ПОЭТИКА НОВОЙ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ПРОЗЫ КОНЦА ХХ – НАЧАЛА ХХI ВЕКОВ
advertisement
На правах рукописи Ермоченко Тамара Константиновна ПОЭТИКА НОВОЙ ПЕТЕРБУРГСКОЙ ПРОЗЫ КОНЦА ХХ – НАЧАЛА ХХI ВЕКОВ Специальность 10.01.01 – русская литература Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук Орел 2008 2 Работа выполнена в ГОУ ВПО «Брянский государственный университет имени академика И.Г. Петровского» Научный руководитель доктор филологических наук, профессор Шаравин Андрей Владимирович Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор Никонова Тамара Александровна, Воронежский государственный университет кандидат филологических наук, доцент Семыкина Елена Николаевна, Белгородский государственный университет Ведущая организация ГОУ ВПО «Курский государственный университет» Защита диссертации состоится 1 октября 2008 года в 12.00 часов на заседании диссертационного совета Д. 212. 183. 02 при Орловском государственном университете по адресу: 302026, г. Орел, ул. Комсомольская, 95. С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Орловского государственного университета. Автореферат разослан « » _______________ 2008 г. Ученый секретарь диссертационного совета А.А. Бельская 3 Общая характеристика работы Историко-литературный процесс конца ХХ – начала ХХI веков еще только начинает изучаться исследователями. Однако уже сейчас можно отметить несколько методологических подходов, выработанных учеными. Так, востребованной оказалась идентификация произведений современных писателей с позиции принадлежности к постмодернистскому и реалистическому направлениям в историко-литературном процессе. В последнее время появились исследования, цель которых – выделить и проанализировать типологические общности писателей, сложившиеся в конце ХХ – начале ХХI веков1. Речь идет прежде всего о корпусах текстов, представляющих «женскую прозу», «новую петербургскую прозу», «новую деревенскую прозу». Выделенные типологические общности писателей, безусловно, нуждаются в изучении прежде всего как эстетические явления. Анализ поэтики женской прозы, новой деревенской прозы, петербургской прозы конца ХХ – начала ХХI веков и подобных историко-литературных феноменов – одна из главных задач, стоящих перед учеными. Известно, что в науке существуют разные точки зрения на поэтику как на один из разделов теории литературы, поэтому необходимо определить свой подход к данному вопросу. Под поэтикой мы прежде всего понимаем литературоведческую дисциплину, обратившуюся к широкому кругу проблем: от изучения стиля и художественной речи до исследования литературы как целостной системы, а также произведений в их родовой и жанровой принадлежности. В данной работе исследуется новая петербургская проза конца ХХ – начала ХХI веков. Эта категория, еще явно нуждающаяся в научном наполнении, впервые появилась в статьях критиков, диссертациях в начале ХХI века. Так, в диссертации Ю.Н. Сипко «Экзистенциальное содержание петербургской прозы конца ХХ века» под петербургской прозой конца ХХ века понимается «блок художественных текстов, созданных петербургскими писателями различных литературных поколений в приблизительный период с 1985 г. по 2000 г. и испытывающих на себе в той или иной степени влияние Петербургского текста»2. Подобного рода словосочетания («петербургская “нео-проза”»; «петербургская проза конца ХХ века» и т.д.) встречаются и в заглавиях литературных сборников. Итак, приведенные факты указывают, что и терминологически, и с позиции выделения вышедших в последнее время рассказов, повестей, романов, продолжающих петербургскую литературную традицию, новая петербургская проза признана одной из составляющих историко-литературного процесса конца ХХ – начала ХХI веков. Воробьева, Н.В. Женская проза 1980-2000 годов: динамика, проблематика, поэтика [Текст]: дисс. … канд. филол. наук / Н.В. Воробьева. Пермь, 2006; Широкова, Е.В. Художественные эксперименты в женской прозе конца ХХ века [Текст]: дисс. … канд. филол. наук / Е.В. Широкова. Ижевск, 2005; Сипко, Ю.Н. Экзистенциальное содержание петербургской прозы конца ХХ века [Текст]: дисс. … канд. филол. наук / Ю.Н. Сипко. Ставрополь, 2006. 2 Сипко, Ю.Н. Экзистенциальное содержание петербургской прозы конца ХХ века [Текст]: дисс. … канд. филол. наук / Ю.Н. Сипко. Ставрополь, 2006. С. 7. 1 4 Проблема существования-функционирования новой петербургской прозы связана с вопросом открытости-закрытости петербургского текста русской литературы. Так, ряд известных исследователей (В. Топоров, З. Минц) определяют петербургский текст как замкнутый и не считают возможным включать в него произведения, появившиеся после 30-х годов ХХ века, хотя тот же В.Н. Топоров делает при этом ряд многозначительных оговорок. Другие литературоведы (в частности, М. Амусин, М. Рождественская), наоборот, утверждают принципиальную открытость петербургского текста Исследования ученых, посвященные проблеме петербургского текста, позволяют выделить следующие этапы данного городского сверхтекста русской литературы. Основной начинается с рубежа 20-30-х годов XIX века и продолжается до 20-30-х годов ХХ века (В. Топоров); ленинградский текст или «ленинградская глава петербургского текста» (И.З. Вейсман «Ленинградский текст Сергея Довлатова»3) – с 50-х до конца 80-х годов ХХ века; третий – с конца ХХ века по настоящее время (Ю.Н. Сипко «Экзистенциальное содержание петербургской прозы конца ХХ века»; М. Амусин). Новая петербургская проза конца ХХ – начала ХХI веков своего освещения как в критической, так и в научной литературе не получила. В нашей работе под новой петербургской прозой конца ХХ – начала ХХI веков понимаются произведения, созданные с 1985 года по настоящее время. Для их авторов концептуально воплощение образа Петербурга и следование традиции петербургской литературы ХIХ – начала ХХ веков. Таким образом, актуальность предпринятого исследования обусловлена тем, что проведен анализ современной петербургской прозы как единого явления типологического характера. О подобного рода работах на материале петербургских рассказов, повестей, романов конца ХХ – начала ХХI веков нам не известно. Объект исследования – петербургская проза конца ХХ – начала ХХI веков, представленная произведениями М. Кураева, П. Крусанова, А. Секацкого, Н. Подольского, Т. Толстой, Н. Толстой, С. Носова, Н. Шумакова, А. Вяльцева, И. Долиняка, И. Шнуренко, Н. Галкиной, В. Конецкого, А. Бузулукского, Д. Елисеева, А. Неклюдова. Предмет исследования – преемственность классического петербургского текста новой петербургской прозой конца ХХ – начала ХХI веков и художественное развитие традиции современными писателями. Цель диссертационного исследования – рассмотреть петербургскую прозу конца ХХ – начала ХХI веков как новый этап развития классического петербургского текста ХIX – начала ХХ веков. Достижение цели исследования потребовало решить ряд задач: 1. Выявить концептуальность воплощения образа Петербурга в новой культурно-исторической ситуации конца ХХ – начала ХХI веков современными писателями. Вейсман, И. Ленинградский текст Сергея Довлатова [Текст]: дисс. … канд. филол. наук / И. Вейсман. Саратов, 2005. 3 5 2. Проследить развитие традиции петербургской литературы в произведениях петербургских писателей конца ХХ – начала ХХI веков. 3. Рассмотреть единую мотивную структуру новой петербургской прозы как стабильное и обновляющееся эстетическое явление. 4. Проанализировать воздействие жанровой традиции классической петербургской повести на новую петербургскую повесть. Теоретическую базу исследования составили работы Н.П. Анциферова, М.М. Бахтина, В.В. Вейдле, О.Г. Дилакторской, Ю.М. Лотмана, В.Н. Топорова, Б.А. Успенского. Анализ соотнесения классического петербургского текста с новой петербургской прозой проводился с опорой на труды М.Ф. Амусина, И.З. Вейсман, К.Г. Исупова, Ю.Н. Сипко, М.С. Кагана. Решение поставленных в диссертации задач повлекло за собой необходимость использования различных методов исследования, в том числе сравнительно-исторического, историко-функционального, генетического и типологического. Научная новизна работы связана с монографическим изучением темы исследования и обусловлена анализом новой петербургской прозы конца ХХ – начала ХХI веков как художественной системы и литературного направления. Преемственность современными прозаиками классического петербургского текста рассматривается на уровне концептуальности образа Петербурга, мотивной структуры, «памяти жанра», цитат и реминисценций. В работе впервые исследуется проблема творческого обновления классической петербургской поэтики в произведениях писателей конца ХХ – начала ХХI веков. Новизна предпринятого исследования определяется и тем фактом, что рассказы, повести, романы прозаиков, рассматриваемых в диссертации, не стали предметом серьезного научного анализа. Имеются отдельные критические статьи, где произведения лишь призваны проиллюстрировать то или иное положение о развитии современного литературного процесса. Практическая значимость диссертации состоит в возможности использовать ее результаты в вузовском курсе лекций по истории русской литературы конца ХХ – начала ХХI веков. Кроме того, материал исследования может быть полезен при разработке спецкурсов и спецсеминаров по проблемам петербургского текста и современной прозы. Положения, выносимые на защиту: 1. Новая петербургская проза конца ХХ – начала ХХI веков – художественная система, целостность которой обусловлена обращением к традиции петербургского текста ХIХ – начала ХХ веков, концептуальностью образа города, мотивной структурой, ориентированностью на классические образцы жанра петербургской повести. 2. Новый этап развития петербургской прозы связан с актуализацией образа Петербурга в условиях разрушения советской государственности и становления демократической России. По сравнению с «ленинградской главой» петербургского текста писатели конца ХХ – начала ХХI веков делают художественный акцент на характеристиках города как культурного центра, хранителя имперского духа. В рассказах, повестях, романах современных прозаиков Санкт- 6 Петербург осмысляется как самодостаточный, доминирующий по отношению к окружающему пространству топос. Появление новой петербургской прозы конца ХХ – начала ХХI веков и связано с художественным освоением идеи города как вечного культурного центра России. 3. Новая петербургская проза характеризуется развернутой мотивной структурой, восходящей к мотивной организации классического петербургского текста ХIХ – начала ХХ веков. Наиболее важными, несущими надтекстуальные значения можно считать мотивы миражности (как одно из частных его проявлений – двойничество); апокалипсический (с таким индивидуальным его воплощением, как вторжение темных сил в человеческую жизнь); двоевластия природы и культуры (с вариантами – насыщенность петербургского топоса водной стихией, аномальность природных явлений («восстание природных стихий»)); столкновения «властелина судьбы» и «маленького человека», человека и чина; братства и братьев (в самых разнообразных звучаниях – от идеологического до родственного); проникновения реалий петровского периода русской истории в современность; противопоставления Европы и Азии (петербургской европейской цивилизации и азиатской неустроенности; европейского права и восточной деспотии). Одновременно с художественным воплощением современными писателями мотивных инвариантов, концептуальных для петербургского текста, происходит и обновление мотивной структуры. Изменения, произошедшие в социальной, исторической, культурной сферах города на Неве на рубеже столетий, привели к модернизации в петербургской прозе конца ХХ – начала ХХI веков таких мотивов, как мотивы оживающего изображения, двойничества, противостояния божественного и животного начал в человеке. 4. Центральное звено жанровой системы новой петербургской прозы конца ХХ – начала ХХI веков – петербургская повесть. Петербургская повесть воплотила ведущий конфликт – столкновение «маленького человека» и «властелина мира», обратилась к типу героя, который не может выстроить свою жизнь и судьбу. Стоящие у истоков классического петербургского текста петербургские повести А.С. Пушкина послужили типологической моделью, которой следовали современные писатели, и в частности, С. Носов («Член общества, или Голодное время»). Жанр петербургской повести как «декабристской картинкизагадки», основателем которого был автор «Медного всадника» и «Пиковой дамы», оказался востребован и в новой исторической ситуации конца ХХ – начала ХХI веков. Апробация работы. Основные положения и выводы диссертации были изложены и обсуждены на аспирантском объединении и заседаниях кафедры русской литературы ХХ века Брянского государственного университета. Работа прошла апробацию в ходе спецкурса, прочитанного в Брянском государственном университете, в Брянском институте повышения квалификации работников образования, а также в публикациях и докладах на научно-практических конференциях, проводившихся в Брянском государственном университете. Структура диссертации. Работа состоит из Введения, трех глав, Заключения и списка литературы, который насчитывает 455 источников. 7 Структура работы определена темой исследования: в первой главе рассматриваются историко-культурные предпосылки, обусловившие появление новой петербургской прозы конца ХХ – начала ХХI веков. Во второй – проанализирована мотивная организация произведений современных писателей. В третьей главе рассматривается новая петербургская повесть конца ХХ – начала ХХI веков в контексте жанровой традиции (на примере повести «Член общества, или Голодное время» С. Носова как модификации пушкинской «петербургской декабристской повести в картинках-загадках»). Объем диссертации – 236 страниц. Основное содержание диссертации Во Введении обоснована актуальность темы исследования, степень ее изученности, научная новизна; определены цели и задачи работы; методологические принципы; сформулированы основные положения, выносимые на защиту; дан краткий обзор научно-критической литературы, связанной с историей изучения темы. В главе первой – «Историко-культурные предпосылки, обусловившие появление новой петербургской прозы конца ХХ – начала ХХI веков» – рассматриваются причины, способствовавшие появлению новой петербургской прозы на стыке столетий. В §1 – «Новая петербургская проза конца ХХ – начала ХХI веков как продолжение традиции классического петербургского текста» – выявляется отношение современных писателей к «граду Петрову», петровскому периоду русской истории, к основной идее петербургского текста, к произведениям, представляющим его основной корпус. Уже реакция на название города на Неве демонстрирует восприятие писателями, философами, культурологами трех периодов жизни Северной Пальмиры (дореволюционный, советский и перестроечный). М. Кураев пишет: «Смена имен – это смена масок, это обозначение новых правил игры, нового карнавального пространства, где прежняя жизнь, отчасти вывернутая наизнанку, отчасти идущая задом наперед, и есть органическая форма самореализации»4. Поэтому-то писатель и считает, что переименование Ленинграда в СанктПетербург не «возрождение», а лишь другой этап в жизни города. А. Битов придерживается другой позиции: Советская власть и Санкт-Петербург – соперничающие, враждующие противоположности, и город на Неве после революции, по мнению автора «Пушкинского дома», превращается в «Ленинград – великий город с областной судьбой»5. И все же независимо от того, признавали ли писатели, философы что-то общее между Петербургом и Ленинградом, или считали их разными величинами, безусловно, в официальной литературе советского периода не могла быть полностью реализована традиция петербургской литературы. 4 5 Кураев, М. Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург [Текст] / М. Кураев. СПб: БЛИЦ, 1996. С.54. Битов, А. Мы проснулись в незнакомой стране [Текст] / А. Битов. Л.: Сов. писатель, 1991. С. 10. 8 Если «выйти» из терминологического пространства структурного метода, оценивающего произведения петербургских писателей как единый «Петербургский текст», то, безусловно, в рамках традиционного литературоведения петербургская литература может быть осмыслена как литературное направление. Один из важнейших критериев литературного направления – программные манифесты, его провозглашающие: такого рода манифестами новой петербургской прозы конца ХХ – начала XXI веков могут быть признаны «Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург» (1996) М. Кураева, «Планета Петербург» (1998) И. Шнуренко, «Раздвоение вечности» (1999) А. Битова, «Петербург – урочище культуры» (2004) А.М. Буровского, «Легионеры незримой империи» (2004) П. Крусанова и т.д. Особое место среди названных манифестов занимают «Заявление» и «Открытое письмо Президенту Российской Федерации В.В. Путину» литературной группы петербургских неофундаменталистов (Сергей Коровин, Сергей Носов, Наль Подольский, Владимир Рекшан, Александр Секацкий, Павел Крусанов). В контексте трактовки новой петербургской прозы конца ХХ – начала ХХI веков как литературного направления знаменательной представляется попытка писателей объединиться на основе идеи Империи, по их мнению, «первичной в ряду других культурно-социальных идей» и «законно» доминирующей над ними Как будет показано при анализе произведений А. Секацкого, П. Крусанова, С. Носова, Н. Подольского, их рассказы, повести, романы «прорастают» из традиции петербургского текста. Приведенные факты позволяют сделать вывод о подчас имплицитном стремлении петербургских неофундаменталистов претворить какие-то единые эстетико-идеологические критерии в художественную практику. Безусловно, появление группы петербургских писателейнеофундаменталистов представляется весьма серьезным аргументом, позволяющим увидеть в новой петербургской прозе конца ХХ – начала ХХI веков литературное направление. Продолжение насильственно прерванной в советский период петербургской традиции не могло осуществиться без реставрации идеи Петербурга. Попытка пересмотреть, по-новому осмыслить место города на Неве в меняющемся мире на рубеже ХХ – XXI веков – отличительный признак всех указанных «манифестов». Это представляется закономерным: петербургская проза начинается лишь тогда, когда активизируется и актуализируется идея Петербурга. Однако отношение современных писателей к городу отразилось прежде всего в художественном переосмыслении емких образных характеристик Петербурга, идущих от произведений XIX века. В §2 – «Переосмысление образа Петербурга – «окна в Европу» в новой петербургской прозе конца ХХ – начала ХХI веков» – анализируется функционирование «европейской» идеи в произведениях М. Кураева, Н. Толстой, А. Вяльцева. Многие из отмеченных характеристик Петербурга XIX века – окна в Европу, духовного и культурного центра, столицы, оспаривающей пальму первенства у Москвы, имперского города – в связи с распадом Советского Союза или отошли на второй план, или оказались переосмыслены. Так, безусловно, утра- 9 тило своё значение с падением железного занавеса представление о Северной Пальмире как окне в Европу. «Исторически сложилось так, что Санкт-Петербург стал колыбелью и знамением «русского европеизма»,- замечает автор статьи «Санкт- Петербург как географический феномен» А.М. Буровский. По его мнению, в «СанктПетербурге рождается не то, что мы хотим, а то, чему суждено», в «нём всегда рождалось то, чем было беременно массовое сознание»6. «Русское сознание» конца XX - начала XXI веков изжило идею «европеизма» как идею петербургскую. Не только Санкт-Петербург, вся Россия оказалась экономическим, культурным, политическим «окном» в Европу. И город на Неве теперь только место, откуда до ближайших западных стран можно добраться за два-три часа. М.Кураев в путевых заметках «Путешествие из Ленинграда в СанктПетербург» находит ёмкий образ для отражения обесценивания «европейской идеи» Северной Пальмиры: «без малого триста лет просуществовавшее «окно в Европу» сегодня лишилось стен, оно повисло в воздухе». В данном образесимволе отразились и экономическая безопорность существования города 90-х годов ХХ века, и бессмысленность отношения к Северной Пальмире как к образцовому европейскому мегаполису. Необходимо подчеркнуть, что для большинства памфлетов, трактатов, художественных произведений петербургских писателей идея о Санкт-Петербурге как об окне в Европу оказалось невостребованной. В § 3 – «Актуализация образа города культурной столицы в произведениях М. Кураева, Н. Галкиной и др.» – рассматривается характеристика Петербурга как духовного и культурного центра. Утрата актуальности «европейской идеи» Петербурга, её эстетическое редуцирование в произведениях М. Кураева, А. Вяльцева, Н. Толстой, И. Долиняка, П. Крусанова и других привело к возрастанию роли и значения других элементов этого ряда. Так, на наш взгляд, приоритет переходит к характеристике Петербурга как духовного и культурного центра. Ленинград перестал быть столицей, нивелировалась «европейская идея» города на Неве «как окна в Европу» - всё это могло привести к аннигиляции «Петербургского текста» в конце ХХ века. Северная Пальмира в литературе как скрепляющая основа петербургской прозы может существовать лишь при осмыслении её писателями, философами как центрального топоса. Привнесение окраинного, периферийного начала приведет к деформации «петербургского текста». Именно на эту проблему обращал внимание Ю. Лотман в беседе с М. Лотманом, Л. Моревой, И. Евлампиевым, состоявшейся 22 декабря 1992 года. Известный культуролог, исследователь литературы подчеркивал: «Город, который находится как Москва в центре, тяготеет к замкнутости и к концентричности, а город, который на краю или за пределами, он эгоцентричен, он агрессивен, и не только в военном смысле, он выходит из себя, ему еще нужно найти пространство, в котором он будет центром. И поэтому Ленинград-Петербург, он сейчас как бы Буровский, А. Санкт-Петербург как географический феномен [Текст] / А. Буровский // Звезда. 2001. № 6. С. 229. 6 10 «обрубленный», потому что он должен быть новым центром, иначе его смысл отсутствует»7. К концу ХХ века появление новой петербургской прозы совпало с востребованностью идеи Петербурга – культурного и духовного центра. Современные писатели констатируют: Санкт-Петербург навсегда останется воплощением духа культуры, культурным центром. Безусловно, данная концепция должна была отразиться и в мирообразе, художественно воплощённом в произведениях. Из многочисленных рассказов, повестей и романов особо выделяются романы «Архипелаг Святого Петра» (1996-1998) Н. Галкиной и «Зеркало Монтачки» М. Кураева. Название романа Н. Галкиной актуализирует ещё один важный смысловой ряд. Архипелаг всегда окружён водой – он естественная граница воды и суши, нерукотворного и созданного человеком, культуры и природы. Исследователи всегда определяли культуру как пограничное явление, это её естественное состояние. Культура никогда не оперирует раз и навсегда застывшими смыслами, контекстами. Для функционирования и существования культуре необходимо свободно перемещаться по разные стороны черты, границы, не абсолютизируясь, учитывая и синтезируя многообразие явлений и подходов. Превращение города Санкт-Петербурга в романе Н. Галкиной в архипелаг Святого Петра, по мнению автора, и определяет проявление феномена культуры. Архипелаг также расположен на границах, и тем самым он и культура – явления одного порядка. Поэтому-то и Северная Пальмира в романе обладает «неверностью, неточностью, неопределённостью, изменчивостью геометрии города». Н. Галкина стремится воссоздать в «Архипелаге Святого Петра» максимальное количество пограничных явлений. Её интересует восприятие человека, оказавшегося между настоящим и прошлым, мифом и реальностью, бытом и поэзией, природой и культурой, любовью и привычкой, островом и материком, водой и сушей, Европой и Азией, Петербургом и Италией и т.д. Всё произведение построено на взаимодействии перечисленных (и не отмеченных) противоположностей, «зона контакта» между которыми и определяет особенности поэтики произведения. Главные герои романа Н. Галкиной «живут» в мифах, исторических, культурных реалиях, куда лишь иногда прорывается социально-бытовое измерение. Архипелаг Святого Петра – царство любви, преданий, легенд, архитектурных, живописных, поэтических шедевров. И этот мир обладает такой же материальностью и реальностью, как и привычная, окружающая действительность – работа, семейные отношения. И роман «Архипелаг Святого Петра» Н. Галкиной, и роман «Зеркало Монтачки» М. Кураева художественно воссоздают концепцию, во многом близкую к концепции А.М. Буровского, – города-месторазвития, как хронотопа вечного непрекращающегося движения культуры. Санкт-Петербург не только в указанных произведениях, но и в рассказах, повестях, романах других авторов осмысливается как неистощимый и неиссякаемый генератор мифов, «культурных» кодов, «механизм, конденсирующий основные смысловые поля Петербургского текста». 7 Метафизика Петербурга [Текст]. СПб.: Эйдос, 1993. С. 86. 11 В § 4 – «Обращение современных прозаиков к образу Петербурга – имперского города» – рассматривается мифологема Петербурга – имперского города. В прозе петербургских прозаиков конца XX - начала XXI веков актуализировалась, на первый взгляд неожиданно, и художественное осмысление Петербурга как имперского города (роман «Укус ангела» П. Крусанова, повесть «Хроники незримой империи» Н. Подольского). Отмеченные произведения написаны авторами в популярном жанре альтернативной истории. Писатели моделируют особую реальность – Россию, причудливо соединившую самые различные культуры, народы и веяния. И эту воссозданную мозаичную картину объединяет, венчает Петербург – главный город новой державы. В романе Крусанова возвышение Северной Пальмиры обусловлено возрождением имперских амбиций России. Особое значение для подчеркивания имперского статуса Петербурга играет и сравнение города с хрустальной игрушкой: «Город превозмог её воображение: он является чудной кропотливой игрушкой, заключенной в благородный хрусталь…». Этот образ раскрывается автором романа «Укус ангела» в цепочке нарастающих сравнений мегаполиса с «затеей хладного вдохновения нечеловеческого свойства», с «завораживающей проделкой вечности». Выстроенное П. Крусановым смысловое поле, генерирующее культурные коды, связанные с Петербургом, построено на аксиоме писателя: «…проблема империи – это проблема времени: история в империи должна остановиться…». Именно это утверждение и обыгрывается в сравнении города с «игрушкой», заключенной в благородный хрусталь – «внутри кристалла – время бесправно». Это сравнение красной нитью проходит через весь роман Павла Крусанова. Образ города, находящегося внутри непроницаемой прозрачной сферы и недоступного воздействию времени, становится доминирующим авторским видением Петербурга: «Петербург походил на запаянную хрустальную сферу, в которой менялись лишь оттенки холодного внутреннего свечения». Отмеченный образ построен на акцентации оторванности северной столицы от конкретного времени, действительности, реальности, погруженности в вечность. Составляющими художественно моделируемой в романе мифологемы Петербурга – имперского города являются мифы об идеальной империи и «истинном» государе – «помазаннике небесном». Краеугольный камень авторского имперского мифа – эзотерическое учение о соединении «державы земной со всеми ее обитателями» с «тайным» государем. Миф об истинном правителе отразился и в поэтике названия романа Павла Крусанова. Тайный государь отмечен поцелуем высших сил. Отпечаток незримого для обычного человека божественного поцелуя носит главный герой романа Иван Некитаев. Избранность персонажа реализуется автором через слияние метафизических пророчеств и событийной основы произведения. В этой связи необходимо отметить и явно прослеживающиеся параллели между Петром Великим и Иваном Некитаевым, новым российским царством и периодом русской истории от Петра до Екатерины. Подобных аналогий роман 12 П. Крусанова содержит большое количество. И это не было случайностью: именно с Петра Первого и началась мечта об империи и о Петербурге – имперском городе. Таким образом, концепция Петербурга – имперского города художественно реализуется в развернутой мифологической системе романа «Укус ангела» и является важнейшей составляющей мифа об истинном правителе и великодержавной России. Необходимо отметить и специфику воплощения данной концепции. В отличие от идеи Петербурга – центра культуры или окна в Европу, идея Петербурга - имперского города была художественно смоделирована писателями как мифологема, во многом определяющая «содержание» имперского неомифа, родившегося в конце ХХ- начале XXI веков. В § 5 – «Диалог Москва-Петербург в новой петербургской прозе конца XX – начала XXI веков» – анализируется, как происходит «реанимация» идеи соперничества Москвы и Петербурга в произведениях современных писателей. Новая петербургская проза конца XX – начала XXI веков реализовала и традиционную идею соперничества Москвы и Петербурга. Исследователи неоднократно отмечали, что «диалог» двух столиц стал неотъемлемой частью петербургского текста. Полемика Москвы-Петербурга в произведениях XVIII– XX веков получила освещение в трудах Ю. Лотмана, В. Топорова, К. Исупова и др. Эта линия развития литературы, прерванная за годы советской власти, к концу миллениума была восстановлена в новой петербургской прозе. Возвращение к данной культурно-исторической традиции предсказывали и литературоведы, уверенно прогнозировавшие, что «душа Москвы и гений Петербурга стоят в наши дни на пороге новых диалогических инициатив»8. Свидетельством их правоты и стали тексты, выдержанные в диалогическом жанре между Москвой и Петербургом и опубликованные в конце ХХ – начале XXI веков. Речь прежде всего идёт о произведениях «Раздвоение вечности (Исповедь двоежёнца)» А. Битова, «Планета Петербург» И. Шнуренко. Тексты И. Шнуренко и А. Битова возрождают традицию дискуссии Москвы и Петербурга. Важно подчеркнуть, что речь идёт не об эпизодических сопоставлениях, а о произведениях, полностью выдержанных в жанре диалога между двумя историческими столицами. Однако данная тенденция ещё не стала превалирующей, цель ряда писателей ограничивается лишь отдельными наблюдениями над соотнесенностью Москвы и Петербурга. В «Путешествии в одну сторону. Опыте мифологизации прошлого» А. Вяльцева осуществляется попытка реанимировать художественный диалог исторических столиц в развёрнутой системе действующих лиц и связанной с ней сюжетной линии. Автор отказывается от повествования, основанного сугубо на характеристике двух городов. Исупов, К.Г. Диалог столиц в историческом движении [Текст] / К.Г. Исупов // Москва-Петербург. Pro et contra. СПб, 2000. С. 64. 8 13 Указанные произведения художественно свидетельствуют, что диалог Москвы и Петербурга продолжился в новой исторической ситуации на рубеже веков. Во второй главе – «Мотивная организация новой петербургской прозы конца ХХ – начала XXI веков» – анализируется мотивная организация произведений современных писателей. В § 1 – «Мотивная структура новой петербургской прозы в контексте традиции» – выясняются доминирующие мотивы новой петербургской прозы в соотнесении с мотивной организацией классического петербургского текста. «Целостное единство» петербургского текста, по мнению исследователей, определяется его непосредственной связью с «внетекстовым» - географическим местоположением, погодными условиями, архитектурой города, особой маркированной петербургской лексикой. В контексте обозначенной проблемы очень важным представляется, что фактором, задающим монолитность петербургского текста, по мнению литературоведов, в том числе и В.Н. Топорова, выступают и мотивы. Анализ работ Н.П. Анциферова, В.Н. Топорова, С.В. Сойнова, О.Г. Дилакторской и др. позволяет выделить ряд доминирующих, наиболее значительных для петербургского текста мотивов. Прежде всего это мотивы миражности (как одно из частных его проявлений – двойничество); апокалипсический (с таким индивидуальным его воплощением, как вторжение темных сил в человеческую жизнь); двоевластия природы и культуры (с вариантами – насыщенность петербургского топоса водной стихией, аномальность природных явлений («восстание природных стихий»)); столкновение «властелина судьбы» и «маленького человека», человека и чина; братства и братьев (в самых разнообразных звучаниях – от идеологического до родственного); проникновение реалий петровского периода русской истории в современность; противопоставление Европы и Азии (петербургской европейской цивилизации и азиатской неустроенности; европейского права и восточной деспотии). В дальнейшем в параграфах второй главы рассматривается функционирование каждого из отмеченных мотивов. Мотив двоевластия природы и культуры в произведениях современных петербургских писателей. Мотив двоевластия природы и культуры изначально обусловлен расположением Петербурга. Город на краю «окультуренного» пространства, построенный в вечной борьбе рукотворной искусственной среды со стихией и вопреки ей, обречен на роль знакового воплощения, созданного человеческой волей. В произведениях современных писателей редко встречаются отрывки, построенные на противопоставлении природы культуре, чаще всего отношения между ними подвижны, диалогичны, способны в различных эпизодах в зависимости от концептуальности позиции автора выступать для демонстрации как положительного, так и отрицательного потенциалов. В «Путешествии в одну сторону» Вяльцева на приеме антитезы организована лишь одна из цитат. 14 Мотив аномальности природных явлений имманентно присущ петербургскому тексту. В произведениях А. Вяльцева, М. Кураева, И. Долиняка, Н. Галкиной и др. постоянно встречается художественная фиксация аномальных природных явлений. Особенно часто в произведениях писателей функционирует мотив ветра, вьюги, несущих человека против его воли, готовых снести петербургские здания. Петербург в прозе конца XX – начала XXI веков перенасыщен и водной субстанцией. Даже описание квартиры не может обойтись без использования водной поэтики: заблуждения «наводняли» квартиры; монотонность жизни коммуналки сравнивается с устойчивыми ритмами корабельных вахт. Отмеченные варианты мотивов двоевластия природы и культуры практически не видоизменяются и повторяют традиционные контекстуальные смыслы, уже воплотившиеся в петербургских текстах, создававшихся в XIX – XX веках. Апокалипсические мотивы в новой петербургской прозе конца ХХ – начала ХХI веков. В русской литературе XIX – XX веков появились апокалипсические петербургские тексты, основанные на предсказании гибели северной столицы. Новая петербургская проза не создавала законченные апокалипсические тексты, но отказаться от двухвековой традиции не считала возможным. Апокалипсические тексты претерпели в рассказах, повестях, романах, эссе М. Кураева, А. Вяльцева, И. Долиняка, Н. Галкиной, В. Конецкого, И. Шнуренко и др. определенную трансформацию. Во многом это связано и с тем, что в конце XX – начале XXI веков на смену образу ювенильного города на Неве приходит образ города-старика. Можно отметить несколько различных приемов введения апокалипсического текста в новую петербургскую прозу конца XX – начала XXI веков. Во-первых, через цитату, реминисценцию («Огурец на вырез» В. Конецкий). Во-вторых, апокалипсические тексты в новой петербургской прозе создаются за счет фиксации эсхатологических примет в городском пейзаже. В-третьих, сцена Божьего суда над городом на Неве предваряется описанием ночного, зимнего, безлюдного, тихого Петербурга. И, в-четвертых, идея апокалипсиса неразрывно связана в новой петербургской прозе с произведениями, повествующими о таинственных, сверхъестественных силах, проявляющихся в северной столице (А. Секацкий «Моги и их могущество»). Именно эти герои – моги, ставшие знаковым выражением фантастического как характерологического признака Петербурга, и разрабатывают, подготавливают идею «неизбежной эсхатологии» в виде «предстоящего рукотворного Апокалипсиса». Мотив миражности в произведениях современных петербургских писателей. Характеризуя основные черты Северной Пальмиры, М. Кураев в «Путешествии из Ленинграда в Санкт-Петербург» отмечает: «Говорить о том, что 15 Санкт-Петербург город умышленный, призрачный, обманный, фантастический, изначально и по сей день совершенно ни на кого не похожий в семействе российских городов, - значит повторять уже авторитетно сказанное и много раз повторенное»9. Из отмеченных современным писателем признаков города «призрачность» и «обманность» имеют прямое отношение к выделенной еще А. Григорьевым «миражности» второй столицы. Свойство миражности – скрывать, обманывать, показывать в ложном свете, притворяться настоящим, манить, завлекать. В новой петербургской прозе эпизодов, сцен, описаний, основанных на указанных признаках, огромное количество, и все они «обеспечиваются» и художественно мотивируются архитектурно-ландшафтной рамкой города на Неве, с туманами, меняющимся освещением, игрой теней. Часто «миражность» сливается с фантастическим, сверхъестественным, и разграничительную линию между ними провести невозможно. В романе «Архипелаг Святого Петра» Н. Галкина находит поэтическое название для петербургской миражности – «шелестящие свитки для шагреневых пространств». «Подпитывается» этот характерологический признак города и культурноисторической атмосферой постоянного переименования, изменения названий, сущности предметов и реалий. Фантастичность, тайна, загадка Северной Пальмиры в произведениях современных писателей образуют с «миражностью» нерасторжимое единство, создавая неповторимое, уникальное и сразу узнаваемое читателями смысловое и поэтическое поле петербургской прозы. Мотив столкновения «властелина судьбы» и «маленького человека» в новой петербургской прозе конца ХХ – начала ХХI веков. Петербургская проза конца XX – начала XXI веков художественно зафиксировала и осмыслила столкновение «властелина судьбы» и «маленького человека» в новых исторических условиях рубежа двух эпох. Отметим несколько наиболее распространенных вариантов развития мотива, получивших свое воплощение в русле уже сложившейся традиции. Прозаики констатируют: ушли в прошлое застолья интеллигентов 60-80-х годов, о которых с такой ностальгией вспоминают герои повести «Две смерти» И. Долиняка и «Путешествия в одну сторону» А. Вяльцева. Вечерами «молодые инженеры, художники, работавшие дворниками при жилконторах, артисты, филологи» самозабвенно спорили, обсуждали, острили под песни Галича и Окуджавы, даже не думая о каких-то существующих различиях в социальном положении. Конец ХХ века перевел стрелки на прежнее петровское время, теперь, как и при жизни Башмачкина, перед государственными чиновниками высшего ранга уже необходимо «поприжаться» - в разговорах, поведении. Встречи значительного лица и «маленького человека» в новой петербургской прозе не просто воссоздают «картинку» из жизни России рубежа веков. Авторская поэтика художественно убеждает: новый властелин сознательно «реанимирует» комплекс униженного и оскорбленного в собеседнике. 9 Кураев, М. Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург [Текст] / М. Кураев. СПб: БЛИЦ, 1996. С. 19. 16 Новое время порождает новые титулы, знаки отличия заменяют доллары, неизменно одно – властелин судьбы нуждается в визуальном контакте с «маленьким человеком», через ощущение его беззащитности, неустроенности и происходит самоутверждение влиятельных лиц. Мотив братства в произведениях современных петербургских писателей. Мотив братства, как и в петербургских повестях XIX века, реализуется в различных инвариантах – мотив родственных отношений, мотив социального братства, мотив христианского братства. В новой петербургской прозе художественно представлены разнообразные индивидуальные воплощения мотива братства. Анализируя специфику воплощения инвариантов, отметим, что мотив братства в любой из обозначенных ипостасей оказывается искаженным. Мотив братства (по родству) решается в романе «Зеркало Монтачки» М. Кураева в контексте петербургской традиции. Имя Аполлон (в том числе и близкое по звучанию Аполлинарий) стало знаковым для петербургского текста. Именно так зовут (Аполлон Аполлонович Аблеухов) одного из главных действующих лиц романа «Петербург» А. Белого. В столкновении сенатора Аполлона Аполлоновича Аблеухова и его сына Николая Аполлоновича, определившем главную сюжетную линию произведения, по мнению исследователей, отразился не только конфликт «отцов» и «детей», но и двух противоположных начал – аполлонического (гармонического) и дионисийского (хаотического). Отметим, что эта петербургская традиция нашла свое отражение и в романе «Зеркало Монтачки» М. Кураева. Аполлинарий Иванович, пытающийся сохранить для потомков культурные ценности города на Неве, безусловно, олицетворяет гармоническое начало, присущее классической Северной Пальмире. И наоборот, Акиба Иванович, перешедший в атеистический отдел института, организованный на базе Казанского собора, является воплощением хаотического. Именно этот герой пытается подменить понятия, когда деструктивные, разрушительные силы выдаются им за гармонические, созидательные. В повести «Член общества, или Голодное время» С. Носова мотив искаженного братства получил новое художественное воплощение. Воссоздав пик эмоций людей, уверовавших и пропагандирующих на страницах повести любые проявления братства, автор в дальнейшем сатирически развенчивает высокие устремления, получившие в начале произведения такое романтическое, пафосное воплощение. Общество вегетарианцев, проповедовавшее единение всех, населяющих Землю, в повести С. Носова внезапно превращается в общество антропофагов, а идея любви ко всему живому трансформируется в идею жертвенной любви съедаемого к поедающим. Отметим, что в ряде эпизодов мотив братства обретает и позитивное значение. В духе добрососедства, естественности описано коммунальное сообщество семьдесят второй квартиры в романе «Зеркало Монтачки» М. Кураева. И, конечно, беззаветная любовь к культуре Петербурга объединяет в единое братство «истинных островитян» в романе «Архипелаг Святого Петра» Н. Галкиной и настоящих романтиков-интеллигентов из «Путешествия в одну сторону», свя- 17 то верящих, что «от отчаливания Васильевского острова в океан» «спасают только якоря их любви». Мотив проникновения реалий петровского времени в современность. Мотив проникновения реалий петровского периода русской истории в современность целенаправленно реализуется в рассказах, повестях и романах С. Носова, М. Кураева, Н. Галкиной, А. Бузулукского и др. В произведениях указанных писателей топографически очерченное пространство северной столицы пестрит названиями архитектурных памятников, улиц, островов, так или иначе связанных с основанием города и с личностью первого русского императора. С Петром Великим соотносятся и многие исторические события, легенды, предания, основанные на реальных фактах, воспроизведенные современными петербургскими писателями в своих произведениях. Особо следует отметить использование авторами имени основателя Петербурга. Употребление имени императора Петра в петербургской прозе – явление обычное. Однако для «маленького человека» оно всегда знаменовало воплощение неудачи. Персонаж словно на генном уровне заранее обречен на неотвратимое поражение, овеянное памятью о первом властелине судьбы северной столицы. Знаковость и значимость фигуры Петра Великого для петербургского текста не вызывает сомнения. И все же 90-е годы внесли свои акценты в осмысление этого образа. В романе «Зеркало Монтачки» именно Петра Первого М. Кураев назовет «основоположником» «обращения живых людей в призраки», так как, «подавая пример грядущим поколениям», царь-реформатор «обратил в призрак прежде всего своего собственного сына, царевича Алексея», тем самым объяснив «всем подданным империи, что и к ним ни жалости, ни милосердия не будет». Сопереживание истории современными писателями приводит к тому, что бывшее (особенно все связанное с истоком-основанием города и образом первого императора) осмысливается в контексте реалий конца ХХ века. Мотив взаимодействия Европы и Азии в новой петербургской прозе конца ХХ – начала ХХI веков. Мотив взаимодействия Европы и Азии в петербургском тексте изначально задан историко-культурными, социальными, экономическими задачами, обусловившими строительство Петербурга. Северная столица, задуманная как образцовый европейский город, естественно противопоставлялась азиатской России (в частности, Москве). Большинство писателей, для которых осмысление действительности в образах Петербурга или Москвы концептуально, воплощали дилемму Европа-Азия как противостояние порядка и безалаберности; европейского права и восточного деспотизма. В новой петербургской прозе конца ХХ – начала ХХI веков антиномия Запад-Восток последовательно не выдерживается. Проявление европейского и азиатского в северной столице рассматривается писателями как многоплановое и разнообразное явление, не сводимое к системе оппозиционных противопоставлений. В романе «Архипелаг Святого Петра» Н. Галкиной образ Петербурга «окружен» восточным ореолом. Главная героиня произведения Настасья – человек двух культур: петербургской и японской, их взаимодействие и создает 18 неповторимый европейско-азиатский колорит. Восточные реалии «рассыпаны» автором практически на каждой странице, они настолько органично включены в петербургское начало романа, что приходится констатировать концептуальность такого синтеза. В романе «Зеркало Монтачки» М. Кураева писателем воссоздается противоположная концепция взаимодействия европейского-азиатского. Даже имена двух главных героев – братьев Акибы и Аполлинария – явно имеют восточное и западное происхождение. А если учесть, что их жизненные ценности, поведение, отношение к Петербургу иллюстрируют два различных, концептуальных подхода, то приходится констатировать, что европейское / азиатское в произведении во многом соотносится с оценочным аспектом положительное / отрицательное. Безусловно, сводить западное или восточное начала только лишь к положительному или отрицательному неправомерно. Однако «петербургский текст», изначально основанный на оппозиции европейское-азиатское, в определенной степени придерживается установленных «правил». Хотя необходимо заметить, что восточное в ряде случаев скорее иллюстрация негативных этапов азиатской цивилизации, чем тщательное, лишенное предвзятости осмысление образа инонационального мира. В § 2 – «Обновление мотивной структуры петербургской прозы конца ХХ – начала XXI веков» – рассмотрены наиболее значительные для петербургского текста инварианты, несущие следы воздействия художественной программы авторов, творчески развивающих традиции «Медного всадника», «Пиковой дамы» А.С. Пушкина, «Петербургских повестей» Н.В. Гоголя, «Хозяйки», «Слабого сердца», «Записок из подполья», «Преступления и наказания» Ф.М. Достоевского, «Петербурга» А.Белого и др. Мотив оживающего изображения. Мотив оживающего изображения свое наиболее полное и адекватное выражение нашел в поэме «Медный всадник» А.С. Пушкина в эпизодах преследования скульптурой Фальконе убегающего «бедного Евгения», посмевшего погрозить изваянию «чудотворного правителя». В новой петербургской прозе конца ХХ – начала XXI веков писатели художественно не зафиксировали «тяжело – звонкое скаканье» медной статуи основателя города по улицам и проспектам северной столицы. Только в романе «Архипелаг Святого Петра» есть упоминание о движении Медного всадника, однако движение названо автором «микронным». В романе «Зеркало Монтачки» М. Кураева и рассказе «Огурец на вырез» В. Конецкого можно выделить два эпизода, несомненно, восходящих к погоне Медного всадника за «бедным Евгением», однако вместо изваяния императораоснователя города писатели используют другие архитектурные памятники северной столицы. В романе М. Кураева Акиба Иванович, всеми силами, способствующий превращению Казанского собора в Музей истории религии и атеизма, является виновником и непосредственным исполнителем уничтожения старого Петербурга, и «оживший собор» стремится отомстить одному из тех, кто способствовал превращению города Петра в советский город. 19 В рассказе В. Конецкого взгляд скульптуры Монферана смущает пьянчугу Савельича, забравшегося в Исаакиевский собор. Анализ приведенных эпизодов вызывает закономерные вопросы. Так почему же в отработанной схеме не находится места более величественным образам – и прежде всего статуе самодержца, основателя города, верхом на вздыбленном коне? И почему описанные эпизоды у В. Конецкого, М. Кураева минимилизированы и не несут дальнейший сюжетной разработки? Петербургская проза конца ХХ – начала XXI веков, на наш взгляд, в связи с «перестройкой» и ее последствиями, увидела проблему с другой стороны: униженные и оскорбленные оказываются в «силовом поле» воздействия новых вершителей человеческих судеб, а столкновение, конфликт с основателем города, по крайней мере в проанализированных нами произведениях, теряет остроту и уходит, временно, на периферию. Таким образом, можно отметить, что мотив скачущего по улицам города Медного всадника, как и мотив оживающего изображения, получают в петербургской прозе конца ХХ – начала XXI веков новое прочтение и воплощение. Мотив двойничества в петербургской прозе конца ХХ – начала XXI веков. Анализ рассказов, повестей, романов М. Кураева, Н. Галкиной, А. Неклюдова, Д. Елисеева, Т. Толстой, Н. Подольского, Н. Шумакова и др. позволяет сделать вывод, что мотив двойничества сохраняет свое инвариантное значение в петербургской прозе XX – XXI веков. То, в ком герой видит самого себя, кого он признает своим двойником, и определяет глубинную сущность человека. Беря за основу и сохраняя данный инвариант, петербургская проза конца XX – начала XXI веков существенно его обогащает разнообразными индивидуальными значениями. В параграфе доказывается, что обновление мотива двойничества связано с художественным воссозданием дублей социальных типов и лучших представителей человеческого рода, уничтоженных в катаклизмах советского времени. В рассказах «Соня» Т. Толстой, «Мистификация» Д. Елисеева, «фантастическом повествовании» «Капитан Дикштейн» М. Кураева и т.д. герои, движимые не самыми благородными чувствами, постепенно становятся «копией» совершенно других людей, чтобы привнести в петербургское пространство высшие начала любви, добра, таланта. Мотив противостояния божественного и животного начал в человеке. Новая петербургская проза художественно осмысляет, как рождается ощущение Бога в русском человеке конца ХХ – начала ХХI веков. В повестях «Две смерти» И. Долиняка, «Хроники Незримой империи» Н. Подольского, «Войди в наш светлый мир» Н. Шумакова, рассказе «Огурец на вырез» В. Конецкого герои приближаются к божественной основе мира, истребляя в себе животное начало. Происходит обновление традиционного для петербургской прозы мотива, когда человек воспринимался в столкновении божественного и дьявольского. Безусловно, современные писатели отразили как последствия атеистического воспитания, так и завершение атеистического этапа с его доктриной о происхождении человека от обезьяны. Герой новой петербургской 20 прозы «забыл» о нечистой силе (о ней могут «сигнализировать» автор, повествователь, но персонажи, даже обнаруживая черта в реальности, не в состоянии идентифицировать «врага рода человеческого»). Восприятие человека через противоборство божественного и дьявольского отходит на второй план и сменяется в новой петербургской прозе художественным изображением противоборства божественного и животного начал в индивиде. В третьей главе – «Новая петербургская повесть конца ХХ – начала XXI веков в контексте жанровой традиции» – рассматривается, как в повести «Член общества, или Голодное время» С. Носова функционирует «память жанра», отсылающая к петербургским повестям – «Медному всаднику» и «Пиковой даме» А.С. Пушкина. В § 1 – «Место петербургской повести в жанровой системе петербургской прозы» – выявляется место петербургской повести в жанровой системе новой петербургской прозы. Жанровая система новой петербургской прозы включает и очерки, и рассказы, и повести, и путешествия, и романы и т.д. Однако в третьей главе нашей работы рассмотрена только новая петербургская повесть конца ХХ – начала XXI веков в контексте классической петербургской повести А.С. Пушкина. Такой подход обусловлен прежде всего тем, что, по мнению исследователей, в жанре повести воплотилось «многообразие коллизий», связанных с Петербургом и петровской цивилизацией. Начавшаяся в конце ХХ века перестройка во многом оказалась «исторической рифмой», «зеркальным отражением» событий второй трети XIX века и предшествующих им в XVIII веке. Начало 90-х годов знаменовало закат советской империи так же, как «шестидесятые годы XIX века знаменовали начало конца самодержавной власти в России, империи Романовых»10. Эра Горбачева открывала новую эпоху реформ, по западной направленности во многом созвучную петровским преобразованиям. Эти изменения и стремилась осмыслить петербургская повесть конца ХХ – начала ХХI веков. Тем более, что концепция личности, определяющая особенности жанра, явно восходит к предшествующему литературному периоду ХIХ столетия. Герои новых петербургских повестей по-прежнему повторяют судьбу своих генетических двойников из произведений А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского: они не могут выстроить свою жизнь, и их судьба, как и в «железном веке», зависит от новых властелинов. Все сказанное, с одной стороны, выявляет роль, функции и значение петербургской повести в жанровой системе петербургской прозы конца ХХ – начала ХХI веков, а, с другой, объясняет, почему в третьей главе диссертации автор обращается прежде всего к данной модификации и ее типологическим разновидностям. В § 2 – «Повесть «Член общества, или Голодное время» С. Носова в контексте жанровой традиции петербургской повести А.С. Пушкина» – Дилакторская, О. Петербургская повесть Достоевского [Текст] / О. Дилакторская. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 1999. С. 344. 10 21 повесть современного писателя рассматривается как жанровая модификация петербургской повести-загадки. Пушкинские петербургские повести («Пиковая дама» и «Медный всадник») получили самую разнообразную оценку у литературоведов. В монографии «Отзвуки фаустовской традиции и тайнописи в творчестве Пушкина» исследователя Р. Шульца названным произведениям дается не только традиционное определение («петербургские повести»), но и добавляется уточнение автора книги («декабристские картинки-загадки»)11. Такое понимание жанровой природы «Пиковой дамы» и «Медного всадника» обусловлено следующей концепцией ученого. В петербургских повестях использованы «графическая аллюзия на столкновение 14 декабря 1825 года на Сенатской площади декабристов с силами императора Николая I»; «цифровые аллюзии на восстание декабристов» и «кабалистика чисел», связанная с «декабристской тайнописью»; «анаграммы» (полковникъ Павелъ Пестель, Вильгельмъ Кихельбекеръ, Кондратий Ф. Рылеевъ); «собирательные образы» (Германн, с одной стороны, олицетворение Рылеева и Кюхельбекера, с другой, Фауста; один из прототипов Павла (Поля) Томского – Павел Пестель, которому отведена в зашифрованном плане и особая роль Мефистофеля; «бедный Евгений» прежде всего восходит к Кюхельбекеру) и т.д. Результатом такого построения произведений стала ориентация на особого «квалифицированного» читателя, который должен уметь разгадывать коды, заданные А.С. Пушкиным. Петербургская повесть «Член общества, или Голодное время» С. Носова также содержит прямые указания автора на важность использования тайнописи и шифра, которые во многом и определяют организацию художественного текста. Для современного писателя являются значимыми традиции петербургской повести А.С. Пушкина. Так, в главе седьмой герой оказывается на Дворцовой площади в тот момент, когда пролетающие самолеты сбрасывают листовки с отрывком из поэмы «Медный всадник». Да и сам Олег Жильцов чем-то напоминает «бедного Евгения» из петербургской повести. Особую роль в повести С. Носова играет числовая (тройка, семерка) тайнопись и карточная символика (дама, туз), восходящая к петербургской повести «Пиковая дама» А.С. Пушкина. Однако необходимо уточнить: увязываются ли для автора «Члена общества, или Голодного времени» описанные события с событиями на Сенатской площади? С. Носов начинает свою повесть с указания на августовский путч 1991 года. Главный герой во время «исторических потрясений» получает бытовую травму («самовар загремел» ему на голову) и начинает произвольно совмещать разновременные пласты русской действительности XIX-XX веков. И события путча 1991 года проецируются Олегом Жильцовым на восстание декабристов. Вырисовывается смысловой центр повести С. Носова, заданный соотнесенностью, заложенной в тексте, – восстание – подавление восстания декабриШульц, Р. Отзвук фаустовской традиции и тайнописи в творчестве Пушкина [Текст] / Р. Шульц. СПб., 2006. 456 с. 11 22 стов; путч 1991 года – разгром путча; бунт главного героя против странного общества, постоянно меняющего свои названия, – подавление бунта. При анализе повести современного писателя особо важным оказывается и масонский контекст, актуализированный в произведении. Масонский отсвет, который, так или иначе, падает на большинство происходящих событий, во многом обусловлен и характерной для петербургских повестей «идеей о всечеловеческом счастье, всеобщем братстве, когда нет деления на бедных и богатых, больших и малых, начальников и подчиненных» 12. Именно в этом смысловом поле и происходит взаимодействие идей философовутопистов и «вольных каменщиков», имеющее первостепенное значение для петербургской прозы XIX, ХХ и XXI веков. В повести С. Носова на передний план вынесено столкновение Олега Жильцова (маленького человека нового времени) с тайными властелинами судьбы (библиофилы-гастрономы-вегетарианцы-антропофаги-созерцатели). Однако конфликт, как и отношения главного героя с таинственным обществом, во многом представляют загадку. Ведь не только для того Олег Жильцов обхаживался антропофагами, чтобы стать пиршественным блюдом, а если только с этой целью, то возникает вопрос, почему члены организации не довели дело до конца, хотя у них было очень много возможностей? Рассмотрим с обозначенных позиций взаимоотношения главного героя с членами таинственного общества. Странные, непонятные и таинственные отношения главного героя и библиофилов-антропофагов лишены логики только тогда, когда они воспринимаются вне масонских теорий. «Допущение» Олега Жильцова к созерцанию сталактита трактуется в учении вольных каменщиков как переход человека на новый уровень восприятия бытия. По мнению масонов, после грехопадения Адама люди существуют на двух уровнях. Первый (эмпирический) характеризуется отступлением от нормы, утратой творческого начала. Второй «пласт» бытия скрытый, мистический. Опознав в вегетарианцах антропофагов, главный герой повести С. Носова перерастает, по масонским учениям, эмпирический уровень и может быть допущен ко второму уровню «контакта» с реальностью. Второй пласт бытия определяется маскируемой и тщательно скрываемой принадлежностью к таинственному источнику, воплощением которого в произведении выступает кристалл сталактита. Именно на этом мистическом уровне и происходит прозрение героя, открывшее ему тайну избранных представителей общества. Сосулька сталактита, которую созерцают библиофилы-антропофаги, очевидно, воплощает масонскую идею о пространстве, состоящем из кристаллов и пронизанном кристаллической решеткой в виде пирамид, которые творит, создает Великий Архитектор, Верховный каменщик вселенной. Отметим и то, что библиофилы-антропофаги точно знают, какой участок «хрустальной поверхности» соответствует прошедшим эпохам Дилакторская, О. Петербургская повесть Достоевского [Текст] / О. Дилакторская. СПб.: Изд-во «Дмитрий Буланин», 1999. С. 107. 12 23 В 1960-е годы в геологии сформировалось новое научное направление – генетическая информационная минералогия. Ее основатель – Николай Юшкин – пришел к выводу, что кристаллы заключают в себе генетическую память о происхождении Земли. Выскажем гипотезу: члены общества с помощью сталактита-проводника объединяют свою память с памятью сверхчеловеческой. Такое предположение в контексте масонского учения о масонском ордене как о единой душе позволяет оценить ритуал созерцания кристалла как способ объединения в высшее сознание. Цель проводимого ритуала – управление историческими процессами (именно в этот момент и происходит образование нового сегмента сталактита, связанного по времени с периодом формирования новой России). Подчеркнем, что С. Носов не первый раз пытается художественно смоделировать образы властелинов истории (можно назвать роман писателя «Хозяйка истории»). Вовлекая Олега Жильцова в ритуал созерцания кристалла, библиофилыантропофаги преследуют особую цель – захватить сознание главного героя и включить его в сверхчеловеческое единое сознание. Русское начало персонажа используется как «дверь», чтобы прорваться в чужую для членов таинственного общества модель мироздания. Именно это и становится понятно главному герою, почувствовавшему воздействие враждебной воли. Олег Жильцов не объединился в сверхсознание с библиофилами-антропофагами с помощью кристалла. Он не стал «дверью», позволяющей проникнуть и формировать новую российскую реальность членам таинственного общества. Читатель может предположить, что планы таинственного общества не реализовались: ведь Олег Жильцов оказался жив, а через некоторое время Дом писателей, в котором находился скрытый вход в пещеру со сталактитом, сгорел – именно так уничтожают следы после неудавшегося противозаконного эксперимента. Обнаруженные переклички и совпадения в концепции личности, композиции, хронотопе «Медного всадника», «Пиковой дамы» А.С. Пушкина и повести «Член общества, или Голодное время» С. Носова обусловлены принадлежностью указанных произведений к жанру петербургской повести-загадки. В Заключении подводятся итоги исследования. Список работ автора по теме диссертации: 1. Ермоченко, Т.К. Апокалипсический мотив в новой петербургской прозе конца ХХ – начала XXI века [Текст] / Т.К. Ермоченко // Известия РПГУ им. А.И. Герцена. Научный журнал. 2007, № 12 (33). Аспирантские тетради № 12 (33) (Общественные и гуманитарные науки; естественные, технические и точные науки; педагогика и психология, теория и методика обучения). С. 87-90. 2. Ермоченко, Т.К. Переосмысление образа Петербурга – «окна в Европу» в прозе рубежа веков [Текст] / Т.К. Ермоченко // Вестник Брянского государственного университета. № 2 (2006) История. Литературоведение. Право. Философия. Языкознание. Брянск: РИО БГУ, 2006. С. 112-115. 3. Ермоченко, Т.К. Мифологема Петербурга – имперского города в новой петербургской прозе конца ХХ – нач. XXI веков [Текст] / Т.К. Ермоченко // 24 Вестник Брянского государственного университета. № 2 (2006) История. Литературоведение. Право. Философия. Языкознание. Брянск: РИО БГУ, 2006. С. 115-119. 4. Ермоченко, Т.К. Мотив оживающего изображения в повести «Войди в наш светлый мир» Н. Шумакова [Текст] / Т.К. Ермоченко // Вестник Брянского государственного университета. № 2 (2007) История. Литературоведение. Право. Философия. Языкознание. Брянск: РИО БГУ, 2007. С. 103-104. 5. Ермоченко, Т.К. Мотив двоевластия природы и культуры в петербургской прозе конца ХХ – начала XXI века [Текст] / Т.К. Ермоченко // Вестник Брянского государственного университета. № 2 (2007) История. Литературоведение. Право. Философия. Языкознание. Брянск: РИО БГУ, 2007. С. 104-108. Подписано в печать 11.08.08. Формат 60x84 1/16. Печать ризография. Бумага офсетная. Усл. 1,5 п.л. Тираж 100 экз. Заказ._______ РИО Брянского государственного университета имени академика И.Г Петровского. 241036, Брянск, ул. Бежицкая, 14. Отпечатано в цехе полиграфии БГУ