«Любимец моды легкокрылой…» Орест Кипренский (1782–1836)

1
«Любимец моды легкокрылой…» Орест Кипренский (1782–1836)
Сколько полезной информации об эпохе Кипренского в коротком послании
великого поэта известному художнику:
Любимец моды легкокрылой,
Хоть не британец, не француз,
Ты вновь создал, волшебник милый,
Меня, питомца чистых муз…
В первой строке – сведения о популярности Ореста Кипренского как
«любимейшего живописца русской публики», во второй – упоминания о том, что,
несмотря на моду, распространенную в русском обществе первой половины XIX в., –
заказывать портреты британцам и французам, – именно Кипренскому, по заказу Дельвига,
было доверено в 1827 г. писать портрет Пушкина.
И тут же загадка, над которой бьются исследователи не один десяток лет: «Вновь
создал»… Значит, портретов Пушкина у Кипренского было несколько? Однако известен
лишь один, хрестоматийный, знаменитый…
Впрочем, загадки есть даже в дате рождения и смерти: точно записали день
рождения младенца, учитывая, что родился он у дворовой девки Анны Гавриловой, о чем
спустя время и в метрической книге указали: ребенок был незаконнорожденным. Что же
касается смерти, то современные авторы И. Бочаров и Ю. Глушакова, исследовав «Книгу
усопших» церкви Сант Андреа делле Фратте в Италии, в Риме, неподалеку от знаменитой
площади Испании, где на соседней улочке Грегориана умер художник, доказали, что
произошло это не 5/17 октября 1836 г., а 12/24 октября.
Портрет Пушкина кисти Кипренского миллионы наших соотечественников знают с
детства. Помнится, что автор – русский художник. А вот почему у него не русские имя,
отчество, фамилия, – если и знали, забыли.
Судьба, да и творчество, Ореста Кипренского, что называется, были конгениальны
эпохе. В его жизни была драматургия противоречий: между крепостным правом и
высочайшими вершинами русского просвещения, культуры; дворянским благородством и
разночинским упрямством… В жизни Кипренского есть причудливое сочетание
романтизма жизни с трагической любовью и растворившейся в слухах и легендах
смертью, с реализмом оставленной для изучения истории Отечества потомками
реалистической галереи портретов его современников.
Этого художника обожала императрица, его высоко ценил государь, покупавший у
него картины, при этом его ненавидели некие высокие чины от культуры и просвещения;
его обожали итальянцы и обижали руководители Академии художеств. Он первым из
российских художников добился высочайшего признания за рубежом (его называли
«русским Ван-Дейком»), его избрали членом Флорентийской Академии художеств и он
был первым русским живописцем, удостоенным высокой чести – предложения сделать
автопортрет для знаменитой галереи Уффици во Флоренции, причем, в отличие от
сделанных позднее автопортретов других русских мастеров, его работа находилась в
постоянной экспозиции музея, а не в запасниках…
Он стал Великим! А начинал жизнь, входил в нее как «ничтожный».
Что могло быть ужаснее, чем в крепостнической России родиться от крепостной,
дворовой девки. Однако повезло. Была мать его Анна Гаврилова женщиной приятной и
миловидной, что и привлекло внимание ее владельца, помещика и бригадира (чин, если
помнит читатель, где-то между полковником и генералом) Алексея Степановича
Дьяконова, владельца именьица близ местечка Копорье. Был он человек просвещенный,
добрый и дал сыну и его матери вольную. Имя сыну, как человек начитанный, дал
«изящное», литературное – Орест, а фамилию при записи в метрический книге приказал
2
дать по местности – Копорьский, что потом якобы переросло в Кипренский. По другой
версии сразу был Орест записан Кипренским, что значило сын Киприды, античной богини
красоты и любви. Вторая версия кажется не только логичной (раз уж Орест, то и сын
Киприды), но и перекликается с биографией мастера – ибо знал он и любовь страстную, и,
по одной из версий, взаимную, и понимал смысл в красоте, чему свидетельство
многочисленные его произведения, отличавшиеся изумительным мастерством.
Вероятнее всего, от матери взял Орест мягкость характера и доброту, а от отца –
интерес и любовь к гуманитарным наукам и искусствам. Из воспоминаний
современников, например со слов Владимира Толбина, через двадцать лет после смерти
Кипренского опубликовавшего в газете «Сын отечества» его первую биографию, стало
известно, что художник был человеком многогранно способным, образованным,
остроумным и веселым. «Остается жалеть, что нет возможности <…> представить
Кипренского с другой стороны его таланта, – со стороны попыток его в поэзии и в
литературе, в которых он также испытывал свои силы, вдаваясь то в сатиру, то в элегию,
проявляясь то в оде, то в мадригале…» По мнению биографа (и с ним трудно не
согласиться, ибо вся история искусства показывает, что образование еще никогда не
вредило художникам), разносторонняя культура Кипренского способствовала самым
непосредственным образом его живописным достижениям…
Отец-дворянин позаботился о судьбе сына. Он не только следил за его
образованием, но и дал необходимый для жизни статус, выдав свою крепостную
любовницу, получившую вольную, за Адама Карловича Швальбе. Как сей немецкий
господин оказался сам в крепостной зависимости, – пока неразгаданная загадка. Нам
интересно другое. В 1804 г. Орест Кипренский напишет портрет своего официального
отца в виде «рембрандтовского» старика, в стиле парадного портрета XVII в. И станет
этот портрет, позднее приобретенный императором и хранящийся ныне в Русском музее в
Санкт-Петербурге, одним из самых драматических, даже трагических портретов в истории
русской живописи. Крепостная зависимость не дала проявиться могучей и страстной
натуре, в чертах сильного лица и во взгляде – боль, мука нереализовавшейся недюжинной
личности. В автопортретах самого Кипренского этого нет. Они гармоничны и спокойны.
Во взгляде – душевное равновесие и приятие существующего вокруг него мира. Всю боль,
которую рождает несвобода (а ему, Кипренскому, суждено было испытывать ее много раз
в жизни, хотя и не так явно, как его приемному отцу), художник, кажется, вложил в
портрет Адама Швальбе.
Историки искусства любят порассуждать о тайне портрета Евг. Давыдова… Крайне
заманчиво, отталкиваясь от картины «Девочка в маковом венке (Мариучча)», хранящейся
в «Третьяковке», написать в стиле «Лолиты» новеллу о страстной любви Ореста
Кипренского к юной итальянке, о его участии в ее судьбе, о последующей женитьбе на
подросшей «суженой» и короткой и, по одной из версий, весьма драматической их
жизни…
Как увидел его кровный отец, бригадир А. С. Дьяконов, в совсем маленьком
мальчике будущего художника? Один Бог ведает. Исследователи предполагают, что,
испытывая отеческий интерес к мальчику, отец-бригадир позволял ему играть в барском
доме, где юный Орест мог видеть традиционные в дворянской усадьбе портреты предков
на стенах. Версия вполне возможная. Обращает на себя внимание удивительный момент.
В документах об определении Ореста в Академию художеств для воспитания
записано, что фамилия Кипрейский, впоследствии видоизмененная в Кипренский, была
взята по желанию самого мальчика. И было ему в ту пору всего пять лет. В этом возрасте
он стал проявлять и интерес к рисованию и живописи. И в Академию его отвел
собственноручно бригадир А. С. Дьяконов.
3
Характер на первый взгляд милого и робкого юноши был таким же
самостоятельным и независимым и спустя годы, когда он «выкинул фортель», о котором
еще долго вспоминали в стенах Академии.
В день своего рождения, 13 марта 1799 г., во время вахтпарада перед Зимним
дворцом, Орест кинулся в ноги Павлу I, умоляя отпустить на военную службу. По одной
из версий, причина этого поступка крылась в девушке, в которую Орест был влюблен и
которая была неравнодушна к военной форме. Учитывая, что страстная любовь пройдет
жестким рефреном через всю его взрослую жизнь, версия возможная. Однако вероятнее
другое – Орест был еще более страстен в своих честолюбивых мечтах. Он не знал, что ему
суждено было стать великим художником. И не хотел ждать. В военном деле можно было
прославиться быстрее… Орест Кипренский всегда был готов сделать крутой поворот в
своей судьбе…
Честолюбивый, порывистый, амбициозный, он, вполне возможно, стал бы
отличным офицером. И слава Богу, что этого не произошло. Защитников Отечества в
России всегда было достаточно. Созидателей культуры масштаба Кипренского никогда не
бывает слишком много.
Ему повезло и в том, что время учебы в Академии совпало с важными реформами в
этом уникальном учебном заведении: после 1802 г. вводятся новые дисциплины – история
искусств и эстетика; больше внимания уделяется изучению отечественной истории,
литературы, географии. Учащиеся знакомятся с «истолковательным чтением историков и
стихотворцев для образования вкуса и подражания красоте, в творениях их находящейся».
Последовав советам своих профессоров, Орест Кипренский по окончании
Академии почти полностью отдается одному жанру, именно тому, в котором ему и было
суждено вписать золотую страницу историю мировой живописи, – портретному
искусству. По наблюдению историков искусства, Кипренский был первым русским
художником, создавшим в ряду других представителей отечественной интеллигенции
своего времени целую галерею портретов писателей, со многими из которых он дружил,
встречался, переписывался, – Пушкина, Жуковского, Вяземского, Крылова, Карамзина,
Батюшкова, Гнедича и других. К слову сказать, Кипренский был одним из наиболее
начитанных русских художников – с молодых лет он был завсегдатаем библиотек, был, в
частности, постоянным читателем библиотеки Академии художеств, славящейся
подбором книг по истории литературы, искусства, истории. Он читал в студенческие годы
не только Ломоносова, Щербатова, Сумарокова, но и Вольтера, Мольера, Расина.
В этом контексте представляется крайне любопытным привести мнение об Оресте
Кипренском замечательного русского писателя К. Паустовского.
«…Каждое лицо, – писал наш современник о портретах художника начала XIX в., –
передавало законченный внутренний образ человека, самые примечательные черты его
характера». Думается, стоит моим читателям, интересующимся творчеством Кипренского
в контексте его эпохи, перечитать короткую повесть К. Паустовского «Орест
Кипренский».
Его портреты знатных и известных москвичей вскоре приносят ему не просто известность
– славу. Особенно удались портреты его московских покровителей – графа Федора
Васильевича Ростопчина и графини Екатерины Петровны. Подружился Кипренский и с
братьями Владимиром Денисовичем и Василием Денисовичем Давыдовыми, часто бывал
в просторном доме Василия Давыдова на Пречистенке, портретирует этих незаурядных,
чисто московских дворян. Что же касается сыновей Василия Денисовича, то дружба с
ними была еще впереди, – сыновья Денис и Евдоким, племянник Евграф еще войдут в
творчество Кипренского, загадав искусствоведам загадку – кто из храбрецов и офицеров
Давыдовых – Денис, Евдоким или Евграф – изображен на знаменитом портрете. Ясно, что
4
не Денис, – все прижизненные портреты, воспоминания современников совсем другим
рисуют этого лихого рубаку и романтического поэта. Историк русского искусства Э. Н.
Ацаркина в 40-е гг. уже XX века обнаружила документ, казалось бы, проливающий свет
на эту загадку – в 1831 г. из Неаполя Кипренский писал Николаю I, прося приобрести у
него часть картин. В письме упоминалась работа: «Портрет Ев. В. Давыдова, в лейбгусарском мундире, почти в целый рост картина. Писана в 1809 году в Москве». Сто лет
считалось, что на портрете кисти Кипренского – поэт и партизан Денис Давыдов
(несмотря на явное несходство лиц). А оказывается, предположила уверенно Э. Ацаркина,
это его брат – Евдоким. И все бы хорошо, кабы не педанты-военные историки. Они
резонно заметили, что Евдоким был кавалергардом и потому никак не мог красоваться с
гусарским ментиком. Предположили, что «герой» портрета Кипренского – двоюродный
брат Дениса и Евдокима – Евграф Владимирович, имевший 1809 г. чин полковника лейбгусарского полка. Но однозначно остановиться на этой версии тоже нельзя – на портрете
нельзя определить чин офицера. Более того, на портрете так много неточностей в
изображенной гусарской форме, что современный специалист И. П. Шинкаренко высказал
смелую гипотезу – на портрете все тот же Денис Давыдов, потому что только он мог в
силу своего «партизанского» характера и поэтической безалаберности предстать перед
известным уже живописцем в костюме, состоявшем из смеси деталей гвардейского и
армейского обмундирования. Порадуемся тому, что картина сохранилась, не погибла с
другими портретами московского периода в пожаре 1812 г., а кто на ней – интересно,
конечно, но не так уж и важно. Важно – что точно был схвачен сам тип русского офицера,
дворянина, лихого рубаки, в чем-то уже явно вольнодумца, и однозначно – одного из тех,
кто выиграл войну с Наполеоном.
Прежде всего – это серия карандашных портретов героев войны 1812–1814 гг. – огромный
иконографический материал по истории России. Вчерашние герои войны, завтрашние
декабристы, будущие ссыльные… Особенно интересны портреты одних и тех же людей,
сделанные «с перерывом на войну». Изменились не костюмы, – о моде ли думать, когда
меняется Отечество… Изменились лица русских дворян. Пройдя сквозь смерть, повидав
Европу, они задумались над судьбами своих соотечественников.
В конце своей блестяще начатой творческой биографии он сам испытывал горечь пустоты
и печаль бессмысленности простого доживания жизни. Это был последний известный нам
карандашный портрет Ореста Кипренского. Он умер 10 октября 1836 г. 49 лет от роду. На
стеле возле церкви Сант-Андреа в Риме выбиты слова: «В честь и в память Ореста
Кипренского, самого знаменитого среди русских художников…»
Кто же такой Денис Васильевич Давыдов, который изображён на полотне?
Это бравый гусар, участник Отечественной войны 1812 года, герой-партизан, друг А. С.
Пушкина, поэт.
О Д. В. Давыдове складывались легенды. На основе этих легенд снят фильм «Эскадрон
гусар летучих», в котором главную роль великолепно сыграл Андрей Ростоцкий. Д.
Давыдов писал в своих стихах:
Я люблю кровавый бой,
Я рождён для службы царской,
Сабля, водка, конь гусарский С вами век мой золотой.
5
Но гусары в пылу битвы и в дружеской пирушке не забывали и про любовь. Они всегда
были поклонниками женщин и галантными кавалерами. Поэт-партизан писал прекрасные
стихи о любви. Многие из них положены на музыку и стали романсами. Вот одно из них:
Не пробуждай, не пробуждай
Моих безумств и исступлений,
И мимолётных сновидений
Не возвращай, не возвращай!
Не повторяй мне имя той,
Которой память - мука жизни,
Как на чужбине песнь отчизны
Изгнаннику земли родной.
Не воскрешай, не воскрешай
Меня забывшие напасти,
Дай отдохнуть тревогам страсти
И ран живых не раздражай.
Иль нет! Сорви покров долой!..
Мне легче горя своеволье,
Чем ложное холоднокровье,
Чем мой обманчивый покой.
После того, как Давыдов вышел в отставку, он поселился в Москве, часто встречался с
Пушкиным, играл с ним в карты, писал стихи, но без военной жизни скучал. Д. В.
Давыдов умер в Москве и похоронен в Новодевичьем монастыре.
Слайд 5
Кто же изображён на портрете?(Слово учителя)
По старой музейной традиции признавалось, что портрет изображает Дениса Васильевича
Давыдова, известного поэта, прославленного партизана Отечественной войны 1812 года.
Но в 1940 году выступила против общего мнения искусствовед Ацаркина. В одном из
ленинградских архивов её удалось найти реестр произведений Кипренского,
составленный ещё при жизни художника. В этом реестре, среди прочих работ, упомянут
«Портрет Ев. В. Давыдова» с описанием, из которого вполне ясно, что речь идёт именно о
портрете, находящемся ныне в Русском музее.
Но кто же такой Ев. В. Давыдов?
Исследовательница напомнила, что у Дениса Давыдова был брат по имени Евдоким
Васильевич
Однако эта точка зрения долго не удержалась, ведь Евдоким Васильевич был
кавалергардом, а на полотне изображён гусар.
Тогда возникла другая догадка. У Дениса Давыдова был двоюродный брат Евграф
Владимирович Давыдов, храбрый офицер, сражавшийся под Лейпцигом.
Но прошло 10 лет, и московский искусствовед Зименко установил, что реестр изобилует
ошибками, и доказал, что на портрете действительно изображён Денис Давыдов.
Если вы думаете, что гусар рождён только для кровавой битвы, то вы глубоко
заблуждаетесь. И в этом нам поможет убедиться жизнь Д. В. Давыдова и его портрет,
созданный О. Кипренским.
Художник изобразил на своём полотне не только бравого вояку, но и поэтичного
мечтателя, и что самое удивительное - в одном лице.
6
Давыдов изображён Кипренским во весь рост, на фоне пейзажа. Он стоит,
облокотившись на выступ каменной ограды, левой рукой придерживая саблю неразлучную спутницу воина, - и уперев правую в бедро. Голова и торс представлены в
контрастном движении - лицо Давыдова прямо обращено на зрителя, а плечи повёрнуты
почти в профиль. Поза героя-партизана эффектна и торжественна, но в ней нет
манерности. Он уверен в себе и чувствует себя раскованно и непринуждённо.
Глаза Д. Давыдова широко раскрыты и внимательно смотрят вдаль. Обращая свой взор
на лицо его, мы понимаем, что этот человек не только храбрый воин. Но и глубоко
чувствующий, умный и страстный человек.
Колорит полотна смел. Это сочетание света и тени, красных, ярких, огненных тонов с
блеском золота и темного фона. Ярким пятном на картине выделяется ментик героя,
который расшит золотыми шнурками и опушён чёрным батиком. Через плечо перекинута
перевязь. Белые чакчиры обтягивают ноги смелого воина. Лакированные сапоги ярко
блестят. Кажется, мы вот-вот услышим их скрип.
Пейзаж на полотне играет значительную роль. Человек представлен здесь не на фоне
природы, а как бы в ней самой. Напряжённая страстность его чувств находит живой
отклик в тревожном ритме теней и в почерневшем грозовом небе, по которому бегут
облака.
Д. В. Давыдов - сын своего времени. Бурного, военного и необыкновенно поэтичного.
Таким, воином и мечтателем, он предстал перед нами на полотне О. Кипренского.