Проблема экспертной оценки знания в социологии и философии науки
advertisement
Проблема экспертной оценки знания в социологии и философии науки История науки, подобно истории всех человеческих идей, есть история безотчетных грез, упрямства и ошибок. Однако наука представляет собой один из немногих видов человеческой деятельности, возможно, единственный, в котором ошибки подвергаются критике и со временем довольно часто исправляются... В большинстве других областей человеческой деятельности существует изменение, но редко встречается прогресс. Карл Поппер Наука никогда не была удобным объектом для исследования. Если между биологом и лягушкой можно провести четкую субъект - объектную грань на основании некоторого родового размежевания форм жизни, то ученые, исследующие себе подобных, всегда вызывали подозрение. Эпистемологически же проблема в том, что науку никто не видел. "Наука" как предмет изучения представляет собой абстрактный теоретический конструкт, имеющий огромное число значений под стать огромному числу индивидуальных научных практик и кроме того содержит, что очень осложняет дело, огромное число рациональных реконструкций этих практик. Трудность измерения состоит в том, что продукт научной деятельности (научное открытие или теория) так же важен, как и собственно процесс производства знания, но не может быть целиком сведен только к деятельности ученого. Постоянство и изменчивость развития науки: формирование норм и ценностей воспроизводства знания Современная философия науки предлагает несколько концепций для объяснения науки как развивающегося явления. Все зависит от того, какие два состояния развития науки рассматривать: постоянство науки или ее изменчивость во времени. 2 Вот как выстраивается традиция изучения этих двух контекстов в философии и социологии науки: Постоянство Философия науки Изменчивость Контекст обоснования: Гемпель, Контекст открытия: Полани, Кун, Поппер, Лакатос, Лаудан Тулмин (рационализм) (релятивизм) Изучение принципов Изучение прецедентов Нормативная модель Дескриптивная модель Т. Куна [2] И. Лакатоса [1] Мертонианская парадигма: Социальный конструктивизм: Мертон, Барбер Кнорр-Цетина, Латур, Вулгар, Социология Малкей науки Наука = борьба за принципы Наука = борьба за интересы Изучение консенсуса Изучение диссенсуса Как видно из этой схемы, существует две философии науки и две наследующие им социологии науки. Водораздел между ними проходит по проблеме рациональности. Так для Гемпеля или Поппера рациональность определяется как существенно важная черта науки и предметом изучения становится вопрос: "Является ли постоянство науки результатом действия научных принципов (принципов подтверждения или опровержения, принципов простоты или ясности, принципов достоверности, обоснованности, правдоподобия и т.д.)?" Для Куна же интересен другой вопрос: "Является ли изменчивость науки следствием социокультурной детерминации?" И поскольку Кун скорее дает ответ "да", то невозможно по Куну считать рациональность нормативным принципом. Это означает, что не могут быть найдены критерии рациональности, а значит невозможно отличить науку от не-науки. Единственное, в чем сходятся большинство философов и социологов науки – это идея о том, что наука в статике и динамике, в контекстах обоснования и контекстах открытия, определяется посредством двух основных состояний: постоянство и изменчивость. "Дискурс нормальности" как основа развития рациональности в науке. 3 Сэр Карл Поппер полагал, что область идей и область материально оформленного мира хотя и влияют друг на друга, но не состоят в однозначно определяемой причинно-следственной связи. В работе "Логика и рост научного знания" [3] он производит важное различие понятий социального детерминизма как основы социальной эпистемологии и "объективного" логического генезиса идей внутри особой эпистемологии науки. В этом взгляде вещей реализован проект разделения наук на науки о социальном и науки о рационально-логическом. Фактически, Поппер учредил философию науки как изучение науки sui generis, оставив на долю социологии и психологии лишь случаи нарушения логики роста научного знания, ситуации распада и трансформации, условия давления и вмешательства. Так сложилась и оформилась рациональная модель науки. Если наука - рациональный вид деятельности, а люди, которые занимаются наукой, следуют некоторым нормам, то, следовательно, эти люди будут время от времени нарушать или менять эти нормы, в соответствии со своими социальными или психологическими мотивами. Это очевидно, хотя и неприятно для попперианцев.1 Таким образом, социологическое объяснение прикрывает неясности и пробелы в объяснении чисто логическом; к этому приему прибегают все чаще и чаще, по мере того, как накапливаются факты "арационального" генезиса идей в науке. Такая эксплуатация "социального контекста" стала настолько повторяющейся, что позволила некоторым из современных социологов науки ошибаться на счет продуктивности "сильной программы социологии науки", дала повод абсолютизировать социальную эпистемологию2. Для рациональной модели науки характерна такая проблема: поскольку теория рациональности не может дать исчерпывающий ответ на вопрос "Что такое наука?", то рациональность науки следует искать с помощью дихотомического противопоставления философской позитивистской трактовки "нормальной" науки и социологического объяснения отклоняющегося поведения в науке, и в частности индивидуального принятия решения о переходе из одной парадигмы в другую. Иными словами совершенно не возможно дать какое-либо универсальное определение науки и ее свойствам (рациональность, научный прогресс и т.д.), но можно наблюдать и описывать эмпирические случаи такого поведения, которое ни философы, ни логики науки не могли бы предвидеть и предсказать. 4 Возникает вопрос, действительно ли научная деятельность соответствует тем рациональным апостериорным реконструкциям, которые так умело научились создавать ученые? Популярный ответ на этот вопрос был дан Фейерабендом и Куном в рамках нерациональных моделей науки. В данной работе мы не имеем возможности обсуждать все аспекты этой дискуссии; некоторые выводы относительно нее могут быть приняты без полемики. А именно: защита рациональной модели состоит просто в том, чтобы отстаивать идею особого, «специального» эпистемологического статуса научного метода познания и научных результатов как пропозициональных высказываний. Мнение о том, что ученые могут самыми разными, в том числе и иррациональными методами приходить к научным открытиям,3 выглядит мало убедительным, поскольку достичь прогресса в науке невозможно действуя произвольно - как мы тогда узнаем, что достигли прогресса? Ньютон-Смит так иллюстрирует этот важный бастион рационализма: "Лежа на солнышке и читая книги по астрологии, вряд ли кто-нибудь придет к новой продуктивной теории о составляющих кварка. Даже если кто-то за таким приятным занятием и наткнется на такую теорию, он, конечно же, не сможет узнать, что действительно наткнулся на таковую" [9, c. 292]. Итак, если придерживаться рациональной модели, можно реконструировать понятие науки. Проблема состоит в том, что "существует некоторое понятие естественных состояний, остающихся без объяснений, объясняются лишь отклонения от естественных состояний" [9, c. 252]. Иными словами, социологическое объяснение сдвига от приверженности одной теории к приверженности другой теории уместно, только если имеются отклонения от рациональной модели. Эта ситуация обычна в науке. Так, например, понятие здоровья не имеет однозначного определения и может быть до бесконечности переопределяемо от одной эпохи к другой в соответствии с изменениями стандартов жизни. Если довериться индивидам носителям здоровья - и, получив их оценки, поверить им на слово, то может получиться, что выведенная нами общая формула здоровья будет сочетать "дожить до тридцати" из Средних веков и "естественный блеск волос" из рекламы XX века. Есть прием, который используют для доопределения всех относительных абстрактных категорий - построение дихотомической номинальной шкалы. "Здоровье не ценят, пока не приходит болезнь" - говорил Фуллер. Это верный способ 5 его актуализации. Богатство понимают, встретив бедность; здоровье определяют через болезнь. Определение "нормальной" науки, таким образом, возможно через определение научных отклонений. Под "дискурсом нормальности" понимают классическое определение М.Фуко. Это научный язык или язык специалистов, а также варажаемые идеи и социальные результаты, которые должны считаться проявлением социальной власти. Это особая структура, в которой агенты достигают своих целей и тем самым изменяют дискурс, творят социальную реальность. Доминирующий дискурс и называют "нормальным". В основе научного дискурса лежит знание. Знание как теоретическое (владение эпистемологией), так и практическое (умение презентировать себя как ученого, способность к коммуникации). Фуко писал: "Знание — это то, о чем можно говорить в дискурсивной практике, которая тем самым специфицируется: область, образованная различными объектами, которые приобретут или не приобретут научный статус. Знание — это пространство, в котором субъект может знать позицию и говорить об объектах, с которыми он имеет дело в своем дискурсе. Знание — это поле координации и субординации высказываний, в котором определяются, появляются, применяются и трансформируются концепты. Наконец, знание определяется возможностями использования и присвоения, установленными данным дискурсом" [10, c. 181]. В свой "археологический" период Фуко так описывает генезис дискурса науки с точки зрения перехода от знания к научной дисциплинарности: "Когда во взаимодействии дискурсивных формаций совокупность высказываний выделяется, претендуя оценивать нормы проверки и связности, даже не достигнув их, когда она осуществляет доминирующую функцию в отношении знания (модели, критики и проверки), мы сможем сказать, что дискурсивная формация преодолевает порогом эпистемологизации. Когда таким образом очерченная эпистемологическая фигура подчиняется определенному числу формальных критериев, когда высказывания отвечают не только археологическим правилам формации, но и определенным законам построения пропозиций, мы можем сказать, что она преодолевает порог научности. И, наконец, когда научный дискурс в свою очередь сможет определить аксиомы, которые ему необходимы, элементы, которые он использует, пропозициональные структуры, которые для него законны и трансформации, 6 которые он принимает, когда он сможет выстроить, полагаясь только на себя, формальную структуру, мы сможем сказать, что он преодолел порог формализации" [10, c. 185]. Так формируется "дискурс нормальности". Фактически Фуко пишет о том, как складывается "нормальная наука" по Куну. И, тем не менее, даже такое изысканное философское объяснение не может считаться удовлетворительным, поскольку не проливает свет на то, что можно считать содержанием научной деятельности, не дает определение и понимание проблем, происходящих в науке каждый день и решаемых учеными в ходе своей научной деятельности. Одним из доказательств этому служит тот факт, что не существует никакого ясного понимания, что такое научная революция, ровно как и антинаучная революция. Понятие дискурса как синтеза знания и поведения, замешанного на социальном определении власти, не раскрывает нормальность sui generis, но только в противопоставлении с примерами некоторых отклоняющихся моделей индивидуального выбора. В этой связи особенно важным становится то, чем социология может и должна заниматься в науковедческих исследованиях - научные патологии, их природа и протекание. Все остальное, что имеет отношение к нормальной науке, к стандартному производству знания в рамках научной конвенциональности принадлежит к философии науки и познания, поскольку описывается и объясняется философией безмерно лучше и эффективнее, но только в комплексе с социологическим объяснением "ненормального" и "нестандартного" как социально детерминированного. Однако намерение рассмотреть научное производство исключительно как социокультурную детерминацию не приводит к успеху. Это во многом надуманные попытки изобличить ученых и их инструментарий в подлоге, фальсификации, конформизме или политических играх. Даже если практика повседневности и подтвердит такие псевдосоциологические картины научной деятельности после долгих стараний наблюдающего социолога (вроде П. Бурдье, например), это подтверждение нельзя будет считать достаточным условием для объяснения феномена научного знания. Американский философ науки И. Шеффлер первым ввел понятие "стандартная концепция науки" [11]. Так вот все, что не укладывается в эту концепцию, все, что не рационально с точки зрения строгой эпистемологии, все, что содержит 7 вненаучную аргументацию может и должно стать предметом социологического анализа. Иными словами, наука - это баланс факторов научных (логикоэпистемологических) и вненаучных (социальных или психологических). Нарушение этого баланса - научная патология - есть предмет социологии науки (или психиатрии). Если есть дискурс нормальности, то как тогда "нормальные" ученые должны определить случаи отклонения от него, если они сами при этом хотят остаться на позициях рационализма, по эту сторону здравого смысла. В этом отношении особый интерес вызывает Л. Лаудан и его принцип "арациональности". Лаудан рассматривает историю науки как развивающийся процесс становления, функционирования и смены исследовательских традиций. Понятие "исследовательская традиция" близко понятиям "парадигма" Т.Куна, "исследовательская программа" И. Лакатоса и "тема" Дж. Холтона. Наука, по Лаудану, имеет дело не с фактами, а с решение проблем, что во многом зависит от методологических и онтологических норм. Эти установки формируют определенную интеллектуальную традицию, которая представляет собой "ряд онтологических и методологических "можно" и "нельзя" [12, c. 24]. Подобную мысль высказывает и К.Кнорр-Цетина - основатель социальноконструктивистского подхода в социологии науки. Если исходить из аналогии с эволюционным процессом, считает Кнорр-Цетина, тогда нет нужды постулировать истинность научных теорий, достаточно говорить об их успешности. Мышь, которая бежит от кошки не нуждается в истинной картине опасности. Мышь, как и научная деятельность, - продукт селекции того, что позволяет действовать с определенной мерой успеха. Лаудан отмечает особую роль аномалий в рациональной оценке теории, причем, с его точки зрения, аномалии не сводятся только к противоречиям между теоретическим знанием и его эмпирическим основанием. Расширяя класс аномалий, он вводит понятие «концептуальной аномалии» и «концептуальной проблемы», которая складывается, с одной стороны, между знанием и методологическими установками, а с другой - между знанием и мировоззрением, причем в последнем случае это противоречие существует не столько в "рамках науки, сколько между наукой и вненаучными убеждениями" [12, c. 61]. В этой связи Лаудан рассматривает функционирование научной картины мира в широком контексте ее социокультурной 8 детерминации, где знание взаимодействует не только с новыми фактами, но и с мировоззренческими структурами, с идеологией, даже с психологическими закономерностями ученых. Следовательно, социологическое рассмотрение должно вступать в силу только тогда, когда речь идет о тех или иных отклонениях в исследовательской деятельности ученого от принятых стандартов рациональности. "Принцип арациональности устанавливает разделение труда между историками идей и социологами познания, поскольку он утверждает, что историк идей, используя доступные ему средства, может объяснять процесс мышления в той мере, в какой этот процесс является рационально обоснованным; социолог познания может принять участие в этом объяснении только в тех пунктах, в которых принятие той или иной научной идеи или отказ от нее не поддаются рациональному объяснению" [12, c. 202]. Этого же мнения придерживались два других знаменитых философа науки НьютонСмит и Лакатос. Они обосновывали концепцию науки как рациональной деятельности и полагали, что вынесение на рассмотрение таких атрибутов статуса ученого как образование, религиозность, тип общества или ученого сообщества, сетевые взаимоотношения и пр. не дадут позитивного сдвига проблемы, а лишь нагрузят науковедение излишними нерелевантными данными. Для философии науки - той ее части, которая преимущественно включена в современную социологию науки (Лакатос, Агасси, Лаудан, Хессе) - основным источником данных является концепция Поппера и его "логика научных открытий". Поппер и его последователи рассматривали контекст обоснования, а т.н. "социологисты" (Кун, Малкей, Тулмин, Фейерабенд, Полани) - контекст открытий. Теория для контекста обоснования впервые была сформулирована Карлом Гемпелем в рамках логического позитивизма. Для этой теории подтверждения ("theory of confirmation") характерна объективность критериев оценки, определение понятия "истина", упор на логические, формальные, строго рациональные, универсальные процедуры анализа науки. Этот подход исключает социологию науки за ненадобностью. "Наличие в познании фильтра объективных критериев лишает социальные и социопсихологические факторы значения самостоятельных детерминант развивающегося познания. И какие бы экзотические влияния культурного окружения ни испытывал на себе ученый в период генезиса научных идей, какие бы причины ни влияли на принятие той или иной научной теории, если 9 все результаты теоретической деятельности ученых проходят затем через фильтр объективных критериев - деформирующие воздействия социокультурного окружения будут нейтрализованы" [13, c. 15]. В качестве таких критериев Поппер предлагал фальсифицируемость теорий, Лакатос - критерий прогрессивного сдвига проблем, Ньютон-Смит - механизм обратной связи, Лаудан - способность теории решать проблемы. Роль и происхождение научных патологий также беспокоили и логических позитивистов, и Поппера. Так родилась (еще у М. Шлика) "проблема демаркации", которая сначала была проблемой разграничения науки и других форм культуры, а затем и внутринаучного выделения ненаучного. Не трудно заметить, что естественные науки автоматически исключаются из предмета социологии науки как в наименьшей мере подверженные влиянию социокультурных факторов. Позднее будет доказано, что логические позитивисты обманывались в особом эпистемологическом статусе естествознания. Оказалось, что наличие "шумов" психологические в физике корни; более и математике того, успехи имеют и социологические открытия также или имеют социокультурную составляющую. Впрочем, время для ведущей роли социологии науки в науковедении придет лишь к концу 70-х годов. А в 50-е годы XX века социологии науки приходилось искать свое место в строгих рамках заданного философами и логиками "объективного" метода. В период этих жарких споров методологов науки социология науки созрела и впервые заявила о себе в работах Р.Мертона и его последователей. Собственно с Мертона и его фундаментального труда "Социология науки" и начинается отсчет современной социологии науки. Мертон и Барбер были сторонниками теории научного консенсуса: они видели науку как коллективное предприятие, которое с одной стороны развивается по своим внутренним нормативным правилам, а с другой стороны, находясь в постоянном контакте с внешним окружением, вынуждено приспосабливаться и трансформироваться. В целом мертонианская парадигма хорошо вписывалась в парсоновскую теорию социальных систем. Сама наука при этом понималась как сугубо рациональная система организации знания, как социальный институт. Мертон описывал нормативный контекст производства знания (хотя такой оборот вошел в социологию науки значительно позже) через указание на эмпирически наблюдаемые свойства: 10 1. Универсализм 2. Коммунизм (в смысле коллективного сотрудничества) 3. Бескорыстность 4. Организованный скептицизм Первый пункт - универсализм - свидетельствует о близости модели Мертона к нормативной модели Лакатоса (и во многом Поппера), склонной рассматривать производство знания 1) абстрагируясь от его содержания, т.е. знания вообще, и 2) описывающей науку как социальную форму, подобную по строению (но не по функциям!) религии, идеологии, праву и пр. В последствии, вместе с внедрением релятивизма в философии и демаршем Фейерабенда, тезис универсализма подвергся критике и был в целом ограничен, то есть был внесен в контексты культуры и специфики научной деятельности. В мертонианской парадигме объяснение любых "болезней", как в обществе, так и в науке производилось путем указания на их случайность относительно системы, на их дисфункциональность и на их вненаучное происхождение. Как раз последнее и вызывает нарушения в работе института науки. Так Мертон считал, что предрассудки и предубеждения иногда могут служить инстутициональным и интеллектуальным препятствием для ученых, разделяющих "стандартную концепцию науки". Бернард Барбер конкретизировал, назвав угрозы внешней детерминации: образование, тип политической и экономической организации общества, религиозные и идеологические факторы и т.д. [14]. Социологи описывали стандартную концепцию науки как субкультуру со своей системой воспроизводимых ценностей и норм, устойчивых не только в рамках одной лаборатории или одной науки, но и в целом здании наук вообще. В рамках функционализма патологии и всякие системные нарушения не исследуются, но вполне логично объясняются. Вот как Мертон объяснял, с одной стороны, наличие научных отклонений, но в то же время и их стабильно небольшое число: "Институт науки придает оригинальности исследования такую ценность, что ученый не может отказаться от притязаний на новую идею или новое открытие. С другой стороны, институт науки выдвигает и поощряет самоотверженное служение прогрессу знаний во имя человечества" [15, c. 71]. В Главе 14 своей легендарной книги "Социология науки", с которой принято начинать отсчет этой дисциплины, Роберт Мертон дает определение "научным 11 отклонениям" (scientific deviance). Он рассматривает активную и пассивную девиации в науке. Под активной девиацией он понимает: мошенничество, подлог, "trimming and cooking" (т.е. вносить в отчет только успехи и замалчивать о неудачах), плагиат, клевета против коллег. Пассивная девиация включает: ретритизм (безделье), апатия и фантазирование. Вывод, который важен для социологии науки состоит в том, что социология так же может описывать рациональное в науке, как и философия. Но философия, оставаясь в рамках принципов познания или критериев истины вряд ли сможет сделать за социологию труд объяснить природу научных отклонений. Многоуровневость ценностного анализа нормативности науки. Как на практике могут быть эксплицировны ценности, которые люди по обе стороны научных дискуссий "знают" и "чувствуют"? Это те ценности, которые мы называем "здравым смыслом", которые мы переопределяем из одного исторического этапа в другой, которым мы чаще всего остаемся верны в наших повседневных оценках и которые мы считаем "само собой разумеющиеся" и необходимые для всех нормальных, т.е. похожих на нас людей. Все это составляет "tacit knowledge" ("неявное знание"), анализ которого уже давно интересовал философов и социологов науки.4 Вот, например, как формулирует свои естественные пристрастия Лаудан: "Мы обычно считаем чудаками, если не душевнобольными тех, кто серьезно намеревается совершать то, что мы с весьма сильными основаниями считаем невозможным. Искатели элексира молодости, искатели телесного бессмертия, строители вечных двигателей и всякие другие преследователи целей, являющихся с достаточной очевидностью недостижимыми, обычно вполне легитимно получают титул чудаков" [18, c. 330]. Согласно концепции Лаудана, "невидимый научный суд" [18, c. 331] выносит свои решения согласно оценки ценностей, лежащих в основе научной практики. Такие ценности могут быть эксплицированы путем сравнения различных научных этосов, или, другими словами, научно-исследователских программ (в терминологии Лакатоса). Лаудан полагал, что признать научную теорию непригодной возможно там и тогда, где и когда ее основные цели могут быть признаны утопическими. Под утопическими ценностями следует понимать то, что не может мыслиться как 12 "возможное и дееспособное". Лаудан выделяет три стратегии утопизма, которые являются предметом экспертных оценок. 1. Демонстрируемый утопизм: невозможность достижения цели кажется очевидной и не требует доказательств. 2. Семантический утопизм. Проявляется тогда, когда ученые поддерживают такие цели, которые не могут кратко и убедительно описать (например, простота и элегантность). 3. Эпистемический утопизм. В этом случае агент целеполагания может дать совершенно ясное определение своей цели, так что она не является никаким образом демонстрируемо утопической, но никто из поборников этой идеи не может сформулировать критерий, определяющий, когда цель присутствует или удовлетворяется, а когда нет. Для того, чтобы ответить на вопрос "Как происходит анализ ценностей в науке?", Лаудан обращается к наследию теорий инструментальной рациональности (К.Поппер, К.Гемпель, Г.Райхенбах). Эта модель основывается на иерархичности норм и ценностей в науке, полагая, что определенная последовательность прибегания к тем или иным нормам свойственна науке не как социальному институту, а как развивающейся по внутренней логике "субстанция". Так выстраивается нормативно обусловленная модель консенсуса в науке. Модель формирования консенсуса в науке может быть представлена на трех уровнях дискуссий [18, c. 313]: Уровни разногласия Уровни решения Фактуальный Методологический Методологический Аксиологический Аксиологический Отсутствует Лаудан подчеркивает, что развитие споров о признании научной теории или "переговоры" о сотрудничестве между конкурирующими теориями проходит эти три стадии последовательно: сначала спорят о фактах и наблюдениях, затем переходят к формированию методологической автономности и, наконец, подкрепляют ее формулировкой собственных ценностей. Таким образом, мосты в каждой дисциплинарной крепости скоро оказываются поднятыми, в те, кто оказываются к этому времени внутри крепостных стен занимают оборонительную позицию и в этом смысле сплачиваются перед лицом грозящей опасности. 13 Наука является нормативно регулируемой деятельностью, где правила играют роль конкретизирующих способов принятия решения. Нормы науки следует понимать как ее идеалы, которые, во-первых, имеют множество уровней измерения, а во-вторых, подвержены инертности изменений. Научная экспертиза: ее роль и функции в развитии научного знания. Здесь нам предстоит определить, что такое экспертиза и экспертная ошибка, каковы функции экспертизы для роста научного знания и развития науки как социального института. В любой профессии есть элита, осуществляющая контроль за воспроизводством знаний или навыков, следящая за чистотой своих рядов и периодически осуществляющая хищнические вылазки на соседние территории в поисках новых источников власти. Наука как одна из "древнейших профессий" имеет богатые традиции морального подчинения. Можно долго перебирать исторические формы административного и интеллектуального господства в науке и находить в ней признаки тоталитарности институтов, авторитарности лидеров и демократизма публичных дискуссий, но при этом остаться в полном неведении относительно того, как воспринимается наука в мышлении самих ученых, подданных Королевского научного общества и свободных граждан Республики Ученых. Их мышление, устроенное таким образом, что оно транслируется вместе с их научными теориями от одного поколения к другому, с древнейших времен и до наших дней поддерживая важный образ - образ авторитета. Этот знак или социальный код обозначается применительно к конкретным людям, а не к должностным исполнителям, и применительно к единомышленникам, а не к организованным группам. Авторитет науки как приобретается, так и частично наследуется, если в данной области и в данное время есть ведущая парадигма. Такой авторитет на своей начальной стадии является сугубо интеллектуальным (статус крупного ученого), и в разное время под этим понимались разные формы научной деятельности: когда-то ценились переводчики и эрудиты, затем практики, потом узкие специалисты, потом методологи и теоретики. Как бы то ни было, авторитет завоевывали и поддерживали. Социальный смысл авторитета состоит в том, что его интеллектуальную компоненту вскоре после признания можно обменять на административную; затем получить моральный авторитет и обладать с этих пор всей полнотой той максимальной власти, 14 которая допускается в науке как все-таки в свободном предприятии. Такая форма правления называется меритократией, что означает "власть достойных". Реализация этой власти состоит в праве принимать решения на конкретно-историческом отрезке времени в отношении всех граждан науки (или желающих получить столь почетное гражданство) с учетом тех перспектив, которое это решение может иметь в будущем. Эта деятельность состоит в эпистемологическом оценивании знания и распределении ресурсов власти, основанном на открытии или закрытии доступа к знанию. При этом всеми признается, что максимальный объем качественного знания (максимальный доступ) принадлежит "достойнейшим" авторитетам. Такие решения называются экспертной оценкой знания. Научная экспертиза может быть определена как проявление коллективной рациональности науки, состоящей из процедуры оценки (экспертирования) знания, предъявляемого для публичного освидетельствования в качестве научного открытия или научной теории, процедуры кодификации этого знания и его закрепления, путем легитимизации и включения в доминирующий дискурс науки. Есть две концепции экспертизы научного знания в соответствии с ключевым дисциплинарным размежеванием в социологии и философии науки. 1. "Невидимый научный суд" (нормативная модель науки И. Лакатоса) Объясняя идею консенсуса в науке, Р.Мертон и его ученик Б. Барбер описывали нормативную структуру "социального порядка в науке". Идея согласия предполагала, что есть жесткая регуляция всей научной деятельности. И эта регуляция должна исходить от институциональных механизмов, действующих в науке ровно так же, как и в любом другом общественном институте. Под "научным судом" в рамках этого подхода понимались не люди, а скорее должностные лица, выполняющие строго прописанные функции контроля за исполнением правил. В этом смысле, экспертиза в науке выглядела как заочное решение, которое не принимает ни кто персонально, но исполнение которого является условием выживания в науке. Этот тезис подвергся большой критике, поскольку были обнаружены примеры, опровергающие структурно-функциональный взгляд на процесс регуляции. Кроме того, наука находится в постоянном изменении, и нет таких четко прописанных норм и правил, соблюдение которых гарантировало бы 15 ученому успех в экспериментальной деятельности. В чистом остатке науковедение приняло идею о роли надындивидуальных норм в сохранении равновесия в науке. 2. "Научное жюри присяжных" (дескриптивная социально-психологическая концепция истории науки Т. Куна). Известный критик Р.Мертона и выразитель идей т.н. "экстернализма" в социологии науки Майкл Малкей писал: "Если мертоновские нормы, например, эффективно институционализированы в науке, то становится трудным объяснить те частые явления интеллектуального сопротивления, которые вновь и вновь повторяются и действительно составляют неотъемлемую черту роста знания" [18, c. 309]. Проблема, выраженная здесь, свидетельствует об отсутствии единого взгляда на роли и функции экспертирования знания, ровно как и разного определения науки. Поэтому второе понимание научной экспертизы основано на т.н. концепции диссенсуса. Основу этой модели составляют: сильная программа социологии научного знания Барнса и Блура, этнография науки Вулгара и Латура и социально- конструктивистский подход К.Кнорр-Цетины и ее последователей. Не вдаваясь в эти споры, отметим, что понятие диссенсуса рассматривалось в этой концепции как обратная и, на самом деле, подлинная сторона производства научного знания. Экспертиза в данном случае выглядит как "научное жюри присяжных". В соответствии с этой моделью, как анализирует Лаудан, способ решения споров между теориями может быть приведен к тому способу, которым суды выносят решения по гражданским спорам. "При этом ожидается, что научное жюри присяжных сделает выбор в соответствии с правилами, регулирующими применение эмпирических свидетельств и принятыми всеми учеными данной специальности" [18, c. 311]. Вердикты, издаваемые таким коллективным органом принятия решений, принято считать основой функционирования доминирующего дискурса науки. Итог, который может сделать прагматически настроенный читатель Мертона и Малкея состоит, видимо, в том, что для анализа науки одинаково подходит как первая, так и вторая концепция социологии науки, потому что согласие и антагонизм есть две стороны одного процесса. Эти понятия просто дополняют друг друга, строго соответствуя двум основным состояниям развития науки - процессам постоянства и изменчивости. Так и нашей жизни суд, каким бы он ни был, индивидуальным или коллективным, выполняет жесткие репрессивные функции, и 16 тем самым объединяет нас как законопослушных граждан. Легализуя насилие мы тем самым гарантируем себя от его бесконтрольного применения по отношению к нам - такова плата за социальный порядок. Экспертиза в науке, таким образом, выполняет несколько функций: 1. Функция легитимации знания и его носителей. Эта функция работает как передача авторитета по иерархии научной подчиненности. В результате положительного вердикта повышается статус ученого, а предлагаемая им инновация рассматривается как достойная дискуссии. Иногда сам факт вынесения какого-то открытия на публичное обсуждение в науке создает ему условия, достаточные для вхождение в круг избранных, даже при неопределенном вердикте относительно его истинности или ложности. 2. Функция распределения ресурсов. Результаты научной экспертизы, как правило, имеют "хозяйственные" последствия. Решения "суда" могут повлиять на перспективу развития той или иной области знания, поскольку влекут за собой а) привлечение в эту область свежих кадров; б) изменение уровня общественной и государственной поддержки; в) создание благоприятных условий для деятельности внутри разнообразных организаций науки, т.е. участие в принятии глобальных решений. 3. Функция эпистемического контроля. Эксперты принимают решения не столько ради интересов, сколько ради принципов. Вердикт научного суда всегда должен быть принципиальным. Эти принципы не есть политические, религиозные или финансовые, но снова и снова эпистемические, поскольку рост знания - это основная и явная функция научного производства. Можно сказать, что все, что мы знаем о мире есть результат деятельности научных судов (пусть даже иногда "судилищ" - альтернативы ведь нет). 4. Функция воспроизводства "нормальной" науки. В смысле работы с кадрами научные суды, конечно, выполняют функцию экзаменации. В разное время существовали разные идеологии оценки: от строгих принципов верификационизма Фейерабенда. Что такое "экспертная ошибка"? до анархически-попустительского плюрализма 17 Не редко приходится слышать, что научная деятельность подвергается насилию со стороны тех, кто понимает ее как сферу властных притязаний и политических отношений. Со времен разоблачения ошибочных вердиктов Великой инквизиции по отношению ко многим выдающимся деятелям своего времени, в научном сообществе бытует мнение, что научное знание не может быть адекватно оценено, потому что наука сама по себе является трансцендентным феноменом. Далее нам предстоит разобрать два вопроса: как следует относиться к экспертной ошибке и что, в сущности, означает - "экспертная ошибка"? Действительно, в науке, как и в искусстве со времен падения интеллектуального диктата т.н. "институтов легального мракобесия" (Церкви, Партии, и т.д.) не существует строгих критериев оценки. Но экспертиза необходима! Она необходима для воспроизводства науки, для поддержания форм представления знания, для утверждения истин своего времени. В каком-то смысле и экспертная ошибка тоже необходима, или во всяком случае она неизбежна. Исходя из этих соображений в философии науки была поставлена проблема демаркации. Эпистемологическая реформа К.Гемпеля и логических позитивистов (Мориса Шлика, конечно) привела к формулировки попперианской программы фальсификационизма, построенной на идее экспертирования знания. С этого же момента вновь появились сомнения в необходимости такой не бесспорной административной функции "научных авторитетов". Фейерабенд, проповедовавший принцип пролиферации, прямо указывал на то, что трудно представить себе судью, чье решение нельзя было бы оспорить или которому было открыто "истинное положение вещей" в мире. Итак, позиция Поппера выглядит весьма привлекательной в смысле тех обещанных строгих критериев, которые она собирается применять к познанию ради всеобщего прогресса. Но эта позиция, кажется, выглядит пугающе в смысле неизбежности "судебных ошибок". Отвечая на эти опасения, вот как можно сформулировать некоторые оправдания рационалистов: 1. Юджин Фримен и Генрих Сколимовский в работе "Поиск объективности у Пирса и Поппера" замечают эту проблему у Поппера. "Так, хотя мы и знаем, что по решениям наших судов иногда вешают невиновных, а иногда отпускают на свободу виновных, каждый вердикт "виновен" объективно (по правилам) справедлив и каждый вердикт "невиновен" равным образом объективно (по правилам) справедлив. 18 Вместе с тем мы знаем, что за апелляцией следует повторный суд, на котором обнаруживаются улики, доказывающие, что предыдущий вердикт допустил искажение фактов и явился судебной ошибкой. Или бывает так, что на фотографии запоздало становится видно, что спортивный арбитр ошибочно вынес решение о том, что игрок в бейсбол находился в ауте, потому что он не достиг второй базы, или что судья на скачках неправильно определил победителя. Короче говоря, присяжные, арбитры и рефери не непогрешимы, и, хотя некоторые из ошибок возможно исправить, имеющиеся в нашем распоряжении механизмы исправления ошибок сильно ограничены и быстро исчерпывают себя в отличии от почти безграничных возможностей корректировки и пересмотра научных теорий" [3, с. 274]. 2. Есть на самом деле более простой способ разочаровать тех, что склонен оптимистично доверяться различного рода аномальным научным теориям. Можно объяснить такую склонность с точки зрения разумности. Как писал профессор Китайгородский в своей знаменитой книге "Реникса", изданной в 1967 году: "... утверждение, что в каком-то двигателе, предложенным гениальным безвестным доселе конструктором, не соблюдается механика Ньютона; или журнальная статья, в которой описывается вода, испаряющаяся из герметически закупоренного сосуда; или рассказ свидетеля о человеке, который видит сквозь стену, - такие и им подобные истории не причисляются к чепухе очень многими людьми. Среди них бывают и с высшим образованием. Они с жаром отвергают возможность чудес. О, они не так воспитаны, чтобы в нечистую силу. Но почему не допустить, что все эти интересные события просто еще не поняты наукой? Почему не думать, что когданибудь и этим явлениям будет найдено превосходное и безупречное объяснение, ничуть не противоречащее всеобщим законам? Одна из причин доверия к рениксе заключается в том, что незнакомые с естествознанием люди не видят полного тождества этого сорта чепухи с чепухой более явной, вроде говорящей собаки" [19]. Иными словами, нет никакого единственного и наилучшего судьи в смысле "телесного существа", как выражается Гидденс. Но есть высший разум в науке, нечто большее, чем коллективное мнение и нечто продолжительное во времени, под чьим неусыпным взором происходит экспертное оценивание научных теорий. Имя этому судьи - эволюционный функционализм. Его решения имеют разные плоскости понимания - эпистемологическое отнесение к истине и лжи, социальная 19 обусловленность власти и интересов, ловкость и удача - единство которых служит целям рациональной реконструкции того, что связывает воедино индивидуальный уровень научных притязаний, коллективный уровень принятия решений и холистский уровень генезиса научного знания и его институций. Основное свойство научной экспертизы состоит в том, что именно она отмечает этапы роста научного знания. Функционирование экспертных советов ("научных судов") обеспечивает постоянство науки через процедуры закрепления знания и ее изменчивость, проводя селекцию научных теорий и открытий. Типы решений при проведении научной экспертизы для определения патологии в науке. Кроме того, что экспертизы, как было показано выше, бывают экспертизами отбора и экспертизами закрепления, существует еще некоторые закономерности выставления экспертных оценок. Вполне логично, что наиболее интересными предметами научных экспертиз являются научные патологии, поскольку особое внимание общественности всегда приковывают публичные процессы в "судах" по громким делам. Рассмотрим далее, как проходят слушания по таким делам, какие вердикты выносят судьи и чем они руководствуются в условиях отсутствия общенаучной конституции. Для того чтобы построить типологию научных патологий в соответствии с их экспертными оценками, необходимо обратиться к вопросу терминологических различий. Исторически сложилось несколько традиционных обозначений тому, что является предметом обсуждения в этой работе. В целом есть два класса понятий, применяемых для идентификации научных патологий: термины повседневного дискурса научного сообщества (обсуждаемое выше "tacit knowledge") и специальные теоретические конструкты исследователей, профессионально изучающих науку и знание. Первые - "внутренние определения" - касаются проблемы демаркации знания и незнания на уровне очевидности, здравого смысла, интуиции. Такие определенияярлыки оказываются во многом следствием сложившихся практик социальной презентации знания в науке, во многом они связаны с мнением большинства, с коллективными представлениями о целях и средствах познания. Вот почему эти 20 суждения или вердикты часто оказываются не долговечными и несправедливыми, конъюнктурными и политически ангажированными. Но такие интуитивные определения важны потому, что на их примере можно выстроить типы терпимости научного сознания к различным проявлениям научного авангарда в различные исторические эпохи. Вторые - "внешние термины" - составляют ту оценку науки и знания, которую дают философы и социологи науки. В этих конструктах находят свое отражение теоретические концепции, по-разному объясняющие одно и то же явление. Главные аналоги используемому термину "научная патология" здесь являются термины "научная девиация" у Р.Мертона и "принцип арациональности" Л.Лаудана. "Научные суды" в своей повседневной деятельности использую как первые, так и вторые терминологии. На основании исторического обзора деятельности формализованных научных экспертных организаций (например, Академии наук РФ 5) можно выявить определенную классификацию решений. Типология вердиктов отверженного знания по степени критичности эпистемической оценки: 1. "Лженаука". Это определение исторически возникло первым. Таким термином пользовались наиболее радикальные, ортодоксальные поборники чистоты науки. Так в Советское время этот ярлык наклеивали не генетику. Алхимия и астрология причислялись к ним. Термин лженаука имеет сильно выраженный оценочный характер и, кроме того, явно указывает на эпистемологические критерии оценки, то есть явно затрагивает проблему истинности или ложности. Основная характеристика лженауки состоит в том, что она отдаляет нас от истинного знания, ведет в противоположную сторону. 2. "Псевдонаука". Псевдонаука - более слабая форма оценки. Фактически это означает, что мы считаем данную теорию лженаукой, но стесняемся об этом сказать. Псевдонаука никогда нас не ведет: она лишь создает имитацию движения, желая получить статус научной теории чаще всего из "плотских" побуждений. 3. "Антинаука". Этот термин предлагают философы. Дж. Холтон, профессор Гарвардского университета, в статье "Что такое антинаука?" сообщает, что под антинаукой он понимает конгломерат разных, подчас ситуативных определений всего того, что условно можно назвать "движение против просвещения". Этот 21 термин не поддается точному определению, поскольку имеет ярко выраженную сциентистскую направленность. Но в той же статье Холтон рассматривает "патологическую науку как занятия людей, убежденных, что они творят "подлинную" науку, но на самом деле находящихся в плену своих болезненных фантазий и иллюзий" [21, c. 27]. Антинауку характеризует крайний нигилизм, отрицание норм соответствия знания реальному миру. Во внешних проявлениях антинаука подчас приобретает самые причудливые и экстравагантные формы. 4. "Паранаука". Вердикт "паранаука" означает некую растерянность, т.е. невозможность и нежелание научного жюри присяжных определить истинность или ложность, соответствие и "нормальность". Этим термином научное сообщество фактически откладывает рассмотрение вопроса, т.с. отправляет дело на дополнительное расследование. Паранаучным дискурсом, как правило, окутаны переферийные области научного знания. 5. "Квазинаука". Квазинаука - это организованная лженаука, использующая коллективность как основание для утверждения своей теории или учения. Этот вердикт выносят осторожные социологи. "Квазинаука - чисто социальное, коллективное явление, существующее только в научном сообществе, причем в организованном" [22, c. 49]. М.Фуко называл процесс институционального оформления знания преодолением "порога формализации", когда определенный тип дискурса становится доминирующим в данной группе. Здесь трудно определить, что является квазинаукой, поскольку не существует никакой статистической зависимости между степенью научности (или истинности) и числом сторонников этой идеи. История содержит примеры как того, так и другого. Фактически, вердикт "квазинаука" означает признание проблемы отверженного знания, поскольку "научный суд" вынужден смириться с массовым помешательством в науке. В рамках квазинауки, которая по своей иерархической организации ничем не уступает обычной науке, находят себе место многие из лжеученых, получая шанс реализоваться как организаторы или администраторы. Квазинауки, в отличие от псевдонаук, живут до тех пор, пока существует взаимная заинтересованность ее агентов друг в друге, до тех пор, пока это предприятие является выгодным. Иными словами, квазинаука, в отличии от псевдонауки, не может быть разоблачена через эпистемологическую экспертизу. Это наиболее опасное проявление "вненаучной" мотивации. 22 Наука и невежество: конкуренция и выживание. Ситуация в науке всегда была тесным образом связана с состоянием общества. Мысль о социокультурной детерминации знания практически не вызывает сомнений у современных исследователей науки как со стороны социологов, которым положено так считать, так и со стороны философов, многие из которых долгое время пытались нивелировать роль факторов социальной жизни в развитии знания. Конкуренция между социологами и философами науки бывает продуктивной для "науки о науке". Парадоксальным и во многом неожиданным можно считать вывод, к которому приходят те из исследователей, которые достаточно сообразительны, чтобы совмещать социологический и философский подходы в прагматических целях. Вывод этот касается сравнительно-исторического анализа развития знания (как системы идей) в разные исторические эпохи, в разных обстоятельствах социального контекста, с разными ценностными ориентациями. Вывод этот состоит в том, что знание как нечто правдоподобное (и в этом смысле позитивное) и не-знание как чтото гносеологически вредное развиваются совсем по-разному. И вот что принципиально важно: производство невежества - это более успешное предприятие, чем производство знания. Научное "нормальное" знание развивается по кривой, которая, как полагают оптимисты, хотя и монотонно возрастает, но очень медленно, требуя больших капиталовложений, чутко и болезненно реагируя на революционные изменения в общественных процессах, на культурные и идеологические сдвиги. Приращение нормального знания можно сравнить с ростом плодородного слоя почвы. Этот слой формируется в течение многих веков, накапливая в себе ресурсы витаминов и минералов. Для того чтобы этот слой получился, должны были сложиться исторически исключительные и внешне благоприятные условия. Но в какой-то момент времени на этой почве могут вырасти сорняки; так и случается в реальности. Невежество более неприхотливо, чем научное знание, не требует специальной культивации и готово вырасти везде и всегда. Невежество прирастает экспоненциально, варьируя конкретные формы своей эволюции, но всегда остается верным своему ключевому принципу: для достижения своей цели невежество обязано использовать все доступные средства - права эпистемологической свободы, которые ему никто не даровал, политические обстоятельства тезисов о Фейербахе, психологические уловки. Из того, что невежество лучше приспособлено к борьбе 23 видов за существование и в большинстве случаев побеждает, однако, не следует делать вывод о том, что оно является лучшим по сравнению с наукой способом познания, поскольку, хотя на каждом конкретном этапе часто побеждает та или иная версия оккультизма, шарлатанства или мракобесия, но в целом первенство остается за ситуативно проигрывающей подлинной наукой. Историческое превосходство подлинной науки становится очевидным тогда, когда мы обратимся к мотивам невежественного знания: чаще всего в основе научной патологии лежит почеловечески понятное стремление либо войти в корпус наук, либо организовать свое альтернативное предприятие. В любом случае привлекательность подлинной науки для паранаучных идей и людей состоит в ее респектабельности, завоеванной в борьбе с этой самой паранаукой. Наука как предприятие поддерживает знание и старается отвести не-знание на периферию познания. Как блестяще показал Р.Мертон, наука как социальный институт обладает своего рода системным интеллектом, органическим разумом, коллективным сознаниям, благодаря которому она достаточно часто заставляет вредные и пагубные свойства человеческой натуры работать на достижение своих целей. Эти цели в историческом аспекте и являются собственно научными. В приведенной выше почвоведческой метафоре это положение дел выглядит так: бурный рост сорняков с точки зрения "здесь и сейчас" оценивается негативно, но в долгосрочной перспективе все равно способствует прогрессу, поскольку после своего скоропостижного разоблачения выполняет полезные функции минеральных удобрений. Соседство науки и разнообразных форм ее пародий обусловлено множеством факторов как социальных, так и из области логики науки. В процессе эволюционного развития эти элементы оказывают взаимное влияние. Весьма вероятно, что эти два класса факторов детерминации находятся в функциональной зависимости с петлей обратной связи: "перегрев" социального контекста вокруг науки вызывает к жизни в самой науке идеи автономии и методологической строгости; постепенное отступление от методологических авторитарных канонов в периоды благоприятного внешнего климата приводит к ослаблению организма науки в целом и резко повышает вероятность появления опасных научных отклонений, основанных на иллюзии социального прогресса. 24 Как писал Майкл Малкей: "Стандарты, применяемые для оценок адекватности и ценности заявок на новое знание, в ходе социальных взаимодействий между учеными вновь и вновь становятся предметом обсуждения и торга. Если принять этот вывод, у нас будут все основания включить науку в сферу социологии знания и продолжить изучение социальных процессов, на базе которых производится научное знание" [23, c. 120]. СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Лакатос И. Фальсификация и методология научно-исследовательских программ. М.: Медиум, 1995. 2. Кун Т. Структура научных революций. 2-е изд. - М.: "Прогресс", 1977. - 288 с. 3. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики. - М.: Эдиториал УРСС, 2000. - 464 с. 4. Knorr-Cetina K. The manufacture of knowledge: An essay on the constructivist and contextual nature of science. – Oxford: Pergamon Press, 1981. 5. Latour B., Woolgar S. Laboratory life: the social construction of scientific facts. – L; Beverly Hills: Sage, 1979. 6. Малкей М. Наука и социология знания. - М.: Прогресс, 1983 - 254 с. 7. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания М.: 1995. - 320 с. 8. Гилберт Дж., Малкей М. Открывая ящик Пандоры: социологический анализ высказываний ученых. - М.: Прогресс, 1987. 9. Ньютон-Смит В. Рациональность науки. // Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада. М.: Логос, 1996. - с. 246-294. 10. Фуко Мишель Археология знания: Пер. с фр. / общ. ред. Бр. Левченко.— К.: Ника-Центр, 1996.— 208 с. 11. Sheffler I. Science and subjectivity. NY, 1967. 12. Laudan L. Progress and its problems: towards a theory of scientific growth L. 1977. 13. Мамчур Е.А. Проблемы социокультурной детерминации научного знания: К дискуссиям в современной постпозитивистской философии науки / Отв. ред. Сачков Ю.В.; АН СССР. Ин-т философии. - М.: Наука, 1987. 25 14. Bernard Barber Sociology of Science // International Encyclopedia of the Social Sciences. Vol. 13. 15. Мертон Р. Двойственная природа ученых // Социология науки. Сборник переводов и рефератов. Под ред. В.Ж.Келле, С.А.Кугеля и С.Р. Микулинской. Часть I. М-Л., 1968 16. Collins H.M. Tacit knowledge and scientific networks // Science in context: Readings in the sociology of science / Ed. by Barnes B. and Edge D. - Milton Keynes, 1982. - p. 44-64. 17. Штейнзальц Адин, Функенштейн Амос Социология невежества М.: Институт изучения иудаизма. 1997. 18. Лаудан Л. Наука и ценности // Современная философия науки: знание, рациональность, ценности в трудах мыслителей Запада. М.:Логос, 1996. - с. 294-342. 19. Торчилин В.П. Там, где кончается наука http://ha.newmail.ru/TorAth1.html: 09.02.2001. 20. Кругляков Э.П. Доклад комиссии по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований на президиуме РАН 16 марта 1999 г. // Вестник РАН 1999, том 69, № 10, с. 879-904 21. Холтон Дж. Что такое "антинаука"? // Вопросы философии, 1992, №2 22. Леглег В.А. Наука, квазинаука, лженаука / Вопросы философии, 1993, №2 23. Mulkay M. Consensus in science // Social science inform. P., 1978. - Vol. 17, №1. p. 107-122. В целом эта идея является критическим замечанием к любой нормативной теории социального действия. Так называемые «разоблачения» картины научной рациональности посредством анализа повседневной деятельности ученых (особенно в формах мистификаций) в рамках социально конструктивистского подхода (см. в частности [4]) точно и полностью повторили критику И. Гофмана и Г. Гарфинкеля в адрес нормативной теории социального действия Т. Парсонса, продемонстрировав как «стратегически» могут акторы использовать «правила». 2 Речь здесь идет о таком направлении в социологии науки как "сильная программа", или социология научного знания. Это, в частности, методология Д. Блура и Б. Барнса, "этнография науки" С. Вулгара и Б. Латура [5], социально-конструктивистский подход в работах К. Кнорр-Цетины [4], М. Малкея [6], П. Бергера и Т. Лукмана [7]. 3 Эта идея была продемонстрирована сначала в философии П. Фейерабенда в виде тезиса “anything goes” , а затем квазиэкспериментально С. Вулгаром и Б. Латуром в их шумной монографии "Жизнь лаборатории" [5] и с меньшим пафосом в работе Дж. Гилберта и М. Малкея «Открывая ящик Пандоры» [8]. 1 26 Это понятие характерно для социально-конструктивистского подхода как описание неявных практик – фона, который использовал, например, П. Бурдье для объяснения «прагматики научного знания». В этом же стиле Г. Коллинз рассматривает понятие «tacit knowledge» как принцип эпистемологического релятивизма. [16] Одна из последних интересных попыток изучить "tacit knowledge" методом исторического сравнения была предпринята израильскими авторами А. Штейнзальцом и А. Функенштейном в их монографии "Социология невежества" [17]. 5 По материалам доклада Комиссии по борьбе с лженаукой и фальсификацией научных исследований от 16 марта 1999г. и публикаций специализированных журналов отраслевых институтов РАН [20]. 4
