М.И.ГЛИНКА. ПЕРВЫЕ ГОДЫ ЖИЗНИ (Из новой биографии
advertisement
Фролов С.В. Санкт-Петербург Россия Кандидат искусствоведения М.И.ГЛИНКА. ПЕРВЫЕ ГОДЫ ЖИЗНИ (Из новой биографии композитора) Одной из характерных особенностей классического русского музыкознания, как, впрочем, и всего корпуса отечественной гуманитарной науки, является повышенная идеологичность. Она вошла в плоть и кровь музыковедческого знания еще во времена его зарождения в середине XIX века. Тогда в эпоху грандиозных социальных перемен, в условиях снятия жестких цензурных ограничений и объявленной гласности начались кипучие словоговорения жарких споров на темы путей развития и обновления русской музыкальной культуры. При этом многие аспекты этих споров обнаруживали заметную социальную окраску. Не касаясь сейчас сути разгоравшихся в те годы дискуссий, отметим, что не миновали они оценки музыки и личности основоположника русской классической музыки М.И.Глинки. Еще более остро идеологическая подоплека музыкальной науки было предопределена в советское время, когда просто принудительно она была на службу коммунистической пропаганды. И тут Глинка снова оказался в центре наиболее серьезных аспектов идеологического обустройства советизированного русского музыкознания. Фактически все, что писалось и говорилось по поводу его жизни и творчества было подчинено задаче построения базовых мифологических конструкций, которые должны были стать неким стержнем, на который далее нанизывались представления о жизни и творчестве его «наследников» - всех последовавших за ним русских, а затем и советских композиторов. Как следствие такого положения и поныне в глинкиниане мы имеем дело не столько с полновеснными и доказательными исследованиями, сколько с набором искусственно выявленных технологических и оценочно-содержательных признаков произведений великого композитора, интерпретируемых в контексте не менее искусственных идеологических мифов. Согласно этим же мифам выстроены и выборки фактов из его биографии. Из суммы накопленных таким образом знаний никак не образуется ни целостного и выразительного его портрета, ни сколько-нибудь глубокой оценки его творчества. Фактически и по сей день Глинка предстает как непознанное странное явление, удивляющее своей крайней противоречивостью. Лишенная многих важнейших бытовых подробностей биография композитора, поданная к тому же еще и в искаженном культурно-историческом контексте, плохо увязывается с анализом его произведений, данным в насильственной привязке к музыкальной догматике 1860-70-х, а затем еще и 1940-50-х годов. Более того, читая даже лучшее из того, что оказалось накопленным в музыковедческой литературе о Глинке, мы вновь и вновь, невольно встаем перед вопросами о том, каким был этот человек, как ему жилось, как сочетались условия его жизни с тем гениальным даром, которым его наградил Бог? И тут нам память подсказывает, что подобными же вопросами еще в 1888 году задавался П.И.Чайковский, который писал: «Меня просто до кошмара тревожит иногда вопрос, как могла совместиться такая колоссальная художественная сила с таким ничтожеством, и каким образом, быв бесцветным дилетантом, Глинка вдруг одним шагом стал на ряду (да! на ряду!) с Моцартом, с Бетховеном и с кем угодно. Это можно без всякого преувеличения сказать про человека, создавшего “Славься”!»1. 1 Записав в своем дневнике эти слова, передававшие тревожное смешение чувств недоумения и восхищения, Чайковский, может быть, как никто другой кратко, но исчерпывающе верно смог охарактеризовать ту сложнейшую и даже парадоксальную ситуацию, которая уже в то время сложилась в оценке места и значения в русской культуре творческого наследия М.И.Глинки, в понимании особенностей его личности, в осмыслении подробностей его биографии. И в самом деле, перечитывая вслед за Чайковским автобиографические «Записки» Глинки или знакомясь с воспоминаниями о нем некоторых современников, трудно не согласиться с тем, что временами Глинка в них «производит впечатление человека доброго и милого, но пустого, ничтожного, заурядного»2. Вместе с тем, масштабы композиторского гения Глинки, значение его творчества для русской культуры неизбежно ставят его в формальные и неформальные параллели с гением Пушкина, с его величием и с его ролью основоположника в русской культуре. И это справедливо, так как, не только в творчестве, но и во многих жизненных обстоятельствах, в трудностях и тяготах повседневного быта мы найдем общее между Пушкиным и Глинкой. Поэтому, осознанные или интуитивные поиски этих параллелей могут позволить нам наметить пути к преодолению многих трудных мест в осмыслении «глинкинианы», особенно в тех случаях, когда по причине недостатка достоверных сведений мы встаем в тупик перед парадоксами судьбы великого композитора или встречаем явно нелепые ситуации в оценке его творчества современниками и потомками. Особенно это касается тех ситуаций приземленности жизненных условий и бытовизма, которые вызвали столь болезненное восприятие у Чайковского. К тому же пушкинская мысль о том, что гений в своих слабостях никак не равен рядовому человеку, может служить важным подспорьем в понимании условий жизни и творчества великого русского композитора, путеводной нитью, позволяющей не только найти оправдания противоречиям между грустным ничтожеством глинкинского бытоизживания и его же величием в творчестве, «до кошмара» тревожившим Чайковского, но и находить в самих этих противоречиях неожиданный и до странности важный и глубокий смысл. Пушкин писал: «Толпа… в подлости своей радуется унижению высокого, слабости могущего… Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе»3. Следуя этой мысли, уже не стоит смущаться теми подробностями биографии Глинки, в которых он предстает без хрестоматийного глянца. И может быть, именно в этом неоднозначном сочетании с обыденностью его некоторых человеческих свойств мы как раз и сможем понастоящему оценить масштаб совершенного им творческого подвига. Сами же противоречия, будучи осмыслены в контексте так называемого «петербургского текста» русской культуры4, воспримутся как чрезвычайно важные для этого текста непримиримые антиномии и тем самым еще больше сблизят Глинку с Пушкиным – одним из наиболее важных изначальных творцов и олицетворений «петербургского текста». Исходя из подобной установки, представляется небезынтересным создание новой биографии Глинки, в которой, с одной стороны, были бы собраны мельчайшие сохранившиеся подробности, включенные в культурный контекст эпохи, а с другой, были бы, по возможности, исключены те идеологические ориентиры, которые выросли в русской культуре в постглинкинские времена. Последний пункт в особенности касается стасовских домыслов, как-то вдруг и едва ли не предательски обрушенных в печать сразу же после смерти великого композитора5. При этом желательно было бы, чтобы эта биография была лишена ложного комплиментарного глянца и ничего из происходившего в жизни композитора не подвергалось бы редакторскому купированию. Это сейчас тем более актуально и возможно, так как в последние годы наше знание о Глинке серьезно обогатилось новыми сведениями и деталями и, прежде всего, фактами касающимися ранних периодов его жизни. Одним словом, хотелось бы, чтобы новое 2 жизнеописание Глинки было «делом человеческим», со всеми возможными подробностями и оттенками, позволяющими его увидеть «глазами современника». Поставив перед собой такую задачу, мы сделали попытку осуществить ее в экспериментальном порядке. Ниже приводим один из эпизодов этой биографии, в котором освещается период рождения и начального воспитания композитора. Мы не касаемся здесь сведений о польских истоках родословной Глинки6 и начинаем свое повествование с рассказа о происхождении его родителей, о завязавшихся между ними отношениях, о рождении у них гениального сына и далее… Итак, начнем с того, что, как известно, отец и мать композитора находились в не очень дальнем родстве и оба принадлежали к так называемой «Ельнинской» ветви рода Глинок, которая, в свою очередь, делилась на несколько родовых ветвей7. В частности, таковой была «Шмаковская» линия, у основателя корой - Михаила Степановича Глинки (1684 – до 1752[?]), было 10 детей. Среди них мы найдем и деда героя нашего повествования по матери – Андрея Михайловича Глинки (1725[?] – ок. 1791). Известно, что в 1759 году он служил ротмистром Полка Смоленской шляхты. Однако в 1765 году особая корпорация «Смоленских шляхтичей», к которой принадлежали все Глинки, была упразднена, а вместе с ней, очевидно, был распущен и набиравшийся из нее особый Полк полурегулярной кавалерии, несший главным образом службу пограничной охраны. И на этом, по всей видимости, была завершена военная служба Андрея Михайловича. Сохранившиеся документы свидетельствуют, что Андрей Михайлович Глинка был помещиком среднего достатка. В конце 1770-х годов он владел 50 душами крестьян мужеского полу в деревне Гусина и 123 душами в селе Лучеса Ельнинского уезда; в 1787 году приобрел земли, а возможно и поместье при селе Шмакове, но жил главным образом в селе Лучеса. В 1795 году за его наследниками числилось 440 душ в Лучесах, 147 в Шмакове, 78 в Матинино и 140 душ в Петрикино – всего 805 душ мужеского полу. Прямым наследником Андрея Михайловича стал его старший сын – Афанасий Андреевич (5.VII.1772-1827), который после непродолжительной военной службы поселился в перешедшем к нему Шмакове, где держал крепостной театр и оркестр. Оказавшись после смерти отца старшим в семье, он стал опекуном жившей с ним младшей сестры Евгении Андреевны (24.XII.1783-31.III.1851) – матери композитора. Но о нем подробнее расскажем позже. Его младший брат – Иван Андреевич (25.VII.17771851) имел очень странную, даже загадочную судьбу, и о нем мы тоже еще не один раз вспомним. Здесь же укажем, что одно время он служил в низших офицерских чинах в гвардии, затем перешел на гражданскую службу и, продвинувшись по табели о рангах до чина коллежского советника (6 класс), уволился в отставку в 1819 году. Был дважды женат и родил более десяти детей. Долгое время он был управляющим имениями богатейшего смоленского помещика В.В.Энгельгардта и жил в Петербурге в его доме. Оба старших дяди по линии матери Михаила Ивановича Глинки проявляли склонности к искусствам и были незаурядными личностями, сыгравшим важную роль в его жизни. Другой ветвью «Ельнинских» Глинок стала «Новоспасская линия. Ее основателем стал Алексей Степанович Глинка ([?]-1739). Будучи рядовым шляхтичем Полка Смоленской шляхты, он имел во владении несколько деревень, которые наследовали у него два сына. Старший из них – Николай Алексеевич (1735/3629.VI.18058) – дед композитора дослужился в Смоленском Полку до чина полковника, избирался в 1792 и в 1794 году предводителем дворянства Ельнинского уезда Смоленской губернии и еще в конце 1779-х годов обосновался в селе Новоспасском этого уезда. Там он «устроил» церковь Преображения Господня. Был он очень тихим богомольным человеком и даже «ездил в город Тихвин, снял мерку с явленного там большого образа Тихвинской Божией Матери, заказал такой величины образ в богатой ризе и пристроил вверху церкви своей в Новоспасском придел в честь этой иконы»9. 3 Согласно документам, представленным в момент занесения его в Смоленскую родословную книгу, Николай Алексеевич Глинка на 1792 год был владельцем более 1200 душ мужеского полу. Из двенадцати родившихся у него детей в числе его наследников в живых оказалось лишь четыре сына: Дмитрий, Лука, Антон(ий) – дядья композитора и Иван – отец Михаила Ивановича Глинки. Все они прошли воинскую службу и были смоленскими помещиками средней руки. Дмитрий Николаевич (26.X.1767- не ранее конца 1816) – старший дядя Михаила Глинки по отцовской линии, будучи отставным майором, жил в своем Починковском имении, владея на 1813 год 220 душами крестьян и доходом от винокуренного завода. О его семье, характере или каких-либо особенностях его личности время не сохранило никаких сведений, кроме того, что он «любил птиц и был страстный охотник, держал много свор собак, борзых и лягавых»10. Лука Николаевич Глинка (18.X.1768-14.II.1826) провел весьма насыщенную разного рода событиям, бурную и, можно даже сказать, авантюрную жизнь, дающую некоторые основания предполагать, что он имел инициативный, предприимчивый характер. Как тогда было принято, еще в детском возрасте он был записан в Лейбгвардии Преображенский полк, а в пятнадцать лет получил чин сержанта. В двадцать два года в чине капитана он был выпущен из гвардии в Екатеринославский гренадерский полк, участвовавший в русско-турецких войнах, и за одно из сражений 1792 года заслужил производства в секунд-майоры. В 1799 году он воевал в составе суворовской Швейцарской армии и, получив ранения, в том же году «с чином полковника, мундиром и пенсионом» был уволен с военной службы. Дальнейшая его карьера оказалась связанной со Штатом Провиантским, куда он был зачислен чиновником 6 класса – т.е. коллежским или военным советником на должность комиссионера. И тут с ним приключилась беда. Занимаясь с 1812 года заготовлением хлебных запасов, он был в 1813 году арестован по подозрению в растрате. Суд, длившийся более пяти лет, в конечном своем решении лишил его права служить, чина и пенсиона. Известно, что своей семьи он не имел и, будучи холостяком, проживал то в Петербурге, то в Новоспасском, где его могила сохранилась и по сию пору. Антон(ий) Николаевич Глинка (17.I.1770-после 1854[?]) начал свою карьеру с обучения в Сухопутном кадетском корпусе. Затем после недолгой службы в Тобольском полку числился в Инженерном корпусе и вышел в 1797 году в отставку майором, проживая пенсией и доходами, приносимыми 600 душами крепостных мужского полу. Как пишет в своих воспоминаниях сестра композитора, все трое старших братьев их отца, «были почти совершенно необразованны; имели средства, жили в деревнях своих и занимались хозяйством»11. Из всего этого можно заключить, что серьезного влияния на судьбу своего гениального племянника они не оказали. Наконец, Иван Николаевич (7.I.1777-3.III.1834), который в значительной мере следовал путями, проторенными старшими братьями, был, вероятно, все же более удачлив в своих делах и вошел в историю хотя бы тем, что дал жизнь своему великому сыну. Не меньшее значение имеет и то, что Иван Николаевич создал хорошие условия для его должного воспитания, образования и первоначального самостоятельного творческого пути. Будучи с четырех лет зачисленным в гвардию и уже в пять лет числясь там сержантом, в восемнадцать он был «выпущен» в армию капитаном, а еще через три года вышел в отставку и с 1798 12 зажил в доме своего отца в Новоспасском, точнее сказать, в доме своей матери – Феклы Александровны Глинки (1747-6.X.180913), энергичной и не терпевшей возражений помещицы. Весьма немногое из жизни семьи бабки и деда Глинки сохранила память потомков. Однако этого оказывается достаточным, чтобы представить образ этой незаурядной женщины. Судя по рассказам матери композитора и некоторых других родственников, записанным его младшей сестрой Людмилой Ивановной Шестаковой, она полностью подчинила себе своего богомольного мужа, который, будучи на 4 двенадцать лет старше ее, слыл как «человек тихий, добрый». Так же властно, хотя и с материнской любовью, она правила своими детьми. Что же касается других домочадцев, то известно, что она «позволяла себе пользоваться правами над крепостными людьми и не совсем хорошо обращалась с ними»14. Такое положение в семье она сохранила и после смерти в 1805 году мужа. Как пишет Л.И.Шестакова, тогда родовое имение Новоспасское, согласно желанию покойного, «поступило к меньшему сыну, отцу моему, Ивану Николаевичу Глинке, с тем условием, чтобы мать его жила с ним до ее кончины и распоряжалась всем, как прежде, полновластно, что, конечно, отец исполнил»15. В таких условиях в родовых гнездах обеих линий «Ельнинских» Глинок, т.е. в Новоспасском и Шмакове, началась любовная история, завершившаяся не без романтических приключений, но вполне благополучно. Последствия же этой истории как раз и станут предметом нашего дальнейшего внимания. Дело в том, что младший сын «новоспасских» Глинок Иван влюбился в младшую дочь «шмаковских» Глинок Евгению. Где, когда и при каких обстоятельствах завязался этот роман нам неизвестно, да, вероятно, это и не имеет существенного значения. Важно лишь упомянуть, что Новоспасское и Шмаково, находились на расстоянии всего семи верст друг от друга и, как сообщает Л.И.Шестакова, «соседи видались часто и были дружны»16. Впрочем, все «смоленские» Глинки очень дорожили родством и поддерживали свои отношения, нередко становясь крестными восприемниками детей своей родни. Этому способствовала и давняя традиция, свойственная всей смоленской шляхте польского происхождения еще со времен ее перехода в русское подданство. Тогда после 1654 года она получила особые привилегии и права: «Частично, видимо, это было наградой за переход под руку Москвы, а частично – ответ на просьбы новых российских дворян о защите от хлынувших на Смоленщину помещиков из других частей России»17. Даже военную службу большинство смоленско-польских дворян вплоть до 1765 года проходило в особом полку Смоленской шляхты. Стараясь сохранить обособленность и придерживаясь духа корпоративности, смоленские дворяне, особенно на раннем этапе вхождения под русское подданство, нередко заключали внутриклановые браки, в том числе, и между сравнительно близкими родственниками. Впрочем, к концу XVIII века многое из давних традиций смоленской шляхетской обособленности ушло в далекое прошлое, и смоляне ассимилировались среди основной массы русского дворянства, дав выдающихся исторических деятелей из родов Потемкиных, Нахимовых, Энгельгардтов и многих других. Однако браки между родственниками у них сохранялись вплоть до начала XX столетия18. Поэтому, когда наши молодые люди, находящиеся в троюродном родстве – отметим, что у них был общий «Ельнинский» прадед Степан Яковлевич Глинка, полюбили друг друга, то, согласно традициям, это, казалось бы, никак не могло служить серьезным препятствием их будущему супружескому счастью. К тому же, для всех было очевидно, что они представляли собой прекрасную пару. «Мать моя, - пишет Л.И.Шестакова, была красавица, к тому же очень хорошо воспитана и прекрасного характера. Отец мой был от природы умный и по тому времени очень образованный молодой человек. Понятно, что, видаясь часто, они полюбили друг друга»19. Однако все сложилось иначе. Поскольку к тому времени родители Евгении Андреевны уже давно скончались, ее опекуном был старший брат Афанасий Андреевич. Вот он-то и стал основным препятствием для брака, по каким-то неизвестным для нас причинам не желая его. Возможно, его пугали опасности, подстерегающие потомство от браков между близкими родственниками. Могли вызывать опасения и возбуждавшиеся в те годы процессы, затеянные на Смоленщине консисторией с целью расторжения браков, заключенных между родственниками, когда разлучались между собой престарелые семейные пары, а их дети лишались прав наследования20. Но и это было предусмотрительно обустроено родителями жениха, которые сделали все, что было возможно, чтобы уладить все препятствия. Его отец отставной секунд-майор Николай 5 Алексеевич даже испросил в Смоленске специального разрешения на этот брак у епархиального архиерея. «Долго уговаривали и упрашивали опекуна согласиться на их брак, но все мольбы были безуспешны»21. И тут на авансцену разыгрывающейся драмы выступила мать жениха. Фекла Александровна действовала согласно своему неукротимому нраву. Она посоветовала сыну поступить по-мужски и просто-напросто выкрасть свою невесту. Сама же во многом способствовала этому. Людмила Ивановна Шестакова рассказывает про это так: «Мать моя согласилась. Каждое утро очень рано она ходила купаться, и в условленный день, 30-го мая 1802 года, в 5 часов утра, она оделась в свое лучшее белое платье, а ежедневное и все остальное взяла с собою. В назначенном месте бабушка с сыном своим ожидали невесту, сидя в экипаже. Она на берегу озера разложила весь свой будничный костюм и уехала с женихом и его матерью в Новоспасское. За каретой ехало 12 верховых, на случай погони, и, по проезде кареты, разбирали все мосты по дороге. Но в Шмакове, не подозревая ничего, спали спокойно и только в 9 часов утра послали в комнату барышни звать ее пить чай. Не найдя ее там, пошли к озеру, думая, что она запоздала встать; но увидя на берегу ее белье, платье и обувь, подняли крик, начали баграми и сетью искать тело в озере. Это все отняло много времени, и мать моя была уже обвенчана с отцом в Новоспасском, где священник заранее ожидал их в церкви, и она вошла в дом отца уже его женою. Дядя, видя, что все поиски тщетны, смекнул правду и отправил людей в погоню до Новоспасского, но опоздал. Бабушка призвала к себе главного из посланных и поручила сказать дяде, чтоб он сегодня же непременно явился в Новоспасское. Но дядя рассердился и не поехал. Тогда, на завтра, бабушка сама поехала в Шмаково, и, когда дядя вышел ее встретить, она без всяких разговоров ему сказала: “Полно тебе, мой батюшка, дурить! все уже кончено; садись-ка со мною в карету и поздравим вместе наших молодых”. И дядя должен был согласиться: все уважали старуху»22. Так 30 мая, в пятницу (запомним этот день недели), 1802 года в Новоспасском в родовой церкви Преображения Господня, «устроенной» когда-то отцом жениха, священник о. Иоанн Семенович Стабровский произвел обряд венчания, а в церковной метрической книге появилась запись: «Того же уезда села Новоспасского капитан Иван Николаев сын Глинка понял девицу того же уезда села Шмакова ротмистршу дочь Евгению Андрееву Глинкину, оба первым браком»23. Брак был счастливым. Спустя положенный срок 8 марта 1803 года на свет появился их первенец Алексей. Родители были без ума от него и пожинали все плоды семейного счастья. А еще через год ранним утром 20 мая и тоже в пятницу 1804 года у них родился второй сын – Михаил24. Не будем излишне суеверными, но все же отметим этот факт и вспомним слова сестры композитора: «Странно, что пятницы всегда играли какую-то роль в его жизни. Обе оперы его появились на сцене в этот день: свою жену в первый раз Михаил Иванович увидел в этот же день. И ежели припомнить все, то много случаев было; брат иногда сам вспоминал о них и приводил примеры в доказательство»25. От себя же добавим, что в свою первую и последнюю заграничную поездку Глинка отправился из Санкт-Петербурга также в пятницу, соответственно 25 апреля 1830 года и 27 апреля 1856 года. Вернемся же в то майское утро в Новоспасском. Передавая рассказы своей матери, Л.И.Шестакова пишет: «после первого крика новорожденного, под самым окном ее спальни, в густом дереве, раздался звонкий голос соловья, с его восхитительными трелями»26. Впоследствии этот соловьиный глас расценивался как чудесное предзнаменование, как будто бы сама природа радовалась рождению великого композитора, приветствуя его своим знаком. Впрочем, одно время этот знак вызывал и негативные ассоциации. И отец начинающего композитора, недовольный тем, что тот 6 оставил службу и занимается музыкой, частенько говаривал: «Не даром соловей запел при его рождении у окна, вот и вышел скоморох»27. Родительское счастье Ивана Николаевича и Евгении Андреевны Глинок было безмерным, но длилось недолго. Внезапно заболел и на втором году своей жизни скоропостижно скончался их старший сын. Это произошло 14 сентября 1804 года. И тут бабка младенцев снова проявила свой суровый характер. Фекла Александровна попросту отобрала у молодых родителей оставшегося в живых внука, которому не было тогда еще и полугода. «Ужасное было положение родителей того времени»28 - пишет Л.И.Шестакова, передавая всю горечь переживаний своей матери. Об этих событиях сохранились и воспоминания самого Михаила Ивановича Глинки. Уже в первом абзаце своих знаменитых Записок он сообщает: «Вскоре по рождении моем матушка моя Евгенья Андреевна (урожденная Глинка) принуждена была предоставить первоначальное мое воспитание бабке моей Фекле Александровне (матери моего отца), которая, овладев мною, перенесла меня в свою комнату. С нею, кормилицею и нянею провел я около 3 или 4 лет, видаясь с родителями весьма редко»29. В этом поступке бабки композитора сказался не только ее сумасбродный и жестокий норов. Обеспечив, как ей казалось, бережное обращение с будущим наследником, она еще и наказывала родителей, не уберегших своего первенца. Возможно, в решении взять на себя роль главного действующего лица в воспитании Михаила, ставшего теперь единственным наследником рода, сыграли и роковые обстоятельства ее собственной жизни, а именно, смерть ее собственных детей, двух из которых как раз и звали Михаил и Алексей30. Вместе с тем, проявив в отношении одного своего внука любовь и характер, она демонстрировала полное равнодушие к судьбе других детей, рождавшихся при ее жизни – Пелагеи (28.IX.1805-7.VII.1828), а вероятно, и Натальи (11.VIII.1809-не ранее 1853). Может статься, что она даже испытывала к ним какую-то странную неприязнь. Согласно семейным преданиям, когда к бабушке иногда приносили или приводили сестру Михаила Пелагею, бывшую годом его младше, старуха «всегда встречала ее словами: “Девчонка, дрянь, несите ее вон!” И мать, избегая этих возгласов, почти никогда не подвергала девочку им»31. В судьбе будущего композитора это бабкино мероприятие сыграло роковую роль. Первые 3-4 года жизни (или, пользуясь сведениям из воспоминаний Л.И.Шестаковой, 6 лет – это не меняет сути дела), проведенные им, по словам самого Михаила Ивановича, исключительно в оранжерейных условиях комнат Феклы Александровны, во-первых, подорвали его здоровье, а во-вторых, сильно повлияли на формирование его сложного характера. Лишенный в первые годы своей жизни материнской любви и ласки мальчик рос истеричным и болезненным. Никто лучше его самого не мог бы об этом рассказать: «Я был ребенком слабого сложения, весьма золотушного и нервного расположения; бабка моя, женщина преклонных лет, почти всегда хворала, а потому в комнате ее (где обитал я) было по крайней мере не менее 20 градусов тепла по Реомюруi. Несмотря на это, я не выходил из шубки, по ночам же и часто днем поили меня чаем со сливками со множеством сахару, кренделей и бубликов разного рода; на свежий воздух выпускали меня очень редко и только в теплое время. Нет сомнения, что это первоначальное воспитание имело сильное влияние на развитие моего организма и объясняет мое непреодолимое стремление к теплым климатам, — и теперь, когда мне уже 50 лет, я могу утвердительно сказать, что на юге мне лучше жить, и я страдаю там менее, чем на севере. Бабушка меня баловала до невероятной степени, — мне ни в чем не было отказа; несмотря на это, я был ребенком кротким и добронравным, и только когда тревожили меня во время занятий, становился недотрогою (мимозою), что отчасти сохранилось и доныне... С самого малолетства я уже был слабонервным; за несколько дней до кончины i (25 по Цельсию – С.Ф.). 7 бабки приложили ей пластырь отвратительного запаху. Но меня никакой силой не могли принудить войти к ней, и я не присутствовал при ее кончине, несмотря на то, что я очень любил ее»32. Конечно же, те несколько лет, что Михаил – Миша или, как его чаще всего стали звать дома, Мишель, прожил в комнатах своей бабки на попечении безымянной кормилицы и няньки – Татьяны Карповны, не сильно благоприятствовали его должному воспитанию и образованию. На это указывают сохраненные Л.И.Шестаковой воспоминания: «Бабушка потешала внучка следующими милыми играми: собирала нескольких дворовых девочек, наряжала их птицами-индейками, т. е. на ноги надевались рукава, а на голову завязывалась рубашка, и они, ничего не видя, должны были танцевать; конечно, выходили смешные столкновения, и брат искренно смеялся»33. Со временем в помощь упомянутым воспитательницам была взята еще и, как говорили тогда, «поднянька» - «молодая, веселая женщина Авдотья Ивановна, которая знала много разных сказок и песен»34. О том, какая нравственная атмосфера царила при занятиях с ребенком, свидетельствует следующий рассказ этой «подняньки», записанный Л.И.Шестаковой: «Страшное наше житье тогда было; я боялась вашу бабушку, как огня: как заслышу ее голос, так хоть бы провалиться! И бывало, когда бабушка заметит, что Михаил Иванович скучен или не совсем, здоров, сейчас крикнет: Авдотья, рассказывай сказки и пой. И барчук, как звали мы его, всегда был доволен этим!»35. Простота и грубость помещичьих нравов, свидетелем которой был ребенок, производила на него сильное впечатление. Он болезненно переживал неприятные сцены насилия или унижения, которым подвергались при нем крепостные и, «видя или слыша, как бабушка, бывало, сердилась на прислугу или крестьян, только она начинала кричать, немедленно выбегал из комнаты, бросался к няне на шею и горько плакал. Один раз бабушка, заметив это, стала остерегаться, а няню наказала, говоря, что это она его научила»36. Нам не суждено до конца восстановить все условия быта, нравов, привычек, в которых шло начальное воспитание будущего композитора. Из всего того, что сохранила память об этом времени, пожалуй, наиболее важными в плане формирования его личности следует считать сведения о приобщении его к религиозной жизни. Вспоминая первые годы у бабки, он писал: «Одним из любимых моих занятий было ползать по полу, рисуя мелом деревья и церкви. Я был весьма набожен, и обряды богослужения, в особенности в дни торжественных праздников, наполняли душу мою живейшим поэтическим восторгом»37. По словам Л.И.Шестаковой, Мишель «был с детства кроткий, способный, богомольный и до конца жизни остался верующим. Доказательством служит то, что он умер, держа в руках образок—благословение матери, который хранится у меня». В детстве он очень дорожил этим своим «рисуемым» церковным мирком и «выходил из себя, ежели кто-нибудь наступал на его рисунок: топал ножками, сжимал кулаки и горько плакал, приговаривая: “На церковь наступили!”» 38. Церковные книги были первым чтением мальчика. И когда впоследствии он говорил, что выучился читать «ч р е з в ы ч а й н о рано»39, следует предполагать, что это произошло именно в период его первоначального трех-четырех-летнего пребывания у бабки. Тогда, постоянно посещавший ее священник Новоспасского храма о. Иоанн, как-то ненароком показал маленькому Мише церковнославянские буквы и даже «титла»ii и, «придя через несколько дней, был удивлен, что он уже порядочно разбирал книгу»40. Можно лишь догадываться, как была рада бабка и как она гордилась своим малолетним грамотеем-внуком, когда он, водя пальцем по строкам кириллицы, ii Надстрочные знаки сокращений в церковнославянских текстах. 8 забавлялся чтением «священных книг». С религиозным началом было связано и первоначальное приобщение Мишеля к музыке. Очень рано обнаружив чуткий, острый слух, и большую эмоциональную отзывчивость на самые разные звучания, он не остался равнодушным к самому яркому церковному звуку – к колокольному звону. «Музыкальная способность выражалась в это время с т р а с т и ю к колокольному звону (трезвону); я жадно вслушивался в эти резкие звуки и умел на двух медных тазах ловко подражать звонарям. В случае болезни приносили малые колокола в комнаты для моей забавы»41. Какое странное признание! При всей заманчивости возможностью всячески восхититься и умилиться тем, что самое первое упоминание о музыкальных способностях оказалось связанным у Глинки именно с русским колокольным звоном, нельзя не отметить здесь некоторых противоречий с помещенными рядом другими его воспоминаниями. В частности, едва ли не через страницу после этого он пишет, что в детстве «с трудом переносил резкие звуки, даже валторны на низких тонах, когда на них играли сильно»42. А тут оглушительный грохот медных тазов, да еще малых колоколов из церкви, и все это в не очень-то просторных бабкиных комнатах. Ну как такое могло быть у ребенка, который в эти же годы был признан «слабонервным»43? На некоторую трудность в толковании этого эпизода в свое время обратил внимание Б.В.Асафьев, както не очень деликатно, несколько даже иронически и со знаком вопроса писавший: «В русской прошлом звон колоколов – дело обыденное, и мало кто из ребят совсем проходил мимо этого, весьма подчас назойливого, элемента ”былого вокруг нас”. Не как факт, отмеченный Глинкой в 50-х годах жизни, важен колокольный звон, но своеобразный способ воспроизведения (хотя опять же, кто в детстве не пытался этого воспроизводить!) и, по-видимому, настойчивость, выходившая за пределы шалостей, т.е. подразнить шумом окружающих и не бабку ли?»44. Впрочем, не будем спорить. И, пожав плечами, следуя канве глинкинских Записок, двинемся далее… Судя по отсутствию сведений о каких-либо ярких событиях в жизни молодых родителей композитора в первые годы брака, она не выходила из берегов и правил помещичьего быта того времени и следовала двумя основным течениям. В одном из них ежегодно повторялась последовательность неизбывных хозяйственных забот. Весной надо было приготовить и осуществить посев, затем выгул скотины; летом покос, сбор ягод и плодов леса, бесконечная варка варенья, а позже жатва, яблоки и груши, а там уже соления, маринования, забой птицы и скотины, копчение и вяление мяса, прядение и ткание холстов; затем уж и Рождество с Новым годом и Крещением, а вслед за ними Масленица. И, не успеешь оглянуться, как вновь грядут привычные заботы по приготовлению к посеву, выгону и так, казалось, в бесконечность… На этом фоне шла чреда церковных праздников и постов, между которыми отмечались столь же регулярные именины. И казалось, ничто не может изменить этой циклической вечности. Но это не огорчало, так как все здесь было обустроено на радость помещичьей жизни, все сопровождалось обязательными щедрыми застольями и развлечениями. В другом временном течении предугадывались, а затем и наступали естественные перемены: рождались дети, нанимались им учителя, сваталась, обручалась, а затем венчалась молодежь, ветшали и уходили на погост старики. И так поколения шли за поколениями… Вот и наши молодые хозяева Новоспасского, взрослея, постепенно приобретали у старых Глинок все большие права в ведении помещичьего хозяйства. Все большего внимания требовали к себе дети, старший из которых – Мишель постепенно перерастал условия бабкиного заточения. Как-то незаметно угасал и летом 1805 года тихо ушел из жизни дед композитора. 9 Несколько лет спустя, сильно захворала и осенью 1809 года скончалась властнолюбящая бабушка. Пятилетний мальчик наконец-то был возвращен родителям. Жизнь его невероятно обогатилась. Оказалось, что помимо душных бабкиных комнат, с окружавшими ее приживалками, его собственными няньками и робко навещавшими его под строгими взорами ревнивой хозяйки усадьбы родителями, что кроме красиво разукрашенной и чудесно звучащей церкви, куда его водили по праздникам, и укрытой от всех ветров полянки, где иногда разрешалось погулять летом, но только в хорошую погоду, есть еще и огромный мир, в котором так много неведомого и удивительно прекрасного. Его собственный дом стоит в окружении вековых дубов на невысоком, заросшем изумрудными лугами берегу извивающейся под ярким солнцем реки Десны. Рядом с каменной, построенной еще дедом, церковью Спаса-Преображенья - деревенька с шумной крестьянской жизнью, наполненной хлопотными трудовыми буднями и песенно-хмельными праздниками. А «в недалеком расстоянии» это благоустроенное крестьянско-барское жилье, называемое по имени недавно воздвигнутой церкви Новоспасским, «окружено непроходимыми лесами, сливающимися с знаменитыми Брянскими лесами»45. Весной и осенью оно почти полностью отрезано от остального мира непроходимой грязью раскисших дорог. Лишь жарким летом или снежной зимой Новоспасское доступно для гостей и собственных выездов к многочисленным родственникам, гнездящимся в окружающих поместьях Ельнинского, Смоленского, Духовщинского и других уездов Смоленской губернии. Чаще всего новоспасские Глинки ездили в Шмаково. Там жил брат матери – дядя Афанасий Андреевич. Его поместье было одним из самых богатых у «ельнинских» Глинок и поражало своим великолепием. Особенно заметно это было вследствие его отдаленности от большого, славящегося пышностью своих старинных и новых дворянских особняков, губернского города Смоленска, в центре которого тогда стоял громоздкий, варварски роскошный барочный царский дворец. Его многократно перестроенные стены еще помнили строгую этикетную парадность и солдатскую простоту того времени, когда Петр I руководил отсюда подготовкой к славной Полтавской победе. А позже, в начале июня 1780-го года, поражая обилием наград на мундирах военных и придворных, бриллиантами в украшениях дам и красочными фейерверками, здесь проездом вместе с австрийским императором Иосифом II побывала Екатерина Великая. Но Смоленск Мишель увидит еще не скоро, а пока ничто не могло сравниться в его глазах с великолепием шмаковского дома. Даже только что ставшая уездным городом Ельня, которая была едва ли не самым бедным городом губернии, производила в сопоставлении с жизнью в Шмакове впечатление жуткой глухомани. Ну, разве можно было сравнивать ее скуку убогих зданий чиновничьего «присутствия» и незамысловатой соборной городской церкви на центральной площади, окруженных теснящимися в жалком порядке домами обывателей и скромными деревянными дворянскими особнячками, с раздольем и праздничной красой архитектурных и садово-парковых ухищрений богатой барской усадьбы Афанасия Андреевича46? Построенный в расцвет екатерининской эпохи огромный дом в сорок покоев, в двусветлом зале которого давались театральные представления, устраивались балы и маскарады, вмещал еще фамильную портретную галерею и множество помещений для удобства своих хозяев и их желанных гостей. Дом был обращен к обширному «регулярному» парку, спускавшемуся террасами к реке Стрянке. Вдоль аллей по оси перпендикулярной парковому фасаду здания переливался всеми цветами радуги каскад прудов. На парковых террасах били фонтаны; на образованном запрудами озере красовались искусственные островки с беседками, таинственно отражавшимися в водной глади. Далее, на целые версты вокруг раскинулись жилые флигеля, хозяйственные службы, сады и оранжереи, снабжавшие все это сытое барское 10 благолепие натуральным съестным продуктом, мастерски выделанной утварью и прочими необходимыми для автономной помещичьей жизни вещами. Среди многочисленной дворни числились артисты театральной труппы и довольно-таки приличного оркестра, доставшиеся Афанасию Андреевичу по наследству. Как вспоминает его внучатая племянница: «В нашей семье рассказывалось и о том, что шмаковских крепостных музыкантов когда-то обучали французы»47, из чего делает вывод, что приезжавший в Шмаково «маленький Глинка» слушал много французской музыки. Будучи, по словам Л.И.Шестаковой, человеком образованным и светским Афанасий Андреевич «жил весело, открыто, любил все изящное», хорошо содержал свой оркестр и театральную труппу: «Он отдавал в Петербург учиться молодых девушек и мальчиков. Были танцовщицы, певицы и певцы; давались отрывки из опер в небольшом театре»48. Можно только догадываться о том, в каком благоденствии проводили свои дни обитатели этого дома. Ныне, к сожалению, от него сохранились лишь еле заметные печальные следы. Однако, по словам современной исследовательницы истории рода Глинок на Смоленщине, и по сей день на месте разрушенной шмаковской усадьбы «свидетелями нескольких веков возвышаются над молодой порослью величественные дубы. Под одним из таких гигантов, как гласит предание, объяснился в любви Евгении Андреевне ее будущий муж Иван Николаевич»49. А еще в Шмакове тогда жили другие родственники и приживалы, среди которых Л.И.Шестаковой особенно запомнилась ее тетушка Марфа Андреевна. Из-за какой-то странной трагической истории, происшедшей с нею в молодости, она пережила сильнейшее нервное потрясение и довольно скоро лишилась рассудка: «Мать возила нас, маленьких к ней; она была тихая, ласковая; воображала себя английской королевой и каждому из нас давала по лоскутку бумаги: на нем был написан приказ английскому министру финансов, который никто не мог разобрать, о выдаче нам по десяти миллионов. Она жила очень долго и умерла уже старухой в имении своего брата…»50. Шмаковская усадьба важна для нашего повествования не только тем, что своим оркестром, о котором речь пойдет позже, оставила заметный след в формировании слухового опыта музыкальных навыков будущего композитора. Не менее значительна ее роль и в судьбе Новоспасской усадьбы. Согласно воспоминаниям, дедовский дом Михаила Глинки до женитьбы родителей ничем не отличался от любой из ельнинских среднепоместных усадеб. Судя по всему, он был небольшим по размерам и весьма скромным в плане жизненных удобств. И лишь горячая любовь Ивана Николаевича к своей молодой жене – Евгении Андреевне – Енечке, - заставила его перенести в Новоспасское «всю окружавшую ее в девичестве шмаковскую обстановку». Для этого он построил новый дом, который «был уменьшенной копией шмаковского дома»51. А поскольку все это происходило в 1806-1811 годы, т.е. началось еще при жизни его властной матери, то вероятно не обошлось без сопротивления с ее стороны и требовало от него немалого мужества и упорства. Впрочем, к 1811 году основные работы по переустройству барского дома были завершены. Повторяя устройство «шмаковского», новый двухэтажный деревянный господский дом в Новоспасском, покоившийся на каменном фундаменте, вмещал 25 жилых помещений. «Выстроен был он весь из дуба и сосны — прочного, хорошего леса»52. Коридор первого этажа соединял между собой 17 комнат, включающих со стороны парадного подъезда служебные помещения, а со стороны, обращенной к пруду, довольно продолжительную многооконную анфиладу с диванной, гостиной, столовой, бильярдной и большой залой посередине. В 8 комнатах второго этажа располагались спальни и детская. Тогда же, по-видимому, началось создание нового комплекса служебных помещений и благоустройство парка на английский манер, для чего были наняты архитектор и особый садовник. 11 На все это требовалось много денег и молодой хозяин, любящий муж и заботливый отец – Иван Николаевич обнаружил недюжинные деловые способности. В основе его быстро развивавшегося хозяйства были винокуренный и конный завод, доходы от которых позволяли ему весьма прилично содержать свой дом. Особенно доходной была его деятельность «винного откупщика»53. В этих условиях после смерти бабушки началась новая жизнь Михаила Глинки. Так случилось, что выход из созданного бабкой душного затворничества, совпал с его пятилетием, т.е. с тем временем, когда по традиции от нянек и поднянек (помошниц нянькам из крестьянских девочек-подростков) детей в дворянских семьях переводили на попечение и воспитание гувернанток. Матушка удалила от него большинство бабкиных приживалок, оставив лишь старую няню, а в помощь ей в качестве недостающей гувернантки наняла молодую вдову землемера Ирину Федоровну Мешкову. Теперь Мишель воспитывался вместе со своей сестрой Пелагеей, бывшей на год его младше, а в компанию к ним была взята дочь новой воспитательницы Катя, которая была чуть старше его. Меняется и место его игр. Помимо занятий в детских комнатах матушка «старалась даже приучить» его «к свежему воздуху, но эти попытки по большей части оставались без успеха»54. Ирина Федоровна была женщина простая и чрезвычайно добрая, но, повидимому, не отличалась большой образованностью. Кто и чем всерьез занимался тогда с детьми, мы, очевидно, теперь уже никогда не узнаем. Возможно, что в эти же годы архитектор, нанятый отцом Мишеля для постройки нового дома вместо мела, которым мальчик прежде чертил по полу церкви и деревья, вложил ему в руку карандаш. Так начались уроки рисования. По воспоминаниям Глинки, все началось «как водится, с глаз, носов, ушей и пр.» и от ученика требовалось, прежде всего, механическое подражание. Однако, это нравилось мальчику и он «быстро успевал»55. Скорее всего, что уже тогда зародилось увлечение рассказами про дальние страны и неведомые народы. Не уточняя подробностей происходящего, Глинка писал: «…один дальний родственник, любознательный, бодрый и приятного нрава старичок, нередко навещал нас — любил рассказывать мне о далеких краях, о диких людях, о климатах и произведениях тропических стран…»56. Несмотря на избалованность бабкой, мальчик рос тихим и, по словам матери, ладить с ним было не трудно: «Он был такого мягкого характера, что малейшему ласковому слову повиновался и, напротив, жесткое, даже серьезное слово его приводило в нервное раздражение»57. Сам Глинка отмечал еще одну из существенных особенностей тогдашней своей жизни: «Всегда окруженный женщинами, играя только с сестрою и дочерью няни, я вовсе не походил на мальчиков моего возраста, притом страсть к чтению, географическим картам и рисованию, в котором я начал приметно успевать, часто отвлекала меня от детских игр, и я по-прежнему был нрава тихого и кроткого»58. Тогдашнюю сугубо женскую компанию Мишеля его сестра объясняла так: «У соседей, с которыми наши родители были знакомы, мальчиков приблизительного возраста брата не было, а позволить своему сыну заниматься с детьми мелких дворян, мещан или крепостных считалось тогда унижением»59. К сожалению, время не сохранило никаких свидетельств пробуждения и развития музыкальных способностей будущего композитора в те годы. Поэтому его жизнеописателю ничего не остается, как предполагать, что тогда шло накопление его слухового опыта, которым он воспользуется впоследствии. Для этого у нас есть достаточные основания хотя бы в том, что семья новоспасских Глинок вела открытый образ жизни. В доме постоянно гостили друзья и родственники, среди которых царил шмаковский дядя, часто приезжавший со своим знаменитым оркестром, оснащенным самым широким бытовым и концертным репертуаром. Постепенно в Новоспасском заводились и свои музыканты. Впрочем, Иван Николаевич и Евгения Андреевна тоже не 12 сидели дома и легко снимались с места в близкие и дальние гостевания с их обязательными бесконечными танцами и театральными представлениями, с обеденной музыкой и камерным любительским музицированием. Помимо зарубежной классической музыки и принятого тогда в России бально-танцевального и песенногородского репертуара, в помещичьи усадьбах начал XIX века довольно хорошо себя чувствовала и крестьянская музыкальная стихия. Крепостные музыканты с легкостью импровизировали вариации на деревенские песни и лихо подыгрывали своим господам, когда те хотели повеселиться русской пляской. Звонкими голосами разносились по барским покоям из «девичьих» комнат чистые напевы обрядовых и лирических песен. С веранд и балконов помещичьих домов или на аллеях регулярных парков можно было уловить всю прелесть музыкальных звучаний густо расположенных вокруг деревень. Звукам музыки было вольготно среди хорошо высушенного дерева потолков и паркетных полов, дверных и оконных переплетов, старинных шкафов и буфетов, которые откликались на них еще и звонами своего стекла, фарфора, столового серебра, хрусталями люстр и настенных светильников. Наподобие благородного музыкального инструмента старые хоромы новоспасских Глинок и вновь построенный отцом композитора помещичий дом должны были резонировать с богатой звуковой партитурой домашнего музыкального быта. Поэтому, даже будучи поначалу почти постоянно заключенным в душных бабкиных комнатах и редко выходя за пределы бабкиных владений, маленький Мишель не мог не слышать всего этого. Обладая острейшим слухом, он исподволь накапливал впечатления от этого удивительного звукомира. К тому же, именно в бабкиных комнатах хорошая певунья-поднянька Авдотья Ивановна, заливаясь соловьем, развлекала барчука крестьянскими песнями. Переехав же из бабкиного заточения в свою детскую комнату и проводя теперь большую часть времени вместе со взрослыми, он и вовсе сделался равноправным участником происходящего. Надо полагать, что все тончайшие подробности наполнявших его жизнь звучаний постепенно откладывались в памяти чуткого ребенка, глубоко внедряясь в его будущее художественное подсознание. Общее ощущение благоденствия тех лет дополнялось счастливым прибавлением семейства с рождением дочери Елизаветы (02.IX.1810-24.IV.1850) и сына Ивана (22.XII.1811-05.VII.1813). Однако события лета 1812 года, когда Смоленская земля стала первой жертвой пришедшей с Запада войны, нанесли страшный удар по семье Глинок… 1 Чайковский П.И. Дневники. 1873-1891. М.-Пг., 1923. С. 214. Запись от 27 июля. Там же. 3 Пушкин А.С. – письмо П.А.Вяземскому: вторая половина ноября 1825 г. / / ПСС в 10 тт. М., 1966. Т. 10. С. 191. 4 Исчерпывающую, глубокую и вместе с тем резко прочерченную концептуальную систему представлений о «петербургском тексте», не допускающую ее произвольных или метафорических искажений см. в кн.: Топоров В.Н. Петербургский тексте русской литературы: Избранные труды. СПб., 2003. О «петербургском тексте» в русской музыке и, в частности, у глинки см. наши публикации: Фролов С.В. М.И.Глинка – «петербургский» композитор / / М.И.Глинка. Личность. Музыка. История / Материалы Всероссийской конференции 31 мая - 2 июня 2005 года. Смоленск, 2005. С. 47-62; Фролов С.В. О «Петербургском тексте» в русской музыке / / Художественный текст: явное и скрытое. IX Всероссийский междисциплинарный семинар: Сборник научных материалов. - Петрозаводск: Издательство ПетрГУ, 2007. С. 298-309; Фролов С.В. Римский-Корсаков и «Петербургский текст русской литературы» / / Наследие Н.А.Римского-Корсакова в русской культуре. К 100-летию со дня смерти композитора (По материалам конференции «Келдышевские чтения-2008»). Сб. стат. М., 2009. С. 32-41. 5 Частично см. об этом в нашей публикации: Фролов С.В. Глинка и его дело / / ЮжноРоссийский музыкальный альманах (Сборник научных статей Ростовской государственной консерватории). Вып. 1. Ростов-Дон, 2005. С. 12-16. 2 6 О происхождении рода Глинки и о его предках, вплоть до его родителей см. в кн.: Федоров Б., Деверилина Н., Королева Т. Смоленские Глинки. 350 лет на службе России. 1645- 13 2004. Родословная рода Глинок и потомков сестер М.И.Глинки. М., 2004. Частично эти материалы были использованы нами в публикации: Фролов С.В. Вслед за Г.В.Свиридовым: о М.И.Глинке… / / Свиридовские чтения: «Связь времен. Г.В.Свиридов и пути развития русской музыки» / Материалы V Всероссийской студенческой научно-практической конференции. Курск, 2009. С. 30-36. 7 Все подробности семейной жизни предков М.И.Глинки взяты из книги: Федоров Б., Деверилина Н., Королева Т. Смоленские Глинки. 350 лет на службе России. 1645-2004. Родословная рода Глинок и потомков сестер М.И.Глинки. М., 2004. 8 В отличие от авторов книги «Смоленские Глинки. 350 лет на службе России. 1645-2004. Родословная рода Глинок и потомков сестер М.И.Глинки», один из первых глинкинских биографов Н.Ф.Финдейзен, опираясь на сведения из воспоминаний еще живших его время современников Глинки и, главным образом, сестры композитора Л.И.Шестаковой, писал: «Н.А.Глинка скончался в 1806 г., передав за год до своей смерти родовое имени «Новоспасское» своему младшему сыну Ивану Николаевичу» (Финдейзен Н.Ф. Михаил Иванович Глинка. Его жизнь и творческая деятельность. Том. I. СПб., 1896. С. 12). 1806 год, вероятно вслед за Финдейзеным, в качестве даты смерти деда композитора указывают А.А.Орлова (М.И.Глинка. Летопись жизни и творчества / Сост. А.Орлова. Под ред. академика Б.В.Асафьева. М., 1952. С. 14) и А.С.Ляпунова в именном указателе в издании «Записок» М.И.Глинки в кн.: Глинка М.И. Литературные произведения и переписка. Том первый. М., 1973. С. 441. Имеются и другие различия в биографических датах в современной монографии и в публикациях прежних лет. Однако, далее подобные расхождения будут приводиться только в тех случаях, когда они серьезно влияют на понимание обстоятельств жизни и творчества Глинки. 9 Шестакова Л.И. Былое М.И.Глинки и его родителей / / Глинка в воспоминаниях современников. Под общ. ред. А.А.Орловой. М., 1955. С. 29-30. 10 Шестакова Л.И. Былое… С. 30. 11 Шестакова Л.И. Былое… С. 30. 12 Автор комментариев к «Запискам» М.И.Глинки в издании «Глинка М.И. Литературные произведения и переписка» (Том первый. М., 1973) А.С.Ляпунова считает, что И.Н.Глинка «в 1801 г. вышел в отставку» (С. 265). 13 Точная дата смерти Феклы Александровны сообщается в публикации: Деверилина Н.В. М.И.Глинка и Смоленщина / / М.И.Глинка. Личность. Музыка. История / Новспасский сборник. Выпуск первый. Смоленск, 2005. С. 39. А.А.Орлова (М.И.Глинка. Летопись жизни и творчества… С. 14) и А.С.Ляпунова (Глинка М.И. Литературные произведения и переписка. Том первый… С. 364) указывают в качестве даты смерти Ф.А.Глинки 1810 год. 14 Шестакова Л.И. Былое… С. 29-30. 15 Шестакова Л.И. Былое… С. 30. 16 Шестакова Л.И. Былое… С. 31. 17 Федоров Б., Деверилина Н., Королева Т. Смоленские Глинки… С. 8. 18 Там же. С. 8-9. 19 Шестакова Л.И. Былое… С. 31. 20 См.: Канн-Новикова Е. М.И.Глинка. Новые материалы и документы. Вып. 1. М.-Л., 1950. С.2526.; Дело о тридцати шести незаконных браках, эпизод из жизни Смоленской шляхты XVIII века / / Русский архив. 1909, кн. 6. 21 Шестакова Л.И. Былое… С. 31. 22 Там же. 23 Цит. по: Деверилина Н.В. М.И.Глинка и Смоленщина... С. 38. 24 Когда на следующий день его крестили, то восприемниками были «майор Николай Алексеевич Глинка и с. Шмакова жена подполковника Елизавета Петровна Глинка (в других источниках упоминаются полковник Лука Николаевич Глинка и жена полковника Мария Николаевна Залепуга)» - Федоров Б., Деверилина Н., Королева Т. Смоленские Глинки… С. 30. 25 Шестакова Л.И. Былое… С. 38. Отметим, что и в свою последнюю заграничную поездку Глинка отправился из Санкт-Петербурга тоже в пятницу 27 апреля 1856 г. 26 Шестакова Л.И. Былое… 31. 27 Там же. 28 Шестакова Л.И. Былое… С.32. 14 29 Глинка М.И. Записки / / Глинка М.И. Литературные произведения и переписка. Том первый… С. 211. 30 См.: Деверилина Н.В. Его к родным вели дороги / / Деверилина Н.В. Королева Т.К. «Я открою вам сердце мое». Смоленск, 2001. С. 37. 31 Шестакова Л.И. Былое… С. 33. 32 Там же. С. 211-212. Подчеркнуто самим Глинкой. 33 Шестакова Л.И. Былое… С.32. 34 Шестакова Л.И. Былое… С. 32. 35 Цит. по: Шестакова Л.И. Былое… С. 32 36 Шестакова Л.И. Былое… С. 32. 37 Глинка М.И. Записки… С. 211-212. 38 Шестакова Л.И. Былое… С. 32. 39 Глинка М.И. Записки… С. 212. Подчеркнуто самим Глинкой. 40 Шестакова Л.И. Былое… С. 32. 41 Глинка М.И. Записки… С. 212. 42 Глинка М.И. Записки… С. 213-214. 43 Глинка М.И. Записки… С. 212. 44 Асафьев Б.В. Слух Глинки / / Академик Б.В.Асафьев. Избранные труды. Том I. Избранные работы о М.И.Глинке. М., 1952. С. 290. 45 Глинка М.И. Записки… С. 211. 46 Источники сведений об усадьбе в Шмакове см. в публикациях: Глинка В.Н. Воспоминания о М.И.Глинке / / СМ, 1947. № 1. С. 86; Деверилина Н.В. «Отличались приверженностью к изящным художествам» / / Деверилина Н.В., Королева Т.К. «Я открою вам сердце мое» Смоленск, 2001. С. 63-73. 47 Глинка В.Н. Воспоминания о М.И.Глинке / / СМ, 1947. № 1. С. 86. 48 Шестакова Л.И. Былое... С. 30-31. 49 Деверилина Н.В. «Отличались приверженностью к изящным художествам»… С. 64. 50 Шестакова Л.И. Былое… С. 30. 51 Глинка В.Н. Воспоминания о М.И.Глинке… С. 86. 52 Шестакова Л.И. Былое… С. 45. 53 «Винный откупщик» - предприниматель, выкупивший у государства право на производство и продажу водки. В 1811 году И.Н.Глинка «в компании с другими лицами взял на себя питейные откупа в Белом, Дорогобуже, Духовщине и Ельне» сроком по 1815 год (Орлова А.А. Летопись жизни и творчества М.И.Глинки. Част I. 1804-1843. Л., 1978. С. 14). 54 Глинка М.И. Записки… С. 212. 55 Глинка М.И. Записки… С. 212. 56 Там же. 57 Шестакова Л.И. Былое… С. 33. 58 Глинка М.И. Записки… С. 213. 59 Шестакова Л.И. Былое… С. 33. 15
