Жизнь и творчество - GESHARIM :: Мосты культуры
advertisement
Лариса Найдич ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО ПАУЛЯ ЦЕЛАНА Пауль Целан (1920–1970) по праву считается крупнейшим лириком второй половины XX века, писавшим по-немецки. Его читают и изучают в Германии, Австрии, Франции, США, Израиле. Мемуарная, литературоведческая и философская литература о нем обширна и постоянно пополняется все новыми и новыми статьями, исследованиями и материалами. Помимо довольно многочисленных мемуаров, публикуются его письма, вышло научное издание черновых вариантов к циклу «Die Niemandsrose» («РозаНикому»), опубликован том научных комментариев к этому же циклу, планируется и издание отдельных томов комментариев к другим сборникам поэта, недавно вышло первое обширное комментированное издание стихов. Все это позволяет приблизиться к сложной поэзии Целана. Важны для понимания его творчества и предпринятые учеными исследования его архивов. Так, Христина Иванович изучила русские книги в архиве Целана, что позволяет сделать ценные выводы о связях поэта с русской литературой. Творчеством Целана занимались крупнейшие литературоведы и философы: Деррида, Гадамер, Сонди, Кристева и другие. Целан переведен на многие языки. На его стихи написана музыка, исполняемая с успехом в целом ряде стран; более того, композитор Петер Ружичка написал о нем оперу. Русскому читателю поэзия Целана до недавнего времени была мало известна. За исключением переводов, вошедших в антологии австрийской поэзии (1975 и 1988 г.), долгое время было мало публикаций Целана и о Целане. В Советском Союзе это было вызвано не столько сложностью перевода, сколько идеологическими причинами: Целана считали эмигрантом, его поэзию – авангардистской и не подходящей для советского читателя, да и еврейская тема, присутствующая в его творчестве, была нежелательной. В последнее десятилетие творчество Целана вызывает интерес у русского читателя, о чем свидетельствует целый ряд новых переводов. К Целану трудноприменимо какое бы то ни было однозначное формальное национально-культурное определение. Иногда его называют австрийским поэтом, хотя собственно в Австрии он жил недолго и сам себя австрийцем не считал. Проведя несколько лет в Румынии, он был хорошо знаком с литературной жизнью этой страны (культура которой стала ему близка еще в ранней юности, когда он жил в Черновицах), занимался переводами на румынский; тем не менее его едва ли можно назвать румынским писателем (хотя такие попытки делались). Французским поэтом Целан не стал, хотя жил много лет во Франции. И наконец, Целан всегда был еврейским поэтом и по темам, и по духовным связям и ассоциациям, и по судьбе. Но что такое «еврейский поэт», можно понимать по-разному. Известно, что сам Целан себя еврейским поэтом не называл. Итак, Пауль Целан – поэт, родившийся на краю Австро-Венгерской империи, в городе Черновицы в Буковине, которая в 1918 году отошла к королевской Румынии, в 1940 году была аннексирована Советским Союзом, а в 1941 – нацистским рейхом, живший затем в Бухаресте, Вене и Париже. При такой биографии родной язык становится заменителем принадлежности к какой-либо стране. Таким родным языком для Целана, как и для многих евреев Буковины, был немецкий. В доме его родителей говорили на литературном немецком языке с небольшой примесью австрийских слов. Поэт вырос в стихии немецкого языка, за чистотой и правильностью которого строго следила его мама; он воспитывался на немецкоязычной литературе и уже в юности начал писать стихи по-немецки. Нужно сказать, что Целан блестяще знал много языков: с детства он учил французский, затем переводил французские стихи и говорил по-французски в Париже с женой и сыном, с друзьями, учениками. В детстве он выучил и румынский, на котором учился в школе и читал, а в бухарестский период жизни общался с окружающими и работал: Целан был профессиональным переводчиком на румынский и перевел, например, «Героя нашего времени». Когда Буковина стала советской, Целан выучил русский язык; о его блестящих переводах с русского еще пойдет речь далее. Английский он выучил в детстве и не только читал Шекспира в подлиннике, но и переводил его сонеты. Одно время он учился на английском отделении Черновицкого университета. Знал он и еврейские языки: иврит, который учил в детстве, и идиш, на котором говорили некоторые евреи в Буковине и существовала весьма популярная среди жителей Черновиц литература. Есть целый ряд свидетельств о его знании иврита. Во время посещения Израиля в 1969 году Целан поразил всех присутствующих пониманием своих стихов в переводе на иврит. Во время их чтения он даже делал замечания переводчику. Тем не менее Целан оставался верен родному языку: он писал стихи по-немецки. Это постоянство тяжело досталось ему. После гибели миллионов евреев, в том числе родителей Целана, в концлагерях многие стали испытывать чувство полного неприятия по отношению к немецкому языку и культуре. Целан, для которого Холокост был непреодолимой болью, глубокой личной трагедией, очевидно и приведшей его к гибели, живя за пределами Германии и Австрии, продолжал все же писать по-немецки. Известен целый ряд примеров того, как писатель сменил язык своего творчества и начал писать на языке своего окружения. Самый блестящий из этих примеров – Набоков. Но для Целана такая позиция была принципиально неприемлемой, несмотря на его выдающиеся языковые способности. Он писал: «В двуязычие в поэзии я не верю». Эти слова вызваны тем, что язык был для него всем: правдой, жизнью, болью, родиной. В речи по случаю присуждения ему литературной премии города Бремена Целан сказал: «Достижимым, близким и сохранным среди всех потерь осталось одно: язык». Пауль Анчель, впоследствии вошедший в литературу под псевдонимом Целан, родился в Черновицах, которые всего за два года до того вошли в состав королевской Румынии, а прежде были восточной окраиной Австро-Венгерской империи. Было бы неправильно думать, что поэт Целан возник из ничего: Буковина находилась на перекрестке разных культур (румынской, украинской, австрийсконемецкой и, что очень важно для Целана, еврейской); она стала родиной целого ряда довольно известных поэтов, многие из которых, как и Целан, были евреями и писали по-немецки. Здесь можно назвать Розу Ауслендер, старшего друга Целана Альфреда Маргуль-Шпербера, Мозеса Розенкранца, Альфреда Гонга, Клару Блюм и многих других. Почти полстолетия – в период от эмансипации евреев (1867) до Первой мировой войны – в Буковине был расцвет еврейской жизни. Буковинские евреи хорошо интегрировались в немецкую культуру, особенно после того, как получили равноправие. Они внесли большой вклад в развитие промышленности, образования. Евреи составляли 15% населения Буковины и 40% населения Черновиц. Биограф Целана Израэль Хальфен пишет: «Официально Черновицы стали провинциальным румынским городом, но в действительности их следовало считать еврейским городом с немецким языком». Целан родился в небогатой еврейской семье. Его отец Лео (Арье-Лейб) Анчель-Тейлер – по образованию техникстроитель – служил маклером по продаже древесины. Мать Пауля Фритци (Фредерика, по-еврейски Фрейде), урожденная Шрагер, не получила хорошего образования, но обладала острым умом и любознательностью, много читала, любила немецкую литературу. Она помогала всем в большой семье Анчелей–Шрагеров, знала и любила и друзей Пауля. У Целана были особенно нежные отношения с матерью, к которой он был духовно гораздо ближе, чем к строгому отцу; его биографы считают, что в ранней юности любовь к матери была для него заменой проявлений чувств к сверстницам. Гибель матери стала для него раной, которая так и не зажила: Осень кровью текла с меня, мама, снег жег меня: искал я сердце свое, чтобы им плакать, находил я дыхание, ах, того лета. Было оно как ты. Пришла слеза. Ткал я платочек. «Черные хлопья». Из книги «Песок из урн», перевод М. Белорусца Целан учился в нескольких школах. Сначала его отдали в немецкоязычный детский сад Мейслера, а затем в Мейслеровскую частную школу. Но уже после первого класса по настоянию отца, который не мог больше оплачивать обучение сына в дорогой немецкой школе, его перевели в еврейскую «народную школу». Обучение здесь не доставляло удовольствия Паулю – возможно, и из-за того, что преподавание велось на иврите, который он еще недостаточно освоил, и потому, что сионистские устремления отца вызывали сопротивление у интуитивно стремившегося к ассимиляции мальчика. В 1930 году, за два месяца до своего десятилетия, Пауль поступил в румынскую государственную гимназию, где языком преподавания был румынский. Но в 1935 году было решено перевести Пауля в другую школу – в основном из-за антисемитизма в румынской гимназии. Он продолжил обучение в славившейся высоким уровнем преподавания и гуманной, толерантной атмосферой Четвертой, или Украинской, гимназии, где большинство учеников были евреи, а преподаватели – украинцы, евреи и румыны. Таким образом, обстоятельства детства Целана способствовали развитию его блестящих языковых способностей. Но родными для него все же оставались немецкий язык и немецкая литература. Характерно, что к тринадцатилетию, еврейской бармицве, друзья родителей подарили Паулю красивое двухтомное издание «Фауста». В старших классах его любимыми писателями стали, помимо классиков (Гёте, Гейне и особенно Гёльдерлина), Гофмансталь, Георге, Кафка, Рильке, Тракль. Тем не менее он любил и французских поэтов, которых читал уже тогда в подлиннике, – Верлена, Рембо, Малларме, Аполлинера и Валери. Пауль собирал вокруг себя сверстников, с которыми читал вместе стихи. В эти кружки входили в основном девочки, которые восхищались своим соучеником и разделяли его литературные привязанности. Увлекался юный Целан–Анчель и коммунистическими идеями. В четырнадцать лет он без ведома родителей вступил в нелегальную коммунистическую молодежную организацию, участвовал в издании «красной» ученической газеты на румынском языке, ходил на собрание кружка, где читали и перепечатывали Карла Маркса, Каутского, Розу Люксембург, а также Кропоткина и Густава Ландауэра. После сдачи экзаменов на аттестат зрелости Пауль решил получить медицинское образование, подчиняясь желанию родителей. Поскольку в его родном городе медицинского факультета не было, было решено, что он будет учиться во Франции. 9 ноября 1938 года Пауль Анчель отправился в свое первое дальнее путешествие: он пересек Польшу, через Германию прибыл во Францию. Впоследствии он напишет в одном из стихотворений книги «Роза-Никому»: Через Краков ты ехал, на вокзале Анхальтер приплыл дым в твой взор, это был дым из завтра. Перевод А. Глазовой Его приезд в Германию совпал со страшным моментом в истории – с погромом евреев, «Хрустальной ночью». Через Бельгию юноша прибыл во Францию и увидел Париж, в котором ему суждено было затем провести двадцать два года своей жизни. В Париже его встретили товарищ по подпольной коммунистической молодежной организации Леонид Миллер, к тому времени уже парижский студент медицинского факультета, и дядя – Бруно Шрагер. После нескольких дней в Париже Пауль едет в Тур, чтобы начать учиться. На первом курсе медицинского факультета в Туре проходили вводные дисциплины, скорее биологию, чем собственно медицину. Паулю не особенно нравилось это мало чем отличавшееся от школьного университетское обучение, хотя биологией (правда, скорее ботаникой) он всегда интересовался, о чем рассказывают многие друзья его детства и что ясно видно и из его поэзии. Гораздо важнее для него были новые знакомства и увлечение французской литературой. Его новым другом стал, например, эмигрировавший в 1933 году из Германии в Палестину Элияху Пинтер, проходивший в Туре практику по урбанистике. В круг чтения юноши прочно вошли французские авторы разных направлений (в том числе и сюрреалисты) – Ромен Роллан, Марсель Пруст, Андре Жид, Альбер Камю, Жюльен Грин, Шарль Пеги, Поль Элюар, Андре Бретон. В июле 1939 года после сдачи экзаменов за первый курс Пауль Анчель едет на каникулы в Черновицы с твердым намерением продолжить учебу следующей осенью. Но трагические исторические события полностью изменили его жизнь. Нападением Германии на Польшу в сентябре 1939 года началась Вторая мировая война. Хотя период с конца 1939 до середины 1940 года был в Буковине спокойным и мирным временем (никто не подозревал, что это – затишье перед бурей), вернуться во Францию уже было невозможно. Пауль поступил в Черновицкий университет на отделение романистики (как уже было сказано, медицинского факультета там не было). Занятия филологией соответствовали интересам юноши, который получил возможность продолжать чтение любимых писателей и занятие литературой; он с большой серьезностью относился к избранной специальности – изучал старофранцузский язык и лингвистические дисциплины. 20 июля 1940 года Буковину оккупировала Красная армия, так как согласно пакту Гитлера–Сталина северная часть этой области вошла в состав Советского Союза. Сначала установление советской власти проявилось прежде всего в том, что государственным языком был объявлен русский, учебные программы были приведены в соответствие с советскими. Но уже очень скоро нарушился привычный спокойный образ жизни, людей стали вызывать на допросы, а затем начались массовые репрессии и депортации жителей, 70% которых были евреи. Их обвиняли в сионизме, ревизионизме и даже в сотрудничестве с нацистами, отправляли в места ссылки в Сибирь. Пауль быстрее, чем многие его друзья, разочаровался в социалистических идеях – во всяком случае в той их форме, которая воплощалась в советской власти. Тем не менее он с интересом относился к русскому языку и культуре. 1940/1941-й – русский год в биографии Целана, выучившего русский и начавшего читать по-русски, что впоследствии сыграло большую роль в его литературной и переводческой деятельности. Уже в то время Пауль начал переводить Есенина на немецкий. Летом 1940 года произошло важное событие в личной жизни юноши: Пауль познакомился с артисткой нового идишского театра – красивой, образованной, одухотворенной Рут Лакнер (урожденной Крафт), которая была на несколько лет старше его и уже успела пережить неудачный брак и развод. Рут разделяла литературные интересы Пауля: он продолжал увлекаться творчеством Рильке и Тракля, любил Фонтане, Жана Поля, Новалиса, Гёльдерлина, Томаса Манна, читал Джойса в немецких переводах. Идишский театр, в котором играла Рут, не особенно увлекал его из-за слабых пьес и несовершенных постановок (к тому времени он уже знал и любил парижскую «Комеди Франсэз»). Рут, как и Пауль, входила в круг черновицкой интеллигенции, живо обсуждавшей проблемы литературы, искусства, языка. В жизни Пауля наступил период творческого вдохновения, его юношеская любовная лирика полна нежности и романтизма. Нападение фашистской Германии на Советский Союз решило и судьбу буковинских евреев. Румыния, в которой к власти пришел профашистский режим Антонеску, вступила в войну на стороне Германии. Красная армия отступала. Многие знакомые Пауля, в частности его друг Эрих Айнгорн (в честь которого Целан назвал впоследствии своего сына), эвакуировались вместе с Черновицким университетом во внутренние районы Советского Союза, по-видимому, понимая опасность прихода нацистов. Семья Анчелей не уехала. Уже в начале июля 1941 года Черновицы оказались под властью нацистов. Здесь начали действовать команды эсэсовцев, которые должны были приступить к ликвидации евреев. 7 июля была сожжена синагога, а первыми жертвами стали верховный раввин и кантор. За три дня было уничтожено 682 еврея, а до конца августа – более трех тысяч. Тем, кто остался в живых (пока что их было большинство), запретили выходить на улицу без желтой звезды на одежде. Их гнали на принудительные работы. В октябре 1941 года было построено еврейское гетто – первое в истории Буковины. Сюда согнали всех евреев, лишив их домов, имущества и всех прав. Вскоре началась депортация евреев из Черновиц в район между Днестром и Бугом, в так называемую Транснистрию, область, которая находилась под румынским управлением. Из-за вмешательства американских евреев Антонеску не сразу выполнил приказ о ликвидации евреев; но многие умирали в нечеловеческих условиях лагерей. 15 000 евреев были, по настоянию румынских властей, оставлены в Черновицах для выполнения принудительных работ. Бургомистр Черновиц – буковинский румын Дори Поповичи – не был антисемитом и пытался облегчить участь евреев. Зимой 1941/1942 года временно удалось несколько улучшить их положение. Некоторым семьям, в том числе и Анчелям, разрешают вернуться к себе домой. Но в июне 1942 года депортации возобновляются. Обычно людей забирали в ночь с субботы на воскресенье, поэтому многие старались уйти из дома, скрыться в эти часы. Однажды так сделали и Анчели. В ту ночь забрали сестру Лео Регину с мужем и с дочкой Эдит, что стало тяжелым ударом для всей семьи. Мать Пауля приняла решение не прятаться, а ждать своей судьбы – было еще неизвестно, что депортация практически означает гибель (Регина и ее семья были в числе немногих оставшихся в живых). Пауль, работавший все это время на тяжелых физических работах и часто приходивший домой, пытается отговорить родителей от фаталистической покорности. С помощью Рут он находит им убежище в здании фабрики, принадлежавшей ее знакомому. Но они отказываются, несмотря на все уговоры. Вернувшись домой в понедельник, Пауль не находит своих родителей. Об их судьбе он узнал лишь впоследствии. Они были отправлены в лагерь Михайловка, где отец, по-видимому, умер от тифа, а мать была застрелена. Пауля отправили в трудовой лагерь вблизи Буцау, где он работал на строительстве дорог. В феврале 1944 года Пауль возвращается в Черновицы; с апреля здесь вновь советская власть. Чтобы избежать призыва в антисемитский Польский легион, он устраивается помощником врача в психиатрической клинике (по-русски – лекпомом). Хотя он лишь один год обучался медицине, психология всегда интересовала его. И в тот момент, и впоследствии он стремился, осваивая азы психиатрии и психотерапии, преодолеть свои собственные психологические проблемы и помочь другим. Пауль свободен, он может даже жить в квартире своих родителей. Но тяжелые переживания, вызванные разрушением мирной жизни и прежде всего гибелью родителей, определили всю дальнейшую духовную жизнь и творчество Целана. Осина, листва твоя белеет в темноте. Волос моей матери не тронула седина. Одуванчик, как зелена Украина! Моя белокурая мать не вернулась домой. Дождевая туча над колодцем нависла? Моя тихая мать плачет за всех. Круглая звезда, влачишь ты шлейф золотой. Моей матери сердце изранено свинцом. Дубовая дверь, кто с петель снял тебя? Моя нежная мать не может прийти. Перевод Л. Жданко-Френкель Как и многие пережившие Катастрофу, Пауль страдает синдромом вины перед погибшими. Холокост навсегда станет главной темой его творчества. Вместе с ним в его стихи войдет и еврейская тема. Что касается литературных связей Пауля, продолжавшего все годы войны и нацистского режима писать стихи, то после возвращения его друзей вновь возможно творческое общение. Еще во время немецкой оккупации Пауль познакомился с поэтессой Розой Ауслендер, затем возобновляется его дружба с Иммануэлем Вайсглазом; он знакомится и с другим поэтом – Альфредом Киттнером. Осенью 1944 года вновь открывается русско-украинский Черновицкий университет. Целан поступает на этот раз на отделение английской филологии, очевидно стремясь изучить не только современный английский, но и язык Шекспира, сонеты которого он пытался переводить еще во время принудительных работ. Но вскоре Паулю и Рут становится ясно, что придется покинуть родной город в поисках свободы жизни и творчества, невозможных в сталинском Советском Союзе. Власти довольно легко разрешали выезд евреев из Черновиц в Румынию. Первой уехала Рут; Пауль и его родственники собрались в апреле 1945 года. В Бухаресте он встретил друзей из Черновиц, которые помогли ему найти жилище и работу. Рут сообщает ему радостное известие: ныне живущий в Бухаресте бывший соотечественник, маститый писатель и журналист Альфред Маргуль-Шпербер, работавший до войны в черновицкой газете, положительно отнесся к переданным ему стихам Пауля и обещал помочь юному поэту. Пауль находит работу сначала в газете, а потом получает место штатного переводчика в издательстве, публикующем русскую художественную литературу в переводах на румынский. За сравнительно короткое время работы он перевел рассказы Тургенева и Чехова, «Героя нашего времени» Лермонтова, пьесу Симонова «Русский вопрос», которая была поставлена в театре. Переводы печатались под псевдонимом А. Павел или под фамилией Анчель (в румынском написании – Ancel). Первые поэтические публикации, три стихотворения в антологии, изданной Ионом Карайоном, печатались уже под псевдонимом Целан, получившемся в результате перестановки слогов в фамилии Анчель. В Бухаресте Целан включился в литературную жизнь Румынии, общался с писателями, журналистами и переводчиками. Его другом стал, например, румынско-еврейский писатель Петре Соломон, который впоследствии приезжал к нему в Париж. Соломон пытался убедить Целана писать по-румынски, и Целан написал для него несколько стихотворных и прозаических текстов. Но несмотря на их высокий уровень Целан отказался стать румынским поэтом; он мог писать только на своем родном языке. В Бухаресте состоялся двойной литературный дебют Целана. Помимо трех стихотворений в антологии, принесшая ему впоследствии мировую славу «Фуга смерти» была напечатана в 1947 году в выполненном Маргуль-Шпербером (очевидно, при участии самого автора) переводе на румынский в журнале «Contemporanul» под названием «Танго смерти». Стихотворение «Фуга смерти» давно стало хрестоматийным. Целана впоследствии это раздражало, тем более что в шестидесятые годы он изменил свою поэтику и «Фуга смерти» не соответствовала ей из-за своей музыкальности и некоторой, как он считал, красивости. Тем не менее, когда его друг, известный литературовед Ханс Майер, спросил его, не является ли его «Engfьhrung» («Стретта») своего рода заменой и опровержением «Фуги смерти», Целан сказал: «Я никогда не беру стихов обратно!» О том, когда возникло это стихотворение, существуют противоречивые данные. Друзья Целана знали его еще в 1944 году, а сам автор утверждал, что написал его весной 1945 года в Бухаресте. По-видимому, речь идет о разных редакциях одного и того же текста. Исследователь жизни и творчества Целана Джон Фельстинер называет «Фугу смерти» Герникой европейской послевоенной литературы. Публикация текста на румынском языке сопровождалась комментарием, где говорилось, что стихи были основаны на реальных фактах: известны случаи, когда нацистские палачи в концлагерях заставляли евреев играть на музыкальных инструментах, танцевать и рыть себе могилы. Тем не менее стихи Целана ни в коем случае нельзя рассматривать как реалистическое описание фактов. Из созданных здесь глубоко впечатляющих образов – черное молоко, могила в воздухе, голубоглазый мастер из Германии, играющий змеями, золотые волосы Маргариты и пепельные волосы Суламифи – создается общая картина гибели целого мира. Многие метафоры, используемые здесь, не новы (черное молоко встречается у черновицких поэтов Розы Ауслендер и Иммануэля Вайсглаза, в диалогах с которыми и создавалось стихотворение); они, а также многочисленные другие интертекстуализмы и создают причудливую ткань целановского текста. Осколки культурных ценностей разных эпох и уровней – «Плач Иеремии», «Песнь Песней», «Фауст», средневековые «пляски смерти», Пуччини, Бодлер, Рильке, популярный в то время шлягер «Heimat, deine Sterne» – соединены в эклектическом, почти пародийном виде. Но картина в целом вызывает глубокое сопереживание. Мы как бы слышим хор погибших, образу которых противостоит образ голубоглазого убийцы, жестокого и сентиментального мастера-смерти. Парадоксальность состоит в том, что образ Маргариты, который должен символизировать нежность, женственность, красоту и трагизм любви, связывается с миром убийц, а Суламифь – воплощение любви – становится жертвой этих убийц. Черное млеко рассветной зари пьем мы на ночь Пьем его утром и днем пьем и ночью Пьем его пьем Роем могилу в просторах воздушных там где не тесно В доме живет человек он с гадюками ладит он пишет Германия золото кос Маргариты в сумрак одета Пишет выходит из дома под звезды и псов он скликает Евреев скликает своих велит им могилу копать Велит нам играть танцевать веселиться [...] Свору спускает на нас одаряет могилой небесной С гадюками ладит и грезит о смерти маэстро немецкий Золото кос Маргариты Пепел волос Суламифь Перевод О. Татариновой Итак, Целан – автор, которого уже начали издавать, у него есть работа, есть друзья. Но несмотря на все это, поэт понимает, что нужно уезжать из Румынии, где провозглашается социалистическая республика, устанавливается жесткая цензура, преследуется инакомыслие и выдвигается требование соцреализма в литературе. Он подумывает о том, чтобы поехать, вслед за своей двоюродной сестрой Эдит, в Палестину. Но возобладал другой план – попытаться попасть в Вену, город, о котором мечтала черновицкая молодежь. Пауль прощается лишь с самыми близкими друзьями, которым вверяет свои рукописи, в том числе с Рут (роман с ней уже кончился, но они остались друзьями). В декабре 1947 года Пауль переходит с помощью венгерских крестьян, которые занимались переправкой эмигрантов, румынско-венгерскую границу. Путь в Вену непрост, он долго идет пешком, ночует на полу на станции и наконец попадает в Будапешт, а затем и в город своей мечты – Вену. 13 апреля 1945 года Вена была взята советскими войсками, в августе в нее вошли войска союзников. Город был разделен на четыре оккупационные зоны, а центр был объявлен международной зоной, управляемой попеременно одним из командующих. Город начал приходить в себя после разрушений и голода. Процесс денацификации проходил в Австрии тяжело и парадоксально. Хотя сам Гитлер и многие его приспешники были австрийцами и в Австрии, например в Вене в 1938 году, проходили массовые дикие антисемитские акции, сразу после войны Австрия была объявлена жертвой оккупировавшей ее фашистской Германии, чему способствовала декларация советского правительства от ноября 1943 года. Таким образом, Австрии было чуждо стремление коренным образом отказаться от прошлого, помнить о вине австрийцев перед евреями и перед человечеством. Так, например, по опросу 1946 года 46% австрийцев отрицательно относились к возвращению евреев. Чтобы жить в Австрии, евреи должны были полностью забыть прошлое. Тем не менее первые месяцы венской жизни Целана были обнадеживающими. Он поселился в международной зоне, в центре Вены. Благодаря письму Маргуль-Шпербера на него обратил внимание Отто Базиль, редактор журнала «План», вокруг которого собрались молодые литераторы и художники. Базиль восторженно отозвался о стихах Целана: после Георга Тракля ему ничто так не нравилось. Целан сразу вошел в литературную жизнь Австрии. Несмотря на кратковременность пребывания в Вене, этот период стал для него плодотворным с точки зрения художественного, литературного и человеческого общения. Сюрреализм, который до войны в Вене был почти неизвестен, получил здесь распространение в первые послевоенные годы благодаря деятельности художника Альфреда Жене, которого называли агитатором сюрреализма, и литераторов, объединившихся вокруг журнала «План». Целан был готов воспринять это носившее международный характер направление художеcтвенной мысли – в Бухаресте он уже входил в круг поэтов-сюрреалистов. Правда, очень скоро, сразу после приезда в Париж, он разочаруется в сюрреализме и, например, весьма отрицательно отзовется о литографиях Эдгара Жене, иллюстрировавших его сборник, назвав их «свидетельствами крайней безвкусицы». Он впоследствии всегда будет резко возражать против отнесения своей поэзии к сюрреализму. 3 апреля 1948 года Целан выступает на выставке в галерее «Агатон» в центре Вены с чтением «сюрреалистических стихов», в том числе и своих. А в феврале того же года семь его стихотворений публикуются в Цюрихе. Целан готовит и более крупные публикации. Его первая книга, увидевшая свет уже после отъезда автора из Вены, – не сборник стихов, а несколько эссе, сопровождающие 30 литографий Эдгара Жене. Одновременно Целан подготовил и собрание из 48 стихотворений «Песок из урн», которое вышло в небольшом венском издательстве «Сексль» тиражом всего 500 экземпляров. Но автор, недовольный этим изданием из-за большого количества опечаток и нескольких литографий Жене, которые к тому времени ему уже не нравились, распорядился в телеграмме из Парижа уничтожить тираж. Через четыре года он получил из издательства отчет: девять экземпляров проданы, пять разосланы в библиотеки, 320 отданы в макулатуру. Таким образом, первые книжные дебюты поэта остались почти незамеченными, хотя из приведенного отчета видно, что более 100 экземпляров книги все же, по-видимому, дошли до читателя. К венскому периоду жизни Целана относится и знакомство с Ингеборг Бахман. Бахман (1926–1973) родилась в Клагенфурте, занималась философией, психологией и германистикой в университетах Инсбрука и Граца. Когда Целан прибыл в Вену, она уже больше года училась в Венском университете. Позже, в 1950 году, она защитила диссертацию о философии Хайдеггера. Будущая знаменитая писательница и поэтесса в то время уже писала стихи и работала над романом «Город без имени», который впоследствии был почти полностью уничтожен. Она входила в круг молодых литераторов, объединившихся вокруг публициста и писателя Ганса Вейгеля, вернувшегося из американской эмиграции и писавшего для австрийских журналов и для театра. Взаимное чувство, возникшее между Целаном и Бахман, вдохновляло их. Целан дарит своей возлюбленной стихи; их дружба сохраняется на многие годы, в течение которых они переписываются. В 1957 или 1958 году он дарит ей экземпляр своей книги «Мак и память» с надписью «f.d.» – «fu dich, для тебя». Переписка Целана и Бахман лежит в архивах, ее публикация пока не разрешена, их отношения во многом остаются загадкой. Но для читателей их произведений важнее другое – творческий диалог двух крупнейших немецкоязычных писателей послевоенного периода. Следы человеческих и творческих контактов с Бахман усматриваются не только в стихах Целана конца сороковых-пятидесятых годов. Написанное в 1968 году стихотворение «Я слышу, топор зацвел» («Ich hцre, die Axt hat geblьht»), повидимому, является реакцией на известие о новом романе Бахман – «Малина». Бахман же пытается, среди прочего, осмыслить в этом романе свои отношения с Целаном. Помимо скрытых цитат из стихотворений Целана, в «Малине» содержится и целый ряд намеков, зашифрованных знаков, указывающих на него: например, несколько раз упоминается «букет кудреватых лилий» (Tьrkenbund) – цветов, о которых говорится в целановском «Разговоре в горах»; в сцене кошмарного сна героини она теряет любимого человека, погибающего на пути в место депортации. «Моя жизнь окончена, потому что он утонул в реке во время транспортировки, он был моей жизнью. Я любила его больше жизни». Эти слова героини романа, написанного от первого лица, – попытка осмысления трагического пути Целана. Уехав в Париж, Целан окончательно порвал с немецкоязычной средой, ушел в изгнание и первые годы, по собственному признанию, «не имел в этом чудесном городе ничего, кроме листвы платанов». Он зарабатывает переводами с французского: переводит Жана Кокто, позже – Жоржа Сименона, дает частные уроки немецкого и французского. С осени 1948 года Целан – студент; на этот раз он занимается германистикой и общим языкознанием. Публикации его стихов в первые парижские годы немногочисленны; это несколько стихотворений в газете «Die Wandlung» («Превращение»), афоризмы в цюрихском журнале «Die Tat» («Действие») и стихи и переводы в сборнике «Сюрреалистические публикации», изданном Эдгаром Жене и Максом Хельцером в Клагенфурте. В ноябре 1951 года Пауль Целан знакомится с художницей и графиком Жизель де Лестранж, которая станет вскоре его женой. Жизель, казалось бы, не имела ничего общего с Паулем. Она происходила из аристократической французской семьи, получила католическое воспитание, не знала немецкого языка. Но их объединяли нежная любовь и взаимопонимание. Жизель оставалась верным другом и помощницей Целана даже после того, как они разошлись в 1967 году вследствие тяжелого психического заболевания Пауля. Они поженились в декабре 1952 года. В октябре 1953 года родился их сын Франсуа, который умер в младенчестве, а в июне 1955 года – Клод Франсуа Эрик. Целан был нежным отцом, уделявшим много внимания Эрику. В посвященном ему стихотворении, вошедшем в книгу «Роза-Никому», которое было написано в 1961 году во время летнего отдыха семьи в Бретани, переплетаются мотивы дома, вечного и преходящего, статики и динамики, свободы и связанности. В нем мы встречаем любимые Целаном образы песка и растений – тростника, бамбука. Я резал бамбук: для тебя, мой сын. Я жил. Эта хижина, унесенная завтра, стоит. […] Тростник, выросший здесь, будет и завтра стоять, куда бы ни унесла тебя душа, в несвязанное. Перевод Л. Жданко-Френкель В то время когда Целан уже не жил с семьей из-за своей болезни, он продолжал заботиться об Эрике, следил за его успехами в школе, встречался с ним, разговаривал по телефону, писал ему письма. Так, в одном из писем, присланном из больницы (15 декабря 1968 года), Целан пишет: «Мой дорогой Эрик, для меня большая радость видеть, что у тебя в школе такие успехи […]. Я нахожу, что твой почерк очень улучшился, он начинает становиться индивидуальным, а в наши времена, когда так много вещей, в том числе – что отнюдь не удивительно – и почерк, лишаются индивидуальности, особенно радостно видеть твой почерк, который укрепляется и приобретает очертания […]. Меня очень радует и то, что ты читаешь; Горький и Тургенев, конечно, очень человечны, прежде всего Горький, тот тон, в котором он ведет свой рассказ, в большой степени правдив, то, о чем он говорит, он пережил сам […] это очень важно. Тургенев более интеллектуальный, более задумчивый, может быть, более абстрактный, но всегда близок людям и их заботам. Конечно, со времен Горького и Тургенева мир изменился; но знать их, углублять их – значит быть в состоянии судить о том, что изменилось, что развилось, а что сохранилось, но в новой форме, часто другое, но в то же время такое же». В 1952 году Целана приглашают, по настоятельной рекомендации Мило Дора и Ингеборг Бахман, на встречу «Группы 47» в Ниндорфе на севере Германии. В это литературное объединение входили самые талантливые молодые писатели, стремившиеся бороться против остатков фашизма в Германии. Как ни странно, стихи Целана (он читал перед собравшимися свою «Фугу смерти») не произвели большого впечатления. Не понравилась слишком патетическая манера чтения Целана, не были близки слушателям и его эстетические принципы. Очевидно, важнее всего было даже другое. При всей прогрессивности «Группы 47» ее участники не могли понять чувств, лежавших в основе поэзии Целана: судьба евреев была темой, которая их мало трогала. Хотя Целан не нашел в Ниндорфе единомышленников, его участие в этой встрече стало толчком для его литературного признания. Он был приглашен для чтения стихов на радио в Гамбурге; главный редактор одного из издательств в Штутгарте заключил с ним договор на сборник стихов. Уже осенью 1952 года публикуется книга «Mohn und Gedдchtnis» («Мак и память»), куда вошли стихи, написанные с 1944 по 1952 год, в том числе «Фуга смерти». Эта книга сделала автора знаменитым, критики отзывались о ней восторженно. За первым заслужившим признание сборником следуют другие: в 1955 году – «Von Schwelle zu Schwelle» («От порога к порогу»), посвященный Жизели; в 1959 – «Sprachgitter» («Решетки языка»), включающий одно из самых значительных стихотворений Целана «Engfьhrung» – «Стретта» (в переводе А. Глазовой оно называется «Узоведение»); в 1963 – «Die Niemandsrose» (в русских переводах «Роза-Никому» / «Роза – ничья»); в 1968 – «Fadensonnen» («Нити солнц» / «Солнечные нити»). Еще три сборника выходят уже после смерти автора: в 1970 – «Lichtzwang» («Световолие»), в 1971 – «Schneepart» («Сторона снега»), в 1976 – «Zeitgehцft» («Подворье времени»). В 1957 году семья поселяется в парижском квартале Трокадеро, в удобной квартире, где у Пауля наконец есть своя собственная комната. С 1962 года у них свой дом в Муавилле в Нормандии. В 1955 году Целан получает французское гражданство, в паспорте стоит – Пауль Анчель. Целан становится признанным поэтом и переводчиком. Он ведет семинары по германистике в крупнейшем высшем учебном заведении Парижа – Ecole Normale Supйrieure, общается со знаменитыми литераторами и философами. Целан получает престижные литературные премии: в 1958 году – литературную премию города Бремена, в 1960-м – премию имени Георга Бюхнера, в 1964 – Большую художественную премию земли Северный Рейн-Вестфалия, Дюссельдорф. Ему предлагают читать лекции в крупных университетах Германии. Его стихов ждут в самых известных литературных журналах. Он – признанный переводчик русских, французских и английских поэтов. Тем не менее он чувствует одиночество, все большую тревогу, недовольство, перерастающие в депрессию. Тем важнее становятся переклички и встречи с духовно близкими людьми. Таким человеком стала для Целана немецко-еврейская поэтесса Нелли Закс, жившая в Швеции. Нелли Закс была намного старше Целана (она родилась в 1891 году). С 1957 года у них завязывается переписка, в 1960 году они встречаются в Цюрихе – этой встрече Целан посвятил одно из стихотворений цикла «Роза-Никому». О слишком большом шла там речь, о слишком малом, о Ты и Всё–Ты, о смутном сквозь светлое, о том иудейском о твоем Боге. Там и о том. В день Вознесения, Мюнстер был напротив, он золотом своим шагнул к нам над водой. [...] «Цюрих, Цум Шторхен», перевод М. Белорусца Затем Нелли Закс приезжает к Целану в Париж. Но их встреча омрачается тяжелым душевным состоянием Целана, который постоянно жалуется на антисемитизм и травлю. Нелли Закс возвращается в Стокгольм и вскоре сообщает Целану о своем душевном заболевании. Целан пытается помочь ей, едет в Швецию, посещает ее в психиатрической больнице. Но контакт уже больше невозможен. Через неделю он возвращается. Больше они не встречаются и лишь изредка обмениваются письмами. Душевное состояние Целана, казалось бы, находилось в противоречии с объективными обстоятельствами его жизни. Его внешнему благополучию противостоят тяжелые душевные переживания. В шестидесятые годы он все чаще обращается к друзьям своей юности: Эрих Айнгорн и Густль Хомед живут в Советском Союзе, Эдит Зильберман – в Дюссельдорфе, Альфред Маргуль-Шпербер, Нина Кассиан и Петре Соломон – в Бухаресте. Он переписывается с ними, делится своими тревогами. В сентябре 1962 года он пишет Петре Соломону: «Мои нервы – это всего лишь мои нервы, и они отказали – по очень реальным, очень объективным причинам». К этим объективным причинам относятся прежде всего психологические последствия пережитой катастрофы (Целан даже читал медицинскую литературу по психиатрии – труды Ясперса, Блейлера, Бинсвангера, из его пометок следует, что он обращал особое внимание на депрессии, вызванные утратами). Но имелись объективные причины не только медицинского характера. То, что антисемитизм в Европе набирал новые обороты, не было бредом больного человека. Объективной реальностью было и нежелание европейцев думать о прошлом, о котором постоянно напоминали стихи Целана. Еще одно обстоятельство омрачало жизнь Целана. Еще в конце 1949 года Целан познакомился с супругами Иваном и Клер Голль. Голль был поэтом, писавшим преимущественно по-французски, в свою бытность в США – и поанглийски. Когда Целан познакомился с Голлем (он пришел к нему с рекомендательным письмом от Маргуль-Шпербера), Голль был уже тяжело болен – у него обнаружили лейкемию, и он лежал в Американском госпитале в Париже. Голль решил издать свои стихи по-немецки, он попросил Целана перевести несколько стихотворений, и эти переводы так ему понравились, что он просил продолжать эту работу и после его смерти. В 1950 году Иван Голль умер, а в 1951-м Клер издала сборник стихов «Traumkraut» («Сонная трава»). Вскоре после смерти Ивана Голля его вдова стала обвинять Целана сначала в неточности переводов (они якобы были слишком целановскими), а затем и в том, что он воспользовался рукописями мужа в своих стихах. Затеял эту неприличную травлю молодой филолог Рихард Экснер, ставший впоследствии профессором Калифорнийского университета в США. Он нашел сходство между стихами Голля в сборнике «Traumkraut» и целановским циклом «Mohn und Gedдchtnis» («Мак и память») и сообщил об этом Клер Голль. Ни Экснер, ни Клер Голль не потрудились посмотреть даты создания стихов Целана – они были написаны до его знакомства с поэзией Голля и даже изданы в сборнике «Песок из урн», который, как уже упоминалось выше, в основном был отдан в макулатуру. Тем не менее, «дело о плагиате» стало навязчивой идеей Клер Голль: она рассылала письма во все издательства, критикам, журналистам, на радио. Эти обвинения достигли своего апогея в 1960 году, когда в печати стали появляться статьи и фельетоны, направленные против Целана. Один из таких фельетонов, особенно подлый, в котором речь шла о некоем жулике-фермере Р.Ц. Фелане, ставшем вдруг известным писателем, назывался «Существую ли я вообще?» Такого рода инсинуации, естественно, воскрешали в памяти самые отвратительные проявления нацизма и антисемитизма, стремившихся именно к тому, чтобы стереть с лица земли миллионы людей. Целан писал Маргуль-Шперберу в феврале 1962 года: «Я буквально тот [...], которого нет». Он вспоминал хрестоматии нацистского периода, в которых знаменитое стихотворение Генриха Гейне о Лорелее публиковалось как анонимная народная песня. Хотя крупнейшие писатели и авторитетнейшие литературоведы (Ингеборг Бахман, Клаус Демус, Мария Луиза Кашниц, Петер Сонди, Ганс Магнус Энценсбергер и другие) выступили в защиту Целана, время от времени обвинение подхватывали досужие журналисты. Для Целана «дело Голля» и связанные с ним, как он считал, антисемитские выходки стали навязчивой идеей, в большой степени способствовавшей его заболеванию. В шестидесятые годы болезнь Целана прогрессирует. Сегодня нельзя сказать, была ли это тяжелая депрессия, вызванная пережитым, или какое-либо иное заболевание, или (как полагает Илана Шмуэли, общавшаяся и переписывавшаяся с Целаном в последние годы его жизни), проявление присущей ему крайней чувствительности – да и едва ли стоит рассуждать на эту тему. Время от времени он лечится в психиатрической клинике. Тем не менее Целан находит в себе силы преподавать, выступать, встречаться с друзьями и путешествовать. В числе людей, с которыми он общается в шестидесятые годы, еврейский философ Эдмон Жабес, знаменитый Жак Деррида, поэт Анри Мишо, филолог Жан Боллак; переводчик и поэт, происходивший из Праги и живший в Англии, а затем в Цюрихе, Франц Вурм, известные литературоведы Ханс Майер, Беда Аллеманн, Бернхардт Бешенштейн. В 1964 году Целан едет в Ганновер на открытие выставки работ Жизели. В июле 1967 он посещает Фрайбургский университет, где выступает со своими стихами. Здесь он встречается с Мартином Хайдеггером, труды которого ему хорошо известны; но знает Целан и о нацистском прошлом философа. Хайдеггер приглашает Целана в свой домик вблизи деревни Тодтнауберг. О чем они говорили во время этой встречи, остается загадкой. Посвященное ей стихотворение «Тодтнауберг» интерпретируется по-разному – как зарисовка или как воспоминания о Катастрофе и осуждение виновных. В декабре 1967 года Целан едет в Берлин, где выступает в Академии искусств и в Свободном университете на семинаре Петера Сонди. Целан не был в стороне и от политических событий. В мае 1968 года он принимает участие в университетской забастовке и в демонстрациях в Париже. Он симпатизировал Пражской весне и возлагал на нее надежды. Он следил и за событиями в Израиле, симпатизируя борьбе евреев за свое государство, к которому ощущал свою причастность. «Израиль победит и будет жить», – писал Целан жене 6 июня 1967 года, как бы повторяя лозунги проходившей в Париже демонстрации в поддержку Израиля в Шестидневной войне. По приглашению Союза израильских писателей он прилетает осенью 1969 года в Израиль. Здесь он встречается со старыми знакомыми, выступает с чтением стихов. Илана Шмуэли, с которой он дружил еще в Черновицах, во времена немецкой оккупации и гетто, показывает ему Израиль. После возвращения в Париж он пишет цикл стихов о Иерусалиме, в которых переплетаются мистика, политика, любовная тема. Он посылает их в письмах Илане. Их последняя встреча состоялась в конце 1969 – начале 1970 года в Париже, куда она приехала навестить поэта, который в то время был в тяжелом душевном состоянии. В марте 1970 года Целан едет в Штутгарт, где читает свои новые стихи на праздновании 200-летия Гёльдерлина, затем он приезжает во Фрайбург, где выступает в узком кругу литераторов и философов. Ему кажется, что его стихи не находят отклика в Германии, он уязвлен. О последних днях Целана в Париже, где он жил отдельно от семьи, мало что известно. Последнее письмо в Израиль Илане Шмуэли датировано 12 апреля 1970 года. В нем есть такие слова: «Я пишу тебе эти строки в благодарность, Илана. В благодарность за твое обо-мне-думанье, твое ко-мне-чувствование, твое ко-мнестояние». И в конце: «Ты знаешь, что такое мои стихи, – прочти их, я это почувствую потом». Тон письма (с одной стороны, невероятно пронзительный, с другой – необычно формальный) насторожил ее; она срочно приехала в Париж, но уже не застала Пауля. В последнюю неделю своей жизни Целан, как всегда, разговаривал по телефону с Жизелью и сыном Эриком, с коллегами по журналу «L’Йphйmиre», в редакции которого он сотрудничал. Но в ночь на 20 апреля Жизель обнаруживает отсутствие мужа, все поиски оказываются безуспешными, и лишь 1 мая его тело находят в Сене в десяти километрах от Парижа. Предполагают, что он бросился с моста Мирабо (того самого, который воспел Аполлинер) в ночь с 19 на 20 апреля. Творчество Целана охватывает период сороковых – семидесятых годов; оно включает в себя стихи, переводы и несколько прозаических произведений (эссе, речи, рассказ-притчу «Разговор в горах»). Эволюция творчества Целана обусловлена противоречием между страшными событиями истории ХХ века и красотой поэзии, ее языком, тем более что Целан писал на своем родном языке – немецком, который стал языком палачей. Целан всем своим творчеством дает ответ на утверждение Адорно о невозможности поэзии после Освенцима. С одной стороны, поэзия для него – это не «красивые» рифмованные тексты о цветах и соловьях, с другой – в его творчестве нет непосредственного описания ужасов концлагерей. Поэт утверждал в своей знаменитой речи «Меридиан», что существует глубокая разница между поэзией и искусством, понимая при этом искусство как сумму приемов, тропов и других средств, придающих ему «красивую эстетическую форму». Он часто подчеркивал, что пишет не ради благозвучия, а ради правды, отвергая поэзию, основанную на игре приемов. Целан стремится все больше и больше отказываться от поэтических метафор и рифм, не приемля, конечно, и сугубо реалистических произведений, основанных на пересказе. В этой связи можно сравнить его раннее стихотворение «Фугу смерти», где еще присутствуют в какой-то степени традиционные тропы, с лишенным какой бы то ни было красивости стихотворением «Engfьhrung» – «Стретта». Тем не менее все, кто знаком с поэзией Целана, знают, сколь далека она от простоты и примитивизма. Действительность, как утверждал Целан, отвечая на анкету в 1958 году, – это не то, что заранее дается, а то, что нужно искать и найти (GW, III, 168). Таким образом, Целан находит и строит действительность своим языком. Он – мастер, создающий особый язык, характерный для отдельного стихотворения, цикла, периода его творчества или творчества в целом. При этом используются все возможности, скрытые в языке, – вскрываются этимология отдельных слов, внутренние – исторически правильные – и чисто ассоциативные связи между словами; на основе существующих в языке моделей создаются новые слова. Многозначность слова косвенно отражает амбивалентность жизненных ситуаций. Отдельные слова, повторяющиеся из стихотворения в стихотворение, создают лейтмотивы. Так, часто присутствуют образы камня, травы, пепла, растений – иногда конкретных, названных с ботанической точностью. Эти образы создают нечто большее, чем непосредственное лексическое значение слов. В этом смысле поэтика Целана близка Мандельштаму, которого он не только переводил, но и считал своим духовным братом. Присутствует в поэзии Целана и круг слов и понятий, связанных с письменностью (буквы, слова, чтение, слоги). Возможность такой мастерской работы с языком объясняется не только необыкновенным языковым чутьем поэта, но и его широким лингвистическим образованием. Лекции Фердинанда де Соссюра, заложившие основы современной лингвистики, он прочел еще в ранней юности. Глубокое знание всех аспектов родного языка, включая исторические, было привито ему еще с юности, а затем он продолжил свое германистическое образование в Париже. Известно, что Целан пользовался многотомным историческим словарем братьев Гримм, являющимся компендиумом всевозможных сведений по истории немецкого языка. Не только талант, но и эти знания обусловливают то, что называют «магией формы» целановского творчества. Постоянные темы творчества Целана, из которых центральной оставался Холокост, как уже было сказано, имеют словесное воплощение. Приведем один пример. Миндаль, присутствующий во многих стихотворениях, связан с образом еврейского народа. Считай миндаль, считай то, что горьким было и тебя пробужденной держало, считай с ним меня: Я искал твой глаз, когда ты открыла его, и никто на тебя не смотрел, я прял ту тайную нить, по которой роса твоих дум соскользнула в кувшины, что слово хранит, в сердце ничье нашедшее путь. Из цикла «Мак и память», перевод Л. Жданко-Френкель В миндале – что стоит в миндале? Ничто. Стоит Ничто в миндале. Там стоит и стоит. В Ничто – кто там стоит? Король. Король там стоит, король. Там стоит и стоит. Локон еврейский, не будешь седым. А твой глаз – куда стоит твой глаз? Твой глаз стоит миндалю навстречу. Твой глаз к Ничто стоит навстречу. Стоит к королю обращенный. Так стоит и стоит. Локон людской, не будешь седым. Миндаль пустой, королевская синь. «Мандорла» из цикла «Роза-Никому», перевод Л. Жданко-Френкель Потому, что зацвел миндаль. Миндаль, мандель. [...] Но, но не льнет он, миндальник. Он, он тоже встал против чумы «На манер зеков и уголовников...» из цикла «Роза-Никому», перевод А. Глазовой В образе миндаля переплетаются различные ассоциации как из реальной жизни, так и из ветхозаветной и христианской традиции и из литературы. Миндальный орех напоминает миндалевидный глаз, особенно еврейские глаза, а горечь миндаля символизирует еврейскую судьбу. В приведенном выше стихотворении «Mandorla» используются и другие коннотации образа миндаля: в средневековой мистике он символизирует сокрытость истины: «Как ядро ореха защищено скорлупой, так духовная истина окружена неким покровом, который нужно расколоть и отбросить, чтобы вкусить глубинного значения». Само слово mandorla, собственно и означающее миндальный орех, используется в искусствоведении; в живописи и в скульптуре это овальный ореол, внутри которого находится фигура Христа или Девы Марии. У Целана внутри миндаля стоит Ничто – символ Бога, известный в христианской и иудейской мистике. В книге «РозаНикому» образ миндаля связан и с фамилией Мандельштама, которому этот стихотворный сборник посвящен. В стихотворении «На манер зеков и уголовников...» игра слов основана на «склонении» фамилии (как в дразнилках), а в конце говорится о зацветшем миндальном дереве, стоящем против чумы. В связи с этим нужно вспомнить библейские источники, где миндаль символизирует род Аарона. По ветхозаветному рассказу, посох Аарона расцвел и стал плодоносить, что символизировало богоизбранность этого рода. Одновременно Аарон остановил эпидемию, встав между живыми и мертвыми (Моисей, 4, 17–18). Ср.: «Стоит против чумы». Миндаль имеет и другие коннотации: это дерево, распространенное на Ближнем Востоке, зацветает уже в феврале и очень быстро начинает плодоносить, являясь поэтому символом жизни и стойкости. Этимологию ивритского слова «миндаль» (корень слова: «шин» – «куф» – «далет») связывают со значением «бодрствовать» (т.е. «растение, первым просыпающееся ото сна»). Цветение миндаля символизирует красоту, жизнь и стойкость и в европейской традиции: ср. эссе Альбера Камю «Les amandiers» – «Миндальные деревья» (1940) – и многочисленные другие широко известные тексты, начиная от «Кентерберийского привидения» Оскара Уайльда и кончая песней Вертинского. Многие из этих ассоциаций связываются воедино в образе Мандельштама, разделившего горькую еврейскую судьбу, стойкого в своем неприятии окружающего зла (слова «стоял против чумы» относятся прежде всего к Мандельштаму, писавшему: «Меня еще вербуют для новых чум, для семилетных боен»). Важная черта поэзии Целана, декларировавшаяся им самим, – диалогичность. Здесь он также близок Мандельштаму, написавшему статью «О собеседнике». В «Бременской речи» Целан использует мандельштамовский образ бутылочной почты: поэзия подобна брошенной в море бутылке с посланием, которая в конце концов прибьется к берегу и будет кем-нибудь найдена. Концепция диалогичности соответствует целому ряду философских и лингвистических теорий: Бенвениста, Бахтина, Витгенштейна, Бубера. Целан по-своему развивает ее (ср. статью французского философа Эммануэля Левинаса в данном сборнике). Диалогичность обусловливает и форму стихотворений Целана: они не содержат рассказа (нарратива), обычно они – в настоящем времени, каждый раз как бы создаются заново (как в характерной для диалога устной речевой практике), в них много частиц, повторов, свойственных диалогической речи. В зрелой поэзии Целана обнаруживается сгущение смысла, здесь много эллиптических конструкций, часто выпускается глагол, что делает ее как бы вневременной. Привычные формы языка деконструируются, стихи похожи на взволнованное обращение к читателю. В литературе о Целане существуют споры, насколько важен для его поэзии «реальный комментарий» и насколько она биографична. Несмотря на утверждения сторонников изучения текста как такового без опоры на экстратекстуальные данные, исследование творчества Целана показывает, как знание реальных эпизодов из жизни автора может помочь расшифровать тексты, которые казались «герметичными». Примеры этого уже приводились нами – ср. отражение встречи Целана и Хайдеггера в стихотворении «Тодтнауберг». В качестве еще одного примера приведем стихотворение, называющееся «Coagula» (по-латыни «Сгущай»): Твоя тоже рана, Роза. И свет рогов твоих румынских буйволов вместо звезды над песчаной постелью в говорливых краснопепельных огромных початках Перевод М. Белорусца Известно, что Целана волновала судьба Розы Люксембург; в ранней редакции стихотворения ее имя было полностью упомянуто. Во время своего пребывания в Берлине в декабре 1967 года Целан подходил к каналу, куда было брошено тело Розы Люксембург. Более всего помогает расшифровать текст письмо Розы Люксембург к Софии Либкнехт от декабря 1918 года из тюрьмы в Бреслау. Роза рассказывает, что видела во дворе тюрьмы быков из Румынии, которые были пригнаны сюда как военные трофеи. Солдаты избивали их, у одного сочилась кровь из свежей раны; Роза поймала взгляд его грустных темных глаз, у нее потекли слезы, она дрожала от сочувствия и бессилия. Наверное, он думал о своей родине, зеленых лугах Румынии. Кроме того, Розой зовут служанку из рассказа Кафки «Сельский врач» (она становится жертвой жестокости). Наконец, имя Роза много значило для Целана и потому, что в юношеские годы у него была подруга, прекрасная девушка Роза Лейбовичи. Важность этих комментариев подтверждается письмом Целана к Петре Соломону о стихотворении «Coagula», где упоминаются и буйволы, которых Роза Люксембург видит сквозь решетку тюрьмы, и рассказ Кафки, и значимость имени Роза. Значение названия стихотворения состоит в соединении, сгущении смыслов. Ясной становится и роль образа буйволов: они – жертвы бессмысленного издевательства и жестокости, они бессильны перед грубостью и силой, их глаза подобны глазам тысяч жертв. Как известно, Целан был не только поэтом, но и выдающимся переводчиком. Лишь немногие ранние его переводы были выполнены исключительно для заработка, как романы о Мегрэ. Большинство переводов Целана – произведения, в которых ощущается духовное родство авторов подлинника и перевода. Особо выделяются переводы стихов Мандельштама – их Целан считал задачей не менее важной, чем его собственная поэзия. Н.Я. Мандельштам высоко ценила целановские переводы, слышала в них мандельштамовскую интонацию, о чем свидетельствует ее письмо Целану. По сообщению Юрия Фрейдина, Надежда Яковлевна считала Целана лучшим европейским переводчиком Мандельштама. Целан переводил с русского, французского, английского, итальянского, иврита, румынского, португальского. Среди поэтов, переводившихся им, Блок, Мандельштам, Есенин, Евтушенко («Бабий Яр»), Хлебников, Аполлинер, Валери, Рембо, Элюар, Бодлер, Шекспир (сонеты), Дикинсон, Фрост, Унгаретти. Хотя в этих переводах иногда звучит не только голос автора оригинала, но и целановские нотки, все они представляют собой выдающиеся произведения. (См. подробнее раздел 2 в данном сборнике.) Творчество и личность Целана – это целый мир. В его поэзии отразились трагическая история ХХ века и европейская и самостоятельная еврейская культура многих столетий. Совершенно, казалось бы, несовместимые вещи объединяются в ней в единую поэтическую мозаику: средневековая еврейская и христианская мистика, поэзия европейских символистов и сюрреалистов, германский фольклор, русская литература, иудейская религия, философия ХХ века, румынская литература, а также, например, представления о жизни растений, о росте кристаллов, о минералах и многое другое. Несмотря на обширные знания, на которых замешено творчество Целана, его поэзия – глубоко искренняя, направленная на непосредственное восприятие, как он всегда подчеркивал сам, жизненная. Чтение стихов Целана – большая интеллектуальная и душевная работа, на которую рассчитывал сам автор. Известен такой эпизод. Два писателя – Гюнтер Грасс и Кристоф Меккель – пришли к Целану; он протянул им книгу своих стихов, которую Меккель тут же стал листать. «Так мои стихи не читают!» – сказал Целан и забрал у него книгу. Надеемся, что этот сборник будет своего рода путеводителем на дороге русскоязычного читателя к Целану.
