и уголовная ответственность
advertisement
Б. С ВОЛКОВ ПРОБЛЕМА ВОЛИ И УГОЛОВНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ИЗДАТЕЛЬСТВО КАЗАНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА 1965 ОГЛАВЛЕНИЕ ПРЕДИСЛОВИЕ..........................................................3 Глава первая ПРЕСТУПЛЕНИЕ- СОЗНАТЕЛЬНЫЙ, ВОЛЕВОЙ АКТ ЧЕЛОВЕКА ..................................................................5 Глава вторая МОТИВ И ЦЕЛЬ - ОСНОВНЫЕ ПРИЗНАКИ, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ ВОЛЕВОЕ СОДЕРЖАНИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ ........................................................50 Глава третья ПРИЧИННАЯ ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ МОТИВОВ И ВОЛИ. ДЕТЕРМИНИЗМ И УГОЛОВНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ ..........................104 2 ПРЕДИСЛОВИЕ С тех пор, как было обращено внимание на волевой характер поведения человека, проблема воли и ответственности не перестает занимать умы философов, социологов, юристов, психологов и решительно всех, кто задавался вопросом о взаимоотношении личности и общества, о воспитании, свободе, морали, об ответственности и т. д. и т. п. Это одна из тех проблем, про которую можно сказать, что над ней не переставали работать века Особую остроту и актуальность данная проблема приобрела в праве вообще и в уголовном праве в частности. И это вполне понятно. Именно в праве она имеет наибольшее непосредственное практическое значение. Невозможно обосновать вменение лицу совершенного им противоправного деяния, не затрагивая вопроса о причинах человеческого поведения, о свободе воли, о мотивах, об отношении человека к совершенному проступку, о вменяемости и т. д. Знание природы и характера волевой деятельности лица, совершившего общественно опасное действие, является необходимым условием определения не только оснований, но и предела, объема, границ этой ответственности, установления целей и задач наказания, а также правильного решения других вопросов уголовного права. Проблема воли стоит в непосредственной связи с профилактикой, изучением причин преступности и личности преступника. Совершенно очевидно, что без глубокого психологического исследования преступления и преступника, мотивов, целей, намерений, которыми лицо руководствовалось, совершая преступление, серьезно эти вопросы решать нельзя. Волевая направленность действий виновного лица, а также мотив и цель характеризуют не только внутреннюю сторону 3 преступления, но и ближайшим образом указывают источник, который его питает. Другими словами, вряд ли можно назвать какой-либо институт уголовного права, который так или иначе не был бы связан с рассматриваемой проблемой. Необходимо вместе с тем отметить, что волевой аспект преступления не стал еще предметом пристального внимания советских криминалистов, что, по нашему глубокому убеждению, отрицательно сказывается на разработке отдельных вопросов советского уголовного права. В предлагаемой работе не ставится, разумеется, задача дать исчерпывающее освещение этой весьма сложной темы. В ней делается попытка показать значение проблемы воли главным образом для характеристики мотива и цели преступления и определения их роли в уголовном праве. Материал в книге расположен в следующей последовательности. Вначале дается анализ преступления как волевого акта; затем исследуются мотивы и цели преступления; в последней главе подробно рассматривается вопрос о причинной обусловленности мотивов, о свободе и необходимости противоправного поведения человека, показывается практическая значимость этих положений для уголовной ответственности и применения наказания. Такая последовательность объясняется тем, что вопросы причинной обусловленности противоправного поведения могут быть более правильно решены лишь после установления мотивов, целей и других психологических особенностей преступления и преступника. 4 Глава первая ПРЕСТУПЛЕНИЕ- СОЗНАТЕЛЬНЫЙ, ВОЛЕВОЙ АКТ ЧЕЛОВЕКА Преступление — сложное социальное явление и, как таковое, оно может рассматриваться с различных точек зрения. Поскольку уголовное право исследует вопросы ответственности и применения наказания, для него имеют значение прежде всего те свойства преступления, с наличием которых связано вменение лицу учиненного им деяния, а именно, что преступление не случайное, а сознательное общественно опасное и противоправное действие (бездействие), совершенное лицом, способным сознавать характер совершаемых действий и поступать в соответствии с этим сознанием. Но этим, разумеется, не ограничивается в уголовном праве интерес к преступлению, как произвольному действию. Чтобы дать оценку поведению человека, нужно знать не только его отношение к наступившим последствиям, но и чем это поведение вызвано, какие побудительные причины лежали в его основе, уяснить психологическое состояние личности в момент совершения преступления и т. д. Другими словами, необходимо знать самый процесс образования преступной воли, психологию преступления и преступника, а также мотивы и цели, на почве которых эта воля формируется. Уголовное право имеет дело с живыми людьми и поэтому оно не может игнорировать их волю, интересы, намерения, желания, мотивы стремления и т. д. Не означает ли, однако, такая постановка вопроса, что в уголовное право мы вводим элементы, ему не свойственные? 5 В своё время в советской юридической литературе было распространено мнение о том, что право не должно интересоваться психологическим образованием неправомерного волевого поведения. Его объектом признавался р е з у л ь т а т воли, получивший свое конкретное выражение в противоправных действиях или в бездействии лица1. Это мнение появилось в литературе не случайно. В первые годы существования Советской власти на страницах советской юридической печати, особенно в работах по психологии, делались попытки объяснить возникновение тех или иных наклонностей, правонарушений социально-биологическими и психологическими факторами2, что, естественно, не могло не вызвать осуждения со стороны юридической общественности. Стремление противодействовать проникновению в советское уголовное право -— законодательство, судебную практику и науку — идей антропологической и социологической школ порождало тенденцию пренебрежения к психологическим свойствам личности, которая в обстановке культа личности Сталина была усилена боязнью, что увлечение «психологизмом» может уменьшить значение уголовной репрессии. В значительной мере этому способствовало упрощенное толкование проблем личности и субъективной стороны преступления в работах А. Я. Вышинского. Изгнав из уголовного права психологический момент, мы неизбежно должны были почти отказаться от изучения личности преступника, пзрестали заниматься исследованием проблемы воли, мотива, цели, а также п р и ч и н антиобщественного поведения. За последнее время в юридической литературе не раз справедливо отмечалось, что советские криминалисты достигли больших успехов в комментировании уголовного 1 См., например, С. Н . Б о а т у с ь . Юридические лица в советском гражданском праве. Госюриздат, 1947. стр. 31, 67. 2 Так С. В. П о з н ы га е в усматривал корни преступности в конституции человека, которая создается под влиянием, с одной стороны, внешних условий, а с другой стороны — того что организм субъекта получил от предков. (С В. П о з н ы ш е в. Криминальная психология. Л. 1926, стр. 5). См. также рецензию П. К. на работу «Курс судебной психологии». Изд. НКЮ УССР, 1928. Революция права, № 1, 1929, стр. 10—12. С. Я. Б у л а т о в . Возрождение Ломброзо в советской криминологии. Революция права, № 1, 1929. 6 законодательства, судебной практики, но мало занимались исследованием личности преступника, причин преступности и др. проблем уголовного права, что, конечно, не могло не отразиться отрицательно на практической деятельности судебно-следственных органов1. Эти недостатки стали особенно заметны в новой обстановке, после ликвидации культа личности Сталина, особенно в свете решений XXI и XXII съездов КПСС. Поставленная в Программе КПСС задача искоренения нарушений правопорядка, ликвидации преступности и устранения причин, ее порождающих2, потребовала коренной перестройки науки уголовного права; на передний край науки, в качестве важнейшей, была выдвинута проблема изучения причин преступности и профилактика преступлений. Задача изучения причин преступности и личности преступника заставила юристов обратиться к раскрытию внутреннего смысла преступления, его психологического содержания, установлению мотивов, целей и других субъективных признаков преступления. Эти вопросы между собой тесно связаны. Только глубокое психологическое изучение преступления и преступника, мотивов, целей, намерений, которыми лицо руководствовалось, совершая преступление, позволяет раскрыть содержание, внутреннюю пружину преступления, установить его действительные причины, а также правильно определить степень общественной опасности совершенного преступления и виновного лица и решить все другие вопросы уголовной ответственности, вплоть до применения наказаний. Строгий учет психологического аспекта преступления - необходимое условие правильного применения средств воздействия в отношении правонарушителя. Как бы ни были сами по себе ярко выражены объективные свойства преступления, они представляют 1 См. И. И. К а р п е ц. О некоторых вопросах методологии в уголовном праве и криминологических исследованиях. Советское государство и право, № 4 , 1964. А. Б. С а х а р о в . О личности преступника и причинах преступности в СССР. Госюриздат. М., 1961, стр. 16 и след. 2 См. Программа Коммунистической партии Советского Союза. Коммунист, № 16, 1961, стр. 80. 7 интерес благодаря своему внутреннему содержанию1. Внутреннее содержание преступления находится в таком же соотношении с его объективным выражением, в каком понятие преступления с фактическими формами его проявления. Поэтому рассмотрение причин преступности не следует отрывать от понятия преступления; криминология в своих исследованиях должна опираться на выводы науки уголовного права. В настоящее время уже никто из советских юристов не отрицает необходимости психологического исследования преступления и преступника, изучения мотивов, целей и других индивидуальных свойств преступника, нашедших свое выражение в совершенном преступлении. Психологический аспект преступления признается важнейшей частью науки уголовного права и судебной практики, с которой непосредственно связано изучение причин преступности и всех других вопросов уголовной ответственности и применения наказания 2. Однако признать значение проблемы еще не значит правильно ее понять и найти пути ее разрешения. Необходимо определить, в каком объеме индивидуальные свойства личности должны интересовать юриста и являться предметом уголовного права; на что должен обращать внимание судья, следователь и прокурор при психологическом исследовании преступления и преступника. 1 В печати справедливо отмечалось, что неудачи некоторых писателей-детективистов обусловлены тем, что они не занимаются глубоким психологическим анализом преступника и преступления, а весь расчет строят на эффектности материала (см. О. Л а в р о в а . Очная ставка с жизнью «Комсомольская правда» от 7/Х 1962 года). Автор отмечает: «У подлинного художника схватка между следователем и преступником — схватка прежде всего психологическая. Это позволяет раскрывать глубинный социальный и моральный смысл». 2 См. Б. Л С а х а р о в Указ, работа, стр. 260. В. Н. Кудрявцев. Объективная сторона преступления. Госюриздат, М., 1963, стр. 12 и след. Т. В. Ц е р е т е л и . Причинная связь в уголовном праве, Госюриздат, 1963, стр. 9 и след. Б. А. В и к т о р о в . Цель и мотив в тяжких преступлениях. Госюриздат, М., 1963. Б. В. Х а р а з и ш в и л и Вопросы мотива поведения преступника в советском праве. Изд. Цонда, Тбилиси, 1963. И. С. Самощенко. Свобода воли и ее значение для правового регулирования общественных отношений. Советское государство и право, № 12, 1963. И. И. К а р п е ц . О некоторых вопросах методологии в уголовном праве и криминологических исследованиях. Советское государство и право, № 4, 1964. 8 «...Уголовно-правовой интерес к преступнику,— писали П. Т. Некипелов и В. Г. Беляев в рецензии на работу А. Б. Сахарова «О личности преступника и причинах преступности в СССР»,— отнюдь не беспределен, а ограничен лишь теми признаками, которые раскрывают его реальную опасность. Поэтому уголовно-правовая характеристика субъекта не может совпадать с его, например, психологической характеристикой»1. Разумеется, уголовное право не может иметь своим предметом весь духовный мир личности преступника, а криминалист в своих исследованиях не должен, подобно писателю, рассматривать «в своей химии чувств все страсти». В отличие от общей психологии метод психологического исследования личности в уголовном праве несравненно уже: он ограничен задачами и логикой науки. Психологическая сторона преступления должна интересовать право постольку и в таком объеме, поскольку и в каком объеме это необходимо для решения специфических задач науки уголовного права, в частности, для определения оснований и пределов уголовной ответственности, понятия преступления и наказания, установления причин преступности и всех обстоятельств, характеризующих личность преступника. Но нельзя впадать и в другую крайность, как это делают, на наш взгляд, упомянутые рецензенты, ограничивая исследование личности рамками уголовно правовой характеристики и упрекая А. Б. Сахарова в том, что он «чрезвычайно акцентирует значение индивидуальных (психологических) особенностей субъекта». Заслуга А. Б. Сахарова, думается, в том и заключается, что он впервые в послевоенной уголовно правовой литературе сделал попытку посмотреть на преступника не только как на субъекта преступления — элемент состава, а прежде всего, как на личность, Человека, чья воля, интересы и наклонности, мотивы и намерения нашли свое выражение в совершенном преступлении. Такая постановка вопроса дала А. Б. Сахарову возможность более правильно подойти к решению проблемы причин преступности в Советском государстве. 1 См. Правоведение, № 3, 1962, стр. 175 . 9 Психологическое исследование преступления и преступника предполагает в первую очередь анализ мотивов и целей, которыми лицо руководствовалось при совершении преступления. Связь мотивов и целей — это основное в психологическом содержании преступления. Однако мотив и цель представляют интерес не сами по себе, а как признаки, определяющие и детерминирующие волевой процесс. Чтобы показать действительное значение мотива и цели для уголовной ответственности, мы должны вначале рассмотреть особенности волевого поведения, которые находят свое выражение в преступлении, установить, чем оно определяетси и причинно обусловливается. Волевой аспект преступления лежит в основе решения всех вопросов уголовной ответственности и применения наказания. Нет почти ни одного института уголовного права, который так или иначе не был бы связан с этой проблемой1. Общественно опасное действие (бездействие) признается наказуемым только в том случае, если оно являлось выражением воли лица, т. е. избрано имсвободно, в соответствии с его намерением, без каких-либо внешних (принуждение, насилие) или внутренних (душевная болезнь, расстройство сознания) препятствий, которые мешали бы ему выразить свое сознательное отношение к явлениям окружающей действительности. Если в совершенном общественно опасном деянии воля не нашла своего выражения или хотя и нашла, но она расстроена, недействительная, то вопрос об уголовной ответственности снимается сам собой. Образно говоря, волевой акт является тем мостом, при помощи которого соединяется внешняя и внутренняя стороны преступления, сознание и действие. Именно благодаря волеизъявлению действие приобретает характер человеческого поведения. Всякий волевой акт проходит несколько стадий. Начало волевого процесса обычно связано с Волевой поступок, указывает Т. В. Церетели, лежит в основе построения понятия преступления. Он «является тем логическим центром, к которому должны присоединиться в качестве дальнейших признаков общественная опасность, противоправность и виновность». (Т. В. Ц е р е т е л и . Причинная связь в уголовном праве. Госюриздат. М.1963, стр.25). 1 10 появлением желания. Без желания не совершается ни одного человеческого действия. По мере того, как лицо производит выбор объекта, определяет цель и средства ее достижения, желание приобретает характер хотения. Дальнейшее развитие волевого акта связано с критической оценкой цели, обсуждением «за и против», окончательным одобрением решения. И, наконец, последняя стадия — исполнение решения — являющаяся самой существенной частью волевого процесса1. Воля опирается на сознание. Она исходит из определенных мотивов и обусловлена определенной целью. Вместе с тем воля не сводится только к психическому процессу: она объективирована вовне2. Свое о б ъ е к т и в н о е выражение она находит только в целенаправленных действиях (бездействии) и ни в чем другом выражена быть не может. Поступок человека является единственной формой, в которой воля может найти свое объективное выражение. Если воля лица не получила своего объективированного выражения вовне, она не может быть предметом ни правовой, ни моральной оценки. Вот почему анализ волевого аспекта преступления мы начинаем с вопроса о внешней форме выражения воли. Преступление как и любой человеческий поступок является актом внешнего поведения, объективированного вовне, посредством которого человек производит изменения во внешнем мире, выражает свое отношение к реальной действительности, окружающему, другим людям. Вне этого отношения к реальной действительности 1 См. Психология. Учебник для педагогических институтов. М., 1962, гл. 13. В. А. А р т е м о в . Курс лекций по психологии. Харьков, 1958, стр. 310 и след. 2 Иначе определял понятие волевого действия Е. М. Эдельгауз. «Волевое действие,— писал он,— следует, по нашему мнению, рассматривать только как процесс мышления, выбирающего поступок». (К вопросу о понятии свободы воли в уголовном праве. Правоведение, № 4, 1962, стр. 140). Автор по существу отождествляет сознание, намерение и волю. Ошибочность этой точки зрения уже отмечалась в советской юридической литературе. См. С. О с т р о у м о в . По поводу одной статьи в журнале «Правоведение». Социалистическая законность, № 10, 1963. 11 преступления не существует. Одно противоправное намерение, желание не есть воля1. В основе наказуемости по советскому уголовному праву лежит предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние, посягающее на советский общественный или государственный строй, социалистическую систему хозяйства, социалистическую собственность, личность, на права и интересы советских граждан или социалистический правопорядок (ст. 7 УК РСФСР). Одно намерение не наказуемо, если не было виновного действия. То или иное поведение становится объектом права, если оно выражено в определенном поступке, противоправном деянии лица. В поведении человека, а не в чем-либо другом выражается даваемая им оценка общепринятых норм морали, нравственности и права. «Лишь постольку,— писал К. Маркс,— поскольку я проявляю себя, я вступаю в сферу действий законодателя. Помимо своих поступков я совершенно не существую для закона, совершенно не являюсь его объектом» 2. Внешняя сторона преступления может проявляться или в непосредственном физическом воздействии на предметы и явления внешнего мира, общественные отношения посредством определенных телодвижений или в воздержании от телодвижений, в словах или, наконец, в отдельных жестах. В свою очередь каждое из этих внешних проявлений может быть выражено в самых различных формах. Различие внешних форм — основа классификации общественно опасных действий на виды внутри отдельных групп. Однако никакая классификация, даже самая подробная, не в состоянии 1 В новейшей буржуазной юридической литературе, особенно в работе сторонников финальной теории права, воля отождествляется с психологическими переживаниями и особенностями субъекта. «Воля,— пишет западногерманский криминалист Маурах,— является свободным психологическим явлением». (К.Maurach. Deutschees Strafrecht. Allg. Teil. Аufl., 1958, S. 148). Воля, по Маураху, по существу не отличается от умысла. При таком понимании действие (бездействие) не имеет решающего значения при определении противоправности и уголовной ответственности. Подробнее см. стр. 117—120. 2 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. 1, стр. 120. . 12 охватить все многообразие форм, в которых может найти свое выражение то или иное преступление. Классификация берет в основу типическое, в то время как преступление всегда индивидуально. Познание конкретных форм преступных проявлений связано с изучением и обобщением судебной практики. При рассмотрении волевого характера преступления нас, однако, должно интересовать не различие отдельных форм преступных действий,. а их общие черты, которые характеризуют преступление как внешний акт поведения. В этом плане определенный интерес, прежде всего, предоставляет вопрос о том, всегда ли преступление предполагает внешнее воздействие? Является ли актом внешнего поведения не только противоправное действие, но и бездействие (преступное упущение), т. е. невыполнение определенных действий, которые лицо обязано было совершать в силу возложенных на него обязанностей. Вопрос о бездействии как форме человеческого поведения является наиболее грудным моментом в анализе «преступной воли», и, вместе с тем, это вопрос практический, без решения которого невозможно ответить, почему человек подлежит ответственности за бездействие; в какой мере эта ответственность должна быть ограничена; как далеко простирается обязанность действовать; какие последствия можно вменить лицу, обязанному действовать и т. д.? Наконец, с этим вопросом непосредственно связано решение проблемы причинной связи, где он главным образом и подвергается широкому обсуждению1. С тех пор, как было обращено внимание на волю правонарушителя, проблема бездействия не перестает 'занимать умы юристов, причем не только криминалистов, но и других отраслей права, особенно гражданского, где, как известно, большинство правонарушений совершается путем бездействия, т. е. невыполнения или ненадлежащего выполнения договорных обязательств2. См. Т. В. Ц е р е т е л и . Причинная связь в уголовном праве. Госюриздат, М, 1963, стр. 9. 2 Г. К. М а т в е е в называет странною ситуацию, когда наиболее активными при решении данной проблемы являются криминалисты, а не цивилисты (Г. К М а т в е е в . Теоретические вопросы причинности бездействия Советское государство и право, № 10, 1962, стр. 58). 1 13 Решение этой проблемы, естественно, не могло быть одинаковым: в основе его лежало различное философское обоснование причинности и взаимосвязи явлений. Механическое понимание причинной связи вообще и детерминированности человеческого поведения в частности приводило многих буржуазных юристов к выводу, что бездействие нельзя рассматривать как внешний акт поведения человека, так как оно не может произвести каких-либо внешних изменений и, следовательно, причинить вредные последствия. Наиболее четко это выразил известный немецкий криминалист Ф. Лист, который считал, что «наказуемость упущения совершенно не зависит от принятия его причинности»1. Так же трактует этот вопрос Н. С. Таганцев. «Бездействие, —- писал он, — не совмещает в себе внешнего осуществления злой воли; та деятельность, которую выполнял во время бездействия виновный, сама по себе никакого значения для его ответственности не имеет»2. Поэтому Н. С. Таганцев видел основание ответственности за бездействие в том, что лицо не воспользовалось психическими средствами, влияющими на определение деятельности, хотя и находилось в условиях, допускающих возможность такого использования3. Из зарубежных буржуазных криминалистов подобный взгляд на бездействие высказывают Трагер, Дона, Радбрух, Шредер 4. Неодинаково решается этот вопрос и в советской юридической литературе. Ряд авторов рассматривает бездействие не только как чисто внутренний процесс, а как акт внешний, способный причинить общественно опасные последствия. Однако, признавая бездействие внешним актом, не все признают его волевым. В. Н. Кудрявцев считает, что нельзя говорить о наличии должного волевого акта «при преступном бездействии, совершаемом в результате небрежности (например, 1 Ф. Л и с т . Учебник уголовного права. Общая часть М, 1903, стр. 138. 2 Н. С. Т а г а н ц е в Русское уголовное право. Лекции, т.I.Спб, 1902, стр. 636. 3 Т а м ж е , стр 615. " См. Baumann. Strafrecht. Allg. Teil.2. Aufl., 1961, S.196. 14 подчиненный забыл о полученном приказе начальника и не выполнил его)» 1 . Некоторые же криминалисты, рассматривая бездействие как произвольное поведение, вообще отрицают за ним возможность вносить какие-либо изменения во внешнем мире, причинять общественно опасные последствия. Наиболее последовательно эта точка зрения выражена в работах М. Д. Шаргородского. Он утверждает, что обосновать ответственность за бездействие на началах теории причинения нельзя, не вступая в противоречие «с принципами 2 единого философского понятия причинности» . Сторонники причинности бездействия, утверждает М. Д. Шаргородский, обычно связывают ответственность за бездействие с наличием определенной, лежащей на лице обязанности по принципу — отвечает тот, кто должен был действовать, и тем самым переносят вопрос из объективной действительности в область долженствования, т. е. встают на путь нормативистского понимания причинной связи. Поэтому, указывает М. Д. Шаргородский, «нужно решить не вопрос о том, когда бездействие является причиной наступившего результата, а только о том, когда человек отвечает за бездействие»3. Эта точка зрения поддерживается и другими юристами 4. Как видно, в приведенных высказываниях затрагиваются хотя и тесно связанные, но различные проблемы преступного бездействия. Вопрос о волевом содержании неосторожного бездействия — это часть общей проблемы воли в неосторожном преступлении, которая будет нами рассмотрена несколько ниже. Здесь же мы 1 В. Н. К у д р я в ц е в . Объективная сторона преступления. Госюриздат, М., 1960, стр. 13. См. также Т. В. Ц е р е т е л и . Указ, работа, стр. 20. Г. В. Т и м е и к о. Понятие и специфические черты преступного бездействия. ВЮЗИ. Труды, т. 2, М., 1963, стр. 127. 2 М. Д. Ш а р г о р о д с к и й . Некоторые вопросы причинной связи в теории права. Советское государство и право, № 7, 1956, стр. 51. 3 М Д. Ш а р г о р о д с к и й . Преступления против жизни и здоровья. Юриздат, М., 1948, стр. 98. Так же этот вопрос решал Л и с т . Учебник уголовного права. Общая часть. М., 1903, стр.141. 4 См. Б. С. А н т и м о н о в. Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении. Госюриздат, М., 1950, стр. 114 и след. Е. А. Ф л е и ш и ц. Обязательства из причинения вреда и из неосновательного обогащения. Госюриздат, М., 1951, стр. 71—72. 15 берем одну сторону этой проблемы, а именно — является ли бездействие внешним актом поведения, посредством которого человек может производить изменения в окружающей действительности. Совершенно очевидно, что содержание субъективной стороны бездействия не оказывает никакого влияния на ее решение. Взгляд М. Д. Шаргородского на причинность бездействия не раз подвергался, по нашему мнению, справедливой критике в работах советских юристов; в частности, указывалось на то, что такое мнение ведет к механическому пониманию причинности и обнаруживает полную несостоятельность в его применении к практике, к жизни1. В плане рассматриваемой темы нас интересует значение данного вопроса для характеристики преступления как акта внешнего, волевого поведения. Рассмотрим, как обстоит дело с этой стороны. Характерная особенность волевого поведения, как свидетельствует психология, состоит в том, что посредством его человек сознательно выражает свое отношение, позицию к окружающей действительности, к другим людям. Форма этого выражения отличается в зависимости от того, идет ли речь об активном действии или бездействии. При активном действии отношение к миру реальной действительности человек выражает путем определенного телодвижения или целого комплекса телодвижений. Напротив, при бездействии — путем пассивного поведения, воздержания от определенных 1 Н. Д. Д у р м а н о в . Понятие преступления. Изд. АН СССР. М.— Л., 1948, стр. 54 и след. А А. П и о н т к о в с к и й Учение о преступлении. Госюриздат, М, 1961, стр. 232 и след Т. В. Ц е р т е л и . Причинная связь в уголовном праве. Госюриздат, М., 1963 стр. 252 и след. Г. К. М а т в е е в. Указ, статья. Несколько иную позицию занимает Я. М. Б р а и н и н. Он считает, что о причинности бездействия можно юворить тогда, когда бездействие является формой поведения (напр., невыполнение плана строительства); бездействие, связанное с невоспрепятгтвованием развитию определенных событий, лишено причиняющего значения. Я. М. Б р а и н и н. Уголовная ответственность и ее основания в уголовном праве Госюриздат, М, 1963, стр. 213—214) Нам думается, что эта попытка разрешить проблему причинности бездействия является неудачной Между указанными видами бездействия принципиальной разницы нет, ибо и в том и в другом случае необходимым условием ответственности является обязанность действовать, 16 телодвижений, необходимость и обязательность которых вызывалось обстановкой. Однако, в чем бы поведение не выражалось, оно всегда воспринимается другими как акт, объективированный вовне. Бездействие не может быть сведено только к внутреннему психическому процессу, сознанию обязанности действовать; в противном случае оно потеряло бы характер общественной значимости. Бездействие — это не внутреннее действие, а особая форма внешнего поведения, объективированный акт воли, выражающий позицию человека к происходящим событиям и явлениям окружающей действительности. Именно в этом отношении к миру реальной действительности, а не в изолированном его значении и заключено объективное, внешнее выражение бездействия. Всякое поведение человека (бездействие не составляет в этом отношении исключения) выявляет себя как реальный факт жизни через объективные связи, конкретнообщественные отношения, в которых оно осуществляется2. Если брать бездействие изолированно, то, естествен но, при самом пристальном внимании нельзя установить его причинность. Но стоит лишь посмотреть на бездействие через его отношение к объекту, действиям других лиц и т. д., как мы сразу обнаружим его способность, как говорил И. Кант, самостоятельно «начинать собой ряд явлений». Включенное в систему объективных связей бездействие не только детерминируется, но и само детерминирует, т. е. выявляет себя как внешний акт, как причина. В этом смысле можно сказать, что бездействие способно и разрушать и повреждать. 1 Противоречиво решает этот вопрос Б. В. X а р а з и ш в и л и. «Волевое поведение, — пишет он, — не всегда подразумевает выполнение какого-либо внешнего действия, наоборот, оно может выразиться и в воздержании от выполнения его, т. е. во внутреннем действии» (Б. В. X а р а з и ш в и л и. Вопросы мотива поведения преступника в советском праве. Изд. Цонда, Тбилиси, 1963, стр. 18). Несколько ниже (стр. 22) автор пишет, что «поведение немыслимо также и без внешнего проявления (даже тогда, когда мы имеем дело с бездействием)». 2 «. .Сущность волевого действия может быть постигнута лишь при учете отношения человека к внешнему миру, к обществу, к другим лицам, ибо каждым своим волевым действием человек Вступает в отношение с другими лицами, с обществом». (Т. В. Церетели. Указ, работа, стр. 12). 17 Связь бездействия с общественными отношениями, явлениями окружающей действительности настолько ярко выражена, что ее не могут отрицать даже противники причинности бездействия. Однако, говорят они, это обстоятельство ничего не доказывает, но свидетельствует лишь о смешении понятий взаимодействия и причинности; понятие причины и следствия имеют смысл лишь тогда, когда они вырваны из всеобщей связи и рассматриваются изолированно. «Искусственная изоляция части объективно существующего взаимодействия,— пишет Б. С. Антимонов,— приводит нас к познанию объективно существующей причинной связи между явлениями. Это и есть единственно возможный научный метод исследования. Смешение же в одно понятие взаимодействия и причинности приводит к путанице»1. Совершенно очевидно, что противопоставление причинности и взаимодействия не имеет под собой никаких оснований. В «чистом» виде причина и следствие не существуют, они имеют смысл только в определенных условиях, конкретизируемых местом, временем, обстановкой и другими обстоятельствами, иначе говоря, в связи с общим взаимодействием. При этом самый процесс изолирования причины и следствия возможен благодаря принципу взаимодействия. «Только исходя из этого универсального взаимодействия, мы приходим к действительному казуальному отношению» 2. Бездействие, если его брать не абстрактно, а конкретно, в определенных условиях, может иметь более значительный общественный резонанс, чем активное действие3. Не признавая за бездействием причиняющего значения, мы тем самым лишаем себя возможности обосновать ответственность за него. 1 Б. С. А н т и м о н о в . Значение вины потерпевшего при гражданском правонарушении. Госюриздат, М,, 1950, стр. 178. 2 Ф. Э н г е л ь с . Диалектика природы. Госполитилдат, М, 1950, стр. 184. 3 В рецензии на фильм французского режиссера Анри-Кольпн «Столь долгое отсутствие» Т. И в а н о в а писала: «В фильме есть сцены, целиком построенные на напряженном драматическом диалоге, когда внешняя бездейственность блистательно воплощается высоким мастерством. Есть сцены, состоящие из молчания, когда пауза кажется красноречивее и нужнее десятков непроизнесенных слов». («Память войны», «Комсомольская правда», 28 сентября 1962 г.) 18 Как известно, ответственность за бездействие наступает при наличии общих оснований, предусмотренных ст. 3 Основ, согласно которой «уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное законом общественно опасное деяние». Следовательно, для ответственности по советскому уголовному праву необходимо доказать, что лицо предвидело или могло предвидеть, что вследствие его действия или бездействия могут наступить общественно опасные последствия. Но вправе ли мы предъявлять требования о предвидении общественно опасных последствий своего бездействия, если это бездействие и последствия не находятся между собой в соотношении причины и следствия? Как, например, мы может вменить в вину лицу, которому поручена охрана государственного или общественного имущества, то, что оно не предвидело, но должно и могло предвидеть, что недобросовестное отношение к охране этого имущества могло повлечь расхищение или гибель имущества, если его поведение не находится в причинной связи с наступившими последствиями? За пределами причинной связи невозможно быть способным к предвидению, так же как за пределами предвидения быть осторожным1. Таким образом, обоснование ответственности за бездействие непосредственно связано с признанием его причинности. Верховный Суд СССР в ряде постановлений Пленума и определений коллегий не раз обращал внимание судебных органов на необходимость в каждом конкретном случае установления причинной связи между бездействием, и наступившими последствиями. Так, в определении Судебной коллегии от 10 марта 1956 года по делу Ульянеевой указывается, что работник транспорта не подлежит уголовной ответственности за наступившие последствия, если они не были причинно связаны с его действием или бездействием 2. 1 Эту мысль хорошо выразил А. И. Г е р ц е н , сказав, что «видеть значит иметь». А. И. Г е р ц е н . Соч., т. 9. М., 1958, стр. 307. 2 «Судебная практика Верховного Суда СССР», № 3, 1956, стр. 12. См также «Судебная практика Верховного Суда СССР», № 5, 1951, стр 11 19 Причинность лежит не только в основе виновности; на ней целиком покоится понятие противоправности, в частности установление обязанности лица совершить конкретное действие. Как известно, обязанность не является абстрактной категорией. Нет обязанности действия вообще, как не существует и обязанности бездействия вообще. Обязанность вообще — это пустая категория. Обязанность совершить определенное действие или воздержаться от его совершения определяется конкретными обстоятельствами, которые делают эту обязанность реальной. Так, обязанность стрелочника перевести стрелку наступает в случаях приближения поезда; обязанность представителя власти совершить определенное действие для предотвращения правонарушения возникает в момент учинения правонарушения и т. д. Следовательно, обязанность лица совершить определенные действия основана на причинной зависимости его поведения от других явлений окружающей действительности1. Из этого исходит законодательство, когда оно устанавливает ответственность за несовершение определенных действий. По действующему советскому законодательству обязанность совершить те или иные действия может возникнуть из закона (напр., обязанность оказать помощь больному или лицу, находящемуся в опасном для жизни состоянии (ст. ст. 127, 128 УК РСФСР). Из договора (напр., обязанность, обусловленная служебной деятельностью (ст. ст. 170, 172 УК РСФСР), а также вследствие ранее совершенных действий, которые, не будучи продолжены, могут вызвать общественно опасные последствия (напр., поставление в опасность; ст. 127 УК РСФСР). Во всех этих случаях действие, которое лицо В. Н. К у д р я в ц е в в рецензии на работу Т . В . Ц е р е т е л и Причинная связь в уголовном праве» писал: «Так называемое случайное причинение» может влечь уголовную ответственность, но только при условии, когда предотвращение соответствующей вредной случайности лежало на обязанности данного лица» (см. Советское государство и право, № 4, 1959, стр. 131). Неточность данного утверждения очевидна. Государство не может возлагать на граждан обязанность предотвращать вредные последствия, которые для них являются случайными. 1 20 обязывается совершить, является необходимым звеном в развитии событий1. Следовательно, положение о том, что бездействовал весь мир, а отвечает тот, кто обязан был действовать, не противоречит теории причинности бездействия, а подтверждает ее. Отрицание причинной связи при бездействии неправильно характеризует природу человеческого поведения. Таким образом, как действие, так и бездействие (упущение) являются волевыми актами внешнего поведения. В воздействии на внешний мир и заключено объективное содержание и специфика любого волевого поведения. С этим положением связаны выводы, имеющие большое практическое значение. Поскольку уголовное право имеет своим объектом общественно опасные действия людей, их поступки, постольку уголовная ответственность может наступить только с того момента, когда воля лица получила внешнее выражение в его действиях или бездействии. Положение — наказанию подлежит воля, получившая свое объективное выражение в определенных действиях,— являлось одним из прогрессивных требований шедшей к власти буржуазии. Однако в дальнейшем, по мере развития буржуазного государства и права, как известно, не раз предпринималась попытка преуменьшить значение отдельного действия для уголовной ответственности % перенести центр тяжести в уголовном наказании на самого деятеля —личность преступника, особое состояние его психики. Особенно уродливые формы эта тенденция игнорирования деяния приобрела в современном буржуазном уголовном праве — законодательстве, судебной практике и науке — вставшем на путь признания наказуемыми «опасного состояния», «опасных мыслей», «вредных теорий» и т. д. Личность признается виновной не потому, что она совершила какое-то конкретное уголовно наказуемое действие, а 1 Это обстоятельство отмечает Т. В. Ц е р е т е л и «В существовании у лица обязанности действовать для предотвращения вреда, — пишет она, — находит юридическое выражение то, что известная категория лиц включена в поддержание, укрепление или развитие определенных общественных отношений, и поэтому своим бездействием они могут актизн? воздействовать на ход событий». (Т. В. Ц е р е т е л и . Указ работа, стр. 272). 21 потому, что образ ее мыслей не1 соответствует требованиям буржуазного правопорядка . Советское уголовное право при определении оснований ответственности исходит из того, что ответственности и наказанию может подлежать только лицо, виновное в совершении общественного опасного деяния, т.е. деяния (действия или бездействия), посягающего на основы советского строя или социалистический правопорядок. Принцип — уголовный закон имеет своим объектом только определенное общественно опасное деяние, в котором нашла свое выражение «злая воля» — лежит в основе определения преступления и всех институтов советскою уголовного права. Он находит свое подтверждение в последовательном развитии советского уголовного законодательства. Отступление от этого правила, содержащееся в ранее действовавшем советском уголовном законодательстве, было связано с применением ссылки и высылки. Согласно ст. 22 Основные начал ссылка и высылка могли быть по предложению прокурора применены судом к лицам, признанным по своей связи с преступной средой социально опасными, независимо от привлечения их к судебной ответственности, а также в том случае, когда они по обвинению в совершении определенного преступления будут судом оправданы. Эти меры могли также применяться судом к совершеннолетним членам семьи изменника-военнослужащего, «совершившего побег или перелет за границу, если они совместно с ним проживали или находились на его иждивении (ч. 3, ст. 1. Положения о государственных преступлениях, 1927 г.). Это было досадное отступление от основных начал советского уголовного права. Вместе с тем Верховный Суд СССР неоднократно указывал на недопустимость осуждения и применения наказания к лицам, не совершившим конкретного общественно опасного действия или бездействия. Так, в постановлении от 12 июля 1946 г. Пленум Верховного Суда СССР отметил, что «установленные законом меры 1 См. Б. С. Г р о м а к о в. Очерки по истории антидемократического законодательства США. Госюриздат, М., 1958. П. И. Гриш а е в . Уголовно-правовые теории и уголовное законодательство буржуазных государств. М., 1959 В. Н. К у д р я в ц е в Теоретические основы квалификации преступлений Госюриздат, М, 1963, стр. 29—42. 22 уголовного наказания, в том числе ссылка и высылка. могут быть применены в судебном порядке по приговору суда лишь в том случае, если подсудимый признается тем же приговором виновным в совершении определенного преступления». Дальнейшее свое развитие принцип наказуемости конкретного общественно опасного действия (бездействия) получил в ныне действующем уголовном законодательстве (ст. 3. Основ), что, несомненно, будет иметь большое значение для улучшения законодательной регламентации прав и обязанностей граждан, а также при разрешении конкретных вопросов уголовной ответственности, в том числе и за преступления, совершенные путем преступного бездействия (упущения). Однако, как не важны внешние свойства они, конечно, не исчерпывают всего того сложного содержания, которое характеризует преступление как волевой акт. Преступление не адекватно рефлекторному движению, внешнему действованию2. Рефлекторное «действие», телодвижение не определяет преступления даже с внешней стороны. Для совершения преступления человек может использовать не только внутреннюю силу своей воли, произвести определенное телодвижение или воздержаться от его совершения, но и различные внешние обстоятельства, например, орудия, обстановку, стихийные силы, действия других лиц и т. д. и т. п Понятие преступного действия включает не только телодвижение, но и те силы, которыми лицо пользуется, а также закономерности, которые оно при этом учитывает3. С другой стороны, одно и то же общественно опасное деяние может быть выполнено посредством различных движений. Преступление, как и вообще любое поведение человека, имеет внутреннее содержание, определяемое сознанием и волей лица. Волевой акт — это акт, 1 Сборник действующих постановлений Пленума Верховного Суда СССР 1924—1957. Госюриздат, М., 1958, стр. 56. 2 Рефлекторное понимание преступления являлось характерным для антропологов и социологов 3 См. Н. Д. Д у р м а н о в Понятие преступления. Госюриздат, М.— Л., 1948, стр. 54, Т. В. Ц е р е т е л и относит к действию сознательную волевую цель человека и ее объективное проявление, т. е. внешнее действие или бездействие. (Т. В Ц е р е т е л и Указ, работа, стр. 23—25) 23 сознательно избираемый человеком. Сознание дает человеку возможность понять закономерности явлений природы и общества и обусловливает целенаправленность человеческих действий. Чтобы понять всю важность внутреннего содержания в оценке поведения человека, не нужно призывать в свидетели большие авторитеты — в этом убеждают нас простейшие примеры. Одно и то же действие (или бездействие) имеет различный смысл, если оно обусловлено различными мотивами и целями. Нанесение удара, совершенное в одной и той же обстановке, но из неодинаковых побуждений, с точки зрения действующего права может образовать или преступление против личности (ст. ст. 112, 131 УК РСФСР), или преступление ПРОТИВ порядка управления (ст. ст. 191 и 191-1 УК РСФСР), или, наконец, преступление против общественного порядка (ст. 206 УК РСФСР). Одно внешнее действие (бездействие) без выраженного в нем намерения не может быть предметом ни моральной, ни правовой оценки. «Один объективный момент нарушения, — как справедливо отмечал профессор И. Я. Фойницкий, — не доказывает необходимость наказания»1. Поведение человека только тогда становится предметом уголовного права, когда оно совершенно произвольно, т. е. явилось свободным выражением воли действующего лица. Преступление — это общественно опасное, противоправное, сознательное действие или бездействие, волевой акт, направленный на достижение определенной цели. Осознание своего поведения является исключительно важным моментом в характеристике общественно опасного деяния. Сознание, проявляющееся в мотивах и целях, индивидуализирует общественно опасное поведение, определяя его содержание2. Проблема сознания своей деятельности — это сложная проблема. Она включает в себя вопросы зависимости психического от материальных условий, 1 И. Я. Ф о й н и ц к и й . Учение о наказании в связи с тюрьмоведением. Спб., 1889, стр. 28. 2 Характеризуя преступление как целенаправленный волевой акт, И о н Л е к ш а с отмечает: «Преступление налицо лишь тогда, когда виновный своими действиями преследовал определенные преступные цели». ( И о н Л е к ш а с. Вина как субъективная сторона преступного деяния. Перевод с немецкого М., 1958, стр. 14). 24 обдумывания, взвешивания, предвидения и учет последствий своих действий и т. д. и т. п. В плане характеристики преступления как волевого акта эта проблема нас интересует в смысле соответствия внешних и внутренних признаков преступной деятельности. Сознание является необходимым условием существования целенаправленных человеческих действий Благодаря сознанию человек подчиняет свое поведение определенным намерениям и целям. «В целенаправленности действий человека и обнаруживается специфическая роль сознательного отражения действительности»1. Сознание цели своих действий и соотнесение ее с мотивом является начальным моментом всякого поведения, имеющим решающее значение в дальнейшем развитии волевого процесса. В соответствии с целью человек избирает способ и средства, при помощи которых эта цель может быть осуществлена. «Кто хочет какой-нибудь цели, тот должен хотеть и средств к ее достижению»2. Сознание своих действий предполагает далее сознание их результата, последствий. Другими словами, сознание как элемент волевого акта предполагает сознание характера своих действий и тех изменений во внешнем мире, которые /с необходимостью из них вытекали. Действия человека совершаются в системе общественных отношений; посредством их, как отмечалось, человек выражает свое отношение к окружающему, другим людям. Поэтому сознание как признак волевого акта предполагает прежде всего сознание социального смысла совершаемых действий. «Самое возникновение психического предполагает оценку отражаемых явлений» 3. Применительно к уголовному праву это требование должно означать, что преступление как волевое поведение характеризуется не только сознанием фактические свойств деяния, но и сознанием его юридического значения как социального акта, отрицательно морально1 Психология Учебник для педагогических институтов М, 1962, стр. 88. 2 Ф. Э н г е л ь с Диалектика природы. Госполитиздат, 1950, М., стр. 95 Сознательная цель, которую осуществляет человек, писал К М а р к с , «как закон определяет способ и характер его действий и которой он должен подчинить свою волю». (К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. XVII, стр. 198) 3 С. Л. Р у б и н ш т е й н . Бытие и сознание. М, 1957, стр. 178. 25 политически оцениваемого и запрещенного под угрозой применения уголовного наказания. Иначе говоря, непременным признаком преступления является сознание запрещенности учиненного деяния. В этой связи представляется неточным утверждение некоторых юристов о том, что сознание противоправности деяния не является обязательным признаком преступления 1 . Мотивируется обычно это тем, что включение признака противоправности в содержание умышленной вины будет означать своеобразную амнистию правонарушителям, которые не пожелают ознакомиться с действующим законодательством2. Однако это опасение, думается, сильно преувеличено и навеяно доктриной буржуазного уголовного права, где оно имеет действительный смысл, так как население буржуазных государств в массе не знает законов и не может знать их3. В условиях социалистической действительности, когда законы выражают волю и интересы всех людей, данное обстоятельство не имеет большого значения. Практически вопрос о сознании притивоправности может встать только в относительно немногих случаях, связанных с установлением наказуемости тех или иных деяний. В опубликованной судебной практике вряд ли можно насчитать более десятка примеров, когда вставал этот вопрос. Но дело не только в этом. Право весь расчет строит на том, чтобы путем запрета воздействовать на волю неустойчивых людей и удержать их от противоправного поведения. Оно может осуществить эту задачу постольку, поскольку существует сознание отдельного индивидуума, к которому правовые требования адресуются 4. Сознание обязанности правового долженствования, так же как и сознание противоправности совершенных 1 См., например, Советское уголовное право. Часть Общая. Изд. ЛГУ, 1960, стр. 317. 2 Требование противоправности, пишет И. Л е к ш а с, практически означает: ответственности подлежит тот, «кто признает законы государства». ( И о н Л е к ш а с . Указ, работа, стр. 57). 3 В. И. Л е н и н . Соч., т. 4, стр. 277—278. 4 «Нормативное регулирование — это своего рода указатель поведения людей, адресованный к их сознанию, направленный на поддержание в обществе организованности и порядкам (Е. А. Ш а т р о в а . Общенародное право и общественное сознание. Советское государство и право, № 3, 1964, стр. 16). 26 действий, — это такой психологический факт, значение которого в поведении людей трудно переоценить. Оно способно оказать решающее воздействие на выбор поступка. Если даже сознание противоправности не оказывает никакого детерминирующего влияния на волю лица, например, при совершении общественно опасного деяния привычным преступником, то и в этом случае нельзя не учитывать его значение в мотивации проступка. Сознание общественной опасности и противоправности совершенных действий является именно тем признаком, который выражает сущность преступного деяния и отличает его от других волевых действий человека. Оно выражает существо объективных и субъективных свойств деяния. Отсутствие этого сознания исключает не только умышленную вину, но и преступность деяния. Как было отмечено выше, содержание волевого повеления не определяется только действием. Оно с необходимостью включает и последствие как печь действия. Последствие — обязательный признак любого волевого акта1. Поэтому волевой акт предполагает не только сознание социального смысла своих действий, но и сознание последствий этих действий 2. В советской юридической литературе распространено мнение, согласно которому обязательным признаком умышленной вины является не только сознание последствий, но и сознание ПРИЧИННОЙ связи между действием и последствием. Так, А. А. Пионтковский пишет, что 1 В этом смысле является правильным утверждение А. Н. Трай н и н а о том, что нет беспоследственных преступлений. (Общее учение о составе преступления. М., 1957, стр. 138—154). Однако это не исключает необходимости, как неправильно полагал А Н. Трайнин, деления преступлений на формальные и материальные. В основе этого деления лежит различие в условиях наказуемости общественно опасных действий. Особенностью формальных преступлений, правильно отмечает И. С. Т и ш к е в и ч, «является не отсутствие общественно опасных последствий, а невключение последних в число необходимых элементов объективной стороны соответствующих преступных деяний». (И. С. Т и ш к е в и ч Приготовление и покушение по уголовному праву. Госюриздат, М., 1958, стр. 10). 2 С. Л. Р у б и н ш т е й н отмечает, что «действие не может считаться осознанным, если не осознано существенное последствие или результат этого действия», (Основы общей психологии. М., 1946, стр. 10). 27 умысел, помимо предвидения последствий, «включает в себя еще и п р е д в и д е н и е р а з в и т и я п р и ч и н н о й свя з и м е ж д у с о в е р ш е н н ы м и д е й с т в и я ми и н а с т у п и в ш и м п р е с т у п н ы м р е з у л ь т атом»1. Нам представляется, что указание, наряду с предвидением последствий, на сознание причинной связи является неточным. Осознать последствие — это значит осознать его в системе тех связей, которые делают наступление последствия обоснованным, необходимым. Иначе говоря, последствие должно считаться осознанным, когда осознана причина. К этому выводу по существу приходит и автор, когда пытается пояснить приведенное положение примером. А. А. Пионтковский пишет: «Поэтому нельзя говорить о наличии умысла на убийство, если кто-либо содействует своему врагу поехать на курорт, надеясь, что тот погибнет, купаясь в море. В данном случае у лица н е т с о з н а н и я р е а л ь н о й возм о ж н о с т и н а с т у п л е н и я д а н н о г о р е з у л ь т а т а , нет и не может быть сознания, что это последствие закономерно вытекает из совершенного действия» (разрядка моя.— Б. В.) 2. Таким образом, 1 А. А П и о н т к о в с к и й. Учение о преступлении. Госюриздат, М., 1961, стр. 349. Некоторые авторы включают этот момент и в определение неосторожной вины По мнению Н. И Загороцчиковч, не предвидение при преступной небрежности может относиться не только к общественно опасному последствию — смерти потерпевшего, но и «к развитию причинной связи, которая существует между совершенными действиями или бездействием и наступившими последствиями — смертью потерпевшего». (Н. И. З а г о р о д н и к о в Преступления ПРОТИВ жизни по советскому уголовному праву Госгориздат, М, 1961, стр. 224). См также М а к а ш в и л и Уголовная ответственность за неосторожность. Госюриздат, М , 1957, стр. 159. 2 И. Л е к ш а с справедливо замечает, что между деянием и наступившим последствием нередко лежит длинная цепь причинности и нет необходимости, чтобы преступник принимал в расчет каждое звено этой цепи. «Фактический ход событий может в различной степени отклоняться от того, как представлял его себе преступник Он может быть очень похожим, но может внешне сильно отличаться от того хода событий, который представлял себе поеипганик Решающее значение имеет лишь то. б ы л и ли п о с л е д с т в и я вызваны поведением преступника и представлял ли с е б е п р е с т у п н и к , ч т о и м е н н о э т и п о с л е д с т в и я (при этом важна лишь самая сущность их) м о г у т б ы т ь в ы з в а ны п о в е д е н и е м » ( И о н Л е к ш а с . Вина как субъективная сторона преступного деяния. М., 1958, стр. 53. (Разрядка моя.— Б, В.). 28 непредвидение причинной связи на деле оказывается непредвидением последствий. Вне причинной связи последствие не существует. Поэтому следует говорить не об ошибкев причинной связи, а об ошибке в предвидении обстоятельств, относящихся к преступному результату. Из этого положения должны быть сделаны выводы, имеющие теоретическое и непосредственное практическое значение. Если сознание последствий предполагает сознание и причинной связи между действием и последствием, то в сознании действующего могут отразиться только те последствия, которые находятся в причинной связи с его действием. С другой стороны, если осознаны могут быть причинно-необходимые последствия, го является, если можно так выразиться, неправомерной постановка вопроса о предвидении последствий при отсутствии причинной связи между действием и наступившими последствиями. При отсутствии закономерной связи между действием и наступившими последствиями ни о каком предвидении, сознании последствий не может быть и речи. В связи с этим нельзя еще раз не отметить противоречивую позицию тех криминалистов, которые, отрицая причинную связь при бездействии, допускают возможность предвидения лицом, обязанным действовать, последствий своего бездействия. Как и любой произвольный акт, преступление характеризуется единством объективных и субъективных свойств деяния 2. Это единство является той основой, на которой указанные свойства могут быть познаны. Невозможно определить субъективные свойства преступления, не зная его объективного содержания; точно так же, не раскрыв содержания субъективной стороны, нельзя определить объективные свойства деяния3. Все это, 1 Ф. Э н г е л ь с указывал, что «наука прекращается там, где теряет силу необходимая связь». (Диалектика природы. Госполитиздат, М, 1950, стр. 72). 2 «Познание и действие связаны... Во всяком практическом действии человека уже заключено человеческое познание, которое, отражая объективную действительность, условия, в которых совершается действие, регулирует это последнее». (И. М. Ж у к о в а , Роль анализа и обобщения в познавательной деятельности. См. сб. «Процесс мышления и закономерности анализа, синтеза и обобщения». М, 1960, стр. 49). 3 См. Т. В. Ц е р е т е л и . Причинная связь в уголовном праве. Госюриздат, М., 1963, стр. 298 и след. 29 конечно, не означает, что судебно-следственные органы при определении субъективной стороны не должны учитывать обстоятельства, которые не нашли выражения в свойствах совершенного деяния, в частности, обстоятельства, характеризующие общее поведение личности преступника. Чтобы понять намерения, реальные чувства и помыслы, мотивы и цели, которыми лицо руководствовалось, совершая преступление, нужно тщательно изучить не только совершенный проступок, но и все сопровождавшие его обстоятельства, в том числе обстоятельства, относящиеся к личности виновного. На основании одного факта противоправного действия (бездействия) трудно сделать вывод о намерениях и чувствах человека1. Из этого исходит судебная практика, твердо проводимая Верховным Судом СССР и верховными судами союзных республик как при разрешении конкретных дел, так и в руководящих постановлениях пленумов. Так, в своем руководящем постановлении от 4 июня 1960 г. «О судебной практике по делам об умышленном убийстве» Пленум Верховного Суда СССР указал: «Суды должны учесть, что по делам об убийстве имеет серьезное значение выяснение данных о личности подсудимого, которые должны включать не только сведения о его имени, отчестве, фамилии и возрасте, но и данные о его семейном положении, о его занятиях, об отношении к производству, о поведении в быту, о его прошлом, а также иные сведения, положительно или отрицательно характеризующие подсудимого. Равным образом надлежит тщательно исследовать данные, относящиеся к личности потерпевшего и его поведению во время происшествия. Выяснение всех этих данных необходимо не только для определения степени общественной опасности подсудимого и для учета при назначении наказания, но и в ряде случаев может иметь значение для раскрытия обстоятельств преступления и в особенности мотивов его совершения»2. В постановлении от 31 июля 1960 г. Правильно указывает А. Б. С а х а р о в , что оценка личности преступника никогда не будет полной, если она основывается исключительно на совершенном деянии, равно как опасность самого деяния не может быть определена вне связи с личностью преступника (А Б. С а х а р о в О личности преступника и причинах преступности в СССР. Госюриздат, М, 1961, стр 14). 2 Бючлетень Верховного Суда СССР, № 4, 1960, стр. 50. 1 30 «О судебной практике по делам о взяточничестве» Пленум Верховного Суда СССР обязал судебные органы «в каждом конкретном случае учитывать все обстоятельства совершенного преступления и личность виновного, отличая злостных взяточников от второстепенных участников и таких лиц, которые совершили преступление в силу случайных обстоятельств» 1. Однако, как ни важны обстоятельства, относящиеся к личности виновного и характеризующие общий контекст его жизни, поведение в быту, на работе и т. д. и т. п., они имеют лишь вспомогательное значение при установлении мотивов, целей, субъективной стороны состава преступления Сознание и воля человека в конечном счете опреде ляются содержанием конкретного совершенного им действия. «Общественная опасность совершенного деяния,—указывает А. А. Пионтковский,— есть о с н о в н а я м е р а умышленной и неосторожной ви н ы» 2 (разрядка моя — Б В ) Взаимосвязь сознания и воли, внешних свойств преступления и его внутреннего содержания не исчерпывается, разумеется, сознанием объективной стороны. Как и в любом человеческом действии, эта связь гораздо сложнее, глубже, разностороннее. Деятельность человека является не только средством познания его психики, намерений чувств и помыслов. Она оказывает непосредственное вяияние на их формирование в процессе его исполнения, реализации 3. «Будучи предпосылкой деятельности, сознание вместе с тем и ее результат»4. Сознание и деятельность человека образуют подлинное единство5. Отрыв сознания от совершенного конкретною действия искажает природу человеческой деятельности, Бюллетень Верховного Суда СССР, Л° 5, 1962, стр. 10. 'А А П и о н т к о в с к и й Учение о преступлении Госюриздат, М , 1961, сгр. 400 г См. В Н К у д р я в ц е в Объективная сторона преступления Госюриздат, М , 1963, стр. 19 и след. 4 С Л Р у б и н ш т е й н Основы общей психологии М. 1946, стр. 15. 5 «Духовную природу человека не должно отделять от его физической природы, как что-то особенное и независимое от нее, но должно отличать от нее, как область анатомии отличают от области фенологии» (В Г. Б е л и н с к и й Письмо В П Боткину от 17 феврапя 1847 г. Избр. сочинения Гослитиздат. М., 1947, стр. 654). 1 31 приводит к отрицанию за виной, как психическим отношением к общественно опасному результату, качества определенного объективного содержания. Именно на этой основе противопоставления сознания и действия человека в буржуазной литературе с начала XX века и особенно за последнее время широкое распространение получила оценочная теория вины. С точки зрения оценочного понимания вины человек признается виновным, если его поведение вызывает личный упрек преступнику. «Вина,— пишет западногерманский криминалист Маурах,— есть упрек, который падает на преступника вследствие его поведения и оправдывает причинение зла наказанием»1. Аналогичные определения дают и другие авторы 2. В русской дореволюционной юридической литературе оценочную теорию вины отстаивал профессор Э. Я. Немировский. Рассматривая вину не как свойство деяния, а как свойство личности, Э. Я. Немировский предлагал центр тяжести в определении степени вины перенести «на отношение данного эпизода к общим свойствам личности преступника»3. В соответствии с этим Э. Я. Немировский определял вину как настроение, качество которого должно определяться содержанием мотивов 4. Попытка внести оценочный момент в определении вины делалась и в советскор литературе. Она получила единодушное осуждение советских криминалистов 5. Правильно писал А. А. Пионтковский, что «оценочное понятие вины покоится на идеалистическом понимании вины, на отрицании за виной строго определенного факта объективного существования вне сознания судьи»6. 1 2 R. Maurach. Deutsches Strafrecht. Allg. Teil. 2. Aufl., 1958, S. 279. Е. Mezger. Strafrecht. Аllg. Teil, 7. Aufl., Munchen und Berlin, 1957, S. 129. Welzel. Das deutsche Strafrecht. Berlin, 1960, S. 111. W. Вoor. Uber motivisch unklare Delikte. Ein Beitrag zur Strafrechtsreform. Berlin, 1959, S. 1. 3 Э. Я. Н е м и р о в с к и й Основные начала уголовного права. Одесса, 1917, стр. 198. 4 Там же. 6 См. А. А. П и о н т к о в с к и й . Учение о преступлении. Гогюриздат, М., 1961, стр. 328 и след. 6 Там же, стр. 332. 32 Психическое отношение человека к совершенному им общественно опасному деянию, несомненно, подлежит оценке, так же как подлежит оценке само совершенное деяние. Такая оценка помогает не только в практическом разрешении вопросов уголовной ответственности, но и обусловливает конструкцию отдельных составов преступлений. Это обстоятельство особенно отчетливо выражено в ныне действующем уголовном законодательстве. Одной из существенных его особенностей является то, что оно более широко, чем прежде, дифференцирует ответственность за отдельные преступления в зависимости от характера мотива и цели. Так, уголовная ответственность за умышленное убийство (ст. ст. 102, 103, 104, 105 УК РСФСР), некоторые преступления против правосудия (ст. ст. 180, 181 УК РСФСР) и другие преступления непосредственно связана с оценкой целей и мотивов преступления. Мотив и цель в отдельных случаях имеют решающее значение в определении круга уголовно-наказуемых действий (ср. напр., ст. ст. 170, 175, 195, 196, 265 п. «в» УК РСФСР). _ На сознании и воле, как вообще на действиях человека, всегда лежит печать чего-то личного, непосредственно только этому человеку принадлежащего, но от этого сознание и воля и их конкретное выражение — вина — не становятся оценочным суждением, не превращаются в непосредственные свойства личности. Оценка вины предполагает существование ее как объективного факта, непосредственно связанного с совершенным общественно опасным деянием. Практически оценочная теория неизбежно приводит к тому, что главное внимание при установлении уголовной ответственности обращается не на действие, о вменении которого идет речь, а на другие обстоятельства, на общее поведение лица и, следовательно, таит в себе опасность объективного вменения. Подтверждение этому можно найти не в одном примере буржуазного уголовного законодательства. Достаточно хотя бы указать закон «О государственной измене», изданный в Англии в 1911 г., согласно которому по делам о государственной тайне не требуется установления вины обвиняемого «каким-либо определенным действием, доказывающим 33 цель, угрожающую безопасности интересам государства»... Характерными в этом отношении являются также действующие в США законы Смита (1940 г.), Маккарэна — Вуда (1950 г.) и др. Оценочная теория вины, особенно в ее финальном изложений, искажает природу волевой человеческой деятельности. Финалисты утверждают, что вина есть оценка волевого действия. Однако воля к действию понимается идеалистически, она объявляется чисто психологическим явлением. «Субъективная сторона состава преступления,— утверждает западногерманский криминалист Маурах,— всегда состоит из умысла, а умысел, сформулированный самым общим образом, представляет собой управляемую сознанием 1 волю осуществления объективного состава преступления» . Таким образом, получается, что упрек падает на лицо не за его поведение, а вследствие наличия у него определенных намерений, представлений и целей, которые, будучи сформулированными в самом общем виде, составляют его волю. Нетрудно заметить, что эта теория исходит из противопоставления сознания и действия, субъективной и объективной сторон преступления, вины и мотивов. В основе такого противопоставления лежит кантовская философия, которая, рассматривая волю как постулат практического разума, видела непроходимую грань между мышлением и природой, психическим и физическим, волей и действием. Ошибочность такого взгляда отметил еще Гегель, который писал: «Нельзя представлять себе, что человек является, с одной стороны, мыслящим и, с другой, БОЛЯЩИМ, что у него в одном кармане мышление, а в другом воля, ибо это было бы пустым представлением. Различие между мышлением и волей есть лишь различие между теоретическим и практическим отношением» 2. Сознание и воля образуют единство. Благодаря сознанию действия человека становятся волевыми, 1 Maurach.Deutsches Strafecht. Allg. Teil,2. A u f l . , 1 9 5 8 . S . 205. 2 Гегель. Философия права Соч., т VII. М —Л., 1934, стр. 32—33 34 ценаправленными1. Вместе _с тем сознание и воля понятия не тождественные. Не все то, что осознает человек, бывает опосредовано его волей. Человек может хорошо сознавать цель, но ничего не делать для ее осуществления. Между возникшей мыслью и ее непосредственным исполнением может пройти значительный период времени, в течение которого он может усомниться в избранной цели и отказаться от принятого решения. Между тем сущность волевого процесса состоит в активном стремлении добиться осуществления поставленной цели. Без конкретного действия (бездействия) нет волевого акта. Волевой акт находит свое выражение в сознательных действиях, направленных на достижение определенной цели. Целенаправленность является характерным признаком любого волевого поведения. Однако, как совместить это положение с тем, что всякое преступление является волевым актом? Ведь уголовный закон предусматривает ответственность не только за действия, совершенные с прямым умыслом, которые, собственно, и являются строго волевыми, ной за действия, совершенные по неосторожности, когда лицо не только не желает наступления последствий, но часто и не предвидит их. Можно ли назвать волевыми преступные действия, совершенные при отсутствии цели наступления общественно опасных последствий? Как обосновать с точки зрения волевого понятия преступления ответственность за неосторожную вину? Совершенно очевидно, что без выяснения этих вопросов проблема волевого характера преступления не может считаться разрешенной. Если обратиться к уголовно-правовой литературе, то там мы найдем самые разноречивые ответы на эти вопросы. Многие буржуазные юристы, в том числе и русские дореволюционные криминалисты, считали эту проблему вообще не разрешимой, так сказать, «ахиллесовой пятой» науки уголовного права. Так, профессор Э. Я. Немировский 1 Составители Уголовного уложения 1903 г. при определении прямого умысла сочли необходимым указать на волевой момент, не упоминая о сознании лицом последствий своих действий. Ст. 48. Уложения устанавливала. «Преступное деяние почитается умышленным не только тогда, когда виновный желал его учинения, также когда он сознательно допускал наступление обусловливающего преступность сего деяния последствия». См. Н.С. Т а г а н ц е в Уголовное право Спб. 1902, стр. 518. 35 писал, что вопрос о наказуемости неосторожной вины «становится пробным камнем для испытания всей господствующей доктрины, строящей уголовную ответственность на вине. Брешь, которая пробивается в здании общепринятого учения допущением наказуемости такой неосторожности и без вины, открывает широкий доступ противоположному течению в науке, которое вообще игнорирует этот момент и считает вину и элемент порицания в наказании вредными предрассудками»1. Отказ буржуазных юристов разрешить проблему ответственности за неосторожность с точки зрения волевой теории вины использовался, как справедливо отметил А. А. Пионтковский, «Юристами-неокантианцами для обоснования нормативно-идеалистического понимания вины как чисто оценочной категории» 2. Советские юристы в этом отношении настроены более оптимистически. Они считают эту проблему вполне объяснимой, однако фактически решают ее неодинаково. Так, А. А. Пионтковский отмечает, что сознание при преступной небрежности хотя значительно и сужено, однако и в этом случае деяние остается волевым, так как «существующая для данного лица возможность в определенной конкретной ситуации предвидеть наступление преступных последствий и их предотвратить не была им, однако, превращена в действительность, так как оно не проявило при этом необходимой предусмотрительности, бережного отношения к государственным интересам, заботливости об охране социалистической собственности, уважения к правилам социалистического общежития и т. п. »3. В основном также решает этот вопрос и Б. С. Маньковский в своем специальном исследовании проблемы ответственности в уголовном праве. Он пишет: «При неосторожности в форме небрежности личность не представляет собой психической пустоты. Потенциальные возможности личности весьма значительны. Она при определенных условиях, относясь с должным вниманием к выполнению своих обязанностей, может предотвратить Э Я Н е м и р о в с к и и Основные начала уголовного права. Одесса, 1917, стр. 367. 2 А А П и о н т к о в с к и й Учение о преступлении. Госюриздат, М. 1961, стр. 373. 3 А А П и о н т к о в с к и й Указ. работа, стр. 374. 1 36 наступление преступного результата»1. Приведя, далее, пример, Б. С. Маньковский замечает: «Небрежное отношение железнодорожного путевого сторожа, приведшее к крушению поезда, имело место именно в силу того, что стоящая перед сторожем задача по добросовестному осмотру железнодорожного пути, не регулировала течение психических процессов в направлении добросовестного выполнения своего долга»2. Думается, что указание на реальную или, как у Б С Маньковского, потенциальную возможность предвидения, не доказывает волевой характер преступлений, совершенных по неосторожности Реальная возможность означает, что лицо не мобилизовало свои психические способности, чтобы предвидеть Однако наличие преступления связано не с отсутствием мобилизации своих психических способностей, а с совершением определенного волевого действия (бездействия) Признак реальной возможности имеет значение для установления наличия или отсутствия сознания, но не воли. В других работах советских авторов, где этот вопрос затрагивается, не дается его положительного решения Однако некоторые советские юристы, признавая неосторожное преступление волевым поведением, ограничивают его случаями, когда оно совершается путем активных действий. «Волевой акт,— пишет В Н. Кудрявцев,— присущ и преступлению, совершаемому по неосторожности. Только при преступном бездействии, совершаемом в результате небрежности (например, подчиненный забыл о полученном приказе начальника и не выполнил его), можно говорить об отсутствии должного волевого акта» 3. Форма бездействия, как было отмечено, не имеет значения для оценки преступной небрежности как волевого поведения. Расхождение в решении вопроса о содержании сознания и воли в неосторожных преступлениях, очевидно, связано с различным пониманием волевого характера 'Б С М а н ь к о в с к и й Проблема ответственности в уголовном праве Изд АН СССР, М, 1949, стр 61 2 Т ам ж е. 3 В. Н. К у д р я в ц е в Объективная сторона преступления Стр.13 См. также Г. В. Тимейко. Понятие и специфические черты преступного бездействия ВЮЗИ Труды, т. II, Вопросы права, истории и философии. М , 1963, стр. 127 37 преступления, в частности с отождествлением воли и сознания, поведения и субъективной стороны состава преступления. Воля и сознание, мышление и действие, хотя и образуют единство, не составляют тождества1. Если волевой акт отвечает на вопрос о том, является ли совершенное действие свободным решением, избранным лицом в соответствии с его желаниями и устремлениями, или нет, то субъективная сторона характеризует отношение лица к наступившим последствиям, которые с необходимостью вытекали из совершенных им действий и которые можно было предвидеть, и показывает, насколько эти последствия были осознаны. Поэтому совершенно прав А. А. Пионтковский, когда он утверждает, что «характеристика преступления как волевого поведения человека— действия или бездействия — еще не решает вопроса о наличии или отсутствии вины и ее формах» 2. Результат человеческого поведения, как правило, не ограничивается целью действия. Оно может повлечь иные последствия, чем те, которые лицо намеревалось совершить. «Объем результатов поступка человека намного шире, чем тот результат, который содержится в цели лица» 3. Действия человека способны вызвать самые разнообразные 1 Г е г е л ь , говоря о различии воли и мышления, указывал. «В то время как интеллект старается брать мир, каков он е с т ь , воля, напротив, стремится к тому, чтобы теперь только сделать мир тем, чем он д о л ж е н быть» (Энциклопедия Соч., т. 1, 1930, стр. 338) 2 А. А. П и о н т к о в с к и й Учение о преступлении Госюриздат, М, 1961, стр. 171. Аналогично Н. Д. Д у р м а н о в : «Для определения деяния как акта человеческого повеления достаточно, чтобы ПОСТУПОК направлялся волей, но не существенно субъективное отношение к последствиям Это имеет решающее значение для определения виновности, но не для установления конкретного волевого поступка». (Н. Д Д у р м а н о в . Понятие преступления Госюриздат М — Л., 1948, стр. 39). Н С Т а г а н ц е в (Курс, I, 1902, стр. 512), неправильно поступал, отождествляя виновность и волю. Он писал: «Понятие преступного деяния заключает в себе два момента внешней — воспрещенное, законом посягательство, т. е. содеяние и бездействие и внутренний — виновность или преступную волю: преступная воля, выразившаяся в правомерном деянии, будет мнимым преступным деянием; правомерная БОЛЯ, выразившаяся в воспрещенном законом деянии, будет невменяемым в вину деянием». 3 Т. В Ц е р е т е л и . Указ работа, стр. 26 «Тождество цели и результата в реальной целеполагающей деятельности человека относительно» (Н. Н. Т р у б н и к о в Отношение цели, средства и результата деятельности человека. Вопросы философии, № 6, 1964, стр. 66) 38 разные изменения во внешнем мире. Эти последствия могут быть настолько различными и находиться на таком значительном расстоянии в пространстве и времени совершенных действий, что спи практически не поддаются учету (например, вряд ли можно учесть все те последствия, которые может повлечь за собой такое противоправное деяние, как злоупотребление властью или служебным положением). Давая оценку поведению лица, мы прежде всего должны исходить из того, входили ли наступившие последствия в цель действия, учитывались ли и могли быть учтены они лицом при совершении этого действия. Уголовная ответственность не всегда обусловлена наступлением желаемых общественно опасных последствий, являющихся непосредственным выражением воли действующего лица. Такое положение имеет место только в преступлениях, совершенных с прямым умыслом, в которых общественно опасное последствие является целью действия (напр., убийство, ст. 102 УК РСФСР) или средством для достижения другой цели (напр., разбой, ст. ст. 91 и 146 УК РСФСР). В других же случаях уголовная ответственность обусловлена наступлением общественно опасных последствий, которые выступают не как цель действия, а как побочный, вторичный результат этих действий, как последствия второго порядка. Так, в деяниях, совершенных с косвенным умыслом, при неосторожности последствие является результатом действий, направленных на достижение иных целей. В этих случаях последствие, строго говоря, не является непосредственным выражением БОЛИ; оно опосредовано волею лица, если так можно выразиться, косвенно, эвентуально. С объективной стороны волевое содержание преступления нисколько не меняется от того, связана ли уголовная ответственность с целью действия или другим результатом. Но с точки зрения субъективной стороны это имеет огромное значение 2. Таким образом, вопрос о волевом содержании преступления нельзя разрешить, если ставить его метафизически 1 Это, конечно, не означает, что с объективной стороны содержание волевого акта не ограничено. Границы волевого акта определяются в первую очередь причинной зависимостью явлении. 2 См. Ш. Н. Ч х а р т и ш в и л и . Проблема мотива волевого поведения Автореферат докторской диссертации. Кутаиси, 1955, стр. 48. 39 чески, исходя из того, что любое изменение во внешнем мире, вызванное действием человека, является непосредственным выражением его воли. Сколько бы мы не пытались заполнить психическою пустоту преступной небрежности и определить ее волевое содержание применительно к общественно опасным последствиям нам это, как неоднократно заявляли индетерминисты, даже при самой широкой фантазии сделать не удастся: воля вне цели не существует. Но проблема станет разрешимой, если волевое содержание преступления мы будем искать не в побочных последствиях деятельности человека, а в самой этой деятельности 1. Если шофер грубо нарушает правила безопасности движения, например, ведет машину в местах скопления людей с превышенной скоростью, в результате чего наступают тяжкие последствия, то, очевидно, причиной наступления этих последствий является волевое действие, связанное с нарушением правил безопасности движения. Что же касается степени и характера ответственности, то она должна определяться в зависимости от того, охватывались ли эти последствия его сознанием, мог ли он учесть последствия совершенного действия. Психическое отношение лица к действию и вызванному им общественно опасному последствию может быть различным. На этом, главным образом, различии и основ а н анализ субъективной стороны отдельных преступлений, когда психическое отношение исследуется не только к действию, но и к последствию. Так, например, при характеристике субъективной стороны преступления, предусмотренного ст. 85 УК РСФСР, обычно отмечается, что нарушение правил безопасности движения может быть совершено умышленно и неосторожно, а по отношению 1 В. К. Р е й х е р правильно отмечает, что при непредусмотрительности волю надо устанавливать не в отношении последствий, а применительно к деятельности (см Научная дискуссия на юридическом факультете. Вестник Ленинградского университета, № 9, 1951, стр. 91) Но, как справедливо отмечалось в литературе, В. К. Рейхер допускает ошибку, отрицая при преступной небрежности психическое отношение к результату. За то, что волевое действие при неосторожности не включает последствия, высказываются Т. В. Ц е р е т е л и Указ, работа, стр. 26; Н Ф. К у з н е ц о в а Значение преступных последствий для уголовной ответственности. Госюриздат, М., 1958, стр. 6—15. 40 к последствиям вина может выражаться, в форме неосторожности или косвенного умысла1. Так же по двум направлениям рассматривается субъективная сторона при анализе составов преступлений, предусмотренных ст. с г. 211, 212 УК РСФСР, а некоторые авторы поступают так и при исследовании неосторожного убийства, а также убийства при превышении пределов необходимой обороны2. Собственно, подобный анализ субъективной стороны преступления возможен и при всех других преступлениях, в которых общественно опасное последствие не совпадает с целью действия3. В противоправном поведении, как и вообще в любом человеческом действии, заключены и не могут быть не заключены желательные последствия. Следовательно, задача определения воли в общественно опасных действиях лица сводится к тому, чтобы установить, чем руководствовалось лицо, совершая эти действия, и на что они были направлены. Решение этого вопроса не вызывает трудностей, когда речь идет об умышленном преступлении. При прямом умысле общественно опасное последствие, являясь целью или средством для достижения цели, непосредственно определяет характер преступления. В этом случае воля находится в полном соответствии с наступившими общественно опасными последствиями. Иначе обстоит дело при совершении преступления с косвенным умыслом, в результате самонадеянности и небрежности. Особенностью этих деяний, как отмечалось, является то, что в них общественно опасное последствие 1 Советское уголовное право. Часть Особенная. Госюриздат. М., 1962, стр. 78—79. 2 В. Ф К и р и ч е н к о . Основные вопросы учения о необходимой обороне в советском уголовном праве. Изд. АН СССР, М.— Л., 1948, стр. 76—77. И. И. С л у ц к и й . Обстоятельства, исключающие уголовную ответственность. Изд. ЛГУ, 1956, стр. 81—83. 3 Следует согласиться с Н. Ф. К у з н е ц о в о й , что рассматривать субъективную сторону отдельно в отношении действия и последствия нецелесообразно, так как решающее значение для уголовной ответственности имеет субъективная сторона по отношению к общественно опасным последствиям. Психическое же отношение лица к совершенному им действию (бездействию) не оказывает влияния на квалификацию. (Н. Ф. К у з н е ц о в а . Указ, работа, стр. 15). 41 выступает не как цель, а как побочный результат преступной деятельности. Поэтому центр тяжести в определении волевого смысла этих преступлений должен быть перенесен на соотношение воли с характером самой деятельности1. В деяниях, совершенных с косвенным умыслом и при преступной самонадеянности, волевое содержание преступления заключено в действиях, направленных на достижение иных целей, преступных или непреступных2. Однако, если в первом случае лицо решается осуществить цель вопреки наступлению общественно опасных последствий, несмотря на то, что они наступят, то при преступной самонадеянности решимость лица совершить действие для реализации поставленной цели связана с надеждой предотвратить наступление общественно опасных последствий. «В случаях преступной самонадеянности,— пишет В. Г. Макашвили,— именно это представление о не наступлении результата получает преобладающее значение и становится одним из мотивов, укрепляющих решимость лица действовать для осуществления поставленных целей»3. Таким образом, постановка цели при косвенном умысле, так и ее достижение, обусловлены 1 И Л е к ш е с отмечает: «...различие между условным и безусловным (косвенным и прямым.— Б. В.) умыслом основано на различии индивидуальной установки и вытекающего из нее различного формирования воли». ( И о н Л е к ш е с . Указ, работа, стр. 62). Однако автор в дальнейшем допускает неточность, утверждая, что различие между прямым и косвенным умыслом (по терминологии автора — безусловным и условным) есть различие не в тяжести вины, а в «особой психической форме умысла». Автор по существу стирает всякую грань между прямым и косвенным умыслом. 2 В этой связи следует признать неточным встречающееся в литературе утверждение о том, что преступление с косвенным умыслом может быть и при совершении бесцельных действий. Это не согласуется с понятием произвольного действия. Примером таких действии , обычно указывается убийство в результате бесцельной стрельбы. Стрельба в толпу постольку бесцельна, поскольку она не направлена против определенной личности, но она целенаправленна, так как нарушает общественный порядок. 3 В.Г. М а к а ш в и л и . Уголовная ответственность за неосторожность. Госюриздат, М., 1957, стр. 38. См. также Н. И. 3агор о д н и к о в . Преступления против жизни по советскому уголовному праву.Госюриздат,М.,1961,стр.215. 42 сознанием возможности наступления общественно опасных последствий. Различное отношение к возможным последствиям своих действий при косвенном умысле и преступной самонадеянности по-разному характеризует направленность этих действий и их волевое напряжение. Отмеченное обстоятельство и служит основанием разграничения в действующем советском уголовном законодательстве косвенного умысла и преступной самонадеянности как форм вины. В этой связи становится понятной неприемлемость предложений об объединении указанных форм вины и замене их одним понятием «заведомость»1. Термин «заведомостъ»_ характеризует только сознание лица о возможности наступления вследствие его действий общественно опасных-последствий2. Но он совершенно недостаточно определяет его отношение к этим последствиям 3. Несколько сложнее обстоит дело с обоснованием ответственности за неосторожную вину в форме преступной небрежности. Собственно, проблема преступления как волевого акта имеет наибольший интерес, главным образом применительно к деяниям, совершенным при преступной небрежности. Нам представляется что при решении вопроса о волевом содержании преступной небрежности надо исходить из того, что основой правовой, как и моральной оценки всегда является воле направленная деятельность. Преступная небрежность не составляет в этом отношении какого-либо исключения. И в данном случае лицо отвечает не за то, что оно не мобилизовало свои психические способности, чтобы предвидеть наступление общественно опасных последствий, а за то, что его поведение, 1 См. М. А Ч е л ь ц о в . Спорные вопросы учения о преступлении. Соц законность, 1947, стр. 8 2 В этом смысле употребляется термин «заведомость» и в дейсгьугошем уголовном законодательстве (ст. ст. 176, 177, 178, 180, 181 и др.). 3 Б. С У т е в с к и й правильно отметил, что «различие между эвентуальным умыслом и преступной самонадеянностью заключается в степени интенсивности антиобщественного отношения к чужим интересам» (Б. С. У т е в с к и й Вина в советском уголовном праве (Госюридат, М., 1950, стр. 270). 43 вызвавшее неосторожность, было несовместимо с лежащими на нем обязанностями1. При преступной небрежности лицо также имеет возможность свободно избрать решение совершить какоелибо действие или воздержаться от его совершения для предотвращения вредных последствий. Такая возможность обусловливается, прежде всего, наличием лежащей на лице обязанности совершить определенное действие или воздержаться от его совершения, которая выступает как мотив должного поведения. Наличность волевого момента не вызывает сомнения, когда действие (бездействие) при неосторожном преступлении совершается сознательно. Но его можно также обнаружить и в случаях, когда лицо не осознает характер действий, в результате которых наступают общественно опасные последствия. Если, например, крушение поезда наступает вследствие того, что стрелочник по забывчивости не перевел стрелки, то, очевидно, причиной этих последствий явилось волевое поведение, которое было несовместимо с лежащими на нем обязанностями. Само по себе это поведение безразлично для права. Но оно приобретает преступный характер, как только мы соотнесем его с обязанностями стрелочника. Следовательно, мотив и цель при неосторожном преступлении также носят антиобщественный характер. Сознание того, насколько действия лица противоречат возложенным на него конкретным обязанностям, служит основанием для установления степени неосторожности. Поэтому при определении ответственности за неосторожную вину задача заключается в том, чтобы установить, насколько лицо, совершая определенные действия, сознавало нарушение лежащей на нем обязанности. Без этого нельзя решить вопрос о возможности предвидения лицом общественно опасных последствий его действий. 1 Б. С. А н т и м о н о в правильно отмечает: «Разве право упрекает гражданина в той, что он чего-то не знал или знал недостаточно что его выводы логически ошибочны? Конечно, нет. Право упрекает виновного в том, что, руководствуясь недостаточными знаниями, он совершил тот волевой акт, которого не должен был совершать Само по себе знание или незнание, не соединенное с волевым поведением, для права безразлично». (Б. С. А н т и м о н о в . Значение вины потерпевшего, стр. 292). 44 Все это приводит к выводу, что неосторожное общественно опасное деяние, как и любое преступление, является частным случаем волевой деятельности. Взгляд на преступление как на произвольное поведение дает возможность определить не только основания ответственности лица за совершенные общественно опасные действия, но и установить пределы, объем, границы, этой ответственности. В частности, это имеет большое значение для решения таких вопросов, как вменяемость, определение ответственности за деяния, совершенные под воздействием физического или психического принуждения, в состоянии крайней необходимости и т. д. Рассматривая преступление как акт проявления воли, советское уголовное законодательство исходит из того, «то лицо только тогда может подлежать ответственности за свои действия, когда оно способно сознательно регулировать свое поведение. Этот момент достаточно отчетливо подчеркнут в определении невменяемости (ст. 11 Основ). При невменяемости воля лица не связана с совершенным им действием. Статья 11. Основ устанавливает, что «не подлежит уголовной ответственности лицо, которое во время совершения общественно опасного деяния находилось в состоянии невменяемости, то есть не могло отдавать себе отчета в своих действиях или руководить ими вследствие хронической душевной болезни, временного расстройства душевной деятельности, слабоумия или иного болезненного состояния». К невменяемому лицу могут быть применены лишь принудительные меры медицинского характера. В качестве условия вменяемости закон прежде всего называет способность лица отдавать отчет в своих действиях, т. е. способность сознавать свойства и значение совершаемых действий. Иначе говоря, закон указывает первым условием вменения такой признак, без которого вообще немыслима никакая волевая деятельность. Способность сознавать свои действия не сводится, как отмечалось, к сознанию только фактической их стороны, какие изменения они произведут во внешнем мире, а необходимо предполагает способность сознания общественной значимости этих действий, их общественной опасности и противоправности. Состояние невменяемости наступает и тогда, когда лицо, хотя и сознавало свои действия, 45 но лишено было способности руководить этими действиями. Нарушение способности сознавать свойство и значение совершаемых действии или руководить ими может быть обусловлено различными причинами Характер причин не имеет значения для освобождения от уголовной ответственности отсутствие у лица способности сознавать совершенные им общественно опасные действия или руководить ими во всех случаях исключает возможность вменения их ему в вину Однако это освобождение не всегда покоится на признании лица невменяемым в смысле ст. 11 Основ Понятие невменяемости закон связывает с наличием определенных обстоятельств, а именно — различных форм душевных заболеваний: хронической душевной болезни, временного расстройства душевной деятельности, слабоумия или иного болезненного состояния. Если отсутствие способности сознавать свои действия вызвано другими причинами, то освобождение от уголовной ответственности производится по иным основаниям. В этом отношении немаловажную роль играет такое обстоятельство, как несовершеннолетие. Способность сознания человеком характера совершаемых действий связана с достижением им определенного возраста, когда у него накапливается опыт, понимание взаимосвязи явлений, предъявляемых к нему требований и т д. С наступлением такого возраста человек может нести ответственность за свои действия. Ныне действующее уголовное законодательство (ст. 30 Основ), признавая несовершеннолетних, по общему правилу, до 16-ти лет, а в отдельных случаях, с учетом характера совершенных преступлений, до 14 лет, не под лежащими уголовной ответственности, исходит из того, что несовершеннолетие в данном возрасте не достигли такого уровня развития сознания и не обладают такой волей, которая требуется, чтобы признать лицо способным правильно оценивать свои действия или руководить своими поступками. Совершенно очевидно, что при решении вопроса об уголовной ответственности нельзя с одинаковой меркой подходить к несовершеннолетним и взрослым правонарушителям. При определении психических способностей несовершеннолетнего судебно-следственные органы должны 46 но лишено было способности руководить этими действиями. Нарушение способности сознавать свойство и значение совершаемых действий или руководить ими может быть обусловлено различными причинами. Характер причин не имеет значения для освобождения от уголовной ответственности: отсутствие у лица способности сознавать совершенные им общественно опасные действия или руководить ими во всех случаях исключает возможность вменения их ему в вину. Однако это освобождение не всегда покоится на признании лица невменяемым в смысле ст. 11 Основ. Понятие невменяемости закон связывает с наличием определенных обстоятельств, а именно — различных форм душевных заболеваний: хронической душевной болезни, временного расстройства душевной деятельности, слабоумия или иного болезненного состояния. Если отсутствие способности сознавать свои действия вызвано другими причинами, то освобождение от уголовной ответственности производится по иным основаниям. В этом отношении немаловажную роль играет такое обстоятельство, как несовершеннолетие. Способность сознания человеком характера совершаемых действий связана с достижением им определенного возраста, когда у него накапливается опыт, понимание взаимосвязи явлений, предъявляемых к нему требований и т. д. С наступлением такого возраста человек может нести ответственность за свои действия. Ныне действующее уголовное законодательство (ст. 10 Основ), признавая несовершеннолетних, по общему правилу, до 16-ти лет, а в отдельных случаях, с учетом характера совершенных преступлений, до 14 лет, не подлежащими уголовной ответственности, исходит из того, что несовершеннолетие в данном возрасте не достигли такого уровня развития сознания и не обладают такой волей, которая требуется, чтобы признать лицо способным правильно оценивать свои действия или руководить своими поступками. Совершенно очевидно, что при решении вопроса об уголовной ответственности нельзя с одинаковой меркой подходить к несовершеннолетним и взрослым правонарушителям. При определении психических способностей несовершеннолетнего судебно-следственные органы должны 47 учесть особенности его духовного и нравственного развития, понимания характера совершаемых поступков. Именно такой подход всегда находил последовательное выражение в советском уголовном законодательстве об ответственности несовершеннолетних. Так, уже «Руководящие начала» 1919 г., допуская возможность привлечения несовершеннолетних от 14 до 18 лет к уголовной ответственности, вместе с тем ограничивали ее случаями, когда несовершеннолетние действовали с разумением. Действующее советское уголовное законодательство такого указания не содержит, но все его постановления об ответственности несовершеннолетних ориентируют судебно-следственные органы учитывать физическое и нравственное состояние несовершеннолетних, условия, в которых они воспитываются, а также другие обстоятельства, при которых было совершено преступление1. Таким образом, здесь, как и в других, случаях, при определении ответственности закон принимает во внимание развитие сознания и воли. Ввиду отсутствия волевого элемента лицо не подлежит ответственности, если оно совершает общественно опасное действие (бездействие) под воздействием непреодолимой силы, физического принуждения. Напротив, на иных основаниях может наступить в отдельных случаях освобождение от уголовной ответственности за действия, совершенные под воздействием психического принуждения. Психическое принуждение (угроза) не исключает ни сознания, ни воли лица, а вызывает лишь состояние крайней необходимости2. Оно может рассматриваться как обстоятельство, смягчающее уголовную ответственность. Волевой аспект преступления положен в основу определения задач и целей наказания. Можно сказать, что роль мотива в уголовном праве зависит от понятия наказания. Рассматривая преступление как общественно опасное деяние, как проявление воли действующего лица, советское уголовное право придает большое значение См., например, постановление Пленума Верховного Суда СССР от 3 июля 1963 г. «О судебной практике по делам о преступлениях несовершеннолетних». Бюллетень Верховного Суда СССР, № 4, 1963. 2 «...Психическое принуждение не уничтожает самого действия, а лишь создаст сильнейший мотив в пользу действия». (Т. В. Ц е р е т е л и . Указ, работы, стр. 14). См. также Г. К. Р о г и н с к и й . Уголовный кодекс РСФСР. Изд. «Рабочий суд», Л., 1928, стр. 78. 1 48 разграничению в уголовном наказании цели кары и перевоспитания осужденных. «Наказание,— устанавливается ст. 20 Основ,— не является карой за совершенное преступление, но и имеет целью исправление и перевоспитание осужденных в духе честного отношения к труду, точного исполнения законов, уважения к правилам социалистического общежития, а также предупреждение совершения новых преступлений как осужденными, так и иными лицами». Нравственные начала играют также большую роль в построении системы наказания по советскому уголовному праву. На волевой основе покоится вся система исправительнотрудовых мер, применяемых государством по пере воспитанию осужденных в местах отбывания ими лишения свободы. Воздействуя на волю лица, совершившего преступление, право создает у него чувство ответственности за свои поступки, изменяет его сознание в желательную для государства сторону. Если же в совершенном общественно опасном деянии не нашла своего выражения воля действующего лица, или хотя и нашла, но она неполноценна или неразвита, то вопрос об исправлении и перевоспитании таких лиц сам собою снимается. 49 Глава вторая МОТИВ И ЦЕЛЬ - ОСНОВНЫЕ ПРИЗНАКИ, ОПРЕДЕЛЯЮЩИЕ ВОЛЕВОЕ СОДЕРЖАНИЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ Понятие волевого противоправного поведения непосредственно связано с понятием мотива. Формируясь в психике лица, мотив оказывает решающее воздействие на его волю, определяя содержание и направленность совершаемых им действий. В целенаправленности и заключена специфика любого человеческого поведения. Человек, прежде чем решиться на тот или иной поступок, вначале осознает цель, которую он перед собой ставит, сопоставляет «за и против», дает оценку последствиям, взвешивает свои возможности, другими словами, производит, так сказать, «сличение предметов» и после этого принимает решение1. Цель всегда имеет материальное содержание. Она опосредована конкретными интересами, побуждениями, которые в свою очередь определяются социальноэкономическими условиями, в которых живет и действует человек. Поведение человека обусловлено потребностями, а также требованиями, которые к нему предъявляются как члену коллектива. Будучи осознанными, эти побуждения становятся мотивами, на почве которых возникает определенная цель 1 Этот процесс «сличения предметов» нередко в литературе называют борьбой мотивов. В действительности борьба мотивов не является характерным признаком воли, «ибо не существует такого фактора, который понуждал бы субъекта воли принять менее ценное, менее нужнее поведение». (Ш. Н. Ч х а р т и ш в и л и . Проблема мотива волевого поведения. Автореферат докторской диссертации. Кутаиси, 1955, стр. 48). См. также С. Л. Р у б и н ш т е й н . Бытие и сознание. М , 1957, стр. 269. 50 Мотив лежит в основе любого человеческого поведения, придавая ему определенный смысл и личную окраску. Мотив нередко сравнивают с сердцем, клеткой, двигателем действия'. Он является критерием наших суждений о людях, их поведении, поступках, которые они совершают. Преступление как произвольное действие (бездействие) не составляет какого-либо исключения. И в этом случае мотив — «первоначальное звено волевого процесса»2, «повивальная бабка» общественно опасного деяния. Каждое преступление — это непрерывная связь мотива и цели. Мотив не только освещает характер совершенного преступного деяния, но и определяет его волевое содержание, целевую направленность. Следует, однако, отметить, что в уголовном праве мотиву не всегда придается одинаковое значение. Взгляд на мотив и его роль в оценке преступных действий зависит, прежде всего, от требований уголовной политики, выраженной в законе, от задач и целей наказания, от тою, насколько закон соответствует общественному мнению, распространенным в обществе идеям, взглядам и т. д. Если в преступлении видеть лишь нарушение, правопорядка, а в наказании — средство его охраны, то мотив не будет иметь большого значения. Для индетерминиста, например мотив — пустой звук. Гегель, как известно, объявлял несостоятельными теории, оправдывающие не правовые или дурные поступки моральными положения ми, хорошими намерениями и убеждениями. «Веление одного лишь добра и наличие добрых намерений при совершении поступка,— писал он,— есть поэтому скорее зло, поскольку добро волимо лишь в этой абстрактности и определение его предоставляется, следовательно, произволу субъекта» 3. Напротив, тот, кто смотрит на преступление как на реальное явление жизни, а в наказании видит не только кару, но и средство перевоспитания и исправления, тот не может не признавать решающего значения мотива в определении уголовной ответственности, назначении 1 Термин «мотив» происходит 2 от латинского moveo — двигаю. М. П. Ч у б и н с к и й . Мотив преступной деятельности и его значение в уголовном праве. Ярославль, 1900, стр. 5. 3 Г е г е л ь . Философия права. Соч., т 7, М — Л, 1934, стр. 166. 51 наказания и применении воспитательных мер воздействия к осужденному. В основе игнорирования мотива преступления лежит обычно противопоставление морали и права, нравственности и закона, столь характерное для буржуазного общества. В буржуазном уголовном праве — законодательстве, науке и судебной практике — мотиву отводится, как правило, очень скромная роль, а нередко он просто признается не имеющим сколько-нибудь серьезного значения при определении уголовной ответственности. Лишь в редких случаях, когда по роду своей деятельности буржуазному юристу (например, адвокату) приходится подробно исследовать обстоятельства, характеризующие личность преступника, мотив берется на вооружение для смягчения излишней суровости уголовного закона. Характерный пример в этом отношении являет известный русский юрист В. Д. Спасович. В учебнике уголовного права, изданном в 1863 г., В. Д. Спасович предостерегает против переоценки мотива преступления, подчеркивая, что мотив не только трудно распознать, но он и не влияет на уголовную ответственность, так как никакие благородные побуждения не могут изменить «подлое зло»1. «Никому не дано попирать закон и общественный порядок,— писал В. Д. Спасович,— каковы бы ни были его убеждения. Кража всегда остается кражею, хотя бы она была учинена с целью раздать покраденное нищим. Убийство не перестает быть убийством, несмотря на то, совершено ли оно простым разбойником, или Шарлоттою Корде, ичи Орсини; можно с чистой совестью, соч у в с т в у я д а ж е м о т и в а м , подать голос в пользу полною осуждения обвиняемого в подобных случаях»2. То писал В. Д. Спасович — профессор уголовного права юридического факультета Петербургского Университета. Однако, когда В. Д. Спасович, вынужденный оставить кафедру в университете, вступил в адвокатуру, он совершенно изменил свой взгляд на роль мотива в уголовном праве. Выступая в качестве защитника по уголовным делам, он неоднократно подчеркивал огромное 1 В. Д. С п а с о в и ч . Учебник уголовного права, том I (выпуск первый). Спб, 1963, стр. 156. 2 Т а м ж е , стр. 157. 52 значение мотива преступления. Так, в своей речи по делу Давида и Николая Чхоута и др. В. Д. Спасович говорил, что без установления мотива преступления уголовное дело — «точно статуя без головы или без рук, или без туловища. ...Мотивы должны быть хотя бы отмечены; в приговоре должна быть, по крайней мере, указана их возможность, следовательно, вероятность того, что хотя нераскрытые они существуют»1. В защитительной речи по делу Миронова он также замечает, что «если нет мотива, так о чем же и говорить» 2. Советское право, выражая интересы трудящихся, а в условиях развернутого строительства коммунистического общества интересы всего советского народа, исключает какое бы то ни было противопоставление мотива и преступления, нравственности и закона. В правовой оценке деяния всегда заключен моральный элемент, который дает возможность более глубоко вскрыть социальный смысл преступления, его общественную опасность. Моральная оценка деяния все больше находит признание как в уголовном законодательстве, так и в судебной практике. Действующее советское уголовное законодательство придает более широкое значение мотиву и цели преступления, чем это было раньше. О цели и мотиве непосредственно говорится в 39 статьях УК РСФСР. При этом в большинстве случаев мотив и цель указываются в качестве обязательного признака и состава, и, следовательно, являются условием уголовной ответственности. Например, злоупотребление властью или служебным положением (ст. 170), должностной подлог (ст. 175), похищение или повреждение документов, штампов, печатей и бланков (ст. 195) наказуемы, если они совершаются из корыстных или иных низменных побуждений. Не менее многочисленны составы, в которых обязательным признаком является определенная цель. Сюда относится большинство особо опасных государственных преступлений (ст. ст. 66, 67, 68, 69, 70, 72), некоторые иные государственные преступления (ст. ст. 74, 77, 77-1, 87) и др. Гораздо реже мотив и цель рассматриваются 1 Судебные речи известных русских юристов. Госгориздат, 1958, М., стр. 624—629. 2 Т а м же, стр. 751. 53 обстоятельства, отягчающие уголовную ответственность. К таким составам относится, в частности, умышленное убийство (ст. 102), при определении ответственности за которое уголовный закон широко учитывает мотив и цель преступления. УПК РСФСР относит мотив преступления к обстоятельствам, подлежащим доказыванию по уголовному делу (ст. 68). Описательная часть обвинительного заключения и приговора должна обязательно содержать указание на мотивы совершения преступления (ст. ст. 205, 314). Больше внимание мотиву преступления стало уделяться и в судебной практике при разрешении конкретных уголовных дел. Пленум Верховного Суда СССР неоднократно обращал внимание судебных органов на необходимость тщательного исследования мотивов преступления и всех фактических обстоятельств дела, от которых зависит правильное решение вопроса о виновности лица. Например, в постановлении Пленума от 4 июня 1960 года «О судебной практике по делам об умышленном убийстве» указывается, что установление мотивов и целей, а также способов убийства имеет решающее значение для квалификации преступления и назначения наказания2. За последнее время повысился также интерес советских криминалистов к исследованию мотива преступления 2. Вместе с тем эта важная проблема пока еще не занимает должного места как в теоретических исследованиях, так в учебных программах по уголовному праву. Интерес к мотиву преступления ограничен главным образом случаями, когда мотив непосредственно указывается в 1 Сборник постановлений Пленума Верховного Суда СССР 1924— 19(3 Изд. «Известия», М, 1964, стр. 274 См. также постановление Пленума от 18 марта 1963 г «О строгом соблюдении законов при рассмотрении судами уголовных дел», стр. 167, от З/ХП-62 г. «О судебной практике по делам об уголовной ответственности за действия, дезорганизующие работу исправительно-трудовых учреждений», стр. 234 и др. 2 В 1963 г были изданы работы Б. А. В и к т о р о в . Цель и мотив в тяжких преступлениях. Госюриздат, М., 1963. Б В. X а р а з и ш в и л и. Вопросы мотива поведения в советском праве. Изд. «Цонда», Тбилиси, 1963. 54 уголовном законе преступления. в качестве признака состава Немало примеров невнимательного отношения к выяснению мотива поведения преступника и, как следствие этого, неправильного разрешения уголовных дел, особенно об убийствах, имеется и в судебной практике. В 1963 г. 15,7% дел об умышленных убийствах, поступивших в Верховный Суд ТАССР, было связано с переквалификацией действий осужденных по ст. 103 УК РСФСР, главным образом по причине неправильного определения мотивов и направленности умысла виновных. В 1962 г. этот процент был еще выше и составлял 18%. Роль мотива (и цели) преступления в уголовном праве далеко выходит за рамки элемента состава преступления. Мотив во всех без исключения случаях играет существенную роль в определении уголовной ответственности и в первую очередь в характеристике виновности преступления. «Умыслом и неосторожностью,— писал А. Н. Трайнин,—не исчерпывается субъективная сторона преступления: она включает также во многих случаях и другие элементы, например, мотив или цель»1. Мотив или цель не только дают возможность нарисовать психическое состояние лица в момент совершения преступления, выявить причины противоправного поведения, но и правильно определить форму вины, степень общественной опасности виновного. Без установления мотива объективная истина останется не раскрытой или раскрытой не полностью, а уголовное дело нерасследованным. Видный русский процессуалист Л. Е. Владимиров правильно указывал, что «входит или не входит, по закону, мотив данного преступления в понятие последнего, он должен быть непременно выяснен. Мотив есть истинный источник преступления, и никогда просвещенный суд не удовлетворится следствием, не раскрывшим мотива преступления. Объясняя возникновение данного преступления, мотив имеет глубокое значение для психологического понимания деяния, а в случаях сомнительного душевного состояния подсудимого он представляет важный опорный пункт для заключения врача-психиатра»2. 1 А. Н. Т р а и н и н. Общее учение о составе преступления Госюрьздат. М., 1957, стр. 203. 2 Л. Е. В л а д и м и р о в Учение об уголовных доказательствах Спб, 1910, стр. 145, 55 В действующем уголовном законодательстве можно найти немало преступлений, в которых мотив хотя непосредственно и не упоминается, однако оказывает влияние на квалификацию преступления, установление круга уголовно наказуемых деяний (хищение государственного, общественного и личною имущества граждан; преступления, предусмотренные ст. ст. 77-1, 88, 176, 177, 183, 206 и др. УК РСФСР). Трудно также переоценить роль мотива в назначении наказания. Характеризуя наклонности, укоренившиеся привычки лица, мотив больше, чем какое-либо другое обстоятельство, обусловливает степень его ответственности, являясь отправным пунктом в определении рода и вида наказания и других мер принудительного воздействия. Иногда уголовный закон содержит прямое указание на необходимость принять в соображение мотив действия при применении наказания (ст. ст. 38 и 39 УК РСФСР). Практически влияние мотива на конкретизацию наказания гораздо шире этих указаний: без выяснения мотива назначение наказания по существу не может быть правильным. Наконец, мотив непосредственно связан с причинами преступности. Будучи порожден определенными причинами, он ближайшим образом указывает их источник. Проводимая в нашей стране за последние годы работа по изучению причин и предупреждению преступности на первый план выдвигает задачу более глубокого изучения личности преступника и всех обстоятельств совершения преступления, в частности, мотива и цели Социологическое и криминологическое исследование преступности и преступника открывает перед наукой уголовного права новые горизонты и большие возможности1. В этой связи следует признать правильным предложение о том, чтобы в действующем уголовно-процессуальном законодательстве Союза ССР и союзных республик более четко и подробно была регламентирована обязан ность судебно-следственных органов по установлению мотивов отдельных преступлений 2. Такая ориентация См. И. И. К а р п е ц О некоторых вопросах методологии в у г о ловном праве и криминологических исследованиях// Советское государство и право. № 4, 1964. 2 См , например, М К А н и я н ц. Ответственность за преступления против жизни. Изд. Юридическая литература. М., 1964, стр. 27—98. 1 56 судебных и следственных органов, несомненно, будет содействовать улучшению всей их предупредительной и профилактической работы по искоренению преступности. Взгляд на мотив преступления во многом зависит от того, какой смысл вкладывается в это понятие. Поэтому мы считаем необходимым прежде всего остановиться на определении понятия мотива преступления. _Первый вопрос, который в связи с этим возникает, сводится к следующему: есть ли надобность тратить усилия на определение мотива преступления? Нельзя ли для этих целей воспользоваться определением мотива, даваемого в специальной дисциплине, психологии? Б. В. Харазишвили в работе, специально посвященной исследованию мотива поведения преступника в советском праве, указывает, что всякая попытка дать уголовноправовое определение мотива преступления является ненаучной. Мотив — всегда лишь психологическая проблема. В противном случае, пишет он, понятий мотива «может быть столько, сколько отраслей права» 1 . Это утверждение, на наш взгляд, является совершенно несостоятельным. Разработка в психологии мотива и цели не освобождает науку уголовного права от исследования этих понятий. Данные психологии, несомненно, имеют большое значение для понимания общих психологических закономерностей деятельности человека, в том числе для определения мотива, цели и намерений преступника. Достаточно сказать, что вся система воспитания правонарушителей построена на основе использования общих данных психологии. Но было бы большим заблуждением полагать, что наличие общих данных психологии освобождает нас от необходимости изучения в уголовном праве мотива преступления. Думать так — значит пытаться при помощи общих положений объяснить все противоречия жизни, весь внутренний мир-преступника. Задача науки уголовного права заключается не в том, чтобы с помощью данных, полученных другими науками, объяснять все противоречия, а в том, чтобы, используя эти данные, установить специфическую форму их 1 Б В. Х а р а з и ш в и л и Вопросы мотива поведения преступника в советском праве. Изд. «Цонда», Тбилиси, 1963, стр. 4—5. 57 проявления. Это имел в виду К. Маркс, когда он, говоря о законе стоимости, отмечал: «Задача науки состоит именно в том, чтобы объяснить, как проявляется закон стоимости, следовательно, если бы захотели сразу «объяснить» все кажущиеся противоречащими закону явления, то пришлось бы дать науку раньше науки»1. Проблема мотива преступления—это прежде всего социальная проблема. Исследование мотива в уголовном праве должно сводиться к тому, чтобы найти специфическую форму его проявления, обусловливаемую совершением общественно опасного действия. Диалектика взаимоотношений психологического и уголовно-правового понимания мотива очень проста: она выражает соотношение общего и частного, рода и вида. Например. Проблема свободы воли является предметом исследования различных дисциплин, однако для философии — это проблема о соотношении бытия и сознания, физического и психического; для психологии — воспитание характера, а в праве — это вопрос об ответственности человека за свои действия. Подобно тому, как помимо общей психологии выделяются психология труда, искусства, судебная психология и т. д., так и наряду с психологическим понятием мотива можно различать мотив в уголовном праве, где он имеет определенный теоретический интерес и большую практическую значимость, главным образом, в плане его соотношения с целью, действием и субъективной стороной 'преступления. Поэтому необходимо найти такую формулу определения мотива, которая лучше бы отражала указанные особенности. В науке уголовного права, так же как и в психологии, даются различные определения понятия мотива преступления. Различна также терминология, употребляемая для обозначения этого понятия Наиболее распространенным как среди психологов, так и юристов является определение, согласно которому мотивом поведения признается «отраженная в человеческом сознании и эмоционально пережитая потребность, служащая К. М а р к с , М, 1947, стр. 209. 1 Ф Энгельс. Избранные письма. Госполитиздат, 58 исходным побуждением к общественно опасному действию или бездействию»1. Потребности человека имеют важнейшее значение в мотивации человеческой деятельности, в том числе и в совершении правонарушений. Но потребности, если даже они выходят за пределы чисто физиологических интересов, не исчерпывают всего многообразия побуждений, которые порождают мотив. «Не всякое свободно возникающее желание,— справедливо отмечает» А. Б. Сахаров,— может считаться потребностью»2. Это могут быть различного рода интересы, склонности и другие побуждения. Неточность этого термина при определении мотива особенно обнаруживается в уголовном праве, где, как известно, только при корыстных, половых и некоторых других преступлениях мотивы непосредственно связаны (и, надо сказать, очень условно) с потребностями. Многие же преступления, особенно те, в которых личные интересы приобретают форму разнузданного эгоизма, вообще невозможно объяснить категорией осознанной потребности. Наиболее ярким примером могут служить хулиганские побуждения, являющиеся источником многих преступлений. Определенный интерес в этом отношении представляет дело Минуллина3, осужденного Верховным Судом ТАССР по п. «б» ст. 102 УК РСФСР за умышленное убийство гражданина X. 1 В. Д. Г о л ь д и н е р. Мотив преступления. Кандидатская диссертация. М., 1944—1945 гг., стр. 55—56. Определение мотива как осознанной потребности особенно распространено среди психологов. Психология. Учебник для педагогических институтов. М., 1962, стр. 368. П. А. Р у д и к . Психология, М., 1955, стр. 279. 2 А. Б. С а х а р о в . О личности преступника в причинах преступности в СССР. Госюриздат, М., 1961, стр. 62. См. также Б. С. Н и к и ф о р о в . Объект преступления по советскому уголовному праву. Госюриздат, М., 1960, стр. 192. Так же И о н Л е к ш а с : « Ц е л и , которые действующий человек перед с о б о й с т а в и т , не в с е г д а в о з н и к а ю т н е п о с р е д с т в е н н о из м а т е р и а л ь н ы х и л и к у л ь т у р н ы х пот р е б н о с т е й . Очень часто отдельные цели порождаются также определенными чувствами». В качестве примера автор называет предумышленное убийство из кровожадности (§ 21 Strafgesetzbuch). И о н Л е к ш а с . Вина как субъективная сторона преступного деяния. Госюриздат, М., 1958, стр. 21. 3 В примерах, заимствованных из местной судебной практики, фамилии обвиняемых изменены. 59 к высшей мере наказания — расстрелу. Убийство произошло при следующих обстоятельствах. 24 ноября 1962 г. в деревне Уруссу Ютазинского района ТАССР были проводы призывников в Советскую Армию. В связи с проводами осужденный вместе с потерпевшим и др. распили спиртные напитки, после чего поехали провожать призывников до ст. Ютаза. Находясь в состоянии сильного опьянения, Минуллин совершил на станции ряд хулиганских действий, в частности, пытался сломать дверь, ведущую в багажную станцию, а когда дежурный по станции помешал ему это сделать, вошел в дежурную комнату и из хулиганских побуждений начал приставать к работникам станции, выражаясь при этом нецензурными словами, несколько раз брал за ворот дежурного по станции М. После осужденный вошел в зал ожидания, где на полу лежал приехавший вместе с ним потерпевший, находящийся в нетрезвом состоянии, оторвал от дивана деревянную спинку и, как сказано в приговоре, «без всяких причин нанес ею по голове X. несколько ударов и убил его1. Даже при самом широком воображении трудно обнаружить в действиях осужденного, как и вообще в хулиганских побуждениях, наличие какой-либо потребности. То же самое можно сказать и про альтруистические мотивы, а также преступления, совершаемые в состоянии сильного душевного волнения и т. д. Нередко мотив сравнивают с внутренней причинностью, побуждающей человека к совершению преступления. Так, известный русский криминалист, автор обширной монографии по вопросу о мотиве преступления, М. П. Чубинский писал: «Мотивация есть ПРИЧИННОСТЬ, проходящая через среду сознания и приводящая к известному результату при содействии всей психики данного индивида» 2. Хотя мотив и связан непосредственно с причиной и указывает источник, из которого берет свое начало Архив Верховного Суда ТАССР за 1963 г. М. П. Ч у б и н с к и й . Мотив преступной деятельности и его значение в уголовном праве Ярославль, 1900, стр. 14. М. П. Чуб и н с к и й писал, что преступление зависит от мотивов, как действие от причины. «Источник преступления, как конкретного факта, подлежащего разбору суда, и есть мотив». Т а м же, стр. 109 1 2 60 совершенное действие, однако категория причинности непригодна к характеристике мотива, В данном же случае М. П. Чубинский исходит из шопенгауэровского понимания причинности, рассматривая ее как внутреннюю силу, которая движет волевой процесс1. Такой внутренней силой может быть только ничем необусловленная свобода воли. На самом деле мотивация определяется различными элементами, которые не могут быть сведены только к внутренним факторам Здесь и разнообразные интересы, потребности, склонности, установки, формирующиеся у человека под воздействием определенных условий жизни и деятельности. Здесь и различные условия реальной жизненной ситуации, личные обстоятельства, трудность и легкость в достижении цели и многое другое — все это оказывает определенное влияние на психику человека и выбор решения. В определении мотива большую роль играют представления человека о должном и дозволенном, оценка поведения, даваемая как самим человеком, так и другими людьми. Другими словами, одним из важнейших элементов мотивации преступления является сознание общественной опасности и противоправности, морально-политического осуждения тех действий, которые человек намеревается совершить. При совершении волевого действия приходится сталкиваться как с внутренними противодействиями, так и с внешними препятствиями. «Воля — писал Ф Энгельс,— определяется страстью или умыслом. Но те влияния, которыми, в свою очередь, непосредственно определяется страсть или умысел, далеко не одинаковы. Иногда они исходят от внешних предметов, иногда — от идеальных двигателей: честолюбия, «восторженной любви к истине и праву», личной ненависти или даже всякого рода прихотей» 2. Таким образом, волевой акт рождается в результате сложного психического процесса, в котором Характерно, что в тезисах, предпосланных работе, МП Чуб и н с к и й так и определяет мотив. «Мотивом,— указывает отказывается та внутренняя сила, которая порождает волевой процесс, движет индивидуумом в его сознательной деятельности и приводит к результатам, проявляющимся вовне, при содействии всей его психики». 2 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с Соч, Т. XIV, стр. 668. 1 61 участвуют все компоненты личности. Но самый этот процесс еще не является мотивом. Поэтому мы не можем, например, признать правильным определение мотива как «определенного рода психическое состояние человека, которое побудило его к совершению общественно опасного деяния»1. «Определенного рода психическое состояние»,— еще не есть мотив. Любое действие человека — результат сложного психического процесса, в котором участвуют разные побуждения, чувства, мысли в их тесном сплетении и сложной взаимосвязи и взаимообусловленности. Именно этот сложный комплекс психических переживаний не позволяет нам с точностью предсказать поведение чело века, если даже доподлинно известны одолевавшие его побуждения 2. Как ни беден духовно преступник, но даже и в этом случае мотив, вызвавший у него решимость пойти на преступление, не вытесняет другие низменные побуждения. Пеньковский, объясняя мотивы, побудившие его совершить акт измены Родине, показал на допросе: «Я являлся носителем многих недостатков — был завистлив, себялюбив, тщеславен, имел карьеристские тенденции, любил ухаживать за женщинами, имел женщин, с которыми сожительствовал, ходил по ресторанам, словом, любил легкую жизнь. Все эти пороки подточили меня, и я сорвался... Стал 1 Н. И. З а г о р о д н и к о в . Преступления против жизни по советскому уголовному праву. Госюриздат, М., 1961, стр. 72. 2 Попытку установить фатальную зависимость мотива и поведения делали, как известно, позитивисты, в частности Дж. Ст. М и л л ь. Он писал: «Если мы в совершенстве знаем человека и если нам известны также все побуждения, под влиянием которых он находится, то мы можем предсказать его поведение с такой же уверенностью, с какою предсказываем всякое физическое явление». И далее: «Действий индивидуумов нельзя предсказать с научной точностью хотя бы лишь потому, что мы не можем предвидеть всей совокупности тех обстоятельств, в какие эти индивидуумы будут поставлены» (Д ж. Ст.М и л л ь. Системалогики силлогистической и индуктивной. Перевод с английского, 2-ое изд. М., 1914, стр. 762, 771). Н. Д. Д у р м а н о в правильно отметил, что Д ж. Ст. М и л л ь игнорирует роль человеческого сознания и повторяет мысли представителей французского механического материализма (Н. Д. Д у р м а н о в . Понятие преступления. Госюриздат, М.—Л., 1948, стр. 21) 62 негодным человеком и предателем»1. Таким образом, психическое состояние лица, совершившего преступление, оказывается далеко не однородным. Сущность мотива заключается в том, что он всегда связан с определенными побуждениями, которые вызвали у лица решимость совершить преступление. Мотив, если так можно выразиться, окрашивает в определенный цвет как психическое состояние лица, так и совершенное им действие. Большую роль в возникновении мотива и цели играют потребности, эмоции, настроение и т. д.— вообще все то, что мы называем чувственным восприятием. Без переживаний не совершается ни одного человеческого волевого действия 2. «Переживание — и результат и предпосылка действия»3. Каждое волевое действие выражает сложный эмоциональный процесс, определяемый свойствами и особенностями личности, в частности, эмоциональной возбудимостью, впечатлительностью, устойчивостью чувств и т. д. Эмоциональные моменты в поведении человека имеют большое уголовно-правовое значение; спи могут многое объяснить в преступном поведении виновного лица. «Рассмотрение эмоциональной стороны совершенного деяния,— справедливо замечает А. А. Пионтковский,— позволяет более глубоко понять мотивы совершенного деяния, направленность умысла, причины небрежности и таким путем более глубоко выяснить характер вины лица в данном преступлении» 4. Интересный в этом отношении случай был рассмотрен Верховным Судом ТАССР 20 февраля 1963 года (дело Сатарова). Сагиров страдал бесплодием в форме аспермии, о чем стало известно Л., Б. и другим, работавшим вместе с осужденным в одном цехе 1 Обвинительное заключение по делу Пеньковского О. В. и Винна «Комсомольская правда» от 6 мая 1963 г. 2 В. И. Л е н и н говорил: «. Без «человеческих эмоций» никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания истины». (В. И. Л е н и н . Соч., т. 20, изд. 4, стр. 237). 3 С . Л. Р у б и н ш т е й н . Основы общей психологии. М., 1964, стр. 14. 4 А. А. П и о н т к о в с к и й . Учение о преступлении. Госюриздат, М„ 1961, стр. 342. 63 На этой почве Л. и другие систематически подтрунивали над потерпевшим и унижали его достоинство. Особенно возмутительным был последний случай, происшедший в ночь на 30 ноября 1962 г. После окончания смены, когда Сатиров и другие работающие вместе с ним возвращались домой, Л. у автобусной остановки в грубой форме тяжко оскорбил Сагирова, за что получил замечание от находившихся на остановке граждан. Сагиров, как показала его жена, придя домой, сильно переживал это оскорбление, был очень возбужден, всю ночь не спал, плакал, хотел покончить с собой. Явившись на другой день в 16 часов на работу, Сагиров обратился к начальнику цеха К. с просьбой перевести Л. на другую работу, сказав при этом, что в противном случае он сам расправится. К. обещал разобраться. Несмотря на это, Сагиров решил отомстить Л. за нанесенную обиду. С этой целью он приготовил ножницы длиной 8—9 см. разъединил их, прикрепив к каждой ручке по металлическому болту, а место прикрепления обмотал изоляционной лентой. Незаметно подойдя к Л., Сагиров ударил его два раза в поясницу, а когда Л. упал, нанес ему лезвием ножниц удары в область сердца. Затем Сагиров подошел к рабочему Б. и с криком: «Ты тоже смеешься!»— замахнулся на него ножницами и хотел ударить по голове, но Б. успел закрыть голову руками, в результате чего получил проникающее ранение левой руки. После этого Сагиров опять подошел к Л., намериваясь его ударить. На крик Л. о помощи подбежали рабочие, которые обезоружили и задержали Сагирова. Органы следствия и суд первой инстанции квалифицировали действия Сагирова по ст. ст. 15 и 102 п. п. «в», «г» и «з» УК РСФСР. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР переквалифицировала деяние осужденного по ст. 108, ч. 1; 109, ч. 1 и 112, ч. 1 УК РСФСР. Президиум Верховного Суда РСФСР признал неправильной квалификацию действий осужденного, данную как в приговоре, так и определении Коллегии, и отметил, что при рассмотрении дела не было учтено состояние виновного в момент совершения преступления. «Длительная травля особенно последний случай циничного унижения его достоинства в присутствии большого количества товарищей по работе,— говорится 64 в постановлении Президиума,— привели к аффективной вспышке — внезапно возникшему сильному душевному волнению Сагирова, когда он вновь увидел своих обидчиков и совершил под влиянием этого волнения покушение на умышленное убийство». В соответствии с этим Президиум Верховного Суда РСФСР переквалифицировал деяние осужденного по ст. ст. 15 и 104 УК. РСФСР1. Вместе с тем неправильно было и преувеличивать роль и значение эмоциональных свойств лица, в частности, придавать им решающее значение в объяснении человеческого поведения. В юридической литературе нет единого мнения о значении эмоциональной стороны деяния. Некоторые юристы считают, что эмоции, чувства составляют основной источник преступления, выполняют роль мотива. Б. В. Харазишвили пишет: «Мо т и в — это эмоциональное состояние лица, выражающееся в проявлении воли, с в я за нн ой с пони ма ние м необходимости данного поведения и хотен и я м его осуществления»2. Автор следующим образом поясняет свой вывод: сначала человек на основе понимания необходимости выбирает решение, затем это решение эмоционально переживается и после этого приступает к его выполнению. Автор правильно отмечает, что необходимость поведения и хотение его осуществления — обязательные элементы всякого поступка. Но в основе хотения лежит не только эмоциональное состояние лица. Б. В. Харазишвили по существу встает на позиции эмоциональной теории, согласно которой причина поступка заключена в характере и силе чувств. Эта теория подверглась обстоятельной критике в советской 1 Архив Верховного Суда ТАССР за 1963 г Нам представляется, что в данном случае была бы более правильной квалификация по ст. 103 УК РСФСР, так как в действиях осужденного отсутствовал один из важнейших признаков ст. 104 УК — момент внезапного сильного душевного волнения. 2 Б. В. Х а р а з и ш в и л и . Указ, работа, стр. 44. Аналогично Я. М. Б р а и н и н: «Мотив с точки зрения уголовного права есть чувство (переживание), превратившееся в стимул к виновному поведению». (Я. М. Б р а и н и н. Основания уголовной ответственности и важнейшие вопросы учения о составе преступления в советском уголовном праве. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора юридических наук. Харьков, 1963, стр. 27). 65 психологической литературе1. При этом справедливо указывалось, что сами по себе чувства, как бы сильны они ни были, мотивом, источником, из которых берет свое начало волевой процесс, они не являются. Эмоции могут стать очень важными стимулами волевого поведения. Они способны значительно усилить или уменьшить первоначальную силу побуждения. Однако, прежде чем стать мотивами и превратиться в двигательные тенденции, они должны пройти через весь психический строй личности. При этом лицо может заставить себя совершить действия, противоположные его эмоциональным переживаниям. Степень опосредования эмоций, чувств сознанием не всегда, разумеется, одинакова. В этой связи необходимо остановиться на характеристике действий, совершенных в состоянии сильного душевного волнения. Известно, что в состоянии сильного душевного волнения сознание своих действий и особенно контроль над ними значительно суживаются. Это обстоятельство нельзя не учитывать при определении уголовной ответственности. Действующее уголовное законодательство рассматривает преступление, совершенное «под влиянием сильного душевного волнения, вызванного неправомерными действиями потерпевшего», как учиненное при смягчающих обстоятельствах (ст. 38 УК РСФСР).В некоторых случаях это обстоятельство служит основанием для выделения менее тяжких видов преступления (напр., ст. ст. 104, 110 УК РСФСР). Раздражение и душевное волнение могут быть настолько сильно выражены, что лицо полностью теряет способность отдавать отчет своим действиям и руководить ими. Такое лицо согласно ст. 11 УК РСФСР признается невменяемым. Но по общему правилу состояние запальчивости и раздражения не исключает ни воли, ни сознания действующего лица, а также мотивов, которыми оно руководствовалось при совершении преступления. Некоторые авторы рассматривают сильное душевное волнение как основной мотив совершения преступления 2, 1 См. Психология. Учебник для педагогических институтов. М., 1962, стр. 388 2 Б. В. Х а р а з и ш в и л и . Вопросы мотива поведения преступника в советском праве. Изд. Цонда, Тбилиси, стр. 59. 66 с чем, разумеется, нельзя согласиться. Сильное душевное волнение характеризует состояние лица, достигшее в момент совершения им противоправного действия наибольшего эмоционального выражения. Оно способно усиливать значение отдельных чувств, побуждений, придавать не свойственное им, в других условиях, значение, но мотивом оно не является. В состоянии сильного душевного волнения вред причиняется не любому лицу, а тому, кто нанес обиду, причинил насилие или совершил какие-то другие противоправные действия против виновного или его близких. Следовательно, на первый план выступают такие побуждения, как чувство обиды, месть, злоба, ненависть и другие побуждения, вызванные противоправным поведением потерпевшего. В характере мотива и заключена, между прочим, грань, отделяющая убийство и телесное повреждение, совершенные в состоянии сильного душевного волнения и при превышении пределов необходимой обороны1. Следует, однако, отметить, что психическое состояние лица, совершившего преступление в состоянии запальчивости и раздражения, накладывает свой отпечаток и на мотивы. Они, как правило, менее осознаны, чем при других умышленных действиях. Быстрый переход мысли в непосредственное действие не позволяет лицу сопоставить мотивы с его нравственными запросами и взглядами, отменить действительное положение. В этом случае, говорил Ф. Н. Плевако,— «разум и совесть не успевают догнать той решимости, сила которой вызывается причинами, не всегда лежащими в самом подсудимом» 2. Мотив всегда лежит в плоскости причин, побудивших лицо к действию. В нем выражается не только чувство, но и сознание, интеллектуальный момент. Мотив — это не просто побуждение, а побуждение осознанное, опосредованное желанием достижения определенной цели. Осознание побуждения — решающий момент в 1 По этому признаку приводит разграничение между указанными составами И. И. С л у ц к и й (См. Советское уголовное право. Часть Особенная. Изд. ЛГУ, 1959, стр. 154). 2 См. Судебные речи известных русских юристов. Госюриздат, М., 1958, стр. 517. 67 определении мотива1. Оно дает возможность отграничить мотив, с одной стороны, от внешних причин, с другой — от непосредственных эмоций и чувств. М о т и в е с т ь т о , что, о т р а ж а я с ь в сознании человека, поб у ж д а е т е г о с о в е р ш и т ь п р е с т у п л е н и е . Редко бывает так, чтобы человек при выборе решения руководствовался каким-либо одним побуждением. Мотив «в чистом виде», как правило, не встречается. Подобно тому как причина проявляется в различных условиях, так и мотив сопровождается различными субъективными переживаниями. Сложные виды человеческой деятельности обычно соответствуют не одному, а нескольким мотивам. Они обусловливаются различными побуждениями, чувствами, переживаниями, которые окрашивают, видоизменяют, усиливают или уменьшают значение общей решимости совершить действие или воздержаться от его совершения 2. Принято обычно считать, что преступление в большинстве случаев совершаются по несложным мотивам, что эти мотивы можно пересчитать по пальцам: корысть, месть, хулиганские побуждения и др. Преступный мир, разумеется, не богат духовно. Однако было бы большим заблуждением полагать, что преступления вызываются всегда элементарными, часто повторяющимися мотивами. В действительности, нигде, пожалуй, человеческие страсти не переплетаются так • ! И. Г. Ф и л а я о в с к и и делит мотивы на осознанные и неосознанные (И. Г. Фи л а н о в с к и й . Мотив преступления. Научная конференция, «Проблемы советского уголовного права в период р а з вернутого строительства коммунизма». Изд. ЛГУ, 1963 г., стр. 28). Автор смешивает сознательные и инстинктивные (рефлекторные) действия. Инстинкт может обусловливать сложные действия, но мотивам он не является и являться не может. В противном случае следовало бы признать мотивированным поведение животных. Определения мотива как осознанного побуждения придерживается большинство советских криминалистов. См. А. А. Пионтковский. Учение о преступлении. Госюриздат. М., 1961, стр. 119. В. Д. Меньшагин. Советское уголовное право. Часть общая. Госюриздат, М., 1962, стр. 14. Б. А. В и к т о р о в . Цель и мотив в тяжких преступлениях. Госюриздат. М., 1963, стр. 15. 2 См. Психология. Учебник для педагогических институтов. М, 1962, стр. 371 и след. 68 сложно и замысловато, как в преступных действиях1. В отдельных преступлениях, говорил известный русский адвокат С. А. Андреевский по делу Иванова, порой бывает очень трудно одним словом определить мотив деяния, особенно совершенного под влиянием страсти и в состоянии запальчивости. «Человек слишком сложен, чтобы поступать в эти нечеловеческие и неожиданные для него минуты по таким простым рецептам. Вот и здесь: раздробляя на части настроение Иванова, Вы ...найдете отдельные признаки всех этих мотивов» 2. Изучение судебной практики показывает, что преступление часто вызывается не одним, а несколькими мотивами, неодинаковыми как по своему значению, так и по той роли, которую они играли в определении решимости совершить преступление. Особенно это относится к преступлениям против личности, в частности, к убийству. В качестве примера можно привести дело Нигуллина, рассмотренное Верховным Судом ТАССР 21 февраля 1963 г. Нигуллин был признан виновным в умышленном убийстве своей жены и осужден по ст. 102, п. «а» УК РСФСР. Судом было установлено, что подсудимый за время совместного проживания с потерпевшей систематически пьянствовал, учинял дома скандалы, ревновал и истязал жену, не оказывал семье материальной помощи. В апреле 1962 года потерпевшая была вынуждена расторгнуть брак с подсудимым и обратилась в суд о его выселении из квартиры. В ответ на это Нигуллин стал еще больше бесчинствовать, покушался на убийство жены. Стремясь добиться получения большей доли 1 В заметке «Наказание», опубликованной в «Известиях» 5/1Х. 1962 г. автор ее, А. Васинский, писал.. «преступный мир состоит не только из этих безнадежных выродков. Это — очень сложный и во многом запутанный омут жизни. Здесь можно найти и достоинства, ставшие пороками из-за того, что они направлены на дурное и низкое. Здесь немало и паталогии, болезненного и странного и того, что называют воровской романтикой». В а л ь т е р С к о т т назвал судебные дела истинными повестями о людских безумствах (Эдинбургская темница. Гослитиздат, 1957, стр. 13). 2 Судебные речи известных русских юристов. Госюриздат, М, 1958, стр. 162 «Смешанные мотивы делают каждый случай трудным». ( H e n t i g . Zu r p s yh o l o gi e d e r E i n z e l d e l i k t e .I. Diebstal. Einbruch. Raub, 1954, S. 38). 69 нажитого имущества, подсудимый систематически терроризировал свою жену, угрожал убийством, требовал, чтобы она отказалась от своей доли стоимости сада. Когда потерпевшая, узнав о намерениях подсудимого продать сад, стала требовать часть денег, последний стал угрожать убийством, а затем схватил топор и замахнулся на нее. Потерпевшая пыталась убежать, но Нигуллин догнал ее и дважды ударил топором по голове. После того как она упала, подсудимый нанес ей еще два удара. От полученных повреждений потерпевшая тут же скончалась1. Если мы будем анализировать побуждения Нигуллина, то без особого труда обнаружим признаки разных мотивов. Наиболее отчетливо в действиях Нигуллина была проявлена, прежде всего, корысть, связанная со стремлением получить большую долю нажитого имущества; была у него и злоба, а также месть, вызванные недовольством действиями потерпевшей. Были у подсудимого и другие низменные побуждения, обусловленные его неприязненными отношениями с потерпевшей, напр. ненависть, ревность и др. Множественность мотивов можно наблюдать и в других преступлениях, например, при хулиганстве. В судебной практике и теории уголовного права хулиганство принято рассматривать как преступление, которое вызывается одними и теми же мотивами — хулиганскими побуждениями. Однако конкретное рассмотрение хулиганства показывает, что специфический для этого преступления мотив нередко дополняется другими побуждениями — местью, ненавистью, злобой и т. д.2. Говоря о многообразии мотивов человеческой деятельности, необходимо вместе с тем отметить следующее. Как бы ни были разнообразны мотивы действий лица, на каком бы уровне не лежали и какую бы роль не играли в их совершении, они не могут противоречить друг другу, а образуют единую систему, 1 Архив Верховного Суда 2 ТАССР за 1963 г. С Б о р о д и н отмечает, что «хулиганские побуждения могут содержать и мотив мести, не определяющий вместе с тем действий виновного» (С. Б о р о д и н . Ответственность за убийство из хулиганских побуждений. Советская юстиция, № 8, 1964, стр. 7). Месть, разумеется, не входит в хулиганский мотив, а его сопровождает. Спутником хулиганского мотива, помимо мести, могут быть ревность, злоба, ненависть и т. д. См. также А. В. К у з н е ц о в . Хулиганство и борьба с ним. Госюриздат, М., 1962, стр. 37. 70 благодаря которой эти действия приобретают определенный смысл1. Отмеченная особенность мотивов не всегда учитывается в судебной практике. Нередко при квалификации преступных действий, особенно по делам об умышленных убийствах, указываются настолько противоречивые мотивы, что они, если можно так выразиться, просто не совместимы с содержанием конкретного преступления. Плошкин был признан виновным в том, что, находясь в нетрезвом состоянии, вечером 17 ноября 1962 г. из колбасного цеха мясокомбината похитил 8 кг любительской колбасы. При попытке вынести похищенную колбасу Плошкин был задержан в комендатуре охранницей Ч. Когда Ч. хотела обыскать осужденного, он с криком: «Уйди, а то зарежу!»— выхватил обвалочный нож и пытался ее ударить, но в этот момент Ч. успела уклониться и удар пришелся в дверь комендатуры. После этого осужденный выдернул нож из двери и вновь замахнулся на потерпевшую, но подоспевший на помощь охранник Б. обезоружил Плошкина. Органы следствия квалифицировали действия Плошкина по ст. ст. 15—102, п. п. «б», «в», «е», 207 и 96, ч. II УК РСФСР, по которым он и был предан суду. Совершенно очевидно, что квалификация действий виновного по пунктам «б», «в» и «е» ст. 102 У К РСФСР не отвечает смыслу совершенного деяния. В самом деле, если считать, что осужденный действовал с целью скрыть другое преступление, то как можно признавать одновременно эти действия совершенными из хулиганских побуждений? Хотя, как отмечалось, в действиях человека и переплетается целый мир страстей и желаний, эти действия характеризуются внутренним единством. Хулиганский мотив всегда связан с определенным, только этому мотиву присущим побуждением — явным неуважением к обществу, элементарным правилам социалистического общежития. В данном случае цель, а также мотивы, которыми лицо руководствовалось, совершая преступление, несовместимы. То же можно сказать о мотивах, преду1 См. Психология. 1962, стр. 371. Учебник для педагогических институтов. М, 71 предусмотренных в п. п. «б», «в» ст. 102 УК РСФСР. Следовательно, с точки зрения указанной квалификации трудно объяснить и понять смысл совершенных осужденным действий. Поэтому правильно поступила Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда ТАССР, переквалифицировав действия виновного по ст. ст. 15—102, п. «в» и 96, ч. II УК РСФСР1. Мотивы человеческих поступков, в том числе и уголовно наказуемых деяний, не всегда имеют одинаковое значение. Среди мотивов, которые вызывают у лица решимость совершить преступление, следует различать основные, главные мотивы или, как их иногда называют, более общие мотивы, которые придают определенную направленность действиям человека, и мотивы неглавные, узкие, играющие роль дополнительных побуждений. Несмотря на психологическую сложность каждого преступления, можно выделить мотив, который имеет преобладающее значение, так сказать, лейтмотив. Он красной нитью проходит через все противоправное поведение, определяя смысл и содержание последнего. Поэтому в каждом конкретном случае задача сводится к тому, чтобы определить соотношение мотивов преступления, установить, какие мотивы являлись основными, решающим образом, воздействовавшими на волю преступника, и в соответствии с этим определить целевую направленность и квалификацию действий виновного. Интерес в этом отношении представляет постановление Пленума Верховного Суда СССР от 22 октября 1963 г. по делу Папиашвили2. Он был признан виновным в том, что из хулиганских побуждений убил своего товарища, Цхвиравашвили. Преступление, как установлено судом, было совершено при следующих обстоятельствах. Цхвиравашвили и Ахаладзе зашли к своему бывшему однокласснику Папиашвили с целью оказать последнему помощь в подготовке к экзаменам. Вместо занятий они купили 6 бутылок вина и за обедом его распили, после чего все трое, находясь в нетрезвом состоянии, вышли из дома и сели в автобус, шедший к центру города. В этом же автобусе ехала ученица 11 класса Степанян, с которой 1 2 Архив Верховного Суда ТАССР за 1963 г. Бюллетень Верховного Суда СССР, № 1, 1964 г. стр. 20—21. 72 рой пытался завести разговор Цхвиравашвили, но она не отвечала. Тогда Папиашвили сел ближе к ней и начал приставать, оскорблять, а затем схватил ее за волосы и стал угрожать ножом. Степанян была вынуждена выйти из автобуса, а вслед за ней вышли также Цхвиравашвили, Ахаладзе и Палиашвили. Последний, подойдя к Степанян, продолжал приставать к ней, оскорблять нецензурными словами, а когда Степанян побежала, стал преследовать ее. Товарищи Папиашвили пытались его уговорить, оставить девушку в покое, однако он> продолжал хулиганить и вбежал в подъезд дома, куда вошла Степанян. Цхвиравашвили загородил ему дорогу, пытаясь предотвратить дальнейшее хулиганство, но Папиашвили выхватил нож и ударил им, Цхвиравашвили, причинив ему смертельное ранение, от которого потерпевший скончался в больнице. Верховным Судом Грузинской ССР Папиашвили был осужден по ст. 228, ч. II (злостное хулиганство) и ст. 104, п. 2. (умышленное убийство из хулиганских побуждений) УК Грузинской ССР. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда ССР, рассматривая это дело в порядке надзора, переквалифицировала действия Палиашвили по ст. 105 УК Грузинской ССР, устанавливающей ответственность за умышленное убийство без отягчающих обстоятельств. При этом Коллегия свое решение мотивировала тем, что во время нанесения ранения потерпевшему посторонних лиц в подъезде не было и что в приговоре не указывается, в чем выразились хулиганские действия Папиашвили, т. е. Коллегия сочла, что, нанося ранение, виновный действовал не из хулиганских, а из других побуждений. Пленум признал такую точку зрения неправильной и по протесту Генерального Прокурора .отменил определение Судебной коллегии. В постановлении Пленума отмечается, что вывод Коллегии в том, что «все предшествующие действия Палиашвили совершены из хулиганских побуждений, а убийство по каким-то иным соображениям, основано на искусственном разделении мотивов, по которым действовал осужденный при совершении преступных действий, в то время как обстоятельства не давали оснований для подобного разделения. Из дела видно, что убийство совершено во время хулиганских действий и единственным поводом к 73 нему явилось то, что потерпевший Цхвиравашвили пытался пресечь хулиганство. Это обстоятельство свидетельствует о том, что мотивы действия осужденного Папиашвили оставались прежними и при убийстве, что не было учтено Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда СССР». Соглашаясь с постановлением Пленума, необходимо отметить, что ошибка Судебной коллегии заключается не только в искусственном разделении мотивов, сколько в неправильном определении соотношения мотивов совершения преступления. Основным мотивом преступной деятельности осужденного являлись хулиганские побуждения, которые, собственно, и придавали определенный смысл совершенным действиям. Другое же побуждение, в частности недовольство осужденного стремлением потерпевшего пресечь его хулиганские действия, явилось побочным, можно сказать поводом, непосредственно стимулировавшим совершение хулиганских действий1. Мотив недовольства действиями потерпевшего не изменял общего смысла хулиганских действий осужденного; он как бы подтолкнул его к совершению такого тяжкого деяния, как нанесение потерпевшему ранения, опасного для жизни2. Признание побуждения лейтмотивом преступной деятельности не связано, разумеется, с тем, когда этот мотив возник, до или после непосредственного повода, ускорившего решимость совершения преступления; важно, чтобы он определял основное содержание и направленность общественно опасных действий виновного. 1 Определенный интерес в этом отношении представляет также случай, описанный в «Комсомольской правде» 24/1 1963 г в заметке «Экзамен на жизнь». В ней говорилось о возмутительном поведении одного проводника, который оставил в тундре, при сорокаградусном морозе, без пищи, теплой одежды врача М., только за то, что последний отказался пить с ним спирт. 2 В. Н. К у д р я в ц е в правильно заметил, что «изучение непосредственных поводов к совершению преступления позволяет лучше понять природу правонарушений, выявить их более глубокие мотивы». (В Н. К у д р я в ц е в К вопросу об изучении причин преступности. Советское государство и право, № 5, 1964, стр. 13 ) Но, думается, он преувеличивает значение непосредственного повода, ставя его в один ряд с условиями нравственного формирования личности и обстоятельствами, способствующими достижению преступного результата. Непосредственный повод важен не сам по себе, а, главным образом, для характеристики личности преступника. 74 В этой связи нам хотелось бы еще раз вернуться к делу Вахидова, рассмотренному Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда СССР 7 марта 1951 года1. Напомним содержание этого дела. Вахидову вменялось в вину то, что он, будучи в нетрезвом состоянии, в помещении летнего кинотеатра совершил дебош, избил бывшую свою жену Васиеву и нанес ей легкие телесные повреждения. Преступление было совершено при следующих обстоятельствах. В помещении летнего кинотеатра г. Самарканда состоялось общее городское женское собрание. На это собрание были приглашены женщины г. Самарканда, в том числе пришла бывшая жена Вахидова — Васиева. Там же находился и Вахидов. Васиева, увидев в кинотеатре своего бывшего мужа, спросила его, когда им будет разрешен вопрос о разводе и уплате алиментов на воспитание ребенка. В ответ на это Вахидов во время демонстрации кинокартины во всеуслышание начал ругать Васиеву нецензурными словами, а затем, повалив ее на землю, стал наносить удары, причинив легкие телесные повреждения. В результате учиненных виновным действий была сорвана демонстрация фильма. Народным судом действия Вахидова были квалифицированы как хулиганство. Верховный Суд Узбекской ССР не согласился с такой квалификацией и расценил действия осужденного как преступление против личности. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР признала точку зрения Верховного Суда Узбекской ССР но данному делу ошибочной и отметила, что суд недооценил общественной опасности учиненногоВахидовым преступления, «которое по своему содержанию... представляет собой злостное нарушение общественного порядка, сопряженное с явным неуважением к элементарным правилам социалистического общежития». Это дело, как известно, получило большой отклик в нашей юридической печати и вызвало среди криминалистов большой спор по вопросу о содержании субъективной стороны хулиганства. Некоторые криминалисты, комментируя этот случай, приходили к выводу, что специфика хулиганства не связана с определенными 1 Судебная практика Верховного Суда СССР, № 7, 1951, стр. 20—21, 75 мотивами и что оно может быть совершено не только на почве явного неуважения к обществу, но и личных взаимоотношений, т. е. при наличии косвенного умысла1. Этот вывод, на наш взгляд, является неточным. Он основан на неправильном определении мотивов, с которыми связано поведение виновного. Нельзя, конечно, отрицать, что в поведении Вахидова определенную роль сыграли побуждения личного порядка, в частности, гнев и раздражение, а также ненависть. Но эти побуждения не были единственными. Были у него и другие мотивы — стремление показать, что ему все нипочем, выразить свое явное неуважение к обществу,— которые и определили весь характер совершенных им общественно опасных действий. Мотив не исчерпывает всего психического содержания волеизъявления. Он непосредственно связан с целью, которая в конечном счете и детерминирует волевой процесс. Связь мотива и Цели является именно тем основанием, благодаря которому поведение имеет логический смысл. Действие человека постольку мотивировано, поскольку оно целенаправленно. Мотив и цель, как справедливо говорил Н. С. Таганцев,— это коррелятивные понятия2. О мотиве может идти речь только тогда, когда имеется цель и конкретное действие, в котором эта цель получила свое реальное выражение. Мотив всегда обусловлен конкретным содержанием учиненного действия. Мотивы разбоя иные, чем при хулиганстве; мотивы хулиганства отличаются от мотивов самоуправства, сопротивления представителю власти и представителю общественности и т. д. В этой связи нельзя пройти мимо встречающихся в советской юридической литературе попыток рассматривать мотив как абстрактное понятие, вне связи с целью действия. Вот, что пишет по этому поводу Б. С. Утевский. «Если вина всегда конкретна и виновный всегда преследует 1 См. например, Советское уголовное право. Часть особенная. Госюриздат, М., 1951, стр 388; Научно-практический комментарий Уголовного кодекса РСФСР. Изд Юридическая литература, М, 1963, стр. 442. 2 Н. С. Т а г а н ц е в. Русское уголовное право: Лекции, т I, Спб., 1902, стр. 593 76 вполне конкретную цель, то мотив необязательно связан с определенным конкретным деянием. Мотивы (классовая вражда, корысть, ревность и т. д.) могут ж и т ь в п с и х и к е с у б ъ е к т а без попытки их объективировать в действии. Мотивы могут быть настолько неинтенсивны, что они пребывают в пассивном состоянии, не выходя из стадии переживания как такового» (разрядка моя —Б. В.) Ч Аналогичного взгляда придерживается и М. Д. Шаргородский, который, однако, идет еще дальше в своих выводах, утверждая, что один и тот же мотив может породить добро и зло. «Стремление человека к удовлетворению своих потребностей,— указывает М. Д. Шаргородский,— может служить мотивом для повышения квалификации, лучшей работы, для дальнейшей учебы и т. д. Но оно может служить мотивом и для совершения разного рода корыстных преступлений (хищения, получения взяток, злоупотребления по службе и т. д.)». Поэтому, продолжает автор, задача воспитания заключается в том, «чтобы те же с а м ы е м о т и в ы стимулировали полезное, а не вредное для общества поведение» (разрядка моя.—Б.В.)2. Таким образом, получается, что рабочий, повышающий свою квалификацию, чтобы получить повышенное вознаграждение за труд, и вор, похищающий чужое имущество, руководствуются одними и теми же мотивами — стремлением удовлетворить свои потребности. В действительности различны не только действия, но и мотивы, их породившие. Между мотивом и целью, мотивом и действием имеется неразрывная связь. Как только появляется мотив, то сразу же возникает соответственная ему цель. Мотив является как бы той почвой, на которой возникает цель. Но, с другой стороны, свое 1 Б. С. У т е в с к и й. Вина в советском уголовном праве. Госюриздат, М., 1950, стр 150. 2 М. Д. Ш а р г о р о д с к и й . О роли соотношения принуждения и убеждения в праве в период развернутого строительства коммунизма. Советская юстиция, № 14, 1961, стр. 4. Подобный взгляд высказывал Г. С. Ф е л ь д ш т е й н . Характеризуя корыстный мотив преступления, он указывал, что этот мотив может питать как дозволенные, так и недозволенные действия и что оценка корысти зависит от тех путей и средств, которые избирает действующий (Г. С. Ф е л ь д ш т е й н . Роль мотива в уголовном праве. Право и жизнь, кн. 6, 1925, стр. 61). 77 Конкретное содержание мотив получает благодаря представлению лица о цели действия. Мотив вне конкретного поведения не существует. Он имеет смысл в связи с определенным действием, от которого в конечном счете получает свою характеристику. «Не зависит ли оценка того,— писал В. И. Ленин,— хорошо или дурно я поступаю, приобретая оружие у разбойника, от цели и назначения этого оружия? От употребления его в нечестивой и подлой борьбе или в справедливой и честной войне?»1. Возьмем, к примеру, ненависть. Сам по себе этот мотив не выражает никакого содержания. Он приобретает определенный смысл, если мы сопоставим его с конкретной целью, конкретным действием. Это может быть классовая ненависть (ненависть к классовым врагам): ненависть, как следствие узкоэгоистических побуждений, злобы и т. д. То же самое можно сказать о корысти. Термин «корысть» в общепринятом понимании употребляется только в сочетании с аморальными, порицаемыми действиями. Самый этот термин появился в связи с теми действиями, в которых выражаются индивидуалистические устремления и интересы. Корыстными могут быть, например, мотивы расхитителя, взяточника, грабителя, спекулянта и т. д. Но мы никогда не назовем корыстными побуждениями стремление человека повысить свою квалификацию, получить образование. Даже тогда, когда эти мотивы (стремление повысить квалификацию) осложняются узкоэгоистическими побуждениями, например, тщеславием, карьеристскими соображениями, то и в этих случаях не исключается «общественный характер подобных интересов, ибо они обусловлены самим фактом существования общества, служит потребностям как индивида, так и общества» 2. Мнение о том, что мотив может существовать, не проявляясь, пока нет соответствующих условий, обосновывается примерами, когда незначительный повод вызывает у лица решимость совершить общественно опасное деяние. Судебная практика знает такие случаи. В. И. Л е н и н . Соч., т. 27, стр. 20. А. Б. С а х а р о в . О личности преступника и причинах преступности в СССР. Госюриздат, М, 1961, стр. 32. 1 2 78 Рожков, несовершеннолетний, был осужден по ст. 89. ч. I УК РСФСР за то, что он 31 ноября 1963 года проник в помещение музыкальной школы пос. Дербышки и пытался похитить баян, но был задержан. Свое поведение он объяснил так: «Проходя мимо музыкальной школы, я услышал мелодию баяна; посмотрел на окна музыкальной школы, и у меня возникла мысль залезть в школу и совершить кражу»1. На первый взгляд может показаться, что корыстный мотив жил в психике виновного задолго до совершения преступления и стоило появиться поводу — услышать осужденному мелодию баяна, как этот мотив ожил, активизировался, был, так сказать, выведен из пассивного состояния. В действительности до того, как осужденный решил украсть баян, никакого мотива у него в психике не было и быть не могло. У Рожкова было желание иметь баян. Но желание, пока оно не опредмечено, не является мотивом. Мотив есть признак поведения и определяется он тогда, когда принимается решение действовать, когда определена цель. Мотив характеризует субъективную сторону преступления, его психическое содержание. Когда говорят о «постоянных мотивах», то имеют в виду определенные черты характера, выражающие отношение человека к труду, обществу, другим людям. В отличие от мотива они характеризуют склонность и интересы человека и поэтому могут быть более или менее постоянными, определять поведение человека в течение более или менее продолжительного времени. Так, поведение эгоиста обусловливается узколичностными интересами, заботой о собственном благополучии, личной выгоде и т. д. Несомненно, свойства характера накладывают свой отпечаток на все поведение человека и, в частности, на побуждения и цели, которые он перед собой ставит 1 Архив Советского районного народного суда г. Казани Интересные в этом отношении примеры приводит С Б о р о д и н . «Ш. совершил убийство Т. в связи с тем, что Т. после игры в домино во дворе дома ходил и рассказывал, что Ш. остался «козлом рогатым». По другому делу М. совершил убийство П. в кубовой общежития за то, что последний разбил его тарелку. В обоих случаях преступления были квалифицированы как совершенные из хулиганских побуждений. (С Б о р о д и н . Ответственность за убийство из хулиганских побуждений. Советская юстиция, № 8, 1964, стр. 7.) 79 Человек, склонный к стяжательству, скорее способен поддаваться мотивам корысти. Однако сама по себе эта склонность мотивом не является. Таким образом, содержание и оценка мотива непосредственно зависят от содержания и оценки цели и действия. К. Маркс в статье «Дебаты по поводу закона о краже дров», показывая полную несостоятельность попыток прусской реакции установить ответственность за собирание валежника как за кражу леса, писал: «Собирание валежника и кража леса это, следовательно, существенно различные явления. Объекты различны, не менее различны и действия в. отношении объектов, следовательно, умысел должен быть различный, ибо какое же объективнре мерило мы можем приложить к умыслу, помимо содержания и формы действия?»1. Здесь мы подошли к чрезвычайно интересному вопросу о моральной и правовой оценке мотива и действия. Вопрос ставится так: всегда ли мотив уголовного наказуемого деяния носит низменный характер? Если нет, то может ли мотив исключать наказуемость общественного опасного деяния? Этот вопрос не узко юридический. Он встает перед психологами, философами, писатьлями и решительно всеми, кто исследует психический процесс человеческой деятельности. Однако, независимо от задач и методов исследования, ответ на него можно получить только на одном пути— на пути соотношения морали и права, нравственности и закона. Следовательно, абстрактно его решить нельзя. Подход к его решению должен быть конкретноисторическим. В. И. Ленин не раз указывал, что в практическом отношении нравственность всегда сводится к классовой борьбе2. В условиях буржуазного общества, разъедаемого антагонистическими противоречиями между трудом и капиталом, между общественной и частной жизнью, между личными и общественными интересами, не может быть для всех классов единой морали и, следовательно, не может быть и полного совпадения морали и права. То, что законно по буржуазному праву, может быть безнравственным с точки зрения интересов 1 2 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. 1, изд. 1, стр. 224. В. И. Л е н и н . Соч., т. 31, стр. 266—269. 80 угнетаемых буржуазией классов. И наоборот, то, что по мнению трудящихся является высшим проявлением морального долга, например, революционная борьба, буржуазный закон расценивает как уголовно наказуемое деяние. Наличие этого противоречия отмечал еще Гегель, говоря о несостоятельности теорий, оправдывающих плохие поступки благими, хорошими намерениями и убеждениями1. Коллизию нравственного долга и буржуазного закона вынуждены признать и буржуазные криминалисты. «Действия, — писал известный русский дореволюционный криминалист Н. С. Таганцев,— выходящие из одного и того же побуждения, стремящиеся к одной и той цели, могут быть или преступными или безнравственными, или же не только безразличными, но и похвальными 2. Буржуазные юристы не допускают такого положения, чтобы мотив мог оправдывать деяние. Они считают, что моральная оценка деяния не должна оказывать никакого влияния на уголовную ответственность и наказание. Преобладающее значение мотива в оценке поведения человека при коллизии закона и нравственного долга признается в исключительных случаях. Так, М. П. Чубинский такое отступление допускал в случаях, когда хороший мотив дополняется необходимостью действия («если преступление является единственным способом для проявления социального мотива»,) и сверх того, когда «применение наказания не является целесообразным ввиду того, что правопорядок не потерпел ущерба или потерпел его в незначительной мере»3. Особенностью социалистического общества является то, что в нем мораль и права, нравственный долг и закон не противостоят друг другу. Уничтожив основные антагонистические противоречия, присущие капиталистическому строю, оно, таким образом, ликвидировало условия, на почве которых это противопоставление возникает. В социалистическом обществе мораль Г е г е л ь Философия права Соч., т 7. 1937, стр. 91. Н.С.Т а г а н ц е в . Уголовное право Часть общая. 1902. стр. 596. См. также М П. Ч у б и н с к и й Мотив преступной деятельности и его значение в уголовном праве. Ярославль, 1900. Стр. 274. 3 М. П Ч у б к н с к и й. Указ. работа, стр. 276. 1 2 81 и право по своему классовому содержанию и конечной направленности выражают полное единство, что в свою очередь обеспечивает единство в моральной и правовой оценке действий: то, что объявляется преступным, не может быть нравственным. Воспитательное значение советского уголовного закона заключено в том, что он имеет под собой убедительное нравственное обоснование. Признавая лицо виновным в совершении преступления, суд тем самым дает отрицательную морально-политическую оценку деянию и лицу, его совершившему. В обоснование положения, что мотив и действие могут лежать в разных плоскостях, обычно приводят следующее соображение: говорят, что человек может совершить хороший поступок ( в его объективном значении) по аморальным мотивам и, наоборот, из хороших побуждений совершить объективно вредное действие. Взятое само по себе, вне отношений морали и права, это положение ничего не говорит и ничего не подтверждает. Единственно, что оно доказывает — это то, что низменные побуждения не всегда связаны с причинением какого-либо вреда, а хорошие мотивы не всегда исключают возможность его наступления. В этом случае мотив, а также причиненный на его основе вред оцениваются вне зависимости от поведения человека. Но стоит нам посмотреть на эти обстоятельства с точки зрения моральной оценки поведения, то все эти противоречия исчезнут. Если кто-либо из низменных побуждений (напр., карьеристских соображений) в угоду другому совершает какие-либо действия, то хотя эти действия и не причиняют вреда, они заслуживают самого серьезного порицания. Имя этому поведению — лицемерие, которое Гегель назвал самой темной, запутанной формой зла, «благодаря которой зло превращается в добро, а добро в зло»2. Также отсутствует это противоречие, когда из хороших побуждений причиняется определенный вред. Тут при оценке побуждения во внимание 1 См. С. Л. Р у б и н ш т е й н . Основы общей психологии. 1946, М, стр. 538. 2 Г е г е л ь Философия права М,— Л., 1934, стр. 162 82 принимается субъективное мнение лица о том, что хорошо, что лучше. Таким образом, в обоих случаях мотив искусственно отделяется от действия и вследствие этого поведение получает неправильную оценку1. Гораздо сложнее обстоит дело, когда этот вопрос ставится в плоскости соотношения морали и права. Нередко утверждают, что хорошие намерения могут влечь преступления, а преступление вызывать благодеяние 2 . Взятое в общей форме, это положение возражений не вызывает. Однако оно правильно постольку, поскольку существуют противоречия между моралью и правом. Если же его толковать безотносильно права морали, то оно может служить оправданием любого произвола, заключенного в известной формуле: цель оправдывает средства. В условиях социалистической действительности, как отмечалось, мораль и право неразрывно связаны, исходят из единства целей и задач. Поэтому моральная оценка мотива не должна противоречить правовой оценке деяния; порицая действие, мы вместе с тем порицаем и мотив, который его вызвал. Но было бы, разумеется, неправильно полагать, что этим утверждением мы исчерпали все содержание данного вопроса . Жизнь сложнее любых определений. Необходимо прежде всего иметь в виду, что в развитии советского права на отдельных его этапах могут быть противоречия, обусловливаемые несоответствием закона требованиям жизни, ввиду того, что закон устарел или в силу других обстоятельств. Например, в период культа личности был издан ряд законодательных актов, противоречащих основным принципам социалистической законности и, следовательно, не 1 «Если с первого взгляда нам кажется, что хороший поступок является следствием плохого мотива, то, следовательно, мы в определенном конкретном случае дали ошибочную оценку сути хорошего поступка и плохого мотива» (Б В Х а р а з и ш в и л и Мотивы поведения преступника в советском праве Изд. Цонда, Тбилиси, 1963, стр. 130 ) 2 И Э р е н б у р г писал «Жизнь сложнее начальной логики, многие преступления могут привести к благодеяниям и есть благодеяния, чреватые преступлениями» («Люди, годы, жизнь»). Е р м и л о в на это заметил «Это так, но все же преступления остаются преступлениями, а благодеяния благодеяниями ( Е р м и л о в . Необходимость спора «Известия» от 30 января 1963 г) 83 соответствовавших общественному сознанию советского народа. Во-вторых — и это, пожалуй, самое главное — в жизни не бывает совершенно сходных преступлений, как и не бывает во всем сходных людей. Поэтому не может быть и совершенно сходных мотивов преступлений. Один и тот же мотив может иметь неисчислимое количество оттенков. Так, например, значение мести, как низменного побуждения, зависит от того, на почве него она возникает. Только правильный учет характера и особенностей мотива дает возможность индивидуализировать преступление и определить степень его общественной опасности. На это ориентирует нас и действующее советское уголовное законодательство, рассматривая мотив как смягчающее или отягчающее обстоятельство (ст. ст. 38, 39 УК РСФСР). Мотив и цель, будучи между собой тесно связанными, вместе с тем являются самостоятельными понятиями, поразному характеризующими волевой процесс. В советской юридической литературе не всегда проводится четкая грань между мотивом и целью. Нередко побуждения, именуемые у одних авторов мотивами, у других получают значение целей преступления и, наоборот, то, что в одном случае признается целью, в другом именуется мотивом преступления. Не всегда эти понятия четко разграничиваются и в законе (ср., напр., ст. ст. 125, 175, 180, 181 УК РСФСР). Среди определенной части юристов довольно распространенным является мнение о том, что при совершении отдельных преступлений мотив и цель могут совпадать. «...При убийстве,— указывает Н. И. Загородников, — часто вырисовывается сходство мотива и цели, так как они формируются под воздействием одних и тех же эмоций»1. В соответствии с этим Н. И. Загородников видит различие между мотивом и целью в характере эмоций, которые их вызывают. «Так, при убийстве, совершенном в целях сокрытия другого преступления, мотивом может выступать чувство страха в связи с раскрытием этого преступления, а целью — стремление убрать свидетеля, способного 1 Н И З а г о р о д п и к о в Преступления против жизни по советскому уголовному праву. Госюриздат, М, 1961, стр. 122. 84 уличить а совершенном преступлении. Напротив, при убийстве из корысти мотив и цель имеют сходство, определяемое единым чувством — стремлением к наживе»1. Такое понимание мотива и цели, на наш взгляд, неправильно характеризует их роль и значение в совершении общественно опасного деяния. Мотив и цель могут, конечно, совпадать, но это совпадение мыслимо лишь в простейших, элементарных случаях, когда совпадают конечный и ближайший результаты действия. (Например, чтобы утолить голод, человек решил принять пищу). В сложных же человеческих действиях, к которым, несомненно, относится и преступная деятельность, мотив и цель не совпадают и совпадать не могут. Различие между мотивом и целью обусловлено не характером их эмоциональной окраски, а главным образом тем, что они по-разному характеризуют волевой процесс, выражают различные стороны его содержания. Мотив отвечает на вопрос, почему человек так поступает, чем он руководствовался, совершая преступление, цель же определяет направленность действий, ближайший результат, к которому человек стремится. Цель указывает на то, что человек сделал, мотив — почему он это сделал. Без мотива не может возникнуть решения совершить то или иное преступление. Например, стремление причинить вред другому лицу возникает на основе мести, ненависти, злобы и др. низменных побуждений 2. Мотив характеризует общую тенденцию, склонность человека, выявляет наиболее существенные черты его характера. В мотивах в определенном смысле выражается весь человек. Цель же показывает отношения человека к данному конкретному случаю, к наступившим последствиям. Она определяет, с каким результатом будет связано действие. Так, при убийстве из 1 Н. 2 И. З а г о р о д н и к о в . Указ. работа, стр. 122. Б. В. Х а р а з и ш в и л и правильно отмечает, что «существование мотива всегда подразумевает и существование цели, и наоборот». (Б. В. Х а р а з и ш в и л и Указ, работа, стр. 44). 85 корысти содержанием мотива является стремление получить материальную выгоду, наживу, целью — желание незаконно завладеть имуществом. В преступлениях, совершенных из мести, мотив выражает стремление получить «моральное» удовлетворение за нанесенную обиду, измену (месть из ревности), неправомерные действия потерпевшего и т. д.; цель определяет желание виновного причинить какой-то вред потерпевшему, напр., уничтожить имущество, лишить жизни и т. д. Все это показывает, что необходимо различать мотив и цель преступления. В отличие от мотива ц е л ь в п р е с т у п л е н и и х а р а к т е р и з у е т тот непоср е д с т в е н н ы й рез ул ь тат , к о т о р ы й стрем и т с я достичь виновный, совершая общес т в е н н о о п а с н о е д е я н и е . В ряде случаев, чтобы достигнуть результата, лицо совершает не одно, а несколько действий, порой разрозненных между собой как по времени, так и месту их совершения. Другими словами, наряду с общей целью могут быть промежуточные цели, осуществляемые разными действиями. То, что выступало целью, может служить средством для достижения другой цели. При разбое, сопровождавшемся смертью потерпевшего, лишение жизни является средством для достижения цели незаконного завладения государственным, общественным или личным имуществом граждан. Характер целей тех или иных действий имеет важное значение для определения общей направленности поведения лица. Отсутствие четкого разграничения мотива и цели нередко затрудняет решение вопроса о субъективной стороне и квалификации совершенного преступления1. Наглядным примером тому могут служить преступления против собственности, конкретно — хищение 1 В. И. К у р л я н д с к и й , возражая против мнения о том, что измена Родине и шпионаж могут совершаться не только с прямым, но и косвенным умыслом, указывает, что «подобное утверждение объясняется смешением таких понятий, как мотив, цель и умысел, а также недостаточно четким различением характеристик прямого и косвенного умысла». (В. И. Курляндский. К вопросу об основаниях уголовной ответственности за особо опасные государственные преступления. Научная конференция «Проблемы советского уголовного права в период развернутого строительства коммунизма». Изд. ЛГУ, 1963, стр. 114). 86 государственного, общественного и личного имущества граждан. Как известно, в советской юридической литературе нет единого мнения по вопросу о цели хищения, в частности, о том, является ли эта цель всегда корыстной? Одни авторы, рассматривая корыстную цель как специфический признак хищения, видят в ней критерий, отграничивающий хищение от других преступлений. «Независимо от того, каким мотивом руководствовался преступник, — указывает Т. Л. Сергеева, — ...он по существу одинаково преследует корыстную цель...»1. Напротив, Б. С. Никифоров считает, что «признание корыстной цели необходимым признаком хищения приводит к искусственному сужению состава хищения»2. Думается, что этот спор в какой-то мере обусловлен смешением понятий мотива и цели в составе хищения, в частности, различным пониманием корыстной цели. Известно, что корысть — самый распространенный двигатель преступных действий, получивший в преступлениях против собственности наиболее четкое выражение. Но корысть питает не только хищение государственного, общественного и личного имущества граждан. Она источник многих преступлений, например, убийства, злоупотребления властью или служебным положением, взяточничества, спекуляции, обмана покупателей и т. д. Во всех этих случаях корысть связана со стремлением виновного получить материальную выгоду и выступает как мотив совершения преступления. С этой точки зрения одинаково корыстными будут как хищение, так и злоупотребление властью; как взятка, так и спекуляция. Поэтому совершенно прав Б. С. Никифоров, утверждая, что по признаку корысти нельзя во всех случаях разграничить хищение и другие смежные преступления3. 1 Т Л. С е р г е е в а . Уголовно-правовая охрана социалистической собственности в СССР. Изд. АН СССР, М, 1954, стр. 65. См. также Б. С. У т е в с к и и, 3. А. В ы ш и н с к а я . Практика применения законодательства по борьбе с хищением социалистического имущества. 1 осюриздат, 1954, стр. 68. 2 Б. С. Н и к и ф о р о в . Обязательна ли корыстная цель при хищении? Советское государство и право, 1949, № 10, стр. 23. 3 См. Б. С. Н и к и ф о р о в . Указ, статья. Е г о же. Объект преступления. Госюриздат, М., 1960, стр. 214 и след. 87 Оценка корыстных побуждений зависит от того, с какой целью эти побуждения связаны. Особенность хищения заключается в том, что в этом случае корыстный мотив обусловлен определенной целью — желанием незаконного обращения государственного и общественного имущества в свою собственность. Именно эта цель и служит той чертой, которая дает возможность отграничить хищение от других смежных преступлений. Определение хищения как незаконного обращения государственного и общественного имущества в свою собственность является наиболее распространенным в литературе и в судебной практике 2. При хищении, следовательно, корысть является мотивом совершения преступления. Однако хищение не всегда связано с корыстными побуждениями. Судебная практика знает случаи совершения этих преступлений и по другим личным мотивам, в особенности, когда эти преступления учиняются несовершеннолетними3. Таким образом, и в этом случае установление мотива и цели дает возможность правильно определить состав совершенного преступления. Цели и мотивы действий, а также намерения и стремления, которые они выражают, непосредственно связаны с личностью, определяются ее особенностями, склонностями, интересами и т. д. В волевых действиях выражается не какая-либо черта личности, а весь человек, весь его психологический комплекс. Можно 1 См. А А П и о н т к о в с к и й , В. Д М е н ь ш а г и н . Курс советского уголовного права. Особенная часть Госюриздат, М., 1955, стр 367—368 А Н. В а с и л ь е в . О понятии хищения социалистической собственности. Советское государство и право. № 2, 1951. 2 См постановление Пленума Верховного Суда СССР от 31 м арт а 1962 г. «О судебной практике по делам о хищениях государственного и обтественного имущества». Бюллетень Верховного Суда СССР, А1" 3, 1962. 3 Интересный пример приводит Б. С. Н и к и ф о р о в . Н: «Ш почве враждебных отношений со своим коллегой К в отсутствие последнего сломал замок в его квартире и похитил из квартиры уникальную скрипку, золотые часы и весьма ценный хрустальный сервиз Скрипку он на следующий день подарил оркестру военного госпиталя, а часы и сервиз передал в фонд помощи детям погибших на войне фронтовиков. Н. был осужден за кражу» (См. Б С. Н и к и ф о р о в . Объект преступления. Госюриздат, (М., 1960, стр. 219—220). 88 сказать — каков человек, таковы и его мотивы 1 . Общий психологический комплекс личности является той благодатной почвой, на которой произрастают мотив и цель. Эгоизм своим спутником всегда имеет корысть, злобу и др. мерзости. Наоборот, действия человека, имеющего твердые моральные убеждения и принципы, привыкшего подчинять свое поведение общественному долгу, не будут определяться этими интересами. Для того, чтобы установить мотивы и цели преступления, должны быть исследованы все обстоятельства, характеризующие личность правонарушителя. Без этого условия даже установленный мотив не может объяснить поведение виновного лица 2. «Мотив сам по себе, — писал Г. С. Фельдштейн, — вне связи его с общим психологическим комплексом правонарушителя, не может дать опорного пункта для определения тяжести наказания»3. Следует, однако, отметить что в судебной практике оценка мотива не всегда производится с учетом общих свойств личности. Приведем пример. Лизунов 22 февраля 1963 г. был осужден Судебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда ТАССР по ст. ст. 15—102, п. «б» УК РСФСР с применением ст. 43 УК к 2 годам лишения свободы. Лизунов 1903 г. рождения, работал ночным охранником тока совхоза «Акташский»; в быту и по работе характеризуется положительно. В ночь на 7 ноября 1 Не только мотивы и цели, но и любое действие можно правильно понять только в связи с личностью А. Е. Брусиловский, говоря об особенностях письма, дневника, записки, как судебных фактов, отмечает: «. Письмо оторвано от личности писавшего. Когда перед нами живой свидетель, он нам дает гораздо больше, чем заключается в его словах: …мы воспринимаем его жесты, паузы, заминки, обмолвки, смущение, выражение лица, словом, всю атмосферу его личности» (А. В. Б р V с и л о в с к и й Немые свидетели (из очерков судеб психологии). «Право и жизнь», № 2—3, 1928, стр. 52). 2 Исключительно яркая связь мотива совершения преступления с личностью подсудимого показана в речах известных русских адвокатов С. А. А н д р е е в с к о г о (дело Иванова), Ф Н П л ев а к о (дело Бартенева), В. Д. Спасовича (дело Чхоута и др . ). См. Судебные речи известных русских юристов. Госюригдат, М, 1958. 3 Г С. Ф е л ь д ш т е й н . Уголовное право и психология. Роль мотива в уголовном праве. Право и жизнь, кн. 6, 1925, стр. 55. 89 1962 г., находясь в нетрезвом состоянии, на дежурство не пошел, а послал вместо себя свою жену, сам же лег спать Проснувшись примерно в 23 часа, Лизунов взял одноствольное ружье, зарядил его и отправился на пост. Придя в будку, где, кроме его жены, находился гр. Ш, охранявший молочно-товарную ферму совхоза, Лизунов, как сказано в приговоре суда, «без всяких причин подошел к Ш. и со словами: «Я тебя убью» С близкого расстояния выстрелил в руку Ш , причинив последнему тяжкое телесное повреждение». На суде Лизунов категорически отрицал намерение убить потерпевшего и пояснил, что выстрел произошел случайно, когда снимал ружье с плеча, так как ружье не имело предохранительной скобы, а курок ружья был на боевом взводе. Согласно заключению криминалистической экспертизы отсутствие предохранительной скобы у ружья создавало возможность самопроизвольного выстрела при задевании крючка руками или иными предметами. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР переквалифицировала деяние Лизунова по ст. 114 ч. I УК РСФСР1. Нам предоставляется, что если бы суд взвесил все обстоятельства дела, сопоставил инкриминируемый осужденному мотив убийства с обстоятельствами, характеризующими его личность, то он не допустил бы грубой ошибки в квалификации действий осужденного Хулиганский мотив убийства никак не вяжется ни с обстановкой, ни с общими свойствами личности виновного Говоря о связи мотива преступления с личностью виновного, нельзя не отметить и другое обстоятельство. Мотив, будучи непосредственно обусловлен субъективными свойствами лица, играет большую роль в установлении данных, характеризующих субъекта преступления, его душевное, психическое состояние в момент совершения преступления 2. Связь мотива и цели действий с общим контекстом личности не следует, разумеется, понимать Архив Верховного Суда ТАССР за 1963 г. См С. В Б о р о д и н Рассмотрение судом уголовных дел об убийствах. Изд.: «Юридическая литература», М., 1964, стр. 159. 1 2 90 прямолинейно. Мыслить здесь прямолинейно, не менее вредно, чем игнорировать эту связь. Не всегда можно протянуть прямую линию от склонностей человека, индивидуальной установки личности правонарушителя к совершенным действиям, а также к мотивам и целям, их вызвавшим. Связь тут гораздо сложнее. Н. Тер-Минасова в заметке «Крах эгоиста», опубликованной в «Известиях» 22 февраля 1964 г., рассказывает о возмутительном случае, который произошел в институте экономики Академии наук СССР. «Младший научный сотрудник, член комитета комсомола Альфред (в общежитии — Олег) Рогожан до полусмерти избил технического секретаря одного из секторов института, Аллу, хрупкую болезненную девушку». Преступление было совершенно при следующих обстоятельствах. В канун Нового года в институте был организован вечер, на котором Рогожан и др. пили спиртные напитки, потом решили пойти на квартиру, чтобы там продолжить. Рогожан пригласил Аллу, но она не ответила на приглашение покинуть вечер и пойти на вечеринку. За это Рогожан жестоко избил потерпевшую, причинив ей тяжкие телесные повреждения. Смерть Аллы была предотвращена благодаря своевременному медицинскому вмешательству. Автор правильно отличает, что Рогожан, формально интеллигент, взял от культуры внешний лоск, но в душе остался эгоистом. «Как только чуть задели его интересы, его желания, внешние покровы спали, открылось звериное лицо эгоиста, признающего лишь свои права и не знающего никаких моральных обязанностей, внутренних тормозов». Мотив преступления не всегда легко распознать. Он может быть настолько неясно выражен, что действие кажется лишенным каких-либо побуждений. Однако преступлений, которые были бы безмотивными, если только они не совершены невменяемыми, не бывает и быть не может. Безмотивность общественно опасного деяния — верное основание для вмешательства врача-психиатра. В советской юридической литературе мотив по существу никем не отрицается, но не во всех случаях ему 91 придается одинаковое значение. Чаще всего термин мотив употребляется в связи с умышленными преступлениями, особенно когда в них ярко выражены элементы желания наступления общественно опасных последствий; при неосторожных преступлениях мотив обычно не упоминается. Некоторые юристы вообще считают мотив и неосторожное преступление, особенно если оно совершено по небрежности, несовместимыми понятиями. Разумеется, там. где нет мотива, не стоит его и искать. Но не означает ли это, что утверждая так, мы искажаем ПРИВОДУ неосторожного преступления? Мотив — обязательный элемент воли; без него немыслима никакая человеческая деятельность Отрицая мотивированность неосторожных преступлений, мы тем самым лишаем их основного свойства, без КОТОРОГО не может быть ни упрека, ни уголовной ответственности. Такая попытка, как было показано выше, является несостоятельной. Неосторожное преступление, в том числе и совершенное по небрежности, является волевым поведением, имеющим свою собственную цель и собственный мотив. Но в отличие от умышленных ДЕЙСТВИЙ ПРИ преступной небрежности воля, как и мотив и ПРЛЬ, ее определяющие, не простираются на общественно опасные последствия; они закономерны в таких актах, которые несовместимы с лежащими на лице обязанностями. Без установления мотива в неосторожных преступление порой бывает невозможно решить ВОПРОС о субъективной стороне и уголовной ответственности. Нельзя, например, определить виновность врача в неоказании помощи больному без выяснения мотива его поведения; точно так же нельзя СУДИТЬ о виновности лица в неосторожном убийстве, халатности, 1 Б С. У т е в с к и й отметает: «Обусловленность кждого действия мотивом относится не только к умышленным действиям (и неправильны поэтому попытки скрывать мотив только с умыслом, но и к неосторожным» Б. С. Утевский. В И Н А В советском уголовном праве Госюоизлаг, М, 1950, стр. 149). См. также И о н Л е к ш а с Вина как субъективная сторона преступления Перевод с немецкого М, 1958, стр. 18. 92 выпуске недоброкачественной продукции, не зная истинных побуждений его противоправного поведения. Мотив позволяет определить содержание неосторожных преступлений и дать им правильную юридическую оценку. Напротив, игнорирование мотива не только затрудняет квалификацию неосторожных преступлений, но и по существу делает их загадкой. Кузьмину вменялось в вину то, что он выстрелом из ружья убил гр. К. Обстоятельства убийства следующие. Осужденный и потерпевший работали охранниками колхоза, первый — овцефермы, второй — конюшни. Обе фермы находились на близком друг от друга расстоянии. В ночь на 24 декабря 1962 г. Кузьмин, находясь на дежурстве, выстрелил из ружья по направлению конюшни, в результате чего причинил смертельное ранение К. Осужденный несколько раз менял свои показания о мотивах, цели и времени производства выстрела: вначале говорил о бесцельной и беспричинной стрельбе; затем стал объяснять боязнью проникновения на ферму посторонних, так как ночью был сильный буран. Свидетели показали, что Кузьмин рассказывал односельчанам на другой день, что стрелял в собаку, принадлежащую К. В суде же виновный утверждал, что стрелял в воздух в виду сбора возле фермы собак. Кузьмин был осужден за неосторожное убийство1. В данном случае мотив и другие обстоятельства, при которых был совершен выстрел, остались невыясненными и, следовательно, остались невыясненными содержание преступной небрежности и виновность лица. В неосторожных преступлениях, являющихся сознательным нарушением правил предосторожности, мотивационная обусловленность поведения выступает наиболее четко. В указанных преступлениях мотив «допускает осязать себя руками». Но мотивация является обязательной и для других нарушений правил предосторожности, так как и в этих случаях решается один и тот же вопрос, а именно — могло ли лицо учесть 1 Архив Верховного Суда ТАССР за 1963 г. 93 последствия своего поведения. А чтобы ответить на него, нужно знать причину, мотив этого поведения Например, для определения ответственности стрелочника, по халатности которого произошло крушение поезда, надобно установить, чем он руководствовался в своем поведении, которое было несовместимо с лежащими на нем обязанностями. В этой связи следует признать неправильным утверждение о том, что мотив является элементом умысла. Мотив, наряду с умыслом и неосторожностью, характеризует субъективную сторону состава преступления1. Мотивы не остаются одинаковыми; они постоянно изменяются в связи с изменениями самой личности, ее сознания, интересов, взглядов, привычек, вместе с изменением социально-экономических условий жизни индивида. Буржуазные пропагандисты утверждали и продолжают утверждать, что антиобщественные мотивы были всегда присущи человеку, что люди по своей природе мерзки и жестоки. «Во все века и у всех народов,— писал Юм, — человеческие поступки обладают значительным однообразием и природа человеческая до сих пор не отклонилась от этих начал своего обычного течения. Одни и те же побуждения всегда вызывают одно и то же поведение... Честолюбие, скупость, самолюбие, тщеславие, дружба, великодушие, патриотизм, — все эти страсти от сотворения мира были и остаются источниками всех наших предприятий и двигателями всех наших поступков» 2. Из этого же исходил Л. И. Петражицкий при объяснении человеческих поступков, утверждая, что человеку на всех ступенях его развития всегда были свойственны одни и те же эмоции3. Представители антропологического направления в уголовном праве стремились найти мотивы в биологических закономерностях и инстинктах человека. 1 Б. А. В и к т о р о в рассматривает мотив как самостоятельный, необходимый элемент (признак) субъективной стороны преступления. (Б. А. В и к т о р о в . Цель и мотив в тяжких преступлениях. Госюриздат, М., 1963, стр. 18). 2 Цит. по М. П. Ч у б и н с к о м у . Мотив преступной деятеятельности и его значение в уголовном праве. Ярославль, 1900, стр. 292. 3 Л. И П е т р а ж и ц к и й . О мотивах человеческих поступков. Спб, 1904. 94 Миф о вечности человеческих побуждений опровергается повседневной практикой. Человеческая воля и определяющие ее содержание мотив и цель являются продуктом исторического развития личности, социально-экономических условий ее существования. Основные закономерности развития капитализма обусловливают не только непрерывный рост преступности, но и ее специфичность, определяемую главным образом исходными побуждениями, толкающими людей на совершение преступлений. При общем росте преступности в капиталистических странах резко выделяется рост имущественных преступлений, особенно таких, как грабежи, кражи и др. виды незаконного завладения чужим имуществом. Огромные социально-экономические преобразования, происшедшие в нашей стране, коренным образом воздействуют на психологию человека. На почве социалистических производственных отношений развиваются новые взгляды, новая психология, новая мораль, новые нравственные принципы, являющиеся основой морального кодекса строителя коммунизма 2. Полностью исчезли или сведены до минимума многие навыки, привычки, предрассудки прошлого, имевшие распространение в первые годы существования нашего государства. Все это не могло, конечно, не сказаться на изменении как количественного, так и качественного характера преступности, мотивов и, причин совершения преступления. В этой связи небезынтересно привести данные об изменении мотивов совершения наиболее тяжких преступлений, в частности, умышленного убийства. В настоящее время судебной практике, например, не известны убийства, совершаемые по мотиву нужды. Между тем в условиях царской России убийство из-за нужды являлось одним из распространенных видов убийств. Резко сократилась также степень распространенности такого опасного двигателя 1 См. Сборник. Преступность в капиталистическом мире после второй мировой войны. Изд. АН СССР, М., 1963, стр. 21, 25, 27 и др. 2 См. Программа Коммунистической Партии Советского Союза. Коммунист, № 16, 1961, стр. 88. 95 преступных действий, как корысть. Если в начале тридцатых годов корыстный мотив занимал преобладающее место среди других низменных побуждений, являющихся источником совершения умышленных убийств, и составлял 30%, то в настоящее время это самая незначительная группа мотивов убийства, составляющая всего лишь 8%. Преобладающая доля убийств сейчас падает на убийства из хулиганских побуждений и в драках, совершаемые, как правило, лицами, находящимися в состоянии опьянения1. Изменилась не только степень распространенности мотивов, но и их содержание. Корысть в преступлении, как свидетельствует судебная практика, редко олицетворяет страсть к наживе; чаще всего это стремление получить материальную выгоду для удовлетворения «мимолетных» личных потребностей (например, на выпивку). То же самое можно сказать о таких мотивах, как чувство ложного стыда (при детоубийствах), совершение преступления вследствие стечения тяжелых личных или семейных обстоятельств и др. Мотивы преступления довольно разнообразны. И, естественно, не всегда они имеют одинаковое значение. Одни вызывают особое моральное негодование, другие в какой-то мере извиняют общественную опасность деяния, смягчая вину и ответственность лица, его совершившего; они могут иметь сугубо личный характер, являясь особой формой проявления эгоизма и индивидуализма, либо определяться классовой принадлежностью лица и т. д. В этой связи большое значение приобретает классификация мотивов преступления. Не говоря уже о познавательном значении такой классификации, ее практический смысл заключается в том, что она позволяет конкретизировать причины преступности, более правильно определить виновному вид наказания и меры исправительно-трудового и воспитательного воздействия, а также помогает в решении вопроса о 1 А. А. Г е р ц е н з о н, Л. Н. С м и р н о в . Клеветнические измышления господина Маураха. Советское государство и право, № 4, 1961, стр. 135. 96 целесообразности включения мотивов в диспозиции отдельных статей Уголовного кодекса1. В советской юридической литературе впервые попытку классифицировать мотивы преступлений сделал в 20-х годах Г. С. Фельдштейн2. Он различал мотивы: крайней нужды, куда относил действия, совершенные вследствие состояния голода, нужды, угрозы, принуждения, необходимой обороны, крайней необходимости; мотивы неведения и ошибки; наслаждения; половые побуждения; стремление получить удовлетворение нематериального порядка; мотивы злобы и мести, гнева, ревности, корысти и, наконец, мотивы альтруизма. Как видно, автор дает перечень наиболее часто встречающихся в судебной практике мотивов преступления, вне зависимости от их моральной и правовой оценки. Практического значения эта классификация не имеет. При этом автор необоснованно относит к мотивам такие обстоятельства, как гнев, неведение и ошибку. Эти признаки характеризуют общее психологическое состояние личности, но не объясняют, почему человек поступает так, а не иначе. А. А. Герцензон делит все мотивы преступлений на три группы: 1) контрреволюционные мотивы; 2) мотивы низменные; 3) мотивы, обусловленные неустойчивостью и недисциплинированностью 3. Предложенная А. А. Герцензоном классификация мотивов носит слишком общий характер. Автор не делает попыток раскрыть содержание предложенной классификации. Трудно также практически разграничить первую и вторую группы мотивов преступлений. Однако мысль автора о том, что в основе классификации 1 Против классификации мотивов высказывается Б. С. Утевск и й. Он объясняет это отсутствием стабильной системы мотивов и практической необходимости в их классификации. (Б.С.Утевский. Вина в советском уголовном праве. Госюриздат, М., 1950, стр. 155). Утверждение, что не ощущается практической необходимости в классификации мотивов противоречит собственной позиции автора о значении мотива преступления (см. Указ, работу, стр. 144). Нельзя также принять в соображение и второй довод Б. С. Утевского. Преступление, как известно, также не стабильное, а исторически изменчивое явление. Но никто на этом основания не предлагал отказаться от классификации преступлений. 2 Г. С. Ф е л ь д ш т е й н . Указ, статья. 3 А. А. Г е р ц е н з о н . Уголовное право. Часть общая. М., 1948, стр. 343. 97 должна лежать моральная и правовая оценка мотива является совершенно правильной. Мотив всегда наполнен общественным содержанием; он непосредственно связан с причинами, которые обусловливают существование преступности в обществе. Поэтому оценить значение мотива, как и совершенное на его основе действие, невозможно без учета причин преступности, а также норм морали и права. Игнорирование материального содержания мотива делает всякую классификацию абстрактной, лишенной практического содержания. Именно такой в большинстве случаев является классификация мотивов, даваемая буржуазными криминалистами1. Попытки классифицировать мотивы преступления без учета их общественного содержания делались и в советской юридической литературе. Так, Б. В. Харазишвили утверждает, что «в основу классификации мотивов должна быть положена психологическая суть поведения»2. При этом не только мотив, но и волевое поведение, им обусловленное, автор рассматривает как лишенное социального содержания. «В понятие волевого поведения, — пишет Б. В. Харазишвили, — нельзя, следовательно, вносить признаки норм права и морали, т а к как оно реально мыслимо и без этих признаков»3. Несостоятельность этого утверждения очевидна4. Волевое поведение всегда детерминировано, т. е. обусловлено общественным, социально-экономическим содержанием. По существу из этого же исходит автор, когда он переходит непосредственно к классификации мотивов. 1 Л. И. П е т р а ж и ц к и и, напр , считал «истинными мотивами, двигателями нашего поведения» эмоции, которые он делил на императивные (побуждения нравственного долга) и императивноаттрибутивные (веление права). Последнее оказывают более сильное и решительное давление на сознание. (Л. И. П е т р а ж и цк и й. О мотивах человеческих поступков Спб, 1904, стр. 37 и след.). Теория Л. И. Петражицкого неправильна в своей основе Эмоции, как и вообще психические свойства человека, имеют материальное содержание, определяемое социально-экономическими условиями, в которых человек живет и действует. 2 Б. В. Х а р а з и ш в и п и . Указ работа, стр. 58. 3 Там же, стр. 51. 4 Неточность этого положения отмечает также А Б. Сахаров в рецензии на работу Б. В. Хэразишвили. См. Советское государство и право, № 5, 1964, стр. 154. 98 Следует отметить, что Б. В. Харазишвили дает не классификацию мотивов преступлений, а классификацию мотивов человеческого поведения вообще, что лишает эту классификацию практического значения. Он выделяет две группы мотивов: мотивы, связанные с идейными явлениями, и мотивы предметного характера. В свою очередь мотивы, связанные с идейными явлениями, подразделяются на обще социальные мотивы (морально-политические, мотивы, обусловленные этическими потребностями и интересами, пережитками родового быта, а также религиозные мотивы); мотивы личного характера (карьеризм, зависть, жадность, корысть, бережливость, щедрость, упрямство и др.) 1 . Надуманным является, прежде всего, разграничение мотивов на идейные и мотивы предметного характера. Всякий мотив носит предметный характер постольку, поскольку он связан с целью. Например, корысть возникает тогда, когда появляется стремление незаконно получить материальную выгоду, пользу. Недостатком приведенной классификации является также и то, что в ней в один ряд с мотивами поставлены свойства личности, черты характера, например, бережливость, щедрость, упрямство, сильное душевное волнение и т. д. Эти обстоятельства характеризуют склонности личности, а не мотив поведения. В основу классификации мотивов следует, на наш взгляд, положить оценку мотивов, предусмотренную в нашем действующем уголовном законодательстве. Но уголовный закон далеко не исчерпывает всех мотивов, по которым совершаются преступления. Поэтому при классификации необходимо учитывать моральную оценку мотивов, а также источник, который их питает. В соответствии с этим можно предложить следующую классификацию мотивов преступлений: 1. Мотивы политического характера (классовая ненависть, классовая месть). 2. Низменные мотивы, являющиеся различными формами проявления эгоизма. 3 Мотивы, лишенные низменного характера. 1 Б. В. Х а р а з и ш в и л и . Указ. работа, стр. 59. 99 Содержание первой группы мотивов преступлений определяется классово-политическим положением лица, его отношением к Советскому государству. Эти мотивы имели распространение в судебной практике, главным образом, в первые годы существования нашего государства. Сейчас значение этих мотивов в судебной практике невелико. В результате глубоких социальноэкономических изменений в нашей стране сложилось морально-политическое единство. У нас теперь нет таких социальных групп, политические убеждения которых находились бы в противоречии с политическими убеждениями советских граждан, а это говорит о небывалом единстве политических убеждений всего нашего народа. В настоящее время особо опасные государственные преступления являются различными формами враждебной деятельности агентуры империалистических государств и совершаются главным образом по мотивам корысти, что, конечно, не исключает наличия цели подрыва и ослабления Советского государства. Примером может служить дело американского летчика-шпиона Ф. Паузрса, дело Винна. Характеризуя мотивы совершения преступления Ф. Пауэрсом, Генеральный прокурор СССР Р. А. Руденко указывал в своей обвинительной речи по данному делу, что Пауэре, «добровольно продав свою честь и совесть, всего себя за доллары, обязался выполнять любые преступные деяния, то есть действовал из корыстных и низменных побуждений»1. Низменные мотивы имеют наибольшее значение в судебной практике. Они являются результатом проявления таких отрицательных черт характера, как индивидуализм, эгоизм, зависть, тщеславие, недисциплинированность, грубость и т. д. и т. п. К ним, в частности, следует отнести корысть, жажду наживы, стяжательство, хулиганские побуждения, месть, ревность, злобу, ненависть, половые побуждения, трусость, малодушие, стремление избежать ответственности или обеспечить снисходительное к себе отношение и др. проявления эгоизма. Уголовный закон не всегда раскрывает содержание низменных побуждений; чаще всего в законе указывается 1 «Правда» от 20 августа 1960 г. 100 на совершение Преступления из корысти и других низменных побуждений (см., например, ст. ст. 38, 196 УК РСФСР); в других случаях закон говорит о корыстной -и иной личной заинтересованности (ст. ст. 170, 260 УК РСФСР) или о корыстных и иных личных побуждениях (ст. 175 УК РСФСР). Иные низменные побуждения — это мотивы, являющиеся проявлением грубого эгоизма, пережитков прошлого. Типичными низменными мотивами являются хулиганские побуждения, месть, ревность, злоба, зависть и др. Формулировки закона «корыстная и иная личная заинтересованность», «корыстные и иные личные побуждения» имеют более широкое содержание. Они включают в себя любые личные побуждения, не зависимо от того, носят они низменный характер или нет. (Например, злоупотребление служебным положением, совершенное в ложно понятых интересах учреждения или предприятия либо с целью оказать услугу другому лицу и т. д.). Низменный мотив, как правило, указывается в качестве основного признака, необходимого условия уголовной ответственности (например, ст. ст. 125, 196 УК РСФСР); реже — в качестве квалифицирующего признака (ст. 102 УК РСФСР). В других случаях низменный мотив выступает как обстоятельство, которое суд учитывает при назначении наказания. К мотивам, лишенным низменного характера, действующее уголовное законодательство относит совершение преступления вследствие стечения тяжелых личных или семейных обстоятельств, под влиянием угрозы или принуждения, либо вследствие материальной, служебной или иной зависимости, под влиянием неправомерных действий потерпевшего или при защите от общественно опасных посягательств, хотя и с превышением пределов необходимой обороны (ст. 38 УК РСФСР). Сюда же можно также отнести такие мотивы, как сострадание, жалость к потерпевшему (например, убийство с целью прекратить страдание; производство аборта по мотивам помочь абортируемой), стремление прекратить издевательство потерпевшего над близким человеком (например, убийство ради избавления близкого человека от 101 издевательств потерпевшего), боязнь осуждения, причинить горе близким и т. д. морального Не низменные мотивы обычно не упоминаются в отдельных составах преступлений. Они могут учитываться в качестве смягчающих обстоятельств по прямому предписанию закона (ст. 38 УК) или по усмотрению суда при назначении уголовного наказания. Необходимо отметить, что всякая классификация мотивов преступлений является примерной и в какой-то мере условной. Мотив определяется содержанием конкретного действия. Поэтому решающее значение в его оценке имеют характер совершенного действия, конкретные причины, способствующие появлению мотива и т. д. Возьмем, к примеру, месть и ненависть. В уголовном праве эти мотивы, по общему правилу, рассматриваются как низменные, грубо эгоистические. Однако степень, если так можно сказать, низменного содержания, оценка этих мотивов зависят от конкретных обстоятельств, при которых совершается преступление. Валеев был признан виновным в умышленном убийстве гр. Н., 1886 г. рождения. Убийство совершено по следующим мотивам. Потерпевший пригласил Валеева, проходившего мимо его дома, зайти к нему. Когда Валеев зашел, Н. стал хватать его за половые органы, предлагая совершить акт мужеложества. Валеев отверг это предложение и стал уходить. В этот момент Н. замахнулся на него ножом. Валеев отнял нож и нанес им потерпевшему множество ударов в жизненно важные органы и убил его. Зеленодольским городским народным судом Валеев был осужден по ст. 103 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии усиленного режима. Судебная Коллегия Верховного Суда ТАССР признала мнение городского суда неправильным. Она отметила, что суд при решении вопроса о виновности Валеева не принял в соображение мотив поведения осужденного и его состояние в момент совершения преступления. Между тем эти обстоятельства имели решающее значение при определении ответственности и назначении наказания. Коллегия переквалифицировала деяние 102 Валеева по ст. 104 УК РСФСР и в соответствии с этим снизила ему меру наказания1. Таким образом, при определении и оценке мотива необходимо выяснять все обстоятельства, при которых было совершено преступление и которые обусловили поведение виновного. Только при этом условии установление мотива преступления может оказать существенную помощь в решении вопроса об уголовной ответственности и назначении наказания. 1 Кассационная практика Верховного Суда ТАССР за 1964 г Интересный в этом отношении счучаи описан в повести Н. В а с и л ь е в а «Трагедия в Кирсановке» (Советская юстиция, №№ 10—12, 1958, №№ 1—4, 1959) В повести рассказывается о том, как бывший доцент университета по кафедре иностранных языков Сергей Сергеич совершил убийство гр. Скворцовой за то, что последняя во время оккупации советской территории немецко-фашистскими захватчиками сообщила о нем в гестапо Опасаясь расправы, Сергей Сергеич стал оказывать оккупантам услуги, в частности, выдач члена подпольной организации Г. После окончания войны он стал заметать за собой счеты, перебрался в другой город, сильно раскаивался в своей прошлой деятельности. «Все эти годы, гражданин следователь, — торопился высказаться Сергей Сергеич,— я был совершенно одинок. Страшно выговорить эти слова, но от правды никуда не уйдешь Я ведь был совсем не такой, как все, хотя никто об этом и не догадывался. Никто же не знал, что у меня вместо души — сплошная раковая опухоль. А если б зн а ли … Как мне бы то жить с ними? Да и цепи у нас были разные: они шли вперед, строили жизнь, а я, наоборот, убегал от нее. И от самого себя тоже хотел забыть, кто я такой Но одно сильное желание и у меня было. Я мечтал… Да, мечтал, не удивляйтесь… страстно мечтал встретить снова ту грязную девку, которая швырнула меня в поганое болото. Временами желание это ослабевало а потом вдруг так разгоралось, что попадись она мне в тот момент в руки, растерзал бы в клочья» (Советская юстиция, № 4, 1959 стр. 74). Такой случай представился, и он не замедлил им воспользоваться. 103 Глава третья ПРИЧИННАЯ ОБУСЛОВЛЕННОСТЬ МОТИВОВ И ВОЛИ. ДЕТЕРМИНИЗМ И УГОЛОВНАЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ Характеристика преступления как сознательного, волевого действия (бездействия), в котором находят свое выражение определенные мотивы и цели, не исчерпывает, разумеется, все содержание поставленной проблемы. Обоснование ответственности в уголовном праве предполагает знание природы волевой деятельности и в первую очередь тех побудительных причин, которые обусловливают возникновение антиобщественных мотивов и противоправное поведение лица. В этом плане нас должны, в частности, интересовать следующие вопросы: что лежит в основе противоправного поведения и антиобщественных побуждений; почему у разных людей в одинаковых условиях возникают неодинаковые мотивы и почему один и тот же человек в разных условиях поступает из одинаковых мотивов; подчиняется ли общественно опасное действие лица общим закономерностям или оно ничем не обусловлено? Другими словами, являются ли противоправные действия человека свободными или необходимыми? В своей наиболее общей форме проблема о свободе воли — это прежде всего философская проблема, так как она выражает собой отношение природы и человека, объекта и субъекта, бытия и сознания, физического и психического. Вместе с тем это — большая социальная проблема, имеющая непосредственное практическое значение; в частности, она связана с пониманием личности и ее взаимоотношением с обществом, оценкой поведения человека, определением оснований и 104 пределов его ответственности за свои поступки и в конечном счете с вопросом о формировании и воспитании человека. Именно в своем практическом отношении данная проблема представляет наибольший интерес и трудность. Она всегда стояла и стоит в настоящее время в центре философской мысли. Это одна из тех проблем, которые постоянно тревожат человеческий ум и служат ареной борьбы мнений, разделяя мыслителей на резко противоположные лагери1. Особенную остроту проблема детерминированности человеческого поведения приобретает в праве вообще и в уголовном праве в частности. «Невозможно рассуждать о морали и праве, — указывал Ф. Энгельс, — не касаясь вопроса о так называемой свободе воли, о вменяемости человека, об отношениях между необходимостью и свободой»2. Основная борьба в уголовном праве — борьба между материализмом и идеализмом — шла и продолжает идти вокруг вопроса о причинной обусловленности воли, о применении категорий свободы воли и необходимости к объяснению противоправных действий человека; в конечном счете к вопросу о том, кто повинен, что человек оступился, сам ли человек или сложившиеся обстоятельства? Вряд ли можно найти криминалиста, который бы в той или иной мере не касался этого вопроса. Интерес криминалистов к данной проблеме не является, конечно, случайным: от ее решения зависит не только обоснование ответственности в праве, но и определение пределов, границ этой ответственности; нет почти ни одного института уголовного права, который так или иначе не был бы с ней связан. Вопрос о свободе и необходимости, причинной обусловленности противоправного поведения и уголовной 1 Г. В. П л е х а н о в следующим образом характеризует значение этой проблемы: «Старый, но вечно новый вопрос о свободе и необходимости возникал перед идеалистами XIX века, как возникал он перед метафизиками предшествующего столетия, как возникал он решительно перед всеми философами, задававшимися вопросом об отношении бытия к мышлению. Он, как сфинкс, говорил каждому из таких мыслителей: разгадай меня или я пожру твою систему!» (Г. В. П л е х а н о в . К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. Госполитиздат, 1949, стр. 109). 2 Ф . Э н г е л ь с . Анти-Дюринг. Госполитиздат, М., 1952, стр. 106. 105 ответственности не получил в науке уголовного права одинакового решения. Среди буржуазных криминалистов, главным образом представителей так называемого классического направления в уголовном праве, распространено мнение, согласно которому при обосновании уголовной ответственности следует исходить из индетерминистического взгляда на поведение человека. Рассматривая необходимость и свободу, детерминизм и ответственность как взаимоисключающий категории, сторонники этого направления отрицают какую-либо зависимость воли, противоправного поведения от окружающей действительности, внешней среды, социальноэкономических условий. Они считают, что все «происходит от личности», что единственной причиной всех человеческих действий является свободная, в своем содержании от других причин независимая человеческая воля. Вот что писал по этому поводу один из представителей немецкого неоклассицизма В. Зауер: «Уголовное права возможно только на о с н о в е с в о б о д ы в о л и . Как могло бы государство решиться наказывать человека, если бы не существовало свободы доли? Каким образом могло бы оно возлагать на кого-либо уголовную ответственность за его действие, если бы он сам не являлся причиной своих действий? Причинять ему такую крупную неприятность, как наказание, без предположения свободы воли, было бы несправедливостью!.. Через посредство наказания может быть искуплена только вина, — в ина , м ы с л и м а я е д и н с т в е н н о на п о ч в е с в о б о д ы воли» 1 . В. Зауер предостерегает против забвения свободы воли, утверждая, что отказ от свободы воли фактически означает отказ от само совершенствования, от морали и т. п. Эти же взгляды, хотя и не в столь категорической форме, В. Зауер повторяет и в последующих своих работах. «Со свободой — пишет он в учебнике 1955 г.,— была бы прекращена не только ответственность, но и жизнь». В. Зауер считает, что интерес юриста должен ограничиваться только тем, «является ли свободное волевое решение причиной общественно полезного или вредного последствия, была ли направлена к его воле и 1 W. Sauer. G r u n d l a g e n s t r a f r e c h t s . 1921, S. 504. Цит. по И. П. Р а з у м о в с к о м у . Детерминизм и ответственность в уголовном праве. Революция права, № 6, 1929, стр. 90. 106 действию общая тенденция»1. Кто сводит способность, к возможности действия, тот исключает свободу. «Ты можешь, если ты имеешь способность»,— такова, по мнению Зауера, формула свободы 2. Таким образом, человек, по Зауеру, при выборе действия совершенно не руководствуется обстоятельствами, которые обусловливают возможность его поведения. Все зависит от его способностей, определяемых внутренней волей. По существу индетерминистического понимания преступления придерживается и другой западногерманский криминалист Бауман. Сферой уголовного права Бауман признает свободу воли. «Действительная вина в уголовно-правовом смысле, — пишет он, — предполагает, что преступление покоится на свободе воли. Без свободы воли нет уголовно-наказуемой упречности»3. Постулат свободы воли Бауман кладет в определение преступления, вины, наказания. Обстоятельства, характеризующие личность виновного лица, игнорируются. В работе нет даже упоминания о мотивах преступления. В русской дореволюционной уголовно-правовой литературе это теория не нашла большого распространения. Аналогичные взгляды высказывали, например, В. Д, Спасович 4, С. Будзинский5. Другие же криминалисты при построении уголовной ответственности не выставляли лозунга свободы воли. Индетерминистическое понимание свободы воли берет свое начало с древнейших времен, однако своего апогея оно достигло в идеалистической немецкой философии конца XVIII и начала XIX века — в философии Канта и Гегеля. Как известно, Кант, рассматривая материю и сознание, бытие и мышление, как самостоятельные независимые субстанции, параллели, приходил к выводу о полной несовместимости необходимости и свободы, 1 W. Sauer. Allgemeine Strafrechtslehre. Eine Lehrbuchmabige Darstellung. 3. Vollig neue Auflage der «Grundlagen des Strafrechts». Berlin, 1952, S. 42. 2 Ibid. 3 Baumann, Strefrechts. Allg. Teil., 2. Aufl., 1961, S. 287. 4 В. Д. С п а с о в и ч . Уголовное право. Спб., 1863. Впоследствии В. Д. Спасович изменил свой взгляд на волю и мотив поведения. 5 Б у д з и н с к и й . Начала уголовного права. Варшава, 1870. 107 Причиной обусловленности человеческого поведения и воли. Последовательное развитие дуалистического взгляда на свободу и необходимость привело Канта к искусственному разделению деяния человека, в котором воля и ее внешнее проявление рассматриваются как самостоятельные, друг от друга не зависимые начала. Действие человека — область теоретического разума; оно является выражением эмпирической воли и подчиняется закону легальности. Эмпирическая воля доступна нашему познанию, выступает как вещь для нас. Помимо эмпирической воли Кант различает чистую, внутреннюю волю, непознаваемую, как вещь в себе, умопостигаемую, или, какой говорит, интеллигибельную подчиняющуюся высшему нравственному закону. Кант следующим образом определяет эту волю: это «такая причинность, когда причина не определяется в свою очередь никакою другою предшествующею согласно необходимым законам»... «способность начинать ряд явлений, развивающихся далее согласно законам природы1». Причинность, как свободу, указывает Кант, нельзя смешивать с причинностью, как физическим механизмом, так как «первая получает устойчивость для человека в силу нравственного закона, а вторая в силу закона природы»2. Таким образом, нравственный закон является единственным побуждением, обусловливающим поведение чистой воли. Человек, по Канту, в своей практической деятельности не зависит от внешнего мира; он подчинен велениям практического разума, так называемому категорическому императиву. Поэтому свобода воли состоит в подчинении воли практическому разуму и его требованиям. Все практические действия человека, добродетели и пороки являются результатом его внутренней воли, априорных форм рассудка. Свободная воля ничем не детерминируется, но как первопричина она может обусловливать наступление определенных последствий. Следовательно, не мотив определяет волю, а воля определяет мотив, избирая его свободно. 1 И К а н т Критика чистого разума Перевод А. Л о с с к о г о, изд. 2-е, 1915, стр. 276. 2 И. К а н т . Критика практического разума. Перевод Н. М. Соколова, 1897, стр. 6. 108 В чем же видел Кант основание ответственности? Кант считал, что поскольку право является выражением должного, то при оценке поступков человека нужно исходить из требований и велений практического разума. Оценке подлежит ничем не обусловленная воля, которая является единственной причиной поведения человека. Эта воля лица, нарушившего закон, и служит основанием его ответственности за свои действия. Исходя из этого Кант строил свою теорию права, морали, вины и наказания1. Применение наказания Кант обосновывал требованием категорического императива, высшего разума, в основе которого лежит принцип равенства, право тождественного возмездия (jus talionis). Кант говорил, что если известно, что завтра государство разрушится, то и в этом случае осужденный на смерть преступник должен быть казнен, ибо таково требование категорического разума, Кант не придает решающего значения утилитарным целям наказания; при обосновании ответственности он исходит, главным образом, из объективных свойств преступления. Дуализм не в состоянии решить вопрос о соотношении субъекта и объекта, свободы и необходимости; он их разгораживает2. Гегель говорит, что Кант ставит человека между мышлением и природой. Чтобы обосновать ответственность человека за свои поступки, Кант апеллирует к высшему нравственному закону, всемогущему существу3. Дуалистическая философия Канта является выражением противоречивости немецкой буржуазии, напуганной французской буржуазной революцией. К. Маркс и Ф. Энгельс указывали, что «Кант успокоился на одной лишь «доброй воле», даже если она остается безрезультатной, и перенес осуществление этой доброй воли, гармонию между нею и потребностями и влечениями индивидов в потусторонний мир. Эта добрая воля Канта вполне соответствует бессилию, придавленности и убожеству немецких бюргеров, мелочные интересы которых никогда не были способны развиться до общих национальных интересов...» 4. 1 См. А.А.П и о н т к о в с к и й Уголовно-правовая теория Канта, А.Фейербаха и Фихте. Ученые труды ВИЮН. М., 1940. 2 В. И. Л е н и н . Философские тетради. М, 1936, стр. 93. 3 Г. В. П л е х а н о в От идеализма к материализму. Соч., т. XVIII. Госуд. изд-во, М —Л., 1925, стр. 162. 4 К. М а р к с и Ф Э н г е л ь с . Соч, т. IV, стр 174. 109 Фихте и Шеллинг пытались устранить дуализм Канта. Шеллинг, например, стремился показать, что на практике свобода может оказаться необходимостью, необходимость свободой1. Однако ни Фихте, ни Шеллингу не удалось преодолеть дуализм и своей системе и разрешить антимонию между свободой и необходимостью. Это сделал Гегель. Диалектический метод Гегеля дал ему возможность показать взаимосвязь и единство свободы и необходимости, сделать исключительно важный вывод о том, что свобода означает сознание необходимости. Гегель считал, что человек тогда становится свободным, когда он познает законы необходимости и, познавая, действует в соответствии с этими законами. Гегель, таким образом, одним ударом разрубил гордиев узел, которым был связан вопрос об отношении свободы и необходимости. Вот как оценивал этот вывод Г. В. Плеханов: «Это было величайшее приобретение как в области философии, так и в области общественной науки — приобретение, которым в полном его объеме воспользовался, однако, только современный, диалектический материализм» 2. Однако необходимость Гегель понимал идеалистически. Мир, действительность, по Гегелю, есть воплощение идеи, абсолютного духа, который развивается по определенным, только ему присущим необходимым, объективно разумным законам. Законы необходимости — это законы абсолютного духа. Поэтому свободной волей Гегель признавал волю, находящуюся в согласии с законами развития объективного духа. Свободная воля, отмечает А. А. Пионтковский, выступает у Гегеля как конечный этап в развитии субъективного духа и вместе с тем как «первое звено в развитии новой области духа — объективного духа»3. Следовательно, определение Гегелем свободы как познанной необходимости вытекало из его понимания необходимости, явилось логическим следствием его идеалистической системы. Но именно идеалистическая 1 Г. В. П л е х а н о в . К шестидесятой годовщине смерти Гегеля. Соч., т. VII. Госуд. изд. М.— Л, 1925, стр. 48. 2 Там же. 3 А . А. П и о н т к о в с к и й . Уголовно-правовая теория Гегеля в связи с учением о праве и государстве М, 1948, стр 46 110 система не позволила Гегелю воспользоваться сделанным им открытием и практически свела на нет всю поистине исполинскую силу, в нем заложенную. Гегель гениально угадал соотношение свободы и необходимости, но не доказал его. Свобода воли у Гегеля выступает как свобода отвлеченного понятия. Рассматривая свободу воли как следование объективному разуму, абсолютной идее, Гегель ставил тем самым волю вне отношений свободы и необходимости, т. е. по существу делал то, в чем он обвинял других,— не шел дальше «абстрактной мысли о свободе воли»1. Несостоятельность определения Гегелем свободы воли наглядно обнаруживается, когда он пытается обосновать ответственность в праве. «Существенным в воле,— писал Гегель в философии права, — является для меня долг». А долг, говорит он, означает «совершать правовое и заботиться о собственном благе и о благе во всеобщем определении, о благе других» 2. Следовательно, гегелевская свобода воли на деле означает согласие с положительным правом прусского государства, в котором, по утверждению Гегеля, нашли воплощение высший разум, абсолютная идея права. Гегель и в этом случае остался верен себе: утверждая одно в теории, он обратное доказывал на практике. Характеризуя в теории свободу воли как идею и исходный пункт права, Гегель сводил ее на нет в практической деятельности. Эту черту Гегеля метко подметил И. С. Тургенев, сказав, что «Гегель походил лицом, в одно и то же время, на древнего грека и на самодовольного сапожника» 3. Несмотря на различие исходных теоретических позиций в практическом отношении Гегель приходил по 1 Г е г е л ь . Философия 2 Там же, стр. 153. 3 права. Соч., т. VII. М, 1934, стр. 114 И. С. Т у р г е н е в . Вильгельм Гелль. Соч., т. 11. М., 1956, стр. 8. На это же указывал А. И. Г е р ц е н. В письме к А. П. Огареву от 12/1 1845 г. он писал: «Ты пишешь: «После построения логики я не вижу необходимости идее раскрыться природой». Без сомнения, это так же смешно, как человек, который бы написал эмбриологию и, окончивши, пошел бы опять в семенную жидкость — и давай родиться. Причина этому все-таки гордость идеализма и невыносимый дуализм, который у Гегеля побежден теоретически, но остался на деле» (А. И. Г е р ц е н . Соч., т. 9, М., 1958, стр. 328). 111 существу к тем же выводам, что и Кант. Поэтому не случайно в буржуазной уголовно-правовой литературе распространено мнение о том, что Гегель в вопросах уголовного права являлся прямым продолжателем Канта1. Преступление, говорит Гегель,— это худший вид неправды, неразумная «особенная воля, отличная от себя и противоположная себе как в себе и для себя сущей»2. Оно (преступление) есть нечто шаткое, изолированное, «в котором не уважается ни право в себе, ни право, каким оно мне кажется, в котором, следовательно, нарушаются обе стороны, субъективная и объективная» 3. Как же Гегель связывает понятие преступления с понятием свободы воли? Он говорит, что преступление уничтожает право как право. Но оно ничтожно: абсолютное право не может быть уничтожено. Преступление само подлежит уничтожению. Это достигается путем наказания, «которое вызывается самим преступником и навязывается ему насильно»4. Наказание утверждает право, нарушенное преступлением. Таким образом, через двойное отрицание Гегель пытается придти к положительному решению и обосновать ответственность с точки зрения свободы воли. К. Маркс и Ф. Энгельс писали по этому поводу «По Гегелю, наказание есть приговор, который преступник произносит над самим собой. Эта теория являлась спекулятивным покрывалом древнего jus talionis, которое Кант развил как единственно правовую теорию наказания. У Гегеля самоосуждение преступника остается только «идеей», спекулятивным истолкованием ходячих эмпирических уголовных наказаний»5. Идеалистическая система помешала Гегелю сделать правильные выводы из угаданного им закона соотношения свободы и необходимости: как и Кант, он давал субъективно-идеалистическое обоснование ответственности в праве. 1 См. И. П. Р а з у м о в с к и й . Детерминизм и ответственность в уголовном праве. Революция права, № 6, 1929, стр. 89. 2 Г е г е л ь . Философия права. Соч., т. VII, 1934, стр. 66—67. 3 Там же, стр. 111. 4 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. IX, стр. 88. 5 К. М а р к о и Ф. Э н г е л ь с Соч. т. III, стр. 211. 112 Свобода воли у Гегеля носит абстрактный, метафизический характер: она не имеет необходимого содержания, так как ничем не определяется; в ней теряется личность отдельного человека. Объектом оценки является ничем не обусловленное решение лица совершить тот или иной поступок. На место индивидуума с его действительными мотивами Гегель ставит абстракцию «свободной воли», заменяя всего человека одним из многих человеческих свойств»1. Гегель не придает какого-либо существенного значения при определении ответственности мотивам, цели и другим обстоятельствам, характеризующим личность правонарушителя, объявляя поверхностным мнение, согласно которому при оценке преступления «существенной оказывается моральная точка зрения, субъективная сторона преступления, перемешанная с тривиальными психологическими представлениями о большей привлекательности и силе чувственных побуждений по сравнению с разумом, о психологическом давлении...»2. А. А. Пионтковский правильно указывает, что такая оценка мотива полностью соответствует взглядам Гегеля на мораль, право, соотношение внутренних и внешних свойств поступка, которые он развивал в «Философии права» 3. Таким образом, с точки зрения абстрактного понимания свободы воли нельзя обосновать ответственность в уголовном праве. Метафизическая воля и ответственность— понятия несовместимые. Человек не может быть признан ответственным за свои поступки вне конкретных обстоятельств, которые делают эту ответственность реальной, а свободу необходимой. Понятие свободы, как и ответственности, определяется конкретно-историческими условиями, в которых живет и действует человек. Современная буржуазная философия по существу не внесла чего-либо нового в решении проблемы свободы воли. Как и прежде, она занята тем, что настойчиво стремится доказать, что существует неразрешимое Е. М а р к с и Ф Э н г е л ь с . Соч., т. IX, стр. 88—89. Г е г е л ь Философия права. Соч., т VII, 1934 стр. 116. А А. П и о н т к о в с к и й . Уголовно правовая теория Гегеля в связи с его учением о праве и государстве. М., 1948, стр. 174— 180, 207—209. 1 2 3 113 противоречие между необходимостью и свободой, причинной обусловленностью поведения человека и целенаправленностью его действий. Наглядным примером тому может служить обширная статья Лионеля Кеннера, опубликованная недавно в английском журнале «Философия». Автор, считает, что детерминизм и свобода несовместимые понятия, что причинность исключает человеческое поведение, его целенаправленный характер 2. Если при объяснении человеческого поведения, пишет Кеннер, исходить из того, что «всякая человеческая деятельность — наши мысли и наши действия — причинно обусловлена», то мы не могли бы поступить иначе, чем мы поступили. Мы не имели бы свободной воли и не несли бы моральной ответственности за наши мысли и действия 3. Как видно, Кеннер не является оригинальным в своих выводах. Он повторяет старый, хорошо известный, затасканный ответ сторонников индетерминистического понимания поведения человека и его воли. И так же, как большинство представителей этого направления, чтобы придать большую убедительность своим выводам, отождествляет механистический, домарксовский материализм и материализм диалектический. Кеннер солидизируется с мнением буржуазных философов, признающих один тип причинности — причинность, как она встречается в природе. Однако, заявляет он, нельзя пои помощи одних и тех же терминов объяснять явления природы и человеческое поведение. «Пытаться использовать понятия, которые нами используются при описании человеческого поведения, для описания природных явлений явилось бы извращением того, что мы подразумеваем под природной детерминированностью Пытаться использовать понятия, которые мы употребляем при описании природы, для описания человеческого поведения, привело бы к извращению того, что мы понимаем под человеческим поведением. Эти понятия не могут употребляться правильно 1 Lionel Kenner. Casuality, determinism and freedom of the will. Philosophy The jornal of the Royal Institute of philosophy. Iuly, 1964, N. 149. 2 Lionel Kelner. Op. cit., p. 235. 3 Ibid., р. 233 114 в обоих случаях. Понятие в каждом случае различно»1. Поэтому Кеннер предлагает различать детерминирование природное и условное. Субъективизм приведенного определения очевиден Между законами неодушевленной природы и законами общественного развития, конечно, имеется существенное различие, однако это различие не может служить основанием для противопоставления свободы и необходимости, воли и ответственности. Рассматривая физические и психические процессы как параллельные факторы, направляемые различными законами и имеющие различное основание, Кеннер тем самым искажает характер поведения человека, которое целиком относится на счет его воли. Свобода поведения выступает у него как индивидуальный произвол. Таким образом, за всеми этими многословными рассуждениями Кеннера отчетливо проглядывает старая кантовская теория, видящая непроходимую грань между действиями и волей, причинностью поведения и его целенаправленностью, объективным и субъективным Автор тоже пытается разгородить внешние обстоятельства и волю человека, но делает это куда менее удачно, чем создатель данной теории. Идеалистические положения немецкой классической философии, особенно выводы Канта о необходимости и свободе, продолжают оставаться той основой, на которой буржуазные юристы пытаются решить проблему ответственности в праве вообще и в уголовном праве в частности. Правда, среди буржуазных криминалистов делалось и делается немало попыток разрешить указанную проблему вне категорий свободы и необходимости Некоторые криминалисты считают, что нельзя искать обоснование ответственности в противопоставлении детерминизма и индетерминизма. Так, видный русский криминалист Н. С. Таганцев утверждал, чго в науке уголовного права не должно быть места для спора о свободе и необходимости, детерминизме и индетерминизме. Этот спор он объявляет метафизическим. Природа человеческих действий, по Таганцеву, носит двойственный характер: одни действия (например, инстинктивные движения) не зависят от контроля 1 Lionel Kelner. Ор. cit., р. 241. 115 нашего сознания и обусловливаются физическими причинами, другие подчиняются ему и детерминируются психическими мотивами. Поскольку личность зависит от внешних условий, она детерминирована; поскольку личность обладает сознанием и способностью реагировать на мотивы, она свободна. Так как практически эти действия не существуют рядом, а выступают в каждом случае в единстве, поэтому Н. С. Таганцев пытается найти общий признак, который бы объединял их в единое целое. Таким признаком является закон достаточной причины. «Обе эти группы,— пишет он,— сливаются в одно целое благодаря наличию в них родового признака — подчинения закону достаточной причины» '. Закон достаточной причины, по мнению Н. С. Таганцева, является единственной теорией закономерности человеческих действий, которая дает возможность обосновать ответственность в уголовном праве. Нетрудно заметить, что эта теория носит эклектический характер. Признавая действия человека одновременно детерминированными и недетерминированными, она искусственно разделяет и противопоставляет их и тем самым искусственно разделяет и противопоставляет свободу и необходимость, действие и сознание, детерминизм и уголовную ответственность. Свобода и необходимость по этой теории, хотя и существуют рядом, по существу не связаны. Закон достаточной причины выступает у Н. С. Таганцева как метафизическая, субъективная категория, как привычка нашего сознания. «Мы не можем сказать,— писал Н. С. Таганцев,— что известное преступное деяние могло быть или не быть: оно должно было совершиться, коль скоро существовала известная сумма причин и условий, общественных и индивидуальных, его создающих»2. На деле теория закономерности человеческих действий выступает у Н. С. Таганцева как субъективноидеалистическая теория, она практически выражает кантовскую 1 Н. С. Т а г а н ц е в . Русское уголовное право. Лекции, т. I. Спб., 1902, стр. 407. 2 Н. С. Т а г а н ц е в . Указ, работа, стр. 408. Н. С. Таганцев исходил из определения причинности, даваемого Дж. Ст. Миллем, который утверждал, что «причинная связь есть не более как неизменная, достоверная и безусловная последовательность» (Д ж. Ст. М и л л ь. Система логики силлогистической и индуктивной. Перевод с английского, 2-ое изд., 1914, стр. 63). 116 формулу о несовместимости сознания и бытия, волн и действия. Позитивизм не способен разрешить проблему свободы и необходимости, причинной обусловленности человеческих действий и уголовной ответственности. Взгляды Н. С. Таганцева разделял профессор Н. Д. Сергеевский, а из иностранных криминалистов аналогичную позицию занимал Ф. Лист. Он утверждал, что уголовное право для своего обоснования не нуждается в индетерминистическом истолковании человеческого поведения; «преступление может быть понято тогда, когда оно объясняется достаточной причиной»1. Мнение о том, что проблему уголовной ответственности можно и нужно решать вне отношений свободы и необходимости, широко распространено в настоящее время в буржуазной юридической литературе, особенно в западногерманской. Так, А. Генрици в диссертации, посвященной рассмотрению обоснования уголовной ответственности в новой немецкой философии права, утверждает, что проблема свободы воли не имеет какого-либо значения для уголовного права; что только классическая теория возмездия была единственной теорией, которая категорически полагала построение ответственности на определенном лозунге проблемы свободы воли. Все же другие уголовно-правовые теории не являлись точно детерминистическими и индетерминистическими 2. Другой немецкий криминалист, Вельцель, заявляет, что объяснять, почему именно человек так поступает, также безуспешно, как пытаться ответить на вопрос, как причина производит следствие3. Как же, с точки зрения этих криминалистов, следует обосновать проблему ответственности в уголовном праве? В чем они видят смысл этой ответственности? По мнению А. Генрици, путь решения этой проблемы довольно прост и его не стоит усложнять. Он заключается в том, что исследование специальных вопросов уголовного права должно основываться на применении приемов философии права, в частности новой немецкой правовой 1 2 Liszt. Lehrbuch des deutschen Strasfrechts. Berlin, 1911, S. 90. A. Henrici. Die Begrundung des Strafrechts in der neueren deutschen Rechtsphilosophie. 1961, S. 23. 3 Welzel. Das deutsche Strafrecht. Eine sistematische Darstellung. Berlin, 1960, S. 14. 117 философии1. Содержание этой философии, утверждает Генрици, выводится из самого уголовного права, точнее его особенной части, которая с одной стороны, дает право на существование общей части, с другой, осуществляет ее проверку2. Полученный таким образом результат и должен служить рабочей гипотезой юристов. Задача исследования, по Генрици, сводится к тому, чтобы с позиций своего мировоззрения проследить развитие правовых явлений 3. Несостоятельность этой теории очевидна. Автор повторяет давно разоблаченные выводы субъективного идеализма и фактически обосновывает произвол в исследовании и оценке преступных деяний, в решении конкретных вопросов уголовной ответственности. Такая философия подводит теоретическую базу под сложившуюся в Западной Германии практику, когда в обоснование уголовной ответственности и применения наказания берется не деяние, а даваемая судом оценка личности виновного и его образа мыслей 4. Не отличается оригинальностью и попытка автора найти философскую основу решения уголовно-правовых проблем в самом содержании уголовного права. Этот методологический порок, как известно, К. Маркс отмечал еще у Гегеля, который пытался выводить правовые отношения, как и формы государства, из самих себя, «из так называемого общего развития человеческого духа», а не из материальных условий жизни5. Другой разновидностью субъективно-идеалистического понимания преступления является финальная теория. Она возникла в начале XIX столетия и в настоящее время стала одной из самых модных теорий среди западногерманских криминалистов (Вельцель, Маурах, Майер, Вебер и др.). Финалисты полагают, что они производят коренной переворот в науке уголовного права, так как смотрят на преступление иначе, чем смотрели на него до сих пор. 1 A. Henrici. Die 2 Ibid., S. 23. 3 Ibid., S.27. Begrundung des Strafrechts. S. 25. 4 См. И о н Л е к ш а с . Вина как субъективная сторона преступного деяния. М, 1958, стр. 37. 5 К. М а р к с . К критике политической экономии. Госполитиздат., 1950, стр. 6—7. 118 Так, один из творцов этой теории, Маурах, утверждает, что преступление следует рассматривать не как причинно обусловленное поведение, а «в первую очередь как производимое волей действие»1. Этот взгляд, по мнению Маураха, покоится на том, что действие — не случайное событие, а воле направленное поведение. Человек, основываясь на знании причинности, может ставить различные цели и направлять свою деятельность для их достижения; он имеет возможность решиться на совершение действия или воздержаться от его совершения. Эта конечная цель, которую преследовал виновный, или, иначе говоря, «финальная воля» и служит основой упрека и является предметом уголовно-правовой оценки2. В соответствии с этим основание и пределы ответственности усматриваются не в особенностях действия, а в особенностях воли преступника. На первый взгляд может создаться впечатление, что при определении уголовной ответственности представители финальной теории придают важное значение волевому аспекту поведения, вине лица, совершившего общественно опасное деяние. В действительности, пожалуй, нигде эти обстоятельства так не игнорируются, как в финальной теории уголовного права. Дело в том, что «финализм» понимает противоправное поведение не как объективированный вовне акт воли, а как чисто психический процесс, лишенный какого-либо материального содержания. Это поведение не включает в себя результат конечного осуществления воли и по существу не отличается от намерения совершить противоправное действие. Поэтому не случайно представители финальной теории отождествляют умысел и волю к действию. «При умышленном преступлении,— пишет Маурах, - воля к действию и умысел тождественны. ...Умысел представляется как волевое действие, направленное на осуществление последствия»3. Согласно финальной теории воля кончается там, где начинается действие. Последствия, а также самый 1 M a u r a c h . D e u t s c h e s s t r a f r e c h t . A l l g . T e i l . 2. Aufl., 1958, S. 186. 2 Maurach. Deutsches Strafrecht. S. 141 und Folg. Welzel. Das deutsche Strafrecht. S. 111 und folg. H. Mayer. Strafrecht. 1953, S. 246. 3 Maurach. Deutsches Strafrecht, S. 205. 119 характер противоправных действий по существу ничего не прибавляют к содержанию «финальной» воли, являющейся предметом уголовно-правовой оценки. Исходя из этого, финалисты пытаются решить все проблемы уголовного права, в частности, понятия преступления, вины, умысла, мотива, противоправности, ошибки и др. Преступление рассматривается не как уголовно-наказуемое деяние, а как целенаправленная воля. Законодательное определение состава игнорируется. Противоправность признается не имеющей сколько-нибудь существенного значения при определении уголовной ответственности. Умысел усматривается там, где отсутствует сознание противоправности. С другой стороны, ошибка в запрете расценивается как обстоятельство, исключающее уголовную ответственность. С этим же связано обоснование оценочного понятия вины. Вина рассматривается не как реальный факт действительности — отношение лица к наступившим общественно опасным последствиям,— а как осуждаемое выражение личности преступника. Практически это означает, что решающее значение для уголовной ответственности имеет не факт совершения противоправного действия и характер наступивших последствий, а упречное поведение, намерение, цель; предметом уголовно-правовой оценки является настроение лица, целенаправленность («финальность») действия. Цель, а также мотив, как отмечалось, это — основное в психологическом содержании поведения; благодаря целевой установке отдельные разрозненные действия объединяются, приобретая характер поведения. Но сама по себе цель не может быть предметом ни правовой, ни моральной оценки. Цель становится объектом оценки благодаря действию, в котором она нашла свое выражение. Финальная теория покоится на традиционных воззрениях субъективного идеализма. В ее основе лежит кантовское дуалистическое представление о свободе и необходимости, сознании и действии. Она также искусственно разгораживает волю и действие, субъективные и объективные свойства человеческого поведения. Воля у финалистов выступает как первоисточник самой себя, освобожденная от общих законов причинности. 120 Осуществление воли, как уже отмечалось, не есть только психический процесс, который заканчивается там, где начинается действие. Всякий волевой акт — это прежде всего акт, объективированный вовне, посредством которого человек производит изменения, выражает свою позицию к окружающей действительности. Исполнение принятого решения — самый существенный момент волевого процесса. Именно это объективное значение противоправного поведения лица и определяет его волевой характер и является предметом моральной и правовой оценки. Уголовному преследованию может подлежать не сама по себе воля, а действие, повлекшее определенное общественно опасное последствие, в котором эта воля нашла свое выражение. Искусственно отделяя волю от внешних последствий, финальная теория по существу не устанавливает никаких объективных критериев при решении вопросов уголовной ответственности, не в состоянии обосновать ответственность за неосторожную вину. Решение вопроса о том, содержит ли «умысел, сформулированный самым общим образом», состав преступления или нет, является результатом оценки суда. В случае, если суд признает намерение лица противоречащим господствующему правовому порядку, то такое намерение может быть признано уголовно-наказуемым. Субъективный подход в определении ответственности в финальной теории настолько очевиден, что ее не решается признать (во всяком случае — на словах) даже большинство буржуазных криминалистов1. Финальная теория служит оправданию судебной практики буржуазной юстиции, допускающей, в нарушение элементарных начал буржуазной законности, неограниченное судейское усмотрение в решении вопросов уголовной ответственности и применения наказания. Игнорируя объективные свойства преступления, признаки состава, она тем самым допускает возможность признания наказуемым одного противоправного намерения, образа 1 См. Современное зарубежное уголовное право. ИИЛ, М., 1957, т. 3, стр. 404, 604. 121 мыслей, т. е. стремится превратить уголовное право в «позитивные санкции беззакония»1. Вопрос об ответственности в праве может быть разрешен только на основе правильного понимания психо-физической проблемы, соотношения материи и сознания, психического и физического, на основе ленинской теории отражения. Диалектико-материалистическая теория познания исходит из единства физического и психического, в котором определяющее значение имеет материальное, физическое. Ощущение есть субъективное отражение объективного мира. Являясь первоначальным звеном отражения действительности, ощущение дает необходимый материал для сложных форм мышления и в конечном счете осуществляет «превращение энергии внешнего раздражения в факт сознания»2. Но сознание в марксистском понимании не есть нечто пассивное. «Сознание человека не только отражает мир, но и творит его»3. Такое решение психофизической проблемы и определяет диалектику взаимоотношений свободы и необходимости, сознания и бытия, свободы воли и уголовной ответственности. Поведение человека, его воля, мотивы и цели причинно обусловлены, детермированы. От природы люди не наделяются ни высокими нравственными побуждениями, ни низменными мотивами. Представление о добре и зле, добродетелях и заслугах не являются непосредственно производными от врожденных моральных чувств. Они определяются общественно-исторической средой, материальными условиями жизни человека, его общественным бытием. «Люди сознательно или бессознательно,-- говорит Ф. Энгельс,— черпают свои нравственные воззрения в конечном счете из практических отношений, на которых основано их классовое положение, т. е. из экономических отношений, в которых происходит производство 1 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. I, изд. 2-ое, стр. 14. О финальной теории см. Б. С. М а н ь к о в с к и й. Реакционная неокантианская теория финального уголовного права. Советское государство и право, № 4, 1959. А. А. П и о н т к о в с к и й . Учение о преступлении Госюриздат, М., 1961, стр. 122—123, 130. В. Л я с с. Критика финальной теории действия. Правоведение, № 4, 1960. 2 В. И. Л е н и н Материализм и эмпириокритицизм. Госполитиздат, М., 1952, стр. 35. 3 В. И. Л е н и н . Философские тетради. М, 1936, стр. 203. 122 и обмен»1 . В. И. Ленин в статье «Очередные задачи Советской власти» ярко показал, как с изменением общественных условий, экономики изменяется психология людей2. Причинная обусловленность человеческой воли выражается прежде всего в детерминированности мотивов и целей. Решаясь совершить тот или иной поступок, человек руководствуется чувствами, представлениями, желаниями, но сами эти чувства и представления порождаются социально-экономическими условиями. Человек не может ставить перед собой целей, которые бы не вызывались средой, конкретными обстоятельствами его жизни и деятельности. В. И. Ленин указывает в философских тетрадях: «На деле цели человека порождены объективным миром и предполагают его,— находят его, как данное, наличное. Но кажется человеку, что его цели вне мира взяты, от мира независимы («свобода»)»3. Сознание, мотивы, цели как и вообще психическое не могут быть ни чем иным, как осознанными условиями реальной жизни человека. Всякое субъективное толкование воли, сознания, мотивов, искусственное изолирование этих понятий не может быть правильным. Мы, например, сразу чувствуем ложность произведения, в котором мысли, чувства, переживания героя не соответствуют описанным автором обстоятельствам, в силу чего это произведение становится надуманным, чего не случается с настоящими художниками. Величие Ф. М. Достоевского заключается не в том, что он сумел показать внутренний мир человека. И до него писатели показывали чувства, мысли, переживания героев своих произведений Но Ф. М. Достоевский сумел каждый раз так показать источник чувств, мыслей, переживаний, что становится понятным до осязаемости процесс их зарождения и развития. Отмечая эту удивительную особенность произведений Ф. М. Достоевского и имея в виду его роман «Преступление и наказание», А. Ф. Кони говорил, что в этом романе «картина написана незабываемыми чертами и с самым широким взглядом на предстоящую задачу. Везде в этой картине м ы с л ь о преступлении, как з е р н о , тесно связано с почвой, на которую падает. Она 1 Ф. Э н г е л ь с . 2 В. И. Л е н и н . 3 Анти-Дюринг. М, 1952, стр. 88. Соч., т 27, стр. 224—242. В. И. Л е н и н . Философские тетради. М., 1936, стр. 183. 123 не развивается из себя, путем логического процесса, она везде находит приготовленную жизнью почву, которая воспринимает и возвращает ее. Эта жизненная связь проходит через весь роман и придает ему такую поразительную правдивость. Можно проследить, как начинает замирать и ослабевать мысль о преступлении,— и как, получив новый толчок, новое питание в житейской обстановке, она возрождается с еще большей силой и стремительностью»1. Это же можно сказать и о произведениях Л. Н. Толстого 2. Он говорил: «Можно выдумывать все, что угодно, но нельзя выдумывать психологию» 3. Нельзя, конечно, понимать это буквально. Л. Н. Толстой, будучи великим реалистом, считал, что переживания, чувства и мысли героя должны быть объясняемыми описанными автором обстоятельствами конкретной жизненной ситуации; иными словами, чтобы думы героя, его мнение, мечты и разочарования являлись отражением реальных условий жизни индивида. Значение объективных факторов в формировании намерений, чувств и помыслов не сводится только к возникновению побудительных причин и целей действия. Нельзя представлять себе, что как только возникли побуждения у лица, то действие объективных факторов прекращается. Их роль гораздо сложнее. Действие не только выражает отношение человека к окружающему, но и формирует, корпектирует это отношение4. Детерминистическое объяснение человеческой воли дает возможность правильно решить вопросы об ответственности человека за свои действия, о вине, а также о перевоспитании лиц, совершивших общественно опасные деяния. В этом, как отмечалось, и состоит практическая значимость детерминированности человеческих действий. Применяя наказание к лицу, виновному в совершении преступления, мы тем самым ставим его в такие 1 А. Ф К о н и . Избранные произведения, т. II. Госюриздат, М, 1959, гтр. 326 2 См.: Я. В а р ш а в с к и й . Трудное кино «Комсомольская Правда», 28 сентября 1962 г. 3 А. П. Ч е х о в Письмо к А. М. Горькому от 25 апреля 1899 г. Соч. т. 12, 1957, стр. 323. 4 С. Л. Р у б и н ш т е й н . Основы общей психологии, М, 1946, стр. 538. 124 условия, которые, по нашим убеждениям, способны детерминировать поведение лица в желательную для государства сторону. Вместе с тем это оказывает определенное влияние на неустойчивых членов общества. Формирование нового советского человека происходит под влиянием не только воспитательной работы партии, но и всего общественного уклада. Немаловажное значение в этом отношении имеют также правовые нормы и судебная практика. На детерминистическом понимании общественно опасных действий покоится и второй элемент наказания — элемент кары 1 без чего невозможно понять смысл и значение принудительных мер, применяемых государством к правонарушителям. Интересные данные по этому вопросу приводит М. М. Исаев. В 1925 г. М. М. Исаевым совместно с группой студентов проводилось обследование «непреступного населения» с целью выяснения содержания начала угрозы наказанием. Было обработано 316 анкет; из обследованных оказалось 225 мужчин и 91 женщина. Обследуемым был задан вопрос: «Приходилось ли вам быть в таком состоянии, когда совершение уголовно-наказуемого деяния было удобно по обстоятельствам дела... но деяние не было совершено». В таком положении находилось 115 мужчин и 36 женщин. Мотивы несовершения преступления Совесть не позволила Страх наказания Неловко перед людьми Из отвращения к поступку Из принципиальных сообр. Из-за нерешительности Муж. 24,3% 19.6% 3,8% 30,8% 19,6% 1,9% Жен. 36% 20% 4% 28% 12% нет 2 1 В связи с этим нельзя не привести следующий любопытный факт. При обсуждении в 1929 г. проекта УК Н. В. Крыленко, автор этого проекта, обосновывая необходимость принятия Кодекса «без дозировки» и возражая против теории устрашения, говорил, что признание устрашающего значения наказания ведет к индетерминизму Е. Б. П а ш у к а н и с в своем выступлении правильно отметил «Наоборот, надо быть детерминистом, потому что, если вы думаете, что представление неприятных последствий какогонибудь поступка заставляет человека от этого поступка отказаться, то это значит - воля детерминирована». (Революция права, № 2, 1929, стр. 118). 2 М. М. И с а е в Общая часть уголовного права РСФСР, Госуд. изд., Л., 1925, стр. 150—151. 125 Этот небольшой пример убедительно подтверждает ту неоспоримую истину, что угроза наказанием оказывает большое мотивационное воздействие на поведение человека. В нашей литературе совершенно справедливо отмечалось, что при исследовании проблемы уголовного наказания мы еще недостаточно вскрываем детерминистическое значение угрозы наказания, в частности, характер воздействия угрозы наказания на психологию как лиц, подвергаемых наказанию, так и возможных правонарушителей1. Детерминистический взгляд на поведение человека дает возможность правильно понять социальный смысл преступности и наметить пути ее ликвидации. Марксизм исходит из того, что преступность — результат антагонистических противоречий эксплуататорского общества, противоречий между трудом и капиталом, общественным характером производства и частной собственностью, между личностью и обществом. «...Мы знаем,— говорил В. И. Ленин,— что коренная социальная причина эксцессов, состоящих в нарушении правил общежития, есть эксплуатация масс, нужда и нищета их. С устранением этой главной причины эксцессы неизбежно начнут «отмирать» 2. Социально-экономические условия, которые порождают преступность (В капиталистическом обществе, были в нашей стране ликвидированы в октябре 1917 года. В настоящее время у нас полностью и окончательно победил социализм. Над человеком сейчас не тяготеют такие внешние обстоятельства, как безработица, голод, нужда, нищета и т. д. Программа партии наметила пути непосредственного строительства коммунистического общества в нашей стране. Между тем преступность, как явление прошлого, все еще осталась. Как же все это согласуется с детерминистическим пониманием человеческого поведения? Чем же обусловливается существование преступности в социалистическом обществе? Победа социализма и уничтожение антагонистических противоречий не означают, конечно, что в Советском 1 См. Б. С. Н и к и ф о р о в . Некоторые вопросы уголовного права в условиях общенародного государства. Советское государство и право, № 4, 1963, стр. 63. 2 В И. Л е н и н Соч. , т. 25, стр. 436. 126 государстве уничтожены всякие мотивы совершения преступлений. Наряду с социалистическими странами в мире существует капиталистический лагерь, который оказывает прямое или косвенное воздействие на существование преступности в нашей стране. Капиталистический лагерь затрачивает огромные усилия и средства для подрывной деятельности против СССР и других социалистические стран. Основной формой этой деятельности является идеологическая борьба. Империалистическая пропаганда пытается идеологически обработать советских людей, привить им свою мораль, чуждые социализму идеи, взгляды, привычки, настроения, на почве которых могут возникнуть антиобщественные мотивы и цели. Как бы ни был несложен идейный багаж этой пропаганды, нельзя игнорировать возможность ее влияния на сознание отдельных советских людей. Капиталистический лагерь прибегает также к непосредственной антисоветской деятельности — совершению особо опасных государственных преступлений: шпионажа, диверсии, террористических актов и т. п. Другим фактором, который обусловливает существование преступности, является наличие пережитков прошлого в сознании отдельных советских людей, в быту и т. д. Поведение человека детерминировано не только социально-экономическими условиями, но также «идеальными двигателями». Мотивы преступлений, как отмечалось, непосредственно связаны с личностью человека, его моральными представлениями, привычками, взглядами, склонностями, интересами и т, д. Антиобщественные побуждения, эгоистические наклонности, стремления и т. д. появились не сразу. Они развивались в людях постепенно, тысячелетиями, вместе с появлением и развитием частной собственности и достигли при капитализме своего наивысшего развития. Естественно, привычки и предрассудки прошлого не исчезают после того, как исчезают экономические условия, их породившие: Они еще долго коренятся в быту, сознании людей, в умах живущих. На почве наклонностей, воззрений и чувств, свойственных эксплуататорскому обществу, возникают такие уродливые, антиобщественные побуждения, как корысть, 127 месть, хулиганские и другие побуждения, являющиеся основой совершения многих преступлений. Однако указанные факторы не объясняют полностью противоправного поведения лица. Чтобы объяснить это поведение, надо знать, почему сохраняются чуждые социалистическому строю взгляды, привычки, настроения; какие объективные причины содействуют их сохранению? Другими словами, надо знать, каков механизм воздействия пережитков прошлого на поведение лица. В социалистическом обществе еще не исчезли полностью все условия, которые питают и поддерживают привычки прошлого. Антиобщественные взгляды и установки, как правильно отмечает А. Б. Сахаров, «сохраняются не только вследствие отставания сознания от бытия. Они имеют под собой и некоторые основания в реальной действительности, поддерживающие и питающие, а иногда даже оживляющие и усиливающие подобные взгляды и установки»1. К таким факторам следует, прежде всего, отнести противоречия в экономике, в частности, противоречие между материальными и духовными потребностями советских людей и возможностью их удовлетворения, различие между трудом умственным и физическим, квалифицированным и неквалифицированным и т. д. Немаловажное значение в возникновении антиобщественных взглядов имеют также пережитки в быту и различных сферах общественной жизни. Низменные мотивы — корысть, месть, ложь часто имеют в качестве источников алкоголизм, бюрократизм, волокиту, отсутствие учета и контроля и т. д. Конкретные причины и условия, способствующие появлению антиобщественных мотивов и целей, очень разнообразны и не все они имеют одинаковое значение. Однако основное, что их характеризует,— это то, что они воздействуют на человека не сразу, а постепенно, действуют не врозь, а в совокупности 2. А . Б С а х а р о в . О личности преступника и причинах преступности в СССР. Госюриздат, 1961, стр. 68. 2 О том, как воздействуют отдельные факторы, в частности, бюрократизм, равнодушие и другие «мелочи жизни» на психологию людей, разбивают их мечты и нередко толкают на совершение преступления, наглядно показано в «Трудной книге» Г р и г о р и я М е д ы н с к о г о (Изд. Политической литературы, М., 1964). 1 128 Отрицательные факторы не рождают с необходимостью антиобщественные побуждения и противоправные поступки. Например, для человека, испытывающего тяжелые материальные затруднения, конкретные обстоятельства могут быть «удобными» для совершения хищения, но человек хищения не совершит. Необходимость — не фатальность Причинная обусловленность не исчерпывает всего содержания человеческого поведения. Если бы дело обстояло так, то человеческое действие нельзя объяснить, как нельзя объяснить историю общества, роль личности в его развитии. Не случайно, между прочим, французские материалисты не могли обосновать ответственность, исходя только из механистического понимания поведения человека Так, один из видных философов XVIII столетия Гольбах, утверждая, что человек не бывает ни одну минуту свободным, вопреки своей концепции пытался обосновать ответственность с позиции свободы воли Уголовные законы, говорил он,— это мотивы, которые способны «сдерживать опасные страсти и возбуждать те, которые могут быть полезны обществу»1. Утверждая, что законы — это мотивы, поддерживающие и уничтожающие побуждения. Гольбах тем самым признает волевой характер преступной деятельности. В уголовном праве наиболее вульгарное выражение фатализм получил у антропологов и социологов, у современных биокриминологов. Рассматривая преступление как следствие биологических или биологических и социологических факторов, представители этих направлении сводят на нет волевой момент в действиях человека 2. Детерминированность человеческого поведения нельзя понимать механически как связь поведения с внешними обстоятельствами. Причинная обусловленность не есть какое-то динамическое состояние, которое с необходимостью, помимо сознания лица, определяет его поведение. 1 Г о л ь б а х Система природы или о законах мира физического и мира духовного Госуд изд, стр. 267. 2 См. Н. Д. Д у р м а н о в . Понятие преступления. Госюриздат., М.-Л . , 1948, стр. 15-29. Б. С. М а н ь к о в с к и й . Проблема ответственности в уголовном праве стр. 3—24. 129 Если бы дело обстояло так, то ни о какой ответственности не могло быть и речи1. Детерминизм — необходимое условие для разумного действования. Внешние обстоятельства воздействуют на поведение лица не непосредственно, а опосредованно, через сознание, через внутренние условия; они проходят, если можно так выразиться, сквозь призму личности. «Все, что побуждает к деятельности отдельного человека, неизбежно проходит через его голову, воздействуя на его волю» 2. Положение — внешние обстоятельства действуют через внутренние условия — является тем ключом, который дает возможность понять содержание человеческих действий. Человеческие действия не только детерминированы, но и свободны. Человек обладает величайшей возможностью опосредовать в своем сознании все то, что побуждает его к деятельности. Очень хорошо эту мысль выразил А. И. Герцен, сказав, что свобода воли означает «свободу определять свои действия в границах своего сознания и разума» 3. Вместе с тем волю, психическое нельзя ставить в один ряд с внешними факторами и рассматривать его как элемент причинности, как одно из обстоятельств, которые в совокупности с внешними причинами обусловливают человеческое поведение 4. 1 Как известно, «Руководящие начала» 1919 г. (ст. 10) рассматривали наказание как оборонительное средство, охраняющее Советское государство от классово-враждебных элементов и не упоминали об исправлении и перевоспитании правонарушителей. И. С Ной в работе «Вопросы теории наказания в советском уголовном праве» (изд. Саратовского университета, 1962, стр. 8) пишет по этому поводу: «Такое положение можно объяснить тем, что составители «Руководящих начал» видели в наказании лишь меру оборонительную... и ошибочно полагали, что ставить перед наказанием исправительные цели бессмысленно, так как якобы исправить преступника невозможно потому, что раз преступник — продукт среды и воля его несвободна, то и совершенное им преступление фатально неизбежно». 2 К. М а р к с и Ф. Э н г е л ь с . Соч., т. XIV, стр. 671. 3 А. И. Г е р ц е н . Избранные философски произведения, т. П. Госполитиздат, 1948, стр. 296. 4 Так, например, объяснял причины преступности Ф. Л и с т (Учебник уголовного права. Общая часть. М, 1903, стр. 76). Аналогичного взгляда придерживался С. В. П о з н ы ш е в. Он писал: «Преступление всегда имеет два корня: один лежит в личности преступника и сплетается из особенностей его конституции, а другой состоит из внешних для данной личности факторов, своим влиянием толкнувших ее на преступный путь». (С. В. П о з н ы ш е в. Криминальная психология. Госуд. изд., Л., 1926, стр. 6). 130 Воздействие факторов внешней среды на поведение человека — это сложный процесс, в котором участвуют как внешние условия, так и умственные и нравственные данные, однако внешние условия «действуют не иначе как через посредство последних»1. Причинная обусловленность действия человека не противоречит его целенаправленности, как утверждают индетерминисты. Свобода выбора поступка не только не противостоит необходимости, но и вытекает из нее. Понятие свободы воли имеет смысл только в соотношении с необходимостью. Человек, прежде чем совершить то или иное действие, осознает, взвешивает, учитывает те последствия, которые это действие может вызвать. Но учесть последствия — это значит осознать их в системе тех связей, которые делают наступление этих последствий необходимыми. Следовательно, в основе сознательной деятельности человека лежит закономерность внешней необходимости. Игнорируя действительность, законы необходимости, человек тем самым лишает себя возможности предвидеть последствия своих действий. «Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода,— говорит Ф. Энгельс в АнтиДюринге,— а в познании этих законов и в основанной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей. Это относится как к законам внешней природы, так и к законам, управляющим телесным и духовным бытием самого человека — два класса законов, которые мы можем отделять один от другого самое большее в нашем представлении, отнюдь не в действительности. Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решение со знанием дела» 2. В каждом действии, событии, историческом факте можно обнаружить определенное соотношение свободы и необходимости. Необходимость — предпосылка свободы воли. Свобода воли, писал Г. В. Плеханов, есть «полная субъективная и объективная невозможность 1 И. М. С е ч е н о в . Учение о не-свободе воли с практической стороны. Избранные философские и психологические произведения. ОГИЗ, 1947, стр. 311. 2 Ф. Э н г е л ь с . Анти-Дюринг. М, 1952, стр. 107. 131 поступить иначе, чем я поступаю, и когда данные мои действия являются в то же время наиболее для меня желательными из всех возможных действий»1. Свобода воли — это не пассивное состояние, а возможность планомерно использовать законы природы. В отличие от буржуазных психологов, трактующих человека и его волю в абстрактном, в неисторическом плане, марксизм исходит из того, что свобода воли имеет смысл в связи с конкретными условиями существования личности. Свобода — продукт исторического развития. Она определяется прежде всего развитием производительных сил. Человек становится свободным по мере того, как он овладевает силами природы, законами общественного развития 2. Поведение человека в обществе определяется не только закономерностями общественной необходимости, но и политическим режимом, в частности, правом. Человек может сознавать необходимость своего поведения, но, чтобы осуществить акт поведения, он должен обладать свободой поведения, т. е. политической свободой, которая находит свое выражение в праве. Свобода воли без политической свободы — пустой звук. Правильное определение соотношения философского понятия свободы, как познанной необходимости, и политического понимания свободы (в смысле наличия прав и обязанностей) имеет большое значение для решения вопроса о свободе воли в праве. Чем больше человек сознает закономерности общественного развития и чем больше право выражает эти закономерности, тем больше будет определяться понимание им необходимости соблюдения норм права. Наиболее благоприятные условия в этом отношении создаются в социалистическом государстве, где режим свободы в области государственной жизни полностью соответствует сознанию отдельным лицом свободы своих действий 3. Марксистско-философское понимание свободы имеет исключительно важное значение для объяснения 1 Г. В П л е х а н о в . К вопросу о роли личности в истории. Госуд. соц. экон. изд., 1941, стр. 8. 2 Ф Э н г е л ь с . Анти-Дюринг. М, 1952, стр. 107. 3 См. А н и т а М. Н а ш и ц. Необходимость и свобода в области соблюдения права. Правоведение, № 4, 1962, стр. 30. 132 противоправного поведения лица. Из этого понятия исходят как теория, так и практика при обосновании ответственности, применении уголовного наказания и других средств воздействия к лицам, совершившим общественно опасное деяние. Не все, однако, криминалисты согласны с таким пониманием общественно опасных действий. Так, Б. С. Утевский считает, что свободно в смысле, установленном Ф. Энгельсом, в социалистическом государстве действуют рабочие, колхозники, служащие, воины Советской Армии — словом все, кто действует с сознанием долга; в буржуазном обществе свободно поступают те трудящиеся, которые борются с капиталистическими порядками. Лица, совершающие преступления, по мнению Б. С. Утевского, действуют несвободно1. Эта точка зрения подверглась справедливой критике в советской юридической литературе2. Б. С. Утевский допускает здесь ту же ошибку, которую можно иногда наблюдать у других исследователей при применении общих философских положений. Смысл этих ошибок сводится к тому, что при помощи общих положений пытаются объяснить все противоречия жизни. Между тем, задача специального исследования, как отмечалось, в том и заключается, чтобы, используя эти положения, найти специфическую форму их проявления. Сказанное, однако, не означает, что понятие свободы воли, как и понятие необходимости, в практической деятельности человека имеет какой-то иной смысл, чем ют, который ему придан в философии. В этой связи нельзя признать правильным встречающуюся в литературе попытку создать особое понятие свободы воли в праве. 1 Б.С.Утевский. Вина в советском уголовном праве. Госюриздат, М., 1950, стр. 34 и след. См. также В. Г. М а к а ш в и л и . Уголовная ответственность за неосторожность. Госюриздат., М., 1957, стр 68 и след. Аналогичное мнение высказывают и отдельные философы. См. например, В. Т. Е ф и м о в . Проблема свободы и необходимости и вопросы коммунистической морали. Автореферат кандидатской диссертации. М,. 1956, стр. 16. 2 См. А. А. П и о н т к о в с к и й . Учение о преступлении, стр. 268 и след. 133 Так, И. С. Самощенко, считает, что необходимо различать понятие свободы в философском смысле и свободы в смысле возможности выбора решения. Несмотря на словесное сходство, эти понятия существенно отличаются между собой. Свобода в смысле выбора поведения — это хотя и действительная, но иная свобода. Поэтому при обосновании возможности уголовной ответственности не следует непосредственно исходить из философского понимания свободы1. Слов нет, то или иное философское положение не может быть прямолинейно применено к любым случаям жизни. Для того и существуют специальные науки, чтобы они помогали найти специфическую форму проявления общих положений, относящихся к ряду наук. Однако специфическую форму проявления нельзя отрывать от общего положения, подобно тому как нельзя противопоставлять познавательную и практическую деятельность человека. Философское понятие свободы воли лежит в основе определения понятия свободы воли, как способности поступать по собственному решению и со знанием обстоятельств дела. Ф. Энгельс, давая определение свободы воли, решает гносеологический вопрос о соотношении сознания и бытия, природы и мышления. Он перевел на язык материалистической диалектики гегельскую абстрактную формулу о том, что слепа необходимость, пока она не познана 2. 1 И. С. С а м о щ е н к о . Свобода воли и ее значение для правового регулирования общественных отношений. Советское государство и право, № 12, 1963, стр. 37—40, Я.М.Брайнин такое различие проводит и в отношении понятия необходимости. Он пишет: «Необходимость» имеет место в преступной деятельности в совершенно ином значении. В этом случае речь может итти не о необходимости человеческих действий, но лишь о «необходимости» известных последствий их преступных действий или преступного бездействия, которая обусловливается той реальной возможностью, которая бывает заключена в совершенном преступном действии или бездействии». (Я. М. Б р а и н и н. Основания уголовной ответственности и важнейшие вопросы учения о составе преступления в советском уголовном праве. Автореферат докт. диссертации. Харьков, 1963, стр. 25). 2 См. В. И. Л е н и н. Материализм и эмпириокритицизм 1952, М., стр. 172—173. 134 Понимание объективных закономерностей — предварительное условие всякой сознательной деятельности. Но сознательная деятельность не равносильна научному использованию объективных законов общественного развития В практической деятельности человеческое предвидение ограничено Человек не может в своем сознании проследить все те изменения и последствия, которые с необходимостью повлечет его действие С другой стороны, «не всякая сознательная деятельность означает использование объективных законов, ибо такая деятельность может быть направлена также против использования объективных законов общественного развития»1. Применительно к практической деятельности развитое выше определение свободы воли означает, что свободно действует тот, кто на основе понимания объективной связи между явлениями внешнего мира свободно избирает цель, сознавая при этом не только фактическую сторону, но и социально-политический смысл своих действий Другими словами, это есть обусловленное реальными обстоятельствами убеждение в возможности избрать разное поведение Стремление к недостижимому не выражает воли. Такой же возможностью свободно определять свое поведение «в границах своего сознания и разума» обладает, разумеется, и лицо, совершающее общественно опасное деяние И в этом случае человек на основе понимания объективных связей между явлениями сознает, что существуют обстоятельства иного выбора, чем тот, который он одобрил Возможность поступить иначе, т е возможность свободно определять свое поведение, обусловливается не только наличием в сознании разных побуждений, но и прежде всего внешними факторами, иначе говоря, противоречивостью обстоятельств, в которых живет и действует человек. Именно противоречивые обстоятельства делают необходимость выбора. В условиях социалистического общества нет таких закономерностей, которые бы с железной необходимостью толкали на совершение преступления 1 Д 4 К е р и м о в Свобода, право и законность в социалистическом обществе. Госюриздат, М, 1960, стр. 37. 135 Пережитки прошлого и другие обстоятельства не определяют однозначно поведение лица. Социальноэкономические условия социалистического общества содействуют возникновению и упрочению новых навыков, мотивов, стремлений и создают реальную возможность, чтобы лицо могло поступить в соответствии с этими мотивами. Лицо, совершающее преступление, всегда сознает наличие реальной, обусловленной объективными обстоятельствами возможности поступить иначе. Сознание этой возможности доступно любому преступнику. Вот почему глубоко прав Ф. Полячек, говоря, что «действовать со знанием дела для лиц, совершивших преступление, означает понимать общественную опасность содеянного»1. Поведение человека определяется не только силой детерминистического значения отдельных обстоятельств, сколько знанием этих обстоятельств, опытом, пониманием общественно значимых задач, способностью оценивать характер своих действий и наступившие последствия. Лицо свободно избирает мотив и цель, которым он подчиняет свою волю. Выбор мотива и уменье управлять своим собственным поведением зависит от воли, интересов и всего того, что составляет духовную основу личности, контекст его жизни и деятельности. Сумеет ли человек подавить возникшее у него негативное желание будет зависеть не только от его склонностей и интересов, но и условий, в которых этот выбор производится. Иногда достаточно появиться какомулибо обстоятельству, чтобы низменный мотив прошел бесследно или, наоборот, стал стимулом поведения. Этим, в частности, и объясняется то значение, которое придается в настоящее время искоренению причин и условий, способствующих совершению преступлений. Положение о том, что преступление акт свободного волеизъявления, имеет исключительно важное значение для уголовного права. Признавая преступление произвольным поведением лица, мы признаем это лицо ответственным за свои действия; признавая преступление причинно обусловленным, мы признаем 1 Ф р а н т и ш е к П о л я ч е к . Состав преступления по чехословацкому уголовному праву. М., 1960, стр. 211. 136 лицо, совершившее это преступление, способным исправлению и перевоспитанию. Именно такое понимание противоправного поведения лица лежит в основе судебной политики Советского государства по борьбе с преступностью, развития и совершенствования советского уголовного законодательства, а также организации исправительнотрудовых учреждений. 137