На правах рукописи Обухова Юлия Александровна ФЕНОМЕН МОНАРХИЧЕСКИХ САМОЗВАНЦЕВ
advertisement
На правах рукописи Обухова Юлия Александровна ФЕНОМЕН МОНАРХИЧЕСКИХ САМОЗВАНЦЕВ В КОНТЕКСТЕ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ (ПО МАТЕРИАЛАМ XVIII СТОЛЕТИЯ) 07.00.02 – Отечественная история АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук Ростов-на-Дону 2014 Работа выполнена на кафедре гуманитарно-экономических дисциплин филиала ФГБОУ ВПО «Тюменский государственный нефтегазовый университет» в городе Нижневартовске Научный руководитель: доктор исторических наук Мауль Виктор Яковлевич Официальные оппоненты: Почетный работник Высшей школы РФ, доктор исторических наук, профессор Тюменцев Игорь Олегович кандидат исторических наук, доцент Андреев Игорь Львович Ведущая организация: ФГБОУ ВПО «Санкт-Петербургский государственный университет» Защита состоится 27июня 2014 г. в 14.00 на заседании диссертационного совета Д 212.208.08 по историческим наукам при Южном федеральном университете по адресу: 344082, г. Ростов-на-Дону, ул. Б. Садовая, 33, ауд. 202. С диссертацией можно ознакомиться в Зональной научной библиотеке им. Ю.А. Жданова Южного федерального университета по адресу: 344000, г. Ростов-на-Дону, ул. Р. Зорге, 21Ж. Автореферат разослан «22» мая 2014 г. Ученый секретарь диссертационного совета Н.Е. Пуховская ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ Актуальность темы исследования. Одним из наиболее значимых явлений политической истории России XVIIIвека был феномен самозванцев, связанный с особенностямимассового сознания, не затронутого влиянием Просвещения, или затронутого им в самой минимальной степени. Постановка проблемы самозванцев в контекст народной традиционной культуры на фоне общей истории страны многое дает для понимания взглядов широких слоев населения на монархическую власть, ее носителей, на взаимоотношения этой власти с обществом и человеком. В общественно-политическом смысле интерес к поставленной проблеме определяется тем, что появление самозванцев всегда означало наличие в государственной жизни страны серьезных неполадок, свидетельствующих о кризисе легитимности и способов репрезентации власти. Эти проблемы были важны дляXVIII столетия в условиях развернувшейся «революции сверху» и формирования новой концепции монарха и монархии.Многочисленные самозванцы становились своеобразной народной реакцией на политику вестернизации. Вопрос о легитимности и опасность делегитимации власти и по сей день сохраняют свое значение в Российской Федерации, политическая система которой находится в переходном состоянии.Все более заметным становится ее крен в сторону возрождения авторитарных механизмов организации и осуществления властных полномочий. Однако сосредоточение рычагов управления в руках однойличности, какой бы замечательной по своим дарованиям она ни была, с неизбежностью реанимирует вероятность явной и скрытой борьбы ближайшего окружения за овладение волей единоличного правителя в своих зачастую корыстных интересах.Подобное уже не раз бывало в нашей истории, например, в условиях дворцовых переворотов XVIII века, которые справедливо признаются своеобразным верхушечным аналогом народного самозванчества. Актуальность изучения самозванцев обусловлена также отсутствием приемлемого понимания данного феномена в отечественном научном, культурном и политическом дискурсе, что вызывает потребность выяснения и уточнения полноты и специфики содержания понятий, используемых для обозначения соответствующих ситуаций и явлений. Степень изученностипроблемы. Тема российских самозванцев XVIIIстолетия относится к числу проблем, историография которых одновременно насчитывает немало научных работ и авторов, но, в тоже время, практически не имеет комплексного монографического воплощения. Труды российских ученых можно условно разделить по хронологическому принципу: дореволюционная, советская и современная историография. Особо выделим ряд работ, принадлежащих зарубежным историкам, затрагивавшим проблему лжемонархов. Подобная структуризация позволяет проследить динамику изучения данного феномена и показать эволюцию в понимании темы, происходившую под влиянием историографических, методологических и идеологических трансформаций. 3 Одним из достоинств дореволюционной историографии является разносторонний подход ученых, характеризующийся отсутствием каких-либо приоритетных для них сюжетовв изучении темы. Внимание уделялось различным аспектам истории России, связанным с феноменом самозванцев.А.П. Барсуков, П.И. Бартенев, Г.В. Есипов, Е.П. Ковалевский, С.И. Лашкевич, С.В. Максимов, М.Н. Прокопович и др. в сопровождении своих кратких комментариев публиковали подборки документов об отдельных ложныхискателях престолаXVIII века, либо осуществляли анализ (как правило, лапидарный) конкретных историй некоторых из них.1 Кроме того, были написаны обзорные работы, в которых историки попытались свести разрозненные сведения воедино и предложить обобщенный взгляд на изучаемый феномен (Д.Л. Мордовцев, С.М. Соловьев). Первый из них ограничился лишь несколькимибиографическими очеркамипо материаламXVIII столетия. А для статьи С.М. Соловьева характерен компаративный взгляд на проблему – сравнение ложных российских претендентов между собой и сопоставление их с иностранными самозванцами. Аналитические рассуждения о лжемонархах как исторической проблеме можно встретить в трудах дореволюционных ученых, излагавших в целом события царствований тех или иных отечественных самодержцев XVIII века.2 Значительный фактический и аналитический материал о самозванцах представлен в сочинениях о пугачевском бунте, самом Е. Пугачеве, его предшественниках и последователях (А.И. Дмитриев-Мамонов, Н.Ф. Дубровин, И.И. Железнов, П.К. Щебальский, П.Л. Юдин и др.).3 Большое значение имеют исследования дореволюционных историков (А.В. Арсеньев, В.И. Веретенников, П.П. Каратыгин, М.И. Семевский,Г.В. Есипов идр.), рассмотревших на основе деятельности Преображенского приказа и Тайной розыскных дел канцелярии «непригожие речи» как специфическую форму осмысления народом действий конкретных вельмож и властителей, и происходивших в стране событий в целом.4 Барсуков А.П. Рассказы из русской истории XVIII века по архивным документам. СПб., 1885. С. 195–242; Есипов Г.В. Люди старого века: Рассказы из дел Преображенского приказа и Тайной канцелярии. СПб., 1880. С. 416–444; О самозванцах, являвшихся при Екатерине II в Воронежской губернии [Приложения] // Ковалевский Е.П. Собр. соч. СПб., 1871. Т. 1. С. 198–199; Лашкевич С.И. Историческое замечание о смертной казни самозванца Александра Семикова, выдававшего себя за царевича Алексея Петровича // ЧОИДР. 1860. Кн. 1. С. 141–146 и др. 2 Мордовцев Д.Л. Самозванцы и понизовская вольница. СПб., 1901; Соловьев С.М. Заметки о самозванцах в России// РА. 1868. Вып. 2. Стб. 265–281; Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. СПб., 1885. С. 198–214. 3 Дмитриев-Мамонов А.И. Пугачевский бунт в Зауралье и Сибири: исторический очерк по официальным документам. СПб., 1907; Дубровин Н.Ф. Пугачев и его сообщники: эпизод из истории царствования Императрицы Екатерины II. СПб., 1884. В 3-х т.; Щебальский П.К. Начало и характер Пугачевщины. М., 1865; Юдин П.Л. К истории Пугачевщины // РА. 1896. Кн. II. № 6. С. 5–46; 161–184 и др. 4 Арсеньев А.В. «Непристойные речи» (Из дел Преображенского приказа и Тайной канцелярии, XVIII в.) // ИВ. 1897. Т. LXIX. С. 59–80; 375–398; Веретенников В.И. История 1 4 В рамках советской исторической науки приоритетной задачей стало изучение истории классовой борьбы трудящихсяпротив эксплуататоров. Применительно к XVIIIстолетию в центре внимания оказалось восстаниепод предводительством Е. Пугачева. Его изучением занимались А.И. Андрущенко, М.Т. Белявский, В.И. Буганов, И.М. Гвоздикова, Е.И. Индова, М.Д. Курмачева, Ю.А. Лимонов, В.В. Мавродин, Р.В. Овчинников, А.А. Преображенский, Ю.А. Тихонов и др.Однако проблема самозванчества находилась на периферии их интересов: приводились существенные фактические подробности, но их трактовки обычно сводились к тривиальной констатации «наивного монархизма» и использования повстанцами«царистских иллюзий» народа для борьбы за его светлое будущее.5 В советскийпериод практически не появилось работ, посвященных такому специфическому явлению общественной мысли социальных низов, как «непригожие речи». Видимо, они казались советским историкам еще более примитивными формами выражения классовой идеологии народных масс, чем «наивный монархизм». Потому особняком стоят монография Н.Б. Голиковой о политических процессах при Петре I и статья К.В. Сивковао подпольной политической литературе в России в последней трети XVIII века. К сожалению, эти исследования представляют интерес только богатым фактическим материалом, но не его истолкованием, целиком укладывающимся в ограниченные рамки марксистской методологии истории.6 Все же в советской историографии появилось несколько обобщающих обзоров истории самозванцев, хотя и в статейном формате. В одном случае (М.Н. Тихомиров) рассматривались практически только ложные претенденты XVII века, в другом (С.М. Троицкий) – речь шла о характеристике самозванцев XVII–XVIII столетий, но большее внимание уделялось лжемонархам «бунташного века», а третья публикация (К.В. Сивков) была посвящена лишь темиз них, которые появились в последней трети XVIII столетия.7 Тем не менее,глубокий анализ феномена российских самозванцевбыл осуществлен именносоветскими учеными, причем не историками, а представителями смежных областей знания – этнографии и филологии.Они применили культурологически ориентированные подходы к исследованию Тайной канцелярии Петровского времени. Харьков, 1910; Каратыгин П.П. Язык мой – враг мой (Три рассказа из следственных дел Тайной канцелярии) // ИВ. 1897. Т. LXIX. С. 768– 787; Т. LXX. С. 200–215; Семевский М.И. Очерки и рассказы из русской истории XVIII в. СПб., 1884. С. 1–339. 5 Андрущенко А.И. Крестьянская война 1773–1775 гг. на Яике, в Приуралье, на Урале и в Сибири. М., 1969; Буганов В.И. Пугачев. М., 1987; Лимонов Ю.А., Мавродин В.В., Панеях В.М. Пугачев и его сподвижники. Л., 1965; Мавродин В.В. Крестьянская война в России в 1773–1775 годах. Восстание Пугачева. Л., 1961. Т. 1 и др. 6 Голикова Н.Б. Политические процессы при Петре I. По материалам Преображенского приказа. М., 1957; Сивков К.В. Подпольная политическая литература в России в последней трети XVIII в. // ИЗ. 1946. Т. 19. С. 63–101. 7 Сивков К.В. Самозванчество в России в последней трети XVIII в. // ИЗ. 1950. Т. 31. С. 88– 135; Тихомиров М.Н. Самозванщина // Наука и жизнь. 1969. № 1. С. 116–121; Троицкий С.М. Самозванцы в России в XVII–XVIII вв. // ВИ. 1969. № 3. С. 134–146. 5 прошлого. Изучение К.В. Чистовым социально-утопических легенд о возвращающихся царях/царевичах-избавителях, рассмотрение Б.А. Успенским мифа о самозванце на троне сквозь призму русской концепции царской власти, трактовка А.М. Панченко «самозванства» в контексте стереотипов традиционного религиозного сознания на долгие годы определили основные направления изучения данной научной проблемы. Ярким примером тому могут служить работы историков А.С. Мыльникова и Н.Я. Эйдельмана.Они содержат интересные мысли по поводу лжемонарховXVIII века, но в концептуальном плане носят эпигонский характер по отношению к названым выше авторам.8 Исследование истории ложных претендентов в советской историографии оказалось достаточно плодотворным, пусть и несколько односторонним. Была продолженаразработка тех основных направлений в изучении темы, что наметились уже в дореволюционной науке, накоплен значительный массив фактических знаний (в основном за счет пугачевского восстания). Применение марксистской методологии позволило увидеть изучаемые аспекты прошлого с социально-экономической стороны. Были разработаны оригинальные подходы к истории России в рамкахсемиотического и других направлений, что позволило осуществить качественно иные, чем прежде, интерпретации познаваемого феномена. Постсоветский период в изучении российских самозванцев в условиях смены научных парадигм представляется нам не как отрицание, а как развитие предшествующей историографии. Именно на современном этапе произошел наибольший прирост специальных исследований по истории лжемонархов, хотя большая их часть ориентирована на материалы XVII столетия. Некоторые авторы обращались к теме ложных претендентов лишь эпизодически (Ю.В. Буйда, Н.А. Васецкий), строя свои рассуждения преимущественно на примере Лжедмитриев времен московской Смуты,чего явноне достаточно для обобщающих выводов, к которым приходят исследователи.С точки зрения оригинальных подходов к терминологии и концептуальных оценок изучаемого феномена интерес представляют публикации Д.И. Антонова, В.Н. Козлякова, И.О. Тюменцева и некоторых других российских историков.9 Панченко А.М. Русская культура в канун Петровских реформ // Он же. Русская история и культура. СПб., 1999. С. 6–260; Успенский Б.А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-исторический феномен // Он же. Избр. труды. М., 1996. Т. 1. С. 142–183; Чистов К.В. Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд). СПб., 2003; Мыльников А.С. Искушение чудом: «Русский принц», его прототипы и двойники-самозванцы. Л., 1991; Эйдельман Н.Я. Лже… // Наука и жизнь. 1980. № 7. С. 112– 118. 9 Антонов Д.И. Смута в культуре средневековой Руси: Эволюция древнерусских мифологем в книжности начала XVII века. М., 2009; Козляков В.Н. Лжедмитрий I. М., 2009; Тюменцев И.О. Казачество и самозванцы в 1606–1612 гг. // Казачество России: прошлое и настоящее. Вып. 1. Ростов-на-Дону, 2006. С. 52–75; Тюменцев И.О. Рождение самозванчества в России в начале XVII века // Самозванцы и самозванчество в Московии. Будапешт, 2010. С. 100–130 и др. 8 6 Глубокий анализ самозванцев был осуществлен историком И.Л. Андреевым и политологом М.С. Арканниковой. Для них обоих характерен сквозной взгляд на проблему и привлечение информации по лжемонархам, в том числеXVIII века. Но если для И.Л. Андреева главным было выявить «анатомию самозванства» преимущественно с культурологических позиций, то М.С. Арканникова рассматривает «самозванчество» как проявление кризиса легитимности власти, что, с ее точки зрения, делает данный политический феномен актуальным и в наше время.10 Особенностью современной российской историографии является неоправданное исключение из реестра востребованных исследовательских проблем самой заметной самозванческой интриги – пугачевского бунта. Плодотворные результатыудалось получить историку В.Я. Маулю, применившему к изучению, казалось бы, хорошо знакомой темы новые методологические конструкции на основемеждисциплинарных подходов.Они позволили рассмотреть самозванчество Е. Пугачева в совершенно нетривиальных ракурсах и обеспечить прирост знаний о пугачевском бунте, его предводителе, сподвижниках и в целом о российских лжемонархах. Познавательные «находки» историка были активно востребованы нами при определении собственного «угла зрения» на феномен российских монархических самозванцев и их «родственников» XVIII века. Этому же автору принадлежат несколько оригинальных исследований, выходящих за рамки пугачевской тематики и обращенных к проблеме отечественных лжемонархов на примере Лжедмитрия I. Предложенный в них концептуальный взгляд, как нам представляется, способен обеспечить познавательную эффективность при изучении других ложных претендентов и по материалам XVIII столетия.11 На протяжении долгого времени целенаправленно занимается изучением феномена самозванцев О.Г. Усенко. Он не только сумел успешно развить сложившиеся до него историографические тенденции, но и сам стал основателем ряда новых перспективных направлений в исследовании темы. Наиболее приоритетное среди них можно назвать клиометрией самозванчества. Ученый активно использует количественные методы, базы и таблицы данных, статистический анализ, ведет скрупулезный подсчет лжегосударей и Андреев И.Л. Анатомия самозванства// Наука и жизнь. 1999. № 10. С. 110–117; Он же. Самозванство и самозванцы на Руси // Знание-сила. 1995. № 8. С. 46–56; Арканникова М.С. Самозванство как объект социально-политологического анализа //Философские науки. 2009. № 12. C. 27–44; Она же. Самозванчество как проявление кризиса легитимности власти в России: автореф. дис. ... канд. полит.наук. СПб., 2005. 11 Мауль В.Я. Архетипы русского бунта XVIII столетия// Русский бунт. М., 2007. С. 255– 446; Он же. Пугачевский бунт в зеркале народной смеховой культуры // Диалог со временем. 2004. Вып. 11. С. 275–292; Он же.Пугачевская версия «игры в царя» // Историк и художник. 2005. Вып. 2. С. 181–194; Он же. Лжедмитрий I: телесный код как культурный маркер самозванца // Мининские чтения. Н. Новгород, 2011. С. 19–40; Он же. Тело Лжедмитрия I в контексте русской и западной культурных традиций // Петербургские славянские и балканские исследования. 2012. № 2. С. 107–120 и др. 10 7 осуществляет их тщательную систематизацию в контексте типологии, социологии, хронологии, географии самозванческих интриги т.д.12 Большой заслугой О.Г. Усенко следует считать проделанную им поисковую работу в государственных архивах по выявлению неизвестных науке самозванцев. Собранная им информация позволила уточнить дефиниции используемых понятий, общее количество самозванцевXVII–XVIII вв., а также была реализована в цикле научно-популярных очерков «Галерея лжемонархов от Смуты до Павла I», в которых историк знакомит читателей с биографиями и сюжетной канвой самозванческих интриг многих российских лжецарей.13 В современной историографии проявляется большее внимание к «непригожим речам» как специфическому аспекту восприятия жизни российскими простолюдинами XVII–XVIII столетий.На данную тему появилсяряд серьезных исследований монографического и статейного характера (Е.В. Анисимов, И.В. Курукин, И.В. Побережников,Е.А. Никулина, П.В. Лукин).14 Существенное влияниена реализацию цели и задач диссертационного исследования оказали работы, авторы которых изучали вопросы формирования образа власти и властителя, способов их политической репрезентации и механизмов воздействия на массовую ментальность. Знакомство с данными трудами позволило лучше представить пути становления, трансформации и культурную семантику народного монархического сознания в России.15 В ходе изучения проблемы пришлось обратиться к научной литературе, рассматривающейразвитие России в условиях ускоренной модернизации, проводимой государственной властью с ориентацией на европейские образцы. Богатое фактическое и концептуальное содержание исследований позволило в диссертацииограничиться лишь отсылкой по мере востребованности к соответствующим работам российских историков.16 Усенко О.Г. Монархическое самозванчество в России в 1762–1800 гг. (Опыт системностатистического анализа) // Россия в XVIII столетии. Вып. 2. М., 2004. С. 290–353; Он же. Хронология и география монархического самозванства в Российской империи второй половины XVIII в. // Герои и антигерои в исторической судьбе России. СПб., 2004. С. 47–50 и др. 13 Родина. 2007. № 2. С. 36–37; № 3. С. 52–56; № 5. С. 53–57; № 7. С. 62–67; № 9. С. 42–45; № 10. С. 48–50; № 11. С. 119–126. 2008. № 4. С. 45–49; № 11. С. 55–57. 2009. № 1. С. 38–39; № 2. С. 78–80. 2010. № 2. С. 113–116. 14 Анисимов Е.В. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке. М., 1999; Курукин И.В., Никулина Е.А. Повседневная жизнь Тайной канцелярии. М., 2008; Лукин П.В. Народные представления о государственной власти в России XVII века. М., 2000 и др. 15 Гурьянова Н.С. Монарх и общество: к вопросу о народном варианте монархизма // Старообрядчество в России (XVII–XX вв.). М., 1999. С. 126–148; Живов В.М., Успенский Б.А. Царь и Бог (Семиотические аспекты сакрализации монарха в России) // Успенский Б.А. Избр. труды. Т. 1. М., 1996. С. 205–337 и др. 16 Анисимов Е.В. Россия в середине XVIII в.: Борьба за наследие Петра. М., 1986; Живов В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М., 2002; Каменский А.Б. Реформы и их жертвы // Реформы и реформаторы. М., 2007. С. 587–665; 12 8 Из числазарубежных научных изысканий весомым историографическим подспорьем стали работы английского историка М. Перри. Ею высказаны и обоснованы интересные предположения о социально-политической и психологической сущности феномена российских самозванцев, предложена любопытная типология, рассмотрена событийная канва самозванческих интриг и т.д. К сожалению, большая часть наработок М. Перри хронологически ограничивается XVII столетием. К тому же вызывает возражение ее тезис о «самозванчестве» как типично казацкой затее, хотя, возможно, он имеет некоторые основания применительно к «бунташному веку».17 Необходимо отметить публикации французского историка К. Ингерфлома и венгерского исследователя Д. Свака. Первый из них на примере разинского восстания предлагает историко-культурологическое истолкование феномена самозванцев с точки зрения форм политической репрезентации власти и народной реакции на них. С этой целью, в частности, он обращается к «непригожим речам» как способу выражения народного мнения о правителях. Второй историк на примере лжемонархов Смутного времени, пытаясь показать политическую подоплеку «самозванчества», неправомерно считаетэтот яркий феномен прошлого лишь мошенничеством, «польско-казацкой микстурой».18 Определенная информацияо самозванчестве содержится в трудах по истории пугачевского бунта американского историка Дж. Александера и французского историка П. Паскаля. В значительной части они являются компиляцией дореволюционных и советских работ, но некоторыеих интересные оценки и выводыбыли востребованы в процессе написания диссертации.19 Необходимо такженазвать комплексные исследования по российской истории и культуре в целом, о мифах и церемониях русской монархии, которые дополнили наши представления о взглядах зарубежных ученых на модернизационные процессы в России XVIIIвека и их отражение в сознании Он же. Российская империя в XVIII веке: традиции и модернизация. М., 1999; Павленко Н.И. Страсти у трона: история дворцовых переворотов. М., 1996 идр. 17 Perrie M. Pretenders and Popular Monarchism in Early Modern Russia: The False Tsars of the Time of Troubles. Cambridge, 1995; Perrie M. Pretenders in the Name of the Tsar: Cossack «Tsareviches» in Seventeenth Century Russia // Von Moskau nach St. Petersburg: Das russische Reich im 17 Jahrhundert. Wiesbaden, 2000. P. 243–256; Перри М. Самозванцы XVII века и вопрос о легитимности правящего царя // Самозванцы и самозванчество в Московии. Будапешт, 2010. С. 66–88. 18 Ингерфлом К. Между мифом и логосом: действие 1. Рождение политической репрезентации власти в России // Homo Historicus. М., 2003. Кн. 2. С. 65–96; Свак Д. Несколько методологических и историографических замечаний о «самозванчестве» // Самозванцы и самозванчество в Московии. Будапешт, 2010. С. 38–65. 19 Александер Дж.Т. Емельян Пугачев и крестьянское восстание на окраине России в 1773– 1775 гг. Уфа, 2011; Александер Дж.Т. Российская власть и восстание под предводительством Емельяна Пугачева. Уфа, 2012; Паскаль П. Пугачевский бунт. Уфа, 2010. 9 современников.Другие работы позволили увидеть изучаемый феномен в компаративном ракурсе, на фоне аналогичных явленийв Западной Европе.20 Привлеченный корпусотечественных ииностранных сочинений вполне репрезентативен с точки зрения знакомства с опытом решения названной научной проблемы.Он оказал существенную историографическую и методологическую поддержку при раскрытии цели и задач диссертационного исследования. Однако обобщающих научных трудов по данной теме по сути дела не было написано. Это утверждение справедливо касательно российских самозванцев вообще, тем более оправдано оно по отношению к лжемонархам и их «родственникам» XVIII столетия.Столь явный пробел призвана отчасти восполнить настоящая работа. Объект исследования – особенности монархических представлений носителей традиционного сознанияв России XVIII века. Предмет исследования – российские самозванцыXVIII столетия, претендовавшие на имя/статус царей или их родственников. Цель диссертационной работы – изучение монархических самозванцев как феномена российской истории на основе материалов XVIII столетия. Цель исследования достигается решением следующих задач: на основехарактеристики понятийного инструментария и апробации его на примере российских самозванцев XVIIIвека выявить и уточнить значение понятий «самозванство» и «самозванчество»; обобщить и дополнить типологии российских самозванцев, определить перспективы изучения их социальной сущности; выявить стимулирующие факторы, становившиеся детерминантами успеха российских монархических самозванцев в условиях XVIII века; раскрыть историческую роль «непригожих речей» в появлении феномена российских монархических самозванцев на протяжении XVIII столетия; выявить и проанализировать особенности реализации императивов народного монархизма российскими самозванцами XVIII века; изучить культурную подоплеку самозванческой интриги Е. Пугачева и способы воплощения им образа императора Петра III. Хронологические рамки темы охватывают период с 1701 по 1800 гг. Такая хронология объясняется степенью изученности феномена российских монархических самозванцев. Нижняя граница обозначает водораздел с XVII столетием, появлявшиеся в течение которого ложные претенденты уже привлекали внимание исследователей, в том числе на уровне монографических и диссертационных работ. Верхняя граница обусловливается практически полным исчезновением самозванцев как массового явления со страниц отечественной истории. Биллингтон Дж. Икона и топор. М., 2001; Блок М. Короли-чудотворцы. М., 1998; Ле Гофф Ж. Другое Средневековье. Екатеринбург, 2002; Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002; Уортман Р.С. Сценарии власти. Мифы и церемонии русской монархии. Т. 1. М., 2002 и др. 20 10 Территориальные рамки очерчены границами Российской империи, установленными к исходу XVIII столетия, но главным образом рассматриваются окраинные области государства, где чаще всего было отмечено появление монархических самозванцев. Теоретико-методологической основой диссертационной работы являются междисциплинарный подход и методологический синтез как необходимые познавательные компоненты организации современного исторического исследования. Анализ феномена российских монархических самозванцев XVIIIвека осуществляется с учетом достижений смежных социальных и гуманитарных дисциплин в области методологии изучения прошлого. Работа основывается на фундаментальных принципах исторического познания, таких как принципы историзма и научной объективности. В соответствии с принципом историзма события и факты истории российских монархических самозванцев XVIII столетия рассматриваются в их становлении, развитии, взаимной связи и обусловленности изучаемой эпохой. Принцип объективности был положен в основу отбора исторических источников и их интерпретации с целью раскрытия заложенных в них смыслов культурных «текстов» прошлого. Он также проявляется в том, что результаты исследования вполне репрезентативны и могут быть верифицированы. Наряду с нарративным и компаративнымметодами исторического познания в процессе извлечения из источников искомой информации применялся качественный и дискурсивныйанализ с целью воссоздания по возможности целостной картины исследуемой проблематики. Применение общенаучных подходов (анализ, синтез, обобщение и др.) способствовало формированию комплексного представления об изучаемой совокупности данных по истории российских самозванцев. Историко-типологический метод применялся для изучения принципиально однородных в пространственно-временном и культурном отношениях процессов развития рассматриваемого феномена, протекавших в различных регионах страны на протяжении всего XVIII века. Особая познавательная роль отводится семиотическому методу, позволяющему через анализ системы «знаков» расшифровать культурные коды традиционного общества, заложенные в тех или иных, сохраненных документами, «текстах» культуры. Поскольку в центре внимания диссертации часто оказываются конкретные самозванцы, а также отдельные их сторонники или объединения, следует отметить применение в исследовании микроисторического подхода, в поле зрения которого, как правило, находятся отдельные малые социальные группы, организации, индивиды в контексте их повседневных поведенческих и коммуникационных практик. Источниковой базой диссертации является комплекс архивных и опубликованных источников разной типо-видовой принадлежности. Главным образом это судебно-следственные материалы по делам российских самозванцев, над участниками пугачевского бунта, авторами «непристойных» высказываний в адрес высочайших особили вельмож различной степени 11 знатности. Среди них можно выделить такие разновидности документов, как манифесты и указы тех или иных самозванцев (как правило, Е. Пугачева и пугачевцев), доносы, протоколы допросов, подметные письма и многие другие. При выполнении работы были привлеченынеопубликованные документы, хранящиеся в четырех фондах двух центральных архивов нашей страны. В Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) изучены материалы из Фонда 6 «Уголовные дела по государственным преступлениям» (Д. 405, 421, 506, 512). В них находятся важные для нашей темы документы о самозванце Ф. Каменщикове, действовавшем в Оренбургской губернии в роли «фурьера» императора Петра III, показания секретаря пугачевской военной коллегии М. Горшкова и переписка различных лиц с пугачевским атаманом В. Торновым. Большое значение имели показания, «отобранные генералмайором Павлом Потемкиным, от Емельяна Пугачева, первой жены его Софьи Дмитриевой, второй жены Устиньи Петровой и первоначальных сообщников самозванца», а также материалы генерального следствия по пугачевскому бунту, которое производилось в Москве Тайной экспедицией Сената. Также в РГАДА были исследованы документы из Фонда 7 «Преображенский приказ, Тайная канцелярия и Тайная экспедиция» (Д. 988, 1401, 1408, 2047, 2070), в которомотложились сведения о следственных процессах по делам о «непригожих речах», производившихся специальными органами политического дознания в течение XVIII столетия, а также «Списки и ведомости о лицах, осужденных в Тайной экспедиции».Кроме того, были просмотрены и проанализированы материалы из Фонда 371 «Преображенский и Семеновский приказы» (Д. 30, 491, 788), содержащие информацию о секретных делах, связанных с говорением «непригожих речей» в период с 1689 по 1729 гг. В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) в Фонде 112 Особого Присутствия Правительствующего Сената (Д. 473, 474, 476, 477) хранятся документы по так называемому Чигиринскому заговору 1876–1878 гг. (жандармские постановления, протоколы допросов фигурантов дела и обысков у них, Устав Тайного общества, подложный манифест Александра II, обвинительные заключения, текст приговора Киевской палаты Уголовного и Гражданского суда и многое другое),представляющие интерес для компаративного изучения некоторых аспектов феномена самозванцев. Среди опубликованных источников основное место занимают документы по истории самозванческой интриги Е. Пугачева. Это можно объяснить тем вниманием, какое прежде всего в советской науке уделялось истории восстания под его предводительством.Сборники документов и отдельные публикации включают преимущественно материалы следствия над самим Е. Пугачевым, и в меньшей степени, а порой фрагментарно – над его сподвижниками, плюс документацию, вышедшую из лагеря Пугачева/Петра III в виде переписки, манифестов, указов, распоряжений и т.д.21 Документы о следствии над Е.И. Пугачевым в Яицком городке // ВИ. 1966.№ 3. С. 124– 138; № 4. С. 111–126; Документы о судебном процессе по делу Е.И Пугачева в Москве // ВИ. 1966. № 9. С. 137–149; Пугачевщина. Т. 1: Из архива Пугачева (манифесты, указы и 21 12 Необходимо отметить те редкие случаи публикаций дореволюционными историками следственных документов (доношений, изветов, подметных писем и т.п.) о других самозванцах XVIIIвека или о фактах произнесения простолюдинами «непристойных» слов. Поскольку в советское время интереса к «непригожим речам» практически не наблюдалось, тем выше значимость этих материалов для нашего исследования.22 Источниковая основа диссертации формировалась также благодаря документам правительственного и повстанческого лагерей, запечатлевшим процесс развития самозванчества Е. Пугачева и его отражение в различных регионах страны с преобладающим нерусскимнаселением. Кроме того, анализировалась делопроизводственная документация государственных органов и учреждений в центре и на местах с целью выяснить реакцию властей на появлениесамозванцев, принятие управленческими структурами важных решений по борьбе с ними и их сторонниками, мер по предотвращению повторения таких случаев, пресечению распространения слухов о них и т.д.23 При написании диссертации использовались эпистолярные и мемуарные источники(письма, воспоминания, дневники и записки современников), написанные представителями враждебного самозванцам общественного круга. Имеющиеся в них свидетельства в большей степени показываютобраз исторического события, отложившийся в сознании авторов. В изученных нами источникахотражено впечатлениесовременников отлжемонархов, прежде всего Е. Пугачева. Поскольку эго-документы из-за крайнего субъективизма их создателейтрадиционно считаются сложными в источниковедческом отношении, эти трудности преодолевались с помощью перекрестного сопоставления данных из различных видов источников.24 переписка). М.; Л., 1926; Пугачевщина. Т. 2: Из следственных материалов и официальной переписки. М.; Л., 1929; Сподвижники Пугачева свидетельствуют // ВИ. 1973. № 8. С. 101– 113; Документы Ставки Е.И. Пугачева, повстанческих властей и учреждений. 1773–1774 гг. М., 1975 и др. 22 Доношение дьячка Василия Федорова на отставного капрала и Волоколамского помещика, Василия Кобылина, в брани царского величества, государя Петра I-го // ЧОИДР. 1860. Кн. 2. Смесь. С. 21–25; Мнимый сын Голштинского принца (Из дел тайной экспедиции) // Памятники новой русской истории. Т. 3. СПб., 1873. С. 315–322; Подметное письмо государю императору Петру Первому // ЧОИДР. 1860. Кн. 2. Смесь. С. 27–30 и др. 23 Крестьянская война под водительством Е.И. Пугачева в Марийском крае: Документы и материалы. Йошкар-Ола, 1989; Крестьянская война под предводительством Емельяна Пугачева в Удмуртии. Сб. док-тов и материалов. Ижевск, 1974; Архив Государственного совета. Т. 1: Совет в царствование императрицы Екатерины II (1768–1796 гг.). СПб., 1869; Материалы для истории пугачевского бунта. Бумаги, относящиеся к последнему периоду мятежа и к поимке Пугачева // Приложение к XXV-му тому Записок Императорской Академии Наук. 1862. № 4. СПб., 1875. С. 1–144; П.С. Потемкин во время Пугачевщины (Материалы для истории Пугачевского бунта) // Русская старина. 1870. Т. 2. С. 397–414. 24 Бибиков А.И. Письма А.И. Бибикова к А.М. Лунину // РА. 1866. Вып. 3. Стб. 377–388; Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. 1738– 1793. Т. 3. СПб., 1872; Манштейн К.Г. Записки о России. Ростов-на-Дону, 1998; Материалы для истории пугачевского бунта. Переписка Екатерины с графом П.И. Паниным // Приложение к III-му тому Записок Императорской Академии Наук. 1863. № 4. С. 1– 13 Комплекс источников, обусловленный их высокой степенью ценности и информативности с точки зрения цели и задач исследования, позволилвполне репрезентативно отразить фактическую сторону изучаемого феномена. Научная новизна диссертационного исследования заключается: 1) в уточнениидефиницийключевых для нашей темыпонятий «самозванство» и «самозванчество»; 2) в анализе и дополнении типологий российских самозванцев, выявлении их новых типов; 3) в выяснении объективных и субъективныхфакторов, обусловливавших успех российских монархических самозванцев XVIII столетия; 4) в установлении и обосновании зависимости между «непригожими речами» и феноменом российских самозванцев XVIII века; 5) в выявлении и анализе особенностей реализации императивов народного монархизма российскими самозванцами на материалах XVIII столетия; 6) в том, что феномен российских монархических самозванцев XVIIIвекавпервые рассмотрен в качестве самостоятельной исторической проблемы. Основные положения диссертации, выносимые на защиту: в связи с историей самозванцев в науке существует путаница понятий, которыми ученые обозначают качественно разные, хотя и связанные между собой, явления прошлого. На наш взгляд, термин самозванство должен маркировать ситуации,когда объявивший о себе ложный претендент не нашел поддержки у потенциальных сторонников. В этом случае мы имеем дело с индивидуальной психикой названного претендента. Самозванчество – понятие, относящееся к социальной психологии, должно обозначать ситуации, когда ложные притязания самозванца нашли отклик хотя бы у нескольких человек; «непригожие речи», являются формой критического осмысления социальными низами модернизационных процессов, приводивших к болезненному для них слому устоявшихся традиционных структур повседневности.«Непригожие речи» непосредственно связаны с феноменом российских самозванцев в качестве его предпосылки; российские самозванцы XVIII века, объявлявшие о претензиях на высочайшее имя и/или статус, действовали в строгих рамках народного монархизма, устанавливавшего обязательные для лжемонархов «правила игры». В случае их не соблюдения ложные претенденты не получали никакой поддержки со стороны населения; наиболее полно и последовательно культурные установки народного монархизма реализовал Е. Пугачев, принявший имя императора Петра III, поэтому его можно рассматривать в качестве «идеального типа» российского монархического самозванца XVIII столетия; 37;Пугачевщина (письма графа П.И. Панина к брату его Никите Ивановичу) // РА. 1876. Т. II. С. 7–44 и др. 14 разгадка феномена российских монархических самозванцев XVIIIвека заключается в особенностях традиционной культуры, столкнувшейся с деструктивным давлением в лице модернизации. Практическая значимость работы состоит в том, что накопленный фактический материал и результаты проведенного исследования могут быть использованы при написании обобщающих и специальных научных работ по истории дореволюционной России, при подготовке общих вузовских лекционных и семинарских курсов и спецкурсов, а также при разработке учебных и методических пособий по соответствующей проблематике. Апробация работы. Основные положения диссертационного исследования получили отражение в 11 научных публикациях, 4 из которых вышли в журналах, рекомендованных ВАК (одна – в соавторстве). Отдельные аспекты работы были представлены в виде докладов на шести Международных и одной Всероссийской конференциях. Содержание диссертации обсуждалось на заседаниях методсеминара кафедры гуманитарно-экономических дисциплин Филиала Тюменского государственного нефтегазового университета в г. Нижневартовске и кафедры отечественной истории исторического факультета Южного федерального университета. Структура исследования. Работа состоит из введения, двух глав(каждая по три параграфа), заключения, списка использованных источников и литературы, приложения, которое включает составленный на основе привлеченных источников информации уточненный список российских монархических самозванцев с 1701 по 1800 гг. 15 ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ Во введении обоснована актуальность выбранной темы, раскрыта научная новизна, теоретическая и практическая значимость диссертации, сформулированы цель и задачи, определены объект и предмет исследования, хронологические рамки, обозначены теоретико-методологические основы, охарактеризована степень научной изученности проблемы, представлен обзор историографии и дана характеристика источниковой базы, а также указаны положения, выносимые на защиту. В первой главе«Теоретико-познавательные традиции и перспективы изучения российских самозванцев» уточнены дефиниции ключевых для исследуемой темы понятий, определены перспективы изучения социальной сущности и типологии российских самозванцев, а также выявлены и проанализированы стимулирующие факторы, становившиеся детерминантами успеха российских лжемонархов в условиях XVIII столетия. В первом параграфе «Понятийный инструментарий исследования: "самозванство" и "самозванчество"» рассмотрена существующая в науке терминология, обозначающая соответствующие явления.Анализ историографии российских самозванцев показал отсутствие взаимопонимания по вопросу, какой понятийный инструментарий наиболее эффективен для познания данного феномена нашего прошлого. Историками в качестве синонимов используются различные и семантически неравнозначные термины. Всестороннее рассмотрение проблемы убедило, что во избежание путаницы и разногласий требуется исключить из научного лексикона термины «самозванщина» и «самозванничество». Феномен самозванцев вполне корректно идентифицируется и интерпретируется через понятия «самозванство» и «самозванчество», но между ними следует проводить четкое разграничение. Первый из них относится к области индивидуальной психологии самозванцев, в то время как второй – к социальной психологии, хотя и то и другое исторически обусловлено культурной средой своего времени. Предлагаются следующие трактовки: самозванство – это необоснованные притязания индивида на чужое имя и/или статус, а самозванчество – это появление у самозванца сторонников, которые признали за ним право на это имя и/или статус. Употребление термина «самозванство» будет указывать на провал самозванческого начинания, означать, что ложного претендента никто не поддержал, в то время как использование понятия «самозванчество» – это констатация хотя бы минимального первоначального успеха самозванцасреди окружающих. С помощью конкретных примеров из истории лжемонархов и мнимых членов их семей XVIII векабыло доказано, что предложенные дефиниции успешно «работают» на российских материалах и позволяют четкодифференцировать хотя и родственные, но не тождественные явления отечественного прошлого. Благодаря унификации и апробации понятийного аппарата удалось установить существование такого любопытного, но оспариваемого в науке 16 явления, как самозванчество без самозванца, а также обосновать возможность подговора к самозванству и т.д. Однако разделение многочисленных российских ложных претендентов на две группы, в зависимости от наличия или отсутствия соратников, не позволило увидеть содержательные различия между ними с социокультурной точки зрения, специфические нюансы внутри каждой из этих категорий, так каксторонниками, например, могли обзаводиться и вельможные, а не монархические самозванцы. Названные затруднения потребовали поиска новых подходов к изучению проблемы. Во втором параграфе«Социальная сущность и типология российских самозванцев: традиции и перспективы изучения» в компаративном ключе исследованы различные классификации российскихсамозванцев, разработанные российскими и зарубежными исследователями. Сравнительный анализпозволил не только определить достоинства и недостатки имеющихся типологий самих по себе, но и показать, что на материалах XVIII столетия некоторые из них «не работают», другие – требуют существенных корректив, а третьи – вполне приемлемы, хотя и не без изъянов. Наиболее продуманной и цельной является типология, предложенная О.Г. Усенко, подразделяющего светских и религиозных самозванцев. Первых он делит на «вельможных (сановных)» и «монархических (царственных)» самозванцев. Причем, по мнению ученого, самозванство могло быть «именным» (предполагает заимствование чужого имени) и «статусным» (не санкционированное принятие индивидом новой для него социальной позиции без отказа от своей истинной биографии). Рассмотрение типологий многочисленных лжемонархов привело к выводу, что различия между ними имеют ключевое значение с точки зрения психологии конкретных самозванцев. Однако во всех случаях объявления лжецарей и их «родственников» доверие или недоверие к ним обусловливались культурными доминантами традиционного общества.Даже между «успешными» монархическими самозванцами существовали серьезные расхождения по многим параметрам: количеству сподвижников, продолжительности поддержки и т.д., а главное – по полноте и специфике воплощения заявленных высочайших притязаний. Были также внесены важные уточнения и дополнения в существующие классификации, в частности выделен тип фамильного, а не именного самозванца (прежде всего пугачевские «графы» и «князья»). Удалось статистически показать и адекватно истолковать принадлежность около 76% (по данным О.Г. Усенко) самозванцевк низшим слоям общества. Соглашаясь с высказанным ранее мнением, полагаем, что выходцы из «подлых» сословий лучше других чувствовали психологию масс и потому более четко выстраивали свое поведение в соответствии с ожиданиями простонародья. Они не просто могли внушить, но еще определенно знали, как внушить и что внушать. Внимательный анализ источников убедил в неоправданности тезиса, будто все российские самозванцы – это лишь простые марионетки в политической игре различных социальных кругов, откровенные мошенники и авантюристы. 17 Безусловно, среди них были корыстные обманщики, искавшие только личную выгоду, но некоторые искренне верили в печать своего высокого предназначения, и их вера опиралась на исторически обусловленную «картину мира».Предполагается, что поведение самозванцеви их сторонников было обусловлено культурными стереотипами, формировавшимися в зависимости от установок, существовавших в традиционном обществе. «Революция сверху», сопровождавшаяся социальной ломкой и разрывом традиционных связей, привела к перемене привычных мест и функций различных категорий населения. Особенно болезненно инновации отражались на жизни простого народа. Культурный раскол общества привел к тому, что порядки, создаваемые в ходе модернизации, многими воспринимались как утверждение перевернутого мира и торжество кромешных сил.Суммативное действие комплекса этих факторов создавало благоприятные условия для появлениясамозванцев. Стало очевидным, что перспективы изучения обозначенной проблемы связаны с поиском дополнительных обоснований, доказывающих имманентную связь феномена российских самозванцев с монархическими представлениями народных масс в целом, в том смысле, что восприятие власти и ее носителей является одним из важнейших и древних универсальных архетипов. В третьем параграфе «Детерминанты успеха российских монархических самозванцев: выявление и анализ стимулирующих факторов» определяются и анализируются объективные и субъективные условия, обусловливавшие успех российских монархических самозванцев, в виде жесткой схемы культурных кодов, хранившихся в памяти носителей традиционного сознания. Их соблюдение или несоблюдение объясняет, почему не все 115 российских монархических самозванцевXVIIIвека получили хотя бы единичную поддержку, а только около 36 человек из них. Социальный протест в эпоху феодализма издавна объяснялся суровыми обстоятельствами жизни, несносным экономическим закабалением, усилением крепостничества и т.д. Отчасти это соответствует действительности. Однако не менее убедителен тезис о необходимости ментального «измерения» народных тягот, выяснения, как они оценивались самими простолюдинами. Объективно существовавшим социальным, политическим и хозяйственным лишениям, чтобы превратиться в катализаторы народного недовольства, в субъективном восприятии обязательно требовалось быть осмысленными в качестве несправедливых и неправедных. Тем самым создавался благоприятный психологический фон – потенциальная предрасположенность людей к признанию самозванца «истинным» царем. Грядущий успех самозванцевво многом «программировался» информированностью населения с помощью различных слухов, благодаря которым люди быстро и охотно принимали желаемое за действительное. Каузальная зависимость между монархическими слухами и появлением перед жителями какой-либо местности очередного претендента на венценосное имя и/или статус зачастую играла стимулирующую и легитимирующую роль на протяжении всего XVIII столетия. 18 Результаты реализации самозванческой интриги в немалой степени зависели также от личностных мотивов и амбиций самозванцев, содержания произносимых ими речей, неординарных способностей (харизмы), которые, взятые в целом, позволяли им обзаводиться единомышленниками и получать поддержкунаселения. Еще один стимулирующий фактор обусловливался спецификой социопространственных и социопсихологических характеристикрегионов, в которых объявлялись «истинные» самодержцы или их «родственники». Когда самозванец действовал вдумчиво и взвешенно, он заранее просчитывал, где ему лучше и удобнее начать разглашать о своем высоком предназначении. В отношении самозванства выявить такие приоритетные российские области не представляется возможным: в XVIIIвеке это явление встречалось практически повсеместно. Иное дело – ментальная география самозванчества, когда у самозванцапоявлялись сподвижники. Тут прослеживается точная привязка именно к окраинным территориям, где степень свободы (воли) была выше, чем в центральных земледельческих уездах России. Это дает основание для вывода о прямо пропорциональной зависимости между уровнем свободы населения и степенью его общественной активности в борьбе за возведение на престол «истинного» государя. Хорошо заметно, что самозванцам всякий раз предъявлялись конкретные требования, признаковые характеристики которых оценивались и семиотизировались через архаичные культурные механизмы с целью их идентификации на основе имевшихся в народнойпамяти «типовых» образцов для сравнения. Предписаниями традиционного сознания ложнымпретендентам навязывалась жесткая, не допускавшая двусмысленных трактовок поведенческая стратегия. Чтобы рассчитывать на доверие, им требовалось прибегать к аргументам, соответствовавшим канонам монархического мышления современников. Тогда появление «подлинного» государя не считалось чем-то фантастическим и мыслилось как теоретически возможное, его сакральные претензии вписывались в привычные ментальные стандарты эпохи. В противном случае рассчитывать на поддержку масс было невозможно. Во второй главе «Исторические факторы возникновения и развития феномена российских монархических самозванцев»рассматривается содержание «непригожих речей», воплощающих народные представления о власти и властителях;анализируются способы реализации самозванцамитрадиционных монархических императивов; исследуется специфика воплощения этой общей схемы в самозванческой интригеЕ. Пугачева. Впервом параграфе «"Непригожие речи" как предпосылка для появления российских монархических самозванцев» «непригожие речи» показаны как форма отражения в народном сознании административных, экономических и других реформ, проводившихся в России XVIII столетия, которые существенно изменили жизнь российских простолюдинов. Калейдоскоп «ложных» (по мнению низов) государей, тем более женского пола, порой с завидной быстротой менявших друг друга на престоле, порождал 19 крамольную мысль о необходимости и возможности оспаривания прав «незаконного» правителя. Поэтому «непригожие речи» становились приемлемым и понятным для социальных низов способом саморефлексии народного сознания в условиях распада привычных структур повседневности. С их помощью они сигнализировали о явных неполадках традиционной системы. Содержащиеся в «непригожих речах» отрицательные оценки правящих монархов и других высочайших особ в связи с их личными качествами или политическими действиями показывают, что звучавшая в «непристойных» словах критика, эволюционируя от недовольства конкретными вельможами («боярами») до осмысления правящего самодержца как «неправедного», четко вписывалась в пространство народного монархического сознания. Весомую роль в усугублении подобных настроений сыграла череда женщин на царском троне. Произносившиеся по их адресу «непригожие речи» лишались прежнего сакрального контекста и приобретали намного более приземленный характер. Во всех подобных случаях «неправедным» монархам народное сознание искало достойные, со своей точки зрения, альтернативы. На протяжении XVIII века в «непригожих речах» регулярно противопоставлялись цари-«антихристы» и «благоверные» государи, женщины-правительницы и властители мужского пола, немцы по происхождению и их русские антиподы. Чаще всегомонархические самозванцы«заимствовали» имена Петра III (23 раза), царевича Алексея Петровича (7), Петра II Алексеевича (5), Петра Петровича (4) и т.д.Однако названные оппозиции носили не статический характер, а динамически трансформировались в зависимости от объективных и субъективных факторов менявшейся российской действительности. В результате образ одного и того же монарха в «непригожих речах» мог с течением времени обрастать более позитивными, нежели прежде, ментальными коннотациями. Таким образом подготавливалась психологическая восприимчивость простолюдинов к появлению «истинных» царей, а, следовательно, «непригожие речи» оказывались предпосылкой феномена самозванцев. Об этом, в частности, свидетельствует обратно пропорциональная зависимость между количеством дел по «непригожим речам» о царях-государях и численностью появлявшихся претендентов на имя и/или статус монархов либо кого-то из их родни. Анализ содержания «непригожих речей» показал, что в них мы встречаемся не с аксиологическим развенчанием монарха как политического института (насколько его понимали социальные низы) и не монархии как формы правления, идущей от бога, а личности того или иного конкретного правителя, чьи действия вызывали всенародное осуждение. Но данное обстоятельство нисколько не дезавуировало привычного традиционного миропонимания царя как ставленника божия на земле, напротив, органично вписывалось в него и готовило подходящие условия для зарождения и осуществления самозванческих интриг. Вовтором параграфе «Реализация императивов народного монархизма российскими самозванцами XVIII столетия» на примере конкретных 20 самозванческих интриграскрываются особенности воплощения ключевых компонентов традиционной монархической модели. Показано, что появление лжемонархов коррелировало с соответствующимипровокативными слухами. Единицей психологических трансакций становилась формула: «мы ждем – он должен явиться». Слухи приспосабливались самозванцами к своим интересам (И. Миницкий, П. Чернышев), способствовали активизации деятельности ложных претендентов (Ф. Богомолов) или возникали уже после их ареста (М. Алексеев). Их сюжетная канва, перетолкованная через множество повторений, обрастала еще более легендарными подробностями и использовалась очередными искателями престола. При встрече с объявившимся «царем»/«царевичем» едва ли не первым делом обращалось внимание на внешний вид. «Опознание» производилось в системе признаковых координат «телесности», укорененных в культурной традиции. Однако обычно самозванцывыглядели ничем не примечательно: их внешность не убеждала окружающих с точки зрения сакральных претензий ложных претендентов (А. Крекшин, Т. Труженик и др.). Присутствовавшие при их объявлении люди, пытались «на глаз» найти портретное тождество, обращались к мнению лиц, видевших настоящего царя/царевича в прежний период жизни (Г. Кремнев, Ф. Богомолов, М. Ханин, П. Чернышев и др.). Порой признание сходства стимулировало самозванцев на первый шаг (А. Холщевников, А. Заварзина). Именно в XVIII столетии особое значение стало придаваться наличию «царских знаков» на теле (Л. Стародубцев, Т. Труженик, Н. Колченко, А. Крекшин, Г. Кремнев, Ф. Богомолов, И. Мосякин, Д. Попович и др.). Представления об их сакральном значении были свойственны также исамозванцам. Нередко через обнаружение таковых у себя на теле происходила их самоидентификация (И. Миницкий, А. Родионов). Воздействие фактора «царских знаков» на убеждения сторонников и самихпретендентов– характерная черта всего XVIII века, но чаще всего их «видели» на мнимых Петрах III. Слухи о человеке с «царскими знаками» распространялись среди жителей, возбуждая самые смелые надежды. Однако по народным представлениям, «меченым» мог быть колдун, связанный с нечистой силой, или просто «знающий» человек, способный стать полезным во многих житейских ситуациях. Боясь ошибиться, народ ждал дальнейших доказательств необычайных способностей – творить чудеса, врачевать, быть неуязвимым в бою, избегать опасности и т.д. Аналогичные по своей сути поверья существовали в средневековых европейских странах, но имелись и существенные отличия. Там чуда ждали от реального правящего монарха, у нас к ним подобные претензии не предъявлялись. Хотя в фольклоре можно найти поверья о «чудесах» российских царей, их никогда «не примеривали» на действующих сюзеренов. Иное дело лжеалексеи, лжепетры и прочие самозванцы. Демонстрируя сверхъестественные умения, они могли доказать свою «истинность». Так предписывалось традицией, и поступать по- 21 иному было чревато разоблачением (А. Асланбеков, Г. Кремнев, Н. Кретов, И. Мосякин, Т. Курдилов, Л. Стародубцев, М. Ханин). Допускалось, что «истинный» царь, не успев избежать опасности, мог стать жертвой «изменников», претерпевать длительные лишения. Рассказы о них и последующих вынужденных странствиях по землям различной степени святости регулярно встречаются в источниках (Т. Курдилов, И. Миницкий, И. Семилеткин, Л. Стародубцев и др.). Их содержание восходит к архетипическим установкам монархического сознания, в контексте которых самозванцам надлежало воплощать эсхатологический миф о «царе-избавителе», вернувшемся после долгих скитаний и страданий, чтобы положить конец мирским бедам. Культурно сконструированный «трафарет» проецировался на поведение лжемонархов, побуждая их к ожидаемым словам и поступкам. По умолчанию подразумевалось, что царь должен быть научен книжной премудрости. Поэтому грамотные самозванцы с успехом демонстрировали публике свои навыки (И. Семилеткин, А. Асланбеков, М. Иванов, С. Петериков, К. Борняков, Б. Сочнев и др.), а необразованные среди них пытались убеждать сторонников в умении читать и писать (Ф. Богомолов, А. Крекшин, И. Никифоров, И. Мосякин, Г. Зайцев, П. Чернышев и др.). В соответствии с традиционными императивамисамозванцысоздавали вокруг себя «придворную свиту». Информация об этом чаще всего касается самозваных Петров III, но факт ее неоднократного воспроизведения источниками подтверждает, что возле «царя-батюшки» ожидали видеть именно «вельможное» окружение. Так было у Ф. Богомолова, Г. Кремнева, Л. Стародубцева, Т. Труженика, П. Чернышева и др. Они отличались от успешных лжецарей XVII века, особенно времени Смуты, отсутствием среди приближенных настоящих знатных лиц. В масштабе мифологического отождествления это не было непреодолимым препятствием: место царских сановников занимали «назначенные» «графы» и «князья», выглядевшие в глазах сторонников не хуже реальных или вымышленных прототипов. Приняв царское имя, самозванцы обычно провозглашали предписанную традицией перспективную «программу» действий (А. Асланбеков, Г. Кремнев, Н. Колченко, И. Миницкий, И. Мосякин, Т. Труженик, И. Семилеткин, Л. Стародубцев, М. Ханин):после истребления виновников народных бед должно наступитьвсеобщее благоденствие. Его конкретные черты варьировались в зависимости от сословного представительства лиц, поддержавших ложные притязания. Иногда перед ними рисовали картины ярких утопий, как в случае с насыщенной сакральными смыслами легендой об «Открывон-граде». В ней звучат известные эсхатологические и хилиастические мотивы, в соответствии с которыми «истинный» царь должен осуществить свою мессианскую функцию. Изучение деятельности российских лжемонархов XVIII столетия показало, что самозванческие интриги зачастую не были бессмысленной авантюрой, но подготовленным по традиционным «рецептам» предприятием, успех которого зависел от степени воплощения самозванцами культурных предписаний. 22 В третьем параграфе «"Император" Пугачев/Петр III как "идеальный тип" российского монархического самозванца XVIII века» в центре внимания находятсяособенности реализации общей монархической схемы Е. Пугачевым. Историографический анализ показал, что основное внимание всегда уделялось политической и социально-экономической сторонам восстания под его руководством, но не самозванчеству, которое объяснялось «невежеством» необразованного люда. Взгляд на источники как продукт культуры своеговремени показал ошибочность уничижительной маркировки традиционного сознания. Его носители не были «простаками», доверявшими любому проходимцу, назвавшемуся царским именем. Принимая соответствующее решение, они стремились проверить названного претендента на идентичность. Как и во многих других случаях, в истории Е. Пугачева большую роль сыграли монархические слухи.Но он не ограничился только приспособлением к народной молве: при встречах с людьми Е. Пугачев намеренно пытался активизировать соответствующие слухи, ориентированные уже на собственную персону. Появление на Яике «Петра III» вызвало поток позитивных разговоров об «истинном» царе, формируя потенциальную готовность к принятию «царябатюшки» со стороны казаков, хотевших убедиться в нем окончательно. В ходе идентификации, как и прежде, актуализировались стандартные механизмы визуализации. Авторитетные свидетели не раз признавали в нем «третьего императора», хотя внешность Е. Пугачева заметно отличалась от габаритов прототипа. В рамках телесного кода традиционной культуры главным считалось не зеркальное тождество, а его семантическое отражение. Самозванец нередко сам акцентировал черты якобы своего сходства с тем, за кого себя выдавал (например, случай с А. Долгополовым). Но вскоре результаты осмотра дали отрицательный результат, как это произошло под Царицыном при встрече с донскими казаками. Осознавая невыразительность своей внешности, Е. Пугачев пытался компенсировать недостаток роскошными нарядами, ставшими элементом конструирования образа «истинного» царя. Развеять потенциальные сомнения можно было доказательствами в духе народных представлений. В качестве таковых Е. Пугачев использовал мифологический потенциал «царских отметин». В пугачевской версии, наряду с известными сюжетными ходами, заметны новые нюансы. Прежде окружающие не настаивали на демонстрации сакральных следов, инициатива исходила от самозванцев. Иное дело встреча Е. Пугачева с яицкими казаками, изначально знавшими о свидании именно с «монархом». Требуя предъявить «знаки», они, по сути, ставили вопрос о правомочности его высочайших притязаний. Примечательно, что здесь «царские знаки» были востребованы лишь в начале интриги как необходимый компонент первичной идентификации, после состоявшегося «узнавания» о них больше не вспоминали. Закрепляя успех, Е. Пугачев задействовал комплекс идентификационных средств, понятных обеим сторонам; рассказывал о вымышленных скитаниях, связывавшихся в коллективном сознании с мотивами сакральной географии, в которой все земли аксиологически маркированы. В пугачевском изложении 23 названия различных посещенных местностей (Египет, Иерусалим, Царьград, Рим) пробуждали архетипические припоминания о святости и мудрости вселенной. Это были насыщенные полисемантическими символами и подразумеваемыми смыслами сакральные локусы, позволявшие последователям «третьего императора» ощущать себя причастными к сокровенному знанию. Так формировалась безусловная преданность предводителю, опиравшаяся на духовно-религиозную основу. В ближний круг Пугачева/Петра III входили «назначенные» им обладатели знатных титулов и высоких званий, была «придворная» гвардия, личная охрана, «государственные» учреждения, «царский» дворец, столица. Присутствовала и монархическая самозванка – его жена – яицкая казачка У. Кузнецова. Бракосочетание с нею стало одной из явных промашек, приведших многих бывших сторонников к разочарованию в его высоких достоинствах. В целом же «свита» «царя-батюшки» в глазах окружающих выглядела достойной его сакрального титула. Как и полагалось в «высшем свете», в ней вспыхивали разногласия, «придворные» интриги ивзаимное недоверие. В системе культурной идентификации даже ближайшие сторонники должны питать веру в «истинность» самозванца, в том числе благодаря его умению читать и писать, которое считалось знаком высокого достоинства, не каждому доступного. Традиционным императивам нельзя было не соответствовать, но «император казаков» данными навыками наделен не был, хотя долгое время поддерживал в сподвижниках заблуждение в наличии мнимых талантов. Этопротиворечие очертило ряд сюжетных линий самозванчества, когда казаки не сомневались, что «государь Петр Федорович» и «по-русски, и по-немецки достаточен был в грамоте», и наоборот. Как и другим лжемонархам, современникиприписывали Е. Пугачеву чудодейственный дар – неуязвимость в бою, целительные качества и др. Под именем Петра IIIон ассоциировался с грозным судией, наказывающим изменников (грешников) и одаривающим богоугодных праведников. Поэтому он искренне считал казни обязанностью «подлинного» монархаи, в отличие от большинства самозванцев, не ограничиваясь только угрозами, активно претворял их в жизнь. В этой жестокости надо искать не личные мотивы, а непонятную правящим кругам логику народной правды. Только безжалостная «гроза» признавалась способной искоренить в России боярскую измену, после чего «всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжатца будет». В такой психологической обстановке рассчитывать на сомнения среди сторонников Пугачева/Петра III не приходилось. Поэтому даже публичные разоблачение и казнь не положили конец популярности его имени, продолжавшему вызывать горячий отклику простого населения. Допущенные же промашки часто обусловливались амбивалентным характером традиционных культурных установок. В заключении подведены итоги исследования, сформулированы выводы по его проблематике.Рассмотренные примеры показали, что самозванцы воплощали в жизнь принципиально общую монархическую схему, но делали это по-разному, что и обусловило различные результаты их деятельности. 24 Последовательнее, полнее и ближе к мысленному образцу, хранившемуся в монархической памяти носителей традиционного сознания, сумел приблизиться Пугачев/Петр III, которого можно условно считать «идеальным типом» российского монархического самозванца XVIII столетия.Большое количество ложных претендентов свидетельствовало о протестных возможностях народных монархических представлений. Превращение этих возможностей в действительность было обусловлено комплексом объективных и субъективных обстоятельств, наличием или отсутствием в XVIII веке конкретных социальноисторических ситуаций и конъюнктур, благоприятствовавших расцвету феномена самозванцев. СПИСОК ОПУБЛИКОВАННЫХ РАБОТ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ Статьи, опубликованные в рецензируемых научных изданиях, рекомендуемых ВАК Министерства образования и науки РФ: 1. Обухова, Ю.А. Народный монархизм и Пугачевский бунт (по материалам сибирского региона) / Ю.А. Обухова// Омский научный вестник. Серия: Общество. История. Современность. – 2013. – № 1 (115).– С. 6–8 (0,375 п.л.).(В соавторстве). 2. Обухова, Ю.А. «Непригожие речи» послепетровской эпохи в гендерном интерьере культуры / Ю.А. Обухова // Клио: журнал для ученых. – 2013. – № 1 (73). – С. 96–100 (0,83 п.л.). 3. Обухова, Ю.А.Российское самозванчество XVII-XVIII веков в историографическом контексте: опыт компаративного анализа / Ю.А. Обухова // Казанская наука. – 2012. – № 11. – С. 53–58 (0,5 п.л.). 4. Обухова, Ю.А. Типология российских самозванцев как историографическая проблема (достоинства и недостатки) / Ю.А. Обухова // Вестник Сургутского государственного педагогического университета. – 2013. – № 4 (25). – С. 179–185 (0,5 п.л.). Публикации в других научных изданиях: 5. Обухова, Ю.А.Изучение типологии самозванцев в исторической науке: опыт компаративного анализа/ Ю.А. Обухова // Теоретические и методологические проблемы современных наук: материалы VIМеждунар. науч.-практ.заоч. конф.(Новосибирск, 5 дек. 2012 г.). –Новосибирск, 2012. – С. 175–180 (0,375 п.л.). 6. Обухова, Ю.А. «Корыстные обманщики» народа (спорные вопросы историографии российских самозванцев) / Ю.А. Обухова // Перспективы гуманитарных исследований в 21 веке: материалы I междунар. науч.-практ. конф. (Москва, 1 дек. 2012 г.). – Москва, 2012. – С. 99–102 (0,25 п.л.). 7. Обухова, Ю.А. Историческая география Дона и ментальная география российского самозванчества (постановка проблемы) / Ю.А. Обухова // Вспомогательные исторические дисциплины в современном научном знании: 25 материалы XXV Междунар. науч. конф. (Москва, 31 янв. – 2 февр. 2013 г.): в 2 ч. – Москва, 2013. – Ч. II. – С. 453–456 (0,19 п.л.). 8. Обухова, Ю.А.Российское самозванчество как культурный архетип (историографические заметки) / Ю.А. Обухова // Globalsciencecommunication: International scientific journal. – 2012. – № 5 (18). – С. 4–8 (0,31 п.л.). 9. Обухова, Ю.А. «Самозванство» и «самозванчество» (к вопросу о понятиях и дефинициях) / Ю.А. Обухова // Научная дискуссия: вопросы социологии, политологии, философии, истории: материалы VII междунар. заоч. науч.-практ. конф. (19 нояб. 2012 г.). – Москва, 2012. – С. 40–44 (0,25 п.л.). 10. Обухова, Ю.А.Самозванство как проблема современного социогуманитарного знания/ Ю.А. Обухова // Деятельностное понимание культуры как вида человеческого бытия: материалы IX Междунар. науч. конф. (Нижневартовск, 23–24 нояб. 2012 г.). – Нижневартовск, 2013. – С. 102–104 (0,25 п.л.). 11. Обухова, Ю.А.«Царь-антихрист» и «царевич-избавитель» в непригожих речах XVIII века как социокультурная предпосылка появления самозванцев / Ю.А. Обухова // Культура, наука, образование: проблемы и перспективы:материалы II Всерос. науч.-практ.конф. (Нижневартовск, 8 февр. 2013 г.). – Нижневартовск, 2013. – Ч. II. – С. 159–161 (0,44 п.л.). 26