Сесиль Дофин - Host
advertisement
Сесиль Дофин Одинокая женщина./ История женщин на Западе. В 5 томах. Том 4. Спб., «Алетейя» (в печати) Перевод Шныровой О.В. «Одинокая женщина! Разве не печально сочетание этих слов?».1 Это восклицание английской журналистки середины Х1Х века повторяется во многих статьях и книгах этого периода, обсуждавших проблему лишних женщин.2 Викторианское общество было обеспокоено «огромным и все возрастающим количеством незамужних женщин, количеством непропорциональным и ненормальным; количеством, которое абсолютно и относительно указывает на нездоровое состояние общества, и является как показателем, так и производителем больших несчастий и бед. Это сотни тысяч женщин всех сословий, хотя большинство из них принадлежит к среднему и высшему классу, вынужденных зарабатывать себе на жизнь, вместо того, чтобы тратить или экономить заработки мужчин; вынужденных искать для себя неестественные неудобные занятия, так как они не могут выполнять обязанности жен и матерей; ведущих независимое и неполное существование вместо того, чтобы дополнять и украшать существование других».3 «Одинокая женщина» была, таким образом, актуальным понятием. За бесконечными жалобами и предостережениями стоит проблема определения. Кем были эти незамужние женщины? Почему они существовали? Что можно было для них сделать? Непропорционально большое количество одиноких женщин, являющееся следствием экономических и социальных изменений, их образ жизни, противоречащий традиционным представлениям о предназначении женщины, - все это привлекало к данной проблеме внимание со стороны общества. Однако ее восприятие неизбежно ограничивалось образом «старой девы»; одинокая женщина представала только в трагической ипостаси «женщины без мужчины». Этот ярлык в то время стал общим местом. В наши дни он применяется без какой-либо дискриминации к незамужним женщинам, вдовам, как к матерям, так и к бездетным. Факт женского рода В отношении феномена одинокой женщины в девятнадцатом веке можно определенно сказать, что это было распространенное и вместе с тем новое явление. «Во всех переписях населения лиц женского пола было больше» чем мужского: это замечание Левассера звучит так, как будто оно отражает природную аномалию. 4 Действительно, в то время как на каждые 100 девочек рождается 106 мальчиков, и это соотношение является более-менее постоянным на протяжении истории, Европа, в «эпоху статистики» вдруг обнаружила, что в ее населении имеется избыточное количество женщин. Отчасти это было последствием событий того времени: из-за революционного террора и наполеоновских войн, унесших большое количество мужских жизней, около 14% женщин, рожденных во Франции в период между 1785 и 1789 гг. были обречены остаться незамужними.5 Такие писатели как Бальзак быстро уловили это явление и нашли ему объяснение: «Франция знает, что политическая система Наполеона оставила много вдов. При этом режиме количество наследниц значительно превысило число холостяков брачного возраста».6 Эти потери, которые понесла вся Европа, никогда не были компенсированы полностью за счет высокой женской смертности во время родов или смертей девочек в раннем детстве или вследствие детского труда.7 Хотя развитие гигиены и медицины улучшило качество жизни в целом, наибольшие преимущества от этого получили женщины. Повышенная мужская смертность была результатом экономических, биологических и иных факторов, однако женщины расплачивались за нее безбрачием, вдовством и одиночеством.8 В качестве примера рассмотрим структуру возрастной группы около 50 лет французского населения в 1851 г.: только 27% мужчин были вдовцами или холостяками, в то время как 46% женщин были одинокими (12% незамужними и 34% вдовами). Европейская модель. Массовые людские потери во время войн были характерны не только для девятнадцатого столетия или Западной Европы. От других континентов Европу отличала необязательность брака. Со времени Дж. Хайнала демографы исследуют, насколько европейская модель позднего моногамного брака служила способом регулирования рождаемости.9 Как это ни покажется странным, феномен одинокой женщины впервые появился в истории как отрицательная переменная величина в исследованиях о росте населения. Специалисты подсчитали, что безбрачие сокращало уровень рождаемости на 7-8%. Антропологи обнаружили и другие исключения из правила: например, в Тибете в начале ХХ в. также было большое количество незамужних женщин. В Китае и Индии вдовы (из высших слоев) не выходили повторно замуж, их участь была разновидностью послебрачного целомудрия.10 Заметим, однако, что в Китае в 30-х годах ХХ века только одна женщина из тысячи оставалась незамужней всю жизнь (и только три мужчины). На Западе, напротив, процент женщин, достигших 50 лет и никогда не бывших замужем, редко опускался ниже десяти. В долгосрочной перспективе наибольшее увеличение этого показателя наблюдается в конце ХVIII века; после достижения пика в начале Х1Х века, он выравнивается и слегка сокращается, совпадая с сокращением брачного возраста.11 Местные контрасты Если безбрачие было характерной и достаточно постоянной чертой западной цивилизации (причины которого еще требуют объяснения), его неравномерное распределение в различных странах и социальных группах может разрушить современные представления. В России в 1897 г. насчитывалось 5% незамужних женщин, в сельских местностях Пруссии и Дании в 1880 г. около 8%, в то время как в отдельных районах Франции и Португалии их количество составляло уже 20% в середине Х1Х века, а швейцарском кантоне Обвальд в 1860 г. даже 48%. До сих пор еще нет полной карты или обобщающего исследования безбрачия в Европе, но все имеющиеся монографии констатируют разительный контраст между северо-восточной частью континента, где брачные отношения имели универсальный характер, и юго-западной его частью, где многие женщины оставались старыми девами. Существовали также региональные различия внутри стран.12 Например, во Франции Бретань, Котантен, Пиренеи и окрестности Центрального Массива были районами с высоким уровнем незамужних женщин и вдов, в то время как район Парижа имел значительно более низкие показатели. В государствах северо-восточной Германии количество одиноких женщин было ниже 10%, в то время как в Баварии и Вюртенберге их было более 15%. В Англии наибольшее количество одиноких женщин наблюдалось в северных сельскохозяйственных районах и Уэльсе.13 Наряду с такими чисто демографическими показателями как соотношение полов, уровень смертности, возрастная структура и разница в возрасте между супругами, эти региональные модели заставляют предположить, что безбрачие и вдовство управлялись какими-то неписаными правилами, глубоко укоренившимися в общественном сознании. Демографы постоянно отмечают, что в данном обществе безбрачие часто сочетается с поздними браками и отсутствием контрацепции. На основе этих наблюдений они сформулировали так называемую аскетическую мальтузианскую гипотезу: церковные власти, проповедовавшие воздержание и добродетель, таким образом, нечаянно способствовали сокращению уровня рождаемости и сдерживали распыление семейной собственности. Обнаружилось, что районы, «производившие большое количество одиноких людей», имели сходные характеристики: патриархальную семейную структуру, тщательно подготавливаемые и достаточно поздние браки; в каждом поколении, женится только один из детей, избранный унаследовать семейную собственность, в то время как другие либо остаются холостяками, либо отправляются на поиски счастья. Однако в Х1Х в. урбанизация и индустриализация разрушили эти традиционные структуры, вследствие чего семьи стали распадаться, высвобождая рабочую силу, востребованную рынком труда. Городские полюса. На фоне всеобщего экономического подъема города, эти традиционные резервуары для избыточного населения из сельских районов, также привлекали в основном холостых и незамужних. Кроме того, сами города производили большое количество одиноких женщин. Уже в XVIII веке наблюдателей поражали «легионы одиноких женщин [живших] в крупных городах, чуждых браку и предпочитающих случайные связи».14 Перепись 1866 г. во Франции показала, что три из четырех городов имели «избыток женщин». В некоторых местностях дисбаланс был экстремальным: в Сен-Жан д’Анжели было 61,4% женского населения, в Авранше – 60,2%, в Клермоне – 59,9 %. Сравнительное исследование влияния урбанизации на безбрачие (в Пруссии, Саксонии, Баварии, Бельгии, Дании, Англии, Норвегии, западной России и Австрии) показывает, что уровень одиноких людей был всегда выше среди городского, чем среди сельского населения (вдвое выше в Саксонии, Дании и западной России), и что браки среди городских жителей заключались позднее. Это касалось как женщин, так и мужчин.15 Одинокие женщины становились заметными, когда они переезжали в город. Они становились заметными, прежде всего, для городских обозревателей, которые старались изучать социальные реалии и писать о них. И что еще более важно, они становились видимыми в социальном плане: одинокие женщины (дочери, сестры, тети) всегда были частью семьи как производительной единицы, но теперь они становились частью рынка рабочей силы и были подвержены его превратностям. Иными словами, постепенное разрушение сельской промышленности и общий кризис занятости в сельском хозяйстве разрушали традиционную роль одиноких женщин в домашней экономике и маргинализировали их. Одновременно женщины, особенно молодые, постепенно отказываются от старых моделей переезда в близлежащие города на короткое время ради заработка в пользу переезда на постоянное место жительства в более отдаленные местности. Вместе с тем, они редко отваживались на эмиграцию на другие континенты, за исключением замужних или женщин-миссионерок, стремящихся нести слово Божие в отдаленные земли.16 Некоторые женщины оставались незамужними там, где они жили. Например, в Норвегии массовая эмиграция в Америку привела в середине Х1Х века к недостатку мужчин, результатом чего стал 21, 8% незамужних женщин в 80-х годах, и сокращение количества повторных браков для вдов.17 Взрослые и активные. Скандал, единодушно осужденный викторианской прессой и приблизительно также воспринятый в Европе, в большей степени отражал озабоченность социальной идентичностью одиноких женщин, чем их количеством. Поскольку эти женщины выпадали из предназначенного им места в обществе, их сочли «излишними». «Что нам делать с нашими старыми девами?» – вопрошала Фрэнсис П. Кобб в Fraser’s Magazine.18 В исторической ретроспективе это вытеснение, одновременно географическое, социальное и культурное, имеет решающее значение в истории женщин и в завоевании ими экономической независимости. Вне брака нет спасения! Тем не менее, Кодекс Наполеона, широко заимствованный европейскими соседями Франции, предлагал одиноким женщинам выбор: вне брака женщина становилась дееспособной личностью в глазах закона, способной распоряжаться своими делами и своим имуществом. В отличие от замужней женщины la femme sole имела те же права, что и мужчина, за исключением того, что она не считалась гражданкой. Вместе с тем, если вдовы, разъехавшиеся со своими мужьями, или разведенные женщины обычно получали поддержку от семьи и государства, взрослые незамужние женщины (по крайней мере, те, кто не располагал источником дохода) должны были оставить семьи и сами зарабатывать себе на жизнь. Соотношение между вступлением одиноких женщин на рынок труда, ростом женского рабочего класса, и развитием сферы услуг претерпело заметную эволюцию. Данные переписи указывают на степень распространенности этого феномена во Франции конца Х1Х века: «Хотя 80% мужчин и женщин, занятых в сельском хозяйстве, и мужчин занятых в сфере услуг и промышленности состоят в браке, и менее 20% одиноки (не имеют семьи или овдовели), опрошенные женщины, работающие вне сельской местности, часто вынуждены сохранять такой статус: практически каждая вторая является незамужней, вдовой или разведенной». 19 В 1906 г. 8,5% сельскохозяйственных работниц были не замужем, в то время как в промышленности и сфере услуг незамужних женщин было 33%. Процесс вовлечения незамужних женщин в рынок рабочей силы следовал за подъемами и спадами экономики. Получение новых знаний было решающим фактором, привлекающим незамужних женщин в новые отрасли промышленности. Без сомнения, их выбор был ограниченным, но, в конечном счете, это привело к изменению традиционных представлений о солидарности, перевороту в отношениях между полами на рабочем месте (включая конкуренцию и сопротивление) и постепенному признанию того факта, что женщины теперь являются частью рабочего класса. Одиночество – это жизнь среди чужих. Домашнюю прислугу изобрел не девятнадцатый век. Но то, что ранее было распространено только в аристократической среде, теперь стало необходимой частью и буржуазного существования, sine qua non социальных отличий. По мере того, как статус прислуги становился более демократическим, он становился менее маскулинным и иерархичным, но феминизация означала падение престижности домашней службы. Большие и маленькие города по всей Европе привлекали деревенских девушек, многим из которых было не более тринадцати-четырнадцати лет, чьей единственной квалификацией были молодость и здоровье. В Мюнхене, население которого в 1828 г. составляло не более 70 000 человек, перепись показала наличие 10 000 слуг, то есть почти 14% всего населения. В Лондоне в 60-х гг. девятнадцатого века в прислугах состояла треть проживающих в нем женщин в возрасте от 15 до 24 лет. Аналогичная картина наблюдалась в Пруссии, где 96% служанок были не замужем. Берлин, Лейпциг, Франкфурт, Париж, Лион, Прага – все города в Европе имели среди своего населения большую долю женской прислуги, бедных, незамужних, недавно приехавших из деревни. Многие женщины нанимались в прислуги только до свадьбы. Накопление сбережений (которые многие служанки хранили на банковских счетах), приобретение навыков ведения хозяйства, знакомство с основными элементами городской культуры могли обеспечить в дальнейшем лучшее положение в обществе. Заработки служанок были выше, чем заработная плата в текстильной промышленности. Приблизительно треть служанок заканчивали свою карьеру, выходя замуж.20 Они вступали в брак в достаточно зрелом возрасте, который был значительно выше среднего брачного возраста. Однако большое количество женщин старше пятидесяти лет продолжали работать прислугой, что заставляет предположить, что эта карьера легко могла стать постоянной, оставляя тысячи женщин незамужними. В течение девятнадцатого века сложилась новая иерархия домашних слуг. Над горничными стояли гувернантки, которые часто происходили из среднего класса: дочери священнослужителей или мелких чиновников, из многодетных семей или сироты. Современники уделяли внимание в основном этой категории одиноких женщин, которых обессмертили сестры Бронте в романах «Джейн Эйр» и «Агнес Грей». Несчастное положение женщин-работниц и служанок рассматривалось как неизбежное социальное зло. Но еще более заслуживающим сожаления считалось то, что представительницы среднего класса были вынуждены работать в тяжелых условиях или заниматься поисками заработка в возрасте сорока-пятидесяти лет после смерти родителей. Распространенный в России, Германии и Франции, этот феномен приобрел особое значение в Англии, где викторианцы в поисках промежуточного звена в антитезе «мать» – «блудница» романтизировали образ «старой девы», наделив его такими чертами как чистота, целомудрие и самопожертвование. В 1851 г. в Англии насчитывалось 750 000 служанок и 25 000 гувернанток. Несмотря на незначительное количество последних, что делало их мало влиятельными экономически и политически, именно гувернантки олицетворяли ценности, проблемы и страхи викторианского среднего класса. По определению гувернантка была женщиной, которая давала уроки на дому или жила в семье в качестве компаньонки и учительницы детей. Гувернантка болезненно осознавала противоречие между ценностями, привитыми ей «благородным» образованием и функциями, которые она была обязана выполнять. Символ новой власти среднего класса (о ней говорили, и она могла появляться на публике) и доказательство того, что некоторые жены теперь могли отдыхать и служить украшением жизни своих мужей, гувернантка, даже если она продолжала считаться «леди» в результате страдала от потери статуса. Жертва судьбы (смерти отца, или банкротства семьи) она была, попавшей в беду представительницей среднего класса, чья работа была равносильна «проституированию» ее образования. Находившаяся в сложном положении между родителями и детьми, гувернантка получала мало поддержки со стороны других слуг. Зависящая от пансиона и жалованья, гувернантка, слишком старая или больная для того, чтобы продолжать работать, должна была искать помощь. Такую помощь предлагал основанный в 1841 г. Благотворительный институт для гувернанток (Governesses’ Benevolent Institution). “Одиночество – это жизнь среди чужих» – служанкам и гувернанткам тяжело достался этот урок. Они жили рядом с людьми, с которыми у них было мало общего. Это была ссылка без надежды на возвращение, существование без дома, хотя и под крышей. Аналогичное одинокое существование, сопровождавшееся ограничениями в передвижениях и отрицанием персональной идентичности, было характерно и для промышленных работниц. Промышленные монастыри Работница, иногда прославляемая, иногда проклинаемая, символизировала в Х1Х в. женский труд. Обычно мы изображаем ее как мать и жену. Однако механизация и специализация труда, с большой скоростью развивающиеся на протяжении века, принесли далеко идущие изменения в организацию производства на фабриках. Некоторые новые формы работы располагали к одинокому образу жизни. Так называемые «шелковые монастыри», распространившиеся в окрестностях Лиона в 30-х гг. Х1Х века, скопированные с текстильных предприятий Лоуэлла в штате Массачусетс, нанимали неквалифицированных послушных молодых женщин, отправлявшихся на работу с благословения родителей и церкви.21 Фабричные управляющие следили за нравственностью своих подопечных, так как последним предоставлялось достаточно соблазнов, чтобы сбиться с пути истинного и опуститься до занятий проституцией. Рейбо комментирует это следующим образом: «Эти молодые деревенские девушки, отправленные родителями в круговорот большого города, в конце концов, находили убежище на фабрике, где они проходили обучение, не подвергаясь опасности, огражденные от превратностей судьбы, которых немногим удавалось избежать, в силу неопытности в одних случаях, и тщеславия в других, но чаще всего из-за бедности. Здесь они были защищены от других и от самих себя». Эти настоящие «промышленные монастыри» получили распространение не только в Жужурё, Тараре, Ла Сев, Бург-Аргентале во Франции, но также в Швейцарии, Великобритании и Ирландии. Они знаменовали соглашение между промышленниками и церковными властями, так как молодые женщины посвящали тело и душу добродетели тяжелого труда до тех пор, пока они не найдут себе мужа. Установлено, что в 1880 г. в районе Лиона было 100 000 работниц, ведущих такой образ жизни. Цена Обязательное предоставление жилья работницам, ставившее под контроль не только их труд, но и жизнь, их поведение и личность, стало применяться и в других секторах экономики, в частности в крупных универмагах. Большинство продавщиц парижских универмагов были приезжими из провинции и не имели другого выхода, кроме как согласиться на жилье, предлагаемое их нанимателями. Находясь под неусыпным контролем, они были вынуждены отказаться от личной жизни, замужество неизменно становилось поводом для увольнения. Такая же ситуация наблюдалась и в других странах Европы. Например, в Богемии учительницам и женщинам, состоящим на государственной службе, не разрешалось выходить замуж до 1919 г. В частном секторе телефонистки, машинистки, продавщицы и официантки также были обязаны увольняться, выйдя замуж. Верно, что в некоторых германских государствах и в Вене закон запрещал бедным мужчинам жениться. Верно также, что некоторые бюрократии устанавливали брачные квоты или требовали, чтобы служащие мужского пола получали разрешение администрации на брак. Однако представление о несовместимости брака и работы распространялось в основном на женщин. Более того, оно породило идею, что профессии, воплотившие определенный гуманистический идеал, такие как сестра милосердия, учительница, социальная работница, должны рассматриваться как разновидность монашества в миру. В общем, необходимость или стремление работать ставили женщин перед выбором: профессия или семья, формирующим их жизни и социальные идентичности. И не все барьеры носили законодательный характер: сопротивление социальным переменам также было влиятельным фактором. Западная модель женского безбрачия глубоко повлияла на экономическую логику Х1Х века. Женское одиночество поощрялось требованиями производства «поскольку оно сознательно использовалось как необходимый элемент работы экономического механизма».22 Многие представительницы интеллигентных профессий вышли из мелкобуржуазных кругов и, в силу этого, старались отграничиваться от простых рабочих; образованные лучше, чем другие женщины, они стремились отстаивать свое интеллектуальное и социальное превосходство. Но это стремление, в совокупности с объективными ограничениями и психологической поглощенностью работой, мешало им найти мужа. Многие продавщицы, почтовые служащие, учительницы и социальные работницы обнаруживали со временем, что их работа ограничивала их личное развитие: такова была цена, которую они платили за то, чтобы подняться на несколько ступенек выше по социальной лестнице.23 Государство, основной работодатель для женщин во всех европейских странах, также было основным «производителем» безбрачия. Этот феномен был тщательно исследован в отношении почтовых служащих во Франции, Германии и Англии.24 Так, например, во Франции на рубеже Х1Х-ХХ веков не замужем было 53,7% государственных служащих женского пола по сравнению с 18,9% мужского. При этом одиноких женщин (незамужних и вдов) было больше в высокооплачиваемых профессиях, в то время как неженатых мужчин было больше среди низкооплачиваемых.25 Женщины интеллигентных профессий выходили замуж позже, чем работницы и, как правило, имели в два раза меньше детей. Поэтому есть достаточные основания просматривать определенную закономерность между безбрачием и уровнем квалификации. В США 75% женщин, закончивших колледж в период между 1870 и 1900 гг. так и не вышли замуж. Во Франции в первые двадцать лет после введения женского среднего образования (после принятия закона Камилля Сэ в декабре 1880 г.) 62,5 % учительниц и административного женского персонала школ были не замужем. Это количество было так же велико в начальной школе и превышало 75% среди учительниц гимнастики, шитья и рисования.26 Это соотношение стало еще более очевидным, когда в ХХ веке большое количество женщин получило доступ к преподаванию в высших учебных заведениях и к высоким государственным должностям. Религиозный фактор. В прошлом целая череда ученых мужчин, убежденные в невозможности одновременного развития мозга и матки, уверенно утверждали, что умственная деятельность превышает женские возможности. Теперь женщины, которые опровергали это положение, казалось, приобретали отвращение к браку, получив доступ к культуре. Вместе с тем, профессии, связанные с социальной службой, представлялись привлекательными независимым женщинам, так как требовали проявления служения и сострадания, традиционно считавшихся женскими чертами. Задачей одиноких женщин признавалось вынесение домашних добродетелей во внешний мир, чтобы повысить моральный уровень на фабриках, в школах и других общественных институтах. В сфере социальной работы делалась попытка смягчить контраст между протестантской моделью, преобладавшей в Соединенных Штатах, Англии и Германии (с ее дьяконисами, миссиями и волонтерскими организациями) и католическую модель религиозных поручений и патронирования, доминировавшей во Франции и Италии.27 Возможно, более поучительно обратить внимание на общие черты (этих моделей – О.Ш.), что позволяет понять, как индустриальное общество отвечало на «социальный вопрос». Этот ответ предусматривал глубокое вовлечение одиноких женщин и вытеснение традиционных форм благотворительности. Религиозное возрождение: пиетизм в Германии и Нидерландах, методизм в Англии, марианство в католических странах, направляло энергию целых поколений «лишних» женщин в деятельность, где они могли проявить активность и инициативу. Женщины, «призванные» к этой работе получали доступ к информации по социально экономическим и политическим проблемам, что порождало у них новые амбиции. Женские сообщества, организуемые для ведения социальной работы, были фактически единственными местами, где женщины, особенно в начале своей карьеры, могли приобрести различные навыки, одновременно реализуя свои религиозные и практические амбиции. Наряду с созерцанием, молитвой и духовностью, они привносили в эту работу смелость, силу, воображение. Этот «женский католицизм» являл отличную форму религиозной практики, основанной на самоанализе, утонченном мистицизме, и на личных отношениях с Богом. Успех многочисленных организаций такого рода доказал, что женщины могут организовать эффективный уход за больными, учить, помогать бедным; однако одновременно он способствовал распространению устойчивого представления о том, что некоторые «призвания» являются специфически женскими, особенно в сферах образования, здравоохранения и социальной работы. Волонтерки выполняли огромный объем работы, который нам трудно сейчас даже точно оценить. В любом случае это привело к принятию на веру, что некоторые профессии требуют безбрачия. «Новые профессии», к которым женщины получили доступ в конце Х1Х века, неизбежно несли на себе двойной отпечаток религиозной модели и метафоры материнства: преданность-доступность, смирение-подчинение, самоотречениесамопожертвование. Эти же мотивы прослеживаются в папских посланиях, направленных на восстановление достоинства старой девы.28 Идеал религиозной девственности восходит к моменту возникновения Церкви. Однако, столкнувшись с проблемой «лишних женщин» и бичом бедности, церковные власти начали проповедовать союз Марфы и Марии: созерцательная жизнь не обязательно должна означать уход от мира. Таким образом, молодые христианки, которые (к сожалению) оставались незамужними (и разве не было это актом Провидения?), призывались «быть просветительницами и руководительницами своих сестер…Они должны посвящать себя делам, скорее требующим такта, деликатности, материнского инстинкта, нежели бюрократической жесткости». Перемены и протест Религиозных посланий по поводу демографических проблем было недостаточно для спасения брака. Викторианское воспитание и католическая мораль, насаждавшие смирение и целомудрие, посеяли семена протеста. Несчастные браки существовали и до Х1Х века, но поиски возможных средств для исправления семейных неурядиц, вскрывали недостатки некоторых современных форм этого почтенного института. Закон о разводе был принят только после того, как женщины стали наводнять суды просьбами расторгнуть их браки (80% зарегистрированных прошений были поданы женщинами). Жестокость и насилие, терпимые до этого, теперь считались неприемлемыми. К концу Х1Х века наблюдается значительное увеличение разводов. Очевидно, легализация развода и разлучения супругов санкционировали и давно существующее на практике оставление de facto. Кроме того, чаще на развод подавали не те женщины, которые страдали от измен мужей, а те, которых мужья избивали. Хотя законодательство о разводе и количество разводов различались в разных странах, все больше женщин использовали его как орудие освобождения.29 Увеличение разводов наблюдалось прежде всего в протестантских странах (за исключением Англии, где он был дорогостоящим делом), в городах и среди среднего класса. Независимо от того, приводил ли развод к нежеланному одиночеству или к вожделенной свободе, он стимулировался доступностью среднего образования для женщин и повышением уровня жизни. В то время как законодатели ориентировали все законодательство о разводе (о его легализации, запрещении или возобновлении) прежде всего на сохранение семьи и подновление института брака, для критиков брака настал час битвы. Перед лицом атак мизогинистов, с готовностью обличающих «нашествие педанток, настолько же неспособных, как и варвары, сеять семена добра», многие женщины взялись за перо.30 Они делали это из протеста, восставая против домашних ограничений, отстаивая право на самоутверждение и экономическую независимость. За институтом брака стояла проблема взаимоотношения полов: идеальная любовь представлялась невозможной в условиях неравенства, приниженности и неполноценности одного пола по отношению к другому. Некоторые выдающиеся писательницы вынесли суровый приговор браку и даже пытались практиковать то, что они проповедовали. Но кто сейчас помнит этих неутомимых журналисток и публицисток, для которых их писательство было способом выживания? Одинокие, вдовые, разведенные, разъехавшиеся с мужьями, иногда они имели только минимальное образование. Для них авторские гонорары были подарком судьбы, источником дохода. Далеко не все женские произведения были опубликованы. Многие из них остались в ящиках письменных столов, если не нашли свой конец в огне или мусорной корзине. Если, кто либо, как В. Чэмберс-Шиллер, возьмется за исследование этих частных дневников, то он сможет обнаружить причины, по которым женщины предпочитали не выходить замуж.31 Наряду с объективными обстоятельствами часто упоминается стремление к независимости, усиленное воспитанием. В Америке между Войной за независимость и Гражданской войной, женщины, имевшие культурные и экономические преимущества, стремились выбирать свободу, а не брак: «ибо свобода лучший супруг, чем любовь, для многих из нас».32 Остаться одинокой вместо того, чтобы потерять душу в брачной лотерее: этот принцип был унаследован в индивидуалистской этике, которая постепенно пропитала западную культуру в девятнадцатом веке. В особенно концентрированной форме она проявлялась в союзе с протестантизмом. Безбрачие, идеализированное и оправданное, коренилось в протестантском представлении о совершенстве: верховенство индивидуума над общественными институтами в целом и институтом брака в частности вело к идее индивидуального спасения «вместе с Богом». На Страшном суде женщина одна, без мужа и детей, будет отвечать за свои поступки. В американских текстах начала Х1Х века термин «благословенное одиночество» часто использовался для обозначения безбрачия, и оно стало объектом настоящего культа.33 Его последовательницы посвящали себя созерцанию и сублимации в гармонической смеси доброты, полезности и счастья. Нет ничего удивительного в том, что в 40-х годах Х1Х века 40% женщин-квакеров были не замужем. Предпочтительный выбор Различные формы протеста, провоцируемые вихрем социально экономических перемен девятнадцатого века, способствовали формированию культурного и политического движения, посвященного достижению женской независимости путем безбрачия. После того как «феминистка» Паулина Ролан публично отвергла замужество, а Флоренс Найтингейл заявила, что она не желает отказываться от своего собственного предназначения ради мужа, Кристабель Панкхерст провозгласила, что женское безбрачие является политическим решением, сознательным ответом на сексуальное рабство.34 Конец века стал свидетелем ряда кампаний, особенно яростных в Англии, против сексуального насилия и оскорблений. Для того, чтобы защитить себя и сделать видимой свою борьбу, некоторые женщины сделали радикальный выбор, вообще отказавшись от сексуальности. Кристабель Панкхерст была не единственной, кто принял такое решение: в 1913 г. 63% членов Женского Социально-политического Союза были не замужем, и значительная часть остальных – вдовами. Безбрачие, наряду с отказом от преимуществ сексуальности, теперь рассматривалось как временный политический шаг, необходимый до тех пор, пока не сформируется новое социальное сознание. После 1870 г. новый тип женщины, сознательно избирающей безбрачие, бывшей в основном продуктом комфортабельной городской среды, культурной, космополитичной, открыто презирающей роль буржуазной жены, становится достаточно привычным явлением в некоторых артистических и политических кругах, являясь для других примером новых возможностей. В Англии и Соединенных Штатах, где законы о браке, разводе, собственности и избирательном праве были наиболее прогрессивными, восхищение новым независимым стилем жизни было велико. Постепенно образы экономической независимости и свободной любви слившись, породили миф о «новой женщине».35 Утверждение, что женщина должна иметь в жизни такую же свободу, что и мужчина, выглядело как угроза мужскому господству. Ученые, врачи, сексологи, свалив в одну кучу отказ от брака, стремление к карьере, отторжение священной роли жены и матери, поспешили (следуя за венским психиатром Рихардом Крафт-Эбингом) заклеймить дерзких как маргиналок и лесбиянок.36 Делая это, они просто воспроизводили в иной форме старую теорию «патологии матки», выдвинутую еще в восемнадцатом веке и без конца повторявшуюся в научных кругах в девятнадцатом. Власть образов. Борьба между золотым мифом о браке и гротескным образом старой девы вечна. Независимо от уровня дискурса: от словарей к научным текстам, от поговорок к романам, слова, используемые для обозначения незамужней женщины неизбежно обнаруживают дискриминацию в репрезентации женского. Но когда речь заходит об аналогичном представителе противоположного пола, стареющем холостяке, пренебрежение исчезает: здесь вы можете найти «гениев» и «писателей».37 Мегера, лесбиянка, амазонка, шлюха, гризетка, синий чулок – эти уничижительные термины, применяемые к одиноким женщинам, были несправедливы, но широко распространены в Западной культуре и ранее. Но создание образа старой девы в литературе и его стереотипизация и популяризация были заслугой девятнадцатого столетия.38 Никогда еще внешность, психология, характер и социальная жизнь старой девы не привлекали столько внимания. Как бы не изображалась одинокая женщина, автор неизбежно описывал ее как отклонение от идеала женственности, определенного законом, общепринятой концепцией любви, биологическим детерминизмом и кодексом женской красоты. Казалось, что одинокая женщина сконцентрировала на себе все страхи, вызываемые независимостью женщин – социальной, экономической и интеллектуальной. Возникновение психологии и «открытие» «природы женщины» к концу ХVIII века привело к изменению ценностей, ассоциируемых с девственностью: теперь они стали препятствием и противоречили женственности как таковой; одновременно социальная роль одиноких и вдовых женщин полагалась бесполезной, а женское одиночество рассматривалось как угроза семье.39 Перед лицом потери идентичности одинокие женщины могли определять себя только в отношении к триумфальному образу жены-матери через сложную систему маневров и вызовов. Иногда они одобряли эту модель, иногда сопротивлялись ей; были эксперименты и утопические мечты, были капитуляция и сублимация. Но одно определенно: смешные и жалкие образы, являвшиеся лейтмотивом современного дискурса, не отражали реальности. Подводя итоги, можно сказать, что феномен «одинокой женщины», который я попыталась исследовать, тесно связан с основными экономическими и социальными процессами девятнадцатого столетия. В некоторой степени он напоминает определение западного «модернизма», который характеризуется как «множественность форм индивидуализма, соответствующая множественности форм социализации».40 Как исключение, подтверждающее правило, одинокие женщины вытеснили «холистическое» общество Старого режима.41 Аноним или личность, эгоистичная или альтруистичная, свободная и критичная, одинокая женщина определенно может рассматриваться как наследница евангелизма и пуританизма. Она также предлагала попытку скрытого ответа на великий вопрос об индивидуальной свободе, поднятый Просвещением и Великой французской революцией. D. Greenwell. Our Single Women./North British Review №26, February, 1862 P.63 См. библиографию в книге M. Vicinus. Independent Women; Work and Community for Single Women, 1850-1920. Chicago, University of Chicago Press, 1985 а также специальный выпуск Journal of Family History, ed. by S. Cotts Watkins, Winter 1984. В период между 1840 и 1847 гг. художник Ричард Редгрейв экспонировал в Королевской академии серию картин, посвященных «лишним женщинам». Эта популярная тема также освещалась Джорджем Фредериком Уоттсом. 3 W.R.Gregg. Why Are Women Redundant?/National Review, №14, April, 1862 P.436 4 E. Levausseur. La Population française; Histoire de la population avant 1789 et démographie de la France comparée à celle des autres nations au 19 siècle. Paris, A. Rousseau, 1889-1892, Vol. I, p.333 5 J. Dupâquier. . La Population française aux 17e et 18e siècles. Paris, Universitaires de France, 1979 P.84 6 Honoré de Balzac. La Vieille Fille (1837). Paris, Albin Michel, 1955 P.65 7 Annales de démographie historique, 1981 раздел А: La Mortalité différentielle des femmes. PP.23-140 8 P. Bourdelais. Le Poids démographie des femmes seules en France. Ibid., PP.215-227 9 J. Hajnal. European Marriage Patterns in Perspective./ Population in History. Ed. by D.V. Glass and D.E. Eversley. London, Arnold, 1965 PP.101-143 10 J. Goody. The Development of the Family and Marriage in Europe. New York, Cambridge University Press, 1983 11 L. Henry and J. Houdaille. Célibat et âge au mariage aux 18e et 19e siècles en France. I- Célibat définitif. II – Age au premier mariage./ Population, №№ 1-2, 1979 12 P. Bourdelais. Femmes isolées en France, 17e - 19e siècles./ Madame ou Mademoiselle? Itinéraires de la solitude féminine, 18e - 20e siècles. Ed. by A.Farge and Ch. Klapisch-Zuber. Paris, Arthaud-Montalba, 1984 PP. 66-67 1 2 13 M. Anderson. Marriage Patterns in Victorian Britain: An Analyses Based on Registration District Data for England and Wales 1861./ Journal of Family History, №2, 1976 PP. 55-78; J. Knodel and M.J. Maynes. Urban and Rural Marriage Patterns in Imperial Germany. Ibid., PP. 129-168 14 L. Abensour. La Femme et le féminisme avant la Révolution (1923). Geneva, Slatkine, 1977 (репринт) P.206 15 J. Knodel and M.J. Maynes. Urban and Rural Marriage Patterns in Imperial Germany. 16 О миссионерской деятельности в Северной Африке, Америке и на островах Тихого океана см.: Y.Turin. Femmes et Religeuses au 19e siècle. Le féminisme “en religion”. Paris, Nouvelle Cité, 1989 17 S. Dryvik. Remarriage in Norway in the Nineteenth Century./ Marriage and Remarriage in Populations of the Past. Ed. by J. Dupâquier. San Diego, Academic Press, 1981 P.305 18 Fraser’s Magazine, № 66, 1862 PP. 594-610 19 M.Garden. L’Evolution de la population active./ Histoire de la population française. Ed. by J. Dupâquier. Paris, Presses Universitaires de France, 1988 Vol. III P.267 20 T. McBride. Social Mobility in Lower Classes: Domestic Servants in France./ Journal of Social History, Fall 1974, Pp. 63-78 21 A. Chatelain. Les Usines internats et les migrations féminines dans la region lyonnaise./ Revue d’histoire économique et sociale №3, 1970 PP. 373-394; L. Reybaud. Etudes sur le régime des manufactures, condition matérielle et morale des ouvriers en soie. Paris, Michel-Lévy Frères, 1859 22 F. Parent. La Vendeuse de grand magasin. / Madame ou Mademoiselle? Ed. by A.Farge and Ch. KlapischZuber. P.97 23 P. Pézerat and D. Poublan. Femmes sans maris, les employées des postes./Ibid.,PP.117-162; M.Gribaudi. Procès de mobilité et d’intégration. Le monde ouvrier turinois dans le premier demisiècle. Ph.D diss. Ecole des Hautes Etudes en Sciences Sociales, 1986 24 G. Hagemann. Class and Gender During Industrialization./ The Sexual Devision of Labour, 19th and 20th centuries. Uppsala Papers in Economic History, №7, 1989 PP.1-29; U.D. Nienhaus. Technological Change, the Welfare State, Gender and Real Women: Female Clerical Workers in the Postal Services in Germany, France and England 1860-1945./ Ibid., PP. 57-72 25 Statistique des familles, Statistique générale de la France, 1906 26 M. Cacouat. Diplôme et célibat, les femmes professeurs de lycée entre les deaux guerres. / / Madame ou Mademoiselle? Ed. by A.Farge and Ch. Klapisch-Zuber. P.177; F. Mayeur. L’Enseignement secondaire des jeunes filles sous la 3e République. Paris, Foundation Nationale des Sciences Politiques, 1977 P.256 27 С. Langlois. Le Catholicisme au féminin. Les Congrégations françaises à supérieure générale au 19e siècle. Paris, Editions du Cerf, 1984; M. Vicinus. Independent Women; Patronage e reti di relazione nelle storia delle donne. Turin, Rosenberg and Sellier, 1988 28 Les Enseignements pontificaux. Le Probéme féminin. Вступление и иллюстрации монахов Solesmes. Paris, Desclée Brouwer, 1953 29 J. Bertillon. Etude démographique du divorce et la séparation de corps dans les différents pays de l’Europe. Paris, G.Masson, 1883 30 B. d’ Aurevilly. Les Bas-Bleus. Brussels, Victor Palmé, 1878 31 V. Chsmbers-Shiller. Liberty, a Better Husband: Single Women in America: The Generation of 1780-1840. New Haven, Yale University Press, 1984 32 Ibid., P.10 Цитируется Луиза Мэй Алкотт: «Потеря свободы, счастья и самоуважения, мало вознаграждается сомнительной честью называться «миссис» вместо «мисс» (1868). Старые девы, уверяет она читателя относятся к породе «женщин, превосходящих других…остающихся верных своему выбору и счастливыми благодаря ему, не менее, чем замужние женщины с их мужьями и домом». 33 Выражение было создано Шекспиром для насмешки над одиночеством женщин, отказывающихся выходить замуж. См.: Сон в летнюю ночь. 34 E. Thomas. Pauline Roland: Socialisme et féminisme au 19e siècle. Paris, Marcel Rivière, 1956 О Найтингейл и Панкхерст см: Sh. Jeffreys. The Spinster and Her Enemies: Feminism and Sexuality, 18801930. London, Pandora, 1985 35 C. Smith-Rosenberg and E.Newton. Le Mythe de la lesbienne et la Femine Nouvellee./ Strategies des femmes. Paris, Tierce, 1984 PP. 274-311 36 G. Schwarz. L’Invention de la la lesbienne par les psychiatres allemands. /Ibid., PP.312-328 37 J. Borie. Le Célibataire français. Paris, La Sagittaire, 1976 38 С. Dauphin. La Vieille Fille, histoire d’un Stéréotype./ Madame ou Mademoiselle? Ed. by A.Farge and Ch. Klapisch-Zuber. PP. 207-231 39 Y. Knibiehler. Les Médicines et la nature féminine au temps du Code civil./ Annales Economie, Société, Civilisation. №4, 1976, PP.824-825; A.Farge. Les Temps fragiles de la solitude des femmes à travers le discourse médical du 18e siècle./ Madame ou Mademoiselle? Ed. by A.Farge and Ch. Klapisch-Zuber. PP. 251263 40 S. Moscovici. L’Individu et ses représentations./ Magazine leteraire, №264, April 1989 PP.28-31 41 Согласно определению антрополога Луиса Дюмона холистическое общество – общество, в котором целостная группа считается большей ценностью нежели ее части или отдельные члены.
