Манипуляция: мотивационные источники и регуляторные функции Е.Т. Соколова, Г.А. Иванищук
advertisement
Манипуляция: мотивационные источники и регуляторные функции Е.Т. Соколова, Г.А. Иванищук Манипуляция и ее функции В широком смысле манипуляцию можно определить как стремление субъекта к неограниченному контролю и управлению мыслями, чувствами и поведением партнера по коммуникации, при этом – любыми средствами и полном игнорировании душевного мира партнера. П. Вацлавик называет манипуляцией такой способ взаимодействия, в котором достижение прагматического эффекта в виде воздействия на партнера приобретает статус самоцели (Вацлавик и др., 2000). С этической и клинико-психологической точки зрения в феномене манипуляции необходимо подчеркнуть, прежде всего, имплицитно содержащийся в нем компонент игнорирования субъектности и субъективности другого человека. Более того, манипуляция с необходимостью предполагает насильственное внедрение в личное пространство Другого, навязывание собственных желаний и целей, индукции эмоциональных состояний. Манипуляция основана на идее безраздельной власти над Другим и в этом смысле противоположна отношениям, предполагающим сотрудничество, доверие и признание автономии партнеров. У нарциссической личности, с ее сосредоточенностью на поддержании «грандиозной» самооценки манипулятивный паттерн поведения становится устойчивым жизненным стилем, позволяющим распространять модель господстваподчинения на все больший круг общения. Этот стиль предполагает также серьезные дефекты в сфере морали и нравственного самосознания (релятивизм норм, интолерантность к инакому, поглощенность самоидеализациями, пренебрежение интересами других), как показывают клинико-психологические исследования, затрудняют выработку взаимо-ответственных и паритетных отношений сотрудничества и взаимопонимания. К тому же, выраженная несамодостаточность и нестабильность самоидентичности, а также дефицит зрелых символически опосредствованых средств саморегуляции делает манипуляцию чуть ли не единственно доступным способом интер- и интрапсихической адаптации (Соколова, 1995, 2009). Осознанная и намеренная манипуляция, к которой можно причислить и макиавеллизм, определяемый как набор установок (Знаков, 2002), может отвечать сиюминутным инструментальным потребностям в достижении успеха, власти, социальном росте, но при этом всегда подразумевает целенаправленное уничтожение (игнорирование, обесценивание) личности Другого. В отличие от нее бессознательная (непроизвольная) манипуляция, архаическим прототипом которой может служить проективная идентификация, предназначена удовлетворять инстинктивные и базовые, витальные потребности в поддержании целостности, безопасности, самосохранения и т.д., «используя» Другого в качестве «инструмента» их удовлетворения (Соколова, Иванищук, 2013). Феноменология и функции проективной идентификации двойственны: с одной стороны, это простейшее структурирование, организация и контроль границ психического пространства, эмоционального содержания переживаний, коммуникативных ролей. С другой – один из онтогенетически самых ранних способов защиты от онтологической тревоги путем создания «двойной связи» с Другим: агрессивного удержания Другого в глубокой психической и телесной зависимости и делегирования ему полной ответственности, контроля и функций психической детоксикации собственных мощных разрушительных сил. Благодаря проективной идентификации становятся возможны частичные «разгрузка» и «эвакуация» в Другого непереносимого самостоятельно психофизического перенапряжения. Кроме того, устанавливаются глубокие эмоциональные связи и резонансные эмоциональные отношения зависимости и симбиоза, что обеспечивает эмоциональное «подпитывание», необходимое для безопасного выживания или репарации безжизненного Я. Поскольку внутренние источники мотивации скудны, основным гарантом выживания Я вынуждается стать идеализированный Другой, наделенный целым комплексом недостающих Я качеств. Другой начинает восприниматься эмоционально «живым», стабильным, отзывчивым, мудрым, слияние с которым и его «поглощение» жизненно необходимы. Однако отношения, созданные и поддерживаемые через проективную идентификацию («одно тело, одна душа на двоих»), обречены на внутреннюю двойственность и даже парадоксальность, своего рода «стабильную нестабильность», взаимозависимость и насыщенность мощными импульсами любви-ненависти, хронически приводящими к коммуникативным тупикам и разрыву эмоциональных связей (Соколова, 2007). Таким образом, манипуляция, прообразом которой являются первичные и архаические защитные процессы (расщепление, проективная идентификация, идеализация-обесценивание), выполняет ряд очень важных регуляторных функций: она обеспечивает простейший уровень разделения/объединения психического на путях автономии и интеграции самоидентичности. Однако на данном уровне развития Я это становится возможным только путем расщепления образа себя и образа Другого, с последующей компенсацией слабости Я использованием силы Другого. Действуя как простейший защитный механизм в плоскости межличностных отношений уже взрослого человека манипуляция автоматически организует коммуникацию аналогичным образом с тем, чтобы вынудить Другого возложить на себя бремя и ответственность за совладание с субъективно непереносимыми эмоциями. Еще одна защитная функция манипуляции заключается в уменьшении непереносимости болезненных переживаний (архаических тревог уничтожения или поглощения), связанных с представлением о себе как объекте чувств и размышлений другого человека, а также с возможностью соприкосновения с его внутренним миром. В этом случае манипуляция как овеществляющее представление о Другом служит защитой от потенциально травматичной рефлексии и одновременно блокирует бескорыстное, независимое от собственных нужд отношение к Другому как к субъекту, обладающему психической жизнью, автономному и самоценному (Иванищук, 2013). Особая сензитивность и травматичность рефлексии о состоянии Другого возникает при переживании самого себя как объекта мыслей и может быть связана с высокой долей неопределенности, сопровождающей построение гипотез о внутреннем мире другого человека из-за отсутствия непосредственных методов исследования (ведь невозможно же напрямую «проникнуть в голову») и ясных критериев их проверки. Нарастание же паранойяльных тревог при переживании субъективной неопределенности характерно для людей с хрупкой, уязвимой самоидентичностью и парадоксальным сочетанием повышенной психологической зависимости и тревожной бдительности (Соколова, 2012). Нарушение символической репрезентации Другого как предиктор манипуляции Внешний, материальный мир, с точки зрения классической рациональности, по сравнению с «текучестью» мира психического, все еще может представляться достаточно устойчивой системой, изменения которой можно предсказать на основании всеобщих законов, а результаты – зафиксировать вполне однозначно, хотя для современной науки подобное утверждение уже не представляется столь бесспорным. Напротив, все большее подтверждение находит точка зрения о неопределенности и недостаточной прогнозируемости последствий любых природных и общественных событий в эпоху высоких технологий. Тем очевиднее становится, что адекватное объяснение и прогнозирование поведения Другого, столь необходимое для управления сложными и неоднозначными социальными ситуациями, возможно только при вероятностном характере гипотез, гибкой системе интерпретаций и развитой способности к интуиции, творческому воображению и эмпатии, чтобы представить себе («живописать» в тонкостях и деталях) нематериальную, небуквальную – фактически параллельную действительность психической жизни Другого. Несмотря на сложность такой задачи для субъекта, компетентность в ее успешном выполнении необходима как в повседневном общении, так и в ситуациях принятия ответственных решений в области управления, при проведении переговоров и, конечно, в практической психологии – психотерапии и консультирования. Сложность и поликомпонентность процесса познания себя и Другого находит отражение в многообразии теоретических подходов и моделей этой психологической реальности. Рассмотрим ряд понятий, подчеркивающих разные аспекты изучаемого явления. Модель психического Термин «Theory of mind» имеет несколько переводов на русский язык, среди которых «модель психического» (Сергиенко, 2009) и «внутренняя модель сознания другого» (Лоскутова, 2009). Будем использовать первый вариант как более широкий и не отсылающий к проблематике сознательных и бессознательных структур психики. «Модель психического» означает способность приписывать другим людям психические состояния (мысли, чувства, желания, потребности, намерения) в качестве причин их поступков, а также интерпретировать и предсказывать их поведение в психологических категориях. Особое значение придается не прямому, жесткому, каузальному, а вероятностному характеру связей модели психического с реальностью (мысли и чувства могут не всегда соответствовать реальному положению дел) и высокой степени свободы ее компонентов (желания, мысли и действия людей могут быть относительно независимы). Основой для развития представлений о модели психического послужила центральная, по мнению Ф. Брентано, категория, составляющая сущность психических феноменов, – интенциональность как возможность человека действовать не только в ответ на внешние раздражители, но и быть инициатором, автором собственных поступков (см: Ensink, Mayes, 2010). Соответственно, мы предполагаем, что поведение человека логично, может быть объяснено и предсказано, исходя из его убеждений и желаний. Вера в предсказуемость позволяет построить внутреннюю теорию поведения Другого, мышление и переживания которого скрыты от нас и недоступны прямому наблюдению. История изучения модели психического насчитывает несколько этапов: в 1960е гг. вслед за когнитивной революцией возникли многочисленные исследования развития социального познания у детей, опирающиеся в основном на идеи Ж. Пиаже (стадии развития мышления, эгоцентризм, эмпатия как социальная перцепция, восприятие перспективы и т.д.). Был сделан вывод о том, что скачок в развитии ребенка происходит примерно в 7–8 лет, когда дети становятся способны разделить реальность и свои мысли о ней, децентрироваться и принять в расчет перспективу другого человека (Там же). Современные исследования доказывают, что простейшие репрезентации появляются у младенца уже в несколько месяцев, развиваются по пути постепенной дифференциации, и примерно в возрасте 3–4 лет ребенок способен выполнить задачу на неверное мнение, отделить собственное знание от представлений другого человека, – критерий становления модели психического (Сергиенко, 2009). В 1980-е гг. в контексте возобновления споров о врожденной или приобретенной природе психологических функций возрос интерес и к развитию модели психического в онтогенезе. Три основных подхода по-разному определяют движущие силы и пути развития. Теоретический подход рассматривает модель психического как некоторую формирующуюся у ребенка схему, характеризующую поведение его окружения, способную меняться под воздействием значительного числа внешних данных. Некоторые исследователи подчеркивают, что ребенок усваивает не саму модель, а способы объяснения, принятые культурой. Это уточнение частично учитывает качество взаимодействия ребенка с окружающими его людьми, показывая, что интенциональность развивается, если спонтанные жесты ребенка истолковываются взрослыми как имеющие психологическое содержание и причинность (Фонаги и др., 2004; Ensink, Mayes, 2010). Второй подход – симулирующий – предполагает, что ребенок способен понять внутреннее состояние Другого не с помощью схем и категорий, а через идентификацию – представляя себя на его месте. Человек интуитивно понимает собственное состояние и предполагает, что у Другого также есть желания, убеждения, эмоции, а потому по аналогии способен представить себе их, учитывая ситуацию, поведение и т.д. (Там же). Третий подход – нативистский – утверждает, что есть мозговые механизмы, отвечающие за модель психического: их созревание и определяет уровень ее развития. Эта идея возникла в ходе исследований нейродефицита при аутизме. Был выделен особый «социальный мозг» (social brain) – врожденная система распознавания состояний Другого, эволюционировавшая в виду чрезвычайной важности этой задачи. К низшему уровню относятся базовые, напрямую связанные с выживанием, процессы восприятия и внимания, а к высшему – то, что можно назвать социальным интеллектом (способность приписывать разнообразные состояния себе и Другому, реагировать соответственно воспринимаемым сложным эмоциям и социальному контексту, предсказывать и даже манипулировать поведением Другого и т.д.) (Там же, 2010). Эмпирические исследования последних лет демонстрируют связь низких показателей развития модели психического и дисфункциональных личностных черт и даже клинических категорий. В контексте проблемы манипуляции интересной представляется отрицательная связь макиавеллизма с показателями модели психического и эмоциональным интеллектом (Ali, Chamorro-Premuzic, 2010; Austin et al., 2007), а также с целым рядом показателей саморегуляции. Психологическая проницательность Понятие, широко используемое в последнее десятилетие, «psychological mindedness» (возможный перевод – «психологическая проницательность» или «психологическая восприимчивость») – теоретический конструкт, обозначающий направленность, заинтересованность и способность, прежде всего, к когнитивной рефлексии, наблюдению за собственными психическими состояниями, способность осознавать их во временной перспективе и прослеживать причинно-следственные связи между поступками, чувствами и мыслями (Appelbaum, 1973). Эта способность нарушается при некоторых видах психической патологии: например, психосоматическим пациентам трудно устанавливать причинные связи между внешними поведенческими схемами и чувствами, мотивами и смыслами (алекситимический синдром). Согласно некоторым исследованиям психологическая проницательность положительно связана с толерантностью к неопределенности и отрицательно – с внешним локусом контроля и магическим мышлением (Bateman, Fonagy, Высокий 2004). уровень психологической проницательности коррелирует также с большей результативностью психотерапии, в частности, с готовностью к инсайту, критическому переосмыслению и переоценке. Теория интерсубъективной восприимчивости Другое психологическое понятие, по-своему интегрирующее отношения привязанности и развитие психологической сензитивности, но уже направленной не на себя, а на Другого, – интерсубъективная восприимчивость (mind-mindedness) (Walker et al., 2012). В формировании безопасной привязанности значительно более важную роль, чем чувствительность родителей к физическим нуждам ребенка, играет способность родителей мысленно представлять себе его психические состояния (Там же). При низком уровне развития интерсубъективной восприимчивости родителей можно ожидать формирование небезопасного типа привязанности (Meins et al., 2002). Теоретически интерсубъективная восприимчивость основывается на представлении о социальной природе развития познавательных процессов: по Э. Мэйнс, интерсубъективная восприимчивость родителя создает условия для развития способности ребенка понимать состояния других людей. Обнаружено, что уровень развития модели психического детей в возрасте около четырех лет выше у тех, чьи родители демонстрировали более высокие показатели интерсубъективной восприимчивости, когда детям было еще полгода. Аналогично оказались связаны между собой собственный словарь психических состояний ребенка, частота спонтанного использования этих слов в играх со сверстниками и взрослыми, а также уровень развития его модели психического (Meins et al., 2006). Помимо привязанности, интерсубъективная восприимчивость связана и с общим уровнем функционирования: уровень интерсубъективной восприимчивости значительно ниже у родителей детей с выраженными эмоциональными и поведенческими нарушениями, чем у группы сравнения, а также прямо связан с уровнем стресса родителей (Walker et al., 2012). Возникновение на первый взгляд синонимичных понятий, описывающих одну и ту же психологическую реальность познания другого человека, обусловлено различиями в позициях исследователей, используемыми методами и решаемыми задачами. Так, исследования модели психического фокусируются на изучении формальной стороны метакогнитивных способностей человека: распознавании эмоций, владении словарем эмоциональных понятий, узнавании неловких социальных ситуаций, чувстве юмора, феноменах обмана и лжи и т.д. (Сергиенко, 2009). Однако при интерактивной модели исследования, учитывающей характер взаимодействия (например, при применении проективных методов или в психотерапевтической ситуации) становится ясно, что формальная сохранность метакогнитивных функций в нейтральной ситуации эксперимента может нарушаться в ситуации коммуникации со значимым человеком (парциальные нарушения ментализации в теории П. Фонаги) (Bateman, Fonagy, 2004). Согласно Э. Мэйнс, измеряемый уровень модели психического и спонтанное использование способности описывать, объяснять и интерпретировать поведение других людей – не одно и то же. В ситуации игры, например, некоторые матери не могли адекватно комментировать внутреннее состояние своих шестимесячных детей, и, тем не менее, будучи здоровыми людьми, все они демонстрировали высокий уровень выполнения задач, измеряющих уровень способностей построения модели психического (Meins et al., 2002). Различия в подходах носят как теоретический, так и практический характер: в понятии «интерсубъективная восприимчивость» фиксируется, как родитель воспринимает своего ребенка; это преимущественно когнитивистиски- ориентированная концепция, тогда как понятие ментализация (о котором мы будем говорить дальше), включает оценку собственного опыта. Методически интерсубъективная восприимчивость операционализируется с помощью оценки адекватности высказываний родителей о состоянии ребенка в процессе свободной игры (первый год жизни) и оценке рассказа о своем ребенке (3–5 лет) (Walker et al., 2012). Одним из показателей интерсубъективной восприимчивости является развитый словарь интрацептивного опыта и эмоциональных переживаний. Специфику конструкта «психологическая проницательность» определяет способ исследования – измерение с помощью опросника «The Psychological Mindedness Scale» (Shill, Lumley, 2002), что подразумевает осознанный характер способности к рефлексии, заинтересованности в психической жизни, но не указывает на степень ее эффективности в стрессовых ситуациях. Концепция ментализации Конструкт, с помощью которого была предпринята попытка описать процесс познания в условиях неопределенности оснований и постоянно изменяющегося объекта – другого человека – не только рациональными средствами, но и с включением фантазии, воображения, творчества в реконструкцию внутреннего мира, был предложен в теории П. Фонаги. «Ментализация» означает способность представлять психические состояния самого себя и других людей. Это форма социального познания, позволяющая нам воспринимать и интерпретировать человеческое поведение как детерминированное не сугубо внешними, материальными причинами, а внутренними интенциональными состояниями, например, потребностями, желаниями, чувствами, представлениями и целями (Bateman, Fonagy, 2004). В отличие от смежных понятий, «ментализация» отражает идею генеза познавательных способностей в системе эмоционально насыщенных ранних отношений. Эта способность проявляется в рефлексивном функционировании, возникающем как сложно трансформированные отношения привязанности и, в свою очередь, формирующем все остальные взаимоотношения человека. В самом общем виде, нормальную ментализацию можно понять как процесс, разворачивающийся в основном на послепроизвольном уровне, не требующем постоянного осознавания, в ответ на бесчисленные социальные события, происходящие ментализация может вокруг. быть Для осознана достижения (например, в определенных ситуации целей разрешения межличностного конфликта). Таким образом, ментализация – это интуитивная и быстрая установочная реакция, включающая сокращенные, свернутые когнитивные схемы и эмоциональные отношения (Там же). Ментализация развивается в контексте отношений ребенка и значимого взрослого через самые ранние процессы отзеркаливания аффектов; она необходима для формирования интерсубъективности (т.е., отчетливого и стабильного чувства Я, самоидентичности). Наблюдения показывают, что если родитель не только реагирует на потребностные и эмоциональные состояния ребенка (например, боль или голод) соответствующими действиями, но и обозначает их как психические явления («ты голодный», «ты хочешь»), ребенок приобретает ощущение себя как действующего лица, источника и активного субъекта собственных ощущений, что в будущем дает возможность их регулировать. Он становится самостоятельным субъектом, осознающим собственные желания, мысли и чувства как автономные и отличные от субъективного мира других, только если он так воспринимается взрослым. Взрослый предвосхищает субъектность ребенка и таким образом формирует ее (Там же). В целом осознание того факта, что поведение побуждается психическими состояниями, придает нам чувство континуальности и контроля, вызывающее внутреннее переживание активности, авторства, составляет ядро чувства идентичности. Эффективная ментализация, представляющаяся ключевым фактором развития зрелой системы саморегуляции и способов организации, осмысления собственного опыта, опирается на целый комплекс взаимосвязанных психических процессов: развитое представление о временной перспективе (умение проецировать свои состояния в будущее), что может служить дополнительным регулятором поведения (например, предвосхищаемое чувство вины может стать основанием для совершения определенного поступка); умение выстраивать причинно-следственные связи между событиями и эмоциями; определенную толерантность к неопределенности (в данном случае – внутреннего мира Другого); возможность разделять реальность и ее репрезентации, т.е. осуществлять некоторую деятельность по «созданию несуществующего» – того, что Д. Винникот назвал промежуточным пространством. Нарушения или искажения протекания какого-либо из этих звеньев этой психической активности оказывают влияние на процесс ментализации, на ее уровень и качество; они могут становиться также «мишенями» психотерапевтического воздействия и восстановления в качестве его результата. Условия нарушения развития ментализации Если безопасная привязанность создает «пространство», в котором ребенок может спокойно исследовать внутренний мир себя и Другого и регулировать свои эмоции во взаимодействии с ним, то опыт насилия в отношениях со значимым взрослым приводит к разрушению способности ментализировать (Фонаги и др., 2004). Положение П. Фонаги о ведущей роли взаимоотношений ребенка со взрослым в развитии ментализации опирается на обширный опыт психоаналитической школы. Теоретики объектных отношений описывают коммуникацию матери и ребенка как определяющее условие развития личности, обладающей целостной идентичностью и способностью справляться с аффектами самостоятельно. По У. Биону, мать должна быть способна «контейнировать» переживания младенца: воспринимая его состояние, она, благодаря их мыслительной и символической, переработке, преобразует его разрушительные импульсы, и возвращает их ему в переносимом и не травматичном для него виде для последующей самоидентификации (Bion, 1964). Так безопасно удовлетворяется потребность ребенка в обнаружении отражения своей психики в психике объекта, способствующая развитию собственных систем регуляции. С точки зрения Д. Винникота, «достаточно хорошая мать» должна воспринимать спонтанное внутреннее напряжение и инстинктивные потребности младенца как не несущее угрозы и доступные психологической переработке. Иначе инстинкты могут быть отщеплены от самости, что приведет к развитию обедненной, «ложной» самости, лишенной контакта с истинными желаниями (Райл, Фонаги, 2002). Х. Кохут же полагал, что Другие участвуют в создании непрерывной самости, поскольку переживаются как части себя, поддерживающие организацию самости и укрепляющие ощущение инициативы (Там же). Неспособность объекта выполнять эту функцию становится причиной неуверенности в собственном существовании и нежелании, неспособности определять как собственные чувства, так и чувства других. К нарушению развития ментализации помимо небезопасной привязанности приводит агрессия (физическое или эмоциональное насилие) в детстве. Если объект настроен преимущественно негативно, сверхкритично, то развитие представлений о внутреннем мире Другого чревато фрустрациями, чувством вины и собственной неполноценности (Фонаги, Моран, Таргет, 2004). В этом случае процесс ментализации, представляя собой угрозу разрушения, ведет к болезненным переживаниям, нарастанию тревоги и блокируется. Символические репрезентации перестают выполнять функции регуляции и организации эмоционального опыта, и их место занимают непосредственно поведенческие и психосоматические формы отреагирования аффектов. Например, потребность ребенка в безопасности не может быть выражена и удовлетворена психологически, ему требуется физическое подтверждение – близость, доступность взрослого, что парадоксально делает контакт с агрессивным родителем еще более тесным (Brent, 2009). И здесь возникает риск образования порочного круга взаимоотношений, построенных на манипуляции зависимостью, садистическим сверхконтролем и мазохистическим подчинением. Отказ представлять себе Другого как наделенного собственными мыслями и чувствами, способным страдать или испытывать гнев, снижает регуляторные возможности эмпатии. Собственная агрессия (в том числе и саморазрушение) не может быть ограничена состраданием или предвосхищаемым чувством вины и, наоборот, усиливается с тем, чтобы разрушить мучительные мысли и связи (Фонаги и др., 2004). С другой стороны, агрессия и критика рассматриваются все-таки более предпочтительными стратегиями поведения, чем игнорирование, которое никак не подтверждает самого факта существования субъекта, усиливая в нем онтологическую тревогу в терминологии Р. Лэнга (1995). Виды нарушения ментализации Способность к ментализации обладает как стабильными, так и непостоянными аспектами, изменчивость которых зависит от степени эмоционального возбуждения и контекста межличностных отношений. Соответственно, нарушения могут быть общими – тотальными, а могут быть парциальными, ситуационно зависимыми, как правило, проявляющимися при актуализации отношений привязанности. Качественно виды нарушения ментализации отличаются способом построения репрезентаций переживаний Другого: в ментализационных понятиях отражаются нарушения процесса обобщения, описанные в отечественных патопсихологических работах как подчас парадоксальное сочетание чрезмерной конкретности с чрезмерной символизацией (Зейгарник, 1986). Низкий уровень ментализации – это нарушение способности устанавливать связи между поведением и психическим состоянием и строить гипотезы относительно внутреннего мира себя и других людей, выходящие за рамки конкретной ситуации. В результате интерпретации носят пристрастный (в смысле – окрашенный конкретным потребностным состоянием) характер, а образ Другого с трудом может быть интегрирован на основе разных взаимодействий, при этом каждое из предположений представляется единственно верным. В речи ментализационные понятия (чувства, потребности, желания и пр.) замещаются внешними физическими, ситуативными или социальными признаками или формулами долженствования. Связь между каждой конкретной репрезентацией и реальностью становится ригидной и жесткой. Крайний вариант этого вида нарушения – игнорирование чувств и мыслей другого человека, т.е. отказ строить гипотезы о его внутреннем мире. С этой точки зрения можно рассмотреть депрессивное состояние: устойчивость негативных самооценок может объясняться не их большим, чем в норме, количеством, а тем статусом, который им придает психика. В случае эквивалентности репрезентаций и реальности частные ситуативные негативные самооценки воспринимаются как полностью реальные, постоянные и характеризующие личность в целом (Bateman, Fonagy, 2004). Сверхобобщения, характерные для низкого уровня ментализации («ты всегда...» или «все недифференцированности мужчины…»), – черты описаны когнитивного стиля как проявления при пограничном расстройстве (полярные, жесткие категории, черно-белое мышление) (Соколова, 1989, 1995, Соколова, Коршунова, 2007). Неспособность абстрагироваться от конкретно-ситуативных интерпретаций сближает низкий уровень ментализации также и с феноменом оперативного мышления (П. Марти, М. де М'Юзан, 2000). Особенности этого стиля мышления выражаются в том, что мысль «проявляется без видимой связи с заметной активностью фантазий; и во-вторых, дублирует действие и служит его признаком, иногда предшествует ему или следует за ним, но это всегда происходит в ограниченном временном поле» (Там же, с. 328). Снижение уровня обобщения, дефицит символизации, ограниченность рамками данной ситуации – черты, важные в генезе психосоматозов, и характеризующие личность при пограничном расстройстве. «Пациент присутствовал, но оставался пустым» – нет никакого содержания, кроме самого контакта с реальностью (Там же). Псевдоментализация – это подмена реальности Другого пристрастными в ином смысле – как приверженность собственным убеждениям и схемам – предположениями о психических состояниях Других. Они кажутся невероятными, практически не базируются на эмпирических фактах, неточны, хоть и высказываются с большой уверенностью. Этот вид нарушения может быть соотнесен с феноменом «искажения процесса обобщения», описанным Б.В. Зейгарник (1986), при котором существенные связи рядоположны случайным характеристикам или идеальным схемам (Иванищук, 2013). Представления о людях и их переживаниях можно назвать выхолощенными и не направленными на коммуникацию. Происхождение такого вида нарушения ментализации в зрелом возрасте – дезинтегрированность представлений внутреннего фантазийного мира и реальности, в норме отмечающаяся как переходная стадия развития мышления у ребенка двух-трех лет (Fonagy, Luyten, 2009). Сходная картина «аутистического» или «направляемого желаниями мышления» может отмечаться в самосознании пограничного пациента при доминировании его желаний и потребностей, исключительно исходя из которых, строится система его репрезентаций реальности, внутреннего мира Я и Другого. Этот феномен сверхпристрастности описан как особенность самосознания погранично-нарциссической личности: «тотально-зависимая или фрагментарно-репрессивная структура самосознания, жестко и однозначно дихотомизированная в зависимости от удовлетворения/фрустрации базовых потребностей и потому – пристрастноискаженная, суженная» (Соколова, 1995, с. 31). П. Фонаги отмечает, что псевдоментализация не направлена на Другого и не служит улучшению отношений. Даже огромные инвестиции энергии в мысли о том, что думают и чувствуют другие люди, служат идеализации своей интуиции и проницательности ради них самих же. Однако между тем, что создается во внутренней реальности, и действительной характеристикой Другого мало общего (Bateman, Fonagy, 2004). Можно сказать, что представление о Другом манипулятивно искажается в угоду нарциссическому подпитыванию грандиозной самооценки и компенсаторному самовозвеличиванию. В отечественной школе это обозначено, как нарушение диалогической позиции в коммуникации (Соколова, 1995, Соколова, Чечельницкая, 2001). При сопутствующих нарушениях, например, при дефиците морального самосознания и слабой регулирующей функции ценностей, сверхвысокий и низкий уровни ментализации можно рассматривать как два полюса нарушения, ведущие к манипулятивному поведению. Высокий уровень ментализации может быть использован с сознательной целью индуцировать определенные мысли и чувства у Другого, например, чувства вины, тревоги, стыда или, в крайних случаях, намеренно разрушить способность Другого к связному мышлению за счет создания сильного возбуждения: в ход идут физическое насилие, крики, ругань, унижение или угрозы, например, самоубийства (Bateman, Fonagy, 2004). Этот случай можно представить как паттерн холодного, расчетливого использования переживаний окружающих – один из вариантов макиавеллизма (Соколова, Иванищук, 2013). Видимый высокий уровень ментализации отражает умение представлять собственные чувства и чувства другого человека при невозможности вступить с ними в резонанс. При снижении уровня ментализации допустимо говорить о не вполне осознанном манипулировании, имеющем другой психологический смысл. Нарушенная способность оперировать репрезентациями и использовать их в том числе как «контейнеры» для интенсивных эмоций, характерная для низкого уровня ментализации, при возникновению сильной тревоге или неопосредованных других аффектах ментализационными приводит к процессами фрагментарных действий и моторных отреагирований. В этом случае манипуляция выполняет регуляторную роль: в форме соблазнения, запугивания или унижения проецируются (или интернализуются) чужеродные или неозначенные аффективные состояния (Brent, 2009). Психотерапия, основанная на ментализации Понятие приобретает ментализации особый смысл: в контексте оно психотерапевтических позволяет отношений концептуализировать процесс постоянных взаимных самоизменений, «подстроек», влияния эмоциональных состояний участников на процесс; выявляет творческую составляющую работы психотерапевта по воссозданию (гипотетическому) внутреннего мира клиента. Одновременно, в свернутой форме ментализация постоянно осуществляет две функции – эмпатической настройки на актуальное состояние пациента и функцию анализа, контроля, оценки допустимого вмешательства со стороны терапевта (Соколова, 1995; Соколова, Чечельницкая, 2001). Психотерапия, главная цель которой заключается в восстановлении навыков ментализации на основе воссоздания отношений привязанности «здесь и теперь» в терапевтических отношениях, была создана П. Фонаги в клинике пограничного и нарциссического расстройств личности. Позднее было показано, что этот вид терапии может эффективно применяться и при расстройствах психотического круга, поскольку ставит своей задачей реконструкцию нарушенных представлений о себе и других и, можно сказать шире, восстановление мыслительных, символических и эмоциональных «связей», разрушение которых и лежит, как утверждал У. Бион, в основе шизофренического аутистического мышления и социального отчуждения (Bion, 1964; Brent, 2009). Действительно, при пограничном расстройстве личности отмечаются, вопервых, потеря ментализации в эмоционально насыщенных ситуациях, во-вторых, возвращение к более ранним формам субъективного мышления и, в-третьих, непереносимое чувство боли, требующее экстернализации внутреннего состояния через проективную идентификацию (Соколова, Чечельницкая, 2001; Fonagy, Luyten, 2009). Пациент воспринимает свои и чужие чувства и мысли, как идентичные или взаимосвязанные. Сознательно он разделяет эти две репрезентации, но действует так, как будто это единое целое: изменения в Другом воспринимаются как ответ на изменения в Я, и если этого не происходит, или если Другой демонстрирует ментальную независимость, возникает паника и растерянность. Ключевой характеристикой такого типа организации отношений являются их постоянные флуктуации: от очень близких и важных до отстраненных и обесцененных (Bateman, Fonagy, 2004). Выявлена также связь пограничного расстройства личности с пониженным порогом активации контролирующей системы отношений ментализации, привязанности вызванной и деактивацией нарушением способности дифференцировать собственные и чужие состояния (Fonagy, Luyten, 2009). Это ведет к повышенной чувствительности к заражению состояниями других людей и дезинтеграции когнитивных и аффективных аспектов ментализации, что близко к феномену проективной идентификации. Комбинация этих нарушений может объяснить склонность пациентов к созданию порочных кругов в межличностных отношениях и высокий уровень дизрегуляции аффекта и импульсивности. Описанные авторами расстройства могут объясняться также несогласованностью в ходе развития процессов дифференциации и интеграции как системной стилевой характеристики личности (Е.Т. Соколова), что ведет к нарушениям организации эмоционального опыта, построению фрагментарных и расщепленных репрезентаций Я и Другого и, одновременно, узости, полярности, монолитности категориальной картины мира. (Соколова, 1989, 1995, Соколова, Коршунова, 2007). Недиферренцированность эмоционального опыта, высокая включенность «телесного пласта самосознания в итоговый образ Я» превращает парасуицид и самоповреждение (как варианты манипуляции) в способы регуляции примитивного уровня (Соколова, 1995, с. 38). Таким образом, манипуляция рассматривается как вынужденная и крайняя мера регуляции аффективного состояния и коммуникации в условиях дефицита их символизации (Соколова, 2009). Несмотря на то, что специфика манипуляций определяется структурой расстройства, общим является направленность на то, чтобы любыми способами удовлетворить фрустрированные связанные с психологическим выживанием. поведения и инициирующими факторами противоречивость мотивации, неотзывчивым окружением Триггером выступают «исходящей» из потребности, манипулятивного интенсивность разных и фрагментов дезинтегрированного и расщепленного Я, высокий уровень тревоги, связанной с ситуацией неопределенности в коммуникации, и неспособность своими силами справляться с сильными и непереносимыми аффективными напряжениями (Соколова, 1995). В качестве примитивного регуляторного механизма манипуляция выполняет функцию первичного упорядочивания аффективного и смыслового содержания общения, а также его стабилизации путем ужесточения ролевой структуры, всевозможных искажений смысла и эмоционального знака коммуникативного сообщения. Таким образом, с одной стороны, предсказуемость структуры коммуникации до некоторой степени повышает эффективность общения, по крайней мере, делает его возможным; с другой – ригидность отношений, сменяющаяся их хаотической непредсказуемостью, становится фактором вторичной травматизации участников и парадоксально приводит к завершению или прерыванию общения (Вацлавик и др., 2000, Соколова, Чечельницкая, 2001). В психотерапии, основанной на ментализации, цель восстановления способности интерпретировать свое поведение и поведение других людей в психологических терминах реализуется через создание «здесь и теперь» отношений привязанности между терапевтом и пациентом (Brent, 2009). Терапевт создает безопасные отношения, в которых стало бы возможно обращение к эмоциональному опыту. Одновременно терапевт обучает пациента модели ментализации, проясняет для него диагноз так, чтобы обратить пациента к размышлениям о его состоянии. Анализ глубоких бессознательных содержаний и обращение к травматическому опыту отходят на второй план для того, чтобы сконцентрироваться на переживаниях пациента здесь и сейчас. Изучая прошедшие и актуальные отношения пациента, терапевт должен выяснить, как этот опыт общения связан с теми проблемами, с которыми пациент столкнулся сейчас. Попытки суицида, самоповреждение, злоупотребление психоактивными веществами, характерные для пограничного расстройства, вписаны в определенный контекст межличностного взаимодействия. Анализ этого взаимодействия – тот каркас, по которому в психотерапии идет построение ментализации. Диагностика вида нарушения ментализации (снижение или псевдоментализация) необходима для восстановления отношений между репрезентациями и реальностью: построения альтернативных гипотез, постоянного обращения к психическому состоянию – себя и других и т.д. Терапевт идентифицирует и означивает переживания и мысли пациента, используя сложившиеся отношения привязанности как альтернативу травматическому опыту отношений и разорванным связям. Основные техники предполагают внимание не к поведению пациента, а к его переживаниям; использование кратких простых интервенций, а не интерпретаций; немедленное подкрепление успешного ментализирования и использование внутреннего мира терапевта как модели (Там же). В терапии пациентов с пограничным личностным расстройством даже при успешной работе неизбежны срывы ментализации, попытки злоупотребления ею (в форме манипуляций) и отказы. Восстановление ментализации зависит от способности терапевта быть устойчивым к сопротивлению и позволять пациенту открывать и исследовать собственные психические состояния во взаимодействии с переживаниями терапевта. Заключение. Нарушение ментализации и манипуляция Диалогическое, неманипулятивное общение требует от человека душевных усилий, достаточной степени сформированности и зрелости самоидентичности, устойчивых ресурсов саморегуляции, в том числе нравственного ее уровня. Способность справляться с онтологической тревогой, слишком угрожающей целостности Я, при тяжелых психических расстройствах (и связанном с ними дефиците саморегуляции) серьезно нарушена. «…Если человек переживает другого как обладающего свободной волей, – пишет Р.Д. Лэнг, – он беззащитен и перед возможностью переживать самого себя как объект его переживания, и тем самым ощущение собственной субъективности исчезает… Превращая в своих глазах другую личность в вещь, разрушая ее, человек лишает другого сил раздавить его. Истощая его личностную жизненность, то есть рассматривая его скорее как часть механизма, а не как человека, он уменьшает для себя риск того, что эта жизненность либо засосет его, ворвется в его собственную пустоту, либо превратит его в простой придаток» (1995, с. 48). Манипуляция определяется нами как вынужденное поведение, защита от слишком интенсивных, не переработанных рефлексивно и символически не преобразованных переживаний, «вынести» которые в одиночку человек не способен. Сложные (символически опосредствованные) способы регуляции оказываются недоступны, и психическая переработка травматического отреагированием эмоций, опыта индуцированных, подменяется непосредственным насильственно «вложенных» в Другого. В качестве защитного механизма манипуляция рассматривается в двух аспектах: как проективная идентификация, выполняющая, с одной стороны, простейшую функцию регуляции тревоги, возникающей от действия инстинкта смерти, зависти, агрессии (Кляйн, 2001; Розенфельд, 2003), а с другой – изменяющей (в крайнем случае до искажения) восприятие объекта, расщепляя его целостный образ и превращая его то в ненавидимого преследователя, то в любящего и дающего «родителя», вынуждая Другого вести себя строго определенным и ограниченным образом (Соколова, 1995, Соколова, Корушунова, 2007). как защита от болезненного процесса ментализации у тех пациентов, развитие рефлексивной способности которых подверглось полному или частичному разрушению со стороны равнодушного или жестокого и недоброжелательного значимого объекта (Фонаги и др., 2004). Отсутствие опыта адекватного отражения со стороны Другого усиливает тревогу распада самости в случаях столкновения с собственными сильными чувствами и мыслями или переживаниями других людей. В этом случае полный отказ от ментализирования – нежелание представлять себе других людей как наделенных сложными эмоциями, с обособленным внутренним миром, выполняет функцию примитивной самозащиты. Нарушения ментализации (низкий уровень и псевдоментализация) могут рассматриваться как более или менее сложные защитные ментальные структуры, функционирование которых влечет за собой нарушение способности оперировать репрезентациями реальности: с одной стороны понимать их неэквивалентность, а с другой – не подменять реальность схематическими построениями. С этой точки зрения, нарушения ментализации снижают регуляторную способность репрезентаций, в том числе и слов, и фантазий – как небуквальных (символических) способов удовлетворения потребностей и могут служить триггером манипулятивных поведенческих паттернов. По сравнению с другими смежными понятиями (модель психического, психологическая проницательность, интерсубъективная восприимчивость), ментализация, на наш взгляд, позволяет интегрировать процессы эмоционального и когнитивного развития, познания самого себя и Другого и эмоционально значимых отношений привязанности, придавая, таким образом, целостность пониманию становления этих процессов, их нарушения и восстановления. Благодаря отзеркаливанию и означиванию психических состояний близким взрослым (или психотерапевтом), ментализация противоречивыми фрагментами способствует и воссозданию аспектами связей эмоционального между опыта, «контейнирует», организует и интегрирует его, обеспечивает его регуляцию сложными процессами символизации. Модель сфокусированной на восстановлении ментализации психотерапии П. Фонаги представляется интересной в нескольких ракурсах. Сам термин и понимание роли ментализационных (можно сказать – метакогнитивных) процессов в дизонтогнезе и психотерапии позволяет интегрировать его исследования с мэйнстримом когнитивной психологии. По отношению к классическим направлениям психотерапии ее можно соотнести с т.н. развитийными моделями, в которых психопатология рассматривается как результат нарушения нормального развития в онтогенезе, а психотерапевтический процесс призван моделировать исправленные и фасилитирующие условия. Как и в большинстве терапевтических систем, взаимоотношениям терапевта и пациента здесь отводится роль решающего фактора обеспечения эффективности психотерапии, конечная цель видится в восстановлении способности к образованию и поддержанию связей – в процессе рефлексии, эмпатии, понимающих интимных отношений и самопонимании. Литература 1. Вацлавик П., Бивин Дж., Джексон Д. Психология межличностных коммуникаций. СПб.: Речь, 2000. 2. Знаков В.В. Макиавеллизм, манипулятивное поведение и взаимопонимание в межличностном общении // Вопросы психологии. 2002. № 6. С. 45–54. 3. Зейгарник Б.В. Патопсихология. М.: Изд-во Моск. Ун-та, 1986. 4. Иванищук Г.А. Проблема нарушений ментализации у пациентов, совершивших суицидальную попытку // Материалы Международного молодежного ресурс]. научного форума МАКС Пресс, М.: «Ломоносов-2013». 2013. URL: [Электронный http://lomonosov- msu.ru/uploaded/1600/22674_bd94.pdf (дата обращения 07.05.2013). 5. Кляйн М. Заметки о некоторых шизоидных механизмах. // Кляйн М., Айзекс С., Райвери Дж., Хайманн П. Развитие в психоанализе. М.: Академический проект, 2001. 6. Лоскутова В.А. Социальные когнитивные функции при шизофрении и способы терапевтического воздействия // Социальная и клиническая психиатрия. 2009. № 4. URL: http://cyberleninka.ru/article/n/sotsialnyekognitivnye-funktsii-pri-shizofrenii-i-sposoby-terapevticheskogovozdeystviya (дата обращения: 01.04.2013). 7. Лэнг Р.Д. Расколотое «Я». СПБ.: Белый Кролик, 1995. 8. Марти П., де М’Юзан М. Оперативное мышление // Антология современного психоанализа / Под ред. А.В. Россохина. М.: ИП РАН. 2000. С. 327−335. 9. Райл Э., Фонаги П. Психоанализ, когнитивно-аналитическая терапия, психика и самость // Журнал практической психологии и психоанализа, 2002, № 2. URL: http://psyjournal.ru/psyjournal/articles/detail.php?ID=2020 (дата обращения: 29.11.2012). 10. Розенфельд Г. Клинический подход к психоаналитической теории инстинктов жизни и смерти: исследование агрессивных аспектов нарциссизма // Журнал практической психологии и психоанализа. 2003. № 3. URL: http://spp.org.ru/page.php?id=4 (дата обращения: 10.02.2009). 11. Сергиенко Е.А. Модель психического и теория Ж. Пиаже [Электронный ресурс] // Психологические исследования: электрон. науч. журн. 2009. № 1(3). URL: http://psystudy.ru (дата обращения: 15.05.2013). 12. Соколова Е.Т. Изучение личностных особенностей и самосознания при пограничных личностных расстройствах // Соколова Е.Т., Николаева В.В. Особенности личности при пограничных расстройствах и соматических заболеваниях. М.: Аргус, 1995. C. 27−206. 13. Соколова Е.Т. Культурно-историческая и клинико-психологическая перспектива исследования феноменов субъективной неопределенности. Вестник московского университета. Серия Психология. 2012. 2. С. 37–48. 14. Соколова Е.Т. Нарциссизм как клинический и социокультурный феномен // Вопр. психол. 2009. № 1. C. 67−80. 15. Соколова Е.Т. Самосознание и самооценка при аномалиях личности. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1989. 16. Соколова Е.Т., Иванищук Г.А. Проблема сознательной и бессознательной манипуляции // Психологические исследования. 2013. Т. 6. № 28. С. 3. URL: http://psystudy.ru (дата обращения: 21.05.2013). 17. Соколова Е.Т., Коршунова А.Р. Аффективно-когнитивный стиль репрезентации отношений Я−Другой у лиц с суицидальным поведением // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 2007. № 4. C. 48−63. 18. Соколова Е.Т., Чечельницкая Е.П. Психология нарциссизма. М., Учебнометодический коллектор «Психология», 2001. 19. Фонаги П., Моран Дж, Таргет М. Агрессия и психологическая самость // Журнал практической психологии и психоанализа. 2004. № 2. URL: http://psychol.ras.ru/ippp_pfr/j3p/pap.php?id=20040202 (дата обращения: 03.04.2009). 20. Ali F., Chamorro-Premuzic T. Investigating Theory of Mind deficits in nonclinical psychopathy and Machiavellianism // Pers. and Individ. Diff. 2010. №49 (3). P. 169–174. 21. Appelbaum S.A. Psychological-mindedness: Word, concept and essence // Internat. J. of Psycho-analysis. 1973. V. 54 (1). Р. 35–46. 22. Emotional intelligence, Machiavellianism and emotional manipulation: Does EI have a dark side? / Austin E.J. et al. // Pers. and Individ. Diff. 2007. № 43. P. 179–189. 23. Bateman A., Fonagy P. Psychotherapy for borderline personality disorder. Mentalization-based treatment. Oxford: Oxford Univ. Press, 2004. 24. Bion W.R. Experiences in groups. L.: Tavistock Publications, 1961. 25. Brent B. Mentalization-Based Psychodynamic Psychotherapy for Psychosis // J. of Clinical Psychol. 2009. Vol. 65. № 8. P. 803—814. 26. Ensink K., Mayes L.C. The development of mentalisation in children from a Theory of Mind perspective // Psychoanalytic Inquiry. 2010. № 30. P. 301– 337. 27. Fonagy P., Luyten P. A developmental, mentalization-based approach to the understanding and treatment of borderline personality disorder // Development and Psychopathology. 2009. № 21. P. 1355–1381. 28. Mind-mindedness in children: Individual differences in internal-state talk in middle childhood / Meins E. et al.. // Brit. J. of Developmental Psychology, 2006. № 24. P. 181–196. 29. Maternal Mind-Mindedness and Attachment Security as Predictors of Theory of Mind Understanding / Meins E. et al. // Child Devel. 2002. Vol. 73. № 6. P. 1715–1726. 30. Shill M.A., Lumley M.A. The Psychological Mindedness Scale: Factor structure, convergent validity and gender in a non-psychiatric sample // Psychology and Psychotherapy: Theory, Research and Practice. 2002. № 75. P. 131–150. 31. Walker T.M., Wheatcroft R., Camic P.M. Mind-mindedness in parents of preschoolers: A comparison between clinical and community samples. Clinical Child Psychology and Psychiatry. 2012. Vol. 17. № 3. P. 318–335 Манипуляция основана на идее безраздельной власти над Другим и в этом смысле противоположна отношениям, предполагающим сотрудничество, доверие и признание автономии партнеров. Манипуляция, прообразом которой являются примитивные защитные процессы (расщепление, идеализация/обесценивание, проективная идентификация), выполняет ряд регуляторных функций: с одной стороны, она позволяет «вложить» в Другого интенсивные переживания с тем, чтобы сделать их переносимыми, а с другой – уменьшить тревогу, дистанцировавшись от внутреннего мира Другого. Для объяснения психологических механизмов манипуляции и принципов психотерапии используется понятие ментализации П. Фонаги, которая понимается авторами как метакогнитивная способность к эмпатии и репрезентации как собственных мыслей и чувств, так и психических состояний других людей в их взаимовлиянии и изменении. Формулируется предположение о роли дефицита метакогнитивных способностей (нарушений ментализации) в качестве триггера манипулятивных паттернов поведения. Эффективная отношений психотерапия привязанности, предполагает создание способствующих терапевтических восстановлению ментализационных процессов, а также связей между противоречивыми фрагментами и аспектами эмоционального опыта репрезентирования внутреннего мира Я и Другого, «контейнирует», организует и интегрирует его, обеспечивает его регуляцию сложными процессами символизации. Ключевые слова: манипуляция, власть над Другим, защитные функции, проективная идентификация, метакогнитивные процессы саморегуляции, нарушения ментализации, психотерапия