О.П. Яковлева

О.П. Яковлева
Проблема активности личности в ситуации неудачного опыта
в психологических исследованиях
В русскоязычных психологических словарях и предметных указателях отечественных
монографических изданий понятие «неудача» как самостоятельная психологическая
категория в настоящее время отсутствует. В «Словаре русского языка» Ожегова (1988) этот
термин определяется следующим образом: «Неудача – это отсутствие удачи, неуспех.
Потерпеть неудачу. Неудачный – 1. Закончившийся неудачей. Неудачная охота. 2.
Неудовлетворительный, плохой, не такой, каким должен быть. Неудачная фотография.
Неудачное выражение. Жизнь сложилась неудачно». Оксфордский словарь [3] представляет
концепцию неудачи в следующих терминах: 1) отсутствие или недостаток удачи; 2) то, что не
свершилось, несогласованность, несовпадение; 3) разрушение, провал или остановка
функции; 4) оказаться действующим (полезным) на короткий срок; 5) банкротство.
Понятие «неудача» в отечественных психологических исследованиях встречается в
основном только в сопоставлении или конкуренции с термином «удача», «удачный опыт».
Существуют исследования, ориентированные на прогноз успеха/удачи, изучаются
переменные успешного опыта, на которых фиксируется внимание при анализе [2; 4].
В 1978 г. Л.А. Сухинская предприняла попытку исследования групповой
ответственности за неудачу, где изучалось возложение ответственности за неудачный опыт
в группах высокого и низкого уровня развития. Принятие ответственности или уход от неё
(возложение её на других членов группы) определялось посредством сравнения оценок
экспериментатора с самооценкой испытуемого при успехе и неудаче [4]. Однако с позиций
современного накопленного опыта в отечественной и зарубежной психологии предпосылки
этого исследования уже могут рассматриваться как недостаточные: в частности,
определение личной ответственности за групповой неуспех, уровень развития группы и
понятие необъективной оценки – особых различий в этом исследовании по группам не
обнаружено. Неудача группы также не может являться независимым фактором, так как
существенными аспектами, как оказалось, являются цели и направленность группы.
Большой исследовательский интерес представляет именно тот факт, как успешные и
неуспешные люди «обрабатывают» неудачный опыт: выстраивание моделей поведения,
мышления, роль эмоциональной сферы и тенденции проявления активности после
признания факта неудачи. По утверждению американского психолога-бихевиориста
Maultsby (1999), успешные люди в своём опыте имеют гораздо больше неудач, чем
неуспешные, потому что им свойственно совершать большее количество попыток, а
неудачный опыт обладает большим потенциалом научения [18].
Только с относительно недавним появлением в США области психологии, которая
занимается проблемами преодолевающего поведения личности (coping), термин «неудача»
можно встретить в ряду понятий, обозначающих виды трудных жизненных ситуаций.
В современной западной психологической литературе насчитывается очень много
исследовательских работ, использующих парадигму неудачи, а также ряд рациональных
теорий, представляющих разнообразие ситуаций и индивидуальных различий в
переменных, фиксирующих качественные и количественные отношения между неудачей и
последующей активностью личности: это работы Глассера (Glasser), Форд (Ford), Брем
(Brehm), Селигмана (Seligman) [10; 11; 23].
Американский психолог W. Glasser (1999), автор Психологии Реальности и
Психотерапии Экстернального Контроля, считает, что в человеческой жизни, если не брать
во внимание неизлечимые болезни и угнетающую бедность, по большому счёту,
существуют только две проблемы: неудача в браке и школьная неудача. Неудача в браке,
говорит он, включает в себя пред- и послебрачные трудности, а также отношения с людьми
своего пола. Этот род неудач, утверждает Glasser, невозможно отделить от проблем
семейной неудачи [11].
Он поясняет, что неудача, связанная с профессиональным опытом человека, при
сравнении со школьной неудачей кажется полностью несуществующей. Всё, что относится
к неудачам в браке и к школьным неудачам, говорит Glasser, проявляется в
функционировании личности на рабочем месте, т.е. эти две проблемы, утверждает он,
впоследствии становятся взаимоинтегрированными. Glasser убеждён, что основной
проблемой школы и брака является почти тотальное использование психологии
экстернального контроля, «где бы ни возникала трудная проблема между мужем и женой,
между учителем и учеником». Поскольку, как он считает, в отношениях реализуется
именно этот тип психологии, проблемы не будут решены до тех пор, пока «индивиды не
осознают и не поменяют основной подход к себе и к взаимоотношениям» [11].
Согласно Snyder (1986), в выработке определения негативного события, и в
частности неудачи, нужно исходить из того, что здесь центральную роль играет процесс
восприятия. «Размер» негативного жизненного события, говорит Snyder, зависит во многом
от того, как сама личность понимает и оценивает его, а также и от некоторого объективного
рейтинга тяжести события. Восприятие в приводимом контексте имеет не
психофизиологическое значение, а чисто психологическое, оценочное, в которое
включается оценка прошлого опыта индивида и уровень знаний о степени тяжести события
[26].
C.E. Ford и J.W. Brehm, известные исследователи в области психологии адаптации,
отмечают наличие множества исследований, в которых попеременно фиксируются
вредоносные или выгодные воздействия опыта, связанного с неудачей, на последующую
деятельность индивида. Одна из распространённых независимых переменных, которую они
обнаруживают в современных американских клинических и социально-психологических
исследованиях, – обратная связь по поводу действия, ориентированного на достижение
[10]. В данном случае обратная связь ассоциируется с точной информацией о том, что
поставленная цель не достигнута или уровень достижения является недостаточным.
Работы о влиянии неудачи на последующую активность и деятельность индивида
входят в большинство теоретических моделей американских исследователей: например,
исследование производных неудачи проводилось учёными, заинтересованными
экзаменационной тревожностью, депрессией, атрибутивными процессами, мотивацией
достижения, стрессом и фрустрацией [9].
Исследовательский интерес вызывает область факторов, которые могут влиять на
последующие за неудачей действия. Эти действия определяются такими, например,
факторами, как сложность задания, спровоцированная экспериментатором или
воспринимаемая субъектом, предварительный успех в экзаменационной ситуации (Klee &
Meyer, 1979; Klein & Seligman, 1976), большое количество отрицательной обратной связи
(Pittman & Pittman, 1979, 1980), сравнение неудачного опыта с последующими заданиями и
ситуациями (Cole & Coyne, 1977; Pasahow, 1980), самооценка (Shrauger & Sorman, 1977),
генерализованность атрибутивного стиля (Alloy, Peterson, Abramson, & Seligman, 1984), локус
контроля (Cohen, Chartier, & Wright, 1979) и экзаменационная тревожность (Lavelle, Metalsky,
& Coyne, 1979).
В последние пятнадцать лет значительная часть работ по воздействию неудачи на
последующую активность личности была написана и подвержена дискуссии в рамках так
называемой теории «приобретённой беспомощности» (learned helplessness) Seligman (1975),
которая определяется как «беспомощность и покорность, приобретаемая в случае, если
человек или животное не чувствует возможности контроля над повторяющимися
неприятными событиями» [23]. Развивая теорию «беспомощности», Seligman и его
сотрудники основываются на предпосылке, что неудачный опыт представляет собой
разновидность неконтролируемых результатов, одним из вариантов которого является
последующий дефицит действий в реализации когнитивной и мотивационной активности, а
другим вариантом является демонстрация действенного вмешательства (Harris & Tyron,
1983; Hiroto, 1974; Hiroto & Seligman, 1975; Klein, Fencil-Morse, Seligman, 1976; Peterson,
1985) [12; 13; 15].
Согласно теории «приобретённой беспомощности» Seligman и его сотрудников, для
взаимодействия с неудачным опытом очень важно то, как фиксируется в сознании цепочка
«реакция – последующий результат». Если индивид не фиксирует в сознании отношения
между своей реакцией и последующими результатами, это порождает у него специфическое
ожидание будущих событий. Ожидание, по мнению авторов теории, предположительно
вступает в противоречие со способностью индивида воспринимать отношения «реакция–
результат» (когнитивный дефицит), а также снижается инициатива в реагировании
(«мотивационный дефицит»). Эти «дефициты», в свою очередь, вынуждены вступать в
противоречие с действиями в более поздних ситуациях, в которых контроль над результатами
действительно возможен. В результате этой цепочки появляется модель беспомощности как
результата научения. Беспомощность в этой парадигме многими психологами
рассматривается как одна из возможных моделей клинической депрессии, что является
весьма продуктивной точкой зрения для современных исследований в области когнитивнобихевиоральной психологии, и в настоящее время депрессия является прикладным аспектом
теории приобретённой беспомощности. Однако одни исследователи, подвергавшие проверке
теорию «приобретённой беспомощности», после экспериментирования с позитивными
результатами в предвидимых событиях, где были получены сходные результаты,
критиковали её за недостаточную доказательность (Buchwald et al., 1978, Coyne, 1980).
Другие приводят в пример анализ литературы, в которой отмечается, что люди с трудом
воспринимают себя как носителей контроля, и неважно: является ли восприятие объективно
правильным или нет (Wortman, Вrehm, 1976). К тому же, говорят они, в ситуации неудачного
опыта трудно вообще фиксировать объективность вербализации этого опыта.
Критики теории убеждены, что в своей работе Seligman и соавторы (1985) ставят
целью освещение концептуальных и методологических проблем, которые серьёзно
ограничивают полезность теории в плане объяснения воздействия неудачи на последующие
поступки. В дополнение к этому авторы утверждают, что не такое уж большое количество
механизмов вовлечено в воздействие неудачи на мотивационное поведение индивида
(Brehm, Wright, Solomon, Silka, & Greenberg, 1983) [10].
Недавние исследования не поддерживают точку зрения, что неудачный опыт имеет
своим результатом сниженную способность воспринимать отношения «реакция–результат».
Например, Форд и Ниэль [10] подвергали испытуемых воздействию задания, заведомо
обречённого на неудачу, а затем давали им задание, в котором они оценивали объём
контролируемости, оказываемый их реакциями на определённый результат. Испытуемые в этих
исследованиях не демонстрировали явный когнитивный дефицит и недооценивание причинноследственных связей между их реакциями и результатом. Субъекты, которые потерпели
неудачу в первичном задании, демонстрировали более высокие и более точные
контролирующие суждения, чем те, кто не имел неудачного опыта.
Модель приобретённой беспомощности, по мнению Snyder (1987), больше
затрудняет, чем проясняет концепцию неудачи, потому что она, по его мнению, может
брать в расчёт только снижение мотивации. Адекватный анализ мотивационных реакций,
утверждает Snyder, должен включать механизмы, которые объясняют изменения в обоих
направлениях. Более адекватной, считает он, представляется модель Brehm и Ford,
включающая концепцию возбуждающей активности.
В противоположность теории беспомощности модель возбуждающей активности
(energization), авторами которой являются Форд (Ford) и Брем (Brehm), предлагает
концепцию предвидения и объяснения роста и падения мотивации, следующей за неудачей,
и вслед за этим – возрастание и вмешательство наблюдаемых эффектов действия. Модель в
настоящее время активно обсуждается различными исследователями, так как предлагает
унифицированную парадигму как для специфических процессов, связанных с неудачным
опытом личности, так и для понимания большого количества определяемых
промежуточных переменных [10]. В этой теоретической парадигме активно используются
термины: инструментальная активность, ожидание трудности, эффект ожидания.
Модель возбуждающей активности тщательно исследует детерминанты мобилизации
энергии для некоторых форм инструментального поведения в ситуации неудачного опыта.
Центральными аспектами изучения в этой модели являются восприятие трудности задания
и потенциальная мотивация.
Согласно рассуждениям авторов модели, мобилизация активности для достижения
цели – это функция индивидуального восприятия требований задания. Возбуждающая
активность, по их мнению, проявляется в срочном предвидении (предвосхищении)
инструментальной активности с целью синхронизации с немедленно возникающими
изменениями требований задания и с целью растраты силы до момента завершения
инструментальной активности. В дополнение к этому исследователи утверждают, что
индивид будет мобилизовывать активность только при том условии, если достижение цели
рассматривается как возможное и стоит затрачиваемых усилий, и, наконец, имеет уровень,
необходимый для достижения цели.
Потолок уровня мобилизации активности, которая будет затрачена индивидом,
предположительно определяется функцией состояния индивидуальной потребности и ценности
цели. Например, потенциальная мотивация получения пищи должна быть выше
непосредственно перед едой, чем сразу после неё. Потенциальная мотивация также должна
быть выше для зарабатывания сотни долларов, чем для одного[10].
Если рассматривать неудачный опыт, то возбуждение активности не ожидается и в
этом случае уровень усилия, затраченного на выполнение задания, воспринимается как
превышающий потенциальную мотивацию. Теоретически мобилизация активности для
осуществления инструментального поведения, таким образом, детерминирована не только
тем, во что индивидуум верит, что он может и должен сделать, но также и тем, что он
намерен сделать для достижения цели [10].
Согласно этой модели, возбуждающая активность является амплитудной функцией
воспринимаемой трудности в достижении цели. Это значит, что, как только восприятие
трудности задания нарастает, наблюдается повышение уровня возбуждающей активности
до того момента, пока задание воспринимается как невозможное или требующее большей
затраты энергии, чем этого стоит цель. Если условия задания воспринимаются как
невозможные или как превышающие потенциальную мотивацию, то ожидается снижение
уровня активности.
Исследуя проблему активности, следующей за неудачей, Brehm и Ford
предположили, что неудачный опыт должен влиять на последующую мотивацию таким
образом, что неудача порождает определённое ожидание трудности следующего
предстоящего события [10].
Проблема мотивации в ситуации неудачного опыта в американских исследованиях
связана также с эффектом ожидания (Ford & Brehm, 1987). Согласно логике этих
исследований, если неудачный опыт меняет ожидание степени трудности, то следующее
задание будет воспринято как более трудное. Провал может фактически закончиться
восприятием того, что последующее задание будет признано невозможным, следовательно, в
этом случае возрастание мотивации наблюдаться не будет [10].
Пропоненты теории также доказали, что ожидание закономерных событий – это
достаточное, а не необходимое условие для предвидимых эффектов (Alloy, 1982; Peterson &
Seligman, 1984) [6; 20].
Исследуя проблему индивидуальных различий в мотивационных эффектах
неудачного опыта, Ford и Brehm поясняют, что концепция ожидаемой трудности, которая
является центральной для модели возбуждающей активности, включает в себя восприятие
как относительно объективных характеристик задания, так и индивидуальной оценки
личностью своих способностей к успешным действиям. Воспринимаемая личностью
способность, таким образом, должна влиять на мотивацию, следующую за неудачей. Эта
способность, следовательно, создаёт необходимые условия для мотивационных эффектов
[10].
Согласно результатам их исследований, индивиды, которые воспринимают свои
собственные способности как низкие, как правило, ожидают более высокий уровень
требуемого усилия для данного задания, чем индивиды, воспринимающие свои
способности как более высокие. Соответственно снижение мотивации, следующее за
неудачей, наиболее вероятно для индивидов с низким чувством собственных способностей
по сравнению с личностями, которые воспринимают свои способности как высокие [10].
Как отмечалось ранее, исследование индивидуальных различий в реакциях на
неудачу привлекает большое количество переменных. Недостаточная активность,
следующая за неудачей, наблюдалась у личностей с более низкой самооценкой по
сравнению с людьми, которые являются носителями высокой самооценки (Shrauger &
Sorman, 1977) скорее у экстерналов, чем у лиц с интернальным локусом контроля (Cohen,
Chartier, & Wright, 1979), у лиц с высоким уровнем экзаменационной тревожности (Lavelle,
1979) и у лиц с более низким уровнем академической успеваемости (Means & Means, 1971).
Хотя и возможно постулировать независимые механизмы, которые можно брать в расчёт
для этих воздействий (например, сниженный объём внимания у лиц с высоким уровнем
экзаменационной тревожности), модель возбуждающей активности совершенно явно
предполагает, что наблюдаемые различия в активности могут быть функцией различий в
воспринимаемой способности, которая ассоциируется с каждой из переменных в
индивидуальных различиях [10].
Большинство исследований экспериментально продемонстрировали, что неудачный
опыт не влияет на последующие действия, если субъекты получают предварительно или во
время интервью успешную обратную связь (о том, что они успешны) (Klein & Seligman,
1976). Хороший эффект оказывают задания на воображение – в этом случае неудача не
влияет на последующие действия (Ellis, 1998; Maultsbey, 1999). Релевантность обратной
связи может рассматриваться как функция взаимодействия между каузальной атрибуцией,
которая сформирована для неудачи, и ситуационными переменными (Pasahow, West, &
Boroto, 1982). Если, например, ученик атрибутирует неудачу на экзамене в курсе колледжа
относительно нестабильной причине (например, усталости), этот результат должен мало
соответствовать будущим экзаменам; если неудача также атрибутируется специфической
причине (скучен именно этот учебный материал), проваленный экзамен или тест будет
мало похож на экзамены по программам других курсов (Pasahow, West & Boroto, 1982).
Таким образом, изменение уровня ожидаемой трудности может рассматриваться как
необходимое условие для появления мотивационных эффектов, которые формируются
благодаря неудаче.
Ford и Brehm, анализируя результаты своих исследований, заключают, что дефицит
действий после неудачи обнаруживается в простых заданиях, а не в сложных. После
неудачи личность возбуждается, дополняют они, а не становится пассивным, однако
зафиксирована следующая закономерность: после шести неудач у личности возникает
стойкий дефицит инструментальной активности, который преодолеть крайне сложно [10].
Другим важным аспектом исследования неудачного опыта является изучение роли
атрибуций.
Ещё в 70-х годах в американской психологии возникла теоретическая версия
Abramson, Seligman, Teasdale (1978) о том, что атрибуция, которую формирует индивидуум
для опыта ожидаемых событий, детерминирует последующие ситуации, в которых
ожидание предвидимых событий трансформируется в результат этого опыта. Abramson и
его коллеги утверждали, что генерализация ряда предвидимых событий со временем
становится функцией стабильности атрибуции. Другими словами, чем стабильнее
атрибуция, тем больше вероятность, что индивидуум будет ожидать запланированный ход
событий с течением времени; и чем более глобальна атрибуция, тем больше вероятность,
что предвидимый ход событий будет происходить практически во всех ситуациях
(переформулировка также включала рассмотрение локуса контроля атрибуций, которые
индивидуум выбирает) [5].
Дальнейшее исследование роли атрибуций в воздействии неудачи на последующие
действия, в специфических действиях в новой ситуации обеспечило некоторую поддержку
для позиции Абрамсона, утверждающей, что стабильность и глобальность атрибуций – это
важные детерминанты в наблюдаемых эффектах действий [6].
Одинаковая важность атрибуций и ситуационных переменных иллюстрируется
исследованиями, в которых атрибуции за неудачу к стабильным или глобальным факторам
непредсказуемы с точки зрения оценки действий в той же самой обстановке (Tennen, Gillen, &
Drum, 1982). Дефицит действий наблюдался у тех субъектов, которые склонны больше
формировать глобальные атрибуции, чем специфические (Alloy, 1984) [6].
Возрастание действий в новых обстоятельствах также наблюдалось у субъектов,
которые воспринимали инструкции задания как стимулирующие способность
атрибутировать причину неудачи себе. Глобальный и стабильный каузальный фактор не
предоставляли доказательства по поводу каких-либо эффектов деятельности в новой
ситуации, когда субъектов убеждали формировать более специфические, нестабильные
атрибуции, такие, как трудность задания [10].
Pittman и Pittman (1979) отслеживали результаты экспериментальных исследований,
в которых присутствовали эффекты количества обратной связи относительно неудачи на
последующую активность личности с интернальным и экстернальным локусом контроля.
В соответствии с результатами исследований этих авторов неудача в решении двух
проблем порождает дефицит последующей активности для субъектов с экстернальным
локусом контроля, в то время как у личностей с интернальным локусом контроля
последующая активность возрастает. Обратная связь, свидетельствующая о неудаче в шести
проблемах, однако, приводит к снижению активности в обеих группах [21].
В исследованиях Пищински (Tom Pyszczynski) и Гринберг (Jeff Greenberg) особое
внимание в освещении проблемы неудачного опыта уделяется депрессивным
атрибутивным тенденциям.
Согласно результатам их исследований, депрессивный самофокусированный стиль
оказывает вредное влияние на эффективное состояние личности, атрибуции, самооценку,
ожидания, мотивацию и активность. Их исследование каузальных атрибуций, которые
формирует депрессивная личность по поводу результатов своих действий, показывает, что
люди такого склада имеют тенденцию быть скорее беспристрастными, справедливыми в
своих атрибуциях; т.е. им не удаётся продемонстрировать самообслуживающие
атрибутивные склонности, которые часто можно наблюдать у недепрессивных личностей.
По сравнению с атрибуциями, которые формируют недепрессивные личности, атрибуции
депрессивных личностей имеют тенденцию быть более интернальными для неудачи и
менее интернальными за успех (Kuiper, 1978; Pyszczynski & Greenberg, 1985; Kizley, 1978).
Теория саморегуляции настойчивости депрессии постулирует, что эта атрибутивная
разница между депрессивными и недепрессивными личностями согласуется посредством
различий в их тенденциях самофокусирования после результатов действий. Исследование
показало, что самофокусирование увеличивает тенденцию формировать интернальные или
диспозиционные атрибуции для собственного поведения и результатов (Duval & Wicklund,
1973; Fenigstein & Levine, 1984). Когда внимание фокусируется на самом себе, считают
исследователи, это сопровождается тем, что «Я» должно стать более вероятным
кандидатом для каузальной атрибуции. Они утверждают, что можно ожидать тенденцию
части депрессивных личностей формировать самофокусирование после негативных
результатов и избегать самофокусирования после позитивных результатов, чтобы
увеличить интернальность атрибуций за неудачи и уменьшить интернальные атрибуции за
успех (Duval & Wickland, 1973; Fenigstein & Levine, 1984) [10].
В результате исследований Fenigstein и Levine (1984) выяснилось, что депрессивный
самофокусированный стиль мешает тенденции формировать самообслуживающие
атрибуции для результатов деятельности (Fenigstein & Levine, 1984) [10].
Исследование последствий самофокусирования показывает, что депрессивный
самофокусированный стиль с большой вероятностью ведёт:
а) к сниженному позитивному аффекту после успехов и возрастающему негативному
аффекту после неудач;
б) к тенденции уменьшения формирования интернальных атрибуций за успех и к
возрастающей тенденции формировать интернальные атрибуции за неудачу;
в) к торможению поднятия самооценки, ожидания и мотивации, которые могут быть
результатом успеха и способствует снижению самооценки, ожидания и мотивации в
результате неудач.
Рассматривая себя как неудачника, человек склонен избегать попыток там, где могут
появиться дополнительные неудачи (Fenigstein & Levine, 1984) [10].
Newman и Langer (1987), исследуя проблему неудачи в личных эмоционально
значимых отношениях, спрашивали своих пациентов, «насколько сильно они больше
обвиняли себя, чем внешние силы, за неудачу». Выяснилось, что испытуемые, которые
формировали атрибуции по отношению к супругу, больше брали на себя самообвинений,
чем субъекты, которые формировали интерактивные атрибуции. Атрибутирование
ответственности партнёру в исследовании Stevenson имеет тенденцию быть связанными с
меньшим восприятием потери и может в некоторой степени приносить пользу (Stevenson,
1986) [26].
Как видно из приведённого обзора, проблема неудачного опыта является весьма
продуктивной и имеет высокий исследовательский потенциал, так как тесно связана с
адаптацией личности в повседневной жизни и в ситуациях различного стрессового уровня.
Кроме аспектов последующей активности личности в ситуации неудачи, мотивационного
дефицита, эффектов ожидания, интересными проблемными областями для дальнейшего
исследования в этой сфере представляются кросс-культурные факторы ассимиляции
неудачного опыта, в частности, особенности протекания этого процесса у представителей
российской выборки, возрастные и гендерные особенности, функции атрибутивных
тенденций личности в процессе взаимодействия с неудачей, специфика взаимодействия с
неудачей у людей различного интеллектуального уровня и у людей с различного рода
ограниченными способностями.
________________________
1. Агеев В.С. Атрибуция ответственности за успех либо неудачу группы в межгрупповом
взаимодействии // Вопросы психологии. 1982. № 6. C. 103–106.
2. Андреева Г.М. Процессы каузальной атрибуции в межличностном восприятии //
Вопросы психологии. 1979. № 6. С. 26–38.
3. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М.: Русский язык, 1988.
4. Сухинская Л.А. Возложение ответственности за успех и неудачи в группах различного
уровня развития // Вопросы психологии. 1978. № 2. С. 82–87.
5. Abramson L.Y., Seligman M.E. & Teasedale J.D. Learned helplessness in humans: Critique
and reformulation // Journal of abnormal psychology, 1985, 87, 49–74.
6. Alloy L.B., Peterson C., Abramson L.Y. & Seligman M.E. Attributional style and the
generality of learned helplessness // Journal of personality and social psychology, 1986, 46,
681–687.
7. Buchwald A., Coyne J. & Cole C. A critical evaluation of the learned helplessness model of
depression // Journal of abnormal psychology, 1978, 87, 180–193.
8. Cohen S., Rothbart M. & Phillips S. Locus of control and the generality of learned
helplessness in humans // Journal of personality and social psychology, 1976, 34, 1040–1056.
9. Coyne J.C., Metalsky J.I. & Lavelle T.L. Learned helplessness as experimenter induced
failure and its alleviation with attentional redeployment // Journal of Abnormal Psychology,
1983, 350–357.
10. См.: Ford E., Brehm J. Effort Expenditure Following Failure. Coping With Negative Life
Events: Clinical and Social Psychological Perspectives ed. by C.R. Snyder and C.E. Ford.
New York: Plenum Press, 1987, 81–99.
11. Glasser W. Schools Without Failures. New York: University Press, 1999, 101–113.
12. Harris F. & Tyron W. Some necessary and sufficient conditions for the experimental
induction of learned helplessness // Journal of Social and clinical psychology, 1983, 1, 15–
26.
13. Hiroto, D.S. (1974). Locus of control and learned helplessness // Journal of Experimental
Psychology, 1986, 102,187–193.
14. Klee S. & Meyer R. Prevention of learned helplessness in humans // Journal of consulting and
clinical psychology, 1979, 47, 411–412.
15. Klein D.C., Fencil-Morse E. & Seligman M.E. Learned helplessness, depression and the
attribution of failure // Journal of personality and social psychology, 1985, 33, 508–516.
16. Lavelle T., Metalsky G. & Coyne J. Learned helplessness, test anxiety, and acknowledgement
of contingencies // Journal of abnormal psychology,1986, 88, 381–387.
17. Levine M., Rotkin I., Jankovick I.& Pitchford L. Impaired performance by adult humans:
Learned helplessness or wrong hypothesis? // Cognitive therapy and research, 1977, 1, 275–
285.
18. Maultsby M. Coping Better…anytime, anywhere. The handbook of rational self-counseling,
Bloomington, Indiana, 1986.
19. Oxford Dictionary. New York: Oxford University Press, Inc., 1998.
20. Peterson C. Learned helplessness: Fundamental issues in theory and research // Journal of
social and clinical psychology, 1984, 3, 248–254.
21. Pittman T.S. & Pittman N.L. Deprivation of control and the attributional process // Journal of
personality and social psychology, 1980, 39, 377–389.
22. Pyszchinski T. & Greenberg J. Depression and preference for self-focusing stimuli following
success and failure // Journal of personality and social psychology, 1985, 49, 95–106.
23. Seligman M. Helplessness: On depression, development and death. San Francisco: W.H.
Freeman, 1975, 83–120.
24. Seligman M. Failure to escape traumatic shock // Journal of Experimental Psychology, 1986,
74, 1–9.
25. Shrauger J. & Sorman P. Self-evaluations, initial success and failure, and improvement as
determinants of persistence // Journal of consulting and clinical psychology, 1977, 45, 784795.
26. См.: Snyder C.R., Ford C.E. and Harris R.N. The Effects of Theoretical Perspective on the
Analysis of Coping With Negative Life Events.-In: Coping With Negative Life Events, ed.
by Snyder C.R. and C.E. Ford. New York: Plenum Press, 1987, 81–99.