Дом на снос, или Современная мистерия

Александр БАЛАШОВ
ДОМ НА СНОС,
или
СОВРЕМЕННАЯ МИСТЕРИЯ1
Действующие лица
БАБКИН – инвалид-афганец (передвигается на инвалидной коляске).
НИКОЛАЙ – сын Бабкина, сокращённый из СИЗО прапорщик.
ВЕРА ИОСИФОВНА – корректор обанкротившейся типографии.
ДЯДЯ ВАСЯ – слесарь какого-то действующего предприятия.
ОДУВАНИХА – бухгалтер управляющей компании «Райский город».
ЗИНКА – молодая мать (в декретном отпуске по уходу за ребёнком).
ЧЕКУШКА - муж Зинаиды.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА – мать Чекушки, переселенка из умершей деревни.
ПРОФЕССОР - бывший преподаватель вуза.
ШУРУПОВ – бывший заключенный (освобождён по амнистии).
БУБЕН – безработный музыкант.
ТАМАРА – женщина, промышляющая по электричкам «малым бизнесом».
УЧАСТКОВЫЙ - участковый полицейский.
АКТ I
Действие происходит в наше время, в старом аварийном доме (бараке)
провинциального города, расположенного где-то в Средней полосе России.
СЦЕНА 1.
Утро Великой Субботы на Страстной неделе. Вся сцена - общая кухня,
заставленная столами с посудой и кастрюльками жильцов. Посредине, как вечный
памятник коммуналке – большая общепитовская плита. В мутное окно кухни виден
котлован, вырытый под фундамент новой высотки, с замершим на краю экскаватором.
Мистерия – средневековая драма на библейские темы, сопровождающаяся интермедиями (С.И.ОЖЕГОВ.
СЛОВАРЬ РУССКОГО ЯЗЫКА.).
1
ЗИНКА (ожесточённо трясёт
детскую коляску, курит и складывает в
пластиковый пакет пустые бутылки). Молчи, горе горькое!.. Заткнись же наконец, а то
врежу, мамой клянусь, ты у меня дождёшься, гадёныш! На, подавись! (Ожесточённо
вставляет в рот младенца пустышку). Ща разберётся, что к чему... Вот, выплюнул. Не
даёт матери ничего сделать! Когда ж ты, кровопивец, нажрёшься только... (Зинка
прижигает погасшую сигарету). Живёт, чтобы жрать и орать, орать, жрать и ср...ть.
Какая, скажите, от детей польза, а?
ВЕРА ИОСИФОВНА (возится с пакетом вареников с картошкой). Вы, Зиночка,
жертва не социальной, а сексуальной революции в нашем обществе. Увы, жертва,
лишенная даже главного инстинкта...
ЗИНКА (зевая). Не надо ля-ля, соседушка! Я секс с детства люблю... (сладко
потягивается всем телом).
ВЕРА ИОСИФОВНА. Я, Зинаида, о материнском инстинкте... Он у женщины
главный. Вот когда я в этом же бараке своего сыночка выхаживала, на ноги ставила, одна,
между прочим, даже без государственной поддержки в
виде детских пособий,
материнского капитала и так далее. Воспитывала, кормила и учила.
ЗИНКА (без зла). Ой, да слышали мы, как вам пришлось помыкаться и
потыкаться... Обрыдло так, что блевать хочется...
ВЕРА ИОСИФОВНА (возится на своём столе с кастрюлями). Вы бы, Зиночка,
хотя бы не чадили над своим чадом. Он, выходит, у вас с пелёнок курить начинает. Пусть
пассивно, но курит же, а это в его возрасте очень вредно.
ЗИНКА. Нехай приучается... Когда-то же надо начинать! Ща детишки уже в первом
классе косячки крутят... Не верите? Тогда у Анжелки, дочки Шаганэ, спросите. Она,
кажись, уже в пятом учится. Знает девочка, почём фунт кайфа! Из школы дурь и себе, и
мамке таскает. Говорит, учитель труда приторговывает травкой... А правда, что в
Голландии травка наркотиком не считается? (Доливает в бутылочку со вчерашней кашей
воды из-под крана).
ВЕРА ИОСИФОВНА. У Анжелы дурной пример перед глазами... Шаганэ – это
жертва непродуманных социальных реформ. Так сказать, естественный, хотя и крайне
нежелательный продукт несправедливого капиталистического общества...
ЗИНКА. Продукт продуктом, а проститутки всегда хорошо зарабатывали. Не то
что я на метизном заводе, хотя и мотальщица пятого разряда. А Шаганэ всего плечевая.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Простите, что вы сказали?
ЗИНКА. Плечевая. Есть такая у проституток, как это... специализация такая. По
дальнобойщикам шарят. Правда, наша армяночка, когда на дороге не клюёт, приводит к
себе и седых папашек с «Виагрой» и виноватыми глазами...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Я тогда её девочку, Анжелочку, всегда к себе приглашаю...
Она у меня в комнате уроки делает.
ЗИНКА. Это ща, когда типография ваша большой звездой накрылась, а вы, госпожа
корректорша, в бессрочник отправлены... А в прошлом годе? Двенадцать квадратов,
ширмочка... Анжелка задачки решает, а кровать скрипит на весь барак... Тут только одно
в голову и лезет, что любви все возрасты покорны. А у неё кризис подросткового
возраста, тормоза не держат...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Кризис вот-вот закончится... Слышали, что по телевизору
говорили? Ветхое жильё сносить будут, а жильцам, нам то есть с вами, - по отдельной
квартире.
ЗИНКА. На погосте, под фанерным номерком, нам фатеры уготовлены – дом на
снос, нас – на погост...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Да что вы такое, Зина, говорите! А что за шум у вас в
комнате давеча был?
ЗИНКА (насильно всовывает соску ребёнку, отказывающемуся есть холодную
кашу). Всем крикунам – по сопатке! За мной ты, чекушкин осколок, знаешь - не
заржавеет... Я твоему папочке вчера пятак до блеска начистила? Начистила. И ты, оратик,
дождешься.
ВЕРА ИОСИФОВНА . Мужчин бить нельзя. Даже таких, как ваш Миша, простите,
Чекушка, как вы его величаете.
ЗИНКА. Чё-ё?..
ВЕРА ИОСИФОВНА. Не «чё», а почему. Потому что демографическую программу
правительства некому будет выполнять. Мужчины у нас (вздыхает) всегда в дефиците: то
большие войны, то локальные... К тому же просто средняя продолжительность жизни
мужского населения страны упала ниже женского уровня.
ЗИНКА. Водки жрать меньше надо... А то к восьмому марта не цветочек –
«белочка» в подарок. Мужик ни в звезду, ни в красную армию! Одно слово – Чекушка.
ВЕРА ИОСИФОВНА. А Татьяне Ивановне каково? Он же у неё – младшенький и
последний. Двое старших сыновей ваша свекровь, насколько мне известно, ещё в своей
деревне похоронила...
ЗИНКА. Матери будет жалко?!. Да она только перекрестится. Ещё один нахлебник
с пенсии труженицы тыла, как насосавшийся клоп, отвалится, на хрен!
ВЕРА ИОСИФОВНА. Зинаида!.. Ругаться нехорошо. Сегодня у православных
христиан по религиозному календарю - Великая Суббота. Положено вспоминать и
оплакивать пребывание Иисуса Христа во гробе...
ЗИНКА (в сторону). О нас, трущобных страдальцах, только никто не помнит. А
сдохнем - оплакивать, блин, не станут...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Ах, Зинаида, Зинаида... Радость бытия в ваших глазах, верно,
погасла ещё в роддоме... Ни огня, ни искры. Вот когда мы были молодыми и чушь
безумную несли...
ЗИНКА (вдруг заразительно смеётся). С похмелья, видать.
ВЕРА ИОСИФОВНА (качает коляску, чтобы успокоить ребёнка Зинаиды). Вы,
голубушка, о хорошем думайте... О своём сыночке, о Сашеньке, у которого всё впереди!
Вы только представьте себе – вся жизнь!.. Будущее всегда прекрасно, когда оно есть у
человека. Жить и надеяться, надеться и жить. (Воодушевляясь). Вы, Зиночка, не поверите
– мне в последнее время каждую ночь мой балкон снится... Весь в цветах – розах, лилиях
и петуньях.
ЗИНКА (прикуривая от конфорки плиты). Да ты шо!.. У вас был балкон?
ВЕРА ИОСИФОВНА (очнувшись от мечтаний). Не было... Но будет. В новой
квартире. После сноса. Обязательно будет... Как награда за муки мои на кресте моей
несправедливой судьбы.
ЗИНКА. Опа на! (Смотрит на свет, сколько осталось в бутылочке каши). И
горячая вода у нас в новых квартирах, должно быть, будет... Горячей, конечно, лучше
разбавлять вчерашнюю кашу. А у нас и холодной часто не бывает. Какой осёл название-то
придумал – «Райский город»!..
ВЕРА ИОСИФОВНА. Управляющая компания «Райский город» - это двенадцать
высоток и наш барак.
ЗИНКА. Абама.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Что, Зинаида, что?
ЗИНКА. Барак Абама.
ВЕРА ИОСИФОВНА (пожимая плечами). А при чём тут американский президент?
У нас и свой, молодой и перспективный...
ЗИНКА. Да я про то, что одним всё в «Райском городе», а другим – барак абама.
Дырка от бублика.
Ребёнок в коляске опять плачет.
ЗИНКА (равнодушно глядя, как соседка вытаскивает из коляски плачущего
ребёнка, завёрнутого в одеяльце). Самое верное средство для успокоения – десять капель
пива на бутылочку каши. Тогда, Иосифовна, спит, што ангелочек. (Наклоняется над
сыночком). У тю-тю-тю, баю-баюшки-баю, не ложися на краю... Не хочешь, Сашка,
кашки? Пивка хочешь? Губа у тя, Сашка, не дура... Кто пивка по утрам не хочет?
ВЕРА ИОСИФОВНА (задумчиво, не слушая Зинку). ... Не поверите, но я уже сама
придумала дизайн своего маленького рая... Представьте себе, Зинаида: отдельная ванная
комната в голубом кафеле, тихая музыка Шуберта и чарующий шум душа за прозрачной
ширмой...
ЗИНКА (продолжая мысль собеседницы). ...И ваш голый посиневший от холода
зад в щелястой душевой нашего барака. А этот, как его, Шубин, откуда взялся? Мечтать,
конечно, не вредно. ( В сердцах пускает дым в коляску). Ну, чего ещё? Кашу сожрал. А
нынче: пост, пост, пост!.. Дала бы пивка для рывка. (Вытрясает последние капли пива из
пустой бутылки в кружку). Да пиво ещё вчера твой папашка, твой
родненький и
ненасытный Чекушка вылакал. Он о нас вообще когда-нибудь помнит? В семье три рта!
ВЕРА ИОСИФОВНА. Четыре.
ЗИНКА. Чё-ё?..
ВЕРА ИОСИФОВНА. У вас плохо с математикой, Зинаида. А бабушкин рот?
ЗИНКА (в сторону). Не рот – целый пароход.
СЦЕНА 2
Входит Татьяна Ивановна, в старом халате и белом платке с васильками по
кайме, из-под которого торчат начавшие седеть волосы. В руках – три пустых
четвертинки из-под водки.
ЗИНКА (в сторону). Легка на поминки!..
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Дождь на улице, такой дождь – страсть прямо!... Я ишшо
маленькой была, в своей деревне жила, и заметила: в Великую Субботу завсегда дождь.
Али даже ливень. На Пасху – солнце, птички щебечут... А в Великую Субботу – дождь.
Сама природа, значит, плачет над страданиями Христа... Прости, Господи, старую дуру...
(Крестится и отдаёт пустые четвертинки невестке). И ведь не смоет никак, прости
Господи!.. Никак не смоет.
ВЕРА ИОСИФОВНА (ставя на плиту кастрюльку). Кого?
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Да дом этот аварийный, «ветхое жильё из Ветхого Завета»,
как Профессор в своих бумагах пишет...(Видит, что соседка её не понимает). Да барак
наш проклятущий!.. Уж котлован под окнами, что ставок в нашей Рябиновке. Гусей бы
туда да вуточек... Чё зря такому пруду пропадать? Рыбу, опять же, запустить можно.
Малька... Как в прошлом годе в Рябиновке барин сделал. Мой Мишка с мальства дуже
ловко рыбу в ставке ловил... Ща бы плотвички на сковородке. Али карася в сметане... Но
нету. Да и нельзя – грех в пост.
Зинка и Вера Иосифовна смотрят в кухонное окно.
ВЕРА ИОСИФОВНА (шепчет). Пост, Великий пост и великий дождь...
ЗИНКА. Снова этот драный гидромет облажался...Опять не угадал. Мимо, как
всегда! Вчерась по телеку седой врал (пародирует диктора): «Над всей Средней полосой
России сухо и солнечно». Тьфу!.. А тыщ сорок, как пить дать, получает за свою брехню.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Ох, Зинаида-Зинаида, мы сегодня большие любители считать
деньги в чужих карманах...
ЗИНКА. А чё делать, коль свои пусты.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (походит к окну и качает головой). Три доски уже от
отмостка в эту ямищу смыло... Как в магазин итить? Лодки-то у нас нету. Вон Тамарка
сказывала, сама из электрички видала: под Рыльском паводком полдеревни у Сейм
половодьем снесло. Нашу-то Рябиновку снесло без паводка. Когда ГРЭС собирались
строить. Трёх бабок вместе со мной по баракам рассовали, а на ГРЭС, видать, уж денег и
не хватило... Весь капитал на пар, на наш снос ушёл... Не рассчитали. Хучь бы с нашим
бараком власть не опростоволосилися. Боюся.... Кафтан-то старый, только заплаты
новые.
ЗИНКА (звеня пустыми бутылками). В карманы тот капитал ушёл, в бездонные
карманы, мама...Воровство в России, как говорит новый жилец – Шуруп или Болт, чёрт
его разберёт! - не преступление, а образ жизни. (Двигает ногой к свекрови полную сумку
бутылок). Жизнь вас проняла, а ни хрена ты, мама, не поняла...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Не сквернословь, Зинка!.. Грех в Страстную Седмицу, грех
это... (Истово крестится).
ЗИНКА (с вызовом открывая грудь). А не согрешишь – не покаешься, мамочка!
Одно хреново – молока в груди ни капли.( Давит пальцами сосок). Может, пивко
польётся, коль молоко после драки с Чекушкой пропало на первом же месяце? Скисло,
глядя на алкаша. (Смеётся).
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА ( пробует на вес сумку и усаживается на табурет). Да
погодь ты со своими бутылками! Дай с умным человеком поговорить... Вот, Вера
Иосифовна, снесли когда Рябиновку-то, землю, которая нас кормила, скупили какие-то
толстопузые. Ща тама и следа от наших хаток нету - хоромины сплошь. Котежный
посёлок какой-то. А я так думаю: откель, скажите на милость, в нашем государстве, 70
лет строившем коммунизьм, столько миллионеров взялось? Где они хоронились? Аль я,
впрямь, дура?... Аль чудеса в жизни всё ж случаются... (Крестится на окно). Если это,
Господи, допустил, сотворил такое чудо чудное, то уж смой посёлок ентот котежный. А
заодно и барак наш. Тогда уж точно – каждому барачнику – по фатерке. Многого вить не
просим. Хучь перед смертью пожить, как они в тех котежах живут.
ЗИНКА (равнодушно). Каждый миллионер, мама, вор, как известно. Об этом по
телеку только и говорят. А раз по числу миллионеров и миллиардеров мы впереди
планеты всей, то и по ворам тоже. С одного нашего барака можно жить не тужить, а у
Одуванихи сколько домов в «Райском городе»? Только мы за свою халупу четыре тысячи
пятьсот рублей платим. А ты на десять халуп умнож. И это только за месяц. А за год? А за
десять лет? Без калькулятора мозги свернуться набекрень.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (вздыхает). Россия – страна богатая, чего уж там... Да,
видать, нефти и газу на всех всё одно не хватает. Вот и бараки в ход идут.
ВЕРА ИОСИФОВНА (оглядываясь по сторонам). Ах, оставьте, оставьте хоть вы,
бабушка-крестьянка, политику! Обойдёмся как-нибудь без кухонной политинформации!
Тут не деревня ваша, Калиновка-Рябиновка... (Делает круглые глаза и уже шёпотом).
Барак наш хоть и стар как мир, но уши у него могут быть вполне новые, электронные и
очень чуткие...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Хорошо, хорошо, соседушка!.. Вы человек грамотный,
коллектором работали, коллектировали там разные глупости очень умных людей... Я зла
нашему дому не жалаю... Тут я с сыночком с семьдесят восьмого. Как Рябиновку снесли.
Тут он вырос, жанился вот на Зинке, внучок, Сашок, родился... Но силов уж нету ждать...
Ей-ей! Коммунизьму всё ждали с мужем моим и тремя детками, за палочки в колхозе
пахали, а верили. Им там, сверху, виднее, когда коммунизьм объявлять... Не объявили.
Перестройка началась. А потом эта Садом и Гоморра. Правду говорят: видно, далеко
кулику до Петрова дня. Я, само собой, ждать и ныне буду. Привычная уже... Но, думаю,
смыло бы барак в ямищу ту, шо под окнами – и придёт на нашу улицу праздник. И без
обещаний и ожидалок их... Скорей, как я кумекаю, в новый дом переселят. У нас ведь в
Рябиновке было как? Пока гром не грянет...
ВЕРА ИОСИФОВНА (с энтузиазмом). Я, Татьяна Ивановна, тоже верю, что и на
нашу улицу, в наш тупик Энтузиастов, придёт этот долгожданный праздник! Кажется,
уже почти дождались! Снос вот-вот состоится! А от него до праздника жизни...
ЗИНКА (в сторону). В наш тупик праздник заглядывает, когда пенсия у свекрови,
да детские получу. (Свекрови). Завтра – Пасха, а денег, мама, с гулькину письку... Вот
вам, Татьяна Ивановна, и праздник в тупике Энтузиастов...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (смотрит в мутную пелену дождя, крестится). Смой всю
нечесть, этот ковчег святых и нищих, Господи, смой, очень-очень прошу тебя,
милостливый!... Мочи больше нету никакой, прости мя, грешную...
ЧЕКУШКА (голос за сценой). Моя мать пришла? Молочка принесла?.. Я вас, мать
вашу, спрашиваю! Где мать моя? Шагом марш, старая сука, за лекарством для родного
сына!..
Татьяна Ивановна вздрагивает, падает на колени; мать молится на окно, как на
икону. Потом, тяжело вздыхая, помогает невестке укладывать последние пустые
бутылки в сумки.
ЗИНКА. Ты заткнёшься там, Чекушка ненасытная? Или я тебя ща сама заткну...
Грех ругаться в Великую Субботу!
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (с благодарностью смотрит на невестку). Дождь, конечно,
нужон, нужон... Апрель с водой – май с травой. Земля наша богатая, щедрая... Да без
хозяина земля – сирота. А деревни – и Рябиновку нашу, и Хитровку, и Змеёвку, и даже
Верхние Быки – как корова языком слизала. Котежи стоят, это есть... Да ведь котежные
пахать эту землю не будут. А без крестьянина хлебушек не родится.
ЗИНКА. Уж чего-чего, а хозяев земельки русской хватает! И все такие молодые, да
ранние... Наглые и бесстыдные. И у всех иномарки, джипы да таёты. Никто не работает,
но все на джипах ездят. А ведь вам, мама, годков не так уж и много, а на вид – старуха
глубокая...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Без стыда лица не износишь.
ЗИНКА (встряхивая бутылочку с холодной кашей). Ща, мама, другое время. Ваш
стыд на булку не намажешь...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. А на хлеб и не надо. У меня сын почернел от пьянства,
невестка с мужем, как кошка с собакой живут, внучка пьяные на улице забыли в коляске,
меня последними словами голубят – а мне, старой дуре, стыдно! Прямо под землю готова
провалиться, как стыдно!..
ВЕРА ИОСИФОВНА. А ведь в доме «Райского города» живём... Да какой-то
потерянный рай получается.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Кому рай, а кому ложись да помирай...
ЗИНКА. Как вспомнишь, так вздрогнешь. Потому и пью до потери памяти. Чтобы
не помнить ни вчерашнего, ни сегодняшнего.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Я в одном издании читала, что в стране (оглядывается) уже
страшное количество граждан с абсолютно стёртой памятью. Сумасшедшие дома, дома
престарелых, интернаты для инвалидов, слепых и глухих, даже бывшие пионерские
лагеря, брошенные властями в глухих лесных массивах, этими стёртыми переполнены.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (всплескивает руками) Их же всех кормить надо!..
ВЕРА ИОСИФОВНА. Надо. Надо, уважаемая вы наша, труженица тыла! Хотя бы
раз в сутки. Как в военное лихолетье. А бюджет страны дефицитен. Нефти и газа всё
меньше и меньше. Нужны альтернативные источники доходов и жизненной энергии. А
откуда их взять, если мозги утекли за границу? Талантливые учёные тоже, как рыбки,
ищут где поглубже и посытней...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Сталина на них, паразитов, нет, как говорит Бабкин.
ВЕРА ИОСИФОВНА. А что ваш Сталин? Ну, расстрелял бы ещё с
полмиллиончика, а дальше?.. Правда, нынче можно экономить патроны. Люди сами мрут,
как мухи. Не от старости, а, скорее, от жалости к самим себе. От кризиса человеческих
душ.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (крестится в сторону окна, шепчет молитву). Спаси,
Господи, мою душу...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Кризис жизни человеческой – вот Апокалипсис ХХI века.
Куда ни глянь – на культуру, когда-то великую русскую литературу, живопись, медицину,
образование - всюду кризис. Непрекращающийся, как этот дождь в Великую Субботу,
кризис. И этот вечный вялотекущий кризис подкашивает народ. Люди мучаются, люди
устали. Они даже, как мне кажется, рады, что уже ни ближних, ни дальних - ни детей
своих, ни матерей своих - даже самих себя они не помнят.
ЗИНКА. Беспамятным, глухим и слепым жить проще.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Ишь ты! Беда-то не за горами, а уже у нас за
плечами...Апокалипсис сатаны.
ЗИНКА. Вот, мама, чего бойтесь!
ГОЛОС ЧЕКУШКИ (из комнаты). Где моя мать? Я спрашиваю, мать вашу!.. Ты
ещё на кухне лясы точишь?
Татьяна Ивановна вздрагивает, крестится и хватает сумку с бутылками.
СЦЕНА 3.
На инвалидной коляске на кухню вкатывается мокрый Бабкин.
БАБКИН (делая энергичный разворот у плиты). Дождь! Всемирный Потап!..
ЗИНКА. Потоп.
БАБКИН. Да знаю, знаю... Это я так шучу. Я ведь до своей последней войны две
школы кончил – среднюю и школу сержантов в Смоленске. (Катится на коляске по
кухне). На своём «Мерине» только перевалился за порог дыхнуть после сна, ноги
деревянные апрельскому солнышку подставить – и а там будто из ведра... Котлован
бурлит ручьями и грязью. Чуть в это море не съехал. Тогда бы пипец!(Подкатывается к
Вере Иосифовне). Корабль наш трещит по швам, но всё ещё на плаву. Шлёт свой «сос» в
забитый криками о помощи эфир, но никто не слышит радиста тонущего корабля...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Да вы поэт, оказывается... Вот в восемьдесят восьмом мне
несказанно повезло у самого Носкова блох ловить... Мы, корректоры, «блохами»
опечатки называем...
ЗИНКА. Ша, золотая команда!.. Слыхали? Слыхали? Гром, кажись, шибанул за
конторой «Райского города»...
БАБКИН. То ни гром, то твой Чекушка, наверное, опять собак на пустыре
отстреливает. Ахмед потом шашлык сделает, Чекушке на чекушку даст...
ЗИНКА. Заткни своё хлебало, герой с дырой!
БАБКИН. Ты б, Зин, сходила б в магазин... Обидно, Зин!
ВЕРА ИОСИФОВНА (перебивает). Да тихо вы, люди барака! Тихо... И тогда
имеющий души услышит голос надежды...
БАБКИН. Не души, а уши... Как можно душой слышать? Это не слуховой аппарат
человека. И вообще не орган. Я столько развороченных грудей видел. Одна кровяная
требуха внутри. И никакой души. Сказками головы загадили – и стригут, стригут
купоны... Души, если они и были, давно уже оглохли. Окаменели...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (оборачивается к окну, крестится и тихо молится).
Господи милосердный, Отче наш, Заступник и Защитник людей твоих! Смой наш
аварийный дом в овраг за дорогой!.. Окажи нам такую свою Божью милость на Страстной
седмице! Сколько деревень, посёлков русских всего за энти годы сгинуло, будто в
преисподнюю провалилось... А этот кривобокий барак стоит себе и стоит... Как плесневый
камень на братской могилке...
ГОЛОС ЧЕКУШКИ. Где моя мать? Я вас, суки, спрашиваю!..
ЗИНКА (Вере Иосифовне). Вот дура. Ей бы молиться на барак, который семье вотвот квартиру по закону подарит - так нет: и тут всё плохо, всё не так, ребята... Дурам,
знать, закон не писан... (Громко передразнивает свекровь) «Смой наш аварийный дом!».
Ну, дура набитая! Стихийное бедствие - пожар, наводнение, землетрясение, сказывал
Профессор - это уже другая статья. Чего возьмёшь со стихийного бедствия? В вонючий
спортзал всех засунут - и кантуйся там в обнимку с обоссаным Чекушкой на турниках и
брусьях! (Неистово трясёт коляску). Не ори – убью, гад! Пост на дворе, пост. Все жрать
хотят, но терпят... Завтра разговеемся. (Младенец резко перестаёт плакать).
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Зина, а мне на бутылку не хватает...
ЗИНКА (зевая). Тогда прибьёт. Как намедни...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Да и страшно итить – смоет с доски-то, с сумкой...
С чайником в руках, посвистывая популярный мотивчик, на общую кухню входит
Бубен в красных трусах и майке с целующимися милиционерами на груди.
БУБЕН. Боюсь, это вечно аварийное жильё не под силу будет даже всемирному
потопу. На Пасху двадцать лет исполнится... Никто не забыт и ничто не забыто! Но мы,
сдаётся мне, всё-таки позабыты, позаброшены... Но врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»
и пощады никто не желает. Ветераны ВОВ отошли в мир иной, а герои Кандагара как бы
уже и не герои...
БАБКИН.
Ты на кого, Маратик-развратик, намекаешь, а? На кого свой
раздолбанный зад, барачный гомосек, поднимаешь?.. На героя Кандагара? Кавалера
ордена Красной Звезды?.. (Идёт в лобовую колясочную атаку на Бубна). Ты нам,
композитор, ожидание праздник-то не порть, не погань святое...
БУБЕН. Ой-ой!.. Какое это счастье – испортить праздник таким патриотам в
тельняшках. И почему такая нервная десантура в отставке? Ах, если бы старость в
гламурной тельняшке ещё могла бы... Хотя бы с «виагрой». (Наливает воду в
электрический чайник). Да мне до звезды ваши ордена красной... чего там? Говорю, что
думаю. (Поёт фальцетом «под Кинчева»): «Я свободе-е-ен!..». (Ёрнически кланяется в
сторону окна). «Славься, Отечество, наше свободное»... Хочу славлю, а хочу и хаю.
БАБКИН. Сталина на вас, гомосеки проклятые, нет... Тьфу! Скоро праздник,
объединивший всех нас! Всех, кроме педиков.
ЗИНКА (пихая соску бутылочки отплёвывающемуся младенцу). Господи, нынче
педика в бараке не встретишь. Всё больше в думах сидят. Это наш Маратик что-то отстал
в своём сексуал-демократическом развитии. К похоронному барабану приклеился – и
бУхает, бУхает в своей каморке. Уж лучше бы бухАл, чем бУхал... (Бубну) Жмуриков в
Велику Субботу нет, Бубен? Свободен от службы? Тогда накатим, Маратик, по стопарю,
помянем Спасителя? А?
БУБЕН. Хозяйство вести – не коляску трясти.
ЗИНКА. А-а... Забыла, тебе же бабы по барабану! По твоему же.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (в упор рассматривая целующихся милиционеров на майке
Бубна). На брюхе шёлк, а в брюхе – щёлк!
ЗИНКА (Бабкину). Так, какая славная дата, дядь Слав? Какой ещё праздник
скоро?
БАБКИН (хмыкая в висячие усы). Наш праздник. Со слезами на глазах, как
водится... У нас других не бывает - День Победы.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Только, пожалуйста, не нужно
приватизировать
общенародные праздники: «наш праздник». Это, действительно, всенародный святой
праздник, красный день календаря... То есть праздник для всех и каждого. Это, увы,
единственное, что нас с вами объединяет: и Марата, и вас, Вячеслав, и Шаганэ с её
умненькой дочуркой, и сына вашего Николая, сокращенного работника СИЗО номер
один, и Профессора нашего, и...
ЗИНКА (вставляет в ряд) ...И Болта с Гайкой и (предварительно оглядывается) и
Одуваниху...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (испуганно) Зинка!.. Ты язык-то не распускай... Ядовитый
он у тебя, змеюка... Чё кормилицу, благодетельницу нашу, командиршу трогать-то? Она
чё, мешает или чё? Забыла, каков наш должок?
ЗИНКА (свекрови) Чё, чё! Через плечо! Найду себе хахаля, коль Чекушка уже
неспосбный... Да вот нового соседа, Шурупчика, попрошу в увеличении народонаселения
поучаствовать. Рожу второго, получу материнский капитал – и тогда в рожу Одуванихе
всю пачку денег брошу... (Пауза). Ну, может быть, не весь... Долг наш. А остальное – с
Чекушкой пропьём!
ВЕРА ИОСИФОВНА. Этот капитал, Зина, так сказать, застрахован государством.
Материнский капитал, Зинаида, пропить нельзя. Правительство всё предусмотрело. Оно у
нас, несмотря ни на что, умное, правительство наше-то...
БАБКИН (смеётся). Прозорливое, госпожа корректорша! Прозорливое. А то бы
алкашки в один присест решили демографическую проблему России. И так от дураков и
дебилов спасу нет. Да и количество дураков никогда не переходило в качество нации. В
положительном смысле этого политического вопроса, конечно... Слава Создателю, что у
твоего Чекушки завяли не только ушки... (заливается смехом так, что трясётся и
скрипит инвалидная коляска).
БУБЕН (Бабкину). Да ты, дяденька, как я вижу, уже с утра взявши... Это, дядя
Слава, от безмерного уважения к святому подвигу отцов и дедов?
БАБКИН. Ах, мой бедный Марат... Или не бедный? Я ещё до Афгана такую пьеску
в драмтеатре глядел, директор нашего училища всю бурсу туда водил – на «Бедного
Марата». Жаль, о чём пьеска была уже не помню. Тем взрывом фугаса под Кандагаром
всю память враз отшибло. Но тебе, мой гадкий Маратик, скажу. В феврале я очередную
дату вывода советских войск из Афгана со своим сыном Николаем праздновал. Трижды в
чёрный список Одуванихи залезал, что б ей духи надули в ухи... До командирше
подыгрывал – лишь бы хозяйка барака хоть процент, хоть полпроцента простила...
Кольку-то в СИЗО сократили. С чего отдавать? Вот и играю в её театре роль сержанта.
Свою роль, между прочим. Я ведь сержант запаса...
БУБЕН. Я понимаю, играть в театре абсурда Одуванихи трезвым нельзя. Крыша
поедет. И повод нажраться, уря, всегда есть. Сегодня, например, Великая Суббота. И
двадцать лет, как наш общий дом, барак времён сталинского индустриального передела
страны, уходящая в историю советская власть
официально признала аварийным и
подлежащем сносу... Ну, чем не повод нажраться?
БАБКИН (задумчиво-мечтательно). Двадцать лет!.. Как молоды мы были... Я из
госпиталя вернулся... Потом как кавалеру Красной Звезды дали комнату в этом бараке,
тут тогда, гадом буду, не так воняло... Он мне тогда, обезноженному, с беременной
Галкой, цепляющейся за мою коляску, если и не раем, то библейским чистилищем, точно
показался.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Во-во, двадцать лет тебя, Славик, тут чистят...
БУБЕН. Вместе с твоей звездой.
БАБКИН. Я те, педик вонючий, ща медаль за половые услуги промеж глаз вклею!
(Подкатывается к шустро отбегающему Бубну). Подставляй свой зад герою! Тебя
войска дяди Васи чистить будут!
СЦЕНА 4.
Через кухню с полотенцем через плечо в общую душевую в спортивных штанах с
достоинством идёт Дядя Вася.
ЗИНКА. Лёгок, сосоедушка, на помин! Видать, долго ещё в своём ТСЖ сортиры
будешь ремонтировать...
ДЯДЯ ВАСЯ (зевая). Без комментариев! Но имя моё прошу в суе не поминать!
Слесарь-сантехник останавливается у подоконника, оглядывая огрызки стрелок
зелёного лука, жалко торчащие из банок с водой.
БУБЕН. А ты кто – Господь Бог?
ДЯДЯ ВАСЯ. Я – рабочий человек. Работаю, а вы мой труд ядите!
ЗИНКА. Что значит – «ядите», рабочий человек? С ядом, что ли, глотаем?
БУБЕН. Грош цена тебе нынче, рабочий человек... Видать, не в кайф власти
сегодня на тебя ставить. Бита карта, бита... В отбой!
ЗИНКА. Говорят, в офисах эти, как их, менеджеры баки лопатами загребают... Я,
дура, тоже думала, что за рабочего человека выхожу, а вышла за Чекушку. За шакалящего
шкалика, вечного безработного...
БУБЕН. Не на ту лошадку ты поставила. Нет у тебя, Зинуля, рыночного чутья...
Приоритеты-то давно поменялись. Хотя ещё наши далёкие предки утверждали, что
трудом праведным не наживёшь палат каменных.
ЗИНКА. Да уж нажились праведным трудом! Не вишь, что ли: в роскоши погрязли
по самое не могу... И слесари «дяди Васи», и «чекушки» со «шкаликами». Все в одной
трущобе, как в братской могиле: и тесно, да не выберешься на свет белый... Судьба... Да,
дядя Вася?
ДЯДЯ ВАСЯ (не слушая Зинку). Кто сожрал мои зелёные грядки? Ась? Ну не суки
ли – всю зиму лук на подоконнике растил, сам облизывался, но ждал Пасхи... Так и не
дождался Светлого Воскресения... Ну, воры, воры, а не соседи по бараку! Сегодня лук, а
завтра друг дружку сожрём?
ЗИНКА. И сожрём, дядя Вася. Доведут – так без ножа и вилки будем друг дружку
жрать... Зубами куски послаще откусывать от соседа своего...
БУБЕН. Ранняя весна – время авитаминоза и психических расстройств.
ДЯДЯ ВАСЯ (грозно). Кто из вас, срань, мой лук пожрал? Ща башку откручу!
БАБКИН. Ты на кого дрочишь, кодированный слесарь? Перед кем ты
выёгиваешься? А?.. Не боись, рабочий человек, ниже холуёв всё равно не опустят...
ДЯДЯ ВАСЯ. Я свой хлеб честно зарабатываю!
БАБКИН. А на галерах, что – бесчестно? Но это, брат, на га-ле-рах! Что на твоём
ОАО «Метизный завод». И хозяин с трудовым кодексом, как с плёткой надсмотрщик! Всё
в сравнении познаётся. Всё. И жизнь. И труд. И расплата с зарплатой... Понял, гегемон?
ДЯДЯ ВАСЯ. У меня стажу сорок лет! Трудового!
БАБКИН. Кому он теперь нужен-то, твой стаж... Ну, получишь в пенсию лишних
двести рублей. На две поллитры больше, чем Зинкина матушка. И что? Ради пяти копеек
разницы в цене на крупные яйца курица задницу драть не будет. А грамотами своими,
знаешь что, дядя Вася, одно место можешь подтереть... И то не бумага жестковата –
царапается...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (вздыхает). Сытый голодного не разумеет...
ДЯДЯ ВАСЯ (сквозь слёзы). Сволочи...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Не надо так, Василий Иванович, не надо, пожалуйста... Я
сейчас всё объясню... Про ваши зелёные грядки, как вы фигурально выражаетесь. (Пауза).
Это Алёшка, сын Тамары-бизнес-леди, суп для больной матери варил... Я ему
посоветовала лучком его приправить. Простите, не думала, что весь оборвёт... При мне
щипнул только малость. Для запаха.
ДЯДЯ ВАСЯ (передразнивает) «Для запаха»!.. Жадной собаке много надо!
ВЕРА ИОСИФОВНА. Это же ребёнок... Он с утра до вечера с матерью по
электричкам бегает, товар рекламирует. Устаёт мальчик.
ДЯДЯ ВАСЯ. Труд украшает человека!
Сантехник скрывается в уборной, хлопнув дверью.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (сокрушенно вздыхая). Дом с детьми – бедлам, без детей –
могила... Беда прямо...
ДЯДЯ ВАСЯ (голос из сортира). Хоть криво, хоть прямо, а только не горькую
пить, не жизнь прожигать, а трудиться надобно... Аки пчела.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Ты, сантехник-пчёлка, чужое не вороши, коль у самого
руки не хороши. Давно ли сам под забором валялся? Ты помни: и на нашей кухне
пригодится воды напиться. От жизни, как от водки, не закодируешься.
БАБКИН (радуясь). Так, так! Чисть, бабка, рыбу с хвоста! Не барак – чистилище!
ЗИНКА ( опять засовывая младенца в коляску). И впрямь чистилище, а не общага
метизного завода!.. (Сексуально подмигивает Бабкину). И в хвост, и в гриву, дядь Слав,
чистят. И в позвоночник твой перебитый духами...
Бабкин подкатывается к Зинке, хлопает её по заду.
БУБЕН. Весной и последние герои из колясок восстанут!.. Не ссыте, десантники
Кандагара! К 65-летию вывода войск из Афгана тоже августейший указ выйдет...
БАБКИН (заинтересовано и уже серьёзно). Какой такой указ, наш добрый гомик?
БУБЕН (тоненько хихикая в кулачок). Каждому ещё живому афганцу – по
отдельной квартире!.. Как героям ВОВ.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Перестаньте говорить аббревиатурами! Не ВОВ, а Великой
Отечественной войны! В мае, как пишут в газете, каждому престарелому герою – по
отдельной! Как и нам, кто на снос готовится. Президент не шутит. Я трансляцию
смотрела. Так и сказал на заседании: «По от-дель-но-й!».
ЗИНКА (закуривая новую сигарету). ...На кладбище квартире!
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (перебивая невестку). Зин!
ЗИНКА (пританцовывая). А чё, победители в этом бараке жизнь прожили, теперь
мы, внуки победителей, не дожитое ими в вечном бараке доживаем! (Кивает на коляску).
И правнуки победителей ещё в своих трущобах наживутся...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Зин! Слово – воробей, Зин!..
ЗИНКА (огрызаясь). Чё – Зин да Зин!?. Сходили б лучше, мама, в магазин! За
пивком для внука. Али чё покрепче для сынка. Самая видишь, каменная твоя душа, как
Чекушка, кровинушка твоя, помирает, опохмелиться просит... Не жмитесь, мама,
отщипните от неуклонно растущей пенсии сущие крохи для страждущих.
ВЕРА ИОСИФОВНА (качая головой). Таких, как ты, Зинаида, нужно, простите за
медицинский сленг, ещё в утробе матери стерилизовать...
БАБКИН (угрюмо смеясь). Как банки под маринованные огурцы - горячим паром.
ЗИНКА. А старым клячам и барачным мадам Брошкиным, сдаётся мне, даже
стерилизация уже ни к чему. Думаешь, я не вижу, как ты к стенке прилипаешь, когда у
Шаганэ кровать под очередным клиентом скрипит. Аль климакс ломает нашу дуже
вумную корректоршу?
ВЕРА ИОСИФОВНА (задыхаясь). Да ты.... Да ты!.. Кто это – старая кляча? Да мне
ещё до пенсии, как медному чайнику... (Достаёт из кармана халата таблётку валидола,
отправляет её под язык). Дай бутылочку, горе-мамочка! Да не тару! А бутылочку, тебе
говорят, с кашей! Я твой... корм для мальчика в кипятке подогрею. (Под нос себе). Я
Вадима, сына-красавца, в этом доме одна, без мужского плеча, выкормила. Молоко в
груди пропало, а материнская любовь – нет! Смеси варила, в молочную кухню с
коляской ездила... Утром сад-ясли, потом типография, потом очереди в магазинах,
круговерть, не приведи Господи!.. Но вот она – золотая, нет – бриллиантовая награда.
Теперь Вадик крупный бизнесмен – опора государства и общества!
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Ох, родненькие... Счастье слепо.
БАБКИН. Лучшая опора для человека – его собственные ноги.
БУБЕН. Опора, говорите, Вера Иосифовна?.. Что же ваш Вадик-москвич любимую
мамочку к себе на Рублёвку не приглашает... Небось, знает, что вы в бессрочном отпуске
без содержания и типография ваша пошла ко дну.
ЗИНКА. А на что попу гармонь, коль у него лазерный дисковый проигрыватель?..
СЦЕНА 5.
Чрез кухню торопливым шагом в верхней одежде к уборной проходит Тамара. Она
на ходу бросает большую дорожную сумку у своего кухонного стола, заваленного грязной
посудой.
ТАМАРА. Здравствуйте, господа хорошие!.. (Дёргает ручку уборной). Кто там
опять засел?
БУБЕН. О, наша бизнес-леди! Кто рано встаёт, тому Бог даёт?
ТАМАРА (стуча кулачком в дверь общего туалета). Мы с Алёшкой уже две
утренние электрички обслужили. Туда и обратно.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Вашему Алёшке школу нужно заканчивать, а не по
электричкам с баулами бегать...
ТАМАРА (смерив взглядом Веру Иосифовну). У нас тут кое-кто с университетским
образованием, а хоть сегодня на паперть за подаянием... (Стучит кулаком в дверь
уборной). Да кто там, в туалете, застрял? Или умер от натуги?
ЗИНКА (смешливо). Смыло! Тут с утра матушка Таня истово помолилась, чтобы
всех нас смыло...
БАБКИН. Есть прибавочная стоимость?
ТАМАРА. Детишкам на молочишко... Купите, дядя Слава, фандюшницу! Последняя
осталась. В утреннем поезде сегодня фандюшницы, как горячие пирожки разлетелись...
БАБКИН. А на кой хрен мне твоя эта... шашлычница, если я мяса свежего лет
десять не едал...
БУБЕН. Фандю, солдатик, это не шашлык.
ЗИНКА. А что это за фигня?
БУБЕН. Это... это. Это такое фандю. Для двоих китайцев. Фана. И дю. Ясно?
ЗИНКА (кивая). Ага. Как фен шуй. Сегодня нам до китайцев далеко... Я читала, что
через пятьдесят лет братья-китайцы расселятся у нас до Уральского хребта. Жуть.
БАБКИН. Нам, татарам, всё равно. А тарифы вырастут. Квартплата даже за такие
гнилые трущобы, как наша, подскочат. А как же! Ведь и в светлом будущем жить-то гдето нам нужно будет, а? Логика! А ты, Зинка, про китайцев талдычишь... Самим бы с собой
разобраться! (Смотрит на часы). Вот скоро появится наша генеральша Одуваниха, тогда
будет вам и фандю, и мандю... Верховный главнокомандующий своё дело туго знает. С
должников последние портки снимет. Плата за страх. Только попади к начфину в чёрную
ипотеку.
ТАМАРА (нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу у закрытой двери уборной).
Время платить, время получать... И время покупать. Тогда купите «Убойную силу». Или
средство против садовых муравьёв. (Голосом, каким она в электричках рекламирует свои
товары). Убойная сила. Экологически чистое средство отечественных учёных,
предназначенное для полной санитарно-гигиенической обработки выгребных ям и
уборных на ваших дачных участках. Одна упаковка – 50 рублей. В считанные дни
«Убойная сила» очистит вашу переполненную фекалиями ёмкость...
БУБЕН. Деньги и в нефтяном, и в вашем бизнесе, Тамара, не пахнут...
ТАМАРА. Экологически чистый химический продукт для ваших дач...
БУБЕН. Увы, дорогая наша и единственная бизнес-леди! Нет, к сожаленью, у нас
ни дачи...
БАБКИН. Ни даже собственного сортира. Хотя дерьма хватает, Тамарка! Чегочего, а с этим богатством и умирать будем. И завещать своим детям.
Бабкин подъезжает к двери туалета, рвёт дверь на себя. Из сортира
вываливается Дядя Вася, подтягивая штаны.
ДЯДЯ ВАСЯ. Такую страну просрали, сволочи! И все разговоры только о дерьме,
тьфу!
ТАМАРА. Давай, проваливай в свой «Райский город», поносный золотушник!
Тамара скрывается в туалете.
ДЯДЯ ВАСЯ. Я на вас в суд подам! Твой пацан мой лук на подоконнике сожрал!
ТАМАРА (из-за двери). Проваливай, водопроводчик! Мы законы знаем. У тебя,
хрен маромышкин, доказательства есть?
ДЯДЯ ВАСЯ. А ещё малый бизнес! Тьфу на вас, ворюги!
Сантехник уходит, сморкаясь в полотенце.
СЦЕНА 6.
ВЕРА ИОСИФОВНА тихо плачет у окна, вытирая платочком набежавшие слёзы.
ВЕРА ИОСИФОВНА (Бубну). Почему «не берёт»? Как у людей только язык
поворачивается – «не берёт»...
БУБЕН. Вы о чём, госпожа корректорша?
ВЕРА ИОСИФОВНА (вздыхая). Даже очень берёт... И Лариса, супруга его вторая,
зовёт в их новый коттедж. Просто я не хочу... Не могу... Да и зачем? Барак наш ещё до
войны построен. Ему больше семидесяти от роду... Слава Богу, скоро – на снос! И тогда
государство наше по всем писаным законам обязано дать новую благоустроенную
квартиру. Со всеми удобствами. И совершенную от всех отдельную! Просто не верится...
Бывает же такое?
ЗИНКА. Писаные законы... Как это? Обоссанные, что ли?
Из туалета выходит Тамара.
ТАМАРА (Вере Иосифовне). Вы, Вера Иосифовна, человек образованный, с
высшим университетским образованием... Купите фандюшницу!
ВЕРА ИОСИФОВНА. Тамарочка, душенька... Вы до своего поездного бизнеса кем
были?
ТАМАРА. Будто вы не знаете!.. В плановом отделе на метизном... Потом
уборщицей в конторе...
ВЕРА ИОСИФОВНА. А теперь – средний класс. Опора государства и общества...
ТАМАРА ИВАНОВНА. Солнце на ели, а мы ещё не ели...
ВЕРА ИОСИФОВНА (протягивая Зинке подогретую бутылочку с кашей). Вот,
Зиночка, возьмите подогретую кашу для Саши... В знак примирения поколений. Мир,
голубушка, мир. Пусть худой, но лучший, чем вечная барачная война у этой грязной
плиты... Это во всём коммуналка виновата. Какие нервы такую жизнь выдержат? Так мир?
ЗИНКА (принимая бутылочку с кашей). Вечный мир до первой брани...
БАБКИН. Кобыла с волком мирилась, да домой не воротилась...
БУБЕН. Чья кастрюля кипит, господа нехорошие?
Вера Иосифовна (всплескивая руками). Ой! Мой кипяток, мой! Под романцевские
вареники!
БАБКИН (крупо сглатывая набежавшую слюну). Вареники – это вещь. Но
младенцев ими кормить не рекомендую... Запор и газы обеспечены. Тогда всем бараком
ночи три не спать. Стены то – дыры в гнилой фанере. Да чисто символические двери из
опилок.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Беды жучат, беды и учат... Вона какая железяка у
Одуванчихи... Пушка не прошибёть. А с чем ваши вареники, Вера Иосифовна?
ВЕРА ИОСИФОВНА. С картошкой...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. С картошкой? Постно, но всё равно в Великую Субботу
нельзя. Вот воду из-под крана можно. Корочку хлеба... Остальное – грех.
ЗИНКА (повышая голос). Мама, мать вашу! Вы ещё здесь? Чекушка, небось, уже
помер. Слышите, не кричит!..
БАБКИН ( нарезая круги вокруг плиты, на которой шипят чайники, кастрюли).
Одуваниха не в счёт. Она здесь давно уже не живёт. Так, бутофорская хата. Чтобы после
сноса ещё одну квартирку заполучить. Халявную. Милионерша может себе позволить
такую слабость: три, четыре квартиры. Копейка лишней не бывает.
ЗИНКА (провожая взглядом уходящую с кухни свекровь). За длинный рубль в
России убивают. Уж лучше, как мы: перебиваемся с хлеба на водку – и слава Богу.
Татьяна Ивановна, шаркая к двери, крестится на ходу.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Что вы, умиротворяющая Зинаида, имеете в виду? Кого за
длинный рубль убили в нашем городе, например?
ЗИНКА. Помяните моё слово – зарежут командиршу. И её липовая армия с
пьяными сержантами и прапорами не поможет.
БАБКИН. Не поможет... Мы ведь у бабули армия театральная. Исключительно из
великой любви к искусству.
СЦЕНА 7.
Ввходит Шурупов. В руке у него полиэтиленовая бутылка-«полторашка» пива.
ШУРУПОВ (делая крупный глоток и косясь на алчущую опохмелки Зинку). Всего
за неделю, проведённую в вашей зоне, господа барачники, мне все уши заложило от этого
тяжелого имени – Одуваниха! Не бабушка, не соседушка, не благодетельница наша, не
божий, наконец, одуванчик, на которого дунь – и слетит душа в рай. А Оду-ва-ни-ха! От
одного грозного имени можно в штаны наложить... Не пора ли бабусе на вечный постой,
в другом, разумеется, бараке. (Делает несколько крупных глотков; все с немым ужасом
следят за движением небритого кадыка бывшего зэка). Я бы эту курву, вашу славную
Одуваниху, сам вот этой (смотрит на свой сжатый кулак) вот этой рукой задушил...
Очистил бы атмосферу и микроклимат катарсисом. Любая трагедия очищает, как уверяют
до сих пор нас греки, пущенные ко дну мировым финансовым кризисом.
МАРИЯ ИОСИФОВНА (вздрагивая от густого похмельного баса Шурупова).
Простите, господин Болт... Или Гайка? Или как вас там, в местах не столь отдалённых
величали?.. Вас, в вашем учреждении, так сказать, здороваться с людьми не учили? А
ещё о катарсисе, греках, да простит мне Эврипид, рассуждать берётесь...
ШУРУПОВ (тыкая пальцем по сторонам). А скажите мне, милая дамочка, иде
тут люди?.. Иде они? Ау, люди! (Шурупов оглядывается вокруг, прикладывает ладонь к
ушам). А в ответ – тишина... Он вчера не вернулся из боя. Нету, мадам, тута людей. Я не
полоумный Лир, чтобы принять барачников за людей. (Цитирует из трагедии Шекспира
«Король Лир»):
Пусть дьяволы калеными щипцами
Ухватят и потащат их в огонь!
БУБЕН (в сторону). Каков молодец! Не первый свежести, кавалер, но на
безрыбьи... Одуваниха – это всего лишь полоумная, взбалмошная миллионершаподпольщица, помешанная на народном театре абсурда.
ШУРУПОВ. Полоумный – вот кто: кто верит в кротость волка, в честность
чиновника, в любовь мальчика и клятвы женщины. Простите мне, я чуточку Шекспира
подновил...
ВАРА ИОСИФОВНА (воздев руки к потолку). Умоляю, только не трогайте
Шекспира! Тут и без него страстей хватает. Господи, как помельчали люди, как
помельчали... А когда-то один большой русский писатель утверждал: «человек – это
звучит гордо!».
ШУРУПОВ. Ну да?... А нас убеждают, что человек – это звучит подло. Звучат
только монеты в его кошельке. Золотые червонцы. И чем больше их, любых –
накопленных, наворованных, неважно! – тем более уважаем этот человек в обществе, где
деньги – единственное мерило всему и всем. Вы слышали, уважаемая Вера Иосифовна,
звон золотых червонцев?
БУБЕН. Их погребальный звон...
БАБКИН. Почему погребальный?
ЗИНКА. Большие деньги всегда смертью пахнут. Вот вчера по телеку показывали...
ШУРУПОВ (перебивает). Это ты, соседушка, верно подметила. Наш Кум за
колючкой говорил по этому поводу очень философски: нет денег – к деньгам; а есть
деньги – к смерти.
Шурупов, ухмыляясь, подходит к Бубну, аппетитно хлопает его по заду в трусах с
кружевами.
ШУРУПОВ. Я вот, что думаю, красавчик... Я хоть и человек чуть выше среднего
возраста и чуть ниже среднего класса, но до сексу голодный. С тебя начать или с Шаганэ?
Вот брошу пить сегодня, в Великую Субботу, и тогда решу и, может быть, решусь. Ты
же – гей? Я редко ошибаюсь.
БУБЕН. Вот блин, психология фарисейского общества! С ворами уживаются, как с
самыми близкими родственниками, подлецов, насильников, педофилов, убийц – и то
терпим. Мирно с ними сосуществуем. А нас... А нас... Какое, собственно, людям дело до
сексуальной ориентации человека?
БАБКИН. Коммуняки педиков сажали и правильно делали!
БУБЕН. Вот видите! Отражение массового сознания. А известно ли вам, господин
Бабкин, что Чайковский, несмотря на так неуважаемую вами его ориентацию, написал
великую музыку о великой любви?
БАБКИН (смеясь). Так ты же – Бубен, а не Чайковский. Твой барабан на твою
задницу похож. С кем поведёшься... (Обращаясь к Шурупову). Я вижу, что вы человек
прогрессивных гуманных взглядов...
ШУРУПОВ (с улыбкой). Сексуал-демократ!
БУБЕН. Заходите как-нибудь в гости. Я вам и флейте пикало сыграю...
ШУРУПОВ. Я флейтистов не люблю. Лучше уж соло на барабанах.
БУБЕН. Голос флейты – это плач о потерянном человеком рае.
ШУРУПОВ. Рай – это для праведников... Человек – создание сложное. Слеплен из
добра и зла. В разных индивидуальных пропорциях. Или не согласен? Тогда пусть всякий,
кто безгрешен, бросит в меня камень.
ЗИНКА. Хорошо, что Чекушка не слышит... Он бы бросил... Такая редкая сволочь...
А ты, чё, Болт, взаправду бисаксаул?
ШУРУПОВ (с ложным пафосом). Да, Зинуля, я такой... Стреляю глазами во всё,
что движется и пью, разумеется, всё, что горит. Мне, скажу тебе без базара,
однохренственно, как писал Чайковский, сидя
за Клинским, что в бубен, что по
барабану. (Снова звонко шлёпает Бубна по заднице).
БУБЕН (снимает вскипевший чайник с плиты и, виляя бёдрами, жеманничая, идёт
к себе в коморку). Уйди с дороги, противный... Не то ошпарю невзначай твой
заржавевший болт.
ШУРУПОВ. Тогда я тебе прям тут задницу надеру! Даже при этой тёти, так
бездарно играющую в театре жизни роль гнилой русской интеллигенции. (Хочет
шлёпнуть по заду и Веру Иосифовну).
ВЕРА ИОСИФОВНА (испуганно). Я вам не тётя, а вы мне не племянник...
ШУРУПОВ. Да шо вы говорите, мадам, как тонко выражаются интеллигентные
люди в Одессе. Вы ведь родом из «той» потерянной страны, где все люди друг другу
сват, товарищ и брат...
ЗИНКА. И кум королю...
ШУРУПОВ (плеснув Зинке в грязный стакан остаток пива). Это как кому повезёт,
милочка. По молодости меня вертухаи жестоко учили, что за колючкой с кумом нужно
жить мирно. Даже швабру для острастки в задний проход загнать пытались...
БАБКИН. Опустили нашего урку, значит...
ШУРУПОВ (оборачиваясь к Бабкину). О чём базар, герой Шипки?
БАБКИН (откатываясь на безопасное расстояние). Да тут спор зашёл о железных
дверях на наших каютах. Зачем деньги тратить, ежели не сегодня-завтра всех нас отсюда
переселят в отдельные хаты?
ШУРУПОВ (делает круглые глаза и присаживается на табуретку, поглаживая
палку-трость). Солдатик! Странно слушать наивные речи от человека, трижды
обманутого женой, судьбой и родным государством... К тому же имеющего такого
славного сына-вертухая в генеральских погонах старшего прапорщика... Но против
натуры, чую, не попрёшь – видно, в нашей стране только тот и блажен, кто верует. И
только тот по-настоящему счастлив, кто блажен не по фиктивной справке лагерного
лепилы.
ВЕРА ИОСИФОВНА (помешивая ложкой в кастрюльке). Мы вашу тюремную
феню, господин Болт, не разумеем... И не прожигайте испепеляющим взглядом на моём
халате свежие дырки, как писал бессмертный Бабель.
ШУРУПОВ (молча смерив женщину выразительным взглядом). Могу и на
великом и могучем. Я в тамошних библиотеках все фонды перечитал. И не путаю, как
Буденный, Бабеля с Бебелем. Это и типографскому корректору непростительно. (Ищет
взглядом Бабкина, который подкатил свою коляску к своему кухонному столу). Многие
товарищи-интернационалисты, зачищая чужую родину от душманов,
получили
отдельные хаты на своей?
БАБКИН (что-то бормоча себе под нос, роется в столе). Хлеб, где мой хлеб?
Вчера Коля приносил полбуханки «Коренского»...
ШУРУПОВ. Молчишь, солдат? И вы, смиренная интеллигенция? Так я вам,
молчаливый контингент барака № 6 по тупику Энтузиастов, как говорил наш кум, на
живых ещё примерах, то бишь наглядно, проясню ситуацию. И (стреляя глазами в
сторону Веры Иосифовны) без прожигания свежих дырок. Наши «отдельные хаты» с
полным набором невостребованных при жизни услуг, мы сполна получим только на
тихом и не престижном даже для собак миллионеров деревенском погосте, заросшем
бузиной и чертополохом...
БАБКИН (выбрасывая из стола какие-то пустые банки, остатки макарон в
пакетах). Где мои полбуханки?..
ВЕРА ИОСИФОВНА (назидательно в сторону Шурупова). Диссидента из вас,
Гайкин,
всё равно уже не выйдет. Они безвозвратно канули в Лету. Мэры
демократических городов не переносят марши несогласных. Сегодня в моде согласные.
На всё. Так сделайте одолжение, господин последний диссидент: не капайте нам на
испорченные перестройками, реформами и постреформенными кризисами нервы! Мы
всю жизнь только одно и с привычным удовольствием делаем - ждём. Понимаете,
Гайкин, мы ждём праздника... Чуда! Это ожидание чуда и есть русская национальная идея,
которую потеряли за годы воинствующего атеизма. Сегодня вы нашли её в бараке. Да-да,
в мрачном, аварийном, полуразвалившемся бараке с «барачными», как вы говорите,
людьми. Мир дворцам, но слава и хижинах... Это аксиома, любезный! Ак-си-о-ма!
Соображаете,
помилованный нашим гуманным государством, что современная
коммуналка выше библейского утверждения – око за око, зуб за зуб. Мы тут объединены
не общим страхом, а общим ожиданием своих законных квадратных метров.
БАБКИН (аплодируя). Но кто не с нами, тот против нас!
ШУРУПОВ. Свежо предания, что нынче страха нет... Что нас ещё что-то
объединяет, кроме последнего рваного...
БАБКИН. Это, брат Шурупов, незыблемо – барачное братство. В тёмных бараках
рождаются самые светлые надежды.
ЗИНКА. И самые грязные преступления.
ШУРУПОВ.
Герои Кандагара мне друзья, но истина дороже...Не верьте,
пассажиры барака, идущего ко дну своей жизни, что надежда умирает последней...
Последним умру я.
БАБКИН. Ах, какой артист умирает!.. Браво! И тьфу..! Смотреть противно.
Побывал за колючкой и думаешь, что жизнь понял? Учишь, как нам жить по твоим
понятиям? Ни черта ты не понял, артист погорелого театра. Вот я – патриот.
Интернационалист и патриот. У меня три медали и к ордену представляли...(Плачет).
ШУРУПОВ. Лучше бы они тебе нормальную инвалидную коляску вместо цацки на
груди прикатили... Ты можешь воображать себя хоть георгиевским кавалером, но заруби
себе на носу, последний герой Советского Союза: трудно стать патриотом, когда родина
засовывает тебя в подобный гадюшник с четырьмя стенами плача и дырявой крышей над
головой. (Смеётся). В таких местах для отверженных скорее революционерами делаются,
чем патриотами.
БАБКИН. Ты, ты!... Ты не трогай своими грязными руками мою мечту о новой
квартире. Не марай её, падла!
ШУРУПОВ (успокаивая Бабкина). Ну, ну, воин-интернационалист... Дождешься ты
своего квадратного метра... Дождешься. Как, впрочем, и все остальные. Как говорится, все
мы там будем...
СЦЕНА 8.
Кастрюля с варениками неожиданно падает на пол; Вера Иосифовна растеряно
смотрит на разбежавшиеся по полу серые комочки.
ВЕРА ИОСИФОВНА (Шурупову). Ваши шуточки про «отдельные квартиры» на
кладбище, простите, просто не уместны... Осталась без завтрака по вашей милости.
ШУРУПОВ. Я виноват лишь в том, что хочется вам кушать? Хотите дам вам один
универсальный рецепт, как утолить голод без вкусной и здоровй пищи?
ВЕРА ИОСИФОВНА. Мне не интересны ваши камерные кулинарные рецепты... Не
в свои сани не садись!.
ШУРУПОВ. Ах, простите, простите... Кажется, это Островский? Я полагаю, что вы
окончили какой-нибудь там
Тьмутараканский университет и, может быть, даже
ускоренные курсы секретарей-референтов. Ведь что-то высшее заканчивал старший
корректор городской типографии?
ВЕРА ИОСИФОВНА. Ну, филфак Курского госпедуниверситета...
ШУРУПОВ. То есть институт благородных девиц. А я безо всякого «ну» - и,
видите, пальцы веером не гну - я, слава Богу, уже прошёл свои колючие университеты.
Они, мадам, несмотря на поклёп воина-интернационалиста на аварийной инвалидной
коляске, по любому покруче ваших будут.
ЗИНКА. Куда уж круче!
ШУРУПОВ. Асё дело не в реформах, занесенных в наши пенаты ураганами с
чужими для русского уха именами, а в методах преподавания.
ВЕРА ИОСИФОВНА (соскребая с пола свой завтрак в мусорное ведро). Ваша
методика отдаёт тюремной баландой.
ШУРУПОВ (смеётся). Есть чуток. Но не в запахах дело. А в сути. В послевкусии,
как утверждал один знакомый мне шеф-повар ресторана «Центральный».
БАБКИН (ищет «улику» по чужим столам). Хлеб, суки, стырили!..
ШУРУПОВ (Вере Иосифовне). В меня каждое слово правды власть дубинками
вбивала, а вертухаи за страсть к справедливости и эпистолярному жанру – письма любил
писать генеральному прокурору - ногами в свободное время пинали. Использовали
вместо мяча. И так несколько лет. За идею, поверьте. За обыкновенную гениальную идею,
которая могла бы спасти таких, как я, как вы, как этот афганец, потерявший последний
кусок чернухи...
ЗИНКА (засыпая над коляской с уснувшим младенцем). Скукочища-а1.. Хоть бы кто
кому морду набил.
ВЕРА ИОСИФОВНА (пожимая плечами). Напишите теперь в «Человек и закон».
Там любят страшилки про зеков, тюрьмы, повальную коррупцию и исповеди без вины
виноватых... Банально, господин бывший.
ШУРУПОВ. Почему «бывший»? Если бывших чекистов, вертухаев и прочих
героев нашего времени не бывает, то нет и «бывших зэков». Особенно в стране, где
каждый четвёртый сидел, каждый третий на него стучал, и каждый второй хоть раз в
жизни, хоть в школе, армии, на работе - но воровал. И каждый первый давал, нет не брал,
но – давал взятку. А это, если следовать букве закона, тоже серьёзное преступление. Так
что же выходит? Мы с вами живём в стране преступников? А кто с ними борется? Кто,
если даже в правительственных ложах, думах и законодательных собраниях чаще, чем в
общей бане в чеховские времена, встречаются до боли знакомые скандальные лица... Но
других людей в стране просто нет. Так что они и есть наше главное национальное
достояние, госпожа корректорша. Государственное достояние.
ЗИНКА (сквозь сон). Мать пришла? Молочка принесла?..
Вера Иосифовна пытается уйти с кухни, но Шурупов её задерживает, беря за
руку.
ВЕРА ИОСИФОВНА (пытаясь освободиться от Шурупова). Пустите меня сейчас
же! Это безобразие: заселить в барак под снос асоциальный элемент... Вы, может быть,
всю жизнь в тюрьмах просидели, а на старости лет, пожалуйста, вот вам, уважаемый Болт,
отдельная квартирка со всеми удобствами! Так где же
хотя бы та, простите,
справедливость, за которую вас, как вы говорите, пинали ногами? Нас погубит наш же
гуманизм ко всякому человеческому дерьму, простите за обобщение...
Пауза. Слышно, как пыхтит Бабкин, выворачивая жалкое содержание своего
кухонного стола в поиске пропавшего куска хлеба.
ШУРУПОВ (с прищуром глядя на Веру Иосифовну). Господи, какое ненатуральное
оливье у вас в мозгу!.. Хотите начистоту?
ВЕРА ИОСИФОВНА (иронично). Сделайте милость. Я давно этого хочу!
ШУРУПОВ. Не фраза, а елей для человека, лишенного на пять лет женской ласки!
Да я почти влюблён в вас, синьора!.. Ладно. Опущусь на грешную землю. Для вашего же
блага, о последняя из романтиков русской провинции... (меняет интонацию). Деньги
меня сюда, голубушка, поселили... Деньги и жадные до них фраера из большого белого
дома с надписью «Городская администрация».
БАБКИН (со слезами в голосе). Сволочи! Все сволочи! Где полбуханки? Где, я вас
спрашиваю!
ВЕРА ИОСИФОВНА (Шурупову). Пропустите меня! Я должна уйти в свою
комнату. У меня в холодильнике другие продукты... (Шурупов заигрывает с Верой
Иосифовной, не пуская её). Пустите! Вам тут не зона строгого режима!
ШУРУПОВ. Не слышу уважения в голосе к чисто российскому слову «зона».
Что?.. Обрадовались, что опустели политлагеря? Так какая вам разница, по какой статье
на нарах парится? Не посадят за политику, так можно и за несколько граммов наркоты
нежданно-негаданно для себя же, любимой, залететь лет этак на пять-шесть-семь... Как
повезёт, короче. Но главное – результат. А результат у человека, не чувствующего своей
вины, но виновного по приговору, всегда одинаков. После года отсидки в СИЗО ни один
судья оправдательного приговора не даст. Вот и без вины виноватый... Обиженный
роковой несправедливостью человек, как ни старайся вертухаи, уж никогда лучше не
станет.
ВЕРА ИОСИФОВНА (вырвав руки и воздав их к обвалившемуся потолку). Господи!
И что хочет показать наше гуманное государство бедному обществу, когда уголовников,
предпенсионного возраста, расселяют из колоний по баракам бок о бок с порядочными
людьми?.. Невиноватые, мол, они. Это больное общество виновато. (Пауза). Вижу, вижу,
как вы жаждите сделать всех нас виноватыми. Ведь так вам легче и проще. Не так ли,
господин бывший зэк? А спросите по этой теме хотя бы нашу барачную бабушку Таню,
Татьяну Ивановну... Она вам скажет, что и одна паршивая овца всё стадо может
испортить. Милосерднее к стаду отселять паршивых овец из общего загона.
ШУРУПОВ. Когда-то заключенным, шедшим в Сибирь по Владимирке, русские
женщины выносили еду – хлеб, сало, пироги... Нынче фонд милосердия на фонде сидит и
таким же фондом погоняет, а милосердия-то – тю-тю... Нет в обществе ни милосердия, ни
сердобольности, ни простой человеческой теплоты... Нет, короче, любви к ближнему
своему. В таком обществе, конечно же, будут строить новые тюрьмы, надеясь, что они
кого-то исправят... А кто само общество будет исправлять? И притом в пожарном
порядке. Больное оно. И очень холодное... Знает, что от сумы и тюрьмы в России не
зарекайся, но сухой корки идущему по Владимирке нынче не бросят.
БАБКИН (чуть не плача). Где хлеб насущный?.. Нету хлебушка-то... Тю-тю...
МАРИЯ ИОСИФОВНА (затыкая уши пальцами). Ах, оставьте свою тюремную
философию и не трогайте общественное милосердие, Гайкин...
ШУРУПОВ (поправляя). Шурупов! Или Болт, на худой конец!
ВЕРА ИОСИФОВНА. ...Или Болт на худой конец! Не трогайте, меня... Прочь!
Прочь...Не хочу даже слышать этот бред!
Вера Иосифовна закрывает уши руками и уходит из кухни.
СЦЕНА 9.
БАБКИН (растерянно оглядывая окружающих). У меня, господа нехорошие, ктото из вас хлеб украл... Или сожрал. Что, впрочем, однозначно – скрысятничал!
ЗИНКА (разворачивая коляску на выход). Наш Сашка только кашку... Хлебушек
жевать ещё нечем.
На кухню заглядывает Татьяна Ивановна, одетая в пальто и в домашние
шлёпанцы.
ЗИНКА (радостно). Мама, вы ещё тут?
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (пересчитывая мелочь на ладони). Зиночка, у меня от
пенсии тридцать рублей пятьдесят пять копеек осталося... Слёзы. Давай десятку с
детских.
Зинка молча подаёт десять рублей.
ШУРУПОВ. Это так мы валоризированной пенсией распоряжаемся, а?
Правительство ночами не спит, всё о России, о вас думает. Родную партии и
правительство думки одолевают: как в кризис вам, сволочам, пенсию поднять до уровня
живого человека, а вы, паразиты, эту пенсию
быстрее, чем Господь Землю сотворил,
пропиваете, а потом хлеб у инвалида воруете... Можно сказать, грабёж средь бела дня,
статья сто двадцать вторая ука эрэф!
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Гроша не стоит, а выглядит рублём...
ЗИНКА. Линяем, мамаша, от греха подальше...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Горе тому, кто живёт в таком дому.
Татьяна Ивановна с невесткой и коляской мгновенно исчезают. К Шурупову на
коляске подъезжает Бабкин; уцепившись за палку, дёргает «трость» Болта на себя.
БАБКИН (Шурупову). Ты нам тут зубы не заговаривай, блатата дешёвая!.. Пока
тебя не было в бараке, не было и воровства. В суп плевали, гвозди бросали, дерьмом
мазали столы соседей... Но не крысятничали. Усёк?
ШУРУПОВ (разворачивая коляску к выходу). Моя терпелка, очко моё пенсионного
возраста – не железное. Всё, браток, за базар и обезноженные должны отвечать...
(Шурупов разгоняет коляску, делая вид, что сейчас разобъёт ей о стену). Молись,
Шумахер, если умеешь... Тормоза сорвало!
БАБКИН (пытаясь повернуться к Шурупову и ударить его). Сталина на вас нет,
сук лагерных!
ШУРУПОВ (то подкатывает на скорости коляску к стене, то откатывает её к
плите). Сталин всегда с нами! Холодное лето сорок третьего, смотрел? У меня нервы
вертухаи на свои кулаки намотали! Расшибу, Шумахер!..
БАБКИН (кричит во весь голос). Коля! Коля-я! Сыно-ок!.. Зэки убивают!..
Бабкину удаётся оторваться от Шурупова; он заезжает за печь, продолжая
звать на помощь.
СЦЕНА 10.
На кухню властной походкой входит женщина «неопределённого возраста» в
мокрой куртке защитного цвета, похожей на военный бушлат, и малиновом берете.
ОДУВАНИХА (хмуро). Что за шум, а драки нету? Где дежурный по роте?
БАБКИН (из-за плиты). Туточки я... Помогите, Христа ради, меня вот этот дед
убивает.
ОДУВАНИХА. Дедовщины у себя в казарме не потерплю!
БАБКИН (выглядывая из-за плиты). Я сына на помощь звал, Николая...
ОДУВАНИХА (Властно поднимает руку, останавливая словоохотливого инвалида.
Бабкину). Ты, сержант, дежурный по роте?
БАБКИН. Так точно.
ОДУВАНИХА. А честь? Где твоя честь, сержант? Забыл, служивый, что отдание
чести – долг каждого военнослужащего?
Бабкин в своей коляске вытягивается «во фронт», пытаясь отдать честь,
вываливается из коляски на пол.
ШУРУПОВ. Во, довыёгивался фраер!.. Приземляться может и безногая десантура.
БАБКИН (лёжа на полу и приложив ладонь к виску). Здравия желаю!.. Как наше
здоровьице драгоценное, товарищ командующий? Как нам спалось-ночевалось?
ОДУВАНИХА. Как вам спалось – не ведаю. Личный состав казармы мне покоя не
даёт. Даже в субботу! Сегодня третье число... Думала, что все уже в сборе. А тут дым
коромыслом... А ведь именно вы, сержант, отвечаете за воинскую дисциплину в казарме!
В том числе и за порядок на пищеблоке!
БАБКИН (свистящим шёпотом Шурупову). Табуретку, табуретку подними, Болт
или как тебя там! Эн Пэ, наблюдательный пункт, для верховного главнокомандующего!
На кухню с битой в руках вбегает сын Бабкина Николай; он в форменных брюках
прапорщика со спущенными подтяжками, армейской майке. Увидев Одуваниху, не
знает, что делать с битой - прячет за спину, потом кладёт её на плечо.
НИКОЛАЙ. Здравия желаю!
ОДУВАНИХА (критически оглядывая Николая). Почему не по форме? (Цепляет
костылём подтяжки, потом отталкивает им Николая от себя). Откуда, прапорщик,
такая расхлябанность, полная безответственность? Учу вас, оболдуев, учу... Твердолобые
у меня солдаты. А без дисциплины нет ни солдата, ни победы... Кто сказал?
БАБКИН (всё еще продолжая лежать у своей коляски). Сталин, товарищ
верховный главнокомандующий!
ОДУВАНИХА (сокрушенно качая головой). Холодно, сержант, пока холодно!
НИКОЛАЙ (стоя навытяжку, держа биту на плече, как ружьё). Адольф Гитлер,
командир!
ОДУВАНИХА. Ну, и дурак... Господи, а я хотела тебя к внеочередному званию
представить. А ты, прапорщик Бабкин, военное дело не учишь. Значит, быть тебе скоро
битому. Да опусти ты ружьё, опусти! Ружьё без патрона – хуже палки, идиот! Я хоть и в
стройбате вольнонаёмным бухгалтером службу несла, но устав караульной службы знаю.
(Критически оглядывает кухню с перевёрнутыми табуретками, цокает языком).
БАБКИН (шипит Николаю). Табуретку, табуретку Любови Ивановне, кретин!
Подыгрывай, командирше, не ленись, Коля!.. Аль про наш должок забыл?
Николай поднимает табуретку, ставит её посредине кухни и с великим
почтением усаживает на неё Одуваниху.
ОДУВАНИХА (Шурупову). Подними, новобранец, сержанта!
Николай бросается к отцу, но Одуваниха останавливает его властным жестом.
ОДУВАНИХА. Я сказала – новобранец!
ШУРУПОВ (ухмыляясь). Таких не берут в космонавты... Вы мне льстите, бабушка.
Мы ровесники, пережитки социализма...
ОДУВАНИХА. Болтун находка для шпиона! Он в списке личного состава. Значит,
под защитой русской армии и меня, Любови Ивановны Одуванчиковой. А вот ты – кто
такой, новобранец?
Почему не знаю?
Как фамилия? Где документы о
прикомандировании? Суточные, проездные, квартирные? Направление штаба, в конце
концов? Ты, солдат, кто?
ШУРУПОВ. Мерин в пальто.(После паузы). Со справкой об освобождении.... от
любой воинской повинности. А вот кто передо мной, в малиновом берете?
ОДУВАНИХА. Подними, призывник, я говорю! Героем падёшь – поднимут, трусом
падёшь – раздавят. У хорошего командира нет плохих солдат. Подними героя!
Шурупов, усмехаясь, поднимает Бабкина, усаживая инвалида в коляску.
ШУРУПОВ (ёрничая).
Ваше желание, божий одуванчик, выполнено! Ещё
приказания, командир, будут?
ОДУВАНИХА. Я гляжу, ты – борзой, новичок! Да ладно, солдат службы не
выбирает. Не умеешь – научим, не захочешь – заставим. Солдат без дисциплины, что рать
без воеводы.
ШУРУПОВ. А у меня от армии – освобождение...
НИКОЛАЙ. Сразу видно – уклонист.
БАБКИН. Или в молодости председателю приписной комиссии взятку дал.
ОДУВАНИХА. В тень стрелять – патроны терять. Трибунал разберётся, что у тебя и
к чему... Как тебя там кличут?
ШУРУПОВ. Погоняло – Болт, командир...
ОДУВАНИХА (Николаю). Болт – это звучит гордо! Это, солдатик, даже лучше, чем
гайка, которыми все – до последнего солдата, прапорщика и даже генерала! – являются в
нашем армейском механизме. И это высокая честь. Потому что чем крепче гайка, тем
прочнее сам механизм. Что тут может быть дурного? Это всё крикуны наградили гайку
негативным метафорическим смыслом.
БАБКИН. Золотые слова, товарищ командир! А по паспорту он - Шурупов. Так
участковый говорил при его поселении.
ОДУВАНИХА. Шурупов? Знакомая фамилия...
ШУРУПОВ. Лошадиная.
НИКОЛАЙ. Отставить, рекрут, шутки юмора!
ОДУВАНИХА (открывая толстую общую тетрадь в красном переплёте). Вношу
тебя, новобранец, в список личного состава барачной роты под псевдонимом Болт. И
помни: болт – это уже даже не гайка. Это – болт! На нём гайка сидит. На его резьбе. Не
подведи, солдат! (Послюнявив карандаш что-то пишет в тетради). У тебя, Шурупчик,
какая камерка?
ШУРУПОВ. Болт!
ОДУВАНИХА. Номер камеры, рядовой Болт!?.
БАБКИН. Его участковый в тринадцатую поселил. Ну, в ту, где однорукий
Соловей, ветеран ВОВ на Новый год копыта откинул...
ОДУВАНИХА (с мечтательной улыбкой). Соловей... Соловьи, соловьи... Не будите
солдат... Хороший был солдат. И умер, как солдат – в своём окопе. В своих двенадцати
квадратных метрах, которые победителю страна отписала в знак глубочайшей
благодарности за святой подвиг...
БАБКИН (крестится). Святой был человек... На войне ему и руку, и яйца под
Курском оторвало. Жил праведником – ни жены, ни детей... Поругаться – и то не с кем.
НИКОЛАЙ. Ты его в святые, отец, не записывай... И пил, и курил, и на меня
драться не раз кидался... А что баб касаемо, это верно. Так и с чем было Соловью по
бабам ходить?.. Жил, пока в левой руке ложка держалась. Потом инсульт и последнюю
клешню прибрал. А кто с ложки кормить грязного старика станет? Ни жены, ни детей...
Всё мечтал до светлого дня, до сноса дожить да в ванне с горячей водой всю налипшую
за долгую жизнь грязь смыть... В баню-то стеснялся ходить... Без яиц и перед голыми
мужиками неудобно.
БАБКИН (крестится). Царство небесное Соловью из тринадцатой... Вечная слава!
ШУРУПОВ. Все там будем... Со славой и без. Недолго уж мучиться осталось...Я в
свою, в 16-ую просился. Я в шестнадцатой пацаном еще жил, с мамкой – Шуруповой
Прасковьей, санитаркой военного госпиталя... Не слыхали?
НИКОЛАЙ. Не слыхали. Когда это было-то?.. Щас всякие наследнички, как мухи
на дерьмо слетаются. Снос дома по плану горадминистрации в мае. На дворе уж Великая
суббота. Может, к Пасхе переселят? (Подходит к окну). Вон в ту высотку всех оптом и
переселят... Ржавый Болт в одном прав: недолго мучиться.
ОДУВАНИХА (Шурупову). Их хлебом не корми – дай помечтать о сносе. А не
ведомо дуракам, что моего приказу еще не было. Без приказа же казарму мою никто
пальцем не тронет, ни одна досочка от дома не оторвётся, без приказа-то верховного
главнокомандующего...
ШУРУПОВ. Ну, это вы, гражданин начальник, хватили... Не люблю, кто больше
меня врёт.
ОДУВАНИХА. Молчать, рвань казарменная! Упасть и триста раз отжаться!..
(Хватается за сердце). Я тебя, Гвоздик, на довольствие ставлю, в список свой занесла, а
ты, змей, погибели моей захотел? Ох, прав был полковник, прав: военную тайну никому
не доверяй, Одуванчикова! Особенно брехливым собакам.
ШУРУПОВ (в сторону Николая). Болтун находка для шпионов.
ОДУВАНИХА. Золотые слова, Болт! Зо-ло-тые. Забыли, твари, что без воеводы не
рать, а ватага. Так я напомню... Ты подъёмные сейч получи. Пока я добрая. (Достаёт из
душегрейки внушительного вида «лопатник»-бумажник, отслюнявливает несколько
сотен рублей).
ШУРУПОВ (снимая улыбку с губ). Какие такие подъёмные, гражданин начальник?
ОДУВАНИХА (про себя). Обыкновенные... Ты же проставляться, новопоселенец,
будешь? Новоселье денег стоит. Я тебе дам.
ШУРУПОВ. Вот это сервис, это я понимаю... Но, гражданин начальник, я на
проставление свои бабки, каюсь перед вами, как перед родненькой мамочкой, имею... В
чужом бобле пока не нуждаюсь, слава Создателю.
ОДУВАНИХА (оторопело). Это как?
ШУРУПОВ. Да так. Есть, бабушка, у меня бабульки. Не ваш собес, конечно,
помог...
НИКОЛАЙ. Деньги воровского общага. Я-то точно знаю...
ОДУВАНИХА. Так ты что – солдат в законе?
ШУРУПОВ. Вы хотели, гражданин начальник, сказать «вор в законе». Нет. Не в
законе. Воры в законе на Старой площади сидят... Просто кое-какие сбережения имелись.
За годы незаслуженных страданий кой-какой процентик набежал.
ОДУВАНИХА (усердно кивая). Так и мой процент невелик... Ты бери, бери,
солдатик, кредит-то... Процент не выше, чем в банке. Я ж, Шурупчик, не кровопивец, как
сбербанк или ипотека какая, а благодетель твой... Бери!
БАБКИН. Бери, Болт. Деньги всегда нужны...
НИКОЛАЙ. Да кто ж от денег-то отказывается? Дают – бери, а бьют – беги. Тебя
ли, старик, мне учить?
БАБКИН. Не возьмёшь – обидится благодетельница наша. Тебе же хуже будет.
ОДУВАНИХА. Не уговаривайте, оболдуя! Это только кажется, что дурь его и
гроша медного не стоит. По нынешней жизни за всё, за всё, солдатик, платить нужно.
(Слюнявит палец и листает тетрадь). Так, новобранец, готовь денежку за квартирку,
коммунальные услуги и прочие блага цивилизации, предоставленные тебе казармой
э...(достаёт из душегрейки калькулятор, считает). Э... Шесть тысяч триста пятьдесят два
рубля шестнадцать копеек.
ШУРУПОВ. А не дать ли тебе заодно и бриллианты Зыкиной? За что шесть тыщ?
ОДУВАНИХА. За три месяца... Таков у меня порядок.
ШУРУПОВ (удивлённо). А ты что, гражданин начальник, по совместительству
домоуправом подрабатываешь? Это с какого бодуна я тебе за малосемейку метизного
завода платить стану, старая корга?
ОДУВАНИХА (обращаясь к Бабкину и Николаю). Так какую рекрут камерку занял,
бойцы?
БАБКИН и НИКОЛАЙ (поспешно, в один голос). Тринадцатую...
БАБКИН. Однорукого Соловья, что помер в новогодний праздник.
ОДУВАНИХА (удовлетворённо кивает, что-то считая на калькуляторе).
Героический был человек...
БАБКИН. Орден Солдатской Славы имел... С июня сорок пятого в нашем бараке,
извините, казарме жил и надеялся...
ОДУВАНИХА. Это враньё врагов, что надежда умирает последней. Соловей вот
раньше надежды помер. И совершенно одиноким, задолжав за тринадцатый номер, э...
(заглядывает в тетрадь) сущие пустяки – пятнадцать тысяч сто один рубль. Ты, солдат
Болт, заняв камерку Соловья, становишься правопреемником помершего фронтовика.
Теперь на тебе его должок, солдатик.
ШУРУПОВ (показывая неприличный жест). Облизнётесь! (Ищет взглядом
поддержки у Бабкина). Брат, сегодня ж не 1 апреля. Я сам кого хошь на бабки разведу, да
пора и честь знать...
ОДУВАНИХА. Отдание чести – долг каждого военнослужащего.
ШУРУПОВ (отмахиваясь от слов Одуванихи, как от мухи). Хорош кривляться,
божий одуванчик! Вычёркивай меня к чертям собачьим из своего списка. Не желаю быть
под твоим законом. Все вы, кумовья и кумушки, одним миром мазаны... Ничего не прошу
и никому не верю!
НИКОЛАЙ (усмехаясь). И не боишься?
ШУРУПОВ (рвёт рубаху на груди). Я Мишку Меченого на груди не накалывал.
Сатане и на душе грешника не место. Одного, повторяю, хочу: чтобы меня из всех
списков вычеркнули! Из всех! Из живых, мертвых, благотворительных, ипотечных,
ссудных, лагерных, на место под гараж, на кладбище, на карточки для малоимущих, на
помилование и амнистию... Из всех, вертухай! Ты понял, прапор без знамени, родины и
даже места службы?
БАБКИН. (шепчет).Господи, (крестится) это что же - из жизни вычеркнуть?..
(Доверительно на ухо Шурупову). Проси прощения, братишка! Кайся хозяйке барака.
Мол, отказался по недомыслию и слабости своей... И с речью бес попутал. (Во весь голос).
Хозяин у нас добрый. Самый гуманный хозяин в мире. Он простит заблудшую душу
рядового своей редеющей армии...
За сценой слышно, как Зинка ругает своего мужа Чекушку.
ГОЛОС ЗИНКИ. Похмелиться? А ты, гадость такая, заработал себе на чекушку?
Ты заработал? Сколько собак для Ахмеда ободрал, а? Я тебя в таз с собочатиной носом
буду тыкать, пока не услышишь, что мясо завоняло...
Под этот аккомпанемент Одуваниха мирно засыпает, похрапывая на табуретке.
СЦЕНА 11.
ШУРУПОВ (поглядывая на соседей, крутит пальцем у своего виска, показывая
пальцем на, как ему кажется, задремавшую Одуваниху). Не верь, не бойся, не проси...
Это мои заповеди. Моя Правда. Выстраданная на русском кресте... (Громко кашляет,
чтобы разбудить Одуваниху). Ладно, хорош, пассажиры, комедию тут ломать... Мне за
колючкой Кум у Шекспира давал роль графа Кента играть, хотя и по возрасту и по
полному отсутствию всякой недвижимости, отказу от меня дочерей и прочих
родственников вполне подходил на роль самого Лира... Кум наш, начальник ИК-238 театральный человек. Режиссёр экстракласса. Михалкову есть чему поучиться...Систему
Станиславского в свободное от своей грязной работы время изучил от корки до корки.
Бывало, засунет тебя в предлагаемые им обстоятельства – и давай дрючить и в хвост и в
гриву... Мол, весь мир театр, а ты в нём, зэка Шурупов, всего лишь актёришко. Один из...
Марионетка на моих помочах-верёвочках. Я за помочи дёрну, ты руку поднимешь «за»,
дёрну другой раз – ножкой своей деревянной шаркнешь. А не шаркнешь, сломаешься или
по глупости своей деревянной заупрямишься – на свалку, на погост отправлю. Таких
болванчиков у нас – пруд пруди. А когда много, то не жалко...
НИКОЛАЙ. А наш Кум, начальник СИЗО №1, полковник Зябликов, о таких, как
ты, дед, говорит конкретно: «Старую собаку не волком звать, и не бывать вороне
соколом». Умнейший человек. С высшим педагогическим образованием. Уроки мужества
в школе проводил...
ШУРУПОВ. Не знаю, не знаю... Не разжевав, вкуса не почувствуешь.
НИКОЛАЙ (поднося кулак к носу Шурупова). Боюсь, разжёвывать тебе, дед, нечем
уже будет... Знаешь, как меня мои воспитанники, даже авторитетные сидельцы звали?
ШУРУПОВ. Псом гавкающим? Пёс, он за сто вёрст себя выдаёт. Даже когда
молчит, псиной в нос шибает!
НИКОЛАЙ (водит кулаком под носом). Я до сокращения штата на доске СИЗО, в
фойе управления висел. Как лучший инспектор. Образцовый, можно сказать... А сидельцы
Кувалдой прозвали. (Любуется своим кулаком). Я вот этим рабочим инструментом вас,
сволочей, на свободу с чистой совестью отправлял. Ты ведь тоже, старик, о освобождении
души из бренного тела мечтаешь, ась?
ШУРУПОВ (отплёвываясь). Ну, играет, ну, играет, собака!.. Тьфу, тьфу!.. Так
отплёвывался проигравший в очко Коля Кувалда, облизав задницу выигравшего... Но я,
пожалуй, это точно – на нашей зоне был лучшим графом Кентом в «Короле Лире». В
Ухту даже спектакль возили на смотр народных театров исправительных учреждений.
(Прикрывает глаза, застывает в актёрской паузе, затем продолжает с пафосом).
Судьба! За что казнишь?!. Правда, Кум ругал за пафос, на хлеб и воду в карцер сажал,
чтобы актёры понимали, что к чему. Своим природным умом дошёл до того, что самого
Вильяма с его шекспировскими страстями переплюнул. Всё с ног на голову перевернул.
Гениальный, словом, режиссёр.
Пауза.
БАБКИН. Клоун ты, Шурупчик!.. Крепостной лицедей. К нам под Кандагар
Розенбаум приезжал с гитарой... «Полем, полем, полем, белым-белым полем дым, волос
был чернее смоли, стал седым...». Вот это артист, старик! Духи плакали, суки... Горло
нашим братишкам по ночам эти мирные крестьяне резали, что своим баранам перед
свадьбой. А тут слеза прошибла... Сила искусства, брат. Это тебе не самодеятельность.
ШУРУПОВ (вскидывая руку, как на сцене). Самодеятельность? Шекспир, забытый
герой Кандагара, это не самодеятельность... (Читает монолог Кента):
Стреляй, не бойся прострелить мне грудь.
Кент будет груб, покамест Лир безумен.
А ты как думал, взбалмошный старик?
Что рядом с лестью смолкнет откровенность?
Нет, честность более ещё нужна,
Когда монарх впадает в безрассудство.
Одуванихо жидко аплодирует.
ОДУВАНИХА. Твой Кум из-под Ухты, сдаётся мне, и впрямь гениальный режиссёр,
но плохой командующий. Дисциплина города берёт. Финансовая дисциплина, солдатик. И
здесь, в моей казарме, никто лагерную комедию ломать не собирается. Мы и Лира
поставим. И всех на место поставим.
Одуваниха стучит костылём по полу.
ОДУВАНИХА. Прапорщик! Сопроводить Болта на гауптвахту!
НИКОЛАЙ. Слушаюсь!
ШУРУПОВ (смеясь). Гляжу, у вас тут, бабушка, вышколенные вертухаи есть, этого
добра в казармах всегда навалом... А вот человеческого сортира нету, не то что
гауптвахты... Так что увольте.
НИКОЛАЙ (неожиданно рявкает). Болт, лицом к двери!
ШУРУПОВ (деланно улыбаясь). К той? Или к той, что рядом с парашей?
НИКОЛАЙ. Пасть закрой! Руки за спину! Пшёл! Не туда! Правее сортира... Так...
Стоять! Лицом к стене!
ШУРУПОВ. Ну стою... Это – что? Чуланчик, что ли?
НИКОЛАЙ. Чуланчик, чуланчик, Болт! Звучи и там гордо!
Николай резко открывает дверь чулана, сноровисто толкает туда Шурупова и
запирает дверь на огромный ржавый крючок.
ОДУВАНИХА. Благодарю за службу, прапорщик! (Пишет что-то в тетради). Три
процента набежавшего штрафа скостила. Премия тебе, сынок! Пряников в ларьке
купишь. «Чупа-чупсов» этих, на палочке...
НИКОЛАЙ. Почему три?
ОДУВАНИХА. А ты сколько хотел?
НИКОЛАЙ. Ну, пять – семь...
ОДУВАНИХА (закрывая тетрадь). Три! Три, три и три. Ты сколько раз был женат,
сынок?
НИКОЛАЙ. Три...
ОДУВАНИХА. Ну вот, Бог троицу любит. Четвёртой тебе не видать...
НИКОЛАЙ. Да я!.. Да бабы мне!..
ШУРУПОВ (стучит в запертую дверь чулана). Эй вы там!... Командирша, волчица
позорная!.. И ты, холуй! Кончай комедию ломать! А ну, открывай быстро!
ОДУВАНИХА. А то – что? Хуже будет?
ШУРУПОВ. Ой, как хуже!... Ты, бабушка, даже не представляешь, как тебе худо
будет...
ОДУВАНИХА. Тогда, солдатик, зачем же тебя выпускать, коль всем только хуже
будет. И, поверь мне, Любе Одуванчиковой, тебе, такому борзому, хуже всех на такой
желанной воле будет.
НИКОЛАЙ (Шурупову). Ты на меня, братан, зла не держи... Мы тут все люди
подневольные. В долгу у хозяйки-Одуванихи...(Испуганно прикрывает рот рукой). Ой,
простите, товарищ главком!..
ОДУВАНИХА. Р-разговорчики в строю! А ну, дежурный по роте, труби общий
сход казармы. Три минуты на сбор. Время пошло...
АКТ II
Сцена I
Та же общая кухня в «доме на снос». Посредине, рядом с плитой – кухонный
стол, покрытый старой клеёнкой с синими и белыми цветами по красному полю. За
столом, как члены президиума на собрании, (слева направо) сидят Николай, Одуваниха и
Профессор. В углу Зинка с сигаретой в зубах качает коляску. Чекушка в ожидании
матери, посланной за похмельным зельем, дремлет, обреченно положив голову на
подоконник, как на плаху. За мутным окном шумит бесконечный дождь.
ПРОФЕССОР. Господа! Сегодня третье число и всех нас собрали, чтобы сделать
приятнейшее известие...
ОДУВАНИХА (перебивая). Пришло время платить по долгам.
ПРОФЕССОР. Время делать долги и время их отдавать...
НИКОЛАЙ (смеясь, будто кашляет в кулак). Короче, сокамерники... Время жить,
кайф ловить и время умирать.
ПРОФЕССОР. Господин прапорщик шутит. А я должен сделать информационное
сообщение. Вчера я был в горадминистрации. Мы в программе «Ветхое жильё»!
Бурные аплодисменты.
ПРОФЕССОР. Товарищ Глотов сказал, что в графике управляющей компании
«Райский город» определён время сноса нашего дома...
Шквал аплодисментов. Просыпается Чекушка.
ЧЕКУШКА. Что, мама пришла?.. Молочка принесла?
ЗИНКА. Молочка от бешеной коровки...
ЧЕКУШКА. Молчи, коза, а то удавлю...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Прекратите свой домашний спектакль. Он всем изрядно
надоел. Профессор! Когда же этот красный день календаря?.. А то у меня с утра
ахматовское настроение на сердце...(Цитирует Ахматову): «В узких каналах уже не
струится – стынет вода. Здесь никогда ничего не случится, - о, никогда!».
БУБЕН (тоже цитирует Ахматову). «Мальчик сказал мне: «Как это больно!». И
мальчика очень жаль».
ТАМАРА. Да тихо вы, жертвы советского абортирования! Когда снос, Профессор?
Ну же... Ну! Не томите душу!..
ПРОФЕССОР (открывает блокнот). Снос по графику «Райского города» в маеиюне сего года. Когда точно настанет этот День надежды, красный день календаря, как
вы говорите, товарищ Глотов просил ему позвонить после обеда. Отдел над этим
вопросом сейчас напряженно работает.
Входит в мокрой клеёнчатой накидке Татьяна Ивановна с сумкой в руке.
ЧЕКУШКА. Моя мама пришла! Молочка принесла!..
Чекушка выхватывает сумку у матери и убегает, прихватив со стола
«президиума» стакан.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (вздыхая). Счастье без ума – дырявая сума.
ЗИНКА (в сторону). Во, дырявая калоша... Утром только Бога молила, что б нас
всех в котлован ливнем снесло. А нас по графику сносят.
БАБКИН. По региональной программе «Ветхое жильё»! Во счастье навалило!..
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (стряхивая со своей накидки капли дождя). Счастье
слепо...
БУБЕН. Я в фольклоре не силён, но точно знаю: не в деньгах счастье!
ОДУВАНИХА (дёргая Профессора за рукав). Начальник штаба, ведите собрание в
намеченной диспозиции...
ПРОФЕССОР (подыгрывая Одуванихе). Прошу прощения, товарищ генерал! Буду
краток. Товарищ Глотов далее просил донести до общественности дома номер шесть по
тупику Энтузиастов, что до 1 мая все жильцы нашего дома на снос должны полностью
погасить всю свою задолженность по квартплате и коммунальным услугам. Должникам,
опять же по словам товарища Глотова, ордера но жильё в новом доме выдаваться не
будут!
На кухне повисает гробовое молчание.
БАБКИН. Сталина на них нет!.. Раньше 1 мая праздник был, а теперь?
ВЕРА ИОСИФОВНА. Как же так?.. До 1 мая?!. Один дом снесут, а в другой ордер
не дадут? Тогда, простите профессор, назревает логический вопрос: а где же нам жить? В
каком из этих двух домов?
ШУРУПОВ (из чулана). Чума на оба ваши дома!..
ВЕРА ИОСИФОВНА (подпрыгивая на табуретке от страха). Ой, кто там? Чей
голос слышала я только что?
НИКОЛАЙ. То тень отца Гамлета, синьора! (Хохочет).
БАБКИН. Шурупов там, мадам. Всего лишь Болт, драчливый и в наколках весь
старик...
ВЕРА ИОСИФОВНА (осторожно подходит к двери чулана). Шурупов? Вы в
чулане здесь?
ШУРУПОВ. Я, госпожа. Кому же, как не мне, безвинному сидельцу, страдать за
ваши смертные грехи... (меняет интонацию). Всё! Перехожу на презренную прозу: не
имеете права задерживать граждан более чем на три часа без предъявления гражданину
обвинения!
ВЕРА ИОСИФОВНА. Свободу гражданину Шурупову!
БАБКИН. Ну, блин, и тут достали, правозащитницы чёртовы... Сталина на вас нет!
ОДУВАНИХА (передаёт тетрадь Профессору). Давайте по алфавиту! Всех.
Сперва метраж, потом задолженность... Безжалостно. Всех под одну метлу! А этого
безвинного страдальца (кивает на дверь чулана) отпустить. Недели не успел прожить в
казарме, а уж должник... Паразит, думает, что я комедию ломаю. Пусть слушает, мотает на
свой седой ус. Пёс должен своё место в доме знать.
НИКОЛАЙ. Золотые слова. Без этого, хозяин, порядка в доме ждать нечего...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Всяк сверчок должон знать свой шесток.
ОДУВАНИХА (Профессору). И себя, начштаба, не жалей. С себя давай, а потом по
алфавиту. Как и положено на поверке в СИЗО. (Лукаво поглядывает на Николая).
Жалость солдата унижает. И оскорбляет.
НИКОЛАЙ. Ничего, я стерплю...
ОДУВАНИХА. Всех должников, герой, причёсывают под одну гребёнку. Иль
наголо. Чик-чик машинкой – и в штрафбат! Кровью, кровью свой долг перед родиной
искупать!
Тихо заходит пьяный Чекушка. Прислоняясь к дверному косяку, молча слушает.
ПРОФЕССОР. С меня так с меня... В вашем чёрном списке весь барак.
ШУРУПОВ. Ни одного реабилитированного?
ВЕРА ИОСИФОВНА. Нужно реабилитировать всех жертв политических репрессий.
Это в первую очередь относится, пардон, ко мне. И в некотором роде к господину
Профессору...
БАБКИН. Сталина на всех нет!
ПРОФЕССОР. Я – не политический.
ШУРУПОВ. Тогда – уголовный элемент. Третьего не дано.
ПРОФЕССОР. Я, если так можно выразиться, жертва банковского аборта...
Выкидыш системы дикого капитализма.
ЧЕКУШКА (пошатываясь). Говори, сука, по-русски!
ПРОФЕССОР. Простите, господа, матом не умею...
ЧЕКУШКА. Образования не хватает... А ещё профессором в институте работал...
Дырка от бублика!
ПРОФЕССОР. Как бы объяснить вам, господа, свой статус... Понимаете, раньше,
то есть ещё до революции, очень-очень давно, были судомойки. Они мыли посуду,
получали рубль в месяц и им хватало на жтьё-бытьё. Я защитил одну диссертацию,
потом другую, преподавал в вузе студентам, имел на своей кафедре аспирантов и
формально получал гораздо больше судомоек. Но мне и всей моей семье из трёх человек
катастрофически не хватало...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Добрая слава рубля дороже.
ПРОФЕССОР. Может, и так. Но судомойка, уверен, была счастливее профессора.
Когда я превратился в ссудомана, залезая в новые и новые долги, когда пришлось продать
квартиру, потом ушла жена с дочерью, потом ушёл с кафедры, поселился в этом вонючем
бараке – вот тогда я серьёзно задумался о самоубийстве...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (крестится) Грех-то какой!... Грех!
БАБКИН. А жить, как мы живём – в скотских, блин, условиях – это не грех.
БУБЕН (поёт» под Кинчева»). Я свободе-е-ен... (Затем декламирует):
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
ПРОФЕССОР. Грех, Татьяна Ивановна, грех... А разве пить в Великую Субботу –
не грех? Сами сынку на последние деньги чекушку купили. Весь Великий пост барак
практически не просыхал...
БАБКИН. Ну, это ты, Профессор, кончай тут свою религиозную пропаганду... Не
тот случай. У нас великий пост уже который год тянется и тянется... Деньга появится в
кармане – вот тебе и светлый праздник беспамятства...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (Профессору). И чекушка Мишке в Великую Субботу,
грех... Каюсь, старая дура, и грешу. Каюсь и грешу. Прости, Господи...
ЗИНКА. Да бросьте вы мама, каяться по всякому пустяку. Мишке вашему чекушка
давно уже и веру, и надежду, и любовь заменила. Не чует он в душе никакого греха за
собой – значит, невиноватый ни перед вами, мама, ни перед дитём, ни перед высоким
небом, которое незнамо зачем коптит до сих пор... А кто виноват? Должон же быть ктото виноватый! Может быть, Пушкин?
ОДУВАНИХА. Вы сами! Только вы сами во всём и виноваты, черти окаянные!
Деньги любите, а работать – нет. Головы дырявые, руки корявые. Отсюда и все ваши
беды.
БУБЕН. Работы нет... Я ведь раньше в филармоническом оркестре на флейте
пикало играл. Теперь на большом барабане в похоронном оркестре. Жмуриков в
последний путь провожаю. За одного жмурика – три сотни. А сколько их на неделе?
Может, и много, не спорю... Может, и хватало бы мне и на искусство, и на хлеб
насущный, да не каждая семья в состоянии за похоронный марш заплатить – на помин
души тогда ничего не останется.
ВЕРА ИОСИФОВНА. А мне, друзья мои, всё-таки будет жаль, когда снесут этот
барак... Это, знаете ли, что снести нашу память. Неисповедимы пути, которые каждого
привели в его коморку. Пусть и пути горестные, а у кого-то, быть может, и радостные...
Ведь когда-то и эта малюсенькая, но своя жилплдощадь для нас была благом.
ПРОФЕССОР. Благом? Знаете, Вера Иосифовна, куда благими намерениями путь
выстлан?
За примерами далеко ходить не надо. Дали мне это так называемое
«социальное жильё», а я всё глубже и глубже в жизненное болото, как в выгребную яму, в
долги свои тяжкие погружаюсь. В своей коморке крюк, честное профессорское слово,
вбил. Вешаться собрался... Но барак спас. Люди, живущие тут. Думаю, а живые люди ли
мы? Не живые ли мы трупы, которые только потому ещё спят, что-то едят и пьют всякую
гадость, чтобы забыть прожитый день, как кошмарный сон? У Мастера слова есть такая
трагедия человеческая, которую он назвал «Живой труп». И меня осенило: так это,
господа, обо мне! О таких, как я вечных должниках – сперва государству, потом банку,
потом барину, бывшему партийному холую или бандиту... Нельзя быть вечным
должником и быть при этом свободным! Тогда зачем вешаться, коль и без того – живой
труп? Ни гражданских прав, ни социального положения, ни семьи, ни будущего... Ни-чего! Такая вот, господа сограждане, гражданская казнь. И самое обидное, что именно в
моей стране, где символом национальной идеи стал золотой телец, где не кадры, а теперь
деньги решают всё, так легко, играючи и незаметно для молчаливо-равнодушной
общественности сломали саблю над головой её гражданина... Дежавю, как говорят
французы. Будто повторили гражданскую казнь Чернышевского... Что было, то не будет
вновь. Теперь есть деньги, ты кум королю и сват министру, а нет – извини, оставим тебе
только долг, то есть обязанности. А права твои изымаем.
ЧЕКУШКА. У меня год назад инспектор права на год изъял. Теперь живу, мучаюсь
на пенсию матери да детское пособие пацанёнка... А что такое пособие? Пять чекушек –
вот что у нас такое пособие на дитёнка!
БАБКИН (хлюпая носом). Вот, блин, судьба-злодейка... У-у, Сталина ни на кого
нет... Живём, страдаем, а зачем?
БУБЕН. Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (в сторону опохмелившегося и довольного жизнью сына).
Дуракам живётся легче...
ОДУВАНИХА. Хватит трагических монологов! Долг платежом красен. Итак...
ПРОФЕССОР. Итак, начинаю с себя... Двенадцать квадратных метров, долг за
полгода 24 тысячи пятьсот шестнадцать рублей. Плюс ваша ссуда, уважаемая Любовь
Ивановна, десять тысяч рублей без штрафных санкций... Итого, выходит, что мне до 1 мая
никак из долгов не вылезти и ордера мне не видать как своих профессорских ушей...
ЧЕКУШКА (в сторону). Удавить эту сумасшедшую бабку мало!..
ВЕРА ИОСИФОВНА. А где же свет в конце туннеля? Где свет?
ОДУВАНИХА. Выход всегда там, где вход. Берите у меня новую ссуду... Погасите
долг по квартплате.
ПРОФЕССОР. А потом – в петлю?
НИКОЛАЙ. А у вас, профессор кислых щей, есть альтернативное предложение?
Входит дядя Вася в рабочей куртке, бейсболке. Молча из пакета выкладывает
хлеб, молоко, репчатый лук, какие-то консервы.
ОДУВАНИХА. Вот рабочий человек, сразу видно. Даже по субботам трудится... Не
велик грех и в Великую Субботу, коль своим трудом хлеб добыт. Копейка к копеечке...
Вот только консервы прибереги для светлой Пасхи. Сегодня их есть – грех.
ДЯДЯ ВАСЯ (бурчит под нос). Жрать хочется, это не грех? Шеф вызывал. На свою
дачу возил ворота варить... Думал покормит. Пост.
НИКОЛАЙ. И много «наварил»?
ДЯДЯ ВАСЯ. В чужих кошельках деньги не считаю и вам не советую...
ПРОФЕССОР. Это он к тому, хватит ли вам рассчитаться с долгами до 1 мая.
БУБЕН. Только чистеньким ордера на новые хаты давать будут. Должников под
зад – и на улицу. К бомжам собачьим!
ПРОФЕССОР. Сейчас посмотрим, как тяжек долг рабочего человека. Вполне
положительного, закодированного и не курящего... (Отыскивает в тетрадке фамилию).
Увы, ничем вас, уважаемый, порадовать не смогу – 12 тысяч шестьдесят три рубля сорок
копеек.
ДЯДЯ ВАСЯ. Откуда? Я ж чернобылец! Откуда?
НИКОЛАЙ. От верблюда. У моего бати льгота инвалидская, а берут по полной... А
был ли ты, водопроводчик, в Чернобыле – это ещё вопрос... Что там слесаря делали-то?
ДЯДЯ ВАСЯ. Да я машины отмывал от радиоактивной грязи. Дезактивация
называется...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Хоть сегодня не выражайся, дядя Вася. Грех большой в
Великую Субботу сквернословить...
ПРОФЕССОР. А у вашей семьи долг астрономический, Татьяна Ивановна. За год
больше ста двадцати тысчёнок за семнадцать квадратов набежало...
ЗИНКА. Я таких деньжищ не то что в руках не держала – не видала даже... Может,
мне дитя продать? (Качает коляску). Так кто ж этого крикуна, выродка Чекушкиного, за
такие бабульки купит?
ЧЕКУШКА. Иностранцев нужно искать. Те евриками платят...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Платят, может, и евриками, а уж больно часто забивают
сиротинушек до смерти... Жалко ангелочков.
ЧЕКУШКА. А так, забесплатно, без евриков, помрут – не жалко? Удавить за такие
детские надо – пять чекушек и на закусь хрен собачий.
ШУРУПОВ (Профессору). А вы посмотрите на букву «ша» - Шурупов. Неужто и я
задолжал?
ПРОФЕССОР. Так... Шурупов... За три месяца должок. Девять тысяч.
ШУРУПОВ. Так я и недели не прожил ещё! Это что за лабуда получается? Да и за
что, простите, сударыня, платить? За сгнившие стены? Дырявую крышу? Провалившийся
пол? Обваливающиеся потолки? За тонюсенькую струйку ржавой воды три часа в день?
За холодные батареи? Обнаглевших крыс, оккупировавших барак? За тараканов и
плесень? За что нам, ответственным квартиросъёмщикам, такие скотские условия и
нечеловеческие тарифы?
ПРОФЕССОР. Не ко мне, уважаемый, не ко мне... Все претензии – к бухгалтеру
управляющей компании «Райский город» Любови Ивановне Одуванчиковой.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (сморкается в платок). Ох, ох... Кому рай, а кому ложись и
помирай.
ОДУВАНИХА. А что ты, солдатик, удивляешься? Я тебя предупреждала? Посеешь
ветер, бурю пожнёшь...(Встаёт). Заболталась я с вами, заигралась... А мне ещё три дома
обойти. И сплошь должники, нарушители, тяжёлые грешники... Беда-а.
Одуваниха идёт к выходу, её пытается проводить Николай.
НИКОЛАЙ. Разрешите, хозяйка «Райского города», за вами поухаживать...
ОДУВАНИХА. Ты, прапорщик, пока мне там не нужен. Оставайся в казарме. Да
следи за солдатиками своими... Хорошенько следи за выполнением воинского устава.
Чтобы всё как у гулей – тютелька в тютельку было... Кому ссуда нужна для погашения,
сумму запиши. И после Пасхи ко мне!
НИКОЛАЙ. Слушаюсь, благодетельница!
ШУРУПОВ. Постой, благодетельница...
ОДУВАНИХА. Ну?
ШУРУПОВ. Баранки гну, госпожа режиссерша. Есть такая роль для меня в вашем
театре абсурда – выгибатель баранок?
ОДУВАНИХА. Твоё место не на сцене, а у параши.
ШУРУПОВ. Энергичная реплика.
ОДУВАНИХА. Чего хочешь, Болт? Чего добиваешься?
ШУРУПОВ. Я хотел бы заплатить должок...
ОДУВАНИХА. Гауптвахта пошла на пользу... Долг всегда платежом красен.
ШУРУПОВ. Тебе бабки, бабушка? А квитанция? Платёжка или какой иной
подтверждающий платёж юридический документ.
ОДУВАНИХА (передразнивает). Платёжка... Главная твоя платёжка – это моя
тетрадь. Нет в чёрном списке – спи спокойно, Шурупчик. Я – твоя чистая совесть. Ведь у
нас без неё на свободу не выпускают?
ШУРУПОВ. Э-э, бабуля!.. Я тоже не пальцем делан был. Потом доказывай, что не
верблюд. А деньги за хилый набор коммунальных услуг более чем... Нет. Не верь, не
бойся, не проси... Правило золотого сечения. Без проведения по кассе моего платежа
дело не пойдёт.
Шурупов достаёт из кармана пачку банкнот.
НИКОЛАЙ. Да ты у нас богатенький Буратино...
ЗИНКА. Помоги, Буратинка, заработать материнский капитал... А?
БУБЕН. Завидный женешёк-то, наш Шурупчик! Прямо-таки золотой Болт.
ОДУВАНИХА. Бди, прапорщик, бди! За этим солдатиком бди в оба глаза!
ТАМАРА (подлетая к Шурупову). Купите фандюшницу, купите, пожалуйста,
фандюшницу... Мы с сыном тоже хотим в новый дом. Прошу вас, господин Шурупов!
Всего семь тысяч – и я почти спасена... Ну, что вам стоит. Купите электрическую
фандюшницу! Фирма «Бош»...
ШУРУПОВ. Господи, бизнес-леди!.. И вы туда же со своей нищетой! А как же
хвалёная поддержка малого бизнеса? Где налоговые послабления? Где гранты для
стартового капитала?
ТАМАРА. Господин Шурупов! Господин Шурупов!.. Ну хотите я на колени встану?
(Падает на колени). Купите фандюшницу, Христа ради... Завтра Пасха, она вам очень
даже пригодится... Она многофункциональна и экономична в энергопотреблении.
ШУРУПОВ. Честно говоря, я понятия не имею, что такое фандюшница, но коль
она решает судьбу матери-одиночки, то куплю! Слово человека, чьё преступление
квалифицировалось статьёй 154 частью второй уголовного кодекса эр эф.
ЧЕКУШКА. Пришил кого-то наш Шурупчик...
ШУРУПОВ (в сторону Чекушки). Не люблю тех, кто врёт больше меня... Статья
квалифицирует мошенничество. А по существу я сел за идею.
ОДУВАНИХА. А где вы видели безыдейного уголовника? Сплошь идейные,
сволочи! Такого наплетут на суде, что не сажать – награждать надобно... Я бы вам о нём
поподробнее рассказала, да жаль время моё уже вышло...(Смотрит на ручные часы).
ШУРУПОВ (Одуванихе) О, так скажи: я жажду это слышать! (Обращаясь ко всем).
Да, я сидел за идею! Я был генератором одной гениальной финансовой идеи, которая бы
спасла таких, как вы, россиян... Величайшая благотворительная идея...
ПРОФЕССОР (в сторону). И этот свой путь выстилал благими намерениями.
ШУРУПОВ. Увы, такие же невежды, как Любочка Одуванчикова, только в
траурных мантиях инквизиторов, посчитали мою благотворительность финансовой
пирамидой. И дали срок, и, увы, немалый... Хотя «обманутые вкладчики», как они
называли народ, вовсе не считали себя обманутыми. Часть из них пришла к суду с
плакатами с требованием меня оправдать.
ЗИНКА. Свободу Деточкину-Шурупову!..
ШУРУПОВ. Ладно, я вышел досрочно, по амнистии. Но душа обливается кровью
от вопиющей несправедливости. (Хватает чайник и делает несколько крупных глотков
прямо из носика). Братья и сестры! Да что ж это делается на святой земле русской!..
Безвинные мужики и бабы на нарах парятся, а настоящие воры себе «Райские города»
строят и нас бессовестно, не страшась ни земного, ни Высшего небесного суда Господа
нашего, что не доступен звону злата, обирают, тыча под нос какую-то грязную тетрадку
для ослов. Так доколе же?!.
ЧЕКУШКА (просыпается). Доколе? А? Иде мать моя, вас спрашиваю, мать вашу!..
Доколе ждать буду? Душа засохла от обезвоживания... Пять чекушек на одно пособие...
Доколе? А?..
ЗИНКА. Заткнись, падла... Ты уже свою чекушку осушил. Бочка бездонная.
ПРОФЕССОР. А ведь это третий русский вопрос, голубчик! Третий и весьма
актуальный!
ШУРУПОВ. А третий не лишний?
ПРОФЕССОР. Это сугубо национальный вопрос, являющийся предтечей любого
русского бунта, кровавого и беспощадного... Именно – доколе?.. Сперва: кто виноват?
Потом: что делать? И когда нет ни виноватых, ни правых, когда никто не знает что и как
делать, тогда рождается и он: доколе?.. (Переходит на шёпот). В прежние времена вас,
милейший Шарапов...
ШУРУПОВ (поправляет). Шурупов, неважно... Вас, уважаемый, обязательно бы
привлекли за подстрекательство к бунту... Весьма неприятная была, знаете ли, статья в
прежнем у ка.
ОДУВАНИХА (встаёт из-за стола «президиума», надевает свой малиновый
берет). Ох, тяжела ты, шапка Мономаха! Ничего, ничего, братья и сестры, как этот
подстрекатель вас назвал. Мы его и нынче привлечём... Кодексов много: и гражданский, и
жилищный, и уголовный... А человек – один. Хоть он и Болт, да не открутится! (Хохочет).
Всё, своё время я уже пережгла. Ухожу, ухожу, ухожу... (Подходит к Татьяне Ивановне).
Офелия! О нимфа! Помяни грехи мои в молитвах. (Жестом останавливает Николая,
который бросился было её провожать). Не надо, прапорщик... И страсть свою уйми.
Грешно грешить в конце Страстной недели.
Николай раскрывает зонтик и вручает его бухгалтеру. Одуваниха уходит. В
наступившей мёртвой тишине слышен только шум весеннего ливня.
СЦЕНА 2.
ШУРУПОВ. Свалила... Слава Богу! (Занимает место Одуванихи в «президиуме»).
Минуточку внимания, товарищи! (Стучит вилкой по пустому стакану). Теперь
переходим к заключительному и традиционному вопросы нашей повестки дня – к моему
новоселью. Я проставляюсь!
ЧЕКУШКА (радостно). И есть чем?
ШУРУПОВ (достаёт из пакета, стоявшего под столом, две «полторашки»,
торжественно ставит бутылки на стол). В одной – чистейший медицинский спирт, ещё
советского производства.
ДЯДЯ ВАСЯ. То есть выдержанный!
БУБЕН. В лучших отечественных подвалах!
ВЕРА ИОСИФОВНА. А что там такое красивое во второй бутыли?
ШУРУПОВ. Это гранатовый сок. Для обновления крови, говорят, очень
пользительный... Каждый будет делать себе коктейль сам, исходя из опыта бытия и пития.
ЧЕКУШКА. Коктейли – это говно. Буду пить чистый. У меня, мать вашу, моя мама
говорит, что желудок мой луженый. Алкоголем.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Смотри, Миша, чтобы не было, как вчера...
БУБЕН. А что вчера - было?
ЗИНКА. Как позавчера. . И как позапозавчера... И так всегда было и будет.
ПРОФЕССОР. Так выпьем, господа, за стабильность! Была бы стабильность...
ТАМАРА (заканчивая фразу). ...Но пока одна мобильность. (Протягивает
Профессору мобильный телефон). Вы просили телефон, чтобы позвонить в
горадминистрацию...
ПРОФЕССОР (стучит себя ладонью по лбу). Предвкушение банкета обострило
мой склероз, уважаемый представитель малого бизнеса... (Смотрит на свои часы). Да,
да... Пора звонить Глотову. Я, господа, просил его уточнить все нюансы нашего сноса и
переселения в новый дом. А вы поактивнее, поактивнее! Ведь мы живём хоть и в тупике,
но Энтузиастов! Не чувствую энергии! На свете счастья, может быть и нет, как утверждал
поэт, но есть ожидание счастье... А это и есть наше счастье... Будем пить за него, за наше
счастье...
ЧЕКУШКА. Да хоть за тридцать три несчастья! Лишь бы пить... Водка, Профессор,
наша национальная идея... Водка... (Не дожидаясь начала банкета, прикладывается к
бутылке и, мгновенно опьянев, оседает под стол).
ШУРУПОВ (декламирует). И пьяницы с глазами кроликов ин вино веритас
кричат!.. Не торопитесь, господа барачники! Пепел Клааса стучит в моё сердце! Неужто
вы, такие умные (смотрит на Профессора), такие праведные (кивает в сторону Татьяны
Ивановны), такие интеллигентные ( сказано в сторону Веры Иосифовны), такие
героические, как отец и сын, наши господа-офицеры Бабкины, ( в сторону Бубна) такие
талантливые, и такие работящие (подходит со стаканом к Дяде Васи)... Неужто мы все с
вами не одолеем эту ворюгу с подмётным чёрным списком под вонючей мышкой!.. Ведь
нас беззастенчиво обкрадывают, отнимая последнее, а мы покорно молчим и пляшем,
лицедействуем под дудку полоумной старухи-процентницы...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Ох, грех это, лицедействовать, грех...
ШУРУПОВ. Ваше молчание – вот грех... Самый смертный грех в обществе, где
тебя обкрадывают и хамски обносят и надувают Одуванихи...
ВЕРА ИОСИФОВНА. А как же христианская кротость и терпение? Завтра - Пасха.
Что нужно радостно говорить с утра каждому?..
ЧЕКУШКА (из-под стола). Налей! Из полей доносится налей!..
БУБЕН. Я сейчас схожу за инструментом. Какой праздник без песни? Я песню про
дом знаю!
Бубен уходит.
БАБКИН. Первое дельное предложение от нашего музыкального педика. Вы про
инвалида не забывайте... И мне в сердце пепел стучит... Ребят наших, сгоревших под
Кандагаром...(Подъезжает к столу, берёт из рук Шурупова стакан).
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Эх, не согрешишь – не покаешься!.. Плесни и мне, милый
Шурупчик!
ВЕРА ИОСИФОВНА. Мне самую чуточку. И, пожалуйста, побольше гранатового
сока... Я спирт не люблю, как и всё горькое.
СЦЕНА 3.
На кухню входит с большим барабаном наперевес Бубен.
НИКОЛАЙ. Похоронный оркестр не заказывали. Так он пришёл!
БАБКИН. Ну, любитель дудеть на флейте, давай нам обещанную песню про дом.
БУБЕН (поёт под буханье большого барабана). Светит незнакомая звезда, снова
мы оторваны от дома, снова между нами города...
ЗИНКА (трясёт коляску с проснувшимся ребёнком). Ну, блин, вспомнил
комсомольскую юность моей бабушки... Ты про попку крантиком знаешь?
ЧЕКУШКА (из-под стола). Клеевая... Попка...
БУБЕН ( с вызовом). Я в филармоническом оркестре на пикало играл...
БАБКИН. На пикало, на пикало!... В этом мы не сомневаемся. Ты нам такую песню
заведи, чтобы душа сперва свернулась, а потом развернулась...
ЗИНКА. Про попку крантиком и губки бантиком. Клёвая попса...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Нет, всё-таки ваши, простите, Зинаида, «попки крантиком»
для души не подходят...
ДЯДЯ ВАСЯ. Я ключ под любой крантик подберу. Ключ-то – разводной.
Разводится туда и сюда...
НИКОЛАЙ. Не слушай его, Бубен! Слесарю слесарево... Давай, как батя, просит:
чтобы душа, значит, зарыдала над своей же судьбой.
БУБЕН (сначала начинает бухать в барабан, потом поёт):
Во дворе у нас цветёт акация, самая счастливая сегодня я. У меня открылась
менструация – значит не беременная я...
ЗИНКА. Класс! Это из «Поющих трусов»?
БАБКИН. Из поющих хренов! Какую песню испортила, дура!
ПРОФЕССОР. Господа, господа!... Прошу вас потише!... Кажется я дозвонился до
администрации города! Алло! Алло!.. Товарищ Глотов? Простите, это Глотов?..
ЗИНКА. Живоглотов...
ПРОФЕССОР. Да тихо же вы, чудилы на букву «мэ»!... Ну вот ( отнимает трубку
от уха). Опять короткие гудки – занято...
ШУРУПОВ. Ничто не ново под луною. Чиновник, как и во времена Гоголя,
недоступен. Сделайте паузу. Глубоко вдохните и не дышите. Попытку повторите позже. А
сейчас, как вами же было предложено, выпьем за счастье. За его вечное ожидание!
Прозит, как говорят немцы.
ПРОФЕССОР. Кто вы, господин Шурупов? Если проанализировать вашу речь, то
там столько лексических слоёв, арго и жаргонизмов, но есть и явные признаки
начитанности, живого природного ума и сообразительности. Образование?..
ШУРУПОВ (смеётся). Только не надо больше допросов и анкетных вопросов.
Впрочем, если вас интересует образование, то я учился многому. Понемногу... Начинал с
театрального училища. Но был изгнан с третьего курса за первоапрельский розыгрыш
преподавателя. Так, невинная студенческая шалость...
ПРОФЕССОР. Мои студенты меня тоже частенько разыгрывали. Как-то в
раздевалке в карман плаща презервативы импортные положили... С запахом клубники, как
было написано... Жена нашла.
ШУРУПОВ. И долго смеялась...
ПРОФЕССОР. Вовсе не смеялась. Поверила, старая дура! В чудо поверила... А вы
как разыграли? А зачем запах клубники – до сих пор не пойму.
ШУРУПОВ. Наследство по почте прислал. Напечатал на машинке текст, что у него
в Австралии умерла двоюродная тётка, оставив фабрику органических удобрений...
Фабрику национальный Австралийский банк оценил в пятьсот тысяч австралийских
долларов. Ну, мол, просим явиться туда-то и туда-то по поводу оформления наследства...
ПРОФЕССОР. И дальше?..
ШУРУПОВ. Преподаватель явился. Понял, что шутка. Жаловаться не стал. А меня
вычислили...
ПРОФЕССОР. Позвольте, как это – вычислили, если тот жаловаться не стал.
ШУРУПОВ. Зато стал под это моё «австралийское письмо» направо и налево
занимать деньги у коллег. И, как это часто у нас водится, не отдавать.
НИКОЛАЙ. А фабрик органических удобрений не бывает...
ШУРУПОВ. Вы, Николай Палкин, должны расширять свой кругозор... Вы были
хоть раз в русской деревне?
НИКОЛАЙ. Ну... И не раз.
ШУРУПОВ. Сейчас там живую корову трудно увидеть. Но сторожилы её ещё
помнят. Так вот, корова – это и есть фабрика органических удобрений. Раньше
руководящая партия даже лозунг такой сочинила: «Органику – на поля!». Хороший был
лозунг. Полезный и для коров, и для полей.(Окидывает взглядом соседей). Что же вы не
пьёте, дьяволы? Или ром мой не хорош?
Слышен стук в дверь.
СЦЕНА 4.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Кого там нелегкая принесла? Свои все дома...
ЗИНКА. А этот проклятущий дождь кончился!.. Солнышко на улице! Солнышко!
В дверь стучат настойчивее и, кажется, уже ногами.
ПРОФЕССОР. Николай! Будьте так добры, откройте дверь входящему!..
НИКОЛАЙ. Если каждому входящему открывать, то надо рот не разевать...
Входит участковый милиционер.
УЧАСТКОВЫЙ. Ну вот... Вся шайка-лейка в сборе...
ВЕРА ИОСИФОВНА. Прошу, товарищ участковый, подбирать более литературные
выражения...
УЧАСТКОВЫЙ. А ты бы лучше помолчала бы...
ЗИНКА. У вас голос бухает, что большой барабан у Бубна. Вы мне так моего
младенца разбудите... Он спит сном праведника...
УЧАСТКОВЫЙ. Никак опять пивом младенца напоила?
ЗИНКА. У нас лишнего пива нету. Самим регулярно не хватает.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Чую: пришла беда – отворяй ворота...
УЧАСТКОВЫЙ. Кошки завсегда знают, чьё сало слопали.
ПРОФЕССОР. Собственно, мы гостям рады... Но, сдаётся мне, вы чем-то весьма
озабочены...
УЧАСТКОВЫЙ. Очень весьма. Озабочен вашей шайкой-лейкой и очередным
преступлением в доме номер шесть по тупику Энтузиастов. Будь он проклят, ваш барак!
ШУРУПОВ. Как-то невежливо приходить в гости и начинать с проклятий дому
хозяев...
УЧАСТКОВЫЙ. А это ещё что за... прыщ?
Пауза, во время которой участковый и Шурупов пристально изучают взглядом
друг друга.
ПРОФЕССОР. Так вы же его к нам неделю назад поселили... Не помните?
ВЕРА ИОСИФОВНА (томно). Вы помните, вы всё, конечно, помните...
УЧАСТКОВЫЙ. Я то всё помню, но и вы у меня сейчас кое-что вспомните...
Бубен делает попытку тихо уйти из кухни, но его останавливает участковый.
БУБЕН (поёт «под Кинчева»). Я свободе-ен!..
УЧАСТКОВЫЙ. Стоять! Всем стоять на своих местах!
БАБКИН. А кто – сидит?
УЧАСТКОВЫЙ. Тем продолжать сидеть!
ЧЕКУШКА (из-под стола). А кто лежит?
УЧАСТКОВЫЙ. Лежать, сука, и не рыпаться!
ЧЕКУШКА (слабо). Я умер...
ПРОФЕССОР. Товарищ лейтенант, что происходит? Как старший по бараку я
должен знать...
УЧАСТКОВЫЙ (перебивает). Произошло преступление.
Пауза.
УЧАСТКОВЫЙ. Ужасное преступление, старший по подъезду.
Пауза. Татьяна Ивановна крестится.
УЧАСТКОВЫЙ. Ваши соседи, живущие в новом доме напротив, позвонили в
отделение и телефонировали дежурному, что в котловане у барака плавает человек.
НИКОЛАЙ. Надо же!.. Апрель месяц, вода ещё ледяная...
УЧАСТКОВЫЙ. Плавает, собственно, не сам человек, а его труп!
ПРОФЕССОР. Как это?..
УЧАСТКОВЫЙ. А как плавают трупы? Кверху пузом. В зеленой куртке и
малиновом берете...
НИКОЛАЙ. Одуваниха!
УЧАСТКОВЫЙ. Откуда вы знаете? Я вам про это не говорил!
БАБКИН. Он по приметам догадался. Вы же знаете, лейтенант, он в СИЗО до
сокращения работал. До старшего прапорщика дослужился – и сократили.
УЧАСТКОВЫЙ. СИЗО?
БАБКИН. Да не СИЗО, а его! Вот горе...
УЧАСТКОВЫЙ. Не горюй, отец. На его век еще СИЗО хватит.
ШУРУПОВ. Известие, конечно, так печально...
УЧАСТКОВЫЙ. По вашим рожам этого не скажешь.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Инспектор! Выбирайте выраженья...
УЧАСТКОВЫЙ. Тьфу ты!.. Эта Люба Одуванчикова из любого образцового барака
способна бедлам устроить. Театр в тупике Энтузиастов.
ШУРУПОВ. Привычка – вторая натура. А откуда у неёё эта театральная страсть?
УЧАСТКОВЫЙ. Тут вопросы задаю я. Но тебе, Болт, отвечу. Ты ведь, говорят, на
зоне самого короля Лир в ИК - 239 сыграл? Иль брешут кореша?
ШУРУПОВ. Не слушайте их. Врут. Кум дал всего лишь Кента...
УЧАСТКОВЫЙ (отплёвывается). Тьфу ты, язык Шекспира, как семечки... Не
хочешь, а щёлкаешь. Переходим на родной. Так вот, шкурка от собачьего хрена!.. Когдато Одуваниха, будучи ещё Любой Одуванчиковой, работала вольнонаёмной в стройбате,
где и организовала народный театр военных строителей. Говорят, что Любка сама
трижды поступала в театральный, да заваливалась уже на басне. Про стекозла этого, как
он лето с петухом пропил... В театре том все роли играли мужики, как, блин, в далёкой
Японии.
БУБЕН. Кайф!
УЧАСТКОВЫЙ (стукнув ногой в барабан). Вот, собственно, и вся предыстория. А
потом стройбат расформировали, Любка постарела и превратилась в известную всем
Одуваниху... А сегодня, с час назад, её нашли утопленной в котловане у вашего барака.
Всё. И пипец комедии.
ШУРУПОВ. А почему – утопленной? Может, она на
мокром отмостке
поскользнулась – и туда, в котлован, в малиновом берете...
УЧАСТКОВЫЙ. А откуда, гражданин Шурупов, такие подробности? Я ведь вам ни
про ливень, ни про мокрые доски отмостки ничего не говорил... Ну что? Сразу приход с
повинной оформлять будем или в участок поедем?
ШУРУПОВ. С какой повинной? В чём, товарищ лейтенант, моя вина?
ЧЕКУШКА (отползая от стола подальше). Лейтенант – это от слова «налейте
нам»... Налей, Болт, пойдёт глаже. Или гаже... Как повезёт.
УЧАСТКОВЫЙ. Ты, обоссанная Чекушка, умер. Коль умер – умолк навсегда. Твои
показания де-факто, недействительные, значит.
ШУРУПОВ (наливает в стакан). Выпейте, инспектор. Выпейте. На улице холодно
и сыро. Так сказать, для профилактики. Когда-то профилактика была вашим коньком...
Участковый долго смотрит на
стакан, молча пьёт, чем-то закусывает.
УЧАСТКОВЫЙ (стая на стол пустой стакан, приходит в себя). Только что при
свидетелях ты предлагал мне взятку! Позже оформим с понятыми протоколом...
Отягчающее обстоятельства.
ШУРУПОВ. Ещё?
Участковый кивает, молча пьёт, долго жуёт, обводя всех мутным глазом.
ШУРУПОВ. Ещё?
УЧАСТКОВЫЙ. Себе... А мне хорош! А то перебор выйдет. Нужно ещё свидетелей
опросить. (Пьянеет на глазах). Хотя что их опрашивать. Каждый из вас был в её чёрном
списке. Каждый! И у каждого!... Понимаешь – у каждого из вас, аварийных барачников,
есть мотив, чтобы утопить эту су... Одуваниху то есть, как вы её прозвали. А как подругому? Не Любочка же Одуванчикова! Это что-то из детских стишков: жила-была
Любочка Одуванчикова... Жила и была. И никто не заметил, как злой колдун превратил её
в жадную до бабулек Одуваниху... Псть!.. И пипец. Вот и сказочки конец.
ШУРУПОВ. А потом пришло время, начался весенний дождь. И он смыл злобную
Одуваниху в котлован с мутной водой. Шла по скользкой досочке старенькая бабушка...
УЧАСТКОВЫЙ. Или эту бабушку кто-то подтолкнул... Не ты ли, брат? Ты ведь
только-только откинулся. Психолог..., чёрт, пробуксовка.... Готов, короче, к труду и
обороне. Чуть помог бабульке и та – бульк в котлован с грязью. Минута – и пузом вверх.
Так не ты ли, брат?
ШУРУПОВ. Это твой брат. В погонах. А я брату твоему не сторож.
УЧАСТКОВЫЙ. А у нашего брата какие мотивы?
ШУРУПОВ. Да ваш брат на всё горазд. Было бы преступление, а мотив, ты, брат,
сам знаешь: всегда найдётся... Мало ли: не поделилась старушка со своей милицией,
которая её, дрянь неблагодарную, ещё и бережёт...
УЧАСТКОВЫЙ. Ты прав, брат, мотив всегда есть. Как и нужные показания
свидетелей. Или хотя бы их молчание. Молчание, брат, в нашем деле – дороже золота!
Хошь проверим?
ШУРУПОВ. Валяй.
СЦЕНА 5.
УЧАСТКОВЫЙ. Вопрос ко всем свидетелям преступления. Кто видел, как
гражданин Шурупов выходил на улицу между тремя часами и тремя двадцатью? Кто?
Молчание.
УЧАСТКОВЫЙ. Оч-чень хорошо! Очень дружно молчим.
ШУРУПОВ. Да соберитесь, мужики! Преодолейте свой страх разобщенности,
человека в двойном футляре: «Как бы чего не вышло и не было бы ещё хуже!». Какую
Великую Отечественную вам надо ещё, чтобы объединиться? Вместе мы победим.
УЧАСТКОВЫЙ. А теперь поставим тот же вопрос в другой плоскости. Кто не
видел, как гражданин Шурупов в период когда погибла потерпевшая Одувани...
гражданка Одуванчикова, выходил на улицу? Кто конкретно? Пофамильно!
Молчание.
УЧАСТКОВЫЙ (Шурупову). Ну вот, что и требовалось доказать. Столько же
видело, сколько и не видело. Фифти-фифти, как говорят американские полицмэны. Так
что, собирайся, брат, собирайся... Нарушений закона не будет. Для нас законы святы.
Пошли, брат, пошли...
ШУРУПОВ. Да вы что!.. Да не убивал я Одуваниху! Не топил! Я и на улицу не
выходил уже три дня. Чего мне там делать-то было? Все видели, что не выходил. Я
банковал. То есть спирт разливал по стаканам. (Обращается к соседям по бараку). Ведь
так же, братья и сестры? Так?
ПРОФЕССОР. Простите, но я обязан выполнить свой гражданский долг. Он,
гражданин Шурупов, к внутреннему бунту подстрекал. Мол, доколе?...
УЧАСТКОВЫЙ. Как-как?
ПРОФЕССОР (глядя на кнопки мобильного телефона). Доколе? Со знаком вопроса.
УЧАСТКОВЫЙ (ко всем). Все подтверждают это «доколе?», призыв к бунту? Это в
УК называется массовыми беспорядками. Серьёзная статья. Все это подтверждают?
Молчание.
УЧАСТКОВЫЙ. Молчание, как вы знаете из русской классической литературы,
знак согласия.
ШУРУПОВ (умоляюще). Ну, не молчите, братья и сестры! Умоляю всех вас – не
молчать!
ДЯДЯ ВАСЯ. А как же народная мудрость, что молчание – золото? Народ знает, что
говорить... Азбучная, так сказать, истина.
ШУРУПОВ. Ты, дядя Вася, кажется, ещё по той, дореформенной, азбуке читать
учился. Ну, где написано, что «мы не рабы; рабы не мы». Так вот, никто, ни один мудрыйпремудрый Профессор тогда не заметил опечатки. В «рабы нЕмы» слово «нЕмы» слитно
пишется. Рабы действительно немые. Как бессловесные твари. Правдивое Слово – вот
Бог свободного человека.
БУБЕН (поёт): Я свободе-е-ен!..
УЧАСТКОВЫЙ. Ну всё, хватит ломать комедию... Руки брат. (Участковый
защёлкивает наручники). Пошли, брат. И без фокусов и этих... шекспировских страстей.
ШУРУПОВ. Да вы разберитесь сначала!
УЧАСТКОВЫЙ. Там разберёмся.
ШУРУПОВ. Я знаю, как вы «там» разбираетесь... Сидел? Сидел. Значит, ещё
посиди. Не сахарный, не растаешь.
Участковый грубо толкает в спину Шурупова. В это время Вера Иосифовна
залпом выпивает свой стакан и преграждает дорогу участковому.
УЧАСТКОВЫЙ. А это что ещё за гражданское общество? Что за правозащитное
движение?
ВЕРА ИОСИФОВНА (пьяно и гневно). Сталина, сволочи, на вас нет!
ШУРУПОВ (с грустной улыбкой). Браво, Иосифовна! Браво! Не посрамила отца
своего. Один ноль, но уже в нашу пользу.
ПРОФЕССОР. Тихо! Ради Бога, тихо!.. (Прижимает телефонную трубку к уху).
Глотов на связи! Да... Да... Это жильцы дома номер шесть по тупику Энтузиастов, что на
снос... Да... Вы обещали назвать точный срок сноса. Да-да... И порядок получения ордеров
в новых квартирах... Как? Почему? Что? Как не стоит?.. А кому же мы столько лет за
квартиру платили?.. Как?.. Да, понимаю... До свидания.
ВСЕ (говорят наперебой). Ну, Профессор! Что ещё там? Какие новости? Что
сказал ваш Живоглотов? Не томите душу!..
ПРОФЕССОР (растерянно). Наш дом, как сказал Глотов, вообще сносить не
будут. Хоть он и признан аварийным ещё при советской власти, но на баланс новой власти
его так и не поставили. Значит, денег на снос аварийного дома у теперешней власти нет.
Ведь дома-то согласно документов нет. Значит, и сносить нечего... Дом номер шесть – и
пустота...
ДЯДЯ ВАСЯ. Что за лохотрон, Профессор? Кому же мы тогда 20 лет за квартиру
платили? Пустоте?
ШУРУПОВ. У этой «пустоты» и имя есть, и отчество...
БАБКИН. И не одно, догадываюсь... Но парадом-то командовала - Одуваниха. Она,
сучье вымя, нас под монастырь подвела...
УЧАСТКОВЫЙ. О покойниках, гражданин Бабкин, или хорошо, или молчи в
тряпочку!
ЗИНКА. Этой полоумной теперь всё равно. Все концы в воду!
БУБЕН. А тетрадка её, чёрный список, где? В котловане?
ВЕРА ИОСИФОВНА. Чёрный список теперь у адъютанта Одуванихи, у
прапорщика Николая... Только где он? (Вертит головой, заглядывает под столы).
ДЯДЯ ВАСЯ. Ищи, свищи бывшего вертухая... Дежурный по казарме службу
давно понял: главное – вовремя смыться...
УЧАСТКОВЫЙ. Найдём. Когда пропал прапорщик? В какой отрезок времени? Кто
его последним видел у котлована с водой?
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. Жди горя от моря, а беды от воды... Значит, плакали наши
квадратики в новом доме? Одуваниха утопла, чёрный список исчез, но и мы все у
разбитого корыта...
БУБЕН. Скорее, в разбитом корыте. Есть реальное подозрение, что именно отсюда
нас будут выносить вперёд ногами. Это корыто ещё не одну власть переживёт.
ВЕРА ИОСИФОВНА. Всё рухнуло. Всё. А главное – наша путеводная звезда
закатилась, «надежда, наш компас земной»...
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА (горячо молится на окно). ...Кресту Твоему поклоняемся,
Владыко, и Святое Воскресение Твоё славим...
ШУРУПОВ (показывает наручники на запястьях). Вот тебе, бабушка, и Юрьев
день. И это справедливо? По-христиански перед Пасхой. Так у нас любят ближнего
своего... Бей своих, чтоб чужие боялись.
ЗИНКА. Говорят, кто на Пасху помер, тот прямиком в рай попадает... И тут умыла
всех нас Одуваниха. Видать, командирша и «Райский город», названьеце это придумала.
БАБКИН. Её миллионов хватит, чтобы от всех грехов откупиться... Грамотку такую
попы на лоб - и, минуя чистилище, в рай.
ПРОФЕССОР. Вы имеете ввиду индульгенцию?
БАБКИН. Мне по хрену, как эта охранная грамотка называется. У меня и на
почётную бабок нет. А были бы – коляску на электрическом ходу купил бы. Носился бы
по кухне электровеником!.. И ведь кто-то имеет возможности.
ШУРУПОВ. Россия – страна неограниченных возможностей. Деньги есть – в
Куршавели хоть в раздрай; нету бабок – помирай! За большие деньги с того света вернут,
чудо сотворят (лукаво смотрит на участкового) - оковы с опасного преступника снимут
и на Мадейру, остров вечной весны, отправят бизнес-классом... Деньги в стране, где им
поклоняются, как нищий торбе, делают тебя живым человеком...
БАБКИН. Да и мёртвым – тож! Вот сдохни я сейчас, кавалер ордена Красной
Звезды, отдавший здоровье не за хрен собачий под чужой глинобитной хатой – так и
закопают, как собаку...
БУБЕН. А они своих домашних питомцев кремируют – и в стену плача, с цветами и
под филармонический оркестр высшего разряда...
ЗИНКА. Тсс!.. Слышите музыку? Ну слышите?..
ВЕРА ИОСИФОВНА. Это твой ангелочек, кажется, просыпается...
ЗИНКА. Да замолкните, балаболы! Слышите?... Это какая-то неземная музыка... С
небес льётся. Я слышу...
ДЯДЯ ВАСЯ. Точно, Зин! И я слышу... Это архангел в трубу дудит, встречая в раю
Одуваниху. И туда без мыла пролезла, стервь... Не зря постилася, ни один обряд не
нарушила... Не то что мы, грешники великие...
ШУРУПОВ. То не архангелы, то камни возопиют! От возмущения и негодования
своего. Бог – не лох, его не обманешь. И взяток, слава Богу, не берёт. Так что в Царство
Небесное, хоть ты всю жизнь постись и соси чёрную корку, не попадёшь, когда ближнего
своего обижаешь и наёгиваешь... Так, Татьяна Ивановна? Так?..
ВЕРА ИОСИФОВНА. Она вас не слышит. Она с Богом разговаривает.
ТАТЬЯНА ИВАНОВНА. ...И только Тебе судить живых и мёртвых. Чаю я, чаю
воскресения мёртвых и жизнь будущего века... Так снеси этот дом, греховный ковчег наш,
Господи, в море слёз и скорби нашей!.. И прости нас всех, ибо не ведаем, что творим...
Неожиданно быстро темнеет, потом раздаётся хлопок и яркая вспышка света.
С потолка звучит «космическая музыка». Участковый выхватывает пистолет и,
озираясь, целится в потолок кухни.
УЧАСТКОВЫЙ. Без паники!
Возможен акт терроризма!.. Для покидания
аварийного дома, подвергшегося нападению неизвестного невидимого
лица,
использовать как дверные, так и оконные проёмы!..
ГОЛОС СВЕРХУ. Темна вода в облацех, но истинно говорю вам: никому, ни
одному смертному и грешному человеку во веки веков без Веры, Надежды и Любви ещё
не удавалось построить общий Дом без горестей и печалей; и не строят его на зыбком
неправедном песке, всегда сползающем в море скорби ближних и дальних ваших...
(Пауза, потом Голос откашливается). Короче, во оставление грехов ваших тяжких да
исполнится ТО, о чём в Великую Субботу так горячо просит меня эта женщина, святая и
грешная Татьяна... Аминь!
Участковый стреляет из табельного оружия. С потолка сыплется штукатурка.
Неожиданно гремит гром, пол дома наклоняется, и инвалидная коляска с
Бабкиным устремляется к стене, набирая ускорение. Потом врезается в стену. Каждый
цепляется за что может, но скользит и катится по наклонной.
Только детская коляска как стояла у стола, так и стоит на своём месте. Слышен
громкий плач проснувшегося ребёнка.
В окно видно, как дом медленно, но верно съезжает в котлован. БУБЕН падает с
барабаном, потом каким-то образом поднимается и бухает в него колотушкой, как на
похоронах.
БУБЕН (почти кричит, чтобы побороть страх). Песня про дом. Исполняется в
оригинальной аранжировке Марата Бубнова в первый и последний раз. (Исполнение
напоминает похоронный марш).
Надежда, наш компас земной,
А удача награда за смелость.
А песни довольно одной,
Лишь только б о доме в ней пелось.
Затемнение. Мёртвая тишина.
ГОЛОС ЧЕКУШКИ. Моя мать пришла? Молочка принесла?.. Чё молчите? Я вас,
вашу мать, спрашиваю!.. Не молчите же, черти! Не молчите!..
В ответ только плач ребёнка, скрежет разваливающегося дома, бульканье воды и
грязи, которые поглощают снесённый в котлован весенним ливнем аварийный дом.
(Плач ребёнка сменяется детским смехом, ребёнок что-то пытается
говорить. Отчётливо слышно лишь одно слово: «мама», первое слово малыша.
Коляска вдруг поднимается над сценой и парит в воздухе под эти звуки).
ЗАНАВЕС
АВТОР:
Александр Дмитриевич Балашов, писатель, член Союза писателей России (с 1991 г.). Тел:
(47131) 4-61-83; 8-920-709-13-76. E-mail: alex.balaschov2014@yandex.ru
Адрес: 307250 Курская область, г.Курчатов, ул. Набережная, д.7, кв. 185.
Предлагаю пьесу на 1-й Международный конкурс современной драматургии «Время
драмы, 2014, лето». Номинация «ПЬЕСА»