Игра со стилистическими стандартами и институциональными

Веснік БДУ. Сер. 4. 2014. № 2
Б иб л иогра фи ч е ский с п исок
К о п ы т о в О . Н . Образ автора и авторское начало: разграничение и области применения понятий / Вестн. Томского гос.
ун-та. Филология. 2010. № 334. С. 11–14.
Песнь о Нибелунгах. С введением и примечаниями / М. И. Кудряшев. СПб., 1889.
Х а л и з е в В . Е . Теория литературы. М., 2002.
Х о й с л е р А . Германский героический эпос и сказание о Нибелунгах. М., 1960.
Этимологический словарь русского языка / сост. Г. А. Крылов. СПб., 2005.
Das Nibelungenlied / K. Bartsch, H. de Boor. Stuttgart, 2003.
H e i n z l e J . Die Nibelungen. 1. Aufl. Darmstadt, 2010.
H o f f m a n n W . Das Nibelungenlied. 6. überbearb. und erw. Aufl. Stuttgart, 1992.
L i n k e H . Über den Erzähler im Nibelungenlied und seine künstlerische Funktion // Germanisch-Romanische Monatsschrift. 1960.
№ 41. S. 370–385.
S c h n e i d e r H . Einleitung zu einer Darstellung der Heldensage // Zur germanisch-deutschen Heldensage / K. Hauck. Darmstadt,
1961.
Schulze U. Das Nibelungenlied. Stuttgart, 2006.
V i s c h e r F r . Kritische Gänge. 2. Aufl. / R. Vischer. München, 1922. Bd. 2.
Поступила в редакцию 25.04.2014.
Екатерина Владимировна Лушневская – преподаватель кафедры мировой литературы и культурологии Полоцкого государственного университета.
УДК 821.161.1
Т. А. СВЕТАШЁВА
Игра со стилИСТИЧЕСКИМИ стандартами и институциональными дискурсами
в русской НЕОФИЦИАЛЬНОЙ поэзии второй половины ХХ в.
Резюме. Посвящена исследованию игры с функциональными стилями в творчестве русских неофициальных поэтов
второй половины ХХ в. (Вс. Некрасова, И. Холина, Г. Сапгира, Д. Пригова, В. Сосноры и др.). Обосновывается, что такая игра
является формой игры с дискурсами, поскольку мотивирована экстралингвистическими факторами, отношениями участников
коммуникации в рамках различных социальных институтов. Анализируется спектр игровых приемов, реализуемых с помощью
языковых средств разговорного и книжных стилей, выявляются функции такой поэтической игры: конструирование гротескной
реальности, утверждение необходимости самостоятельного духовного поиска. Игра со стилями и дискурсами рассматривается
как форма протеста против засорения массового сознания, автоматизации мышления, обезличивания человека.
Ключевые слова: неофициальная поэзия; авангардизм; постмодернизм; функциональный стиль; дискурс; институциональный дискурс; языковая игра; игровой прием.
Abstract. This article examines game with functional styles in the works of Russian underground poets of the second half of the
ХХ century (Vs. Nekrasov, I. Kholin, G. Sapgir, D. Prigov, V. Sosnora etc.). We substantiate that this game is a kind of game with
discourses, because it is determined byextra-linguisticfactors, by the relations of the communicants within varioussocial institutions. We
analyze the spectrum of game-playing artistic devices that are implemented by the verbal means of the conversational and official functional styles, and we also display the functions of such poetic game: constructing of grotesque reality, stating the necessity of individual
spiritual search. Game with functional styles and discourses is considered as a form of objection against the obstruction of public consciousness, the automatization of thinking, the depersonalization.
Key words: underground poetry; avant-gardism; postmodernism; functional style; discourse; institutional discourse; language game;
game-playing artistic device.
Язык художественной литературы располагает всем спектром средств различных функциональных
стилей для создания художественного образа. Когда же поэт использует средства определенного функционального стиля не столько в целях мимесиса, сколько для изображения утрированной картины реальности, можно говорить об игре со стилистическими стандартами. Однако такое подражание или
даже пародирование нейтрально к самому стилю и его языковым средствам – оно направлено на внетекстовое пространство. Игра с функциональным стилем, таким образом, обусловлена игрой с определенным дискурсом.
Функциональная стилистика рассматривает только материально выраженные языковые знаки без
учета экстралингвистических факторов (см. Виноградов 1995, 73; Кожина 2003, 581), в то время как
предметом анализа дискурса является «речь, погруженная в жизнь» (Арутюнова 1990, 136). Основным
категориальным признаком дискурса в его современном понимании (см. Арутюнова 1990, 136; Гурочкина 1999, 13; Олешков 2006, 138; Карасик 2000, 5) является связь языковых единиц с внеязыковым
контекстом. Игра с дискурсом находит формальное выражение в игре с языковыми знаками определенного функционального стиля.
Обращаясь к языковым средствам разных стилей, неофициальные поэты второй половины ХХ в. не
воссоздают коммуникативную ситуацию, а изображают ее в утрированной форме. При этом экстралингвистический компонент дискурса – ситуация общения, фигуры автора и адресата, целевые установки,
социокультурная среда – как будто отражен в кривом зеркале.
10
Літаратуразнаўства
Игра со средствами разговорного стиля может быть направлена на моделирование заурядных коммуникативных ситуаций. Так, книга И. Холина «Жители барака» отличается подчеркнутым лексическим
минимализмом, что соотносится с изображенной поэтом бедностью бараков и духовной нищетой их
обитателей. Утрированно бездуховные, равнодушные друг к другу, обезличенные жители холинского
барака наделены подчеркнуто грубой речью: – Что пристала, как пиявка, / Отцепися, в морду дам
(Холин 1999, 20).
Своеобразная игра с бытовым дискурсом представлена в стихах на карточках Л. Рубинштейна,
и особенно ярко она проявляется в тексте «Появление героя». В разрозненных строках-репликах произведения воплощен конструктивный принцип разговорного стиля – ситуативность. Причем ситуация
общения легко угадывается по реплике: – Сама-то знает, от кого? (Рубинштейн 1992, 60); – У первого вагона в семь (Там же, 5).
Но в то же время репликам свойственна приблизительность, нечеткость, размытость, в них часто
употребляются местоимения, отсылающие к коммуникативной ситуации, которая может только домысливаться читателем: – Он вам не очень надоел? (Там же, 12). Имитации разговорного стиля способствуют жаргонизмы, просторечные грамматические формы (– До часу дрыхнет, паразит (Там же, 66)),
междометия, неполные предложения, предельно неконкретные синтаксические конструкции: – Ну как
вот можно так вот жить? (Там же, 79).
В тексте Л. Рубинштейна «Всюду жизнь» бытийный и бытовой дискурсы совмещаются и сталкиваются, экзистенциальные рассуждения прерываются грубоватыми репликами: ДАВАЙ!, ПОЕХАЛИ!,
ДАЛЬШЕ… (Рубинштейн 1996).
Концептуалистским стихам Вс. Некрасова присущи минимализм, многочисленные повторы, паузы,
игра со звуковыми ассоциациями и ложной этимологией, что иллюстрирует процесс мышления, припоминания, словно высказывание начато до того, как мысль окончательно сформирована и сформулирована. Для подобного вербального отображения потока сознания поэт часто обращается к средствам
разговорного стиля, в результате чего лирический герой кажется предельно искренним и даже несколько
наивным: Наверно / Уже не рано / Верно / И даже не то что / Не рано / А как-то / Поздно / Правильно /
Ладно холодно / Ветрено вероятно (Некрасов 2012, 96).
Из всех книжных функциональных стилей чаще всего в игровом ключе неофициальными русскими
поэтами второй половины ХХ в. используется публицистический.
Тенденция к стандартизации, обозначенная В. Г. Костомаровым как конструктивный принцип этого
стиля (см. Костомаров 1971), открывает возможности для создания распознаваемой читателем поэтической игры с массово-информационным дискурсом.
Игровое использование жанровых и стилевых стандартов публицистики в поэтических текстах прослеживается в произведениях Д. А. Пригова, Вс. Некрасова, В. Друка. Целью такой игры становится
деконструкция стандарта в рамках характерной для авангардизма и постмодернизма тенденции к преодолению клишированности мышления.
В центре внимания поэтов такая особенность советского информационного пространства, как его
идеологическая заангажированность.
Д. А. Пригов в сборнике «Советские тексты» использует маску официального поэта, который доводит нормативные представления обывателя до абсурда. На лексическом уровне главным способом
внедрения языка СМИ в поэтический текст становится использование публицистических речевых клише, актуальной социально-политической лексики. Язык газет, радио, телевидения настолько прочно
въелся в сознание автора-персонажа, что штампы публицистических текстов воспроизводятся в его
речи автоматически, соседствуя с разговорной лексикой: Нет, конечно, в основном – хорошая погода,
но эти нарушения – / Прямой вызов принципу стабильности и постоянного улучшения (Пригов 1997).
Публицистические штампы применяются поэтом к сниженным бытовым ситуациям, что создает
комический эффект: Сошлись советский мыслящий крестьянин / И мериканский колорадский жук
(Там же). Социально-политическая лексика часто употребляется неуместно, создавая эффект косноязычия, глупости («таракан советский»). Таким образом Д. А. Пригов в утрированной форме демонстрирует, как публицистические штампы внедряются в процесс мышления, подменяют собственные мысли
и естественные ценности.
Вс. Некрасов, «обратившись к феномену клишированного сознания, не только дает его поэтический
адекват, но и стремится взорвать автоматизм стандартизированного мышления, показать пустоту расхожих формул, которыми пользуются “массовые люди”» (Скоропанова 2001, 197). Значительную часть
этих формул составляют речевые клише, часто употребляемые в СМИ: чувство безграничной любви,
испытывать высочайшую гордость и пр. В некоторых случаях поэт и вовсе обходится одними штампами, ничем не заполненными шаблонами как «пустым множеством» слов, наглядно отображая их бессодержательность: факт / перед нами / факт / но если так подойти / политически / грамотно / то
перед нами / клеветнический факт (Некрасов 1989, 40).
Нагромождение штампов усиливается повторами: ...Рост / Всемерного дальнейшего скорейшего
развертывания мероприятий / По / Всемерному скорейшему дальнейшему развертыванию мероприятий / По / Скорейшему дальнейшему всемерному развертыванию мероприятий / По / Дальнейшему
скорейшему всемерному развертыванию мероприятий (Некрасов 2012, 27).
Поскольку Вс. Некрасов в своей поэзии имитирует поток сознания, то клишированность речи иллюстрирует клишированность мысли.
11
Веснік БДУ. Сер. 4. 2014. № 2
В. Друк в книге «Коммутатор» также использует речевые формулы публицистики. Например, в стихотворении «Заявление» обыгрывается стандартизированная форма выступления на собрании, которую поэт заполняет абсурдным, комическим и вместе с тем живым и эмоциональным содержанием,
взрывающим шаблон изнутри: Объявляю себя сверхдержавой! (Друк 1991, 31).
Клише СМИ у В. Друка вторгаются в обыденную речь персонажного героя, и это намеренное нарушение норм лексической сочетаемости комично: Спрячусь пока в социальную нишу, / И захвачу про
запас бутерброд (Там же, 31). Тот же эффект преследует и нанизывание плеоназмов в стереопоэме
«Телецентр»: широкоформатные форматы / широкомасштабные масштабы / высоконаучные науки /
глубокопорочные пороки (Там же, 106).
В. Друк, таким образом, воссоздает картину мозаичного, рассыпанного сознания, загроможденного
штампами, и абсурдизирует эти штампы.
Г. Сапгир в стихотворениях из цикла «Голоса» с помощью гротескной речевой характеристики показывает, как официальный публицистический дискурс навязчиво вклинивается в сознание, преследует человека, вторгается в его мышление даже в самые трагические моменты: Над могилой произносят речь: /
– Имущество надо беречь. / Пусть каждый житель / Приобретет огнетушитель…(Сапгир 1997).
В стихотворении «Радиобред» даже в последние минуты жизни человек не может освободить свое
сознание от навязчивого голоса радио: выключенное, оно продолжает звучать у него в голове; публицистические клише настолько завладели сознанием героя, что даже в такой роковой момент мешают
задуматься о происходящем.
Бытийный дискурс вступает в противоречие с массово-информационным и в стихотворении И. Холина «Пейзаж прост». Беременная жена опасается наступления войны и боится за мужа, а его сознание
даже во сне заполнено газетными штампами: Обняла его, / Зарыдала… / Он / Бормотал сквозь сон /
Что-то об экономии металла (Холин 1999, 36).
Как не менее агрессивное воспринимается неофициальными поэтами воздействие на сознание
штампов официально-делового стиля.
Основным организующим элементом стихотворения М. Сухотина «Друг мой милый» является цитируемое официально-деловое клише «Встать! Суд идет!», за счет многократной апелляции к которому
осуществляется игра с юридическим дискурсом. Элемент «Встать!» цитируется отдельно и дополняется контекстуальным антонимом: клише «Прошу садиться!» заменено на синтаксический синоним
«Сесть!». Данный элемент, интертекстуально не нагруженный, тем не менее является более емким за
счет многозначности: Сесть! Посвидетельствуйте за меня, я не хочу садиться (Сухотин 2001, 15).
Центральными в стихотворении являются образы суда и затравленного человека как его жертвы.
Анафорические элементы «Сесть!» и «Встать!» в тексте многократно повторяются и чередуются, что
вызывает ассоциации с монотонными принудительными физическими упражнениями, атмосферой
муштры и общего подавления воли.
В. Соснора же использует судебные клише в качестве метафоры, возвращая таким образом стертые
слова в живую поэтическую речь: Пора вступать совсем в другой период. / В другой период! / Что ж, /
приступим к преньям (Соснора 2011).
Игру с официально-деловым стилем осуществляет Д. А. Пригов в цикле «Призывы», где трансформированные библейские заповеди и заветы представлены и оформлены в виде распоряжений.
И. Холин, обращаясь к игре с административным дискурсом, концентрирует комическое в подписи, которая обнажает абсурдный характер текста: На стенке завода приказ, / Несколько канцелярских
фраз: «Рабочие, / Сдавайте в конторы / Расчетные книжки! / Иванова уволить, / На складе излишки! /
Директор Утюгов, / Бухгалтер Сапогов» (Холин 1999, 32).
Нанизывание штампов официально-делового стиля создает эффект безжизненного «новояза», за
которым кроется обезличивание человека, его растворение в социальной роли, подмена привычного
языка коммуникации клишированным официальным языком.
Научный дискурс и, соответственно, научный стиль интересуют неофициальных поэтов второй половины ХХ в. в связи с осмыслением научно-технического прогресса и его влияния на жизнь общества, с моделированием образа будущего. Его поэты довольно единодушно ассоциируют с развитием
технологий в области робототехники, медицины, с невероятными достижениями науки, космическими
полетами, телепортацией. Для вербального воплощения этого образа используются термины научного
функционального стиля (поток электронов, ионы, частицы радия и др.), в том числе бывшие на момент
создания произведений неологизмами (космическая пыль, ЛО и др.).
Однако прогнозы духовного развития общества и в условиях высокотехнологичной цивилизации неутешительны. Так, в цикле «Космическое» И. Холина мир будущего столь же бездуховен, сер и механизирован, как и мир настоящего в «барачных» стихах поэта. «Космическим» стихам присущ тот же лаконизм и предельная бедность описаний, передающие ощущение духовной нищеты. Лексика научного
стиля позволила поэту изменить хронотоп, однако тональность стихов столь же пессимистична. Более
того, техника часто представляется как враждебная человеку, механизмы несут смерть, которая И. Холиным констатируется с присущей его стихам безэмоциональностью.
Обращение к научному дискурсу, изображение новейших технологий позволяют поэту показать в буквальном смысле овеществление человека, механизированное отношение к нему как к набору частиц:
Мы вас / Разложим на электроны / И отправим в Космос / В виде радиосигналов (Холин 1999, 67).
Жизнь человека теряет нравственную ценность, болезнь воспринимается как поломка, а смерть – как
12
Літаратуразнаўства
результат неудачного эксперимента: Внимание / Погружаюсь / В поток электронов / Ощущаю / Недостаток ионов / Вхожу в область / Неизведанных сфер / Давление / Миллион атмосфер / Температура
пока / ТЧК / ТЧК / ТЧК / Стоп / Вынули труп / Лицо – губка / Вместо уха / Телефонная трубка (Холин
1999, 66).
В стихах Вс. Некрасова встречаются случаи прочтения научных терминов по прямому значению.
Разрывание фразеологических связей – это попытка заново «расслышать» слово, вернуть стертому
знаку его первоначальное значение, высвободить его: Правда есть такой закон / Называется / Закон /
Сохраненья счастья (Некрасов 2012, 8).
Обратное явление наблюдается в стихотворении «Антистих»: поэт распространяет деривацию научного стиля на общеупотребительную лексику: протон – антипротон / нуклон – антинуклон / И циклон – антициклон… / А капрон? / Антикапрон! / Антиох Кантемир / Антибог / Антимир (Некрасов 2012, 10). Научный дискурс, таким образом, проецируется на бытийные реалии. Подобный прием
использован в стихотворении И. Холина «Сила любви», где за счет обыгрывания полисемии словосочетание из пласта общеупотребительной лексики рассматривается в терминологическом значении. Уверенность персонажного автора, что силу любви вскоре можно будет измерить специальным прибором,
иронична и выражает предостережение от вторжения техники в сферу интимного.
Таким образом, стилистическая игра как способ игры с дискурсами в русской неофициальной поэзии
второй половины ХХ в. представлена широким спектром приемов. Использование средств разговорного стиля – один из способов отрицания образа омассовленного человека, поиска новой духовности.
Игра с публицистическим и официально-деловым стандартом – шаг по пути преодоления автоматизации мышления. Нанизывание научных терминов помогает представить антиобраз будущего, предостерегающий от негативного сценария. Неофициальные поэты конца ХХ в. указывают на загромождение,
засорение сознания, стремятся противопоставить массовому человеку утверждаемый ими образ человека самостоятельно мыслящего.
Б иб л иогра фи ч е ский с п исок
А р у т ю н о в а Н . Д . Дискурс // Лингв. энцикл. словарь / под ред. В. Н. Ярцевой. М., 1990. С. 136–137.
В и н о г р а д о в В . В . Итоги обсуждения вопросов стилистики // Вопр. языкознания. 1955. № 1. С. 60–87.
Г у р о ч к и н а А . Г. Понятие дискурса в современном языкознании // Номинация и дискурс : межвуз. сб. науч. тр. Рязань,
1999. С. 12–15.
Д р у к В . Коммутатор: Стихи, поэмы, тексты. М., 1991.
Карасик В. И. О типах дискурса // Языковая личность: институциональный и персональный дискурс : сб. науч. тр. Волгоград,
2000. С. 5–20.
К о ж и н а М . Н . Функциональный стиль, или функциональная разновидность языка, функциональный тип речи // Стилист.
энцикл. словарь рус. яз. / под ред. М. Н. Кожиной. М., 2003.
К о с т о м а р о в В . Г. Русский язык на газетной полосе: Некоторые особенности языка современной газетной публицистики.
М., 1971.
Н е к р а с о в В с . Стихи 1956–1983. Вологда, 2012.
Н е к р а с о в В c . Стихи из журнала. М., 1989.
О л е ш к о в М . Ю . Основы функциональной лингвистики: дискурсивный аспект : учеб. пособие. Нижний Тагил, 2006.
П р и г о в Д . А . Советские тексты [Электронный ресурс]. 1997. Режим доступа: http://www.kulichki.com/moshkow/akm/txt/
prigov/sovetskie_teksty-1.html (дата обращения: 17.04.2014).
Р у б и н ш т е й н Л . Всюду жизнь // Стихи. СПб., 1996. С. 58–66.
Р у б и н ш т е й н Л . Появление героя. М., 1992.
С а п г и р Г. Голоса [Электронный ресурс]. 1997. Режим доступа: http://www.vavilon.ru/texts/sapgir1.html#1 (дата обращения:
17.04.2014).
С к о р о п а н о в а И . С . Русская постмодернистская литература : учеб. пособие. М., 2001.
С о с н о р а В . В поисках развлечений (1960–1962) [Электронный ресурс]. 2011. Режим доступа: http://www.sosnora.poetpremium.ru/poetry_02.html#72 (дата обращения: 17.04.2014).
С у х о т и н М . Центоны и маргиналии. М., 2001.
Х о л и н И . Избранное. Стихи и поэмы. М., 1999.
Поступила в редакцию 23.04.2014.
Татьяна Анатольевна Светашёва – аспирантка кафедры русской литературы. Научный руководитель – доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы И. С. Скоропанова.
Дыскусіі
УДК 821.162.1-34
М. М. Голубков
Сквозь ремизовские очки: об одной знаковой монографии
Резюме. Прорецензирована монография Н. Л. Блищ «А. М. Ремизов и русская литература ХIХ–ХХ вв.: рецепция, рефлексия,
авторефлексия», которая посвящена проблемам восприятия и переосмысления русской классики в творческом наследии А. М. Ремизова,
а также исследованию творческих взаимоотношений этого писателя с современниками. Н. Л. Блищ представила в книге панораму
ремизовских оригинальных интерпретаций мифопоэтических писательских автопортретов (А. С. Пушкина, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского
и др.). Именно такое понимание классического наследия послужило Ремизову источником его собственного творчества, основанного
на смысловых и стилевых трансформациях претекстов. Автор статьи анализирует обозначенные в монографии аспекты наследования
ремизовской поэтики писателями второй половины ХХ в. и высказывает полемичные суждения по поводу стилевых перекличек
А. М. Ремизова и А. Д. Синявского, предлагая обратить внимание на различия между этими художниками.
Ключевые слова: филологическое мышление; переосмысление; символико-биографический подтекст; авторская маска;
мифопоэтика.
13