Почитайте - 116.hol.es

Воспоминания Людмилы Павловны Кияновской об Одессе 1941-45 годов
Посвящается взрослым и детям нашей семьи
Здесь все, что удержала детская память...
Память о Великой Отечественной войне в каждом человеке, кто жил в грозную пору,
кто родился в дни мира.
Память – в летописи событий военных лет. В обелисках и монументах, в заросших
окопах, в древних памятниках, изуродованных осколками авиабомб, в новых городах,
поднявшихся на пожарищах.
Память в песнях военных лет, в старых плакатах, пленках кинохроники, в картинах
и книгах, в людских судьбах и воспоминаниях.
Сегодня 22 июня 2009 года. 68 лет тому назад началась Великая Отечественная
война. Война – зловещее слово, она зачеркнула привычную жизнь нашей семьи, соседей,
знакомых, всего города, страны.
Ушел мир из нашей жизни в самую светлую ночь 1941 года, в четыре часа утра.
Мгновенно в народе родилась песня:
Киев бомбили, нам объявили,
Что началася война.
К этому времени мне было неполных 9 лет.
Сестре Гале – 5 лет.
Маме Екатерине Ивановне – 29 лет.
Папе Павлу Матвеевичу – 33 года.
Это наша семья. И ей предстояло вынести испытания войной.
***
Помню первый день войны. Я в санатории за 16-й станцией Большого Фонтана.
Лежу в постели. Нога в вытяжении (мама говорит: осложнение после гриппа).
С утра санаторий в движении: бегают озабоченные, взволнованные врачи, сестры,
нянечки. Появилось новое слово «эвакуация». Куда? Как? Когда? Лежу.
Плачу. Меня тоже увезут? Без мамы, папы?
В полдень (наверное, это было в полдень) в дверях палаты появляется папа в
сопровождении врача. Кутает меня в байковое одеяло (помню, розового цвета),
подхватывает на свои сильные руки. И я уже с папой еду в трамвае. Мы приехали в нашу
новую квартиру в Высоком переулке. Но запомнила себя после санатория на Софиевской,
9. Наконец, я в большой семье, с мамой, папой, Галочкой, с бабушкой Марией Савельевной,
тетей Тосей, дядей Сережей, с двоюродным братом Борей и сестрой Аллочкой.
Мы все живем вместе, в одной квартире №26, где родились с Галей и жили до войны.
Наша трехкомнатная квартира на первом этаже бывшего Руссовского дома.
Из тревожной атмосферы санатория я попала в такую же нашего дома.
Тетя Тося собирает зубные щетки членов своей семьи, мыло, полотенца, смену белья
– готовится к эвакуации. Никто не понимал тогда, что эвакуация в условиях войны – это не
кратковременный отъезд.
***
Нашего папу срочно вызывают в военкомат. Он возвращается домой в ватной
фуфайке, белых парусиновых туфлях – такое обмундирование выдали в военкомате. Папу
мобилизовали на войну. Одноствольную винтовку, как потом рассказывал папа, ему выдали
на линии фронта, на станции Дачная.
Но вскоре папа вдруг возвращается домой. Он торопится, мама спешно собирает его
вещи. Папа объясняет, что его, специалиста высокого класса, котельщика, срочно отозвали
с фронта и направляют в далекий тыл, на военный завод, изготавливать оружие против
фашистов.
И вот здесь начало драмы военного времени, длившейся долгих четыре года. Папа
уезжает с заводом «Профинтерн». Мы с мамой остаемся в Одессе.
Дядю Сережу, как и нашего папу, с завода им. А. Марти призвали в действующую
армию. Он тоже на линии фронта – на станции Дачная. И тоже – его отзывали на завод им.
Ф. Дзержинского, с целью отправки на военный завод на восток страны. И вдруг –
дизентерия “Шига”. Инфекционная больница на неопределенный срок.
***
С 5 августа по 16 октября началась 73-дневная оборона Одессы.
Смотрю во двор, сидя на кухонном подоконнике (Софиевская, 9). По двору
пробегает соседка. Слышу: «В Малом переулке бомбой разбило дом». Как бомбой!? Откуда
она взялась? На Одессу падают бомбы! Страшно!
***
Фашисты бомбят порт. Вот предупреждающая о налете самолетов сирена приводит
в ужас и взрослых, и детей. В центре города оставаться опасно. Всей семьей перебираемся
на Молдаванку, в Высокий переулок. Дом работников судоремонтного завода имени
А.Марти был сдан накануне войны. Мой отец получил двухкомнатную квартиру. Дом
оборудован бомбоубежищем.
Вспоминается, как тетя Тося пробиралась пешком через весь город, прячась в
подъездах чужих домов во время налета вражеских самолетов и бомбардировок, добиралась
в инфекционную больницу на Херсонской, чтобы справиться о здоровье дяди Сережи.
***
Еще одна беда. Одесса осталась без питьевой воды. Как свидетельствуют документы,
20 августа 1941 года, в среду, фашисты захватили Беляевку. Была прекращена подача воды
из Днестра. Взрослые и дети выстраиваются в очереди к скважинам за водой. Вглядываются
в небо: видны маленькие облачка от взрывных снарядов наших зениток, бьющих по
фашистским «ястребам». Воды не хватает для питья, не говоря уже о том, что надо тушить
пожары от вражеских бомбардировок.
***
В один из сентябрьских дней (вспоминает сестра Гале) во двор дома в Высоком
переулке вошел высокий, крепкий молодой мужчина в военной морской шинели. Это был
дядя Коля (средний брат нашей мамы). Он высоко поднял на руках 5-летнюю Галю,
подкинул, прижал к себе, поцеловал в обе щечки и сказал: «Ну, прощай, Галинка!» Это
была наша прощальная встреча с дядей Колей.
Навсегда ушел он в военное море на нефтеналивном судне «Передовик».
Дальнейшая судьба дяди Коли трагична.
***
Одессу бомбят. Жильцы дома под вой сирены бегут в бомбоубежище. Я сама не
хожу. Меня переносят на руках все по очереди домочадцы. Больше всего достается маме.
Ко всему, мы с Галой заболеваем скарлатиной.
Тяжелый гул фашистских бомбардировщиков. Мы с мамой остаемся дома на втором
этаже. Мама нас лечит, укутывает в горчичные простыни, чтобы поскорее высыпала сыпь.
Звучит сирена. Мама закрывает нас своим телом, говорит: «Дети, что будет, что будет!».
Как повторяла всегда потом мама: «Уехали бы – потеряли бы двоих детей».
Тетя Тамара (жена дяди Коли, младшего папиного брата) с маленькой 5-летней
дочкой Лорочкой, тоже заболевшей скарлатиной, продолжает прятаться в бомбоубежище.
Лорочка заболевает еще и воспалением легких. Тетя Тамара с дочкой оказалась в больнице.
Девочка умирает.
Наша мама вспоминала, что, оставив меня и Галочку на бабушку Марию Савельевну,
с дядей Колей, тетей Тамарой отправилась в морг за телом Лорочки. Маму поразила
увиденная в морге страшная картина: тела физически крепких молодых людей, моряков,
погибших в первые дни войны на передовой.
В этот же день отправились на Слободское кладбище предать земле умершую
Лорочку. Приехали на кладбище. Вдруг налет бомбардировщиков. Летят за кладбищем
бомбы. Все родственники, которые пробрались на кладбище, падают на землю, прячутся
под памятниками. Гул самолетов утих. Совершилось трагическое погребение младенца,
умершего и похороненного под фашистскими бомбами.
***
Навсегда мы запомним это тревожное, пугающее сообщение: «16 октября 1941 года
в 5 часов 10 минут из Одесской гавани вышел последний транспорт».
Вечером этого же дня на улицах Одессы появились первые враги. Утром 17 октября
в доме Высокого переулка мама проснулась от шума на улице, от стрекота, рокота
мотоциклов. Проснулась и маленькая сестра Галя. Мама приоткрыла дверь балкона. И как
вспоминала потом Галя, они увидели десятки фашистских мотоциклов, расползающиеся по
улицам и переулкам, как тараканы.
Начиналась «новая» жизнь Одессы и каждой семьи города – оккупация.
В первые дни оккупации к нам в квартиру на Молдаванке по Высокому переулку
поселили румынского офицера, который стал недвусмысленно относиться к нашей маме.
Мама была молодая красивая белолицая брюнетка с миндалевидными голубыми глазами.
Она сразу приняла решение: тайно перебраться к своему отцу на Пересыпь. С родными,
казалось не так страшно переживать «новый» режим неизвестно какой жизни. Квартиру в
Высоком переулке мама оставила навсегда, больше мы в ней никогда не жили.
А режим «новой» власти сразу себя заявил.
Никогда больше Одесса не испытывала такой суровой зимы, как в 41-м, с
температурой, опускавшейся до -30°, с завывающими метелями, снежными заносами. Дети
сидели «запечатанными» в квартирах.
Встревоженные страхом, детские головы вбирали в себя все, что шепотом друг другу
передавали взрослые: на улицах города появились виселицы с казненными коммунистами,
комсомольцами, евреями и просто «провинившимися» перед новой властью одесситами.
Однажды в слезах прибежали с Нового базара тетя Тося и соседка по Софиевской, 9,
тетя Вера Установа. (Тетя Вера воспитывает сына Бориса, мальчика талантливого,
любознательного, книгочея. Она – жена репрессированного мужа, осталась истинным
патриотом, честным,
порядочным человеком). Плача, женщины рассказали, что, идя с базара, встретили
на мостовой Конной улицы группу пленных моряков. Они были без обуви, в тельняшках,
лица в крови, на руках и на ногах цепи. Женщины бросились к пленным, протянув какую-
то снедь, конвоир грубо оттолкнул их прикладом. По мостовой, засыпанной снегом,
пленных погнали по Нарышкинскому спуску в сторону Пересыпи.
***
В одно из ранних зимних утр 41 года в дедушкину квартиру (Московская, 4)
постучали соседи Бурды. Это была еврейская семья. Они прощались. Попрощалась еще
одна семья: сапожник, его жена, две дочери и сын. На груди каждого из них нашита
шестиугольная желтая звезда. Этих несчастных вывел на улицу румынский солдат со
штыком наперевес. Ставни пяти окон дедушкиной квартиры, выходивших на Московскую,
закрыты наглухо. За окнами слышен тревожный гул голосов, командные выкрики на
румынском языке. Взрослые прильнули к щелям в ставнях, мы, дети, за ними. До сего дня
не могу успокоиться: зачем я это видела, почему мне это видеть разрешили. Рассвет. Воет
морозный ветер. На мостовой зябнущая толпа людей с желтыми звездами на груди. Толпа
растет, растет. Наконец, тронулась с места. Дедушка предполагает – к поездам. Что с
несчастными стало потом? Все мы теперь знаем: одни расстреляны, другие заживо
сожжены. Со слов тети Лиды, сына соседа-сапожника повесили в одном из Заливных
переулков, мать его тут же лишилась рассудка.
После войны старший сын Бурдов Миша, призванный в 40-м в армию, возвратился
в свой дом. Квартира была пуста. Все близкие погибли в фашистском гетто. Миша ушел из
этого дома навсегда.
***
Зиму 1941 года мама, Галя и я провели у дедушки Ивана Леонтьевича и бабушки
Стефаниды Ивановны Золотниковых (мамины родители) на Пересыпи (Московская, 4).
Дедушка, потомственный моряк, служил до последних дней своей жизни (1959 г.)
боцманом в Одесском порту.
Помню, как до войны, маленькой девочкой, с мамой и папой, встречала судно из
рейса на причале Одесского порта. Тихий летний вечер, спокойное море, музыка. Дедушка
с борта судна машет нам рукой. И прямо к моим ногам летит пакет. В нем маленькая
плетеная корзинка, наполненная орешками – фундук и букетик незабудок.
... Помню бабушкину колыбельную, когда она укачивала меня, совсем маленькую,
сидя на большом старинном диване.
... А еще бабушка очень любила читать и ходить в кино.
... Когда дедушка оставался дома, собиралась вся большая семья. Бабушка Стеша
играла на гитаре, подпевая себе. Дедушка Ваня – на мандолине. Мы, внуки, сидели на
любимом месте: под большим обеденным столом на перекладинах.
... А иногда взрослые превращались в шумных детей, играя в любимую игру –
домино.
... А еще помню, как всей мужской компанией (дедушка с сыновьями, наш папа)
собирались на собственной шаланде «Заря» на рыбную ловлю и возвращались с
переливающейся перламутром скумбрией, ставридой, бычками-кнутами. В доме дедушки
Вани всегда стоял вызывающий воображение о тайнах моря морской запах от рыбных
снастей, просмоленных канатов, сетей, «самодуров» из цветастых перышек. Иногда здесь
кроили и шили паруса.
Счастливые мгновения, воспоминания раннего детства.
***
... Теперь зимой 41-го дедушка подрабатывал плотником в Казанской церкви. Надо
кормить большую семью женщин и детей, собравшуюся под кровом дома. Наша мама с
двумя детьми. Тетя Аня с двухлетней Ларисой с начала оккупации пряталась у
родственников мужа (дядя Петя тоже был на фронте) в погребе ветхого дома на Слободке
(Церковная, 12), потом перебралась с маленькой дочкой к дедушке на Московскую.
Двадцатичетырехлетняя тетя Лида нос не высовывала из квартиры, боясь угона в
Германию. Приходила к нам на посиделки татя Таня (Татьяна Дементьевна), жена нашего
дяди Шуры (моего крестного отца, крестная мать – тетя Аня) с четырехлетней Людочкой и
двухлетним Сергеем, нашими двоюродными сестрой и братом.
... Дети остаются детьми. Когда собиралась четверка: Галочка, Лариса, Сережа,
Людмила (я в эту компанию не входила по известным причинам) = дым стоял коромыслом.
Вся четверка усаживалась в старинную качалку. И она с визгом детей разъезжала по всей
большой комнате. Остановить детей могли только взрослые.
***
Еще до войны семья дяди Шуры поселилась по ул. Бондарева, 46.
Теперь оккупанты в городе; дамба, отделяющая лиман от моря, взорвана; улица
Бондарева затоплена. Тётя Таня с детьми перебирается в церковный дом на Московской
улице. Долгие годы тетя Таня и дети дружили с семьей священника отца Якова, служившего
в Казанской церкви. С его невесткой Клавдией и внучкой Нилой. Двое сыновей отца Якова
сражались на войне. Муж Клавдии остался на поле боя. Вместе две семьи коротали долгие
тревожные дни и вечера. Ждали с войны своих сыновей, мужей, отцов.
***
... В большой печали сидел дедушка Ваня по вечерам в привычной для нас позе,
поджав одну ногу под себя, курил, покачивая головой. Три сына на фронте: младший Петя
в 1940 году призван в армию под Белосток (Белоруссия), средний Николай – где-то в море,
старший Александр тоже на одном из фронтов.
И вот теперь в приказном порядке в одну из двух комнат квартиры поселили
немецкого офицера. Благо недолго жил и являлся поздно вечером. Спал в проходной
комнате. Дедушка с бабушкой – в кухне. Мы все, женщины и дети, в тупиковой комнате
замирали, почти не дышали.
Не помню, какая тетя предложила нам гадать на сите с воткнутыми в бортик его
ножницами. Двое из нас подкладывали пальцы под кольца ножниц, и все хором шептали:
«Сито-веребито, папа жив, дяди живы (называем по именам)?» Не хотело поворачиваться
сито на имя Петя. Погиб в первый день войны на Белорусской земле.
Сохранился у нас только адрес дяди Петиной военной части, написанный рукой его
мамы, нашей бабушки Стеши, на пожелтевшем от времени листочке: Западная Белоруссия,
город Людвиково. Учебный батальон войск НКВД. Золотников Петр Иванович 1920 г.
рождения.
Может, пожелают внуки и правнуки найти братскую могилу отважных
бойцов, принявших на себя огонь в первый день войны.
***
... Скученность детей и взрослых. Враг в доме... В один из дней с помощью
родственников мама с нами перебралась в квартиру папиной мамы Марии Савельевны, в
семью тети Тоси, дяди Сережи, их детей Аллы и Бориса на Софиевскую, 9, кв.26.
Перебралась коротать зиму 42-43 годов – на Софиевскую. В квартире бабушки
Марии Савельевны три комнаты. Все население квартиры (бабушка, мы с мамой, тетя Тося
с детьми) скопилось в одной комнате, между кухней и двумя другими. Три кровати.
Раскаленный камелек (труба вытяжная выведена в отверстие кафельной грубы). Топили
какой-то угольной пылью, которую бабушка перед топкой обязательно обрызгивала водой.
Закрывались на ночь в теплой комнате, и как будто тревога отступала. Рядом мама.
По вечерам на табурете у камелька стоял карбидный светильник – (изобретение дяди
Сережи) – другого освещения не было. И тетя Тося, склонившись над «карбидкой», читала
нам, детям и взрослым, книги. Это была русская классика, книги Майн Рида, Жюля Верна.
***
Ежевечернее чтение уводило нас от тревоги оккупационных будней.
Наша мама, примостившись на низкой скамеечке, склонившись над тусклым
светильником, помогала шить портнихе – соседке Ольге Кузьминичне за скудные марки.
В начале войны, когда фашисты бомбили Одессу, порт, бомбой был разрушен дом в
начале Нарышкинского спуска, перед Пересыпским мостом, где теперь остановка
троллейбуса. Взрывной волной в домах по Нарышкинскому спуску, Софиевской выбило в
окнах все стекла. Дело шло к зиме. Дядя Сережа, его сын, наш брат Борис, забили окна
нашей квартиры фанерой. Зимой 41-го, когда мы, девочки, наши мамы, бабушка, ютились
в маленькой комнате, двое мужчин – дядя Сережа и одиннадцатилетний Борис на ночь
мужественно уходили в другую, малоотапливаемую комнату.
Борик, как любознательный мальчишка, несмотря на запреты своих родителей, на
Софиевской улице собирал осколки снарядов, бомб. Он знал, какой осколок, какому
боевому снаряду принадлежит.
Взрослые днем делали вылазки на рынок: меняли домашние пожитки на продукты.
А еще ходили по воду. За Художественным музеем есть большой спуск к Приморской
улице, тогда называемой Швейцарская долинка. Вот там на склоне обнаружили скважину,
которая постоянно обрастала льдом. Люди топорами обивали лед, выстраивались в очередь.
Тут же многие падали на скользком спуске, разливая только что добытую воду.
В течение суток румынские солдаты обходили квартиры с обыском, облавой.
Бесцеремонно открывали шкафы, штыками проверяя содержимое. Открывали ящики
буфета, искали «пушки», при этом, прибирая к рукам столовые приборы и все, что
понравилось.
Проверяли и на улице сумки, кошелки. Надо было насыпать немного сахара сверху
корзинки. Солдаты, обнаружив «цукор», прибрав его к рукам, сразу отпускали прохожих.
У нас на кухне была самодельная радиоточка. В определенное время передавали
главным образом классическую музыку. И вот однажды (вспоминает сестра Аллочка) в
январе 42 г. прорвался голос Москвы. Левитан произнес: «Говорит Москва!» Диктор
сообщил о разгроме немецко-фашистских войск под Москвой. Радость была безмерная. Но
после этого сообщения «точка» замолчала надолго.
***
Бабушка Мария Савельевна дарила нам, детям, свою любовь до самозабвения.
Особую любовь она отдавала Галочке, самой младшей из нас. Любовь у них была взаимна.
До весны бабушка кипятила молоко в духовке. Поднявшаяся пенка румянилась, становясь
аппетитной. Галочка с бабушкой, которую она называла буней, бунечкой, склонялись над
кастрюлей. Бабушка собирала вкусную пенку для любимой внучки.
В трудные дни войны бунечка сшила для Галы тряпичную куклу, нам пекла малай
из кукурузы, делила с нашими мамами все ужасы войны.
Я запомнила, как на свой день рождения, на Марию Магдалину 4 июля, еще до
войны; она испекла вкусную яблочную вертуту с хрустящей корочкой, густо посыпанной
сахарной пудрой. Пригласила в гости на чай свою ближайшую подругу Нину Васильевну,
А однажды во время оккупации субботним вечером перед Вербным воскресеньем
Гала, я и Аллочка вместе с бабушкой пошли святить вербочку в Херсонскую церковь, что
возле больницы. Мальчишки нас хлестали ветками вербы, выкрикивая, что это вечер
вербохлеста. Бабушка защищала нас.
Мама нашего папы, Александра Ивановна/умерла в 45 лет от холеры, оставив
семерых детей. Мария Савельевна пришла в большую семью на правах мачехи, но стала
любимой, незаменимой не только для детей, но и для внуков.
Дедушка Матвей Тимофеевич умер, когда мне было четыре года.
***
Наступила весна 43 года, а за ней со всеми характерными признаками для Одессы
летние дни. Одессу наводнили румынские коммерсанты. Были открыты церкви, работали
театры, учебные заведения. Среди взрослых шли упорные разговоры, что Одесса отойдет к
Румынии: подарок фашистской Германии за сотрудничество в войне. Эта зловещая
перспектива для Одессы стать частью вражеской страны приводила в негодование
настоящих патриотов Родины, города. Фронт был еще далеко от Одессы. Там сражались за
наше освобождение родные, близкие люди.
Однако нашлись в Одессе и такие предатели, которые встретили врагов хлебомсолью, строчили доносы на соседей, на родственников, стелились перед новой властью.
На Софиевской, № 11, была жандармерия, а на Софиевской, №1, была полиция. Там
пытали, выбивали сведения у партизан, коммунистов, комсомольцев, неугодных граждан
по доносам, по подозрениям. Мама рассказывала, что из окна 3-го этажа дома.№ 11
выбросился человек, не выдержал пыток. Мама назвала его фамилию (я забыла ее со
временем). Этот человек работал до войны вместе с папой на судоремонтном заводе им.
Марти.
Вскоре к маме на Софиевскую, 9, явился некий Фомин. Мама узнала его. Он тоже
работал с папой на заводе. Фомин явился с заявлением-доносом на нашего папу,
Кияновского Павла Матвеевича, коммуниста, который де остался в Одессе, скрывается,
возможно, в катакомбах. Жена должна быть допрошена. Сработали остатки совести у
предателя Фомина (сбежал он позже с отступавшей из города армией фашистов). Сказал
маме, что на всякий случай проверяет донос, так как видел, как в первые дни обороны
Одессы нашего отца отправили на подступы к Одессе в истребительный батальон, а потом
как специалиста отозвали и отправили в Сибирь, в Омск, на спешно формирующийся
оборонный завод. Беда ареста мамы отступила.
***
Нас, детей, надо было кормить. С соседскими женщинами однажды мама поездом
поехала в село Врадиевка (запомнила название так). Помню, привезла в корзинке яйца,
пересыпанные половой, и еще какие-то продукты. Дрожащим голосом рассказывала о давке
в вагоне поезда, об облаве. Больше она на такое не решится. Потом после войны долгие
годы мама вспоминала о своем необдуманном, как она говорила, поступке: «Как я могла
оставить детей. Ведь я могла и не вернуться».
И принялась мама за шитье фартуков, детских курточек, которые выносила на
рынок, продавала, меняла на продукты.
И снова опасная ситуация. Швейную ручную машинку «Зингер» мама ставила на
подоконник в кухне на окне – самом светлом месте. Строчила она во все дни недели и в
воскресенье тоже. В противоположном флигеле на четвертом этаже у Пикаловых жил
высокого чина офицер. Поинтересовался у хозяйки, что это за коммунистка живет, строчит
по воскресеньям. Не боится греха? Мать Пикаловой передала это маме. «Но дети не должны
быть голодными», – оправдывалась мама.
***
Поселили и в нашей квартире (на Софиевской) румынского офицера с женой. В
парадном под лестницей огромная овчарка Аза со щенками. Соседский мальчик натравил
собаку на Галу. Собака набросилась, вырвала у сестры кусок мякоти ноги. Плач, слезы, все
мы перепуганы. Со стороны офицера никакой реакции. Ведь все мы коммунистические
отродья. Так, между прочим, называли дворовых детей соседки, перекрасившиеся под
новую власть.
И снова перебежка к дедушке на Московскую. Мама продолжала шить и ходить на
толчок со своими изделиями.
По вечерам из наших открытых окон слышна была веселая музыка, пение.
Гастроном (угол Лесной и Московской) новые хозяева переоборудовали в ресторан, где и
собралась, по словам взрослых, продажная публика. Там пел Лещенко.
***
2 февраля 1943 года фашисты разгромлены под Сталинградом. Это известие
молниеносно распространилось в городе. Работал не один самодельный приемник. С этим
же радостным известием пришел и дядя Коля (папин младший брат), собрав всю семью на
кухне. Мы, дети, были тут же. Правда, запомнилось, он сказал, что фашисты могут опять
собрать силы и дойти до Сталинграда. Но на этот раз это будет последнее их поражение.
Для разгрома фашистов соберутся уральцы, сибиряки, дальневосточники. Враг будет
разбит. Не могли оправиться фашисты после Сталинградского их разгрома 2 февраля.
На улицу нас, детей, в феврале не выводили, держали в квартире. Взрослые
говорили, что офицеры и солдаты ходят по городу с траурными повязками на рукавах.
Красные, наши, стали освобождать город за городом. Одесситы-патриоты об этом
сообщали друг другу по секрету. И радовались!
***
В апреле 1943 года моей младшей сестре Галине исполнилось семь лет. Осенью мама
отвела ее школу, в 1-й класс (школа располагалась в жилой квартире дома № 28 по ул.
Софиевской, рядом с нынешней школой № 37, которая была занята военной комендатурой).
Куда подевались жильцы «новой» школы, жилого дома? Были в эвакуации? Расправились
ли оккупанты с некоторыми из них? В детской голове тогда эти вопросы не возникали.
Через несколько дней учительница шепотом маме сообщила, что в класс явился ктото из оккупационных властей, выясняя у детей, кто не крещен. Объявил учительнице о
коллективном крещении некрещеных детей. Мама срочно забрала сестру из школы.
Крестили Галф в Казанской церкви на Пересыпи двоюродная наша сестра Валечка и дядя
Сережа.
Сестра возобновила учебу только осенью 1944 года в освобожденной Одессе.
Я в школу пошла только в 48-49, была ученицей-надомницей. Лежала в постели.
Больная нога не разрешала мне ходить. Начальную школу прошла со старенькой
учительницей Марией Осиповной, которая приходила к нам домой и учила меня. Мама
кормила Марию Осиповну скудными по тому времени обедами.
Изобретательный дядя Сережа, чтобы кормить семью из восьми человек, придумал,
как варить мыло. Жир, каустик добывали в порту. Сваренное в емкости месиво разливали в
большие жаровни. Остывшее резали на куски. Тетя Тося и мама продавали эти куски мыла
на базаре. Покупали на рынке и листья табака. Дядя Сережа придумал резак для листьев.
Табак распушали над паром, сушили, раскладывали по фунтикам – и снова на базар.
Сердобольная тетя Тося старалась помогать еще своей самой младшей сестре, тете Нюре,
оставшейся с восьмилетним сыном Леней без мужа.
***
Обнадеживающие новости с фронтов. У людей появилась надежда: скоро придут
наши. Помню, как 23 февраля 1944, праздник Советской Армии совпал с днем рождения
Валечки (нашей двоюродной сестры), мы всей семьей отправились на Московскую, 57, где
жила сестра с мамой, тетей Феней, Евфросинией Матвеевной, и с отчимом Андреем
Николаевичем Кдоашовым, который был часовых дел мастером. И в трудные дни
оккупации этим ремеслом добывал средства к существованию.
Тетя Феня нас щедро угощала малаем (испеченная кукурузная крупа с малясом –
сахарным сырцом) и чаем с сахарином. Зато собралась семья, и было о чем вспомнить,
порадоваться и попечалиться.
***
Думаю, это был конец февраля, март 1944 г. Дядя Сережа услышал радостнотревожное сообщение: немецко-румынская армия отступает, наши на подступах к Одессе.
«Как оно будет?» – шепотом обсуждают в семье. Мы, дети, понимали, что тайна
услышанного не подлежит разглашению.
Однажды сырым днем, когда «чавкал» талый снег под ногами, мама меня с сестрой
вывела подышать воздухом за ворота дома (Софиевская, 9).
Видим: медленно, в каком-то бережном, скорбном кортеже движутся по мостовой
со стороны Пересыпи серые с крестом в белом овале санитарные хорошо оборудованные
немецкие машины.
За каждой машиной медленным шагом идут медики. Главным образом, женщины,
«фрау», с иголочки экипированные. На головах пилотки или белые косынки с красным
крестом на них. Из машин послышались стоны раненых. Чем ближе подъезжала машина,
тем громче стоны.
Мама нас сразу увела домой. Меня, двенадцатилетнюю девочку, потрясло увиденное
и услышанное. В машинах стонали, просили о помощи наши враги. Сколько пережито
нашими мамами, близкими, нами, детьми, соседями по дому в страшные годы оккупации.
Вернутся ли домой наши дяди, которые пошли воевать с врагами? Какова судьба нашего
папы?
А сейчас стонут враги, им, наверное, невыносимо больно. Ненавистные враги – тоже
люди, испытывающие боль от телесных увечий? Это никак не могло уложиться в моей
детской голове.
Я продолжала молча страдать от тяжелого впечатления. К вечеру – температура.
Мама считала, что я простудилась.
До сего дня уверена, что температура – от душевного потрясения ребенка. Этот
пережитый в детстве эпизод войны не могу забыть до сих пор.
***
В начале марта 1944 г. соседка, мадам Ялынская (так называли до войны и во время
оккупации одесских женщин определенного возраста), встретилась на улице с молодым
человеком. Он явно был изможден, странно одет, тянул ногу.
Доверительно признался, что зовут его Петя, что бежал из госпиталя на Слободке
(ему помог русский врач), ранен, ему нужна помощь и убежище – скоро комендантский час.
Так как соседка жила в коммунальной квартире, она привела этого человека к нам: нашей
семье соседи доверяли.
Но это был серьезный риск. Если бы кто-то донес, были бы большие неприятности
для всей семьи. Выяснили: раненый – летчик, сбитый над пригородом Одессы. Оказали
первую медицинскую помощь домашними средствами. Обмыли. Ночью выстирали белье.
Переодели. Трое суток он был у нас. Потом мадам Ялынская отвела Петю в район Мельниц,
к своим родным, которые жили у катакомб и имели связь с партизанами. В катакомбах Петя
был до освобождения города. 10 апреля он пошел в военкомат и был отправлен на фронт,
но уже танкистом. Попрощался с нами. Прошли годы. Петя писал на наш адрес
благодарственные письма. После войны работал на одном из Дальневосточных заводов.
***
Март 1944 года в Одессе выдался суматошным, лихорадочным. Кто-то из соседей по
дому, «патриотов» немецко-румынского режима, срочно в панике бежал. Румынская армия
оставляла Одессу. Румын-солдат, почти мальчик, доверительно сказал нашей бабушке
Марии Савельевна: «Бабушка, немцам капут!» Из города исчезли румыны, появились
немецкие солдаты в серых шинелях и еще черномундирные. Люди шепотом передавали
друг другу: «Это каратели».
Из нашего четырехэтажного дома – колодца в конце марта, в первые дни апреля
исчезла половина населения. Исчезли мужчины, девушки, юноши. Они ушли в глубокие
подвалы под домом, в переходы под другие дома, даже в пустоты под мусорным ящиком
во втором дворе. Об этом мы узнали уже 10 апреля.
В середине марта на воротах домов появились объявления: двери квартир не
закрывать на ключи, ставни окон закрыть. Немцы готовились к расправе с мирными
жителями.
Мама, тетя Тося отвели своих детей, меня, Галю, Аллу, Бориса, в подвал (бывшую
дворницкую) под нашей квартирой. К нам присоединились дети соседей. Обустроили
постель для нас. Наивно думали так уберечь детей от расправы.
В один из этих дней в открытые двери кухни нашей квартиры на первом этаже
ввалилось несколько чернорубашечников с мешком сырого теста, приказав бабушке быстро
испечь хлеб на дорогу. Бабушка выполнила приказ, радуясь, что квартира пуста, дети
спрятаны, она смогла отвести угрозу от семьи. И главное – хлеб на дорогу. Значит, бегут.
Они успели забрать только половину испеченного хлеба (коржи, которые пеклись сверху
на чугунной плите).
В доме № 9 служили дворниками муж и жена, Иван Семенович и Елизавета
Михайловна, настоящие патриоты Родины, защитники жильцов своего дома в трудные дни
оккупации.
Каким-то образом Елизавета Михайловна узнавала, когда будет облава. На середине
двора висел рельс. Она выходила во двор и начинала бить в железо, крича: «Иван, иди
галушки кушать!». Жильцы дома определенным образом реагировали на предупреждение
Елизаветы Михайловны.
***
Наступили тревожные дни и ночи 8,9 апреля 1944 года. Несмотря на распоряжение
фашистских властей: ворота дворов, двери квартир не закрывать на засовы, ключи – Иван
Семенович с Елизаветой Михайловной ворота запирают. Многие жильцы в подвалах. Мы,
дети, и наши мамы продолжаем сидеть в подвале бывшей дворницкой. На ночь не снимаем
верхнюю одежду. Восьмилетняя сестра Галя дрожит, я тоже перепугана. С войной страх
вполз в детское сознание и не оставляет до сих пор – прошлое невозможно забыть.
Единственная надежда была на маму, казалось, что это стена, которая тебя защитит от беды.
В ночь на 10 апреля тревога усилилась. Дворник сообщает: улицы пусты, фашисты
оставили город. Но бой слышен со стороны Пересыпского моста. Наша мама и несколько
жильцов взобрались на чердак четырехэтажного дома. За Пересыпским мостом – зарево.
Там остались дедушка, бабушка, тети Лида, – Аня, Таня, наши двоюродные сестры – Лариса
и Люда, маленький брат Сережа. А тетя фена, Нюра, дядя Коля с семьями? Что с ними?
Мама плакала, ее волнение передавалось нам.
Раннее утро 10 апреля. Иван Семенович радостно, громко объявляет: «Наши в
городе!». Ворота открываются. Толпа жильцов высыпает на улицу. Я стою посредине
двора. Вдруг кто-то кричит: «Да это же власовцы, каратели!» Мама подхватывает меня, не
выпуская Галю из рук. Жильцы снова мгновенно разбегаются по подвалам.
По Софиевской со стороны Пересыпи идут уставшие, изможденные, в болотной
грязи бойцы. Технику тащат ослы и верблюды. Наша бабушка Мария Савельевна осталась
на улице, подбежала к группе бойцов и спросила: «Кто вы?» В ответ: «Мы – русские Иваны!
Мы ваши!» Ворота снова открываются. Общая радость, ликование. Крики: Ура!
Запомнилась трогательная картина. Со стороны Пересыпского моста поднимается
отряд бойцов. Впереди, рядом с командиром отряда, идет мальчик лет четырнадцати в
военной форме с орденом или медалью на груди (не запомнили). Женщины подбежали к
солдатам, стали обнимать, целовать юного бойца. Командир положил ему руку на плечо и
сказал: «Это наш разведчик. Сын нашего полка». Собравшиеся плакали, провожая глазами
юного героя. На этой страшной войне пришлось воевать не только взрослым, но и детям.
Объятия, поцелуи. Встречали Наших и не «наши» – запечатлелся во мне,
двенадцатилетней, и этот акт предательства.
***
Сестра Аллочка росла романтической, мечтательной девочкой. И вот она загадала:
«Буду счастлива, если наши освободят Одессу до моего дня рождения 12 апреля 1944».
Одессу освободили 10 апреля. Все близкие, жильцы дома, знавшие об Аллочкиной
мечте, поздравляли ее. В каждый свой последующий день рождения до настоящих дней
Аллочка вспоминает День освобождения нашего города, свою осуществленную мечту.
Весенняя Одесса есть Одесса! Солнце встало. Туман растаял. Ясное, приветливое
утро. Наш двор превращается в привал, лагерь отдыха, в общественную баню для бойцов.
Жильцы выносят белье, полотенца, еду. Солдаты располагаются на отдых на сене повозок.
Кони распряжены, пьют воду, и (о, диковинка!) среди них – верблюд.
Объявлен сбор белья, медикаментов для срочно открывшихся госпиталей на
ул.Херсонской, на Слободке. Во двор сносят, у кого что есть. Дом огромный,
четырехэтажный. Мешки грузят на машину.
Не помню, как мама встретилась с нашими родными на Пересыпи. Но из ее
взволнованного рассказа мы узнали, что ночью с 9 на 10 апреля в квартире дедушки, на
кухне, вход в которую был с «греческой» деревянной галереи, расположился узел связи с
несколькими нашими бойцами – радистами.
Бабушка наша Стефанида Ивановна, сидела в комнате возле закрытой двери,
смежной с кухней. Молилась Николу Угоднику (икона напротив, в углу, возле окна). Вдруг
взрыв. Как ножом бомба отрезала, искромсав кухню вместе с бойцами. Бабушка за дверью
кухни осталась невредимой. Сильный взрыв оглушил ее. Слух потом постепенно
восстановился.
Сестра Галя вспоминает, что вместе с мамой они пришли во двор бабушкиного дома.
Во дворе под брезентом лежали тела нескольких молодых освободителей нашего города.
Похоронили солдат в саду «Деда Трофима», напротив дома маминых родителей. Потом
останки перенесли на Слободское кладбище.
Прошли молодые люди долгими дорогами войны. На подступах к центру нашего
города пали смертью храбрых.
***
Помнится, что 11 апреля кто-то в доме объявил, что в Украинском театре состоится
концерт армейского ансамбля песни и пляски. На стенах театра написано: «Мин нет».
Такого аншлага, по-моему, в мирные дни не знал театр, как в этот вечер. От партера до
галерки, в проходах, на лестницах, на полу в партере – зрители, на авансцене полно
мальчишек.
Впервые слышим «Цыганку-молдаванку», «Огонек», «Осенний сон», довоенную
«Катюшу замечательные победные танцы армейских артистов.
В середине концерта погас свет, отключилась передвижная электростанция
«движок». Сотни фонариков зрителей осветили сцену. Концерт продолжался.
В этот вечер, после концерта, не могли уснуть и взрослые, и дети – делились
впечатлениями. А мама долго потом повторяла: «Как можно было рисковать, а вдруг бы
что-то взорвалось». Привыкли к коварству фашистов.
***
Первого мая мы с мамой вышли в центр, «в город». К этому праздничному дню мама
мне и Гале сшила платья из какой-то марлевой, защитного цвета материи.
Одесса свободна. Начиная с весны и лета 1944 года во дворе стал появляться
почтальон с полной сумкой писем-треугольников, по-домашнему склеенных конвертов.
Жильцы дома высыпали из всех квартир, окружали плотным кольцом почтальона. Он
предлагал получателю за каждое письмо или конверт танцевать. Тут же разворачивали
треугольники, раскрывали письма. Одни соседи радовались, смеялись, другие плакали. Вот
тогда же мы получили первое письмо от папы из Омска. Он продолжал работать на военном
заводе, который собирал танки для фронта. Война не закончилась. Теперь мы открыто
ежедневно по радио слушали сводки с фронтов. Город за городом освобождала от фашистов
Советская Армия.
Осенью 44 года начали работать школы. Галя пошла в первый класс, а я – в
четвертый 37-й школы, к замечательной, незабвенной учительнице Наталье Григорьевне
Тупчей. С Ольгой Моисеевной, любимой учительницей пения, возвратившейся из
эвакуации, в хоре разучивали и пели советские песни. Шили и вышивали кисеты, которые
с нашими письмами отправляли бойцам на фронт и раненым в госпитали.
***
Девочки из старших классов после уроков в госпиталях помогали ухаживать за
ранеными. Среди них была и наша сестра Аллочка.
***
Наступило незабываемое раннее утро 9 мая 1945 года. Сквозь открытую форточку
слышим громкий голос с балкона дяди Алеши Волкова, живущего напротив, на втором
этаже: «Победа! Люди! Просыпайтесь! Война окончена!»
Заспанные соседи высовываются из окон, выбегают на балконы, двор наполняется
людьми, радостными криками: «Победа! Ура!» Люди поздравляют, целуют друг друга.
Победа! Позади бомбы, взрывы, оккупация, страх перед живым врагом. Мир! Долго
ожидаемое слово.
Как будем жить в условиях мира, без войны? Этим вопросом задавались взрослые,
заставляя и нас задумываться, детей, подростков.
***
В 46 году в шестой класс я не пошла. Снова слегла в постель с обострением болезни
ноги. Стала ученицей-надомницей. Вот тогда и надоумили меня взрослые написать письмо
товарищу Сталину с просьбой отпустить папу домой из Омска в Одессу. Танки, которые
собирал папа, уже сделали свое дело – разгромили фашистов.
Письмо возымело свое действие: в конце 1946 года папа был уже в Одессе. Я
испытывала огромную благодарность тов. Сталину. И в то же время не могла понять того,
что арестовывают и сажают не только тех, кто виновен был перед народом в годы
оккупации, но и совсем невиновных, по мнению моих родителей, их друзей, знакомых.
***
Пришла зима 46,47 годов. В Одессе голод. Это следствие прошедшей войны по
городам, селам, полям Украины. По карточкам, в очереди получаем по весу черные мокрые
тяжелые «кирпичи» хлеба с устюками; застревающими в деснах. Дома суп,
приготовленный бабушкой; жареный мороженый лук на неизвестном жиру с клецками из
отрубей. У других и такой сытности не было. Мама наливала в глиняные мисочки. Потом
спустя годы, когда стали есть по полпорции первого, мы с мамой вспоминали полную
порцию с добавкой из глиняной миски.
В те голодные годы я ела черную корку хлеба как пирожное. Однажды в гостях у
бабушки на Пересыпи на окне, за ставней, я обнаружила кусочек черного хлеба. Очевидно,
кто-то из домочадцев оставил. Я подумала, как это он здесь без надобности лежит, его надо
съесть. Не сделала этого. Но запомнила на всю жизнь несъеденный кусочек хлеба.
Теперь, когда вижу на каждом углу хлебные магазины или хлебный киоск, радуюсь:
как много разного хлеба!
Мама и бабушка рассказывали о голодавших людях, соседях, знакомых. Дистрофия
– страшная болезнь – следствие голода. Человек сначала наливается как будто бы стеклом,
потом резко худеет, наступает смерть. Такими трагичными для людей были голодные 46,47
годы после жестокой войны.
21 мая 46 г из эвакуации в Одессу приехала наша двоюродная сестра Людочка. Еще
одно «дитя войны». Рассказывала, как она, на военном заводе, подросток, пятнадцати с
небольшим лет, стоя на подставленном ящике, полировала на станке детали для боевых
машин. Людочка – о своем, мы – о своем. В наших рассказах было мало радости.
Вслед за Людочкой приехала из эвакуации ее старшая сестра Леночка с мужем и
родившимся в Сибири маленьким забавным мальчиком, нашим племянником Виталиком,
который до сего времени остается нам преданным другом.
Наша квартира на Софиевской, 9, спустя некоторое время после освобождения
Одессы, окончания войны напоминала человеческий улей: возвратились из эвакуации
родственники и родственники родственников. Всем были рады, всем было место в нашем
доме.
***
Уже после освобождения Одессы мы часто слышали упреки, что остались в
оккупации, как говорили «под румынами и немцами». В моем детском, потом подростковом
сердце всегда закипал протест: могло ли все население Одессы с началом войны оставить
город.
Важно было оставаться патриотами.
***
В 48 году от инсульта умерла наша дорогая бабушка, наша кормилица и поилица,
Мария Савельевна. Это было второе огромное горе для нас, ее внуков, после ужасов войны.
Это она, бабушка, закрывала нас своим телом, когда летели бомбы, делила кусочки
макухи между нами, пекла на плите лепешки из очистков мороженого картофеля. И этим
подкармливала приходящую к ней полунищую племянницу Харытю.
С благодарностью вспоминаю возвратившихся в Одессу замечательных врачейортопедов знаменитой поликлиники водников, что на Приморском бульваре, Бориса
Осиповича Фельцмана и Павла Осиповича Березовского, который прошел годы войны
полевым хирургом. Уже после войны Павел Осипович уделил мне много внимания, лечил,
сделал операцию, поставил на ноги.
Близкая, духовная дружба была у меня с Неонилой Авраамовной Слободянниковой,
которая до войны лечила меня в санатории. Военврач полевых госпиталей в годы войны,
она много мне рассказывала о госпитальных буднях жесточайшей войны.
***
Шло время. Война оставалась в прошлом. Но в памяти и в сердце – навсегда Жизнь
постепенно входила в свое привычное русло. С радостями, надеждами...
Возвратились из далекого Омска – кузнецы боевых машин для фронта – наш папа,
Павел Матвеевич, брат папы, наш любимый дядя, Иван Матвеевич. С радостью встретили
с войны сына, брата, дядю, Александра Ивановича Золотникова, отца подросших за годы
оккупации Сережи и Людочки. Возвратился с войны и дядя Петя (Петр Иванович Дедескул)
– муж тети Ани, папа маленькой Лорочки.
В дом дедушки Ивана Леонтьевича война принесла и потери, горе и скорбь...
С войны не вернулись мамины братья, наши дяди, Петр Иванович и Николай
Иванович Золотниковы. Трудно переживал эту потерю дедушка, плакали бабушка и сестры
погибших. Умер в эвакуации старший брат нашего папы, добрый, интеллигентный человек,
Григорий Матвеевич Кияновский.
Вечная память всем, кого унесла жестокая война!
***
10 октября 2009 года, за полгода до Великого Дня Победы, я поздравила с 88-летием
Веру Ивановну Журавлеву (за неделю до ее смерти). 18-летней молодой учительницей в 41м ушла она на войну.
... В ночь с 9 на 10 апреля 1944 г. в числе первых 248, 108, 320, 416, 295-я дивизии
ворвались в Одессу, освободив город от немецко-румынских фашистских оккупантов.
320-й Енакиевской дивизией командовав генерал-майор Илья Иванович Швыгин,
погибший через 10 дней при форсировании Днестра. Он погребен на Аллее Славы в парке
им. Т.Г. Шевченко в Одессе.
В составе 320-й дивизии генерал-майора И.И.Швыгиина в наш город вошла и Вера
Ивановна Журавлева.
В Одессе родились сыновья. Пошли в школу. Один из ее сыновей Ваня стал моим
учеником, а Вера Ивановна – моим близким другом, непременным участником школьных
патриотических встреч, вечеров, поэтических праздников 9-й школы (2-й гимназии). Вера
Ивановна знала наизусть массу поэтических строк, покоряла слушателей задушевным,
проникновенным чтением поэзии.
... Прощаясь со мной, она подарила на память стихи – эхо прошедшей войны:
Прощайте, уходим с порога,
Над старой судьбой не вольны.
Кончается наша дорога,
Дорога пришедших с войны.
Уходим со временем вместе
С накатом последней волны.
Прошли мы дорогою чести –
Дорогой священной войны.
Уходим, над миром цветущим –
Великой Победы венец.
Идем, салютуя живущим
Разрывами наших сердец.
***
1945-2010 – 65 мирных лет. О Великой Отечественной войне забыть нельзя в память
отдавших жизнь за освобождение большой Родины, во имя мира живущих на планете
Земля.