ЛЕКЦИЯ № 3 Методологические концепции и проблемы науки 1
advertisement
ЛЕКЦИЯ № 3 Методологические концепции и проблемы науки 1. Логико-методологическая концепция науки К. Поппера В ХХ веке в философии науки акценты были смещены от изучения деятельности ученого к изучению науки как целого, как надличностного образования. В первой половине ХХ в. англ. философ К. Поппер (1902-1994) поставил проблему демаркации, т.е. проблему отделения науки от ненауки, границ между ними. Поппер писал: «В то время меня интересовал не вопрос о том, “когда теория истинна?”, и не вопрос, “когда теория приемлема?” Я поставил перед собой другую проблему. Я хотел провести различие между наукой и псевдонаукой, прекрасно зная, что наука часто ошибается и что псевдонаука может случайно натолкнуться на истину»1. Как мы видели, логические позитивисты критерием отличия считали верифицируемость научных суждений, их опору на факты, предложения наблюдения, эмпирию. Отсюда следовало, что любая теория, претендующая на то, чтобы быть научной, должна быть выводима из опыта. Поппер не принимает этого тезиса. Наблюдение, с его точки зрения, уже предполагает некоторую теоретическую установку, некоторую исходную гипотезу. Поппер выступил против верификационизма и индуктивизма логических позитивистов. Философ счел верификацию недостаточной для придания теории научного статуса. Поппер утверждал, что верифицировать можно практически все: астрологию, магию и т.п. Любую сказку, фантазию можно выразить, представить непротиворечивым образом (это отмечали и логические позитивисты). Научной, согласно Попперу, является не та теория, которую можно подтвердить (верифицировать), а та, которую можно опровергнуть (фальсифицировать). Проверить теорию - это значит попытаться ее фальсифицировать. «Критерием научного статуса теории, - утверждает Поппер, - является ее фальсифицируемость, опровержимость, или проверяемость»2. Любая хорошая теория, считает Поппер, является некоторым запрещением, т.е. запрещает определенные события. Чем больше теория запрещает, тем она лучше, ибо тем больше она рискует быть опровергнутой. Всё знание, утверждал Поппер, является пробным, проблематичным или правдоподобным. Понятие «правдоподобие» философ даже считал более важным, чем понятие «истина». Правдоподобие – это степень приближения к истине. Истину, по его мнению, мы получить не можем, но можем приблизиться к истине, увеличить степень правдоподобности теорий, отбрасывая ложные знания. Поппер считал, что критерия истинности знания (гипотез, теорий) не существует, но есть критерий их ложности, а именно несоответствие теории фактам. Если согласиться с Поппером и признать, что у нас нет критерия истинности теорий, что все теории лишь претендуют на истинность и Цит. по: Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники. http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Science/Step/index.php 1 Цит. по: Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники. http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Science/Step/index.php 2 что со временем они будут отброшены как ложные, то тогда непонятно, почему одну теорию мы должны предпочесть другой. Очевидно, что в таком случае нам трудно обойтись без понятия истины и ее критериев. Итак, из двух конкурирующих теорий более правдоподобной будет, по мнению философа, та, которая ближе к истине или лучше соответствует фактам. Победившая теория должна делать «более точные утверждения», которые выдерживают более точные проверки, учитывать и объяснять большее количество фактов, причем делать это более подробно, чем ее соперница. Более правдоподобная теория обязана выдерживать те проверки, которых не выдержала конкурирующая, предлагать новые экспериментальные проверки, которые не предполагались до ее появления и выдерживать их. Она должна связывать между собой различные проблемы, которые не связывались до ее возникновения3. Из двух конкурирующих теорий лучшей является та, которая, как было сказано выше, налагает больше запретов на появление определенных событий. Поппер не отвергал случаев «спасения» теорий от опровержения при помощи вспомогательных допущений, но считал, что это ведёт к уменьшению их научного статуса. Однако при всей важности этих критериев при выборе и сравнении конкурирующих теорий, они не являются строгими и четкими и могут быть по-разному истолкованы. К тому же, одна из теорий может быть более точной, но проигрывать в плодотворности, что имело место в истории науки. Более того, пишет Степин: «История показывает, что теории живут, развиваются и даже процветают, невзирая на противоречия с экспериментальными данными. Приведем конкретный пример. В 1788 году великий Лагранж писал об уравнениях Эйлера: “Мы обязаны Эйлеру первыми общими формулами для движения жидкостей, записанными в простой и ясной символике частных производных. Благодаря этому открытию вся механика жидкостей свелась к вопросу анализа, и будь эти уравнения интегрируемыми, можно было бы в любом случае полностью определить движение жидкости под воздействием любых сил.” Надежды Лагранжа не оправдались: в ряде случаев уравнения Эйлера были проинтегрированы, но результаты расчетов резко расходились с наблюдениями. Привело ли это к отказу от уравнений Эйлера? Ни в коем случае. Вот что пишет по этому поводу известный американский математик и гидродинамик Г. Биркгоф: “В гидродинамике такие несомненные противоречия между экспериментальными данными и заключениями, основанными на правдоподобных рассуждениях, называются парадоксами. Эти парадоксы были предметом многих острот. Так недавно было сказано, что в девятнадцатом веке “гидродинамики разделялись на инженеров-гидравликов, которые наблюдали то, что нельзя было объяснить, и математиков, которые объясняли то, что нельзя было наблюдать”. Как мы видим, гидродинамика не только существует, но даже способна шутить. “Теперь обычно заявляют, - продолжает Биркгоф, - что подобные парадоксы возникают из-за отличия реальных жидкостей, имеющих малую, но конечную вязкость, от идеальных жидкостей, имеющих нулевую вязкость.” Итак, все дело опять в идеальных объектах, без которых и нельзя, вероятно, построить теорию»4. Если у логических позитивистов фундаментальными концептуальными принципами науки были протокольные предложения, то у Поппера - пробные гипотезы. См.: Поппер К. Логика и рост научного знания. Избранные работы. - М.: Прогресс, 1983. - С. 351. 3 Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Science/Step/index.php 4 науки и техники. Логические позитивисты, как отмечалось, считали, что к новым теориям мы приходим с помощью индукции. Согласно Попперу, этот процесс осуществляется с помощью смелых «догадок» с их последующей критикой, то есть в результате проб и ошибок. Поппер считал, что любой тип научного знания начинается с проблем, требующих решения, а не с наблюдений, собирания фактов и т.п. Для решения научных проблем ученый предлагает «пробные решения», выдвигает «предположения или озарения», которые должны подвергаться критике, опровержению. Если предположения выдерживают проверку критикой, то их временно можно принять для дальнейшего обсуждения и критики. Следовательно, согласно Попперу, научный метод есть по сути метод «проб и ошибок». Этот метод используется как естественными, так и социально-гуманитарными науками и в таком случае между ними нет принципиальной разницы, полагает философ. В познании как и в живой природе осуществляется своеобразный «отбор», в результате которого выживают «сильнейшие», то есть прошедшие проверку критикой гипотезы и устраняются ошибочные. Таким путем, полагает Поппер, происходит рост знания и ошибки в нем неизбежны. Следовательно, научные революции (в том числе и в гуманитарных науках) имеют, по мнению английского философа, тот же самый «механизм» проб и ошибок, состоящий только из дедуктивных рассуждений. Поппер, как известно, был яростным противником индуктивизма. Однако реальная практика науки показывает, что индуктивный метод широко используется в ней. Выдвигая ту или иную гипотезу, ученый не действует чисто случайно, а опирается на предыдущий опыт (в том числе и ошибочный). То есть, индукция вполне способна направлять выдвижение гипотез. Следовательно, метод проб и ошибок не есть единственный метод науки, а тем более универсальный. Американский философ Н. Рёшер, возражая Попперу, пишет следующее: «Модель научного исследования, предложенная Поппером, основана на сочетании трех основных утверждений: 1. По каждому конкретному научному вопросу в принципе возможно бесконечное число гипотез. 2. Наука развивается путем исключения гипотез методом проб и ошибок. 3. Этот процесс исключения индуктивно слеп: человек не обладает индуктивной способностью отличать хорошие гипотезы от плохих – отличать многообещающие гипотезы от малообещающих, внутренне более правдоподобные от внутренне менее правдоподобных – и нет никаких причин считать, что предлагаемые или рассматриваемые гипотезы, в чем-то превосходят те гипотезы, которые не рассматривались. На каждом этапе мы вынуждены вслепую, наугад, наощупь выбирать… среди возможных вариантов. Однако тут, - продолжает Решер, - возникают нежелательные последствия. Как только мы соединим вместе эти предпосылки, мы уничтожим всякую надежду понять успехи познавательных усилий человека. Все достижения человеческой науки, ее исторически доказанная способность успешно выполнять свою работу и получать если не истинные, то в каком-то смысле близкие к истине результаты становятся совершенно необъяснимыми»5. Решер Н. Пирс, Поппер и методологический поворот // Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики. - М.: Эдиториал УРСС, 2000. - С. 211-212. 5 В самом деле. Можно исключать много ложных гипотез, но это не приблизит нас к истине, ибо останется еще много других гипотез, которые мы даже не можем себе представить в данный момент. Ошибка Поппера состоит в том, что все изначально выдвигаемые гипотезы он считал равнозначащими, а выбор между ними - случайным, неосмысленным. В итоге Поппер признал, что идея случайных проб ошибочна, что лучше говорить о слепых пробах, которые учитывают прошлый опыт, меняющуюся проблемную ситуацию. «Что касается роста научного знания, то Поппер является решительным противником точки зрения, что развитие науки связано лишь с простым накоплением обоснованных теорий. Рост научного знания связан с возникновением новых проблем. Для объяснения определенной проблемной ситуации выдвигаются гипотезы и теории, которые подвергаются фальсификации с помощью эмпирического базиса. По мере опровержения теорий они отбрасываются, стимулируя выдвижение новых проблем. За счет расширения и усложнения научной проблематики, с точки зрения Поппера, и происходит рост научного знания»6. Итак, по мнению Поппера, развитие науки есть, так сказать, процесс «перманентной революции», где движущей силой выступает рациональная критика, то есть опровержение выдвигаемых теорий, гипотез фактами. Поппер по сути закрыл старую проблему существования достоверного источника познания. Таковых попросту нет, поскольку не существует «чистых» эмпирических фактов. Они всегда теоретически нагружены. Кроме того, Поппер разделил «контекст обоснования» и «контекст открытия». Если открытие может быть случайным, нелогичным, то обоснование, по Попперу, поддается рациональной реконструкции. В целом мы согласны с авторами, которые заслугу английского философа усматривают «в детальной разработке фальсифицируемости, скорее не как критерия научности, а как одного из симптомов научности теории наряду с такими известными, как: системность и доказательность, внутренняя логика и непротиворечивость, интерсубъективная проверяемость и внеличностный характер научного знания, эмпирическая проверяемость и практическая подтверждаемость, способность теории к эффективному выполнению объяснительной и предсказательной функций, генетическая связь с предшествующими теориями, согласованность с общенаучными принципами данной области исследования. Обнаружение всех этих симптомов в совокупности позволяет предварительно приписывать теории статус научной и использовать ее как основу практической деятельности, в ходе которой окончательно решается вопрос о ее научном статусе»7. Концепция Поппера внесла сильную волну релятивизма в философию науки, поскольку научные теории оказывались научными в силу их опровержимости, фильсифицируемости. Философия. / Под ред. А.Ф. Зотова, В.В. Миронова, А.В. Разина. - М.: Академический Проект, 2003. – С. 610-611. 6 Философия в системе культуры: Учеб. пособие. - Ч.2: Современная научно-философская картина мира. - М.: Изд-во МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2001. - С. 167. 7 2. Парадигмальная концепция науки Т. Куна Обращение Поппера к истории науки породило многочисленные трактовки ее роста и развития (60 - 80-е гг. ХХ в.). Широкую известность получила концепция Т. Куна (1922-1996), который полагал, что ни верификационизм логических позитивистов, ни фальсификационизм Поппера не описывают реальную историю науки. В основе критики лежал тезис об отсутствии в реальной истории науки «решающего эксперимента» (т.е. такого, который отличает правильную теорию от неправильной). Таковыми их объявляют много позже, в учебниках. Основным понятием у Куна является «парадигма» (от греч. рaradigma – образец, пример), Парадигма по Куну задает образцы, средства постановки и решения проблем в рамках нормальной науки, но не имеет четкого определения, что позже признавал и сам философ (1991 г.)8. Конкретизируя свое представление о парадигме, он вводит понятие о дисциплинарной матрице, в состав которой включает следующие четыре элемента: 1. Символические обобщения типа второго закона Ньютона, закона Ома, закона ДжоуляЛенца и т.д. 2. Концептуальные модели, примерами которых могут служить общие утверждения такого типа: “Теплота представляет собой кинетическую энергию частей, составляюших тело” или “Все воспринимаемые нами явления существуют благодаря взаимодействию в пустоте качественно однородных атомов”.3. Ценностные установки, принятые в научном сообществе и проявляющие себя при выборе направлений исследования, при оценке полученных результатов и состояния науки в целом. 4. Образцы решений конкретных задач и проблем, с которыми неизбежно сталкивается уже студент в процессе обучения. Куновская теория прервала кумулятивистскую линию в трактовке истории науки и «…не только заставила взглянуть на историю науки социологически, но и осознать ее как предприятие, совершаемое научным сообществом. Она повернула историков науки к социологии и развернула целый ряд принципов, которые выходили далеко за узкие границы “унифицированной науки”, подчеркнув нагруженность эмпирического языка теоретическими конструктами, невозможность существования нейтрального языка наблюдения, несоизмеримость теорий»9. А. Липкин в свою очередь отмечает: «Согласно куновской модели в периоды революций возникает конкурентная борьба пар “парадигма – сообщество”, которая разворачивается между сообществами. Поэтому победа в этой борьбе определяется, в первую очередь, социально-психологическими, а не содержательно-научными факторами (это связано со свойством “несоизмеримости” теорий, порожденных разными парадигмами)»10. См.: Хорган Дж. Конец науки: Взгляд на ограниченность знания на закате Века науки. СПб.: Амфора, 2001. - С. 76. 8 Огурцов А.П. Т. Кун: между агиографией и просопографией // Философия науки. Вып. 10. М.: ИФ РАН, 2004. – Интернет. 9 Липкин А.И. Модель науки Т. Куна http://philosophy.mipt.ru/textbooks/uchebnikonline/uchebnik.html 10 К основным понятиям концепции Куна относятся: нормальная науки, решение головоломок как характеристика нормальной науки, парадигма, научное сообщество, аномалия, научная революция как гештальт-переключение, несоизмеримость теорий, смена установок как религиозное обращение. Исходным для Куна является понятие «нормальная наука», которая, кстати, развивается кумулятивно. Нормальная наука расширяет пределы научного знания и уточняет его. При этом «…три класса проблем – установление значительных фактов, сопоставление фактов и теории, разработка теории – исчерпывают... поле нормальной науки, как эмпирической, так и теоретической»11. Под термином «парадигма» мы будем понимать совокупность теорий, принципов, основных идей, образцов научного объяснения, способов постановки и решения проблем, интерпретации фактов и т.п., которые принимаются данным научным сообществом в качестве эталона познания. Парадигма есть своеобразное мировоззрение данного научного сообщества, заставляющая ученых видеть мир (в том числе и факты) таким, а не иным образом: «Работая в различных мирах, - писал Кун, - две группы ученых видят вещи по-разному, хотя и наблюдают за ними с одной позиции и смотрят в одном и том же направлении»12. Например, феномены тяготения сторонники ньютоновской парадигмы «видят» как проявление сил гравитации, а сторонники эйнштейновской - как бессиловое движение по геодезическим линиям физического пространства. Наука, согласно Куну, развивается прерывистым образом, скачками, а не кумулятивно. Научная революция как бы отбрасывает все то, что было накоплено до нее. И новая парадигма начинает работать почти на пустом месте, строить мир науки заново. Работая в рамках данной парадигмы, занимаясь, говоря словами Куна, «нормальной наукой», ученые решают нечто вроде «головоломок». Парадигма гарантирует их решение, дает способы, методы, ведущие к успеху. И если ученый ошибается, то это его ошибка, а не «ошибка парадигмы». Если Поппер, как мы говорили, считал первейшей задачей ученого поиск опровержений существующих теорий, их критику, то Кун исходил из того, что сторонники данной парадигмы даже не ставят этих вопросов. Они верят в парадигмальные теории и защищают их от нападок оппонентов. Однако в развитии «нормальной» науки наступает момент, когда она уже не может решить часть проблем-головоломок, например, предсказания теории будут постоянно расходиться с данными эксперимента. Накопление такого рода аномалий, как их называет Кун, приводит к кризису. Только в этот период ученые ставят эксперименты, делают проверку конкурирующих теорий, и когда одна из них обнаруживает возможность справиться с существующими трудностями, то она становится новой парадигмой. Смена парадигм названа Куном научной революцией. Научная революция приводит к смене мировоззрений, теорий, методологий, школ, авторитетов и т.д. Кун называет это переключением гештальта, «озарением», «интуицией» и даже «обращением в новую веру». В отличие от Поппера Кун понимает научные революции как нечто экстраординарное, редкое событие и в некотором смысле даже выходящее за рамки науки. В этом контексте показательно название одной из статей Куна, в которой он сравнивает свою позицию с попперовской - «Логика открытия или психология исследования?». По мнению Куна, научные революции не могут быть объяснены логически: нет никакой логики открытия, а есть только психология этого процесса. Американский философ констатирует, что мы многого еще не понимаем в том, как развивается наука, но он Цит. по: Липкин А.И. Модель науки Т. Куна http://philosophy.mipt.ru/textbooks/uchebnikonline/uchebnik.html 11 12 Кун Т. Структура научных революций. – М., 1977. - С. 198. убежден, что объяснение этого процесса «в конечном счете может быть психологическим или социологическим. То есть оно может быть описанием системы ценностей, идеологии, вместе с анализом институтов, через которые эта система передается и укореняется. Зная, что представляет для ученых ценность, мы можем надеяться понять, какими проблемами они станут заниматься и какой выбор они сделают в конкретных условиях конфликта. Я сомневаюсь, - подчеркивает Кун, - что надо искать ответ другого типа»13. Кун даже говорит, что требуется вера в новую парадигму, личные и «нечеткие эстетические соображения» в правильности избранного пути исследования. «Отдельные ученые, - пишет он, - принимают новую парадигму по самым разным соображениям и обычно сразу по нескольким различным мотивам. Некоторые из этих мотивов – например, культ солнца, который помогал Кеплеру стать коперниканцем, - лежат полностью вне сферы науки. Другие основания должны зависеть от особенностей личности и ее биографии. Даже национальность или прежняя репутация новатора и его учителей иногда может играть значительную роль. Следовательно, в конце концов, мы должны научиться отвечать на этот вопрос дифференцированно. Для нас будут представлять интерес не те аргументы, которые убеждают или переубеждают того или иного индивидуума, а тот тип сообщества, который рано или поздно переориентируется как единая группа»14. Получается, по Куну, что критерием успеха теории является не ее истинность, а признание данным научным сообществом. Кун приходит к выводу, что выбор между теориями не определяется только логико-методологическими стандартами, но гораздо более широким контекстом, вплоть до индивидуальных особенностей того или иного исследователя. Сторонники конкурирующих парадигм, как было сказано, видят мир по-разному и в этом смысле как бы живут и работают в разных мирах. Это происходит, во-первых, потому, что «защитники конкурирующих парадигм часто не соглашаются с перечнем проблем, которые должны быть разрешены с помощью каждого кандидата в парадигмы. Их стандарты или определения науки не одинаковы. Должна ли теория движения объяснить причину возникновения сил притяжения между частицами материи или она может просто констатировать существование таких сил? Ньютоновская динамика встречала широкое сопротивление, поскольку в отличие и от аристотелевской, и от декартовской теорий она подразумевала последний ответ по данному вопросу. Когда теория Ньютона была принята, вопрос о причине притяжения был снят с повестки дня»15. Во-вторых, несоизмеримость парадигм задается тем, что старые понятия, термины (например, пространство, время и т.п.) в новой парадигме приобретают иное содержание, имеют другие значения. Другими словами, несоизмеримость теорий возникает тогда, когда сторонники двух конкурирующих теорий не могут логическими средствами доказать, что одна из теорий является более истинной или более общей, чем другая Огурцов отмечает: «Логические компоненты замещены алогичными для социологии науки, точнее говоря, обращением к фактам социальной или индивидуальной психологии. Научная революция и мыслится Куном как изменение взгляда на мир: “хотя мир не изменяется с изменением парадигмы, ученый после этого изменения работает в ином Кун Т. Логика открытия или психология исследования? // Кун Т. Структура научных революций. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2001. – С. 556. 13 14 15 Кун Т. Структура научных революций. - С. - 198-199. Там же. – С. 193. мире”. Эти слова Куна, вызвавшие острую полемику, многими его критиками вполне справедливо рассматривались как свидетельство релятивизма, последовательно осуществляемого конструктивизма и антиреализма, коль скоро новая реальность, в которой работает ученый, создается вместе с изменением парадигмы. С этой мыслью Куна связана и его критика неопозитивистского расчленения эмпирического и теоретического языков, поиска нейтрального языка наблюдения. Кун отстаивает иную позицию – позицию теоретической нагруженности наблюдений и экспериментального инструментария, несоизмеримости теорий, несоизмеримости стандартов науки и несоизмеримости парадигм. Согласно Куну, “ни один эксперимент не мыслим без некоторой теории», каждая из которых обладает своим эмпирическо-экспериментальным базисом и теоретическим корпусом. Теории “возникают совместно с фактами, которые они вычленили при революционной переформулировке предшествующей научной традиции…”. Наблюдение не может быть понято как некое чистое чувственное восприятие, как нейтральный эмпирический язык…»16. Кроме того, утверждает Кун, старая парадигма будет соответствовать большему количеству фактов, которые она «накопила» за время своего существования. Нельзя также, сравнивать парадигмы и по количеству решаемых ими проблем, поскольку они зачастую разные. Позиция Куна о несоизмеримости теорий не согласуется с мнением Поппера, который, как мы говорили выше, был уверен, что можно выбрать из двух конкурирующих теорий более правдоподобную. Представление о несоизмеримости теорий казалось бы противоречит принципу соответствия, который был сформулирован еще Н. Бором. Суть его в том, что новая теория сохраняет в себе старую как частный, предельный случай. Например, если в законах теории относительности скорость движения систем значительно меньше скорости света, то ее формулы переходят в формулы классической механики Ньютона. Кун считает, что скорости здесь определяются на основе понятий пространства и времени, а последние различны в теории Ньютона и теории Эйнштейна. Иначе говоря, когда мы производим подобного рода преобразования, мы все равно остаемся, утверждает Кун, в рамках эйнштейновской теории: «Физическое содержание ньютоновских понятий никоим образом не тождественно со значением эйнштейновских понятий. Ньютоновская масса сохраняется, эйнштейновская может превращаться в энергию. Только при низких относительных скоростях обе величины могут быть изменены одним и тем же способом, но даже тогда они не могут быть представлены одинаково. Если мы не изменим определения переменных в NI (в законах Ньютона), то предположения, которые мы ввели, не являются ньютоновскими. Если мы изменим их, то мы не сможем, строго говоря, сказать, что вывели законы Ньютона, по крайней мере, в любом общепринятом в настоящее время смысле понятия выведения... При переходе к пределу изменяются не только формы законов. Одновременно мы должны изменить фундаментальные структурные элементы, из которых состоит универсум и которые к нему применяются»17. Огурцов А.П. Т. Кун: между агиографией и просопографией // Философия науки. Вып. 10. М.: ИФ РАН, 2004. – Интернет. 16 17 Кун Т. Структура научных революций. - М., 1975. - С.140-141. Точка зрения Куна об изменении значений теоретических терминов означает, что эти значения зависят от всех принципов теории, поэтому какое-либо ее изменение, выдвижение новой теории, частично относящейся к тому же классу явлений, что и предшествующая теория, требует изменения значения всех теоретических терминов. Опираясь на такие представления об изменении значения теоретических терминов, Кун приходит к заключению, что задача выбора теории в принципе не может быть решена путем логического или математического доказательства, когда предпосылки и правила вывода строго фиксированы с самого начала, а требует обращения к такого рода основаниям, как простота, точность, результативность, к социокультурному контексту вообще. Конечно, определенная доля «несоизмеримости» присутствует в результате научных революций. Мы даже полагаем что эта «доля» значительно больше при революциях в гуманитарных науках, чем это имеет место в науках о природе. Но «абсолютной» несоизмеримости нет даже в последних. Можно полагать, что в научные теории вполне могут сопоставляться хотя бы по отношению к некоторой совокупности предпосылочного знания, состоящего из уже достаточно апробированных научных теорий, на основе которых конструируется проверочная экспериментальная техника. Мы думаем, что Кун слишком резко подчеркивает несоизмеримость теорий, разрывая их между собой, отделяя их непроходимой пропастью. Выходит, что новые теории не являются гносеологически более точными, более истинными, чем старые, что они якобы дают лишь лучшие инструменты для решения проблем-головоломок. В таком случае наука вообще не прогрессирует. Она есть нечто вроде интеллектуальной игры, подобной игре в шахматы. В свою очередь А.П. Огурцов замечает: «Обычно концепцию научных революций Куна отождествляют с идеей прерывности развития науки, с принципиальным отказом от какой-либо преемственности в историко-научном прогрессе и от поиска каких-либо механизмов устойчивости научного знания. Такого рода отождествление, характерное для всех “работающих” ученых, превращает концепцию Куна в концепцию “перманентной революции”, приписывая ему мысли, которые он никогда не отстаивал. На деле же Кун указал на важнейшую роль догмы в истории науки, подчеркивал значимость “нормальной науки”, обеспечивающей совокупность реальных достижений научного знания – решение “головоломок”. Тема научной революции возникла как бы вторично»18. «В 1993 г. Д. Серль заметил, что “идеалы истины, рациональности и объективности, еще недавно разделявшиеся почти всеми участниками споров, теперь многими отвергаются – причем даже в качестве идеалов. Это – нечто новое”. Чуть ниже он обратил внимание на то, что “в конце 60-х и 70-х годах в академическую жизнь вступили некие молодые люди, надеявшиеся на то, что социально-политических преобразований и реализации политических идеалов 60-х годов можно достигнуть с помощью преобразований в сфере образования и культуры. Во многих дисциплинах, например, в аналитической философии, они натолкнулись на непробиваемый и уверенный в себе профессорский истеблишмент, приверженный традиционным интеллектуальным ценностям. Однако в ряде дисциплин, прежде всего в тех гуманитарных дисциплинах, которые связаны с литературоведением… академические нормы оказались хрупкими, и это открыло путь новой академической ориентации, сформировавшейся под воздействием Огурцов А.П. Т.Кун: между агиографией и просопографией // Философия науки. Вып. 10. М.: ИФ РАН, 2004. – Интернет. 18 таких авторов, как Жак Деррида, Томас Кун, Ричард Рорти, в меньшей степени Мишель Фуко и вновь возродившийся Ницше”. Эта новая контракадемическая группа не только не притязала на научность. Они отвергали критерии научности и рациональности, считая себя защитниками антинаучности. Именно эта контрнаучная группа “аутсайдеров”, выдвигавших “независимые суждения” и встававших в непременную оппозицию к государственной и социальной системе США, и выступила, по мнению Д. Серля, противниками Западной Рационалистической Традиции. Куна к этой группе Серль не относит. Однако, по его мнению, Кун оказал влияние на формирование такой радикальной группы. Интерпретаторы идеи Куна о несоизмеримости парадигм, о том, что каждая новая парадигма создает свой собственный мир, составляют неразрывную часть новой контрнаучной субкультуры, возникшей в США на рубеже 60–70-х годов. Иными словами, можно сказать, что Т.Кун (может быть, сам того не желая) своей оппозиционностью сложившейся парадигме и своей идеей “смены парадигмы” дал импульс формированию новой, отчужденной и непременно оппозиционной группы интеллектуалов, отстаивавших независимость суждений, а не приверженность истине, отказавшихся от критериев научности и идеала объективности знания во имя консенсуса убеждений… членов научного сообщества. Притязания на объективность трактуются отныне как замаскированное стремление к власти. Если рассмотреть идеи Куна в перспективе того, что утвердилось в американской философии за прошедшие 40 лет, то надо сказать, что то “дерзкое меньшинство”, о котором писал Х.Патнэм и к которому он причислял Куна, П.Фейерабенда и М.Фуко, перестало быть меньшинством, утвердило “релятивистский и субъективный подход” в философии науки не только в странах Европы, но и в США. Критериями литературной критики стремились заместить критерии научности. На первый план все более и более выдвигались и выдвигаются весьма нестрогие ценности литературной культуры. Путь западных интеллектуалов, согласно Р. Рорти, - от религии через философию к литературной критике»19. Однако ориентация на идеалы и критерии научности сохранились (правда, как идеалы и критерии рациональности) и в современной англо-американской философии науки. Полемику с Куном вел Поппер, Лакатос, Фуллер, другие исследователи, доказывая ограниченность социологического подхода к развитию науки. Какие же еще слабые места в куновской концепции? 1) Кун определяет нормальную (парадигмальную) науку через понятие парадигмы того или иного научного сообщества, а парадигма трактуется им через определенное научное сообщество. Налицо логический круг. Кун это видел, но удовлетворительно определить понятие научного сообщества все же сумел. 2) «… была поставлена под вопрос парадигмальная зависимость методологических норм и критериев оценки теорий – исходный тезис позиции не только Т. Куна, но и всякого социологического подхода к истории науки. Было показано, что в развитии науки существует устойчивая, “фиксированная методология”, т.е. методология, которая при всей изменчивости методов, критериев и нормативов оценок теорий, сохраняется на различных этапах истории науки, естественно, модифицируясь и расширяя свое содержание. Был вычленен определенный уровень научного знания, который не редуцируется и не может быть редуцирован к критериям оценок и сравнения теорий в рамках признанной парадигмы, выходит за рамки существующей парадигмы и может быть назван вслед за Огурцов А.П. Т.Кун: между агиографией и просопографией // Философия науки. Вып. 10. М.: ИФ РАН, 2004. – Интернет. 19 И.Лакатосом “методологической исследовательской программой”, где наряду с методологическим “ядром”, сохраняющимся в исследовательской программе, существуют и исторически изменчивые разработки методов и приемов научных исследований. Одним из наиболее основательных воплощений этого пути может служить работа отечественного логика В.А.Светлова “Современные индуктивные концепции”. Вторым примером, демонстрирующим то, что не все в методологии определяется парадигмой, является введение более обобщенного и фундаментального уровня методологических принципов, которые сохраняются на протяжении признания не одной, а нескольких парадигм. В отечественной философии такого рода подход был предложен И.С.Алексеевым и Н.Ф. Овчинниковым и реализован в целой серии книг “Методологические принципы физики”. Позднее Н.Ф.Овчинников разграничил порождающие методологические принципы (сохранения, симметрии, дополнительности), принципы связности (математизации, соответствия, единства) и целеполагающие методологические принципы (объяснения, простоты, наблюдаемости). Эта методологическая программа в достаточной мере реализована, хотя предстоит еще осмыслить с этих позиций теоретическое знание в целом ряде наук, как естественных (например, биологии), так и социогуманитарных (от истории до литературоведения). Но существенно здесь то, что в противовес программе “парадигматизации методологии”, ограничения ее сферы действия временем функционирования научной парадигмы здесь выдвинут гораздо более емкий и широкий подход – выявить более фундаментальные основания методов и критериев оценок в науке, которые усматриваются в методологических принципах науки, сохраняющихся при смене парадигмы. Третий пример из отечественной философии науки – путь анализа идеалов и норм научного знания, предложенный В.С. Степиным и реализованный в ряде книг, где наряду с картиной мира выявляются различные основания науки – философские и методологические, устойчивые при смене теорий и исследовательских программ. Зарубежная философия науки противопоставляет социологическому конструированию в рамках единой парадигмы и теории, и эмпирии различные позиции: отказа от критерия истины и признание за наукой одной цели – либо эмпирической адекватности теорий (Б.ден Фраассен), либо решения проблем (Л. Лаудан). Историчность же относится к приемлемости либо критериев эмпирической адекватности теорий, либо критериев решения проблем. И. Шеффлер противопоставил позиции Куна фиксацию в научном знании двух уровней, дебаты о парадигме происходят на метауровне, причем они лишены объективности, пристрастны и далеки от объективного содержания. Отказываясь от критерия истины в философии науки, позиции зарубежных авторов остаются в рамках социологического подхода к науке, непосредственная цель которого не включает в себя изучение объективно истинного знания. Но опосредованно все же включает, хотя бы потому, что анализируется не всякий комплекс убеждений, а лишь тех, которые разделяются членами научного сообщества, обладающего специфическими институциально признанными нормами признания своей профессии. Откровенный отказ от критерия истины во имя очищения философии науки от “натуралистических догм” лишь усугубляет социологический релятивизм и превращает историю науки в специфическую разновидность литературоведческой критики, имеющей дело только с нарративами, как и история литературы. Этот шаг и был сделан Р. Рорти, который вначале полагал, что герменевтика заменит эпистемологическую парадигму в философии науки, а в настоящее время делает акцент на переходе в истории культуры от философии к литературной критике. Отказ от критерия истины заканчивается в философии науки культом иррационализма, якобы присущего науке»20. Огурцов А.П. Т. Кун: между агиографией и просопографией // Философия науки. Вып. 10. М.: ИФ РАН, 2004. – Интернет. 20 В работе Степина и др. высказаны ещё несколько критических замечаний в адрес концепции Куна: 1) «Как согласовать изменение парадигмы под напором новых фактов с утверждением, что ученый не склонен воспринимать явления, которые в парадигму не укладываются, что эти явления "часто, в сущности, вообще упускаются из виду"? С одной стороны, Кун приводит немало фактов, показывающих, что традиция препятствует ассимиляции нового, с другой, он вынужден такую ассимиляцию признать. Это выглядит как противоречие». 2) «Кун резко противопоставляет работу в рамках нормальной науки, с одной стороны, и изменение парадигмы, с другой. В одном случае, ученый работает в некоторой традиции, в другом, - выходит за ее пределы. Конечно, эти два момента противостоят друг другу, но, вероятно, не только в масштабах науки как целого, но и применительно к любым традициям более частного характера. Кун же в основном говорит именно о науке, и это чрезмерно глобализирует наше представление о традиции. Фактически получается, что наука - это чуть ли не одна традиция, а это сильно затрудняет анализ того, что происходит в науке. Попытаемся поэтому несколько обогатить наше представление о научных традициях. Это совершенно необходимо на пути критической оценки и усовершенствования концепции Куна, на пути развития тех, несомненно, важных предпосылок, которые содержатся в его модели науки»21. Далее, в этой же книге говорится: 3). «Кун не вскрыл механизма научных революций, механизма формирования новых программ, не проанализировал соотношение таких явлений, как традиции и новации. Он и не мог этого сделать, ибо его концепция слишком синкретична для решения подобного рода задач». 4). «Программы, в которых работает ученый, Кун понимает слишком суммарно и недифференцированно, что создает иллюзию большой обособленности различных научных дисциплин. Однако осознание всего многообразия этих программ приводит к противоположной трудности, к утрате четких дисциплинарных границ». 5). «Ученый у Куна жестко запрограммирован, и Кун всячески подчеркивает его парадигмальность. Однако, если программ достаточно много, то ученый приобретает свободу выбора, что, вероятно, должно существенно изменить картину». 6). «Модель Куна неспецифична и не решает проблему демаркации, ибо очевидно, что парадигмальность присуща не только науке, но и другим сферам культуры и человеческой деятельности вообще. Но решение этой проблемы нужно, вероятно, искать уже не на пути формулировки нормативных требований, предъявляемых к деятельности или ее продуктам, а на пути анализа науки как целого, как надличностного образования»22. Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Science/Step/index.php 21 22 Там же. науки и техники. 3.Концепция исследовательских программ И. Лакатоса К концепции Куна близка так называемая методология исследовательских программ И. Лакатоса (1922-1974), согласно которой конкурируют между собой не теории, а исследовательские программы. Если теорию можно образно сравнить с домом, то программа будет своеобразной крепостью, окруженной высокой стеной, рвом, тем, что Лакатос называет защитным поясом вспомогательных гипотез. Научные революции понимаются здесь как рационально реконструируемый прогресс знания. Причем «рациональное» не есть просто «разумное» или логически обоснованное, а есть то, что соответствует некоторым методологическим нормам, принципам, предписаниям. Нарушая эти нормы, ученый поступает «иррационально» с точки зрения конкурирующей методологической программы, поскольку только программы задают критерии рациональности. Прогрессивная смена исследовательских программ есть научная революция, согласно Лакатосу. Прогрессивной будет та программа, которая может предсказывать новые факты (но не окольным путем, а благодаря «позитивной эвристике»). Если программа даёт запоздалые объяснения случайных открытий или фактов уже открытых конкурирующей программой, то первая называется Лакатосом регрессирующей программой. Если одна исследовательская программа прогрессивно объясняет больше, чем другая, с ней конкурирующая, то первая вытесняет вторую. «Позитивная эвристика» определяет круг проблем для исследования, выделяет «защитный пояс вспомогательных гипотез, предвидит аномалии и победоносно превращает их в подтверждающие примеры - все это в соответствии с заранее разработанным планом»23. «Отрицательная эвристика» формулирует правила, указывающие, каких путей следует избегать при исследовании, «гасящие» негативные последствия возможных эмпирических опровержений, отводя их от «жесткого ядра» программы и переводя на «защитный пояс вспомогательных гипотез» с целью его возможной модификации и адаптации к аномалиям. «Жесткое ядро» исследовательской программы считается ее сторонниками неопровержимым и принимается конвенционально. Классическим примером такой программы Лакатос считает теорию тяготения Ньютона, где ядром являются три закона динамики и закон всемирного тяготения. Таким образом, сложное строение исследовательских программ, взаимосвязь и «взаимопомощь» ее структурных элементов («жесткого ядра», позитивной и негативной эвристик, «пояса» вспомогательных гипотез) приводят к их большой устойчивости по отношению к критике, к видимому несоответствию с эмпирическими данными. Последнее обстоятельство вовсе не ведет к отказу от господствующей теории, как думал Поппер. Ее всегда можно «защитить» в рамках соответствующей исследовательской программы, справедливо полагал Лакатос. В рамках исследовательской программы, подчеркивает он, «некоторая теория может быть устранена только лучшей теорией, то есть такой теорией, которая обладает большим эмпирическим содержанием, чем ее предшественница и часть этого содержания впоследствии подтверждается. Для такого замещения одной теории лучшей первая теория не обязательно должна быть “фальсифицирована” в попперовском смысле этого термина… научный прогресс выражается скорее в осуществлении верификации дополнительного содержания теории, чем в обнаружении фальсифицирующих примеров. Эмпирическая “фальсификация” и реальный “отказ” от Лакатос И. История науки и её рациональные реконструкции // Кун Т. Структура научных революций. - М.: ООО «Издательство АСТ», 2001. – С. 471. 23 теории становятся независимыми событиями. До модификации теории мы никогда не знаем, как бы она могла быть “опровергнута” и некоторые из наиболее интересных модификаций обусловлены “позитивной эвристикой” исследовательской программы, а не аномалиями»24. В истории науки были примеры, когда ученые могли работать в рамках сразу двух конкурирующих исследовательских программ. Развивая одну из них и показывая ее слабость, они тем самым доказывали преимущества ее соперницы. Например, Ньютон разрабатывал теорию вихрей Декарта, чтобы показать ее несовместимость с законами Кеплера. По мнению Лакатоса, подобные случаи говорят против тезиса Куна о «психологической несоизмеримости» конкурирующих парадигм. Лакатос прав, утверждая, что расхождение теории с фактами, противоречия внутри теорий и т.п. вовсе не толкает ученых к отказу от теорий, к их критике и опровержению, как утверждал Поппер. Поэтому следует отказаться от попперовской модели, в которой за выдвижением некоторой гипотезы следует ее опровержение. Ни один эксперимент, считал Лаккатос, не является решающим и достаточным для опровержения теории. В реальной практике науки ученые могут объяснить расхождение теории с фактами 1) неточностями эксперимента, 2) ввести дополнительные гипотезы, которые задним числом объяснят возникшие расхождения и 3) могут вообще не обращать на эти аномалии никакого внимания. Например, Дарвин не мог объяснить так называемый «кошмар Дженкинса». Известно, что дарвинизм базируется на трех «китах»: изменчивости, наследственности и естественном отборе. Ненаправленная изменчивость может быть благоприятной для организма только в редких случаях, повышая приспособленность организма к среде существования. Эволюционное значение имеет только наследуемая изменчивость. Дарвин думал, что наследственность осуществляется непрерывным образом. Например, если белый человек в Африке женится на негритянке, то, согласно Дарвину, у их детей будет половина «белой» крови. В свою очередь, вступая в брак, эти дети потеряют еще половину «белой» крови и т.д. Наконец, доля «белизны» крови у их потомков исчезнет совсем и эволюционного значения этот признак иметь не будет, утверждал Дженкинс. Дарвин не мог решить данную проблему. И лишь генетика дала возможность выйти из трудностей, показав дискретность наследования признаков. Из истории физики известно, что Ньютон не мог на основании механики объяснить стабильность Солнечной системы и утверждал, что Бог исправляет отклонения в движении планет. Когда ученые на основе законов классической механики рассчитали движение планет вокруг Солнца, то эти расчеты расходились с наблюдаемым движением некоторых из них. Разумеется, им и в голову не приходило отказаться от теории, объявив ее ложной. В 1845 году Леверье, занимаясь неправильностями в движении Урана, выдвигает гипотезу о существовании еще одной планеты Солнечной системы, которая и была открыта И. Галле в сентябре 1846 года (Нептун). Гипотеза Леверье и выступает в данном случае как защитный пояс. Но допустим, что гипотеза не получила бы подтверждения, и новую планету не удалось обнаружить. Неужели мы в этом случае отбросили бы законы Ньютона? Без всякого сомнения, нет. Была бы построена какая-то новая гипотеза. Как долго это может продолжаться? Лакатос полагает, что теория никогда не фальсифицируется, а только замещается другой, лучшей теорией. Лакатос И. История науки и её рациональные реконструкции // Кун Т. Структура научных революций. - С. 474. 24 Лакатос утверждал, что не существует никакой гарантии успеха либо крушения конкретной научно-исследовательской программы. «Если это и предписания, - пишут Степин, Горохов и Розов, - то довольно странные. По сути, они звучат так: сохраняй сдержанность, ибо на все воля Божья. Иными словами, в концепции Лакатоса из-за деятельности ученого уже явно выступает некий глобальный надличностный процесс. Он еще не исследуется, его природа не выявлена, но он присутствует, ибо, если мы сами не способны осуществить рациональный выбор, то как же этот “выбор” все же осуществляется в истории науки?»25 Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Science/Step/index.php 25 науки и техники. 4.«Эпистемологический анархизм» П. Фейерабенда Логическим завершением постпозитивистской (аналитической) философии в какой-то степени можно считать представления о науке П. Фейерабенда (1924-1994), получившие в литературе название «эпистемологический анархизм». Фейерабенд во многом опирался на идеи Лакатоса и Куна. «Вряд ли когда-либо, – пишет Фейерабенд, – теории непосредственно сопоставлялись с “фактами” или со “свидетельствами”. Что является важным свидетельством, а что не является таковым, обычно определяет сама теория, а также другие дисциплины, которые можно назвать “вспомогательными науками”»26. У Фейерабенда сопоставляется с фактами уже совокупность теорий, которые он именует «альтернативными». Чем больше альтернативных теорий, утверждал он, тем лучше, так как избавляет науку от застоя и догматизма. Фейерабенд в явном виде сформулировал концепцию «недетерминируемости» теории эмпирическими данными. На одних и тех же данных могут основываться несколько даже несовместимых друг с другом теорий. Другая основная идея, из которой исходил философ - идея теоретической «нагруженности» эмпирических данных. Если строго придерживаться этой идеи, то следует признать, что эмпирическая реальность, «природа» не может служить объективным критерием истинности научных теорий, поскольку наши восприятия реальности предопределены нашими теориями. Согласно Фейерабенду, значение понятий, терминов теории определяются всем контекстом данной теории, ее основными постулатами. А если эти постулаты, основоположения двух теорий различны, то и значения одних и тех же терминов, входящих в них, тоже будут различны. Далее Фейерабенд от идеи несовместимости теорий переходит к утверждению об их «несоизмеримости»: «Переход от утверждения о несовместимости альтернативных теорий к утверждению об их несоизмеримости опирается, - считает А.Л. Никифоров, - по крайней мере, на три допущения: 1) Допущение о том, что контекст теории или ее основоположения детерминируют значения всех дескриптивных терминов теории. Отсюда вытекает, что термины разных теорий имеют различное содержание… 2) Допущение о том, что каждая теория формирует свой собственный язык для описания наблюдаемых ситуаций. Отсюда вытекает, что нет общего для разных теорий языка наблюдения. 3) И, наконец, к этому можно присоединить еще одно, куновское допущение о том, что теория детерминирует не только значение своих терминов, но и совокупность и смысл решаемых проблем, методы решения, эмпирические процедуры и даже факты. Приняв эти допущения, мы сразу получаем вывод о том, что альтернативные теории несравнимы и несоизмеримы, т.е. у нас нет никакого способа сравнить их, чтобы оценить их достоинства и недостатки»27. Пусть, например, два ученых рассуждают о человеке. Один их них генетик, а другой врач-терапевт. Генетик будет говорить «языком» генов, хромосом и т.п., а врач понятиями температуры, давления, частоты пульса и т.д. Оба говорят об одном и том же «предмете» - о конкретном человеке, но на разных языках, которые, как и их концепции, будут несоизмеримы. В этом случае обе теории могут существовать совместно, никак не «ссорясь» между собой. Но почему все же одна теория побеждает другую, альтернативную ей? Фейерабенд считает, что это происходит не из рациональных, не из логико-методологических соображений, не из-за каких-то универсальных правил и норм Цит. по: Липкин А.И. Модель науки Т. Куна// http://philosophy.mipt.ru/textbooks/uchebnikonline/uchebnik.html 26 Никифоров А.Л. Философия науки: История и методология.- М.: Дом интеллектуальной книги, 1998. - С. 110-111. 27 научной рациональности. Таковых, согласно Фейерабенду, попросту нет. Обращаясь к истории науки, философ показывает, что все великие ее творцы так или иначе порывали с господствующими в их времена методологическими правилами и нормами, с устоявшимися представлениями и принципами. Все дозволено – вот единственный принцип, заявляет Фейерабенд, поэтому надо стараться создавать как можно больше альтернативных теорий и гипотез, несовместимых с господствующей в данный момент. Это, поможет избавиться науке от застоя и догматизма. Но тогда, пишет Фейерабенд, «познание не представляет собой ряда совместимых теорий, приближающихся к некоторой идеальной концепции: оно не является постепенным приближением к истине. Познание скорее представляет собой возрастающий океан взаимно несовместимых (и, может быть, даже несоизмеримых) альтернатив, в котором каждая отдельная теория, каждая волшебная сказка, каждый миф являются частями одной совокупности, взаимно усиливают, дополняют друг друга и благодаря конкуренции вносят свой вклад в развитие нашего сознания. Ничто не является вечным и ни одно мнение не может быть опущено в этом всеобъемлющем процессе… Эксперты и простые люди, профессионалы и любители, поборники истины и лжецы - все они участвуют в соревновании и вносят свой вклад в обогащение нашей культуры»28. Таким образом, по Фейерабенду выходит, что любой человек может и даже желательно чтобы мог, изобрести свою собственную концепцию, свой взгляд на мир, со «своими» фактами, правилами, принципами и даже возможно со «своей» логикой. Разумеется, все это касается и научных теорий. Такой подход с полным правом называют методологическим или эпистемологическим анархизмом. Итак, если нет никаких правил научной рациональности, если наука в своем развитии постоянно их нарушает, рассуждает Фейерабенд, то чем тогда она отличается от мифа или от религии. По существу, ничем. Та же «парадигмальная» наука и ее представители столь же нетерпимы к критике своих концепций, также фанатично им преданы, как и верующие определенной конфессии. Не удивительно, что науку Фейерабенд называл одной из форм идеологии и полагал, что ее следует отделить от государства, как религию. Конечно, наука дала нам много различного рода изобретений, сделавших жизнь современного человека комфортней. Но сделала ли она его более свободным, счастливым? Фейерабенд ставит это под сомнение. Он призывает к полной свободе выбора. Пусть в школе обучают не только науке, навязывая детям ее современные догмы, обучение должно быть и религии и мифологии и т.п. Это поможет наиболее полно раскрыть способности человека, а потом он сам выбирает свой дальнейший путь. Каков же итог развития постпозитивизма (аналитической философии)? Мы видим, что оно привело к постепенному отказу от понятия истины. Уже Поппер, как мы говорили, усомнился в существовании критерия истины. «А без такого критерия само понятие истины становится пустым и бесполезным. Оно оказывается бесплотной химерой, психологическим вспомогательным средством поисков ученого. Без этого психологического стимула можно и обойтись. Поэтому у последователей Поппера понятие истины вообще исчезает. Парадигма Куна - не описание реальности, а средство решения головоломок, понятия истины нет в его концепции. Фейерабенд объявляет истину зловредным монстром и призывает освободиться от него как от одного из средств порабощения человека», утверждая, что наука ничем не отличается от религии, мифологии, колдовства и т.п.29. Однако, практика науки, на которую так любят ссылаться западные философы науки, недвусмысленно свидетельствуют, что ученые видят в своих теориях отображение 28 29 Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. - М.: Прогресс, 1986. - С. 162. См.: Никифоров А.Л. Указ. соч. - С. 127-128. реальности, объективного мира, то есть они уверены, что их построения дают истинное представление о ней, истину как таковую. Если же отказаться от понятия истины, не отличать истину от заблуждения, то лишаются смысла многие другие понятия и принципы, играющие существенную роль в науке, например, доказательство, опровержение. Станут бессмысленными научные споры и дискуссии. О чем в таком случае спорить, если нет и не может быть истинного мнения, истинной теории или гипотезы?! Более того, при таком условии допустимы даже противоречия. Без понятия истины в науке обойтись нельзя, иначе само познание теряет всякий смысл. Следовательно, надо вернуть этому понятию соответствующий статус в философии науки XXI века. 5.Концепция неявного знания М. Полани и многообразие научных традиций (Степин) Известный химик и философ М. Полани (1891–1976 – В.Ш.) убедительно показал в конце 50-х годов нашего века, что предпосылки, на которые ученый опирается в своей работе, невозможно полностью вербализовать, т.е. выразить в языке. «То большое количество учебного времени, - писал он, - которое студенты-химики, биологи и медики посвящают практическим занятиям, свидетельствует о важной роли, которую в этих дисциплинах играет передача практических знаний и умений от учителя к ученику. Из сказанного можно сделать вывод, что в самом сердце науки существуют области практического знания, которые через формулировки передать невозможно». Знания такого типа Полани назвал неявными знаниями. Ценностные ориентации можно смело причислить к их числу. Итак, традиции могут быть как вербализованными, существующими в виде текстов, так и невербализованными, существующими в форме неявного знания. Последние передаются от учителя к ученику или от поколения к поколению на уровне непосредственной демонстрации образцов деятельности или, как иногда говорят, на уровне социальных эстафет. Об этих последних мы еще поговорим более подробно. А сейчас важно то, что признание неявного знания очень сильно усложняет и обогащает нашу картину традиционности науки. Учитывать надо не только ценности, как это делает Кун, но и многое, многое другое. Что бы ни делал ученый, ставя эксперимент или излагая его результаты, читая лекции или участвуя в научной дискуссии, он, часто сам того не желая, демонстрирует образцы, которые, как невидимый вирус, "заражают" окружающих. Вводя в рассмотрение неявное знание и соответствующие неявные традиции, мы попадаем в сложный и мало исследованный мир, в мир, где живет наш язык и научная терминология, где передаются от поколения к поколению логические формы мышления и его базовые категориальные структуры, где удерживаются своими корнями так называемый здравый смысл и научная интуиция. Очевидно, что родной язык мы усваиваем не по словарям и не по грамматикам. В такой же степени можно быть вполне логичным в своих рассуждениях, никогда не открывая учебник логики. А где мы заимствуем наши категориальные представления? Ведь уже ребенок постоянно задает свой знаменитый вопрос "почему?", хотя никто не читал ему специального курса лекций о причинности. Все это - мир неявного знания. Историки и культурологи часто используют термин "менталитет" для обозначения тех слоев духовной культуры, которые не выражены в виде явных знаний и тем не менее существенно определяют лицо той или иной эпохи или народа. Но и любая наука имеет свой менталитет, отличающий ее от других областей научного знания и от других сфер культуры, но тесно связанный с менталитетом эпохи. Противопоставление явных и неявных знаний дает возможность более точно провести и осознать давно зафиксированное в речи различие научных школ, с одной стороны, и научных направлений, с другой. Развитие научного направления может быть связано с именем того или другого крупного ученого, но оно вовсе не обязательно предполагает постоянные личные контакты людей, работающих в рамках этого направления. Другое дело - научная школа. Здесь эти контакты абсолютно необходимы, ибо огромную роль играет опыт, непосредственно передаваемый на уровне образцов от учителя к ученику, от одного члена сообщества к другому. Именно поэтому научные школы имеют, как правило, определенное географическое положение: Казанская школа химиков, Московская математическая школа и т.п. А как быть с образцами решений конкретных задач, которым Т. Кун придает очень большое значение? С одной стороны, они существуют и транслируются в виде текста, и поэтому могут быть идентифицированы с эксплицитным, т.е. явным знанием. Но, с другой, - перед нами будут именно образцы, а не словесные предписания или правила, если нам важна та информация, которая непосредственно в тексте не выражена. Допустим, например, что в тексте дано доказательство теоремы Пифагора, но нас интересует не эта именно теорема, а то, как вообще следует строить математическое доказательство. Эта последняя информация представлена здесь только в форме примера, т.е. неявным образом. Конечно, ознакомившись с доказательством нескольких теорем, мы приобретем и некоторый опыт, некоторые навыки математического рассуждения вообще, но это опять-таки будет трудно выразить на словах в форме достаточно четкого предписания. В свете сказанного можно выделить два типа неявного знания и неявных традиций. Первые связаны с воспроизведением непосредственных образцов деятельности, вторые предполагают текст в качестве посредника. Первые невозможны без личных контактов, для вторых такие контакты необязательны. Все это достаточно очевидно. Гораздо сложнее противопоставить друг другу неявное знание второго типа и знание эксплицитное. Действительно, прочитав или услышав от преподавателя доказательство теоремы Пифагора, мы можем либо повторить это доказательство, либо попробовать перенести полученный опыт на доказательство другой теоремы. Но, строго говоря, в обоих случаях речь идет о воспроизведении образца, хотя едва ли нужно доказывать, что второй путь гораздо сложнее первого. Разницу можно продемонстрировать на примере изучения иностранного языка. Одно дело, например, заучить и повторить какую-либо фразу, другое - построить аналогичную фразу, используя другие слова. В обоих случаях исходная фраза играет роль образца, но при переходе от первого ко второму происходит существенное расширение возможностей выбора. В то время как простое повторение исходной фразы ограничивает эти возможности особенностями произношения, создание нового предложения предполагает выбор подходящих слов из всего арсенала языка. В дальнейшем мы еще вернемся к этому различению. Итак, введенное М.Полани представление о неявных знаниях позволяет значительно обогатить и дифференцировать общую картину традиционности науки. Сделаем еще один шаг в этом направлении. Не трудно заметить, что в основе неявных традиций могут лежать как образцы действий, так и образцы продуктов. Это существенно: одно дело, если вам продемонстрировали технологию производства предмета, например, глиняной посуды, другое - показали готовый кувшин и предложили сделать такой же. Во втором случае вам предстоит нелегкая и далеко не всегда осуществимая работа по реконструкции необходимых производственных операций. В познании, однако, мы постоянно сталкиваемся с проблемами такого рода. Рассмотрим несколько примеров. Мы привыкли говорить о таких методах познания, как абстракция, классификация, аксиоматический метод. Но, строго говоря, слово “метод” здесь следовало бы взять в кавычки. Можно продемонстрировать на уровне последовательности операций какой-нибудь метод химического анализа или метод решения системы линейных уравнений, но никому пока не удавалось проделать это применительно к классификации или к процессу построения аксиоматической теории. В формировании аксиоматического метода огромную роль сыграли “Начала” Евклида, но это был не образец операций, а образец продукта. Аналогично обстоит дело и с классификацией. Наука знает немало примеров удачных классификаций, масса ученых пытается построить нечто аналогичное в своей области, но никто не владеет рецептом построения удачной классификации. Нечто подобное можно сказать и о таких методах, как абстракция, обобщение, формализация и т.д. Мы можем легко продемонстрировать соответствующие образцы продуктов, т.е. общие и абстрактные высказывания или понятия, достаточно формализованные теории, но никак не процедуры, не способы действия. Кстати, таковые вовсе не обязательно должны существовать, ибо процессы исторического развития далеко не всегда выразимы в терминах целенаправленных человеческих действий. Мы все владеем своим родным языком, он существует, но это не значит, что можно предложить или реконструировать технологию его создания. Мы не хотим всем этим сказать, что перечисленные методы и вообще образцы продуктов познания есть нечто иллюзорное, мы отнюдь не собираемся преуменьшать их значение. Они лежат в основе целеполагания, формируют те идеалы, к реализации которых стремится ученый, организуют поиск, определяют форму систематизации накопленного материала. Однако их не следует смешивать с традициями, задающими процедурный арсенал научного познания. Из всего изложенного напрашивается еще один вывод: каждая традиция имеет свою сферу распространения, и есть традиции специальнонаучные, не выходящие за пределы той или иной области знания, а есть общенаучные или, если выражаться более осторожно, междисциплинарные. Вообще говоря, это достаточно очевидно и на уровне явных знаний: методы физики или химии широко применяются не только в естественных, но и в общественных науках, выступая тем самым как междисциплинарные методы. Однако изложенное выше позволяет значительно расширить наши представления и в этой области. Аксиоматические построения в геометрии стали в свое время образцом для аналогичных построений в других областях знания. Современные физические теории стали идеалом для других дисциплин, стремящихся к теоретизации и математизации. Возникает мысль, что одна и та же концепция может выступать и в роли куновской парадигмы, и в функции образца для других научных дисциплин. Речь идет об образцах продукта. Так, например, экология, возникшая в прошлом веке в качестве раздела биологии, вызвала после этого к жизни уже немало своих двойников типа экологии преступности, этнической экологии и т.п. Нужно ли говорить, что все эти дисциплины не имеют никакого прямого отношения не только к биологии, но и к естествознанию вообще. В этом пункте концепция Т. Куна начинает испытывать серьезные трудности. Наука в свете его модели выглядит как обособленный организм, живущий в своей парадигме точно в скафандре с автономной системой жизнеобеспечения. И вот оказывается, что никакого скафандра нет и ученый подвержен всем воздействиям окружающей среды. Возникает даже вопрос, который никак не мог возникнуть у Куна: а в каких традициях ученый работает прежде всего - в специальнонаучных или междисциплинарных? И почему биолог, на каждом шагу использующий методы физики или химии и нередко мечтающий о теоретизации и математизации своей области по физическому образцу, почему он все же биолог, а не кто-либо другой? Чем обусловлен такой его Я-образ? Этот вопрос о границах наук вовсе не так прост, как это может показаться на первый взгляд. Найти ответ - это значит выделить особый класс предметообразующих традиций, с которыми наука и связывает свою специфику, свое особое положение в системе знания, свой Я-образ.
