Образование, просвещение и грамотность в Киевской Руси
advertisement
Образование, просвещение и грамотность в Киевской Руси Образование, просвещение и грамотность в Киевской Руси. Статья Ю.А. Пелевина Образование, просвещение и грамотность пришли на древнюю Русь вместе с христианством. Язычным славянам вероисповедание в Христа было привнесено сверху государственной силой. По велению князя Владимира Святославовича отменялось исконная языческая вера, и устанавливалась новая, неведомая народу. В Киеве и Новгороде в обязательно-принудительном порядке был совершен обряд крещения над языческим людом. Но формального акта вовсе недостаточно, чтобы люди, исповедующие другую веру, в одночасье стали подлинными христианами. Троекратно погрузить человека в воду и прочитать над ним чин крещения еще не значит превратить его в убежденного неофита. Славянские язычники, вернувшись в свои избы, отнюдь не стали «новыми людьми» Нового Завета. Они продолжали жить по давно сложившемуся укладу со своими исконными воззрениями, верованиями, традициями. Чтобы состоятся подлинным христианином, человек должен быть просвещенным и образованным: он должен знать, понимать и исповедовать основы веры христовой, ее догмы и обрядовость. Трудная, кропотливая и долговременная миссия – научение и приобщение народа к христианской вере – становилась главнейшей задачей и для княжеской власти, и для Церкви. С формальным воцерковлением восточных славян резко возросла потребность в образованных и просвещенных людях. В древнеправославной культуре образованным человеком считался христианин, истинно уверовавший в Христово учение, постигший его суть и начитанный в «божественных книгах», то есть уподобившийся о б р а з у Христа. Понимание «просвещенного человека» полностью совпадало с первоначальным смыслом слова «просвещенный». Таковым являлся тот верующий, кто освещен светом Господнем. «Я есть свет мира, кто следует за мной, тот не будет пребывать во тьме, но будет иметь свет жизни» (Иоан. 8, 12). Евангельские слова Иисуса Христа были обращены не только к апостолам, и ко всем следующим по его пути: «Вы есть соль земли…, вы есть свет мира» (Матф. 5, 13-14). «Просвещение» на церковно-славянском языке значит «крещение»[1]. А просветителем почитался тот, кто открывал язычникам истины христианского учения и активно способствовал распространению веры. Такое именование прилагалось к святым, много порадевшим на просветительской ниве и прославившимся обращением народов в христианскую веру. Между тем Русь нуждалась не только в образованных и просвещенных подвижниках, но и в грамотных людях. Крещение Руси и распространение грамотности стали звеньями одной цепи. С одной стороны, для укрепления киевской государственности требовалась грамотная администрация. С другой, Церковь, идеологический столп княжеской власти, в равной степени была заинтересована в подготовке грамотных церковнослужителей. Ибо для многочисленных открывающихся храмов были нужны люди, умеющие читать по уставным книгам для отправление богослужение. В первую очередь это впрямую касалось приходского причта, непосредственно связанного с непросвещенным и необразованным языческим людом. К времени воцерковления восточных славян христианское вероучение, вышедшее из иудейской среды, уже полностью сформировалось трудами многих поколениями греческих апологетов. Христианская догматика уже утвердилась как незыблемый оплот истинной веры на Вселенских соборах. Был выработан полный свод церковных правил и законоположений, вошедших в Номоканон. В измененном виде он получил славянских землях название Кормчею книги, регламентирующей церковное и светское состояние общества. Наконец, для просвещения славянских народов византийскими просветителями равноапостольными Кириллом и Мефодием за сто с лишним лет до крещения Руси была создана славянская грамматика. Рядовому священству и христианской экклесии собственно не надо, да и невозможно было, усвоить все сложные богословские умопостроения византийской Церкви. Следовало лишь воспринять с истинной верой фундаментальные основы христианского учения в греческой вариации и руководствоваться им в своей жизнедеятельности. Однако эта задача, растянутая на столетия и оказалась выполнимой только отчасти. На ранних этапах христианизации восточных славян сложился полиэтнический состав духовенства, что составляло дополнительные трудности в широком распространении новой религии. Церковнослужители в своем большинстве были чужеземцы, не знавшие местного языка[2]. Иерейский состав составляли преимущественно греки, вывезенные Владимиром из Корсуни, где он, по всей видимости, крестился; а также болгары, в какой-то мере сербы. И у тех и у других в эту эпоху в большей мере была развита церковная книжность. Служба в церквах велась на неведомом прихожанам греческом языке, а позднее на древнем церковнославянском, нетождественном ни в одном из своих вариантов с древнерусским языком. На церковнославянском языке никто не говорил в реальной жизни, он никогда не был разговорным и был понятен только в узких кругах образованных людей. Храмовое богослужение не могло ориентировать прихожан-язычников на сознательное восприятие иноземной религии. Волей не волей от неофитов требовалось в первую очередь внешнее соблюдение христианских установлений и благочестия. Потому летописец с горечью, но справедливо, записал под 1068 годом: «словомъ нарицяющиеся хрестъяни, а поганьскы живуще», то есть как язычники[3]. Открывающиеся храмы лишь в маленькой толике исполняли роль «училища веры», каковым они должны были стать с регулярным и методичным чтением проповедей, разъясняющих христианское учение и наставляющих на путь истинный. Но для византийского духовенства проповедничество не являлось первостепенной задачей в церковной деятельности. «Восточный Рим (Византия) был слишком удален от Руси, чтобы она могла реально стать частью его духовного ландшафта»[4], – справедливо заметил Г. Подскальски. К тому же греческие просветители-миссионеры отнюдь не спешили в далекие новообращенные языческие земли. Не стало просветительство и проповедничество обязательными и для русских «батюшек» ни в начальный период, ни позднее в плоть до XIX века. Ко всему этому своих людей, образованных и «знающих по книжному», среди восточных славян было чрезвычайно мало. Сам князь Владимир грамоты не знал и, по словам летописца, был «невеждой»[5]. Его крещеная дружина и дворцовое окружение тоже отнюдь не были сильны в «письменной премудрости» и начитаны в Евангелии. А другие привилегированные сословия тем паче. Только во втором поколении христиан в стране появляется небольшой слой людей, знающих грамоту. Прежде других ей овладели верхи общества. Известно, например, что сыновья князя Владимира святые мученики Борис и Глеб, получив домашнее воспитание, уже читали Святое Писание. В средневековой Руси овладение грамотой и письмом было дело трудным, подвижническим, истинно христианским деянием, за которым стояла твердая приверженность к новой вере. Ибо освоив грамоту, христианин мог почерпнуть из книг только религиозные познания, «наслаждаясь учением божественным». Книг c другим содержанием не было. Не случайно в житиях святых всегда говорилось об обучении грамоте будущего угодника Божьего, и это считалось одной из ступеней к достижению святости. Овладение грамотой осознавалось святым подвигом христианина и даже его богоизбранностью. Например, Сергию Радонежскому в отрочестве никак не давалась грамота, и уразуметь ее отроку было дано только божественной силой через явление ангела. Подобное чудотворное свидетельство святости преподобного Сергия вошло во все редакции его «Жития» и в его клейменные иконы. Широкие слои населения оставались в стороне от «книжной грамоты», столь необходимой для формирования местного контингента священников. Киевляне, по всей видимости, посчитали княжеские новшества сомнительными и даже опасными. До нас дошло любопытнейшее летописное свидетельство, в котором автор проговаривается о подлинных трудностях распространения грамотности, а значит и христианства, так как эти два процесса тогда составляли одно целое. Когда князь Владимир распорядился «поимати», то есть насильственно схватить, «нарочитые чади» и отдать их на «учение книжное», то матери «плакали о них; ибо не утвердились еще они в вере и плакали о них как о мертвых» [6]. Удалось ли Владимиру собрать киевских детей для обучение грамоте или нет, летописец умалчивает. В первые века отечественного христианства, как это не странно, государство и Церковь, в первую голову заинтересованные в распространении православия в народной среде, не озаботилась созданием разветвленной сети училищ для умножения хотя бы приходского духовенства. В домонгольской Руси неизвестны общественно-публичной школы, инспирированные великокняжеской или церковной властями. Подобные учебные заведения, по логике вещей, должны были открываться там, где уже имелись грамотные и просвещенные люди – в монастырях и при соборах. Например, при Киево-Печерском монастыре, но эта наиболее развитая в стране обитель таковой школы не содержала, иначе о ней было бы упомянуто в «Киево-Печерском патерике». Источники молчат о подобных школах при монастырях и при соборных храмах Киева, Чернигова, Новгорода и других престольных городов. Об отсутствии в Древней Руси церковных школ официального, казенного характера можно утверждать, ссылаясь на «Устав Владимира Святославовича», если его читать, так сказать, «от обратного». В «Уставе» разграничивалась юрисдикция княжеского суда и церковного. В 16-й статье содержится перечень различных церковных заведений, находящихся под митрополичьим патронатом: «больницы, гостиницы, странноприимницы» и прочее, но ни здесь, ни в других статьях документа ничего не говорится об образовательных школах[7]. Во всех источниковых материалах, относящихся к киевской эпохе, таких сведений нет.. Робкие шаги Древнерусского государства на пути обучения грамоте будущих церковнослужителей, но не паствы, можно отнести к знаменитой записи в Софийской первой летописи под 1030 г. о просветительском деянии Ярослава Мудрого (978-1054): «Приде Ярослав к Новугороду и собра от старост и поповых детей 300 учити книгам»[8]. По мнению Е.Е. Голубинского, это был первый опыт в регионе и, видимо, с принудительным набором для подготовки священников[9]. А.В. Карташев считает что, «детей набирали из низших сословий, и из семей уже появившихся клириков»[10]. Во всяком случае, князь стремился пополнить церковный контингент за счет русских священников, а не приезжих из иных христианских стран, и решить еще одну актуальную задачу своего времени – укрепить отечественную Церковь. Сам же Ярослав «любил церковные уставы, попов любил немало, особенно же черноризцев, и книги любил, читая их часто и ночью и днем. – отмечает летописец. – И собрал писцов многих, и переводили они с греческого на славянский язык. И написали они книг множество, ими же поучаются верующие люди».[11] Просветительское дело подвигалось на Руси медленно. Через сто лет в Новгороде даже не все поповские дети умели читать. Новгородский князья Всеволод Мстиславович (не ранее 1095–1138) в своей грамоте, составленной около 1135 г., специально оговаривал, что поповские дети, «не умевшие грамоте», причисляются к «духовным изгоям» – к лицам, утратившим свое социальное положение[12]. О княжеских училищах при детях и внуках великого князя Ярослава в известных летописных источниках не говорится ни слова. Однако целый ряд отрывочных сведений содержится в сводной летописи В.Н. Татищева – «Истории Российской». Первый русский историк упоминает, что сын Ярослава великий князь Всеволод (Андрей) Тихий (1030-1093) давал подаяния на училища[13]. Значит таковые училища были, но не княжеско-государственные, ибо Всеволод выступал лишь в качестве частного благотворителя. Его дочь Анка (Янка) (вторая половина XI века – 1112 или 1113), по В.Н. Тащиеву без ссылок на источник, основала женскую школу в киевском Андреевском монастыре, заложенном отцом. Здесь княжна собрала девиц и стала их обучать «писанию, також ремеслам, пению, швению и иным полезным им знаниям»[14]. Поп Василий, составитель «Повести об ослеплении Василька Теребовльского» побывал в 1096 году во Владимире Волынском «смотрения ради училищ и поставления учителей»[15]. Только в летописи В.Н. Татищева говорится о просветительской деятельности смоленского князя Романа Ростиславича (?–1180). Человек книжный, образованный и любомудрый, он «понуждал к учению многих», особенно священников, не желая мириться с их невежеством. Князь устроил в Смоленске школу, в которой содержал учителей греков и даже латинян. Расходы на образование так истощили казну Романа Ростиславича, что его погребли в 1180 г на пожертвования горожан[16]. Можно привести в пример галицкого князя Ярослава Владимировича (1119– 1187), прозванного Осмомыслом, т. е. «смышленым», «мудрым». Князь славилсясвоей просвещенностью. «Изучен был языком, многие книги читал, в церковном чине многое исправлял и, клирос устрояя и наставляя, зловерия искоренял, а мудрости и правой вере наставлял и учить понуждал». Он пекся о церковном причте, противоборствовал язычеству и распространял в народе «христианские понятия о вере». Монахам Ярослав Осмосмысл вменял в обязанность, по В.Н. Татищеву, обучать детей грамоте и уделять на то часть монастырских доходов[17]. В татищевской летописи приводятся сведения еще об одном ревнителе просвещения – великом князе владимирском Константине Всеволодовиче (1186– 1218). Сам князь знал многие языки, держал на своем дворе ученых людей, которые занимались переводами с греческого языка на славянский. Для приобретения книг он не щадил никаких денег, одних греческих кодексов у него было более тысячи, огромнейшая библиотека своего времени. Перед кончиною в 1218 году он пожертвовал собственный дом во Владимире под училище, а «на содержание немалые волости дал». Туда же вошло и его книжное собрание. Какое-то время после смерти князя русские и греческие монахи обучали здесь малолетних детей[18]. К достоверности приведенных В.Н. Татищевым сведений об училищах грамотности историки относятся по-разному. Многое в «Истории Российской» уже более двух столетий подвергается сомнению и критики, так как неизвестно откуда заимствованы так называемые «татищевские известия», отсутствующие в современной источниковой базе. Потому приведенную В.Н. Татищевым информацию нельзя репрезентативно перепроверить. Например, передавая сказание о Константине Всеволодовиче, историк ссылается на летопись владимиро-суздальского епископа Симона (1214-1226). Но эта летопись до нас не дошла, и нет возможности судить о степени ее надежности как источника. В большинстве случаев В.Н. Татищевым вообще не указывается источник уникальных исторических фактов. Целый ряд исследователей отказывали в достоверности татищевским сведениям, даже раздавались голоса в их фальсифицированности. Но обвинять В.Н. Татищева в научной недобросовестности было бы несправедливо. В 1720–30 - ых годах, на заре русской исторической науки, кода ученый писал свое сочинение, не было современных понятий о научной этике и строгих норм оформления ссылок на источниковый материал. К тому же В.Н. Татищев не имея специальной подготовки, и дать безукоризненный научный труд он не мог. Дискуссия вокруг «татищевских известий» продолжается, но подвергая их сомнению, не следует отвергать категорически. Для проблематики нашей статьи важно отметить, что даже при учете школ, приведенных В.Н. Татищевым, общая картина образования в домонгольской Руси далека от радужных обобщений. Учебных заведений по распространению грамотности, хотя бы только для лиц иерейского поприща, было явно недостаточно в столь огромной стране и за столь длительный отрезок времени. Кроме этого в летописных отрывочных упоминаниях и в приведенных В.Н. Татищевым текстах о школах говорится в таких выражениях, из которых трудно понять, идет ли речь о регулярных, постоянных школах или спорадических, пропадающих без следа. Скорее всего, последнее. Эти одиночные примеры подтверждают общее положение, что училища грамотности на Руси не получили массового распространения. Школы грамотности открывались отдельными привилегированными лицами на свой страх и риск и содержались полностью их частным иждивением. Казенных училищ, находившихся в ведение и на полном обеспечении государства или Церкви не было. Распространенным видом обучения «чадей неразумных» было индивидуальное обучение у местного «грамотника». Этим занималось духовенство домашним образом за определенную плату. Учить грамоте и держать у себя дома начальную школу вменялось клирикам в обязанность еще по постановлению VI Вселенского собора (680-681). Не исключено, что помимо священников школы грамотности содержали и частные лица из паствы[19]. Обучение в таких частных школах состояло из научения письму, чтению, начальному арифметическому счету и основам христианского вероучения. Учителями по большей части были греки и болгары, лишь потому, что именно они в это время составляли костяк грамотных людей Киевской Руси, но, разумеется, не обходилось и без отечественных грамотеев. Обучение ребенка во многом зависело от доброй воли родителей. В качестве общеизвестного примера можно сослаться на Феодосия Печерского, основателя и игумена Киево-Печерского монастыря. В его «Житии», составленном знаменитым Нестором, говорится, что, живя в захолустном городке Курске, он упросил свою мать, женщину благочестивую, но властную, отдать его «на учение божествьныхъ книгъ единому от учитель»[20]. То есть один грамотей учил всем школьным премудростям. При чем это была именно школа с несколькими учениками, так как сказано, что будущий преподобный отличался в учении не только перед учителем, но и перед другими учащимися[21]. Можно упомянуть и преподобного Авраамия Смоленского. «Когда по благодати Христа мальчик достиг разумного возраста, родители отдали его учиться по книгам» к частному преподавателю, у которого постигали грамоту и другие дети[22]. Позднее даровитый мальчик пополнил свои познания самостоятельно. «Изучая и вдумываясь в святые боговдохновенные книги с их житиями и поучениями, он читал днем и ночью, непрерывно молясь Богу, и совершая поклоны, и просвещая свою душу и помыслы»[23]. Степень распространенности и доступности частных училищ и тем более их количественный подсчет не поддаются анализу из-за отсутствия сколь-либо полных письменных свидетельств за давностью столетий. Но их явно не хватало. Частная форма обучения не могла носить широкий характер и, разумеется, не была способна полностью обеспечить древнерусскую Церковь священнослужителями. К тому же следует заметить, что не все научившиеся «покнижному» шли в дьяконы и в пресвитеры. О серьезной недостаточности грамотных людей, готовых принять на себя иерейство, косвенно говорит то обстоятельство, что в попы определяли холопов и военнопленных, обучив их «священной грамоте», но оставляя при этом в личной зависимости. Подобная порочная практика сложилась в первой четверти XIII в., еще в домонгольский период. Константинопольский патриарх Герман II в грамоте 1228 года с резким осуждением указывал на это киевскому митрополиту Кириллу I [24]. Между тем, Макарий Булгаков по-житейски мудро заметил, что «не может подлежать сомнению, что какие-либо школы, по крайней мере, для первоначального обучения, у нас существовали, потому что <…> всегда были у нас люди грамотные, целый класс пастырей Церкви, которые у кого-нибудь да учились читать и писать»[25]. Другим общий недостаток древнерусской системы образования в том, что малочисленные «школы выпускали только грамотных людей. Других школ, кроме этих школ элементарной грамотности древняя Русь не знала»[26]. Учебных заведений, дававших сколько-нибудь повышенное богословское образование начисто отсутствовали, потому «уделом большинства духовенства была простая грамотность»[27]. Для желавших постичь более глубоко «книжную премудрость» оставался лишь один путь – личное самосовершенствование в тиши дворцовой палаты или монастырской кельи. По настоящему образованные люди, а не только грамотные, но и с широкими религиозными взглядами, появляются на Руси уже в I-ой половине XI века. Это были редчайшие личности, которых можно поименно перечислить по пальцам двух рук. Все они принадлежали к привилегированным слоям общества, где утверждалась высокая, «церковно-просвещенная» культура. Это были или князьями, или архиереями, получившие домашнее образование, а потом совершенствовались путем самообразования. Собственно на Руси самообразование – единственный путь во все времена к культуре, просвещению, начитанности, интеллигентности, и все это дается годами упорной работы над книгой и над самим собой. Таким остался в истории Всеволод Ярославович (1030–1093), сын Ярослава Мудрого. Человек широких взглядов, он «дома сидя, знал пять языков»[28]. Историки единогласны, что князь знал греческий язык, так как был женат на гречанке, принцессе из императорского рода Константина IXМономаха. По его образу жизни можно говорить о смягчении нравов в княжеской среде. «Сей благоверный князь Всеволод был с детства боголюбив, любил правду, оделял убогих, <…> воздерживался от пьянства и похоти»[29]. И это не только этикетная фраза летописца в адрес власть имущего князя. «Зело грамотным» и просвещенным был князь Владимир Мономах (1053–1125), сын Всеволода Ярославовича. Он обладал выдающимся литературным талантом и оставил своим детям знаменитое «Поучение», которое во многом учительно и для нашего времени. Среди церковных деятелей следует назвать игумена Киево-Печерского монастыря Никона (?–1088), монаха-летописца Нестора (1050-е гг. – 1114), участвовавших в составлении «Повести временных лет»; митрополита Илариона, написавшего знаменитое «Слово о законе и благодати». Образованнейшим человеком своего времени был епископ Кирилл Туровский (1130 – ок. 1182) – автора многих церковных слов и нравоучительных поучений. Сын состоятельных родителей, он с детских лет стремился «постигнуть учение божественных книг и достиг совершенного их познания». Получив хорошее домашнее воспитание, Кирилл впоследствии «постигал высшие науки и искусства от греческих учителей». Следует упомянуть преподобного Николая Святошу (ок. 1080 — 1143), сына черниговского князя Давида Святославича, правнука Ярослава Мудрого. У себя в Чернигове княжич получили начатки образования в семье и, уйдя в КиевоПечерский монастырь, пополнял свои знания чтением книг, которые приобретал на деньги от рукоделья и огородничества, после смерти преподобного в монастыре осталась его библиотека. По поручению Николая Святоши был сделан перевод с греческого языка послания папы римского Леонтия против ереси Евтихия[30]. Женщины в Киевской Руси редко получали по-настоящему широкое образование. Исключение составляет полоцкая княжна Евфросинья (ок. 1104 – ум. между 1173 и 1175) – дочь Святослава-Георгия Всеславича. Она обучалась у боярина Федора, и как с гордостью подчеркнуто в ее «Житии», «не во Афинех учися, но афинейски премудрости изучи». Княжна Евфросинья знала «философию, риторику и всю грамматикию», «была умна книжному писанию»[31], и не исключено, что сама писала книги[32]. Во всяком случае, переписывала их по заказам горожан, а полученные деньги раздавала как милостыню. Евфросинья занималась культурной и просветительской деятельностью, что для женщины Киевской Руси являлась редчайшим исключением. Разумеется, ее поприще могло быть только церковным. 12-летней отроковицей она убежала из дома, приняла постриг, жила в келье у полоцкого Софийского собора. В храме находилась богатая библиотека, которой она постоянно пользовалась. Позднее Евфросинья основала в Полоцком княжестве два монастыря – мужской Пресвятой Богородицы и женский Спасо-Преображенский. В редакциях ее «Жития» есть упоминание, что в Спасской обители она создала мастерскую по переписке книг и устроена школа для обучения девиц[33]. Евфросинья поддерживала связи с Византией, в преклонном возрасте предприняла паломничество в Иерусалим, но по дороге скончалась. Просветительская подвижница была канонизирована и православной и католической церквями[34]. Грамотность в какой-то степени была присуща внецерковному простому люду, главным образом городскому, доказательством чему служат берестяные грамоты граффити. Знание «по письменному» было необходимо не только в церковном богослужении, но в хозяйственных и торговле делах. Конечно, круг грамотных людей из народа был столь велик. О распространенности грамотности, но не просвещения и образования, свидетельствует множество берестяных грамот, раскопанных в Новгороде и других древнерусских городах. Березовая кора как материал для письма получает на Руси применение не позднее первой четверти XI века. Легкодоступная береста считалась материалом обыденным, непригодный для долгого хранения. Она использовалась в основном для личной переписки и частного обихода, а ответственные записи и официальные документы большей частью писались на пергаменте, прибегая к бересте лишь в качестве черновика. Найденные археологами берестяные грамоты представляют в своем большинстве выброшенные документы, потерявшие практическую надобность. Горожане, ремесленники, мелкие торговцы использовали бересту для хозяйственного счета, торговых, деловых и частных денежных записей. На березовой коре простой люд составлял долговые обязательства, поручениями «взять с такого-то столько-то», перечни повинностей, челобитные с просьбой разных льгот, ростовщические закладные. Известны черновики официальных актов, завещаний, купчих, судебных протоколов и т. п. Изредка встречаются тексты церковного содержания: молитвы, поучения, поминальные списки, заказы на иконы. Но сохранились и тексты языческих заговоров[35], древнейшие до нас дошедшие. Берестяные записи свидетельствуют о распространении грамотности прежде всего в древнем Новгороде: в других городах найдено от 1 бересты до нескольких десятков позднего времени, а в Новгороде – около тысячи разного времени. Грамотность новгородской «мирской чади» подтверждают частные письма, личные записные книжки, шуточные послания. По бересте учили детей азбуке и письму[36]. Однако масштабы грамотности простонародья не следует слишком преувеличивать. Берестяных грамот киевского периода сохранилось не так много, и писанием на бересте зачастую занимались профессиональные писцы. Еще в XIX в. в деревне было достаточно одного грамотея, который составлял и казенные бумаги для односельчан и вел их родственную переписку. Другим источником, дающий сведения о распространение грамотности на Руси в XI – первой трети XIII века являются граффити. Древние граффити обнаружены на стенах архитектурных памятников многих древнерусских городов: Большое число надписей сделаны не только представителями княжеско-боярских и церковных кругов, но и простыми богомольцами. В Новгороде сохранилось 10 граффити XI века. Стенные надписи первых веков древнерусского христианства имеются и в соборе св. Софии в Киеве. Самые частые тексты на храмах — богоугодные надписи (библейские и литургические цитаты, покаянные стихи, молитвенные просьбы к Богу или святым, поминания), но сохранились записи делового и даже юридического характера. Встречаются «бытовые» записи: пометки фрескистов, относящиеся к стенописи, что дало возможность установить их имена, фольклорные надписи (пословицы, поговорки, загадки и т. п.), насмехательства над знакомыми, шуточные тексты, карикатуры, народные заклинания. Т.В. Рождественская связывает одну надпись с языческим погребальным обрядом. Нередки стенописные «увековечивания» самого себя типа «здесь был такой-то». Многие добрые русичи как только выучились азбуке сразу же принялись за граффити. Грамотный люд не ленился, он процарапывали острыми предметами глубоко и основательно. Только благодаря столь тщательным стараниям они дошли до нашего времени. Писание на стенах резко порицалось официальной Церковью: Грамотеи, которые «на стенах режут», подлежали церковному суду по «Уставу» князя Владимира[37]. «Церковная татба: мертвеци сволочать, крест посекут или на стенах режут... или что неподобно в церкви подееть»[38]. Но грамотный люд продолжал свое дело на храмовых стенах и через сто с лишнем лет, о чем можно говорить с уверенность, ссылаясь на «Новгородский устав великого князя Всеволода»[39]. Несмотря на владычный суд прихожане и даже клирики постоянно процарапывали стены: страстное желание оставить письменную память на храме не угасало все средневековье и дошло до наших дней. В народной традиции сохранилось вполне ободрительное отношение к такому занятию. О легендарном герое Илье Муромце в древнерусской былине восторженно говорится: На часовне подписал свое имячко: Ехал такой-то сильный, могучий богатырь, Илья Муромец сын Иванович[40] В Софии Новгородской известно 253 граффити, сделанные в разное время боярами, дружинниками, переписчиками, иконниками, строителями и церковнослужителями. Оставить автограф хотелось не только «разумеющим по письменному», но и неграмотному люду. Этим объясняются многочисленные прокорябанные кресты без подписей на храмовых стенах. Отечественной эпиграфике известны также граффити на ремесленных изделиях: на шиферных пряслицах, кувшинчиках, колодках и прочее. На пряслицах, необходимом предмете каждой семьи, встречаются владельческие надпись. Русичи делали надписи и на домашней посуде. Берестяные грамоты и граффити являются основными источниками сведений о бытовой грамотности в простонародье. Подводя некоторые итоги, следует отметить, что в Киевской Руси становление христианства шло рука об руку с распространением грамотности, но не образования и просвещения как углубленных форм усвоения христианского учения. Показательно, что Русь не дала ни одного Отца церкви – общепринятого писателя-богослова, причисленного к лику святых за свои экзегические труды. Крупнейший знаток русской церкви Е.Е. Голубинский не без полемической остроты писал: «Став народом христианским, мы вовсе не стали народом просвещенным. Просвещение было вводимо и введено к нам, но оно у нас не принялось и не привилось и почти тотчас же после введения совершенно бесследным образом исчезло. После сего просвещением нашим в период домонгольский было то же самое, что и во все последующее время старой Руси до Петра Великого, именно – при совершенном отсутствии всякого действительного просвещения или научного образования одна простая грамотность, одно простое умение читать»[41]. Вместе с тем в домонгольской Руси, как, впрочем, и позднее, не существовало централизованной, государственно организованной системы школ, а стало частным делом подвижников просвещения. Потому грамотность не могла пустить обширные корни в толще народных масс. Приходское духовенство, грамотное, но плохо образованное, было не в состоянии взять на себя активную просветительскую миссию среди языческих славян. Для укрепления христианского вероучения в народе явно ощущались отсутствие системы богословского образования, а вслед за тем, малочисленность и слабость вероучительских кадров церковнослужителей. Несмотря на официальное введения на Руси новой религии, в простом люде неизбывно коренилось языческое миропредставление. Православное вероисповедание воспринималось не в полноте своей сути, но лишь с внешней, поверхностной стороны. Христианство – религия грамотных людей. Потому учение Христово было воспринято образованными верхами древнерусского общества. А неграмотная «мирская чадь», как правило, не вступая в явные конфликты с властями предержащими и Церковью, держалась своих традиционных верований неуклонно и бесхитростно. Обыденные языческие традиции и исповедание продолжалось на Руси вплоть до ХХ столетия. Христианство в религиозном сознании русского народа приняло языческий окрас. С Киевской Руси начался процесс смешения христианских и языческих представлений в одно религиозное целое, что привело сложению христанско-языческого синкретизма в нашем отечестве. Пелевин Ю.А. Образование, просвещение и грамотность в Киевской Руси // История в подробностях. 2011. № 9. С. 16-21. Примечание [1] Дьяченко Г. Полный церковно-славянский словарь (со внесением в него важнейших древнерусских слов и выражений). – М., 1900 (Репринтное переиздание. – М., 1993). С. 514. [2] Флоря Б.Н. Дифференцирующие и интегрирующие процессы в культуре славянских народов эпохи раннего Средневековья (культура и различные слои общества) // Очерки истории культуры славян. – М.: «Индрик», 1996. С. 405. [3] Повесть временных лет. С. 74. [4] Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (9881237) / Перевод А.В.Назаренко, под ред. К.К. Акентьева. – СПб.: Византинороссика, 1996. С. 129. [5] Повесть временных лет / Подготовка текста, перевод, статьи и комментарии Д.С. Лихачева. Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. – Изд. второе. – СПб.: Наука, 1996. С. 176. [6] Повесть временных лет. С. 53. [7] Устав князя Владимира Святославовича о десятинах, судах и людях церковных // Российское законодательство X-XX веков. В девяти томах. Т. 1. Законодательство Древней Руси. – М.: Юридическая литература, 1984. С. 149. [8] Софийская 1-я летопись // ПСРЛ. Т. 5. С. 126. Это же сообщение повторяется в Никоновской летописи: ПСРЛ. Т. Т. 9. С. 79. [9] Голубинский Е. История Русской Церкви. Т. I: Период первый, Киевский, или домонгольский. – М., 1901. Примеч. 1 на с. 447. [10] Карташев А.В. Очерки по истории русской церкви. Т.1. – М.:Терра, 1993. С. 208 [11] Повесть временных лет. С. 204. [12] О духовных изгоях см.: Калачов Н. О значении изгоев и состоянии изгойства в Древней Руси // Архив историко-юридических сведений, относящихся до России. Изд. Николаем Калачовым. Кн. 1.– СПб., 1876. С. 53-68. [13] Татищев В.Н. Собрание сочинений в восьми томах. Т. II. – М.: «Ладомир», 1995. С. 98. [14] Там же. С. 95. [15] Там же. С. 181. [16] Татищев В.Н. Собрание сочинений в восьми томах. Т. III.. – М.: «Ладомир», 1995. С. 123-124. [17] Там же. С. 143. [18] Там же. С. 206. [19] Голубинский Е.Е. История русской церкви. – Т. 1. Первая половина тома. – М., 1901 (Репринтное переиздание. – М., 1997). С. 721. [20] Бодянский О.М. Житие Феодосия игумена Печерского, списание Нестора: По харатейному списку XII в. Московского Успенского собора, с разнословиями по многим другим // ЧОИДР, 1858. Кн. 3. Отд.3. С. 2; Житие Феодосия Печерского // Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI – начало XII века. / Вступительная статья Д.С. Лихачева. Сост. и общая ред. Д.С. Лихачева и Л.С. Дмитриева. – М.: Худож. лит., 1978. С. 308. [21] Житие Феодосия Печерского // Памятники литературы Древней Руси. Начало русской литературы. XI – начало XII века. / Вступительная статья Д.С. Лихачева. Сост. и общая ред. Д.С. Лихачева и Л.С. Дмитриева. – М.: Худож. лит., 1978. С. 308. [22] Житию Авраамия Смоленского / Подготовка текста, перевод и комментарий Д.М. Буланина // Памятники литературы Древней Руси. XIII век. – М., 1981. С. 71. [23] Там же. С. 73. [24] Грамота константинопольского патриарха Герман II к митрополиту всея Руси Кириллу I о непоставлении рабов в священный сан и наприкосновенности имущества и судов церковных. 1228 г. // Русская историческая библиотека. Т. 6. – СПб., 1880. Стб. 79 80. [25] Макарий (Булгаков). История Русской Церкви. Кн. 2. Т.3 – М.: М.: Издательство Спасо-Преображенского монастыря, 1995. С. 324. [26] Михайлов А.В. Лекции по истории древней русской литературе. – Варшава, 1912. С. 46. [27] Грушевский М.С. Очерки истории Киевской земли от смерти Ярослава до конца XIV столетия. – Киев, 1891. С.417. http://www.runivers.ru/bookreader/book42920/#page/432/mode/1up [28] Повесть временных лет. С. 240. [29] Там же. С. 229. [30] Погодин М.П. Древняя русская история до монгольского ига. Т. 2. – М.: ТЕРРА, 1999. С. 267-270. [31] Степенная книга // ПСРЛ. Т. 21, Ч.1. – СПБ., 1908. С. 264-282. [32] Лихачева Е. Материалы для истории женского образования в России. – СПб.,1890. С. 92. [33] Повесть о Евфросинии Полоцкой // Памятники старинной русской литературы, издаваемые графом Григорием Кушелевым-Безбородко. Вып. 4. – СПб., 1862. С. 172-177. [34] Преподобная Евфросинья, княжна полоцкая // Церковные ведомости. 1909. № 27. С. 31. [35] Янин В.Л. Я послал тебе бересту. – М., 1975. Публикацию наиболее интересных берестяных грамот см: ПЛДР. XIV – середина XV века / Подгот. текста, пер. и коммент. Т.В. Рождественской. – М., 1981. С. 522-525, 598-600. [36] Арциховский А.В. Берестяные грамоты мальчика Онфима, – Советская археология, 1957, 3,С. 216-225. [37] Устав князя Владимира Святославовича о десятинах, судах и людях церковных // Российское законодательство X-XX веков. В девяти томах. Т. 1. – М.: Юридическая литература, 1984. С. 149. [38] Церковный устав Владимира. Вторая редакция // Памятники русского права. Вып. I. – M., 1952. С. 241. [39] Новгородский устав великого князя Всеволода о церковных судах, людях и мерилах торговых // Там же. С. 251. [40] Буслаев. Ф. Русская хрестоматия. – М., 1894. С. 390. [41] Голубинский Е.Е. История русской церкви. – Т. 1. Первая половина тома. С. 701. Источник: http://historydoc.edu.ru/catalog.asp?ob_no=17196&cat_ob_no=12307