модернизирующихся обществах возрастает потребность в самоописании и саморефлексии. 2.2. Детерминизм и системность в социально-адаптационном функционировании корпоративной культуры Предыдущее рассмотрение имело целью выявить ту сферу социальной жизни, изменение которой должно обеспечить функционирование корпораций в условиях модернизации всего общества. Однако, как показала практика, лишь одновременное и конгениальное изменение всех сторон 96 социальной системы делает данный процесс успешным, ибо корпоративная культура в большей мере является социальным и системным феноменом, нежели вся культура какого-либо общества. Можно считать, что корпоративная культура отличается от других субкультур тем, что является отражением не отдельной стороны культуры, как большинство субкультур, а максимально репрезентирует культуру в целом. Общество есть целостная и саморазвивающаяся система, функциональная взаимосвязь элементов которой не позволяет проводить сколь-нибудь значимые локальные изменения, даже внутри одной из подсистем. Необходимо задействовать все основные функциональные звенья, изменяя не только их, но и способ их координации. Например, идея модернизации предполагает радикальную трансформацию всех социальных подсистем, лишая смысла внеэкономическое принуждение, что возможно лишь при условии радикальных институциональных изменений в политикоправовой сфере. Рассмотрим основные подсистемы общества и определим отношение их к корпоративной культуре. В соответствии с концепцией американского социолога Т. Парсонса общество как система состоит из четырех главных функциональных подсистем: политической, экономической, культурной и собственно социальной. Все четыре подсистемы взаимосвязаны структурно и функционально. Общество, как отмечает американский теоретик, является одной из первичных подсистем системы социального действия, наряду с такими подсистемами, как организм, личность и культурная система. Построение системы социального действия неслучайно предшествует описанию самого общества. В противном случае системная природа общества не оказалась бы операционально определенной. Стремясь выделить составляющие общество «атомы», Парсонс вводит понятие «единичного акта», под которым понимает целостное действие, включающее в себя цель, средство и механизм действия. Здесь Парсонс идет по пути Дюркгейма, создавая условия для 97 построения универсальных условий рассмотрения межиндивидуального и коллективного поведения. Параметрами абстрактной модели такого единичного акта всегда должны являться деятель (actor) и его ситуационное окружение. Однако для полной дифференциации «должен существовать некоторый процесс, при помощи которого средства, ранее приписанные к менее дифференцированным единицам, освобождаются от этой предписанности. Благодаря соответствующим адаптивным механизмам они становятся доступными для использования вновь возникающими классами единиц более высокого порядка»58. Важнейшая задача при определении корпоративной культуры как среды – разобраться в понятиях мотивов и целей. В понятие деятеля вкладывается мотивированная и целеполагающая активность: актор должен уметь сформулировать цели, выбрать средства и описать способы достижения целей. Под ситуационным окружением здесь следует понимать совокупность различных обстоятельств, как неизменных, так и изменяющихся во времени. На рассмотрение принимаются лишь те обстоятельства, которые способны выступать в качестве аналитически определенных факторов влияния. Несмотря на все многообразие факторов влияния, необходимо, чтобы на них было направлено действие или хотя бы ими обусловлено. К их числу относятся различные физические, биологические, социальные и прочие факторы, определяющие деятельность системы. Корпоративная культура в этом смысле тоже может быть рассмотрена не как подсистема, а как целостная система социальной природы, ибо она замещает не культуру, а общество в условиях организации. Да, помимо корпоративной культуры, действиями людей управляют инструкции и писаные правила, а также приказы вышестоящих руководителей и просьбы коллег. Но и они являются частью корпоративной культуры или, по крайней мере, находятся в Парсонс Т. Функциональная теория изменений / Парсонс Т. О структуре социального действия. М. : Академический проект, 2000. – С. 716. 58 98 соответствии с последней. Итак, можно считать, что наряду с функциями интеграции и сохранения образца корпоративная культура выполняет также функции адаптации и целеполагания. По Парсонсу, первичной реальностью, которая представляет собой модель человека, является реальность метаболического живого организма, созданная биологической наукой. Несомненно, для рассмотрения социального действия биологические характеристики (пол, возраст, этно-рассовые особенности) играют важную роль в проявлениях социально обусловленной активности. Разумеется, биологическими факторами анализ не только не ограничивается, но и не определяется. Решающие факторы принадлежат культурному окружению. Роль функции адаптации выполняет экономическая подсистема, и именно она сегодня является доминирующей как над политикой, так и над культурой: «В реальном движении культуры, порождаемой в настоящий момент товарным производством, все чаще и чаще экономические стимулы становятся решающими. И это вполне объяснимо с точки зрения индивидуального субъекта этого производства, точнее, его "хозяина", – независимо от того, представлен этот "хозяин" отдельным человеком или корпорацией, собранием акционеров»59. Культурные системы в структурном функционализме определяются как символические системы и механизмы, позволяющие сохранять образец путем передачи накопленного опыта негенетическим путем. Они создаются многими людьми и поколениями, а значит не могут быть поняты и объяснены на личностном или межличностном уровне. Для объяснения их устойчивости теоретики вводят понятие культурной памяти, закрепляющей через язык, ритуалы, обычаи и институты, т.е. символическим путем структурные и функциональные детерминанты человеческого действия. Биологическая природа соединяется с культурной и в случае корпоративной культуры. Их сочетание детерминирует набор возможностей, 59 Человек в экономике и других социальных средах. М. : ИФРАН, 2008. – С. 106. 99 из которого выкристаллизовывается вся система действий. Благодаря этому стабилизируются социальные ожидания, позволяющие интерпретировать схему действия, создаются необходимые условия для интерсубъективного символического универсума значений. На границе взаимодействия этих структур конституируется двучленная формула человеческого бытия: социальная система + личность. Между ними устанавливается некая совокупность соответствий, представляющая собой целую систему отношений. Здесь еще раз подчеркивается гетерогенный характер социума. Ведь, если использовать для его описания концептуальный каркас, выстраиваемый на основе линейной дедуктивно-аксиоматической схемы, будет безвозвратно потеряна возможность адекватного понимания социальных явлений. Таким образом, система социального действия предполагает сложный и уникальный тип сохранения внутренней структуры. Все они функционально необходимы, то есть являются пререквизитами существования открытой и динамической социальной системы. 1. Общество есть метаболическая система. Все метаболические системы должны адаптироваться к собственному окружению. Эту функцию выполняет совокупность экономических институтов. Данная подсистема играет роль связующего звена между социальной организацией и природным окружением. 2. Общество есть динамическая система. Динамические системы должны иметь средства для определения порядка целедостижения, а также для мобилизации собственных ресурсов в процессе их достижения. Функцию целеполагания выполняет политико-правовая подсистема, представленная совокупностью институтов власти и правовой системой. Данная подсистема включает в себя любые формы принятия решений, осуществляет стандартизацию целей и мобилизацию ресурсов на их достижение. 3. Общество является сложной и многоуровневой системой. Сложные системы должны путем внутренней координации своих частей стремиться к 100 поддержанию единства и целостности. Функцию интеграции выполняет так называемая социетальная подсистема, сформированная собственно социальными институтами. Подсистема социетальной общности объединяет все виды социального контроля – как институциональные, так и неинституциональные. 4. Каждая система должна стремиться к поддержанию внутреннего равновесия. Функция латентности или поддержания образца выполняется подсистемой социализации, включающей человека в существующие культурные системы. Соглашаясь с Парсонсом, мы считаем, что единичное действие содержит в уменьшенном мире модель всей социальной системы. Поэтому все попытки построить теорию социализации, учитывающую лишь один фактор и даже одну подсистему, например экономическую, обречены на неадекватное отражение действительности. Рассмотрение влияния модернизации на социальные подсистемы необходимо производить в контексте перераспределения функций между ними. Характерной чертой социальных изменений последнего времени является (аналогичное уже упоминавшемуся в экономической подсистеме) стремление к дифференциации частей, то есть системных и несистемных политических центров социальной интеграции. Важнейшая теоретическая проблема социальной философии – «рассмотрение самого перехода человека между культурами как двойственного по своей сути, т.е., с одной стороны, как адаптации людей к новым условиям, к иной культуре, к иным формам труда, к иному образу жизни, но, с другой – как предпосылки стимула повышения способности людей к решению все более сложных проблем, дальнейшего саморазвития человека, общества, изменяющего свою социокультурную среду. Отсюда следует проблема механизма саморазвития личности в усложняющемся мире»60. Столь же проблематичными оказались и либерально-демократические 60 Человек в экономике и других социальных средах. М. : ИФРАН, 2008. – С. 109–110. 101 реформы в посткоммунистической России. Попытка пересадить на российскую почву с помощью административно-командных мер отдельные политические и правовые (разделение властей, всеобщие выборы), а также экономические (свободный рынок труда и капитала) институты привела либо к их имитации, либо к непосредственному отторжению. Ярким примером является модернизация российской науки, предполагавшая адаптацию и обновление этого важнейшего социального института в условиях нового экономического уклада. Специалисты полагают, что «…адаптация к рынку может быть разной и зависит от состояния самой науки. Очевидно, что Россия может претендовать на то, чтобы итогом вхождения в рыночную экономику стало появление в стране развитой эффективно работающей конкурентоспособной науки, способной создавать и находить пути рыночной реализации инновационного продукта. Для этого и нужна реформа науки, направленная на то, чтобы создать рыночную социально-экономическую инфраструктуру инновационной системы, которая бы обеспечивала стимулирование инновационной деятельности, эффективность форм ее организации, привлечение бизнеса в сферу прикладной науки, инвестиции в разработку инновационного продукта, трансферт новых разработок, их доведение до производства и т.д.»61. Показательна попытка другой модернизации, которую некоторые эксперты оценивают как более успешную. Речь идет о реформах, проводимых в ряде государств Латинской Америки. Разработанная специально для этих стран «концепция развития вовнутрь и изнутри» предполагала учет культурной и иной специфики региона. В конце 1940-х годов при Экономическом и Социальном совете ООН была создана Экономическая Комиссия для Латинской Америки (ЭКЛА), предложившая серию мероприятий как в экономической, так и в политической области. При всех впечатляющих успехах японского общества возникает вопрос о том, насколько оно современно и современно ли вообще. Ведь если за 61 Человеческий потенциал как критический ресурс России. М. : ИФРАН, 2007. – С. 25–26. 102 основу современности брать основные экономические показатели, то проведенные в Советской России индустриализация и коллективизация достигли впечатляющих результатов. Недостаточность одних лишь организационно-технических мероприятий осознавалась как Лениным, так и Сталиным. В результате была спроектирована и реализована культурная революция. Даже большинство западных интеллектуалов согласились с тем, что в СССР построено современное общество, пусть и не гражданское, без правового государства и уважения к личности. Но позднее стало ясно, что социалистическая индустрия, построенная «по образу и подобию» капиталистической, не в состоянии эволюционировать за счет внутренних ресурсов. Она застыла на месте, что противоречит самому замыслу современности. А последующий обвал российской экономики, как и более успешное реформирование китайской индустрии, свидетельствуют о том, что данная индустриализация не создает современного рационального общества, а значит не является модернизацией. Как отмечает Д. Мартэн, выделяются две модели перехода к рыночной экономике: 1) модель либерализации под государственным контролем, характерная для ведущих стран Центральной и Восточной Европы, и 2) модель «деинституционализированного перехода», свойственная России и ряду южных стран62. В связи с вышеприведенным замечанием американского эксперта возникает вопрос: с каких это пор Россия попала в перечень южных стран и каковы критерии такого отнесения? Оказывается, сходство корпоративных культур у них довольно сильное, и в этом смысле Россия – страна южной корпоративной культуры. Хотя и у подобной точки зрения немало противников. Южная культура всегда была носителем ценности предприимчивости. Американский исследователь Д. Ландес указывает на отличия, возникающие при внедрении капитализма в Таиланде и России. Мартэн Д. Социальные измерения трансформации и модернизации: теоретические уроки эмпирических исследований // Социологические исследования. – 2002. – № 8. – С. 61. 62 103 «Тайский пример иллюстрирует способность культуры реагировать на экономический рост. Но возможно и обратное: в недрах культуры со временем может вызревать враждебное отношение к предпринимательству. Здесь показателен опыт России, где семьдесят пять лет антирыночной и антибуржуазной пропаганды насадили крайне враждебное отношение к частной инициативе»63. Часто в пример России приводят Японию, корпоративная культура в которой сегодня считается одной из наиболее продвинутых. Но вполне вероятно, что японская модель окажется столь же неуспешной. Для проверки данной гипотезы нужно время, ибо СССР и КНР копировали индустриальное общество первой половины ХХ столетия, да еще и в условиях изоляционистской внешней политики, тогда как Япония копировала постиндустриальное общество послевоенной поры в условиях развитого мирового рынка. Здесь встает вопрос о возможностях социального проектирования. К сожалению, в современной литературе по социальной философии зачастую не проводится различие между социальным проектированием, социальным планированием и социальным программированием. Следует согласиться с точкой зрения, которую отстаивает М.Э. Рябова. По ее мнению, несмотря на наличие у всех трех видов деятельности общих черт (установка на реализацию, структурирование, согласование частей и т.п.), имеются принципиальные различия, которые нельзя игнорировать. Исследователь утверждает: «Человек, ставший на путь интеллектуализации, развития культуры, тем самым уже обладал способностью расширять диапазон своих возможностей, осваивать растущее разнообразие жизни. Этот процесс мог иметь место лишь через развитие способности к переходам между меняющимися условиями, средствами и целями. Культура, разум возникли вместе с человеком как его определения, как атрибуты. Человек-субъект Ландес Д. Культура объясняет почти все / Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. М., 2002. – С. 31. 63 104 возник как носитель развития способности к этим переходам, в чем и заключается его сущность, специфика»64. Адаптация личности в условиях модернизации становится предельно сложной, а в условиях модернизации сверху эта сложность возрастает многократно. Даже предварительный анализ процесса российской модернизации показывает, что ее авторы и исполнители использовали не проектирование, а программирование. Но даже для последнего не были соблюдены все необходимые условия. Проектирование же, как справедливо утверждают исследователи данной проблемы, должно опираться на определенную проектную онтологию. Под проектной онтологией понимается совокупность представлений о природе и сущностных свойствах объекта, подлежащего модернизации. Как уже говорилось, при всем многообразии теорий модернизации существуют общепризнанные черты «современной» страны, позволяющие перейти от нечеткого собирательного термина к сложившейся парадигме. Именно так определяет модернизацию американский философ С. Хантингтон65. Как бы ни хотелось Хантингтону скрыть за термином «модернизация» подлинный смысл данного процесса, он совершенно очевиден. Речь идет не о модернизации вообще, а о той ее разновидности, которую западные интеллектуалы назвали вестернизацией. От данного названия как от обидного для тех, кто подвергается этой самой вестернизации, отказались из идеологических соображений, то есть стремясь соблюсти принципы политкорректности. Но что же такое вестернизация? Необходимо согласиться с теми авторами, которые полагают, что этот «нечеткий собирательный термин» в действительности означает совершенно особый тип культурного влияния, ставящий своей целью глубинные изменения основ ментальности и духовной жизни разнообразных народов, чье развитие «задержалось» на этапе 64 65 Человек в экономике и других социальных средах. М. : ИФРАН, 2008. – С. 110. Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. М. : Прогресс-Традиция, 2004. 105 традиционного общества. Корпоративная традиционных обществах, но эта культура культура существует выражает все и в аспекты средневековых корпораций. Именно поэтому личность, инкорпорированная в традиционную культуру и традиционалистский жизненный мир, оказывается абсолютно неспособной адаптироваться к современной системе целей и ценностей, свойственной корпорациям постиндустриальной экономики, не говоря уже об экономике знания. Проблема сохранения минимального социального порядка в условиях трансформации его отдельных элементов и социальных подсистем связана с соотношением свободы и несвободы в условиях нарастания хаотических явлений. Обратная сторона свободы – ответственность – является важнейшим моментом и движущей силой социальной самоорганизации. Именно в контексте социальной ответственности проявляется взаимная дополнительность детерминизма и индетерминизма в модернизирующихся социальных системах, где процессы самоорганизации начинают доминировать над процессами организации. В классической теории общества свобода индивида противопоставлялась социальным детерминантам. Несоединимость свободы и несвободы в философии стала рассматриваться как источник глубокого противоречия социального бытия. В ХХ веке рефлексия над этим противоречием стала причиной появления экзистенциализма. Жесткая детерминация социальных систем возможна лишь за счет применения внешних средств и, как правило, оборачивается разрушительными системными последствиями. В условиях модернизирующегося социума взаимная зависимость детерминации и индетерминизма возрастает потому, что возрастает роль социальной самоорганизации. Политическая подсистема опирается на перевод процесса трансляции редуцированной комплексности с уровня эксплицитной коммуникации на уровень комплиментарных ожиданий. Свобода в рамках политической подсистемы определяется как свобода совместного определения стратегии и 106 тактики действий, а также свобода выбирать (назначать) ответственных за выполнение данных тактико-стратегических намерений, за проведение их в жизнь. Кроме того, политическая свобода определяется такими параметрами, как свободный доступ к информации, свобода слова и т.п. Для обеспечения данной свободы создается система права, превращающая индивида в гражданина и гарантирующая индивидуальные свободы. Такая система необходима, ибо при делегировании во власть отдельным индивидам делегируется аппарат легитимного принуждения. Интересно, что в политических системах корпоративизм может служить главным средством эффективной борьбы с коррупцией, а может выступать как средство распространения коррупции. На это указывают эксперты, отмечая сложные схемы развития корпоративизма в России: «В последние полтора десятилетия коррупционная солидарность агентов власти оказывается сильнее солидарности корпоративной; но главное, что коррупционная солидарность с некоторых пор стала составной частью корпоративной солидарности. Другими словами, власть, которая действует подобным образом, т.е. в интересах агентов власти, ее составляющих и представляющих, полностью переродилась и перестает быть социально необходимым элементом общественной организации, превращаясь во вредоносное паразитическое образование на теле общества»66. Политико-правовая система распространяет свое влияние и на экономическую подсистему, точно так же как экономическая подсистема наполняет значениями властные коды политики и компенсирующие коды права. Поэтому тезис о функциональной дифференциации ставится в работе под сомнение. Специфика различных детерминации подсистемах индивидуального определяется целеполагания специфическими в средствами, обеспечивающими их функционирование. Властные и монетарные коды политической и экономической подсистем, соответственно, по-разному 66 Новые идеи в социальной философии. М. : ИФРАН, 2006. – С. 168. 107 детерминируют индивидуальное целеполагание, формируя целерациональные предпочтения, которые представляют собой первый уровень предпочтений. Наличие свободы в данных подсистемах определяется наличием или отсутствием рационально организованных формальных институтов и контролирующих их структур неформализованной общественности. Анализ специфических особенностей социокультурной детерминации индивидуального целеполагания предполагает установление основных параметров символического кодирования властных и монетарных импульсов со стороны политики и экономики, пропускаемых «сквозь» механизмы социокультурной трансляции смыслов. Главной содержательной особенностью культурной подсистемы является характер коммуникативных кодов, который, с некоторой степенью условности, определяется как символический. В фундаменте данной подсистемы лежит символический универсум целей, ценностей и других значений, получивших распространение в данном обществе и сформировавших данную культуру. Цели, ценности и значения позволяют индивидам действовать, оценивать и интерпретировать свои и чужие действия на основе общепринятых норм. По мнению специалистов, «попытка отождествления понятия общества, социального, социальности с общением, коммуникацией, взаимодействием людей необходима, но недостаточна. На уровне взаимодействия общество может и не возникнуть или быть недостроенным, ограниченным уровнем выживания. В отличие от этого общество выступает как система, достроенная доверху и имеющая иерархию уровней (например, у Т. Парсонса это – не только адаптация, но и достижение целей, социальная интеграция и воспроизводство культурных образцов)»67. Для осуществления свободы в рамках данной подсистемы необходимо нечто большее, чем политические и экономические свободы. Возникают 67 Новые идеи в социальной философии. М. : ИФРАН, 2006. – С. 8–9. 108 проблемы и на уровне правовых гарантий. В работе показана недостаточность формальных институтов и организаций в условиях социокультурной детерминации индивидуального целеполагания. Отправным пунктом здесь послужила гипотеза о том, что для обретения итоговой власти одного человека над другими вовсе необязательно ограничивать их политические и экономические свободы. Для этого оказывается достаточным получить контроль над его сознанием путем навязывания ему определенных решений, формирования «нужных» ценностей, герметизации жизненного мира и универсума дискурса. Культурная подсистема детерминирует целеполагание на уровне ценностно-рационального действия и на уровне традиционного действия. Наличие формальных институтов уже не может гарантировать свободного целеполагания, что убедительно доказано практикой развитых демократических обществ, где несвобода индивидов является результатом манипуляций индивидуальным, массовым и общественным сознанием. Человек не может быть абсолютно свободным от социальной и культурной среды, дающей ему цели и ценности, а также управляющей его действиями через механизмы традирования смысла. Но он может быть максимально эмансипированным от данного контекста посредством коммуникации и рефлексии над основаниями культуры. Обосновывается необходимость позитивной свободы индивидов для нормального функционирования социальных систем. В ходе анализа выявляется системная необходимость свободного определения целей и ценностей как фактора повышения социальной эффективности и как условия реализации человеческой природы. В классической теории общества свобода индивида и его социальная детерминированность рассматривались как соединение несоединимого и источник глубокого противоречия социального бытия. Теория коммуникации позволяет объяснить, каким образом снять это противоречие, установив взаимную дополнительность и взаимную 109 необходимость индивидуальной свободы и системного детерминизма. Более того, жесткая детерминация социальных систем дает мнимый эффект, но оборачивается разрушительными системными последствиями. Коммуникативный подход к социальной теории требует рассмотрения ситуации выбора в терминах социосинергетики. Самоорганизация как условие адаптации приводит к самым неожиданным результатам в социальной жизни. Как отмечает А.В. Бузгалин, «предлагаемый проект как нельзя лучше соответствует чаяниям основных пассивно приспосабливающихся социальных сил современной России: обывательского большинства и серой исполнительской массы "элиты" (государственной и корпоративной бюрократии). Наконец, "имперский проект" адекватен как современным общемировым тенденциям эволюции глобального капитала, так и все возрастающим тенденциям ностальгии по советской державе»68. Выбор как нахождение морального сознания в точке бифуркации должен быть мотивирован на более высоком уровне, нежели уровень данного дискурсивного пространства. Введение ценностного метауровня создает совершенно иные возможности для интерпретации категорического императива И. Канта, что в условиях современной социальной теории имеет уникальный потенциал для преодоления противоречия между детерминизмом социальных систем и свободным целеполаганием индивида. Впервые практика ограничения свободы на уровне целеполагания применялась в доисторическом обществе. Тогда же появились первые примеры того, как индивид, лишенный доступа к системам смыслообразования и смыслополагания, оказывался лишь средством для достижения целей тех, кто стал распоряжаться богатствами и властью. Но тактический выигрыш всегда оборачивается стратегическим поражением, ибо герметизация универсума дискурса лишает индивида жизненной силы, а отсутствие целеполагания приводит к деградации вначале индивида, а за ним 68 Бузгалин А.В. Россия – иная стратегия // Философские науки. – 2010. – № 10. – С. 18–19. 110 и всего общества. К сожалению, классические социальные теории не способствуют пониманию философской сущности социальной адаптации личности. В качестве причины в них, как правило, называются экономические, политические, технологические или иные системные факторы. Иногда модернизация рассматривается как реализация некой антропологической константы, связанной с освобождением человека, более полной реализацией его неотъемлемых прав и т.д. 1. Этот феномен является сложным, и множество подходов помогают лучше увидеть множество его сторон. Подлинное постижение сущности «социального обновления» возможно лишь при реализации принципов системности и всесторонности, не позволяющих сводить истоки и движущие силы социальной адаптации личности лишь к индустриализации, онаучиванию или информатизации общественной жизни. 2. Понимание феномена социальной адаптации личности неразрывно связано с выявлением и описанием целеполагания (как явного, так и латентного). Данное обстоятельство вынуждает пересмотреть прежний методологический ориентир на поиск каузальной схемы, «объясняющей» модернизацию как детерминированный внешними факторами процесс. Последнее невозможно без тщательного исследования связи политических и социальных идеалов либерализма, европейского Просвещения с современной идеологией модернизации, а также с процессами формирования общественного мнения, общественных ожиданий. 3. Системное исследование реальных процессов социальной адаптации личности позволяет сделать вывод о неравномерном распределении нагрузки на различные социальные подсистемы. Именно данное обстоятельство, а также зацикленность на прежних (односторонних) теориях социальных изменений является подлинной причиной неконтролируемости, низкой эффективности, а иногда и явных неудач большинства современных модернизаций. 111 4. Существенным фактором современных моделей социальной адаптации личности является то, что в мировом масштабе данный процесс протекает в двух различных плоскостях: одни социумы являются лидерами и «первопроходцами», тогда как другие оказались в положении «догоняющих». При всем внешнем сходстве протекающих в странах первой и второй группы изменений, социальное содержание перемен радикально различается, порождая существенно различные реакции. Рассуждения о социальных системах, структурах и стратификациях, перекочевавшие из социологии в философию, актуализируют вопрос о границах применения в социальной теории классических философских категорий, в частности категории бытия. Социальное бытие в самом общем виде означает нечто, делающее общество потенциально и актуально сущим. Бытие как универсальный концепт философского умозрения имеет большие эвристические возможности применительно к сфере социального. Социальное бытие, как и любое другое, зависит от другой категории – категории становления. В условиях социума становление – это способность изменяться. Как правило, естественным состоянием человека становится стремление к стабильности. Но изменения необходимы, а значит необходимы и инновации. «Многие компании, особенно в период кризиса, – пишут специалисты, – впадают в то, что называется "активной инерцией". Они продолжают что-то делать, куда-то двигаться, но на самом деле они никуда не идут. Рынок больше не воспринимает подобных движений. Существует только один выбор: измениться или перестать существовать. И нет лучшего стимула для компании, чем близкая угроза ее смерти. Существует страх провала. Все боятся проиграть, и большинство людей делаются от этого очень консервативными»69. Однако реализация данных возможностей, как правило, позволяет создавать лишь спекулятивно-метафизические схемы, полезность которых Ашмарин И. Гуманитаризация инновационного процесса: неизбежность или невозможность / Человек вчера и сегодня: междисциплинарные исследования. Вып. 3. М. : ИФРАН, 2009. – С. 21. 69 112 многим теоретикам представляется сомнительной. Но и отказ от обращения к бытию означает, что социальная философия не может претендовать на статус самостоятельной и достаточно авторитетной области философского знания. Перечисленные обстоятельства требуют постановки вопроса о возможностях неспекулятивного подхода к пониманию и определению социального бытия. Среди тех, кто вышеизложенному требованию, можно мог бы соответствовать назвать немецких философов Н. Гартмана и М. Хайдеггера, американского философа А.Н. Уайтхеда и представителей советско-российской школы исторического материализма. Их взгляды могут рассматриваться как потенциальные (Н. Гартман и М. Хайдеггер) и актуальные (А.Н. Уайтхед и сторонники исторического материализма) теории социального бытия. Таким образом, общественное бытие, в том числе и корпоративное бытие, совершенно неожиданно становится зависимым от общественного или корпоративного сознания. Конечно же не в том смысле, в котором рассматривается зависимость феноменов от сознания в классической гносеологии, когда предполагается, что зависимость бытия от сознания означает выдуманность наших представлений о том, что существовало до нас. Если природное бытие, применяя пространственные образы, находится позади нас, то социальное бытие – впереди. Если же использовать временные аналогии, то можно противопоставить два вида бытия как то, что было «до» человека, и то, что будет «после» его появления и обязательно как итог его мыслей, действий. «Неравномерность является одним из существенных источников исторического многообразия. Адаптация здесь тоже имеет место, но приспособление идет не к природе как таковой, а к условиям существования, созданным человеком, к его деятельности и ее результатам. Для рассматриваемой методологической проблемы весьма существенно различие между творчеством культуры и творчеством истории»70. Келле В. Историческое многообразие как проблема методологии / Человек вчера и сегодня: междисциплинарные исследования. Вып. 3. М. : ИФРАН, 2009. – С. 130. 70 113 Понимание социального бытия создает условия для философского осмысления бытия корпоративной культуры как особой адаптивной среды, вписанной в бытие как в особую систему. Несмотря на несомненную общефилософскую и общетеоретическую ценность идей и концепций Гартмана и Хайдеггера для социальной философии, они не разрабатывали проблемы общества и общественного бытия, предпочитая вести речь об историческом бытии. Причем в их философии, как и в философии Гегеля, это различные вещи. Уайтхед же, напротив, рассматривал человека именно в его социальном измерении. Но и его понимание реальности, получившее название процессуализма, не направлено на непосредственное рассмотрение общественного бытия или его отдельных модусов. Лишь в историческом материализме проблема общественного бытия оказалась одной из центральных собственно философских проблем. Наиболее ярким представителем исторического материализма в ХХ веке по праву считается венгерский мыслитель Д. Лукач, труды которого, в особенности последняя крупная работа «К онтологии общественного бытия», оказали исключительное влияние как на западных, так и на советских марксистов. Несмотря на то что указанный фундаментальный труд так и остался неоконченным, в нем содержится систематическое изложение категорий социальной онтологии, опирающееся на широкую историкофилософскую перспективу. Данное исследование интересно еще и тем, что его автор стремится преодолеть неизбежную для Маркса и Энгельса стратегию полемического преодоления немецкого идеализма, столь мало актуальную в век феноменологии, экзистенциализма и аналитической философии. «Если Кант, – пишет Лукач, – называет приспособление организмов "целесообразностью без цели", то это высказывание является в философском смысле чрезвычайно глубоким, так как он точно указывает на особенность реакций, которые организмы вынуждены постоянно проявлять по отношению к своему окружению, спонтанно и сообразно бытию, чтобы 114 создавать возможность самовоспроизведения»71. Особенно важны идеи Лукача в борьбе с избыточным гносеологизмом и отрицанием систематической, или категориальной, онтологии. Как отмечают И.С. Нарский и М.А. Хевеши, «Лукач убедительно показал, что философия марксизма является не только определенным подходом к пониманию процессов, происходящих в обществе, и теорией их познания, но и развитым мировоззрением и в этом смысле именно "онтологией" социальной жизни. Лукач хорошо понял, что сводить философию марксизма только к гносеологии, как это в 60-х гг. делали и некоторые советские авторы, ошибочно». Основные аргументы Лукача сводятся к классицистской, по своей сути, позиции. В силу того, пишут И.С. Нарский и М.А. Хевеши, что сознание активно воздействует на поведение людей, групп, классов и может поэтому порождать общественные столкновения, оно, по Лукачу, представляет собой вторичную объективацию, которая выступает составной частью общественной практики72. Означает ли отказ от гносеологизма то же самое, что и отказ от гносеологии? Разумеется, нет. Скорее он означает стремление подвести под теоретико-познавательные схемы более надежный и прочный фундамент, нежели апелляции к опыту, разуму или здравому смыслу. И в этом Лукач схож с Гартманом и Уайтхедом, полагающими, что есть достаточные основания для построения теории бытия, то есть полноценной рациональной онтологии. Смысл расхождений между онтологистами и гносеологистами состоит в различном отношении к науке и ее значению для философии в Новое время. Онтологисты увидели в научном знании средство, обеспечивающее значительно более надежный и эффективный доступ к бытию, нежели рациональная спекуляция. Гносеологисты же, напротив, признали за наукой право исследовать мир, себе оставив лишь возможность разрабатывать Лукач Д. К онтологии общественного бытия. Пролегомены. М. : Прогресс, 1991. – С. 29. Нарский И. С., Хевеши М. А. Построение социальной онтологии марксизма / Лукач Д. К онтологии общественного бытия. Пролегомены. М. : Прогресс, 1991. – С. 9. 71 72 115 методы научного познания, интерпретировать данные различных наук, сводить их воедино и т.п. Каков же может быть главный принцип построения теории бытия в марксистской традиции? Несомненно главная роль – роль порождающей модели – отводится труду. Все общество может быть представлено как способ бытия человека, основанный на его труде, на его способности превращать природу во «вторую природу» – полезные вещи. При этом труд – не просто человеческая активность, а целеполагающая и преобразующая деятельность. Нельзя не вспомнить философию Аристотеля, который определил человека как животное, живущее в городах (zoon politicon). То есть животное, умеющее вместе с другими животными формулировать общие цели и координировать свои действия для их достижения. В этом, по одной из версий, и состоит смысл социальности, смысл социальной адаптивности. Совместное умение формулировать цель, совместная способность принимать ее в качестве намерения и совместное действие не должны быть настолько тотальными, чтобы лишить человека права на индивидуальное целеполагание и действие. И здесь в совершенно ином контексте предстает проблема общественного сознания, которое выступает уже как некая порождающая стихия, задающая цели и созидающая общественное бытие. Таким образом, вопреки распространенному взгляду, рассматриваемая традиция приводит к трактовке общественного сознания, при котором все без исключения его формы наделяются собственным бытием. Но сама категория бытия в контексте десубстанциализации философского мышления теряет прежнюю определенность. Попадая в горизонт рефлексивного мышления, социальное бытие становится объектом герменевтики. 2.3. Технология понимания как адаптационная стратегия в системе корпоративной культуры Социально-философское исследование корпоративной культуры 116 составляет лишь одно из направлений теоретико-методологических изменений в осмыслении проблем социальной адаптации личности. Не менее важные перемены происходят с теоретическим определением феномена свободы применительно к проблеме адаптации. По мнению специалистов, новая, постсоветская эпоха «безусловно, демонтировала некоторые из прежних типизаций, прежних механизмов адаптации, прежних образцов поведения, ушедших, атрофировавшихся прежде всего в силу их несоответствия новой реальности и неэффективности при решении проблем социокультурной адаптации и выживания (в самом широком смысле слова, в том числе выживания в качестве фигуры, имеющей определенный социальный статус) индивида»73. Для того чтобы понять, почему прежние проектирования и прогнозирования социальной адаптации личности не очень продуктивны, необходимо рассмотреть те концептуальные философские основы, которые изменились в последние десятилетия. Дело в том, что современные философы отказались от идеи универсалистского или «строго научного» изучения феномена, считая, что прежде всего необходимо поставить проблему свободы как проблему смысла. Но феномен может быть и «закрыт», «засорен» или «еще не открыт». Если феномен попадает под нечто скрывающее, то бытие становится кажимостью. Методом выявления сокрытости и причин сокрытия является, по мысли Хайдеггера, герменевтика. Для обоснования расширенной легитимности герменевтических процедур Хайдеггер прибегает к онтологизации языка. Последний в его концепции оказывается не только особой, но и первичной формой сущего. Хайдеггер метафорически именует язык домом бытия. Современное понимание социальной адаптации личности чаще всего не выходит за рамки простого инструментализма и сциентизма. Говорят о необходимости усвоения опыта как о простом перенесении информации, 73 Новые идеи в социальной философии. М. : ИФРАН, 2006. – С. 175–176. 117 знаний и умений и о закреплении всех этих качеств на практике. Но применительно к социальной адаптации личности необходимо другое, более глубокое изучение того, что является препятствием к успешной адаптации. Почему личность иногда не способна принять ценности какой-то культуры, в том числе и корпоративной, как свои собственные, даже при наличии такого желания? И почему иногда это желание просто не возникает? Ответом может быть философское осмысление человеческого бытия, данное в хайдеггеровской герменевтике74. Ученик Хайдеггера Х.-Г. Гадамер продолжил линию на онтологизацию герменевтики и превращение ее в универсальное средство познания. Фактически он превратил ее из теории понимания текстов в своего рода философию понимания. Предметом герменевтики становится вся совокупность человеческого знания о мире и о самом себе. По Гадамеру, понимание есть способ существования человека в процессе познания, осмысления и оценивания. «Человек, живущий в мире, не просто снабжен языком как некоей оснасткой – но на языке основано и в нем выражается то, что для человека вообще есть мир. Для человека мир есть "тут" в качестве мира; ни для какого другого живущего в мире существа мир не обладает подобным тут-бытием. Однако это тут-бытие мира есть бытие языковое»75. Вот почему адаптация «человека экономического», «человека рационального» к внешней среде не предполагает экзистенциальных и бытийных моментов, но личность может адаптироваться лишь посредством понимания. И корпоративная культура – один из важнейших источников смыслообразования. В центре гадамеровской герменевтики находится понятие герменевтического круга, которое он в значительной мере развил и концептуализировал по сравнению со своими предшественниками. Герменевтический круг как методологический принцип базируется на схеме, Хайдеггер М. Бытие и время. СПб. : Наука, 2006. Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М. : Прогресс, 1988. – С. 511. 74 75 118 в которой бесконечность метафорически приравнивается к движению по кругу. Сознание интерпретатора переполнено предрассудками, ожиданиями, идеями. Текст, предуготованной становящийся «участи», объектом, то есть начинает заранее сопротивляться детерминированной интерпретации. Именно данное сопротивление порождает бесконечную цепь интерпретаций. Другая важная проблема, поднимаемая Гадамером, заключается в том, что интерпретируемый текст уже неоднократно интерпретировался прежде другими комментаторами, когда текст начинал жить совершенно иной жизнью, независимой от первоначального замысла. Главная мысль немецкого философа состоит в том, что для подлинной интерпретации текста время не является помехой, а наоборот союзником. Гадамер подчеркивает значение гуманистической традиции для гуманитарных стандартов наук, забытой математического вследствие влияния естествознания. Он методологических настаивает на необходимости возврата к таким ведущим понятиям гуманистической традиции, как «образование», «вкус», «такт» и «здравый смысл». Гадамер уверен, что именно они отвечают за способность человека понять смысл происходящего, а понять – значит адаптироваться. Корпоративная культура, развивавшаяся либо стихийно, либо в аспекте повышения ее эффективности, совершенно не рассматривалась с этой стороны. Однако долгосрочное ее развитие и способность быть источником смыслообразования невозможны без учета этой ее функции. Значительный вклад в историю герменевтики внес итальянский философ Э. Бетти. По его мнению, интерпретатор выполняет задачу ретроспективного воспроизведения процесса генезиса смысла. В противном случае понимание невозможно, ибо смысл сам по себе не может быть воспроизведен иначе, чем через его репродуцирование. Возможность воспроизведения генезиса смысла заложена, по мнению Бетти, в самой сущности процесса переосмысления. Очень важной категорией, характеризующей успешность понимания и 119 адаптации, выступает категория предпонимания. Эту категорию можно определить как цель адаптации и как ее успешное условие. Данная категория может быть квалифицирована как дескриптивная, хотя с ее помощью выясняют или проясняют, а также, отчасти, конструируют смысл будущих высказываний. Социальное взаимодействие становится возможным лишь при наличии предпонимания. Но предпонимание ставит вопрос о внешней среде как о символическом и знаковом по своей природе. «Адаптация предпонимания в социологии представляется уместной и вполне закономерной, поскольку субъективный акт предпонимания присутствует в момент процесса интерактивной интерпретации, когда происходит переложение субъективно переживаемого (восприятия) на понимание интерсубъективного смысла. Возникает коммуникация (в ее субъективном восприятии и осознании)»76. Бетти критикует Хайдеггера, Гадамера и других за то, что они «зашли слишком далеко», утверждая, что не объект содержит смысл самого себя, а пресловутое предпонимание. А это может привести к неоправданным допущениям, а то и фантазиям. Объект же, по мысли Бетти, обладает герменевтической автономией. Кроме того, итальянский мыслитель вводит каноны когерентности (согласованности), актуальности и соотносимости смысла (адекватности понимания). Оригинальную концепцию герменевтики выдвинули Г.Г. Шпет и А.Ф. Лосев. Находясь под несомненным влиянием феноменологии (Шпет относился к числу учеников и близких друзей Гуссерля) и специфического, идущего от Гегеля представления понятийной сферы как особой стихии, в которой имена обретают собственную жизнь, они создали философию имени. Отсюда характерный для данных мыслителей объективизм. Лосев даже наделяет имена некой творческой сущностью, вводя, наряду с понятиями ноэмы, фонемы и семемы, экзотическое понятие энергемы. Его также Шульга Е. Н. Проблематика предпонимания в герменевтике, феноменологии и социологии. М. : ИФРАН, 2004. – С. 33. 76 120 полезно соотнести с понятием социальной адаптации личности, ибо последнее есть результат творческого отношения к миру, умение создать самого себя. Объективизм Шпета позволяет ему связать смысл, который по сути тождественен содержанию, с формой. То, что составляет одну из ключевых философских интуиций, лежащих в основе всей истории философии, – отделение формы от содержания, – ставится Шпетом под сомнение. И делается это на основе все того же гегелевского идеализма. В своих произведениях он не раз отмечал, что основой понимания является «чистая деятельность разума» наподобие эстетическому восприятию прекрасного. Упор на интуитивное восприятие смысла приводит его к следующему утверждению: «...понимание как функция разума поставляется нами в аналогии чувственному восприятию как sui generis восприятие или интуиция интеллектуальная и интеллигибельная»77. Последнее крупное имя в мировой герменевтической традиции – несомненно французский философ П. Рикер. Для него также вопрос о герменевтике во многом определяется вопросом о специфике наук о духе. Рикер трактует понимание как общее явление проникновения в другое сознание с помощью внешнего обозначения, а под интерпретацией он предлагает подразумевать такую разновидность понимания, в которой единственным средством проникновения являются зафиксированные в письменной форме знаки. Будучи интеллектуальным наследником Шлейермахера и Дильтея, Рикер подвергает данную традицию критическому переосмыслению. По его мнению, классики герменевтической теории ошибочно представляли отношение «письмо – чтение» как частный случай понимания. Опираясь на исследования Ж. Деррида и других деконструктивистов, Рикер постулирует письмо как независимый и самодостаточный феномен, а вовсе не как один из функциональных элементов в процессе передачи мыслей от одного человека 77 Шпет Г. Г. Сочинения. М. : Наука, 1989. – С. 455. 121 другому. Именно письмо позволяет преодолеть противопоставление понятий «объяснять» и «понимать», которое, благодаря Дильтею, стало главной причиной представлений о вторичности интерпретации: «Письмо является в этом отношении неким значимым рубежом: благодаря письменной фиксации совокупность знаков достигает того, что можно назвать семантической автономией, то есть становится независимой от рассказчика, от слушателя, наконец, от конкретных лиц продуцирования. Став автономным объектом, текст располагается именно на стыке понимания и объяснения, а не на линии их разграничения»78. Стремясь переосмыслить в свете всего вышесказанного соотношение понимания и интерпретации, Рикер отмечает, что понимание предваряет, сопутствует и завершает процедуру интерпретации, ибо оно с неизбежностью конституирует неустранимую основу последней. Смысл предваряющего участия понимания состоит в том, что оно сближает интерпретатора с субъективным замыслом автора текста. Момент сопутствия проявляется в формирующей роли пары «письмо – чтение» по отношению к области интерсубъективной коммуникации. В преодолении географического, исторического и культурного расстояния между автором и читателем состоит момент завершающего участия понимания в процессе интерпретации, считает французский философ. Социальная герменевтика создала условия для разработки технологий. Говоря о современной герменевтике, нельзя обойти вниманием сложное интеллектуальное постмодернизмом. и культурное «Постсовременностью» стали течение, называть именуемое ситуацию, сложившуюся в последние десятилетия в философии и гуманитарных науках. Эта ситуация оказала глубокое влияние на мировоззрение и самосознание наиболее развитых стран Запада. Постмодерн по своей сути означает разрыв с «отжившим прошлым», 78 Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика. М. : Academia, 1995. – С. 7. 122 которое по-разному определяется различными мыслителями. Одни трактуют наступление постмодерна как отказ от идеалов Просвещения, другие – как переосмысление установок Нового времени, а третьи считают, что постмодерн ставит под сомнение всю традицию логоцентризма. В последнем случае речь фактически идет об отрицании всей рационалистической традиции, начиная с древних греков. Английский социолог З. Бауман определил постмодерн как переход от законодательного разума к разуму интерпретирующему. Разъясняя стратегию интерпретирующего разума, он, в частности, замечает, что последний «стремится (как любой разум) захватить "другого" и обладать им, он не предполагает при этом, что акт овладения облагораживает объект, делает его лучше, чем он был до того. Вместо этого он предполагает, что объект в процессе овладения им трансформируется, однако первичная его форма не устарела и не лишилась права на существование, или что акт овладения есть акт продуктивный – такой, при котором возникает новый объект, заменяющий тот объект, который стимулировал усилия к его овладению»79. Таким образом, герменевтика становится сущностью и методом современного мышления. Не потому, что прежние эпохи не зависели от проблемы понимания, а потому, что эта зависимость приобрела масштабы, оказывающие влияние на социальные процессы. Теоретический переход от герменевтики текста к герменевтике социального действия заставляет нас обратиться к бытийным основам социальной жизни, рассмотрев их в контексте широкой экзистенциально-антропологической перспективы. Дальнейшее исследование данного феномена предполагает анализ феномена предпонимание, который возникает в результате герменевтики текстов и активно влияет на герменевтику практики. Второй важный аспект социальной герменевтики заключается в том, что текст и поступок имеют сходную структуру с точки зрения их Бауман З. Философия и постмодернистская социология // Вопросы философии. – 1993. – № 3. – С. 52. 79 123 смыслового наполнения. Аналогичным образом отличаются также и процедуры смыслообразования, позволяющие сравнивать текстуальный и социокультурный контексты. Третий аспект касается соединения системного и интенционального в применении герменевтического круга. Именно диалектика системного и интенционального позволяет, на наш взгляд, смягчить жесткость противопоставления объяснения и понимания. Ведь стремление отличать объяснение от понимания на основании того, что первое имеет дело с внешними причинами, а второе обращается к внутреннему волению, сегодня уже не соответствует нашему пониманию источника и мотивов социального действия. Социальная герменевтика начинается с элементарного объекта общества – действующего индивида. Как уже отмечалось, именно действие следует, с известной долей упрощения, признать «первокирпичиком» социальной жизни. На чем основано наше понимание чужого действия и, тем более, наша уверенность в том, что нас понимают другие? Этот вопрос имеет давнюю историю в социальной теории. Среди тех, кто стремился дать на него систематический и теоретически обоснованный ответ, первым следует назвать американского социолога Дж.Г. Мида. Но и практика изучения социальной адаптации личности приводит к проблеме определения солидарности. В этой связи интерес представляет мысль о том, что «сопоставление указанных, противоречивых по многим параметрам образцов общественной солидарности, американской и европейской, создает возможность для вдумчивого самоанализа и грядущего социального творчества в России. Помимо верификации и адаптации в условиях российской действительности элементов «страховой» и «интегративной» солидарности, очевидно, нельзя оставлять без внимания традиционную российскую устремленность к максимизации идеи духовно- 124 общежительного объединения людей»80. Основоположник символического интеракционизма формулирует проблему понимания как проблему приспособления индивидов в своих действиях друг к другу. В характерной для американской социологии манере Мид начинает с рассмотрения взаимопонимания как коммуникативного процесса, то есть процесса передачи значений и смыслов. Он даже утверждает, что смысл возникает в пространстве отношения между жестом индивида и последующим его поведением. Значение, таким образом, оказывается частью процесса социального действия, ориентируя различные его фазы друг относительно друга. В соответствии с вышесказанным, смысл можно понимать не как отклик человеческого сознания и не как его состояние. Скорее под смыслом следует подразумевать нечто объективное, хотя и объясняемое в терминах символизации. Все это и делает социальные действия и отношения понятными для их участников и наблюдателей. Не следует думать, что процесс передачи значений является одномерным и простым. Значение и смысл нельзя уподобить физическому объекту, тривиально переставляемому из одного угла в другой. Процесс усвоения и интерпретации смыслов, как и процесс их порождения и формулирования, есть сложный и многомерный феномен, изучением которого занимаются в настоящее время разные науки. Особое значение в связи с этим приобретает комплексный анализ функционирования знания в социальной системе и социальном процессе. Долгое время считалось, что знание представляет собой особый вид идеального объекта, имеющего материальные носители (главным образом языковые). Структурными элементами знаний считались группы предложений, с помощью которых формулировалась теория или гипотеза, тезисы или аргументы. Современное представление о знании включает в себя и социально-антропологическое измерение, активно дополняемое Спиридонова В. И. Эволюция идеи государства в западной и российской социальнофилософской мысли. М. : ИФ РАН, 2008. – С. 171. 80 125 когнитивным подходом. Когнитивные науки возникли как междисциплинарное исследование программ искусственного интеллекта. Такие понятия, как «текст», «сценарий», «фрейм» и некоторые другие, позволяют концептуализировать мышление на совершенно иной основе. Под фреймом обычно понимают концептуальную конструкцию, образованную вокруг какого-либо феномена и выражающую сеть когниций. Еще более показательно восприятие сложных предметов по отдельным их частям. Для того чтобы идентифицировать кресло, достаточно увидеть какую-либо из его частей, например спинку или подлокотник. «Особую роль в переоценке дидактической значимости логических методов сыграло развитие инженерии знаний (knowledgeengineering) – теории обучающихся систем, синтезирующей результаты когнитивной психологии и исследований в области искусственного интеллекта. Способность приобретать, накапливать и использовать знания – главный признак интеллекта»81. Фреймы можно было бы мыслить в духе платоновских идей, но современные исследования подтверждают гипотезу об их конвенциональной природе. Каждый фрейм включает в себя набор характеристик, известных каждому из членов некоторого сообщества. Более того, именно общество, социальный процесс в целом является источником продуцирования фреймов. Это кажется невероятным – ведь речь идет о зрительном и ином видах восприятия, то есть о феноменах, имеющих отчетливо выраженную физиологическую природу. Но оказывается, что данные феномены, как и все остальное в человеке, представляют неразрывное единство биологического и социального начал. Подтверждением этому служат различия в способах и стилях представления Вселенной и человека, природного и социального мира в различных эпохах и культурах. Одним из первых, кто обратил внимание на социокультурную обусловленность человеческого знания, в том числе и того, Драгалина-Черная Е. Г. От тривия к инженерии знаний // Высшее образование для XXI века. – 2008. – № 11 (http://www.zpu-journal.ru/e-zpu/2008/11/Dragalina-Chernaia/). 81 126 которое раньше относили к непосредственному, был немецкий философ О. Шпенглер. Именно он объяснил статизм древнегреческих и динамизм новоевропейских представлений о природе не этапами развития науки, а проявлениями различий народной души греков и французов, англичан и немцев. Наш современник Г.Д. Гачев пошел значительно дальше Шпенглера. Исследовав рукописи, в которых описывались физические открытия, совершенные Архимедом, Стэвином, Паскалем и Галилеем, он пришел к выводу о том, что мы имеем дело с четырьмя различными физиками: греческой, фламандской, французской и итальянской соответственно. Так, комментируя рассуждения Архимеда, Гачев пишет, что «эллинский ум отмечает средний термин, "прямую", "равное". Прямая и есть равная: идея права – справедливости – равенства и прямые линии цивилизации, городов – домов – улиц – аналогичны друг другу»82. Далее Гачевым приводятся цитаты, призванные подтвердить данный тезис и не менее удивительные тезисы относительно других упомянутых физиков. Сравнивая Стэвина и Ньютона, он отмечает, что для германского ума характерна статика, тогда как для английского – динамика. В прообразе немецкого умозаключения можно увидеть игру «перетягивание каната» – динамика, служащая статуарности. В основе греческого ума лежит шар, тогда как в основе германского – треугольник. Шар есть символ гонии, тогда как треугольник – ургии. И так далее, и тому подобное. Оставляя данные рассуждения без комментариев, следует все же заметить, что процессы понимания обусловлены не только социально, но и культурно. Не стоит однако искать здесь какие-то фантастические образы и магические фигуры. Просто за каждым обществом стоит собственный уникальный опыт социальной жизни, стержнем которого вне всякого сомнения является культура с ее языком. Наряду с уникальными, в каждой культуре есть и универсальные 82 Гачев Г. Д. Наука и национальные культуры. Ростов-на-Дону, 1992. – С. 136. 127 элементы, обеспечивающие взаимопонимание и взаимодействие всех представителей данного общества. Древнегреческий социум поставил проблему понимания как социально-политическую проблему, острота которой отчетливо проявляется в знаменитом изречении Фемистокла: «Бей, но выслушай!». Стремление научиться выслушать, понять и быть понятым породило движение софистов – высокооплачиваемых специалистов в области убеждения и понимания. И неслучайно квалификация софистов привела к тому, что они научились «управлять пониманием» и даже направлять его в нужное для себя русло (вспомним различные софистические ухищрения, которые сегодня многим кажутся наивными и малодейственными). Это говорит о том, что социальные умения понимать, рассуждать и анализировать проделали значительную эволюцию. На смену классическому античному человеку, гражданину полиса или Римской республики в европейской истории пришел крестьянин, горожанин или представитель иной социальной страты феодального общества. Если в античном мире сфера господства наделенного властью хозяина дома простиралась на его домашних (рабы, слуги, женщины), то в средние века проявление господства распространяется на всю область феодального владения, структурируясь и иерархизируясь. Существует мнение, что в данный период проблема понимания теряет свое социальное измерение. С этим нельзя согласиться. Специфической чертой средневекового образа жизни становится ритуально-догматическая символизация группового и межиндивидуального взаимодействия. Искусство интерпретации символического и ритуального моментов человеческого действия не может не являться одним из главных факторов его результативности и успешности. Именно в этот период формируется корпоративная культура средневековых профессиональных объединений, имеющая немало сходства с нынешней. Многие теоретики склонны истолковывать Новое время как возрождение именно античного типа социальной герменевтики. Однако в 128 действительности современная социальная жизнь востребовала как древнегреческую традицию диалоговой интерпретации, так и умение прочитывать социальные символы и знаки. Социодиалектика и социосемиотика не только не взаимоисключают, но и взаимодополняют друг друга. При таком положении дел может показаться, что нормальное функционирование социальной машины не нуждается в герменевтике. Корпорация якобы вполне успешно функционирует и без всяких особых условий понимания. Однако это верно лишь в том случае, если мы отождествим общество с государством, которые в действительности вовсе не тождественны. Более того, история показывает нам, что отношения между государством и обществом отражают диалектический принцип отрицания отрицания. Будучи неотъемлемой чертой развитых обществ, государство в своем развитии периодически вступает в конфликт с интересами общества. Одним из главных факторов успешного разрешения указанного конфликта является умение понять его смысл и сделать правильные выводы. Вопрос о корпоративной этике ставится как вопрос о смысле. «Учет коллективных взаимодействий приводит к нелинейным откликам на административные воздействия. Так, сетевые коммуникации создают собственные иерархические уровни, образуя второй контур самоуправления, живущий параллельно административным центрам, дополняющие их и, зачастую, более оперативные, чем последние. Эта идея самоорганизации гражданского общества и корпоративной этики»83. Здесь было бы уместно вспомнить тезис Хайдеггера о том, что понимание является не только и не столько познавательным актом, сколько модусом человеческого бытия. В то время как Э. Фромм противопоставил два модуса человеческой экзистенции: бытие и обладание, Хайдеггер заявил, что бытие человека неразрывно связано с пониманием. Применительно к Буданов В. Г. Управление человекомерными системами и методология синергетики / Философия и управление: проблемы и стратегии. М. : ИФРАН, 2010. – С. 100. 83 129 нашему случаю этот тезис может быть переопределен как утверждение: лишь понимание человеком смысла социального бытия обеспечивает его индивидуальное бытие. Как известно, общество представляет собой сложную и многоуровневую систему. Соответственно главным системным уровням социума структурируются и уровни социального понимания. Подавляющее большинство исследователей выделяют три главных уровня социального взаимодействия: межличностный, групповой и социетальный. Элементы межличностного взаимодействия – это типовое взаимодействие по правилам, т.е. ролевое поведение индивидов в соответствии с соотношением социального ранга. Второй уровень – общение индивида и группы или двух групп друг с другом. И, наконец, социетальный уровень – обмен идеями и информацией между социальными слоями, классами и стратами. Специфика понимания на трех указанных уровнях определяется теми целями и тем качеством, которое приобретает взаимодействие на каждом из них. Субъектами межличностного общения, как правило, выступают два или три человека; типичное статусно-ролевое распределение: «друг – друг», «лидер – последователь», «сосед – сосед» и т.д. Главная задача понимания на рассматриваемом уровне определяется характером связей, организующихся вокруг осей: дружеские и враждебные, близкие и дальние, глубокие и поверхностные, важные и случайные. Вне зависимости от того, какой из данных полюсов преобладает в той или иной конкретной межличностной связи, задача действий ее участников – сохранение или изменение установившегося положения. Например, индивид должен демонстрировать партнерам по межличностному взаимодействию, что он намерен сохранить близкие отношения или, наоборот, стремится дистанцироваться от них. Групповой уровень взаимодействия характеризуется значительно менее четким формулированием целей, а значит и многозначностью последних. А это автоматически означает, что групповые действия не 130 пользуются даже малой толикой социальной символики, которую используют индивиды в процессе межличностного общения. Ведь группа представляет собой объединение людей на основе взаимных интересов и иных объединительных факторов. Особенно трудно интерпретировать действия так называемой вторичной группы. К числу вторичных групп мы относим социальные классы, профессиональные слои и т.п. Их действия не могут быть уподоблены действиям индивида, хотя в некоторых ситуациях они вполне способны на активные действия в пользу тех или иных корпоративных интересов. Социетальный уровень поднимает проблему понимания на качественно иной уровень. Вся политическая традиция «старых демократий» Европы и Северной Америки взаимопонимание выстроена между таким большими образом, чтобы социальными обеспечить образованиями, представленными политическими партиями. Рассматриваемые перемены позволяют определить свободу человека сквозь призму его способности быть независимым от неявных контекстов, незаметно навязываемых культурой и обществом через различные тексты, дискурсы, интерпретативные практики. В этой связи возникают и новые формы манипуляции человеческими мнениями, решениями, действиями и, в конечном итоге, его свободой. Все это выводит проблему социокультурной детерминированности человеческим действием на качественно новый уровень. Изучение влияния социальной и культурной систем, с одной стороны, требует их тематической дифференциации, а с другой – заставляет искать способы рассмотрения их не в отдельности друг от друга, но в смысловой взаимосвязи. Культурная подсистема детерминирует целеполагание на уровне ценностно-рационального действия и на уровне традиционного действия. Наличие формальных институтов возникло в истории Запада как реализация социального интереса, направленного на обеспечение личностной эмансипации. Но параллельно с этим возникли и силы, стремящиеся к 131 подавлению личностной свободы более тонкими и изысканными средствами. Невозможность силового подавления приводит к поискам несилового, квазидобровольного, собственного разума неосознанного подчинения внешним направляющим собственной воли воздействиям: и «На поверхности создается впечатление, что произошел расцвет потребления, индивидуальной свободы, наслаждений и изобилия, на деле к рационализации производства добавилась "рационализация потребления". В результате покупатель больше не определяет самостоятельно свой выбор, им манипулируют производители, добиваясь адаптации его поведения к нуждам производства»84. Этот парадокс свободы, который без преувеличения можно назвать одним из главных парадоксов человеческой экзистенции позднесовременных обществ, заставляет искать в обыкновенных процессах потребления тупики и ловушки, возникающие благодаря усложнению социальных систем. Там, где ранее «работали» обычаи и нравы традиционной религиозной этики, взывавшие к умеренности в потреблении, сегодня требуются совершенно иные средства, ибо ограничения на свободу проистекают из неожиданных уголков лабиринта повседневной жизнедеятельности: «Ранее в цепочке "потребности – рынок – производство" инициатива исходила от потребителя, так было в условиях господства рыночной экономики, так происходит и сейчас там, где сохраняются рыночные отношения. По мере вытеснения рынка плановым производством в форме крупных промышленных корпораций направленность движения в цепочке меняется на обратную: "производство – рынок – потребление"»85. Главные линии детерминации целеполагания индивидов посредством политических и экономических подсистем определяются целями и задачами соответствующих сфер социальной жизни. Экономическая подсистема позволяет организовать социально значимую деятельность по производству и Самарская Е. А. О трансформациях масс в поздних индустриальных обществах // Философский журнал. – 2011. – № 2 (7). – С. 84. 85 Там же. 84 132 распределению материальных благ, что делает ее главным элементом простого и расширенного социального воспроизводства. Нельзя принять концепцию, согласно которой работу экономической подсистемы следует определить как исполнение функции адаптации. Главным аргументом здесь является утверждение, что общество может быть уподоблено живому организму лишь метафорически, как впрочем и корпорация. Социальная система, будь то целое общество или всего лишь корпорация, действительно имеет множество сходств с биологической системой, но и различия носят качественный и принципиальный характер. Поэтому можно сделать вывод о том, что нормальная работа экономической подсистемы вероятна лишь при отсутствии внеэкономических форм принуждения, будь то рабский труд или мобилизационные способы ведения хозяйства, характерные для тоталитарных государств. Общество и культура детерминируют индивидуальную свободу, и это неизбежно. Более того, вряд ли это можно квалифицировать как неизбежное зло, ибо общество и культура есть неотъемлемые составляющие самого человека. Проблема состоит в том, что именно эти влияния и детерминирующие воздействия становятся тем инструментом, с помощью которого человек может вновь стать несвободным. Поэтому приходится признать, что, выступая в качестве фактора социализации, корпоративная культура современных позднеиндустриальных обществ вступает в противоречие с общесоциальной системой ценностей, осмысление чего мы находим еще в работах классиков либеральной мысли, в частности у Дж.Ст. Милля. Будучи одним из основателей утилитаризма, Милль подверг критической рефлексии традиционную и никогда прежде не обсуждавшуюся либералами идею равенства в правах и равенства перед законом. В философии Милля идея равенства шансов, а не идеал равноправия становится ключевым принципом этики и теории справедливости, что позднее будет разработано и обосновано Дж. Ролзом86. 86 Ролз Дж. Теория справедливости. М. : ЛКИ, 2010. 133 Как отмечает К. Одар, в противовес идеям социализма, стремящимся исправить уже сложившееся неравенство, либералы во главе с Миллем провозгласили принципиально иную концепцию: «Либерализм выступал за политику, обращенную в будущее, стремящуюся исправить стартовые жизненные позиции, дабы предоставить индивидам равенство в состязании талантов, вместо того чтобы исправлять результаты, нейтрализовать поражения, корректировать уже сформировавшееся неравенство, как это делал социализм. Равенство шансов вытекает из миллевского определения свободы как свободного развития "я"»87. Именно эта идея лежит в основании подавляющей массы тех корпоративных культур, которые ассоциируются с модернизацией и техническим прогрессом. Именно к ним предстоит приспосабливаться личности, но и они же становятся не только средой и не только целью, но и фактором социальной адаптации личности. Формализация и рационализация социальных институтов призвана охранять индивидуальные свободы. Но в условиях использования данных механизмов они уже не могут гарантировать свободного целеполагания, что убедительно доказано практикой развитых демократических обществ, где несвобода индивидов является результатом манипуляций индивидуальным, массовым и общественным сознанием. Возможность продуктивного понимания свободы в новых условиях предоставляет эмансипационный потенциал философии, связанный с ее критической функцией. Дело в том, что человек не может быть абсолютно свободным от социальной и культурной среды, дающей ему цели и ценности, а также управляющей его действиями через механизмы традирования смысла. Но он может быть максимально эмансипированным от данного контекста посредством коммуникации и рефлексии над основаниями культуры. Главное достоинство и главный недостаток корпоративных культур Одар К. Индивидуальность и солидарность: Дж.Ст. Милль и «новый» солидарный либерализм // Философский журнал. – 2010. – № 2 (5). – С. 96. 87 134 модернизированной современности состоит в том, что они зависят от понимания и требуют высокого уровня рефлексивности социального действия как от отдельных индивидов, так и от целых коллективов. Факторизация корпоративной культуры позволяет определить ее качества, социализирующая функция которых не вызывает сомнений, и выявить их связь с процедурой понимания. Классической в корпоративной культуре является демонстрация трех уровней: поверхностного (символического), подповерхностного (нормативно-ценностного) и базового (глубинного). Все три уровня используют понимание и нуждаются в герменевтической компетентности своих агентов. Если на поверхностном уровне корпоративная культура выражается через материальные носители и их зримые образы, то для их прочтения необходима семиотическая компетенция. Такая семиотическая компетенция выступает как первый уровень герменевтической компетенции, ибо она отвечает за способность индивидов усваивать некоторый набор символов, превращать их в привычные, но и сохранять их как добровольно принимаемые в качестве терминальных ценностей. И даже если мы оказываемся в пространстве брендов, для представителя некоторой корпорации важнейшей задачей социальной адаптации его личности является принятие бренда или группы брендов данной корпорации как своих собственных, связанных с внутренним миром символическими связями. Второй уровень – это уровень норм и ценностей, которые требуют рационального и рефлексивного отношения к себе. Почему что-то можно, а что-то нельзя? Почему что-то объявляется приемлемым, а что-то неприемлемым? Почему что-то хорошо, а что-то плохо? В корпоративной культуре нет и не может быть ответов для каждого конкретного случая, ибо нельзя предусмотреть все случаи и даже большинство из них. Только интерпретация, только истолкование по всем правилам герменевтики позволяет подвести факт под норму, обстоятельства под аргументы для принятия решения и совершения целерационального и ценностно- 135 рационального действия. Этот уровень позволяет эффективно функционировать в рамках корпорации, ибо цели и ценности на этом уровне заданы и сформулированы. Отсюда и потребность на этом уровне в герменевтике сугубо технологической, направленной на истолкование норм и действий в тех смысловых рамках, которые существуют, и даже часто в письменном виде в форме манифестаций (миссия организации), деклараций (цели организации) и инструкций (делай то-то и то-то в таких-то случаях). Третий, или глубинный, уровень называется базовым потому, что в нем затрагивается вся система целеполагания, сами цели и ценности не воспринимаются как заданные кем-то извне. Индивид должен не просто разделять эти цели и ценности, но и, по мере своих сил, участвовать в продуцировании, репродуцировании и реформировании последних. Это вовсе не обязательно означает необходимость обращения к неким внешним сообществам или внутрикорпоративным структурам с предложениями по изменению деклараций или инструкций. Зачастую индивид руководствуется собственными взглядами и рассуждениями, приводя их в соответствие с ценностями и целями корпорации, самостоятельно формулируя и корректируя их. В этом проявляется потребность не только в рациональном и интерпретативном подходах, но и в этике дискурса, уже обсуждавшейся прежде. Невозможность предусмотреть все случаи жизни ставит вопрос о том, что индивид вынужден сам определять ценностные конфигурации, участвовать в конституировании ценностей на основе базовых принципов гуманизма – воистину революционное требование эпохи, включающее такие глубинные слои человеческой экзистенции, как мировоззрение, картина мира, архетипы, социокультурные матрицы и коды. Все три корпоративной уровня понимания, культуры, соответствующие взаимосвязаны также по трем смыслу уровням и на символическом уровне. Вот почему можно выделить и четвертый вид герменевтической компетенции – межуровневый. Этот уровень вновь актуализирует символические ресурсы семиотики, но соединяет их с 136 методами и средствами герменевтики, включающей в себя как инструментальную, так и экзистенциальную компоненты. Именно в рамках межуровневого взаимодействия формируется способность соединять мировоззренческие принципы с прагматическими соображениями, что приводит к синтезу индивидуального и коллективного, константного и ситуативного. Стили поведения, нормы и психологические ориентации становятся фундаментом межличностного взаимодействия внутри корпорации. Так достигается успешная адаптация личности посредством активизации корпоративной культуры как средства этого процесса. Подводя итог вышесказанному, можно констатировать, что среди всех адаптационных стратегий личности в современном социальном мире наиболее значимой является овладение технологией понимания. А поскольку корпоративная культура выступает сегодня в российском обществе как один из главных агентов социализации и факторов социальной адаптации личности, то именно она должна обеспечивать личность средствами, ресурсами и возможностями овладения этой технологией. В то же время в технологию понимания, обеспечиваемую корпоративной культурой, сегодня включаются три уровня технологического обеспечения, соответствующие трем уровням корпоративной культуры: поверхностный, подповерхностный и глубинный. Первому уровню соответствуют средства и методы семиотики, второму – традиционной герменевтики, а третий уровень связан с философской герменевтикой, оперирующей со смыслами человеческой экзистенции. Данная технология обеспечивает вхождение личности в смысложизненные символические универсумы и взаимодействие с интерпретативными средствами второго уровня и семиотическими ресурсами первого. 137 Заключение Результаты исследования подтвердили верность исходной гипотезы, неявно присутствовавшей в процессе формирования программы исследования. В самом общем виде эту гипотезу можно сформулировать так: корпоративная культура в позднеиндустриальных обществах становится решающим фактором социальной адаптации личности, и основной вектор развития корпоративной культуры в этих условиях корректируется с учетом экзистенциального измерения личности. В работе были последовательно разобраны теоретические десятилетий, которые и методологические пришли в инновации социальную последних философию из социогуманитарных наук частнонаучного уровня. Все это рассматривалось в контексте классических корпоративной теорий культуры, концептуализировать что личности, социальной позволило фундаментальные и адаптации систематизировать второстепенные и и проблемы, связанные с факторизацией культуры корпораций применительно к процессу социальной адаптации личности. Анализ современного понимания феномена личности подтвердил универсализм и актуальность деятельностного подхода, не отменяющего, а подчеркивающего действенность теории коммуникативного действия, социальной феноменологии, теории социального аутопоэзиса и других новейших теоретических и методологических идей. Проработка базовых концепций социальной адаптации личности позволила говорить о том, что структурно-функциональный подход является наиболее валидным в анализе заявленной темы. Можно также заключить, что структурный функционализм позволяет предельно эффективно описывать корпоративную культуру именно в процессах социального регулирования, социализации и адаптации личности. Разумеется, данный подход является не единственным, но его применение позволило установить новые тенденции развития корпоративной 138 культуры в связи с универсализацией ее функционала. Главным результатом исследования можно считать тезис о том, что корпоративная культура перестала быть только средством достижения функциональности и повышения эффективности деятельности корпораций. Новые задачи, возложенные на нее, заключаются в том, чтобы служить средством социализации, социальной адаптации личности и средством реализации творческого потенциала. Для обеспечения выполнения данных функций корпоративная культура должна измениться и эти изменения уже идут. Постепенно, как показало исследование, в корпоративной культуре появляются смысложизненные ценности, цели реализации творческого потенциала личности. В этом контексте определяется главное изменение, связанное с новой ролью технологии понимания. Появление герменевтических качеств у корпоративной культуры связано с необходимостью решения частных и глобальных задач, ставящихся личностью в процессе адаптации к корпорации как к среде обитания. А в условиях кризиса традиционных институтов социализации и социальной адаптации, таких как семья, церковь и образование, роль корпоративной культуры возрастает, как возрастает и нагрузка на ее функционал. Можно также заключить, что фундаментальным качеством обновленной корпоративной культуры является ее способность замещать не отдельные функции «большой» культуры, а подавляющее их большинство, так как медленно и неуклонно корпорация превращается в базовую среду обитания человека для всех своих сотрудников. Это обстоятельство позволяет говорить о неожиданном возврате к стандартам корпоративной культуры средневековья, но на новой гуманистической основе. Результаты исследования выявляют особую адаптационную функцию свободы, которая наполняет содержанием структуры традиционного целеполагания, а также продуцирует смыслы, цели и ценности личностной самореализации. 139 Фундаментальные принципы функционирования корпораций и корпоративной культуры тесно связаны с процессами модернизации всех систем социальной жизни. Как показал социально-философский анализ особенностей модернизации российского общества, этот процесс создает для преобразования корпоративной культуры новые сложности, но и открывает перед ней новые перспективы. Модернизационный потенциал развития адаптационных ресурсов и возможностей корпоративной культуры становится ясным благодаря процессуальной природе социальной адаптации. Важно, чтобы процессы социальной адаптации личности и процессы модернизации шли с одинаковой скоростью и в одном направлении. Это совершенно по-новому ставит проблему управления корпоративной культурой. Определение базовых параметров и методов социальной герменевтики как средства повышения адаптивности корпоративной культуры позволяет надеяться на развитие этой темы в самых разнообразных направлениях. Представляется оправданным организации управления и создание методического корпоративной культурой обеспечения в условиях модернизирующегося социума. Для этого необходимо расширить и углубить прежде всего технологическую сторону герменевтических методик, разработать на рецептурном уровне наборы рекомендаций. При этом не следует забывать и об основном назначении герменевтической компетенции в корпоративной культуре, связанной с поиском смысла и потребностью в реализации личности. Вторым направлением дальнейших исследований представляется разработка темы процессуальности социальной адаптации личности с использованием средств и методов социосинергетики и аутопоэзиса, что позволит выявить и оценить риски стихийного и самоорганизующегося развития корпоративной культуры в контексте поставленной задачи. Выступая как средство социальной адаптации личности, корпоративная культура нуждается в управлении, но не должна и не может быть абсолютно 140 управляемым объектом. Именно стихийная компонента ее развития обеспечивает необходимый уровень гибкости, что позволяет включать механизмы саморегуляции, эффективность и действенность которых во много раз превосходит механизмы обычной регуляции. И, наконец, третьим направлением социально-философского исследования корпоративной культуры как фактора социальной адаптации личности на основе результатов исследования следует признать анализ и осмысление феномена понимания как элемента системы социального действия. Данные разработки могут быть произведены с применением трансдисциплинарного социологических подхода, исследований что позволит соединить и обобщения опыта данные принятия управленческих решений. Это поможет усовершенствовать механизм взаимодействия различных уровней управления. 141 Библиография 1. Агеев А., Грачев М. Организационная структура современной корпорации // МЭМО. – М., 1990. – № 6. 2. Айзенк Г., Кэмин Л. Природа интеллекта – битва за разум: Как формируются умственные способности = Intellegence: the battle for the mind. – М. : Эксмо-Пресс, 2002. 3. Аксеновская Л. Н. Ордерная модель организационной культуры. – М. : Академический проект ; Трикста, 2007. 4. Антоновский А. Ю. Никлас Луман: эпистемологическое введение в теорию социальных систем. – М. : ИФРАН, 2007. 5. Аршинов В. И., Тарасенко В. В. Автопоэзис, коммуникация, управление // Феномен человека в его эволюции и динамике. Труды Открытого научного семинара, 13 декабря 2006 года. – М. : ИФРАН, 2009. 6. Ашмарин И. Гуманитаризация инновационного процесса: неизбежность или невозможность / Человек вчера и сегодня: междисциплинарные исследования. Вып. 3. – М. : ИФРАН, 2009. 7. Бауман З. Индивидуализированное общество. – М. : Логос, 2005. 8. Бауман З. Философия и постмодернистская социология // Вопросы философии. – 1993. – № 3. 9. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. – М. : Искусство, 1979. 10.Беннис У., Нанус Б. Лидеры. – СПб. : Сильван, 1995. 11.Бинсвангер Л. Феноменология и психопатология // Логос. – 1992. – № 3. – С. 66. 12.Буданов В. Г. Управление человекомерными системами и методология синергетики / Философия и управление: проблемы и стратегии. – М. : ИФРАН, 2010. 142 13.Бузгалин А. В. Россия – иная стратегия // Философские науки. – 2010. – № 10. 14.Васильева Л. Теория элит: социология политики. – М. : Социум, 2011. 15.Выготский Л. С. Психология развития человека. – М. : Изд-во Смысл ; Эксмо, 2005. 16.Гадамер Х.-Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. – М. : Прогресс, 1988. 17.Гаськов В. Н. Социальные проблемы взаимодействия в международных организационных системах. – М., 1989. 18.Гачев Г. Д. Наука и национальные культуры. – Ростов-на-Дону, 1992. 19.Гегель В. Ф. Г. Философия права. – М. : Мысль, 1990. 20.Драгалина-Черная Е. Г. От тривия к инженерии знаний // Высшее образование для XXI века. – 2008. – № 11 (http://www.zpu-journal.ru/ezpu/2008/11/Dragalina-Chernaia/). 21.Ермаков В. А. Культура итога и культура смысла / Проблемы российского самосознания. – М. : ИФРАН, 2007. 22.Занковский А. Н. Организационная психология. – М. : Флинта: МПСИ, 2000. 23.Иконникова Н. К. Человек в мире вещей: проблема присвоения вещной среды вопросы социальной теории // Научный альманах. 2010. Том IV. Человек в поисках идентичности. – М. : Ассоциация «Междисциплинарное общество социальной теории», 2010. 24.Ионин Л. Г. Социология культуры. – М. : Логос, 2000. 25.История социологии в Западной Европе и США. – М. : Информ-М, Норма, 1999. 26.Калужский М. Л. Методологические основы анализа системных противоречий общественного развития. – Омск : ОмГАУ, 2000 ; Могилевский В. Д. Методология систем: вербальный подход. – М. : Экономика, 1999. 27.Кант И. Соч.: В 6 т. – М. : Наука, 1963-1966. Т. 4(1). 143 28.Капитонов Э. А., Капитонов А. Э. Корпоративная культура и PR. – М. : ИКЦ «МарТ», Ростов-на-Дону : Издательский центр «МарТ», 2003. 29.Келле В. Историческое многообразие как проблема методологии / Человек вчера и сегодня: междисциплинарные исследования. Вып. 3. – М. : ИФРАН, 2009. 30.Конт О. Дух позитивной философии. – М. : Либроком, 2011. 31.Коэн Д. Л., Арато Э. Гражданское общество и политическая теория. – М. : Весь Мир, 2003. 32.Кричевский Р. Л. Если вы руководитель… – М., 1993. 33.Ландес Д. Культура объясняет почти все / Культура имеет значение. Каким образом ценности способствуют общественному прогрессу. – М., 2002. 34.Лейбин В. М. Фрейд, психоанализ и современная западная философия. – М. : Политиздат, 1990. 35.Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. – М. : Политиздат, 1975. 36.Липатов С. А. Организационная культура: концептуальные модели и методы диагностики // Вестник Московского университета. Сер. 14. Психология. – 1997. – № 5. – С. 55–65. 37.Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. – М. : Мысль, 1978. 38.Лукач Д. К онтологии общественного бытия. Пролегомены. – М. : Прогресс, 1991. 39.Маклюэн Г. М. Понимание Медиа: Внешние расширения человека. – М. ; Жуковский : КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2003. 40.Мартэн Д. Социальные измерения трансформации и модернизации: теоретические уроки эмпирических исследований // Социологические исследования. – 2002. – № 8. 41.Матурана У., Варела Ф. Древо познания: биологические корни человеческого понимания. – М. : Прогресс-Традиция, 2001. 42.Мертон Р. К. Социальная теория и социальная структура. – М. : АСТ : 144 АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. 43.Микешина Л. А. Репрезентация: частный метод или фундаментальная операция познания? // Эпистемология и философия науки. – 2007. – Т. XI. – № 1. – С. 5−18. 44.Микешина Л. А. С.Л. Франк: проблемы методологии обществознания // Эпистемология и философия науки. – 2009.– Т. XXII. – № 4. – С. 142−161. 45.Мирзоян В. А. Управление как предмет философского анализа // Вопросы философии. – 2010. – № 4. 46.Михайлов А. В. Терминологические исследования А.Ф. Лосева и историзация нашего знания / А. Ф. Лосев и культура ХХ века: лосевские чтения. – М., 1991. – С. 51−62. 47.Модернизация социальной структуры российского общества. – М. : Институт социологии РАН, 2008. – 287 с. 48.Моисеев Н. Н. Логика универсального эволюционизма и кооперативность // Вопросы философии. – 1989. – №8. – С. 12−19. 49.Моисеев Н. Н. Человек и ноосфера. – М. : Молодая гвардия, 1990. – 351 с. 50.Мотрошилова Н. В. Идеи единой Европы: философские традиции и современность // Вопросы философии. – 2004. – № 11. – С. 3−19. 51.Мюрберг И. И. Ф. Ницше о современном человеке и пространстве политического // Вопросы философии. – 2009. – № 5. – С. 47−61. 52.Назаретян А. П. Смыслообразование как глобальная проблема современности: синергетический взгляд // Вопросы философии. – 2009. – № 5. – С. 3−20. 53.Назаров М. М. Массовая коммуникация и общество: введение в теорию и исследования. – М. : Аванти плюс, 2003. – 428 с. 54.Нарский И. С., Хевеши М. А. Построение социальной онтологии марксизма / Лукач Д. Пролегомены. – М., 1991. К онтологии общественного бытия. 145 55.Нерсесянц В. С. Философия права Гегеля. – М. : Юристъ, 1998. – 352 с. 56.Нерсесянц В. С. Философия права. Учебник для вузов. – М. : Норма, 2006. – 848 с. 57.Никольский С. А. Миросознание русского земледельца в отечественной философии и классической литературе второй половины XIX – начала ХХ веков // Вопросы философии. – 2005. – № 4. – С. 17−29. 58.Никольский С. А. Мировоззрение русского земледельца в романной прозе И.С. Тургенева // Вопросы философии. – 2008. – № 5. – С. 77−89. 59.Никольский С. А. Миросознание русского земледельца в русской литературе XIX столетия: горестно-обнадеживающий взгляд Чехова // Вопросы философии. – 2007. – № 6. – С. 78−94. 60.Ницше Ф. Воля к власти: опыт переоценки всех ценностей. – СПб. : Азбука-классика, 2007. – 448 с. 61.Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни. Соч. в 2 т. Т. 1. – М., 1990. – С. 158−231. 62.Новак М. Дух демократического капитализма. – Минск : Лучи Софии, 1997. – 544 с. 63.Новгородцев П. И. Об общественном идеале. – М. : Мысль, 1991. – 640 с. 64.Новые идеи в социальной философии. – М. : ИФРАН, 2006. 65.Нойштадт Р., Мэй Э. Современные размышления о пользе истории для тех, кто принимает решения. – М. : Ad Marginem, 1999. 66.Одар К. Индивидуальность и солидарность: Дж. Ст. Милль и «новый» солидарный либерализм // Философский журнал. – 2010. – № 2 (5). 67.Организационная культура. – М., 2006. 68.Орлова Э. А. Методологические основания социокультурных исследований // Вопросы социальной теории: Научный альманах. 2007. Том I. Выпуск 1. Философские и научные основания современной социальной теории. – М. : Независимый институт гражданского 146 общества, 2007. 69.Остаркова И. Победа разума над хаосом // Сообщение. – 2001. – № 11. – С. 14–17. 70.Пайпс Р. Россия при старом режиме. – М. : Независимая газета, 1993. – 421 с. 71.Парсонс Т. Введение / Американская социология: перспективы, проблемы, методы. – М. : Политиздат, 1972. – С. 25−36. 72.Парсонс Т. О структуре социального действия. – М. : Академический проект, 2000. – 808 с. 73.Парсонс Т. Понятие общества: компоненты и их взаимодействия // Американская социологическая мысль. – М., 1996. 74.Парсонс Т. Функциональная теория изменений / Парсонс Т. О структуре социального действия. – М. : Академический проект, 2000. 75.Патнэм Х. Разум, истина и история. – М.: Идея-Пресс, 2002. – 296 с. 76.Петров М. К. Знак, язык, культура. – М. : Едиториал УРСС, 2004. – 328 с. 77.Пиаже Ж. Психология интеллекта. – СПб. : Питер, 2003. 78.Плютто П. А. Моральное сознание: между культурой и природой (Акультурой) // Философские науки. – 2009. – № 1. – С. 97–114. 79.Поппер К. Нищета историцизма. – М. : Прогресс, 1993. – 185 с. 80.Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. – Ростов-на-Дону : Феникс, 1992. – 528 с. 81.Поппер К. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук / Карл Поппер и его критики. – М. : Эдиториал УРСС, 2000. 82.Поппер К. Открытое общество и его враги: В 2-х т. – М. : Феникс, Культурная инициатива, 1992. Т. 2. 83.Порус В. Н. Обжить катастрофу. Своевременные заметки о духовной культуре России // Вопросы философии. – 2005. – № 11. – С. 24−37. 84.Порус В. Н. С.Л. Франк: антиномии духа как основания культуры // Вопросы философии. – 2008. – № 1. – С. 55−67. 147 85.Пржиленский В. И. Идентичность: обретать, выбирать, конструировать // Философские науки. – 2009. – № 10. – С. 32–45. 86.Пригожин А. И. Качество целей // Общественные науки и Общественные науки и современность. – 2010. – № 1. – С. 114−126. 87.Пригожин А. И. Качество целей // современность. – 2010. – № 2. – С. 126−139. 88.Пригожин А. И. Организационная культура и ее преобразование // Общественные науки и современность. – 2003. – №5. – С. 12–23. 89.Растригин Л. А. Адаптация сложных систем. – Рига : Зинатне, 1981. 90.Рац М. Диалог о современном мире // Вопросы философии. – 2004. – № 10. – С. 20−33. 91.Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика. – М. : Academia, 1995. 92.Рикер П. Память, история, забвение. – М. : Изд-во гуманитарной литературы, 2004. – 728 с. 93.Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий. – СПб. : Питер, 1997. – 532 с. 94.Роджерс Ф. Дж. ИБМ. Взгляд изнутри: Человек-фирма-маркетинг. – М. : Прогресс, 1990. 95.Розов М. А. История науки и проблема ее рациональной реконструкции / Исторические типы рациональности. Т. 1. – М., 1995. 96.Розов Н. С. От дисциплинарного империализма – к обществознанию без границ! («Шенгенский» проект интеграции социальных наук) // Общественные науки и современность. – 2009. – № 3. – С. 132−142. 97.Ролз Дж. Теория справедливости. – Новосибирск : Изд-во Новосибирского университета, 1995. – 536 с. 98.Ролз Дж. Теория справедливости. – М. : ЛКИ, 2010. Рорти Р. Обретая нашу страну: политика левых в Америке XX века. 99. – М. : Дом интеллектуальной книги, 1998. – 128 с. 100. Рорти Р. Релятивизм: найденное и сделанное / Философский прагматизм Ричарда Рорти и российский контекст. – М. : Традиция, 148 1997. – С. 11−46. 101. Рорти Р. Случайность, ирония, солидарность. – М. : Русское феноменологическое общество, 1996. – 282 с. 102. Рудницкий В. В. Культура общественной организации и экономические отношения. – Л. : Изд-во ЛГУ, 1991. 103. Рукавишников В. О. Социологические аспекты модернизации России и других посткоммунистических обществ // Социологические исследования. – 1995. – № 3. 104. Русакова О. Ф. Историософия: структура предмета и дискурса // Вопросы философии. – 2004. – № 7. – С. 48−60. 105. Рыбалкин Н. Н. Философия безопасности: учебное пособие. – М. : Московский психолого-социальный институт, 2006. – 296 с. 106. Рябов П. В. Проблема личности в анархизме // Вопросы философии. – 2010. – № 5. – С.47−56. 107. Савельева И. М., Полетаев А. В. История и время. В поисках утраченного. – М. : Языки русской культуры, 1997. – 800 с. 108. Самарская Е. А. О трансформациях масс в поздних индустриальных обществах // Философский журнал. – 2011. – № 2 (7). 109. Самохвалова В. И. Творчество: событие космической и родовой истории человека / Ориентиры... Вып. 4. – М. : ИФ РАН, 2007. 110. Cапронов П. А. Путь в Ничто. Очерки русского нигилизма. – СПб. : Гуманитарная Академия, 2010. – 400 с. 111. Сартр Ж.-П. Проблемы метода. – М. : Прогресс, 1994. – 240 с. 112. Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм / Сумерки богов. – М., 1990. 113. Сафрански Р. Хайдеггер: германский автор и его время. – М. : Молодая гвардия, 2002. – 614 с. 114. Секст Эмпирик. Сочинения в двух томах. Т. 2. – М. : Мысль, 1976. – 421 с. 115. Семенков В. Е. Философское творчество: между Сциллой традиции 149 и Харибдой авангарда // Вопросы философии. – 2004.– № 4. – С. 47−54. 116. Семенов В. С. О перспективах человека в XXI столетии // Вопросы философии. – 2005. – № 9. – С. 26−38. 117. Сендеров В. А. Неоевразийство: реальности, опасности, перспективы // Вопросы философии. – 2004. – № 6. – С. 22−38. 118. Серль Дж. Р. Сознание, мозг и наука // Путь. – 1993. – № 4. 119. Серль Дж. Рациональность в действии. – М. : Прогресс-традиция, 2004. – 336 с. 120. Силичев Д. А. Социальные последствия перехода от индустриализма и модернизма к постиндустриализму и постмодерну // Вопросы философии. – 2005. – № 7. – С.3−21. 121. Симонян Р. Х. От национально-государственных объединений к реальным (проблемы мезоуровне в организации общественных систем // Вопросы философии. – 2005. – № 3. – С. 20−29. 122. Слотердайк П. Критика цинического разума. – М., Екатеринбург : У-Фактория, М. : АСТ МОСКВА, 2009. – 800 с. 123. Смелзер Н. Социология. – М. : Феникс, 1994. – 688 с. 124. Смирнов Э. А. Основы теории организации. – М. : ЮНИТИ, 2000. 125. Смирнова Н. М. От социальной метафизики к феноменологии «естественной установки» (феноменологические мотивы в современном социальном познании). – М. : ИФРАН, 1997. – 147 с. 126. Соловьев В. С. Сочинения в 2 т. Т. 1. – М. : Правда, 1989. – 688 с. 127. Соловьев Э. Ю. Прошлое толкует нас (очерки по истории и философии культуры). – М. : Политиздат,1991. – 432 с. 128. Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. – М. : Политиздат, 1992. – 543 с. 129. Спиридонова В. И. Эволюция идеи государства в западной и российской социально-философской мысли. – М. : ИФ РАН, 2008. 130. Степанов Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. – М. : Академический проект, 2004. 150 131. Степин В. С. Теоретическое знание. – М. : Прогресс-Традиция, 2003. – 744 с. 132. Столович Л. Н. Об общечеловеческих ценностях // Вопросы философии. – 2004. – № 7. – С. 86−98. 133. Сутра Сердца Победоносной Матери, Ушедшей-За-Пределы Совершенства Мудрости. – Улан-Удэ : РИО Буддийской Общины «Зеленая Тара», 2006. – 184 с. 134. Тарановский Ф. В. Энциклопедия права. – СПб. : Лань, 2001. – 560 с. 135. Тертуллиан. Избранные сочинения. – М. : Прогресс, Культура, 1994. – 448 с. 136. Тойнби А. Дж. Постижение истории. – М. : Прогресс, 1996. – 608 с. 137. Тойнби А. Дж. Цивилизация перед судом истории. – М. : Прогресс, 1995. – 478 с. 138. Томпсон Дж. Б. Идеология и современная культура / Массовая коммуникация и общество. Введение в теорию и исследования: хрестоматия. – М. : Аванта плюс, 2003. – С. 257−265. 139. Тоффлер А. Футурошок. – СПб. : Лань, 1997. – 464 с. 140. Тоффлер Э. Метаморфозы власти. Знание, богатство и сила на пороге XXI века. – М. : Изд-во АСТ, 2002. – 669 с. 141. Тоффлер Э. Третья волна. – М. : АСТ, 2004. – 784 с. 142. Тоффлер Э., Тоффлер Х. Революционное богатство. Как оно будет создано и как изменит нашу жизнь. – М. : ПРОФИЗДАТ, 2008. – 569 с. 143. Тощенко Ж. Т., Могутнова Н. Н. Новый взгляд на понятие «корпоративная культура» // Социологические исследования. – 2005. – № 4. 144. Трельч Э. Историзм и его проблемы. – М. : Юрист, 1994. – 719 с. 145. Тульчинский Г. Л. Школа философствования // Философские науки. – 2011. – № 2. 146. Турен А. Возвращение человека действующего: очерк социологии. 151 – М. : Научный мир, 1998. – 204 с. 147. Уинч П. Идея социальной науки и ее отношение к философии. – М. : Русское феноменологическое общество, 1996. – 107 с. 148. Указ Президента Российской Федерации № 885 от 12.08.2002 «Об утверждении общих принципов служебного поведения государственных служащих». 149. Уколова В. И. Античное наследие и культура раннего средневековья (конец V – начало VII века). – М. : Наука, 1989. – 320 с. 150. Уолцер М. Компания критиков: социальная критика и политические пристрастия. XX век. – М. : Дом интеллектуальной книги, 1999. – 360 с. 151. Уолцер М. О терпимости. – М. : Дом интеллектуальной книги, 2000. – 160 с. 152. Уотермен Р. Фактор обновления. Как сохраняют конкурентоспособность лучшие компании. – М. : Прогресс, 1988. 153. Успенский Б. А. История и семиотика. Избранные сочинения. – М. : Языки русской культуры, 1996. – С. 83−123. 154. Фармаковский В. В. Философия вариативного мира // Вестник Российского философского общества. – 2010. – № 2. – С. 175–177. 155. Фарман И. П. Социально-культурные проекты Ю. Хабермаса. – М. : Изд-во ИФРАН, 1999. – 244 с. 156. Февр Л. Бои за историю. – Сретенск : [б. и.], 2000. – 344 с. 157. Федотова В. Г. Факторы ценностных изменений на Западе и в России // Вопросы философии. – 2005. – № 11. – С. 3−24. 158. Федотова В. Г. Хорошее общество. – М. : Прогресс-Традиция, 2005. – 544 с. 159. Фейерабенд П. Наука в свободном обществе. – М. : АСТ, 2010. – 378 с. 160. Фейерабенд П. Против метода. Очерк анархистской теории познания. – М. : АСТ, 2007. – 413 с. 161. Фергюсон А. Опыт истории гражданского общества. – М. : 152 РОССПЭН, 2000. – 392 с. 162. Филатов С. Б. Российский протестантизм: успех в равнодушном к вере обществе // Вопросы философии. – 2004. – № 5. – С. 20−33. 163. Философия и литература: проблемы взаимных отношений (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. – 2009. – № 9. – С. 56−97. 164. Философия культуры. Становление и развитие. – СПб. : Лань, 1998. – 448 с. 165. Франк С. Л. Крушение кумиров // Франк С. Л. Сочинения. – М. : Правда, 1990. – С. 113−183. 166. Фридман Т. Плоский мир. – М. : АСТ, 2006. – 601 с. 167. Фромм Э. Иметь или быть. – М. : АСТ, 2000. 168. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. – 1990. – № 3. – С. 134−148. 169. Фурс В. Н. Контуры современной критической теории. – М. : ЕГУ, 2002. – 164 с. 170. Фурс В. Н. Философия незавершенного модерна Юргена Хабермаса. – Минск : Экономпресс, 2000. – 224 с. 171. Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность: московские лекции и интервью. – М. : Академия, 1995. – 345 с. 172. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. – СПб. : Наука, 2000. – 380 с. 173. Хабермас Ю. Политические работы. – М. : Праксис, 2005. – 368 с. 174. Хабермас Ю. Реконструктивные и понимающие науки об обществе / Философия науки: хрестоматия. – М., 2005. – С. 800−960. 175. Хабермас Ю. Техника и наука как идеология. – М. : Праксис, 2007. – 208 с. 176. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. – СПб. : Наука, 2000. 177. Хайдеггер М. Бытие и время. – СПб. : Наука, 2006. 153 178. Хайдеггер М. Ницше. В 2 т. Т. II. – СПб. : Владимир Даль, 2007. – 458 с. 179. Хайдеггер М. Преодоление метафизики / Хайдеггер М. Время и бытие. – М. : Республика, 1993. – С. 177−192. 180. Хайдеггер М. Феноменология и трансцендентальная философия ценности. – Киев : Cartel, 1996. – 117 с. 181. Хакимов Г. А. «Время большой длительности» Фернана Броделя как методологический принцип социально-гуманитарного познания // Вопросы философии. – 2009. – № 8. – С. 135−145. 182. Хантингтон С. Политический порядок в меняющихся обществах. – М. : Прогресс-Традиция, 2004. 183. Харин Ю. А. Марксистская социальная диалектика. – Минск, 1985. – 280 с. 184. Хаттон П. История как искусство памяти. – СПб. : Владимир Даль, 2003. – 424 с. 185. Хвостова К. В., Финн В. К. Проблемы исторического познания в свете современных междисциплинарных исследований. – М. : Изд-во Российского государственного гуманитарного университета, 1997. – 256 с. 186. Хейзинга Й. Homo ludens. В тени завтрашнего дня. – М. : Прогресс, 1992. – 446 с. 187. Хесле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Вопросы философии. – 1994. – № 10. – С. 112−123. 188. Хеффе О. Справедливость: Философское введение. – М. : Праксис, 2007. – 192 с. 189. Хобсбоум Э. Дж. От социальной истории к истории общества / Философия и методология истории. – М. : Наука, 1977. – С. 289−322. 190. Хоркхаймер М., Адорно Т. В. Диалектика просвещения. Философские фрагменты. – М. ; СПб. : Медиум, Ювента, 1997. 191. Хосроев А. Л. Александрийское христианство. – М. : Наука, 1991. – 154 276 с. 192. Хюбнер К. Истина мифа. – М. : Республика, 1996. – 448 с. 193. Цзун Ми. О началах человека (Юань Жэнь Лунь). Разделы о хинаяне и махаяне / Историко-философский ежегодник. – 1989. – М. : Наука, 1989. – С. 152−158. 194. Цыганцов П. А. Между западничеством и национализмом: российский либерализм и международные отношения // Вопросы философии. – 2005. – № 1. – С. 3−19. 195. Человек в экономике и других социальных средах. – М. : ИФРАН, 2008. 196. Человеческий потенциал как критический ресурс России. – М. : ИФРАН, 2007. 197. Черткова Е. Л. Социальный конструктивизм и социальное конструирование / Конструктивизм в теории познания. – М. : Изд-во ИФРАН, 2008. – С. 117−133. 198. Чукаева У. А. Корпоративная культура и паблик рилейшнз (pr) в промышленных организациях // Социологические исследования. – 2000. – № 8. 199. Чукин Г. С. «Хорошее общество» и его противники: к проблеме концептуализации ценностей в социальной науке // Вопросы философии. – 2009. – № 5.– С. 36–46. 200. Чуковский К. И. Об эстетическом нигилизме: И.Ф. Анненский. «Книга отражений» (СПб., 1906) / Собр. соч. в 15 томах. Т. 6. – М. : «Терра»-Книжный клуб, 2002. – 319 с. 201. Шаповалов В. А., Пржиленский В. И. Культура знания в истории науки и общества: онтологические основания и методологические следствия // Вопросы истории естествознании и техники. – 2009. – № 1. – С. 5−16. 202. Шварцкопф Ф. Метаморфоза данного: на пути к созданию экологии сознания. – М. : Идея-Пресс, 2000. – 232 с. 155 203. Швейцер А. Благоговение перед жизнью. – М. : Прогресс, 1992. – 576 с. 204. Швырев В. С. О соотношении познавательной и проектно- конструктивной функции в классической и современной науке / Познание, понимание, конструирование. – М. : Изд-во ИФРАН, 2008. – С. 30−48. 205. Шелер М. Ресинтимент в структуре морали. – СПб. : Наука, 1999. – 231 с. 206. Шестов Л. Афины и Иерусалим / Шестов Л. Соч. в 2 томах. Т. 1. – М. : Наука, 1993. – С. 317−339. 207. Шибутани Т. Социальная психология. – М. : Прогресс, 1969. 208. Шлезингер А. Циклы американской истории. – М. : Прогресс- Академия, 1992. – 688 с. 209. Шмерлина И. А. Биологические грани социальности: Очерки о природных предпосылках социального поведения человека. – М. : Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2013. 210. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. – М. : Московский клуб, 1992. – 395 с. 211. Шпенглер О. Закат Европы. Соч. в 2 т. Т. 1. – М. : Мысль, 1993. – 672 с. 212. Шпет Г. Г. Сочинения. – М. : Наука, 1989. 213. Шпигельберг Г. Феноменологическое движение. Историческое видение. – М. : Логос, 2002. – 680 с. 214. Шубарт В. Европа и душа Востока. – М. : Русская идея, 2000. – 448 с. 215. Шульга Е. Н. Когнитивная герменевтика. – М. : Изд-во ИФРАН, 2002. – 235 с. 216. Шульга Е. Н. Проблематика предпонимания в герменевтике, феноменологии и социологии. – М. : ИФРАН, 2004. 217. Щербина С. В. Организационная культура в западной традиции: 156 природа, логика формирования и функции // Социологические исследования. – 1996. – №7. – С. 47–55. 218. Эвола Ю. Языческий империализм. – М. : Арктогея, 1994. – 172 с. 219. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики. – М. : Эдиториал УРСС, 2000. – 464 с. 220. Элиас Н. Общество индивидов. – М. : Праксис, 2001. – 336 с. 221. Эпштейн М. Самоочищение. Гипотеза о происхождении культуры // Вопросы философии. – 1997. – № 5. – С. 72−80. 222. Эфроимсон В. П. Генетика этики и эстетики. – М. : Тайдекс, 2004. – 304 с. 223. Юдин Б. Г. Адаптация / Новая философская энциклопедия. Ин-т философии РАН; Нац. обществ.-науч. фонд. – М. : Мысль, 2010 (http://iph.ras.ru/elib/0064.html). 224. Юлина Н. С. Д. Деннет о проблеме ответственности в свете механицистского объяснения человека / История философии. № 8. – М. : ИФ РАН, 2001. 225. Юнгер Э. Рабочий. – СПб. : Наука, 2000. – 539 с. 226. Яблонскене Н. Л. Корпоративная культура современного университета // Университетское управление. – 2006. – № 2 (42). 227. Явлинский Г. А. Социально-экономическая система России и проблема ее модернизации: дис. … д-ра экон. наук. Режим доступа: http://www.yabloko.ru/Publ/Diser/Yav_dissert. 228. Яркова Е. Н. Утилитаризм как тип нравственности: опыт концептуальной реконструкции // Вопросы философии. – 2005. – № 8. С. 53−66. 229. Alvesson M. Organizational Theory and Technocratic – 13 Consciousness: Rationality, Ideology and Quality of Work. – Berlin, N.Y., 1987. 230. Castells M. La ciudad, la democracia, el socialismo. – Madrid, 2001. – 326 р. 157 231. Cohen J. I. Civil society and political theory. Studies in contemporary German social thought. – Massachusetts : Massachusetts Institute of Technology, 2002. – 306 p. 232. Dahrendorf R. The Modern Social Conflict. – N.Y., 1999. – 251 р. 233. Dalton R. J., Shin D. Popular Conceptions of the Meaning of Democracy: Democratic Understanding in Unlikely Places. – Oxford University Press, 2007. – 263 p. 234. Giggens A. Runaway World. How Globalization is Reshaping our Lives. – L. : Profile Books, 1999. – 281 р. 235. Habermas J. Zur Rekonstruction des Historischen Meterialismus. – Frankfurt am Main : Subkamp, 1976. – 346 s. 236. Habermas J. Was heibt Universalpragmatik? Sprachpragmatik und Philosophie. Hrsg. Von K.-O. Apel. – Frankfurt am Main : Suhrkamp Taschenbuch Verlag, 1982. – 180 s. 237. Held D. Political Theory and the Modern State. – Stanford (Cal.), 1999. – 234 р. 238. Hess, Beth B. and Marvin B. Sussman. Women and the Family: Two Decades of Change. – Haworth Press, 2001. – 147 р. 239. Huntington S. Who are we? The challenges to America’s National Identities. – N.Y., L., Toronto, Sydney : Simon and Schuster, 2000. – 219 р. 240. Kilmann R. H., Saxton M. J. The Kilmann-Saxton culture-gap survey. – Pittsburgh, PA : Organizational Design Consultants, 1983. 241. Kilmann R. H., Saxton M. J., Serpa R. Gaining Control of the Corporate Culture. San Francisco: Jossey-Bass, 1985. Shein E.H. Organizational Culture // American psychologist. – 1990. – Vol. 45(1). – P. 109–119. 242. Kohen J. Class and Civil Society. – Amt, 2002. – 172 р. 243. Krizan M. «Civil Society» and the modernization of Soviet type Societies // Praxis International. Oxford, 2007. – Vol. 7. – № 1. – P. 86–94. 244. Lingis A. Death drive // The Journal of Value Inquiry. – 1995. – Vol. 29. – № 2. – Р. 217−229. 158 245. Lloyd, Genevieve. The Man of Reason: “Male” and “Female” in Western Philosophy. – Minneapolis : University of Minnesota Press, 2004. – 381 p. 246. Malinowski B. Freedom and Civilization. – N.Y., 1943. 247. Morse J. Organizational Characteristics and Individual Motivation. In: Studies in Organizational Design (eds.) Lorsch J. and Lawrence P. Homewood. – Irwin and Dorsey, 1970. 248. Naisbitt J. Megatrends. New Directions Transforming Our Lives. – N.Y. : Warner Books, 2001. – 327 р. 249. Nye J. The Paradox of American Power. Why the World’s Only Superpower Can’t Go It Alone. – N.Y. : Oxford University Press, 2002. – 125 р. 250. Paffenholz Th., Spurk Ch. Civil Society, Civic Engagement and Peacebuilding. – WA : Reconstruction, 2008. – 154 p. 251. Paxton P., Hughes M. M. Painter M. A.II. Growth in Women’s Political Representation: A Longitudinal Exploration of Democracy, Electoral System and Gender Quatas. – Lewiston : Edwin Mellen Press, 2009. – 285 p. 252. Pettigrew A. M. The character and significance of strategy process research // Strategic Management Journal. – 1992. Special Issue Winter. – P. 5–16. 253. Philips L. Human adaptation and his failures. – N.-Y. & London, 1968. 254. Philosophy and Society in the 21st Century. International Symposium. Gunsan: Howon University. June 2004. – Howon : Howon University, 2005. – 543 р. 255. Robbins S. P. Organization theory: structure design and application. – London : Prentice-Hall, 1990; Катерный И. В. Пролегомены к современной антропологии организации // Социс. – 1998. – № 8. – С. 112–115. 256. Rosenberg Sh. W. The Empirical Study of Democracy: Setting a 159 Research Agenda. – Carlisle : Paternoster Press, 2005. – 217 p. 257. Rosenberg Sh. W. Types of Democratic Deliberation: The Limits and Potential of Citizem Participation. – Carlisle : Paternoster Press, 2006. – 142 p. 258. Searle J. R. The construction of social reality. – N.Y. : The Free Press, 1995. 259. Shein E. H. Organizational culture and leadership: A dynamic view. – San Francisco : Jossey-Bass, 1985. 260. Shin D. Ch. Democratization: Perspectives From Global Citizenries. – N.Y. : Lexington Books, 2006. – 302 p. 261. Snow D. Collective Identity and Expressive Forms. – WA : Logos Research Systems, 2001. – 284 p. 262. Welzel Ch., Inglehart R., Klingemann H-D. The Theory of Human Development: A Cross-Cultural Analysis. – Utrecht : Universiteit Utrecht, 2002. – 352 p. 263. Wharton A. S. Review of three books on work and family // Administrative Science Quarterly. – 2002. – June. – 261 р.
