ДмитрийСанин ДмитрийСанин Сборниккороткойпрозы(на14/11/2009) ИСТОРИИБЫВШЕГОКОТАВАСИЛИЯ. ИСТОРИЯПЕРВАЯ:ЗАРЕШЁТКОЙ. «Иди–иди–иди!» — запричитал домофон. Петя с ненавистью толкнул заиндевевшую стальную дверь и вывалился из парадного. Стужа мгновенно пробила одежду, больно дохнула на скулы. Нахлобучив поглубже капюшон, Петя потащился через двор — ёжась, голоднозатягиваясьсигаретой,звякаядужкоймусорноговедра. Над городом нависли тяжёлые шлейфы дымов ТЭЦ, розовые в лучах февральского восходящегосолнца. Вынести мусор — дело нудное, как стоять в пробке. Двадцать лет назад было проще: помойка имеласьв Петиномдворе— покапервоклассникПетясдрузьямиеёне спалили. Тогда помойку укрупнили, разместив в смежном проходном дворике — там она, верой и правдой, долго служила всему кварталу. При Собчаке помойкам устроили люстрацию — вместопомоекприезжалмусоровоз,порасписанию.Атеперьиотмусоровозаотказались; помойку вернули, только ещё больше централизовали, и установили в двух кварталах от Петиного дома, заняв детскую площадку — ибо громадные нарядные евробаки, врытые в землю, требуют очень много места, «соответствующей инфраструктуры», как говорят городские чиновники. Помойка ныне солидностью и обводами напоминает французскую атомнуюэлектростанцию,ипочему–товызываетсмутныемыслиобукреплениивертикали власти. Петя,наглухоупакованныйвпуховик(наружуторчалитольконосисигарета),всапогах на меху, уныло шаркал по наметённому снежку к выходу на улицу — тому самому проходномудворику,вкоторомраньшебылапомойка. Итутегоподстереглоогорчение.Привычныйдворик,вчераещёдоступныйвсем—вдруг стал навсегда чужим. Дорогу преградила решётка. Тяжёлая решётка, крепкая, дорогая. Она глумливоблестелашёлковымналётоминея,словнофатаневесты,выбравшейдругого:«Всё, дорогуша! Иди отсюда, свободен!» За решёткой, в похорошевшем вдруг дворике, вольготно расположилсяновенькийчёрный«ауди»,азаним—ещёмашины. Петя,справившисьспервымприступомобидыиревности,снадеждойподёргалкалитку —вдругещёнезаперта?Ноувы:замокужестоял.Инепримитивныйшифровой,который любойоткроетвдвасчёта,анадёжная«таблетка»—толькодлясвоих…Петявспомнил,как вчератутразворачиваласьбригадагастрабов.«Быстро…»—снеприязньюподумалон. Однако долго расстраиваться Петя не стал, будучи большим оптимистом. Ничего не поделать — придётся обходить через главный вход. Халява кончилась… «А молодцы соседи… Предприимчивые…» — великодушно порадовался он за жильцов дворика. — «Теперькнимводворниктонебудетшляться,ихмашинывбезопасности.Нето,чтонаши тютилопоухие…» — Вот ё–моё! — вдруг послышался знакомый зычный голос. — Совсем ох–хренели, ворюги! Петя оглянулся: это был дед Матвеич. Деда Матвеича, высоченного, как оглобля, красноносого, ещё крепкого пожилого мужика, тащил огромный лохматый терьер Штыц. Штыц отчаянно рвался гулять, суча и буксуя косматыми лапами, натужно хрипел на конце длинногоповодка,выпускаяоблакапара.Дотянувдорешётки,могучийШтыцуперсявнеё намордником,инедоумённоостановился,обнюхивая. — Совсем охренели! — взревел дед Матвеич, злобно разглядывая решётку, торчащую остриямипиквдвоевышеегороста.—Сороклеттутхожу—инатебе! Матвеич дедом являлся только по возрасту и семейному положению — а так выглядел чутьзапятьдесятибылвполнебодр—долговязый,сугловатымиплечами,румянымносом, и чрезвычайно громогласный. Он оттащил Штыца от калитки, и вдруг пнул её — резким, хорошо поставленным ударом. Дед Матвеич некогда был офицером–десантником — и, говорят,весьманепростымдесантником.Удартяжёлогоботинкаоказалсяоченьсильным— нокалиткаустояла,толькозвонпобежалволнойпорешётке,ипосыпалсяиней. — Вот воррюги! — взбеленился окончательно Матвеич. Он широким лыжным шагом заметался вдоль забора, глухо ругаясь и ища что–нибудь, подходящее для расправы с калиткой.Штыц(грозныйШтыц!)сидел,испуганновжавогромнуюголовувузкиесобачьи плечи и,заискивающеповесивуши,большимижалобными глазами косилсянабушующего хозяина.Емуоченьхотелосьпримирительнодатьлапу;лучшедажеобе,дляверности. —Почемуобязательно—ворюги?—вежливоспросилПетяМатвеича.—ЧтоуВасза совдеповскиепредрассудки,чтовсеуспешныелюди—непременноворы? СовкиПетюраздражали—своейузколобостьюичёрнойзавистливостью… — А потому, Петюня, что это — психология вора! — с весёлой злостью, веско заявил Матвеич,остановившись.—Еслиместочеловеказарешёткой—тоонибудетвсюжизнь окружать себя решётками. Судьба у него такая. Судит об окружающих — по себе. Всех такимижеворамисчитает.Вотиобноситсебярешётками,сигнализациями,высоченными глухимизаборами.Ещёиколючкупротянутьноровит,ивертухаянавышкепоставить.Воры думаютосебе,иникогданедумаютодругих. Матвеич внушительно показал длинный палец. Глазки у Матвеича были голубенькие, шальные и злые — но притом какие–то внимательные, пристально прищуренные. Как у человека, имеющего рефлекторную привычку всё замечать. Для такого злость злостью — былаипройдёт—абликоптикивлесупропуститьнельзя.Необычныйондед,Матвеич… Хотьилюбитотвеситьерундудлякрасногословца.Руинаимперии. Петя, сдерживая раздражение, уже собрался дать Матвеичу хорошую отповедь — мол, заврался дед насчёт вышек и вертухаев, это всё бред совкового воображения — как вдруг осёкся. Он вспомнил позавчерашнюю поездку — к Петровым, в их чудесный коттеджный посёлок,вдесятикилометрахотПитера.Петров,надосказать,хотьсвойвдоскучеловек,и дружатонисошколы—нонарукумалостьнечист.Водятсязанимкое–какиешалости…И вот вокруг коттеджного посёлка, припомнил Петя с неприятным удивлением, действительно,имелсяогромныйглухойзабор.Иохранникипривъездесидели—вуютной кабинке, из которой видно территорию, и которую иначе как вышкой назвать трудно… Раньше он как–то не обращал внимания… Надо же, что получается: коттеджи–бараки, высокийзабор,ивышкасвертухаем…«Тьфуты»,—сдосадыоттакогосовпаденияплюнул Петя,—«всёравноМатвеичпургунесёт!» Тем временем, Матвеич откопал под снегом обрезок трубы, и стал просовывать в калитку,длярычага.ПетяскептическисмотрелнанеугомонногоМатвеича:дедструбой— противкачественнойрешётки…АШтыцпреданносиделпостойке«смирно»,иглазегоне быловидноиз–засвисающихсолбалохм. ИтутПетязаметил:водномизоконприниклокстеклулицо—бледное,перекошенное злобой… Круглое лицо, холёное, с пухлыми откормленными губами. Бизнес–лицо. Явно принадлежащеекому–тоизпоставившихрешётку.«Ай–яй–яй!»—тревожноподумалПетя: запахло большим конфликтом. Пете очень не хотелось стать его участником, и он заторопилсякдругомувыходусодвора. Огибаядом,Петяобратилвниманиенарешётки.Многочисленныерешётки,понаряднее ипопроще—новсекакоднакрепкие,аккуратновыкрашенныеикрасивопринаряженные инеем—виднелисьвсюду,тянулисьвдольулицы,уходявледянуюдаль.Загодыдемократии вокруг появилось множество решёток: решётками наглухо отгорожены дворы, и школа теперь огорожена решёткой, и даже скверик, в котором маленький Петя гонял с мальчишками в войнушку — тоже оказался обнесённым решёткой — основательно, по– хозяйски. «И это правильно», — оптимистично размышлял Петя. — «Людей, жильцов, уважать надо. Уважать их право — право на приватность. Уважать право школьников на безопасность.Хотятставитьрешётки—пустьставят!Этоихдело,ихправо.Теперьулюдей естьправа—иэтоздорово!Унастеперьсвободнаястрана!» Размышляя так, он поравнялся со злополучным двориком. Там, на повышенных тонах, разбирались холёный бизнесмен и Матвеич, который таки проломился через калитку. Бизнесменстоял,какчугунный,тяжелоупершисьрасставленныминогамивснег,изловеще цедил Матвеичу какие–то жуткие слова. У бизнесмена было очень нехорошее выражение лица,бычьяшея,чёрноедорогоепальтоибелыйшарф.Очень,оченьнехорошеевыражение лица было у бизнесмена… Зарвавшийся Матвеич, в своём потёртом китайском тряпье, метался перед деловым, не зная как выпутаться из истории — словно долговязая дворняга передпитбулем.Воистину,руинаимперии—такинепонял,дурнойпенсионер,чтожизнь уже совсем другая, и другие люди теперь всё решают… Серьёзные люди, а не Слава Капээсэс.Петяускорилшаг,миновавзарешечённыйвнешнийпроходдворика. СзадидонёссязычныйрёвправдолюбаМатвеича,пытавшегосяхорохориться: — А ну пошёл отсюда! Ни хера ты не имеешь права — отчуждать территории общего пользования!Ятебеэтурешёткусейчасразберунахрен,ипопрутикуводноместозатолкаю — и буду прав! Тоже мне выискался, частный собственник!.. Ты о тех, кто здесь ходит — подумал?Какпожарныесюдапоедут,есличто?Э!!!Тычто,охренел?! Пак! Пак! — отвратительно резко хлопнули два выстрела, и Петя, инстинктивно пригнувшись,пулейвлетелзаугол.«Яничегоневидел!»—метнуласьпаническаямысль,и тут же, следом: «Бедный Матвеич…» Петя остановился, сдерживая дрожь в коленях, машинальнополеззасигаретой,итут—пак!—донёссяещёвыстрел.«Контрольный…»— с бессильной липкой тоской понял Петя, нервно отшвырнул незажжённую сигарету, и помчалсягалопомдальше,нечуяног,тихонькоподвываяотужаса—инезамечаяэтого.— «Бедныйдед…Надожесоображать,скемсвязываешься…» …ОтпомойкиПетявозвращалсяподругойсторонеулицы.Сердцетяжелопрыгало.Но не будет же он поджидать, верно?.. Поравнявшись со злополучным двориком, Петя осторожнопокосилсянаправоиостановилсяотудивления.Подошёлпоближе. Оберешётки— инавходе,инавыходеиздворика—валялась,покорёженные,словно через них пронёсся бронетранспортер. Посреди дворика стоял чёрный «ауди», от него к поваленнойрешёткетянулсябуксирныйтрос.Лобовоестекло«ауди»пошлотрещинами,ана капоте имелись большие вмятины, словно били неким тупым предметом, размером с человеческуюголову… Возле «ауди» на снегу сидел её хозяин, холёный бизнесмен. Бизнесмен бессмысленно смотрелсквозьПетю.Пальтоегобыловываляновснегу,пуговицыоборваны,напокатомлбу краснелидвесвежиешишки.Рукамибизнесмендержалсязаволосы—трагически,стаким видом, словно ему, как минимум, выстрелили жаканом в голову, и требуется удержать растекающиесяостаткидоприходасудмедэкспертов. — Вы должны засвидетельствовать… — обрадованно забормотал бизнесмен бабьим голосом,заметивПетю.—Вызывайтемилицию!Частнуюсобственность…Ирезинострел отнял!Мыегопосадим! Онтихонькозастонал—раненымзверем,вторыесуткисидящимвкапкане. —Яничегонезнаю!—нервноотрезалПетя,иторопливопошёлдомой,отвсейдуши надеясь,чтоегонеузнаютвглухомкапюшоне. «ВотведькозёлМатвеич!Подумаешь—решёткиемумешают!»—думалоннаходу.— «Затотеперьунас—свобода!Выбирай,чтохочешь.Хочешь—селисьвцентре,вприватных двориках за решётками. Хочешь — в новостройке. Люди могут делать, что раньше нельзя было. Это называется свобода. А Матвеич — безнадёжный совок. Так в себе раба и не преодолел…Раб!» ИходитсвободныйПетя,чтопоказательно,междурешётками,закоторыеегобольшене пускают. Покорно ходит, безропотно — ибо шаг влево, шаг вправо с улицы теперь невозможны.Потомукактеперьсвобода.Араньше,когданебылорешёток,ивсякийходил гдехотел—свободынебыло,известноедело. Воттакойсвободныйчеловек—всвободноммире,тесноогороженномрешётками. *** Это самая первая история, рассказанная мне Василием. Окончив рассказ, Василий смерилменяравнодушнымижёлтымиглазами,изанялсявылизываниемлапы. — Это ты к чему?.. — осторожно спросил я. Я и сейчас–то побаиваюсь Василия — а тогда… — А ни к чему, — фыркнул Василий. Он прекратил надраивать лапу, и пристально посмотрелнаменя,забывубратькончикязыка.Глазаегополыхнулизелёнымифарами.— Теберазвенеинтересно? —Интересно,—горячопризналсяя.—Мнеоченьинтереснысовременныелюди… —Разветебенеинтересно,чтосовсемипроисходит—втомчислестобой? Я,совсемвсмятении,всплеснулруками. — Дай ещё пожрать, — пригасил взгляд Василий, — да пойду я, пожалуй… Пусть это будетмоейблагодарностью. —Значит,вследующийразтожечто–нибудьрасскажешь? Василий промолчал. Он немного вредный: никогда не ответит на ненужный, по его мнению,вопрос. Ияпошёлкхолодильнику. Отом,ктотакойВасилий,ипочемуонбывшийкот—вдругойраз… ———————ИСТОРИЯВТОРАЯ:ЗДРАВСТВУЙ,ВАСИЛИЙ! Знаете, как свора собак играет с котом? Это очень весёлая забава. Командная игра, развивающаядухтоварищества,чувствособачьеголоктя,ивсётакое…Дляначаланаходится зазевавшийся кот. Кота обступают, постепенно сжимая хоровод. Тут главное — делать это игриво, дружелюбно, чтобы не спровоцировать кота немедленно начать дорого продавать жизнь.Жертвевсегданадооставлятьнадежду.Котпокатанцует,вертится,выгнувспину—и горе тому кто подставит морду под его восемнадцать когтей. Пёс без глаз не жилец. Но спереди никто и не нападает, дураков нет — спереди только отвлекают. Подонок Дик, например, это умеет делать просто виртуозно. Талант. Яростно наморщив морду, остервенело рявкнув — чтобы аж слюна брызнула для убедительности — делает ложный выпад, и кот совершает последнюю в жизни ошибку: бросается на Дика. Тогда Гадёныш Фоша мгновенным броском хватает кота за хребет — и начинается весёлый волейбол. Девятикошачьихжизнейхватитнавсех,всемдостанетсяживогокотика… Вот и сейчас Подонок выходит на свой коронный номер. Гадёныш уже сзади, кот уже заподозрилПодонка…Дурашка…Шаг…Ещёшаг…Пора!Х–х–гав–в!!!ТРАХ!!!Посыпались искры,ошалевшегоФошуотшвырнулонапаруметров, Дикзавизжаликубаремпокатился. Завонялособачьимужасомипалёнойшерстью. Вотличиеотлюдей,собакисоображаютбыстро:ужечерезтрисекундыстаиводворене было, только мелькнул облезлый хвост Дика, забегающего за угол последним. Взлохмаченныйкотпроводилихгорящимнедобрымвзглядомираспрямилспину.Стоящая дыбом серая шерсть его постепенно разглаживалась. Обошлось… Сейчас бы ещё мягкие бабушкины руки погладили… И поесть бы… Есть, есть–то как хочется! Логисты, где вы?! Бабушкабыужепарухвостовминтаядала…БабушкаТатьянаЕлисеевна… Но бабушки больше не было в его жизни. Бабушка навсегда осталась за чертой одного недоброго весеннего утра, когда пьяный от шального солнца Василий решил рискнуть и перебежать дорогу. Не было никаких гудков, никакого визга тормозов… Его накрыло, ударило, перевернуло несколько раз, он приземлился на все четыре, секунду постоял, удивлённоглядянанепривычнокривуюлапуинаудаляющуюсямашину,потоммучительно кашлянул на асфальт красным и забился в тоскливой смертной судороге. Мир исчез, наступилаполнаятемнота.Апотомитемнотаисчезла. Но исчезло не всё. Время не исчезло… Оно ещё где–то призрачно существовало. Еле ощутимо трепыхалось — словно дрожащая паутинка колышет воздух из угла комнаты — бледно,замирая…Складывалосьвсекунды,минуты,часынебытия… Время прошло — и в конце его вдруг появилось слово. Слово встало, заполнило собой всё,оносталомиром,Вселенной,онозначило,онобылотёплым,ярким,оноБЫЛО!Слово было:ВЕЛИКАЯ.Затембылодругоеслово:БАСТЕТ. Великая Бастет! Удивительно, как много смысла имели эти слова… Великая — это сущность женского рода, непостижимая, перед которой преклоняются… А Бастет — это вовсе не сброшенная со стеллажа статуэтка хорошенькой кошечки, за которую Василию надрали уши, а несравненная богиня… Как много слов потянулось, как много смысла! Великая Бастет, я жив! Под правым боком ощущалось что–то тёплое и мягкое, кругом раздавалосьелеслышноегудение.Сильнопахло—чем–тонеживым.Икто–тоживойбыл рядом. Василий приоткрыл глаза. Он лежал на процедурном столе, освещённый ярким синим светом. Рядом, за границей света, стояли двое — Добрый и Вежливый. Они ждали его. От Доброго отделилась мысль и раскрылась внутри Василия. Это не было видно зрением,этопростоощущалось. —Здравствуйте,Василий!КакВысебячувствуете? — Спасибо… Спасибо… Спасибо… — мысли входили в Доброго и Вежливого, они в ответласковокивали. —Выбудететеперьнаблюдать. ТакВасилийсталнаблюдателем.Отнынеунегобылановаяжизнь—ионаемуужене принадлежала. Его кошачий мозг усилили, разогнали, научили мыслить, в него поместили массунужныхиненужныхнаблюдателюсведений…Скольковидовразумныхсуществживёт наЗемле(три,несчитаяодногоразумногокота—наземные,подводныеипернатые;плюс ещё один полудикий вид пернатых, паре представителей которого Василию в своё время доводилось пускать эти самые перья)… Какие типы цивилизаций имеются вообще и на Земле в частности (на Земле одна техногенная и две этико–иерархических)… Как летает тарелка(добезобразияпросто,икакэтотолькоавиаконструкторыдосихпорнедогадались — дисковидный несущий фюзеляж стабилизируется вращением, самая обыкновенная фрисби)… Как добывать информацию и как с ней работать… И ещё терабайты всяких «сколько»,«как»и«что».ВеликаяБастет,несведенияэти,вконцеконцов,важны—ведь они же жизнь вернули ему! Жизнь! Уже только за это он был им благодарен и обязан до гроба. Вернее, до полной выработки ресурса. А бабушку Татьяну Елисеевну нужно было забыть, бабушка осталась далеко от Питера — в Опочке. И маму забыть, и папу, и ябеду Катюшку,ивосемьтомовКонан–Дойля,исытнуюжизньленивоголюбимчика… Да, сытная жизнь закончилась. С едой дело обстояло неважно. Красть — нельзя. Охотиться на грызунов — тратить драгоценное наблюдательное время; да и опасно для здоровья.Невмагазинжеидти,золотоотоваривать?Логистовбыловсегодвое,ионитоже былизанятывработахнапределевозможностей,инемоглионитриразавденьприносить еду…Оставляливусловленныхместах,иневсегдабыловремядоэтихместдобраться,ине всегдаедатамдожидаласьВасилия…Сегодня,например,егообъелхозяинчердака,рыжий Митька. Всё сожрал, весь суточный запас, и на радостях наоставлял вокруг своих торжествующихметок,паразит…Икаконтолькотайникунюхал? «Есть, есть–то как хочется!!!» — хрипло взвыл Василий. Судьбу он не проклинал, конечно — не слабак. Просто очень хотелось есть. А вот вы — знаете, что такое не есть большесуток?Навоздухе,впостоянномдвижении? Тут с железным оглушительным грохотом распахнулась дверь парадного, и вылетел на улицу разъярённый мужик — лицо небритое, помятое спросонья, в глазах слепая злоба, в рукахведроиарматурныйпрут.МужикстрашнозамахнулсяарматуринойнаВасилия: —ФУ!!! Василийприжалсякземлеипопятилсяназад. А мужик удивлённо остановился, оглядывая двор. Посмотрел на целого и невредимого кота. —Фу…—выдохнулонсоблегчением.—Удрали?Повезлокотейке…Кс–кс–кс! Василийугрюмосмотрелнамужика. —Кс–кс–кс!Даиди,иди!Напугался,да?Сосисокдам!Вкусныесосиски…Ням–ням… Мужик поставил ведро с водой, отложил прут. Он держал лодочкой пустую ладонь, наивноподманиваяВасилия.Онсюсюкалистроилумильныерожи,ивообщебылстрашно доволен собой, что заступился за кота. Наивный и безобидный мужик, ему и в голову не приходило,чтокотбезнегосправился… Любойблагоразумныйкотсбежалбы,замахнисьнанегоарматуриной—ноВасилий,не будьдураком,подошёл.ВеликаяБастет!Сосиски—стоящеедело,еслиневрёшь… «Жра–а–ать… Да–а–ай…» — проскрипел он по–кошачьи и хитро зыркнул сияющим глазом. ТакмысВасилиемипознакомились.Яегоподкармливал,гладил;онподжидалменяу двери,радовался,трясхвостомибодалсяобноги—вобщем,вёлсебя,каксамыйобычный кот,подселившийсяпридоме.Иногдаоннеделямипропадал,иногдазаявлялсякаждыйдень. И никогда б я не узнал, кто такой на самом деле Василий, если бы не занесло меня однажды в Затерянную Империю Добра. По моей дурости занесло, честно скажу; сам виноват.Досихпорстыдновспомнить…ИвытащилменяоттудаименноВасилий;безнего ябыпропал.Когда–нибудь,может,ярасскажувамобэтом.Вотстехпормыиподружились по–настоящему… ———————Третьяисториябывшегокота НаследствоМидаса. Фр–р–р–р!—этоблеснаЮссивзлетела,тащапаутинкулески,блестящуюнасолнце,и летела долго–долго, как в замедленном кино. Лодку мощно качнуло. Микко, щурясь от бликов, важно кивнул: блесна плюхнулась у дальних тростников. Да, Юсси — мастер дальнихзабросов,Миккотакнеумеет…Хотятожезаядлыйрыбак. ТутонзаметилсумкуЮсси—каквсегда,валяющуюся—изаботливоубралподбанку. Юссиперкеле,когданаучишьсяубиратьвещи?! —Хочешьводки?—спросилЮсси,сосредоточеннонакручиваякатушкуспиннинга.— Уменявсумкеесть. Онговорилпо–английски. — Не хочу, спасибо, — ответил серьёзный Микко — лобастый, голубоглазый и светловолосый,тожепо–английски. Он тихонько подгребал, молча наблюдая как Юсси азартно работает спиннингом, и неторопливо обдумывал, как бы поделикатнее отпроситься домой. Щекотливость положениязаключаласьвтом,чтовчера,запивом,МикконаобещалЮссирыбачитьсним целый день. Кружка за кружкой — пообещал показать и Щучью протоку. Юсси тут же загорелся. Но с утра задул северный ветер, и чем сильнее он дул, тем меньше Микко хотелосьрыбачить.Клёванебудет—значит,нетисмысласидетьнаводе.Новотпроблема: обещал. И ещё проблема: Юсси — рыболов–маньяк, ему наплевать на клёв и северный ветер, на потраченный впустую день. Он и Микко считает таким же — в своём русском бесцеремонномкомпанействе.УсебявПиетарионкаждоеутро,вместопробежки,ходитна Неву ловить рыбу; а два раза в месяц приезжает порыбачить к Микко. Приезжает в Финляндию,потомучтовРоссиирыбымало—русскиенеумеютследитьзасвоимилесами иводоёмами.И,похоже,Юссинеинтересует,почемутак—ичтонадо,чтобыунихтоже стало хорошо. Они не строят вокруг себя уют — они просто приезжают за уютом в Финляндию. А так жить неправильно, что–то в этом паразитическое — и Микко это огорчаетинемноговозмущает;итолькоденьгисмиряютеговозмущение. Вернуласьпустаяблесна,разочарованнозакапалаводойскрючьев. — А я, пожалуй, хлебну… Ветер бодрит, — легкомысленный Юсси выудил из сумки бутылку и крепко приложился. Рослый и тощий, в стёганой безрукавке, в зелёной кепке с длиннющим козырьком, он был похож на крокодила Гену — такой же добродушный и нелепый. Микконеодобрительнопокосился—питьнаводенехорошо…Онзагрёбпосильнее. Да,надостроитьуют…Отпустилбытыменя,Юсси,чёрттакой!Миккоссожалением посмотрелвсторонусвоегодома.Стакогорасстояниядомаказалисьигрушками—яркими, милыми и добрыми, как пластмассовые домики «Лего» из детства. У Микко немного потеплело на душе. До чего же прекрасна его Финляндия! Тихая и благоустроенная, вся украшенная нарядными домами, уютно расставленными по ухоженным лесам… Он вздохнул.Русскимэтогонепонять—дикарионинеорганизованные,всёунихнаперекосяк. А дома масса дел. Немытый почтовый ящик, немытый джип… В магазин надо, и газон полить. Эх,Юсси–рюсся,ничеготынепонимаешьвнормальнойуютнойжизни!.. Вообще–тоЮссизовутИваном—Миккодоверительнопереиначилегоимянафинский лад;такунихиповелось.ВедькакойизнегоИван,всамомделе?..Отнегосовсемнепахнет щамиимахоркой.Юссиненаглыйинезлой,негогочетинеорётнеприличнонавсюулицу. Не норовит обжулить, или что–нибудь украсть, или сломать. Не тупой — по–английски вполне понимает, и даже финский немного подучил. Не мусорит, за него не стыдно перед соседями. Выпить любит — но не напивается до скотства и мордобоя. Не пристаёт с пустыми разговорами насчёт контрабандной водки и травки — только ловит рыбу и собираетгрибы.Микковсегдарадовался,чтоунеготакойприличныйпостоянныйдачник.А немногобезалаберныйинеорганизованный—токудаужрусскомубезэтого… СамЮсси,правда,утверждает,чтоонкакразнормальныйрусский.Простозаграницу, поегословам,ездятвосновномтерусские,ктонедавноразбогател—бывшиеспекулянты, воры,гангстеры,иихпродажныеженщины—людиоченьспецифические.Ииммигрируют —тожевосновномвпоискахлёгкойбогатойжизни.Вотпоэтойпене,утверждаетЮсси,и судят о русских. Но он, конечно, всё путает — по своей русской безалаберности и легкомыслию. Уж Микко–то повидал разных русских! Да и богатство даётся только трудолюбивым и хозяйственным — значит, это самые трудолюбивые и хозяйственные русские,аостальныеещёхуже… —Неповезлонамсегодня,—наконец,осторожноначалразговорМикко.—Зрятеряем время.Не будет…—онзащёлкалпальцами,вспоминаяанглийскоеслово«клевать».—… Ничегонепоймаем,короче.Северныйветер.А? ОнмногозначительнопосмотрелнаЮсси—нототнамёканепонял. — Поймаем! — утешительно сказал Юсси, улыбнулся и снова замахнулся спиннингом. —Непереживай!ДойдёмдоЩучьейпротоки—тамнамветернебудетмешать. Микко мысленно чертыхнулся, на его добродушном гладком лице промелькнула еле заметнаятеньдосады. —Понимаешь…—началонтщательнообдуманныйвторойзаход,каквдруг… … Как вдруг Юсси напрягся и замер, словно прислушиваясь. Микко мгновенно забыл меланхолию.Ну?!Юссиподождалсекунду…Аккуратно,плавноподсёк.Итогдаспиннинг изогнулсядугой,задрожал,удилищесильноповеловсторону—совсем,каквпрошломгоду, когда он поймал Ту Самую Щуку На Двенадцать Килограммов. Микко, ахнув, азартно схватилподсачек—незабыв,впрочем,приготовитьбагор,навсякийслучай…Ничегосебе, айдаЮсси—неужелиопятьтакуюгромадинузацепил?! Юсси,сделавстрашноелицо,сусилиеммоталкатушку.Рыбабылаужеблизко—леску водило из стороны в сторону; опытный Юсси не давал ни малейшей слабины. Это не был лососьилифорель—свечекрыбинанеделала.Этонавернякабылащука.Огромнаящука— ужоченьтяжелоидёт…Микковглядывалсявводу,свесившисьзаборт. —Добраярыба,добрая,—приговаривалонпо–фински. Там,вглубине,вдругвспыхнуложёлтым.Миккоудивился—неужелибольшойкарпсел наблесну?Такнебывает… Он, волнуясь, сунул в воду подсачек. Снова вспыхнуло жёлтым — уже совсем близко. Микко,незамечая,чтомочитрукава,ждал.Сновавспышкажёлтого—прямовозлесачка— иМиккоаккуратноподхватилрыбу.Ахнувотнатуги,онвывалилеёвлодку. Этобылащука.Огромная,килограммовнадесять. Счешуёйизчистогозолота. Именнотак. Обычноущукзелёнаячешуя—вернее,камуфляжная.Пятна,полосы,светлоебрюхо…У карпов чешуя другая — тёмно–золотистая. А у этой щуки чешуя была червонно–золотой, ослепительнополыхающейнасолнце,каккуполаИсаакиевскогособоравПиетари…. Каждаячешуйкасияла,какновенькаязолотаямонета. ЮссииМиккомолчали,тяжелодыша.Ониоторопелоразглядывалиудивительнующуку. На её золотое сияние было трудно смотреть. Она не билась, лежала спокойно, только шевелила жабрами и разевала золотистый рот. Микко на всякий случай накрыл её подсачеком—вдругвыпрыгнетизлодки? Юссивзялплоскогубцы,осторожнозавёлщукевзубастуюпасть,дрожащейрукойвынул крючки. — У нас нет лицензии на такую щуку, — сказал Микко дребезжащим голосом. И добавил:—Этофинскаящука,еёнельзявывозитьизФинляндии… Миккосамудивился,какуючепухунесёт. — Надо позвонить ихтиологам… — сказал Юсси, растерянный не меньше. Он удивлённочесалтёмныеволосыподкепкой. —Ителевизионщикам!—оживилсяМикко. Точно!Этожеихшанспрославиться!ОнихбудетговоритьвсяФинляндия!Аможет,и весь мир. Он представил многочисленные интервью, участие в шоу… О, это — оседлать Удачу! Ивдругзвучныйженскийголоссказал,начистоманглийскомязыке: —ОТПУСТИТЕМЕНЯ,ПОЖАЛУЙСТА! Микко и Юсси, совсем ошеломлённые, уставились друг на друга. Юсси недоверчиво покосилсянабутылкуводки,лежащуюнасумке,потомсновауставилсянаМикко. —Этотысказал?.. —Нет…Ядумал,мнепомерещилось… — ОТПУСТИТЕ МЕНЯ, ПОЖАЛУЙСТА! — повторила Золотая Щука, и скосила на рыбаковумныйстрадальческийглаз. Юсси и Микко одновременно нагнулись к щуке, чтобы лучше слышать, и больно стукнулисьголовами. Микко, с досадой держась за ушибленный лоб, подумал, что если Золотую Щуку отпустить, то не видать им славы. С другой стороны — говорящая щука, разумная… Её нельзяубивать. ОчёмдумалЮсси,поегобыстрымкаримглазампрочитатьбылонельзя. —ОТПУСТИТЕ!ЯИСПОЛНЮЛЮБОЕВАШЕЖЕЛАНИЕ! —Толькоодно?..—быстроспросилЮсси. —ДА. МикконепонимающесмотрелнаЗолотуюЩуку,всёещёдержасьзалоб.Чтозначит— любоежелание?Толькоодно… —Дажестомиллионовевро?—уточнилон,всвоюочередь,неверя. — ДА. ЛЮБОЕ, НЕ ПРОТИВОРЕЧАЩЕЕ ЗАКОНАМ ПРИРОДЫ. ТОЛЬКО ОТПУСТИТЕ. Тогда нет ничего проще! Он мысленно прикинул в уме, сколько пятисотевровых купюр влезетвлодку,чтобыонисмоглидоплытьдодома,иоткрылбылорот,какЮссисхватилего заруку: —Погоди! — Я хотел попросить сто миллионов евро — как раз влезут в лодку… По пятьдесят каждому. — Погоди! — глаза Юсси остро блестели. — Погоди, я знаю это… Можно ведь попроситьнетолькодлясебя.Можнопопроситьдлявсегочеловечества! Микко, поражённый, уставился на Юсси. Действительно, можно попросить для всех людейсразу—какжеонобэтомнеподумал?! —Можно,мывначалеобсудимнашежелание?—попросилЮссиуЗолотойЩуки. —ДА.ТОЛЬКОПОЛИВАЙТЕМЕНЯВОДОЙ. Микко схватил черпак и аккуратно облил щуку. Что можно попросить для всех людей сразу?Счастья?Вечнойжизни?Богатства? Какойнепростойвыбор… Онсновазачерпнулводыизадумался,хмурябелёсыеброви. —Давайпопросимвечнойжизнидлявсех…—наконец,предложилон. —Правильно,—одобрилЮсси.—Ятожетакдумаю. —ЭТОПРОТИВОРЕЧИТЗАКОНАМПРИРОДЫ. Миккообиделся: —Этоещёпочему? Нощукамолчала,тяжелошевеляжабрами. —Может,попроситьсчастьядлявсех?—ссомнениемкусаягубу,спросилЮсси. —Авдругнасвсехсделаютсчастливымиидиотами?—резонновозразилМикко.—Не хочу я такого счастья… Давай лучше попросим всем долголетия, пусть все живут по сто пятьдесятлет! — Тогда можно попросить кое–что получше. Ведь такого долголетия можно достичь и наукой.Давайпопросим,чтобынаукабурноразвивалась? ИтутМиккоосенило: —Аможет,лучшепопросить,чтобывмиребольшенебыловойн?Этобылобыдобрым делом… Юссизадумался. —Простопрекратитьвойны—ещёничегонезначит.ВдругдляэтогоЩукауничтожит человечество… Почему–тоимобоиммерещилсяподвох.Чтоподелать—онинавидалисьжульничествав своейжизни… — Тогда надо сделать так, — сказал Микко, — чтобы все люди жили хорошо. Хорошо трудились,жиливэкологическичистоммире,средиблагоустроеннойприроды.Чтобывсем хватало еды, чтобы у каждого был уютный домик. Чтобы все были честными и доброжелательными, уважали друг друга… Тогда и войн не будет, и преступности, и наука будетразвиваться. —Правильно!—горячоподдержалЮсси.—Ичтобычеловекбылвысшейценностью. —Ну,эторазумеется… —Значит,пустьнаЗемлеустановитсякоммунизм! Микковдругсердитонахмурился. — Не надо коммунизма! — зло замотал он головой. — Не надо. У меня дед погиб в тридцатьдевятом,защищаялиниюМаннергеймаоткоммунистов. —Нотыжесамтолькочтопредложилкоммунизм…Мывсегдамечталиименноотаком будущем.Этоиестькоммунизм! Миккоупрямотряскруглойголовой. — Не надо коммунизма! Я предложил, чтобы все жили, как сейчас живём мы в Финляндии.Унасхорошо,мынинакогоненападаем. —Дажеввосемнадцатомгодуненападали?—кривоусмехнулсяЮсси.—Ивдвадцать первом,ивсорокпервом? Миккообозлился. —Авыещёбольшенападали! —Да–да,«своястрана—клубника,чужая—черника»… Они смотрели друг на друга — пара быстрых карих глаз, и пара спокойных упрямых голубыхглаз. Неужелионипоссорятся,когдаможнодобитьсясчастьядлявсех? ИтогдаМиккомягкоулыбнулся,протянулрукуисказалдоброжелательно: —Вотты,Юсси,приезжаешьотдыхатьименновСуоми.Значит,унасхорошо,тебяэто устраивает. У нас уютно — и тебе этого не хватает. Ты приезжаешь за нашим уютом. Правильно?Почемубывсемтакнежить?Пустьвсеживутуютно. ИтогдаЮссисогласился,ипожалгладкуюладоньМикко.Всамомделе,нучегонамещё нужно?! Пусть все люди в мире заживут, как сейчас живут в Финляндии. Пусть наш мир станетуютным,какФинляндия. ТакониизагадалиЗолотойЩуке,отпускаяеёобратновхолодныеводыКииви–ярве. Вечером,втеленовостях,ониувиделиначалоисторическихХельсинкскихпереговоров. Какизвестно,экономическиеиполитическиепринципы,выработанныевходепереговоров, положили конец печально знаменитой Великой Расплате, страшному долговому кризису началаXXIвека,ипривелиПланетукнынешнемузолотомувеку.Иниктотакинеузнал,что обязансвоимсчастьемдвумскромнымприятелям–рыболовам. *** Пятьдесят лет спустя, ветреным августовским днём, Микко и Юсси рыбачили в Отрадном. Чистое небо полоскалось и играло в озере, оттого вода казалась акварельно–синей, с золотыми блёстками холодного северного солнца. Вдали молодёжь гоняла на аэротерах — прыгали десятиметровыми «блинчиками», закладывали крутые виражи, оставляя белые петлиследовнаводе—там,наверное,стоялрёвисмех.Аздесьветершумелтростниками, стелилсиниебархатныедорожкиповодеипрощальномахалкраснымигроздьямирябины. Последнийденьавгуста,последнегомесяцалета,улеталвместесветром. Фр–р–р–р! — взлетела блесна Юсси, и плюхнулась у тростников. Микко поправил толстые дальнозоркие очки и довольно хмыкнул: наконец–то он сравнялся со своим приятелемвдальностизаброса.Нотутжеемусталотоскливо.Ведьнасамомделе—они простоодряхлели.Юссисовсемсдалвпоследнеевремя… Микко налил некрепкий кофе в термокружку, и заботливо принёс на корму Юсси. Тот докрутил катушку, вынул сияющую мокрую блесну и взял кофе. Долго молчал, отдыхая, держа двумя слабыми руками кружку — одетый как из коробочки, ярко и нарядно, но безнадёжно сутулый, совсем высохший, с бледноватой веснушчатой лысиной и дряблой шеей. И похож он был не на крокодила — а на тритона. На тощей волосатой лапке Юсси светился зелёным медбраслет, сообщая, что его хозяин более–менее здоров и в срочной медпомощиненуждается. — Страшно мне, Микко, — наконец, глухо сказал он, посматривая на приятеля выцветшими слезящимися глазами. — Страшно уходить. Наверное, это мой последний август… Микко понимающе положил ему руку на плечо и слегка сжал. Лицо его стало расстроенным. —Мнетожестрашно…Ночтоподелать,Юсси,таковаприрода.Намнеочемжалеть— мы прожили долгую и достойную жизнь. И мы сделали людей счастливыми — есть чем гордиться,—глазаМикко,каквсегда,светилисьровнымголубымсветом.—Жальтолько, мывБоганеверим… Юсси рассеянно слушал и смотрел вдаль, на качающиеся ветки рябин. Там, справа от рябин,стоялегопрекрасныйуютныйдом,хорошовидныйсводы.НоЮссинесмотрелна дом—онсмотрелнарябину. —Небудемсебяобманывать:мынесделалилюдейсчастливыми.Ядажесебянесделал счастливым…—сказалонгорько. Миккомягковозразил: —Посмотри,какуютносталовмире.Выведьтожеобэтоммечтали—чистыйвоздух, доброжелательные люди, уютные дома, нет войн… Вы мечтали о такой жизни в далёком будущем—аонавот,наступиласейчас. Нанихупалатеньпатрульногодирижабля. — Уют… — сварливо сказал Юсси. — В том–то и вся беда, что вся наша жизнь — сплошной уют. До чего ни дотронешься… В том–то и вся мерзость. Мы сидим на комфортабельных анатомических креслах, ездим в бесшумных автомобилях, живём в сверхуютныхкрасивыхдомах,вокругнасаккуратноотремонтированныефасады.Смотри— вотсуперудобнаяручканакружке;сколькосил«ШмиттундБраун»ухлопаланаэтотпатент, толькочтобымоейрукесталочуть–чутьудобнее,чемчеловеку,державшемукружкутысячу летназад…всеуширекламойпрожужжали. МикколасковопотрепалЮссипоплечу. —Тыпростостарыйворчун.Какможноругатьсянато,чтотебеуютно? — Слишком дорого обошёлся мне этот уют! Никто ведь меня не спрашивает — меня окружают очень дорогими уютными вещами, и я должен работать и работать, чтобы их оплатить. Мне навязывают ненужный мне уют. Всё чуть–чуть красивее и уютнее, чем мне нужно,ичутьдороже,чемяготовотдать!«Живидостойно!»Зачеммнеэтатермокружкасо сверхудобнойручкой?!Ябыиизобычнойпопилкофе!Зачеммненовыйнарядныйсайдинг на доме?! Зачем мне это мягкое кресло, если я готов сидеть на простом стуле — только вернитеднижизни,потраченныенаотрабатываниеуютногокресла!Зачемнамсостарухой восемькомнатвдоме,еслиэтикомнатыоплаченыгодаминепрерывнойработы?Зачемнам эти постоянные подновления фасадов на муниципальных зданиях и вычурная подсветка? Онивсегдакрасивы,какизнабораигрушек—ноэтослишкомдорогаякрасота,потомучто всесилыобществаотдаютсяей. Я жизнь отдал за этот чёртов уют. Всю жизнь занимался своим уютным гнёздышком. Уют стал смыслом жизни, заменив истинный смысл. А мы ведь мечтали о другом! Что когда–нибудьжизньстанеттакой,чтоуютсампотихонькувойдётвнеё,неотнимаявсехсил, неотнимаятвоегопредназначения.Ведьуютхорош,еслиондосталсядаром;ноеслинаего достижение потрачено время — это время потрачено впустую. А уж если вся жизнь потрачена… Миккоразвёлруками.Нучтозавспышказастарелогодикарства… — Я не делал ничего для людей, понимаешь? — сказал Юсси высоким голосом. — Я прожилжизньзря.Строилвокругсебяуют—длясебя.Терпеливо,какмышкароетнорку. Всюжизньрылнорку.Рыл,рыл—такипрожилдлясебя.Итеперьсужасомчувствую,что прогулялсвоюнастоящуюжизнь,какшкольникпрогуливаетуроки. — Как это — не сделал ничего для людей? — удивился Микко. Он даже очки снял от удивления.—Тыжевсюжизньработал! Юссипокивал,словноожидалэтихслов. —Яработалдлясебя.Мнебылобезразлично,чтояделаю—мнебылинужныденьги, чтобы оплатить дом, машину, катер, красивую одежду, уют… Я вкалывал ради этого избыточногоуюта—анерадитого,чтобыделатьтолучшее,чтомогу.Ятрудилсярадиуюта на работе, я трудился ради уюта дома. НА ЧТО Я РАСТРАТИЛ СВОЙ ТРУД?! И теперь страшно. Юссинадолгозамолчал,браслетегонехорошопожелтел.МолчалиМикко.Онпонял,о чём говорил его друг. Но что поделать — не всем дано стать великими учёными или творцами, оставляющими людям плоды своего гения… Простым людям нужно довольствоваться скромным. Раз уж так — то хотя бы просто живи достойно. Делай, что должен—ибудьчтобудет. Микковдругспохватился,чтобраслетдругапожелтел,исхватилсязавалидол. — А вот когда уходил мой дед, он не боялся, — сказал Юсси, отказываясь разжимать кулак;Миккоссилойпихалвнеготаблетку.—Дедуходил,аегоделаоставалисьлюдям—и вотондействительнопрожилнезря. Миккотрепалегоплечо. — Ты соси, соси таблетку… Твой дед был писателем или учёным? Ты ничего не говорил… — Дед был просто учителем физики. Но он был учителем по–настоящему, а не ради денег.Еголюбилииценилиученики,ионгордился,сколькоегоучениковсталонастоящими учёными…Яужинепомню,сколько.Аещёдедвоевал,победилфашизм—иэтотожебыл егоподароклюдям…Понимаешь,тогдалюдижилинемногопо–другому,недлябогатстваи уюта, а чтобы трудиться с пользой для человечества. Каждый делал, что мог — труд был отчётомопрожитом. Микко недоверчиво пригладил белоснежные волосы. Когда это — «тогда»? При коммунистах, что ли? Труд… Вечно коммунисты про труд болтают, сплошной обман. Труд нужендлятого,чтобыжитьдостойно… Что–товдругщёлкнуловегоголове,какбудтосветвключили. — Хорошо бы поймать снова ту щуку… — дрожащим голосом сказал Юсси, язык его плоховорочалсяиз–завалидола.—Зрямыпопросилиунеёуюта.Надобылопросить… —Стопятьдесятлетжизникаждому? —Нет.Надобылопроситьнеэто… —Ачто?..—вголубыхглазахМиккосветиласьнаивнаянадежда… И вдруг — всё заколыхалось, рассыпалось, растаяло — и… оказалось, что они по– прежнемусидятнаКииви–ярве,втотсамыйденьичас,когдаонипоймалиЗолотуюЩуку. ИЮссипо–прежнемувстаройзелёнойкрокодильейкепкеижилетке,молодойистрашно удивлённый. Миккоошеломлённопровёлрукамипосвоейкуртке,потрогалчистоелицо.Чтоже,это всёемупомерещилось?Ничегонебыло?НиЗолотойЩуки,нижелания,нистарости?.. Ониуставилисьдругнадругаимолчалинеменьшеминуты. —Утебя,кажется,водкабыла,—запинаясь,пробормоталМиккопо–фински. Юссиегопонял.ОнмощноглотнулизгорлышкаипротянулбутылкуМикко. —Тебетожепоказалось,чтомыбылистариками?.. Миккобулькалводкой.Наконец,оноторвался,крякнулврукавиаккуратноубралпустую бутылку,незабывзавинтитькрышечку. —Поплылидомой.Уменятамвискиесть. Юсситоропливозакивал.Емутожеоченьхотелоськакследуетнабраться.Всё–такиэто былострашно—оказатьсястариком… Передтем,какзавестимотор,Миккоспросилозабоченно: —Юсси,атычиталМаркса? —Конечно! — И у Маркса написано про труд, что это смысл жизни человека? И что труд можно организоватьпо–другому,нетак,какунас? Юссирассеяннопожалплечами: — У него много чего написано. Но уж больно занудно, — он с удовольствием рассматривалсвоируки,сильныеимолодые. — Это хорошо, — удовлетворённо кивнул Микко. — Значит, у него всё правильно написано. Вы, русские, неорганизованные — вот вам и кажется, что у Маркса занудно… Вечновывсёнетакделаете—поэтомуувасинеполучилосьсМарксом. —Тыещёнаскоммунизмупоучи!.. —ТакнезряжевашЛенинкнамездил,вФинляндию,—оченьсерьёзносказалМикко. Унегонемногопорозовелнос.—Онздесьнашеймудростинабирался… ЗаревелмоторилодкапонесласькдомуМикко. Анаберегу,накамне,сиделсерыйкот—издалипохожийнафигуркубогиниБастет.Он довольно жмурил жёлтые глаза. Серия экспериментов по социальной мотивации людей завершена;Вежливыйбудеточеньдоволен. *** ЭтотретьяизисторийбывшегокотаВасилия. —————————- Бронесказка. Отвойныдаот«кумы»незарекайся. Танковаяпословица. В крокодиловой коже динамической защиты, с противонейтронным подбоем, расшвыривая гусеницами ошмётки дёрна, выбрался из прибрежных зарослей танк. Настороженноприслушался,поводилкраснымиглазкамиИК–прожекторов—приземистый, пугающий,какнильскаярептилия,такойжебезжизненный,немигающий,неспособныйна жалость… Речка мирно шумела, перекатываясь по россыпям валунов. С того берега удивлённо смотрел крупный олень: такого чуднОго зверя с хоботом он ещё не встречал… Олень посмотрел, величаво повернулся и медленно скрылся в зарослях, недоверчиво подрагивая хвостиком. Заросли, в которых скрылся олень, вели вверх по склону – там, на залысой вершине,ждалиоленихасоленёнком.Тоженикемнепуганые… Следовательно—врагатамтоженебыло. Тогда танк (оказавшийся новеньким Т–90А) коротко скомандовал — и следом на берег речки, с неприметной лесной дороги (а кое–где и прямо из зарослей, ломая кривые деревца), с тяжёлым грохотом вывалилась вся рота. Стало тесно, грязно и душно. Костяк ротысостоялизсрочников,«семьдесятвторых»,чумазых,тощихизлыхнавесьсветпосле суточного марша. С ними были трое резервистов: «шестьдесят второй» и пара стариков «пятьдесятпятых».Имолчаливый«тунгус»впридачу. Усталыетанкиприладилисьбылопередохнуть,нотут,набеду,поразмешаннойвгрязь дороге примчался прапор с обеспечением — потёртый, бывалый Т–80УД «Берёза», въедливый, как ржавчина – и завертелась занудная проза полевого быта. Выставили охранение, расчистили сектора обстрела, поставили маскировку. Танки, подгоняемые прапором,деловитогудели,дымилисизымвыхлопом,вскрывалибанкиссолидоломибочки с горючим. Самых грязных прапор погнал мыть катки. «Берёзу» побаивались – был он мордаст, плечист, и весьма вспыльчив… Командир неподалёку педантично сверялся с картами, колдовал над комплектом спутниковой связи. Прапор, убедившись, что все при деле,укатилккомандирузараспоряжениями. — Эх, «даночку» бы сейчас пощупать, — тут же растянулся в траве неугомонный разгильдяйБэшка,показывая,какиеобъёмистыебокау«даночки». — Смотри, Ромео, прилетит тебе в бок «ломик», оглянуться не успеешь, — хмуро пробурчал один из резервистов, лобастый «шестьдесят второй» по прозвищу Компьютер, возясьсоскользкойотпролитойсмазкибочкой. Танки Компьютера уважали: он был настоящей энциклопедией на гусеницах – про военную технику и сражения минувших эпох знал всё, сыпал цифрами, датами, характеристиками, цитатами – побольше, чем в иной библиотеке; слушать его было одно удовольствие.Вселенивопотянулисьпоближе:послетого,какнечаяннораздавилибумбокс, словесные баталии между Компьютером и Бэшкой стали единственным развлечением в роте. — А мы сначала позаботимся, чтобы «даночка» одна осталась, — вкрадчиво объяснил Бэшка.–Натомыитанчики!ВсемвкатимпосамыеНидерланды! —Аеслитам«абрашка»окажется,или«лёпа»?–подначилкто–тоскептический. — Командир его порвёт, как Тузик грелку! – убеждённо заявил Бэшка. – С нами же Командир! Всесолидносогласились:онитожевериливКомандира… —Танкистанкаминевоюют,—напомнилКомпьютер,по–прежнемухмурый.–Наше дело–взламыватьоборонуиидтивпрорыв.Анасчёт«абрашки»тысильнонеправ;недай Мехвод с ним встретиться — даже Командиру… Ты что–нибудь про броню «чобхэм» знаешь? А про уранокерамику? Таких зверюг взять можно только тактикой — если повезёт… —Нашитанкивсегдабылилучшимивмире!–гнулсвоёупрямыйБэшка. —«Лучшими…»—проворчалКомпьютер.–Унихдажебез«абрашек»и«лёп»—увсех тепловизоры, спутниковая навигация, автоматические системы управления огнём… Обученные, натасканные, как овчарки. И хорошо знают, чего хотят; всё у них под цель заточено. А у нас?.. Срочники да резервисты. Тепловизор только у командира… – он сплюнул. – Бросили нас отдуваться — старьё, хлам доперестроечный… «Лексусов» с «кайенами» себе напокупали — вместо тепловизоров. Либеральная, м–мать, империя… А потом, случись что, ещё и скажут, что нас было больше… И не забывай, — он потыкал пулемётомвверх,—нашглавныйврагтам,заоблаками.Такинеувидишь,откуда«маверик» прилетел… Танкитриждысплюнули. — Ну, за облака я не достану – а вот «абрашку» отмудохаю, — шалопай Бэшка вдруг вскочил. – Ты мне только покажи, где у него боекомплект, я уж его нащупаю! — он по– боксёрски резко поднырнул. Жилистый и резкий, как разболтанная пружина, он настырно надвигался на пятящегося Компьютера, показывая хлёсткими хуками со всех сторон, как будетщупатьуврагабоекомплект.–Аукомандира–управляемоеоружие!Аукомандира– «Штора»!Всехпорвём! Странные чувства испытывали танки, слушая их споры. Компьютеру они верили разумом,ивсегдапризнавалиегоскептическуюправоту;носледомделалходлихойБэшка– ибудтотучирассеивались,ивыходило,чтоонтожеправ,ивсёнетакплохо…Хотяничего умного он не говорил; просто была в нём какая–то дикая, вызывающая восхищение, всесокрушающаянапористость,заразительнаявераввозможное,впростотужизниивсебя. Обладателитакойверыидутпожизнилегко,невидянивчёмпрепятствий,расправляясьс проблемами,окоторыхпрочимипомыслитьневероятно;всёимпоплечу;ониухитряются уводить самых красивых и неприступных женщин – порой без копейки в кармане! — и считают унизительным уступить хоть кому–то из встреченных, в чём бы то ни было… Жизнькипитилегкопереламываетсявокругтаких;всегдазаудачупочитаешьбытьстакимв однойкоманде;однабеда–трудноимудержатьсяврамкахдозволенного… Такиспориливротедвеправды:правдазнания,откоторогомногиепечали—иправда верывсебяисвоёоружие.Двеправды… — Отставить балаган! — угрюмо осадил Бэшку незаметно подкативший прапор. Недоверчиво вытянув ствол, он принюхивался к горючему и к выхлопам. Бэшка тут же присмирел.—Разтвоёшиловгузненеугомонилось—бериКомпьютера—идуйбегомна высоткуосмотреться.Есличисто—глянетезасклоном.Ищителюбыеследы.Вэфиребез нужды не шуметь, три щелчка – «порядок». Пятьдесят пятые, — хрипло кашлянул прапор, ткнуввстариков,—сменитеохранение.Остальнымотдыхать—час.Ихватитобэтом. Откатившись,прапорпнулбочкусгорючим,прислушиваяськзвуку—бочкабылаполна. —«Ихватитобэтом»,—состроилемувследрожуБэшка.—Подвигали,Компьютер. —Янепонял!..–удивлённообернулсяпрапор.—Бегом—выполнять!!! …Через пять минут пришли условленные три щелчка: Бэшка сообщал с вершины, что вокруг чисто, и они идут осмотереться вниз по склону. А ещё через пять минут вдруг бабахнуло, эфир взорвался стрельбой и криками. Докатило глухое эхо, встряхнуло до потрохов,принесясосущеепротивноечувство,чтоэтоужепроисходит—наявуистобой… —Нарвались!!!Командир,десятьчасоввнизпосклону,танки,неменьшероты!Отходи, Компьютер!!!Отходи!!! Было слышно, как задолбил спаренный пулемёт, снова гулко бабахнула пушка. В эфир врывалась неразборчивая чужая речь, какие–то «альфа», «браво», «чарли». Кто–то истерическивизжал«Йаху!!!» —Пиндосы!!!–прорычалкомандир,взревевдизелем,ивсемсталонедопереживаний.– Берёза,Тунгус,третийвзвод–высоту;остальные–замной!Бэшка,Компьютер–держаться! Снова резко бабахнуло, кто–то замысловато выматерился – кажется, Компьютер, и это былостранно—слышатьотнегомат… —Бей,бейсуку!!!–оглушительнооралБэшка.–Молодец,отлично!!! Танкивмолчаниинеслисьнапроломчерезжидкийлесок,сненавистьюсшибаядеревья. Хлестали по броне ветви. Командир вёл чётко, безошибочно, как автомат – спускались, карабкались,переваливали,перепрыгивали—вперёд,вперёд!Вэфирепо–прежнемустоял трескстрельбы,икто–тоопятьвизжал«Йаху!!!» —Всё… траки…—тоскливопросипелКомпьютер. Былоотчётливо слышно,каконс надрывомдышит. —Отползай!!!–оралБэшка.–Н–на,гнида!!! —Немогу,—ответилКомпьютер,ужесовершенноспокойно.–Уходи. —Трос!!!Тросготовь! —Дурень!Уходи!.. Баханьепушекслышалосьужесовсемрядом,ичто–тооченьсильнорвануло. —Н–на,гнида!!! —Йаху!!! ИтутБэшкаболезненноайкнул,ачерезсекунду—ещёраз… …Впереди открылась излучина реки – точно такая же, как на которой отдыхали пять минутназад.Стелилсядым,ревелидвигатели,вспыхивалогонь. Компьютер, закопчённый, с красными пятнами грунтовки и сорванной взрывом боекомплектабашней,догорал.Чутьближедымилисьтричужака,глядявразныестороны, уткнуввземлюстволы. АещёближерасстреливалинеподвижногоБэшку. Расстреливали вдесятером, встав веером. Как учили, как на полигоне, по очереди — с колена, лёжа, под башню, в борт. Кто–то по–прежнему после каждого выстрела в экстазе визжал «Йаху!». Бэшка молча горел, вздрагивая от попаданий. А неподалёку кого–то заботливо эвакуировали; молотил лопастями «ирокез» с красными крестами. Всё было красиво,правильно,аккуратно—какнаборсолдатиковизкоробочки… Бой был коротким. Вернее, боя–то уже никакого и не было… Только Тунгус угрюмо пролаял:«Вижуударныйвертолёт«ирокез»!»—исрезалегоочередью. КогдадомчалисьдоБэшки,всёужекончилось.ПередБэшкойвееромстояливражеские танки–мёртвые. Мёртвые—все,какодин.Свидуабсолютноневредимые–номёртвые,какмистическим проклятием сражённые. Десять Т–72 — точно таких же, как подбежавшие наши. С импортными нашивками и обозначениями, в пижонском пустынном камуфляже… Люки настежь.ИсамБэшка,ихблизнец,толькообгорелыйдонеузнаваемости,чёрный,осевший набрюхо… И – всё… Снова мирно блестела на солнце речка, и леденил броню чистый горный ветерок,унесядымисмрад.Ватнаягорнаятишинасъелавсезвуки…Какнебыловойны– красотаипокой;наслаждайсяирадуйсяжизни,покадвижокмолотит… Вскорбноммолчании,бережноподтащилиКомпьютера—страшногоискрюченного. Закурили. — Так они и не увидели своего «абрашку»… – наконец, сказал старик «пятьдесят пятый»горестно,дотронувшисьдоостывающегобортаБэшки.—Парни,парни… Командир постоял ещё несколько секунд — как всегда, аккуратный и подтянутый – потоммолчаразвернулся,подкатилкТунгусу,ужеспустившемусясвысоты,ипринялсячто– товыпытыватьвполголоса. — Я не видел, что он санитарный… — отвирался Тунгус заунывным голосом, угрюмо глядявсторону.–Ячитал…Яучил…Тамбылонаписано:«ирокез»—ударныйвертолёт… Ятакидоложилпорадио—вижуударныйвертолёт«ирокез»,всеслышали… Командирчто–тотихосказал,иТунгусвдругвытянулсяиобрадованнозалопотал: —Такточно!Ядумал,этокрест,какнаихфлаге!.. —Воттебеибой,—всердцахсплюнулкто–то.—Свикторией,мля,славяне… Сновасталотихо—тольковетершелестелтравинками. — Мы не дрались, — ясным голосом, не оборачиваясь, ответил Командир. — Дрались БэшкаиКомпьютер.Значит,победилиони.Этобылихбой. — И хватит об этом, — совсем севшим голосом добавил прапор. Мрачно бренча инструментами,онполезсниматьсмёртвыхвраговтепловизоры. Все угрюмо стояли и думали — как же это так, как такое может быть — брошенные танки… Танк может чувствовать — не так, как люди, но может. Он умеет обижаться, ненавидеть,можетлюбить,дажебояться–одногонеумеет:удивляться.Иужтемболее— удивляться до оторопи. Но сейчас… Это было непонятно, противоестественно — подло, наконец!Вэтоневерилось.Оказывается,смертьбываетнетольковудареивзрыве—нои воттак,когдаветергуляетвраспахнутыхлюках…Оказывается,войнабываетнетолькодо победы — а ещё когда убил и сбежал. Оказывается, можно предать всех и вся – предков, товарищей, даже свой танк — и всё равно это будет война, а предавшего кто–то назовёт воином.Проклятаявойна,вкоторойнастоящеговрагатыдаженеувидишь—инепотому что он высоко за облаками — а потому что сначала придётся драться с бывшими своими, которыхподговорилипротивтебя,вцепившисьдругдругувглотку… Зачью–тоуютнуюлюбовькденьгам. ЗаРодину. Вотдвеправдыобэтойвойне.Вернее,одна. ——————ПриключенияЗалепищева,иликомузавидуютбогатые. Богатымвсезавидуют,иоттогоненавидят.Этоизвестнолюбомубогатому. А ведь разбогатеть совсем несложно — что бы ни говорили лентяи и завистники! Это тоже — хорошо известно любому богатому. Главное — иметь эту цель; упорно, самозабвенноитрудолюбивостремиться,раститьитерпеливолелеятьмечту.Этоглавное.А завистники, между тем, даже не пытаются! Как же можно разбогатеть, не пытаясь, не стремясь к богатству, не любя деньги всей душой? Поэтому они и бедны. Надо быть достойнымбогатства—итогдаононемедленнопридёт.Вотивесьсекрет. Доказательств требуете? Пожалуйста: вчера отчим подарил Залепищеву на день рождения деньги — восемнадцать новеньких гладких пятисотевровых купюр, и Залепищев стал богатым. Видите — ничего сложного. Ибо капитал неустанно рыщет, куда быть вложенным,ищетустремлённых,инициативныхиэффективных.Вступайтевклуббогатых; забудьте,наконец,пробедность! Купюры, жёсткие, как крылья майского жука, переливались радужными голограммами, мистически просвечивая чистыми водяными знаками. «Мы — безраздельно твои» — шуршали они. Они сладко нашёптывали тысячи сокровенных обещаний, от них исходила сдержанная сила, аккумулированная энергия тысяч человеко–часов. Множество людей, из самых разных уголков мира, вырабатывали эти человеко–часы — ради краткого обладания ими—иЗалепищевбылнаседьмомнебе,полночисозерцаяиизучаяподарок.Наконец,он заботливоуложилденьгив«Макроэкономику»Сакса(да–да,онтеперьстудентФинэка!)-и счастливо заскрипел пружинами кровати, мягко подхватившей его тело — молодое перспективноетелобудущегохозяинажизни. Залепищев парил в мечтах. С абсолютной точностью, достойной будущего финансиста, он знал, что будет делать с деньгами. На шесть тысяч он купит тюнинговую стритрейсерскую'двенаху'-трёхлетку,несильноб/у—нохорошопролеченную,ивложитв неёдополнительнотысячу.Ещёдветысячиемупонадобятся,чтобыпокоритьИванову. Для покорения Ивановой был расписан специальный план — точнее сказать, бизнес– план. Конечно, Иванова девчонка не из дорогих и престижных — но именно такие самые верные.Иемуонанужнаненавечериненаночь—анавсюжизнь,ионготовпроститьей всё.Понадобятсятолькоалыепаруса,чтобыуладитьдело…Залепищевпредставилсебе,как каждый вечер, взрыкивая прямоточным глушителем, он подлетает к их парадной на своей краснойзверюге,какнебрежновстаётизмашины.Сабвуфергулкопрокачиваетдворбасами, а с другой стороны из машины поднимается верная Катя, насмешливо опустив тяжёлые ресницы — и идёт с ним под руку к двери, с каждым шагом эффектно закручивая лёгкую юбкувзад–вперёднасвоихкрутыхсмуглыхбёдрах.Ивсеоборачиваются…Иниодназараза непосмеетвспомнить,скемгулялаКатькараньше—потомучтоонавамтеперьнеКатька, агоспожаЗалепищева! Сон всё никак не шёл, отогнанный волнующими мыслями. Залепищев встал, включил настольнуюлампу,и,любуясь,опятьразложилкупюры,словнокартыТаро.Подстеклянной столешницей, между разложенных купюр, проглядывала желтоватая антикварная фотография Столыпина. Благообразный Пётр Аркадьевич, всегда такой холодный и праведно–высокомерный, сейчас взирал на своего ученика с умилением: стремление Залепищевакпроцветанию,методичноеитерпеливое,сталоприноситьпервыеплоды.Как разкисходудвадцатилет,предвосхищённыхСтолыпиным… Наутро, перед выходом из дому, Залепищев в сладком волнении пригладил волосы, набриолиненныеназад.Втихомполусветеобширнойприхожей,окружённыйсовсехсторон дорогимдеревом,онсмотрелвчистотуогромногозеркала.Сегодняпредстоялвеликийдень. Пришлоеговремя.Дуракиилузерынепонимают,чтовжизнинадохватать—иделатьэто настолько быстро, насколько возможно. Успеть ухватить то, до чего пока не дотянулись другие, ненадолго задержанные делами. Разглядеть раньше всех; идти на шаг впереди остальных;хвататьиопережатьдругихвсвоейнише—вотзалогуспеха.Недаром«успех»и «успеть» так похожи! А начать надо с кусков помельче, которыми пока не интересуются сильные… Свысокогопотолкалилсямягкийсдержанныйсвет,похожийнаосвещениетрибуны—и Залепищев, ощутив себя перед аудиторией, ещё некоторое время удовлетворённо жестикулировал перед зеркалом. Онтопроницательно прищуривал своибыстрыеглаза, то по–голливудски улыбался, то изображал холодную жестокость в адрес врагов — в общем, строилвсевозможныесолидныерожи.Наеголице,чистомикруглом,необнаружилосьни одного прыща. Да, он теперь взрослый. Он расправил плечи под джинсовой курткой, и пожалел,чтобезвозвратноминулиблагословенныевременакотелковитростей. В приподнятом настроении, лёгкой светской походкой джентльмена, он прошёлся по магазинам—любуясьэластичностьюспросаитоварнымнасыщением.Егогород,сказочно похорошевший с приходом финансовых потоков, блистал и сиял на солнце, как новенькая серебрянаяюбилейнаямонетаСбербанка:улицыбылиподметены,фасадычистыинарядны послеремонтной свежестью, и утреннее солнце ослепительно играло в заставленных товарами витринах. Залепищев хозяйски обходил район, мысленно помахивая тростью. С колокольни радостно трезвонили — и Залепищев, благочестиво спохватясь, солидно крестился.Жизньпёрлаасфальтовымкатком,сметаяпрепятствия,впроцветающеебудущее, в прекрасное далёко, которое ласково звало Залепищева — в свои богатые объятия. Люди охотно тратили деньги, качая кровь экономики — а в киосках, с обложек глянцевых журналов,сиялигладкойкожейпервыекрасавицыстраны.Все—сплошьсветскиельвицыи знаменитости, стройными шеренгами выставляющие напоказ свою ослепительную наготу — как наглядное доказательство, что красота теперь надёжно измеряется в рублях, и что жизнь, наконец, твёрдо опирается на самый прочный фундамент — на товарно–денежные отношения.ЗалепищевмысленносравнивалжурнальныхльвицсИвановой,судовольствием находя,чтоИванованехуже. Онкупилгромадныйбукеталыхроз,какойтолькосмоглисобратьу«Лиговки»,всамом богатом цветочном ларьке. Неторопливо поднялся на пятый этаж к двери Ивановой, и, аккуратно поправив воротник, чтобы была видна золотая цепочка, позвонил. Раньше он никогда бы не решился на такое — но с деньгами он преобразился. Деньги насыщали его силой,делалимужчиной—смелым,спокойным,увереннымвсебе,иотчаянноциничным. Специальнокупленныйбольшойбумажник—дляоставшихсясемнадцатикупюр—лежалв нагрудном кармане джинсовки и источал концентрированную энергию, словно маленький ядерныйреактор.Деньги—этовластьнадмиром.ИуЗалепищеватеперьбылкусочекэтой власти. Власть над кусочком мира… Он, как ни крути — теперь самый состоятельный пареньмикрорайона… Акрасивыеженщиныдолжныпринадлежатьбогатым,иникомудругому—такустроена жизнь!Самыекрасивыеженщины—актрисы,певицы,какимибынеприступнымионисебя неизображали—вседоодной—быстрооказываютсяраздетымиредакторамигламурных журналов.Заденьги!Онинаперебойслетаютсянабогатыйгламурныйблеск—потомучто выбралибогатство.Иненадонищебродскогоханжества:дажеГрэйбылбогат,когдаобрёл счастьесАссолью…ИпустьИвановалёгкогоповедения—ноонаничемнехужебогатых знаменитыхтелешлюх,публичнораздевающихсяв«Максиме»или«Плейбое».Блядитеперь —тоженормальныеделовыелюди,инечеготутстесняться!Выкаждыйденьвидитеихпо телевизору — они поют и ведут шоу, любят и ненавидят, страдают и радуются, они искренниеилживые,умныеиглупые—каквсе.Такиежехорошие,какивы.Любятденьги. Человечество движется вперёд, прочь от предрассудков, к демократичности и толерантности,иблядствопостепеннообретаетвсёболееуважаемыйстатус—сферыуслуг и шоу–бизнеса, где вертятся колоссальные средства. Бляди рекламируют себя в журналах, продают себя миллионерам — да и сами имеют порой миллионные обороты, давно оккупироваввысшееобщество,сценуителевидение…Ведьблядство—этонормально,это всего лишь обострённое желание богатства — максимально доступным естественным способом,иничегобольше.Кто–тоторгуеттелом,кто–то—национально–историческими претензиями.Этоабсолютнотоже,чтоторговатьсвоимтрудом,знаниями,илинефтью— justabusiness.Впостиндустриальнойреальностидоминируетсферауслуг.Такчтозабудьте это омерзительное бранное слово — навсегда! Экономикс не признает бранных слов — толькоблага,толькоудовлетворениепотребностейобщества. Залепищев, цинично щурясь и по–крысиному задрав верхнюю губу, смотрел на старую дверь,недавнопокрашеннуюпростоймаслянойкраской.Да,кегосчастью,Иванова—не миллионная цыпа… Пока… Глаза Ивановой наполнятся благодарными слезами, и он подниметеёвуютныйблагоустроенныймир,мируспешныхджентльменов… Замокгромкощёлкнул. —Толя?!—Ивановаобрадованноулыбаласьсвоимигладкимиполнымигубами.Ивовсе не насмешливо, как обычно, а приветливо, слегка удивлённо и даже немного растроганно. —Заходи,Толя… — Здравствуй, Катя. — Залепищев удивился себе — раньше он немел в присутствии Ивановой.Атеперьбылспокоениделовит.Онструдомпросунулогромныйбукетвузкую дверь.—Этотебе. Глаза у отступившей назад Ивановой стали совсем удивлёнными. Её огромные карие глаза на тонком лице, и бархатные и блестящие одновременно, всегда такие загадочные и красивые… Она ахнула, восхищаясь громадным букетом, немного растерянно засуетилась, осторожноподхватиларозыипонеславванную,аЗалепищевлюбовалсяеёосинойталией, ладно обтянутой лёгким летним платьем, и чёрным блеском длинных вьющихся волос, усмирённыхинаправленныхмассивнойбелойзаколкой;итонкимиизящнымилодыжками, восхитительно заканчивающими идеальные гладкие ровные ноги — лодыжками такими изящными,будтобыонанебосикомпоприхожейшлёпала,анавысокихтонкихшпильках. Онасмутилась,да!!! Через минуту Иванова вернулась, глаза её сияли, она тихо и загадочно улыбалась. Залепищевсходувзялбыказарога: —Катя,будьмоейж… Ивановастремительнопротянуласвойтонкийпальчик,ишутязажалаЗалепищевугубы: —Толечка,солнышко,непроизносипоспешныхсловспорога! От этого невинного, игривого прикосновения у неопытного Залепищева закружилась голова. Он оторопело замолчал, и от его губ, до которых дотронулся её пальчик, по телу потекло медвяное томление. А загадочные глаза Ивановой блестели в сумерках прихожей, словнобыизвиняясь.ОнаживовзялаоцепеневшегоотсчастьяЗалепищевазаруку,иотвела вкомнату,усадивнамягкийдиван,асамалегкоселавкреслонапротив. — Толечка… — она тараторила что–то беззаботное, дружелюбно улыбаясь, но Залепищев ничего не слышал. В голове его шумело, щёки постепенно раскалялись. Он рассматривал комнатку Ивановой — давно не ремонтированную, без кондиционера, с дешёвой мебелью тридцатилетней давности, но трогательно–чистенькую, с обязательными ковром на стене, книгами в застеклённых полках, плюшевыми игрушками по углам и детскимифотографияминастенах.Медвяноетомлениеподнималосьвнём,захлёстываяего целиком, и текли непрерывной чередой головокружительные мысли. Он никогда здесь не был — и вот он здесь! Он, взрослый мужчина, пришёл к женщине — и как всё оказалось простоиестественно!Закакие–тотриминутыонуслышалотнеёсловразвстобольше,чем за все десять лет в школе… Ключ мудрого отчима открыл дверь в большую жизнь! Да, истинносказано,чтоуделкрасивыхженщин—принадлежатьбогатым,ибоонинуждаются вбогатстведлясвоейкрасоты,абогатыенуждаютсявкрасивыхженщинах,испроснаходит предложение с обеих сторон… Это даже удачно, что она немного б/у — тем дешевле обойдётся, и конкурентов на неё нет. Он поднимет её со дна, очистит, немного в неё вложится—ионазасияет!Иещёнесколькоминут—и…ОнсмотрелнагрудьИвановой,и никак не мог оторваться. Эта прекрасная грудь, обтянутая лёгкой тканью, ничем не поддерживаемая, совершенной формы — и смуглая кожа предгорий, нежно светящаяся в скромном разрезе простенького платья… О, она может позволить себе быть скромной! Самая красивая и самая большая грудь в микрорайоне. А ведь это он, Залепищев, первым открылкрасотуэтойдевчонки—ещёвшестомклассе,когдаунеёничеготакоговпомине небыло…Онбылпоушивлюблён,ионаиногдананегосмотрела…Апотомонарасцвела, распустились они — и налетели со всех сторон наглые чужие охотники на готовенькое, развратили юный цветок и всё кончилось… Она гуляла с ними! Залепищев их часто встречал, с деланным безразличием отводя обожжённые ревностью глаза — и любовь, растоптаннаябесцеремоннымикопытамичужаков,вскорезасохлаиугасла. «Незасохла!!!Неугасла!!!»—внагрудномкарманебиласьмогучаясила.Онужерешил, что делать. С предложением он пока решил повременить, на пару часиков: сначала он воспаритсИвановойквершинаммужскойсостоятельности—каквсе,апотомуже,после всего,спокойноснейобовсёмдоговорится.Плеватьнаденьги—одинразкаквсеможно! Денегещёхватит—затоонбудетговоритьужекакмужчина! Залепищев торопливо выхватил бумажник, трясущимися от возбуждения пальцами демонстративно достал все восемь с половиной тысяч, и бросил на журнальный столик пятьсот евро (без сдачи не было). Он хотел сказать «Я тут немного приподнялся, и делаю теперь девять штук евров в месяц» — неторопливо, спокойно, с железобетонной уверенностью—новместоэтогопрохрипел: —Разденься…я…давай…—онсглотнулконецфразы. —Толя…—Ивановаошеломлённоуставиласьнакупюру.Казалось,онаневерила. Слишкомщедро?! — Ты что — дурак?! — округлившиеся глаза Ивановой смотрели испуганно и как–то болезненно.Оначасто–частоморгала,икрасивоезагорелоелицоеёвдругсталопепельно– серым. Мало или много?! Или ломается? Проклятье!.. Смешавшийся Залепищев решил действоватьнаверняка.Накартестоялонимного,нимало,аегомужскаячесть. — Красивые женщины должны принадлежать богатым! В этом справедливость. Тебе даютстошкузаночь—воттебе…штука.Тыэтогодостойна… Он щедро, не глядя, швырнул на столик ещё пятьсот, рухнул на колени и в сладостной медвянойистомепотянулсякеёгладким,матовосветящимсязолотистымколенкам. И тут прилетела обжигающая звонкая пощёчина слева, со звуком лопнувшего мяча, от которой занемело лицо. И следом страшный гулкий удар в правое ухо — это Иванова, молотящаянаотмашь,неглядя,промахнуласьлевойрукойипопалачутьдальше.Залепищев ахнул от боли в повреждённой барабанной перепонке и потерял равновесие. Иванова, тем временем, стремительно отскочила за кресло, с отвращением и ужасом глядя на барахтающегосяначетверенькахЗалепищева. —Ахты…мразь!Гад!Подоноктолстожопый!!! Господи, сколько оскорбительной злобы и ненависти было в её словах, вылетающих словно выстрелы в лицо… Как это было обидно слышать — от неё! Как это чудовищно и омерзительно контрастировало с тем счастьем, что представлялось ему всего несколько минутназад!Ах,всёпошлонетак… Смертельно оскорблённый в лучших чувствах, Залепищев почувствовал, что сейчас потеряетИвановунавсегда—инебудетужеснейидтиотмашинырукаобруку,назависть всемудвору—еслинемедленнонеисправитположениеинеобъяснитсядоконца. —Какбудтояничегонезнаю!Тыжеспишьзаденьги—сСергеевым,сУлумбаевым,ис прочими!Онимневсёрассказывали!—Залепищеваобуревалправедныйгневобделённого; стоя на коленях, он дотянулся и крепко ухватил отчаянно вырывающуюся Иванову за запястья. — Дурочка моя ненаглядная! — (Да!!! Он решился это сказать!!! Да! Какое всепрощающееблаженство!!!)-Аячемхуже?!Яженичемнехуже!!!Почемумненельзя?!Я же хочу благородно… — Залепищев говорил громким срывающимся трагическим полушёпотом, его душила кипящая смесь обиды, эротической страсти и страсти возвышенной.Атутещёвзыгралавнёмпатриархальнаядобропорядочность,спавшаядотого где–то в глубинах. Добропорядочность настойчиво призывала показать крепкую руку хозяина, силой восстановив мир и порядок в отношениях с неразумной будущей женой — дляпростотыиобщегоблага… АИвановабешеновырываласьикричала,такчтозвенелиплафоныналюстре: —Ану,руки!!!Пусти!!!Пусти,подонок!!! В совершенно потемневших больших глазах её сверкали слёзы, побледневшие губы расплылись.Онавсёкричалаинедаваласловавставить,иЗалепищевсильновстряхивалеё, пыталсяпоцеловать—словноискусственноедыханиегибнущейлюбвиделал.Желаниебить онужесумелпревозмочьволевымусилием,итеперьлишьласковобормотал: —Дурочкатымоя…выслушайже…давыслушайже,наконец,итывсёпоймёшь!!! Нозлаясудьбасыграласнимочереднуюнесправедливость:вкомнатуворвалсямладший братИвановой,Витька.Онбылмладшенатригода,легчеименьше—но,нераздумывая, бросилсянаЗалепищеваисталбитькулакамипоголове—умело,злоидовольнобольно. Залепищев с силой оттолкнул Витьку, и пока тот с грохотом поднимался среди упавших стульев,выставилпередсобойещёоднукупюру,вродещита: —На!!!—прохрипелЗалепищев.—Этотебе,дуралей!Толькозато,чтобытвоясестра спокойновыслушаламеня!!! Витьканамгновениеуставилсянакупюру,какбычок–однолетокнакраснуютряпку—и судвоеннойяростьюринулсянаЗалепищева,опрокинувжурнальныйстоликсденьгами: —Ахты,подонок!!! — Успокойся… Да успокойся же… — рычал Залепищев, отталкивая, но Витька всё бросалсяибил.—Яжезнаю,чтоувасихлеб–токчаювечеромневсегдаесть!Чтовыиз себя тут изображаете?! Вам же нужны эти деньги! Тоже мне — заповедник нищебродской гордыни! Залепищев мог поклясться, что ни на мгновенье не терял контроля — но каким–то непостижимым образом вдруг оказался сидящим на асфальте во дворе, возле парадной Ивановой. Лицо горело и болело со всех сторон, рот был залеплен какой–то кровавой массой. Залепищев сплюнул — это оказались мятые, все в крови купюры. Он зажал их в кулакеи,рыдаяотогромногогоря,необорачиваясь,бросилсявонсодвора.Сзадиснегопо однойссыпалисьрозы,прицепившиесякрест–накрестшипамикджинсовке,ноонэтогоне замечал. Втуалетеприкафегорячейводынебыло,изрукомойникатеклаледянаятонкаяструйка. Ксчастью,мылоимелось,иЗалепищевпопеременнотоотмывалокровавленныекупюры,то плескал пригоршни холодной воды в отбитое лицо. К его великой радости, купюры отмылись начисто, и совершенно не пострадали. Он отряхнул их и, бережно проложив туалетной бумагой, спрятал в бумажник. Оставались ещё перемазанные штаны и куртка, и поруганная честь. «Отвергнут… Отвергнут… Отвергнут…» — болезненно пульсировала шишка на затылке, и Залепищев, приведя себя в мало–мальски приличный вид, горестно побрёл, куда глаза глядят. Мечтая о дуэли, он машинально спустился в метро, и шёл по перрону,мимопроносящихсясвоемпоездов.Потомкуда–тобездумноехалвоглушительно грохочущемвагоне,выходил,переходил…Емумерещилось,чтовсевстречныевсёзнают,всё понимаютииздевательскиухмыляются. На душе было свинцово–тоскливо: он потерял такое близкое счастье. И его жестоко унизили…«Подонок»—какоемерзкое,противное,всеразрушающееслово… «А если это правда?! Если я и вправду подонок?!» — Залепищев остановился и стал в замешательствеощупыватьлицо,словноослепший.Мимосгрохотомнёссяочереднойсеро– голубойпоезд. Как всякий глубоко порядочный человек, Залепищев трепетно относился к мнению окружающих.«Неужелиябылнеправ?Неужелимояфилософияблагабогатстваможетбыть где–тонесовсемверна,иячем–тодействительноихобидел?Неужелиядопустилошибку, поверив?.. Нет, это чудовищно…» Он в ужасе, крепко стиснул голову. Откуда–то в мозгу всплыло: «…до того оброс шерстью, что верил всяким гадостям о любимой девушке»… Неужелион…Неужелиона… Перед ним словно открылась пропасть, в которую страшно было шагнуть — как под проносящийсяпоезд. «Я—подонок?..Нет.Нет!Этогонеможетбыть!Яхочудобралюдям,высокогоуровня жизни;ведьбогатствоумножаетблагаобщества!Яхочупосвятитьсвоюжизньпроцветанию общества,качатьфинансовуюкровьповенамэтойстраны…Значит,яхороший!Хороший!» И,повинуясьинстинктусамосохранения,онотпрыгнулотстрашнойпропасти… И тогда из нагрудного кармана снова пришла, разлилась по телу уверенным теплом спасительнаяСила.«Подонок—этопросторугательство,обзывалка»,—сказалаСилапод нарастающийрёвновогопоезда.—«Этобрань,аэкономикснепризнаётбранныхслов.Это абсолютноантинаучныйтермин—аразтак,товсегоэтогонесуществуетвприроде.Араз не существует — то это просто ложь, и ты можешь быть абсолютно спокоен! Твоя философия правильна: тебе нужно великое процветающее общество, а им нужны великие потрясения…» Залепищевснадеждойиоблегчениемвздохнул. Фу ты! Ну конечно! Как он сразу не сообразил? Мучил только себя бессмысленным самокопанием… Он поднял просветлевшие глаза, с удовлетворением щёлкнул влажными пальцами — перед лицом, словно собирался крикнуть «Эврика!» — и, преувеличенно– радостный,беззаботнопошёлпрочь. «А судьи, судьи–то кто?!» — саркастически вопрошал сам к себе воспрянувший Залепищев,ввосторге находу всплескивая рукамии хлопаяпоокруглымбёдрам. —«Они же сами ни на грош в это не верили, они просто хотели сорвать на тебе злобу! Они — озлобленные,глубокопорочныелюди—сестра–путанаибратец,тожебудущийсутенёр.Вот ониотзлобыинаговорилитебегадостей!» Они… Они… Ох, ёлки–палки! Залепищев даже засмеялся от облечения — во весь голос, нарочито громко — словно заглушая что–то внутри себя, и кто–то из несущихся мимо пассажиров обернулся. ОХ,ЁЛКИ–ПАЛКИ,ДАОНИЖЕПРОСТОЗАВИДОВАЛИ!!!Всёоказалосьтакпростои понятно!Да,онстолкнулсяссамойобыкновеннойзлобнойзавистью! ИЗалепищевтутжевэтоповерил—ивдушееговоцарилосьспокойствие. «Это классовая зависть», — с наслаждением от простоты решения размышлял он, широкошагаявверхпонаклонномупереходумеждустанциями.«Онизавидуютбогатым—и потомуненавидятнас.Вотивсё».Каквсёоказалосьпросто… Впереди вспыхнула драка, и прямо на Залепищева больно толкнули какого–то интеллигентного кавказского паренька. Тот испуганно пискнул «Извыните!», подхватил падающиеочкивроговойоправе,ипроворноскрылсязаспинойЗалепищева,оставивзапах приличнойтуалетнойводы—атолкнувшиеегожлобы,противные,водинаковыхкепках,с тусклыми глупыми глазами и низкими выпуклыми лбами — очевидно скинхеды — оглушительно–злобнокричалисорваннымиголосамиемувследчто–тообидное—чтобыне смелтутторговать,убиралсявсвоигоры,итомуподобное.Апотомвдругяростновзвылии рванулисьследом,расталкиваяпрохожих—видимо,храбрыйкавказецпоказалимкакой–то обидный жест. Залепищев поспешно отскочил в сторону, и они пролетели мимо, бешено и сосредоточенномолотяножищами,какжуткиедикиезвери. «Тоже завидуют», — философски анализировал происходящее Залепищев, упиваясь могуществом своего интеллекта. — «Завидуют богатому приличному парню с Кавказа, который в их родном городе стал культурнее их — вот и ненавидят… Расовая ненависть и классоваяненависть—каквсёпросто…»Онссимпатиейулыбнулсякакому–товстречному кавказцу,опасливоостановившемусяпривидескинхедов. ТутЗалепищеввпервыеобратилвнимание,чтовгрудиегоощущаетсястранныйхолоди пустота.Онпривычнымжестомдотронулсядокармана—иобомлел: БУМАЖНИКИСЧЕЗ! Онрывкомстащилкуртку.Дрожащимирукамиощупалкарманы—пусто!Ивбрюкион тоженепровалился…Имобильниканебыло…ТогдаЗалепищевстремительноразвернулся и,рыскаянадполом,какпотерявшаяследгончая,ринулсяназад.Онужепонимал,чтоего элементарноодурачили.Но,бытьможет,онпростовыронилбумажникиниктоещёнеуспел подобрать?! Через полчаса Залепищев сидел в отделе милиции, до потолка провонявшем застоявшимся табачным дымом, и торопливо, без утайки, в точных деталях рассказывал своюисторию. Слёзыужевысохли,ивойдавнозатихвуспокоившемсягорле—осталасьтолькотоска, достойная Иова. Ограбленный, избитый, поруганный, он ощущал себя ничтожнее валяющегося окурка — никчемный, никому не нужный, выброшенный в этом жестоком миренаобочину,неспособныйдажепозвонитьотчиму.Егогрелалишьвера—вжелезную мощьзаконаигосударства,вторжествоправосудия. Залепищев рассказывал про подарок, про Иванову, про деньги, и про «ссору с неработающиммладшим братом Ивановой» (онстаралсяговоритьказённымязыком, как в криминальной хронике). Ему было очевидно, что только Иванова и её брат, зная, что он имеетприсебекрупнуюсумму,моглинаслатьнанего«заказнуюкражу». —Раскрытьтакоепростоепреступление,—пояснилон,—погорячимследамтрудане составит… Он ждал. Он — честный гражданин, он готов делать всё: сотрудничать, опознавать, участвоватьвзадержании… — Слушай, Залепищев, — огромный прокуренный рыжеусый капитан, принимавший заявление, поморщился; его серые цепкие глаза тускло блестели, как лезвие давно находящегося в службе ножа. Капитан смотрел исподлобья, сердито жуя незажжённую сигарету, от которой едко шибало дешёвым табаком. — Если б я собственными ушами не слышал… в лицо сказал бы любому, что таких феерических идиотов не бывает! — он раздражённозахлопнултяжёлойкраснойладоньюмятуюкартоннуюпапкусзаявлениями. «Иэтоттожезавидует!»—всмятениипонялЗалепищев.—«Зачтоже?!Зачтонаменя такиестрашныеиспытания?!!» ИтогдаЗалепищевсделалто,чтоединственнооставалосьвегонезавидномположении. Онвдругнеудержимосталзавидовать—самомусебе,какимонбылдвачасаназад;тому незнающемупреград,недостижимомусчастливцу. И сразу же следом, автоматически, возненавидел объект зависти. Как и положено по теории. Непомоглиемуниденьги,которыеотчим,напуганныйдушевнымсостояниемпасынка, втотжевечерсновадалему;равнокакнепомоглинилечение,нифинансоваякарьера,ни достигнутый успех. Зависть и ненависть к себе так и душили Залепищева всю оставшуюся жизнь,свидувполнеблагополучнуюипреуспевающую. ——————Ложь–60. —Мама,ты—проститутка!—сообщилвосьмилетнийКолькаиотпихнултарелку.Он ненавиделгороховыйсуп. Накухненаступилатишина.Потомсгрохотомупалакастрюля—этомамауронила. —Так…—отецспокойноотложилложку.—Ты,Николай,конечно,ещёнезнаешь,что это такое. Но выдрать тебя придётся — просто, чтобы научился думать впредь, что родителямговоришь. Онвсталипотянулсякремню.ОтецуКолькивоенный,ременьунеговсегдапоблизости. Покаонтолькогрозил—носейчас,похоже,былнастроенсерьёзно. —Мальчиквшколенабралсяслов,самнепонимает,—лепеталамама,хватаяогромного отцазаруки,закрываяКолькусобой.—Ну,Вася,нуперестань… — Пусть башкой учится думать! — делал грозные глаза отец, пытаясь прорваться к Кольке.—Пусти! Верныйпризнакнеправоты,междупрочим—когданасловаотвечаютсилой… —Язнаю,чтотакоепроститутка,—неожиданногромкоиотчётливосказалКолькаиз– за спины матери. Он стоял, скрестив руки на груди. — Я всё знаю. Проститутка — это нехорошая,аморальнаяженщина,котораязанимаетсясексомзаденьги.Таквот,нашамама —проститутка. Родителизамерли.Умамыналицепроступиливеснушки. —Коленька,глупый,чтотытакоеговоришь… — Я не глупый. Я всё про вас знаю — хоть вы и пытались меня обмануть. Вы мне всё времялгали.Лгали,лгали,лгали…—Колькаговорилясноиотчётливо,какбудтощелбаны раздавал. Именно так и должна звучать правда. — Лгали про деда Мороза. Лгали, что Вольфа отдали в дом для престарелых собак. А ведь Вольфа убили — «усыпили», как вы выражаетесь! Лгали, когда говорили, что детей приносит аист. На самом деле дети рождаютсяотсекса;асексомзанимаютсяголыепроститутки,—онсненавистьювыделил слово «проститутки», — за деньги. Отец тебе за секс отдаёт зарплату — потому что ты проститутка. Мамастояла,ничегонепонимая. —Коля… —Так…—решительноотодвинулеёотец. Колькапопятился. —Ипротебявсёзнаю!—смелокрикнулонвлицоотцу,стоянапорогеиготовыйдать стрекача. — Ты — никакой не защитник Родины, а каратель! Я всё знаю про твои командировки…Хорошасемейка!Я–товаслюбил!Я–товерил,чтовы—лучшиенасвете,а вы—лгали!..Ненавижу!!! Отецвдруготбросилремень.Онсжалрукивкулаки,огромныеикрасные.Потомразжал ладони,торопливоприсел,ищаглазамиКолькиныглаза,попыталсяухватитьегозаруки,но Колькаотскочил: —Несмейтрогать,всудподам! —Дактотебетакойчепухинаговорил?! — Дядя Альфред! И ничего это не чепуха — а правда! — голос Кольки сипел от ненависти. — Он нас учит честности! Он порядочный человек, всю правду о жизни рассказывает, ничего не таит — не то, что вы со своей ложью! Он ещё многому обещал научить.Унегомногоконфетижевачек;емуихнежалко—нето,чтовам!Ифильмыпро голых обещал мне показать — он честный, не ханжа, он не прячет кассеты с голыми в шкафу,каквы! —АльфредВениаминович?..—переспросилабледнаямама. Тут карие глаза отца стали бешеными, он бросился на Кольку. Колька пулей вылетел с кухни и спрятался в комнате. Он затаился под столом и, задыхаясь, ждал расправы. Дядя Альфредучитребят,чтострадатьзаправду—благо… Но отец прогрохотал мимо Колькиной комнаты. Страшно хлопнула входная дверь, полетелилохмотьяпобелкиспотолка. Разоблачённая мама всхлипывала на кухне. А Колька сидел под столом. Он не плакал, нет — он уже большой. Ему просто было страшно и мерзко, его бил озноб — как жить дальше?Отец—каратель,мать—проститутка.Передлюдьми—стыдно,жизнь—навсегда сломана.Навсегда.Уйтииздома?..Взятьпотихонькухлеба,водыиуйтижитьвподвал.Или к дяде Альфреду, он не бросит. Он — самый лучший человек во дворе и на свете, учит пацанов играть в футбол, учит добру, учит честности и справедливости. И к Кольке он относитсялучшевсех.КолькеоченьзахотелоськдядеАльфреду—посмотреть,наконец,его коллекциюфутбольныхвымпеловикубков;давноужедомойприглашает… Колька сильно вздрогнул — где–то далеко на улице били стёкла, кто–то истошно выл. Какой страшный, несовершенный мир! Кругом ложь, зло и насилие. И лишь один в нём честный и добрый человек — дядя Альфред из седьмого подъезда, который обожает возитьсясмальчишками,обучаяихфутболу. Вскоре вернулся отец; стал шуметь водой, шипя от злости, полез на кухне в аптечку. Потом долго успокаивал маму. Когда он вошёл к Кольке в комнату — грозный, огромный, тяжело скрипя паркетом, сопя и фыркая, как опасный дикий зверь — Колька сжался в комочек. Он испуганно выглядывал в щель из–под стола. Кулаки отца были забинтованы, рукавазакатаныполокоть,лицо—каменное.«Сейчасбудеткарать»—стоскливымужасом подумалКолька.Онпредставилсебе,чтоотецстреляетвнегоизавтомата,каквкинопро эсэсовцев.Наулицевдругвзвыласирена«скорой»,иКолькарешил,чтоэтоужеедутзаним. Но отец всеголишь закряхтел, селрядом состолом напол исталспокойно говорить с Колькой. Долго они говорили — как мужчина с мужчиной. И всё разъяснилось. Ложь рассеялась—ибелаяложь,ичёрнаяложь;вернулисьлюбовьимир.Отец,конечно,немного слукавил,недоконцавсёрассказал—ноКолькапотомбылблагодаренемузаэто.Всему своёвремя. Да, а «дядю Альфреда» посадили, как из больницы выписался — он ведь и к другим мальчикампыталсяклеиться;всёвсплыло. Хорошо, что Колька такой непосредственный, не затаил в себе. Хорошо, что у Кольки отецесть. Жаль, не было такого отца у диссидентов–шестидесятников — их ведь точно так же обрабатывали. —————Быдловедица. «Спасите!!!» По вагону метро, от сидения к сидению, каталась со звоном пивная бутылка. Бутылке былотоскливо,одинокоистрашно.Онаплакала.Онапогибала.Иникомудоэтогонебыло дела—впочтипустомвагоне… «Спаситеменя,люди!!!»—отчаяннозвалабутылка. Жизнь у бутылки хрупкая — задень её ботинком, беззащитную, стоящую на проходе среди тысяч идущих мимо ног — и она полетит, и стукнется о мраморную колонну или гранитную ступеньку, только осколки брызнут. И всё — конец. И никто не пожалеет погибшую бедняжку, только будут злобно ругаться, поскользнувшись на стёклах–коньках… Мало,чтосмерть—нокакаяпозорнаясмерть:заслужитьпроклятия,статьомерзительным мусором,кощунствомпосредиторжественнойчистотыметро… Поезд наддалскорости, вагоннакренилсявповороте, ибутылкапокатилась,ускоряясь, вдольповагону—прямоинеотвратимонаострыйжелезныйуголсидения,всёбыстрееи быстрее. Бутылка роняла частые крупные слёзы, она подпрыгивала и отчаянно звенела, надеясь, что кто–нибудь из пяти пассажиров вагона вытянет ногу, задержит, спасёт… Она ещёнадеялась. «Люди,люди!Небудьтеравнодушными,спасите!!!» Старик в потёртом пальто и пенсионерских ботах дремал, опершись подбородком о стариковскуюпалку.Ах,еслибыонтолькоеёзаметил!Извсехпассажировпо–настоящему надеятьсяможнобылотольконанего…«Дедушка!Утебякрошечнаяпенсия!Возьмименя, сдай! Дедушка!!!» Но старик не открыл глаз. Пьяный парень рядом с ним крепко спал, открыв рот, почти завалившись боком на сидение — на этого надежды никакой… Ещё неподалёкусиделаккуратный,подтянутыймолодойчеловек…Ноувы—онбылпогружёнв чтение дорогого журнала, не видя и не слыша происходящей трагедии. А напротив двое длинноволосых,спроткнутымисерьгамилицами,неприличнооглушительнохохотали—им ивовсенебылоникакогоделадопустойпивнойбутылки.Бутылкапролетеламимоихвсех — и вот она, железная стойка. Всё, конец. Коротка оказалась её жизнь: отлили на заводе, сверкнуло беззаботное счастье детства, звонко смеялись сёстры–выпускницы, и впереди ждало неведомое взрослое будущее, стучали колёса товарного вагона, мелькали города… Что, думалось тогда, принесёт она людям? Лекарство? Лимонад? Вино? Быть может, её поставятвсервант,вколлекцию,будутлюбитьиценить…Или,выпив,наполнятдомашней наливочкой,изаживётонадолгойжизньюприрачительнойхозяйке…Носудьбаоказалась проще: в неё впрыснули дешёвое пиво из концентрата, торопливо запихнули в тёмный разболтанный грузовичок, швырнули под прилавок, за полчаса продали, равнодушно и бесчувственно высосали, и незаметно поставили на пол в вагоне («А чо? А все ставят… Ничо я не мусорю — бомжи подберут…») И вот жизнь бессмысленно заканчивается позором и гибелью — об железную стойку под скамейкой, загадив опасными осколками вагон… Поезд дёрнулся, тормозя перед станцией, бутылку развернуло, и она по касательной проехалась под сидениями, звонко тормозя. Неужели обошлось?! Поезд встал, бутылка медленновыкатиласьнасерединупрохода.Уф… —«Политехническая»,—объявилГолос,идвериоткрылись. — Пока, брателло! — спохватился длинноволосый. Он сильно хлопнул гогочущего приятеляполадониипомчалсякдверям.Неглядяподноги,прямикомнабутылку.Высокий, резкий, грубый, в тяжёлых армейских берцах — сейчас он её заденет, она вылетит в открытыедвери,пролетитметровпятьнавесом,иразобьётсявдребезгиокаменныеплиты пола. —Пока,гы–гы–гы!—заоралемувследВторойЖлоб. «Осторожно, двери закрываются», — предупредил корректный Голос. — «Следующая станция—«Академическая»". Бутылказажмурилась.Вотонприближается,тяжёлыйботинок!Сейчасбудетудар… Но оба ботинка тяжело протопали рядом, не задев, и спасительно грохнули двери, закрываясь.Поездтронулся,ибутылка,описавдугу,плавнозакатиласьподногидремлющего старика.Ох!Какаяэтобыланемыслимаяудача!Вэтобылотрудноповерить… — Дедушка! — звонко позвала бутылка. Она была готова целовать эти старенькие пенсионерские боты. — Дедушка! Я здесь, здесь!!! Возьми меня, сдай… И доброе дело сделаешь,иденежкуполучишь. Стариктяжеловздохнул,приоткрылнасекундуглаза,переставилпалкупоудобнее.Нет, ни за что не будет он собирать бутылки… Нет. Бутылка ясно расслышала его печальные мысли,ейвдругсталопочему–тостыдно… Вагон заложил поворот, бутылка вновь потеряла равновесие, покатилась… Неужели об железный угол?! Но поезд выровнялся, и она неимоверным усилием задержалась возле Подтянутого. — Молодой человек! — приятно улыбнулась ему бутылка, нервно переведя дух. — Вы такой умный и аккуратный! Я по Вашим ухоженным ботинкам и выглаженным брюкам вижу…Поднимитеменя,пожалуйста,идонеситедоурны.Будьтелюбезны…Имирстанет немногочище—ведьВытаклюбитечистоту,порядокиаккуратность… Подтянутый,поджавгубы,оторвалсяотжурнала.Онвозмущённоскользнулвзглядомпо бутылке, неприязненно покосился на развалившегося пьянчугу. От пьяного тяжело разило смешаннымбукетом;преобладалаводочнаяструя. «Быдло», — брезгливо определил Подтянутый. Мысли его были кристально ясны, аккуратныиотчётливы—бутылкаихпрекраснослышала;воттольконепонялазагадочного слова «быдло»… Между тем Подтянутый скривился: его стройная система взглядов на жизнь снова подтвердились. — «Тупое быдло. Мешать напитки, напиться, как свинья, и бросить под ноги людям бутылку… Ну и людишки… Безнадёжно испорченный генофонд. Ничтоихнепеределает,толькомассовыерасстрелы…» Подтянутый заметил старика в стареньком пальто, и губы его стали тоньше бумаги: неспособныйследитьзасобой—стопроцентноебыдло,недостойноежалости… Бутылка удивлённо слушала. Стоит ли говорить, что Жлоб напротив тоже оказался безнадёжнымбыдлом,нелучшепьянчуги!..—«Тожемне,гермафродит—бабскиеволосыи пирсинг. Выродок. Никакого чувства собственного достоинства, никакой дисциплины… Развращённость и безответственность, животное… С таким быдлом мы никогда не будем житьнормально.Толькострелять!Стрелятьбезжалости—всехвырожденцев,всехалкашей —может,летчерезстонамиудастсявывестипородунормальныхлюдей…Какангличане —перевешаливсёбыдло,итеперьсчастливы». Впрочем, Подтянутый легко справился с накатившим раздражением. Мужчина должен контролироватьэмоции… Вагонкачнуло,ибутылка,совершеннорастеряннаяотуслышанного,обмираяотстраха, вдруг оказалась возле Жлоба. К скучающему лицу Жлоба клеилась привычная ухмылочка, ясновыражающаяегожизненнуюпозицию. — Молодой человек, — нервно прокашлявшись, робея, попросила его бутылка. — Пожалуйста, только не разбейте меня ненароком… А лучше — донесите до урны… Пожалуйста… Противная ухмылочка Жлоба стала ещё противнее. Глаза его саркастически прищурились—набутылку,напьянчугу… «Быдло…», — необычайно ядовито подумал он, и бутылка отшатнулась от потока ехиднойзлобывмысляхЖлоба.—«Какоежекругомтупоебыдло!Напиться,каксвинья,и бросить под ноги людям бутылку. Всё, всё загажено. Семьдесят лет климов чугункиных… Когдавэтойстранебудетнормальнаяжизнь?!» Он перевёл иронический взгляд на Подтянутого. — «А этот? Такое же быдло, неспособное на самовыражение, неспособное быть свободным. Типичный конформист — косой проборчик, с детства слушался мамочку, а теперь преданно лижет у Начальства и голосует за План Путина… Ишь, сидит с равнодушным лицом, ни до чего ему нет дела… «Бойтесьравнодушных…»Рабфеодальногорежима…» «А дед?» — со злорадным наслаждением ухмыльнулся Жлоб, блеснув колечком в губе. —«Заслужилты,дедушка,своюбыдляцкуюдолю.Неборолсятысрежимомзанормальную жизнь;нидлясебя,нидлянас,потомков,нестарался—имытебя,быдлятину,жалетьне обязаны. Извини, дедуля: самим не до жиру — балласт за борт… Нет, — ехидно щурился Жлоб,—стакимбыдломмыникогданебудемжитьнормально…» — «Академическая», — напомнил Голос. Двери открылись. Жлоб и Подтянутый поднялись и, смерив друг друга взглядами, неторопливо, размеренно пошли на выход. Почему–то им обоим одновременно понадобились одни и те же двери, и в проёме они крепкостолкнулисьплечами—ХолодноеПрезрениеиИскренняяНеприязнь. — Осторожно, двери закрываются, — торжественно объявил Голос. — Следующая станция—«Гражданскийпроспект». —Какие–топроблемы,уважаемый?..—донеслосьсперрона. —Этотымне,брателло?! Наперронепослышаласьвозня,злобноешарканьеичастоепыхтение. Дверитяжелогрохнулирезиновымичелюстями.Поезд,убыстряясь,понёссявтоннель. —Станция«Гражданскийпроспект»… — Молодой человек! — над пьяным склонился старик, тряся его за плечо. — «Гражданский»!Следующая—конечная… Пьяныймгновеннопроснулся: — Ох… спасибо… спасибо… — он, согнувшись, словно с низкого старта, ринулся к дверям. «Осторожно!»—крикнулабутылка,нобылопоздно:пьяныйнеуклюжезаделеёногой. Бутылка отчаянно взвизгнула, бешено кувыркаясь, вылетела на перрон и с размаху, звонко долбануласьгорлышкомогранитноеоснованиеколонны. «А–а–а–й!!!» Ночудомнеразбилась…Опятьейповезло! — Вот черти, — пересохший язык пьяного ворочался с трудом. — Вечно они бутылки подногиставят,идиоты… Он вдруг, качнувшись, цепко ухватил бутылку, и, широко мотаясь из стороны в сторону, целеустремлённозаспешилкэскалатору. —Молодойчеловек! Пьяныйобернулся,пытаясьпонять,ктожеегозовёт.Сзадикнемуспешилстарик. —Давайте–каяВаспридержу,атоВыобязательноупадёте.АнаверхуВасмогутзабрать вмилицию… —Ох,спасибоВам,—потёрлицопьяный.—Спасибо.Извините. Онивместезашлинаэскалатор. — Извините меня, Бога ради, — сказал пьяный виновато и не очень разборчиво. — Стыдуха. Перебрал. Понимаете, кандидатскую защитил, банкет… Ничего не помню, — помахалонрукойпередлицом. Идействительно—несмотрянапомятость,былонодетдовольноприлично. —Хорошеедело,—заметилстарик,крепкоподдерживаяновоиспечённогокандидатаза локоть.Стариквдругулыбнулся:отакихбанкетахонкое–чтозналнепонаслышке… —Вамнатрамвай? —Нет,нет…Ятут,черездворживу…Спасибо…Вам…Извините,чтотак… —Ничего,ничего.Нампопути.Давайте–каяВасдодворадоведу. Онивышлиизметроизаскрипелимолодымснежком,удаляясь. А бутылка уютно лежала в тёплой урне, на мягкой бумаге. Все опасности остались позади;она,ошеломлённая,ещёневерясвоемусчастью,прислушиваласькболтовненовых подружек. —Ну,икактебелюди?—пропищалаейглупенькая«пепсиколка»,вымазаннаяпомадой. —Правда,душечки?Унихтакиевкусняшныежевачки,вау… — Ой, не знаешь ты жизни, — нервно засмеялась наша опытная бутылка, затягиваясь окурком. Пивные соседки понимающе закивали. — Это какой–то кошмар. Сплошное… быдло. ————————Плохаяпримета. …Обитатели бункера давно привыкли, что боятся их — а не они. И тем страшнее им былосейчас.Страхпросачивалсячерезпотолок,вместесударамиканонады,растекалсяпо коридорам и помещениям. Иногда бункер нервно дёргался от особо близких разрывов. На столах валялись карты и схемы, зияли распахнутой пустотой сейфы. С верхних уровней доносилисьзвукипатефона:тампьянствовалиобезумевшиесолдаты. Перекошенный человечек, бледно–восковой от горя и ужаса, метался по тесному подземному кабинету. Его колотила крупная дрожь; он придерживал трясущуюся руку другой, словно прикрывал срам. Там, куда свисали руки, мучительно сосало, дёргало и сжималось.НоГитлервсёещёверил,чтовыберется.Верилинадеялся:возледверейстояли двачемодана,наодномлежалаженскаяшубка. Вдверьтихостукнули,вошёлБорман. — Мартин! — выдохнул Гитлер клекочущим горловым голосом, всплеснул руками и бросилсяквошедшему.—Мартин!!! ОнсхватилБорманазаруки. —ГдеармияВенка?!!—егобезумныеглазабегалипозрачкамБормана. —Мойфюрер,наВенканадеждынет,—печальнопокачалголовойБорман.—Придётся спасатьсябегством.Коридорподготовлен. —Не терять ни секунды! — затряс осунувшимися щекамиГитлер.Еговзмокшая чёлка прилиплаколбу.—Будущеенационал–социализмаиЕвропырешаетсявэтомгновение!Мы ещёостановимбольшевизм,вэтомнашеисторическоепредназначение!Ева!Ева!!! И тут, откуда–то издалека, донёсся глухой металлический удар, словно гигантской кувалдой: —БАМ–М–М–М… Гитлер и Борман вздрогнули. Через полсекунды удар повторился. Ещё раз… Ещё… Мерные удары слышались всё яснее: БАМ–М–М… БАМ–М–М… БАМ–М–М… Они приближались. —Чтоэто?! На пару секунд удары прекратились; в соседнем зале совещаний послышался придушенныйвзвизг,будтораздавиликрысу.ИсноваэтижуткиеБАМ–М–М…БАМ–М–М… БАМ–М–М… БорманиГитлерстояли,держасьзаруки,оцепеневотужаса. Дверираспахнулисьотудараногой,и,согнувшисьвтрипогибели,стремительновошёл МеталлическийГость. Гитлертоненькозавизжалотужасаибросилсявуголкабинета.УБорманаподкосились ноги, он рухнул на пол и закрыл рукой голову. Многотонный Гость, двигаясь пугающе угловатои быстро, придвинулся к Борману, придавил его металлической ногой и принялся трамбовать — слышался треск костей и жуткое чавканье, как по грязи, летели красные брызги. Надрывно, как бормашины, выли сервомоторы. Через несколько секунд под его страшнойногойосталисьтольколужаигрязноетряпьё. — Аста–ла–виста–бэби, — громыхнул гость бездушным металлическим голосом и повернулсякГитлеру. Гитлертихоскулил,закативглаза,ицарапалстенузаспиной. Взвывсервомоторами,МеталлическийГостьвдвашагадостигфюрера.Левойрукойон придерживалраспахнутоебронзовоепальто,правуювытянулвперёд. —Плохая–примета–памятники–Ленину–трогать…—пророкоталон.Бронзовыепальцы крепкоухватилисомлевшегоГитлеразагорлоиподняли.Гитлертрепыхалсявегобронзовой руке,хрипяимелковздрыгиваяногами. — Модель–9К720–точка–Берлин–1945–нормализация–истории–завершена, — доложил терминатор, когда Гитлер обмяк. Бронзовое лицо робота было добрым, с бородкой и лукавымприщуром.—Готов–к–отправлению–в–точку–СПб–2009–для–выполнения–второй– части–миссии… …И тогда Ющенко дёрнулся последний раз и с визгом проснулся. Он подскочил на кровати — задыхаясь, держась за горло. Сердце ухало в желудке, мучительно болело заспанное ухо, майка была липкой и ледяной. Возле кровати лежал DVD–диск с любимым американскимфильмом. Вспальнюзаглянулопереполошенноелицоохранника: —ВикторАндреевич,сВамивсёвпорядке?! Ющенкоколотилакрупнаядрожь. И вместе с ним в эту секунду крупная дрожь колотила ещё десятки людей — президентов,губернаторов,мэров,спикеровипрочуюдрянь. ——————Ахтунг!РежиссёрФёдорБандрачукснимаетримейк«Укрощенияогня»! «После грандиозного успеха проекта «Необитаемый остров», режиссёр Фёдор Бандрачук, по его словам, всерьёз увлёкся историей космонавтики и приступил к съёмкам римейкафильма«Укрощениеогня».Фильм,какобещают,будетиметьрекордныйбюджети стартуетвпрокате12апреля20ххгода.» «Новостикино» *** Уютный номер в тихом маленьком отеле. В открытом окне виден пик Тейде, ярко освещённый полуденным солнцем. Ветер доносит шум океанского прибоя. За окном покачиваютсяпальмы. Впрохладнойполутьменомеранегромкоразговариваютдвое.Онисувлечениемговорят оработе. На столике перед ними разбросаны листочки с рисунками и текстами, помятые, заляпанные разноцветными пятнами, с весёлыми следами круглых донышек разных размеров.Бандрачук,развалившисьвмягкомкресле,задумчивотеребиткосматующетинку вокруг рта. Он выглядит измученным и помятым, каким–то бомжеватым — гораздо хуже, чем обычно в журналах и телевизоре. Продюсер грузно развалился в кресле напротив; он щедро плещет в стаканы по третьей порции виски. Толкает стакан Бандрачуку через весь стол,тотжадноловит. —Дредыибородкакосичкой,говоришь…Ладно,ястобойсогласен,вобразеГлавного Конструктора должны быть выраженные черты учёного–маньяка – так будет понятнее и зрелищнее.Окей,Гошасправится.Сценарий…Нутутты,какфанатисториикосмонавтики, разбираешься лучше моего, – Продюсер отодвигает стопку листочков. — А Первого Космонавта кто играть будет? – помятые глаза Продюсера мало–помалу разлипаются, начинаютблестеть,сквозьзарослинадавнонебритыхщекахпробиваетсярумянец.—Тыже понимаешь – это патриотическое кино! Просвещение, нах! Так что Первый Космонавт должен пробить зрителя. До печёнок. Он должен сказать «Поехали!» так, чтобы у зрителя оргазмотпатриотизмаслучился,какнаXXVIсъездеКПСС!Твоюмать… — Ну ты сам подумай: ничего не нужно изобретать, – уверенно скалится Бандрачук. Расстегнув воротник мятой сорочки, он разминает непослушные щёки, мучительно трёт блестящий загорелый череп и смотрит на Продюсера неопределённым взглядом, тоже блестящим. – Гагарин же! Всё уже описано. Он же наш, первый парень на деревне – куда проще!Унегоже,бля,улыбка!.. — Улыбка… — озадаченно чешет лоб Продюсер. — Кто у нас из портретов улыбаться нормально умеет? Они же все — под спецназы и братву заточены. Ты хочешь, чтобы Вдовиченковулыбался?ИлиСеребряков?Онитебеулыбнутся!Онитакулыбнутся—самвсе деньгиотдашь…МиккиРурка,чтоли,зватьприкажешьулыбаться?.. — Всё уже придумано. Красивая улыбка — это красивые зубы и красивые губы, — раздельно внушает Бандрачук. Он говорит хрипловатым солидным баском, сверкая заплывшими глазами. – Это тебе любой журнальный фотограф скажет. Понимаешь? Ну?! Неужелинесообразил,когомынаметили? Продюсерсдвинулброви.Оннапряжённошевелитртом. —Безруков?–онкоситсянаБандрачука,нолицотогонеподвижно.–Нет… Вдругдонегодоходит. —Зверев,сука,чтоли?!—проясняетсяеговзгляд. —Бинго!–Бандрачук,сусилиемперегнувшисьчерезстолик,одобрительноподставляет ладонь, и Продюсер, довольный своей проницательностью, хлопает в неё своей волосатой пятернёй. — Креативно, — с удовольствием соглашается Продюсер, и трясёт над стаканами остатками из бутылки. – Окей, Гагарина будет играть Серёжа Зверев, красавчик, – они звонкочокаются,—замётано.Аракеты?Бля,мнеэтастарпёровскаясовковаябанальщина а–ля60е,всеэтисигарообразныеформы—нахненужны,—онпилитжирнуюшеюребром пухлойладони.—Изрителю—нахненужны,унаснепрограмма«Время».НадвореXXI век.Нужныконцептуальныедизайны,современные,чтобывсехпропёрло!.. —Я тебя умоляю! – уверенно показывает ладони Бандрачук. —Дизайн будет улётный, командахудожников–мировойкласс.Надобудет—ДжейсонаБруксаподрядим. —Допустим…Атысамкогоигратьбудешь?—ПродюсерхитросмотритнаБандрачука. —Даяещёокончательнонерешил… —Кого–кого?!–проницательногоПродюсеранепровести. — Да так, — скромно опускает глаза Бандрачук, — эпизодическую роль. Секунд на двадцатьэкранноговремени. —Кого?!Колись! Бандрачукпожимаетплечами. —Даколисьже!–неотступаетПродюсер. — А… Генералиссимуса, кого же ещё… Ну помнишь эпизод, когда тот наезжает на Башкирцева – мол, нам не нужен космос, нам военную пользу давай. Понимаешь, — задушевно объясняет Бандрачук, рассматривая и теребя пуговицу на сорочке, — никто не хочетигратьСталина.Всезассали.Унас,конечно,теперькругомпатриотизм—новсессут, как бы карьеру не поломали. Боятся, что в Голливуд дорогу закроют. Так что — придётся мнеотдуватьсяиспасатьфильм… — Сочувствую… – хихикает Продюсер. — Ну ладно, ты творец – тебе решать. Только чтобсемейныеценности,патриотизм,иникакихБелоснежек.Теперьглавное.Бюджет?.. —Тридцать. —Долларов? — Евров, евров, — Бандрачук бросает быстрый умный взгляд на Продюсера. В похмельныхглазахПродюсеравялаянеопределённость,итогдаБандрачукхрабродобавляет: —Ипятнаху–нараскрутку. —Нуты,Фэд,сука,иосваивать,т–твоюмать!–Продюсерввосхищениидостаётвторую бутылку. После этой прелюдии и начинается собственно разговор о главном — чрезвычайно эмоциональный, насыщенный профессиональными терминами и приёмами, крайне интересный для участников, но абсолютно непонятный и оттого неинтересный нам, непосвящённым. *** …Премьера. Адский грохот звука в кинозале, пол ходит ходуном. Шаттлы взлетают навстречу астероиду, угрожающему Земле. Звучат могучие аккорды темы из «Космической одиссеи2001». Усталый Башкирцев провожает шаттлы печальным взглядом отца, благословляющего повзрослевшегосынанабитву.Егокостлявыйносслетящиминозрямизадираетсявсёвыше и выше, утренний ветерок играет дредами. Наконец, инверсионные следы исчезают в вышине. «Поехали!» — говорит Башкирцеву кто–то сладким, уютно–развратным контральто. – «Да поехали же, любимый!» Камера отъезжает: Башкирцев, в белой кожаной куртке с краснымивставками,восседаетначоппере,сияющемчёрныминикелем,свысокимрулём, руки выше головы. Раненое левое плечо наскоро перевязано банданой. Сзади его крепко обнимает руками и длинными ногами верная жена. К спине жены ремнём притянут чемоданчикс50000000евро,отнятымиуглавногозлодея.Камераописываетдугу:уколёс чоппера лежит и сам главный злодей, сексот КГБ. Тот самый, оклеветавший Башкирцева в далёком1937м;глазаостекленели,вгорленадёжноторчитегожесобственныйнож–ацтек, с гарпунными зазубринами. Башкирцев выкручивает газ, чоппер тяжело рычит и уносится по пустынной ленте шоссе — навстречу солнцу, которое медленно встаёт — красное, размером в полгоризонта. Ещё некоторое время виден чоппер, то исчезающий, то поднимающийся в дрожащем мареве по волнам шоссе, уходящего прямиком к солнцу. А красноесолнцеужевовесьэкран. Плывутфинальныетитры,подразмеренныйречитативДецла: Россиямоя, Зелёныеполя. Космическийветер–Крутымнепомеха… *** «Явыходилиззала,дрожащимипальцамимялнезажжённуюсигарету,имечталлишьоб одном: чтобы никто из впереди идущих случайно не обернулся, и не увидел моих слёз. Но все молча шли, тихо пряча глаза и глядя пред собой, как и я. Фильм, яростный и пронзительный,никогонеоставитравнодушным.Он—онассвами.Понимаете?!Ононас, отехпростыхроссиянах,ктопрошёлужасысталинскихлагерей,инесломался,ктосвоими рукамизачалкосмическуюэручеловечества.Мыначализабыватьсветлыестраницысвоего прошлого. Сегодня я вспомнил – спасибо Фёдору Бандрачуку. Я горжусь этими нашими великимидостижениями…Это,безсомнения,лучшеекиноXXIвека.» ИзвестныйкритикБычков–Минтаев. ————————МрачнаятайнаЫ–н’тхуа–лхы–гхы. Эта история тянется своими корнями вглубокую древность — седую,как обветренные ледники,которыетогдамедленноотступаликсеверу. …Ып–хы,храбрыйохотникизродаЫп–уп,неуклюжетопталсяувходавпещеруколдуна Ы–н’тхуа–лхы–гхы. Он опасливо озирался, нерешительно приглаживая длинную чёрную бороду;поминутнооправлялбезнуждыбольшойсвёртоккорымать–дерева,которыйдержал подмышкой.Беспокоитьсуровогоколдунабылострашновато.Ещёстрашнее—еслиродичи проведают, зачем он пришёл к колдуну… Наконец Ып–хы решился и, стиснув покрепче свёрток,громкопрокашлялся. — Заходи, кто пришёл! — раздался из пещеры сварливый, скрипучий голос. Ып–хы, склонившись,раздвинулпологиторопливонырнулвнутрь. Вмаленькойпещеребылотеплоисухо,елглазадым,веселотрещалогонь.КолдунЫ– н’тхуа–лхы–гхы сидел на медвежьей шкуре возле очага, скрестив тощие волосатые ноги. Отблески огня играли на его жилистом теле, натёртом жиром. Лицо колдуна всё заросло буйнымволосом,цвета разъярённого моря; въедливые чёрные глазки поблёскивали из–под косматыхседыхбровей.Завидевгостя,онотложилдваплоскихкамня,которымирастирал какой–токолдовскойпорошок. —Какохота,храбрыйЫп–хы?—спросилколдунсурово. —Охотарадует,добрыйЫ–н’тхуа–лхы–гхы,—церемонноответилнаприветствиегость, какполагалось.Онразвернулсвёртокипротянулколдуну—тамоказалсяокороккабана. Колдунвзял,понюхал. —Солёныйпшу…—довольнопричмокнулонипоскрёбпятернёйпышнуюбородищу. Ып–хысмиренноселкочагу,какположеногостю.Онипомолчали,глядявогонь.Ып–хы всё никак не мог решиться заговорить с колдуном о своём страшном деле – язык словно лишилсясил,аротникакнехотелоткрыться. — Пы–ытуа–ы–хы, вождь рода Пы–уп – большой дурак, — первым начал разговор Ы– н’тхуа–лхы–гхы,видяробостьгостя.Онсердитофыркнулипоправилтрещащееполено. Ып–хы продолжал скромно молчать: такого вождя он не знал. Далёкий род Пы–уп он, конечно, знал, а вот вождя его – нет. Впрочем, чего там! Это храбрые вожди родов и всесильныеколдунызнаютдругдруга–амыпростыеохотники…НавсякийслучайЫп–хы солиднокивнулвзнаксогласия. — Этот дурак решил пойти против духов… – противно скривился колдун, и Ып–хы поёжился:идтипротивдухов–действительнострашнаяглупость…Онстарательнозакивал. Ы–н’тхуа–лхы–гхы,междутем,продолжал,высокимскрипучимголосом: — Всякому ясно: сытные корни и злаки, а также всякая трава и деревья рождаются духами.Духилеса,незримыеивсесильные,сажаютростки,иотэтоговсёпроизрастаетпо ихволе.АПы–ытуа–ы–хы,дурактакой,решилсамраститькорниизлаки—иженщинсвоих подучивает… Говорит, из зерён вырастут колосья, без всякой воли незримых духов! Идиот невежественный, – колдун зашёлся в сухом ехидном смешке. – Будет наказан духами, — сообщил он сурово, вдруг прекратив смеяться. – Идти против порядка, установленного духамилеса–глупость. Ып–хысблагоговениемистрахомпосмотрелнаколдуна.Да,ихколдун–велик…Вожди – всего лишь самые сильные воины; а колдуны ведают духов, они могущественнее всех вождей,искоровождиуступятимсвоювластьнавсейземле,ктомувсёдавноидёт…Аих колдун–самыймогущественныйсредиколдунов,кудаужкакому–товождюродаПы–упдо него… Цвет гривы колдуна, цвет разъярённого моря – великий признак мудрости и расположения духов; чтобы дожить до бороды такого цвета, надо пережить много–много зим, многое–многое увидеть и понять… Много–много – Ып–хы даже не знал, сколько, он умел считать только до восьми (два пальца у него когда–то откусил пещерный медведь). Простыеохотникиивождистольконеживут,ониуходяткпредкамчерноволосыми… — Вожди – глупцы, это ты верно думаешь, — проницательно посмотрел на Ып–хы колдун, и опять противно хихикнул. Он поставил на очаг горшок с водой, всыпал горсть чёрнойвяленойтравы.–Укогосамыекрепкиеруки–утехсамыеслабыеголовы.Да…Аты знаешь,чтосильнеелюбыхрук,дажесамыхмогучих? Ып–хывсмятениипомоталголовой.Чтоможетбытьсильнееруквождя,еслиэтируки добиваютсамогобольшогомамонта?! — Сильнее любых рук — Правда! Ведь вождь убивает мамонта не просто рукой, — колдунсноваметнулнасмешливыйвзгляднаЫп–хы,—онделаетэтокопьём.Онзнает,как сделать копьё и как нанести им удар. Он знает Правду о копье – и только благодаря этой Правдеможетубитьмамонта. Ып–хыпоразился:действительно—Правдасильнеерук! — А Правда ведома именно нам, колдунам, — в ехидном голосе Ы–н’тхуа–лхы–гхы послышалосьвеличие,–намеёоткрываютдухи…Мы—самыеумные,мы—впередивсех, ипотомуПравдатолькоунас,большениукого.Смотри:развекто–тоещёумеетоживить камень?! — колдун широко повёл чумазой рукой, указывая на стены пещеры. Глаза его лучилисьяснымсветоммудрости. Ып–хы, чьи глаза уже привыкли к сумеркам, в который раз подивился зверям и охотникам,бегущимпокаменнымстенам.Воистину,рисовать–дардухов;толькоколдуны способныоживлятькамнирисунками.Ып–хытайкомнесколькоразпробовалрисовать—и головнёй,иохрой—ноунегоничегонеполучилось,толькокакие–тонеровныелинии… — Это духи ведут нашей рукой, когда мы рисуем – так рождается правдивый образ. Значит,снамиПравда–верно? Ып–хысогласнокивнул. —Духинаучилинас,амынаучиливсех,какоткалыватьострыекусочкикремня,икак долбитьдырувкремне,чтобывставитьрукоять… Тут Ып–хы чуть–чуть удивился: любой, кто делал топор, знает, что дырку не долбят, а сверлят.Впрочем,разколдунтакговорит–емувиднее…Вглавномведьонправ:кто–тоже научил дедов, которые учат мальчишек, сверлить камень? Кто, как не колдуны, которых подучилидухи?! —Акогдамы,колдуны,говорим–всенамвнимают.Почему?ПотомучтонашаПравда вышеправдытех,ктослушает;ониниженас.БлагодарядухаммызнаемВеликуюПравдуи просвещаемостальных.Иеслиужискатьгде–тоПравду–тотолькоунас,уколдунов…А потомумыглавнеевсех,ивседолжнынамвниматьинесметьвозражать–дляихжеблага. Понимаешь? Ып–хы энергично закивал: да, воистину колдуны главнее всех – ибо кто такие все остальные, чтобы тягаться с Правдой мудрых? Родами должны править мудрые, да. Скоро такибудет,ивсемстанетхорошо… —Номыотвлеклись,—помолчав,заметилЫ–н’тхуа–лхы–гхы,иясныйсветвегоглазах погас,сменилсянаобычнуюколючуюехидность.—Закакимделомтыпришёл? Ып–хы, увлечённый мыслями о Правде и мудрости колдунов, совершенно забывший о своём деле, спохватился. От колючего взгляда всевидящего колдуна охотнику стало не по себе,онмучительнопокраснелиопустилглаза. —Слабетьястал,великийколдун…–наконец,отчаянносозналсяон,судорожнотиская большойгрязныйкулак.–Хочетсяспатьцелымиднями;охотанерадуетбольше;идаже…– егоголоспредательскидрогнул,—дажемоюЫп–худогонятьвлесунехочется… Ып–хы смотрел на свои чёрные ногти на ногах, не смея поднять глаз. Слабеющий охотник–этострашныйпозор… —Ха!–колдунвдругзвонкощёлкнулпальцамипередбородойЫп–хы. Ловкий охотник мгновенно отпрянул – и всё же колдун успел вырвать несколько волосковизегобороды.Ып–хызарычалотнеожиданнойболи. Ы–н’тхуа–лхы–гхысдулволоскивогонь,закатилглазаимелкозатрясся.–Ха!Хы!!!Ха! Хы!!! Он вскочил, закинув голову, широко раскорячив узловатые колени. Каждый кусочек его тощегостариковскоготелатрясся,лицостянулосьвбезжизненнуюгрязнуюмаску.Онтопал, трясгривойистучалспециальнымиколдовскимикосточками. Ып–хы,забывпроболь,сблагоговениемсмотрелтанецдухов. Колдун,сделаввтанцетрикругавокругочага,вдругиздалстрашныйвопльизамер.Онс минутупостоял,закрывглаза,исноваселнашкуру,мрачноглядяпередсобой. Ып–хы, затаив дыхание, ждал. Ы–н’тхуа–лхы–гхы сурово молчал, помешивая варево в горшке. Наконец,колдунзаговорил. —Яобщалсясдухами,—сказалонскрипуче,упершиськолючимнемигающимвзглядом вохотника,—итеперьвсёпротебязнаю. ДурноепредчувствиепротивнымхолодкомпробежалопомогучейспинеЫп–хы.Чтоже такоеузналЫ–н’тхуа–лхы–гхы?! Колдун,такисверляохотникачёрнымиглазками,продолжил: —Слабостьтвоя–неотплохойеды.Онатольковтвоейголове.Втебяподселилсязлой дух, это он тебя морочит и тянет из тебя силы. Он очень злой и никого не слушает. Ты долженпрогнатьзлогодуха! — Прогнать злого духа… – всё так и оборвалось внутри Ып–хы. Он тоскливо повесил голову.Большевсегоонбоялсяименноэтого…Связыватьсясдухами–самоестрашноедело; дажеразъярённыйтигр,защищающийдобычу,неделаетвоинатакимробким,какдухи… – Может, трава какая–нибудь поможет, а? – заискивающе, с робкой надеждой спросил охотник.–Звери,когдаслабы,едятвсякиетравы… — Молчи, невежда! – злобно зашипел Ы–н’тхуа–лхы–гхы. — Всё в нашем мире управляется руками незримых духов, — разносился под низким закопчённым сводом пещеркиегогнусавыйголос.–Заменизлогодуханадоброго—ионрасставитвсёвнутри тебявправильномпорядке.Толькотак! Ып–хы сидел, убитый страшной вестью. Сражаться со злым духом… Да лучше с тремя пещернымимедведямисразу,дажебезкопьяитопора! —Тынебойся:ябудупомогатьтебе,—вдругтихонькошепнулколдун—глядянарочито в сторону, самым уголком рта — чтобы его не подслушал злой дух. — Ты приходи ко мне каждыйдень,послеохоты–вместемыпрогонимзлогодуха! О счастье! Ып–хы, едва услышав, что Ы–н’тхуа–лхы–гхы согласился ему помогать, с облегчением вздохнул и доверчиво улыбнулся. Давящий потолок тесной душной пещера словнобыотступил,сталолегкодышать.СлавадобромуЫ–н’тхуа–лхы–гхы! «Всё управляется незримыми руками духов… Правда у них… Незримые духи всё расставятпоместам…»—уходя,старательноповторялонзаклинание,которомуегонаучил великийколдунЫ–н’тхуа–лхы–гхы. *** Многотысячлетспустя,примерновтехжекраях,молодойчеловекпофамилииИванов, смущённо улыбаясь, зашёл в некий кабинет. В кабинете было довольно уютно – мягкий ковёр,шторы,диван;вуглуморгалогромныйплоскийтелевизор. —Здравствуйте,—деликатнокивнулемувежливыйпожилойдоктор.–Чтобеспокоит? Доктор–вбелоснежномхалате,пригалстуке,слицомпрофессора—оченьнапоминал Айболита,толькоещёнеокончательнопоседевшего. — Да вот, — мучительно покраснел Иванов, садясь перед доктором. Он машинально обернулся в открытую дверь процедурной — но там никого не было. – Похоже, у меня инфекция… Пожилой доктор участливо покивал, погладив привычным жестом эспаньолку цвета солисперцем: —Ночьювстаёте?Жжениеиспытываете?.. Ивановсокрушённокивнул. — Ну что же… Да, это, вероятнее всего, инфекция. Будем лечить, — ободряюще улыбнулсядоктор.—Дляначаланужнособратьанализы,—идокторразмашистозашуршал ручкойвмедкарте. —КакзаписатьВашуфамилию?–поинтересовалсяоннебрежно. —Горбунков,—быстроответилИванов. — Горбунков… Семён Семёнович… – без малейшей тени улыбки записал бывалый доктор. — А анализы сколько будут стоить? – кашлянув, поинтересовался Иванов. Чтобы не накрутилилишнего,ценувсегданадооговариватьзаранее… Докторназвалцену,непрерываяписьма. Ивановпогрустнел. —Адолларами–можно? — Как Вам будет угодно, — спокойно, с чувством собственного достоинства, ответил доктор,поднявнасекундуумныеглаза.–Унассвободнаястрана,амы–свободныелюди. Он сказал это так, что Иванову стало стыдно за свою несвободность, и что так плохо подумалопрогрессивномдокторе,которыйсовсейдушойидётнавстречупациенту… Покадокторписалиприклеивалкакие–толисточки,Ивановунылосмотрелвтелевизор. Вотчёрт,всё–такинамоталнавинт…Онприкинул,восколькоемуобойдётсякурслечения (асчётвэтойшарашкинойконторкеемунакрутятпополной,можнонесомневаться–кто– то же должен оплачивать уютный ремонт с телевизором!), и как придётся каждый день мотатьсясюдаделатьуколы—ипогрустнелещёбольше. В новостях, тем временем, показывали встречу белорусского президента Лукашенко с каким–тоРаулемКастро.КтотакойэтотКастро,Ивановпомолодостилетнезнал. — Идиоты, — не отрываясь от медкарты, интимно поделился доктор, кивнув острой эспаньолкой в сторону телевизора. – Мучают только свои народы, вместо нормальной жизни…Насилуютзаконыэкономики,насилуютлюдей.Ипочемутакиеболванывовласть попадают? Править должны умные, образованные, высокодуховные люди, а не всякие председатели колхозов. Только тогда в обществе будет справедливость, порядок и процветание—когдасамыеумные,самыедуховные,встанутвоглавеего,ибудутследовать естественным законам экономического развития. А эти – разве они понимают, что такое духовность? Ничего, кроме нищеты и насилия, породить не способны… – он закрыл медкартуисноваподнялнаИвановачёрныеумныеглаза,лучащиесяинтеллигентностью.– Такиживут,вбездуховностиинищете. — И ещё чёртов кризис кругом… – дипломатично поддакнул Иванов. Спасибо интеллигентномудоктору–теперьонпредставлял,ктотакойэтотКастро… А по телевизору, тем временем, хлёстко выступил знаменитый режиссёр С.: он тоже возмущённо клеймил режимы Рауля Кастро и Лукашенко, притом в удивительно похожих выражениях. —Сейчасвозьмёмпробу,—пригасилинтеллигентныйсветвглазахдоктор,поднимаясь из–застола.–Снимайтебрюки,вставайтенатахту,начетвереньки…Воттак,налокти… Ивановвдругсужасомосознал,чтосейчасдолжнопроизойти…Ногимгновенностали ватными. О, боже! Он много раз слышал об этом, хихикал над анекдотиками – но чтобы с ним, прямосейчас?!Нет!!! Доктортерпеливождал. СробкойнадеждойвголосеИвановспросил: — Доктор, а можно как–нибудь по–другому? Ну, кровь из вены… Если это вопрос денег… —Ксожалению,по–другомуникак,—мягкоулыбнулсядоктор.–Вынебеспокойтесь, ничегострашного… Иванов в тоскливом ужасе повиновался, и медленно, ослабевшими ногами, полез на тахту,какнаэшафот.Чутьнеплача,зажмурясь,онждал—словноударатопора. —Ненапрягайтесь,—посоветовалдоктор. Ивановзажмурилсяещёкрепче. — Вот Вы говорите – кризис. Только и слышно со всех сторон: «кризис», «кризис», – успокоительно философствовал доктор. — Какой ещё кризис? Кризис — он, главным образом,вголовах…Ненадобоятьсякризиса–незримаярукарынкарасставитвсёпосвоим местам… Идокторловконатянулнарукуперчатку,обильнонамазаннуювазелином. «Незримая рука рынка…» — в панике повторял про себя Иванов, как древнее заклинание.–«Незримаярукарынка…НезримаярукарынкА–А–А–А!..» ——————— Живаякнигаджунглей. Чёрная,горячая,влажнаяночьмедленноотступила. —Вижусолнце!..—протяжновыкрикнулиздалёкойвысиОрёл. Душныеджунгли,задыхающиесяотгорячейутреннейбани,огласилисьторжественными хорамиптиц.Птицынаразныеголосаобсуждаливосход.Наверхнихветкахликовали:подул ветерок, видно чистое голубое небо и краешек солнца, хватает свежего воздуха… Птицы пониже торопливо подпевали. Каждая птица радостно пела вокруг себя, чтобы слышали подальше,изредкаприслушиваяськсоседкамиксамымверхним.Весёлыйгомонстоялдо небес. Иногда птицы ненадолго отвлекались, улетая быстренько склевать пару–тройку червяков и гусениц — и скорее вернуться к своему любимому пению. Не пропустить бы нового! Песенбылимиллионы.Восемьлучшихпесенбылиовосходесолнца.Девятаялучшая— о том, взойдёт ли солнце снова. Десятая лучшая песня напоминала всем, что автор песни номертри—каквсегда,идиотидятел,исейчасопятьНачнётся.Девяностопятьпроцентов остальных песен, уникальных и неповторимых, были о том же самом. Оставшиеся пять процентов–безнадёжнотерялисьвпесняхоглавном. Гвалтвсёусиливался. —Невзойдёт!Ах!Вдругневзойдёт!—тяжелопереживалисамыегрустные. — Идиот! Дятел! Начнётся! Нагадить ему на красную шапочку! — иногда врезались отдельныезлыетрели. Но в подавляющем большинстве птицы самозабвенно и радостно передавали друг дружкевесть: — Солнце взошло! Солнце взошло! Солнце взошло! — хотя с восхода прошло уже часа два,инебодавнобылозатянутогорячейхмарью… К обеду небо налилось фиолетовым мраком. Оглушительно и резко грохнуло, совсем рядом. Все испуганно замолчали, и в наступившей тишине, среди угрожающе приближающегосятяжёлогошума,далекоразнеслосьсчастливоекарканьепопугая: —Япр–редупреждал,пр–редупреждал,пр–редупреждал! Попугайотсчастьязависнаветкевверхлапами. Лирохвосточка,изверхних,немедленносложилакрасивуюпеснь,какейстрашноикак она не хочет Этого. Многие подхватили жалобными чистыми голосами. Но подавляющее большинствотеперьдемоническихохотало,ликуя: —Вотдура!Онпредупреждал!Онпредупреждал!Онпредупреждал!Вотдура! —Самивыдуры!—обиделасьЛирохвосточка,исталасгонятьсосвоейветкивсех,кто назвал её дурой. Она топорщила крылышки, её сердечко отчаянно стучало: так горько разочаровыватьсявприличныхптицах… — Дуро! Дуро! Дуро! — слышалось с соседних веток. — Тупая Лирохвосточка — в ТёплыхПёрышках!Гламурноедуро! Лирохвосточка немедленно с гордостью оглядела свои нарядные и уютные тёплые пёрышки.Нуразумеется,онивсезавидовали… Сталосовсемтемно.Иначалось…Вспыхнулиодновременнодесяткиломаныхмолний, над джунглями встал непрерывный грохот. Налетевший шквал вывалил тонны воды, согнул деревья.Свежестионнепринёс—казалось,водальётсянараскалённуюплиту,ивзлетает обратно душным горячим паром. Горячий ветер рвал джунгли в клочья. Задержавшегося в высоте Орла швырнуло о торчащий из джунглей утёс. Нахохлившиеся птицы жались к стволам,отчаянноцеплялиськогтямизаветви.Имбылоочень,оченьстрашно… Но вскоре ливень прекратился. Посветлело. Гром укатился в мутную даль. Птицы отряхивались. —Орлаубило!–первойзапелаЛирохвосточка—печальным,красивымголоском. —Орёлпогиб!—засвистеливокруг.—Какжаль!Чтомыбудемделать?! —Орёлбылдрянью,дрянью,дрянью!–созлобнымнаслаждениемвывелкто–то. —Ах!Уходипрочь!–вгневепогналаегоЛирохвосточкасосвоейветки.—Какможно петьтакиепротивныегадости? Долгоещёджунгливолнамигомонили,изконцавконец: —Какжаль!Какжаль!Чтомыбудемделать?! —Нет,Орёлбылдрянью! ИтутсновазаоралПопугай,близорукооглядываясь: —Солнцеуходит,дур–рачьё!Взойдётлионоснова?! Джунглинемедленновзорвалисьторопливымипрощальнымитрелями: —Солнцеуходит!Невзойдёт!Ах!Вдругневзойдёт! Все спешили выразить своё сомнение. Как можно красивее и громче. Но самую красивую песню об этом сложил, как всегда, Номер Первый. Над джунглями летела горестнаямелодичнаятоска… Уходилудушливыйвлажныйдень,наваливаласьгорячаятяжёлаяночь.Птицызамолкали, набираясьсилпередновымднём,которыйпринесётновыеважныетемыдляпесен.Еслион наступит,конечно… Старыйтолстыйудав,сменившийужедвестишкур,сытодремал,обнявветку.Онобожал пение птиц. В песнях он не разбирался, но благодаря пению всегда отлично знал, не трогаясьсместа,сколькоигдеимеетсяпевуний,ичемзанятакаждая.Можнонеторопливо подползать – никто и не заметит исчезновения соседки, увлечённый собственными трелями… *** Авнизу,подярусамиветвей,средивечнойгрязиилипкихиспарений,копошиласьсвоим чередом другая жизнь — унылая, плоская, как сама земля, незаметная сверху. Ползали толстыежуткиезмеи,топалиитрещаливетвямислоны.Кого–товсёвремяжрали.Угрюмые обезьяны — не умеющие петь и летать, вечно грязные и лохматые, обленившиеся до того, чтопересталивлезатьнадеревья—училисьпользоватьсяпальцами,камнямиипалками.У них пока получалось плохо; они впадали в раздражение, ссорились, яростно щеря друг на другакрепкиеклыки,ухающепереругивалисьпримитивныммемомизтрёхбукв. ДоизобретенияИнтернетаоставалосьещёпятьмиллионовлет. (Сборкана2009/11/14byИркмаан) FB2documentinfo DocumentID:ooofbtools-2009-11-14-23-0-15-1154 Documentversion:1.01 Documentcreationdate:14.11.2009 Createdusing:ExportToFB21software Documentauthors: FB2Fix About ThisbookwasgeneratedbyLordKiRon'sFB2EPUBconverterversion1.0.28.0. Эта книга создана при помощи конвертера FB2EPUB версии 1.0.28.0 написанного Lord KiRon