тезисы к семинару - Институт развития имени Г. П. Щедровицкого

М.Рац
Концептуальный проект
системы государственного управления
Не в том суть жизни, что в ней есть,
но в вере в то, что в ней должно быть...
И. Бродский
Предварительные соображения
0.1. На мой взгляд, одним из важнейших продуктов работы нашего семинара
могла бы стать программа методологизации и развития оргуправленческой
деятельности на новом этапе истории России. Это был бы следующий шаг после
разработки Г.П.Щедровицким методологии ОРУ, оформленной в 1980-х гг. По
большому счету методологические идеи остаются пока невостребованными в
практике управления. Отчасти, м.б., потому что они сами нуждаются в
развитии. Если с этой точки зрения обратиться к замыслу семинара, то полезным
для решения проблемы стыковки методологической и управленческой практик
может оказаться ход от обратного: как выглядела бы система управления и
интерфейс между нею и методологией в идеале, если бы указанная проблема была
решена? Я предлагаю свое видение такой гипотетической картины на примере
государственного управления.
0.2. Вот несколько соображений в пользу такого примера (подчеркиваю, что
речь идет о проекте управления, а не государственного устройства):
- Если исходить из представления об управлении как особом типе мышления и
деятельности (я говорю «если», потому что есть и другие представления,
например, у Б.Сазонова и, кажется, у Л.Голубковой)1, то без государственного
управления при всей его специфике обсуждение управленческой практики было бы
заведомо неполным.
- Многие важные особенности управленческой деятельности находят самое
полное выражение в крупных системах, склеиваясь и теряясь в практике мелких.
Поэтому именно система деятельности государства дает наиболее полную и
дифференцированную картину деятельности над деятельностью (Д/Д) вообще, или
даже деятельностного контекста управления, которые обогащают наших
представлений об управлении.
- Вопросы о специфике управления по сравнению со смежными типами
деятельности, о том, каковы могут и должны быть их взаимосвязи, ставятся с
достаточной ясностью преимущественно на примере государственной
деятельности. К тому же в России они оказываются и наиболее актуальными
применительно к государству, которое у нас больше, чем государство.
1
Курсивом здесь и далее выделены прямые отсылки к прошлым заседаниям семинара.
1
1.1. Нижеследующие соображения основаны почти исключительно на моем
ограниченном опыте как гражданина России второй половины ХХ – начала XXI в., и
их направленность, разумеется, предопределена моей политической в широком смысле,
т.е., если угодно, жизненной, мировоззренческой позицией. Такие позиции сильно
разнятся даже в нашем сообществе. Только поэтому, не говоря уж о сложности и
громоздкости темы, я не претендую ни на что, кроме обсуждения развиваемых идей.
1.2. Если попытаться в двух словах подытожить мой общественно-политический
опыт, то я бы вывел его из объединения двух тезисов. Во-первых, за вычетом конца
1980-х –1990-х гг. я, как и подавляющее большинство моих сограждан, не имел
возможности влиять на жизнь своей страны, идущую в квазиестественном режиме. Вовторых, общий итог этой жизни, т.е. истории СССР – России, как минимум, на
протяжении последнего полувека видится мне в словах премьер-министра
В.Черномырдина «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Этот печальный итог я
связываю с первой фиксацией, в чем и состоит моя мысль.
Пока что никто не оспорил афоризм Черномырдина, а непрерывные
реформаторские начинания российских властей по ходу своей реализации снова и
снова подтверждают его точность. Думаю, неслучайно. С незапамятных времен по сию
пору, на самых разных уровнях властной иерархии и ее интеллектуальной обслуги
звучат призывы к «новому мышлению», «смене оптики», модернизации. Однако к себе
власти предержащие эти призывы не относят: себя они считают носителями новой
оптики и нового мышления, они «знают, как надо». Им мешают только «тромбы» в
каналах передачи управленческих сигналов и недостаток исполнительской
дисциплины. Призывы к обновлению, как всегда, оборачиваются директивными
требованиями, вместо диалога получается монолог: круг замыкается.
Среди прочего это порождает разрыв между уровнем проработки вопросов в
экспертной среде и уровнем принимаемых на государственном уровне решений, тем
более, что эксперты привлекаются не по признаку их профессиональной
компетентности, а в зависимости от политической ангажированности: только «свои». В
особенности это касается стратегических решений, подготовка которых вообще
происходит келейно. Между тем негативные последствия таких решений во многих
случаях вполне предсказуемы, а нередко очевидны априори.
1.3. С призывами я согласен: чем значительнее перемены в нашей жизни, тем более
глубокого переосмысления требуют наши понятия и представления, а вообразить
перемены, более значительные, чем произошедшие с распадом Союза, трудно. Однако
в том, что выходит за рамки действующего законодательства я не готов слушаться.
Хотя и себя не считаю обладателем новой оптики: её нужно еще конструировать, и
именно на это направлены мои усилия здесь и теперь. В меру своих способностей я
отправляюсь от трудов Г.П.Щедровицкого и ММК, которые задают общий подход и
основные средства для предстоящей работы. Но между концепцией СМД-методологии
и требованиями практики управления вообще и госуправления в частности зияет
разрыв, преодоление которого пока остается проблемой. Исторически сложившаяся в
теории и практике управления система понятий и представлений требует пересмотра и
переосмысления: методологам и управленцам нужен общий язык, общая понятийная
система; в этом пункте и стыкуются наши с организаторами семинара интересы.
Я мысленно проецирую из 1997 г. в наши дни просьбу помощников Б. Ельцина
помочь им в разработке административной реформы. Что бы я ответил помощникам
2
Д.Медведева, если бы они надумали модернизировать не только экономику, но и
«вертикаль власти»? Для начала я бы сказал, что дело это совершенно необходимое,
и без него любая другая модернизация превратится в обычное латание дыр. Но
перестройке институтов должно предшествовать переосмысление лежащих в их
основе понятий и представлений, в т.ч., например, понятия власти, которая в
современном обществе европейского типа может служить только дополнением к
системе управления…
Проект
2. Георгий Петрович говорил об управлении: «…эта профессия, ставшая
массовой, порождает новую ситуацию, тянет за собой новую научную революцию,
поскольку, подобно тому, как в XVII веке надо было создавать комплекс наук о
природе, так сейчас распространение и технологизация организационноуправленческой деятельности порождает новый цикл наук о деятельности и
мышлении людей» (ОРУ-1, с. 42). Это для меня ключевой тезис. Речь идет о так
называемых НИР-2, деятельностно ориентированных науках, или приложениях
методологии как «учении о мышлении и деятельности» (которые еще надо
научиться различать, но это отдельный разговор). Согласно ГП, как я понимаю,
методология занимает при ОРУ то место, которое занимала классическая
галилеевская наука при инженерии. Причем сказанное относится не только к
ОРУ, но к деятельности над деятельностью (Д/Д) в целом.
Мое нынешнее понимание управления и окрестностей можно свести к представляемому далее эскизу
онтологии преобразований, центрирующемуся на жизненном цикле замысла/идеи: от его/ее зарождения в
коммуникации неудовлетворенцев до претворения в жизнь и наступления неожиданных и/или
неконтролируемых последствий, инициирующих очередные преобразования. (От искусственного к
естественному и обратно.) «Поперек» заданной таким образом «стрелы преобразований» сорганизуется
множество занятий, ориентированных на будущее непосредственно или опосредованно – через настоящее
и прошлое,
обеспечивающих преобразования разнотипными знаниями. Обозначенная картина
разворачивается в четырех следующих пунктах, фиксирующих мое видение должного в этой области.
М.б., полезно соотнести способ моего движения с тем, что В.Розин (выступление 27.12. 2010) увидел
в докладе С.Котельникова. В целом похоже, только я не противопоставляю два способа движения – «по
собственной логике» и «от объекта», а объединяю их: с одной стороны, есть ситуация и эмпирический
объект (в данном случае система госуправления), а, с другой – конструируемый идеальный объект, к
которому хотелось бы прийти. Движение, как это и положено по норме в моем понимании, идет за счет их
прорисовки/выстраивания в соотнесении друг с другом, но основной упор в тексте я делаю на
конструируемый объект, а «в жизни», от которой я отталкиваюсь, у нас всё наоборот. Там никакого
управления может и не быть, а есть одни псевдоморфозы, например, как говорит Л.Голубкова, «принятие
решений».
2.1. Первое. В основе развиваемых далее соображений лежит оргтехническая
схема, понимаемая функционально: как схема Д/Д, где первая рефлексивно
охватывает и объемлет вторую. Разнообразие материала, на котором она может
интерпретироваться, так или иначе сужается в зависимости от решаемой задачи. В
нашем случае, если иметь в виду сложившуюся систему разделения труда,
наибольший интерес представляют политика (П), управление (У) и
осуществляемый чиновниками нормоконтроль (НК). Эти три типа МД тесно
взаимосвязаны и, взятые вместе, обеспечивают все более или менее значительные
преобразования в жизни общества, страны и людей. Поэтому обсуждать их по
отдельности можно и нужно, но заведомо недостаточно. А, если обсуждать их
совместно, то возникает интересная картина П => У => НК/власть, где стрелки
имеют глубокий смысл, поскольку символизируют движение (преобразовательных)
замыслов через эти институции от своего зарождения до исполнения. При этом П и
3
У соответственно отвечают на вопросы «что?» и «как?» делать, а НК обеспечивает
законосообразность всего происходящего.
Если говорить в этом контексте о методологии (Ме), то я бы встроил ее в
обозначенную цепочку, преобразовав последнюю в форму «нотной линейки» по типу
схемы программирования:
Ме =>
П =>
У =>
НК/власть =>
В такой структуре, где все «строки» еще «зашнуровываются» между собой,
подчеркивается позиционный характер фигурирующих в ней занятий (это типы
деятельности, а не осуществляющие их люди, не их специальности и не занимаемые
ими должности), каждое из которых по ситуации может сменяться другим. А место Ме
вверху линейки связано с ее основными функциями – рефлексивно охватывать и
держать целое, задавать рамки, систему координат для всего последующего и
разрабатывать новые средства.
Методологию я поместил спереди или сверху волевым образом, потому что, вообще
говоря, там может мыслиться философия или наука, не говоря уж о теологии, а по
факту чаще всего находится здравый смысл. Но разворачиваемая картина специфична
именно для методологии: мне трудно представить эту картину без обращения к
деятельностному подходу и таким методологическими средствам как понятия позиции
и типов деятельности.
Методологическая рамка должна влиять как на особенности перечисленных типов
деятельности, так и на характер связей и отношений между ними. Важнейшая для
методологии ценность развития должна стать при этом ведущей как для политики, так
и для управления, что, в вою очередь, определяющим образом повлияло бы на характер
общественного устройства, ибо, как говорил ГП, «…развитие как движение
возможно только там, где есть оппозиция, где есть разнообразие мнений» (ОРУ-2,
с. 255). Что касается политики, то здесь вырисовывается ее типология, и, в частности,
возникает мысль о формировании особого ее типа – политики развития
(http://www.polisportal.ru/files/File/puvlication/New_electr/Ratz_2010_K_tipologii_politiki.pdf;
http://www.polisportal.ru/files/File/puvlication/New_electr/Ratz_2010_Politika_ razvitiya.pdf).
Первые соображения о том, что общего в методологической рамке имеет (или
должно иметь) управление со своими «соседями» – политикой и нормоконтролем, и
чем они друг от друга отличаются (или должны различаться), я изложил в статьях о
соотношении политики с управлением (Полис, 2010, №3) и о бюрократии (Полития,
2010, №3-4, http://www.politeia.ru/ content/pdf/Politeia_Ratc-2010-3-4.pdf). Разобраться с
соотношением методологии и управления предстоит нам. Отправляясь от
фундаментальных работ Г.П.Щедровицкого и имея в виду управление функционально
разнородными, блочными системами, примерами которых могут служить научный
предмет или страна, особое внимание я обратил бы на идею гетерархического
управления С.И.Котельникова.
В целом с учетом всего последующего мне видится здесь перспектива построения
возможной теории преобразований (vs. теория познания). Такая перспектива связана с
относительно
автономией
организационно-управленческой
деятельности,
осуществление которой не зависит от принимаемых политиками ориентиров движения.
Иначе говоря, управленец – подобно инженеру в его области деятельности – умеет
4
добиваться поставленных целей безотносительно к их содержанию и той системе
координат, в которой они ставятся. К этому нужно добавить умение
минимизировать негативные последствия своих действий. Вот эти способности, как
я полагаю, можно экстериоризовать и объективировать в форме теории.
2.2. Второе.
Обсуждение методов, средств и техник управленческой
деятельности выходит за рамки данной работы, но вопрос об управленческих
стратегиях все же необходимо затронуть. (Стратегию здесь я буду понимать как
синоним политики в значении policy.) В этом отношении дурную шутку сыграл с
нами классический тезис Г.П. Щедровицкого: «…управлять можно только
развитием, а управление функционированием есть бессмыслица». Привычно
апеллируя к этому бесспорному в рамках представленного выбора (развитие vs
функционирование) тезису, мы забываем о существовании множества других
процессов, даже входящих в набор тех «сферных» процессов, к которым относится
указанная пара. Наверное, управлять можно не только развитием, но, например,
формированием нового и/или захоронением старого.
В самом общем случае я бы сказал, что управлять можно переменами. И
достаточно поставить вопрос таким образом, чтобы предположить: за исключением
некоторых сугубо частных случаев в современной культуре нет ни типологии
перемен, ни типологии управленческих стратегий, которые могли бы обеспечить
перемены желаемого типа. На данном этапе можно наметить пару-тройку
смысловых оппозиций.
Начнем с различения и противопоставления естественных и искусственных
(перемен, изменения, обновления): они ведь могут и сами идти,
естественноисторическим путем, а могут осуществляться исключительно нашими
силами или при нашем активном участии. Использование естественных перемен
применительно к управлению может носить лишь подсобный характер, а
искусственное обновление требует детализации. Не будучи оригиналом, я бы по
возможности отказался и от чисто искусственного (революционного, радикального,
большевистского) способа действий. Остается смешанный «искусственноестественный» подход, но и он предоставляет богатый выбор возможностей.
Можно, например, рассчитывать на относительно короткий период интенсивной
перестройки, реформирования и т.д. (типа программы «500 дней») с
одновременной утилизацией старых, отживших форм. А можно планировать более
органичный подход: выращивание, культивирование нового с постепенным
(естественным) отмиранием и захоронением старого. Здесь уже выбор ситуативен и
избирателен: кое-что, бывает, надо менять, не откладывая, но, поскольку речь идет
о жизни людей и общества, упор лучше сделать на выращивание, «стратегию
садовника». Применительно к переменам культурных матриц и институтов такой
способ действий является едва ли не единственно возможным.
Обращаясь прямо к ситуации в России и делая неизбежный скачок в
рассуждении, нужно говорить также о модернизации, которой, имея в виду ее
точное словарное значение, я противопоставил бы развитие.2 Сюда же примыкает,
Несколько иным путем пошел Б.Г. Капустин, проблематизировав саму идею модернизации и даже современности как таковой
(Капустин Б.Г. Современность как предмет политической теории. М, 1998). С моей точки зрения, в идейном плане наши подходы
достаточно близки.
2
5
в частности, вопрос о так называемом «особом пути», который – заметим сразу – в
отсутствие расшифровки (какой именно путь предлагается) превращается в пустую
словесную форму.
Модернизация может мыслиться как стратегия, или политика (policy), направленная на обновление управляемой
системы с целью приведения ее в соответствие с некими образцами современности, признание которых в этом
качестве оказывается обязательным условием модернизации. Иными словами, модернизация, если воспользоваться
старой метафорой А.Д. Сахарова, это как бы движение по проложенной другими лыжне, движение вслед за
первопроходцами, которые в отличие от своих последователей, не имея перед собой образцов современности,
вынуждены создавать их сами, выращивать на самих себе.
На ранних этапах модернизации отставшая страна может не различать идеологии
модернизации и развития, но по мере приближения к образцам современности, к
передовым позициям такое различение становится жизненной необходимостью,
поскольку политика модернизации обеспечивает существование только и
исключительно на вторых ролях. Если Россия стремится занять лидерские позиции в
современном мире, переход к политике развития оказывается для нее категорическим
императивом, и, чем раньше это будет осознано и осмыслено, тем лучше, ибо, как
известно, двигаться по свежему снегу несравненно труднее, чем по наезженной лыжне.
Это требует, прежде всего, умения ориентироваться на местности и предполагает совсем
другое интеллектуальное обеспечение политики, другие методы и средства работы, другие
формы организации, например, переход от привычного для нас «внедрения» новшеств к
инновационной деятельности. При этом вопрос об «особом пути» России снимается:
любая страна, избравшая путь развития, идет своим особым путем.
Объединяя теперь (это мой личный выбор) «стратегию садовника» с приоритетной
ценностью развития, мы получаем некий тип политики, или рамочную конструкцию,
внутри которой – сообразно текущей ситуации – может формироваться конкретная
политическая линия. Такой тип политики я называю политикой развития, и он
предполагает реализацию ценности развития как процесс обогащения арсенала средств
нашей МД, т.е., по ситуации – освобождения от возникающих вновь и вновь внешних
ограничений. (А наличная, достигнутая свобода – это превращенная форма развития и
освобождения, свобода попасть в соседнюю камеру.) Таким образом, имеется в виду
последовательное, пролонгированное во времени движение, ориентированное на
обогащение арсенала средств и развитие нашего мышления, диверсификацию
деятельности, увеличение числа степеней свободы и умножение ресурсов страны (в
отличие от данного богом сырья). У политика, работающего в такой парадигме, говоря
словами Б. Межуева (сказанными, кстати, в довольно близком контексте), «нет ни
компаса, ни карты. Даже хуже, ибо, не имея, ни того, ни другого, он лишен еще и
представления о той конечной точке, к которой ему надлежит продвигаться». Так что
дело, как говорится, сильно на любителя.
Многие читатели скажут, что все это – философия, и будут по-своему правы,
потому что основная работа начинается дальше: мы ведь не дошли даже до таких
исходных для политики различений как внешняя и внутренняя, федеральная и
региональная и т.д. Однако моя мысль в том и состоит, чтобы восстановить этот
пунктирно намеченный выше и обычно пропускаемый, хотя важнейший и
определяющий этап размышлений.
Всё это важно среди прочего потому что выбор стратегии существенно зависит
от предшествующей истории. Например, стратегия садовника хороша, когда она
давно задействована и реализация ее отлажена; если же перемены ранее были пущены
на самотек и/или зашли достаточно далеко в направлении, которое мы хотим теперь
6
изменить, то реформы и перестройка неизбежны. Только приведя состояние дел в
более или менее устраивающее нас состояние, можно перейти к стратегии
садовника. Аналогично дело обстоит с модернизацией и развитием.
Но этого мало. Возвращаясь к тезису Г.П., надо заметить, что слова об
«управлении развитием» наводят на мысль, звучавшую и на нашем семинаре, что
развитие занимает место управляемой системы, выступает в качестве объекта
управления. По-моему, это следует не столько из сути дела, сколько из
грамматической конструкции. Я бы предложил другую картину, в которой объект
управления относительно независим от управленческой стратегии и политики:
например, один и тот же бизнес можно ориентировать на развитие, а можно на
экстенсивный рост или, наоборот, на сворачивание.
Развитие при этом мыслится как заимствуемая у методолога ценность
политика, обращаемая им по ситуации в конкретную установку и реализуемая
управленцем. Вопрос тут в том, как мы будем разграничивать функции политики и
управления. Моя версия ответа состоит в том, что за выбор стратегии отвечает
политик, а реализует ее управленец. Поэтому я говорю о «политике развития» как
особом типе политики, а «управление развитием» понимаю как работу управленца
по ее реализации. «Программа развития» при этом объединяет политику с
управлением, а управленческие системы в целом оказываются «популями
развития»: развиваться может только вся (данная) система мыследеятельности, и
лишь по сопричастности с ней сами управленцы, персонал, управляемая система и
т.д. В ядре этого полипроцесса я вижу систематическую проблематизацию
происходящего и решение проблем. В этом для меня состоит специфика управления
развитием, но эта тема выходит за рамки доклада.
Проработка управленческих стратегий – особа задача методологов.
2.3. Третье. С темой управленческих стратегий теснейшим образом связан
вопрос о введенном в п. 2.1 различении функций управления и власти. Хотя он и
является вроде бы частностью, но настолько фундаментален, так резко меняет
глубоко укорененные представления о власти, что требует отдельного разговора.
(Тем более, что он теснее, чем всё остальное, связано с государственным
устройством.) Л.Голубкова связывает управление с чудом, тайной и авторитетом,
даже видит в этой триаде механизм управления. Но вот путинский идеолог А.
Чадаев считает, что на этих трех китах – чуде, тайне и авторитете – держится
власть. Если иметь в виду традиции обсуждения управления (почти
исключительно рационалистические) и власти (в значительной мере апеллирующие
к иррациональному началу), то я бы скорее присоединился к Чадаеву. Хотя здесь и
теперь хочу как раз локализовать и «расколдовать», рационализировать идею
власти в сопоставлении ее с управлением и противопоставлении их друг другу.3
При этом я оставляю в стороне всю традиционную философию и мистику власти
и готов признать, что веду речь не о власти «вообще», а только о
государственной власти в известной трактовке М.Вебера.
Различение и сопоставление управления и власти стало возможным только после
введения Георгием Петровичем понятия управления. Это различение я получил от ГП
Похоже, что на языке Л.Голубковой речь идет об управлении по праву сильного (которое я называю властью) в противоположность
управлению по праву умного – для меня собственно управлению. Кстати, согласно Л.Щедровицкому, А. Пископпелю и
В.Рокитянскому, английским эквивалентом «управления» может служить steering (здесь они следуют за А. Раппопортом), но никак
не management.
3
7
лично, и оно в моем представлении является важнейшим пунктом во всем этом круге
вопросов. Я вкратце писал о нем в статьях о бюрократии и в «Анти-Рюрике»
(http://www.ng.ru/science/2010-10-13/14_anti_rurik.html). В двух словах, согласно ГП,
управление – это особый тип МД, использование самодвижения объекта в целях
управляющего, которым может быть кто угодно, и который направляет это
самодвижение в нужную ему сторону. Власть же в ее обычном понимании – это
социальный феномен, к МД отношения не имеющий, средство заставить людей
делать то и так, что и как считают нужным власть имущие, которые «узурпируют
власть, присваивают ее себе, отнимая у других» (ОРУ-2, с. 276), причем (добавляю от
себя) преимущественно молча, в отличие от вынужденного разговаривать управленца.
Это, кстати, их важнейшее различие: управление (и политика) диалогичны, власть в
любом ее понимании монологична.
По мере развития идей права и кристаллизации принципа формального равенства
появилось другое толкование власти: уже не в отношениях господства-подчинения
между людьми, а власти закона, стоящей над людьми, кем бы они ни были. Теперь
государство можно считать правовым только при условии, что власть в нем безлична,
принадлежит не людям, а закону. При этом относиться она может только к сохранению
status quo, но никак не к преобразованиям: преобразования – прерогатива политиков и
управленцев по позиции, – должны согласовываться со всеми, кого они затрагивают.
Поэтому выше в качестве специфического занятия чиновников фигурирует
нормоконтроль, посредством которого и включается по мере необходимости власть
закона. Поэтому я говорю о двух секторах деятельности: государственном,
ответственном за соблюдение законности и стабильное функционирование
сложившейся системы, и предпринимательском, ответственном за преобразования
(модернизацию, инновации).4 Сказанное можно подытожить в форме своеобразного
закона исключенного третьего. В идеале любое общественно важное решение должно
либо обсуждаться и согласовываться с представителями всех заинтересованных сторон,
с общественностью (политические и управленческие решения), либо приниматься в
соответствии с духом и буквой закона (властные решения); третьего не дано.
Итак, «постановлять» и «указывать» от имени государства можно только со
ссылкой на соответствующие нормы закона. Всё остальное – требующая обсуждения
частная инициатива, кому бы она ни принадлежала. (Хоть бы президенту и премьеру –
вопреки российской практике.) Согласно К. Попперу, преобразования институтов, – а я
добавил бы и преобразования вообще, – дело личностей, а отнюдь не государства.
(Личности могут при этом объединяться в коллективные субъекты действий:
принципиальное значение имеет авторство преобразовательных инициатив и связанная
с ним ответственность.)
Однако, любые перемены должны осуществляться законным образом: управленцы
перестраивают власть, но власть регулирует эту работу, помещая преобразовательные
инициативы в прокрустово ложе действующего законодательства («процедурная
демократия», схема «процесс-механизм»). Управленцы могут апеллировать только к
интеллекту управляемых (в этом смысле «управляемая система свободна»), реализация
В отличие от экономической трактовки указанных секторов, связывающей их с формами собственности, с точки зрения управления
я в данном случае различаю государственный и предпринимательский сектора, безотносительно к формам собственности.
Государственный ответственен за верховенство закона, а предпринимательский – за перемены. Хотя применительно к государству
обычно говорят не о предпринимателях, а о политиках и государственных деятелях. Я ничего не имею против, но добавляю, что
следует жестко различать государственные решения и решения отдельных политиков и государственных деятелей.
4
8
власти гарантируется силой, а при сопротивлении – легитимным насилием. Собственно,
легитимное право на насилие и мыслится как определяющая характеристика власти.5
Власть должна среди прочего освободить политиков и управленцев от текучки и дать им
возможность сосредоточиться на проблемах и развитии.
В корне меняется наше понимание важнейшего явления, традиционно
именуемого сменой, или передачей власти. Что касается власти, в правовом
государстве следовало бы говорить о смене блюстителей власти закона, вопреки
названию этого явления призванной обеспечить ее воспроизводство. Основная роль
этого события связана таким образом не со «сменой власти», которая, будучи
властью закона, вовсе не происходит, а со сменой политики (policy). Именно
изменение вектора политики может привести затем к пересмотру действующего
законодательства и – в этом смысле – смене власти.
Всё это, однако, результат длительного исторического процесса. На
протяжении большей части истории общество жило иначе: господствовала
«склейка» старой, узурпированной власти и управления. Если с учетом
сказанного посмотреть на историю последних двух – трех столетий, то мы увидим,
что в странах европейского культурного ареала («на Западе») со времен господства
абсолютных монархий до настоящего времени первоначально слитые воедино
функции управления и власти закона, приходящей на смену персонализированной
власти, расходятся. Управление при этом ответственно
за перемены,
ориентированные на будущее, а власть закона – на обеспечение стабильности
сложившейся организации жизни. Это разделение функций осознается лишь
частично, например, в форме утверждения верховенства закона, но происходит
неукоснительно: таково одно из важнейших, а, м.б., и важнейшее проявление
становления современного общества, процесса модернизации, как его толкуют
социологи.
Помечу одной фразой роль различения управления и власти в современной
политической картине (и карте) мира. В западной культуре управление и власть
закона жестко разделены (не путать с классическим разделением властей); в
восточной, напротив, по-прежнему господствует склейка «вастеуправления»,
самодержавие. Тунис и Египет
2.4. Четвертое. Теперь заход совсем с другой стороны. Повторю, что при
обращении к современной ситуации в России общим знаменателем для меня
выступает упоминавшееся mot В. Черномырдина. Почему же так получается? Мой
первый ответ: по причине отсутствия теории преобразований, соответствующей
системы понятий и, прежде всего, «склейки» управления и власти, в результате
которой власть используется для осуществления преобразований. Это то, что
издавна называется работой без понятия, но этот ответ требует развертывания. Вопервых, под влиянием властеуправления формируется соответствующий рабский
менталитет: вот приедет барин, барин нас рассудит и т. д. – отсутствие гражданской
позиции, инициативы и ответственности. Об этом ГП говорил как о
«социокультурном уродстве» советских людей. (Теперь многие считают, что
вообще первичен менталитет, дескать, «народ не созрел для демократии», но я
думаю, что «созреть» народ может только для революции, а становление
Именно в силу легитимности прибегать к этому праву приходится сравнительно редко, с чем, видимо, и связано известное
противопоставление власти насилию.
5
9
демократии требует соответствующей политики, организации и управления.) Вовторых, система властеуправления блокирует формирование особой вспомогательной
вспомогательной
«инфраструктуры»
преобразовательной
деятельности,
складывавшейся на Западе на протяжении ХХ в. и включающей в себя целую систему
систему разнородных занятий, направленных на проработку общего для граждан
страны будущего, а по сопричастности с ним настоящего и прошлого.
Для методологов это, по идее, общее место, хотя я не знаю ни одного примера
реализации этой системы в более или менее полном объеме. Впрочем, она и нужна в
полном объеме преимущественно в очень крупных проектах, на уровне государства.
Итак, упомянутые занятия можно объединить в три группы:
- прожективные, нацеленные на будущее – прогнозирование (естественного хода
событий), выработка идеалов, конструирование, проектирование, программирование;
- аналитические, ориентированные на изучение существующего в настоящем
положения дел – мониторинг, авторский надзор, изыскания, экспертиза, а так же
примыкающие к этому кругу занятий и обеспечивающие их знаниями особого рода
научные исследования;
- реконструктивные, направленные на воссоздание в настоящем (и только после
этого анализ, изучение) прошлого – история.
Перечисляю их для полноты картины, имея в виду, что, если приведенная выше
«цепочка» (Ме => П => У => НК/власть) давала возможность структурировать ход
проработки и реализации преобразовательных замыслов, так сказать, «вдоль» их
движения, то здесь возникает своего рода «поперечный срез», связанный со структурой
обеспечения преобразований информацией и знаниями, в частности, в процессе
управления ими. Наверное, состав и структура этого поперечного среза меняются по
мере реализации замыслов и при переходах из политической действительности в
управленческую и т.п., но это уже из числа вопросов на будущее. Здесь важнее
заметить, что с таким поперечным срезом связано еще одно место и соответствующие
функции методологии, призванной сорганизовать обеспечивающие деятельности. И я
могу добавить, что пример своеобразных обеспечивающих деятельностей мне дали
«кураторы» и «наставники» из кейса С.Котельникова с установкой дверей (см. ег
выступление 27.12).
Такая система обеспечения должна иметь (а в развитых странах, если не
фактически, то по идее, имеет) еще второй эшелон в виде активного участия
представителей всех заинтересованных позиций в обсуждении идущих преобразований
по всем намеченным линиям. Это то, что называется демократией участия со всеми ее
разнообразными формами организации: публичными слушаниями, расследованиями,
оценками воздействия на окружающую среду и т.д., и т.п. По идее, такая
эшелонированная инфраструктура, в особенности, благодаря работе политической
оппозиции и конкуренции, обеспечивает постоянную проблематизацию принимаемых
решений и хода их реализации. В итоге получается, что все мало-мальски значительные
перемены в жизни страны и людей фактически организуются как бы программно (в
методологическом понимании). Оно, конечно, так не рефлектируется, но на Западе
исторически сложилось примерно так. А у нас, если говорить о стране и государстве,
перемены не то, что не программируются, но даже не проектируются культурным
образом.
Обсуждение
10
3. Мы рассмотрели, таким образом, окружение управления в плане связей
последнего с определенными типами МД, занимающими фиксированные
функциональные места по отношению к управлению. Дополнительно рассмотрения
требует система образования и подготовки управленческих кадров. Дело, однако,
этим не ограничивается: важную роль играют разнообразные системы
деятельности, занимающие место управляемых. В данном случае речь идет о
влиянии, которое оказывают особенности управляемой системы на управленческую
надстройку: очевидно, что управление жизнью страны (чем занимается
государство), деятельностью крупной корпорации, воинского подразделения или
научной лаборатории имеет свою специфику. В связи с этим вырисовывается
особая тема типологии управленческих систем.
Если развивать далее тему государственного управления, то важнейшим
оказывается классический вопрос о том, где и как проводить границу между
функциями государства и других «хозяйствующих субъектов». Может быть,
изложенные представления откроют новые пути к его решениям, которые,
наверное, должны быть ситуативными? Если говорить о деятельностном контексте
управления, то управленцам приходится еще взаимодействовать с самыми разными
системами МД, которые могут заметно влиять на управление. В общем виде, повидимому, бессмысленно обсуждать случайные связи и отношения самых
различных систем МД с управленческими, возникающие и исчезающие чисто
ситуативно. Однако, специально надо обсуждать характер отношений и связей,
которые возникают между управлением и соседними типами МД, прежде всего,
конечно, понятия взаимодействия и влияния, кооперации и коммуникации. Но эта
тема не специфична для управления.
Всё сказанное выводит к другим ракурсам нашей темы: к управленческой
культуре, к подзабытому, кажется, вопросу о сферной организации деятельности и,
в частности, о сфере управления (а, м.б., и к мегасфере Д/Д), в связи с которой
придется говорить уже не об управлении развитием, а о развитии управленческой
МД. Если не ошибаюсь, в России до сих пор нет профессионального сообщества
управленцев. Здесь видится еще одна точка приложения методологии к
управлению.
4. …Боюсь, что для помощников Д.Медведева все эти материи чересчур общи
и абстрактны. Для меня из этого следует, что их нужно развивать и
конкретизировать, для чего искать других заказчиков или продолжать эту работу
в порядке самодеятельности. Так или иначе, нужно нарабатывать ресурсы для
перехода к реализации такого рода идей. Если у меня найдутся единомышленники,
в итоге после надлежащей проработки намеченных соображений мы выйдем к
позиционной раскладке, к использованию предлагаемых «очков» по назначению
при анализе ситуации в стране, регионе или корпорации и – в перспективе – к
практическим рекомендациям.
Предлагаемая (как впрочем, и любая другая) система понятий и представлений
только с одной стороны обобщает наличный опыт, а, с другой, претендует на
нормативный характер. Кто что делать должен в современной системе управления,
включенной в такой контекст, как там кооперируются и коммуницируют все эти
11
политики, управленцы, чиновники, эксперты, исследователи… Какую роль при этом
должны играть и играют методологи, что они могут дать и дают управленцам (как
впрочем, политикам и чиновникам, проектировщикам и исследователям); чего те ждут
от методологов и т.п. Схемы нужны, позиционная прорисовка идеальной системы
управления в сопоставлении с реальной; российской по сравнению с западной – как для
государственного, так и для предпринимательского секторов. И только после этого
можно ставить вопрос (неизмеримо более сложный): а что и как мы можем и
должны теперь делать в России.
Разумеется, реализация подобных идей в наших сегодняшних условиях отдельный
вопрос. Однако сказанное пока не претендует ни на какую реализацию: пока требуется
проблематизация и углубленная проработка этих идей, если они того стоят. Для их
понимания важно существование своего рода масштабного эффекта: содержание
управленческой
деятельности
разворачивается
в
представленной
выше
дифференцированной форме Д/Д применительно к большим системам, в частности,
государству. Наоборот, оно предстало бы свернутым и нерасчлененным в примерах с
малыми системами типа фигурировавших в кейсах С.Котельникова. Если вернуться
теперь к проблеме стыковки управления с методологией, то всё сказанное
превращается в материал, применительно к которому надо спрашивать: а облегчается
ли им решение поставленной проблемы? Вроде бы для управленца, принявшего
изложенные представления, такой проблемы вовсе не должно быть: он уже
методологизирован, но вопроса о том, как ему перейти в такое состояние, это не
снимает. На мой взгляд, всё сказанное может облегчить если не принятие, то
понимание методологических новаций в данной области.
Отвечая в связи с этим на вопрос наших организаторов, какую практику можно
считать именно методологической, я бы сказал, что, как минимум, практику Д/Д, в
конечном счете, обеспечивающую развитие, или, более определенно, организованную
надлежащим образом согласно соответствующим принципам и нормам, например, типа
изложенных. Разумеется, с учетом масштабных эффектов и специфики различных
управленческих систем, а также постоянного развития самих этих представлений,
которые выражают пока только мою точку зрения по состоянию на сегодняшний день и
заведомо будут пересматриваться в ходе обсуждения.
Я благодарю С.Котельникова и Б.Слепцова, с которыми имел возможность
обсуждать эти тезисы по мере из разработки.
P.S. Поскольку во всем мире «дела идут вкривь и вкось» (аналог черномырдинского
«хотели как лучше…» Л.Питера), возможно, развиваемые идеи могут оказаться
полезными не только в России. В сущности, речь идет о такой организации нашей
деятельности, которая позволила бы свести к минимуму неизбежное влияние ее
непредсказуемых и неконтролируемых последствий на нашу жизнь. В этом смысле я и
поминал выше теорию преобразований, имея в виду ее приложения (1) к нашей
деятельности вообще, а прежде всего (2) применительно к Д/Д и управлению; (3) в
особенности – применительно к «благим намерениям государства», как назвали
переводчики книгу Д. Скотта, и (4) конкретно – применительно к России. На мой
взгляд, вопрос о стыковке управленческой и методологической практик оказывается
здесь ключевым, а один из возможных подходов к его решению видится в
переосмыслении и реконструкции наших представлений об управлении и смежных
деятельностях.
12
Декабрь 2010 – февраль
2011.
13