ЧЕВАНИНА КЛАВДИЯ АЛЕКСЕЕВНА (род

КОНЦЛАГЕРЬ
ЧЕВАНИНА КЛАВДИЯ АЛЕКСЕЕВНА (род. в 1929 г., Орловская обл.)
В 1942 году, когда началась бомбежка Сталинграда, мы жили в Тракторном поселке,
недалеко от завода, там у нас была школа, я училась в 6 классе, была пионервожатой.
Нас у мамы трое было, я ходила в столовую обедать. Я помню, только зашли мы
на обед, народу много было, я сидела у окна, и вижу, как на заводе по лестнице
поднимаются рабочие, а я знала, что там сирена гудит, если тревога. Я говорю всем, что
тревога, быстро суп поела, а второе - мы уже не успеем, и тут сирена загудела.
Старались все поесть, потому что голодно было. И все, с тех пор, бомбежки начались, и
тревога никогда не отменялась.
Вышло кино «Маскарад», и первая бомбежка и тревога нас застала, как раз, когда
он яд ей сыпет в мороженное. Разбомбило один дом, отсекло часть подъезда, и
получилось так, что жена с мужем остались на койке, а их новорожденного ребенка
завалило. Это была первая бомбежка, первый наш страх.
Шли солдаты на подводах, все молчат. Последним - повар, его спросили: «Ну что
немцы?», а он только головой мотнул, мол, «да». У нас соседка была на рубежах, дальше
Орловки, она прибегает и говорит, что налетели немцы и выбросили там десант на окопы.
Вот так мы узнали, что немцы уже в Орловке.
У нас была учительница, и она рассчитывала, что с 1 сентября мы будем учиться.
Она дала мне журнал и сказала, чтобы мы прошли по домам и отметили живых, потому
что с 1 сентября в школу. Прошли, отметили, уехали очень мало. Мы только отдали
журнал учительнице, только отошли и вдруг бомбежка, и ее дом завалило. Когда мы
уже вернулись из Германии, мы подошли к ее дому, смотрю, там машины, тракторы,
пленные немцы подымали плиты с этого дома. И она там как сидела, так и осталась
сидеть.
Каждый день бомбили, это одно, но у солдат у наших не было оружия, не хватало.
Мы дети все понимали. За водой ходили мы - дети, потому что снайперы взрослых
убивали. Однажды немцы летят, они с воем летят, мы к будке прижались, и вот эта волна
взрывная придавила одну нашу девочку.
Когда первый день началась бомбежка, то я с пацанами лазила на крышу, тогда
мы не боялись, мы смотрели, как тракторный завод бомбили немцы. Я считаю, что это
было вредительством, потому что первую смену не выпустили из завода, а вторая вошла,
то есть 10 тысяч людей было на заводе. Представляете, бомбят завод, валятся цеха,
убитые, многотысячный крик людей, и вот под натиском рабочих ворота открываются, и
кто куда бежит.
И солдатам нашим никто ничего не варил, нечего было варить. Они пришли в дом
и спросили, кто может варить, все отказываются, моя мама согласилась. И мама начала
готовить им обед, это просто затирка - вода и мука. Это было изо дня в день - сентябрь и
середина октября. Вот солдаты мимо нас идут. А потом идут подводы с начальниками,
и у них мешки - сахар, пшено, перловка. Я когда пошла в магазин за хлебом, смотрю, там
хлеб разбирают, мне говорят, чтобы я взяла сумки и набрала продукты. Я прибежала
домой ищу сумки, не знаю, где они, сняла наволочку, побежала назад. Мне дали 22
килограмма. А когда солдатам варили, были такие сволочи, что они с бабами сидят, едят,
поросеночка привезли. И вдруг к нам заходит один комбат, тащит на себе двух солдат
раненых, спрашивает про кухню, заходит, а там пирушка, он говорит: «Ах, сволочи, мыто воюем». И комбат все отдал этим раненым солдатам, а тех на передовую отправил.
Был клуб имени Ленина, там была 101 комната, там были все кружки, его стерли с
лица земли. А рядом была гостиница, и наши солдаты засели там в засаде, когда немцы
входили. И вот немцы туда зашли, и наши их на всех этажах били, это что-то было
страшное. У наших снарядов не хватало, все солдаты кричали «мама». Солдат погибло
наших очень много.
У нас между каждым домом стояли орудия, я не знаю противотанковые что ли,
коротенькие пушки такие. Командир кричит «к орудию, к орудию», а кто у орудия
говорит, что замка нет, а я думаю какой замок. Этого командира ранило осколочным
снарядом. Это все только первые дни сентябрь - октябрь.
И вот немцы в то время по 5-6 человек идут, а мы тащим убитого нашего соседа.
Все немцы перешагивают, а один немец говорит мне на ломаном русском: «Брат?», я
говорю: «Нет». - «Давай, мы его оттащим». Он говорит: «Надо раскопать яму и его
закопать, он же молодой, у меня ведь тоже дети». Понимаете тоже какая-то человечность
у этих, первых, была, а вторая колонна немцев - настоящее зверье. В бомбоубежище в
основном были дети, груднички, и когда они начали выходить оттуда, немцы у них
забирали бутылочки молока и выкидывали. Ничего не дали взять, выгнали этот подъезд,
где было бомбоубежище.
Погнали нас немцы до цирка, и там сразу стали нас обыскивать. А вшей у нас было
столько, что на голове волос было меньше, два месяца мы не мылись. И погнали нас
дальше до Белой Калитвы. Там были птичники, и вшей было куриных тьма. Вы знаете,
что такое куриная вша? – она бегает, как метеор. А мы ночевали на улице. Выходим
рядом с птичниками, там была то ли пшеница, то ли рожь, и не стеснялись, туда лицом
наклонялись, и просто трясли вшей, а они сыпятся, как перхоть. И вдруг какой-то шорох,
тишина, обернулись - идут немцы, стеной, с автоматами, и прошли они нас. Потом крик,
они обратно идут, и гонят нас всех к станции. Маму взяли и сестру, а меня не берут. Я
орала, вы даже не представляете, какой у меня крик был, но потом меня взяли. Нас везли
в Германию. По дороге не кормили, в туалет не пускали. Остановили на станции, и все
женщины и мужчины перед вагонами ходят в туалет, а немцы хохочут, фотографируют
нас. Потом у кого-то ножик нашелся, в стене дырку побольше сделали, чтобы хоть по
маленькому ходить, у кого-то кастрюля нашлась.
В Днепропетровске мама Шуре - сестре моей старшей, говорит: «Беги, хоть ты
останься здесь», и она убежала. А когда стали отправляться, она обратно бежит. Сказала,
что забежала в первый дом, а там хозяйка говорит: «Так ты хоть со своими будешь, а
здесь тебя полицаи сдадут». На одной станции нас кормили уже ночью, в стаканчике
бульон дали.
В Германию когда нас привезли, расстелили громадный полог, на него хлеб
выгрузили. Мужчин - в одну сторону, женщин - в другую. Переводчик говорит: «Кто
хочет хлеба, берите, но мы будем того бить». Все голодные, кидаются, кого забьют, кого
прибьют. Дети все орут. Один пленный говорит: «Я буду бросать, а вы успевайте
ловить». Он кидается на эту кучу, его на куски растерзали, но он много хлеба покидал.
Потом повели нас в лес, там были бревенчатые частоколы с проволокой загнутой –
это был лагерь, много там людей было. Нам отделили барак с трехъярусными койками,
там штыри вбитые, на них цепочки с номерами большими. Подходишь, тебе одевают
номер, заходишь в барак. Потом такой страшный крик раздался, оказывается, где нам
номера давали, там баня была, что уж они там с людьми делали, мы это не знали.
Потом нас туда завели, а у мамы рука платком была завязана, там был гребешок, она
сама счесывала нам вшей, никому его не давала. До гола раздевали, не важно, мужчина,
женщина, и немцы начали переглядываться, несколько человек кинулись к маме, за руку
ее схватили, а когда развязали платок, а там гребешок частый, то его отдали. Нас
искупали. Вышли мы в другую сторону, туда больше не вернулись. Здесь пришли
покупатели - нас продавали. Выстроили нас в 2 ряда, подходит покупатель и говорит
«ты, ты, ты». На маму показал, на сестру мою тоже.
Нас везли на электричках. Привезли в лагерь, это уже было в конце октября, вот
только зашли в лагерь, и снежок пошел. Дали суп из брюквы, в барак завели, стружка
там была насыпана. Утром дали матрасы, которые нужно было забивать этой стружкой,
подушку и серое одеяло. По комнатам нас расселили, там трехъярусные койки были.
Повели нас на работу, там уже был обед. Я есть не могла, у меня сразу рвота, давали
маленький кусочек хлеба с опилками, и вот мне взрослые понемногу хлеба щипали. Так
нас кормили до последнего дня. Когда суббота, воскресенье, то кормили один раз картошку варят и в чашку кладут, и больше ничего не давали.
Гоняли нас до последнего дня с собаками. У нас там были французы, итальянцы.
поляки, украинцы и сталинградцы. У них было понятие о русских, как о дикарях, и еще
хуже. Когда был День французской коммуны, французы не вышли на работу, и решили
праздновать, мы вот с работы идем, а они празднуют.
У нас был Федя Казак, в него немец стрелял 7 раз, а он продолжал идти. Потом у нас
был Николай Москва - они помогали пленным бежать. Такой был случай - наш барак
горел, уже наши бомбили Германию, и вдруг, смотрим, облава по лагерю, а у нас перед
домом стояли бочки с водой, и к нам заскочил Ваня-хохол, он не с нашего лагеря был, и
окунулся в эту бочку.
Потом, когда наши стали бомбить каждый день, днем мы лежали в бомбоубежище.
Там идет мне навстречу человек - скелет обтянутый кожей, и говорит: «Клава, а ты меня
не узнаешь?». Когда он засмеялся, я вспомнила, что это был дядя Коля, я позвала его
жену, а она его тоже не узнала. Он рассказывал, что когда вошли в лагерь, там чистота,
порядок был, они с утра тележку брали и песок со щебенкой возили, и все бегом. Обед
был замечательный, но все кипящее, и вот один мужик ему сказал: «Хочешь жить - ешь,
пусть рот облезет, но ты выживешь». Он ел, у него несколько раз рот облезал, у него как
будто мясо вареное во рту.
Нас сгоняли на рытье окопов, мы решили не пойти на работу, спрятаться. За нами
приезжают, нас нашли и заставили рыть окопы, от нас не отходили, не дали взрослым
помогать, пока мы не вырыли эти траншеи 2 метра.
Все стали ходить за картошкой. И я раз рискнула и убежала. Там была столовая, я
иду, пустая улица и вот дверь этой столовой. Я спустилась в подвал, там сразу все
вскочили, кто сидели за столами, а один говорит: «Картошка», я говорю «да», а у меня
денег не было. Он говорит, сколько это стоит, я пошла к двери, а он дал мне картошки. Я
не стала ее есть, не помню, как я до лагеря дошла.
Обувь не давали, были просто деревяшки, и к ним была прибита тряпка брезентовая,
и я ноги растерла, у меня получилось заражение. Меня не лечили, я кричала. Меня
принесли в медпункт, там была немка, она всех пропускает, а меня нет. Вышел врач,
увидел мою ногу и говорит: «В Малов». а Малов - это истребительный лагерь, там
учились на наших пленных. Мама заплакала и говорит: «Нет, пусть лучше она здесь
умрет, чем там над ней будут что-то делать». А он говорит, что сейчас там русские врачи,
они заключили договор, что они будут работать в немецком госпитале, и немцы
согласились.
Привозят меня в этот лагерь, долго ехали. Сестра была со мной, ей говорят: «А ты
что здесь делаешь?» - «Это моя сестра». Они ей говорят, чтобы она бежала отсюда, что
через 5 минут немцы собак выпускать будут. Она бежит к электричке, а у нее денег нет, и
кто-то из военнопленных дал ей денег. Меня заводят в комнату, я разделась, меня к
стенке, а я стоять на одной ноге не могу, у меня еще температура. Я залезла в ванну, вода
течет ледяная. Заходит русский врач и говорит: «А ты откуда, а кто тебя закрыл?» Меня
принесли в барак, там было человек 10.
Утром принесли меня в операционную, и говорят: «Наркоза мало». Потом я
проснулась. По живому резали, выдавливали. Потом бомбежка, весь лагерь горит, все
бегут, а у меня шина. По мне бежали мыши и крысы. Когда я очнулась, мне уже
перевязку сделали. Заходит врач и говорит: «Она не на своем месте, вот в тот угол ее».
Мне сказали, чтобы я ходила, и с меня сняли шины. Я говорю, что не могу ходить, а
врач говорит: «Будешь ходить, ты не дома». И я стала ходить потихоньку, дали мне
костыли. Я вышла в коридор, навстречу мне мужчина, спрашивает, мне ли это делали
ногу, он говорит, что я и кричала, и визжала, и мычала, все кто был в бараке, все вышли.
Он забрал у меня костыли. Я подышала свежим воздухом и обратно допрыгала. Врач
говорит, чтобы мы уходили, мы вышли, пошли с ним, он идет, задыхается и говорит: «Я
сяду», я его прошу не садиться, а он сел, не помню, как он встал. Нам помог немец.
Доехали мы до моей остановки, он попросил купить ему билет, а я спрашиваю, зачем же
он сюда ехал, а он мне говорит: «Тебя довез». Больше я его не видела.
…В один день вдруг летят наши самолеты, сплошной гул самолетов, они пятерками
шли. Когда они стали бомбить, немцы наш лагерь вообще бросили, нас никто не кормил,
тишина. Мы склады взломали, там был маргарин, мука и хлеб. Каждому по пачке
маргарина, муки и хлеба. У меня в то время было воспаление легких. Я еле могла ходить,
дают-то только в руки. Моя очередь подходит, и вдруг никого нет, все разбежались,
обернулась я, а за мной немец стоит в желтой форме, у него 2 автомата. Меня спас
итальянец, оттолкнул.
Записала М. Бондаренко,
г. Волгоград, 1999 г.