Vospominanija_Kosygina

«Если не я, то кто же?» (Воспоминания старожила села Соболево Николая
Николаевича Косыгина об отце Николае Эммануиловиче Косыгине)
Мой отец родился в прошлом веке, в 1892 году, через 2 года мы отметим
столетие со дня его рождения. Даже с высоты своих прожитых семидесяти лет
понимаешь, что век – это очень мало. Быстротечно время, не вечна и память,
еще каких-то 40-50 лет и, наверное, никто не вспомнит имя моего отца,
которому довелось жить в двух веках в суровое, но интересное, а потому
прекрасное время. Родина отца моего - Николая Эммануиловича Косыгина-село
Облуковино Усть-Большерецкого района. Тогда еще писали Мономаховского
уезда. Ему едва исполнилось 12 лет, как умер его отец, мой дед, оставив на
попечении несовершеннолетнего сына троих младших братьев и двух сестер.
Глава семьи в 12 лет… Это сейчас семью с малолетними детьми не оставит
государство, общественные организации, органы опеки и попечительства. А
тогда некому было о ней позаботиться, тогда потеря кормильца означала
трагедию. Вместе с братом Кешей отец стал охотиться и ловить рыбу.
Неокрепшие мальчишечьи руки плели и вязали снасти. А сколько было
исхожено тундры и леса! Не пришлось отцу за заботами о семье и матери
учиться – всего четыре класса сельской приходской школы окончил он. Так и
шла жизнь, росли братья и сестры. Стало легче, когда в 24 года, за год до
революции, отец женился. Мою мать звали Агафья Константиновна
Ворошилова. Родом она была из села Крутогорово. Построили дом, где и жили
все вместе – тогда было так принято. Старшие заботились о младших, младшие
помогали друг другу. Жили дружно, нечего было делить. Одного из братьев
отца – дядю Митрофана – отправили учиться в гимназию в ПетропавловскКамчатский. Этим очень все в семье гордились – свой ученый будет. В 1917
году, когда в центре уже свершилась революция, наиболее просвещенная,
передовая по тем временам молодежь вышла на улицы города. С ними был и
дядя Митрофан. Отец узнал об Октябрьской революции, когда по делам
житейским ездил в город вместе с Афанасием Леонтьевичем Климовским к
своему брату. Узнал не только о революции, но и о Ленине. Это имя стало
тогда всем известно.
…Работу охотника отец не бросал много лет, вместе с братом Кешей
они стали отличными охотниками. Мясо, шкуры – все шло в дело. Семья не
знала унизительной батрачной жизни. В доме уже тогда держали лошадь.
Матери в приданое досталась корова, потом дядя Кеша купил вторую лошадь.
Они были незаменимы для большой семьи.
Вскоре после Октябрьской революции в с.Мономахово состоялся
уездный съезд. Отца избрали на него делегатом. А съезд избрал его товарищем
председателем съезда.
Вторая половина двадцатых была смутным временем. На многие
вопросы (а среди них – как жить дальше?) сельчане не могли найти ответа.
Когда началась коллективизация, на сельском сходе было решено колхоз не
создавать, что по тому времени считалось довольно смелым решением, а
попробовать создать рыболовецкую артель. Уже через год артель была
переименована в колхоз имени 17 партконференции. А в конце 1932 года отца
избрали председателем колхоза. Трудно было начинать, ведь многого тогда не
знали, не было навыков возделывания земли, не знали, что ее можно пахать, а
не вскапывать, не знали, что ее нужно удобрять, да и не было тогда никаких
удобрений. Землей занимались в основном женщины, а мужчины на все лето
уплывали на батах на ловлю рыбы. Сдавали ее купцу-скупщику Чуркину, а
потом в отделение акционерного общества. Ловля рыбы была делом не из
легких, тем более, что резиновой обуви тогда не хватало, и многие рыбаки
сутками ходили в мокрых кожаных броднях. У них болели ноги, тогда уже
знали о ревматизме. Несмотря на то, что отец был председателем колхоза, его в
том же 1932 году посчитали чуть ли не кулаком – в хозяйстве у нас осталась
корова и одна нарта ездовых собак. Отца арестовали, но через несколько
месяцев освободили. После возвращения его избрали председателем сельского
Совета. В 1934 году отца и его брата Иннокентия вновь арестовали, теперь как
врагов народа. Никто не объяснил ни им, ни их семьям, в чем их вина. Когда их
увезли, моя мать была беременна и ей было очень трудно. Из боязни, хотя и не
все верили в виновность отца, к нам никто не заходил, не предлагал своей
помощи. Помню, как однажды мы с мамой поехали за дровами в березник. При
переезде через мост нарта с дровами опрокинулась в речку. Хорошо, что была
она не очень глубокая. Со слезами мама отправила меня домой, приказала
бежать бегом. А сама каким-то образом вытащила и дрова, и нарту. Домой
приехала вся мокрая, усталая. Никто из сельчан ей помочь не захотел. Мост
этот и сейчас находится посреди села…
В 1936 году неожиданно вернулся отец. Мы не имели от него вестей, и
потому радость нашу трудно было описать. Но сам отец был молчалив,
замкнут. На расспросы отвечал мало. Когда ему предложили председательство,
он отказался. Два года вне дома, время вопросов и мыслей, не могло не
сказаться. Он согласился быть бригадиром в одной из бригад на путине. В
другой бригадирствовал А.Л.Климовский. Мужик он был деятельный,
активный в труде, и в общественных делах. Сразу же предложил отцу
соревноваться. Отец был дома и для нас, детей, познавших трудное время
безотцовщины, косых взглядов и шепотков, это было главным. Мы были за
ним, как за прикрытием. Он всегда мог посоветовать, помочь, подсказать. Но
это счастье длилось недолго. Беда в наш дом пришла скоро, в 1937 году. На
этот раз через порог перешагнули не просто милиционеры, а люди из НКВД.
Тогда же забрали и дядю Кешу, и Афанасия Леонтьевича Климовского. Теперь
объявили всем, что забрали их как врагов народа. Больше они не вернулись.
Правда, дядю Кешу мне еще раз довелось увидеть. Через какое-то время его
под конвоем привезли в село. Все сбежались, но к нему никого не подпускали,
даже его жену тетю Катю. Дали ему лопату и велели откапывать угол своего
дома. Он копал под одним, под другим, окопал весь дом… потом мы узнали,
что он не выдержал допросов и одиночек. От него требовали указать, где он
прячет золото. Но золотом у нас в селе никто не занимался. И, конечно, его не
нашли. Дядю Кешу вскоре осудили за ложные показания и выслали в
Караганду с лишением права возврата на Камчатку…
Я до сих пор помню, как за несколько месяцев до последнего ареста
отец зашел в дом с улицы. Увидел, что я в комнате один. Посмотрел, помолчал.
Потом сел и долго сидел за столом неподвижно. Мне стало не по себе. Отец
поднялся, достал брагу, выпил. Посидел еще неподвижно и вдруг запел
надрывно песню, где есть такие слова «Сижу за решеткой в темнице сырой…».
И заплакал, тяжело, по-мужски. Сквозь слезы он спрашивал и говорил, что
ничего не понимает в том, что творится кругом. За что сажают хороших людей,
почему верят сплетням таких, как М.Сновидов? Отец все повторял, что всегда
хотел помочь тем, кто плохо живет. Отец стал рассказывать еще о том, как
помогла ему, поддержали после возвращения друзья Поликарп Андреевич
Климовский, Ион Петров. Они оказались действительными друзьями… Как
помогали ему эти люди, я не знаю – у взрослых свои дела и тайны. Но, видно,
лишь благодаря им сломленный отец еще держался. Последний арест его
сломил окончательно…
До сих пор мы не знаем, где он сложил свою голову, как не знаем, в чем
его обвинили. Хотя мой брат Эммануил говорил, что сам читал показания
сельчан Серебренниковых, Петровых, Ивановых, Сновидовых. Никто не
скажет, где эти показания сейчас? Брат мой давно уже умер…
…Наша семья получила одну-единственную бумагу – о посмертной
реабилитации моего отца- Косыгина Николая Эммануиловича. Есть бумага, но
как рассказать о том, что пришлось пережить и через всю жизнь пронести нам,
детям врага народа? И все-таки, несмотря ни на что, я верил государству,
Родине. Вступил в единственную правильную партию, партию коммунистов. И
веру эту несу по жизни. А об отце своем написал не потому, что стало это
модным – вспоминать. Просто подумал: если не я, то кто же?
Использованы воспоминания, опубликованные в газете Соболевского района
«Рассвет» за 17 мая 1990г.